Проснувшись на следующее утро, я все еще чувствовал себя совсем разбитым. Было около одиннадцати: я проспал слишком долго, так как Салли уже не будила меня, а миссис Лик благоразумно не показывалась. Я позвонил в офис справиться, как там идет работа. Один из клерков за стойкой ответил мне, что все в порядке. Когда я спросил, может ли подойти к телефону мисс Коук, он ответил, что она сейчас разговаривает с клиентом.

Кое-как одевшись, я поплелся в «Георг», чтобы перекусить. Я надеялся застать Молли в офисе, ибо она всегда уходила позже других; однако, добравшись туда, я обнаружил, что она ушла со всеми. Я собирался перекинуться с ней парой слов, чтобы узнать, в порядке ли она. Я понимал, что дома ей сейчас трудновато, и подумал, что если кто-нибудь согласился бы порешить ее семейку за пять фунтов стерлингов, то это было бы хорошее вложение денег. Была суббота, так что после ленча Молли не должно было быть в офисе; но я знал также, что Макли должен был уйти на местные собачьи бега, которые начинались ровно в три — он считался там признанным авторитетом. Поэтому я вернулся к себе в ожидании того, когда Макли точно уйдет из дому. Я пообещал себе зайти к ним, поговорить с Молли и ее матерью, объяснить, как я сожалею о случившемся и посмотреть: возможно ли мне будет сделать что-нибудь, дабы исправить создавшееся положение.

Вернувшись домой, я обнаружил, что положение вещей нисколько не изменилось с момента, как я выбрался из кровати сегодня утром; тогда я вернулся в офис, но нашел его пустым; огней внутри не было. Мне пришлось вновь идти в «Георг», где я пропустил рюмочку-другую, убивая время в баре в ожидании того, когда Макли уйдет смотреть своих собак. В таких городах, как наш, начало подобных мероприятий представляет определенные трудности — ведь Макли был не единственным, кто желал смотреть на собачьи бега.

Когда я понял, что настроение у меня поднялось, а теперешняя полоса жизни — не такая уж серая, я покинул бар; но тут обнаружилось, что принял я гораздо больше, чем предполагал. Не сказал бы, что мне не удавалось идти ровно, но, в любом случае, я бы не рискнул сесть за руль своего автомобиля. Поэтому я решился немного прогуляться — пока не разойдется по домам толпа с вечернего богослужения, — перед тем, как идти говорить с Молли и ее матерью. Не побрезговал я и старым средством, с успехом использовавшимся церковниками, — и купил пучок мяты. После этого меня занесло к искусственной блондинке в кондитерскую лавку — туда, где мой старый учитель столкнулся с перстом судьбы. Пробыв там некоторое время, я ушел, подергав напоследок обесцвеченные перекисью водорода кудри продавщицы и пообещав покатать ее на машине. Едва я вышел на свежий воздух, как меня тут же стошнило в ближайшую канаву. Проделав требовавшееся от меня со всей должной церемонностью, я решил, что во избежание худших неприятностей мне не стоит более бродить по городу. Я нашел в офисе ключ от дома, во дворе которого рос тот самый кедр, и решил, что вместо праздного шатания займусь инспекцией принадлежавшей мне собственности.

Вся мебель была вывезена, если не считать кое-какой мелочи, приобретенной мною во время распродажи, которая чувствовала себя весьма неуютно, стоя по углам комнаты рядом с местами, где ранее стояли ее собратья. В центральных комнатах первого этажа было еще немного утвари, которую я купил на различных аукционах; я свалил ее сюда на хранение, лелея смутную фантазию о превращении этого дома в подобие антикварного магазина в модном сейчас стиле жилого дома. Возможно, конечно, что на самом деле это объяснялось моей склонностью покупать все подряд, подобно сороке, падкой на блестящие предметы; хотя среди прочего было несколько весьма изящных вещиц, с которыми я ни за что не согласился бы расстаться. Окна изнутри были заклеены газетами, чтобы уберечь обои от солнца, и комнаты в полумраке казались сценой для традиционных карточных вечеров, обычно заканчивавшихся убийством, после чего комнаты закрывались на века из боязни встретить привидение.

