Танго с манекеном

Форен Алекс

Путешествие начинается там и тогда, где и когда вы начинаете путешествовать...

 

Вход

Ultimate Experience Club

– Ну что, вперед?

– Да, поехали. Итак, вы хотите отдохнуть, мистер… мм… У нас в Клубе всех принято называть псевдонимами. Ваша фамилия ведь имеет североевропейское происхождение, не так ли?

– Да, кажется. Так в Швеции и Дании звали тех, кто работал с кожей. Дубильщики.

– На английском это ведь ближе всего к фамилии Таннер. Как вам такой псевдоним?

– Не хуже любого другого. Таннер… Хм… Даже мило.

– Отлично. Можно, я буду вас так называть? Итак, мистер Таннер… Вы хотите переключиться.

– Наверное… Отдых. Чтобы на время все выбросить из головы. Сменить обстоятельства. И лучше, чтобы никто вокруг не знал меня.

– Что-то вроде программы защиты свидетелей?

– Пожалуй… Но – на время. Напрокат.

– Жизнь напрокат?

– Жизнь, знакомые, места, события. Да неважно, наверное. Что-то совсем другое.

– Но не просто туристическая поездка?

– Нет. Поэтому я здесь.

– Спасибо… Вы говорили, что уже пытались переключиться. Экстремальные приключения, азартные игры, крепкие напитки…

– Не то. Суррогаты. На неделю, на месяц – да. Но потом – возвращаешься, и все так же. Никаких изменений, ничего нового.

– А вы хотели бы изменений? Увидеть новое?

– Даже не просто новое… Как бы объяснить… Vision… В принципе, я не собираюсь ничего менять. Просто ушло ощущение новизны, которое было раньше… И вместе с ним – удовольствие… Драйв.

– Как будто пропал смысл что-то делать?

– А что делать, когда долез до вершины? Внизу – все пройдено, а вокруг, насколько хватает взгляда, на колоссальном отдалении, торчат еще несколько таких же пиков. На каждом из них – чья-то еле различимая фигурка. И мы можем только размахивать руками, изобретая какую-то свою, никому непонятную, азбуку Морзе.

– Образно… Вы обсуждали это с кем-то?

– С кем? Знаете такой принцип – «опираться можно только на то, что сопротивляется» ?

– Ну, у вас-то наверняка есть точка опоры…

– Я же говорю – до тех, кто в таком же положении, не докричишься. А те, кто рядом, обычно кивают уже в середине фразы, вне зависимости от ее содержания… А замолкаешь – пугаются. Жена дошла до того, что нашла какого-то психоаналитика. Он меня выслушал и сообщил, что это исправимо – банальная мания величия. Я взял с его стола последний «Форбс», ткнул пальцем в строчку и говорю: «Видите, это я. Вы это собираетесь исправлять?» Он долго пялился в таблицу, потом сказал, что случай очень запущенный, и, видимо, он не справится.

– Действительно… Скажите, если мы возьмемся организовать ваше путешествие, вы бы хотели знать его маршрут, сценарий?

– А надо?

– У вас нет потребности все контролировать?

– Да я и так с утра до ночи все контролирую! Хочу расслабиться. Я больше пятнадцати лет занимаюсь бизнесом, контролируя его, и поначалу это было весело. А теперь мы с ним поменялись местами. Он меня контролирует. Не выпускает. Такая нарядная дорогая клетка, своими руками построенная.

– Out of the box… А паранойя? Мало ли, что мы приготовим…

– Я навел о вас справки. К тому же, этот отдых – не бегство от опасностей. Скорее, – от привычного. Без фанатизма, конечно… Прыгать с парашютом и нырять не хотелось бы.

– Спасибо за доверие. Но бежать лучше не от чего-то, а к чему-то. За чем-то… Есть цель?

– Наверное. Как раз и хочу вылезти, оглянуться и рассмотреть – за чем бежать.

– Это цель… Несколько формальных вопросов, если позволите.

– Давайте.

– Вы говорите свободно на каком-нибудь языке, кроме английского?

– На французском. Я два года провел в Канаде, в Квебеке.

– Красивый язык… Есть ли какие-нибудь даты, наиболее удобные для вашего отдыха?

– Через несколько дней я еду на неделю в Калифорнию. Потом – юг Франции, выставка. Оттуда – в Женеву. Вернусь в общей сложности через месяц-полтора. В принципе, не горит… Когда будете готовы, тогда можно и начинать.

– Идеальное время. Пахнет свежестью…

– Где?

– В вашем Путешествии… Это вам.

– Что это?

– Путеводитель. Он специально сделан карманным, чтобы можно было носить с собой. Если вдруг возникнет какой-нибудь вопрос, просто откройте его на первой попавшейся странице… Остальное вам доставят своевременно.

 

Воскресенье

 

Пограничник с абсолютным равнодушием рассматривал паспорт. Один раз поднял голову, чтобы сравнить фотографию с оригиналом, и опять занялся перелистыванием страниц.

Странная какая все же работа – целыми днями сидеть в стакане и вглядываться в бесконечные синие штампы.

– Цель прибытия во Францию?

– Бизнес. МИПИМ, – Грег кивнул в сторону огромного плаката с логотипом выставки, занимавшего добрую треть стены в зале прилета.

– Подождите пока за желтой линией, – и офицер уже не видел его, взглядом подзывая к себе следующего в очереди.

– Подождать чего? Вы не хотите вернуть мне паспорт и пожелать приятно провести время во Франции? – Грег очнулся от размышлений и воззрился на стража ворот. Прохождение паспортного контроля для него всегда было рутинным и мимолетным, а кабинки с пограничниками одинаково безликими независимо от того, в какой части света находился аэропорт.

– Нет, просто отойдите за желтую линию и позвольте следующему подойти ко мне, – пограничник был невозмутимо спокоен.

– Бред какой-то… Или вы возвращаете мне паспорт, и я ухожу, или объясните причину, по которой меня задерживают. Ей-богу, меня впервые не пускают во Францию.

– Все когда-нибудь происходит впервые, месье. Сейчас придет начальник смены и во всем разберется, а пока отойдите за желтую линию.

– Да с какой стати?!… – он обернулся, чтобы испепелить взглядом пресловутую линию, но, увидев прямо за собой маленького, лысоватого человечка в очках с роговой оправой, явно жаждущего пересечь границу, отступил в сторону. – Прошу, – сказал он ему, сделав широкий жест рукой.

Вот не задался денек… Так все было мило, даже выспался в самолете, и тут на тебе. Матрица поимела тебя, Нео…

В ожидании пришлось рассматривать прилетевших тем же рейсом пассажиров. Толпа людей, объединенная одной целью, которая в то же время не является для них общей. Желание пройти за желтую линию объединяет всех исключительно общей очередью. Но если сложить внутреннее желание каждого, что останется от этой бюрократической преграды?

Так себе рассуждение. Убогое. Бредовая ситуация – бредовые мысли.

– Послушайте… – он вновь был возле стеклянной будки.

– Пройдите за желтую линию.

– Непробиваемо…

Пограничник подтвердил это кивком головы.

– А вот если вы будете стоять спокойно и не приставать с глупыми вопросами, тогда очередь пойдет быстрее, и я получу мороженое, – мальчик лет семи с серьезным видом грозил ему пальцем. Другая рука была крепко сжата блондинистой голенастой мамашей, выговаривающей кого-то по телефону.

– Все проблемы оттого, что никто не слушает мою маму, – резюмировал мальчик.

– Такую маму не слушать нужно, – он не стал продолжать эту фразу не столько из-за малолетства собеседника, сколько потому, что почувствовал, что попал в фокус внимания его родительницы. – Милый мальчик. Смышленый, – сообщил он ей, кивнув на одаренное чадо.

Молниеносное сканирование с ног до головы, с туфель до растрепанной шевелюры. Считав все статусные и ценовые коды, блондинка девственно улыбнулась.

– Да. Он из поколения индиго, – от ровного грудного дыхания продуманно вздымалась и без того высокая грудь. – А вы в Ниццу на отдых?

Ой, как цепко… Здесь так не нужно, здесь расслабленнее лучше, все же Лазурный Берег. Он нащупал в кармане телефон и сказал:

– Простите, мне звонят. Слушайся маму, и у тебя будет вдоволь мороженого, – подмигнув серьезному инфанту, он попятился, изображая очень важный разговор.

Выработанная опытом настороженность к случайным знакомствам с подобными барышнями отдалила его от роковой желтой полосы, но желание вновь атаковать границу сразу, как только вундеркинд окажется на пути к мороженому, не прошло.

Нужно было взять свой борт и садиться прямо в Каннах… И угораздило же было выбрать именно это окошко, когда рядом еще четыре аналогичных, причем три из них – ближе.

Он переключился на созерцание рекламных плакатов на стенах. Вокруг логотипа выставки, изображенного на фоне эшеровской гравюры с фантастическим домом, по которому вверх-вниз размеренно сновали одинаковые человеческие фигурки, красовались постеры самых шустрых фирм-участниц. Забавно – эта лестница Эшера многие годы украшает его гостиную…

Так, нужно что-то делать.

– Фабрис? – он набрал номер человека, командированного ему в помощь компанией, представлявшей в Европе его интересы. – Это Грег Гарбер. Да, я приземлился, но на границе чем-то не нравится мой паспорт. Ничего они не объясняют, грозят начальником… Да нет, не нужно пока никуда звонить. Думаю, все разрешится… Стою за желтой полосой, это как линия старта у бегунов, а арбитр в будке дает отмашку. Два фальстарта уже было. Ладно, когда все выяснится, я вас наберу, – он положил в карман телефон и стал, насвистывая, прохаживаться в тылах редеющей очереди.

Начальник смены оказался начальницей. Улыбчивая женщина лет сорока напоминала Ани Жерардо. Слегка полновата, но невероятно обаятельна. Изучив паспорт и поговорив с подчиненным, она помахала Грегу. Он демонстративно переступил через запретную доселе полосу, победно поглядывая на равнодушного служаку.

– Простите за задержку. Добро пожаловать во Францию, – сказала она как ни в чем ни бывало, возвращая паспорт.

– Спасибо, но я все же хотел бы узнать причину, по которой я потерял полчаса, – если бы старший смены был мужчиной, он нашел бы другие слова.

– Произошла небольшая путаница. Вы похожи на человека, которому не следует пересекать границу Франции. Все разъяснилось, и я надеюсь, что вы с пониманием отнесетесь к излишнему рвению нашего сотрудника, – она улыбнулась, и желание воевать за свои права испарилось практически без остатка.

– Не наказывайте его слишком строго.

– Ни в коем случае. Даже детей нельзя наказывать за то, что они поступили правильно.

– Если я соберусь открыть частную школу и буду искать директора, я смогу найти вас здесь же?

– Если не переманит кто-нибудь раньше, – она опять улыбнулась.

– Постараюсь не тянуть с этим.

Он шел к транспортеру для багажа, думая, что стоило, пожалуй, взять у нее телефон и предложить работу в европейском представительстве. Она чудесно улаживала бы конфликты. Ведь ничего не сделала, а настроение благостное.

Или это заслуга аэропорта? Каждый раз, когда прилетаешь сюда, попадая в огромный совершенно прозрачный зал, за вымытыми стеклами которого – солнце и море, мгновенно что-то меняется.

Он еще издали опознал свой чемодан. Это, впрочем, было не трудно, учитывая, что в опустевшем багажном зале других вещей не было. Ведомый за ручку, чемодан легко покатился за ним к выходу, где должен был ждать представитель конторы по прокату машин. Если дождался…

Длинный, кучерявый француз держал табличку с его именем.

– Месье Гарбер? Меня зовут Паскаль. Автомобиль на стоянке, и если вас больше никто не встречает, я готов отвести вас к нему, – он неравномерно покачивался, пытаясь сдержать жестикуляцию, отчего создавалось впечатление марионетки с невидимыми ниточками. Эффект усиливался при ходьбе, поскольку ноги у француза не гнулись, и тело перемещалось в воздухе с амплитудой в полметра. В канатоходцы его не возьмут.

Выходя за ним через разъехавшиеся двери, Грег столкнулся с каким-то бритым наголо парнем в кожаной куртке, на ходу оживленно обсуждавшим что-то с тоненькой девицей с вьющимися волосами. Он даже остановился было, но эти двое были настолько увлечены друг другом, что, кажется, вовсе не заметили его, и нотация осталась непроизнесенной.

Несколько секунд он смотрел им вслед, испытывая странную смесь зависти и раздражения, потом повернулся и догнал развинтившегося парня.

Серебристый SLK стоял недалеко от выхода из аэропорта на ближайшей парковке. Неудавшийся канатоходец принялся рекламно расписывать достоинства автомобиля. Пришлось одарить его снисходительно-угрюмым взглядом.

– Покажите, где расписаться, и я поеду, не возражаете?

Теперь нужно не пропустить развилку… И можно позвонить этому Франсуа. Или Франсису..? Фабрису!

– Фабрис? Ничего, если я буду звать вас Франсуа? Спасибо. Я в машине, сейчас выеду на А-8 и через полчаса буду в отеле… Нет, не выпустили, я сбежал… Прыгая через турникеты. Захватите с собой материалы по выставке, хорошо?

Вести машину, подставив лицо бьющему через раскрытое окно теплому воздуху, было равно наслаждению. Он любил водить машину по Лазурному Берегу и, когда бывал здесь, почти никогда не прибегал к услугам шофера. Лучше всего здесь зимой или весной, как сейчас. Только не летом, когда толпы туристов оккупируют побережье, создавая ощущение непрекращающейся демонстрации трудолюбивых отдыхающих, а набережные напоминают гигантскую мраморную доску для приготовления савойского «пьеррад» – поджаривания плотно утрамбованных мясных кусочков.

Крупнейший международный форум, посвященный недвижимости – МИПИМ, проходивший в Каннах каждой весной, был, собственно, скорее предлогом, чтобы провести неделю на Лазурном Берегу. Конечно, можно повстречаться одновременно с кучей партнеров из разных стран, но для этого существуют топ-менеджеры, и присутствовать самому здесь, строго говоря, не обязательно. Но приятно.

Он останавливался в Карлтоне – несколько старомодно, но удобно. Пять минут между пальмами Круазетт до фестивального дворца, привычный бар звезд на первом этаже, сияющее море за приоткрытыми окнами просторного светлого номера – от этой ежегодной весенней привычки не хотелось отказываться.

Выйдя из машины, он бросил ключи отельному парковщику и, не заботясь о багаже, прошел к стойке ресепшена, заранее, в ожидании встречи с Фабрисом, скроив недовольно-начальственную физиономию.

Вопреки ожиданиям – он только что осознал, что готовился увидеть молодого набриолиненного холуя с карьеристским блеском в глазах – Фабрису оказалось за пятьдесят. Он был высоким, заметно сутулящимся, с сильной проседью на висках и с такими же седеющими усами. У него были усталые глаза, невообразимый пиджак цвета пьяной вишни и никакого подобострастия в поведении.

Оно и к лучшему.

 

Войдя в номер, Грег швырнул папку с буклетами на диван, позвонил портье и попросил принести кофе и сэндвичи. Теперь можно, с наслаждением скидывая по дороге вещи, залезть в душ.

Плотные струи горячей воды за несколько минут смыли неподвижность восьмичасового перелета. Промокнувшись перед зеркалом махровым полотенцем, он предупредил свое запотевшее отражение:

– Без фанатизма.

Получив в ответ утвердительный кивок, он с удовольствием втянул носом воздух. Аромат кофе ощущался даже здесь. На ходу стараясь попасть в рукава халата, Грег прошел в гостиную, скользнул глазами по лепесткам роз, разбросанным на подносе, и устроился в кресле перед дымящимся кофейником. На экране телевизора светилось дежурное приветствие отеля: «Добро пожаловать, месье Гарбер». Если не на границе, то хоть здесь…

Щелкая пультом, он нашел «CNN», налил себе кофе и потянулся за буклетами. Участники – понятно, расписание конференций – в корзину, рекламу туда же, а вот и расписание встреч… Эти перебьются, сюда сходит Фабрис… На часах была половина первого, первая встреча, на которой стоило появиться, была в три, значит имеет смысл переместить костюмы в шкаф и попросить быстренько погладить пару рубашек.

Он разыскал сумку с ноутбуком, достал из нее ключи и взгромоздил чемодан на кровать.

Что за черт… Замки всегда открывались послушно и плавно, а теперь никак не хотели это делать. Он стоял в халате посреди номера, с некоторой растерянностью взирая на издевательски валявшийся на кровати чемодан. Случайно подхватить чужой багаж было невозможно, возле транспортной ленты стоял только этот, единственный… Очень не хотелось смотреть, что написано на скрученной вокруг ручки багажной бирке. Крайне неприятно было бы удостовериться в том, что остался в одном дорожном костюме. И, черт возьми, в чемодане были любимые галстуки… Не говоря уже о часах и других мелочах. Но бирка, словно издеваясь, отсвечивала крупными буквами незнакомого имени – «Силл Оу». Кретинское имя какое. Но главное – точно не Грег Гарбер.

Он уселся в кресло и начал жевать сэндвичи, запивая их остывающим кофе.

Загадка отельного кофе – запах есть, вкуса – нет. Как так получается? И ведь во всех отелях – в баре кофе отличный, в номере – черт знает что…

Дожевав последний сэндвич, он позвонил консьержу.

– Это Грег Гарбер. Приключилась дурацкая история. Я, судя по всему, перепутал в аэропорту чемоданы. Взял чужой, хотя точно такой же, как у меня… В Ницце, сегодня утром. Да, бирка есть – с именем и номером рейса… Мне скоро нужно уходить, у меня встреча. Я оставлю чемодан в номере, а вы заберете, хорошо? Запишите мой телефон. Когда привезут мой багаж, позвоните, пожалуйста, – он продиктовал номер мобильного, повесил трубку и, встав, вознамерился выйти на балкон.

Резкий звонок за спиной заставил поморщиться, напоминая о том, что могучий холдинг ни дня не может без своего основателя.

– Да… И что?.. Жуть. Ты хочешь меня занять? Ну, вот сам и сделай. Я уехал… А завтра будет завтра.

Достали. Взрослые мальчики с огроменным жалованьем и опционами… Ни черта сами не хотят решать. Такая игра в незаменимого руководителя. Историю тут недавно рассказали: сидит за рабочим столом этакий руководитель (и кто бы это мог быть?), звонит телефон для самых близких. Он снимает трубку и устало говорит: «Да… Ну, давайте… Хороший… Хороший… Плохой… Хороший… Плохой… Все, что ли? Ну, пока». Кладет трубку и чертыхается: «Даже бананы сами перебрать не могут».

Достали.

Он бросил трубку на стол и, резко распахнув балконную дверь, зажмурился от хлынувшего солнца и глубоко вдохнул солоноватый прохладный воздух.

Впереди, до горизонта, голубыми бликами переливалось море.

Чуть правее, у островов белело несколько яхт.

Некоторое время он стоял так, потом шагнул на балкон.

Набережная Круазетт напоминала заповедник виноградных улиток. Прибывшие со всех концов света риэлторы передвигались расслаблено-вальяжно и, если бы на главную лестницу Дворца фестивалей положили красный ковер, то, глядя отсюда, можно было бы подумать, что это странный кинофестиваль. Черные костюмы, неизбывная деловитость в искусственных улыбках… Конкурс похоронно-готичных фильмов.

Кстати, об одежде… Перемещаться по Каннам в единственном дорожном костюме было бы как-то… А перспективы возвращения чемодана не ясны. Нужно пополнять гардероб.

Дамская терапия от ипохондрии. Шоппинг. Не хочется-то как, господи…

Натянув брюки, он обвел глазами номер в поисках перелетевшей на его теле через океан рубашки и, найдя, испытал к ней острую ненависть. Потом подхватил моментально надоевший пиджак, спустился в холл и вышел на улицу.

Полегчало. Вполне можно жить. Даже с удовольствием.

На улице было градусов двадцать и, несмотря на выставку, обитатели города еще сохраняли неподражаемое каннское состояние сознания, позволяющее получать удовольствие от самых простых вещей.

Хотя бы и от бутиков…

Сладостное ничегонеделанье – дольче фарньенте… Наряды на манекенах с идеальными пропорциями – провокация вожделения на грани морали. Перемещаясь с манекенов и вешалок на тела счастливых обладательниц аналогичной комплекции, они мгновенно уравнивают в правах жизнь и флирт…

Сверкнув отражением моря, ближайшая стеклянная дверь выпустила на улицу фантастическое создание…

Ну вот, пожалуйста… Так недолго снова дойти до ощущения, что вот она, та самая, тот уникальный бриллиант, для которого можно создать умопомрачительную оправу. И даже начать ее создавать…

Хватит. Без фанатизма.

Невольно выплыло флегматичное лицо Элен, и настроение привычно вошло в философско-безразличное состояние.

Последний раз они виделись полгода назад и, решив финансовые вопросы, с облегчением пожелали друг другу удачи. Их студенческая страсть закончилась у алтаря. Года через три совместная жизнь превратилась в совместное проживание, его стремления и увлечения не находили никакого отклика у супруги, а ее увлечения ограничивались поддержанием внешности на уровне «немного за двадцать, но точно меньше тридцати». Ритмы двух жизней были настолько разными, что бесполезно было пытаться что-то объяснять. Юридически брак не распался только из-за того, что такое положение было всем удобно. Ей – вести безбедную жизнь, ему – не половинить состояние, а прессе кормиться слухами и сплетнями.

Шоппинг надоел, не успев начаться.

Не подобрав себе даже галстука, он направился к Дворцу Фестивалей. Сойдет и так. В конце концов, при таком положении можно не бояться, что встречать будут по одежке. А потом или чемодан отыщется, или Фабрис позаботится об амуниции. Ох, судя по вишневому пиджаку, со вкусами Фабриса это может оказаться… неожиданно.

 

Долговязая сутулая фигура уже маячила возле входа.

– Фабрис, вы напоминаете отдыхающего писателя дамских романов. Деловые люди могут подумать, что ошиблись зданием.

– Тем просторнее будет внутри.

Надо же, послал господь оруженосца-философа…

– Верно. Учитывая, что мы сегодня стоим друг друга, это к лучшему. Ну, пойдем в ад, Вергилий?

Внутри был муравейник деловитых мужчин и неотличимых от них женщин, уверяющих друг друга в одном и том же и обменивающихся совершенно одинаковыми, будто напечатанными единым тиражом, буклетами.

Его стенда здесь не было, все же недвижимость – не совсем его профиль, но засветиться было нужно.

Сотню раз выверенный алгоритм: четко дозированные лучезарность, надувание щек, сосредоточенная неприступность и доброжелательная заинтересованность. Какие чудесные котлованы на ваших мониторах…

Кажется, в этом году перебор небоскребов. Теперь их строят все, в том числе русские. Все рвутся ввысь, земля дорожает, воздух загрязняется, и бойко скупаются участки на Луне.

Хорошо хоть, стенда по их продаже на этой выставке еще нет.

Фабрис, шевеля, как антеннами, своими усами, сутулым ледоколом прокладывал впереди дорогу, и Грег двигался за ним, периодически кивая знакомым и улыбаясь представительницам прекрасной половины касты подневольных каменщиков.

– Грег!

Надо же, где еще и встретиться… Артур Кемерон.

Их компании довольно тесно сотрудничали по ряду крупных проектов – строительная корпорация Артура возводила здания, а холдинг Грега поставлял отделочные материалы. Это давало ему повод шутить, что благодаря столь красивой обертке даже постройки Артура выглядят привлекательно.

– У тебя такой вид, будто ты познакомился с очаровательной француженкой и все утро, не раздеваясь, валялся с ней на пляже, – оглядывая его костюм, сообщил вместо приветствия Артур. Сам он при этом, как обычно, был одет очень демократично.

– Она оказалась трансвеститом. Пришлось уходить вплавь.

– А что убегал? Такие связи сейчас в моде. Все-таки что-то новое.

– Хочешь, познакомлю?

– Добрый ты сегодня…

– Еще бы. Только пришел, а тут ты.

Артур положил руку на его плечо и отвел в сторону.

– Что-то случилось?

– Что ты, я развлекаюсь с утра. Вот надоел гардеробчик, так я поменялся с одним типом в аэропорту чемоданами. Правда, ключи он увез. Но в Карлтоне обещали отмычку, откроем.

– Ты подхватил с ленты чужой чемодан? – Артур рассмеялся. – Раньше не замечал у тебя клептомании.

– Это у меня недавно. Началось после того, как на границе меня убедили, что я террорист. Натурально, забрал последний оставшийся чемодан, выбирать было не из чего. То, что он не открывается, выяснилось уже в отеле.

– А этот, который с тобой, – кивнул в сторону Фабриса Артур, – это сутенер твоей подружки с пляжа или он тоже потерял чемодан?

– Это коммивояжер. Увидел меня и увязался, предлагает недорогую одежду. Почти неношеную.

– Я так и подумал. И что, эта ерунда вывела тебя из себя? Или в чемодане был единственный экземпляр твоих мемуаров?

– Хуже. Рубашки с вышитыми вензелями. Без них я сам не свой – когда в зеркале не вижу вензеля, забываю, как меня зовут.

– А-а-а… Это понятно. Но поправимо. Купи первые попавшиеся джинсы и майку, а фломастер возьмем у моей секретарши. Я нарисую тебе вензель на полживота.

– Это идея. Погоди, – у Грега зазвонил телефон, номер был незнакомым. – Слушаю.

– Месье Гарбер, добрый день. Моя фамилия Дюпон, я детектив. Работаю с отелем «Карлтон». Вам удобно разговаривать?

– Да, если вы не решили зачитать мне последнее творение Дэна Брауна.

– А… А другие литературные произведения можно? – кажется, он это всерьез.

– Я читаю только деловую корреспонденцию, касающуюся чемоданов. Есть что-нибудь по теме?

– Не очень много. Чтобы было больше, я хотел бы встретиться с вами.

– Я занят и вряд ли освобожусь раньше вечера. Но к этому времени, как я надеюсь, все уже разъяснится.

– Не похоже…

– Так… Действительно, ни на что не похоже. Слушайте, а вы-то вообще каким боком здесь? Произошла банальная путаница, разве это ваша компетенция?

– Давайте при встрече, хорошо? В семь в отеле вас устроит?

– Ладно. Хотя надеюсь, что все получу до этого, – Грег прекратил разговор и начал насвистывать «Саммертайм».

– Прекрасная француженка?.. – осведомился Артур.

– Прекрасный француз.

– Тот самый, с пляжа?

– Нет. Отельный детектив. Подозревает, что я избавился от своего чемодана, потому что спрятал в нем тело того, что был на пляже.

– Лучше бы была француженка, – Артур как-то погрустнел. – А в чемодан ты его зря… Нужно было как-то сдержаться. Ладно, не грусти. Вечером прием по поводу открытия. Увидимся там?

– Если не арестуют…

Стоявший вполоборота Фабрис краем глаза уловил, что беседа закончена, и вышел на ледокольную позицию.

 

Выйдя из Дворца на набережную, Грег понял, что сумерки уже пропустил.

До встречи с отельным Мегрэ еще больше часа. Самое время заставить себя купить что-нибудь. Если столько ходить в одной рубашке, есть риск привыкнуть.

Попытка заняться шоппингом на Круазетт сегодня уже была. К тому же, там на каждом шагу придется здороваться со знакомыми.

Он пересек набережную и через минуту оказался на улице Антиб, где светились витрины магазинов и, как обычно, царила суета.

Набрав побольше воздуха, как перед прыжком в воду, он решительно шагнул в первые же разъехавшиеся стеклянные двери. Пучина поглотила его, не оставив даже кругов на поверхности…

Он вынырнул через полчаса. Обессиленный, жадно глотающий ртом воздух, но живой. С пакетом в каждой руке.

Теперь – к отелю, повстречаться с гением сыска и перекусить чего-нибудь. А там будет видно, идти ли на эту вечеринку по поводу открытия. Или все же пойти, а там и перекусить…

Живо представилась очередь пиджаков и смокингов к фуршетному столу.

