Около восьми утра ко мне в комнату вошла миссис Трет. По ее глазам я заметил, что она плакала, но ничего не заподозрил. Она сказала мне, что Морган предложила мне вернуться домой и пообещала написать мне туда. Мне ничего не оставалось, как только уехать. Миссис Трет подала мне завтрак, я сел в свою машину и покинул форт. Уезжая, я заметил, что маленькой черной спортивной машины Морган в гараже не было.

Проезжая головокружительный поворот на вершине холма, водитель обычно не отрывает глаз от дороги; я же рискнул проделать это, желая поглядеть на пещеру, в которой проводил свое бдение. С испугом я увидел, что громадная часть скалы обвалилась, оставив белый шрам на серой выветрившейся поверхности камня. Я знал, что Морган произвела там взрыв, и что теперь вход в пещеру был закрыт навсегда. Однако никаких подозрений в моей душе все еще не было.

Когда я проезжал мимо фермы, оттуда вышел сам Третоуэн и настоял на том, чтобы торжественно пожать мою руку. Поскольку до Рождества оставалось несколько дней, я подумал, что он надеется на подарок.

Потом я отправился домой. Все были удивлены моим скорым возвращением, однако очень обрадовались мне, ибо Скотти свалился с гриппом. Мне пришлось сесть за его стол в конторе, чтобы разобраться с утренней почтой, и его секретарша, неоднократно и испуганно извиняясь, подала мне письмо, вскрытое по ошибке, так как на нем не было пометки «лично». Письмо было от Морган.

«Когда Вы получите это письмо, — писала она, — меня уже не будет. Не спрашивайте, где я, — все равно, Вам меня больше не увидеть. Вам придется привыкнуть к этой мысли. Мне очень жаль, что так получилось, ибо Вы были очень приятны мне. Работа, которую мне было необходимо выполнить, завершена; хочу вам заметить, что без Вашей помощи я бы с ней не справилась.

Я пошла на очень большой риск с Вами, Уилфрид, — но если я сделала все правильно, Вам это не повредит. Я договорилась о том, чтобы мое ожерелье из звездчатых сапфиров было вручено Вашей невесте в качестве свадебного подарка, если Вы надумаете жениться.

Все мое имущество находится теперь под доверительным управлением. Доверителей двое — Вы и Третоуэн. Вы увидите: это очень прямой человек, достойный абсолютного доверия. По моей смерти имущество будет разделено между Вами поровну. До того времени, поскольку у Вас есть законная возможность предполагать мою кончину, Вам придется платить налог с дохода от моей собственности моему банку; одну десятую часть от моих доходов Вы можете оставлять себе. Ферму я отписала Третоуэнам, а форт — Национальной трастовой компании. Все мои рукописи и книги принадлежат Вам согласно дарственному акту (документы находятся в ящиках на ферме).

Уилфрид, друг мой! У нас с Вами получилась совершенно замечательная дружба; никогда ранее я не встречалась с мужчиной, который бы столь искренне относился ко мне. Не думайте, что я легкомысленно бросаюсь словом «друг»; но Вы, безусловно, заслужили право называться таковым.

Я не смогла вручить себя Вам — это было не в моей власти. Вспомните древнюю Атлантиду и то, как там воспитывали.

До свидания (уже по другую сторону Врат Смерти)».

Равнодушный к количеству работы, ожидавшей меня в офисе, я немедленно сел в автомобиль и направился прямо в форт.

Вернее было сказать, что я собрался немедленно отправиться в форт. Выезжая из города, я заметил, что небо выглядит несколько странно; стоило лишь мне пересечь мост и углубиться в болота, как тут же все заволокла снежная пелена. Снег совершенно запорошил лобовое стекло, и я оказался в белой круговерти до того, как успел понять, что со мной произошло.