Вдоволь насытившись созерцанием дома, я вышел в сад.

Ранний зимний закат окрашивал небо на западе в багровые цвета, а последние лучи солнца, низко стелясь над землей, сквозь полысевшие кроны деревьев освещали прямоугольный, закрытый стенами дворик, который во времена королевы Анны считался изящным и правильным. Тогда, в середине лета, я не сказал бы, что этот заросший сорной травой и прочей зеленью двор вдохновил меня; но теперь, стоя во всей своей зимней наготе, он являл мне свои жемчужины, скрытые тогда летней зеленью. У потрескавшейся кирпичной стены рос желтый жасмин, а разросшиеся кусты багульника наполняли своим ароматом весь сад; к моему изумлению, в саду цвели крошечные ирисы — розовато-лиловые, темно-синие, бархатно-черные цветы обворожительно смотрелись среди узких травянистых листьев изумрудного цвета. Насколько я знал, это были ближайшие родственники орхидей, родным домом которых, судя по их виду, должна была быть оранжерея; но, как видно, они не только успешно противостояли холоду январского дня, но даже умудрялись с пользой для себя ловить зимнее солнце. Я нарвал ирисов для Молли и ее матери, добавив к букетам по несколько веток багульника — полезное сочетание для дома Макли.

Затем я отправился к Молли. Открыв мне дверь, миссис Макли, как мне показалось, была весьма удивлена, и я подумал тогда, в какой интерпретации дошло до нее известие о случившемся. Я вручил ей букет, и она провела меня в находившуюся за лавкой кухню-столовую, прося прощения за то, что не может принять меня в гостиной, поскольку у нее не хватит сил подняться по лестнице. Я со своей стороны уверил ее, что тоже не силен в этом; пару минут мы обменивались симптомами своих болезней и наконец все уладили.

Я буквально взломал лед отношений, решительно перейдя в наступление в характерной для меня хитрой манере; заявив, что рад представившейся возможности поговорить с глазу на глаз, я сообщил ей, что хочу беседовать о Молли. Затем я спросил ее, знала ли она о том, что происходит? Она ответила, что да. Тогда я спросил ее, принимает ли она мои уверения в том, что Молли и я вели себя пристойно. Она сказала, что с этой точки зрения вполне удовлетворена, добавив, что оба мы поступили совершенно глупо и можем лишь благодарить самих себя за результаты этого.

— Молли я виню больше, чем вас, — сказала она, — так как вы были больны и, возможно, не ведали, что творите. Вместе с тем я предупреждала Молли, что с каждым разом она подвергается все большему риску, — но она меня не слушалась.

И тут я наконец уразумел, что Молли не попала в эту историю случайно, необдуманно, как это было со мной, — она сознательно взяла на себя весь риск, вместо того чтобы оставлять меня задыхаться; в противном случае я бы точно задохнулся, так как вследствие продолжавшейся эпидемии гриппа найти сиделку было практически невозможно. Я поведал миссис Макли об этом, но она никак не отреагировала на мои слова. В наступившей тишине я быстро принял решение.

— Итак, — после паузы начал я, — что думает об этом ваша дочь? Я уже говорил вашему мужу, что хочу жениться на ней, если она не против — но хочет ли она этого? До сих пор она никак не проявила своего отношения к этой истории.

— Молли просто не приняла всерьез ваших слов, мистер Максвелл; и она будет последней девушкой в мире, которой придет в голову требовать от вас исполнения обещанного, если вы сами не хотите этого.

— Так что, у нее нет собственного мнения? Как она устраивает свою жизнь? Как вы вообще намереваетесь жить дальше, после того, как я перевернул весь ваш мир?

