Грекам не надо было дожидаться царского указа от 324 года, чтобы учредить культ живого человека. Граница между миром богов и людей не была непроницаемой. Герои Гомера запросто общались с божествами, которые не считали ниже своего достоинства биться на земле бок о бок с ними. Музы, дочери богини памяти Мнемосины и Аполлона, общались с душами поэтов, ученых, философов. «Даймон», или дух, вдохновлял Сократа. В представлениях пифагорейцев и платоников душа понималась как частица божественного, обреченная жить пленницей в человеческом теле.

Не говоря уже о возлияниях, воскурениях и жертвоприношениях, которые в рамках заведенного ритуала постоянно совершались в каждом греческом городе в честь основателей, поэтов и мудрецов, вполне допускалось, чтобы одержавший победу полководец, явившийся таким образом спасителем и благодетелем своей родины, был, как бог, удостоен культа. Всякая победа была явным доказательством и знаком благосклонности богов. В качестве примера можно вспомнить случай спартанского флотоводца Лисандра, которому остров Самос присудил в 404 году, после разгрома Афин, алтарь и культовую статую. Плутарх («Жизнь Лисандра», 18) цитирует в связи с этим Дурида Самосского, биографа Александра. Непосредственно перед тем, как быть убитым, Филипп, отец Александра, распорядился пронести внутри ограды театра своей столицы 12 статуй олимпийских богов, а также свою собственную, которая «была вполне достойна бога», а сам он, одетый в белое, вступил в театр под восторженные крики и поздравления собравшихся, между тем как его телохранители веером рассыпались вокруг, чтобы привлечь внимание к его персоне. В Эфесе ему посвятили статую, в то время как Аристотель, советник Филиппа, писал: «Превосходный человек — все равно как бог среди людей» («Политика», III, 8, 1, 1284а, 10–11).

По правде говоря, в таких случаях это не было еще полным уподоблением, хотя обожатели и льстецы вроде Исократа склонны были, если речь шла о кипрском царе Эвагоре или Филиппе II, понимать старинные поэтические выражения наподобие «он был как бог среди людей» или «смертное божество» буквально (Исократ «Филипп», 111–115; «Эвагор», 72). Почести, присуждавшиеся великим людям, не были знаком обожествления, а скорее знаком прославления. Аристотель пишет: «Наиболее справедливо оказывать почести благодетелям, однако почитаются и те, кто способен оказать благодеяние… В число почестей входят жертвоприношения, памятные надписи в стихах и прозе, призы, персональный землеотвод, почетные места в театре, погребения, статуи, трапезы за общественный счет, а также такие варварские обычаи, как простирание ниц и уступание дороги» («Риторика», 1361а, 27–37). Вот уже десять веков греки отводили огороженные участки, τεμένη (очевидно, слово того же происхождения, что и латинское templum) священным личностям своих царей и увенчивали божественным венком победителей великих игр.

В том, что царь потребовал подобного культа от греческих городов весной 324 года, как раз тогда, когда главный финансист Александра Гарпал бежал из Вавилона, заставив перед этим называть свою любовницу «Афродитой», не было ровным счетом ничего ни возмутительного, ни непоследовательного. В его циркулярном послании (διάραμμα) имелась ссылка на пример Геракла, великого предка, и на беспрерывные победы, одержанные у границ мира. Ново и удивительно здесь то, что царь Азии настаивал, чтобы его называли Сыном Амона, а не сыном Филиппа, и что в таком качестве он требовал себе храмов, алтарей, жертвоприношений, статуй — не как небесному богу, но именно как непобедимому, или непобежденному богу, θεός άνίκητος80.

Известно, что большинство греческих городов не придали этому значения; спартанцы иронизировали, что афиняне, на основании раздраженного и презрительного предложения Демосфена, постановили установить статую Александра и учредить ему общественный культ как «уподобленному» 12 богам; за исключением Фасоса, все прочие города, направлявшие в Вавилон «феоров», или священных послов, в скором времени прекратили осуществление культа. Лишь в одном не вполне достоверном тексте, относящемся к III веку н. э., упоминается, что афиняне прозвали Александра новым Дионисом (Диоген Лаэртий, VI, 63), между тем как Демосфен «соглашался, чтобы Александр звался Сыном Зевса или, если угодно, Посейдона» (Гиперид «Против Демосфена», 7, 73; «Надгробная речь», 8, 21).

Арриан, который следует суровому Аристобулу, едва упоминает о прибытии в Вавилон в апреле 323 года увенчанных венками и несших венок феоров, «как будто и вправду они явились как феоры почтить бога. Однако конец Александра был близок» (Арриан, VII, 23, 2).

Поколение спустя все переменилось. Но это случилось в Египте, в то время как в Александрии упокоилось тело Завоевателя. Он обрел тройной божественный статус: горожане чтили его как основателя, египтяне — как фараона, Сына Ра, сына бога и возлюбленного богов, Птолемей Сотер и его приближенные — как Сына Зевса-Амона. Александр мог делить святилище с Гефестионом, как и со святилищами династических богов, однако отныне у него имелись собственные храмы с духовенством, владениями, жертвоприношениями, надписями, праздниками. Птолемей I учредил в честь Александра игры — «Александрии». Начиная с 290 года его династический культ был возложен на жреца, имя которого служило по всему Египту для датировки договоров как египтян, так и греков. На монетах Александра изображали с рогами бога Амона. Процесс уподобления Александра Дионису завершился, когда в 261 году Птолемей II Филадельф торжественно справил третьи игры «Птолемеи».

В процессиях, организованных в Александрии в честь Диониса, бога вина, и Александра, основателя династии Птолемеев, вакхические мотивы смешивались с монархическими. В них Александр уподоблялся Дионису, завоевателю Индии, и это равенство оказалось запечатленным в людских умах и после конца язычества. Несомненно, по расточительности, экстравагантности и дурному вкусу эти процессии превзошли все мыслимые и немыслимые празднества. Описание, которое оставил нам Афиней (V, 25, 196а–203b) со слов Калликсена Родосского («История Александрии». Кн. IV), не может не поражать воображение. Мы не в состоянии подробно цитировать все 20 страниц, которые оно занимает. Отметим лишь, что процессия, которая выходила со стадиона за городом и тянулась по городским улицам с рассвета до сумерек, включала дюжину кортежей, которые сопровождали громадные повозки, оформленные на разные темы. Впереди двигалась вакхическая процессия, далее шли 1600 детей в белых одеждах, за ними на слоне ехал возвращающийся из Индии Дионис, позади которого следовали экзотические животные. Затем наступал черед кортежа Зевса и других богов, среди которых был и Александр, весь в золоте, на колеснице, запряженной слонами, в окружении богинь Ники и Афины (Алкидемы). Эта группа напоминала о завоевателе Индии, сопернике или двойнике Диониса, «Непобедимом боге», умиротворителе Азии, освободителе греческих городов, основателе нового мира. Ровно столько же имелось здесь и тем, которые надлежало развить и углубить мастерам эпоса, биографии или романа. «Подле любезного ему Птолемея восседает Александр, страшный для персов бог в блестящей митре» — так пел именно в те годы Феокрит (Идиллия, XVII, 18–19).

Авторы стихотворных «Александриад» для нас — не более чем имена, от их сочинений ничего не дошло. Во времена Александра к ним относились поэты Херил и Агис, при Атталидах — некий Арриан, во II веке н. э. — Клемент, Нестор из Ларанды и даже император Адриан, а в III веке н. э. — Сотерих из Оазиса. Однако мы уже видели, что рассказы «Вульгаты» основываются на прямых и косвенных свидетельствах, собранных Клитархом в Александрии в конце IV века до н. э., переработанном рассказе философа Каллисфена, который приписывал победы Александра его божественному происхождению, а автору книги — ту заслугу, что он воспевает Александра как бога; на беллетризованной биографии Онесикрита, первого кормчего флота Александра; наконец, на отчетах о путешествии Мегасфена, который, будучи послан в 302 году к радже Чандрагупте, перечислял, сильно преувеличивая, индийские диковины и чудеса.

Список трудов этих простодушных или беззастенчивых авторов, от которых до нас дошли лишь жалкие фрагменты, был бы длинным. Однако их баснословные байки питали то, что именуют Историей, до тех пор, пока на свет не появился принадлежащий Гийому де Клермон-Лодев, барону де Сен-Круа «Критический разбор античных историков Александра Великого». Второе издание этого труда вышло в 1804 году. Кроме того, из них выросли все те небывальщины, которые, поначалу в Египте, вылились в большой сборник «Славные деяния Александра», изданный составителями под именем Каллисфена, подобно тому, как для французов имя Ларусс, а для немцев — Брокгауз, означает именно словарь. Однако рассказчики ни за что бы на это не решились (я имею в виду сочинение подобных романов), если бы судьба Александра не представлялась уже его современникам в полном смысле сверхчеловеческой, исполненной божественного, чудесной, и если бы еще при его жизни его появление на свет не приписывалось вмешательству бога, его победы — чудесам, его путешествия — небесному поводырю или божественному прототипу, его действия — сверхъестественному могуществу, его любовь к богам или человеческим существам — дару, а его последние мгновения на этом свете — знаку потустороннего мира.

Рассмотренной под таким теологическим или житийным углом зрения, со всеми благочестивыми преувеличениями, которые предполагает вера, биографии Александра свойственно буквально перепархивать от чуда к чуду. Она призвана лишь чествовать, воспевать жизнь воплотившегося бога. Прежде чем заняться «Романом об Александре» в собственном смысле слова, который в первом своем издании относится, вероятно, к эпохе императора Севера Александра (222–235), позволим себе увлечься этими приключениями, разместившимися, так сказать, вне времени, прежде чем они оказались также и вне пространства. Случай с Александром несколько напоминает то, что сталось с Пифагором: обладая мощным авторитетом, тот поначалу почитался собственными сторонниками вожатым, который принуждал их следовать за ним и с ним соперничать; однако несколько необъяснимых успехов, везение, толпа последователей, репутация и тайна сделали из него существо уникальное, ни с чем не сравнимое, и — когда он уже ушел из жизни — избранника судьбы, святого, бога в человеческом облике, чудеса которого умножила легенда.

 

Любимец небес

Вот каковы, на первых порах, были основания, на которых еще при жизни Александра зиждилась вера в его божественность. Ограничимся лишь самыми существенными фактами или достоинствами, которые, все без исключения, оказываются связанными с фольклором или хвалебными сочинениями. Коротко говоря, его появление на свет чудесно, приключения несравненны, любовные истории романичны и даже романтичны, а смерть символизирует возвращение на пир богов. Это означает, что мы будем приводить лишь те эпизоды, которые стали поводом для последующей обширной разработки, и отмечать, вообще говоря, совершенно иные вещи, нежели те, о которых шла речь прежде.

Божественно прекрасный и изначально предопределенный оставаться таким вечно, Александр появился на свет от союза Олимпиады, последнего побега ствола Ахилла, и Зевса, который в облике змея заключил ее в свои объятия. В таинствах фракийского Диониса, Сабазия, между хитоном и грудью миста (посвящаемого) помещали змею, чтобы он заново родился богом81. В день или, точнее сказать, в ночь появления Александра на свет на конек крыши дворца уселся орел верховного бога и слышался гром, как и тогда, когда Семела произвела на свет сына Зевса, Диониса.

Различные другие чудеса, божественные знаки, сопровождали рождение Александра, уже одно имя которого является залогом счастья: он — «Защитник, Покровитель, Спаситель людей». Стоило ему родиться, как до Македонии дошла весть о победе в Халкидике и Иллирии, о победе лошадей на играх в Олимпии, о дурном (для Азии) предзнаменовании, когда безумец уничтожил самый великий храм в Эфесе. В том же году, что и Александр, на свет появились два легендарных героя, его неразлучных спутника, полубог Гефестион и Буцефал, вороной жеребец с белой отметиной в виде головы божественного быка. За желание раскрыть тайну рождения Александра его мнимый отец Филипп на один глаз окривел, а дельфийский оракул сообщил, что ребенок будет непобедим.

Олимпиада, которая жила в мире вакханок и жриц Зевса в Додоне, на Самофракии и в Дионе, обучила сына различным ритуалам культа Диониса, как македонским, так и фракийским. Она рассказала ему, что он обязан своим появлением на свет не Зевсу Олимпийскому, а Зевсу-Амону, высшему богу Египта. Это к нему он должен обращаться за советом в предстоящих испытаниях. Ребенок, ставший уже молодым человеком, с поразительной легкостью усваивал от Филиппа и своих воспитателей все, чему его учили. Но кто оставил в душе героя наиболее глубокий след, так это Аристотель, когда он рассказывал Александру про то, что находится «за пределами нашего материального мира», о метафизике, науке о происхождении и сущности вещей. Нет такого эзотерического знания, которое было бы недоступно этому сверхчеловеческому уму, этому посвященному с самого рождения, который с равным успехом способен был как исцелять отравленных в Индии товарищей, так и сам спастись от яда в Киликии, а на полях сражений — от стрел, ударов палицы и снарядов, пущенных из пращи. Он истолковывал посылаемые с небес знаки и сны не хуже лучшего из своих прорицателей.

