Когда я прилетел в Нью-Йорк, он показался мне грязнее, чем обычно, а у людей, сновавших вокруг меня, был какой-то ошалелый, безумный вид. Мой путь на такси из аэропорта в город пролегал по дорогам, явно спроектированным для армейского штурма, и водитель именно так это и объяснил, маневрируя в плотном потоке машин с мастерством, вызывавшим восхищение, смешанное со страхом. Здесь рядом с «мерседесом» и «БМВ» сражались за свое место и детройтские сироты — потрепанные «шевви» с огромными шинами и высоко задранными задницами, как у старых шлюх, ободранные «корветы», с пятнами антикоррозионного покрытия, несколько «кадиллаков» с акульими плавниками, чудом избежавшие угона в страны третьего мира.

Мой водитель — поляк, как можно было заключить по его визитной карточке на переднем щитке, — к счастью, оказался немногословным; он лишь безостановочно ругался и жал на клаксон, иногда так близко наезжая на впереди идущий транспорт, что гибель казалась неминуемой. Вдоль всего пути в изобилии встречались произведения настенной живописи — искусно сработанные, разноцветные. Деревья на замусоренных набережных остановились в росте, их листва увяла и почернела от углекислого газа, и исход их неравной битвы с городом был предрешен. За мостом Триборо улицы несколько изменили свой вид. Дорожные рытвины здесь были накрыты массивными стальными плитами — скорая помощь на поле боя от смертельных ран. Мое прибытие совпало с часом ленча, и казалось, что весь город пришел в движение. Я получил нормальную дозу привычных впечатлений от Большого Яблока (как часто называют свой город ньюйоркцы): всегдашний слепой, торгующий карандашами, черный гигант на роликовых коньках, одетый как зулус, священник на «Харлей-Давидсоне», несколько наркоманов или пьяниц, спящих у всех на виду у закрытых дверей магазинов, сумасшедшая барахольщица, выкатывающая из супермаркета телегу с пластиковыми отходами, и, наконец, самое запоминающееся — некто в костюме цыпленка с плакатом, осуждающим бройлерное птицеводство. При виде этого последнего психа мой водитель разразился очередной порцией ругани. В первый раз за всю поездку он обернулся ко мне и сказал через разделявшую нас железную защитную сетку:

— Что за …аный город! Нет бы вытурить всех этих жирных мудаков! Засрали улицы всякой чухней! Кому какого хера до этих цыплят?

— Ну, видимо, вот ему, — предположил я. Болтаясь за проволочной сеткой, я чувствовал себя словно полицейская собака.

— Пусть сперва жопу мою защищают, а уж потом этих трахнутых цыплят!

Его шея с оспенными отметинами стала приобретать багровый оттенок. Я счел своим долгом сказать ему что-нибудь утешительное.

— Это точно, безопасность всем необходима. Но вы лучше думайте о чем-нибудь приятном — например, какой вы отличный водитель. — Комплимент не был принят должным образом, и весь остаток пути он подозрительно поглядывал на меня в зеркало.

Когда я вышел из такси и расплатился, отмахнувшись от попрошайки-наркомана, меня встретило все многообразие запахов большого города — смесь дизельных выхлопов, раскаленного металла и прокисшего пива. Но, несмотря на вонь и кошмарное движение, я всегда словно получаю в Нью-Йорке инъекцию адреналина. При всех его бросающихся в глаза пресловутых контрастах — грязи и великолепия, вызывающей роскоши и жалкой нищеты, садов и огороженных пустырей, брошенных домов на фоне фантастических стеклянных башен, дневного безумия и ночной тишины — он словно электростанция, работающая непрерывно, как муравейник, заряжающая энергией и ощущением полноты жизни во всех ее проявлениях.

Я поселился в гостинице среднего класса на Шестой авеню, заказав малый люкс — на случай, если придется давать интервью. Номер мой на двадцать третьем этаже (помеченном как зона для курящих) был уютно-анонимным, только в нем стоял легкий запах плесени. В окно через центральный пролет виднелся точно такой же номер, в котором мужчина без пиджака разговаривал по телефону сотовой связи. Я повесил на дверь табличку «Не беспокоить», накинул цепочку и пошел в ванную. Там я обнаружил подтекающий кран и обычного приветливого таракана. Устройство ванных в гостиничных номерах меня всегда занимало. Исследовал я также распространенные теперь повсюду бесплатные туалетные принадлежности. Часто выясняется, что они рассчитаны исключительно на карликов. На этот раз бесплатный кусок мыла был величиной с церковную облатку, и когда я попытался им намылиться, он выскочил из мокрых рук со скоростью хоккейной шайбы.