— Видите ли, у меня рак, так что долго я не протяну. Тогда Молли станет бездомной. Она не сможет жить на те двадцать пять шиллингов в неделю, которые ей платит мистер Скотт.

— Господи! — вскричал я. — И это все, что мы ей платим? Но ведь на ней держится все дело!

— Конечно, она могла бы получить гораздо лучшее место, если бы хотела этого; тот же «Аргус» был готов платить ей три фунта в неделю, но она отказалась.

— Но почему?

Миссис Макли не ответила.

— Я действительно прослежу за тем, чтобы она получала достойное жалование, — заверил ее я. — Но ведь вчера она сказала, что собирается уезжать.

Миссис Макли продолжала хранить молчание.

— Ладно, миссис Макли, — сказал я, — я женюсь на ней, если она того хочет, но я не хочу думать о том, что я для нее — последний шанс, за который она уцепилась. Ей ничего не стоило найти что-нибудь получше, чем такой обломок кораблекрушения, как я, который годится ей в дядья. Неужели у нее на примете нет никого больше? У нас в офисе есть немало достойных парней, почитающих ее, как королеву.

— С тех пор как заканчивая школу вы подарили ей розового сахарного мышонка, все остальные перестали для нее существовать.

— Боже мой! — пробормотал я, не в силах прийти в себя от изумления, — и тут вошла Молли.

Мне показалось, что завидев меня, она была готова провалиться под землю.

Я посмотрел на миссис Макли, она — на меня; странное выражение ее глаз напомнило мне похожие взгляды, которые я замечал у людей, готовившихся перейти границу Великого Раздела: казалось, будто этот взгляд проникал в самую суть вещей, зная, что ценно в этом мире, что — нет. Подойдя к Молли, я взял ее за руку.

— Я пришел, чтобы послушать, что скажет ваша мать, Молли, — сказал я. Раньше я называл ее исключительно миссис Коук.

— Мне нечего сказать ему больше того, что я уже сказала. Вы двое должны решить все сами, — сказала миссис Макли. Затем она поднялась и вышла из комнаты своей медленной, ковыляющей походкой больного человека, а я остался наедине с Молли.

Расстегнув пальто, Молли присела на стул, только что оставленный ее матерью, и вопросительно взглянула на меня. Я почувствовал, что спасти нас могла только искренность. Не было никакого смысла бродить вокруг да около, даже если бы у меня была на самом деле отсутствующая способность заговаривать зубы.

Я спросил ее, сколько ей лет. Двадцать четыре — ответила она. Я сообщил ей, что мне тридцать шесть. Я рассказал ей также, что просто издевался над сестрой, говоря о расходах, и что вполне могу позволить себе жениться, если мне того захочется, — при условии, конечно, что каждый будет проявлять благоразумность.

— Но, — добавил я, — есть еще кое-что, что надлежало бы знать вам перед принятием решения, — и принялся рассказывать ей о Морган.

Я знал, что это будет трудным, — но я даже не представлял себе, насколько; в результате я совершенно запутался. В моем рассказе Морган выглядела едва ли не шлюхой, поскольку я пытался лишить повествование всяких рассуждений о сверхъестественности, боясь, что Молли этого просто не поймет. В процессе рассказа все вновь возвратилось ко мне; забыв о том, кто сидит передо мной, я вывалил на голову Молли целый ворох всевозможных фактов и сведений. Воспоминания безудержным потоком неслись из меня — словно прорвало плотину. Почувствовав в конце, что совершенно выдохся, я подумал, насколько глупой была моя идея рассказать об этом.

И тут Молли сделала то, что в свое время сделала Морган: подойдя ко мне, она села на подлокотник моего кресла и обхватила меня рукой.

— Я знаю, что вы любите ее, — сказала она, — но знаю также и то, что я нужна вам. Я выйду за вас замуж.

