Генри написал Кейко о том, что отец задумал отослать его прочь. В Китай, в крохотную деревушку под Кантоном, к себе на родину. Там жили дальние родственники, которых Генри в глаза не видел. Вообще-то родственниками им приходились далеко не все, зато все «одна компания», как выразился отец, ввернув странное для него английское слово. Вся деревня живет одной семьей, и все ждут не дождутся гостей из Америки, — Генри знал по рассказам отца, что в его честь устроят настоящий праздник, но и работы предстоит много. Отчасти он хотел поехать, но в то же время противился тому, во что обманом втянул его отец.

Да и разве может он ехать именно сейчас? Вдруг он понадобится Кейко? Знакомых на свободе у ее семьи почти нет, и на него вся надежда.

К большому удивлению Генри, Кейко считала, что он должен ехать. Почему бы и нет? — спрашивала она в последнем письме. Она все равно в лагере, за тысячу миль от него — воспользуйся этим временем, писала она, чтобы закончить образование, которое многие родители мечтают дать сыновьям, рожденным в Америке.

Но Генри упорствовал. Отец не пожелал иметь с Кейко ничего общего, а затем еще и от него отрекся — и что, взять и подчиниться ему? И Генри никуда не уехал.

И писал Кейко, раз в неделю-две.

В школе он помогал миссис Битти, а вечерами бродил по Саут-Джексон и слушал лучших джазовых музыкантов города. Иногда получалось застать Оскара Холдена и Шелдона, но в иные вечера он оставался дома и писал Кейко.

В ответ приходили письма с набросками из лагерной жизни, иногда даже с рисунками окрестностей лагеря, когда их выпускали за ограду. Как только лагерь был достроен, правила слегка смягчили — отряду девочек-скаутов, в который входила и Кейко, даже разрешили походы с ночевкой. Надо же! — удивлялся Генри. Заключенных выпускают из лагеря с условием вернуться! Впрочем, куда они могут сбежать от своих семей?

Что ж, хотя бы Кейко не скучает. И Генри как на работу ходил на почту, в старое здание на Саут-Кинг, рядом с фабрикой лапши «Ён Кик». Походы на почту вскоре вошли в привычку — и по-прежнему были наполнены радостным ожиданием.

— Одно письмо наземной экспресс-почтой, пожалуйста, — просил Генри, протягивая конверт с письмом, которое написал накануне вечером.

На почте работала худенькая девчушка примерно одних лет с Генри, смуглая, темноволосая. Наверное, дочь почтмейстера китайского квартала, помогавшая родителям, как заведено в китайских семьях.

— Одно письмо? Экспресс-почтой? Выйдет дорого — двенадцать центов.

Генри пересчитал мелочь из кармана, пока девушка клеила на конверт марку. Генри не знал, что еще сказать. Он отправлял письма уже десятки раз и знал наперед, что предстоит, и заранее видел разочарование в глазах девушки.

— Извини, Генри. Сегодня для тебя писем нет. Может быть, завтра?

Вот уже три недели от Кейко не было писем. Не секрет, что полевая почта ходит быстрее, чем гражданская, а уж лагерная почта и вовсе пользовалась дурной славой. И все равно Генри не мог успокоиться, с ума сходил от нетерпения. Он стал отправлять письма наземной экспресс-почтой — специальной автобусной службой, и стоило это в десять раз дороже, зато письма доходили быстрее. Во всяком случае, так его уверяли.

Но из лагеря не было ни строчки.

По дороге домой Генри встретил Шелдона: тот заканчивал дневной концерт на углу Саут-Джексон.

— Я думал, ты в «Черном лосе» играешь, — сказал Генри.

— Играю, куда ж я денусь. И билеты расходятся отлично. У Оскара каждый вечер толпа, тем более столько белых теперь ведут дела в этих краях.

Генри невесело кивнул, глядя на то, что осталось от японского квартала. Большинство зданий были проданы за бесценок, или же ими завладели местные банки и с выгодой перепродали. Дольше всех держались фирмы, финансируемые японскими банками, но закрылись и они, как только разорились банки, чьих владельцев сослали в Минидоку, Манзанар и Тьюл-Лейк.

— Люблю заявиться сюда с саксом, вспомнить прошлое. Старые добрые деньки, верно? — Шелдон подмигнул, но Генри не улыбнулся. Старые добрые деньки миновали. Навсегда.

— С пустыми руками? — то ли спросил, то ли констатировал Шелдон. Разве непонятно, почему у Генри такое унылое лицо?

— Ничего не понимаю. Я думал, мы будем писать друг другу чаще. Разве я не прав? Знаю, она занята. В прошлый раз она писала, что учится, занимается спортом, даже в школьном ежегоднике про нее написали. — Генри пожал плечами. — Не думал, что она так быстро меня забудет.

— Генри, не могла она тебя забыть. Может, у нее просто дел прибавилось, вспомни, десять тысяч японцев на одном пятачке! Не то что в заумной школе, где вы учились.

— Ага, но там мы были вместе.

— И это прекрасно, — согласился Шелдон. — Не кисни, она вернется. Продолжай писать. Время и расстояние — тяжкое испытание, ты уж мне поверь. Я же с Юга приехал, по себе знаю. Связи между людьми — большой труд. Но держись, все будет хорошо. Что в жизни ни делается, все к лучшему.

— Мне бы так надеяться, — вздохнул Генри.

— Да я жив лишь надеждой. Надежда помогает дотянуть до рассвета. Ладно, вали домой и береги мать. И удачного дня, сэр!

Генри побрел дальше, раздумывая, не рвануть ли к Кейко снова. И пытаясь представить, как она там живет. Наверное, рада, что в школе учатся одни японцы. Может, ей там интересней, чем с ним? Может, ей там лучше, кто знает…

— Хорошие новости, Генри. — Девушка с почты откинула с лица волосы и протянула Генри потрепанный конверт.

Генри взял письмо; девушка вздохнула чуть слышно.

— Спасибо, — выдавил он.

Писем не было уже несколько недель, и в последние дни Генри начал даже бояться, что если письмо все-таки придет, то в нем будет о том, что между ними все кончено, что этим письмом она разрывает их отношения.

Генри стоял с конвертом в руках, не решаясь открыть. Наконец вышел на улицу, свернул за угол и сел на скамейку у автобусной остановки.

Разорвал конверт, глубоко вдохнул и развернул письмо. Он сразу обратил внимание на дату — прошлая неделя. Иногда письма все-таки доходят вовремя.

Дорогой Генри…

Это было не извещение о разрыве. Кейко писала как обычно — делилась последними новостями дикой лагерной жизни. Всех мужчин заставили подписать присягу на верность, чтобы они могли служить в армии и сражаться с Германией. Одни подписали немедленно, в том числе и отец Кейко, жаждавший доказать свою преданность. Другие отказались присягать; самых упорных сослали в другой лагерь.

О письмах Генри Кейко не упоминала, лишь в конце приписала, что очень скучает и надеется, что у него все хорошо.

В тот же вечер Генри написал ответ, а наутро отправил.

Следующего письма он ждал почти два месяца, а когда ответ пришел, то из него ему показалось, что Кейко стала еще более занятой. К тому времени Генри отправил еще несколько писем и теперь не понимал, на какое из них Кейко отвечает. И не пропали ли они вовсе в дороге?

Генри уже знал, что время разделяет людей куда сильнее, чем горы и расстояния, разделяет неумолимо и до смертной тоски. И любовь тогда обращается в боль.