Будем исходить из того, что о жизни Александра нам неизвестно ничего определенного. Ни то, как понимала историю античность, ни преображающее все на свете искусство, ни имеющая что сказать эпиграфика не могут быть призваны в качестве безупречных свидетелей, поскольку точка зрения каждого неполна или противоречива. Не больше гарантий представляют нам романы Средневековья, фольклор Азии и современная критика. Создать биографию Александра — я уже не говорю его историю — означает совершить акт веры, подобно тому, как мусульманин и посейчас совершает свой акт веры, ташаххуд, когда говорит об Искандере Зуль-Карнайне.

Я не могу решиться на то, чтобы свести это существование к символу или к последовательности символических действий, и еще меньше — к подборке мифов или анекдотов. Иногда меня спрашивают: «Что оригинального может нам предложить жизнь Александра ныне, в конце XX века?», или еще прямее: «Что нового добавили к ней вы?» Полагаю, я уже ответил на первый вопрос: всякое поколение составляет о герое и о величии вообще собственное представление. На второй осмелюсь ответить лишь то, что, много прочитав, выслушав и прошагав, я попытался лучше понять человека и создать голограмму, многогранный образ его жизни, воссоздать целый ряд его изображений, которые возникали веками, при том, что к ним прибегали и другие, прежде меня. Однако я исхожу из того убеждения, что культ Александра существовал всегда и продолжает существовать и поныне. Таинственный и священный персонаж, своего рода идол, позолота которого остается на пальцах всякого, кто к нему прикасается, он живым вошел в легенду и больше ее не покидал. После того как мы разобрали шесть возможных подходов, я вижу, что остается лишь один: его дело или, правильнее будет сказать, то, что от него осталось. Ибо в сфере религии, наряду с верой, имеются и дела. И хотя Александра долго называли Великим, это величие не относилось ни к краткости его существования, ни к обширности завоеваний, но к тому, что от него осталось.

Однако прежде чем перечислять его деяния, намечая их крупными штрихами от рождения до смерти, неплохо будет соотнести эту попытку с шестью предыдущими. Всякий сразу же увидит, какой подход устраивает именно его — в соответствии с его вкусами. В зависимости от избранной точки зрения определенная сторона личности оказывается более привлекательной, и всякий эпизод приобретает иную окраску и получает иной отзвук. Все это может быть для упрощения помещено в несколько столбцов таблицы, имеющей шесть граф.

Здесь имеется несколько истолкований, которые представляются несовместимыми, особенно что касается романов и частных похождений, короче, эмоциональной жизни. Возможно, в этой области мы столь же плохо информированы, как и о первых шагах Александра — от его рождения и образования до того, что мы называем формированием характера. Надо было дождаться Плутарха, то есть II века н. э., который жил через 400 с лишним лет после смерти Александра, чтобы увидеть, как было собрано воедино то, на что мы так падки — анекдоты о частной жизни знаменитых людей. Для древних дети, точно так же как и женщины, живут вне Истории, у них нет ни истории, ни хронологии. Однако мы соглашаемся с ними, когда речь идет о том, чтобы оценить нечто несомненное, то, что пережило века. Романы забываются, однако потомство их увековечивает. И также совершенно неважно то, что истолкователи обсуждают и не соглашаются друг с другом относительно обстоятельств, при которых Александр ушел из жизни где-то в Вавилоне в возрасте 32 лет и 8 месяцев — при том, что все они признают долговременность и даже вечность осуществленных им дел. Идея переживает века. Речь идет не о том, чтобы примирить непримиримое, но о том, чтобы подвести итог.

 

Первый негативный итог

Это попытался сделать в своем «Анабасисе» Арриан (VII, 9, 6–8 и 10, 5–7) около 150 года н. э. Однако делал он это, с одной стороны, как военный человек, которому довелось сражаться с парфянами и иранскими кочевниками, подобно Александру, и как оратор, уже на римский лад, — с другой. Вот речь, которую, как считается, произнес Александр, обращаясь к своим взбунтовавшимся солдатам в Описе (на самом деле в Сузах) весной 324 года: «Я открыл перед вами путь через Геллеспонт в то время, как морями безраздельно владели персы. Победив в кавалерийском сражении сатрапов Дария, я прибавил к вашим владениям всю Ионию и всю Эолиду, обе Фригии и Лидию, а Милет взял осадой. Все остальные страны, которые присоединились к нам добровольно, я отдал вам в пользование. Также и все египетское и киренское добро, которое мы в громадном количестве приобрели, поступило вам. Также и Келесирия, и Палестина, и Междуречье — ваше имущество, как ваши Вавилон, Бактры и Сузы, и богатства лидийцев, и сокровища персов, и добро индусов, и Внешнее море. Вы здесь сатрапы, вы полководцы, вы полковники… Вернувшись домой, возвестите там, что ваш царь Александр, победив персов, мидийцев, бактрийцев и саков, покорил уксиев, арахотов и дрангиан, приобрел во владение также парфийцев, хорасмийцев и гирканцев на Каспийском море. А перейдя Кавказ (Гиндукуш) сквозь Каспийские ворота и форсировав Окc и Танаис, а сверх того еще и Инд, который никому, кроме Диониса, не покорялся, он переправился и через Гидасп с Акесином и Гидраотом и переправился бы через Гифасис, когда бы вы не забоялись. Потом он выплыл в великое море через оба устья Инда и прошел через пустыню Гедросии, по которой никто до него с войском не проходил, а попутно, когда его флот уже переплыл из страны индусов в Персидское море, покорил Карманию и землю оритов. Вот и возвестите там, на родине, что этого самого царя вы, возвратившись в Сузы, оставили одного и отправились домой, предоставив его охрану побежденным им варварам…»

Перед нами роскошный парад имен собственных, которые, однако, ничего нам не говорят, кроме того, что речь здесь идет о территориальных завоеваниях. Здесь — не без некоторого сумбура — перечислены 20 из 30 сатрапий, на которые делилось пространство Персидской империи Дария I и о которых нам известно из официальных надписей в Бехистуне, Сузах и Накши-Рустаме близ Персеполя. В общем и целом те же 20 сатрапий были известны и Геродоту107. Неявным образом это есть признание того, что Александр завоевал лишь часть империи Ахеменидов и что он так и не смог осуществить свою мечту, в одно и то же время фараоновскую и персидскую, о достижении мирового господства: его строптивые солдаты не осилили больше одного водного потока из системы Инда, они так и не покорили ни восточную половину Малой Азии, ни Армению, ни Азербайджан, ни Туркменистан, ни Аравию, ни Судан, на которые притязал Дарий… Если не считать военизированной прогулки в 18 тысяч километров, которые были пройдены за 12 лет, предприятие оказалось бессмысленным, поскольку сразу же после смерти Завоевателя вся его империя расползлась, так что можно было подумать, что он перепутал свое тело с телом государства.

От его побед остались лишь красивые названия рек или равнин: Граник, Исс, Гавгамелы, Гидасп, которыми и поныне, должно быть, бредят современные стратеги; правда, невозможно с точностью локализовать поля битв — до такой степени изменили свое течение протекавшие здесь реки, настолько изгладили последние следы прошедших битв человек и стихии. То, что устная и письменная литература назвала «подвигами» или «великими деяниями» Александра, — не более чем шум пустынного ветра в наших ушах. И мы предпочитаем этот шум долгим повествованиям о резне, которая следовала за каждым взятием города, за каждым набегом. Мы удручаемся, читая фразы наподобие следующих: «Было перебито много обратившихся в бегство людей — наемников и их жен». Или еще: «Начались повальные грабежи, поджоги и резня». Или: «Он перебил большинство из них, причем они даже и не пытались сопротивляться, будучи безоружными» (Арриан, VI, 6, 3). Или: «Желая войной утишить свое горе, царь ловил и гнал людей, как дичь. Он покорил коссеев (касситов в Луристане, к югу от современного Керманшаха), вырезав среди них всех взрослых» (Плутарх «Александр», 72, 4). Если вам представится честь или случай пройти по долине Зеравшана, узбекские гиды поведают вам, когда потребуется, указывая на руины, что подвижные карательные отряды Искандера превратили в пустыню окрестности Самарканда. Раскопки Афрасиаба и Пенджикента свидетельствуют о существовании здесь значительных городов начиная с VI века до н. э. Мы не в состоянии даже приблизительно оценить, сколько гражданского населения было уничтожено в Согдиане, на Среднем Инде, в Белуджистане, в горах Загра под предлогом непокорности или не поддающегося контролю кочевничества. Таков отрицательный итог завоеваний на момент смерти Завоевателя. Он станет еще печальнее, если вспомнить, что его армия рассеялась, диадохи рассорились между собой и стали независимыми, а все северные и восточные провинции от империи отпали.

 

Отцовское наследство

Этот трагический итог, эта констатация неудачи самого деятеля и недолговечности его детища дает по крайней мере то преимущество, что проливает определенный свет на характер Александра с самого начала его поприща. Похвальное слово Филиппу II, которым начинается его речь к солдатам, показывает, что он приписывал своему отцу три заслуги: то, что Филипп возвысил Македонию, обогатил свою армию и организовал поход в Азию. В 324 году, за год до смерти, когда Александр начал принимать феоров и венки из всех греческих святилищ, он не стал заявлять ни о том, что он сын Зевса, ни что он сын египетского Амона (это имело политический смысл лишь в Египте), но признал себя сыном македонского царя, которому и воздал подобающие почести. Это Филипп сформировал Александра как военного, своим нравственным воспитанием Александр обязан также ему, и тот же Филипп передал сыну, вместе со своими отвагой и порывистостью, те уловки и жестокость, которые необходимы победителю, а также вкус к войне — «свежей и радостной». Александр обязан отцу как чутьем государственника, так и искусством разговаривать с солдатами и их разубеждать, он унаследовал от отца заботу о надлежащем управлении, а также благочестие и приверженность по-особому понимаемой справедливости.