После смерти Филиппа, который был благочестиво отмщен сыном, Александр не переставал являть собой образчик набожности. Он не только совершал все жертвоприношения, которые предписывал ежедневный ритуал как во время мира, так и на войне, но и старался угодить «сыновьям Зевса», на которых сам был похож: Гераклу, Диоскурам, Дионису. В ходе победоносной кампании на Балканах он нанес визит в святилище с оракулом великого фракийского бога (Светоний «Божественный Август», 94, 5). Позднее, охваченный нежными чувствами к городу Диониса, Александр попытался искупить нанесенное зло: он пощадил фиванцев, укрывшихся в Афинах, позволил видным изгнанникам вернуться в свой заново отстроенный город, публично засвидетельствовав свое раскаяние.

Следует обойти молчанием все знаки божественной милости, которые сопровождали поход, то, что называют Тихе, Удачей, Фортуной, Счастьем победителя: реки и даже морские проливы он преодолевал без помех, смертельные удары удачно отвращал, раны его легко затягивались, мечты осуществлялись, видения сбывались. Расскажем лишь о трех действительно чудесных свершениях — не о грандиозных победах Александра в битвах при Гранике (334), Иссе (333), Гавгамелах (331), Джалалпуре (326), но о победах над стихиями, — победах, которые не могут не поражать воображение. Наиболее обширные и обстоятельные рассказы, которыми мы располагаем, относятся к осаде Тира, переходе через пышущие жаром пустыни и, наконец, к овладению неприступными крепостями, «аорнами» (άορνοι), «куда не может залететь птица», но которые, однако, принуждены к капитуляции «летучими солдатами» Александра. Таким образом, речь здесь идет о победе над водой, небесным огнем, воздухом и одновременно землей. Недостает лишь сошествия в преисподнюю и победы над Смертью, если не принимать во внимание судьбу царской мумии, пребывающей в объятиях вечности на дне александрийского гипогейона-подземелья.

Наибольший энтузиазм у рассказчиков вызывает осада Тира82. Не только потому, что она длилась более шести месяцев, с февраля по август 332 года, и оказалась чудовищной по своим последствиям, но прежде всего потому, что обеспечила греческому флоту безраздельное господство над Восточным Средиземноморьем. Тир, бывший в ту эпоху укрепленным островом, наводил скорее на мысль о блокаде, чем об отчаянном штурме. Однако Александр, за отсутствием подходящего флота, решил овладеть островом, возведя огромную дамбу, которая связала бы его с континентом. Имея 720 метров в длину и 60 метров в ширину, она должна была превратить остров в полуостров, который называется ныне Сур. Пятьдесят тысяч человек, в том числе македонские солдаты, по живой цепочке, передавали сюда камни от небольшого прибрежного порта и наполненные землей корзины.

Когда эта возводившаяся на глубоководье дамба (глубина пролива доходила здесь до 70 м) была наполовину готова, сюда на баркасе явились тирийцы и в упор расстреляли беззащитных строителей. Военный инженер Диад Пеллейский выдвинул для их прикрытия две деревянные башни, покрытые кожей и снабженные катапультами. Часть дамбы оказалась смыта бурей. Александр повелел ее перестроить, в качестве опоры использовав стволы деревьев, ветви которых служили подпоркой и арматурой для балласта. Вдоль всей трассы натягивали кожи и полотно. После того как дамба достигла острова, ее ширина удвоилась. Спрятанные под защитными кожухами тараны снесли 120 метров укреплений. Македоняне устремились в проделанные бреши, однако, попав под смертоносный огонь защитников, вынуждены были отступить на исходные позиции. Такие штурмы повторялись несколько недель начиная с июля 332 года, не принося ощутимых результатов. С высоты своих укреплений осажденные метали гарпуны и трезубцы, а также большие рыболовные сети, чтобы вылавливать людей, как тунцов.

Наконец, бывшим островом все же удалось овладеть с моря. Штурм начался одновременно со стороны сидонского порта на севере и арсенала на юге, между тем как пехота отвлекала внимание защитников со стороны дамбы на востоке. При помощи перекидного мостка, который был опущен с деревянной башни, возведенной на двух связанных между собой кораблях, щитоносцы Адмета и сам царь спрыгнули на крепостную стену вблизи арсенала, и вскоре за ними последовали высадившиеся солдаты. Людям долго мерещился образ этого царя с султанами из перьев, первым слетающего с деревянных мостков на каменную крепостную стену высотой с шестиэтажный дом, с осадной саблей на боку и выставленным вперед копьем: «Великий духом, он и опасности подвергался величайшей, ибо в него, хорошо заметного по отличительным царским знакам и сверканию оружия, в первую очередь летели все снаряды. Александр тут же совершил деяния, достойные, чтобы на них взирали: многих защитников стены он пронзил копьем, а некоторых вблизи достал мечом или столкнул со стены щитом, поскольку башня, с которой он сражался, почти соприкасалась с вражеской стеной» (Курций Руф, IV, 4, 10–11). Бог войны так же легко побеждает небо, как и глубины моря.

Следом за водой идет огонь, или его эквивалент — пламенеющее солнце. Едва египетские жрецы признали в Александре законного преемника последнего фараона Нектанеба II (359–341) и, следовательно, воплотившегося бога, сына бога, возлюбленного богом и т. д., согласно официальному титулованию, как Александр предпринял путешествие через пустыню, чтобы попросить подтверждения и помощи бога Амона-Ра, которого греки уподобляли Зевсу. Правда, прежде чем великая армия покинула Амфиполь и территорию Македонии, Олимпиада, разумеется, открыла сыну тайну его рождения. «Хотя их было немного и они были налегке, путь, который им предстоял, едва ли был им по силам: небо и земля обезвожены, кругом бесплодные пески, и когда на них падает солнечный жар, раскаленная почва нестерпимо жжет подошвы. Предстояло преодолевать не только зной и сухость края, но и вязкие пески, толща которых подавалась под ногами и едва держала путника» (Курций Руф, IV, 7, 6–7). Чтобы представить себе величие предприятия, следует иметь в виду, что пролегающий вдоль пустынного берега путь от Александрии до Мерса-Матрух составляет 300 километров и еще столько же надо преодолеть от берега до Сивы, святилища Амона, и что в этой огненной пустыне царь Камбиз потерял армию в 50 тысяч человек.

Однако путешествие Александра ознаменовалось тремя чудесами, которые все повествователи — начиная с Каллисфена, Птолемея и Аристобула и вплоть до Плутарха — относили на счет божественного Провидения. С небес на измученных жаждой паломников пролился обильный грозовой дождь; каркавшие и садившиеся перед ними вороны указывали дорогу к святилищу; наконец перед кавалькадой ползли две наделенные даром речи змеи. Для египтян, которые, впрочем, и возвели незадолго до этого в правление Нектанеба II храм в Умм Бейде (оазис Сива), не было ничего необычного в том, что боги посылали дождь по просьбе фараона, который был одним из богов, как и в том, что змея Нехеб-Кау была их персональным вестником83. «Помощь в затруднительном положении, которую посылали боги в ходе этого путешествия, внушила больше веры, чем сами последующие ответы оракула; в некотором смысле и сама-то вера оракулу возникла от этой помощи… Когда Александр пересек пустыню и дошел до места, пророк Амона обратился к нему с приветствием от бога, словно от отца» (Плутарх «Александр», 27, 1 и 5, по Каллисфену). Духовное существо располагает куда более драгоценной и живительной влагой, чем дождь, — живой водой, Словом жизни, тем самым анхом, которым обладают фараоны и божество.

 

Подвиги и чудеса

За свое недолгое земное существование Александру довелось пересечь немало других выжженных пустынь. Наиболее ужасной окажется пустыня Гедросии между Индией и Персией. Стоит ли говорить об этом переходе, проделанном в 60 дней от Белы, стоящей на Порали, до Пура-Бемпура в Гедросии осенью 325 года, который сопровождался целым морем мучений? Почти все сатрапы, стратеги, великие финансисты империи поверили в то, что бог, объявленный «непобедимым» дельфийской Пифией и пророком Амона, умер-таки от жажды, и проклятый Ариман унес его в адский огонь. И все же, против всех ожиданий, он спасся. На взгляд Александра, на свете существует благо куда более драгоценное, чем вода, которую жадно отыскивали состоявшие из неотесанных кашеваров царские интенданты. Это неувядаемая слава.

Александр показал это в трех случаях: когда распорядился сжечь бесполезный багаж, в том числе и свой собственный, когда с равнодушием выслушал известие о том, что неожиданно обрушившимся потоком за ночь унесло часть его эскорта, и наконец, когда отказался утолить жажду перед лицом своих изможденных солдат. Это знаменитый и неоднократно разбиравшийся эпизод, хотя место действия в нем относят к самым разным странам — от Египта до Согдианы. Вот как он описан Плутархом («Александр», 42, 6—10): «Большинство людей в отряде изнемогли, главным образом из-за отсутствия воды. И здесь им повстречались какие-то македоняне, которые везли на ослах от реки воду в бурдюках. Они увидели, как страдает Александр от жажды (а был уже полдень), и, быстро наполнив шлем водой, поднесли ему. Когда он спросил у них, кому они везут воду, они ответили: „Своим сыновьям, но если ты останешься жив, мы заведем себе новых, даже если лишимся нынешних“. Услышав такой ответ, Александр взял шлем в руки. Но когда он оглянулся вокруг, то увидел, что все стоявшие вокруг него всадники повернули головы к нему и напряженно ждут, что будет дальше. Тогда он отдал шлем обратно, не отпив ни капли, а лишь похвалил тех людей и сказал: „Если я напьюсь один, все эти падут духом“. Видя такое самообладание Александра и его великодушие, всадники вскричали, чтобы он отважно вел их вперед и принялись нахлестывать коней. Теперь, пока у них будет такой царь, говорили всадники, они не будут ни уставать, ни томиться жаждой и вообще не будут почитать себя смертными». Арриан (VI, 26, 3), Полиэн (IV, 3, 25) и Фронтин («Военные хитрости», 17, 7) пишут даже, что Александр, желая укрепить дух армии, на глазах у всех вылил воду на землю. Бог приносит себя в жертву ради общего спасения. Но кто мог придумать такую историю, как не солдат, спасшийся от жажды и обожавший Александра?

Не менее знаменит эпизод с «летающими людьми». Он словно дублирует историю последнего штурма укреплений Тира, когда царь соскочил с деревянной башни на плохо защищенную куртину. По крайней мере пять раз с сентября 330-го по сентябрь 327 года Завоевателю приходилось овладевать твердынями, которые называются по-персидски «аварана» («форт», «убежище»), что отразилось в греческом звукоподражательной игрой слов — «аорн» (άoρvoς), «на который не может залететь птица». А может быть и так, что в ходе преодоления армией «Индийского Кавказа» (то, что мы называем Гиндукушем) книжникам из штаба довелось услышать, что гора Пара Упари-Сена (Паропанисада) близ Кабула «столь высока, что орел Сена не может через нее перелететь», хотя, возможно, они спутали птицу Симурга из иранского мифа о Веретрагне с орлом, терзавшим печень прикованного к Кавказу Прометея (Диодор, XVII, 83, 1).

Оставим в стороне штурм скалы Кала-и-Духтар (близ Герата, Афганистан) в сентябре 330 года; «авараны» в Таджикистане, в 70 километрах к востоку от Бактр (ныне Балх) весной 329-го; скалы Сисимитра, прозванного Хориеном («вождем»), ныне Кох-и-Нор в 80 километрах к юго-востоку от Душанбе (Таджикистан) в ноябре 328-го; штурм и овладение Пир Саром в Охинде (Пакистан), который контролировал вход в Пенджаб и был передан индо-бактрийскому вельможе Сасигупте осенью 327 года. Речь пойдет лишь об осаде и штурме «авараны-аорна» восставшего вождя Ариамазе в Согдиане, ныне Байсунтау в 20 километрах к востоку от Дербента (Узбекистан) в марте 328 года.