Нет, вначале перекусить…

Идти до Карлтона было недалеко, но неудобно – сумка с выставочными документами, кем-то навязанными буклетами и презентационными компакт-дисками, которые не удалось сразу сгрузить Фабрису, постоянно сползала с плеча, а поправлять ее было крайне затруднительно – обе руки были заняты результатами «глубокого погружения». Пришлось снять сумку с плеча и переложить в руку.

Заправский провинциал в мятом костюме, с выпученными от счастья глазами, дорвавшийся до каннских бутиков…

Хотя никому до этого нет дела. Так, или почти так, выглядит на этой улице каждый, можно расслабиться. Правда, встретить кого-нибудь из знакомых в таком виде не хотелось бы.

Когда-то он, не скрывая любопытства, отправился с одной раскованной дамой в свинг-клуб, а накануне, как бы между прочим, поинтересовался у приятеля, который был любителем подобных мест, не пугает ли того возможность встретить внутри кого-нибудь из знакомых. «Ничего страшного. Он ведь боится огласки не меньше, так что никто больше об этом не узнает».

Нужно только все же забросить все это в номер, а потом уже спуститься к комиссару Мегрэ…

Вдруг что-то случилось. На долю секунды со стороны проезжей части пахнуло неосознанной тревогой, кто-то сильно рванул его за руку, он с трудом сохранил равновесие, пакет с оторванной ручкой оказался на мостовой, надсадно взревел, удаляясь, двигатель, а в нескольких метрах какая-то женщина закричала неприятным визгливым голосом:

– Украли! Держите того, на мотоцикле!

Потрясение было настолько внезапным, что в первые секунды он даже не понял, что произошло. Сумки с документами в руке больше не было, а по улице, лавируя между едва продвигающимися машинами, быстро удалялся парень на скутере.

Он рванулся за ним, но почти сразу понял, что это бесполезно и, остановившись, увидел, как скутер, заложив резкий вираж, скрылся в переулке.

Женщина продолжала причитать, вокруг собирались встревоженные любители чужих неприятностей, а он лихорадочно соображал, что было в сумке… Да ничего не было, кроме дурацких буклетов, от которых было сложнее отказаться, чем взять. Бумажник в кармане, компьютер в номере… Ключи от машины – и те в гостинице, у портье… Черт. Телефон… В примерочной, чтобы не потерять его, он переложил его из кармана брюк в сумку. Там все контакты. И на него звонят. Карточку можно восстановить, но не во Франции же… Сходил на шоппинг, чтоб его…

Вокруг становилось тесно, кто-то, на правах очевидца, уже делился своей версией событий с теми, кто только что подошел, кто-то выражал недоумение, почему до сих пор нет полиции. А вот полиция, пожалуй, ни к чему… Раньше полиции здесь будут папарацци. Сперли телефон, все равно найдут вряд ли, а шуму будет… Воображение услужливо продемонстрировало картинку газетной полосы с крупным заголовком «Разбойное нападение на Грега Гарбера». Его передернуло.

– Месье, мадам, ничего страшного. Сумка была пустой, а все важное здесь, – он быстро подобрал валявшиеся пакеты с покупками и демонстративно потряс ими в воздухе. – Я сам сообщу в полицию, спасибо всем, – и, не задерживаясь, шагнул прямо в окружавшую его толпу.

Она расступилась.

Отличная все же страна Франция. Все готовы принять участие в обсуждении твоих проблем, но действий никто производить, конечно, не будет. Брать на себя ответственность, догонять – это вам не дикий запад.

Так… Кажется, бывают исключения.

Его нагнал и пошел рядом с той же скоростью смуглый мужчина с точеным латиноамериканским профилем. На груди у него болтался фотоаппарат с длиннофокусным объективом. Ой, не уйти в Каннах от журналистов…

– Вам не мешает, что я иду рядом? – не сбавляя шага, мужчина, повернув голову, спокойно смотрел на Грега.

Неожиданное начало интервью, молодец.

– Хорошо уже, что не едите рядом на скутере.

– Я был в нескольких метрах. Фотографировал витрины… И, кажется, успел снять этого парня. Может быть, это поможет…

Он шел пружинисто и легко, несмотря на скорость, и говорил совершенно спокойно. Журналисты, как правило, так себя не ведут. И фотография парня на скутере, действительно, может оказаться кстати.

– Спасибо. Если есть несколько минут, давайте зайдем ко мне в отель. Это рядом.

– Хорошо. Я Чучо. Фотограф.

– Грег. Пострадавший, – он на ходу переложил пакет в другую руку и пожал протянутую ему узкую крепкую ладонь.

Везет же сегодня на приключения… И вот ведь странно как – дважды в день обворовали, а меланхолии как не бывало. Даже почти весело. Хотя, конечно, колотит малость…

Он вошел в фойе «Карлтона» и, несмотря на то, что здесь было гораздо больше возможностей встретить знакомых, не думая уже о том, как выглядит с бумажными пакетами в руках, сразу же подошел к консьержу. Рядом, как тень, следовал молчаливый индеец со своей длиннофокусной пушкой. Ковбой Мальборо и вождь Зоркий Глаз вступили на тропу войны…

– Я Гарбер. Меня должен ждать детектив. Мегрэ или как там его фамилия…

– Да, месье Гарбер. Месье Дюпон ждет вас в баре Знаменитостей. Я провожу вас.

– ОК, место правильное. Спасибо.

Зажигалки от Дюпона покупают недавно взятые на работу менеджеры, чтобы пускать пыль в глаза наивным созданиям. Рангом выше от Дюпона уже не зажигалки, а целые живые детективы…

Входя в бар, он, видимо, подсознательно ожидал увидеть этакого пожилого, седого толстячка с торчащими усиками, вальяжно восседающего в кресле в клубах сизого трубочного дыма перед бокалом с Мартелем. И опять ошибся.

Когда консьерж подвел их к столику у окна, рядом с неизменным карлтоновским роялем, на встречу поднялся плотный коротко стриженный человек, напоминающий то ли борца в тяжелом весе, то ли отставного сержанта. А вместо Мартеля на столике стояла бутылка «Перрье».

– Франсуа Дюпон, – представился он, выпрямившись во весь рост. Это было впечатляющее зрелище.

Ну вот, имя Франсуа, скоропалительно обещанное Фабрису, занято. Придется перестраиваться.

Сжав Грегу руку, детектив настороженно разглядывал стоявшего за его спиной Чучо.

– Это фотограф?

– Чувствуется профессионал сыска. Вы правы, это фотограф.

– Вы хотите, чтобы нашу встречу снимали?

– Нет. Это человек, у которого могут быть снимки похитителя.

– Похитителя чемодана?! – детектив был поражен.

– Нет. Выпейте воды, и я вам все расскажу.

– Разрешите не пить? – спросил Дюпон. – Обычно это я предлагаю собеседнику выпить воды. И… не хотел бы менять привычки.

– Как хотите. Начну с самого срочного.

Грег максимально коротко рассказал о происшествии на улице. Дюпон слушал с сосредоточенным выражением лица и не перебивал. Потом достал свой телефон и, попросив Грега продиктовать номер пропавшего телефона, набрал его.

– Выключен, естественно… Ладно. Что-то важное, кроме телефона, там было?

– Проект договора, который я должен обсуждать в Женеве через несколько дней. Но это восстанавливается… Ключ, – только что он понял, что ведь там, в этой сумке, был футляр с ключом, который ему прислали через день после встречи в Клубе, сопроводив рекомендацией постоянно носить с собой… Ключ от будущего путешествия бог знает куда. Глупо как… Но бывает. Вернувшись домой, придется звонить и просить, чтобы прислали новый. Если не скажут, конечно, что ключ у каждого один-единственный, потерял – не вернешь… Нужно было носить в бумажнике, в кармане. Вспомнился где-то слышанный анекдот: «Ты кто? – Вор. – А почему такой маленький? – А я карманный».

– Мистер Гарбер, – борец осторожно, чтобы ненароком не сломать ногу, тряс его за колено. – Так что за ключ?

– Забудьте. Сувенирный, не имеет значения.

– Как скажете, – согласился детектив, внимательно глядя на него. – Вы можете к этому что-то добавить? – обратился он к фотографу.

Чучо, во время всего рассказа молча листавший кадры на своем аппарате, поднял на него глаза и кивнул головой.

– Я готовлю альбом своих фотографий. Снимал на улице. Как раз навелся на соседнюю витрину, когда возникла эта суета, и закричала женщина. Я стоял метрах в десяти по ходу движения скутера, и поэтому успел снять парня в лицо. Рефлекторно развернулся на крик и щелкнул. Немного расплывчато и темновато, но – получилось. Вот, – он протянул Дюпону камеру, на экране которой был молодой коротко стриженый парень, сжавший губы и внимательно смотрящий прямо перед собой.

– У него что-то в ушах, – тихо отметил Дюпон, разглядывая снимок. Камера казалась в его руках миниатюрной моделью. – Похоже на переговорное устройство.

– Дюпон, вы меня пугаете, – сказал Грег, в свою очередь вглядевшись в экран. – Вряд ли это операция, спланированная преступным синдикатом. Такое бывает везде, подростки шалят. А в ушах – наушники для плеера.

– Вы правы, – согласился детектив. – Подождите меня несколько минут, хорошо? Месье, я могу взять флэш-карту?

– С возвратом. И ваш – только этот кадр, – кивнул Чучо, вынимая из камеры карту.

– Разумеется.

Дюпон удалился. Даже в этом, весьма просторном помещении, его силуэт напоминал слона в посудной лавке. Что произойдет, если ему придет в голову, скажем, прокатиться на велосипеде?

Нужно как-то занять время. А заодно убедиться, что Зоркий Глаз не работает на СМИ. И денег, что ли, предложить, все же вызвался помочь…

– Что снимаете, Чучо? Мажорные фотографии каннской жизни?

– Именно, – откликнулся Чучо. – Люблю Берег. Правда, зимой. Когда здесь тихо и прозрачно… И вечерами на набережной можно танцевать танго, – он улыбнулся.

– Танцуете танго?

– Иногда. Но не здесь и не сейчас.

– А снимаете все же сейчас… Почему?

Чучо, раздумывая, взглянул на него.

– Не обидетесь? Вы же, насколько я понимаю, участник МИПИМ?

– Скорее, праздношатающийся посетитель. Но, в любом случае, не из обидчивых.

– Хорошо… Галстуки.

Галстуки… Вот и весь ответ. С грустью вспомнились те, что бесследно канули во чреве аэропорта.

– Достойная причина. Вы фетишист?

– Фетишист наоборот. Подсчитано, что у человека в туго завязанном галстуке интеллектуальные показатели на треть ниже, чем у него же без галстука. Но есть социумы, где без галстука стоимостью в несколько сотен евро не покажешься. В офисах крупных фирм это смотрится естественно. А здесь…Идея была давно, но все руки не доходили. Альбом будет называться «Остров пингвинов». Вам что-нибудь это говорит?

– Кажется, была такая книга.

– Роман Анатоля Франса. Там очень серьезные ребята, к себе относятся без шуток, ведут умные разговоры, и ты всю дорогу чувствуешь, что что-то во всем этом – не то… А они все на самом деле – пингвины. Канны во время таких форумов.

Вспомнилась картинка, виденная сегодня с балкона. Солнце, море, пальмы, и посреди всего этого – сотни сосредоточенных существ, одетых в черное и белое, как будто пультом управления включили черно-белый режим. Все серьезны, все обсуждают друг с другом очень важные вещи, что-то подписывают… Там, где несмотря на них, все остается цветным, легким, предназначенным совсем для другого…

– Похоже…

– Очень. Мир, созданный для чувств, под завязку заселенный цифрами. Перпендикулярное несоответствие… Мне повезло, я снял здесь на одном стенде блестящий слоган очень респектабельной фирмы. Лейтмотив ко всей серии снимков. Сейчас найду…

Чучо взял фотоаппарат, вставил туда извлеченную из кармана флэшку и начал быстро листать кадры, разыскивая нужный.

– Вот он. По-моему, гениально.

На мониторе был виден довольно ординарный выставочный стенд с названием компании и крупным слоганом под ним: «Мы превратим ваши мечты в недвижимость».

Точно, был такой… Надо же, не обратил внимания. Мечты, кем-то превращенные в недвижимое имущество… Прямое доведение до суицида. А вообще-то смешно. Во всяком случае, запоминается.

– Я видел эти слова. Но не задумывался… Креативщики зло посмеялись над владельцем компании…

– Если не он сам – над клиентами, – Чучо забрал фотоаппарат. – Это ведь не может быть неосознанно…

А с ним интересно, с этим фотографом… Как есть, Зоркий Глаз. И похоже, не стоит предлагать ему денег, не для этого он пошел в отель со своим снимком.

– Ну вот, мистер Гарбер, – появившись из ниоткуда, над столом нависла громада Дюпона. – Парня попытаемся разыскать, фото его я отослал. Держите вашу флэшку, месье, – он нехотя отдал флэш-карту Чучо. – Нам повезло, что вы оказались рядом. Теперь, если не возражаете, вернемся к утренним событиям, – он посмотрел на Грега и, сделав страшные глаза, взглядом указал на фотографа.

Не заметить его сигналов было нельзя. Чучо усмехнулся и поднялся.

– Надеюсь, все образуется. Рад был познакомиться.

– Погодите, Чучо… Спасибо. И я тоже рад знакомству. Как вы знаете, я пока без телефона, но вот вам моя карточка.

– Благодарю, – кивнул фотограф. – А это моя. Галстуки, на самом деле, не мой конек, завтра я возвращаюсь в Париж. Если как-нибудь окажетесь там, и возникнет желание выбраться на милонгу, звоните.

Повернувшись к выходу из отеля, он чуть не сбил с ног приближающегося Артура Кемерона. Немного под шафе, в безукоризненном смокинге, хотя и без бабочки, он был великолепен. Проводив взглядом фотографа и с любопытством, как школьник, увидевший в зоологическом музее чучело мамонта, разглядывая Дюпона, он осведомился у Грега:

– Даешь интервью?

– Нет. Это в связи с моим чемоданом.

– Уже сколотил целую команду для поиска своих носков? Знал, что ты отличный организатор. При твоих масштабах это за пару месяцев может вырасти в крупный благотворительный фонд. Я присяду, или это разрушит атмосферу детектива?

– Присядь, а то на ногах ты держишься не очень уверенно. Дюпон, это мой коллега. Он в курсе ситуации.

– Хорошо, – пожав плечами, неохотно согласился детектив. – Если не возражаете, вернемся к вашему чемодану. С ним какая-то странная история… Расскажите, как все было.

– Ох, – вздохнул Грег. – Меня задержали на границе. Спутали с кем-то, и я проторчал там битых полчаса.

Лицо Дюпона выразило сложную гамму переживаний, но вопрос прозвучал почти мгновенно:

– А такое уже… случалось?

– Нет, впервые.

– Работай я на границе, вообще таких не впускал бы, – подал голос Артур.

– Поэтому тебя и не берут в пограничники. Так вот… Выйдя, я увидел свой чемодан. Других в зале уже не было, поэтому мне и в голову не пришло сверяться с биркой. Тем более, что таких не очень много, это…

– Я видел чемодан, – перебил его детектив. – Ну, тот, что вы привезли в отель.

– Тем лучше. Я взял машину, бросил его в багажник и поехал сюда. В номере он не открылся. Я позвонил консьержу. Все. Хочу свой чемодан. У меня там, – он опять покосился на Артур, – любимые носки.

– Есть что-то ценное… кроме них? – поинтересовался Дюпон.

– Мемуары. Евангелие от Грега, – пробормотал Артур.

– Ничего особенного. Одежда. Ну, запонки. Часы… Дорогие. Галстуки, опять же. Для пингвинов.

– Для кого?

– Так, для приятелей…

Дюпон многозначительно покачал головой и записал что-то в блокноте.

– Слушайте, Дюпон. Вы как-то пытаетесь подогнать масштабы происходящего под свою комплекцию. Подчеркиваю: это не чемодан с ядерной кнопкой.

– Понимаете, мистер Гарбер, – заговорил детектив, – в принципе, чемоданы, конечно, иногда путают. Но обычно в таких случаях в службу розыска багажа, обнаружив подмену, обращаются оба. Мистер Оу, которому, судя по бирке, принадлежит взятый вами чемодан, туда до сих пор не обращался. Не исключено, конечно, что это был не единственный его багаж, и до сих пор, не нуждаясь в его содержимом, он не попытался его открыть. Поэтому придется ждать, когда он это сделает… С другой стороны, мы можем попытаться разыскать на Лазурном Берегу этого человека. При условии, что он не уехал сразу же куда-то, а остановился здесь в какой-нибудь гостинице. Причем, под своим именем.

– Что вы городите? С какой стати ему называться чужим именем?

– Вот и я надеюсь… В принципе, такого рода поиски производятся только при более серьезных причинах, но вы – известный человек, и отель озабочен этой ситуацией. Поэтому мы уже предпринимаем возможные меры… На это, вероятно, также уйдет некоторое время. Поэтому…

Так можно и до утра тут просидеть.

– Я понял. Держите в курсе.

– Это моя работа, – кивнул Дюпон.

Грег молча пожал плечами. Объяснять, что работа детектива не в том, чтобы держать в курсе, желания не было.

 

Они сидели с Артуром в баре знаменитостей и были основательно пьяны.

Это был тот редкий случай, когда оба, давно зная друг друга, могли позволить себе не выбирать слов.

Артур удобно развалился в просторном кресле и, перекинув длинные ноги через подлокотник, демонстрировал умение носить смокинг с такой же непринужденностью, с какой студенты на каникулах носят майки и джинсы.

– Слушай, что такое милонга?

Артур с удивлением повернул голову.

– Рад за тебя. Раньше ты таких вопросов не задавал. Милонга никак не связана с фьючерсами. Насколько я знаю, это вечеринка любителей танго. А что?

– Пригласили.

– А что же мы сидим?! – Артур с готовностью спустил ноги на пол и выпрямился.

– Это не здесь. И не сейчас. А слово смешное…

Кемерон разочаровано принял прежнюю позу.

Был поздний вечер, они были здесь почти одни, и после всего этого безалаберного дня Грега почему-то проняло, и он, думая, что будет понят, вдруг признался, что все надоело.

– Значит, не тем занимаешься, раз надоело. Ты, кстати, чем занимаешься?

– ?

– Ну, надоело что? Вот есть двадцать четыре часа. Ты чем все это время занимаешься-то?

– Бизнесом зани…

– Точно. Бизнесом занимаешься. Мы с тобой короли бизнеса. Подчиненные, министры, интриганы, фаворитки, подати, милости – все, как в королевстве. Еще чем?

– В смысле?

– В прямом смысле. Ты же не все двадцать четыре часа бизнесом занимаешься. Чем еще? Ну, вот сексом занимаешься?

– Занимаюсь. С удовооольствием…

– Занимаешься. И я занимаюсь. Не так часто, как говорим, но пока довольно регулярно. Тут нам почти нет равных. Ладно, самим себе это можно не говорить. Но наши подружки, изображая множественные оргазмы, убеждают нас в том, что мы – мастера. Еще?

– Ну… собой.

– Собой… Тренер по фитнесу, бассейн, свой дантист, свой повар, свой портной… Так?

– Так.

– Телом, значит, своим. Здоровьем тельца. Жрем только полезное, воду пьем родниковую. ОК. Еще?

– Что ты пристал?! Ты записался на курсы психоанализа и ищешь, на ком поупражняться?

– Понять хочу, что тебе надоело, – Артур игнорировал его реплику.– Чем еще занимаешься?

– Благотворительностью.

– Благо творишь. Знакомо. Перечисляем что-то куда-то, куда именно не помним, но для имиджа полезно. О! Имидж – это важно. Им занимаемся неустанно. Очень нас заботит, как это мы выглядим со стороны, и что там о нас говорят. Еще чем-то?

– Семьей, черт, – он кажется, начинал понимать, о чем говорит этот развалившийся в кресле тип.

– СЕМЬЕЙЧЕРТ – именно так. Заботимся. Женам – камни покрупнее, чтобы хоть что-то у них блестело, а также личного водителя, личного телохранителя и личного массажиста. Потому что они настолько ленивы, что даже любовника завести сами не могут. Детей – в самые закрытые инкубаторы, и лучше, чтобы подальше, им такого видеть не следует, да и нам вольготнее. У тебя где ребенок?

– В Англии.

– Ну, это рукой подать. Правда, когда у тебя день, у него – ночь, так что даже созвониться непросто, зато образование – очень дорогое. Все, или еще чем-то занимаешься?

– Все. Пошел к черту.

– Уже иду. Выяснил, что тебе надоело, и иду. Еще бы не надоело… Слушай, а больше тебе заняться нечем? Ну, вот жизнью, например, не пробовал? Не всей этой мутотенью, а своей собственной? Ну, там, счастьем или смыслом, прости Господи, за то, что эти слова всуе упоминаю.

– А я что делаю?

– Ты? Ты бизнесом занимаешься, ты же сказал. А не жизнью. Потому что устаешь очень, и на нее тебя уже не хватает. Куда, зачем – на все это у нас времени нет. Кислород потребляем, в пространстве перемещаемся, звуки издаем, эякуляция удовлетворительная. Значит, живем. Просители в приемной сидят, интервьюеры на диктофон записывают – все показатели живости налицо. Пульс бьется. Вот такая у нас жизнь. В лучшем случае – пограничное состояние.

– А у тебя не пограничное?!

– Пограничное. Но по ту сторону границы.

– Может, у тебя рецепт есть?

Артур, как что-то само собой разумеющееся, пожав плечами, сказал:

– Мне один приятель посоветовал, могу поделиться. Забудь об обезьянах.

– Все?

– Все. Притча: ты в запертой клетке с обезьянами. Ключ – у них. И есть только одна возможность получить его – стать обезьяной. Но не хочется… Не хочется ведь? Вопрос: что делать? По здравому размышлению, ответ один: забыть о ключе. И об обезьянах забыть.

Рассуждение Грегу не понравилось. Очень оно было даосское, веяло от него за милю пресловутым недеянием… Особенно раздражало то, что история как-то перекликалась с исчезновением ключа.

– Нет. Мне не подходит. Я их лучше поубиваю, обезьян твоих…

– Вот же ты не ленивый… И злобный. Чем тебе обезьяны не нравятся? У них, между прочим, код ДНК отличается от человеческого всего на три процента, – Артур обеими руками оттопырил в стороны уши и, выпятив нижнюю челюсть, скроил обезьянью рожу.

– Тебе идет…

– Не злись. Не подходит рецепт – возьми хотя бы отпуск. В смысле – отпусти себя.

Грег так недавно сам произносил почти те же слова, что даже замолчал на минуту.

– Как ты себе это представляешь?

– Отпуск? Да как у всех – уезжай на месяц туда, где до тебя никому нет дела, и выключи телефон. И, веришь, земля не перестанет крутиться.

– Я и так уезжаю пять раз в месяц.

– Я же не об этих отъездах. Уехать – это съехать с рельсов. Ну… вот что для тебя настоящая, почти недостижимая роскошь?

– Я не люблю роскошь.

Язык заплетался, а в голове с удивительной ясностью крутилась мысль о том, что недавно, в каком-то интервью ему задали точно такой же вопрос. И он, почти не задумываясь, ответил, что несбыточная роскошь – на несколько часов отключить мобильный телефон. И вот, пожалуйста, – у него уже несколько часов нет телефона, а чувства свободы нет и в помине. Наоборот, ощущение, что тебя лишили важнейшего органа, без которого ты чувствуешь себя неполноценным.

– Знаешь, странное чувство… Без телефона – как без рук.

– А тебе телефон нужен для чего?

– Ты опять?

– Ну, вот у меня на нем есть игра – шарики. Очень забавляет. Я уже набираю по две тысячи… Ну, и для близких, конечно… А у тебя телефон – чтобы чувствовать, что ты важный, нужный и все контролируешь? Ну, словом, чтобы иметь подтверждение своей значимости, и вообще того, что ты живой? Чем чаще звонят беспомощные менеджеры, которым ты за это платишь, тем ты оживленнее?

В точку.

–Отвали. Когда ты пьян, с тобой невозможно разговаривать.

– Хорошо, я не пьян, – Артур принял нормальную позу, и на Грега внезапно уставились его очень спокойные темные глаза. – Правда, очень кофе хочется… И надоело слушать про то, что тебе надоело. Давай пари: если ты вдруг поймешь, что я прав… Причем, еще до тех пор, пока не разыскал свои носки с вензелями… И что даже без мобильного твоя жизнь не останавливается… Ты должен будешь мне ведро кофе.

– А если нет?

– Я отделаю свой дом самыми жуткими материалами, которые ты производишь.

– Я сделаю тебе скидку. Пять процентов.

– По рукам.

 

Первое что бросилось в глаза, когда Грег нетвердой походкой вошел в номер – чемодан, лежащий на подставке для багажа. Неужто разыскали?

Но чертов чемодан был все тот же, только бирка теперь была срезана с его ручки. Почему же они его не забрали?

Ну что ж, раз так, извини. Пришел твой черед. Сам лично, как существо неодушевленное, ты не виноват, но отвечать кому-то надо. И, за неимением других кандидатур, отвечать будешь ты.

Грег сосредоточился, чтобы сообразить, что может послужить орудием возмездия. Ничего острого под рукой не было, несессер путешествовал в чемодане в компании неразборчивого мистера Вау… Или Оу… Сканируя интерьер на предмет наличия режущих предметов, взгляд остановился на мини-баре. Столовый нож показался недостаточным, но выбора не было.

Начало получилось неубедительным. Сказывалось отсутствие практики, и выходило так плохо и не эстетично, что в голове начали вертеться цитаты из бульварных романов. «Он рвал листы, как хотел бы рвать ее сладкую плоть». Ох, пошлость какая. Все палачи сентиментальны и пошлы, издержки профессии. Нужно привыкать…

Оскопление замков оказалось нелегким делом. Они стойко держались, подтверждая репутацию именитой фирмы, но отступать было поздно, и когда, наконец, сдался последний запор, это даже немного огорчило.

Вещи внутри были уложены с педантичной аккуратностью. Туфли в матерчатом мешке, несессер с туалетными принадлежностями, несколько рубашек, пара брюк, красный свитер, белье и приличный костюм английского кроя. Ничего примечательного и, тем более, выдающегося, все говорит только о том, что владелец любит порядок и что он примерно одного роста с Грегом. Социальный статус хозяина и его профессиональные пристрастия не определялись.

Единственной вещью, которая как-то выбивалась из всего этого, был диск в бумажном конверте с надписью: «Здесь все». Что все, чье все? От этого веяло невыразимой безысходностью, но одновременно, под влиянием выпитого, на ум приходили образы гениальных маньяков из фильмов о Бонде, перевозящих в своем багаже диски с кодами, способными уничтожить мир.

Мир требовалось незамедлительно спасти. Грег вставил диск в DVD-проигрыватель, тот с сомнением пошуршал внутри, выдал глумливую надпись «Не читается» и затих.

Ладно. Для таких случаев есть ноутбук. В ожидании загрузки компьютера, фантазия рисовала часы, красные цифры которых неумолимо отсчитывают последние секунды перед вселенской катастрофой. Экран засветился ровным фоном, и блестящий кружечек послушно лег в дисковод.

Экран стал черным, и в его середине проявилась небольшая красная рамка с надписью «Введите пароль».

Вот тебе и ВСЕ…

С такими хакерскими познаниями далеко не уедешь. Но для порядка можно все же понабирать какие-то слова. Как там зовут этого..? Оу… В доступе отказано.

Больше ничего на ум не приходило.

Чертова железяка. Ну, не задался денек.

 

Понедельник

 

Двери в зал заседаний мягко распахнулись, и на пороге возник личный помощник Президента. Собравшиеся за столом члены правления притихли, стараясь не смотреть на его сутулую фигуру, облаченную в вишневый пиджак.

В воцарившейся полной тишине, глядя куда-то поверх голов, он пошевелил седоватыми усами и произнес:

– Джентльмены, мистер Гарбер просит извинить его. Он выражает вам свои искренние сожаления в связи с тем, что сегодня вы лишены его общества… В его руках находится чемодан с секретными кодами. Преследуя Доктора Оу, он срочно вылетел в Париж для участия в милонге. В целях конспирации ему потребуется надежный партнер. Доброволец из числа наиболее приближенных. Из вашего числа, господа…

Помощник достал из-за спины серебряный колокольчик и, строго глядя на сидевших вокруг стола, потряс им в воздухе.