Тут в доме поднялся страшный кавардак: это Макли неожиданно вернулся домой, а его супруга пыталась предотвратить его появление в гостиной. Почувствовав знакомый мне приступ гнева, я вышел к нему и в совершенно непарламентских выражениях пояснил, что я о нем думаю. В ответ он встал в бойцовскую стойку и предложил мне попробовать ударить его.

— Нет, не попробую, даже не надейтесь, — сказал я, — я не настолько глуп для этого. Но я могу ударить по вашему бизнесу — и я это сделаю, поверьте мне, если вы еще раз встанете у меня на пути.

Потом я четко, сжато и доходчиво объяснил ему, в чем его надворные постройки не соответствовали строительному законодательству, назвав попутно сумму, которую ему придется выложить для исправления положения, если кто-нибудь доложит об этом куда надо. Немедленно заткнувшись, он исчез, и с того момента у меня не было с ним никаких неприятностей. Хотя мою хватку и не сравнить с бульдожьей, но в кошачьей ссоре я достаточно силен.

С триумфом возвратился я в гостиную; Молли и миссис Макли в крайнем волнении ожидали меня, боясь, что меня убьют, в лучшем случае — изобьют. Честно говоря, я и сам не знаю, почему этого не случилось — ведь репутация Макли была известна всем. Я был весьма доволен собой, ибо совсем неплохим достижением было вышвырнуть такого негодяя, как Макли, из его собственного дома; проделав это и чувствуя, что мои проблемы с Молли решены, я был по-настоящему счастлив впервые с того момента, как потерял Морган.

Я поцеловал миссис Макли и официально получил статус будущего зятя, после чего мы все сели ужинать. За ужином я рассказал им несколько своих историй, особенно налегая на те, что были связаны с «Союзом девушек» и коктейлем — шедевром умеренности; мои байки им понравились. Лишь вернувшись домой, я вспомнил, что забыл поцеловать Молли.

За ужином мне послышался какой-то стон или крик, продолжавшийся уже некоторое время, но я сначала не придал этому значения в пылу недавнего беспорядка.

— Господи, что за жуткие звуки? — спросил я.

— Это телята, они находятся в камере для убоя, — пояснила миссис Макли. — Моему мужу не следовало оставлять их на выходные — ведь перед убоем они должны голодать некоторое время.

— Пойду-ка я задам им воды, — сказала Молли, — может быть, это их успокоит.

Некоторое время это действительно помогало, но затем несчастные создания вновь принялись за свое. Уже прощаясь и собираясь домой, я с облегчением подумал, что избавлюсь от этих кошмарных звуков, оставив Молли укладывать мать в постель.

Возвращаясь морозной звездной ночью, я думал об условиях, в которых жила девушка. После того как ее мать стала совершенно беспомощной, на плечи Молли легли все домашние заботы, так что перед приходом в офис ей приходилось вставать в Бог весть какую рань, чтобы управиться по дому. В полдень ей приходилось возвращаться домой, чтобы накормить обедом этого демона Макли, — а затем вновь в офисе, она сверхурочно работала на Скотти, который выжимал из нее все соки. Вдобавок ко всему ей приходилось через каждые час-два ночью вставать к матери. По выходным она доделывала домашнюю работу и приводила в порядок бухгалтерские книги своего отчима. Макли частенько возвращался домой подвыпившим — тогда он колотил обеих без разбору. Вот так, день да ночь — сутки прочь, целый год напролет без единого выходного. С момента, как миссис Макли стала его женой, их жизнь сопровождали зрелища, звуки и запахи бойни. Она вышла за него замуж, надеясь на кров и пищу для себя и Молли; он же женился на ней, желая получить ту часть денег, которая ей досталась от продажи школы; это помогло ему встать на ноги в его варварском бизнесе. Мой старый наставник повесился на собственных подтяжках после того, как деньги закончились, и обладательница крашеной гривы бросила его. Воистину, этой девушке было что рассказать.

