В первое субботнее утро после начала занятий я шел но двору с дуршлагом в руке следом за Дедом, который собирал урожай. Прежде чем сорвать с ветки плод, он словно взвешивал его в руке, как живое яйцо с хрупкой скорлупой.

Мы шли от дерева к дереву, а он рассказывал мне про каждое из них.

— Никогда не ешь листьев персика. Они ядовиты. — Мы подошли к желтой яблоне. — Это дерево называется «солнце митры». Оно выросло из саженца, которых больше никто не продает. Я купил его у одного старикана, и тот сказал, что таких деревьев в мире осталось не больше десятка. Нужно хорошо заботиться о деревце, потому что иначе этот вид навсегда может исчезнуть с лица земли.

Дед сорвал с ветки желтое яблочко неправильной формы, потер его о рубашку и протянул мне со словами: «На, куси». У маленького уродца был замечательный вкус.

Затем мы перешли к сливе, и он сказал мне:

— Я слышал, ты на прошлой неделе подрался.

Я кивнул.

— Хочешь, научу тебя боксировать? — спросил он.

Я немного подумал и ответил:

— Нет. Я не люблю драться.

Дед рассмеялся так громко, что ворона, сидевшая на телеантенне, от испуга взмыла в воздух. Я смутился, но он протянул руку и погладил меня по голове.

— Ладно-ладно, — успокоил меня он и засмеялся опять, но уже тише.

Дед много лет проработал в котельной «Большого А», Акведукового ипподрома. Уйдя на пенсию, Дед увлекся деревьями, в особенности плодовыми. На нашем участке в четверть акра он посадил персик, сливу, три яблони, вишню, декоративную кислицу и нечто под названием дубильное дерево, якобы отгонявшее комаров. Летние месяцы он проводил, ухаживая за своими питомцами: поливал их жидкостью от паразитов, окапывал, прививал, отрезал отмершие ветки. Я никогда не видел, чтобы Дед читал книги о деревьях или вообще как-то изучал этот предмет — просто он начал этим заниматься в первую же неделю, как оставил работу.

Бабуля показывала нам старые, пожелтевшие газетные вырезки с заметками про Деда, когда он был боксером на Ямайской арене. А также фотографии, на которых он стоял на палубе в подводном скафандре и металлическом шлеме с маленьким окошком. Как-то раз родители решили, что я уснул на диване — а на самом деле только закрыл глаза, — и мне стало известно, что Дед одно время лежал в психиатрической больнице, где его лечили электрошоком. Когда Деду было лет пятнадцать, мать послала его в лавку за хлебом. Он ушел, нанялся на торговое судно, прибавив себе несколько лет, и три года спустя вернулся домой с буханкой хлеба. Когда Деда спрашивали, как его встретила мать, он отвечал: «Избила смертным боем».

Он был хорошо сложен — широкоплечий, с могучей грудью. Даже в это время, когда он сделался стариком, я не мог обхватить его бицепс двумя руками. Время от времени мы просили Деда показать нам его татуировки — синеватые рисунки, которые двигались, если он играл мускулами: на левом предплечье — обнаженная женщина, на груди — орел, а на спине извергал пламя удивительный собакодракон с громадными глазами-блюдцами и густой кудрявой шерстью. Эту татуировку ему сделали на Яве иголками из китового уса. Дед сказал Джиму и мне, что собакодракона зовут Чимто и он бережет от врагов, которые нападают сзади.

Деревья были увлечением Деда, но истинную любовь он питал к лошадям и штудировал «Дейли телеграф» и программу скачек, словно Священное Писание. Когда он заканчивал чтение, все поля были исписаны кличками лошадей, фамилиями жокеев, результатами скачек, суммами ставок, столбиками арифметических подсчетов и странными символами вроде китайских иероглифов. Что бы он там ни рисовал, это позволяло ему выигрывать неплохие денежки. Однажды Дед отправился на ипподром и вернулся на новой машине. А в другой раз выиграл столько, что всех нас повез на Ниагарский водопад. Лучшим другом Деда был его букмекер Билл Фаро, и Дед чуть ли не каждый день ездил встречаться с ним в Вавилон.