Мы располагаем двумя археологическими свидетельствами, двумя пережившими века произведениями, которые свидетельствуют о желании подражать Филиппу, не оказаться его недостойным, о рвении, которое проявлял в этом смысле 19-летний царь. Первое — это громадная роскошная гробница, которую сын возвел для отца возле старинной столицы Македонии Эги, в местечке, называемом Палатица. Гробница эта была раскопана Манолисом Андроникосом в октябре 1977 года. Александр собственноручно сложил здесь оружие, мебель, столовое серебро Филиппа и украшенный звездами золотой ларец с его кремированными останками — все это ныне экспонаты одного из залов музея в Салониках. Александр, искренний и бескорыстный человек, не оставил себе совершенно ничего, кроме желания осуществить проект по завоеванию Азии и освобождению греков, который был последней мечтой убитого царя. И он оказался бы скверным учеником, если бы не превзошел своего учителя! Второе свидетельство было обнаружено в 30-е годы XX века в развалинах античного города Филиппы Жаком Купри, который был тогда членом Французской археологической школы в Афинах108. Речь идет о надписи в 28 строк, от 31 до 36 греческих букв в каждой, касающейся спора, который возник между этой основанной покойным царем колонией со смешанным населением и туземным городком Датон, «документ сильно попорченный, однако в высшей степени важный, который свидетельствует о личном участии Александра в освоении болотистых земель вокруг Филипп» (Collart Paul Philippes, ville de Macédoine. Paris. 1937. P. 179). Поскольку 7 октября 1982 года этот документ был представлен в виде прориси участникам VIII Международного конгресса по эпиграфике в Афинах и он может быть дополнен фотографиями и оттисками Ж. Купри, мне представилось нужным и полезным дать его наиболее вероятный перевод. Слова в скобках с определенной степенью уверенности заполняют лакуны.

«[Боги! Ввиду того, что Пол]имед, сын Херсидама, и [Кс………, сын……]несида, были отправлены с посольством [к царю Александру и учитывая, что Александр уже [принял решение], чтобы жители Филипп воспользовались целиной, [чтобы все те, кто] проживает на этой территории и кто, помимо того, заплатил земельный налог [были собственниками] целины, и чтобы были определены пределы [территории Датона], а [также ввиду того, что он повелел] Филоту и Леонна[ту ознакомиться, кто] был посажен на эту территорию, [которую прежде] царь Фи[липп] передал [филип]пийцам [внутри холмов, и] после обследования [нарушения границ он потребовал, чтобы было запрещено] нарушителям [пользоваться землей в Перисейраике], похищать [лес Дисорон и занимать заболоченные земли на площади] 2 тысяч плетров (=200 га), [простирающиеся между] территорией Датона [и территорией филиппийцев], [филип]пийцы [постановили]:

1) чтобы все то, что [простирается] от… до […… на 10] стадиев (10 раз по 180 м) в целинных землях [принадлежало филиппийцам];

2) чтобы часть, [оставленная] фракийцам [Филиппом], использовалась фра[кийцами, как Алекс]андр о том и постановил;

3) [чтобы граждане Филипп] были собственниками территории [освоенной между] двумя соседними холмами;

4) [чтобы вся земля вплоть до] земли Перисейраика и в Дайнаре принадлежала филиппийцам, поскольку царь Филипп им ее уступил;

5) чтобы никто не мог продавать лес из массива Ди[сор]он до тех пор, пока не вернется посольство, отправленное к [Александру;

6) чтобы заболоченные земли [использовались] жителями Филипп вплоть до моста».

В начале своего правления, и уж во всяком случае до казни Филота (330) и даже до отправления в Азию (334), Александр подтвердил меры, которые предпринял его отец в пользу смешанной колонии Филиппы, направив двух своих товарищей с поручением от его имени разрешить разногласия и установить мир между македонянами и фракийцами, чтобы начались обработка и освоение бесплодных земель, — короче, чтобы они исполнили задачи колонизаторов. А также чтобы пополнили казну! Филиппы были основаны царем Филиппом II с привлечением сюда переселенных македонских земледельцев и скотоводов, то есть солдат-крестьян, а кроме того, туземцев из Кренид и Датона и еще торговцев, ремесленников и наемников, собранных со всей Греции. Теперь этот город должен был служить образцом для всех городов и всех факторий, которые будут основаны армией Александра, также составленной из македонян (им отведена роль повелителей), фракийцев (они играют вспомогательную роль) и греков (они заняты прежде всего техникой и предпринимательством).

Все искусство главы государства состоит в том, чтобы надлежащим образом обозначить участие каждого, примирить то, что представляется непримиримым, помешать захватам, судить по справедливости, добиться внутреннего согласия и мира с соседями. Скажем сразу, что в той мере, в какой Александр находился в контакте со своими колониями, ему это удалось. Укрепив гарнизоны и усилив оборонительные сооружения Филипп в области бистонов, Александрополя во Фракии и Филиппополя в долине Кумли, он добился результата сразу в нескольких сферах: обезопасил границы, облегчил внутреннюю торговлю и процесс сближения культур, способствовал развитию сельского хозяйства у полукочевых народов и подготовил более широкую базу для будущего набора в армию. В ту самую эпоху, когда фракийцы просачивались между Филиппами и Датоном, ученик Аристотеля Феофраст упоминает о востребовании обратно земель близ Филипп в Македонии. То, что при фракийских племенах было болотным ольшаником, которым поросли охотничьи угодья, благодаря приложенным усилиям и наличию заинтересованности превратилось в хорошо дренированные и обработанные земли, снабженные проезжими дорогами и мостами. На случай необходимости Александр предоставлял этим образованиям достаточно автономии для того, чтобы они могли принять полицейские меры, аналогичные тем, о которых мы читаем во второй части надписи, не дожидаясь возвращения посольства, отправленного к Александру в самые глубины Азии. Список этих мер был выбит на камне, потому что за это время Александр умер (в июне 323 г.). По крайней мере через двенадцать лет после первого посольства именно он, а не Антипатр, являвшийся стратегом в Европе, был в состоянии разрешить разногласия македонского города и города союзников.

Все, что можно сказать о кампании весны 335 года, сводится лишь к тому, что Александр, форсировав Дунай, установил новые политические и экономические отношения с гетами и кельтами. Он навел первый мост в направлении Центральной Европы.

 

Строить на суше и на воде

После битвы на Гранике (май 334 г.) победитель заказал Лисиппу, своему придворному портретисту, группу из 25 бронзовых статуй, которые изображают гетайров-кавалеристов, павших рядом с Александром в ходе первой стычки (Арриан, I, 16, 4). Статуи были установлены в Дионе у подножия Олимпа, а впоследствии, после победы Метелла над Персеем (167), их перевезли в Рим: это был столь величественный эскадрон, что он оказался в состоянии в I веке н. э. заполнить в Риме целый портик, а именно портик Октавии (Плиний Старший «Естествознание», XXXIV, 19, 64; Беллей Патеркул, I, 11, 3). Маловероятно, чтобы конная статуя Александра первоначально находилась среди статуй его погибших кавалеристов. Несомненно, однако, что после возведения громадной гробницы Филиппа в Эгах высотой в 14 метров и шириной у основания более 100 метров Александр задумывал все памятники как такие произведения, которые должны были превзойти прочие по размерам и долговечности. Кроме того, видные отовсюду, они должны были быть еще и священными. «Затем он направился в Сарды… Он сам поднялся на вершину, где размещался персидский гарнизон… В самом деле, вершина очень высока, со всех сторон окружена обрывами и защищена тройной стеной. И Александр задумал построить на вершине храм и алтарь Зевсу Олимпийскому» (Арриан, I, 17, 3 и 5).

Часть конфискованных сокровищ и добычи будет впредь расходоваться на возведение грандиозных памятников или восстановление храмов и гробниц, например гробницы Кира (там же, VI, 29, 4–11). «Александр прибыл в Эфес… Он велел, чтобы те подати, которые жители прежде платили варварам, они платили Артемиде. Народ Эфеса, который перестал теперь бояться олигархов, устремился перебить тех, кто… разграбил храм Артемиды, сбросил с пьедестала стоявшую в храме статую Филиппа и раскопал на агоре гробницу Геропифа, освободителя города… Александр воспрепятствовал дальнейшей травле людей и мщению… Если где Александр составил себе доброе имя своими действиями, так это в Эфесе» (там же, I, 17, 10–12). Как известно, храм Артемиды в Эфесе считался одним из семи чудес света, и все деревянные детали отделки, несущие конструкции и статуи в нем сгорели, как утверждают, в тот самый день в начале октября 356 года, в который на свет появился Александр. В Приене, которая также была освобождена от персидских налогов и поборов, Александр потребовал от демократического правительства, чтобы Афине, богине победы, от его имени был посвящен храм: мы располагаем посвятительной надписью этого храма, а также выбитым на камне письмом царя Александра гражданам Приены, вероятно, составленным намного позднее 334 года (М. Tod, A selection of Greek Historical Inscriptions, II, № 184 и 185). Один цоколь статуи в святилище Латоны в ликийском Ксанфе имеет посвятительную надпись «от царя Александра» (Christian Le Roy, R.E.G., 1977, p. XXII): местные жители, а было это, несомненно, много позже 330 года, дорожили памятью о проезде того, кто сделался властелином (по-гречески βασιλεύς, без всякого артикля) Персидской империи, но в то же время и того, кто посвятил здесь, как и в Приене и в святилище Афины в Линде (F.G.H., № 532, 1. 38), памятник или обетованный дар за победу.

Выстроив в 332 году громадную дамбу длиной 720 метров и шириной 40 метров, связавшую остров Тир с материком, Александр устроил генеральную репетицию того, что намеревался возводить в будущем. Проявленная им инициатива по основанию Александрии «при Египте» (таково официальное название города) прекрасно описана Аррианом (III, 1, 5), который, скорее всего, следует «Запискам» царя Птолемея: «Он прибыл в Канопу и, оплыв кругом Мареотийское озеро, сошел на берег там, где ныне находится город Александрия, названный в его честь. Ему показалось, что место это прекрасно подходит для того, чтобы основать здесь город, и что город этот будет процветать. Тут Александра охватило страстное желание совершить это деяние, и он сам осуществил разметку города, указал, где в нем будет агора, где храмы и каким богам они будут посвящены, как греческим, так и египетской Исиде, а также где будет проходить городская стена».