Двигаясь по гребню десятифутовой дамбы, я едва мог разглядеть пробку на радиаторе машины. К счастью, по обе стороны дороги были травянистые брустверы, так что, заслышав шуршание шин по траве, я тут же выравнивал машину. Семейство Третов, казалось, абсолютно не удивилось моему возвращению. Я настаивал, чтобы Трет сейчас же отправился со мной в форт, и обругал его на чем свет стоит, услышав решительный отказ; наконец, миссис Трет, накинув фартук на голову, затащила меня с улицы на кухню и заставила сидеть у огня, пока я не остыл.

Они рассказали мне, что происшедшее для них было не меньшим ударом, чем для меня. Морган всегда говорила, что, когда придет время, она уйдет именно таким образом, но они и не подозревали о том, что время уже подошло, пока однажды утром не обнаружили записку на кухонном столе. Я спросил Третоуэна, как он считает: бросилась ли она с утеса или замуровала себя в пещере. Третоуэн заявил, что не имеет ни малейшего представления. Я хотел, чтобы он взобрался на холм и посмотрел, не видно ли на скальной тропинке электрической батареи и проводов, но Трет ответил, что их там совершенно точно нет: ведь если бы Морган подорвала заряд изнутри, то они остались бы с нею; если же она проделала это снаружи, то ей ничего не мешало извлечь провода из-под обломков и забрать с собой. Так что вряд ли мы поступили бы мудро, взбираясь по скалистой тропе и рискуя собственной жизнью под этим сумасшедшим ветром. Если бы Морган находилась в пещере, то она вряд ли осталась бы живой; более того, тщательность произведенных ею приготовлений говорит о ее нежелании, чтобы кто-нибудь ее беспокоил или интересовался ее уходом; со своей же стороны Третоуэн собирался с уважением отнестись к воле пропавшей, надеясь на то, что я отвечу тем же.

Неожиданно я оживился, вспомнив, что машины Морган не было в гараже. Я спросил их: не слышали ли они, чтобы ночью из форта выезжал какой-то автомобиль? Но они не думали, что Морган куда-то уехала. Машину убрали несколькими днями ранее. Как явствовало из ее записки, она это сделала для того, чтобы предупредить любые возможные расспросы в дальнейшем. Она также оставила им вторую записку на случай, если у кого-нибудь возникнут подозрения в отношении Третов; в записке говорилось, что ей пришлось уехать раньше положенного, а письма она просила отсылать на адрес ее лондонской квартиры. Я спросил Третоуэна, когда он видел ее машину в последний раз, и он признал, что не видел ее всю последнюю неделю — просто ему не случалось тогда заходить в гараж. Я также спросил его — ведь обыкновенно он спал в задней части дома — мог ли он услышать, как Морган проезжала мимо с выключенным двигателем, воспользовавшись тем, что в этом месте дорога шла под уклон; кроме того, не осматривал ли он дорогу в поисках следов от колес ее машины перед началом снегопада? На оба эти вопроса он лишь покачал головой.

— В любом случае, она уже мертва для Вас, сэр, — сказал он. — Лучше оставить все как есть.

— Почему вы так уверены в этом? — спросил я.

— Потому что это именно то, чего мы ожидали. Она поступила так, как и намеревалась. Мы с моей старухой были еще молодыми, когда пришли к ней на службу; теперь мы старики — мы, но не она. Она всегда рассказывала нам, что поступит именно так — лишь только закончит работу, которую ей необходимо сделать. Поверьте моему слову, сэр: лучше оставить все как есть, ведь если она жива, то никогда не простит нам наше вмешательство.

Я спросил, а что если она лежит раненая в пещере; но старик лишь вновь покачал головой.

— Не-а, — проговорил он. — Этот заряд устанавливал для нее я, а я — старый горнорабочий. Она не лежит там раненая. Если она и там, то наверняка погребена. Но мне лично кажется, что скорее всего она бросилась с утеса — ведь она так любила море.

— Или, может быть, решила всех нас провести и уехала куда-нибудь на своем автомобиле, — добавил я.

— На Вашем месте, сэр, я бы оставил все как есть, — подытожил Трет.