Изложение событий, связанных с согдийской твердыней, оказывается у Арриана (IV, 18, 4–19, 4) несомненно более трезвым и строгим, чем у Квинта Курция Руфа (VII, 11), однако поклонники чудесного несомненно предпочтут живость и красочность описания последнего. Скупые и путаные упоминания Страбона (XI, 3, 29) мы рассматривать не будем, процитируем лишь Квинта Курция, сопровождая его строки уместным комментарием по существу. «Была там (между Термезом и Самаркандом) одна скала, которую занимал согдиец Аримаз с тридцатью тысячами (?) воинов, заранее свезя туда провиант, которого могло хватить даже такому множеству людей хоть на два года (!). Скала эта возвышалась на 30 стадий в высоту (5550 м; на самом деле менее 400 м), а в периметре имела 150 стадий (на самом деле в 10 раз меньше), со всех сторон она была окружена кручами и обрывами, попасть же в нее можно было только по узенькой тропинке (здесь Арриан добавляет, что недавно выпавший снег делал подступы еще опаснее)… Прежде чем отважиться на риск осады, царь отправил к осажденным Кофа (это был сын Артабаза), чтобы он их уговорил сдать скалу. Аримаз, будучи убежден в надежности своих позиций, наговорил много надменного и под конец спросил: а не может ли царь еще и летать? (Арриан (IV, 18, 6) пишет: «Неприятели с громовым хохотом, как свойственно варварам, велели Александру искать крылатых солдат, которые возьмут ему гору»). Когда это передали царю, он так раззадорился, что собрал тех, с кем имел обыкновение советоваться, и сказал о наглости варвара, который посмеялся над ними из-за того, что у них нет крыльев: следующей же ночью он заставит осажденных поверить, что македоняне способны даже летать. Он повелел: „Приведите ко мне, отобрав каждый из своего отряда, 300 отважнейших юношей, которые привыкли дома проводить стада по ущельям и почти непроходимым скалам“».

Выслушав царя, который пообещал щедрую награду, солдаты раздобыли согнутые колышки, использующиеся для прикрепления шатров к земле, и прочные льняные веревки. Они намеревались пройти по льду, снегу и скале, вбивая в них крючья. Провизии они захватили на два дня, и каждый был вооружен мечом и копьем. Им было приказано начать восхождение во вторую стражу, около полуночи, с той стороны, где обрыв представлялся наименее крутым. «Поначалу они просто шли; затем, когда достигли кручи, одни подтягивались вверх, хватаясь за выступающие камни, другие поднимались, прилаживая к ним веревочные петли, третьи вбивали между камней (или в снег, говорит Арриан) крючья и таким образом получали ступени, на которые можно было встать… Считается, что всего при подъеме погибли 32 человека… На следующий день, когда еще не развиднелось, царь заметил на вершине знамя — знак занятия крепости… Из македонского лагеря уже послышались звуки труб и крики всего лагеря… Допущенный вновь в крепость Коф начал убеждать Аримаза сдать скалу… Взяв варвара за руку, он просит его выйти вместе из убежища. Добившись этого, он показывает юношей на вершине и, заслуженно насмехаясь над высокомерием варваров, говорит, что у солдат Александра все же есть крылья… Аримаз, который более пал духом, чем действительно проиграл, в сопровождении своих родичей и знатных людей спускается в лагерь. Царь приказывает всех их подвергнуть порке и распять на крестах».

В таких условиях нас уже не должно удивлять, что менее чем через столетие авторы новой комедии развлекали зрителей рассказом о том, как перед Александром расступились морские волны (Менандр, цитируемый Плутархом «Александр», 17, 6–8), а перед летающими солдатами — воздух:

И это написал тот самый автор, который первым в Риме утверждал: «Говорят, эти двое, Александр Великий и Агафокл, совершили величайшие дела» («Привидение», 775–776)… «Не без участия божественного», как говорил сам Александр (Арриан, I, 26, 2), относительно того, что в ноябре или декабре 334 года, пока дул северный ветер, его армии удалось, не замочив ног, пройти от Фаселиды до Сиды. Ибо то, что со временем стало бравадой и фанфаронством, современниками рассматривалось как чудо или вмешательство богов. Достаточно было верить, что Александр не просто гениальный человек, но воплотившийся Гений. До 327 года, то есть на протяжении первых семи лет великого восхождения на Крышу мира (к Памиру в Таджикистане), сам Александр скромно против этого возражал. Его подвиги, говорил он, не превосходят тех, что совершил Геракл; а когда он был ранен, то повторял, что из его ран течет кровь, а не божественная жидкость (Плутарх «Изречения…», 16, 27; «Александр», 28, 3 и т. д.; КурцийРуф, VIII, 10, 29). Должно быть, покорение индусов или, скорее, триумфальный марш через Индию произвел радикальную перемену в уме царя и в тех представлениях, которые имелись на его счет у близких к нему людей и придворных. Увидав вдалеке гору Меру (Кох-и-Мор, 6293 м), на которой родился Дионис, а вблизи Нисы (Вама в Кафиристане) место, где он провел детство84, пройдя в восточном направлении дальше, чем сам бог, — до пределов мира, Александр понемногу убедил себя, что оракул Амона все же был прав, и это как раз-таки Александр и был сыном Зевса, как был сыном Зевса Дионис. Тридцатью годами позже Мегасфен, который путешествовал от Персии до Индии в качестве посла царя Селевка I, должен был подтвердить такое отождествление. Два фрагмента из его путевых записок относятся к долине Кабула и Пеша, откуда он наблюдал три белые вершины горы Меру. В ту же самую эпоху Клитарх, собирая свидетельства великих путешественников, с некоторой отстраненностью сообщает о горе Ниса, а также о напоминающем плющ (Диониса) растении, которое называется скиндапс. Крепость Нагарахара (в 8 км к северу от Хадды) становится Дионисополем, и пантера бога изображается на реверсе местных монет всю эллинистическую эпоху. Нет никакого сомнения в том, что все греки от Мегасфена и до Аполлония Тианского, пророка и чудотворца конца I века н. э., усматривали в вакханалиях в Нисе, а затем в устроенных в Кармании празднествах возрождения повторение Александром и его свитой триумфального кортежа бога.

Однако изумление свидетелей на этом не заканчивается. По мере того как они продвигались в глубь Азии, они встречали такие ландшафты и таких существ, которые поднимали в их воображении бурю. Во что только не превратится все это по прошествии времени! Вначале я назову лишь то, что удостоверено историей: боевые слоны, скифские женщины верхом на лошадях, древовидный виноград с Каспия, дикая пшеница, манна, называемая джиаз, мед крапчатых пчел, персики, абрикосы, сливы, рис, различные дурманящие и алкогольные напитки. А затем чудеса: ядовитые пауки, змеи любой величины и любой расцветки, от кобры до синего бонгара, каракулевые овцы, куланы, рысь на Памире, разумные обезьяны, попугаи, баньяны, благовония и неизвестные самоцветы: изумруды, сапфиры, рубины, бериллы, лазурит, месторождения золота, нефти, мазута и «земляного масла», а для тех, которые, подобно царю, осмелились бросить вызов волнам Индийского океана и муссонам — громадные киты и народы-ихтиофаги, ибо наиболее странным животным с непредсказуемым нравом всегда оставался человек.

Одна из непременных составляющих славы Александра, один из главнейших столпов его легенды — то, что он заставил отступить амазонок, причем совершил это едва ли не повсюду, от берегов Каспия до Александрии Эсхаты под нынешним Ходжентом. После Гомера греки называли амазонками едва ли не всех кочевников, от Армении до китайского Туркестана, у которых женщина имела право (чудовищное в представлении людей с Запада) ездить верхом и воевать. Следом за рассказами или «Историями» моряка Онесикрита, фессалийца Поликлита и Клитарха все в один голос повторяли, что Александр вступил в связь с царицей амазонок Талестридой, или Минитией. «На удовлетворение страсти царицы потребовалось 13 дней», — насмешливо прибавляет Курций Руф (VI, 5, 32), несмотря на попытки добродетельного Плутарха все отрицать («Александр», 46). Ибо хотя этот последний превозносит продолжительное целомудрие и воздержание своего героя, большая часть наших источников приписывает ему единственные в своем роде способности по части детей («он просто помешался на педофилии (φιλόπαις)», — пишет Афиней (XIII, 603а-b, со ссылкой на Дикеарха), евнухов, как, например, Багой, зрелых мужчин, как его товарищи, и всех 365 женщин его гарема, не считая четырех законных жен, среди которых была «Сиятельная» Роксана, самая красивая женщина в мире.

Мегасфен немного расширил список чудес, которые совершались прямо у ног Александра. Последовательно находясь на службе у Эвмена, Антигона и Селевка, он составил своего рода репортаж об Индии, вдохновляясь тем, что пришлось ему увидеть и услышать, когда в 302 году он отправился к Чандрагупте. Вот какое сообщение, основываясь на Мегасфене, оставил Плиний Старший об индусах, брахманах и факирах, которые в 326 году были наиболее непримиримыми противниками Александра: «Про Индию известно, что многие люди там превышают ростом 5 локтей (более 2 м), не плюют, не страдают болезнями головы, зубов и глаз, и лишь изредка недуг приключается с другими частями их тел. Причина этого та, что они закалились благодаря умеренному жару солнца. Их философы, которых зовут гимнософистами, с восхода до заката стоят, не сводя глаз с солнца; весь день они поочередно опираются на раскаленный песок то правой, то левой ногой. Как говорит Мегасфен, на горе, которая называется Нул, обитают люди с повернутыми назад ступнями ног, и на каждой у них по 8 пальцев» («Естествознание», VII, 22–23).

Географ Страбон, который принадлежал веку, желавшему казаться строгим и критичным, не мог удержаться от того, чтобы не следовать рассказам Мегасфена, когда речь заходила о внешнем виде и нравах индусов или обитателей Индии: «Впадая в баснословие, он рассказывает о людях ростом в пять и три пяди (от 1,1 м до 0,66 м), причем некоторые из них не имеют ноздрей (άμύκτηρας), а лишь две отдушины вместо рта… Приводили к нему и безротых (άστόμους), кротких нравом людей. Обитают они в верховьях Ганга, питаясь испарениями жареного мяса и плодов, а также ароматами цветов. Вместо рта у них отдушина, и зловоние доставляет им мучения, вследствие чего они едва способны выжить, особенно в военном лагере. Философы рассказывали ему и о других людях: о быстроногих (ώκύποδες), которые опережают лошадь; «вухолёгих» (ένωτοκoίτας), y которых уши достигают ног, так что на своих ушах они могут спать; сильных (ισχυρούς), которые с корнем вырывают деревья и рвут тетиву луков; еще других, одноглазых (μονομμάτους), у которых уши собачьи, а глаз посреди лба, волосы стоят торчком, а грудь косматая. Те безноздрые всеядны и сыроядны, а живут мало, умирая прежде старости. Верхняя губа у них намного длиннее нижней» (Страбон, XV, 1, 56).

Ученые Нового времени, которые проявляют больше доверчивости в этом вопросе, чем скептик-этнограф, охотно объясняют возникновение подобных персонажей созерцанием индийских скульптур, а также ошибками при переводе и истолковании. Например, бог со слоновьей головой Ганеша очень напоминает «вухолёгих» рассказчика. Однако, наталкиваясь на подобные описания, одни обитатели средиземноморских городов впадали в изумление, а другие разражались хохотом. В эллинистическую эпоху Индия сделалась тревожащей воображение страной чудовищ, лярв, элементарных сущностей, которых царь Александр загнал обратно в преисподнюю. Вскоре мы увидим, как безгранично они умножатся в «Правдивой истории» Лукиана из Самосаты около 170 года н. э., пока наконец пятьюдесятью годами спустя всю историю Александра не постигнет головокружительное развертывание — в виде «Романа об Александре».

 

Идеал и образец — даже в смерти

«В каких только дарах небес не возникает нужды, чтобы достойно царствовать! Августейшее происхождение, властные и веские манеры, лицо, способное как удовлетворить любопытство людей, жаждущих лицезреть государя, так и поддержать уважение в придворных… Открытое и искреннее сердце, которое, кажется, лежит перед вами на ладони…» Этот портрет идеального властителя, набросанный для Людовика XIV Лабрюйером («Характеры», X, 35), носит достаточно вневременной характер для того, чтобы послужить изображением также и Александра. Прибавьте к этим исключительным свойствам ослепительную красоту, часто обращенное к небесам лицо, глубокий и нежный взгляд, сильный и грубоватый дар слова, способный гипнотизировать толпу, а сверх того нечто не вполне отчетливое, носившее у греков название «грации», kharis, y нас же обозначаемое словом «шарм», и еще столь притягательные добродетели, как приветливость, любовь к людям, щедрость, — и вы поймете, что с самого начала царствования Александра почитали не просто за человека, а за некое существо, стоящее несравненно выше человеческой сущности и с ней несравнимое. И именно варвары начиная с 331 года первыми постигли, что перед существом этим следует падать ниц. Ни в Персии, ни в Индии они не рассматривали своих государей в качестве богов, а видели в них Силы, благочестие которых служит гарантией поддержания вечного мирового Порядка. В индоевропейском представлении Ритуал и Порядок составляют единое целое. Оценив выдающиеся добродетели Александра, его харизму и неизменные победы, даже те греки и македоняне, которые ему противостояли, вскоре после его смерти осознали его святость.