Александру, который с самого детства прилежно читал Гомера и прекрасно его толковал, было известно, что такое якорная стоянка при Фаросе, «Перао», то есть «Большой порт» по-египетски, в связи с легендарными приключениями Одиссея и Протея, Менелая и прекрасной Елены: одно из устий реки Египет в семи днях плавания от Мемфиса, непременный этап на пути в Киренаику, греческую колонию. То, что открылось здесь взору Александра, которого сопровождали пехотинцы, лучники, кавалеристы, инженеры и рабочие, не обнадеживало: «Тут имеется впадина, в которую набирались паводковые воды из Нила, так что получилось озеро, бездонное посередине, а с краев переходящее в болото… Здесь-то и обитает племя египетских разбойников… Для разбойников это весьма надежное и безопасное место… Воду все они используют взамен стен, а густой растущий по болоту тростник служит им частоколом» (Гелиодор «Эфиопика», I, 5–6). Узкая полоска белого песка с невысокими пригорками отделяет озеро от моря, являясь естественным прибежищем бесчисленных пернатых, змей и мелких грызунов. На расстоянии 1260 метров в море видна длинная скалистая отмель с двумя выемками на востоке и на западе; она защищает берег от разрушительных последствий прибоя. Когда в январе 331 года здесь появился Александр, на море было волнение, дул сильный ветер, шел дождь. Александру вместе с армейскими инженерами Диадом и Харием и архитектором Динократом Родосским стало очевидно, что остров Фарос играет здесь ту же роль, что и древний остров Тира, превращенный солдатами Греческого союза в полуостров. Фарос мог заменить Тир, если между берегом и двурогой скалой насыпать мол длиной в 7 стадиев; одновременно тем самым будут созданы два порта по бокам. Чтобы избежать противных ветров, суда смогут находить укрытие либо на западе, либо на востоке от мола. Предстояли колоссальные работы, особенно по заселению сразу острова и материка.

Здесь нет смысла приводить легендарные рассказы, связывающие принятое Александром решение со снами, прожорливыми птицами, прорицаниями. Как всегда, он обратился за советом к жрецам и предсказателям, чьи ответы оказались благоприятными. Затем в сопровождении архитектора и нескольких товарищей он прошел по северной бровке болота и по местности, отделявшей холмик Ракотиду (высота 16 м) от морского берега. Александр одобрил план города в форме развернутого плаща, на котором ему советовал остановиться Динократ, приняв во внимание рельеф местности; также были одобрены шахматная планировка, идея устроить в городе две агоры и выделить место для зеленой зоны, возвести здесь дворец, святилища, гимнасий, театр — все то, что характерно для эллинизма. Сеть улиц должна была дублироваться канализационной сетью, и улицы должны были быть такой ширины, чтобы на них могли разойтись экипажи, всадники и пешеходы. Кроме того, возможно, еще с 331 года, была предусмотрена двойная система водоснабжения: вода должна была поступать, во-первых, из южного озера, а во-вторых, по акведуку из канопского рукава Нила на расстояние в 25 километров.

Настоящий провидец, Александр видел далеко, остро и глубоко: город с тремя портами, двумя на море и одним на озере, должен был растянуться на 750 гектаров при протяженности стен в 15 километров. Волею основателя это должен был быть не просто великий торговый центр, естественный рынок сбыта всех продуктов богатого Египта и порт, открытый для товаров восточного Средиземноморья, но еще и оплот космополитизма. С тех пор такова была повсеместная политика — заселять новые города туземцами, греками и македонянами109. Население располагавшихся в дельте иноземных факторий получило приказ переселиться в Александрию (Курций Руф, IV, 8, 5). Здесь поселили даже евреев, предки которых были изгнаны из Египта во времена Исхода, при Рамсесе II. Через два века здесь насчитывали миллион жителей, включая также пригороды, и это был не самый крупный город Средиземноморья. Используя Александрию в качестве базы, Цезарь, Антоний, Октавиан (будущий Август), Германик, Антонины и Северы будут вновь пытаться осуществить мечту Александра подчинить себе всю Азию.

От паломничества Александра и его немногочисленной свиты из офицеров и погонщиков в оазис Сива, к оракулу бога Амона, для чего потребовалось проделать 580 километров, ничего материального не сохранилось, если не считать несколько иероглифических надписей, которые провозглашают Александра Сыном бога Ра, возлюбленным бога, властелином Верхнего и Нижнего Египта, короче, фараоном, «Высокими Вратами» и законным преемником Нектанеба, последнего законного государя, свергнутого в 345 году персидскими захватчиками. Александр основал новую династию, а Птолемей, сын Лага, предназначенный быть его преемником, скрупулезно отмечал в своих ежедневных записях маршруты, встретившиеся в пустыне диковины, миражи, фантастических животных и, среди прочих чудес, источник, «совершенно отличный от всех иных земных источников», поскольку в полдень вода в нем чрезвычайно холодна и очень тепла в полночь (Арриан, III, 4, 2). Отсюда берут начало бесчисленные легенды и устные рассказы, касающиеся происхождения и судьбы Александра, которые послужили основой «Романа об Александре» Псевдо-Каллисфена и XVIII суры Корана. Александр Строитель сам создал собственную легенду торителя путей и провозвестника, когда проник в Необитаемое, Άοίκητον, и распространил вокруг себя Слово пророка Амона.

Как и обитатели города Филиппы, этот первопроходец в буквальном и переносном смысле наводил мосты. Оставив управление Египтом в руках грека Клеомена, уроженца Навкратиса, и поручив оборону страны двум македонским полководцам, имевшим в своем распоряжении 4 тысячи человек, и одному адмиралу с 30 триерами, Александр решил возглавить армию численностью в 47 тысяч вместе с вспомогательными службами, за которыми следовало большое число лошадей и вьючных животных, быть может, тысяч 20. Громадный и тяжелый обоз. Покидая весной 331 года Мемфис, «он навел мосты через Нил и все его каналы» (Арриан, III, 6, 1). «Александр прибыл в Тапсак (ныне Джераблус в Сирии) 1 августа 331 года. Он обнаружил, что для переправы здесь возведено два моста. Однако до тех пор, пока Мазей, которому Дарий поручил оборону реки, с отрядом в 3 тысячи кавалеристов и столько же пехотинцев (из них 2 тысячи греческих наемников) стоял на берегу, македоняне не могли довести мост до противоположного берега из опасения, как бы отряд Мазея на них не напал, чтобы воспрепятствовать работе. Но когда Мазей узнал о приближении Александра, он бежал со всем своим отрядом. Тут же два моста были доведены до другого берега, и Александр с войском по ним переправились» (Арриан, III, 7, 1–2). Однако в этом месте и в это время года, как я проверял лично, ширина Евфрата 750 метров. Поскольку в те времена инженерный корпус не располагал ни сваебойным оборудованием, ни полиспастами, ни временными перемычками, которые имеются в распоряжении наших инженеров, и поскольку невозможно за несколько дней на протяжении 1500 метров возвести мостовые опоры из тесаного камня, перед саперами Александра стояла задача навести, в сущности говоря, два настила из перекладин: первый должен был опираться на уже существовавшие деревянные опоры, а второй — на палубы выстроенных бок о бок кораблей. Арриан (V, 7 и 8, 1) прилагает много усилий, пытаясь представить себе конструкцию подобного плавучего моста, переброшенного через Инд, шириной более тысячи метров, воображая его себе то на персидский, то на римский манер.

Весьма знаменательно то, что и сегодня можно видеть в Пакистане на реке Кабул. Длинные узкие челноки, способные плыть и вперед, и назад, скреплены борт к борту и удерживаются на месте двумя прочными канатами, которые соединяют берега. По средней части челноков проходит сложенный из брусьев настил шириной от 4 до 5 метров, имеющий перила с обеих сторон и устланный тростником. Этот понтонный мост достаточно прочен и гибок для того, чтобы выдерживать вес индийских слонов. Все свои плавсредства армия Александра перевозила с собой на повозках в разобранном состоянии (Курций Руф, VIII, 10, 3; Арриан, V, 12, 4). Кроме того, в Тапсаке обнаружены причалы и значительный запас древесины, поскольку сюда свозили неокоренные бревна хвойных деревьев, срубленных на горе Ливан, в лесах к югу от Алеппо и в горах Армении, на Караджали-Даге в Верхней Месопотамии (Страбон, 766). В Тапсаке, который необходимо было миновать каждому, кто отправлялся из Персидского залива в залив Искендерон, во времена Персидской империи существовал прочный деревянный мост. И в наши дни здесь постоянно присматривают за мостом, теперь железнодорожным на дороге из Багдада. Непосредственно перед прибытием понтонеров Александра персидский полководец повелел разрушить мост через Евфрат, разобрав его настил. Однако македонские саперы, которые прошли отличную школу на равнинах Нижней Македонии, страдающих от разливов рек, от Аксия до Стримона, и поощряемые своими царями, умели строить на воде не хуже, а подчас и лучше римских саперов, и это за 300 лет до того, как Юлий Цезарь форсировал Рейн и за 450 лет до того, как Траян переправился через Дунай у Турну-Северина.

 

Новая форма колонизации

После битвы при Гавгамелах (1 октября 331 г.) победитель потратил целый год на то, чтобы, в погоне за Дарием, пробиться через Сузиану, Персиду, Мидию и Парфию. У него не было времени ни на то, чтобы строить новый мировой порядок, ни на то, чтобы с помощью туземцев реорганизовать свою растаявшую армию. Самое большее, что он мог сделать, — отдать распоряжение восстановить святилища в Вавилоне, а именно храм бога Мардука, разоренный Ксерксом и его преемниками. Разрушение дворца Ксеркса в Персеполе в апреле 330 года остается политическим символом: столица будет в другом месте, там, где находится государь.