Поколебавшись некоторое время, я развернулся и поехал обратно в Дикфорд. Если Морган была жива и не желала более иметь ничего общего со мной, то она была для меня все равно что мертвая. И все-таки меня не покидало чувство, что ее уже нет в живых. Я всегда боялся, что она не вернется, когда видел, что она направляется к утесу. С другой стороны: кто тогда подорвал заряд? И к чему эти странные финансовые соглашения о поручительстве? Нам с Третоуэном никогда не приходилось раньше отчитываться о финансовых результатах управления имуществом, так что умерла ли Морган сегодня ночью или продолжала идти по жизни, смущая мужчин своей красотой и таинственной силой, — нам было все равно. Потеряв Морган, я узнал о смерти многое. Меня всегда интересовало: почему людям так важно установить, что дорогой им человек выжил, — ведь если близкий вам человек все равно не может вернуться к вам, то что вам до того, выжил он или нет? Со своей стороны, я скорей бы понял вопросы «где?» и «когда?» в отношении души, веками переживающей собственную эволюцию. «Вот, поднимаемся мы на рассвете времени из серых, туманных вод морских; а на закате мы погружаемся в западный океан, и жизни человека нанизаны, подобно жемчугу, на нить его духа». Эти слова Лунного Жреца не покидали мой ум, пока я ехал через болота. Снегопад на некоторое время уменьшился, хотя было видно, что скоро метель закружит с новой силой; завывавший ветер изо всех сил пытался столкнуть автомобиль с дамбы. Мне случалось совершать опасные вояжи, но никогда я еще не ездил вот так, перед самым наступлением вечерних сумерек и в окружении заметенных снегом блеклых соленых болот. Я чувствовал себя слишком измотанным, чтобы серьезно задумываться о чем-нибудь. Я не мог поверить, что Морган больше нет, хотя что-то вызывало во мне уверенность в том, что мне не встретить ее среди живых, так что голова моя просто шла кругом, и я даже не помню, как мне удалось закончить эту поездку живым и невредимым.

Не знаю, как много прочла секретарша Скотти, прежде чем поняла, что письмо не относится к разряду деловых, но она выглядела весьма удивленной, увидев, что я вернулся так скоро. Она принесла мне большую чашку крепкого чая, которую я принял с благодарностью. Кроме того, я обнаружил, что она по собственной инициативе разобралась с корреспонденцией, подготовив мне на подпись все необходимые письма, — это было просто замечательно, ибо в тот момент меня не хватило бы на что-нибудь большее.

До сих пор изумляюсь: как это астма пощадила меня в тот момент — думаю, что я избежал приступа по причине того, что находился в каком-то оцепеневшем состоянии. Увидеться со Скотти мне не позволили вследствие опасности заражения, но до меня дошли слухи, что он был очень плох. Хвала Всевышнему, что квартальный отчет был готов еще на прошлой неделе, и перед праздниками у нас было пару дней передышки.

В сочельник я поехал на ферму к Третоуэнам, отвозя им праздничную индейку. Ехать было чертовски трудно и я проклинал себя за то, что решился на это, — ведь всю дорогу мне приходилось напоминать себе, что нет повода заезжать в форт, ведь Морган там я все равно не увижу. Все-таки прав был Овидий, утверждавший, что лучшее средство от любви заключается в бегстве. Но индейка уже была обещана, и Третоуэнам грозило провалить весь рождественский ужин, если бы я не выполнил обещание.

Когда я подъехал к ферме, Трет вышел встречать меня; он спросил, не подвезу ли я его к форту — ведь последний теперь пустовал и Третоуэн волновался о том, как там обстояли дела. Он знал не хуже меня, что передняя стена была частично разрушена и что Морган отказалась что-либо ремонтировать. Хотя Трет и не говорил этого, но я видел, что ему очень не хотелось бы ехать туда одному.