Потом я задумался, отчего старый Коук забросил свою приличную работу, благопристойную жену и отправился куда глаза глядят вместе с пламенной яркой блондинкой из кондитерской лавки, которую даже мы, юнцы, находили изрядно некрасивой. Все-таки он получил в Оксфорде звание бакалавра искусств и в хорошем настроении имел манеры джентльмена. Очевидно, джентльменскими были лишь его манеры, но не вкусы, — иначе он не связался бы с продавщицей из кондитерской лавки.

На этом мои размышления закончились, ибо я очутился перед собственной дверью. Я решил, что лучшим для меня будет немедленно отправиться в кровать, до утра закрыв глаза на окружавшие меня Авгиевы конюшни; с утра же я планировал донести свои старые кости до «Георга» и там подождать, когда Молли соберется выйти за меня замуж. Однако поднявшись наверх, я обнаружил, что в комнате все прибрано, огонь в камине зажжен — теперь я понял, почему так и не дозвался Молли, когда пришел за ней в офис. Я окончательно понял, что во всей этой сделке, связанной с предстоящим браком, Молли не получала никакой прибыли — даже если принять, что я был вполне завидной партией, как считали многие (хотя все, кто знал меня получите, определенно, так не думали).

Придя в офис на следующее утро, я обнаружил там Молли, которая, как обычно, сидела у себя за столом, ожидая, когда я начну диктовать письма. Подойдя к ней, я похлопал ее по спине (в трезвом состоянии я устыдился возможности поцеловать ее) и подарил ее свое кольцо-печатку как символ нашей помолвки. Поблагодарив меня, она надела его себе на палец, и мы принялись разбирать почту. Я рассказал ей о моих планах сходить к «Георгу», но она покачала головой, назвав мою идею плохой. Я удивился, но она никак не объяснила свой отказ. Она заявила, что они с матерью будут рады видеть меня за ужином, когда бы я ни захотел прийти, ибо Макли по вечерам никогда не бывало дома. Я спросил ее, как ей удается справляться с домашней работой, и она ответила, что для такого дома, как у нас, держать четырех слуг было невероятно расточительно. Она заметила, что мои женщины просто ищут хлопот на свою голову, ибо объяснения такому ведению дома просто не могло быть; еще она добавила, что я как хозяин дома имел безоговорочное право отдавать приказы. Странно, подумал я, что такая замечательная идея никогда не приходила мне в голову. Я немедленно отправился на кухню, где собрал всю нашу челядь. Там я обнаружил, что сестра вновь наняла уволенных мною, так что все слуги глядели на меня с дерзким нахальством — все, за исключением самой молоденькой, воспитанницы детского приюта для сирот, которая от испуга не знала, на каком она свете.

Они хором объяснили мне, что работают на мою сестру, а не на меня; на это я сказал им, что они могут работать на мою сестру, сколько им заблагорассудится, но не получат жалования, если не приучатся беспрекословно выполнять мои приказания. Затем я торжественно объявил молоденькой служанке, что повторно нанимаю ее на работу и, отделив ее от остальных, прямо так, с тряпкой для пыли в руке, подвел ее к Молли.

Этим вечером я отправился ужинать к Молли и ее матери. Увидев глаза миссис Макли, я заметил перемену в ее взгляде. Не могу определить это точнее, но мне показалось, что в нем сквозило облегчение и чувство близкого долгожданного отдыха: теперь она могла быть спокойной, ибо знала, что о ее Молли позаботятся. У меня появилось твердое убеждение, что долго она не протянет.

Пока Молли не было в комнате — она собирала на стол, — миссис Макли подозвала меня к себе и, взяв мою руку в свои, спросила: могу ли я пообещать ей, что брошу пить. Я окаменел от удивления: у меня и в мыслях не было, что кто-нибудь, исключая метрдотеля из отеля «Георг», мог знать об этом.

— Неужели вы думаете, что сможете заниматься чем-нибудь в этом городишке так, чтобы об этом никто не знал? — спросила она.