Шесть лет спустя, став царем-строителем империи и городов, Александр будет сожалеть о своем поступке. Осенью 330 года он с изумлением и восторгом спустится по плодородной долине Волка (Горган, Варкана) на северных рубежах Ирана. На население богатой Гиркании и Задракарту, ее столицу, с севера устраивают набеги Саки Тиграхауда, то есть скифы «в заостренных колпаках», и амазонки, их жены, те, кого Библия называет Гогом и Магогом, а Коран — Йаджудж и Маджудж; от них не отстают и всадники дахи с восточных берегов Каспия. Александр повелевает возвести по правому берегу реки на всем протяжении от Гюмюш-Тепе («Серебряный холм») на берегу моря до Кара-Кузи на востоке квадратные крепости. Осыпающиеся развалины 36 таких сооружений до сих пор можно здесь различить; они растянулись с правильными промежутками на расстояние более 150 километров. Когда Селевк II (246–226) отбросит парфян в степи, он в свою очередь распорядится возвести между этими фортами сплошную стену, представляющую собой облицованный кирпичом высокий и толстый земляной вал, который туркмены называют Кызыл-Йилан, то есть «Красная Змея», а иранцы — Садд-э-Искендер, «Стена Александра».

Изначальная идея этого укрепления, возникшего прежде Великой Китайской стены, восходит, быть может, к Александру, великому защитнику космического порядка, «Арта», заступнику крестьян и горожан, которые все без исключения стали оседлыми, от сил зла в лице грабителей-кочевников и их женщин, которые — о ужас! — дерзают ездить на лошадях верхом и сражаться с мужчинами. Напомним, что именно благодаря Корану стал знаменитым этот вал, возведенный Александром против людского прибоя, и что относящиеся к нему стихи каждую пятницу читают по всем мечетям мира. Когда Бог пожелает наказать неверных, Он снесет стену, и тогда Гог и Магог набросятся на мир. Географы подсчитали, что со времен античности уровень Каспийского моря, этого громадного пространства соленой воды, понизился на 4 метра. Стена выглядит тем более высокой. Однако между краем моря и последним бастионом открыт незаполненный участок в 7 километров: здесь начиная с конца II века до н. э. варвары без конца огибали непреодолимую стену.

После убийства Дария по приказанию Бесса в начале июля 330 года Александр провозглашает себя законным преемником покойного царя и тут же наталкивается на тройное сопротивление: ему противодействуют сатрапы и наместники провинций на севере и востоке империи, которые восстают или отказываются платить установленную дань; выражают свое недовольство греческие союзники, которые требуют, чтобы их вернули в родные места; кроме того, все большая часть македонской военной элиты упрекает своего главнокомандующего в том, что он позабыл обычаи своей родины, переняв протокол, нравы и авторитарность персидских монархов. Так что теперь Александру следует восстановить вокруг себя тройное единство: единство Персидской империи, греческой нации и македонского государства. После шести лет военных кампаний, подчас чрезвычайно тяжких и сопряженных со смертельным риском, к востоку от меридиана, проходящего от Аральского моря к Ормуздскому проливу, Александр на короткое время достигает признания в качестве царя большей части земель, некогда покоренных Дарием I, то есть принужденных поставлять властям рекрутов и выплачивать различные подати. Для того чтобы подчеркнуть, что это имперское пространство заново воссоздано и приведено к покорности, с этих пор у него было здесь 30 административных подразделений, которые возглавлялись подчас прежними властителями, а иногда и новыми, засвидетельствовавшими Александру свою личную преданность, подобно тому как прежде существовало 30 округов, теоретически подвластных Дарию и Ксерксу: вокруг Парсы (Персиды), родины Ахеменидов, насчитывалось 22 полноценные сатрапии и семь протекторатов. Следует, однако, отметить, что официальные списки с персидских надписей из Накши-Рустама близ Персеполя и из Суз не соответствуют спискам историков Александра, большое число областей — в Армении, Скифии, Аравии, Судане и Эфиопии — так и не признали главенства Александра, и, наконец, еще при его жизни, с 325 по 323 год, по крайней мере половина Согдианы (нынешний Узбекистан) и весь бассейн Инда (современный западный Пакистан) отказались ему повиноваться.

Всюду, где ему оказывали сопротивление, Александр не ограничивался тем, чтобы взять крепость приступом и принудить защитников к сдаче. Он требовал от местных аристократов и духовных лиц, чтобы они сотрудничали с тремя родами назначенных им администраторов — сатрапом или союзным царем, военным наместником и управляющим финансами, но главное, он размещал здесь гарнизоны из македонян и наемников и приказывал возводить форты для осуществления надзора за территорией и защиты границ. Именно вследствие этого современные города Искендерун (Александретта) в Турции, Герат, Фарах, Кандагар в Афганистане, Бухара в Узбекистане, Мары (Мерв) в Туркменистане, Ниш в Таджикистане, Патала и Машкаи в Пакистане, Хану в Иране, бывшие сторожевыми постами или крепостями Александра, стали во времена Селевкидов называться его именем — подобно Александрии в Арии, в Дрангиане, Арахосии, Маргиане, Макарене или Кармании. Историки упоминают также об основании им фортов вдоль Яксарта (Сырдарьи), чтобы преградить дорогу кочевникам из степей сегодняшнего Казахстана, и о еще шести — вокруг Мары (Мерва) на границе Туркменистана с пустыней Каракумы.

Из семидесяти Александрий110, основание которых Плутарх приписывает Александру («Об удаче или доблести…», I, 5), по крайней мере 60 являются туземными поселениями, укрепленными Александром, «аваранами», как называли их на местном наречии; они являлись очагами урбанизации, прежде чем сделаться местными столицами, более или менее покорными центральной власти. Их можно было бы также назвать военными колониями. Разумеется, вторжения парфян, туркменов, монголов, индийцев уничтожили или по крайней мере преобразовали значительное число этих опорных пунктов, узлов великой структуры. Однако с именем Александра «у крайних пределов», этакого Дигениса Акрита из византийского эпоса VIII века н. э., они сохранили воспоминание о военном греко-македонском гении, этаком «острие копья» эллинизма. Прежде всего их не следует смешивать с шестью азиатскими Александриями и тремя или четырьмя построенными по инициативе Александра портами. Те были колониями в подлинном смысле слова: будучи основаны по образцу Филипп в Македонии или Александрии в Египте, они отвечали иной цели, ибо речь шла о том, чтобы удовлетворить зачастую противоположные, но по сути своей экономические интересы, интересы тех толп, которые, явившись с Балкан, с берегов Малой Азии, из Финикии или Сирии, искали здесь земель — чтобы их возделывать, женщин — чтобы на них жениться, мужчин — чтобы обменяться с ними товарами или идеями. Эти люди искали здесь работы и заработка, между тем как на родине они слонялись без дела или были вынуждены идти в наемники.

Следует также отметить, что все космополитические колонии, подобные Филиппам или Александрополю, были основаны на границах, в месте соприкосновения двух цивилизаций, что все это были места перехода или раскрытия иных горизонтов, места перемешивания населения, где греки и говорившие по-гречески македоняне обретали сознание того, что они принадлежат к одной и той же нации, оказавшейся лицом к лицу с другими сообществами. Так обстояло дело с Александрией Египетской, где Европа вступала в соприкосновение с Азией и Африкой. Что касается утверждения, подобного плутарховому, что, основывая города, Александр приносил цивилизацию людям, которые вели примитивную и дикую жизнь, то это обычная иллюзия всех колонизаторов. При закладке городов Александр, столь уважительно относившийся к мудрости тех же египтян, халдеев и индусов, вовсе не задавался такой целью. Самое большее, на что он мог рассчитывать, так это чисто практически приучить к оседлости и привязать к одному месту кочевников, по самой своей природе неуловимых, неуправляемых и ускользающих от платежей в казну, а значит, увеличить шансы на мир между народами ровно на столько, на сколько уменьшался риск конфликта между ними.

Отметим еще, что эта сопровождающаяся принудительным перемещением населения форма колонизации, которая одобрялась Исократом и Аристотелем, всякий раз была превосходно согласована с характером местности. Такова, к примеру, Александрия в Египте, которая была разостлана на земле подобно македонской хламиде или плащу, плывущему между морем и озером. Эти колонии были также прекрасно приспособлены к туземным методам строительства (стены из камня или кирпича, сырца или обожженного, земляные насыпи, рвы, палисады) и местным средствам передвижения по большим сухопутным или речным путям. Несомненной логикой была продиктована закладка Буцефалии-Никеи, Александрии Опиенской, Александрии Согдской, Паталы, Александрии Оритской, отстоявших приблизительно на 350 километров друг от друга. Александр рассудительно и отважно создавал новую нацию, которую нельзя было бы назвать ни греческой, ни македонской, ни варварской, но лишь смешанной и гармонизированной.

 

Большие города, торговые столицы

Армия и ее обоз покинули Кандагар «около захода Плеяд», то есть приблизительно 1 ноября 330 года. К концу ноября измотанные люди подошли к подножию гор Паропанисады. Примерно в середине декабря они остановились в Ортоспане близ современного Кабула111. От Кандагара до Кабула, если ехать по современной гудронной дороге, ровно 510 километров. В северном направлении долину Кабула окаймляют белоснежные зубцы сьерры высотой от 5 до 6 тысяч метров. Кох-и-Баба имеет в высоту 5143 метра, это одна из вершин Гиндукуша, который сопровождавшие Александра географы принимали за Кавказ на северных рубежах Персии. Именно здесь, у подножия заснеженного и лишенного деревьев хребта, французская археологическая миссия в Афганистане раскопала космополитический город эллинистической эпохи, основанный Александром в качестве его второй Александрии, а именно «Кавказской», или «Паропанисадской».

