Сейчас мне трудно объяснить причину, по которой я установил контакт с Лунным Жрецом. Я уже рассказывал о моей способности вступать в отношения с невидимой реальностью, существующей вне ее внешних проявлений; ее отношение к последним равноценно отношению личности человека к его телу. Я уже говорил о появившейся у меня способности возрождать картины жизни прошлого. Я не имею в виду метафизическое понимание этого — я просто знаю, что эти ощущения я никогда не испытывал ранее и что они окажут длительное воздействие на мою жизнь. Я сужу о них именно по их влиянию, а не по-философски выдвигаемым аргументам «за и против». Вполне готов признать, что они — суть результат работы подсознания, ибо совсем не подчиняются никаким правилам обыкновенного разумного сознания. Точно так же я соглашусь с тем, что они подобны составляющим компонентам сна — ибо по природе своей они гораздо ближе к миру сна, чем к миру действий. Но, определив их согласно сказанному выше, разве не низводим мы их в итоге до уровня отрицательных качеств? Разве не правда, что мы все еще не в состоянии определить: что именно подразумеваем мы под сном и под сознанием? Сам я не готов (во всяком случае, на страницах этой книги) сформулировать, что я понимаю под этим, — я просто не знаю ответов на эти вопросы, ибо для меня эти видения являются скорее указатели, чем этикетками: если я удовлетворен тем, что мне завернули душу в оберточную бумагу, да еще перевязали пакет лентой, тогда я цепляю на него этикетку — но не наоборот. До достижения этого, по моему мнению, указатели являются более безопасными, менее способствующими тому, что кто-нибудь совершит глупость, — ведь они указывают направление (что, безусловно, помогает), но не устанавливают границ (бесполезное и жалкое мероприятие при нашем теперешнем уровне знаний).

Поэтому я ограничусь лишь описанием, оставив классификацию на усмотрение любителей этого занятия. Неподалеку от нас жила старая дама, которая в течение многих лет на все вопросы о ее сыне отвечала, что он находится в бристольском лазарете. Наконец у горожан возникли подозрения, и ее спросили: в какой именно палате он находится; открывшиеся факты засвидетельствовали, что ее сын не лежал ни в какой палате, но находился в анатомическом музее. Так что я могу служить как минимум экспонатом, если не наставником, обучая скорее на собственном примере, чем с помощью лекций.

В свое время я видел много вдохновляющих картин — все они хороши с точки зрения изображения облаков и складок одежды; но стоит художнику обратиться к пропорциям тела и лицу, как моментально всем надеждам на появление вдохновения приходит конец. Зная это, я пытался изображать свои фигуры на картинах весьма неясно, ибо, что не говори, душа художника-любителя не в состоянии преодолеть его руку. Посему черты Лунного Жреца лишь неясно проступали, так что дорисовывать полную картину приходилось воображению. Я не представил жреца изображенным — я вызвал его. Вообще-то, в искусстве существует целая теория по этому поводу, хотя сейчас это к делу не относится. Постороннему глазу были видны лишь цветовые пятна, ибо непосвященный зритель не обладал знаниями нарисовавшего картину. Человек, не знавший ничего, видел ничто. Посвященный же наблюдал очень многое. Не мне судить о собственных картинах — для этого есть заинтересованные компетентные судьи, так что оставим это для них. Старый Уиттлз выразил сожаление, что я не закончил свои картины. Викарий сказал, что они греховны. Сестра заявила, что, с ее точки зрения, это все ерунда. Скотти, по его словам, отказался бы повесить у себя хотя бы одну из них, даже если бы ему за это заплатили. Мой приятель с Бонд Стрит сообщил, что мне необходимо профессионально заняться живописью; но живопись — слишком трудное занятие, чтобы это устраивало меня, да и к тому же партнера в это дело не возьмешь.

Что бы ни говорили о моих картинах — а они всегда вызывали жаркие споры, — писать их стало для меня неким самообразованием.

Важным было не то, что относилось к эстетике дела, но то, что получалось в результате. Посредством этих картин в мою жизнь вошел Лунный Жрец. Это был очень необычный человек — даже более необычный, чем Морган Ле Фэй, хотя, видит Бог, она была более чем странной женщиной. Как бы странно это ни звучало, но к неясной фигуре, проступившей в написанной мною картине, я имел те же чувства, что и к любой динамической личности. Я встречал не так много подобных людей в своей жизни, так как Дикфорд не изобилует ими, а те, кто появляется в нем случайно, быстро спиваются, и править их жизнью начинает дьявол. Я встречал одного или двух адвокатов, отвечавших именно таким требованиям; некоторые старые судьи также были весьма сильны в свое время, но сейчас, садясь в свое кресло, они уже никак не могли похвастаться былой прытью. Мой приятель с Бонд Стрит также был личностью — в своем роде, конечно. И мою сестру можно было назвать личностью в своем роде (остается правда вопрос, что в ее случае подразумевать под словом «род»). Вот, пожалуй, и все. Все остальные, не входившие в указанный мной список, не видели дальше своего носа.