Думаю, что проезжая давно знакомой дорогой, мы думали об одном и том же. Нашла ли Морган свое последнее пристанище в пещере или сделала последний шаг со скалы, упав в море? И даже если последнее предположение было верным, — значило ли это, что сейчас над ее необыкновенной красотой усердно трудилась треска и морские угри, или же она отправилась жить вечно в покои Морских Богов, куда, согласно поверью, попадали все жрицы?

И вообще, в этом деле оставалось немало вопросов, требовавших ответа, — впрочем, как в любом деле, в котором был замешан я. Может быть, Морган все время лгала, напоследок обведя Третов вокруг пальца и ускользнув на своей машине? А если так, то каковы были ее мотивы? А может, она искренне заблуждалась, добровольно приняв смерть? Или же ее вера была искренней, и последнее в ее жизни событие было лишь успешным завершением дела всей ее жизни? Думаю, что каждому под силу выбрать объяснение по собственному вкусу, ибо если даже каждая из теорий ничего не объясняет в отношении самой Морган — она говорит чертовски много сама по себе.

Добравшись до опасного поворота на вершине холма, мы заметили, что пирамиды и пилон опять были разрушены. В конце концов, они держались лишь силою собственного веса, а на вершине холма всегда дул ужасно сильный ветер. Со стороны суши форт выглядел нормально, но когда мы подъехали к главным воротам, мы не смогли их открыть. Мы поняли, что некий предмет подпирал ворота с внутренней стороны. Трет совершил умопомрачительный обходной маневр по скалистому краю утеса, и вскоре я уже слышал, как он загремел засовом с той стороны ворот. Через несколько минут ему удалось открыть их настолько, чтобы я мог пробраться внутрь. Тут я увидел, что случилось.

Как я и предсказывал, торцовая стена развалилась в результате того, что ее разрушенное основание так и не дождалось ремонта; волны прибоя довершили начатое во время шторма. Внутренний дворик был по колено завален принесенным волнами мусором и обрывками водорослей. Все мои работы по украшению орнаментом пропали, будто их никогда и не было, и форт приобрел первоначальный вид. Я пробрался в большую комнату, чтобы посмотреть на то, что осталось от моих рисунков. Зрелище было ужасным: штукатурка со стен осыпалась, потолок обвалился, а окна были выбиты; разломанная в куски мебель кучкой валялась в дальнем углу. На своем месте оставались лишь два моих дельфина — они все еще стояли у камина, безучастно наблюдая окружавший их разгром.

Поглядев друг на друга, мы с Третом, не говоря ни слова, поднялись в спальню Морган; открыв дверь, мы отшатнулись: пол в комнате провалился, одна из стен выпала наружу, а у наших ног плескалась голубая вода.

Я прошел на утес; Трет поджидал меня во внутреннем дворике. Море довольно сильно било в скалы после недавнего шторма; балюстрады больше не существовало, лишь отдельные пазы в скальной породе напоминали о том, что она когда-то была здесь. Я поднялся на кучку валунов — достаточно опасное удовольствие в отсутствие балюстрады — и подошел к самому краю утеса. Внизу бесновался прибой; он ревел и крушил камни, исходя пеной. Когда мои уши привыкли к этому грохоту, я смог различить высокие, пронзительные крики чаек над головой. Мне вспомнилась старая легенда о том, что души утонувших моряков превращались в морских птиц. Я подумал: а не было ли среди этих чаек Морган, превратившейся из женщины в вольную морскую птицу, которая никогда не обернется для меня прежней Морган Ле Фэй?

Подумал я и о бедном тельце, принесенном в жертву ради постройки храма луны: он встретил смерть с улыбкой на лице, как и подобает жертве, а его бедный старый отец с любовью отнесся даже к этой пародии на человечность.

Затем мне вспомнилась Морган — такой, как я видел ее в последний раз — растворявшейся в сиянии и тумане. И я обратился к морю и сказал ему, что оно может забрать и меня, если желает. Я выждал немного; однако ничего не произошло, и мне ничего не оставалось, как воротиться назад. Трет уже покинул внутренний дворик, и я постоял там минуту-другую, оглядываясь по сторонам. Все зияло пустотой, подобно ожидающему гробу.