Услышанное меня сильно огорчило. Обычно я не дал бы и пенса за общественное мнение такого города, как Дикфорд. Оно вообще не заслуживало, чтобы о нем говорили; но я действительно стыдился двух вещей: перспективы, что Скотти узнает о скандале в офисе, и моего пристрастия к горячительным напиткам, так что предупреждение о том, что это может выплыть наружу, застало меня врасплох.

Наконец, вошла Молли с ужином; заметив, что у меня расстроенный вид, она тигрицей бросилась к матери. Она сказала, что никому не даст меня в обиду, что я недостаточно здоров для того, чтобы переносить это; она также заявила, что сумеет держать меня в руках, что сама разберется в наших с нею делах, и что нет никакого повода беспокоиться. И это говорила Молли, от которой в офисе я никогда не слышал ничего, кроме «Да, мистер Максвелл», «Нет, мистер Максвелл»!

Я успокоил Молли, сообщив, что ей не стоит волноваться, что я дал свое слово миссис Макли и намерен сдержать его. Пообещать-то я пообещал; но я изрядно напугался, обнаружив, насколько трудно было его выполнять, и если бы Молли не призвала в свидетели Бирдмора — не думаю, что я сдержал бы себя. Едва ли не каждые два часа на протяжении нескольких следующих дней я все допытывался у нее: собирается ли она все еще за меня замуж; на это она отвечала, что мне не миновать суда, если я нарушу данное ей обещание; пришлось мне смириться. Поскольку выпивать я начал недавно, сойти с дистанции оказалось достаточно просто; теперь мне жаль тех несчастных, которые не просыхают в объятиях зеленого змия.

Как я и предполагал, миссис Макли быстро угасала. Однажды вечером, когда я гостил у них, она услала Молли в другую комнату и спросила меня, когда будет венчание и куда я намерен привести молодую жену. Я ответил, что собираюсь сделать нашим домом «Дом у кедра», оставив свой старый дом во владении матери до конца ее дней, даже если это выльется мне в копеечку. Тогда она спросила меня, сколько времени понадобится на приведение в порядок «Дома у кедра»; я ответил, что собираюсь сделать это за три месяца. Она сказала, что три месяца — это слишком долго для нее; не могу ли я побыстрее взять Молли в жены? Я уверил ее, что готов жениться на ней в любое время, которое она сочтет подходящим, — если она не имеет ничего против того, чтобы ютиться в моем обиталище. На это миссис Макли заметила, что теперь с ее души свалился огромный камень, и попросила меня устроить ее в больницу, ибо она не хочет быть обузой. Я спросил, когда она желала бы перебраться туда, на что мать Молли ответила, что все дело не в ней, а в наличии свободной койки там. Тогда я сказал, что все беру на себя, и если она будет готова к завтрашнему утру, то я немедля перевезу ее туда. Миссис Макли уверила, что будет готова в любом случае, заметив, что не представляет себе, каким образом я собираюсь это уладить.

На следующий день я рано утром, как и договорились, подъехал к их дому и отвез миссис Макли в частную лечебницу, где по моей просьбе оставили комнату и для Молли, так что ее мать окончила свои дни в комфорте. Она была доброй душой. Отчима Молли мы оставили в одиночку решать местную проблему слуг, которую недавно сами сочли неразрешимой.

Миссис Макли скончалась через две недели после этого, причем мы с Молли сидели у ее постели. Умирая, она сказала, что покидает этот мир счастливой, ибо оставляет Молли на мое попечение. Если бы она знала, через что мне доводилось проходить, борясь с тягой к виски и с Молли, которая буквально висела на мне, пытаясь предотвратить какой-нибудь мой отчаянный шаг — наверное, тогда бы она поняла, что все не так просто.