Отмокая в ванне, я внезапно осознал весь идиотизм своего положения. Сквозь усталость меня стал точить червь сомнения относительно разумности моей поездки: не получится ли так, что, пролетев столько миль, я явлюсь на свидание в Самарре? Когда в Венеции я последовал совету Гиа, Америка показалась мне стоящим вариантом. Теперь же, слушая, как воет, будто фея смерти, вентилятор, я снова засомневался. Говорят, разговор с самим собой — первый признак безумия; шагая из спальни в ванную и что-то бормоча, я увидел в зеркале свое лицо с выражением растерянности.

Позвонив моему издателю Биллу и договорившись о встрече в его любимом баре, я вдруг ощутил голод — сказывалась разница во времени — и отправился в ближайшую кофейню. Затем посетил мой любимый книжный магазин на Мэдисон, понимая, что это необходимо, потому что я все равно не усну. Я купил последнюю книжку Апдайка и парочку дешевых карманных изданий.

Когда мы встретились с Биллом, он выглядел раздраженным.

— Я сосу специальные таблетки, — сказал он тем самодовольным тоном, каким говорят бывшие заядлые курильщики, когда кто-то из неразумных закуривает в их присутствии. — Тебе бы тоже надо попробовать.

— И что, помогает?

— Врачи говорят, что так лучше, чем просто бросить.

— Ну, поздравляю. Я просто в восторге. И давно ты ими пользуешься?

— Второй день.

— Порядочно. Значит, уже привык.

Он опрокинул рюмку мартини и заказал еще одну.

— Как новый роман? Есть что показать?

Я засмеялся.

— В общем, нет. Прорабатываю пару идей.

— Ты как-нибудь использовал то, что случилось в Венеции?

От одного лишь упоминания о Венеции, даже в переполненном баре, я больше не чувствовал себя в безопасности.

— Нет, — сказал я, глядя мимо него. — Что-то не получается. Может, потом как-нибудь.

— Я не перестаю думать об этом убийстве. Когда показываю снимки, мне просто не верят, что я там был в это время. Господи! Такая симпатичная девушка!

— Да, симпатичная.

— Они уже кого-нибудь нашли?

— Насколько я знаю, нет.

— Ты был на высоте, я даже удивился. — Наконец он сменил тему. — Так что, мы с Мари увидим тебя? Ты надолго приехал?

— Пока не решил.

— Вот и хорошо. Как насчет завтрашнего обеда?

— С удовольствием.

— Презентация в следующий вторник. — Он не отрываясь смотрел на мою сигарету. — Они рады, что ты приехал. Я попросил отдел рекламы устроить тебе интервью. Эх, парень! Нынче продавать книги непросто. Пока что — мертвый сезон. Видел бы ты список бестселлеров — сплошное дерьмо. Мы все ждем чего-нибудь стоящего. По каньонам рыщут хищники. Все думали, Мэрдок собирается набивать цену, но он в последний момент раздумал. Чарли Гудвин ушел в «Викинг» — помнишь Чарли? — а Глория, которая вела у нас сектор кулинарии, три недели назад умерла от рака. Потеряли двоих, большой удар для нас, правда. Так что, сам понимаешь, контора уже не та.

Слушая его, я попытался решить, стоит ли раскрывать ему истинную причину моего приезда.

— Но ты-то еще там?

— В подвешенном состоянии. Позвони утром, ладно? Что ты предпочитаешь на обед? Макароны годятся? Нет, это, пожалуй, будет напоминать Венецию. До сих пор помню вкус той еды. На Третьей авеню есть новый таиландский ресторанчик — все его хвалят. Может, попробуем? Я закажу столик. Завтра приходи в фирму, потолкуешь с ребятами. Никогда не вредно напомнить, что ты еще жив. Извини, сегодня вечером не смогу никуда пойти — из Кливленда родственники жены прилетают. Из-за них небось снова начну курить. О, слушай, что я скажу! На этот уик-энд мы поедем к Вэнсу и Элеанор О’Хара. Ты их как-то у меня видел. У них шикарный домик наверху в Роксбери, они обрадуются тебе. Там вокруг живет много ребят писателей — Билл Стайрон, Терри Саутерн. Ты тоже получишь приглашение — нет проблем, отправимся вместе.

— Отлично.

— Я знаю, они примут тебя радушно. Это твой тип людей.

Интересно, какому типу людей нравится, когда к ним на уик-энд неожиданно заявляется кто-то совершенно незнакомый.

Мы вместе вышли на улицу. Я отправился на Третью авеню и взял билет на новый французский фильм. Сидеть в темноте было уютно, и фильм на пару часов отвлек меня от всех проблем. Вернувшись в номер, я проверил, все ли на месте; не считая перестеленной постели и новой мыльной облатки, вроде бы ничего не изменилось. Я включил было телевизор, но там в промежутках между древними черно-белыми фильмами каждая вторая реклама настоятельно советовала лечить либо женское население от вагинальной инфекции, либо мужское — от «зуда в паху», либо вообще всех — от приступов головной боли. Пришелец из космоса наверняка подумал бы, что большинство американцев нуждается в неотложном и радикальном лечении. Долго такого не вынесешь, и я переключился на здорового Джона Апдайка, пока не заснул.