Из всего того, что сообщают Диодор (XVII, 83, 2), Курций Руф (VII, 3, 23) и Арриан (IV, 22, 5), становится ясно, что город был построен за зиму 330/29 года усилиями семи тысяч обитателей Гандхары и такого же числа греческих и македонских солдат и двигавшихся в обозе гражданских лиц. Основанию города предшествовало торжественное жертвоприношение трем главным македонским божествам — Зевсу Олимпийскому, Афине Алкидеме и Гераклу. Дома были построены на туземный манер, кирпичные с заостренной крышей, — точно такие, как их описывают у подножия Гиндукуша китайские и европейские путешественники, начиная со Средних веков. Ведение работ — возведение укреплений, общественных зданий, прокладка путей сообщения, водоснабжение, заготовка провианта — было возложено на одного из товарищей царя Нилоксена, который скоро сделался военным наместником этой непростой сатрапии. Александр, который не был доволен деятельностью Нилоксена, через три года сместил его и назначил на его место Никанора, другого своего товарища, который должен был управлять городом — ключевым пунктом на дороге из Индии в Бактриану и Персию, местом торговли, а также активного интеллектуального и художественного обмена.

Из этой колонии происходит большое число произведений характерного для стиля Гандхары в III и II веках до н. э. синтетического искусства, ныне ставших экспонатами, которыми обоснованно гордятся музеи Кабула и Парижа, а также несколько самых красивых монет греко-туземных царей Бактрианы, от Диодота I (ок. 260–240) до трех Дикаев (между 135 и 60). Среди других находок, сделанных в Бергаме, сообщается о серебряном кубке, на котором имеется рельефное изображение Фаросского маяка в египетской Александрии. Вплоть до I века н. э. между двумя этими городами-побратимами, разделенными расстоянием в 3600 километров, существовали тесные художественные и торговые связи. Поскольку одним из официальных языков индо-бактрийского царства был греческий, нет ничего удивительного в том, что именно благодаря основанным Александром городам зарождающееся христианство распространилось вплоть до самых глубин Центральной Азии.

В мае 329 года была основана третья Александрия — недалеко от Таугаста (Чучка Гузар), где перешедшая через Гиндукуш армия форсировала на бурдюках разлившийся Окc (Амударью). Между тем как Птолемей с основной кавалерией бросился в степь в погоню за узурпатором Бессом, Александр уклонился на восток, приняв изъявления покорности от Тармиты (в «Эпитоме деяний Александра» § 4: oppidum Tarmantidem) и с наиболее пожилыми македонянами, уже непригодными для войны, а также фессалийскими добровольцами, оставшимися с армией, расширив и укрепив этот важный пункт на пути, связывающем Бактриану на юге (нынешний Афганистан) и Согдиану на севере (Узбекистан). В этом городе «он поселил 7 тысяч варваров, 3 тысячи сопровождавших армию гражданских лиц и добровольно пожелавших здесь остаться наемников» (Циодор, XVII, 83, 2; ср. Арриан, III, 29, 5). Это была Александрия Тармита, или Оксиана112.

На всем протяжении античности и в Средние века, пока около 1220 года эту Александрию не сжег Чингисхан, это был наиболее процветающий торговый центр, соединявший мир степей с индо-иранским миром. Через него проходили рис, хлопок, шелк, золото и ковры из Центральной Азии и посуда, оружие, технологии, религиозные представления из Индии и Персии. В наши дни оседлавший Амударью Термез — крупный центр нефтедобычи и промышленности, который имеет также большое военное значение, оттягивая на себя торговлю в долине этой весьма напоминающей Нил реки. Железная дорога, шоссе и воздушное сообщение связывают город с Душанбе, столицей Таджикистана. Через Термез войска проникают непосредственно в Афганистан. Бактры-Зариаспа, столица Бактрианы, отстояли от новой Александрии всего лишь на 80 километров, так что Александр неоднократно проезжал здесь вплоть до 327 года. Он мог видеть новые земляные и кирпичные укрепления, протянувшиеся с высоты к самому берегу Окса (правому), и говорить себе, что в этом месте, как и в Египте, он создал необычную столицу, обреченную существовать до тех пор, пока здесь не угаснет греческая торговля. Как бы то ни было, память об Александре, которого знают в этих местах как Искандера Зуль-Карнайна, жива здесь и поныне.

На северной оконечности Согдианы, в 400 километрах от Термеза, пролегает другая граница, та, которую образует Сырдарья, Яксарт, впадающий в Аральское море. «Царь задумал построить на Танаисе город и назвать его своим именем. Место показалось ему благоприятным для того, чтобы город рос, а еще оно прекрасно подходило для дальнейшего продвижения на скифов, если приведется такое начать, и для защиты от набегов варваров, живущих по другую сторону реки. Казалось также, что город этот сделается великим как благодаря многочисленности обитателей, так и блеску данного ему имени» (Арриан, IV, 1, 3–4). Это и была Александрия «Эсхата» (Έσχάτη), «Крайняя», или Александрия Согдийская, строения, укрепления и улицы которой покоятся ныне под современным Ходжентом в Таджикистане, в 145 километрах к югу от Ташкента. «Александр обнес стеной ту площадь, которую занимал его лагерь, так что городские стены имели в длину 60 стадиев (10,8 км; согласно Юстину, XII, 5, 12, — 6 римских миль = 9 км). Также и этот город он повелел назвать Александрией. Работа была завершена с такой быстротой, что уже на семнадцатый день после того, как заложили укрепления, были готовы и крыши домов. Между воинами развернулось соревнование (ибо все было поделено на части), кто первым предъявит законченную работу. Новый город был заселен пленниками (захваченными в «Городе Кира», ныне Ура-Тюбе в 73 км к юго-западу от Ходжента, и в семи фортах, взятых штурмом), которых царь отпустил на свободу, вернув их стоимость хозяевам. И теперь, спустя такое долгое время, у их потомков не изгладилась память об Александре» (Курций Руф, VII, 6, 25–27).

Рассказ Арриана, который отличает гораздо большая сдержанность, отводит 20 дней лишь на строительство укреплений будущего города. О причине такой скорости можно прочесть в путевых записках Ф. фон Шварца (F. von Schwarz «Alexanders des Grossen Feldzige in Turkestan»): еще в 1893 году все постройки здесь были глинобитными, то есть возводились из земли, армированной ветками и жердями. Заселили город не только отпущенные на свободу пленники, то есть перемещенные туземцы, но и добровольцы из числа согдийцев, греческие наемники и сколько-то непригодных к службе македонян. Источники уточняют, что основание города сопровождалось, как этого требовал обычай, жертвоприношениями богам, скачками и атлетическими состязаниями, что вовсе не являлось признаком смешения этнических групп, как и не говорило об уподоблении греков варварам, но свидетельствовало о пламенном патриотизме, демонстрируемом в нескольких переходах от китайской империи. По другую сторону реки кочевали саки «хаомаварга», «скифы, варящие хаому», грозные арийские всадники, смешавшиеся с алтайскими племенами, откуда доставлялось золото, драгоценные камни, меха, чистокровные лошади. И поскольку один-единственный город, имевший на самом деле сторону в 6 стадиев (1080 м), а не в 15, и очень плотно заселенный пятью или шестью тысячами жителей, был не в состоянии претендовать на то, что сможет противостоять проникновению скифов через границу протяженностью в многие сотни километров, армия основала 8, а может, даже 12 сторожевых постов между Сырдарьей и Зеравшаном, рекой, на которой стоит Самарканд (Страбон, XI, 11, 4; Юстин, XII, 5, 13). В 326–325 годах 3 тысячи греческих солдат оставили свой пост и разбились на слоняющиеся по империи шайки. Сделали они это по наущению одного из собственных офицеров по имени Афинодор, а потом уже и одного из его соперников по имени Битон. Это говорит о том, сколько героизма требовалось для того, чтобы сохранять мужество среди пустынь и общей враждебности согдийцев. Обитатели Александрии на Яксарте были более терпеливы и лучше защищены. Они активно занимались торговлей и извлечением выгоды из своего положения. В музее Ходжента вызывает восхищение бронзовый кратер с волютами, на котором в чистейшем греческом стиле II века до н. э. изображена пляска менад113. Раскопки в Тахт-и-Санкине, при слиянии Амударьи и Вахша, наглядно показывают, каким стало степное искусство, соприкоснувшись с искусством греческим: это восхитительный синтез абстракции и реализма, анимализма и антропоморфизма.

Не станем описывать укрепления в Нише, Ай-Хануме, Чарсадде, Массаге, Баркоте, Удиграме, которые, судя по всему, после прохода через них войск Александра не стали чем-то большим, нежели опорными пунктами или гарнизонами, и остановимся лишь на четырех городах, выстроенных в бассейне Инда в 326 и 325 годах. Стоило кавалеристам и фалангистам македонской армии, теперь на три четверти азиатской, обратить в бегство слонов и пехотинцев царя Пауравы близ Харанпура на берегу Гидаспа (Джелам), как Александр принял решение обеспечить контроль над всеми путями сообщения в центре Пенджаба, там, где индоевропейское население соприкасается с наиболее беспокойными племенами дравидской группы.

Сегодня, после археологических изысканий сэра Орела Стейна, проведенных в Пенджабе в 1932 и 1937 годах, все согласны с тем, что, выйдя из Таксилы (в 30 км к западу от Равал пинди), Александр направился к современному Амритсару на восточной оконечности Пенджаба, следуя самым прямым путем, по которому и поныне движутся грузовики и поезда на линии Дели — Пешавар. В самом крутом изгибе петли Гидаспа, к северу от Джелама, он натолкнулся на войска Пауравов, династии, о которой много говорится в «Махабхарате». Александр стал лагерем там, где в наши дни находится Харанпур, а затем, вместе с кавалерией и фалангой, форсировал реку на 28 километров северо-восточнее, где в наши дни находится Джелалпур, воспользовавшись в качестве перевалочного пункта островом Адманой.