О личностях я сужу не столько по тому, что они говорят, и даже не потому, что делают, — скорее, по тому, как они влияют на других. Ведь человек может буквально перевернуть мир — в случае, если он получил хорошую поддержку на жизненном старте, или если он обладает качеством, необходимым в данный момент, — но он не обязательно при этом будет личностью в моем понимании этого слова. Личность заставляет вас реагировать тем или иным образом, причем реакция эта совсем не обязательно будет приятной (вряд ли вы найдете что-нибудь более неприятное в жизни, чем моя сестра); я тоже нередко вызываю изрядное неприятие — в особенности, среди местных жителей, — ибо я всегда иду своей дорогой, не обращая внимания ни на кого, а в провинциальном городе этого не переносят. Личность стимулирует вас, хотя и является, согласно моему определению, нематериальной субстанцией, теряете ли вы душу, или наоборот спасаете.

Личность Лунного Жреца была четко выражена, так что, если он являлся продуктом моего подсознания, то я мог бы этим гордиться. Нередко я задумывался, кем был он на самом деле и не являлся ли моим самообманом или свидетельством моего психического нездоровья; но каждый раз, встречая его, я заново осознавал безо всяких сомнений, кем он был, и Жрец оставил свою печать на мне.

Вначале я считал, что это был верховный жрец — тот самый, который пришел в крайнее негодование от моей наглости во время моего жертвоприношения; я был напуган, так как был почти уверен, что недруг просто выследил меня. Затем у меня появилось ощущение, что я ошибался, и что Жрец был кем-то гораздо большим, чем тот жрец. Мне казалось, что именно он был жрецом, стоявшим позади Морган Ле Фэй, что именно он заставил ее покинуть Атлантиду, как только его знания предсказали ему грядущую катастрофу.

Я видел это настолько отчетливо, как будто это была живо запечатленная в моей памяти картина: священный город, построенный у подножья горы, бывшей некогда вулканом, подобно Помпеям или Геркулануму. Я видел сложенную из наносных пород широкую равнину, уходившую в направлении далекой горной гряды — равнину эту, подобно окружавшим Дикфорд болотам и холмам, обнажило отступившее море. У самой границы между сушей и морем возвышался гигантский конус горы, напоминавшей Белл Ноул. Вершина горы была плоской, а не пирамидальной, ибо этот бывший вулкан, как и его собратья, потерял свою вершину после взрыва, явившегося следствием катаклизма. Там, на плоской макушке горы, возвышались белые строения священного клана: величавый храм Солнца, чей внутренний двор был в шахматном порядке выложен белыми плитками мрамора и черными — базальта; два его пилона были двойными солнечными часами с циферблатом размером с двор храма. Одна из стрелок указывала время по Солнцу, тогда как другая — по Луне; вычисления производились на основании того, каким образом две тени пересекали циферблат. Как рассказала Морган, этот храм был прототипом Храма царя Соломона, как, впрочем, и всех храмов, посвященных Тайне.

Вокруг храма располагались здания с портиками и колоннадами; их крыши были остроконечными, ибо жители Атлантиды хотя и обладали большими познаниями, знали о секрете арки не более древних египтян. Это были здания, принадлежавшие жрецам и писцам, служившим при храме. Рядом с ними находился Дворец Девственниц; он имел внутренний двор, но ни одно окно дворца не выходило наружу. В нем выросла Морган Ле Фэй.

Внутри находились связанные между собой проходами дворики-патио, окруженные комнатами и колоннадами. Были там и врытые в землю бассейны из цельного куска скалы, в которых росли священные лилии. Спуститься к лилиям можно было по высеченным ступенькам. Над бассейнами плотно смыкались кроны древних, похожих на тутовник, деревьев; их изогнутые стволы выделяли пахучую смолу, которую затем в качестве благовония жгли в храмах. Юные жрицы сидели в тени деревьев; в руках у них были веретена и прялки — предметы более старинные, чем само колесо. Думаю, что в Атлантиде колесо было известно не более арки.