На следующий день я нанес визит в «берлогу» Билла. Если первый мой издатель принимал меня в темном маленьком кабинете, до отказа забитом рукописями с потрепанными уголками, то Билл занимал просто место за загородкой в открытом лабиринте. Окна доходили до пола и сразу же вызывали головокружение. С необычайной быстротой я был представлен ответственным за продажу, маркетинг и рекламу, и на каждом из них лежала печать той особой нью-йоркской самоуверенности, которая в больших дозах меня утомляет. Во время ленча, которым меня угостили, я выпил лишнего и к концу трапезы начал поддакивать их жуткому «хайпу», а это для писателя всегда опасно. Билл сдержал слово насчет уик-энда — Вэнс и Элеанор «пришли в восторг» от того, что я к ним приеду.

Поездка в Роксбери стала очень приятной после того, как мы выбрались из пятничного уличного потока. Билл слишком дорожил своим «ягуаром», чтобы рисковать, и мы медленно пыхтели по живописной Меррит-Парквей до Западного порта, а потом съехали на боковые дороги. Сельская местность становилась все более зеленой, и мое самочувствие улучшалось с каждой милей. Мне нравилась Мэри, жена Билла, умная, привлекательная, без холодного резонерства, которым отличаются некоторые американки. Большую часть пути мы болтали о том о сем — что происходит в бродвейских театрах, что еще случилось с Эдвардом Олби и кого он теперь боится и все в таком духе.

Вэнс и Элеанор жили в старом поместье еще колониальных времен — белые домики на участке примерно в десять акров, с бассейном и земляным теннисным кортом. Вэнс владел каким-то модным предприятием на ведущем направлении косметики, а с Биллом они вместе учились в Принстоне. Хозяева были одеты в стиле Ральфа Лорена; потом мне показалось, что в стиле мистера Лорена выдержан и весь дом — в расходах они себя не ограничивали. Меня провели в мою спальню на верхнем этаже со слуховыми окнами, выходившими на бассейн и теннисный корт, что само по себе было очень приятно. Хозяева всячески старались, чтобы я почувствовал себя как дома, даже добыли последние английские газеты и бутылку двенадцатилетнего «молта», так что я пришел в прекрасное расположение духа.

Первый вечер выдался на редкость теплым, и хозяева организовали барбекю. Стол устроили безо всяких претенциозных ухищрений, как это часто бывает во время пикников на свежем воздухе: отличные бифштексы на ребрышках, печеный картофель, хорошо приготовленный салат и доброе домашнее вино. Я уже стал думать, что недавние ночные кошмары — всего лишь плод моего воображения.

— Есть идея для книги, — заявил Билл, когда Вэнс перечислил несколько факторов риска, связанных с его бизнесом. — Можно поподробнее расспросить Вэнса, и получится скандальный роман! Описать женщин, который тешат себя иллюзиями, что с помощью таких беспринципных типов, как наш хозяин, обретут вечную молодость.

— Вот спасибо, — сказал Вэнс.

— Да уж, Билл, — подхватила Мэри, — большое спасибо, господин Такт.

— Я пошутил.

— А знаешь ли ты, змей подколодный, что наша продукция действительно обладает антивозрастным действием. Подумай хорошенько, и наверняка сам воспользуешься нашим новейшим увлажнителем с липосомами.

— Это еще что за чертовщина?

— Откровенно говоря, я и сам не знаю, но наши ученые и разработчики уверяют, что он творит чудеса с такой кожей, как у тебя. Я дам ему бесплатный образец, Мэри.

— Если только он не превратится в Дориана Грея. Мне не хочется заканчивать свой век с игрушечным мальчиком.

— А если серьезно, Мартин, — заметил Вэнс, — то я буду рад поводить вас по нашей фабрике, если вам это интересно.

Он дал мне глянцевый журнал с интересной статьей о новом центре красоты, который их компания только что открыла в Аризоне.

Все это говорилось с хорошим юмором. Они общались совершенно свободно, и я позавидовал их дружбе и этой легкости. Я отметил в Вэнсе О’Хара черты Гэтсби и мог легко представить себе, что в его деятельности по воплощению американской мечты действительно присутствует элемент беспринципности. В теннис он играл великолепно и гостям спуску не давал.