Члены правления насупились и, опустив глаза, принялись рассматривать стол для заседаний.

Покачавшись с носка на пятку, помощник расправил усы, вновь позвонил в колокольчик и втянулся без остатка в каминное жерло. В обмен камин выпустил легкое облачко сероватого дыма.

Проследив, как оно медленно растворяется в воздухе, оставшиеся в зале вышли из оцепенения и начали несмело улыбаться и переглядываться.

И тут вдруг снова, высунувшись из камина, прозвонил колокольчик.

 

Настойчиво тренькавший рядом с кроватью телефон окончательно разорвал сон.

Солнце пробивалось сквозь портьеры. Дверь на балкон была приоткрыта, и в комнате было свежо, пахло морем и спокойствием.

Грег взял трубку.

– Это Франсуа Дюпон, – по бодрому голосу детектива можно было с уверенностью сказать, что он не наслаждается, лежа в постели, негой средиземноморья. – Нам удалось найти владельца вашего чемодана. То есть, владельца того чемодана, который у вас. Взявшего тот, владелец которого – вы, – он окончательно запутался и попытался договорить скороговоркой: – В общем, мы нашли его. И сразу опять потеряли.

– Это важная информация, Дюпон. Я могу спать дальше?

– Понимаете, вчера из аэропорта он поехал в отель «Дворец Метерлинка» и провел там весь день. А сегодня рано утром выехал. Куда – пока не знаем. Но похоже, он не только путает чемоданы, но и вообще рассеян. Он забыл в номере некоторые вещи. Было бы хорошо, чтобы вы приехали взглянуть, не ваши ли они. Сможете приехать?

– Это где?

– Сразу за Ниццей, по пути в Вилльфранш.

– Хорошо. Только позавтракаю. На голодный желудок вас для меня много.

– Конечно. В смысле, конечно, позавтракайте.

– Как там мой телефон?

– Кое-что уже есть, расскажу при встрече.

– Франсуа, мне не нужно кое-что. Мне нужен телефон.

– Мы почти нашли его.

– Франсуа, вы умеете пользоваться почти найденным телефоном? Ладно… Я приеду.

Он принял душ, надел что-то из купленного вчера во время памятной прогулки по улице Антиб и спустился вниз. Они договаривались с Фабрисом позавтракать вместе, чтобы спланировать день. Француз уже сидел за столиком перед тарелкой с фруктами и с удовольствием отмачивал седоватые усы в бокале с шампанским. Аристократические причуды Лазурного Берега. Хотя, этим утром шампанское будет очень кстати…

Налив в бокал солнечный пузырящийся напиток, он сел напротив странного помощника и, сделав глоток, сообщил ему:

– Вы мне снились. В этой связи планы меняются. В первой половине дня потрудитесь без меня, Фабрис. На сегодня мне вас достаточно.

– Сочувствую по поводу сна, – хладнокровно отозвался помощник. – Но у нас назначено несколько…

– Именно. Причем, в разных местах. Поэтому придется разделиться. Вы будете здесь, а я поеду во Дворец Метерлинка.

– Чудное место, – зажмурив глаза то ли от шампанского, то ли от воспоминания о чудном месте, вздохнул Фабрис. – Скалы, море… Метерлинк умел выбирать места…

Кроме нобелевской премии никаких ассоциаций с этим именем память не предлагала. А премия с равным успехом могла быть как в области физики, так и в области борьбы за мир. Пробел. Но на то и неспешные завтраки, чтобы ликвидировать пробелы.

– Напомните, Фабрис, Метерлинк был кем?

– Фламандцем. Из Гента.

– Вот как? – сыры в Карлтоне все же очень хороши. Взять, что ли, еще? – Но за это нобелевских премий не дают.

– Нет. Хотя зря… А за литературу, поэзию и философию дают. Так что ему пришлось поработать в этих областях. «Синюю птицу» помните?

– Вечную погоню за счастьем и смыслом? Так это его?

– Это принадлежит человечеству. А он вообще был молодцом. Сейчас модные писатели полюбили выпускать метафорические романы из жизни насекомых – муравьев, жуков и т.д. Пользуются тем, что домохозяйки и риэлторы не читали Метерлинка. На самом деле он это все уже написал… Он вообще считается основателем театра абсурда. Предпочитал, кстати, не живых актеров, а марионеток – они больше похожи на людей…

– Чем кто? – не уловил Грег.

– Чем остальные… А дом этот, в который вы сейчас собираетесь, называл «Ульем». Там у него все время роились приятели из разных стран и носили мед. Сочиняли что-то, писали…

– Жаль, что никто не читает.

– Ну, это не так… А кто-то даже сочиняет что-то. Я знаю компанию друзей, они собираются там периодически и устраивают интеллектуальные развлечения. Некоторое время назад забавы ради сочинили шуточный тест. Очень помогает, на себе испытал.

– Помогает от чего?

– Скорее, «для» чего. Для всего.

– Поделитесь?

– С радостью. Всего четыре вопроса, которые можно задать любому вне зависимости от принадлежащей ему недвижимости. В замке человек живет или в студии на мансарде, у него на стене что-то висит. Ну, скажем, над диваном… Так вот первый вопрос – «Что у вас висит над диваном?». Вы не поверите, но примерно каждому четвертому требуются усилия, чтобы ответить на этот вопрос. Чтобы вспомнить, что же там висит. Получив ответ, вы опять спрашиваете: «А почему оно там висит?». И здесь уже около трети людей испытывает затруднения. Как это, почему? Ну, подарила теща, я и повесил. Или обои выгорели, нужно было чем-то закрыть. Так или иначе, все справляются. Тогда дальше – «Что вы испытываете от того, что оно там висит?». Половина теряется. Что-что? Да ничего… Напрягаясь, понимают, что ведь, действительно, и вспомнили с трудом, что же там висит, потому, что ничего хорошего при взгляде на это не испытывают. Или, наоборот, сразу же вспомнили, потому что им приятно на это смотреть. Тогда последний, самый главный вопрос: зачем? «Зачем оно там висит?». И это уже дается легко – затем и висит, что приятно. Или – действительно, зачем, раз смотреть противно?

– И что?

– И, практически, все, – он с нежной ностальгией посмотрел на опустевший бокал на длинной тонкой ножке.

– Вам это помогло?

– О, да! Я, помню, пришел домой, собираясь содрать неприятное и развесить радостное. И случайно перевел взгляд с того, что висело над диваном, на то, что сидело на диване. И давай себя спрашивать: «Что это у меня тут сидит? Почему оно это делает? А я-то тут при чем? И зачем тогда?». В общем, некоторые меняют диваны.

– Вы поменяли?

– Напрочь. Теперь вот с вами работаю. Одно удовольствие. Если не возражаете, пойду налью себе еще шампанского.

 

Из Канн до Ниццы – около получаса. Но это если ехать по А8.

По нижней дороге, вдоль моря, через Жуан и Антиб, конечно, дольше, но настолько же живописнее. Он даже убрал верх у автомобиля, настроил приемник на Радио Ниццы, и из поездки получилась романтичная французская прогулка, напоминающая неторопливую, с легкой иронией, заставку к фильму. Синхронизируя мысли с изгибами побережья, он оставил позади средневековый вобановский форт, потом пустынный галечный пляж, и справа, за забором, уже показались хвосты самолетов с разномастными опознавательными знаками. Аэропорт, куда он прилетел только вчера…

Что же у него висит над диваном? Это-то он помнит хорошо. Эшер там висит. Тот самый, которого так любят организаторы выставок по недвижимости… Не подлинник, тогда у него еще не было возможности покупать подлинники, но эту дешевую репродукцию он почему-то продолжает таскать за собой из снятой квартиры в первую собственную, потом – в дом…

И вешать над диваном. Диваны как раз меняются, а репродукция – та же. Идут на ней одинаковые неутомимые человечки навстречу друг другу по ненормальной круговой лестнице. Настолько одинаковые, что ясно – это один человечек, просто на разных ступеньках. Только ступени дикие какие-то – поднимаешься с каждым пролетом и, вновь оказавшись там, откуда вышел, понимаешь, что на самом деле спускался. А тот, что навстречу – наоборот – вроде бы спускается, но с каждым шагом – все выше. Не упасть бы ему вверх… Не взлететь бы вниз.

Промахнув по Променад-дез-Англе мимо площади, носящей имя вороватого наполеоновского маршала, он обогнул мыс, и слева замелькали терракотовые дома старого города, магазинчики, террасы кафе… Город, где названия улочек написаны на двух языках, напоминая, что некогда это была Италия. На какой-то миг резануло острое желание остановить машину и пешком пойти туда, внутрь, через площадь с церковью, непонятно как втиснутой между домов, в эти улочки, неожиданно перетекающие одна в другую, заставляя терять направление… И не жалеть об этом.

Так… Без фанатизма.

Мимо старого порта, посередине которого покачивалась громадная белая коробка корсиканского парома, и – из города в сторону Монако…

Справа показался указатель «Дворец Метерлинка» и почти сразу – крутой съезд вниз.

Дюпон сидел в «Ситроене», стоявшем перед зданием ресепшена, и говорил по телефону. Дверца была открыта, и было не ясно, как детектив сможет уместиться в маленькой машинке, если ее закрыть. Увидев Грега, он помахал ему рукой и вышел из машины. Автомобиль благодарно приподнялся.

– Новостей не так много. Мы по фотографии вычислили того парня на скутере. Правда, там, где он живет, он со вчерашнего дня не появлялся. Его зовут Тони, он со своей компанией известен разными выходками. Как бы сказать… эксцентричными. Но – никогда не криминальными. Может быть, вчера это он на спор… С кем-то из приятелей…

– Это предположение вы проверите без меня, хорошо? А где сумка с телефоном?

– Ищем. Это теперь только дело времени.

– Ошибаетесь, Франсуа. Это ваше дело.

– Да. Но я боюсь, что сим-карта в любом случае уже давно выброшена…

Грег обреченно покачал головой.

– Теперь Силл Оу. Он уехал на такси рано утром, до того, как мы выяснили, что он останавливался здесь. Таксиста мы нашли. Пассажир вышел на площади Массена в Ницце, сказал, что там его должны ждать друзья. Ваш чемодан, судя по описаниям, при нем. По пути он интересовался, можно ли добраться до Парижа на поезде. Таксист рассказал, что есть несколько скорых поездов в день, чем его очень обрадовал. Так что, похоже, в аэропорту он не появится. Там мы могли бы его легко вычислить… Видимо, он собирается в Париж.

– На милонгу…

– Простите?

– Ничего. Танго с чемоданом… Перспективы?

– Мы делаем, что можем… Давайте взглянем на то, что он оставил в номере, может быть, вы узнаете что-то?

– Записки с извинениями не оставил?

– Разве что невидимыми чернилами на стенах. Но это мы не проверяли.

– Недочет, Франсуа. Кстати, почему вы не забрали у меня его чемодан?

– Я срезал бирку. А чемодан отдавать пока некому. Я могу переправить его в службу розыска багажа. Забрать?

– Лучше найти. Пойдемте смотреть вещи.

Забытых вещей оказалось немного. Собственно, это была синяя майка с оранжевой надписью «Carpe Diem» и сборник Честертона.

– Надпись – не название фирмы? – спросил Грег, чтобы что-нибудь спросить.

– Нет, я уже справлялся. Это античный афоризм, «Лови момент». В смысле, живи сейчас.

Грег взял книгу и машинально перелистал ее.

Было в детстве такое шуточное гадание – раскрываешь книгу на любой странице и читаешь первую попавшуюся фразу.

Стоя спиной к Дюпону, он на секунду закрыл глаза, наугад распахнул книгу и ткнул пальцем куда-то в середину страницы. Потом прочитал выхваченную таким образом фразу. В ней было только три слова.

«Произошла чудовищная ошибка».

Он перечитал ее еще раз и, не удержавшись, пробежал глазами весь абзац.

«Мистер Гурни-Браун, прежний владелец вашего дома, был клиентом нашего агентства. А наши нерадивые служащие, не обратив внимания ни на его двойную фамилию, ни на ваше славное воинское звание, просто представили себе, что майор Браун и мистер Гурни-Браун – одно и то же лицо. И, таким образом, вы внезапно оказались заброшены в середину истории, предназначенной другому человеку».

Класс. Кому рассказать…

– Ну что, мистер Гарбер? – заглядывал через плечо Дюпон. – Вещи-то? Не ваши?

Он как-то утомил, этот тяжеловес. Вещи не имели к нему никакого отношения, и что заставило ответить утвердительно, объяснить было невозможно.

– Мои. Книга – моя.

– А майка? – с сомнением глядя на него, спросил Дюпон.

– А майка – не моя.

– Так, значит, он открыл чемодан?

– С чего вы взяли?

– Но книга-то – ваша. Она же была в чемодане, так? И он, открыв его, так и не обратился в службу розыска. Как это объяснить?

– Вы меня спрашиваете? Театр абсурда. Жизнь муравьев в исполнении марионеток.

– Как вы сказали? – с прежним подозрением переспросил детектив.

– Это не я, это Метерлинк. Классиков обожаю, – он потряс перед массивным носом книгой.

– Вот и этот Оу тоже… Консьерж сказал, что он и сюда приезжал, потому что интересуется Метерлинком и хотел пропитаться его духом.

– Родственные души. Видите, даже чемоданы одинаковые.

В номере больше делать было нечего. Они вышли на террасу, круто обрывавшуюся к морю. Волны накатывали на камни далеко внизу, а все пространство до горизонта было занято спокойной синевой.

– Красиво здесь, – неожиданно сказал Дюпон.

– Да, здесь это несложно… Стать философом…

Здесь не было деловитых пингвинов, на которых охотится фотограф Чучо, не было пребывающих в ажиотации туристов, даже близости Ниццы здесь не чувствовалось. Казалось, что проникнув в это место безвременья и спокойствия, оставаясь в нем столько, сколько хочешь, ты сохраняешь возможность выйти ровно в ту секунду, что и зашел.

Никуда не хочется торопиться. Да и некуда. Невозможно опоздать туда, где ты запросто можешь не появиться вовсе…

– Так вы говорите, он поехал в Париж?

 

Он успел на две довольно формальные, но неизбежные встречи.

А вечером был прием во «Дворце сфер».

Об этой вилле Пьера Кардена ходили восторженные слухи, но бывать там раньше ему не приходилось. А это на самом деле стоило того.

Сумасшедшая фантазия архитектора расположила на высоком карнизе Эстерель, нависающем над морем, десятки перетекающих один в другой куполов и шаров, выстроенных на различных уровнях таким образом, что было невозможно не только составить план всего здания, но даже просто сказать, сколько в нем помещений или хотя бы сколько этажей.

В сочетании с продуманной подсветкой, фантастическими интерьерами и уникальной мебелью, все это создавало ощущение дворца некоего загадочного и очень эксцентричного персонажа из первых фильмов о Джеймсе Бонде.

Забавно, второй раз за день на ум приходит бондиана…

Было довольно тепло, и можно было выйти наружу, к мягко подсвеченному бассейну. За низкой оградой начинался обрыв, с которого, чуть левее, были видны вечерние огни Канн и темные очертания Леринских островов.

Там, говорят, до сих пор действующий монастырь. И кроме монахов – никого. Взять и уйти в монахи. В Таиланде каждый мужчина хоть раз в жизни обязан это сделать. Хоть ненадолго. А если несколько раз – вообще молодец… Многие этим пользуются. Достало все – раз и в монахи. Проникаться спокойствием Будды… Богоугодное дело.

А ведь Артур прав. Если отбросить громкие фразы для рекламных проспектов, главное, чем можно гордиться – умение покупать подешевле и, приятно упаковывая, продавать подороже. Ничего нового и интересного, но, судя по рейтингам, успешнее подавляющего большинства. Супер.

Еще какие достижения? Сын. Видит папашу раз в полгода, зато в самом престижном колледже. За что «зато»? Колледж тихий, спокойный, без сквозняков. Научится завязывать галстук и выучит, что весь остальной мир создан для того, чтобы выполнять его маленькие прихоти. Такое вот образование…

Женщины… Какую-нибудь эта встреча сделала счастливой? Не благополучной и обеспеченной, а именно счастливой?

Друзья… Есть кто-то, кого, пока никто не слышит, действительно можно назвать этим словом?

Жизнь. Сосредоточенная на… вот на всем этом и сосредоточенная. Тут Артур тоже прав.

Безнадежно, как зубная боль…

Результат планомерных усилий. Все стабильно и предсказуемо, удивляться нечему.

Умение удивляться, где ты? Ау! Оу… Мистер Оу в майке с надписью «Живи сейчас» , уволокший в Париж чемодан и умеющий удивлять-ся. Ся… Не чтобы кто-то его удивил, а – сам себя. Прономинальный глагол – удивлять себя.

Вот же развезло как. И зацепиться не за что. Пусто.

Пусто в черепах черепах.

Шампанское нужно пить, вот что. А лучше – виски. И обсудить с прекрасной риэлторшей перспективы рынка превращения мечт в недвижимое имущество. Незамедлительно.

Он развернулся и с загадочной улыбкой на лице вошел в ближайшую прозрачную сферу. Пробравшись через черно-белую суету, подошел к столу с напитками и, не дожидаясь официанта, щедро налил себе виски.

Где тут риэлторши?

В этот момент музыка смолкла, и к микрофону, запаренно улыбаясь, пробрался фрачный толстячок, ведущий вечер.

– Дамы и господа! Придя сюда этим вечером, все вы, по нашей просьбе, оставили в вестибюле визитные карточки. Сегодня они будут вашими лотерейными билетами. Призы предоставлены компанией «Эволюсьон-вояж», владельцу которой я передаю микрофон.

Толстячок начал делать пассы руками, призывая на сцену высокого светловолосого мужчину, несколько смущенно пробирающегося к возвышению.

Эволюсьоном здесь не обойдешься. Здесь, пожалуй, Революсьон требуется… Allons, enfants… Le jour de gloire est arrivé.

Он, значит, arrivé, но никого не застал…

– Авиабилет первого класса в Бангкок выигрывает…

Вот, как раз кто-то направляется в монахи. Красота – оранжевая простыня, сандалии, и никаких забот…

Делая короткие интригующие паузы, требуемые для извлечения из шкатулки визитной карточки очередного счастливца, окончательно вспотевший ведущий вызывал сочувствие.

Зал благосклонно поддерживал его аплодисментами, а избранные послушно сменяли друг друга, получая волшебные призы, которым, по всей вероятности, они не смогут найти применения.

– Следующий приз – полный курс талассотерапии в одном из лучших отелей Биарицца…

О, вот это то, что доктор прописал. Обернуться водорослями и закуклиться. Отключив телефон. Впрочем, было бы, что отключать. Пока не закуклился, нужно еще виски выпить…

Был такой роман у Кортасара – «Выигрыши». Об одном очень странном круизе, все пассажиры которого выиграли его в лотерею… Что-то там у них не заладилось в конце. Или Кортасару надоело…

– Следующий выигрыш – две ночи в президентском люксе отеля «Ритц» в Париже. Приз выигрывает…

Он не удивился, услышав свою фамилию. «Сила воображения порождает событие». Сквозь мысли уловив слово «Париж», еще до того, как истекли секунды, отведенные фрачным ведущим на то, чтобы заинтриговать аудиторию, он уже знал, что это – его выигрыш. Или – его поводок, или указующий перст, счастливый билет или подстроенная ловушка – что угодно, но – его. И, пробираясь к микрофону, он уже знал, что этим знаком воспользуется, что зарезервирует номер уже на завтра, потому что нет у него сейчас никакого желания ходить по этому кругу, сверяясь с расписанием обязательных встреч, потому что, в отличие от Канн, у него не существует никаких обязательств в Париже, и совершенно неизвестно, что ждет его там.

И это-то почему-то больше всего привлекает.

 

Вторник

 

Самолет коснулся колесами бетона, чуть подпрыгнул и покатил, снижая скорость и распугивая вечных кроликов Руасси, по полосе к зданию терминала. Грег некоторое время наблюдал, как белые шарики хвостов прячутся в невысокой траве, потом привычно полез за телефоном, чтобы, как обычно, включить его в конце полета, вспомнил, что его нет, выругался сквозь зубы, и тут самолет остановился.

Паспортного контроля на внутренних линях нет, и пресловутый чемодан неуловимого мистера Оу на этот раз выкатился на ленту транспортера на удивление быстро. Грег убедился в том, что это именно он и испытал даже легкое чувство досады – чуда не произошло.

Через несколько минут он вышел в зал прилета.

В Париже было прохладнее. Скудный курортный гардероб, видимо, придется пополнить. Куртку какую-нибудь купить… Черт бы побрал этого любителя Метерлинка.

Его встречали. В центре зала маячил водитель в форме отеля «Ритц» с табличкой, на которой каллиграфически было выведено имя: Грег Гарбер. К нему он неторопливо и направился, рассеянно осматривая небольшую группу встречающих. Обычная суета аэропорта. Но была в ней какая-то мелкая странность, что-то как будто чуть резануло глаза… Он даже замедлил шаг, пытаясь понять, что в этом зале было не так. И уже подходя к своему водителю, вдруг резко остановился и, обернувшись, вновь оглядел фигуры встречающих.

Вот оно. В нескольких метрах дальше стоял человек средних лет в недорогом сером костюме и, как и многие, внимательно вглядывался в лица прилетевших. В руках у него, как и у доброй половины тех, кто стоял по ту сторону турникета, был лист с напечатанным на принтере именем. Все дело было как раз в этом имени. Грег Таннер.

Надо же… Совпадение? В конце концов, людей с таким именем может быть множество. К тому же…

Ерунда, нечего придумывать совпадения. Его это встречают. Его, а не кого-то другого. Хотя он мог запросто не заметить этого человека – никто его ни о чем не предупреждал. К тому же, у него могут быть другие планы. Они и есть у него. Интересно, что они станут делать, если он сейчас спокойно сядет в машину «Ритца» и отправится на Вандомскую площадь?

«Подсказка сгорела?»

Не будут же они гоняться за ним по аэропорту, подсовывая эту табличку?

Отлично – у него есть реальный выбор. Очень простой. Пусть они побегают. Кто сказал, что некоторые возможности не повторяются? Сейчас это их забота – пусть повторяют. Он решительно шагнул к водителю отельного лимузина и, даже не успев удивиться себе, так же резко развернулся и пошел к человеку в сером костюме.

– Вы не меня встречаете?

– Месье Таннер?

Человек был французом и делал ударение на последнем слоге. Звучало непривычно, но забавно.

– Мм… Да.

– С прилетом, месье Таннер. Меня зовут Жан-Батист. Это весь ваш багаж?

– Мм… Да.

– Отлично. Тогда мы можем ехать?

– Мм… Да, – Грег поймал себя на мысли, что становится несколько однообразен.

Жан-Батист улыбнулся и, сделав приглашающий жест, направился к выходу, и не подумав взять чемодан. Пожалуй, для водителя лимузина этот Иоанн-Креститель был не слишком услужлив.

Впрочем, скромную немолодую «Пежо» голубого цвета никак нельзя было назвать лимузином. Бросив чемодан в багажник, Грег привычно устроился на заднем сиденье, и машина тронулась.

Водитель небрежно левой рукой подкручивал руль и настолько очевидно не собирался развлекать своего пассажира беседами, что, казалось, просто забыл о нем.

Из приемника звучал джаз. «Тейк Файв» Брубека. Надо же, какой продвинутый водитель попался. Пять четвертей. Даже символично – если четвертей, то максимум четыре, а пятая… Кроме приветствия, это означает еще и отдых. На арго так и есть – перекур. «Тейк Файв».

Ну, что же… В конце концов, ничего не мешает в любой момент взять в Париже такси и доехать до «Ритца». Если, конечно, они сейчас едут в Париж…

Они ехали в Париж. От Берси они взяли правее, к каналу Сен-Мартен, через площадь Республики выехали на бульвары и вскоре свернули в квартал Монторгей.

Машина повернула в узкую, почти безлюдную и довольно безликую улицу и остановилась.

– Приехали, – сообщил Жан-Батист, произнеся единственное за время поездки слово.

Он неторопливо выгрузил чемодан, поставив его на мостовую, открыл заднюю дверцу и, подождав, пока Грег выйдет из машины, сказал:

– Это вам, месье Таннер, – в руках Грега оказался обычный почтовый конверт, в котором прощупывался небольшой жесткий предмет. – И вот еще мой номер телефона. В Париже иногда непросто с такси, звоните в любое время, я живу неподалеку и с удовольствием подвезу вас, куда будет нужно. Если буду свободен. Добро пожаловать в Париж.

Качнув головой и не дожидаясь ответной реплики, он сел в машину, помахал сквозь стекло рукой и уехал.

А… Вот. Добро пожаловать в Париж…

Грег внезапно увидел себя как бы со стороны – пустынная улица, несколько растерянный человек в строгом костюме, рядом на мостовой – чемодан, в руках – конверт… Да, конверт ведь в руках!

Внутри было два ключа на казенном пластмассовом брелоке, какие обычно бывают на ключах от офисов или арендованных машин. На бумажной вставке небрежно синей ручкой – адрес – улица Гренетта, номер дома… Грег осмотрелся. Этот самый номер дома. Нормальный парижский особняк светлого камня. Ничем особенным не отличается от прочих… Никаких табличек у двери. Перед дверью красовался его чемодан.

Ну, что же… Приехали.

Можно звонить в дверь.

Или открыть ее своим ключом.

Он вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь, внес чемодан и только после этого огляделся.

Перед ним было просторное двусветное помещение. Очень просторное. Светлое единое пространство из тех, которые принято называть лофтами. Конечно, меньше, чем его пентхауз, но от клаустрофобии здесь не взвоешь. Вполне прилично.

В дальнем левом углу на невысоком подиуме – кухня, в центре зала, вокруг низкого квадратного стола, – удобные широкие диваны, обитые белой кожей, а справа на балкон второго этажа уходила лестница с широкими ступенями темного дерева. Освещался лофт мансардными окнами в двускатной крыше. А прямо рядом со входной дверью стоял изящный узкий стол для перчаток, по которому были рассыпаны одинаковые визитные карточки. Грег взял одну из них.

Машина Желаний

Грег Таннер

Фотограф

Французский мобильный телефон, начинающийся с 06, адрес электронной почты, сайт.

Мило.

Фотограф, значит.

Жаль только, что фотографировать до сих пор приходилось в основном на морских курортах простенькими мыльницами по просьбе их более или менее очаровательных обладательниц.

Ладно. Что там еще интересненького?

Он прошел в центр помещения. На низком столе лежало несколько фотографических альбомов – Париж, обнаженная натура, портреты, что-то еще… Рядом – мобильный телефон. Не из самых дорогих, но считающийся модным. У ближайшей стены на штативе – фотоаппарат. Насколько можно судить, хороший или очень хороший. Два-три осветительных прибора, свернутые в рулоны разноцветные фоны… Ваза с фруктами на кухонном столе. Вино. Неполная бутылка виски. Кто-то приложился уже… В холодильнике – сыры, ветчина. Заботливо…

На противоположной стороне от входа, через который Грег вошел в лофт, была еще одна дверь. Массивная, металлическая. Он взял ключи и подошел к ней. Второй ключ действительно был отсюда. Черный ход вел в узкий мощеный переулок, пройдя по которому метров сто, можно было выйти прямо на Сен-Дени. В узкий проем между домами виднелась витрина, забитая черно-красными кожаными аксессуарами для реализации фетишистских фантазий.

Забавное пространство – респектабельный вход и злачный выход. На любой вкус… Черный ящик, на входе которого – ингредиенты, на выходе – готовый продукт. Такой трансформатор…

Он вернулся к журнальному столу и взял демонстративно лежавший на нем телефон. Несколько пропущенных вызовов. СМС.

«Грег, я пытаюсь тебе дозвониться, но без толку. Набери меня, как только сможешь. Мари».

Конечно, Мари. При первой же возможности… Память отказывалась вспомнить хотя бы одну даму с таким именем, способную написать подобное сообщение.

Пропущенные звонки. От той же Мари, от какого-то Мэттью, несколько неизвестных номеров.