После битвы, когда были возданы почести мертвым, розданы все награды и принесены жертвы Солнцу (очевидно, Митре), Александр основал два города: один на берегу (правом) реки, там, где начал переправу, и второй — в том месте, где одержал над Пауравой победу (согласно Диодору, XVII, 89, 6; Курцию Руфу, IX, 1, 6 и 3, 23; Плутарху «Александр», 61, 1–2; Юстину, XII, 8, 8 и т. д.). Первый был назван Буцефалией, в память о Буцефале, горячо любимом скакуне, который только что умер в возрасте 30 лет, а второй — Никеей, «той, что дает победу» (Nikè), вероятно, по одному из эпитетов богини Афины. В рабочей силе недостатка не было, — из числа пленников, наемников и добровольцев македонян (Элиан «История животных», XVII, 3), однако работы в сезон муссонов были проведены так поспешно, что уже через несколько месяцев, в октябре 326 года, вся армия в целом была вынуждена восстанавливать разрушенное потоками воды (Арриан, V, 29, 5). Эти города, вероятно находившиеся друг напротив друга и образовывавшие единое целое в административном отношении (см. относящийся к I в. н. э. «Перипл Эритрейского моря», § 47), должно быть, существовали, пока индо-бактрийские цари чеканили монету с надписями на греческом и пракрити. Несколько таких монет были найдены в Джалалпуре. Во времена маурьев «Город Буцефала» сменил имя: он стал Бхадрасвой, «Городом доброго коня». Помимо выполнения чисто материальной задачи — закладки города, Александр воздвиг в этом месте веху на пути распространения буддизма в одном направлении и ислама — в другом: это был мост, место обмена духовными сокровищами.

В конце лета 326 года, в то время как Кратер укреплял этот двойной город и руководил работами верфей на Джеламе, где строился флот в 200 галер с тридцатью веслами с каждого борта и 800 шаланд, Александр распорядился возвести на берегу Биаса, у крайнего предела его продвижения на восток, 12 (?) алтарей со сторонами в 22,50 метра в честь приведших его сюда богов. В I веке н. э., около 60 года, Аполлоний Тианский явился сюда, чтобы увидеть эти памятники, имевшие целью, как и лагерь Александра, поразить людское воображение (Флавий Филострат «Жизнеописание Аполлония Тианского», И, 43). Вся армия приняла участие в возведении из прочных и долговечных материалов этих последних свидетельств веры и мужества греков. После того как регион заняли англичане, эти алтари долго искали восточнее Амритсара, однако течение Бианта, подверженное муссонным паводкам с середины июня до середины сентября, изгладило абсолютно все, за исключением памяти об Искандере.

Весной 325 года флот и армия достигли слияния Чинаба и Сатледжа в 130 километрах к югу от нынешнего Мултана. Гефестион и Филипп получили от Александра, который оправлялся тогда от ранения, приказ укрепить один индийский город и собрать в нем всех выразивших на это согласие туземцев и негодных к службе наемников (Арриан, VI, 15, 2). Возможно, этот поселок или, скорее, опорный пункт на границе области грозных малавов был назван именем любимой индийской собаки царя, Периты, охотника на львов (Плутарх «Александр», 61, 3). Можно также предполагать, что в эллинистическую или римскую эпоху он стал именоваться Александрией Опиенской, в Средние века назывался Аскаланд-Уза, а в наши дни носит имя Уч и располагается в 100 километрах к северо-востоку от Раджанпура, «Города царя». Несомненно, однако, то, что, достигнув слияния Мулы и Инда, в 330 километрах к юго-западу от Уча, Александр приказал выстроить и укрепить новый город, именуемый в текстах Александрией «у согдов», Согдийской (Арриан, VI, 15, 4), причем «согды» здесь — это несговорчивое и опасное племя «судров» из индийского эпоса. «На реке он основал город Александрию, собрав сюда 10 тысяч поселенцев» (Диодор, XVII, 102, 4). Употребленное здесь Диодором слово «поселенцы» (οίκήτορες) является свидетельством космополитичности города, подобного первой из Александрий. Данная, индийская в собственном смысле, была уже пятой. Ее следы можно отыскать на левом берегу Инда — в Рохри, южном пригороде Суккура, в 200 километрах к северу от дельты. Отсюда отходят три больших орошающих Синд канала. Несомненно, здесь были проведены долговременные работы, поскольку согласно «Периплу Эритрейского моря» (§ 41) обитатели Синда показывали западным купцам следы пребывания экспедиции Александра — храмы, лагеря. Александр создал и оставил после своего прохода линию речной навигации, начиная от верхнего бассейна Инда на севере и до Индийского океана на юге, с торговыми портами, доками для кораблей и арсеналами через каждые 350 километров…

«Прибыв в Паталу (близ Татты, в 155 км к востоку от Карачи), он застал город оставленным как жителями, так и работниками и послал в погоню за ними самые проворные войска. Когда часть их удалось догнать, Александр отправил их за прочими, наказав передать им, чтобы они возвращались, ничего не боясь… Поручив Гефестиону обнести стенами городскую крепость в Патале, он отправил людей в соседнюю безводную пустыню копать колодцы и превращать землю в обитаемую… У Паталы воды Инда разделяются на два больших рукава, и оба они носят название Инда вплоть до самого своего впадения в море. Здесь Александр возвел порт и верфи. Когда работы продвинулись достаточно далеко, он решил спуститься по правому рукаву вплоть до самого моря» (Арриан, VI, 17, 5–6; 18, 1–2).

Великий строитель делал это не столько из честолюбия и гордыни и даже не из пустого любопытства, как об этом заставляют думать рассказы Неарха, флотоводца Александра, и Онесикрита, его первого кормчего. Нет, он желал выяснить, полностью ли судоходна река и в каком месте из нее можно попасть в море. Выяснилось, что западный рукав ненадежен в связи с имеющейся здесь опасной отмелью и что в Индийском океане существуют приливы и отливы, незнакомые обитателям Средиземноморья. Восточный рукав исчезал в некоем озере, выход из которого можно было привести в порядок. «Спустившись вновь к озеру, он возвел там еще один порт и еще одни верфи и, оставив охрану, завез сюда продовольствия для всего войска на четыре месяца, а также все прочее, что требовалось для плавания» (Арриан, VI, 20, 5). Затем он вверил Неарху 120 кораблей, пригодных к плаванию по морю, и приблизительно 10 тысяч человек. Поскольку, как утверждали, Река Океан окружает весь обитаемый мир, это означало, что одни и те же воды омывают берега Индии, Персии, Вавилонии и Аравии.

После того как Патала была укреплена и хорошо снабжена, она должна была играть на границе Индии и пустыни Тар ту же роль, что Александрия в Египте на границах долины Нила и Сахары. Для того чтобы сняться с якоря, Неарху пришлось ждать захода Плеяд и окончания муссона, то есть начала октября 325 года (Арриан «Анабасис», VI, 21, 2; «Индика», 21, 1; Страбон, XV, 2, 5). Вероятно, месяцем прежде Александр вышел из Паталы в западном направлении, чтобы с суши оказать поддержку своей эскадре, которая, по его приказанию, установила первую морскую линию навигации между Оманским и Персидским заливами. Он пожертвовал ради этого половиной армии, поклажи, сил, даже своей репутацией (все уже считали его погибшим), однако с июля по декабрь 325 года он совершил для построения нового, — основанного на экономических и политических связях, — мира больше, чем за все десять лет походов и сражений.

Из античных источников мы получаем в высшей степени запутанные сведения (при отсутствии каких бы то ни было археологических раскопок и систематических исследований), согласно которым как раз в тот момент, когда флот Неарха снялся с якоря и производил разведку залива, названного именем Александра, где в будущем стал располагаться Карачи, армия основала свою шестую Александрию, которую впоследствии назовут, чтобы отличить от прочих, Оритской, или Orôn. Арриан пишет (VI, 21, 5): «Когда царь пришел в крупнейший у оритов поселок, который звался Рамбакией, он одобрил его местоположение и подумал, что образованный из поселенных здесь жителей (xynoïkistheisa) город окажется крупным и процветающим. Для этого он оставил здесь Гефестиона». Рамбакия может быть локализована в долине Порали, на юге современного Белуджистана, то ли близ Белы, где были обнаружены античные (?) развалины, как предположил сэр Орел Стейн (Geogr. Journal, 1943, p. 215), либо, что более вероятно, к северо-западу от Лияри, на месте Хайра-Кота, который еще процветал в Средние века, как думалось Гольдичу (Journ. Soc. of Arts, 1901, p. 421), в 20 километрах от нынешнего берега залива Кокала, — единственное туземное поселение, о котором упоминает Неарх и в котором он смог пополнить запасы провианта (Арриан «Индика», 23, 4–5).

«Также и в этой области он основал город и переселил сюда арахосиев», — пишет Курций Руф (IX, 10, 7), то есть сосредоточил здесь туземцев из долины Порали, ихтиофагов с побережья и всех греческих, финикийских и вавилонских коммерсантов, которые интересовались пряностями, благовониями, драгоценными камнями и жемчугом. Ныне эта область называется Белуджистаном (западный Пакистан). Речь шла не об окультуривании дикарей, но о приобщении их к государству и обучении азам торговли. Чтобы защитить их с запада, Леоннату было приказано (или он взялся за это сам) возвести форт с размещенным в нем гарнизоном в долине Максата (Машкаи), притока Томера (Хингола)114. При входе в пустыню, на караванной тропе в 100 километрах к западу от Белы будет позднее располагаться Александрия Макарена. В прошлом веке Ч. Массону довелось слышать в долине Джау или Джал Джао, притока Хингола, о старинном городе, в котором находили греческие монеты («Various Journeys», II, 1844, p. 14). Этот торговый путь, проходивший по суше более чем в 100 километрах от берега, дублировал тот, что пролег по Индийскому океану.

Не станем останавливаться на расселении в декабре 325 года измотанных солдат и попутчиков армии в Сальмунте (Кано-Сальми во времена Марко Поло, ныне Хану в долине Рудбара) в 150 километрах к северу от Ормузского пролива, в местечке, которое в римские времена называлось Александрией Карманской (Плиний Старший «Естествознание», VI, 107). Это всего лишь веха на той громадной сухопутной тропе, которая ведет от Оманского залива к оазисам Афганистана и Туркменистана. Рассмотрим основание Александром города, который Плиний (VI, 100 и 138–139) называет «Александрией на Тигре», или «Сузианской». Основанный весной 324 года между устьями Тигра и Эвлая (ныне Карун) близ современного Абадана, этот город занял место разрушенного персидского городка Дурины. Население здесь было таким же, как и в шести перечисленных Александриях: переселенное с берега реки туземное население, демобилизованные македонские солдаты или наемники, штатские, ремесленники или деловые люди. Они должны были преобразовать это место в глубине Персидского залива в важный центр деловой жизни, симметричный по отношению к Александрии Оритской близ устья Порали в 2100 километрах на восток.