Я взял журнал к себе наверх — почитать в постели. В большинстве статей превозносилось высокое, ни с чем не сравнимое качество жизни в общинах в глубине пустыни. В интересной статье, которую мне советовал прочитать Вэнс, была большая цветная фотография с изображением представителей различных слоев местного общества на фоне современного здания. Заголовок гласил: «Торжественное открытие нового Института косметической терапии в округе Кэрфри». Я мельком взглянул на нее, и уже хотел перевернуть страницу, как вдруг взгляд мой остановился на одной женщине в группе, которую заснял фотограф. Короткие, модно уложенные волосы, костюм явно от дорогого дизайнера, что-то в ней было знакомое. Поднеся журнал к самому ночнику, я стал ее рассматривать. И в конце концов пришел к выводу, что это Софи. Конечно, некогда рюмочная талия уже была не та, и черты лица погрубели, но в том, что это Софи, сомнений не оставалось. Я бросился читать подпись на противоположной странице: да, ее здесь назвали Софи Грегори; я смутно помнил, что это девичья фамилия ее матери. Ошеломленный, я задрожал всем телом, и стало трудно дышать. Я сел на край кровати, пытаясь успокоиться. Потом вырвал страницу, сложил и спрятал в бумажник. До самого утра я обдумывал возможный план действий.

Когда в воскресенье вечером мы вернулись в Нью-Йорк, я уже знал, что буду делать сразу же после вручения премий Эдгара. Утром я почувствовал себя так, словно выздоровел после долгой болезни. Пошел в банк, снял крупную сумму наличными, купил атлас автодорог и нашел округ Кэрфри. Он оказался примерно в двадцати милях к северо-востоку от Финикса, у подножия гор.

В продолжение всей эдгаровской церемонии я оставался в приподнятом настроении. Награды вручала Американская ассоциация писателей детективного жанра. Люди, которые сочиняют триллеры, образуют довольно странную группу, говорят на непонятном для большинства языке. Постороннему трудно объяснять, что такое писательское ремесло. С тех пор как исчезли литературные салоны, у нас нет времени и места для общения, мы залезли в собственные раковины и встречаемся только на таких вот сборищах. Билл и его коллеги заняли один стол. Они были явно довольны, что я оказался в числе награжденных керамическим бюстом доброго старого Эдгара Аллана По (он до сих пор стоит на моем письменном столе, напоминая и о моем безумии, и о моем успехе). Я впервые получил премию, и, признаться, мне была приятна и сама церемония, и компания моих коллег.

На следующий день было назначено несколько моих интервью. Уже в первом я рассказал о себе все, что мог. Следующей оказалась устрашающего вида дама с металлическим голосом и среднезападным произношением. Звеня, как цимбалина, она без обиняков обрушила на меня первый вопрос:

— Вы читали «Сексуальную анархию» Элен Шоуолтер?

— Нет, к сожалению, не пришлось.

— Прочитайте, вы очень много узнаете о себе самом.

— Правда? Каким образом?

— Она бьет в самую точку. Например, ее глава о Стивенсоне — она могла быть написана и про вас. Вы когда-нибудь замечали, что все ваши герои — холостяки средних лет, и женщина для них просто рабыня?

— Понимаете, я стараюсь быть точным, а большинство шпионов — люди одинокие. Такая у них работа. Но я непременно загляну в книгу, которую вы рекомендуете. Люблю узнать о себе новое.

Она буквально заговорила меня, тараторя о «сексуальных гетто», в которые заключают своих героинь почти все писатели-мужчины.

— Начал Хемингуэй, и до сих пор эта традиция тянется.

— В самом деле? Интересная мысль.

— Перечитайте собственные книги!

— Как ни странно, закончив роман, я редко к нему возвращаюсь.

— А зря!

Я попытался как-то отвлечь ее, предложил чаю.

— Прошу прощения за откровенность, но вы подсознательно загоняете женщину на кухню — отсюда ассоциации с едой, с домашними делами.

— Вообще-то я собирался позвать горничную, — сказал я со всей вежливостью, на какую только был способен. — Я не имел в виду, что это должны сделать вы. Даже подсознательно. — Но шуток она не понимала.

— В моем классе это называется «кухонной порнографией».

— В каком классе? — удивился я.

— Я читаю курс по антифеминистским тенденциям в современном романе в Куинс-колледже. Вы здесь надолго? Приезжайте прочесть лекцию.

— Я бы с удовольствием, но, увы, я завтра уезжаю.

— Жаль. Ну что ж, очень приятно было с вами побеседовать. Я многое о вас узнала, — зловеще добавила она, подхватив свой саквояж и сунув в него так и не понадобившийся магнитофон. Я не питал особых иллюзий относительно того, что она обо мне напишет.

Последним интервьюером оказался вкрадчивый молодой человек, пришедший без предупреждения.

— Прошу прощения, что побеспокоил вас в конце дня. Наш редактор неожиданно свалил на меня это дело.

— Ничего страшного. Вы откуда?

— Из нового литературного журнала «В фокусе». Он недавно выходит, но мы расширяемся и рады знакомству с приезжими знаменитостями.