Так… Что там в списке контактов?

Почти пусто. Опять-таки Мари, Мэттью и какая-то Сандра. Не густо.

Он поднялся на второй этаж. Почти по всему периметру шел балкон, в самом широком месте которого располагался легкий рабочий стол с ноутбуком. В торце балкона – двустворчатая приоткрытая дверь, за ней – спальня. Уютно… Широкая низкая кровать, дизайнерские лампы по бокам. Свежее белье. За белье – отдельное спасибо. Судя по всему, никакие фотографы на нем пока не спали…

За прозрачной перегородкой – утопленная в пол квадратная просторная ванная. Свечи на бортиках. Да наш фотограф, кажется, бонвиван.

Он вышел из спальни и подошел к компьютеру. Очень приличный Макинтош. Любопытно, как здесь с выходом в сеть.

Экран засветился, и через секунду послушно показал стартовую страницу поисковика. Быстро.

Но сначала, пожалуй, имеет смысл продегустировать фрукты. И сыры. И что там еще Бог послал. Или ассистенты фотографа запасли?

Молодцы, ассистенты. Отличный, нужно сказать, виски они запасли.

Он с наслаждением растянулся на диване.

А к черту этот «Ритц». Никуда он никогда не девался и никуда не денется.

Ничего не мешает искать чемоданы и связываться с офисом, ночуя здесь.

Зазвонил мобильный.

Ну-с, начнем, пожалуй. Он улыбнулся и взял трубку.

– Да.

– Мистер Таннер?

– Он самый, – Грег опять улыбнулся.

– Здравствуйте. Это Леонард Гратовски, – пауза. – Я хотел подтвердить встречу.

Вот ведь какая досада – это имя ровно ничего ему не говорило. Ну, да не беда, простительно для вольного фотографа.

– Простите, Леонард, вы не напомните, о чем идет речь?

– Мы с вами договаривались о встрече сегодня вечером. Я бы хотел подтвердить ее. В восемь вас устроит?

– Отличное время. Я, правда, пока не очень знаю, что у меня вечером.

– Зато я догадываюсь. У вас встреча со мной.

– Наконец-то!

– Простите?

– Это я не вам. Ассистентка наконец-то принесла свежие фотографии. Неплохо получилось. Да, так о чем это мы… Все же давайте созвонимся через пару часиков, ОК?

– Мне позвонить вам или вы перезвоните?

– Лучше вы.

– Хорошо. До скорого.

Кто же это был? А мы, значит, с ним договаривались. Надо же, что с памятью стало. Неудобно даже. Любопытно, и много таких договоренностей?

Грег встал с дивана и поднялся на балкон к компьютеру.

Пожалуй, можно начать с сайта.

«Машина Желаний».

Сайт был довольно лаконичен, но смотрелся хорошо.

Итак, четыре человека создали креативное бюро «Машина Желаний».

Мэттью Уоллис, англичанин, культуролог.

Мари Светлофф, из России, журналистка.

Сандра Клери, Канада, социолог.

И, разумеется, Грег Таннер. Американец, фотограф.

Такая вот компания…

О каждом – всего несколько слов и, увы, – полное отсутствие фотографий или хотя бы дат рождения.

Да… Это была несколько эксцентрическая компания друзей, которые при встрече никогда не узнавали друг друга… Что заставляло их всякий раз знакомиться заново, и это было их очаровательной изюминкой.

Бюро разрабатывало и осуществляло культурологические проекты, связанные общей темой – Личность и Мегаполис. В настоящее время в центре интересов партнеров был Париж. Планировалось собрать здесь коллекцию странностей – всего того, что выбивалось из обыденной привычной реальности. Результатом поисков должен был стать выпуск альбома «Париж: выход за рамки».

Почему бы и нет… Даже любопытно.

Сайт был проиллюстрирован заумной статьей, подписанной Мэттью, – нечто вроде манифеста группы на тему «Видеть новое». Кроме того, имелся какой-то социологический анализ, проведенный Сандрой по поводу стереотипности восприятия реальности, а также интервью, которое Мари взяла у одного из бесчисленных гениальных писателей, способных во всем видеть фэнтези.

Все это было разбавлено черно-белыми фотографиями, подписанными Грегом Таннером.

Фотографии были, нужно сказать, хороши. Дело даже не в том, что ракурсы были удачны, а детали проработаны, а в том, что они создавали настроение… Неуловимое, но отдающееся приятным резонансом.

Не то, чтобы очень информативный сайт, но для начала достаточно.

Теперь почта. Личная почта фотографа Таннера…

Сверяясь с визитной карточкой, он набрал адрес.

Конечно, нужен пароль, как же иначе…

Предположительно, известный Грегу Таннеру. Обычно ведь пароль известен владельцу почтового ящика, правда? Иначе как бы он туда попадал? Кто знает пароль, – тот и владелец.

Ну, скажем, Vision.

Мимо. Не страшно, число попыток не лимитировано.

Ага! Гарбер.

Мимо, надо же… И действительно, при чем здесь какой-то Гарбер. Он вообще сейчас в Каннах…

Что же в том разговоре было главным?

Переключиться. Каникулы… Отдых.

«ОТДЫХ».

Попадание.

Он даже почему-то моментально вспотел.

Смешно. Грег Таннер проверяет свою почту.

Около трех десятков писем. Первым – почти две недели. Ты смотри, значит, уже через несколько дней после того разговора…

Часть писем – уже с ответами. Вот же интересно как – жизнь идет, Грег Таннер с кем-то переписывается, а бизнесмены всякие в это время решают свои деловые вопросы на Лазурном Берегу и ничего о том не ведают.

Что, впрочем, естественно.

Итак.

Письмо от какого-то Поля.

«Мистер Таннер, как и договаривались, за десять дней до вашего приезда в Париж я разложил ваши визитные карточки в нескольких лучших парижских клубах, отелях и ресторанах. В Париже немало людей, нуждающихся в услугах хорошего фотохудожника, и я надеюсь, что это даст вам достойных клиентов».

Вот, значит, как. Спасибо тебе, Поль, удружил. Если и правда разложил – есть риск и действительно получить клиентов. Фотографии на сайте достойные, почему бы клиентам и не появиться. И ведь это же значит, что они – ни сном ни духом… Для них есть только Грег Таннер, он же – фотограф, больше того – фотохудожник, и ничем кроме этого никогда не занимался. Ну, дай им Бог не разочароваться в его профессионализме.

Письмо от Мэттью. Того самого, видимо. Кто он там… Уоллис, англичанин, культуролог.

«Дорогой Грег, мне удалось найти симпатичную квартиру на левом берегу, рядом с Валь-де-Грасс, в двух шагах от Люксембургского сада, так что я не буду обременять тебя своим присутствием постоянно :-) Впрочем, рад буду проводить у тебя столько времени, сколько потребуется для реализации нашего проекта. Одновременно, буду счастлив пригласить тебя к себе».

По-английски витиевато. Однако, и правда мило, что жить с этим парнем не придется. Как-то бы это было… чересчур. Несмотря на партнерские отношения.

Поехали дальше. Сандра. Копии письма – Мари и Мэттью.

«Друзья, к сожалению, я смогу приступить к парижскому проекту с опозданием на несколько дней – мне необходимо вначале заехать в Бельгию. Как только смогу – приеду. Я сообщу номер поезда из Брюсселя. Грег, милый, ты встретишь меня на вокзале? У меня будет огромный чемодан, мне одной с ним не справиться».

Жалко, конечно, что Сандра задерживается. С ней было бы весело. Наверное… Да и чемодан тяжелый – это лишнее. Так не хочется тащить его с вокзала. Вообще чемоданы поднадоели. Может быть, Мэттью встретит?

А ведь Грег что-то уже ей ответил. В смысле, Таннер. Ну-ка…

«Дорогая Сандра, жаль, что ты задерживаешься, – надо же, почти слово в слово. – Разумеется, я тебя встречу. Только вот беда: не уверен, что узнаю. Давай я буду тебя встречать с табличкой с твоим именем? Сообщи номер поезда».

Неплохой такой ответ. Достоверно. Можно подписаться.

И что же Сандра?

«Грег, неужели ты думаешь, что я так изменилась?! Впрочем, мы все такие непредсказуемые. Не удивлюсь, если ты появишься на вокзале без своего неизменного шарфа, а то и с пышной шевелюрой :-) Так что я на всякий случай тоже выйду из вагона с твоим именем наперевес. Целую.»

Во как. «Целую» – это трогательно. А вот милые детали внешности… Шарф, значит, неизменный. Ах, Париж… И, судя по всему, отсутствие шевелюры.

Грег провел рукой по растрепанным волосам. Сколько он себя помнил – они всегда были такими. Так что это уж – дудки. Сама сказала – мы непредсказуемые. Можем шевелюру сохранить. То есть, получается, отрастить…

Кто там следующий?

Какой-то Леонард Гратовски. Где-то это имя было недавно… А, это же он уверяет, что договаривался о сегодняшней встрече. Уперто так уверяет. Перезванивать грозится. Даже отказать хочется. У востребованного фотохудожника не так много свободного времени, знаете ли…

«Уважаемый мистер Таннер. Я должен сообщить вам крайне важную (прежде всего, для вас) информацию, связанную с вашим пребыванием в Париже. К сожалению, на следующий день после вашего приезда я должен буду покинуть Францию и, вероятно, надолго. Поэтому вынужден настаивать на встрече с вами в первый же день. Например, вечером, около восьми часов, в соборе Сент-Эсташ. По некоторым причинам, не нужно чтобы мы видели друг друга, а тем более кто-то видел нас вместе. Вас не смутит, если мы встретимся в исповедальне, той, что левее центрального входа?»

А вот это уже прямо патетически. Веет тайными орденами и сокровищами тамплиеров. Приезжает такой американец в Париж, хватает фотоаппарат и давай встречаться с незнакомцами в исповедальнях. Причем, поскольку на встрече настаивает незнакомец, ему и исповедоваться. Да простит тебя Бог, настойчивый незнакомец, прочти семь раз молитву и ступай с миром.

Собор этот еще найти нужно будет…

Впрочем, какой еще собор? В Ритц, в Ритц!..

Дальше. Письмо Уоллису, копия – Таннеру.

«Уважаемые господа. Меня заинтересовал ваш проект. Я хотел бы обсудить с вами возможность публикации вашего парижского альбома моим издательством. Прошу связаться со мной…»

Соблазнительно, но, мягко говоря, преждевременно. Пусть повисит пока.

Опять от Мэттью. Копии – Мари и Сандре.

«Друзья. Приглашаю вас на свой день рождения, в четверг, в 20.00, ул. Фриго. Подробный план – в приложении. Это приглашение на два лица, то есть я буду рад, если каждый из вас приведет с собой любого симпатичного ему человека. Приходите обязательно, будет весело».

Сколько же это тебе исполняется, Мэттью? Вот ведь годы летят… Мы-то тебя помним еще робким тщедушным подростком… Кого же взять-то с собой? Стюардесса была сегодня миленькая, нужно было знакомиться… Или Леонарда этого – как начнем с ним всех исповедовать… Впрочем, он уезжает.

Еще несколько писем – мечтают работать ассистентом фотохудожника, просят о фотосессии, приглашают на интервью…

Все это подождет, иначе будет перебор информации.

Первым делом…

Он закрыл компьютер. Первым делом нужно, видимо, разыскать «своих».

И понять хоть из праздного любопытства, насколько они свои.

Но не звонить же первому. Как-то это неправильно будет. Плевать, что неправильно…

Грег взял телефон и набрал номер Уоллиса.

Почти сразу ответил чуть взволнованный мужской голос с сильным британским акцентом.

– Мэттью?

– Ну… – смешок, – вероятно, да. А вы…

– А я, вероятно, Грег.

– Очень приятно, Грег. Я как раз собирался сам вам звонить. Вы меня опередили.

– Хотите, я положу трубку, и это не будет считаться?

Секундная пауза. Немножко притормаживает англичанин. Пройдет, наверное.

– Нет, что вы…

– Как хотите. Я подумал, может быть, нам встретиться?

– Конечно. Давайте прямо сейчас. Вы что-нибудь во всем этом понимаете?

– Во встречах? Да, я большой специалист.

– Да нет, я не об этом. В этой… «Машине Желаний».

– Я больше по желаниям. Из машин – только фотоаппараты. И штативы, конечно. Вы ориентируетесь в Париже?

– Постольку-поскольку. Но что-то знаю.

– Знаете «Ритц» на Вандомской площади?

– Да, конечно, я найду.

– Отлично, Мэттью. Давайте минут через сорок, ОК?

– Да, я думаю, успею. А как я вас узнаю?

– Обычно я в шарфе и брит наголо. Хотя до встречи многое может измениться. Давайте в баре Хемингуэя. Он небольшой, потеряться трудно.

– Отлично, в баре. А вы уже звонили… Мари и Сандре?

– Сандры, увы, сегодня не будет. Дела в Брюсселе. Проводит социологический опрос. Ее хлебом не корми, дай опрос провести. А Мари подъедет.

– А… хорошо. До встречи?

– До скорого, Мэттью. И, пожалуйста, держитесь правой стороны, это не Англия.

Ну, одиночество уже не грозит. Теперь нужно позаботиться о женском обществе.

– Мари?

– Привет, Грег. Как ты?

– Супер. Выпил виски, поел фруктов. Манго очень хороши.

– Рада за тебя. Увидимся сегодня?

– Даже не знаю… Хотел съездить в Версаль, поснимать статуи в парке. Хотя, это можно отложить.

– Отлично. Где-нибудь на Конкорд через час?

– В Ритце. У Хема. Я захвачу Мэттью, иначе он заблудится.

– Договорились. Если буду опаздывать, закажите мне дайкири. Лучше – с клубникой.

– Сразу два – один закажу я, другой – Мэттью.

– Ты умница.

У нее был приятный голос. Низкий, глубокий, с мягким акцентом. И быстрая реакция. Как минимум, не скучно.

Пора, пожалуй, собираться. Нужно взять сумку с ноутбуком и посидеть в стороне, изображая благопристойного бизнесмена. Полюбоваться со стороны коллегами… Как тут заказывается такси?

А, была же карточка этого, как его… Неразговорчивого Иоанна-Крестителя. Почему бы не удовлетворить его желание повозить американского гостя?

– Жан-Батист? Это Грег Таннер. Вы меня подвозили сегодня из аэропорта.

 

Он вошел в «Ритц», когда до встречи оставалось еще минут десять. Пересек фойе, чтобы пройти сразу к бару, но вдруг резко развернулся и подошел к стойке ресепшена.

– Месье? – изобразил услужливое радушие портье.

– Будьте добры, я ищу приятеля… Он должен был остановиться у вас. Силл Оу.

– Одну минуту, – портье обратился к компьютеру. – Нет, месье, к сожалению, человек с таким именем не значится в списке наших гостей.

– Жаль. Но спасибо.

Грег кивнул и отошел от стойки, но внезапно опять повернулся к портье, лицо которого вновь за долю секунды озарилось той же лучезарностью.

– Еще одно… Он должен был приехать вместе с коллегой… посмотрите, пожалуйста, Грег Гарбер…

– Конечно, месье, – носитель улыбки опять склонился к компьютеру. – Гарбер… Мистер Гарбер выехал из отеля сегодня утром, месье.

– Что вы говорите? Не везет, так не везет. Значит, не встретимся…

– Мне очень жаль, месье.

– А мне-то как! Он… не просил ничего передать? Может быть, какой-нибудь конверт?

– Нет, месье, ничего.

– Узнаю старину Гарбера. А скажите, он… именно выехал? Или не въехал?

– Как вы сказали?

– Забудьте. Спасибо.

Выехал, значит. Не въехал… Две ночи в «Ритце» пропали… Подсказка сгорела. Быстро, однако.

В баре Хемингуэя было почти пусто – середина дня. Немолодая пара сидела за столиком, и за милю было видно, как же долго они женаты. Перед каждым была чашка с чаем, при этом он был погружен в газету, а она не менее сосредоточенно изучала глянцевый журнал, целиком закрывавший от нее супруга.

Грег сел в углу, откуда был виден весь бар, заказал виски, достал и раскрыл ноутбук, рядом с ним положил первые попавшиеся в портфеле листы с машинописным текстом. Ни дать ни взять – менеджер, даже в обед не способный оторваться от праведных трудов.

Несколько минут ничего не происходило. Немолодой полноватый бармен, скучая, перетирал стаканы, разглядывая сквозь них фотографию Хема на противоположной стене.

Минут через пять после назначенного времени в бар торопливо вошел темноволосый человек лет тридцати пяти. Бежевые вельветовые брюки, теплый пиджак, желтый вязаный шарф. Некоторое время постоял, оглядываясь по сторонам. Потом прошел к стойке и заказал вишневый сок. Резкий британский акцент – ни с чем не спутаешь. Сел в противоположном углу. Ну, здравствуй, Мэттью. Поскучай немного, видишь, работы сколько…

Вскоре появилась дама, как принято выражаться во Франции, «между двух возрастов». Меховая накидка, перчатки. Величественно проследовала, никого не замечая, к столику. Подошедшему бармену тихо проворковала что-то. Голос… Может быть. Хотя, если это Мари, будет нелегко.

Мэттью сделал было попытку встать, но совладал с собой и остался на месте.

Пожилая пара, видимо, ознакомившись со всеми печатными новостями, так и не обменявшись ни словом, покинула бар. Какое все же взаимопонимание – и слова не нужны.

В бар вошла женщина. Молодая, невысокая и очень грациозная. Вьющиеся темно-русые волосы, быстрые и одновременно спокойные, без всякой суеты, движения. Джинсы, легкая кожаная куртка. Наша Мари приехала…

За несколько секунд осмотрев бар, поймала взгляд Мэттью и решительно подошла к нему.

– Грег?

Мэттью резко встал, едва не опрокинув стул, что-то ответил. Мари улыбнулась, села напротив.

Грег сделал знак бармену, показав, что не возражал бы повторить виски, и, уткнувшись в компьютер, минут десять краем глаза наблюдал за беседой в противоположном углу бара. На секунду их заслонил бармен, поставивший на столик новый бокал с янтарной жидкостью. При этом он что-то тихо насвистывал под нос. Что-то знакомое. «Тейк Файв». Однако, сегодня как-то много совпадений… Не хватало только парижских барменов с абсолютным джазовым слухом…

Грег проводил взглядом массивную фигуру, увенчанную кудрявыми черными волосами. Бывает…

Очень похоже было, что те двое в дальнем углу видят друг друга впервые. На Мари было приятно смотреть. Свет из окна подсвечивал волосы, и они оттеняли тонкий силуэт. Она все же заказала свой дайкири, и треугольный бокал в тонких пальцах отсвечивал красным. Мэттью, видимо, по-прежнему чувствовал себя несколько не в своей тарелке, как будто никак не мог найти удобную позу в кресле.

Пожалуй, достаточно. Грег неторопливо убрал компьютер, взял свой бокал с виски и пересек зал. Они, видимо, настолько списали со счетов заработавшегося клерка, что подняли глаза, только когда он подошел к их столику.

– Привет, коллеги. Извините, нужно было срочно отправить пару писем. Я присяду?

 

Он вошел в «Ритц», когда до встречи оставалось еще минут десять. Пересек фойе, чтобы пройти сразу к бару, но вдруг резко развернулся и подошел к стойке ресепшена.

– Месье? – изобразил услужливое радушие портье.

– Будьте добры, я ищу приятеля… Он должен был остановиться у вас. Силл Оу.

– Одну минуту, – портье обратился к компьютеру. – Нет, месье, к сожалению, человек с таким именем не значится в списке наших гостей.

– Жаль. Но спасибо.

Грег кивнул и отошел от стойки, но внезапно опять повернулся к портье, лицо которого вновь за долю секунды озарилось той же лучезарностью.

– Еще одно… Он должен был приехать вместе с коллегой… посмотрите, пожалуйста, Грег Гарбер…

– Конечно, месье, – носитель улыбки опять склонился к компьютеру. – Гарбер… Мистер Гарбер выехал из отеля сегодня утром, месье.

– Что вы говорите? Не везет, так не везет. Значит, не встретимся…

– Мне очень жаль, месье.

– А мне-то как! Он… не просил ничего передать? Может быть, какой-нибудь конверт?

– Нет, месье, ничего.

– Узнаю старину Гарбера. А скажите, он… именно выехал? Или не въехал?

– Как вы сказали?

– Забудьте. Спасибо.

Выехал, значит. Не въехал… Две ночи в «Ритце» пропали… Подсказка сгорела. Быстро, однако.

В баре Хемингуэя было почти пусто – середина дня. Немолодая пара сидела за столиком, и за милю было видно, как же долго они женаты. Перед каждым была чашка с чаем, при этом он был погружен в газету, а она не менее сосредоточенно изучала глянцевый журнал, целиком закрывавший от нее супруга.

Грег сел в углу, откуда был виден весь бар, заказал виски, достал и раскрыл ноутбук, рядом с ним положил первые попавшиеся в портфеле листы с машинописным текстом. Ни дать ни взять – менеджер, даже в обед не способный оторваться от праведных трудов.

Несколько минут ничего не происходило. Немолодой полноватый бармен, скучая, перетирал стаканы, разглядывая сквозь них фотографию Хема на противоположной стене.

Минут через пять после назначенного времени в бар торопливо вошел темноволосый человек лет тридцати пяти. Бежевые вельветовые брюки, теплый пиджак, желтый вязаный шарф. Некоторое время постоял, оглядываясь по сторонам. Потом прошел к стойке и заказал вишневый сок. Резкий британский акцент – ни с чем не спутаешь. Сел в противоположном углу. Ну, здравствуй, Мэттью. Поскучай немного, видишь, работы сколько…

Вскоре появилась дама, как принято выражаться во Франции, «между двух возрастов». Меховая накидка, перчатки. Величественно проследовала, никого не замечая, к столику. Подошедшему бармену тихо проворковала что-то. Голос… Может быть. Хотя, если это Мари, будет нелегко.

Мэттью сделал было попытку встать, но совладал с собой и остался на месте.

Пожилая пара, видимо, ознакомившись со всеми печатными новостями, так и не обменявшись ни словом, покинула бар. Какое все же взаимопонимание – и слова не нужны.

В бар вошла женщина. Молодая, невысокая и очень грациозная. Вьющиеся темно-русые волосы, быстрые и одновременно спокойные, без всякой суеты, движения. Джинсы, легкая кожаная куртка. Наша Мари приехала…

За несколько секунд осмотрев бар, поймала взгляд Мэттью и решительно подошла к нему.

– Грег?

Мэттью резко встал, едва не опрокинув стул, что-то ответил. Мари улыбнулась, села напротив.

Грег сделал знак бармену, показав, что не возражал бы повторить виски, и, уткнувшись в компьютер, минут десять краем глаза наблюдал за беседой в противоположном углу бара. На секунду их заслонил бармен, поставивший на столик новый бокал с янтарной жидкостью. При этом он что-то тихо насвистывал под нос. Что-то знакомое. «Тейк Файв». Однако, сегодня как-то много совпадений… Не хватало только парижских барменов с абсолютным джазовым слухом…

Грег проводил взглядом массивную фигуру, увенчанную кудрявыми черными волосами. Бывает…

Очень похоже было, что те двое в дальнем углу видят друг друга впервые. На Мари было приятно смотреть. Свет из окна подсвечивал волосы, и они оттеняли тонкий силуэт. Она все же заказала свой дайкири, и треугольный бокал в тонких пальцах отсвечивал красным. Мэттью, видимо, по-прежнему чувствовал себя несколько не в своей тарелке, как будто никак не мог найти удобную позу в кресле.

Пожалуй, достаточно. Грег неторопливо убрал компьютер, взял свой бокал с виски и пересек зал. Они, видимо, настолько списали со счетов заработавшегося клерка, что подняли глаза, только когда он подошел к их столику.

– Привет, коллеги. Извините, нужно было срочно отправить пару писем. Я присяду?

 

Улица Гренетта выходит на Монторгей. По ней, между ресторанчиков, парикмахерских, магазинов зеленщиков до собора Сент-Эсташ – минут семь.

Собор показался Грегу грандиозным. Как-то, в один из прошлых приездов в Париж, он был на площади перед ним, но внутрь не заходил. Просторный и строгий, с сильной, на физиологическом уровне ощущаемой энергетикой, он не подавлял, а скорее вдохновлял, настраивал на спокойствие и уверенность.

Служба уже закончилась, и людей в соборе было немного. Грег обошел его весь и за пять минут до восьми присел на скамью неподалеку от исповедальни. Со стороны он вполне мог сойти за прихожанина, погруженного в этот вечерний час в диалог со Всевышним.

Уличный шум не доносился сюда, слышны были лишь гулкие шаги немногочисленных посетителей, иногда – звон опускаемых монет в металлические ящики, стоявшие рядом с полками для свечей.

Непонятно было, как он пропустил этого человека. Видимо, он быстро прошел из-за спины Грега и, не задерживаясь ни на секунду, вошел в исповедальню, прикрыв за собой дверь. Грег увидел лишь спину в темном плаще, каких миллион в Париже.

Было ровно восемь.

Грег, как будто очнувшись, посмотрел вокруг. Казалось бы, никому не было до него дела. Он неторопливо встал и, не оглядываясь, прошел в исповедальню.

Надо же, сколько раз видел это в кино, а внутри – впервые…

Он сел на узкую скамью, чуть обернулся к мелко зарешеченному окошку, сквозь которое едва просматривался профиль сидящего за ним человека.

– Добрый вечер, святой отец. Или это меня нужно так величать?

– Ни вас, ни меня. Спасибо, что пришли, мистер Таннер.

– Вечер свободный выдался.

– Я надеялся на это. Предполагаю, что остальные будут менее свободными.

– Интересно было бы послушать.

– Не получится, мистер Таннер. Я понятия не имею о том, чем вы будете заниматься в ближайшее время. Зато я знаю, чем занимался в последнее время я.

– И чем же?

– А вот этого не узнаете вы. Дело в том, Грег, что сегодня мой последний вечер в Париже. А ваш – первый. И существует традиция, по которой тот, кто заканчивает свое путешествие, встречается с тем, кто его начинает. Чтобы передать то, что считает самым важным. У каждого – своя уникальная история, и мне нет дела до вашей, как и вам – до моей. Но то, как мы распоряжаемся этими историями – похоже. И лучше что-то услышать заранее… Если ваша выведет вас к тому, что вы ищите, вы, в свою очередь, встретитесь с кем-то, у кого все будет только начинаться, и расскажете ему то, что будете считать самым важным.

– Встречусь здесь же?

– Вряд ли. Здесь ваша история начинается. Закончиться она может где угодно. Хотя что-то общее, вероятно, будет. Как правило, это происходит в темноте. Новое всегда рождается из темноты… Собственно, об этом я и хотел поговорить. Вы сейчас совершенно не знаете, что предстоит. Полная неопределенность. Темнота… Но вы в любой момент можете это прекратить – вы же сами это заказали. И вернуться в привычную жизнь. Некоторые так и делают. Это очень комфортно и просто. И поэтому – не верно.

Человек по ту сторону окошка замолчал, видимо собираясь с мыслями, и Грег его не торопил.

– В конечном счете, – продолжал невидимый собеседник, – мы все приходим в Клуб за одним и тем же – за смыслом. Даже нет, это слишком, все проще – за полнотой жизни, за ее вкусом, да за счастьем, наконец… И за тем, чтобы опять удивляться. Вернув возможность видеть новое в привычном… И чувствовать себя в нем свободно. И мы бьемся в стенки, которые нам кажутся непрошибаемыми, хотя существуют, как правило, только у нас в голове. Есть задачка о девяти точках, расположенных в форме квадрата – три по три. И нужно соединить их четырьмя прямыми линиями, не отрывая карандаша от бумаги. Вы, наверное, знаете ее.

– Знаю. Нужно выйти за стороны квадрата.

– Именно. Иначе не решишь. Большинство не выходят и не решают. Упираются в стороны квадрата. А его не существует – ни в условии задачи, ни на бумаге. Только у нас в башке… Хотя на самом деле есть просто девять точек… Вам будут предлагать варианты. Выбор – за вами. Каждый раз можно актуализировать только одну возможность, остальные останутся нереализованными. Как в жизни… Это такая школа неопределенности – непривычное пугает, но только в нем – возможность нового. Я, может быть, непонятно говорю…

– Да нет, отчего же. Я кое-чему учился.