Теперь я знал: Морган покинула этот мир после того, как ее эксперимент удался.

Подойдя к машине, я увидел Трета, укладывавшего в нее дельфинов.

— Уверен — ей бы понравилось, что вы их забираете с собой, — сообщил он. — Трастовой компании они все равно ни к чему.

Назад мы возвращались молча, никак не обсуждая увиденное, хотя, мне кажется, мы оба думали об одном и том же. Каким бы странным это не казалось, но поездка в форт успокоила нас. Мы приняли ситуацию такой, как она есть, более не находясь в самой ее середине, а наоборот, начиная укладывать ее в багаж прошлого. Я преподнес миссис Трет обещанную индейку, попил чаю и отправился домой.

Когда я проезжал в зимнем предвечерье над болотами, меня неожиданно ослепило видение, подобное тому, которое видел Павел по дороге в Дамаск, — я увидел Лунного Жреца, маячившего впереди на дороге. В плену собственных мыслей я промчался прямо сквозь место, на котором он появился. Я был слишком подавлен и поглощен своей скорбью о Морган, чтобы задумываться о значении этого явления.

Когда я въезжал в Дикфорд, церковные колокола звонили, возвещая о начале праздничной службы. В нашей приходской церкви колокола просто замечательные — лучше их только колокола собора. Остановившись в небольшой аллее позади северного портала церкви, я вышел послушать орган, исполнявший рождественские гимны. Сам не знаю почему, но мысленно я вновь возвратился к моему ночному бдению в пещере, когда я слышал рев отелившейся коровы где-то на болотах и думал о том, что это была сама Хатор. Я вспомнил и о странной маленькой статуэтке, виденной мною: она изображала Изиду, кормящую грудью Гора. Вспомнились мне и Великие Глубины, в которых зарождалась жизнь, и то, что еще их называли Марой, Самой Горькой; и то, что Наша Владычица звалась Стелла Марис, то есть Звезда Моря; а еще подумал я о словах Лунного Жреца, гласивших, что все боги есть один Бог, и все богини — одна Богиня; и я подумал: «что бы это значило?». Это было все, что мне удавалось рассмотреть в течение некоторого времени на темной стороне луны. То, что касалось Морган и морской магии, закрылось для меня, как будто никогда и не существовало.

Затем я сел в машину и вновь поехал по улицам; увидев, что в нашем офисе все еще горит свет, я заглянул туда и обнаружил секретаршу Скотти, заканчивавшую уборку перед праздниками. Вспомнив, как это прелестное дитя с честью справлялось с навалившимися на нее трудностями, я вышел в ближайшую кондитерскую и купил ей рождественский подарок — коробку шоколадных конфет.

Обмениваясь стандартными любезностями с мамзелькой за стойкой, с нетерпением ожидавшей, когда ей подарят букетик омелы, я вспомнил об искусственном красителе для волос, которым пользовалась другая мадмуазель, ранее стоявшая за той же стойкой и послужившая причиной преждевременного падения моего школьного учителя; я задумался: сколько же сроку отпущено этим чарам из перекиси водорода, любит ли эту барышню ее дружок и, что более проблематично, любит ли еще его она? Затем я поспешно завел машину в гараж и, оставив там дельфинов в одиночку коротать рождественскую ночь (они были весьма тяжелы), поспешил с подарком прямо в офис. Там я торжественно поздравил зардевшуюся от смущения секретаршу, имя которой я так и не удосужился узнать. Затем я вернулся домой к Салли, которая бережно сложила на кровать то, что от меня осталось; а на следующее утро, как и положено в семьях добрых христиан, мы пожелали друг другу счастливого рождественского утра, устроив грандиозный скандал, ибо я не собирался подниматься на заутреню, по каковому поводу сестра неумолимо решила: раз я отказываюсь идти на утреннюю службу, то и поспать мне все равно не удастся.