Подземный ход из Дворца Девственниц вел в храм: старые жрецы, в которых давно угасло пламя страсти, присматривали за тем, как опытные женщины занимались воспитанием юных жриц. По этому подземному ходу жриц приводили в храм, когда это было необходимо. Они никогда не поднимали глаз на окружающий мир, не встречались взглядом ни с одним непосвященным; по этому же ходу, завершив требовавшуюся от них работу, они возвращались обратно во дворец, иногда уже не являясь девственницами.

За храмом начиналась проложенная по застывшей лаве тропинка, которая вела к самому нутру древнего вулкана: именно там, в потайной пещере, непрерывно горел огненный факел, поднимавшийся из тела горы. Он возвещал имевшим глаза, что гора не была мертвой, но просто дремала. Этот огонь, зажженный самою Землею, служил для них символом веры, ибо любой огонь имеет одну природу, хотя и подразделяется на три типа — вулканический, солнечный и земной. Именно этот огонь своим сильным мерцанием предупредил тогда еще юного Лунного Жреца о грядущей катастрофе.

После этого Лунный Жрец стал другим, отличаясь от остальных огнепоклонников, хотя в юности его воспитывали наравне с другими. Он видел, что религия переживала тяжелые, злые времена. И тогда, как разумный человек, он сумел вернуться назад — к более древней и чистой религии — к истокам реки, начинавшейся чистым ключом; и он славил Великую Мать в ее проявлениях Луны и моря. В этом он был благоразумен — ведь в Ней спрятаны секреты человеческой жизни, хотя Отец Всего держит ключи от духа.

Сначала он отправился искать землю, где можно было бы жить, не испытывая влияния упадка гибнущей расы, — на одном из кораблей, перевозивших олово с Морских Островов, он отправился к дальним рынкам, действовавшим по канонам торговли, установленным еще морскими богами. Это были странные рынки, куда свозилась всякая всячина: голубые и пурпурные краски, лечебные травы и серебро.

Когда же пришло время и факел предупредил о надвигавшейся беде своим мерцанием, старый Жрец Солнца, опасаясь не вынести далекого путешествия, но зная, что ожидало его здесь, приготовился погибнуть вместе со своим храмом. Он передал юноше секретные свитки и священные символы веры. После этого однажды ночью они отправились подземным ходом во Дворец Девственниц и осмотрели всех девушек, спавших под лунным светом, и выбрали ту, которая должна была послужить их цели, и разбудили ее, и увели с собой, завернутую в темное покрывало, пока другие спали.

И посмотрела она в первый и последний раз на залитую лунным светом равнину, где метатели копий и дротиков упражнялись в своем искусстве и где всадники объезжали лошадей, и спустилась на берег по серпантину дороги для торжественных процессий. Задувший на рассвете ветер наполнил паруса их корабля, и они быстро покинули остров. День и ночь, и снова день не переставая трудились гребцы, пока корабль не достиг торгового пути. А на третье утро, на самом рассвете, три громадных волны взметнули корабль к небесам, и содрогнулось морское дно, и в лучах поднявшегося солнца они увидели темное облако дыма и гари — все, что осталось от Погибшей Атлантиды.

И тогда Лунный Жрец, путешествуя мимо «трижды проклятых Бермуд», мимо Азорских островов, привез наконец юную деву, которая должна была стать его Жрицей, в подготовленное им место на Святом острове, что за Островом друидов, неподалеку от Острова святых — Ирландии. Там он оставил ее на попечение опытных наставниц, дабы воспитывали они ее в условиях жестокой дисциплины жреческого сана; сам же он отправился обследовать необжитые земли, и люди звали его Мерлином.

И пришло время, и послали за нею, и привезли юную жрицу, выросшую и обученную, к жрецам, основавшим свою Школу Жрецов на холме Белл Ноул. И тут случилось то, о чем я уже повествовал: напрасным было жертвоприношение, и поднялось море, и поглотило землю. Прилив поднялся по всем каналам болот, и смыло луга и поля обратно в море, и те, кто сеял и пахал, вновь стали рыболовами и охотниками; люди жили в убогих хижинах, построенных на сваях в местах, доселе знавших каменные форты и построенные из дерева дворцы. А Морган Ле Фэй — Жрица Моря и наполовину сестра короля Артура — сидела в своем дворце на равнине острова Авалон и глядела в волшебный колодец, наблюдая развитие событий.

И увидела она, что ее брат-король был предан неверной женою; и что умного Мерлина околдовала юная ведьма Вивьен; и видела она зло, которое поселяется в землях и душах людей, когда некому больше присматривать за угасающим священным костром.