– Да, конечно… Кстати, школа в античности – это свободное время, используемое для собственного развития. Отдых… Ничего обязательного. Получаешь то, что берешь. То, что пропускаешь – не получаешь. И не получаешься…

– Пропускаешься, – улыбнулся Грег.

– Или так… Знаете о коте Шредингера?

– Я больше люблю собак.

– Пусть у вас будет собака Шредингера. Был такой физик, предложивший забавный мысленный эксперимент. Есть темный ящик, внутри которого созданы некие уникальные условия. В ящике, по некоторой информации, сидит кот. Но там он в действительности, или нет, – можно проверить, только заглянув в ящик. Но вот ведь беда – чтобы заглянуть, нужно его открыть, и, следовательно, уникальная среда внутри мгновенно нарушится. Что запросто может убить кота. Привести к его исчезновению. Или к трансформации – был кот, а стал, например, пес. И тот, кто считал себя просто наблюдателем, превращается в создателя. Или убийцу. Но так и не узнает, был ли там кот до того, как он туда заглянул.

– Если только кот сам не вылезет из коробки.

– Было бы здорово. Но некоторые коробки не открываются изнутри. Что тут поделаешь?..

– Вы предлагаете мне стать душеприказчиком кота?

– Каждому из нас. Понимаете, такое странное состояние кота, когда он ни жив ни мертв, называется ученым словом суперпозиция. При изменении привычных условий, когда коробка раскрывается, вместо одного привычного мира открывается дверь в огромное множество возможных миров. В этот момент кот – на волосок от жизни… Знаете, я просто хочу сказать, что будущее – не детерминировано. Все еще не случившиеся события пребывают в состоянии суперпозиции – на волосок от жизни. А настоящее… Настоящее – это тот самый момент, когда разрушаются суперпозиции. Present – однокоренное с «присутствовать». Ты – здесь, никаких сомнений и суперпозиций. Вне ящика.

Он опять замолчал, и в тишине слышно было, как он раскрывает что-то – портфель или сумку, а потом донесся шорох, как будто писали жестким карандашом.

– Я оставлю вам здесь карточку, на ней мой телефон. Это нечто вроде шефства – только на ближайшие дни, так принято. Я не предстану перед вами всемогущим джинном из бутылки, но если вдруг у вас возникнет вопрос, на который вы не сможете иначе ответить, звоните в любое время. Этот номер – только для вас, никто больше его не знает. Хорошего отдыха, Грег.

Судя по звуку, он встал и раскрыл дверь.

Грег некоторое время оставался в этом крошечном, тихом и темном пространстве. Пахло старым деревом и теплым свечным воском. Никто не знал, что он внутри. Для того, чтобы узнать это, кто-то должен был открыть дверь.

Он встал, вышел и открыл соседнюю дверь. На скамье лежала черная с красным карточка.

Ultimate Experience Club

Леонард Гратовски

рефлектор

Внизу был напечатан номер телефона. А на обороте карточки от руки – нарисована задача о девяти точках.

 

Был вечер, и было довольно прохладно.

Все же нужно было где-то купить куртку.

В это время дня… Но все равно хотелось пройтись.

Сент-Эсташ – в двух шагах от бывшего «чрева Парижа», Бобура, Сен-Дени, здесь в это время – самая жизнь.

Грег неторопливо направился в сторону де Алль, стараясь сейчас особенно ничего не анализировать. Пусть уляжется.

На площади перед собором он остановился у огромной каменной головы, приложившей к уху ладонь. «Слушающий». Сколько раз он видел эту странную скульптуру, и только сейчас смотрел на нее как на собственный портрет, высеченный из камня несколько минут назад – там, в исповедальне, с натуры.

Как обычно, неподалеку было несколько жонглеров, развлекавшихся под уличными фонарями с разноцветными шариками, не столько для публики, сколько в свое удовольствие.

Между ними по сложной траектории перемещался клоун в красно-желтом костюме и маске с неизменными рыжими волосами. Он забавно пародировал жонглеров, а временами пристраивался к кому-нибудь из прохожих, копируя его походку, и незаметно шел сзади, как его тень, вызывая хохот и аплодисменты окружающих.

Грег остановился, чтобы понаблюдать за ним, но Клоун заметил это и встал напротив него точно в такой же позе. Теперь было непонятно, кто за кем наблюдает. Грег сделал вид, что прячет голову под локоть. Клоун в точности повторил его движение. Грег показал на него указательным пальцем, и Клоун мгновенно, как отражение в зеркале, сделал то же. Грег улыбнулся, помахал ему рукой и, развернувшись, пошел дальше к Сен-Дени. Через несколько шагов он чуть обернулся и через плечо взглянул назад. Клоун удалялся в противоположном направлении, оглянувшись, чтобы через плечо проводить взглядом Грега.

На Сен-Дени шла обычная вечерняя жизнь, полная огней грязноватых секс-шопов, острых запахов жарящегося мяса из недорогих забегаловок, толчеи у магазинчиков с одеждой невразумительного происхождения.

Перед одним из них стояла вереница чудовищных манекенов с облупленными пластмассовыми физиономиями, наряженных в кожаные куртки разных расцветок. Неожиданно для себя Грег вошел внутрь тесного помещения и сразу стал объектом внимания потрепанного продавца.

– Э-э… джинсы, куртку… и ботинки, – произнес Грег, не глядя на него.

Через десять минут он вышел на улицу с пластиковым пакетом, в котором лежали его костюм, рубашка и туфли. В тупоносых ботинках, черных джинсах, майке и кожаной куртке он смотрелся на этой улице гораздо органичнее. Да и чувствовал себя так же.

Теперь можно было, пожалуй, что-нибудь съесть. Чего-нибудь подходящего к новому стилю.

Кебаб в арабской забегаловке, например.

Как там говорил наш знакомый рефлектор – получаешь то, что берешь? Не возьмешь кебаб – не получишь… Интересно, рефлектор – это от рефлексии или от отражения?..

Машинально поймав глазами собственное отражение в ближайшей витрине, он удивился тому, что теперь, когда он был одет во все черное, отражалось практически только его лицо. Если кот, то скорее Чеширский…

Он остановился рядом с крошечным заведением, на пороге которого усатый мужчина в белом колпаке срезал сочную стружку с медленно поворачивавшегося над жаровней конуса мяса.

В соседней двери почти точная копия повара, возможно, действительно его брат, колдовал с ножницами над жесткими кудрями сидевшего в продавленном кресле смуглого парня.

А что?.. Почему бы не поиграть в карнавал… «Париж: выход за рамки…» За девять точек… К тому же, иначе Сандра на вокзале не узнает.

Настоящее – разрушение суперпозиций. На волосок от жизни…

Грег провел рукой по своей шевелюре и решительно шагнул в сторону цирюльника.

Внутри пахло дешевым одеколоном и играла арабская музыка.

Грег Гарбер выехал.

Приехал Грег Таннер.

Бритый наголо человек в кожаной куртке, неся в левой руке большой пакет, а в правой сжимая промасленный лист бумаги с сочившимся кебабом, от которого он с аппетитом откусывал, свернул с Сен-Дени в узкий мощеный крупным камнем переулок, подошел к двери одного из домов и открыл ее своим ключом.

Если тихо зайти в лофт с черного входа и быстро закрыть за собой дверь, можно увидеть, дома ли кот Шредингера…

 

Среда

 

– Здравствуйте. Могу я поговорить с месье… секунду… Малабаром? Грег… просто Грег. Скажите ему, что я вчера прилетел из Ниццы, он должен быть в курсе.

Телефон своего коллеги в Париже дал отставной штангист Дюпон из Карлтона, когда узнал, что он принял решение совершить путешествие по следам похитителя чемоданов.

– Месье Малабар? Да, это… Лучше – просто Грег… Мы могли бы встретиться сегодня? Нет, в полдень у меня другая встреча, – накануне они договорились с Мэттью и Мари, что соберутся у него в лофте. – Прямо сейчас? Отлично. Как к вам добраться?

Ехать нужно было на Большие бульвары. Не так далеко, но, чтобы не терять время, можно позвонить Жану-Батисту, вдруг он свободен…

Повезло. Все же очень удобный самаритянин. Хотя, и не бескорыстный, конечно.

В машине Грег думал, что, по существу, не испытывает большой привязанности к своему чемодану. Но было любопытно как-то раскрутить эту историю до конца.

Выйдя в самом конце бульвара Пуассоньер, он оказался прямо рядом с лавкой, в которой, как и в тысячах подобных, продается всякая всячина – сувениры, пластмассовые часы, шарфы, батарейки, китайские зонтики…

Иногда это очень кстати. Можно, например, завершить начатую вчера экипировку.

Он выбрал себе вязаный красный шарф, который было отлично наматывать вокруг шеи и наблюдать, как он ловит ветер двумя мягкими длинными щупальцами, и берет такого же цвета. Вот теперь похоже на парижского фотографа. Немного карикатурного, чуть-чуть не в себе, но – очень парижского… Продавец так проникся его новым имиджем, что, немного перепутав профессиональную принадлежность покупателя, подарил в довершение облика резиновый клоунский нос – красный, на прочной резинке. Нос был хорош – при нажатии на него он начинал светиться и издавал громкий мажорный писк. Правда, для первой встречи с очередным детективом это будет, наверное, чересчур. Пусть пока полежит в кармане…

Здание, в котором находился офис Малабара, было зажато между магазином «Вёрджин» и каким-то отелем средней руки. Несколько латунных табличек справа от двери: дантист, адвокатская контора, ага, вот оно – «Детективное агентство Палиндром 101, Антуан Малабар». Ответил кокетливый женский голос, кажется, тот же, что и по телефону.

– Месье Грег? Третий этаж, направо.

Что же это у них все лифты на полтора человека… Если вдруг приспичит спускаться с найденным чемоданом, то либо чемодан, либо – ты сам. Выход один – верхом на чемодане. Девятнадцатый век… Может, поэтому лифт и не меняют?

В приемной за столом сидела худощавая брюнетка с тонкими чертами лица. Строгость офисного костюма начисто разбивалась игривым розовым шейным платком. Не красавица, даже совсем, но что-то такое… Тот самый парижский шарм, видимо.

– Месье Малабар ждет вас, – она указала на двустворчатую дверь и улыбнулась. Точно, тот самый шарм и есть. – Вы будете чай или кофе?

– Кофе. А что еще есть?

– В это время суток? – девушка моргнула.

– Я недавно из Америки, знаете, столько часовых поясов… Путаю время суток.

– Тогда лучше всего кофе.

– Да? А я хотел чай…

– Кофе, месье Грег, – она развернулась к стоявшей за ее спиной кофеварке.

– Ок. А вас как зовут?

– Я, к сожалению, занята вечером.

– Красивое имя. Длинное.

Дверь кабинета раскрылась, и на пороге появился высокий, подтянутый крепкий мужчина с рубленым профилем и глубоко посаженными глазами. Черные волосы чуть тронуты сединой у висков. Орел.

– Антуан Малабар, – представился он, сжимая сильной ладонью руку Грега. – Жози, сделай мне тоже кофейку. С коньяком.

– В это-то время? – удивился Грег.

– Думаете, ни к чему? – Малабар задумался. – Вы правы. Жози, просто коньяк, без кофе. Прошу вас, – он распахнул перед посетителем двери в кабинет.

Комната была небольшой, но продуманной. Вдоль стен выстроились шкафы с картотеками, за столом – несколько полок со справочниками, по центру – в золоченой рамке постер, напоминающий поле для игры в крестики-нолики, в каждой клетке которого было по одной латинской букве. А на каминной полке, совершенно по-домашнему, стояло несколько фотографий. Центральная изображала хозяина кабинета в облачении монаха, зорко всматривающегося в беспокойную морскую даль.

– Красивый наряд, – заметил Грег, указав на снимок.

– Да… Это в Камарге, под Марселем. Было одно любопытное дело, связанное с наследием Писарро… А наряд – для маскировки. Хотя, нужно сказать, очень располагает к неспешным размышлениям. Кстати, садитесь.

Хозяин кабинета привычно расположился за столом в огромном кожаном кресле, а Грег сел напротив. Кресло было не таким роскошным, но удобным. Некоторое время он разглядывал бронзовый письменный прибор, по прихотливой фантазии мастера выполненный в форме листа Мебиуса, пронзенного изящной чернильной ручкой.

Раскрылась дверь, и секретарша внесла поднос с напитками, поставив перед Малабаром широкий бокал с благородной жидкостью и чашку – перед Грегом.

– Ваш чай, месье Грег. И печенье.

– Все же чай?

Девушка еле слышно прыснула, плавно увела взгляд и удалилась.

– Милая секретарша. Жозефин, кажется?

– Кажется, – ответил детектив, туманно глядя ей вслед. – Племянница.

– Конечно, – Грег счел нужным два-три раза согласно кивнуть головой. – Ваш коллега из Канн рассказал вам о моей проблеме?

– Да, он написал мне, – детектив извлек из ящика папку, в которой было закреплено несколько факсимильных листов. Грег узнал копию злополучной багажной бирки. – Кстати, как он там? Все так же не вылезает из своего прокуренного кабинета, заглядывая в вечный бокал с Мартелем?

– Простите? – странное какое ощущение. Именно этот образ пожилого толстячка, склоненного над бокалом, представлялся в Каннах и ему, пока он не познакомился с Дюпоном очно.

– Я имею в виду, что старине Жан-Полю полезно было бы хоть раз в год выходить из отеля, дышать морским воздухом. Хотя, он из той редкой породы профессионалов, которым, чтобы раскрыть дело, не нужно ничего, кроме тишины и хорошего коньяка. Я даже удивлен, что он не нашел ваш багаж, для него это редкость.

– Я тоже… А вы сейчас о ком говорили? – Грег немного склонил голову влево.

Детектив склонил свою вправо, и некоторое время они сидели так, разглядывая друг друга. Интересная какая манера смотреть… Под взглядом Малабара собеседник начинал чувствовать себя не пострадавшим, а подозреваемым.

– Пойдем сначала, – сыщик обратился к нему, как терпеливый профессор к блондинке. – В аэропорту Ниццы вы взяли чужой чемодан.

– Был грех.

– В Карлтоне вы сообщили об этом, причем утверждали, будто бы ваш собственный чемодан бесследно исчез.

– Немного странная интерпретация, но в целом – так.

– Поскольку в ваших показаниях вы явно путались, за дело взялся детектив.

– Гм…

– Его зовут…

– Франсуа Дюпон.

Малабар несколько секунд рассматривал его, будто решая, зачем ему так глупо лгать в самом начале разговора, потом взял ту же папку и посмотрел в конец листа, туда, где виднелась неразборчивая подпись. Бровь детектива поднялась вверх и, ничего не сказав, он отложил папку. Вот так вот, не забывайте, месье, о презумпции невиновности.

– А ваша фамилия, Малабар, – она арабского происхождения? – с невинным интересом спросил Грег.

– А ваша?

– Я первый спросил, – просиял Грег.

– Нет, французского. Ваша очередь.

– А моя – Таннер. Американская.

– А в жизни вы чем занимаетесь?

– Я фотограф.

– Фотограф, у которого номер в Карлтоне?

– Я хороший фотограф. Востребованный.

– В Каннах тоже снимали?

– Да. Пингвинов.

– Пингвинов… В Каннах… Не жарко им там?

– Наверное. Но они это скрывают.

– Поэтому и вы, чтобы не бросаться в глаза, жили в отеле под чужой фамилией? И с чужим чемоданом?

Грег и не заметил, как оказался в ловушке. А он поживее Дюпона, этот парижанин. Однако, какая неприятная манера строить дискуссию.

– Слушайте, неужели нужно объяснять частному детективу, зачем люди на Лазурном Берегу называются в отелях другими именами?

– Логично… Жаль только, что старина Жан-Поль все же ушел на покой.

– У него достойная смена. Сильная.

Некоторое время Малабар вновь изучающее разглядывал его. Потом совершенно неожиданно сказал:

– Я берусь за ваше дело. В нем что-то есть…

– Да, как минимум, мой чемодан.

– Поищем… Вот моя карточка. Оставьте мне ваш телефон. И, раз вы по каким-то мотивам предпочитаете, чтобы вас звали по имени, зовите меня также – Антуан.

– Отлично. А вот и моя, – он извлек карточку фотографа Таннера.

Надо же, пригодилась буквально в первое утро.

– Машина Желаний… – пробормотал сыщик, разглядывая его визитку. – Интересно… Даже сайт есть… Полюбопытствую.

– Буду польщен. Кстати, ваше агентство – «Палиндром 101» – что это значит?

– Это от греческого «бег назад». Слово или фраза, которую можно читать как слева направо, так и наоборот. Получается одно и то же. Например, Elu par ce crapule. Избранный этим мерзавцем.

– Это вы не обо мне?

– Это я об игре слов.

– Познавательно… А почему 101, а не, скажем, 007?

– Потому что это самая короткая формула палиндрома – 101.

– И правда… А при чем здесь детективное агентство?

– А это символ. Как ни крути, все равно все выяснится. Видите, над столом, так называемый магический квадрат, – Антуан указал на плакат, напоминающий крестики-нолики. – Это палиндром, изобретенный еще в античности. Sator Arepo tenet opera rotos. Пахарь Арепо с трудом удерживает колеса. Слева направо или справа налево, сверху вниз или снизу вверх – он все равно идет за плугом по своему наделу, не пропуская ни единой борозды. Не это ли работа детектива?

Грег с любопытством вчитывался в буквы квадрата.

– Убедительно. Так, пожалуй, вы и мой чемодан разыщете. Сколько я вам буду должен?

Антуан некоторое время размышлял, глядя на собеседника, а потом неожиданно спросил:

– Как у вас со временем в ближайшие дни?

– Как обычно. Ежедневно – ровно двадцать четыре часа. У вас иначе?

– Давайте так… – детектив сложил руки и, глядя на Грега, положил на них подбородок. – Услуга за услугу. Я помогу вам, а вы – мне. В одном моем деле.

– Лестно. Но не пойму, чем могу быть полезен. Я читал несколько детективных романов, но на этом мое знакомство с вашим ремеслом заканчивается. Я занимаюсь совсем другим делом.

– Да, вы говорили. Вы фотограф… А мне и нужен фотограф.

– Хотите пополнить портфолио? – Грег снова указал на фотографию на каминной полке.

– Не свое. Есть одна женщина… – он порылся в ящике стола и, перевернув изображением вниз, положил перед собой какую-то фотографию. – Известно, что в течение недели она встретится с неким человеком. Встреча произойдет между полуднем и двумя часами. Каждый день в полдень она заходит в одно и то же кафе. Возможно, встреча будет там, может быть – где-то в другом месте. Но мне и моему заказчику обязательно нужно увидеть его лицо.

– И вы хотите, чтобы это лицо открыл вам я?

– Именно. Вы – фотограф.

– Но не единственный в Париже. Да и не нужно для этого быть профессиональным фотографом.

– Но мой помощник сейчас временно… скажем так, выбыл из строя. А людей совсем посторонних я привлекать не хотел бы.

– Значит ли это, что поисками моего чемодана будет заниматься, например, дантист, потому что он занимает соседний офис, и вы наверняка знакомы?

– Нет, – в голосе детектива прозвучала досада. – Он целую неделю на какой-то конференции стоматологов в Риме… Вашим делом я займусь сам. А этим, – он похлопал по перевернутой фотографии, – не могу. Потому что эта женщина знает меня в лицо.

– Да, это проблема… А вы сознаете, что я не умею следить за кем-то, прятаться, маскироваться, преследовать? Я вам все дело сорву.

– Не думаю, что придется преследовать или прятаться. С двенадцати до двух дня она не летает на вертолетах и не спускается в катакомбы. Кроме того, она не параноидальна и не осматривается вокруг в поисках преследователей.

– Это криминальная история или адюльтер?

– Я же не допытываюсь, зачем вы жили под чужой фамилией. Но в том, что я вам предлагаю, нет никакой опасности.

– А там у вас что? – Грег указал на перевернутый снимок.

– Ее фотография.

– Дайте взглянуть.

Антуан без слов щелчком пальца отправил по лакированной столешнице снимок.

Первое, что бросилось в глаза – как искренно она смеялась. В мире, к которому он привык, так смеялись редко, это было не принято. Вежливые улыбки, ироничные улыбки, аккуратные улыбки – да. Но чтобы вот так, от души, заразительно – этого не было. Вьющиеся темные волосы растрепались, и на прическу ей сейчас очевидно было наплевать. Она была красива с любой прической, эта смеющаяся молодая женщина на фотографии… Видимо, это был какой-то праздник. Во всяком случае, вокруг было много каких-то людей, в руках они держали бокалы с шампанским, а на заднем плане угадывались очертания сводчатого зала.

– Как ее зовут?

– Николь. Но вам не нужно с ней говорить. Нужно только незаметно снимать всех мужчин, с которыми она встретится в ближайшие дни, с двенадцати до двух.

Все это явственно отдавало идиотизмом. И поэтому, видимо, притягивало. Если уж начинать жизнь фотографа, то именно с такого дурацкого заказа.

– Ок. Если что – не обессудьте. Вы дадите мне револьвер?

– Отлично, – последний вопрос Антуан игнорировал. – Тогда вот адрес кафе, в котором она бывает в полдень. Это на левом берегу, недалеко от Сен-Жермен.

Улица дез Эколь, 2-бис. Школьная улица. Хорошее название и для детектива-стажера и для фотографа-ученика.

– А это, видите, на переднем плане, – Антуан вновь указал на фотографию, – тот самый мужчина, которого вам хорошо было бы разыскать. Хотя, вряд ли вам это как-то поможет.

Левую часть снимка закрывала спина человека в темном дорогом костюме. Были видны лишь его плечо и рука до локтя.

– Действительно. Трудно предположить, что он везде ходит в одном пиджаке. Мне ведь не нужно снимать всех мужчин в темных пиджаках?

– Нет. Только тех, с которыми она будет встречаться. Даже если они будут вообще без одежды.

– Стоп. О том, что я буду прятаться в шкафу в будуаре, мы не договаривались.

– Как пойдет… Шучу. Итак, начиная с завтрашнего дня… И вот что еще, Грег… В вашей истории мне кое-что кажется странным. Если я берусь за дело, я распутываю его до конца. Раскрывается все… Даже если вы чего-то мне не рассказали, – он вновь посмотрел на Грега своим взглядом, от которого возникало ощущение рентгеноскопии.

– Хорошо, что предупредили, Антуан. Это обнадеживает. А чемодана я не крал.

– Надеюсь… И все же – вот вам напоминание. Это тоже своего рода палиндром, амбиграмма, – он достал все из того же ящика карточку, похожую на бейдж, который носят на официальных мероприятиях. На нем было одно слово: Правда.

– Переверните.

Грег послушно перевернул его вверх ногами. Теперь это было другое слово: Ложь…

– Рад был познакомиться, Грег. Жози вас проводит. И давайте держать друг друга в курсе, – он демонстративно уткнулся в лежавшие перед ним листы.

Серетарша сидела за своим столом в приемной, бойко щелкая по клавиатуре компьютера.

– Пока, Жози. Коньяк, судя по виду вашего шефа, был хорош.

– Кстати, я, кажется, могла бы освободить вечер, – прошептала она, не поднимая глаз от машинки.

– Поздно, Жози. Я только что принят на работу, – вот теперь она вскинула на него удивленные глаза. – Теперь он и мой шеф. Так что мы с вами – одна команда. А на работе – никакого флирта. Но если я позвоню с просьбой выслать группу поддержки, не мешкайте. Я на вас рассчитываю.

 

Лофт Грега Таннера

Мари.А если присмотреться, тебе даже идет. Динамично… Еще бы позагорать, а то лысина бледная.

Грег.Я для нее берет купил... Мэттью притащил какую-то супер-бутылку, будешь?

Мэттью. Это Медок очень хорошего года.

Мари.Давай… Просторненько. Вечеринки можно устраивать. А что наверху?

Грег.Спальня, ванная. Сходи, посмотри.

Мари.Конечно, схожу.

Пауза.

Грег.Здесь купил?

Мэттью. Шарф? Да, в какой-то лавке.

Грег.И я. Такой же, только красный.

Мари.Тогда купите и мне. Зеленый. Втроем сможем изображать светофор.

Мэттью. Не хотелось бы…

Грег.Не хочешь втроем, можешь один. У тебя желтый, для мигалки достаточно. За знакомство?

Звон бокалов.

Мари.Ну что, партнеры, как будем веселиться? Раз уж оказались в одной лодке.

Мэттью. Или в одном классе.

Мари.В класс я как-то не записывалась. У меня каникулы. Пусть развлекают уже.

Грег.А уверена, что будут развлекать?

Мари.Ну, смотри – визитные карточки, телефоны, контакты… По-моему, это такой квест. Размером с Париж…

Грег.Полянка с песочницей.

Мэттью. А альбом этот, который мы как бы собираемся делать?

Грег.А мы собираемся?

Мари.Как минимум, не обязаны. Приходить на назначенные встречи, отвечать на письма…

Мэттью. И что тогда? Гора придет к Магомету?

Мари.Вот как раз и увидим.

Пауза.

Мэттью. Если увидим… Если это не билет на шоу. Ты его купил, но никуда не пошел. Имеешь право. В назначенный час занавес раскрывается, и шоу начинается. Правда, без тебя…

Мари.Кажется, я знаю, кто из нас «подсадной».

Мэттью. Я просто размышляю. И никого не уговариваю.

Мари.А зря. Про спектакль ты убедительно. Обидно было бы пропустить… Классные у Грега здесь альбомы… Я полистаю?

Грег.Полистай.

Мэттью. Нам предложили тему. Скажем, тему дипломной работы…

Мари.Приехать в Париж и засесть за дипломную работу… Ужас. Ты думаешь, что говоришь?

Мэттью. Ладно, пусть не дипломной. Но мне она даже нравится. Out of the box...

Мари.Точно! Прочь из коробки. В Париже весна, а мы здесь сидим и несем чушь.

Грег.А ты что предлагаешь?

Мари.Да хоть в Тюильри пойдем, что ли, там тоже можно разговаривать… И вообще – давайте каждый будет делать то, что хочет. То, что и делал бы, будь у него здесь несколько свободных дней. Абсолютно свободных, для себя.

Мэттью. А вместе-то нас зачем собрали?

Мари.Ты не рад? Ладно, я ухожу.

Мэттью. Рад. Просто хочу понять…

Мари.Да можно где-то и вместе… Я даже готова взять у кого-нибудь интервью. Или что там я должна взять… А Грег поснимает… Мэттью, а что делает культоролог? Анализирует?

Мэттью. Ну вообще-то…

Мари.Вот, Мэттью проанализирует. Во всяком случае, позабавимся.

Грег.Есть еще наша подруга Сандра.

Мари.Когда приедет, тогда и подключится. Проведет среди нас социологический опрос на тему «Чем заняться в Париже, когда заняться нечем». Хотя идея квеста меня заводит больше. Кстати, у кого-нибудь есть подсказки в переписке?

Грег.У меня назначена встреча в «Першинге». Просят сделать фотографии.

Мари.Повезло… Я слышала, там отличный ночной клуб.

Мэттью. У меня – с какими-то разработчиками искусственного интеллекта. Сегодня… А через два дня – во Французской Академии.

Грег.Это что?

Мэттью. Академия, основанная еще Ришелье. Всего сорок членов. Избрание не дает никаких привилегий, кроме титула. Зато титул – самый высокий. «Бессмертные». Только те, кто внес наибольший вклад в развитие человечества…

Мари.Супер. Там можно добыть немного интеллекта?

Мэттью. Искусственного?

Мари.Хоть какого. Ну, или возьми у них автографы.

Грег.Это всегда успеется. Они бессмертные… Меня тут еще зазывает одно детективное агентство. В качестве фотографа.

Мари.Вау! Давай меняться? Я буду фотографировать, а ты займешься журналистикой. Я тебя научу.

Грег.Извини. Каждому, как выразился Мэттью, по теме его.

Мари.Жаль… Я была бы гениальным сыщиком. Теперь впаду в депрессию…

Мэттью. Подожди впадать. У тебя самой что-то есть?