Он опустился в кресло, и я невольно отметил, что он одет слишком хорошо для сотрудника малоизвестного журнала.

— Я как раз хотел выпить. Присоединитесь ко мне?

— Спасибо, отличная мысль.

— Должен добавить, спасибо моему издателю.

Пока я наполнял его бокал, он внимательно разглядывал моего Эдгара.

— А впридачу к этой штуке деньги дают?

— Нет. Ваше здоровье!

— Ваше!

— Спасибо, оно мне очень пригодится.

— Безусловно. Мы привлекаем внимание читателей не столько к самим книгам — будучи снобами, мы не верим, что они с ними знакомы… вам же тоже, наверно, противно читать всякие вонючие опусы, в которых докапываются до тайного смысла последней книжки Даниэля Стила и все такое? Нас больше интересует, как вы совмещаете вашу работу и частную жизнь. Кстати, я не делаю никаких заметок; если рядом скрипит перо, вряд ли разговор получится непринужденным. Но у меня хорошая память.

Первые минут десять он задавал очень благожелательные вопросы. Мне показалось, что, в отличие от словоохотливой дамы, он не навязывал мне своего мнения. Но стоило ему допить свой бокал, как разговор принял совсем другой оборот.

— Вы много путешествуете, — сказал он, — чего не скажешь о других.

— Правда?

— Так мне кажется. Современные американские писатели, как правило, пускают где-нибудь корни и все время сидят на одном месте. Первая послевоенная кампания не в счет — они попали в Европу с армией.

— Возможно, вы и правы. Но что в этом плохого? Толстой тоже не путешествовал, но от этого талант его не стал меньше. Я путешествую потому, что действие в моих книгах происходит в разных экзотических местах.

— Например, в Москве? — неожиданно спросил он.

— Я не назвал бы Москву экзотической в полном смысле этого слова.

— Может быть, пример неудачный. А как насчет Венеции? — Он как-то странно улыбнулся, почти не пошевелив губами. — Я сам там не был, но говорят, это не очень полезно для здоровья.

— В зависимости от того, в какое время туда ехать, — сказал я.

— Или когда оттуда уезжать. — Он пристально посмотрел на меня, согнав с лица улыбку. — Но я уверен, вы — человек разумный и такой бывалый путешественник — сумеете о себе позаботиться. Очень важно беречь здоровье. — Он отдернул манжету и посмотрел на свои золотые часы. — Наверно, вы устали за день. Не стану вам докучать. Рад был побеседовать.

— Взаимно.

— И куда же вы теперь?

— Домой, — ответил я.

— Да, лучше места не найти. Там у вас никаких проблем не будет.

Я проводил его до двери и, как только он ушел, позвонил Биллу.

Его не было на работе, и мой разговор переключили на отдел рекламы.

— Вам что-нибудь известно о журнале под названием «В фокусе»?

— В чем?

— «В фокусе».

— Никогда не слыхали.

— У меня только что был интервьюер оттуда, — сказал я.

— Что за наглость! Они не значились в списке. Дайте-ка я проверю.

— Не надо, не беспокойтесь, это не так важно.

— А как прошло все остальное?

— О’кей. Не окажете ли вы мне одну любезность? Я пытался дозвониться до Билла, но его сейчас нет. Передайте ему, что мне необходимо уехать сегодня вечером.

— О, очень жаль. Непременно передам. Вы возвращаетесь в Лондон?

— Да, снова за работу.

— Желаю приятного путешествия. Очень рады были с вами познакомиться.

Я повесил трубку и стал собираться. Не рискуя заказывать билет на самолет из отеля, я решил поехать прямо в аэропорт Кеннеди. Приехал как раз вовремя, чтобы попасть на красноглазую «Дельту», вылетавшую в Финикс с остановкой в Далласе. На первом этапе полета сильно трясло, ночью это было особенно тревожно, поэтому, когда мы приземлились в Форт-Уорте, я вздохнул с облегчением. Среди ночи аэропорты всегда напоминают комнаты ожидания в больницах: множество усталых людей спит в жестких креслах, их судьбы — в чьих-то чужих руках, и поделать с этим ничего нельзя. К тому же кажется, что все часы идут слишком медленно. В моем самолете обнаружились технические неполадки, и мы часа два сидели в аэропорту. Коротая время до вылета, я пошел в комнату отдыха и побрился. За мною потянулось еще несколько человек.