Не следует путать Александрию Сузианскую с будущей Александрией Харакеной. Завоеватель, который планировал покорить Аравию и достигнуть Египта по Красному морю, в 324–323 годах выстроил, оборудовал и снабдил оборонительными сооружениями порт к северу от Кувейта и на юго-востоке озера Румия, возможно, там, где ныне находится Умм-Каср, вынесенный вперед порт Басры. Вот что сообщает об этом Арриан (VII, 21, 7), который забыл сообщить нам его название: «Александр спустился по Поллакопу (южный рукав Евфрата) и вышел по нему к озерам в направлении Аравии. Обнаружив здесь удобное место, он основал город и обнес его стеной. Здесь царь поселил греческих наемников, давших на это согласие, а также тех, которые были непригодны для войны по возрасту или из-за увечий». Одновременно он приказал оборудовать и укрепить острова Персидского залива, самыми известными из которых были Икар, или «остров Александра» (Файлака, который принадлежит Кувейту) при устье Евфрата и Тил, или Тир (Бахрейн) севернее Катара, которые были также перевалочными пунктами и местами стоянки для будущей торговли с Маскатом, Оманом и Индией.

Подведем итог. Личной инициативе Александра следует приписать основание семи городов, названных Александриями, этих подлинных форпостов, имевших политическое, военное и экономическое значения, бравших на себя исполнение трех великих ролей индоевропейских обществ и объединявших в своих пределах три разные категории населения. Это были: Александрия в Египте, построенная между Фаросом и Ракотидой в январе 331 года;

Александрия «Кавказская» (индийская) или при горе Паропанисаде, в Бергаме, основанная в декабре 330 года;

Александрия Оксская, на Оксе (Амударья), в Термезе (июнь — июль 329 года);

Александрия Эсхата, или на Яксарте (Сырдарья), в Ходженте, основанная в октябре 329 года;

Александрия Согдийская, или индийская близ Суккура, основанная в начале 325 года;

Александрия Оритская, у устья Порали (сентябрь 325 года);

Александрия Сузианская, в глубине Персидского залива, основанная в апреле — мае 324 года.

 

Много народов, единое государство

Мы видим, что на протяжении двух последних лет царствования основной проблемой, на которой сосредоточился Александр, было устройство торговых путей между наиболее отдаленными областями империи и ее центром. В противоположность тому, что можно было предполагать, исходя из особенностей характера Александра, на которые указывают современные историки, он разрешил ее не как мечтатель или склонный к сентиментальности человек, но как реалист. Яркими свидетельствами этого являются три предприятия. Едва прибыв из Сузианы к устью Тигра, Александр решает уничтожить завалы, возведенные здесь персами, и делает Тигр судоходным до уровня Описа, близ Багдада (лето 324 г.). В том же году он приказывает свезти в Тапсаку (Джераблус) на Верхнем Евфрате древесину, которой располагают Ливан и горы Армении, чтобы построить флот в тысячу кораблей, способных плавать как по великой Двойной Реке, так и по морю. Наконец, весной 323 года, «между тем как триеры строились, а у Вавилона рыли акваторию порта, Александр выплыл из Вавилона и спустился по Евфрату до реки, называемой Поллакоп. Она отстоит от Вавилона примерно на 800 стадиев (144 км) и является боковым каналом Евфрата (или, точнее, естественным рукавом, который открывали в сезон паводков, а по его окончании вновь перекрывали)… Более 10 тысяч ассирийцев были едва не три месяца в году заняты на этих работах… Отойдя отсюда на 30 стадиев (5,5 км), Александр обнаружил достаточно каменистую породу, чтобы прорубить в ней канал… куда было легко при необходимости отводить воды» (Арриан, VII, 21, 1–6). Тем самым была облегчена ирригация возделанных земель Нижней Месопотамии и правильная навигация по Евфрату, одновременно высвободилась значительная рабочая сила, которую можно было использовать для других занятий.

Александр лично осматривал верфи, объезжал речные рукава и болота вокруг Вавилона, советовался с капитанами и, умирая, только и говорил, что о плавании вокруг Аравийского полуострова ради установления нового сообщения между последней и первой из своих Александрий. Если в связи со всеми этими предприятиями Александр и мог испытывать какие-то эмоции, то это могло быть лишь чувство гордости тем, что он основал великие города, наладил между ними небывалую прежде сеть сообщения; тем, что он превратил их обитателей в единую нацию — сильную, процветающую и неоднородную, которую, как и всю появившуюся вместе с ней на свет цивилизацию, можно назвать александрийской.

Насколько немногочисленны и противоречивы свидетельства, говорящие о юности и первых годах правления Александра, настолько они многочисленны и точны, когда речь идет о закате его жизни. Годы 324–323-й, когда Александр вернулся в пять столиц империи (Персеполь, Пасаргады, Сузы, Экбатаны, Вавилон), оказались наиболее загруженными событиями, точнее, государственными мероприятиями. Покинув Индию, которая простиралась на запад вплоть до границ Гедросии, Александр больше не воевал: теперь он пытался строить мир. Стоило ему в сопровождении жалких остатков своей армии и обоза достичь садов и виноградников Гедросии и соединиться с почти не понесшими потерь отрядами верного Кратера и отважного Неарха, как он тут же наказал уверовавших в его гибель и вышедших из подчинения сатрапов и чиновников, назначив вместо них новых, восстановил «Порядок», по-персидски «Арта», во всех смыслах этого слова: в сфере руководства, организации, исполнительности, правосудия.

«Многие туземцы и даже кое-кто из армии жаловались на окружение Клеандра и Ситалка: на то, что они ограбили храмы, разорили древние захоронения и совершили другие несправедливости и беззакония в отношении подданных. Когда об этом донесли царю, он повелел казнить некоторых из них, чтобы остальные, оставленные им на должностях сатрапов, гипархов и номархов, боялись того, что и их постигнет то же самое, если они провинятся. И это более всего способствовало поддержанию порядка (κόσμος) у покоренных силой или добровольно отдавшихся под власть Александра народов… так что в царствование Александра властителям не дозволялось притеснять подвластных» (Арриан, VI, 27, 4–5; ср.: Курций Руф, X, 1).

Это было сделано не ради пропаганды и не ради патернализма. И в то же время это было примерное наказание, за которым последовал приказ восстановить гробницу Кира в Пасаргадах и разыскать грабителей. Чтобы обеспечить мир в империи, столь разительно непохожей на крохотную Македонию, преемник Ахеменидов был предельно уважителен к сложившейся у здешних народов религиозной, государственной и социальной практике и заставлял других также проявлять к ней уважение. Представитель верховного Бога (каким бы ни было его имя) на земле, облеченный им полномочиями и наделенный непобедимостью, Царь царей мог издавать повеления, которым следовало повиноваться. Македоняне с греками усвоили, хоть и не без труда, что закон исходит уже не от гражданского или военного собрания, но от воли одного человека. В августе 324 года закон, словно громом, поразил 13 македонян-подстрекателей, которые протестовали против мероприятий, принятых в Сузах: царь передал их персидским стражникам, которые, заковав на персидский манер, бросили их в реку.

Но не стоит говорить ни о слиянии, ни об ассимиляции, ни об амальгаме, ни о Сообществе наций. Все это — не более чем современные изобретения. Все, что в 324 году делал Александр, служило имперской политике, предельно консервативной в отношении установленного порядка, политике умиротворения или доброго согласия, политике престижа. Достаточно перечислить меры, которые были приняты между возвращением в Сузы и отправлением в Экбатаны.

Женитьба царя и 88 его близких друзей и товарищей на девушках из самых знатных мидийских и персидских семейств; свадебные подарки, поднесенные всем македонянам, женившимся на азиатках. Этот союз двух аристократий должен был узаконить авторитет победителей и привязать их к завоеванной земле. По мнению Аристотеля, приобретение новых земель является первейшей задачей македонской монархии. После смерти Александра все, не возвратившиеся в Европу, будь то офицеры или солдаты, нарезали себе делянки из царских владений, став обладателями кто царства, кто скромной аренды.

Циркуляр (διάγραμμα), направленный во все греческие города с тем, чтобы Александра официально признали Сыном Амона, неодолимым (или непобедимым) царем, достойным почестей, полагающихся при таком ранге: статуй, священных участков, жертвоприношений, венков, снаряжения посольств, ходатайств о благодеяниях и заключении союза. Отсюда и происходило то обожание, которым окружало и до сих пор окружает потомство этого эпического героя и полубога.

Реформа армии и царской гвардии, которые все больше комплектовались из азиатов, овладевая в то же время навыками маневрировать и сражаться по-македонски. Несмотря на бунт в Сузах в августе 324 года и его подавление, предусмотренные меры стали образцовыми для всех эллинистических государей. Они все больше вербовали наемников за пределами Греции, использовали те же военные машины, что и Александр, переняв у него военную иерархию и т. д.

На примирительном пире в Описе в сентябре 324 года лишь македонские и, следом за ними, персидские вельможи принимались в расчет во время моления о «единомыслии и общности власти» (Арриан, VII, 11, 8–9), и они оказались превосходящими своим положением всех прочих, сидевших вокруг концентрическими кругами. С этих пор всех преемников Александра, в том числе различных европейских императоров двумя тысячелетиями спустя, преследовала греза о всемирном господстве.