Город был потрясен, когда увидел меня во фраке и цилиндре, восседавшим на переднем экипаже похоронной процессии в обществе Молли, ее древней тетки и отчима. Все были готовы поверить в историю со скандалом, но никто не верил слухам об обручении. Проезжая мимо нашего дома, я заметил, что шторы на его окнах, включая комнату сестры, были закрыты согласно моему распоряжению. Я даже подумал, что сие есть знак сугубой покорности; однако позже выяснилось, что сестру разбила жуткая головная боль, оказавшаяся впоследствии обыкновенной мигренью, в результате чего сестре даже пришлось вернуть обратно съеденный ею обед. Что ж, каким бы неуклюжим ни казался этот признак уважения, но все-таки это был именно он.

Я привел Молли познакомиться с моей матерью; ошибочно приняв ее за активистку «Союза девушек», мать поинтересовалась, прошла ли Молли конфирмацию и желает ли она ревностно служить Богу. Однако в целом она была мила с Молли — этого, безусловно, не было бы, если бы мать знала, что говорит с будущей невесткой. Ну, да ладно, все хорошо, что хорошо кончается.

Затем я отправился повидать викария. Весь во власти мыслей о Всевышнем, викарий не одобрил мою идею венчаться во время Великого Поста. На это я спросил его, неужели он хочет, чтобы мы погрязали в грехе, дожидаясь конца Пасхи? Естественно, нам этого не хотелось, так что, в случае его отказа исполнить свои обязанности, нам ничего не оставалось, кроме как принять контрмеры, организовав небольшой спектакль в местной службе регистрации браков. Вынужденный спуститься с небес на землю, викарий согласился при условии, что все пройдет тихо. Я заявил, что он может не беспокоиться: обстоятельства таковы, что все действительно пройдет без шума. Викарий сказал, что, по его мнению, я отношусь к сестре так, что хуже некуда; на это я заметил, что все мы живем в свободной стране и ему, безусловно, не возбраняется пользоваться правом на собственное мнение.

Администратор частной клиники настояла, чтобы свадебный прием состоялся именно там; сиделки буквально превзошли самих себя, чтобы показать, как они любят Молли. Вообще, наши гости представляли собой весьма разношерстное сборище. Мою мать мы не ждали, ибо она многие годы не покидала дома; сестра была приглашена, но так и не ответила, придет она или нет. Мы молили Господа, чтобы он уберег нас от ее присутствия, — и он услышал наши молитвы. Я пригласил Третоуэнов, а Молли — свою допотопную тетку и пару подружек. В церкви к нам присоединился метрдотель из отеля «Король Георг», которого мы взяли с собой на свадебный завтрак в частную клинику. Скотти, рискуя своей жизнью, на неверных ногах выполнил роль дружки; после службы он немедля вернулся в свою постель. К моему удивлению, он очень обрадовался моему бракосочетанию — хотя это и значило, что ему придется искать себе новую секретаршу.

Вместо медового месяца я повез Молли на выходные в «Гранд-отель», Дикмаут, — все, что я мог себе позволить, исходя из того, что в отсутствие Скотти я не мог оставить свой бизнес. Но стоило мне ступить на порог отеля, как я тут же свалился с приступом астмы. Неплохой «медовый месяц» для моей малышки! Мы вернулись, лишь только я вновь был в состоянии передвигаться (по правде говоря, несколько ранее).

Чтобы попасть в мое жилище, где мы предполагали жить до переезда в «Дом у кедра», было необходимо миновать большой зал. Ведь наш дом — это длинное двухэтажное здание с двойным фасадом; справа от парадной двери находятся помещения моего офиса, а слева — жилые комнаты. Дверь на улицу постоянно открыта, так что настоящая парадная дверь находится прямо в зале — напротив двери, ведущей в офисы.

Поворачивая на площадь, я увидел нашего старшего клерка, махавшего мне от угла здания. Я подъехал поближе, чтобы узнать, в чем дело. Он сообщил мне, что моя сестра превратила дом в настоящий ад; по его мнению, она явно сошла с ума. Клерки хотели поздравить нас с возвращением, но он, увидев, что поздравить вряд ли удастся, решил, что наиболее гуманным будет закрыть офис, распустив всех по домам и предоставив нам самим копаться в собственном грязном белье. Я полностью согласился с ним и отправил их с Молли к нему в его маленький домик — пережидать, пока пройдет буря. Затем я вернулся, чтобы вступить в схватку с сестрой.