В Финиксе, когда мы приземлились, было около девяноста градусов. Как только я оказался вне действия кондиционеров, меня обволокло теплым влажным воздухом. Как и большинство аэропортов, Скай-Харбор был расширен, перестроен и модернизирован. Финикс по сравнению с Нью-Йорком оказался поразительно чистым, а небо над ним — безоблачным и без смога, что выгодно отличало его от Лос-Анджелеса. Я подошел к бюро фирмы «Хертц», чтобы взять напрокат машину. Даже в этот час девушка за прилавком была необычайно приветлива; она предложила мне новый фирменный «тандерберд», который, как она сказала, прошел всего девяносто миль. Я полез за своими кредитными карточками, но в кармане пиджака было пусто. Я обшарил все остальные карманы, проверил бумажник с деньгами. Ничего. Заглянул в дорожную сумку в надежде, что выложил их туда и забыл. Снова ничего. Я был в панике, потому что вместе с ними хранилось и мое водительское удостоверение.

— Простите, пожалуйста, — сказал я девушке, похоже, я потерял кредитные карточки. Но у меня есть деньги.

— Мы не принимаем наличные, сэр.

— Даже если я заплачу больше?

— Нет, сэр.

Так я и знал. В Америке наличные любят все меньше и меньше: если у тебя нет пластика, ты человек подозрительный.

— Вы можете вспомнить, когда в последний раз ими пользовались? — спросила девушка, все еще любезно, но уже со скучающим видом, посматривая при этом на следующего в очереди.

— В Нью-Йорке, — ответил я, — они были в кармане, когда я садился на самолет. Я абсолютно уверен.

— Надеюсь, вы их найдете. Извините, сэр.

Она повернулась к следующему клиенту. Я произвел еще один обыск, но безуспешно. И тут вспомнил, что в Далласе в комнате отдыха повесил пиджак на вешалку, когда брился. Единственный вариант — кто-то стянул их, а я не заметил. Я отошел от прилавка; другие клиенты смотрели на меня как на прокаженного.

Взбешенный собственной глупостью, я выскочил наружу к такси; по счастью, его не пришлось долго искать. Водитель сразу уловил мое британское произношение. Он гордо заявил, что служил в американском флоте и некоторое время пробыл в Шотландии, в Холи-Лох. Я вежливо выслушал его восторженный отзыв о местных девушках и весьма нелестный о нашем пиве.

— Про лед там даже и не слыхали. Этой дрянью лучше всего бриться в холодное утро.

Упоминание о бритье разбередило мою полузатянувшуюся рану.

— Вы откуда? — спросил я, выжидая удобного момента, чтобы поговорить о своем деле.

— Разве не видно? Из Бронкса. Когда вернулся с флота, попался на ерунде. Надо было держаться подальше от Большого Яблока — невыносимый город. Развелся, уехал, с тех пор здесь и живу. А вы к нам надолго?

— Пока не знаю. Я здесь впервые, хочется посмотреть страну.

Он вынул из кармана рубашки визитную карточку и протянул мне. На ней было написано: «Эдди Куль — перевозки в аэропорт круглосуточно, уход за садом и бассейном, водопроводные работы».

— Лихач Эдди, — сказал он с усмешкой. — А вы не хотите посмотреть окрестности?

— Единственное, чего я хочу, Эдди, — это раздобыть машину, — ответил я. — Меня, понимаете, обокрали — кто-то стянул бумажник с кредитными карточками. Но у меня есть наличные.

— Вот суки! A-а, ничего удивительного. Сейчас, куда ни поедешь — во что-нибудь обязательно вляпаешься. Значит, вам нужна машина?

— Да, но без карточек напрокат не дают. А я могу заплатить только наличными.

Я почти слышал, как шевелятся его мозги. Наверняка напал на нужного человека.

— А какую бы вы хотели? — спросил он, и я уловил в его голосе новую нотку.

— Что-нибудь надежное на четырех колесах на пару недель.

— У меня есть свободный «олдс» 87-го года. Хотите — берите. Ничего особенного, но бегает о’кей.

— Правда? И вы действительно можете мне его дать?

— Конечно. Хотите взглянуть? Я живу вон там, в Месе. Могу выключить счетчик, и поедем туда!

— Вместе с карточками пропало и водительское удостоверение. Вас это не смутит?

— Ни хрена меня не смутит. Только знайте, здесь очень строго со скоростью. У них даже есть дальние фотокамеры — для облегчения дела получаешь по почте фотографию со стодолларовой квитанцией. Только превысите девяносто — сразу задержат.

Он жил в доме-трейлере, который живо напомнил мне наши послевоенные сборные домики. Я осмотрел машину. Колеса на месте, и, если не считать нескольких вмятин, она вполне меня устраивала; чего-то особенного я от нее и не ждал. Когда мы уладили дело, и я заплатил ему наличными, он пригласил меня выпить. К этому моменту мы уже перешли на «ты». В трейлере обстановка говорила сама за себя: мебель почти вся встроена, обивка обшарпана и порвана. На полке рядом с моделью подводной лодки — клетка с сонной песчанкой.

Доставая из холодильника пиво, он переложил для песчанки из блюдца в грязную ванночку немного еды. На глаза мне попались несколько пистолетных магазинов, парочка карманных изданий Микки Спиллейна, а на стене календарь из «Пентхауса».