Из Александрии это восхищение после 2-й Пунической войны в конце III века до н. э. достигло Рима85, поскольку Плавт, как мы уже видели, приводил великого завоевателя в качестве образца («Привидение», 775–776). И при том, что напитанные учениями неостоицизма римские философы и историки в меру сил чернили образ Александра, в римском государстве, начиная со Сципиона Эмилиана и до византийских императоров, не было ни одного главнокомандующего, который не пытался бы с ним соперничать, ему подражать, мерить свои подвиги его свершениями. Суровый к излишествам Александра Цицерон с воодушевлением говорит о том, что его приветствовали как «императора» на поле битвы при Иссе. «Великий» Помпей, Цезарь, Марк Антоний, Октавиан являются в Азию, чтобы отвоевать ее и отодвинуть границу римского государства (limes) к устью Евфрата. Антоний, который помышлял о том, чтобы провозгласить себя царем Востока, так удачно подражал Александру своими кампаниями, перемежаемыми празднествами и любовными похождениями и попойками, что в конце концов его охватило дионисийское безумие. Октавиан, ставший фараоном в Египте и Августом в Риме, велел показать ему саркофаг и тело Александра и вообще почитал его за все еще живого царя. Он постоянно носил перстень с изображением Александра и умножил число его портретов в Риме. Как и Александр, император объединил два мира, две культуры и бесчисленные политические и социальные структуры. Он являлся одновременно великим понтификом, верховным главнокомандующим и народным трибуном, чья личность неприкосновенна и священна (sacrosanctus).

Со времени Траяна в начале II века н. э., то есть века Pax romana, Александр куда меньше интересовал римских императоров как завоеватель, чем как глава государства, βασιλεύς (царь), который смог прекратить конфликты между крошечными городами и установить согласие и мир между народами и который рассматривал совокупность наций как живой организм, самолично им одушевляемый. Александр первым в мире — за три века до Рима — обрел в полном смысле слова божественное чувство универсального. Храмы, возводимые богине Рима (Роме) и Августу, лишь повторяли те, которых требовал для себя Александр, Непобедимый бог, когда издавал в Сузах в мае 324 года свой циркуляр. Однако императоры все больше и больше уподобляли этого бога Вакху-Дионису, который в сопровождении ликующей и неистовствующей процессии двинулся из Фракии, чтобы вернуться из Индии триумфатором, покорителем Востока (domitor Orientis) и повелителем Вселенной (κόσμοκράτορ).

Император Коммод (180–192) чеканил монеты с двойным изображением своим и Александра, поскольку лишь эти два образа могли обеспечить felicitas (преуспеяние) обитаемой земли. Историки повествуют, что император Каракалла (211–217) был в полном смысле слова одержим любовью к Александру, дойдя до того, что вооружил фалангу в 16 тысяч человек по древнему македонскому образцу в ожидании, что бог вот-вот в него воплотится, так что художнику было велено изображать его двуликим. И если в 212 году н. э. Каракалла издал так называемую constitutio Antoniniana, дающую право на римское гражданство всем свободным обитателям империи, то он сделал это в подражание Александру, который уравнял людей Запада и Востока. Книги Аристотеля жгли, а последователей Аристотеля изгоняли из Александрии, поскольку считали их повинными в смерти Александра (Дион Кассий, 78, 7 и 8; Геродиан, IV, 8).

Некоторое время спустя после убийства Каракаллы воспоминание о воплотившемся боге оказалось столь живым и распространенным в народе, что стоило некоему человеку в придунайских провинциях и во Фракии назвать себя Александром, как вокруг него тут же собрался отряд в 400 человек, которых он одел в дионисийские костюмы и кормил за счет местных властей. Вся эта эпопея завершилась в 221 году вблизи Халкедона, неподалеку от поля битвы при Гранике (Дион Кассий, 80, 18). Двоюродный брат и преемник Элагабала (218–222) отказался от своего имени Алексиан, чтобы принять новое — Александр. Чудеса и предзнаменования, которые сопровождали его появление на свет в храме в Арке Кесарийской (ныне Акко) в Финикии, в годовщину смерти Александра, столь красноречивы, что вся Римская империя должна была уверовать в то, что богочеловек воплотился вновь. В день родов матери Александра поднесли снесенное горлицей пурпурного цвета яйцо, а сама она накануне родов увидела во сне, что родила пурпурную змею. Кормилица его звалась Олимпиада, а воспитатель — Филипп. Один прорицатель сказал им, что этого ребенка ждет власть над небом и землей, и он будет править Римом и Западом, прежде чем покорит Восток (Лампридий «Жизнь Севера Александра», 13–14). Ему предсказали также, что он умрет юным, как и великий Завоеватель. И в самом деле, после столь же краткого, как у македонянина, царствования, для которого были характерны широчайший религиозный синкретизм и искусное управление империей, Север Александр был убит в Могонтиаке (ныне Майнц) на Рейне, в возрасте 29 лет (235).

Возвышение Севера Александра в 222 году сопровождалось распространением или во всяком случае приведением в порядок одного сборника, которому было предназначено на протяжении тысячи лет преображать столь непростой облик Завоевателя. Авторы этого сборника, скрывшиеся под именем Каллисфена, официального биографа Александра, назвали свой труд просто: «Жизнь Александра Македонского». Всему миру понятно, что это поучительное сочинение могло служить в качестве образца и памятки для последнего в династии государя, Севера Александра, явившегося в мир среди чудес. Так в атмосфере преданности смешанному образу восточного завоевателя и римского императора явилось на свет то, что называют «Романом об Александре».

Правление Элагабала представляло собой тянувшуюся четыре года череду оргий и вакханалий в честь богов, которые обитают на небосводе вместе с Непобедимым Солнцем. Прежде чем рассказать, как Александр спустился с небес, чтобы, согласно Псевдо-Каллисфену, воплотиться в императора, царя мира, попробуем посмотреть на его смерть под тем теологическим углом зрения, под которым ее воспринимали его первые обожатели. Речь здесь могла идти исключительно об образцовой, добровольной, желанной смерти, о которой было торжественно и неоднократно объявлено, о некоего рода утонченном жертвоприношении своей телесной оболочки небесному богу, отпрыском которого был Александр. Тело — лишь гробница, σώμα — σήμα, утверждали философы. Собственная мать, оракул Амона, индус Калана, прорицатели и врачи Александра, а также халдейские астрологи предупреждали его о жребии, который его ожидал, если он явится в Вавилон, центр обитаемой земли, и все же Александр туда прибыл, добровольно приблизив свой конец. Ему более нечего было делать в империи, завоеванной его отвагой и милостями. Лучший друг Александра на земле, Гефестион, умер в ноябре 324 года в Экбатанах, призванный Дионисом на Олимп полубогов: так объявил об этом оракул Отца богов и людей в Сиве. Герой умер, совершая жертвоприношение богу вина, или, скорее, богу мистического опьянения. Ибо эти попойки, о которых моралисты чего только не говорят худого, поскольку понять их они не в состоянии, являются религиозным действом, приводящим пирующих в непосредственную связь с их богом. Когда в Сальмунте или в Кармане в 325 году солдаты видели на осле пьяного Александра, справлявшего, как Дионис, свое триумфальное возвращение из Индии, они не потешались и не негодовали: они вдохновлялись присутствием возглавляющего процессию бога. Как здесь, так и в ходе ритуальных попоек и празднеств единения в Сузе, Описе, Экбатанах и Вавилоне македоняне не презирали опьянение Александра, ставшего богом. В армии, гласит поговорка, можно обмануть начальника, но подчиненного — никогда. Они все готовы были умереть, но при условии, что им будут даны божественные гарантии. С тех пор как Александр умер, как он опьянился насмерть, они ни на мгновение не сомневались в его божественности и превозносили его пьянство не как порок, но как свидетельство превосходства. «Говорят, Александр пил больше всех прочих людей» (Элиан «Пестрые истории», XII, 26). В комедии Менандра «Льстец» солдат Биант хвалится тем, что в Каппадокии трижды опустошил чашу, содержащую около трех литров, и его парасит ему отвечает: «Ты выпил больше царя Александра». И в самом деле, в «Царских ежедневниках», опубликованных канцлером Эвменом Кардианским после смерти царя, говорилось, что в месяце Дий (октябрь — ноябрь) 324–323 годов в Экбатанах Александр принял участие в четырех больших пирах, за каждым из которых следовал целый день сна — столько было им выпито несмешанного вина (Элиан «Пестрые истории», III, 23). Нет, бог Александр умер не от малярии, не от депрессии, не от отравления и не от белой горячки, как желали это изобразить до сих пор. Он умер добровольно, cedens naturae fortunaeque («уступив природе и судьбе», Валерий Максим, V, 1, иностр. 1), «естественной смертью», чтобы обрести божественное состояние, оставшись вечно молодым. «Кого боги любят, тот умирает молодым» (Менандр, фрг. 111). Чтобы в этом убедиться, не оставалось ничего другого, кроме как совершить паломничество к его гробнице — подобно тому, как совершили его Цезарь, Август, Антонин Пий, Север Александр или Константин. Там, в мавзолее Александрии, в саркофагах, изготовленных из камня, алебастра и, наконец, из стекла, в полной сохранности покоилось его тело, или скорее знак его присутствия: σώμα — σήμα.

Таково характерное для Египта толкование конца Александра, который рассматривается как первый фараон XXX династии. Чем-то само собой разумеющимся для египтян было то, что Осирис, уподобленный греческому Дионису, возвращался к своим, в потусторонний мир. Родина его «я» — небесный мир и свет. В многочисленных поздних версиях смерти царя он даже желает исчезнуть, не оставив тела. Ночью, которая последовала за последним его опьянением, Александр на цыпочках выходит из своей спальни и хочет броситься в Евфрат. «Не отказывай мне в этой славе», — говорит он Роксане, которая с плачем удерживает его. Многие рассказчики предпочитают объяснить его смерть страстями, схожими с теми, что претерпел бог Дионис, которого преследовали, мучили и разорвали на куски Титаны. Также и виноград, чтобы сделаться вином, кровью бога, должен быть срезан сборщиками и раздавлен ногами. Вот почему рассказчики превращают Александра в жертву заговора. Соперники, претенденты на его трон, которые завидуют его славе, завлекают его в Вавилон, где он оказывается снедаемым и предательски парализованным лихорадкой, лихорадкой злокачественной и неизлечимой. А чтобы ускорить его смерть, они дают Александру выпить лекарство, доставленное из Греции в ослином копыте, поскольку сила этого яда такова, что сосуды его не держат: эта вода смерти, вода Стикса. Иол примешивает его к вину царя. Царь издает ужасный крик, словно его ударили кинжалом в печень. Жертвоприношение совершилось. Бог умер так же, как и родился, поэтому никто не знает, ни как это произошло, ни почему. Однако идея приношения им себя в жертву ради будущих последователей, своих верных, была и останется в круге представлений всех братств Диониса, Орфея, Геракла и т. д.

 

«Роман об Александре»

Таковы были рассказы, циркулировавшие вокруг самого знаменитого и таинственного завоевателя греческой античности, когда в эпоху Северов один или несколько александрийских беллетристов взялись за составление на их основе компиляции. То была эпоха, когда процветали романисты — такие, как Апулей, Алкифрон, Ксенофонт Эфесский, Филострат, Гелиодор, и компиляторы — Авл Геллий, Элиан, Антонин Либерал, Солин, Диоген Лаэртский, Гален. То, что принято с тех пор называть «Романом об Александре» (на самом деле, в соответствии с заглавиями многочисленных рукописей, «Жизнь и подвиги Александра Македонского»), приписывается философу Каллисфену, который не позднее 330 года написал историю великого похода86.

Почти все, что касается перехода Александра в Египет и Ливию, и в первую очередь основания Александрии, излагается в «Романе» по историческим свидетельствам. Вторым его источником послужил ряд апокрифических писем и речей, которые приписываются, например, Александру, Аристотелю, Дарию, Пору, но происходят непосредственно из риторических школ либо создавались в качестве стилистических упражнений. Третий источник — это азиатские, в первую очередь индийские легенды или устные предания, которые множились по мере того, как распространялось сочинение. Наконец, следует учитывать также и талант романиста, который распределил первоисточники таким образом, что к моменту, когда начинается поход в Азию, Рим, как предполагается, завоеван, а весь Запад покорен сыном бога-змея. Может быть, на такую мысль наводит жизнь императора Севера Александра, поскольку именно его имеет в виду наш Псевдо-Каллисфен, когда переиначивает всю хронологию, чтобы дать чудесному дитяти образец для подражания. Можно даже говорить об инициации, столько здесь нагромождено чудес, таинств и испытаний, с поисками живой воды, — если не усматривать в переходе через Страну Мрака, заполоненную чудовищными существами, переработку египетской «Книги мертвых». Три версии покорения потустороннего мира — встреча с нечеловеческими существами, поиски Острова блаженных, исследование Страны Мрака — вовсе не являются простым нагромождением фантастических приключений, а представляют собой набросок будущей религии. Оригинальное произведение, каким оно предстает из-под нагромождения бесчисленных переработок, укладывается в грандиозное течение мистического гностицизма, — точно так же, как все апокрифические евангелия той эпохи посвящены уточнению подробностей жизни и учения Иисуса. Столкновение царя Александра и мудрецов брахманов представляется в этой связи достаточно красноречивым.