Мари.У меня – есть. Грег, брось мне вон тот апельсин, пожалуйста. Самый оранжевый… Верну два.

Грег.Лови.

Звук бьющегося стекла. Смех.

Грег.Черт. Извини.

Мари.Пропали джинсы. И твой альбом с полуголыми красотками.

Мэттью. Можно просушить.

Мари.Меня или альбом?

Смех.

Мари.Где у тебя тряпка?

Грег.А я знаю? Оставь, я потом уберу. Ты хотела рассказать, что у тебя…

Мари.У меня пятно на штанах. И апельсин в вине.

Мэттью. А в переписке?

Мари.Было что-то, но, если честно, я невнимательно посмотрела. Пересмотрю, ладно?

Грег.Хочешь, сейчас посмотри. Вон компьютер.

Мари.Честно? Не хочу. Каникулы у меня. Слушайте, мы тут всегда будем сидеть? Пошли на роликах кататься!

Мэттью. На роликах я смогу только на четвереньках.

Грег.Возьмем тебе две пары.

Мари.Пошли, а? Хочешь, я даже выберу Великую Тему?

Мэттью. Великую? Выбери.

Мари.– Выбираю…

Пауза.

Грег.Ну?

Мари.Джаз. Это же Париж все-таки… Вообще музыка. И танец… Танго! Берусь все это исследовать тут вдоль и поперек. Ваша очередь.

Мэттью. Я бы попытался… поискать определение Парижа… «Формула Парижа» .

Грег.Смело. «Город влюбленных»? «Праздник, который всегда с тобой»?

Мэттью. Нет… Как-то иначе…

Мари.По-моему, классно. Кстати, у Бреля была песня «Имена Парижа». Получится заглавная статья к альбому века. Только, если в ней не будет фраз «Париж стоит мессы», «Париж – это Париж» и «Увидеть Париж и умереть».

Мэттью. Обещаю. Грег?

Грег.А что я? С меня снимки. «Слежка за Парижем» .

Мэттью. Годится… Лейтмотив Парижа, Формула Парижа и Наблюдения за Парижем. Если получится без трюизмов, может быть хорошо.

Мари.Можно при мне аккуратнее с выражениями?

Грег.Без трюизмов нам никак… Ты можешь на себя взглянуть с необычной точки зрения?

Мари.Я могу. Свысока. Я представляю собой мохнатый шар, летящий над землей на расстоянии между полутора и двумя метрами.

Мэттью. Похоже… А Париж?

Мари.Рецепт тот же – выйти за рамки. Возьмем билеты и махнем куда-нибудь, чтобы рассмотреть Париж с другого ракурса. На Лазурный берег. Там солнечно…

Грег.Там пингвины…

Пауза.

Грег.У кого какие планы на вечер?

Мари.Я, не жалея себя, разрабатываю тему танцев. Есть желающие составить компанию?

Грег.То есть на юг не едем?

Мэттью. На юг – это не «за рамки», а «от рамок»… Ну вот Грег… Он, когда снимает, ограничен рамками. Хотя бы рамками кадра. Мне кажется, ответ в том, чтобы в кадре было именно то, что в него не вошло. Кадр о том, что за кадром… Как-то я путано говорю…

Мари.Рога за кадр не пролезают.

Грег.Что, прости?

Мари.Дзенская притча. Пришел ученик к мастеру дзен. Научи, мол, меня. Мастер и говорит: вот тебе келья, еду и питье тебе будут приносить, сиди в ней и думай о быке. И не смей выходить, пока не получится. И вот сидит ученик неделю, думает изо всех сил, и тут мастер заглянул. Ученик говорит: мастер, я так здорово подумал, можно уже выходить? Нельзя, сиди думай… Месяц проходит.

Грег.Я месяц не хочу.

Мари.И он не хотел… В общем, повторяется то же самое: мастер зашел, а ученик говорит: думаю, мол, и день и ночь о быке, по-моему уже получилось. А нельзя выходить. И так далее… Пока однажды мастер не вошел в келью, и ученик ни о чем его не спросил. Сидел молча и смотрел на него. И мастер разрешил ему выйти. Ученик перевел взгляд на дверь и говорит: «Не могу. Рога в дверь не пролезают». И тут достиг просветления… Хотите апельсин?

 

Голос Мари отступал на задний план, а в голове настойчиво складывался скуластый профиль Чучо, необъяснимым образом вязавшийся с желанием Мари танцевать.

Смешное слово «милонга»...

– По поводу танцев… Знаешь, у меня есть коллега, фотограф. Профессиональный мир тесен и все, конечно, знакомы… Так вот, он родом откуда-то из Латинской Америки, чуть ли не из Аргентины. А живет здесь. Фотография – его профессия, а танго – образ жизни. Как танцует, я, правда, не видел, случай не представился. Хочешь, я ему позвоню? Если он сейчас в Париже, могли бы встретиться.

– Надо же, как складно получается, – ответила она с явным сомнением. – Я придумала танго, и сразу у тебя есть знакомый. Прямо стоит чего-то пожелать, обязательно или с неба свалится, или вы с Мэттью совершенно внезапно как раз на это наткнетесь.

– Слушай, тебе нужно было родиться в средние века. Тогда модно было всех во всем подозревать. Не хочешь встречаться с моим приятелем, я с удовольствием встречусь с ним сам.

– Я не сказала, что не хочу. Сказала, наоборот, что это очень кстати. Он случайно зайдет к тебе минут через десять, или ему нужно звонить?

– Ты невыносима. Нужно звонить. Если отыщу его карточку… И он вполне может оказаться не в Париже, он много ездит.

Но Чучо оказался в Париже. Он сразу понял, кто говорит и, хотя отвечал сдержанно, услышав, что их интересует танго, согласился встретиться тем же вечером на площади перед Бобуром.

– Приятно, что у человека совершенно случайно выдается свободный вечер именно тогда, когда мы хотим с ним увидеться, – невинно резюмировала Мари. – И место удобное. Что ты так зверски на меня смотришь? Я просто говорю, что очень удобно – отсюда идти пять минут.

– Если бы он мне позвонил с просьбой, я бы тоже нашел время.

Кстати, не хотелось бы, чтобы Чучо начал расспрашивать о пропавшем чемодане и другой ерунде… Надо как-то его по этому поводу…

Поднявшись в спальню и плотно прикрыв дверь, он опять набрал номер фотографа.

– Чучо, это снова Грег. Послушай, – как-то само собой они перешли на ты. – У меня одна просьба. Я потом объясню… Понимаешь, эта моя приятельница, Мари, уверена, что я фотограф. Не удивляйся, так вышло. И я сказал ей, что мы с тобой – коллеги и давно знакомы…

Чучо воспринял информацию хладнокровно. И, кажется, все понял.

 

В лабораторию, так заинтересовавшую Мэттью, они отправились вдвоем – Мари решительно заявила, что для первого дня, когда вечером намечаются жгучие латиноамериканские танцы, это будет слишком.

Ехать пришлось почти за город, за Дефанс. Двухэтажное здание на тихой, едва ли не сельской, улице напоминало скорее виллу с прилегающим парком, чем научное учреждение.

Встретившая их и сидевшая теперь за столом немолодая женщина была какой-то удивительно домашней – полной, круглолицей, с живыми глазами и мягким голосом. Она заведовала лабораторией, но походила, скорее, на молодую бабушку, встречающую в загородном доме в кое-то веки заехавших внуков. Впечатление подкреплялось яркими детскими рисунками, заполнявшими стену за ее спиной и какими-то немыслимыми домашними пирожными, стоявшими на столе.

Грег не разобрал ее фамилии, тем более, что она попросила называть ее просто Марго.

Кухня, где она пекла свои пирожки, напротив, никак не походила на старый бабушкин дом. Кабинет блистал стерильной чистотой, а в просторном светлом зале за стеклянной перегородкой за рядами сахарно-белых «Макинтошей» сидели молодые сосредоточенные люди.

– Так о чем вы хотели, чтобы я рассказала? – спросила Марго, с удовольствием разглядывая лежавшее перед ней пирожное.

– О создании искусственного сверх-интеллекта, видимо, – улыбнулся Мэттью.

– Да? А я в этом почти ничего не понимаю… Мне это и не интересно как-то. Как вам печенья?

– Замечательно… А разве вы не занимаетесь компьютерами будущего?

– Что вы? Мы здесь занимаемся гораздо более сложными созданиями – людьми настоящего.

– Но… проблема искусственного интеллекта…

– А что с ней? Надеюсь, она в порядке?

– Гм… А… Чудесные пирожные.

– Внучка пекла. Специально мне принесла. Вот она, – Марго с гордостью показала на стоявшую на столе фотографию смеющейся девчушки лет семи в красном берете. Грег машинально посмотрел на свой, почти такой же, лежавший у него на коленях. – А вы чем занимаетесь?

– Мы делаем альбом о необычном Париже, – сообщил Мэттью, оторвавшись от чашки. – Грег – фотограф.

– Аналоговая фотография или цифровая?

– Цифровая, – усмехнулся Грег. – Если снимать на пленку, нужно возиться с проявлением…

– Еще как… Мы тут как раз с ним и возимся.

– С проявлением… фотографий?

– Нет. Скорее того, что в нас самих не цифрового. Не компьютерного.

– Сюрприз… И много в нас… аналогового?

– Около тридцати минут в день, – не задумываясь ответила Марго. – У кого-то чуть больше… Но можно отвоевать еще семь грамм.

– Обнадеживает. Я думал, меньше. Вы точно подсчитали?

– Точнее не бывает. Что пришло на ум, то и ответила.

– Гм… И есть доказательства?

– Сколько угодно. Да мы с вами сами часто говорим почти так, как собирают конструктор «Лего» – просто накладывая заранее приготовленные детальки одна на другую. Они плотно прилегают, и, вроде бы, получается беседа. А на самом деле – типовая конструкция. В большинстве случаев можно не общаться, потому что, услышав первую фразу, легко предсказать последнюю. Это такой ритуал. «Как дела? – Отлично. А у тебя? – Супер. – Ну, пока. Звони» . Вот и поговорили.

– И вы изобретаете лекарство от этого? – спросил Мэттью.

– Да, отличное средство. Сокращение ритуала. Краткий справочник типовых бесед, которые будут заучивать в начальной школе. Это позволит при встрече просто спрашивать друг друга «Седьмой диалог или третий? – Третий. – Пока. Звони.». Кучу времени сэкономим…

– Вы шутите…

– Если бы… Вот смотрите… Вы какой ботинок сначала надеваете, левый или правый?

– Не задумывался, – Мэттью пожал плечами.

– Ну вот.

– Наверное, когда как…

– Наверное, нет. Представьте сейчас. Или снимите и наденьте.

– Да… Правый, – Мэттью посмотрел на свои ботинки. – А левый… как-то неудобно надевать первым…

– И так еще миллион действий. Автоматически. Как в китайской комнате.

– Китайской? Почему именно китайской?

– Знаете, что такое тест Тьюринга?

– Кажется, что-то, связанное с возможностью создания машины, мыслящей наравне с человеком.

– Именно. Машине можно задавать любые вопросы. И если она будет отвечать так, что экзаменатор не сможет отличить ее ответы от ответов человека, она прошла тест. А китайская комната – нечто противоположное. Представьте, что вы находитесь в комнате, в которой только две щели. В одну вам просовывают вопросы. И все они – на китайском языке. Но у вас есть большая книга со всеми ответами. Нужно только сравнить иероглифы. На такой-то набор иероглифов вы должны ответить такой-то карточкой, просунув ее во вторую щель. И если вы просто достаточно внимательны, вы будете отвечать абсолютно верно. Не понимая ни единого вопроса, действуя исключительно механически, как самый примитивный автомат. А исследователь по ту сторону стены решит, что имеет дело с человеком… И, увы, будет прав.

– Ужас…

– Да. Но есть и хорошая новость – такая человеко-машина не ошибается. Ей можно задавать самые сокровенные вопросы. И получать точные ответы… Как у Оракула.

Грег заранее решил, что дискуссию будет вести Мэттью. Но что-то было во всем этом безумно неприятное… Как будто затронуто что-то личное. Настолько, что хотелось возразить.

– Тщу себя надеждой, что все же способен отличить, с машиной общаюсь или с человеком, – сказал он.

– Ох… Если бы это было так, я бы, не задумываясь, убедила вас оставить фотографию и перейти к нам в лабораторию, – повернулась к нему Марго.

– Это большая честь, – он, спрятав улыбку, склонил голову.

– Зря смеетесь, я серьезно. Не хотите попробовать?

– Поработать у вас?

– Ну, для начала протестировать невидимого собеседника. Тест Тьюринга – просто так, в качестве развлечения… Тьюринг, кстати, и изобрел-то его в качестве салонной игры, участники которой, задавая вопросы, должны были просто угадать пол собеседника в соседнем помещении.

– Что нужно делать?

– Догадаться, кто за стеной – машина или человек. Вы экзаменатор, и задаете любые вопросы. Естественно, тот, кто в соседней комнате, должен, по возможности, не выдать себя. Поэтому прямые вопросы, например, о физиологии, можно не задавать – ответы будут в любом случае одинаково уклончивыми. Иначе говоря, на вопрос «Что вы ели на завтрак» , вы вряд ли получите ответ «Круасаны с повидлом» . Хотя, спрашивайте, что хотите.

– Я готов. Но должен предупредить – до фотографии у меня был довольно большой опыт разного рода собеседований. Причем вопросы задавал именно я.

– Ну, значит, вам не привыкать. Тем лучше, – она выглядела точно, как бабушка, довольная успехами внука.

– Как я узнаю, правильный ли вердикт я вынес?

– Очень просто. Ваш приятель может находиться по ту сторону стены и непосредственно видеть, с кем вы общаетесь, – она ласково посмотрела на Мэттью.

– ОК. Идем к Оракулу?

Сердце лаборатории выглядело действительно как место встречи с футуристическим прорицателем. Круглая, без единого угла комната, абсолютно белая, по потолку которой плыли идеальные имитации облаков, отражаясь в почти зеркальном белом камне пола. В центре, на подиуме, стояло кресло, напоминавшее место пилота сверхзвукового истребителя, а перед ним – компьютерный монитор и клавиатура.

– Прошу вас, – указала на кресло Марго. – Когда будете готовы, просто начинайте. Я вас покину, чтобы не отвлекать… Когда вам покажется, что вы можете вынести вердикт, просто напечатайте заглавными буквами слово «СТОП» и ваш приговор.

Она вышла, и овальная дверь мягко закрылась за ней, совершенно слившись со стеной.

Грег сел в кресло пилота, и монитор засветился ровным голубоватым светом. Грег повернулся в кресле сначала в одну, потом в другую сторону. Положил руки на клавиатуру.

Оракул… Это все же отличалось от собеседований с кандидатами в менеджеры. Там он видел глаза, чувствовал интонации, замечал движения рук… Но там и задача была сложнее – понять, насколько человек эффективен, самостоятелен, насколько ему можно верить… А здесь просто – человек ли он. Или машина… Итак… Первый вопрос – действительно ритуальный, как в шахматах. Е2-Е4.

Г. Привет. Как тебя зовут?

Х. Жак. А тебя?

Г. Грег. Ты живой?

Х. А ты бы предпочел, чтобы я был не живой?

Г. Вопросом на вопрос не отвечают.

Х. Кто это сказал?

Г. Я.

Х. Почему?

Г. Потому. Ты живой?

Х. Живой.

Г. Как ты можешь это доказать?

Х. Это очевидно.

Г. Для меня – нет. Докажи.

Х. Тебя действительно интересует этот вопрос?

Г. Да.

Х. Почему?

Г. Давай не ты будешь задавать вопросы, а я.

Х. Ты не любишь отвечать?

Г. Нет.

Х. Значит, ты не любишь ответственности?

Г. Не значит.

Х. Ты становишься немного негативнее.

Г. Я могу жить вечно?

Х. А ты живой?

Г. Да.

Х. Уверен?

Г. Да!

Х. Как ты можешь это доказать?

Г. Я задал вопрос: Я могу жить вечно?

Х. Как ты себе это представляешь?

Г. Проехали. Знаешь, что такое «проехали»?

Х. Да. Продолжай.

Г. Я должен лететь на переговоры в Швейцарию. Но не хочу. Как мне поступить?

Х. Тебя действительно интересует этот вопрос?

Г. Да.

Х. Уверен?

Г. Да.

Х. Ты становишься немного позитивнее. Продолжай.

Г. Так вот я не уверен – лететь или не лететь.

Х. Как ты чувствуешь, что ты не уверен?

Г. Беспокоюсь, не сплю. Перестал есть. Волосы выпали.

Х. Как долго это продолжается?

Г. Год и два дня.

Х. Это продолжается триста шестьдесят семь дней?

Г. Молодец, хорошо считаешь.

Х. Продолжай.

Г. Черт, ты можешь мне посоветовать?

Х. А ты думаешь, что я могу тебе советовать?

Г. Думаю, что, если бы я до тебя добрался, я бы тебя раскурочил.

Х. Ты становишься негативнее.

СТОП. Это машина.

В полной тишине растворилась дверь. В комнату, улыбаясь, вошла Марго, за ней – задумчивый Мэттью.

– Ну как, это было не слишком сложно?

– Не слишком. Раздражающий собеседник, если честно. Попугаистый. Какаду. Повторяющиеся вопросы выдают. Причем половина его вопросов – мои собственные.

– Вы заметили это? – Марго одобрительно кивнула головой.

– Трудно было не заметить.

В комнату вошел лысоватый низенький человек в белом халате.

– Здравствуйте, – он протянул Грегу маленькую аккуратную ладонь. – Я Жак. Вы интересный собеседник. Очень эмоциональный… Мне даже показалось, что вы сейчас в состоянии какого-то стресса.

Грег, не понимая, перевел взгляд на Мэттью. Он пожал плечами и как-то виновато кивнул.

– Познакомьтесь, Грег, – сказала Марго. – Это Жак Тенас. Доктор психологии. Автор терапевтической методики зеркальных вопросов.

– Вы знаете, – заговорил Какаду, – это очень эффективно. Все построено как раз на том, что я ничего не советую пациенту. Только возвращаю ему его же собственные вопросы, иногда немного перефразируя их, уточняя. Это заставляет его самого формулировать значимые ответы. Или понимать, что вопрос на самом деле не имеет значения… Вы же знаете, большая часть ответа всегда содержится в вопросе, нужно только правильно его поставить. А ответ, найденный самостоятельно, ценнее любого, данного кем-то другим.

– Гм, – Грег рассматривал самодовольного коротышку, ловя себя на подозрении, что под этим маскарадным костюмом все же скрывается машина. – Скажите, а вы со всеми так общаетесь? Даже дома? Ну, этими своими переспрашиваниями?

– Вас действительно интересует этот вопрос?

Очень хотелось врезать по нему клавиатурой.

Видимо, это было заметно, потому что Какаду как-то нервно отступил на шаг. Спасла Марго, внимательно наблюдавшая за диалогом.

– Грег, Грег… Ну, что вы? Хотите еще раз?

– А? – он медленно перевел на нее взгляд. – Да. Реванш.

Черт, никогда не любил психоаналитиков. И попугаев. Какаду… И ведь клиенты у них есть, ходят к ним, отвечают на свои же вопросы… Презентации книг, доклады на симпозиумах. Машины…

Г. Здравствуй, машина.

Х. Ты прав. Тест закончен?

Г. Еще два-три вопроса.

Х. Ладно. Может, тогда представишься?

Г. Грег. Человек.

Х. Привет, человек Грег.

Г. А тебя как зовут?

Х. А меня зовут Амели.

Г. Кто будет следующим президентом Америки, Амели?

Х. Меня это не очень интересует, Грег. Вероятно, тот, за кого проголосуют избиратели.

Г. Какие у тебя любимые места в Париже?

Х. Парк Монсо. И Бют Шомон.

Г. Почему?

Х. Красиво. И меньше людей. Три вопроса кончились.

Г. Когда ты последний раз гуляла по парку?

Х. Грег, вопрос не корректный. Ты любишь уклончивые ответы?

Г. Ты знаешь, что такое одиночество?

Х. Да.

Г. Ты испытываешь одиночество?

Х. Нет. Не хочу об этом говорить.

Г. Никогда не испытываешь?

Х. Отстань, а?

Г. Никогда?

Х. Только когда разговариваю с занудами.

Г. Печально. Да?

Х. Нет, нормально. А одиночество – это печально. Ты сам знаешь.

Г. С кем ты просыпаешься утром?

Х. С рассветом.

Г. Одна?

Х. Когда как. Иногда с близким человеком.

Г. Как его зовут?

Х. Радж.

Г. Странное имя.

Х. Он из Индии. А ты – Грег?

Г. Да.

Х. Тоже так себе имечко.

Г. Что у вас обычно на завтрак?

Х. Как у всех. Кофе и круасаны. Апельсиновый сок.

Г. Врешь?

Х. Вру.

Г. Что у вас на завтрак?

Х. Машинное масло и антивирусная программа.

Г. Можешь дать определение одиночества?

Х. Ты опять? Если хочешь, могу.

Г. Дай.

Х. Бери. «Одиночество, это когда отвечаешь на спам».

СТОП. Это человек.

Дверь снова впустила Марго и Мэттью.

– Что на этот раз? Я угадал или опять ошибка?

– О-о-о… Вы уже не так уверены в своей непогрешимости? – Марго хитро улыбалась. – Это достижение. Только умные люди умеют сомневаться.

– Так как же?

– Сначала вы расскажите, почему сделали свой вывод. Иначе ваше объяснение будет ангажированным.

– Потому что она обладает чувством юмора. А юмор – это парадоксальная реакция. Не хрестоматийная.

– Есть даже целые хрестоматии юмора.

– Наверное. Но «так себе имечко» – это очень человеческое.

– Или один из стандартных ответов, заложенных программой, симулирующей человеческие реакции на столь частые реплики как «Меня зовут…»

– Она эмоциональна. А компьютеры не испытывают эмоций.

– Да, но, чтобы сымитировать их, существуют нехитрые уловки. Так как машина анализирует не только каждый конкретный вопрос, но и совокупность вопросов, она в состоянии, если вопрос об эмоциях задается настойчиво, прибегнуть к одной них. Собственно, мы сами нередко делаем так же, чтобы не говорить на больные темы. Поэтому это и выглядит таким «человеческим».

– Но вот, например, эта фраза – «одиночество – это отвечать на спам» – она совершенно человеческая. Сказанная человеком, который в шутку делает вид, что он машина.

– Отличный вывод, Грег. Его, кстати, делает более трех четвертей экзаменаторов.

– И..?

– Он не верный.

– ?

– Это была машина.

– Черт. Мэттью?

Опять виноватый кивок.

– Понимаете, – мягко заговорила Марго, – вопрос об одиночестве входит в сотню самых задаваемых. Естественно, на каждый из них в программе прописано по несколько ответов. Чтобы не повторяться сразу же, если вопрос будет задан повторно. Некоторые из ответов составлены парадоксально. Машины, как и мы, сделаны по образу и подобию своего создателя. А создатели программ – люди с юмором. Компьютер реагирует на ключевое слово «одиночество» и, так как этот вопрос типовой, вообще не задумывается над ответом, а просто при помощи генератора случайных чисел – вслепую – выбирает один из заготовленных ответов. Вам достался ответ про спам… Кстати, шутка довольно расхожая. Но, согласитесь, такой ответ может вызвать катарсис у экзаменатора.

– Наверное… Кто такой этот индус, с которым она просыпается?

– Не ревнуйте, Грег. Это создатель программы. Хотите познакомиться?

– Нет. Достаточно Какаду.

– Не огорчайтесь. Зато вы, наверное, сильны в фотографии.

– Особенно в цифровой, – он усмехнулся.

– Мне кажется, вы слишком серьезно относитесь к салонным играм… Вы ошиблись всего два раза.

– Из двух.

– Это в пределах нормы. Результат показывает, что либо вы очень несовершенная машина, и такие задачи не для вас, либо человек, потому что ему как раз свойственно ошибаться. Правда, вы это делаете так часто, что опять же – такие задачи не для вас. Пока… Вот распечатки ваших диалогов, – она, улыбаясь, протянула ему несколько листов бумаги. – Оставьте себе как сувенир.

Когда они вышли из здания, Мэттью спросил:

– И как тебе китайская комната?

– Бабушка с пирожками хороша… Я только не уверен, кто кого тестировал. И в ком больше от машины, а в ком – от человека…

– Тебя действительно интересует этот вопрос?

Он иногда бывает очень подвижным, этот Мэттью. Успел отскочить на два метра.

 

Когда они пришли к месту встречи с Чучо, первой его заметила и узнала Мари. Правда, накрапывал мелкий дождь, площадь была почти пуста, и в смуглом, одетом в черное человеке с быстрыми плавными движениями не трудно было узнать латиноамериканца.

– Не хотите что-нибудь выпить? – начал он вместо приветствия. – А то у меня были съемки, в горле пересохло.

– Хотим, – согласилась Мари, с интересом его разглядывая. – Мохито.

– Кстати, это Мари, мой компаньон, – сказал Грег. – Жаждет погрузиться в мир танго.

– Отлично. Тогда пойдем, выпьем мохито, – сказал Чучо и, повернувшись, довольно быстро пошел в ближайший переулок. – Как у тебя закончилось? Сумку нашли?

Черт, сейчас начнется…

– Ты же видел того детектива. Если он что-нибудь найдет, так раздуется от гордости, что перестанет влезать в машину.

Не сбавляя шага, Чучо искоса взглянул на Грега и, усмехнувшись, кивнул.

Зато Мари, судя по ее взгляду, требовалось объяснение.

– Ерунда, был один эпизод, – отмахнулся он.

– Мы с Грегом как-то снимали один форум на юге, – Чучо на ходу посмотрел на Мари ясными честными глазами и пожал плечами. – И у Грега стащили сумку.

Все же молодец Зоркий Глаз. Но со скользкой темы лучше сворачивать…

– Чучо, мы далеко идем?

– К Денизе. Мы же, по-моему, как-то были у нее с тобой.

– У Денизы? Не припомню… Наверное, ты был с кем-то другим.

– Да? Странно…

Они прошли через маленькую площадь, свернули в узкую едва освещенную улицу со странным, казавшимся, в присутствии Чучо, индейским названием Кинкампуа и вскоре остановились у дома, номер которого, судя по красной неоновой вывеске, был и его названием: «41».

Металлическая дверь была закрыта, а заведение никак не напоминало обычное парижское кафе.

– А нас сюда пустят? – спросила Мари таким тоном, что казалось, услышь она отрицательный ответ, разочарована не будет.

– Сюда пускают, даже если вы отлучены от церкви, – проговорил как бы между прочим Чучо, нажимая на звонок.

Через несколько секунд дверь приоткрылась, и в проеме показалось странное длинноволосое существо трудноуловимого возраста с крепкой широкоплечей фигурой, в коротком платье и туфлях на шпильке.

– Чучо, мальчик, какой сюрприз! – воскликнуло оно низким голосом. – Неужели сегодня мы танцуем?

– Как пойдет, Дениза, – Чучо с улыбкой подставил щеки для поцелуев. – Хотел показать твое местечко друзьям.

– Пусть они будут, как дома, – басовито пропела Дениза, оглядывая Грега и Мари. – Они чудесны, малыш. Ты всегда приходишь с хорошими людьми.

– И с твоим шоколадом, – добавил Чучо, протягивая пакет с логотипом «Фошона».

– Ты – лучший индеец!

Они спустились по лестнице вниз и расположились на не очень чистых бархатных диванах вокруг низкого столика. Все помещение представляло собой несколько таких альковов с диванами, с одной стороны которого размещалась барная стойка, а по центру – танц-пол, на котором сейчас довольно неумело двигалось несколько странных созданий, с трудом поддающихся внятному описанию. Еще несколько подобных персонажей потягивали коктейли на таких же диванах.