— За Шотландию! — сказал он, снимая крышку со своей банки.

В этот момент дверь открылась и появилась фигуристая девица с накрашенными светлыми волосами, в цветастом платье, открывавшем длинные загорелые ноги. Она тащила продуктовую сумку; остановившись в дверях, девица оглядела меня.

— Милаш, это Мартин. Мартин, познакомься с Салли.

— Привет. Рад вас видеть.

— Привет, — ответила она без большого энтузиазма, шмякнула сумку на стол, при этом грудь ее чуть не выскочила из платья (лифчика на ней не было).

— Мартин из Англии. Как начнет разговаривать — сразу поймешь. Хочешь пива, милаш?

— Нет, лучше коку.

Эдди подошел к холодильнику.

— Мартин хочет взять «олдс».

— Зачем? — спросила она.

— Зачем? Чтобы ездить, конечно. — Он подмигнул мне.

На лице ее ничего не отразилось. Она перестала сверлить меня глазами, сбросила шлепанцы и залезла в одно из кресел, продемонстрировав свои бесконечные ноги в интересной перспективе.

— Я на днях найду местечко получше.

— И на каких же днях? — спросила Салли. Она открыла банку коки, которая брызнула ей на шею и стала стекать в декольте, но девица словно этого не заметила. — Может, завтра?

— Может, и завтра, кто знает, милаш! Может, все скоро изменится, у меня есть планы. Мартин, оставайся, перекусим. Ты что купила, милаш?

— На троих не хватит.

Я быстро встал.

— Не беспокойтесь, мне пора ехать.

— Куда думаешь податься? Поезжай-ка в Седону — отличное место!

— Седона — фигня, — бросила Салли. — Мексика — вот где здорово.

— Что ты понимаешь? Помолчала бы, милаш!

Атмосфера накалялась, и я понял, что пора уходить. Я попрощался с Салли, которая в ответ махнула мне банкой коки. Выйдя вместе со мной, Эдди сказал, словно оправдываясь:

— Она хорошая, не думай, что я под каблуком у бабы. Только она хочет надеть обручальное колечко, а мне снова тащиться в церковь что-то неохота.

Он закинул мою сумку в кузов и бросил мне ключи.

— Наверно, понадобится бензин — проверь, если куда-нибудь соберешься. В пустыне сухим недолго проедешь.

— Спасибо, проверю.

— Если хочешь в Седону, удобнее всего ехать по 17-му междуштатному на север. Не слушай ее, там правда красиво.

— Да, кто-то мне говорил. — На всякий случай я решил проявить осторожность. Совсем не обязательно всем знать мой маршрут. — Еще раз спасибо за помощь.

— Порядок. Давай, развлекайся. Вернешься — может, посидим вечерком. У Салли есть подружка, пойдем вчетвером, отведаешь настоящей западной кухни.

— Отличный вариант. — Я поймал себя на том, что перенял его манеру говорить.

В Седону я не поехал, а, заполнив баки и купив карту, кратчайшим путем направился в Кэрфри — через город до пересечения Кэмелбэк-стрит со Скотсдейл-роуд. Гора Кэмелбэк, высившаяся позади огромного торгового центра, доминировала в городском пейзаже и служила ориентиром. Я миновал бегунов, потевших на своем утомительном пути к американской мечте. За гигантской олеандровой живой изгородью вдоль главного шоссе шло новое строительство. Вдоль тротуаров росли апельсиновые и грейпфрутовые деревья с выкрашенными белой краской стволами; реклам почему-то не было. Я пересек дорогу под названием Сандерберд, и теперь дома попадались реже. Подрагивая крыльями в горячем воздухе, как комары, маленькие частные самолеты шли на посадку к аэродрому Скотсдейл. Вентилятор в кабине «олдса» задевал обо что-то своими металлическими лопастями, и я включил радио, чтобы заглушить дребезжание. Успокаивающий масленый голос диск-жокея сообщил, что я слушаю «Кей-лайт» — станцию, которая обещает помочь благополучно добраться до дому под легкий рок. Дорога казалась бесконечной, она тянулась прямой линией до самого горного хребта, едва видневшегося на горизонте. Теперь по обе стороны пошла кустарниковая пустыня, где то и дело встречались нацеленные в лазурное небо гигантские «сагаурос». Почему-то они напоминали мне жест, которым в Италии останавливают водителей. Частые указатели запрещали стрельбу и езду вне дороги. Я проехал несколько придорожных лавчонок, где продавали отполированные бычьи черепа, вырезанные из железа фигурки койотов и индейские украшения, изготовленные, вероятно, таинственным племенем «тайваньских навахо». Дальше — игрушечный ковбойский городок. Потом дорога сузилась до двух полос и на протяжении восьми миль отчаянно горбатилась. Не считая нескольких саманных домиков, местность была пустынна. Названия дорог должны были вызывать у такой деревенщины, как я, воспоминания о Диком Западе: Лоун-Маунтин, Невер-Майнд-Трейл, Слипи-Холлоу, Лонг-Райфл. Когда я подъезжал к Кэрфри, дорога снова пошла под уклон, а впереди появилась грозная груда валунов, готовая вот-вот обрушиться. Из скал поднимался большой крест; подъехав ближе, я увидел, что он установлен на футуристической церкви, укрывшейся в скалах. У Кэрфри не оказалось ни начала, ни конца. На дороге не было ни души, и я подумал, что, наверно, состоятельные обитатели, кичащиеся своими миллионами долларов, образцовыми домами и устоявшимся бытом, гоняют мячи для гольфа на собственных шикарных участках.