Эта назидательная беллетризованная история Александра была известна на Западе по латинскому переводу, который около 338–340 годов сделал некто Юлий Валерий Полемий под названием «Res gestae Alexandri Macedonis» («Деяния Александра Македонского»). Если мы сравним этот перевод с греческими, армянскими и византийскими рукописями, которые позволяют составить представление относительно первоначального плана произведения, то содержание книги о жизни и деяниях Александра Македонского в золотой век восточных религий, при последнем из Северов, было примерно следующим.

Последний египетский фараон Нектанеб, одновременно бог и царь-волшебник, которого принудили покинуть свою страну другие боги, бежал в Македонию, где объявил себя астрологом. Олимпиада, которая опасалась развода из-за своей бездетности, в отсутствие Филиппа обратилась к Нектанебу за советом. Весьма хитроумный волшебник заставил ее увидеть во сне Амона, восходящего к ней на ложе, а затем, превратившись в змею, заполз на него сам. Нектанеб сообщил Олимпиаде, что ее сын станет властелином мира. При появлении младенца на свет земля дрожит, а небо сверкает от молний. Александр не похож ни на Олимпиаду, ни на Филиппа: у него львиная шевелюра, левый глаз почти черный, а правый светло-голубой, зубы же острые, как у змеи. К нему приставляют шесть наставников, среди которых и ученый Аристотель. Он укрощает ужасного жеребца Буцефала, коня более красивого, чем Пегас, однако плотоядного. Чтобы узнать, кто такой Нектанеб на самом деле, Александр сталкивает его с высоты. Умирая, Нектанеб открывает ему, кто его отец. Юноша Александр одерживает победу над самонадеянным Николаем на скачках колесниц в Олимпии. Он ссорится с Филиппом, когда тот женится на Клеопатре, сестре Лисия. Вскоре Александр мирит своего мнимого отца с матерью и совершает поход против восставших жителей Мефоны. По возвращении в Пеллу он принимает послов царя Персии, которые явились требовать дань. Александр высокомерно отказывает им и изгоняет прочь. Злодей Павсаний влюбляется в царицу Олимпиаду и закалывает Филиппа. Александр, который как раз в этот момент с победой возвращается в Пеллу, мстит за Филиппа и устраивает ему пышные похороны, после чего обращается к армии македонян и греков с пространной речью, направленной против поработителей-персов. Но сначала он направляется в Италию. Римляне высылают навстречу ему посольство, нагруженное дарами, среди которых выделяется украшенная драгоценными камнями корона. Верховный понтифик Юпитера принимает Александра на Капитолии. Карфаген, в свою очередь, также покоряется ему. Из Северной Африки он через Ливию достигает храма Амона, где его признают за сына бога-царя Нектанеба. Поскольку персы нанесли Нектанебу тяжкое оскорбление, Александру следует за него отомстить. Оракул предписывает ему основать близ острова Фарос город, носящий его нетленное имя. Вместе со всей своей армией и флотом царь-мститель осаждает Тир, обмениваясь между тем письмами с Дарием. Вследствие того, что переговоры терпят неудачу, на берегу Пинара происходит сражение, царь Персии побежден. Царь-победитель разъезжает по Малой Азии, в частности, посещает гробницу Ахилла близ древнего Илиона. Он возвращается в Македонию, опустошает Халкидику и отправляется за Дунай, во время этого похода солдатам приходится есть собственных лошадей. Это — содержание 1-й книги.

Греческие смуты на время задерживают Александра. Фивы, Афины и Спарта образуют коалицию. Александр уничтожает Фивы, чтобы затем восстановить. После длительного обмена посланиями и переговоров афиняне ему покоряются. Спартанцы разбиты на суше и на море. Театр военных действий переносится в Малую Азию. Александр заболевает в Киликии из-за того, что искупался в Кидне, но исцеляется, оказав доверие своему врачу Филиппу. Все еще пытаясь договориться с Дарием о мире, он наводит мост через Евфрат, переходит по нему вместе с войсками, а затем разрушает. Амон является ему во сне и советует отправиться к Дарию, одевшись вестником, подобно богу Меркурию. На пиру Александра узнают, однако он спасается бегством. На реке Странге происходит вторая большая битва с персами. Бесс и Артабарзан убивают Дария. Александр появляется как раз вовремя, чтобы услышать его последние слова: пусть два семейства — перса и македонянина соединятся посредством брака между победителем и Роксаной, дочерью побежденного. После торжественного погребения Дария и свадебной церемонии в письме к Олимпиаде и Аристотелю Александр рассказывает обо всем том, что произошло после битвы при Иссе, а сам готовится к походу на Пора, чтобы достичь лежащей за пустыней необитаемой страны. Конец 2-й книги.

Вначале войска отказываются следовать за Александром. Своим красноречием он убеждает их продолжить войну. Александр убивает Пора на поединке, беседует с брахманами на философские темы и пишет Аристотелю длинное письмо об индийских чудесах, о затмении солнца и луны, о лунных и солнечных растениях, которые похожи на кипарисы и наделены даром прорицания. Он является во дворец Семирамиды, а затем, выдавая себя за Антигона, — ко двору царицы Кандаки. Александр возвращает сыну Кандаки его жену. Александра узнают и отпускают, осыпав дарами. По возвращении к армии Александр встречается с богами и принимает участие в их пиршестве. Он отправляется в страну амазонок. После обмена письмами царица амазонок предлагает ему 100 золотых талантов и 500 воительниц. Александр возвращается тяжкой дорогой через страну, по которой течет Гипанис: над ним царь имеет необычайную власть. Близ Красного моря армия встречается с безголовыми существами и разными чудовищами. За городом Солнца перед ними открываются чудеса дворцов Кира и Ксеркса. По возвращении в Вавилон Александру приносят новорожденного урода. Это предвестие близкой смерти. Он пишет завещание. На пиру он выпивает отравленную по наущению Антипатра жидкость. Роксана удерживает Александра от того, чтобы броситься в Евфрат. Армия проходит перед ложем умирающего царя. Последние его минуты сопровождаются небесными знамениями: происходит солнечное затмение, одновременно с орлом на море спускается большая звезда, затем поднимается и исчезает в небесах. Македоняне и персы ссорятся, будучи не в состоянии решить, где захоронить Александра. Его переносят в Мемфис, затем в Александрию, где Птолемей оглашает завещание Александра, которым тот назначает Птолемея своим преемником и фараоном. Все сочинение завершается исчислением лет жизни и правления Александра. Он родился в новолуние месяца Тиби и умер в месяце Фармути; на самом же деле 20 января (331) — это дата основания Александрии, а 7 апреля (321) — дата погребения царя в Египте, почитавшиеся здесь священными. Перечисляются покоренные нации и 12 Александрий, которые, как считается, основал Александр в качестве властелина Вселенной.

Божественный характер Александра подчеркнут в этом повествовании куда лучше, чем во всех предыдущих сочинениях. Произведение основано на устной традиции, и было бы чрезвычайно несправедливо усматривать в нем лишь нагромождение нелепиц и небылиц: вера всегда чутко хранит память о величии, мужестве и отваге. Воспоминанию о «Непобедимом боге» невозможно противиться, подобно тому как это было невозможно в отношении «Непобедимого Солнца» императоров III века н. э. Не так уж много здесь неправды. Если оставить в стороне историю покорения Рима, которая, впрочем, соответствует истории о легендарном посольстве, присланном римлянами в Вавилон в 323 году (вымысел эллинистической эпохи), общие черты биографии Завоевателя вполне достоверны. В намерения рассказчиков входило не столько заставить читателя мечтать, сколько наставить и просветить его. В ту же эпоху, когда Юлий Валерий издал свой латинский перевод «Жизни и подвигов Александра Македонского», неизвестный автор направил императору Констанцию, сыну Константина Великого, «Itinerarium Alexandri» («Подорожная Александра»), предназначенную служить справочником в персидском походе (345 г. н. э.). Впрочем, автор ограничился тем, что изложил текст Арриана, и лишь в самом конце поведал о путешествии Александра до Геракловых столбов, и в духе Псевдо-Каллисфена пересказал историю амазонок.

 

Блаженный герой иудеев и христиан

Известно, что после взятия Тира в конце августа 332 года Александр, пройдя вдоль побережья Финикии, а затем Палестины, наикратчайшим путем прибыл к Газе в 200 километрах южнее. Арриан пишет (II, 25, 4), что «все области так называемой палестинской Сирии уже перешли на его сторону», то есть прислали к Александру посольства, признавшие власть Греческого союза. В глубине территории война затронула лишь Антиливан на широте Сидона и Дамаска, да и то на протяжении лишь десятка дней (там же, II, 20, 4–5; Курций Руф, IV, 3, 1; Плутарх на основе Харета, «Александр», 24, 10; Полиэн, IV, 3, 4). Известно также, что, покидая в 331 году Египет, Александр прошел той же самой береговой дорогой от Пелусия до Тира, а оттуда — долиной Оронта в Алеппо: во всех этих рассказах нет и упоминания об Иерусалиме.

В Библии, в 1-й Маккавейской книге, составленной около 130 года на основании хроник первосвященников, деяниям Завоевателя дана враждебная оценка: «Он дошел до пределов земли и взял добычу от множества народов. И успокоилась перед ним земля, а он возвысился и возгордился. Он собрал огромное войско и властвовал над народами и царями, которые стали его данниками. А после пал на ложе и почувствовал, что умирает. Он призвал своих знатных слуг, которые от юности с ним воспитывались, и разделил между ними свое царство, пока еще был жив» (1, 3–6). То же сочинение исполнено еще большей суровости к Селевкидам, которые, подобно Антиоху IV Эпифану, прозванному Эпиманом («Безумным»), порабощали Святую землю, разграбили и осквернили Храм (169–167). Здесь автор книги присоединяется к видениям и пророчествам книги Даниила (164), которая выказывает еще менее расположения к Александру, этому Козлу, Зверю с железными зубами, а также и к его царству — «твердому, как железо» (Даниил, 2, 40; 7, 7).

Все переменяется с вмешательством Александра Баласа, авантюриста, который, выдав себя за сына Антиоха IV, вырвал власть над Сирией из рук законного наследника. Для этого он использовал Ионафана, предводителя иудеев, поднявших восстание в 160 году, сделав его первосвященником, со всеми судебными и финансовыми прерогативами, которые с этим связаны. Александр Яннай был царем Иудеи с 104 по 78 год. С тех пор иудеи навсегда сохранили привязанность к имени Александр, что буквально означает «тот, кто защищает или спасает людей». Они вспоминают, что основатель Александрии позволил им поселиться в новом городе, что их община пережила там яркий расцвет и распространяла веру в истинного Бога, переведя Библию на греческий язык (270–250).

В I веке до н. э., хотя и неизвестно, когда именно, на свет явилась легенда о том, как после взятия Газы87 Александр посетил Иерусалим, почтил первосвященника Яддуа (Яддая), пал перед ним ниц и совершил жертвоприношение властителю Вселенной, единому Богу иудеев. Иосиф Флавий, которому мы обязаны этой историей, прибавляет в 94 году н. э., что Александр спросил у народных предводителей, чего бы им хотелось более всего, на что получил ответ: «Жить по отеческим законам и каждый седьмой год получать освобождение от подати», что и было им даровано, с распространением тех же прав на иудейские общины в Вавилоне и Мидии («Иудейские древности», XI, 326–339). Вот в чем все дело: возможно ли, чтобы налог, который иудеи до тех пор платили в иерусалимский Храм, жрецы, старейшины и предводители народа переводили царю-язычнику? Радушный прием, оказанный Александру семитскими и хамитскими народами, объясняется следующими обстоятельствами: он освободил их от персидского гнета и проявил уважение к правам жрецов и местным культам.