Едва заслышав скрежет моего ключа в двери, она фурией вылетела ко мне. Обозвав меня вором и лжецом, она заявила, что Молли — обыкновенная проститутка, которая наградит меня венерической болезнью. Какое счастье, что Молли не слышала всего этого! Я всегда не в духе после приступа астмы — так что я двинул Этель в лицо тыльной стороною руки. Удар получился а-ля Макли, и она просто отлетела в сторону. После этого я нашел мастерок и заложил кирпичом дверь, ведущую на жилую половину дома. После этого я мирно вошел в него со своей новобрачной. Конечно, ночь была далеко не спокойной, ибо, как всегда после скандала, у меня вновь начался приступ астмы и схватило сердце. Добро пожаловать домой, дорогая! Моей сестре пришлось передвинуть мусорные бачки и пользоваться черным ходом. Как она объяснялась со своими посетителями — не знаю, ибо с тех пор я ни разу не разговаривал с ней.

На следующий день меня пригласил к себе адвокат — мать и сестра всегда прибегали к его услугам, хотя я находил этого джентльмена бесполезным. Было похоже, что сестра позволила слугам на кухне вволю наслаждаться потехой, так как нашлись свидетели моего нападения. У Этель была разбита губа (за что я поплатился ссадинами на костяшках пальцев).

Адвокат поинтересовался, какие действия я собираюсь предпринять в отношении моей сестры после женитьбы. Я ответил, что никаких. Они могут жить, как жили, пока жива моя мать — после этого я буду давать Этель три фунта в неделю при условии, что она уберется из Дикфорда. Он заметил, что она никогда не согласится на это. Я сказал, что это ее право, — соглашаться или нет, но в случае, если она станет мне мешать, я не дам ей даже этого. В ответ он предложил мне подписать бумагу, которой я отписывал ей дом со всей утварью и половину доходов от моего дела. Рядом с документом на его столе лежала заявление о рассмотрении в суде моего дела. В ответ я послал его ко всем чертям.

На следующий же день меня привлекли к ответственности за нанесение телесных повреждений. Пока я стоял перед местными чинушами от судебного делопроизводства, моя сестра поносила меня, как могла, ставя в один ряд с другими пьяницами, а также теми, кто ездит на велосипеде, не включая стоп-сигналов, и теми, кто держит собак без надлежащего официального разрешения. Слуги давали показания, смакуя каждую подробность. По их словам, я сбил сестру с ног, а затем продолжал колотить лежащую. Единственная трудность заключалась в том, что они не могли прийти к единому мнению, куда именно я ее бил. Она также не могла представить следы побоев от моих ног, хотя, если верить словам слуг, сейчас она должна была напоминать старого дога в человеческом обличье. Посему члены магистрата отвергли обвинение в избиении ногами, справедливо заметив, что я, несомненно, заехал ей в челюсть. Мне было предписано пойти на мировую.

За исключением немногих моих друзей, город принял сторону Этель, вдобавок ко всему Макли коварно распространял слухи о насильственном браке. В результате Молли и мне пришлось отправиться в Ковентри. Поскольку я прекратил пить, то не тосковал о клубе в отеле «Георг», а Скотти тщательно оберегал меня от посетителей, делая исключения лишь для случаев, когда они жаловались на состояние своих домов. Единственной, кто поддержал Молли, была ее древняя тетка; даже две ее подруги перестали общаться с ней после этого случая. Зато старушенция привязалась к нам, как банный лист — ведь мы много помогали ей. Не знаю, насколько она этого заслуживала, но помощь ей действительно требовалась — это ли не лучшее оправдание.