Сбросив скорость до требуемого предела, я вдруг осознал, что загнавший меня сюда порыв иссяк. Я не имел представления, где искать Софи и что делать, если я и в самом деле ее найду. Совершенно незнакомый пейзаж, полная тишина вокруг и отсутствие признаков жизни лишь усиливали мое беспокойство. Я приехал без всякого плана, а он был просто необходим, если учесть все, что со мной случилось раньше. Чего ради понесло меня в неизведанную страну? Дурацкий дон-кихотский выезд в поисках утраченной любви? Неужели я надеялся в одиночку что-то изменить? Я съехал на мягкую песчаную обочину и попытался привести в порядок свои мысли. От яркого света гигантские валуны выглядели еще более зловещими. В моем теперешнем состоянии мне казалось, что они вот-вот сорвутся со своего ненадежного постамента, покатятся вниз и раздавят меня, разрешив раз и навсегда мои идиотские проблемы.

Выкурив подряд две сигареты, я решил, что прежде всего надо найти ночлег, следуя нехитрому правилу, что утра вечера мудренее. Кейв-Крик казался игрушечным городком-призраком. На главной улице разместилось множество приземистых деревянных строений в стиле вестернов fin de siecle. Первый встретившийся мне магазин носил символическое название «Городская свалка», рядом с ним было множество закусочных и кафе с экзотическими названиями типа «Рогатая жаба», «Буффало-чипсы» или «Эль Энканто». Я проехал всю улицу, развернулся и поехал обратно, обнаружив только одну гостиницу — «Тамблвид-отель», большая вывеска предлагала телефоны, кабельное ТВ и какие-то непонятные «казитас». Входом в отель служила простая дверь в стене, но хозяин встретил меня приветливо, а комната, в которую меня проводили, была чистой и светлой. Я с наслаждением принял душ и решил подышать свежим воздухом. Темнело, и на склонах Черной горы зажглись огоньки.

На парковочной площадке перед «Рогатой жабой» стояло два-три десятка машин, и я решил туда зайти: всегда питайся там, где питаются местные. Внутри было многолюдно, дымно и шумно. Стояли бесхитростные струганые столы, на стене висели ковбойские принадлежности. Меню было довольно скромным. Я заказал фирменное блюдо — цыпленка, не подозревая, что получу целую курицу и гору жареного картофеля — порции в «Рогатой жабе» были что надо. Я не смог всего съесть, и пожилая официантка стала мне выговаривать:

— Почему же вы оставили? Может, возьмете с собой? Дать вам собачий пакетик?

— У меня нет собаки, — отрезал я.

Вернувшись в номер, я чувствовал, что не усну, потому что объелся, и стал переключать телевизионные каналы, пока не наткнулся на вечерний религиозный марафон. Один из проповедников вопрошал свою паству: «Что сказал Иисус про пену морскую?» — и слушатели углубились в свои Евангелия. На экране то и дело появлялась какая-то ненормальная старуха с горящими глазами, облаченная в бальное платье времен Гражданской войны, которая сидела на диванчике в студии, обставленной в стиле Людовика Пятнадцатого. По тому, как она пищала «Аллилуйя» голосом маленькой девочки, можно было подумать, что Иисус ее уже спас. Кроме спасения, Господь ниспослал ей кружевной воротник толщиной примерно четыре дюйма и шиньон Марии Антуанетты, похоже, сделанный из пены морской, откуда и возник вопрос к пастве. Восхитительным был также коммерческий уклон проповедника. В промежутках между повторяющимися призывами подчинить свою волю Всемогущему он также просил их сдать свои кровные баксы, чтобы поддержать миссию. «Вознесите молитвы и опустите внутрь крупный банкнот! Аминь». Потом он исполнил старую песенку футболистов: «Иисус ведет нас осторожно к воротам Царства Своего». На публику это произвело заметное впечатление. Приятно было сознавать, что я на земле индейцев, где белые знахари все еще «накалывают» туземцев.