Не следует удивляться тому, что два поколения спустя после публикации приписываемой Каллисфену «Жизни Александра» неизвестный иудей из александрийской общины, которую равно сотрясали как гностицизм, так и христианство, прибавил в конце 2-й книги несколько «Достославных деяний» — не менее историчных и поучительных, чем предыдущие. С этих пор мы можем их читать во всех еврейских, латинских и византийских вариантах знаменитого «Романа…», в частности в рукописи № 113 suppl. Национальной библиотеки в Париже. После своей свадьбы Александр направляется в Иерусалим, где первосвященник помазывает его. Александр поклоняется Caваофу и признает его как единственного истинного Бога. По дороге в Египет он заболевает. Египтяне пытаются подкупить его медика Филиппа, но без успеха. Оказав Александру слабое сопротивление, они ему покоряются. Александр простирается ниц перед статуей последнего фараона, Нектанеба II, затем прикладывается губами к губам статуи, словно воспринимая дыхание своего предшественника, как сын принимает дыхание отца. Юный царь отказывается от языческих культов, чтобы впредь поклоняться только создателю Вселенной, своему покровителю. Он основывает чудесный город Александрию и готовится к тому, чтобы пересечь пустыню, Άo…khton. Там он встречает необыкновенных существ: женщин-людоедок, косматых, словно кабаны, и с ослиными ногами, громадных муравьев, которые в состоянии утащить человека или лошадь, реку шириной в морской пролив, на переправу через которую уходит три дня, карликов, статую Сесонхосиса, которая не велит путникам идти дальше, гигантов, полностью черных людей, людей шестиногих и шестируких, собакоголовых, громадных крабов. Несмотря на бегство проводников, тревогу солдат и миражи, обещающие прохладную сень деревьев, несмотря на змей, рыб и фантастических птиц, армия достигает Страны Мрака, заполоненной шестиногими животными с тремя или шестью глазами. На морском берегу под скорлупой моллюска путники отыскивают жемчужины необычайной красоты, что внушает Александру желание спуститься на дно в стеклянной бочке. Кит выбрасывает его обратно на сушу. Одни чудеса сменяются другими, однако птицы побуждают Александра повернуть, поскольку смертному не позволено достигнуть земли Блаженных. Андрей, повар Александра, и дочь Александра превращаются в демона и Нереиду — за то, что в одиночку отведали воды из Источника жизни. Упряжка огромных птиц уносит Александра в воздух. Он встречает человекоподобное крылатое существо, которое велит ему быстро спуститься на землю. Поход завершается битвой с кентаврами. Но, возможно, вместо битвы было возведено укрепление для сдерживания Гога и Магога, этого символа языческих народов, объединившихся против народа Божия. В самом деле, такой эпизод фигурирует в конце различных иудейских версий книги. Как бы то ни было, под началом Александра, который и спускается под воду, и поднимается на небеса, который побеждает как чудовищ, заполонивших тьму, так и силы зла, снующие по земле, находится «войско, обладающее сверхчеловеческой мощью» (II, 34, 3). И он представляет силы, стоящие на службе блага. Он — орудие Бога. В X веке неаполитанский архипресвитер Лев перевел эту иудео-христианскую переработку «Истории подвигов Александpa» на латинский. Перевод этот был включен в текст Юлия Валерия, уже искаженный и расширенный «Письмом Александра Аристотелю об индийских чудесах», «Перепиской Александра с Диндимом, царем брахманов», «Путешествием в Рай» (талмудического происхождения рассказом V в., в котором повествуется о попытках Александра отыскать земной рай). Впрочем, иногда этот текст подвергался правке на основании более «историчных» текстов Квинта Курция, Юстина и Оросия (испанского священника начала V в.). В результате в XII веке на свет явился поразительный цикл «Жизнеописаний Александра», совокупность которых представляет собой то, что, собственно говоря, и называется «Романом об Александре», потому что вначале они были написаны на романском языке. Наиболее древний вариант, написанный восьмисложником, принадлежал Альберику Безансонскому (ок. 1130). Около 1160 года в Пуату десятисложником была написана поэма, которая на протяжении 785 стихов повествовала о «детстве» и первых подвигах Александра вплоть до его победы над Николаем, вассалом Дария. Между 1170 и 1175 годами Ламбер ле Тор из Шатодёна взялся за ее продолжение.

Наконец, один клирик, уроженец Нормандии, Александр де Берне, чаще именуемый (по городу, давшему ему пристанище) Александром Парижским, собрал и переработал уже необычайно разросшийся материал биографического романа. Между 1180 и 1190 годами он сочинил «Александра», в котором насчитывалось около 16 тысяч двенадцатисложных стихов, которые сделались так знамениты, что в XV веке всем стихам такого размера было в конце концов дано название «александрийских». Здесь невозможно даже кратко обобщить содержание всей этой литературы, которую для удобства разделяют на четыре «ветви», а по сути четыре разные объемистые книги: детство; битвы при Кадре (Газа) и при Пре де Пай (Лагерь золотой и шелковой парчи); чудеса Востока у границ загробного мира; и, наконец, смерть Александра. Мы вновь встречаем здесь как то, что было нами сказано о Буцефале, посещении Иерусалима, обследовании неба и моря, любви Кандаки и амазонок, чудесах, сопровождающих кончину царя, так и уроки духовности и рыцарства, любезности и целомудрия. В Александре, которого окружают 12 его пэров, мы находим идеал феодального сеньора и благочестия. Он являет собой образец отваги и великодушия, «источник щедрости и кладезь галантности» (IV ветвь, ст. 1152). Даже то, что он не христианин, не мешает ему достигнуть совершенства — ведь о нем говорится в Ветхом и Новом Завете и он похож на вернувшихся с Востока крестоносцев. Святой здесь подменил античного бога.

Воздействие этого стихотворного романа оказалось огромным. В литературном отношении он породил целый ряд возникавших по всему западному миру продолжений и переработок, а затем в XIII веке — прозаический «Роман об Александре». Его переводили, ему подражали, его сокращали или расширяли германские, англо-норманнские, нидерландские, испанские и прочие поэты на всем протяжении Средневековья; в Гронингене вышел объемистый сборник, составленный из десяти очерков, посвященных теме смерти Александра в литературе: «Alexander the Great in the Middle Ages» (под ред. Aerts, Hermans и Elizabeth Visser; Bouma, 1983). Вплоть до конца XVII века этот Александр в нравственном отношении оставался образцом короля-рыцаря для всей Европы, а во времена «прециозности» превратился уже в истинного героя романа, вздыхающего и несчастного.

В сфере изобразительного искусства Александр вдохновляет художников-миниатюристов, граверов, резцов по слоновой кости, которые любят изображать его посреди околдованных садов Востока, меж диковинных существ или в окружении женщин-цветов, о которых они грезят, либо спускающимся на морское дно в стеклянном колоколе, либо уносимым в небеса в клетке, которую влекут грифоны. Позднее его изображали на обоях и гобеленах, на полотнах Возрождения и классической эпохи. Став ровней трем иудейским витязям — Иисусу Навину, Давиду и Иуде Маккавею и трем витязям христианским — Артуру, Карлу Великому и Годфриду Бульонскому, Александр даже появляется среди защитников религии, к примеру в кафедральных соборах Нима и Шалона, в клуатре церкви Сен-Пьер в Муассаке. Последним свидетельством его популярности явилось то, что начиная с XV века он вместе с Давидом, Карлом Великим и Артуром стал одним из четырех королей в возникшей из шахмат карточной колоде: Александр — это тот король, что с палицей, король треф.

Среди тысяч свидетельств этой беатификации, которая происходила с героем-рыцарем в романе и в искусстве, упомянем лишь меценатство папы Павла III, который получил при крещении имя Александр: во время своего понтификата (1534–1549) он отчеканил медали с изображением Завоевателя, преклоняющего колено перед первосвященником Яддуа в воротах Иерусалима, а кроме того, украсил Сала Паолина замка Святого Ангела в Риме античными произведениями искусства и стенными росписями, вдохновленными жизнью Александра.

 

Последний языческий бог

Посмотрим же, покинув Запад, какое влияние оказал труд Псевдо-Каллисфена на устную и письменную традицию Ближнего и Среднего Востока, существовавшую на территориях, некогда покоренных Александром. Псевдо-Каллисфена здесь усердно читали, пересказывали, переводили и дополняли. В Александрии V века н. э., где язычество и христианство приходят в смешение и взаимно воздействуют друг на друга, где и культурная публика, и толпа верят в чудеса, магию и астрологию, где дважды в год, 20 января и 7 апреля, продолжают чествовать Александра Великого, отыскался поэт Нонн, выходец из Верхнего Египта, из Панополиса (ныне Ахнум), который взялся последовательно переложить стихами как Евангелие от Иоанна, так и беллетризованную жизнь бога вина Диониса, Сына Зевса, благодетеля и спасителя человечества. 48 песен поэмы «Деяния Диониса» датируют приблизительно 450–470 годами, то есть они возникли примерно через столетие после того, как в поздней империи получили чрезвычайное распространение «Роман об Александре», подложное завещание Александра, «Книга о смерти Александра», его «Подорожная» и т. д. Я не утверждаю, что жизнь и деяния, приписываемые Ионном богу вина, — это не что иное, как описанные под другим именем подвиги обожествленного Александра. Однако между теми и другими имеются столь удивительные черты сходства, а последовательность их так согласуется с хронологией романа Псевдо-Каллисфена, что уместно задаться вопросом: не желал ли александриец V века превзойти своего земляка, который жил в III веке, и не скрывается ли здесь, под пестрой вуалью мифологии, легенда об основателе Александрии?

Каковы бы ни были мотивы автора — литературные, религиозные, философские или политические, отдавал ли он предпочтение крови Диониса перед кровью Христа, сам материал громадной поэмы, по крайней мере тот, что заключен в первых 24 песнях, напоминает или развивает романтическую историю Завоевателя, этого Сына Зевса и нового воплощения Диониса. Первые пять песен прославляют земное семейство Бога. В шестой воспевается Загрей, аватарой которого является Дионис. Его чудесное рождение в результате союза земной женщины и Зевса, его отрочество, его мужская любовь к Ампелу занимают шесть следующих песен. Песни с XIII по XXIV проводят молодого бога и его армию от Фригии до Индии, следуя именно по тому пути, которым шел Александр — через Троаду, Малую Азию, Сирию, Ассирию, Аравию (имеются в виду арабиты, проживавшие в современном Пакистане) и до Гидаспа. В Индии Диониса поражает безумие, он терпит неудачу, но в конце концов побеждает Дериада и его армию. Триумфальное возвращение Диониса из Индии занимает восемь последних песен. По завершении своих наполненных чудесами и благодеяниями путешествий Дионис отведывает нектара и амвросии, предвещающих его апофеоз. Его финальное опьянение напоминает то, которое должно было возвести Македонянина, сына смертной Олимпиады и Зевса-Амона, в ранг олимпийцев. Эта энциклопедия научной мифологии представляет собой также и энциклопедию романтических историй, более или менее вдохновленных беллетризованной биографией Александра. В ней перед читателем предстает не Бог, ставший человеком, как в пересказе Евангелия от Иоанна, а полубог, который становится богом. Напомним также, что V век стал также веком великих богословских конфликтов в Александрии, Антиохии и по всей Малой Азии.

 

Божественный вестник мусульман

Это также и век, в который на различные языки Ближнего Востока — коптский, эфиопский, арамейский, сирийский, армянский и, возможно, на арабский язык Хиджаза88 — переводится, получая все большее распространение, приписываемая Каллисфену «Жизнь Александра». Мы видим, как ее использует в своих «Гомилиях» («Беседах») умерший в 521 году Иаков Серугский. «Жизнь Александра», которую сопряженными друг с другом путями религии и торговли переносили с места на место странствовавшие по Византийской империи и ее протекторатам народные сказители и литераторы, стала известна в Мекке и Медине от раввинов местных иудейских общин в эпоху, когда родился Мухаммед, то есть ок. 570 года89. Потому и получилось, что 16 стихов XVIII суры Корана (что означает «Чтение») посвящены Александру под именем Зуль-Карнайна, «Двурогого». Стоит взять на себя труд и процитировать его полностью, тем более что каждую пятницу во всех мусульманских мечетях этот вдохновенный текст читают верующие. А их на земле 600 миллионов!

В этой суре, которая называется «Аль-Кахф» («Пещера»), Мухаммед отвечает на четыре каверзных вопроса, которые были заданы, как утверждает традиция, раввинами из Медины: 1. Кто спит в глубине пещеры, чтобы проснуться лишь в конце времен? — Следует история Семи спящих в пещере ар-Ракима (Эфес?), аллегория истинно верующих, которые произносят исповедание веры (ташаххуд). 2. Кто же обладает источником жизни? — Ответ: тот из двух садовников, который, будучи бедным, подает пример богатому и неблагодарному гордецу, обнаруживая перед ним свои добрые дела или подавая ему милостыню (садака). 3. Кто способен быть одновременно и больше, и меньше Моисея? — Ответ: тот, кто практикует пост (саум) и в то же время умеет молчать. 4. Кто, наконец, предпринял путешествие вокруг земли в ожидании Страшного суда? — Ответ: это защитник веры, тот, кто несет на все континенты свет истинной веры и чья молитва (салат), или сообщение с Богом, поднимается из всех мест — с Востока, где, как полагает рассказчик, находится он сам, с Запада, от Ливана и с Севера, страны Гога и Магога. Мы также с легкостью узнаём в этих четырех ответах, проиллюстрированных таким же числом притч, четыре из пяти столпов ислама: исповедание веры, милостыню, пост и молитву, принимая во внимание, что пятый столп, паломничество, или хадж в Мекку, возник уже после смерти Мухаммеда (632 г., 10-й год хиджры). Персонаж, призванный служить иллюстрацией к четвертому ответу, — это «Двурогий», в виде которого на бесчисленных относящихся к IV веку до н. э. монетах изображался вначале бог Амон, а затем Александр, ставший его божественным посланцем. В сирийской легенде VI века н. э. Искандер говорит своему небесному отцу: «Я знаю, ты вырастил рога на моей голове, чтоб я мог сокрушить царства мира», а Коран дает этому следующее истолкование: он был послан, чтобы сразить неправедных и защитить праведных. Вся сура завершается напоминанием о судьбе, которая ждет нечестивцев, а также о той, которую Бог уготовил покорным (муслим) его заветам90.

83. Они спрашивают о Зуль-Карнайне. Скажи: «Я поведаю вам о нем».