Заметив удивленные взгляды приятелей, Чучо пояснил:

– У Денизы, в основном, избранная публика. Ранимая и возвышенная. Педики, рогоносцы, вуаеристы… Ну, и трансвеститы, конечно. Дениза в прошлом – порно-звезда, очень востребованная. Перестав сниматься, она открыла это место. Дискотека. Клуб встреч… Здесь танцуют, как могут и как хотят, кто-то пьет, кто-то трахается, кто-то – наблюдает за этим. В общем, все разрешено и ничто не обязательно… Зато здесь есть ревность, страсть, несбывшиеся мечты, похоть, мечта о партнере… И даже ритм. Нравится место?

На танцполе кружились две немолодые дамы, одетые в полупрозрачные короткие платья. Подбираясь к ним, не попадая в такт, двигался субъект мужского пола в расстегнутой до пупа рубашке. На соседнем от них диване, поглаживая друг друга по коленям, ворковали двое молодых парней в приталенных майках.

– Ну, так… девиантно, – откликнулась Мари.

Подошла Дениза и, ласково положив руку на плечо Чучо, спросила:

– Что вам принести? Тебе, как всегда, а даме шампанское?

– Мне текилу, месье – виски, даме – ром, – сказал Чучо.

– Мохито, – поправила его Мари.

– Даме – ром с колой. Кола отдельно, – он обернулся к Мари. – Первый напиток – мой, ладно?

Мари пожала плечами.

– Благодарю… Так чем я могу быть вам полезен?

– Танго, Чучо, – ответил Грег. – Мы собираемся сделать альбом по Парижу. И выбираем темы. Одна из них – танго. Покажи нам танго в Париже.

Некоторое время Чучо молчал. Потом сказал:

– Смотрите… Умеющий видеть да увидит. Хотя бы и здесь… А остальным показывать без толку. Что для вас танго?

– Это экзамен? – спросил Грег.

– Это вопрос.

– Ок. Первые три слова, приходящие на ум… Загадка. Париж. Страсть.

– Общие слова. Клише. А для вас?

– Для меня… – Мари задумалась. – Мне всегда казалось, что это очень трудный танец. У него очень сложная техника.

– Серьезно? А я думал, в танго есть только три шага – вперед, назад и в сторону. Все остальное – излишество. Впрочем, других направлений движения и в жизни нет, согласитесь. Или вы знаете другие?

– Знаю, – коротко ответил Грег. – Вверх.

Чучо внимательно взглянул на него и кивнул, соглашаясь:

– Принимается. Ты не безнадежен. Что еще?

– Танго – традиционный латиноамериканский танец, – улыбнувшись, с видом прилежной школьницы продолжала Мари.

– Ох… – вздохнул Чучо. – Танго – музыка бездомных, застрявших между континентами и веками. Эмигрантов из Европы, приезжавших в Аргентину в поисках заработка. Родной язык танго– лунфардо. Знаете, что это?

Мари отрицательно покачала головой.

– Бандитский жаргон Буэнос-Айреса. Смесь итальянского, испанского и французского. Эмигранты, в основном молодые мужчины, приезжали без семей. Конечно, искали общества женщин. Спрос, как обычно, рождает предложение. В данном случае – проституцию. Все сюжеты танго – в этом. Трагедия женщины, вынужденной продавать себя… Ее гордость, уход от мужчины. Его страсть и ревность. И ностальгия… Я поэтому и привел вас сюда. Танца здесь нет, но есть почти все, из чего он состоит.

Принесли напитки. Чучо взял с блюдца кусочек лимона и, опять повернувшись к Мари, спросил:

– Вы позволите?

Не очень понимая, о чем он спрашивает, она кивнула. Индеец поднес руку к ее обнаженному плечу и, сжав пальцы, выдавил на него несколько капель сока. Она вздрогнула от неожиданности. Чучо, как ни в чем ни бывало, поднял стоявшую на столе солонку и высыпал на влажную кожу несколько белых песчинок. Потом поднял рюмку с текилой, посмотрел в глаза Мари и, сказав «за вас», осушил ее. И сразу, наклонившись, прикоснулся губами к ее плечу и провел по нему языком.

Очевидно не зная, как реагировать, она взяла стакан с ромом и, не добавляя в него колы, сделала большой глоток.

Чучо улыбнулся и, отведя взгляд от Мари, спросил Грега:

– А ты не пьешь?

– Хм… пью. Здоровье пингвинов!

Это был бурбон. Но пить можно было. А вот чувство было странное. Хотя, скорее, позитивное. Вот же непредсказуемый индеец. Но, нужно признать, каждый раз – интересный.

– На чем мы остановились? – спросил Чучо.

– Ты описывал Мари тяготы эмигрантской жизни.

– Да? Ну, хорошо… В Европе танго появилось сто лет назад, и в Париже им заболели все. А в Германии кайзер запретил его танцевать, сочтя безнравственным. И то и другое – очень правильные реакции. Потому что острые. В танго есть и страсть, и трагедия, и ненависть. Только не равнодушие. Ты испытываешь сильное чувство – именно в этот момент и в этом месте, и тогда танцуешь. Не испытываешь – не получится. Даже вальс можно танцевать механически, думая о чем-то постороннем. Танго – нельзя. Его невозможно разучить, выучить… Он слишком чувственный, слишком личный… И никогда не повторяется дважды. Замечали – даже если одновременно танцует много людей, они никогда не двигаются синхронно. Сколько бы ни было вокруг народа, танцуют двое – и каждая пара по-своему… Если, конечно, это не занятия в школе домохозяек. Жажду я утолил, о танго рассказал. Что-нибудь еще?

Субъект на танцполе по сложной траектории добрался до танцующих дам, и теперь они исполняли сложное трио, напоминающее невообразимое сиртаки флиртующих динозавров. Пара парней на соседнем диване теперь сидела совершенно неподвижно, нежно прижавшись друг к другу плечами и прикрыв глаза.

– Преамбула хорошая. Хотя на танец все же лучше смотреть. Иначе напоминает заочное обучению прыжкам с трамплина, – ответила Мари.

– Так и есть, – согласился Чучо. – А танец лучше не смотреть, а танцевать. Пойдемте.

– Куда теперь?

– Ну, в преисподней отметились, – ответил Чучо, карабкаясь по лестнице к выходу. – Пора и вознестись.

У него были легендарные «Две лошади» – древний горбатый «Ситроен», конечно, черного цвета. Он, однако, как новенький, блестел лакированными боками, а внутри был отделан черной кожей с красными вставками. Мари села сзади, а Грег – рядом с водителем. Чучо взялся за маленький спортивный руль, завел двигатель и рванул с места. Стало ясно, что под капотом автомобиля скрывается несравненно большее число лошадей, чем когда-то это было задумано конструкторами.

Вырулив на набережную, машина пересекла Сену и выскочила на Сен-Миш. Чучо молчал, и задавать дежурные вопросы не хотелось. Впереди показалась черная башня Монпарнаса, но машина свернула на длинную однообразную улицу Шерш-Миди. Улица Шершня… Или, если в два слова – «Ищи полдень» . Хорошее название для компании, приезжающей сюда в полночь в поисках невесть чего…

Чучо на ходу разглядел свободное место между припаркованными машинами и, почти не сбавляя скорости, виртуозно вписался между ними.

– Приехали. Лифт обычно не работает, нужно будет забираться пешком.

Подойдя к ближайшему дому, он нажал на одну из кнопок рядом с дверью и, когда в динамиках раздался женский голос, произнес что-то на испанском.

Дверь открылась, они прошли через небольшое фойе к лестнице, и по ней – четырьмя этажами выше. На лестничную площадку выходило несколько дверей, одна из которых была приоткрыта, и из нее доносились приглушенные звуки аккордеона. В проеме стояла темноволосая стройная девушка.

– Hola, nene, – сказала она, обращаясь к Чучо. – Que tal?

– Come siempre, guapa. Я с друзьями. Они не шумные. Пустишь?

– Если станцуешь, – улыбнулась она.

– Это шантаж, Сабин. Кто у нас сегодня?

– Ришар. Разве не слышишь?

– Удачно. Займись моими приятелями, я поднимусь к нему на минуту.

Чучо исчез, а Сабин предложила оставить на вешалке верхнюю одежду.

– Наверху тепло, – сообщила она, как будто они имели представление, о чем идет речь. – И потом – там Ришар. Он сегодня играет совсем новые вещи. Вы знаете Ришара?

– Думаю, что нет, – как бы извиняясь, ответила Мари.

Прихожая напоминала холл обычной, хотя и довольно просторной парижской квартиры. Было похоже, что у хозяев вечеринка – огромный стенной шкаф, превращенный в гардероб, был целиком занят куртками и плащами.

Из полутьмы возник Чучо и сделал им знак рукой. Они прошли по узкому коридору и по крутой металлической лестнице поднялись на широкую плоскую крышу здания, занятую разномастными столиками, каких миллион в парижских кафе. Между ними дышали жаром газовые обогреватели, а часть площадки была свободна, и там кружились несколько пар, перед которыми на простом стуле сидел, склонившись над аккордеоном, почти слившись с ним, грузный черноволосый человек, чем-то очень напоминавший огромного сосредоточенного шершня.

Вслед за Чучо они прошли через всю крышу к свободному столику в нескольких шагах от музыканта, прямо за которым светился ночными огнями Париж.

Что-то знакомое было в облике этого человека с аккордеоном. Где-то он уже был совсем недавно… Музыкант доиграл мелодию, поднял голову и, раскрыв глаза, огляделся по сторонам, будто вынырнул из сна.

Это был официант из «Ритца». Ну, тот, из бара Хемингуэя, где они встречались в первый день. Грег наклонился к Мари и, кивнув в сторону аккордеониста, прошептал:

– Ты поторопилась, сказав, что мы его не знаем. Узнаешь?

– Музыканта? Нет…

– Бар Хема. Официант.

– Да нет… Хотя похож… Но вряд ли.

– Точно, он. Я еще подумал тогда, какие музыкальные бармены попадаются. Он насвистывал Брубека, на пять четвертей, причем абсолютно верно.

– Не знаю… Странно это. Чучо, кто этот музыкант?

Чучо, сидевший вполоборота, отреагировал не сразу.

– Ришар? Это Ришар Галльяно. После Пьяццоллы таких можно по пальцам перечесть. Если зацепит, зайдите завтра в какой-нибудь магазин, купите его диски.

Галльяно вновь тронул клавиши.

Играл он так, что… Дело не в виртуозности, об этом Грегу судить было сложно. Дело в том, что он создавал вокруг себя мир, в котором жили, умирали, воскресали вновь, любили… Он мог заставить страдать или отрываться от земли, ревновать, ненавидеть, проникаться нежностью, испытывать страсть, парить в невесомости…

Перед ним танцевало несколько пар и некоторые, наверное, делали это неплохо, но сейчас Грег видел, точнее, слышал, чувствовал только музыку.

Лохматый шершень самозабвенно ткал ее сильными длинными пальцами, и не из нот, а из других материй – пронзительной ностальгии, едкой иронии, злой досады, из жажды, из странствий, из веры…

Грег был ошеломлен. Он не успевал понять, где заканчивалась одна мелодия и начиналась другая, а просто плыл по этим волнам, падая и поднимаясь с ними.

В какой-то момент он осознал, что слушает, закрыв глаза, а раскрыв их, увидел Мари и с неожиданной ясностью почувствовал, что она испытывает абсолютно то же, что он. И в этот момент музыка стихла.

– Ну, что же… – воспользовавшись паузой, Чучо обернулся к Мари. – Танго танцуют вдвоем. Если Грег не возражает, вы окажете мне честь?

Мари растерянно посмотрела на него, затем на Грега.

– Я…

– Ерунда, – перебил Чучо. – Слушайте музыку, и я вас поведу. Всего три возможных шага. Шаг вверх мы уже сделали, – он подмигнул Грегу. – Просто чувствуйте. Ловите мое следующее движение. У вас получится.

Галльяно взял первый аккорд. Чучо встал и протянул руку Мари. Они прошли всего несколько шагов до площадки, но этого было достаточно, чтобы Грег заметил, как резко изменился Чучо. Казалось, он стал стройнее и строже, хотя в этой строгости не было ни пафоса, ни наигрыша, движения его были гибкими и раскованными, и в них было достоинство.

Грег не взялся бы описать танец.

Вначале казалось, что главное в нем – забота и осторожность. Каждый из двоих будто помогал другому, боясь его испугать или обидеть, как будто они, наконец, встретились и только узнают друг друга. Потом они, как будто, слились, и появилась легкость. Они уже не подлаживались друг к другу, а были самостоятельны и независимы, но были вместе, вдвоем, и обоим это доставляло радость… Внезапно в музыке появились пронзительные ноты, она стала быстрее, и вдруг родилась страсть, которую теперь уже нельзя было скрыть. Казалось, что эти двое притягиваются друг к другу мощным магнитом, что тела их наэлектризованы, и между ними в любую секунду может вспыхнуть пламя. От этого становилось страшно и перехватывало дыхание.

И вдруг что-то случилось. Пластика Чучо стала сдержанной и скупой, как будто он шел по грани, в ней появилась угроза, как в гибком сильном звере, защищающем свою территорию. Каждое его движение теперь скрывало опасность, за которой прятались страх потери и боль от ее неизбежности. И все остальное стало вдруг мелким и неважным, кроме двух фигур, слитых в единое целое, кроме двух сюжетов, к которым сводится все: любви и разлуки…

Они вернулись за столик – Чучо серьезный и сосредоточенный, Мари – ошеломленная и потерянная.

– Вы… – проговорил Чучо, как будто подыскивая слова. Потом склонил голову и коротко закончил: – Благодарю вас.

Она, не понимая, взглянула на него, целиком еще поглощенная тем, что произошло только что и до сих пор происходило у нее внутри. Галльяно заиграл новую мелодию, и это избавило всех от необходимости слов.

И только через несколько минут, скорее, чтобы не говорить сейчас о танго, Мари повернулась к Чучо и сказала:

– Расскажи о фотографии… Как ты снимаешь?

– Для этого у тебя есть Грег.

– Я для Мари – не авторитет, слишком близко знакомы. К тому же и мне всегда интересно тебя послушать.

– А я весь вечер говорю о фотографии. Просто замените «танго» на «фотографию»… И там и там – главное одно. У каждого в сознании есть зона реальности – то, что мы используем в повседневной жизни, и зона фантазии – то, что скрыто внутри, но хочет быть реализованным. Настоящая фотография – попытка разглядеть это скрытое. Остальное – ремесло, журналистика.

– Но есть же профессионализм, мастерство…

– Для домохозяек, – отмахнулся Чучо. – Гениальные актеры не заканчивали актерских курсов, а гениальные предприниматели – бизнес-школ. Я знаю людей, которые фантастически снимают мыльницами. И таких, которые годами учились у профессионалов, и чьи снимки безнадежно мертвы. Единственный профессиональный секрет, без которого не бывает фотографий – в нужный момент нажать пальцем на кнопку затвора. Все. Других приемов нет. Попытка объяснить это словами бесполезна. Фотография – как дзенский коан. Главное не называется, а просто присутствует. Ощущается. Иначе это, как силиконовые сиськи – мертво и пошло. Эротизм германских бюргеров. Вы можете, например, снять голую топ-модель в непристойной позе – в студии, при выставленном освещении. И заснуть над снимком. А можете – краешек чулка, чуть видный из-под юбки случайной девицы в кафе. И потерять сон.

– Этому можно научиться? – тихо спросила Мари.

– Этому можно разучиться.

– ?

– Можно вспомнить. Любой нормальный ребенок все видит. Потом его учат. Он слепнет. Потом, например, получает звание МВА. Все, заасфальтировали. Чтобы вскрыть, нужен отбойный молоток. Но, в принципе, возможно. Смотрите, что здесь нарисовано? – он вынул из кармана куртки ручку и, двумя движениями чиркнув что-то на обороте картонной подставки для стакана, показал то, что получилось.

– Ну, горы… Над ними Луна.

– Ты согласен?

– Я вижу море. Восход.

– Молодцы оба, очень художественно. Можете начинать дебаты. Создайте в защиту своих точек зрения непримиримые движения «Горелунатиков» и «Восходящих моряков». И возглавьте. Чтобы самоутверждаться коллективно. А здесь, на самом деле, нет ничего, кроме неровного круга и волнистой линии.

Ответить было нечего.

Чучо наблюдал за ними с явным сочувствием.

– Ладно… Там что вы видите? – он указал на Галльяно.

– Человек на стуле. С аккордеоном, – осторожно, как бы на ощупь, сказала Мари.

– Ох, – вздохнул Чучо. – Не старайтесь угадать, чего ждет учитель у доски, он сам ничего не видит. Говорите, что чувствуете. Я вам на звезды показываю, а вы смотрите на указательный палец… Там музыка. Закройте глаза, чтобы увидеть. Что вы смотрите, закройте глаза!

Они закрыли глаза. И мелодия, которая только что была невнятным фоном, перекочевала куда-то внутрь. А снаружи остался голос Чучо.

– Видеть, а не смотреть. Гомер видел, и Борхес, и им не мешало то, что он слепы. Глаза почти не нужны, разве что третий – и это твой долбанный объектив. Спроси себя – зачем ты снимаешь? Что ты хочешь показать или понять? Есть у тебя рамки, запреты? Табу? Что ты должен сказать этим снимком? Выкрикнуть? На полную катушку. Но – без истерик. Слушая себя, закрыв глаза. Как в жару воду пьешь… Грег, если ты сейчас решишь сделать портрет Мари, что, прежде всего, ты захочешь показать?

Грег раскрыл глаза и взглянул на Мари. Она, как и Чучо, ждала ответа. Не было смысла увиливать.

– Чувственность. Извини, Мари, танго навеяло.

– А нечего извиняться, – отрезал Чучо. – Извиняться нужно было бы, если бы ты соврал. ОК, чувственность… Ну, делай.

– В смысле?

– Ну снимай же, вот горе какое! Или ты ждешь, когда снизойдет вдохновение? Все, что тебе нужно, у тебя есть.

Грег взял фотоаппарат…

Мари явно чувствовала себя неловко. Она попыталась было улыбнуться в объектив, но поняла, что вышло искусственно, наоборот сделалась серьезной и стала смотреть в сторону. Некоторое время Грег еще нажимал на кнопку, затем перестал и отложил фотоаппарат.

– Удалось? – спросил рассеянно Чучо.

Грег, ничего не ответив, пожал плечами.

– Ты хотел передать чувственность? Так она – внутри. И у тебя внутри, и у женщины, которую ты снимаешь. Должно быть что-то, чего никто не знает, кроме вас двоих. Ты и она – никто больше. Это ваша с ней тайна. Сговор. Раскрыть его – все потерять. Как в танго… Никто больше не понимает, в чем здесь секрет, но чувствуют все спинным мозгом, до дрожи – здесь что-то есть, искра какая-то… Извините, Мари, что на вас надето – чулки?

Мари поперхнулась.

– Ну, что же вы так реагируете, как будто я на приеме у королевы перепутал столовые приборы? Это же вы меня просили рассказать о фотографии. Чулки надеты, я знаю, мы же танцевали с вами.

– И что?

– Ничего, наоборот, хорошо! Снимите трусики.

– Чучо! Вы… Ты…

– Я, мы, он, она… Да не бойтесь вы, никто не узнает, даже мы с Грегом ничего не увидим. Господи, вы же делаете это по несколько раз в день, и ничего страшного не происходит!

– Что, прямо здесь..?

– Нет, съездите для этого домой. Здесь, разумеется. Все дело в том, что – именно здесь.

Мари несколько секунд сидела молча. Потом оглянулась вокруг. Кто-то танцевал, кто-то беседовал, сидя за столиками. Если не считать свечей на столах и огней Парижа за перилами, на крыше было темно и, конечно, никто не наблюдал за ними.

– Ну, сами будете отвечать, – неизвестно что имея в виду, сказала Мари и быстро произвела под столом несколько неуловимых движений, после чего, сжимая в руке невесомый кусочек ткани, стала искать глазами сумку.

– Сумку вы оставили внизу, у Сабин, – спокойно сказал Чучо. – Дайте их Грегу, пусть положит в карман. Он никому не отдаст, но это прибавит ему творческих сил.

Мари посмотрела вначале на Чучо, а потом – прямо в глаза Грегу. И протянула ему сжатую в кулак руку.

– Теперь берите фотоаппарат, Грег. Просто снимайте – ее лицо, глаза, губы, волосы – сейчас!

Фотоаппарат показался ему невесомым.

Через какое-то время, одновременно очень короткое и очень долгое, Чучо сказал:

– Примерно так… Можете взглянуть, что получилось.

Еще ощущая в каждом пальце бешеный ритм пульса, Грег опустил камеру, посидел несколько секунд, глядя на нее, а потом включил режим просмотра. Первыми шли кадры с изображением искусственно позировавшей Мари, снятые всего несколько минут назад, здесь же, при этом же освещении. Потом – те, что он сделал только что.

Это были разные снимки. Как будто это была другая женщина, другой фотограф, другая камера, другой город…

– Дай посмотреть, – как-то необычно, натянутым, как струна, голосом сказала Мари.

Он отдал ей фотоаппарат.

Некоторое время она смотрела на дисплей, перелистывая кадры. Хотела что-то сказать, но, видимо, не нашла слов и просто, коротко удивленно качнув из стороны в сторону головой, положила на стол фотоаппарат.

Чучо откинулся на спинку кресла и сказал:

– Ну, вот… А теперь – танцы. Пока музыка не кончилась. Покажите ему танго, Мари.

Она внимательно посмотрела на Чучо.

– У меня… не слишком длинная юбка.

– Отличная. Танго не танцуют в вечернем платье до пола.

Потом, возвращаясь к этому танцу, он понимал, что никогда так не чувствовал партнера. Ерунда, никогда не чувствовал так женщины, которая была рядом. Было ощущение, что танцуешь с собственным гибким отражением. Невозможно было сказать, кто первым начинал каждое следующее движение – он или она. Как будто они были объединены единой нервной системой, подключены к одному источнику напряжения…

На самом деле, их не так много в жизни, событий. И совсем не обязательно, чтобы в этот момент небо над тобой взрывалось фейерверками, а толпы зрителей восторженно кричали тебе «Аллилуйя». Это может быть что-то очень простое, почти обыденное. Но в этот момент ты на равных говоришь со Вселенной.

Возвращаясь к столику и цепляясь, чтобы обрести равновесие, за никчемную привычку все анализировать, пытаясь подобрать какие-то слова, что-то кому-то объясняющие, он понял, что этот танец был равен событию.

Было уже далеко заполночь, это был последний танец, и Галльяно, закончив играть, убрал в футляр аккордеон и подошел к их столику.

– Привет, Вождь, – сказал он, кивнув Грегу и Мари и садясь на свободный стул.

– Салюте, вьехо! Ты отлично играл сегодня. Несколько вещей я раньше не слышал. Что это?

– Будет новый диск – Ultimate Tango in Paris. Слушай, там должен быть буклет… Ну, знаешь, как обычно. Нужны фотографии. Пощелкаешь меня на днях?

– Никак, Ришар, извини, – Чучо, прищурившись, взглянул на Грега и неожиданно указал на него пальцем. – Он сделает. Он фотограф и чувствует танго, увидишь.

Ришар кивнул головой и протянул руку Грегу.

– Рад познакомиться. Давно фотографируете?

– Как вам сказать, – Грег взглянул на Чучо. – Всерьез – минут двадцать.

– В самый раз. Нужно успеть, пока глаз не замылен. Завтра днем вас устроит?

– Вполне. Адрес запишете?

 

Четверг

 

Утром, чтобы напомнить о вчерашней договоренности, позвонил Антуан.

Сам с собой ведя диалог об адекватности своего поведения, Грег взял кофр с фотоаппаратом и приехал на улицу дез Эколь без десяти двенадцать, чтобы заранее найти место в кафе, где его будет почти не видно, а он будет видеть всех.

Шерлок Холмс недоделанный…

Зал был небольшим и уютным, за стойкой перетирал стаканы высокий красавец с античным профилем. Посетителей почти не было, только две казавшиеся фарфоровыми старушки пили кофе рядом с окном, а в глубине сидел, склонившись над тарелкой, какой-то парень лет тридцати.

Грег сел в углу, через столик от него, где света было меньше всего, и откуда был виден весь зал. На стул рядом с собой положил раскрытый кофр.

Он даже испытал легкое возбуждение. Шпионская деятельность, если войти в роль, – неплохая инъекция адреналина.

Она вошла в кафе в самом начале первого. Грег заметил ее еще за окном – силуэт приталенного легкого пальто, копна волос. От дверей она оглядела зал, помахала тому парню рукой и прошла к его столику. Он встал, они прикоснулись друг к другу щеками.

Удачно. Рыбка клюнула в первую же минуту. Было бы даже обидно придти к Антуану и сказать, что «ни с какими лицами мужского пола объект в контакт не вступал»… Не факт, конечно, что это именно тот, кто нужен. К тому же снимать в любом случае отсюда нельзя – получится то же, что на той фотографии – ее лицо и спина парня.

Грег максимально низко склонил голову, сам себе напомнив страуса, прячущего голову в песок. А что делать? Не смотреть же прямо на нее, даже если она увлечена разговором с этим… «подозреваемым».

Она была сегодня гораздо серьезнее, чем на фотографии в агентстве. Но это не делало ее менее яркой.

Сидели они недалеко, но, кроме отдельных слов, было невозможно расслышать, о чем они говорят. Никто, правда, об этом и не просил. Хотя было любопытно… Воображение развлекалось, рисуя разные варианты.

Конечно, адюльтер. Муж, унылый клерк полицейского управления, заступает на свою смену в двенадцать. И Николь, проводив его, выходит в кафе. И однажды знакомится здесь с этим парнем. Он, конечно, взломщик сейфов. Об этом она, естественно, узнает не сразу. Но с ним интересно – от него веет приключением, опасностью, азартом. И постепенно она становится его сообщницей. Они совершают дерзкое ограбление, а муж подшивает в папку листы с протоколами допросов по этому делу. И однажды натыкается на описание сообщницы. Легкое приталенное пальто, копна волос…

Какая чушь, господи. А вот как же их снять-то, не засветившись? Его, то есть взломщика этого не пойманного…

Античный красавец вышел из-за стойки и направился к ним. Судя по всему, они знакомы – болтают с барменом, как старые приятели… Они расплачиваются.

Черт… Придется изображать японского туриста, гуляющего по Парижу. Обычный такой турист – ни шага без фотографии.

Грег быстро встал, бросил на столик купюру в двадцать евро, вышел на улицу и отошел на несколько метров вправо.

Через минуту раскрылась дверь, на миг заслонившая Николь и ее спутника. Когда дверь закрылась, они удалялись. Влево. Черт.

Несколько шагов – и они свернули в переулок. Он выждал немного и, как бы прогуливаясь, направился туда же.

Вовремя. Еще секунда, и они бы исчезли за какой-то дверью. Как только она захлопнулась, он был у нее. Этого только не хватало…

Над ней была надпись «Вход для персонала». А соседние двери были широкими, и над ними светилась здоровенная вывеска «Паради латэн». Но они были закрыты.

Он заглянул сквозь решетку, прикрывающую помпезный, хотя и несколько обветшавший, вход. Справа и слева по проходу виднелись фотографии полуголых девиц в кокетливых босоножках и с плюмажами на головах. Парижское кабаре. Видимо, жанр «Мулен руж» и «Лидо».

Здорово. Можно, конечно, позвонить в дверь… Сразу представился здоровенный вышибала, выслушивающий сакраментальную фразу «Примите меня в кордебалет». Говорят, в таких местах обожают трансвеститов. Ох, не примут…

Он позвонил в дверь служебного входа.

Открыли не сразу. Вместо вышибалы это был субъект с сероватым цветом лица в довольно поношенном смокинге.

– Месье?

– Здравствуйте, – нужно импровизировать. Кураж, мон шер, кураж. – Я фотограф, хотел поснимать ваше кабаре. Пока нет спектакля. Ну, знаете, интерьеры…

– Интересуетесь творениями Эйфеля? – усмехнулся субъект.

Надо же, значит, его строил Эйфель. Вот ведь как…

– Именно. Не башню же снимать…

– Вы договаривались о съемке? – субъект рассматривал его с явным подозрением. Такие типы, еженощно впускающие в двери толпы народу, обычно отличные психологи.

– Я? Да… Конечно. С этой… имя вылетело… мадам…

– Моник?

– Ну, да!