Изданный в Сузах указ (έπίταγμα), торжественно зачитанный глашатаем перед лицом всех собравшихся в августе — сентябре 324 года на Олимпийские игры греков, который повелевал им упразднить тиранические режимы и принять обратно изгнанников в те города, откуда они были изгнаны. Это была умиротворяющая и благодетельная мера (Диодор, XVIII, 8, 2–5), хорошо принятая греками в целом, за исключением афинян, которые лишались Самоса, и этолян, которые изгнали обитателей Эниад. Этим указом Александр подтверждал свое главенство над Грецией, как и над прежней империей персидских царей. Он подготовлял наступление того дня, когда государство воплотится во всеобщем сознании в человеке, который им руководит и управляет.

Приказ снарядить флот из тысячи кораблей с финикийскими, сирийскими и вавилонскими экипажами, сделать судоходным течение Тифа и Евфрата на всем протяжении от армянских гор до двух недавно отстроенных в глубине Персидского залива портов, Александрии Сузианской и Александрии Харакены (Абадан и Умм-Каср). Освоение этого торгового пути позволит соединять Средиземноморье с Индийским океаном на протяжении тысячелетий. Александр предвидел, что для того, чтобы добиться политического единства края, страны, континента, необходимо осуществить их экономическое и культурное объединение. Приведение в порядок предшествует Порядку.

Когда 10 ноября 324 года умер хилиарх и тысяцкий царских стражей Гефестион, личный друг царя и второй человек в империи, всем велено было соблюдать траур и участвовать в самых грандиозных из всех когда-либо имевших место похоронах: пышный траурный поезд проследовал до Вавилона, где был возведен громадный и роскошный катафалк, учрежден культ полубога, а в жертву памяти героя были принесены 10 тысяч жителей современного Луристана. Эти деяния, нацеленные на то, чтобы потрясти воображение, были зафиксированы в «Царском ежедневнике» и воплощены в искусстве, которое стало патетическим, вычурным и несоразмерным, всецело состоящим на царской службе. Торжественные похороны Великого Визиря стали прелюдией к погребению самого царя, похоронный экипаж которого, перегруженный символами, на протяжении 18 месяцев был выставлен на всеобщее поклонение и обозрение.

Что можно на это сказать, как не то, что этими семью мероприятиями 324 года Александр изменил существовавшее до этого времени в политическом сознании представление о государстве, равно как и само государство. Старинное понятие города-государства (πόλις), образованного ограниченной группой людей, которые наделены здесь только политическими правами, и для них и существующего, оказалось заменено, по образцу Персидской империи, понятием власти, άρχή, или, если угодно, самовластного авторитета, κράτος, который одушевляет и управляет страной, олицетворяя ее. И если такой авторитет оказывается сосредоточенным в руках одного человека и наделен, сверх того, священным или божественным характером, как это было в случае Александра и римских императоров, государством и будет он сам, неподотчетный никому, кроме Бога и Истории. Возникает этакий Imperium Romanum, в одно и то же время личность императора и Римская империя, нравственная личность.

Так что великий строитель не удовлетворился тем, что возвел при жизни на своих землях колонии, мосты, проложил каналы и пути сообщения, воздвиг роскошные памятники, организовал администрацию и средства управления. Вместе с будущим своей империи и ее окраин он стал создателем более тонких отношений, интеллектуальных и духовных, — когда в 324 году поручил Гераклиду обследовать Гирканское море (Арриан, VII, 16, 1–4), когда направил Архия, Андросфена и Гиерона из Сол исследовать берега Аравии (там же, VII, 20, 7–8), когда забрал вместе с собой в Сузы индийских мудрецов Калану и Дандамида, когда велел перевести для себя сочинения магов и персидские надписи, распространив по своим колониям разговорный греческий, койнэ, которому суждено было стать средой и носителем Евангелия и христианства вплоть до несторианцев в китайском Туркестане восемью столетиями спустя; пригласив, наконец, в Сузы, Экбатаны, Вавилон художников, актеров и атлетов, этих наилучших из всех мыслимых распространителей эллинского духа.

Основанная им империя имела исключительно коммерческое или торговое значение. Распространяя греческий язык и греческие нравы, и даже дельфийские изречения115, как в Ай-Хануме на северо-востоке современного Афганистана, демобилизованные, ремесленники, колоны распространяли также и то, что было наиболее оригинальным в их цивилизации — ценности религии, искусства и техники. В самом деле, принимая в Сузах, в Экбатанах и Вавилоне депутации от всех существовавших тогда и проявлявших активность народов, от Сицилии до Пенджаба, Александр возводил будущее.

 

Один человек

Какой же смехотворной, близорукой и ограниченной предстает нам при рассмотрении в такой перспективе позиция «искавшего человека» Диогена! Он и подобные ему бессчетные мыслители, погрязшие в умозрении, были не в состоянии увидеть солнце, смотревшее прямо им в лицо. Всякое историческое явление обязано своим возникновением действию индивидуума. В некоторые века получает распространение идея величия, которая находит свое воплощение в людях — в Александре в IV веке до н. э., в Цезаре и Помпее в конце александрийской эпохи, в Великом Конде в век Людовика Великого. Представляющиеся нам кровавыми завоевания не могли иметь места без всемогущей virtú, доблести победителя при Херонее, Иссе и Джалапуре. На службе у Завоевателя состояли 50 инженеров или ученых. Но без него, без его личной мощи, без его ума и решительного духа они бы остались бесплодны и не смогли бы создать ни единства империи (в чем убедила его смерть), ни покровительства искусствам, ни исследовательского духа, ни долгот и широт, ни пришедших из Индии цифр, которыми мы пользуемся и поныне. Диоген, который был неспособен воздействовать на вещи, удовлетворялся тем, что их созерцал. Александр не ограничивался тем, чтобы воздействовать на вещи и людей: он создал самого себя.

В том и заключается последний парадокс этого искателя мыслимых и немыслимых приключений: его жизнь, посвященная преодолению всех пределов, была обречена на то, чтобы быть незначительной, однако он придал ей смысл. Он родился неизвестно где и неизвестно когда от пьяницы отца и истерички матери и с самого детства был вечно вторым, причем воспитатели не жалели на него розог, соперники презирали его как бастарда, а Демосфен увидел в нем, мальчишке, шута. Филипп, этот «мнимый отец», жестоко унизил Александра перед товарищами по случаю брака брата-эпилептика и собственного седьмого (!) брака. Что сталось бы с Александром, если бы Филипп остался жив? Долгое время отвергавший женщин, которых ему предлагали, предававшийся со своими товарищами по борьбе и играм однополой любви, жалкий атлет, который не умел даже плавать, Александр выстроил свою личность подобно тому, как он выстроил собственную империю — благодаря воле, честолюбию и упорству Нежная, чуткая, склонная к мечтательности, словно бы женственная душа, беспокойный характер, каким он предстает на всех, даже самых идеализированных портретах, Александр ведет непредсказуемую, полную контрастов и двойственности чувственную жизнь. Вспыхнувшая в 328 году страсть к Роксане, которую он наградил сыном лишь через пять лет, не помешала ему предпочитать ей любовь Гефестиона. Но все это лишь любовные интрижки, которые едва затрагивали современников Александра. Что интересовало их и интересует сегодня нас, так это его контролируемая горячность, расчет стратега, любознательность, открытость ума, поиски потустороннего, мужество. А все прочее — лишь литература или легенда, как халдейские гороскопы и болтовня про амазонок.

В один прекрасный день этот в высшей степени упорядоченный жизненный порыв иссяк. В возрасте 32 лет, будучи на вершине славы, Александр внезапно, как бы в одночасье, умирает — подобно каменщику, сорвавшемуся с вершины возведенного им здания. И на протяжении целых десяти лет никто не задавался вопросом о том, как это могло случиться. Во времена Аристотеля было принято искать конечные причины. Поговорили о воле богов, о судьбе — и удовлетворились незнанием. Он умер «случайно», quod accidit, как это может статься, от лихорадки или от яда. На протяжении столетия биографы, вдохновлявшиеся врачом Литтре, пытались собрать воедино предпосылки роковой развязки. Пищевое отравление в Согдиане в 329 году, восемь ранений, одно из которых, очень тяжелое, было получено у Мултана в 326 году, лишения, которые пришлось перенести при переходе через пустыни, построение отвоеванной империи, 18 месяцев походов в 324–323 годах, которые перемежались пирами и оргиями, три гнетущих известия: бегство Гарпала, смерть Гефестиона, измена Антипатра — вот, если угодно, предпосылки роковой болезни. В последние два или три месяца жизни Александр был свиреп, гневен, неспокоен, нерешителен. Он замкнулся в себе. Он был растерян. Он много пил. Он не спал. Его интеллектуальное и физическое истощение ощущается даже в официальном тексте «Царского ежедневника». На протяжении 18 месяцев он выстраивал свою смерть, как другие строят дом, — в тишине, тайне, без того, чтобы хоть что-нибудь заметил или мог что-нибудь сказать кто-то из окружавших его врачей. Для будущих прагматиков он умер от переутомления, от бесчисленных страданий, от пищевых и сексуальных излишеств. Но что же его сразило и упокоило навек: капля воды, проглоченная в болотах Кармании или Вавилона, зараженная невесть каким вирусом, что столь нередко на Востоке? А может быть, его унес лептоспироз или какое-то инфекционное заболевание со стремительным течением, так что болезнь невозможно было ни предвидеть, ни излечить?

Такова еще одна, седьмая версия смерти Александра. Уход из жизни молодого, красивого, как ангел, и могучего, как Ахилл, завоевателя, если он был предумышлен, желанен и готовим, остается шедевром в глазах всякого его почитателя. Шедевр тайны, которая будет питать историю, легенду, роман до тех самых пор, пока биографы будущего не предложат восьмую, десятую, сотую версию его смерти, словно Александр все еще окончательно не ушел из мира живых. И в самом деле можно так думать, судя по обожанию, которым до сих пор окружена его личность, по тому уважению, которое ему спешат засвидетельствовать, по числу посвященных ему книг и фильмов116, по тому живому чувству, с которым люди нарекают детей его именем, а те это имя носят: Скандер, Саша, Александр… Бессмертными остаются лишь те, кого любят.