84. Мы укрепили его на земле и сровняли перед ним все препятствия.

85. И пошел он своим путем.

86. А когда он дошел до заката солнца, то увидел, что солнце исчезает в кипучем источнике, и нашел около него племя. Мы сказали ему: «О Зуль-Карнайн, тебе решать: либо наказать их, либо проявить к ним милосердие».

87. Он сказал: «Я накажу несправедливого, а потом он возвратится к своему Господу, и тот накажет его еще.

88. А что до верующего, до человека благого, ему достанется наилучшая награда, и те повеления, которые мы ему дадим, окажутся для него легки».

89. И пошел он другим путем.

90. И когда дошел он до восхода солнца, то увидел, что оно восходит над людьми, которым Мы не дали никакой одежды.

91. Так это было, и Мы уже объяли своим знанием все то пространство, которым он овладел.

92. И пошел он еще другим путем.

93. А когда он достиг земли между двух гор, которые загораживали горизонт, он нашел у их подножия народ, который едва мог его понять.

94. Они сказали ему: «О Зуль-Карнайн, ведь Йаджудж и Маджудж (Гог и Магог) распространяют по земле нестроение. Не желаешь ли ты, чтобы мы платили тебе подать, а ты бы возвел между нами и ними плотину?»

95. Зуль-Карнайн сказал: «То, чем наделил меня мой Господь, лучше. Помогайте же мне с усердием, и я устрою преграду их потоку.

96. Несите мне куски железа, пока не заполнится все пространство между горами». Затем он сказал им: «Раздувайте, пока железо не станет огненной массой!» А потом он им сказал: «Принесите мне медь, я полью ею сверху».

97. Йаджудж и Маджудж не могли ни взобраться на стену, ни пробить ее.

98. Он сказал: «Это все по милости моего Господа. А когда настанет время наступления обетования моего Господа, он снесет эту стену. То, что обещает мой Господь, он неизменно исполняет».

Такое послание невозможно оставить без комментария. Прежде всего следует допустить, что Зуль-Карнайн, «Двурогий», — это не первый попавшийся шумерский, вавилонский, египетский или критский бог, наделенный двумя рогами как знаками могущества и славы, и точно так же это не Моисей, изображавшийся с двумя рогами как до статуи работы Микеланджело, так и после нее. Скорее это тот, кого на пространстве от Средиземноморья до Тихого океана наиболее достоверная традиция называет Искандером, Скандером или Искеддером, то есть Александром Великим. Однако здесь он изображается не в качестве исторического персонажа, ни даже как пророк, нави, но как некоего рода божественный вестник, ангел или архангел божественной справедливости, всемогущий посланец Бога вроде Михаила или Гавриила, во всяком случае существо сверхчеловеческое, вневременное и почти внепространственное, поскольку он достигает границ здешнего мира и мира потустороннего и там действует. Он — тот, кто готовит Страшный суд, отделяя людей благочестивых от неблагочестивых, праведных от неправедных, покорных от непокорных, тот, чье слово — в одно и то же время закон и молитва. Он — пламенная палица Бога перед источником огня, который ожидает осужденных, или перед раскаленным бастионом веры, который защищает верующих. Зуль-Карнайн — это по преимуществу царь — поборник справедливости. Мухаммед отвечает иудеям, христианам, язычникам, которые спрашивают его о величайшем царе мира, что это — защитник веры. Поэтому впечатление, которое сохранил об Александре Восток в целом, — это не столько образ великого завоевателя, сколько тот всецело мистический образ человека Божия, который, как буквально говорится в Коране, «следует по нити», ведущей на небеса.

Из всей относящейся к Александру устной традиции, из пересказа текста Псевдо-Каллисфена, возможно, исполнявшегося под звуки ребаба, Мухаммед пожелал оставить лишь несколько фактов. В момент, когда он приступает к своему рассказу, Арабайа, то есть вся Сирия и прилегающий Аравийский полуостров, который тянется на юго-восток, так сказать, «степь», считалась покоренной: добрые были здесь отделены от злых, верующие от неверующих, верные от неверных. История начинается именно с того места, где Македонянин рассчитывал ее завершить. Место действия располагается к югу от обитаемой земли, и, если выражаться в терминах александрийской биографии, все происходит после разгрома Дария при Иссе. «Мы сравняли перед ним все препятствия», — говорит Бог. Это значит, что здесь Коран следует еврейскому переводу «Романа об Александре», который был обработан и дополнен неким сирийским переводчиком. Ибо сразу после помазания первосвященником в Иерусалиме и поклонения единому Богу иудеев Александр поворачивает на запад, пересекает Египет и, после многих приключений, достигает Страны Тьмы на берегу западного моря.

От всего этого похода, который подвел великого путешественника совсем близко к источнику вечной жизни, отдалил его от Страны блаженных и позволил ему лишь наказать собственную дочь и неверного Андрея, Мухаммед оставил только закат солнца, кипящий источник и наказание, которое предшествует вечной каре: это уже взгляд с эсхатологической точки зрения, а не рассказ о неудачном посвящении. Из приключений с Пором в Индии и у брахманов или гимнософистов Коран упоминает лишь о встрече с существами «без покрывала, чтобы себя защитить», что можно толковать двояко. Во-первых, можно думать, что Александр повстречал на Дальнем Востоке такое дикое племя, что оно вело звериную жизнь и понятия не имело о том, чтобы одеваться или хотя бы укрываться под пологом шатра. Во-вторых, возможно и такое предположение, что Александр встретился с совершенно нагими философами, мудростью которых измерил собственное знание. Таинственный стих91 понуждает принять второй вариант. Лишь Бог обладает всеобщим знанием, Он ведает добро и зло, истину и ложь, общее и частное. Историческая дискуссия между Александром и Каланой с Дандамидом или между Александром и десятью мудрецами из царства Самбху, при которой мы присутствовали, превращается в не однажды повторенное утверждение, что божественное Провидение существует.

Что касается истории Гога и Магога, завершающей еврейский и сирийский переводы «Романа об Александре», она также приобретает в Коране символическое значение. Эти два имени традиционно, по крайней мере со времени видений пророка Иезекииля в VI веке до н. э., обозначали варварские, дикие и кровожадные народы крайнего севера Малой Азии, скифов и амазонок по другую сторону Кавказа (Иез. 38–39). В сирийской легенде Александр велит своим кузнецам возвести бронзовую стену, чтобы удержать дикарей в их краях и помешать им уничтожить цивилизованные народы. На память невольно приходит огромный вал, действительно возведенный Александром на Гургане, чтобы перекрыть путь кочевникам Туркменистана, стена, которую еще и до сих пор называют в Гюмюшане Садд-э-Искендер, или Плотиной Александра. Только речь в Коране идет о символической плотине. Она сдерживает силы Зла вплоть до дня Страшного суда. Тогда, как говорится в стихе 96 XXI суры, «Йаджудж и Маджудж высвободятся и устремятся с каждой высоты». Это будет день, в который осуществится обещание наказать злодеев и вознаградить добрых людей. Александр, Божий кузнец, является мастером вечной справедливости.

XVIII сура, именуемая «Пещерой», использует «Роман об Александре» в назидательных целях. Деятельность, жизнь и пример Александра были призваны приумножить рвение верных. Как и следует истинно верующему, Александр последовательно существовал на четырех уровнях бытия: он был всецело покорен воле Божией, уповал на Его справедливость, был укреплен Его мудростью и боролся за веру Приключения Александра, Божьего человека, относятся к духовному плану. Все его войны всегда являлись священными, они были тотальным противостоянием, джихадом.

 

От Аравии до Явы

Такое воззрение на историю, столь далекое от наших западных, рационалистических и морализаторских представлений, предполагает также и совершенно иную динамику. Сам символизм Александра, его мистицизм воссоединяются, после тысячи лет сомнений, с рвением, одушевлявшим его друзей или тех, кто был неизменно ему предан. Они-то и явились зачинателями его обожествления. Дары Фортуны, харизматические свойства, которые приписывали Александру его товарищи и победоносные солдаты, оказываются уточненными и преувеличенными в созданной вокруг него восточной легенде, и поскольку эта легенда, если понимать это слово буквально, есть то, что о нем говорится, естественно, что из стран, в которых он побывал, она перенеслась в те страны, где о нем только слышали, что она передается из поколения в поколение, перемещается из телесного мира в мир духовный. Вечно живыми остаются лишь возлюбленные мертвецы. Необычайна судьба этого Царя царей, могучего и блистающего, словно архангел небесный, о котором миллионы и миллионы людей пожелали запомнить — и помнят до сих пор — лишь то, что он совершил молниеносный поход на юг, посетил к западу от Египта оазис с кипучими водами (Сива), встретился с индусскими мудрецами и возвел на востоке металлическую преграду против скифов и амазонок, Йаджудж и Маджудж! Есть и такие, кто, увлекшись символизмом, доходят до того, что приводят эти четыре эпизода в соответствие с четырьмя стихиями: «Мы укрепили его на земле…; он увидел, что солнце исчезает в источнике…; раздувайте; …огненная масса», рискуя тем, что Александра в таком случае невозможно отличить от какого-то гностического демиурга или самого Творца.

Следует допустить, что подобно тому, как у римлян существовали в отношении Александра две традиции — очернения и превозношения, а также причисления, вслед за императорами, к небожителям, — также и персы, и пришедшие им на смену парфяне, и иранцы вовсе не были единодушны в воспевании преемника Дария. Автор вступления к «Арта вираф намак», то есть «Истинной книге закона», написанной в расцвет Сасанидской империи (VI в. н. э.), когда пожар Персеполя еще не был забыт, выражается так: «Окаянный и проклятый Ариман (или Дух зла), дабы лишить людей веры и уважения к закону, побудил окаянного Искандера, грека, явиться в Иран и принести сюда порабощение, войну и грабежи. Он пришел и предал смерти наместников иранских провинций. Он разграбил и разрушил Врата Царей (Баба-и-Хутайх), столицу. Закон, написанный золотыми буквами на бычьих шкурах, хранился в столичной крепости для рукописей. Но жестокий Ариман подтолкнул злодейского Искандера, и он сжег книги Закона. Он погубил мудрецов, законников и ученых иранского края. Он посеял ненависть и раздоры среди вельмож, пока сам он, сломленный, не был низвергнут в преисподнюю»91.

Само представление об Александре как об эманации, зоне или персональном воплощении Зла — свидетельство его обожествления. Его не столько порицают за уничтожение одной из четырех столиц империи, сколько за то, что он подменил своей волей вечный порядок верховного бога Ахурамазды. В 1470 году Мирхонд, автор «Сада чистоты», осуждал Александра за то, что он сжег книгу Заратуштры, предал смерти магов и отослал персидских ученых умирать в Грецию. Еще в 1970 году мне довелось слышать, как образованные иранцы в Тегеране называли Александра «Малым». Немного позже, в 2500-ю годовщину восшествия на престол Дария Великого, мне напомнили, что его дворец, самый большой и роскошный в мире, был сожжен по приказу македонского варвара и афинской шлюхи.

После того как в 652 году в Иране был принят ислам, образ мыслей поэтов, историков и географов переменился, прежде всего потому, что, во-первых, христиане-монофизиты, а во-вторых, чтецы Корана испытывали к Александру симпатию. Говорилось, что он преклонил колени в Иерусалиме, Святом городе, и объявил жрецам: «Идите с миром. Вы жрецы истинного Бога, и ваш Бог будет моим». Так он стал государем с Двумя Рогами, к которому пытались возвести свое происхождение различные местные династии. В конце X века Фирдоуси в своей знаменитой «Шахнаме», то есть «Книге царей», делает из Александра сына Дария и дочери Филиппа. Другой сын Дария требует у Александра, ставшего царем Македонии, дань, которую некогда пообещал выплатить его дед. Александр отказывает ему и вторгается в Персию, после чего действует так, как в романе Псевдо-Каллисфена. Около 1180 года Низами в своей «Искандернамэ» прибавляет к мистицизму Александра все то, что было ему навеяно XVIII сурой Корана. Двумя столетиями позже Джами пишет «Книгу мудрости (хирад) Александра», следуя рассказам и письмам, устанавливавшим связь Александра с брахманами. В начале XIV века «историк» Новаири на свой манер повествует о том, как Александр, женившись на Рушенк, дочери Дария, заключает мир с царем Индии и через Тибет отправляется в Китай. После обмена посланиями царь Индии посылает ему дочь необычайной красоты, философа, способного ответить на все вопросы, врача, который может исцелить все болезни, кроме смертельного удара, чашу, которая никогда не иссякает и быстро утоляет жажду. Духовные и нравственные вопросы интересуют нашего набожного государя куда больше, чем стратегия и администрирование. Когда он умирает, философы прославляют его добродетели. «Энциклопедия» Новаири представляет собой переработку апокрифических сирийских и византийских рассказов, вдохновлявшихся «Романом об Александре». Однако, следуя торговыми и дипломатическими путями, а также при посредстве религиозного миссионерства, они были занесены даже в Монголию. Так, среди 24 переводов «Жизни и достославных деяний Александра» на 24 языка имеется и перевод на монгольский.

Между тем как арабы превращают Александра в набожного мусульманина, отправившегося в паломничество в Каабу, государи Грузии, Армении, Туркестана (античной Согдианы), Афганистана гордились своим происхождением от Александра. Он основал в Азии шесть Александрий: в Бергаме, Термезе, Ходженте, в Суккуре или рядом с ним, возле устья Порали и Абадана. Традиция, которая приписывала ему основание 12, 24, даже 70 городов, распространила его легенду едва ли не по всем уголкам древней Персидской империи. Его непосредственные преемники, Антиох и Селевк, давали имя Александра населенным пунктам, которые они укрепляли или пытались колонизовать, дабы обеспечить сохранность империи.

Получилось так, что вплоть до наших дней Искендерун (Александретта) в Турции, Мухаммарах в Ираке, Мары (Мерв) в Туркменистане, Хану и Хормудж в Иране, Уч и Карачи в Пакистане притязают на то, что были основаны лично Александром. Их обитатели благочестиво поддерживают легенду о царе — поборнике справедливости, защитнике и спасителе человечества, объединителе империи, даже если он всего лишь проехал на коне через их поселение, существовавшее задолго до его появления на свет. Вдоль всего течения Амударьи и Вахта, античного Окса, местные жители говорят о курганах, крепостях, стенах, проходах Искандера. В Дербенте они показывают место рождения Роксаны или Рошаны, его супруги. В Килифе, в 70 километрах на северо-запад от Бактр (Балха) арабские средневековые географы помещали Рабат Зуль-Карнайн, то есть цитадель Александра, свидетельницу его проезда из Бактрии в Согдиану весной 329 года. Современные гиды в Таджикистане и Узбекистане не преминут рассказать туристам со всего света о подвигах и злодеяниях Александра во время его походов в Согдиану и указать на некоторые следы его перехода от Ташкента к Самарканду по долине Зеравшана. Они подчеркивают, что за лето 328 года Александр потерял более двух тысяч человек (Арриан, IV, 6, 2; Курций Руф, VII, 7, 39). Город Маргилан в Ферганской области претендует на то, что сохранил один штандарт Александра, здесь даже показывают его гробницу. В долине Кунара (в античности Эваспл) к северо-востоку от Джелалабада живут голубоглазые люди, которые «происходят от Александра». В Манкиале, в нескольких километрах от Таксилы в Пакистане, где армия зимовала в 327/26 году, туземцы верят, что под ступой посреди равнины Александр самолично похоронил своего коня Буцефала. Они даже продолжат называть этим именем своих лошадей. Близ священного города Тата, где, как утверждают, был прекращен великий поход на Восток, обычно говорят об Искеддере Сиаме, Александре Великом92. Но и гораздо дальше, в долине Ганга, по которой Александр не проходил и где около 280 года оказался лишь Мегасфен, фольклор продолжает поминать Завоевателя, делая из него противника царя Чандрагупты или просто играя в шахматы, то есть в игру шаха, либо в карты, то есть в игру наиба, заместителя Александра. В Иране, Афганистане и Пакистане у меня было немало друзей, которые рассказывали мне во всех подробностях подвиги этого поразительного и вдохновенного человека, причем следуя не только Корану и беллетризованной биографии Александра, приписываемой Каллисфену и переведенной на хинди, но и местной традиции и урокам своих учителей.

История Искандара Зуль-Карнайна, покорителя мира и проводника света истинной религии, в XV веке проникла вместе с исламом на Яву и получила в XVI и XVII веках распространение на малайском, яванском и буджийском языках. В малайской версии, которую изучал в 1937 году Ван Леувен93, поначалу в эпическом стиле повествуется о победах Александра. Андал-Кандавл смешивается здесь с Андалом, другим характерным для Суматры именем. Далее автор-переводчик показывает своего героя в поисках источника вечности. Эти философские изыскания побуждают его погрузиться на океанское дно в своего рода колоколе и обследовать потусторонний мир. К личности Александра возведено происхождение династии малайских государей. В районе Палембанга можно поклониться гробнице Александра у подножия горы Сигунтанг. Малайский Искандар не является, подобно Вишну или Бхиме, богом, который спускается на землю, а потом исчезает и рождается вновь преображенным; нет, он — таинственный культурный герой, который вообще никогда не умирает!

 

Священное тело Александра

Очевидно, именно таковы были представления, возникшие вокруг подлинной гробницы Александра в Александрии в Египте94. Мы уже видели, что Птолемей поместил мумифицированное тело преемника Нектанеба, последнего фараона, как настоящий талисман, в маленьком храме с колоннами на восточной оконечности агоры и учредил ему как герою жертвоприношения, а также игры. Мумия, которую заботливо забальзамировали египетские специалисты в Вавилоне в 323 году, находилась в золотом саркофаге, покрытом расшитым кавалерийским плащом. Саркофаг открывался взору посетителя в полутьме гипогейона, он стоял изголовьем в сторону заката, в направлении оазиса бога Амона, отца Александра. Специальная коллегия поддерживала его культ, и старший его жрец был эпонимом, то есть его имя служило для датировки некоторых официальных актов, в частности контрактов. Это духовенство жило не только за счет подношений и жертвоприношений, но и доходов с поместий, благочестивых фондов и т. д. Культ был тройственным, то есть люди обращались к Александру как к человеку, герою или богу, новому Дионису. В январе его чествовали как основателя Александрии, в июне отмечали дату его смерти, в сентябре или в начале октября — день рождения, а в ноябре и апреле он почитался как бог винограда, вначале принесенный в жертву, а затем воскресший. Грандиозные триумфальные кортежи, организованные Птолемеем II около 270 года, связывали Александра с Птолемеями, как основателя династии, и двор доходил до того, что вполне серьезно утверждал, что Лагиды принадлежат к царскому роду Аргеадов. Толпа, которой предлагались все эти празднества и игры, вполне была готова в это верить.

Должно быть, между 221 и 210 годами Птолемей IV возвел, также в центре Александрии, общий мавзолей «для Александpa и Птолемеев, своих предков, когда умерла его мать Береника» (Зенобий «Пословицы», III, 94), что позволяет думать, что дорическая часовня, служившая гробницей (σήμα) для (σώμα) Александра, была расширена и углублена. Возможно, именно по этому случаю золотой саркофаг был заменен полупрозрачным алебастровым гробом (Страбон, XVII, 1, 8) — для того, чтобы дать возможность толпе лицезреть почившего бога. Цезарь и его внучатый племянник и наследник Октавиан, будущий Август, явились сюда — первыми в длинном ряду императоров, — чтобы поразмышлять перед этим вечно юным лицом, обратить к нему свои молитвы и пожелания. Позднее гроб был уже из стекла, и люди продолжали проходить перед ним нескончаемой вереницей — даже в эпоху, когда окончательно победило христианство. Последнее несомненное свидетельство относительно мумии Александра на восточной оконечности александрийской агоры относится к концу IV века, когда Феодосии I, называемый Великим, закрыл языческие святилища. Однако еще до V века представители средних классов империи подносили друг другу медальоны-амулеты или обереги в виде медалей с ободком, на которых был изображен Александр. На последних это изображение сопровождалось надписью «Filius Dei» (Сын Бога).

Мы не можем утверждать, что арабы, обычно проявлявшие уважение к турбах и марабутам, то есть почитаемым местным гробницам, и в особенности чтившие Зуль-Карнайна, могли разрушить гипогей, в котором покоились останки Александра и Птолемеев. Должно быть, гробница оказалась заваленной руинами древнего мавзолея, когда в 640 году халиф Омар овладел городом. Вплоть до XVI века благочестивые мусульмане являлись поклониться месту, где прежде находилась гробница пророка и царя Искандера, орудия божественной воли. Над ним была возведена небольшая мечеть, называемая Зуль-Карнайн (мечеть Двурогого), а по соседству или прямо на этом месте в XVIII веке была построена мечеть Наби Даниила, легендарного основателя арабской Александрии.

Затем, вплоть до середины XIX века, когда западные музеи начали приобретать, коллекционировать и изучать египетские мумии, мы не располагали никакими известиями о гробнице Александра. В 1886 году Махмуд эль-Фалаки опубликовал свои изыскания по топографии древней Александрии. Всего им было разыскано 15 километров городских стен эпохи Птолемеев, когда город имел форму расстеленного плаща (трапеция в 5340 м в длину и от 1250 до 1425 м в высоту), а также две главные городские магистрали шириной в 29 метров, которые пересекались к северо-востоку от холма Пана — не посреди города, а в котловине дальше на восток. Канопская улица, которая проходила с запада на восток, шла вдоль Месопедия, или большой площади, окаймленной общественными зданиями. На восточном краю этой площади и покоился Александр. Мы вряд ли ошибемся, если станем искать его мавзолей к северо-востоку от форта Ком-эль-Дик на проспекте Эль-Хурийа, недалеко от железнодорожного вокзала, с которого поезда отправляются в Каир. Начиная с 1850 года в пещерах и в глубине фундаментов соседних домов были предприняты бесчисленные раскопки, показавшие местоположение не поддающихся датировке стен. Иногда туристов приводят в подвал с галереей, которая завершается тупиком, и рассказывают, что внизу, сзади или сбоку покоится нетленное тело великого Александра.

Однако нетерпение посетителей галереи не идет ни в какое сравнение с тем, что испытывают археологи всех стран мира. Это явно свидетельствует о том, что этому бессмертному и в наше время все еще подвластны умы и сердца. И можно сколько угодно твердить, что торжествующее христианство искоренило здесь идолопоклонство и что в этой уже тысячекратно перерытой почве нет надежды отыскать хотя бы малейшую частичку утраченной гробницы: мусульмане, копты, православные и агностики — все желают верить и надеяться. И не вздумайте даже заикнуться в этих местах, подобно Сенеке, Лукану или Лукиану Самосатскому, что Александр был жалким скотом, тираном или лжецом. Пожелав прикоснуться к идолу, вы обожжете себе пальцы!

Напомним мимоходом, что именно в Александрии найдено и на месте ее все еще продолжают находить больше всего статуй, медальонов или барельефов, изображающих священный лик легендарного человека, этот идеальный образ красоты, молодости и разума. Александр остается для своих обожателей вечно живым Гением — более, чем Адонис («Мой Господин») и Антиной, прекрасный обожествленный возлюбленный. Люди все еще отправляются в паломничество к тому месту, где он покоится, — в расчете на то, что он проснется. Сколько раз в Александрии и в других местах у меня спрашивали: «Вы знаете, где погребено тело Александра?» Как будто речь шла об одном из Семи спящих, столь дорогих как христианам, так и мусульманам!

Не преминули обратиться и к ясновидящим. Прочтите вторую главу одного из последних произведений Андре Мальро, которое называется «Проезжие гости» (1975). Вместе с управляющим музеями Франции он посетил в Париже даму, которая происходит от последнего султана, — чтобы посоветоваться с ней относительно старинного клочка полотна, покрытого странными пятнами. И мало-помалу из небытия обозначились перипетии, через которые прошел Завоеватель, его последние часы, его смерть. В одном видении Мальро вызывает юного и задорного Александра, Буцефала, эпические битвы, проходящих перед умолкнувшим героем солдат в простых хитонах. При анализе выяснилось, что кусок материи пропитан кровью. Когда навели справки у продавца, оказалось, что речь действительно идет о реликвии и происходит этот клочок материи из места, где подверглось бальзамированию священное тело…

Пусть грезит тот, кто может и у кого имеется к тому охота. Что дал лично мне этот неверующий — и в то же самое время одержимый и ясновидящий — человек, который однажды, в 1977 году, изложил пораженным телезрителям свои соображения по поводу метапсихических явлений, так это то, что можно иметь светлую голову и верить в вечное присутствие Александра, в красноречивость его реликвий и его нематериальной души. Но, как говорит Паскаль: «Ты не станешь меня искать, если уже не нашел меня». И, быть может, лучше полагать, как Мальро, что Александр — это живой Гений, чем верить, подобно некоторым средневековым теологам, прежде всего немецким — таким, как Бертольд из Регенсбурга, Готфрид из Адмонта и Рупрехт из Дёйца, — что Александр был воплощением Дьявола, олицетворением Гордыни. Верование это достаточно распространено в христианстве, так что оно вдохновило авторов мозаик в соборах Отранто, Трани и Таранто, скульпторов церквей в Нарни, Фиденце, Ремагене, Базеле, Фрайбурге-на-Брайсгау: кое-кто так и не простил Александру то, что он сравнял себя с Богом или, как повествуется в романской литературе, то, что он попытался подняться до небес на колеснице, в клетке или в простой корзине, привязанной к двум грифонам. Но, пожалуй, не следует сосредоточиваться на столь отрицательном представлении об Александре, этом идоле идолопоклонников; скажем лишь, что на протяжении по меньшей мере восемнадцати веков люди не столько стремятся видеть в нем искусителя или зло, сколько образ таинственного Царя Вселенной, который завоевал землю лишь затем, чтобы ее спасти.