– Странно… Она мне ничего не говорила. Не знаете, почему?

– Ну… Нет.

– А я знаю. Потому что никакой мадам Моник здесь отродясь не было.

Конфуз. Купил, психолог.

– Постойте, – Грег в последний момент вставил ногу в дверь. Ой, предупреждал же Антуана, чтобы не брал на работу невесть кого, только дров наломают. – Месье… Мне бы сделать всего пару снимков. У меня рекомендательное письмо, – кроме ноги он просунул в дверь руку, в которой была зажата розовато-оранжевая купюра. Неумолимое закрывание двери, способное привести к членовредительству, затормозилось. Дверь размышляла.

– Ладно. Несколько снимков. Но только в моем присутствии.

Фейс-контроль был пройден. Святой Петр распахнул врата в Латинский Рай. Хотя какой он святой, скорее, демон. Тот самый, Максвелла… А говорят еще, что его не существует.

– Эйфель, на самом деле, сделал здесь только купол, – сказал демон, идя перед ним по коридору. – Так что много времени у вас это не займет…

Купол – это замечательно. Хотя вряд ли Николь сейчас под куполом. Пока он лихорадочно придумывал, как отвязаться от провожатого, кто-то властным голосом позвал Пьера. Демон заволновался, на его лице отразилось явственное колебание, потом приказал Грегу оставаться на месте и, сказав, что вернется через две минуты, исчез.

Удачно. Но надо же, все же Пьер. В раю кому и быть… Теперь нужно случайно заблудиться. Какой извилистый коридор…

Несколько дверей было заперто, за одной располагался душ, еще одна вела в гримерную, а за следующей слышались голоса. Судя по всему, несколько человек. Можно толкнуть дверь и, оставаясь в полутьме коридора, заглянуть на секунду, чтобы понять, здесь ли эта парочка. Ну, ошибся человек дверью…

Он приоткрыл дверь. И сразу же кто-то распахнул ее совсем.

– Что вы прячетесь? – бородатый толстый мужчина смотрел на него налитыми кровью глазами. – Отличная самопрезентация для человека, желающего получить роль! Быстро заходите, мы не можем ждать каждого.

Грег оказался в довольно просторном помещении, где было с десяток смазливых девиц и подтянутых спортивных парней. Правда, Николь и ее приятеля здесь не было. Вместо них были этот бородатый Карабас и мышастое испуганное создание с блокнотом, в юбке до пола и круглых очках на близоруких глазах. Режиссер с ассистенткой? Кастинг?

– Начинаем, – прорычал Карабас. – Простая сценка. Аэропорт. Герой и героиня улетают в свое первое путешествие. Их догоняет запыхавшийся курьер. Его реплика: «Месье, мадам, у меня срочное послание для вас» . Понятно..? Так… Героиня… И герой, – он ткнул пухлым пальцем в хорошенькую девушку с вздернутым носиком и высокого парня с квадратной челюстью. – А курьер… Он должен быть такой… забегавшийся.

Он с сомнением оглядел фигуру Грега.

– Ну, давайте, попробуем вас…

Нужно было выбираться. Иначе засосут огни рампы.

– Я фотограф.

Бородатый уставился на него. Потом с удивлением перевел взгляд на мышастую ассистентку, от чего она стала ниже ростом и начала отрицательно мотать головой.

– В сцене нет никакого фотографа, – сообщил Карабас. – Есть курьер.

– Да, но я – фотограф. Я не актер.

– Что же вы сразу не сказали..? Снимать тут пока нечего. Это дня через три.

– ОК. Тогда сегодня я вам не нужен. Не буду мешать.

Грег тихо просочился за дверь и, закрыв ее, перевел дыхание.

По коридору надвигался демон Максвелла. Он был грозен.

– Где вас носит? Я же просил не уходить!

– Я здесь. Вас ищу.

– Ладно, пойдемте…

Главный зал кабаре был практически темным, включено было только дежурное освещение. Столы для зрителей были не накрыты, и без скатертей, вместе с блеклым декором и голой сценой, все это создавало ощущение заброшенного ресторана, выставленного на продажу.

Николь была здесь. Она сидела за одним из столиков и смотрела вверх, где, сжимая рукой страховочный трос, стоял на приступке перед воздушной трапецией тот парень из кафе.

Грег мгновенно спрятался за спину провожатого демона, а парень оглянулся на звук открываемой двери и крикнул:

– Пьер, пожалуйста, попозже!

Пьер попятился и, вытолкнув Грега в коридор, развел руками::

– Придется подождать. Виктор надумал репетировать.

Теперь можно и подождать. Николь здесь, и этот ее приятель, Виктор – тоже. Он что, гимнаст? Или все же репетирует ограбление банка?

Дверь осталась приоткрытой, и теперь, находясь вдвоем в большом зале, они говорили громко, и их разговор был слышен в коридоре.

– Давай еще раз, ладно? – говорила Николь. – Понимаешь, мне нужно выражение лица. А ты летаешь с прилепленной к лицу улыбкой. Как будто делаешь надоевшую работу.

– А как ты хочешь, чтобы я это делал, если это и есть моя работа? – раздраженно ответил парень.

– Полет, Виктор. Понимаешь… Ну, дух же захватывает…

– Слушай… – он говорил скорее устало, чем раздраженно. – Я делаю это ежевечерне почти десять лет. По выходным – дважды за вечер. Дух у меня захватывает по вторникам – в этот день мы закрыты, и можно не летать.

– Виктор… Ну… а ты можешь вспомнить, как летал впервые?

– Конечно. Лет в пять. Забрался на шкаф и сиганул оттуда на кровать. Ушибся. Отругали.

– Я не об этом. Хотя, ладно, пусть хоть так… Был же страх? И восторг? Ну, хоть секундный. От того, что преодолел страх и прыгнул?

– Наверное.

– Ну, можешь вспомнить?

– Ты бы пошла к каким-нибудь актерам. Они тебе что хочешь изобразят, не вставая с кресла. Восторг, страх…

– Виктор, мне нужен один миг. Одна секунда настоящего полета. Не имитация. А ты единственный человек, которого я знаю, занимающийся чем-то подобным.

– Николь, черт, я делаю это, как умею. За много лет никто не жаловался. Если тебя это не устраивает, найди отморозков, которые прыгают с мостов на резинке. Или с небоскребов.

– Послушай… А ты всегда делаешь это со страховкой?

– Конечно.

– Почему?

– Дурацкий вопрос, извини. Потому что иначе, если что-то случится, никто не заплатит компенсации.

– Понятно, Виктор. Извини, что… В общем, спасибо тебе.

Послышались быстрые шаги, раскрылась дверь, и Николь, опустив голову, быстро прошла по коридору к выходу.

Грег рефлекторно рванулся за ней, но сообразил, что объект его внимания как раз остался в зале. Хотя теперь было понятно, кто это. Его можно снять здесь в любой вечер, не прячась. А вот Николь еще может с кем-то встретиться. До двух остается двадцать минут…

– Знаете, я раздумал, – повернулся он к Пьеру. – Этот разговор… Там сидит этот ваш Виктор, я ему помешаю. Пойду. Спасибо.

Он быстро вышел из здания, повернул за угол и успел увидеть, как Николь садится в маленький спортивный Мерседес. Ну, вот… Это как-то даже не по правилам.

Такси не было. Дежурство можно считать законченным…

Он набрал телефон Антуана и рассказал ему, как все прошло. Детектив, похоже, был несколько разочарован, но держался молодцом и выразил надежду на завтрашние успехи Грега.

Повесив трубку, он оглянулся. Прямо за ним была дверь того самого кафе, где так недавно он начал свою шпионскую деятельность. Лучше, чем ничего…

За стойкой стоял все тот же бармен с греческим профилем.

– Эспрессо, пожалуйста.

И что же… Держать ежедневно с двенадцати до двух под парами Жана-Батиста? Не выйдет. Он же не будет ехать сзади на первой передаче, если вдруг Николь вздумается прогуляться по Тюильри… Это проблемы Антуана. А вот мотоцикл… Это выход. Сверкающий никелированный Харлей, мечта детства. У них же здесь можно взять напрокат Харлей…

Дверь открылась, и на пороге показался Виктор. Здорово. На ловца и зверь… Лучше все же принести Антуану фотографию, чем приглашать детектива на спектакль в кабаре, это может быть неправильно понято…

– Опять ты? – спросил гимнаста грек.

– Налей виски, Спирос, – попросил тот вместо ответа.

Спирос. Точно, грек.

– Ты что? Это Николь тебя так? Ты же не пьешь.

– А я и не пью. Может, мне надо страховочный трос протереть?

– Ну, тогда конечно. Если протереть… Я тебе двойной налью. За счет заведения.

Виктор взял стакан и сел за соседний столик.

Ну что же, дубль два.

– Здравствуйте. Извините, что побеспокоил. Вы ведь Виктор из Паради Латэн, я не ошибаюсь?

– И что?

Так себе начало.

– Понимаете, я фотограф. Я был на вашем представлении, и оно меня очень впечатлило. А я, как бы сказать… Снимаю артистов, танцовщиц… Гимнастов тоже. Ну, помните, Дега писал балерин? Вот и я так.

– Как?

– Ну, как Дега. Только с фотокамерой. Ловлю моменты вдохновения… Рождения искусства.

– И вы туда же…

– Куда, простите?

– Слушайте… В свое время Морис Равель, посетив сталелитейные заводы Круппа, так впечатлился ритмом прокатных станов, что написал «Болеро». А у нас, – он кивнул в сторону двери, – ровно наоборот. Музыка Равеля. А под нее – конвейер. Механические операции. Голые девицы, как шестеренки, из года в год выполняют набор одних и тех же движений. Вы где увидели рождение искусства? – он залпом допил содержимое бокала и, не глядя на Грега, уставился в стол.

– Ну… На спектакле.

– Значит, вам точно не ко мне.

– А к кому? – наивно спросил Грег.

– К окулисту, к кому же еще. Безглазый фотограф – это плохо. Послушайте, – он вдруг схватил Грега за руку и перешел на шепот. – Я сейчас буду прыгать. Без страховки. Это запрещено, но мне плевать. Пойдемте, вы увидите, что такое настоящий полет.

Неожиданно. Грег чуть было не поддался его порыву. Виктор до боли сжимал его запястье. А за его спиной висели на стене часы, которые показывали, что через сорок минут в лофт приедет вчерашний аккордеонист. Насыщенная жизнь богемного фотографа…

– Нет, Виктор, сейчас вам не нужно прыгать, – он скосил глаза на таявшие льдинки в пустом бокале. – Но за предложение спасибо. В другой раз, хорошо?

– Струсили? Ну, и черт с вами. А я прыгну. Так даже лучше. Не для зрителей. Просто для себя прыгну, – он встал, резко отодвинув стул, и, на ходу махнув греку за стойкой, вышел из кафе.

Прыгнет ведь… Нет, святой Петр не допустит. Если он все же не демон…

 

По дороге домой он зашел во «Фнак» на де Алль, сразу прошел к компакт-дискам и нашел там консультанта.

– Добрый день. Я ищу диски Ришара Галльяно, аккордеониста. Можете мне помочь?

– Конечно. Вы хотите какой-то конкретный диск?

– Ну… Танго.

– У него почти везде есть танго. Пойдемте, посмотрим.

За консультантом он прошел к одному из стеллажей и через несколько секунд держал в руках добрую дюжину пластинок. С обложек большинства из них на него смотрел Ришар, баюкащий свой аккордеон. Пожалуй, сомневаться в его подлинности и далее было бы слишком… последовательно.

Отобрав несколько дисков, он подошел с ними к кассе, сунул руку в карман за деньгами и нащупал легкий кусочек ткани. Рука машинально извлекла загадочный предмет из кармана прежде, чем возник вопрос, что бы это могло быть. Стоявшая сзади девица лицейского возраста прыснула и зашептала что-то своему парню.

Упс.

Флэшбек о танце на крыше.

Сегодня как-то так. По-парижски… Можно подсказать Мэттью еще одно определение.

Что ваша музыка делает, Ришар. Вы бы поаккуратнее с клавишами…

Как-то нужно будет, что ли, вернуть Мари… Или, например…

Додумать это «например» не удалось. У входа в лофт стояло такси. Видимо, только что подъехавшее, потому что, пока он поравнялся с машиной, пассажир как раз расплатился с водителем, распахнулась дверца, и показался Ришар собственной персоной, бережно извлекающий с заднего сиденья объемный черный футляр с инструментом.

– Я не опоздал, Ришар? Сейчас будем начинать. Только выпьем кофе, не возражаете?

Колдуя над кофеваркой, он все формулировал вопрос. Точнее, два вопроса. На первый: как это он будет начинать – ответа не было. Во всяком случае, к Ришару с ним обращаться не стоило. Значит, остается рассчитывать на внезапное вдохновение.

Но был и второй вопрос. Формулировки выходили крайне неуклюжие, и он бросил это занятие. Просто сказал, поставив перед гостем дымящуюся чашку:

– Знаете, какая забавная штука. У меня такое чувство, что мы с вами неожиданно поменялись местами.

– ?

– Ну, я наливаю для вас кофе. А на днях, когда я зашел в бар в «Ритце», это для меня делали вы.

– Действительно, забавно, – улыбнулся Галльяно. – А я еще вчера подумал, что откуда-то вас знаю. Решил, что где-то уже видел с Чучо.

– Нет, Чучо там не было.

– Да, он редко ходит в такие места.

Разговор, кажется, себя исчерпал, совершенно не прояснив ситуацию. А в баре это действительно был он… Все же хотелось довести тему до конца.

– А это у вас хобби или… Ну, в баре?

– Нет, что вы. Я выручал старого приятеля. Ему нужно было срочно отлучиться на полдня, а управляющего он ставить в известность не хотел. Ну, и вот… Я сильно нервничал, получится ли у меня… Хорошо, клиентов было немного. Вроде, все прошло нормально.

– Да, у вас отлично получалось…

Объяснение, признаться, было совершенно неудовлетворительным. Не верилось, что такие штуки можно проделывать за спиной администрации «Ритца».

– А я, было, подумал, что это такая параллельная жизнь…

– Нет, параллельная жизнь совсем не для меня. Слишком ленив, не могу делить жизнь на части.

– Так-то уж совсем не можете? Но ведь, по крайней мере, есть работа, а есть отдых – вот уже деление.

– Это было бы слишком хлопотно, – возразил Галльяно. Заметив удивленный взгляд, он отставил чашку и пояснил: – Понимаете, когда я работаю, я беру аккордеон и играю. Иногда, конечно, устаю… Тогда я отдыхаю. Беру аккордеон и играю, – он как бы виновато пожал плечами и развел руками.

Возразить было нечего.

И это приближало момент начала съемки. Как ни оттягивай, она должна была состояться. Впору было загадывать желание, – говорят, когда делаешь что-то впервые, такое желание сбывается.

– Хорошо, Ришар. Будем начинать. У вас есть пожелания?

– Не знаю… Чучо обычно командует, что делать. Как правило, я просто играю, а он снимает.

– Давайте так и поступим.

Ришар сел на стул напротив освещенной стены, положил на колени аккордеон, погладил рукой выступающие на лакированном боку буквы «Виктория». Несколько минут заняли мелочи – боковой свет, штатив. Все.

– Поехали? Забудьте обо мне и играйте для себя, хорошо?

Ришар кивнул и прошелся пальцами по клавишам. Грег приник глазом к окуляру.

Минут десять каждый был поглощен своим занятием. Хотя была существенная разница. Пока один разрывался между своей неуверенностью, настройками фотоаппарата и лицом музыканта, второй, казалось, действительно, забыл обо всем и, прикрыв глаза, целиком ушел в музыку.

На дисплее камеры одно за другим возникали изображения аккордеониста, напоминающие почти такие же, напечатанные на только что купленных в ближайшем магазине дисках. Для того, чтобы получить то же самое, не нужна была никакая новая фотосессия.

Спроси себя, зачем ты снимаешь… Так, кажется, Чучо? Спроси себя, что ты хочешь показать…

И что же? Аккордеон? Пальцы музыканта? Где живет музыка? Что в этой музыке такого, чего нет, например, в той же мелодии, исполняемой кем-то другим? Чем отличается эта музыка от музыки другого человека?

Да вот же именно – человеком…

– Слушайте, Ришар, уберите аккордеон, он мне мешает.

Мелодия оборвалась. Из-за инструмента смотрели непонимающие глаза музыканта.

– Положите его. Весь мир знает, что вы играете на аккордеоне и что он у вас есть. К тому же, поставив диск, они услышат это. Положите его.

Ришар несколько неуверенно послушался.

– Ну вот, Ришар. А теперь будет знаете что? Слышали, как проходят собеседования при приеме на актерские курсы? Там поступающих просят представить себя кем-то – бизнесменом, официантом, японцем, марсианином – не важно. Способные актеры с этим справляются. Но один тест для них невыносимо сложен. Показать себя. Я знаю – я провел столько собеседований… Так вот, – никого не изображайте. Не напрягайтесь. Для вас-то это ведь самое простое? Я хочу видеть просто Ришара Галльяно.

Он наблюдал за собой как бы со стороны, уже не задумываясь, откуда что берется.

А Ришар выслушал все это внимательно, потом кивнул головой. Надел зачем-то очки. Развернул стул спинкой к камере, сел на него задом наперед и как-то вопросительно, будто ища одобрения, посмотрел на фотографа.

– Вы всегда так сидите?

– Ну… нет, конечно.

– Тогда что вы хотите изобразить сейчас?

Ришар пожал плечами, встал и оперся руками о стул.

– Нет, Ришар, простите. Я обожаю снимать стулья, но для этого вы мне не нужны. Сейчас я хочу снимать вас.

Музыкант отодвинул стул и облокотился спиной о стену, скрестив на груди руки.

Грег сделал два-три снимка и вновь оторвался от окуляра.

– Зачем вы все время прячетесь за что-то? За аккордеон, за стул, теперь – прикрываетесь руками? И эта подпорка сзади… На вас нападают?

– Черт возьми, Грег, я музыкант, я привык как-то… А вы меня раздеваете!

– Я просто пытаюсь добраться до Галльяно. Сквозь его бронированные доспехи. Представляете портрет знаменитого Ланцелота в полном боевом снаряжении и с закрытым забралом? Так, что лица не видно. Чем это будет отличаться от жестяного рыцаря, стоящего при входе в недорогую таверну? Я могу снять аккордеон, футляр от него, стул и еще эти очки в придачу! Без вас. Хотите? Будет, знаете, такой концептуальный эффект присутствия – здесь был музыкант, просто отошел покурить. Тейк-файв, перекур. «Здесь был Галльяно». Многие, кстати, будут в восторге.

– Ок. Что мне делать? Снять очки?

– Да что хотите, то и делайте, я же сказал! Ничего не делайте! Если, когда вас никто не видит, вы надеваете очки, оставайтесь в них. Какой вы, когда никого не изображаете? Ну?

 

Ришар ушел через час. На столе в лофте он оставил диск с надписью «Фотографу, действительно чувствующему танго».

Комплимент…

Ощущения были, как после занятий спортом, сил нет, но зато чувствуется каждый мускул. На экране компьютера были только что сделанные снимки.

Кажется, месье фотограф, вы совершили открытие.

Вот такой рецепт – «теперь, пожалуйста, никого не изображайте. Просто будьте собой». Просто…

Хватило на то, чтобы сказать это Ришару. Даже заставить его это сделать. А себе..?

С монитора смотрел только что ушедший человек – немного наивный, в чем-то незащищенный, очень спокойный, очень сосредоточенный, очень естественный. Ничего особенного. Чем-то похож на задумавшегося шершня.

Но в нем жила музыка. Не называлась, не лезла показно наружу – просто жила.

 

Следующую встречу он не только подтвердил, но и ждал с интересом, даже предвкушал.

Электронное письмо уже было в его почте, когда он приехал в Париж. В нем директриса «Першинг-Холла» – модного отеля, ресторана и ночного клуба – три в одном – сообщала, что собирается издать новый проспект заведения и, справившись о его работах (у кого бы это?), полагает, что месье Таннер – именно тот человек, который может в этом помочь.

Лестно.

Но интрига для него была в том, что он неплохо знал «Першинг» и даже сам как-то останавливался в нем. Причем в тот приезд проводил деловые встречи, не выходя из ресторана отеля целыми днями. Но еще забавнее было то, что он хорошо помнил эту самую директрису. У нее было редкое и символичное имя Ариадна. Любую хозяйку дома трудно не заметить, но эту не заметить мог только слепой, а не запомнить – разве что контуженный. Высокая, с великолепной фигурой и густыми длинными волосами, с необычной яркой красотой и низким глубоким голосом, окрашенным странным, то ли итальянским, то ли польским акцентом, державшаяся с неизменным достоинством и шармом, Ариадна была истинным лицом «Першинга».

Она, конечно, знала в лицо всех наиболее важных клиентов отеля и не раз говорила с ним.

И подурачиться, явившись на эту встречу в новом качестве, поменяться ролями, поиграть в то, что теперь она – его важный клиент, было интересно. В любом из двух случаев – если это подстроено заранее и если это действительно случайное совпадение.

Грег свернул с Елисейских полей на улицу Пьера Шарона и вошел в двери «Першинга» за две минуты до назначенного времени. Рецепционистка с внешностью и манерами фотомодели взялась, по его просьбе, сообщить о его появлении.

Ариадна спустилась почти сразу же и поздоровалась вежливо и доброжелательно. Почти как обычно, хотя голос звучал все же более формально и властно. Чуть-чуть, едва заметно, но достаточно, чтобы задуматься. Неужели, на самом деле, не знает? И думает, что перед ней – просто фотограф? Или отлично играет?

Узнать его сейчас действительно сложно – мало кто из близких узнал бы сразу, тем более в неожиданных обстоятельствах. Да и знакомы они все же были очень постольку-поскольку… Но в очередное совпадение по-прежнему верилось не слишком.

– Я видела ваш сайт, мистер Таннер. И думаю, что ничего объяснять не нужно. Нам нужны фотографии отеля. Вы хотите, чтобы я показала вам его, или сможете сориентироваться сами?

– Знаете, я бы поболтал вначале. Тем более, что у меня сегодня уже было две фотосессии. Злой канатаходец и застенчивый аккордеонист… Мне что-то лень снова фотографировать.

– Вот как? – поднятая бровь и нотки холода в голосе. Потом взгляд на его визитную карточку, которую она держала длинными тонкими пальцами. – В таком случае, честнее было бы написать здесь не «фотограф», а «фотограф, которому лень фотографировать». Те, у кого не очень много времени, не теряли бы его на встречу с вами. У меня, например, времени мало.

– На карточке принято писать лаконично. А время… никогда не знаешь, как его лучше использовать. Вы бы, например, могли рассказать мне о «Першинге» – как вы его видите, чего хотите от меня. Я же вам нужен не просто, чтобы зафиксировать цвет стен и количество столиков. Или я не прав?

Она задумалась на несколько секунд, внимательно глядя на него. Знает или нет? Если нет, то узнает или не узнает?

– Ну, хорошо… Я угощу вас кофе. Четверть часа. Больше у меня действительно нет.

– Как пойдет… Но для начала – годится.

Она усмехнулась и качнула головой. Потом сделала жест в сторону лестницы на второй этаж, где располагался бар.

Через минуту они сидели за низким столиком на балконе, нависающем над ресторанным залом. Отсюда отлично можно было видеть не только футуристический ланжевый интерьер, мягко подсвеченный красными светильниками, но и гордость «Першинга» – уходящую к стеклянному высокому потолку стену, целиком скрытую буйной живой зеленью – уникальный вертикальный тропический сад в центре Парижа.

Наверное, для правдоподобия или хотя бы из вежливости нужно бы произнести нечто восторженное… но он провел столько времени под этой стеной, что никак не был готов сейчас изображать изумление. И сразу же был наказан.

– Вас ничем не удивишь, правда, мистер Таннер? – Ариадна не была обижена, скорее, просто констатировала. – Может быть, лучше сделать вот как: я ничего не буду вам объяснять. Все равно, по моему опыту общения с художниками, каждый из них делает то, что считает верным, причем делает тем лучше, чем меньше чувствует себя ангажированным. Или это не ваш случай?

– Мой. Но отель-то – ваш. Значит, вы чувствуете его лучше, чем кто-то еще. И снимки должны быть, как минимум, в этой тональности. В вашей. Иначе вы их все равно не примете, правда?

– Зависит от того, как снимите. О чем вы хотите, чтобы я рассказала?

– О вас. Как вы проводите свободное время. Что читаете, какую музыку слушаете. О чем мечтаете…

– А интимные стороны моей жизни вас не интересуют?

– Очень интересуют. Больше других.

– Боюсь перегрузить вас длинным эмоциональным рассказом. Вам не кажется, что мы сэкономим силы, если я просто возьму ваш фотоаппарат и все сниму сама? Тем более, что вам, как мы уже обсудили, лень заниматься этим.

– Слушайте, отличная идея! Держите! – он протянул ей кофр с камерой. – Я думаю, у вас отлично получится.

Выводить ее из себя совсем не хотелось. Но очень любопытно было попробовать ситуацию на прочность. Если это игра, что бы он ни говорил, как бы себя ни вел, она будет продолжать разговор, не просто же так организована эта встреча.

Но она не успела ответить, потому что заметила кого-то в глубине бара и, улыбнувшись, помахала ему рукой. Грег машинально обернулся.

Черт, этого только не хватало. Все правильно – в «Першинге» становится тесно. Теперь здесь останавливаются многие бизнесмены, приехавшие по делам в Париж. Кого только не встретишь…

Со своей неизменной очаровательной улыбкой, между столиками, глядя на Ариадну, к ним неторопливо направлялся Генри Демулен – финансист, глава крупного холдинга, удачливый, обаятельный, уверенный в себе. Они были хорошо знакомы. Не то, чтобы дружили, но были в неплохих отношениях, поздравляли друг друга с обязательными датами, несколько раз пересекались в неформальных местах и мило проводили время.

– Как всегда, обворожительна, – сказал Генри вместо приветствия, и только после этого, скользнув взглядом по Грегу, вежливо кивнул ему. – Если бы не вы, Ариадна, отель… – Генри запнулся на полуфразе и, резко повернув голову, уставился на Грега.

Смотри-ка, кто-то все же узнает. Черт бы побрал эту безотказную деловую наблюдательность… Грег мгновенно придал лицу выражение идиотской ничего не выражающей радости и молча смотрел на Генри.

– Грег? Ну и видок! Что это с тобой? Ты записался в Иностранный легион?

– Привет, Генри. Я тоже рад встрече.

– Слушай… – Генри, не глядя, придвинул к себе низкое кресло от соседнего столика и опустился в него. – Этот стиль… А, пожалуй, тебе идет… Даже помолодел. Ариадна, вы знаете, кто это?

– Я фотограф, Генри. Фотограф. Видишь, фотоаппарат вот у меня… Пришел поснимать интерьеры.

– Генри, мне повезло, что вы знакомы, – Ариадна переводила взгляд с одного на другого. – Может быть, вы сможете повлиять на мистера Таннера? Он, видите ли, согласился выполнить наш заказ, а теперь уверяет, что ему лень фотографировать.

– Мистера… Как вы сказали?

– Таннера, Генри. Ты уже забыл мою фамилию? Я же всего месяц назад снимал тебя для «Форчунс», – Грег поймал ошарашенный взгляд Генри и едва заметно подмигнул ему.

– А… Ну, да… Конечно. Как же… Слушайте, у меня сейчас встреча… Рад был вас увидеть. Обоих… Грег, ты мне позвони сегодня, ладно? Есть это… Ну… один разговор о фотографии.

– Конечно, Генри. Спасибо. Сегодня же и позвоню.

– Отлично, – Генри уже пришел в себя и поднялся. – Ариадна, я вижу дела у «Першинга» идут хорошо. Грег – очень дорогой фотограф. Вы уж с ним поласковее, а то, если он огорчится, может в сердцах купить отель. Что тогда будет с интерьерами…

Он помахал рукой и ушел, не оборачиваясь. А вовремя он подошел. Поддержал реноме… Грег проводил его взглядом, наслаждаясь тем, как он с очевидным недоумением встряхивает на ходу головой, и вновь повернулся к Ариадне.

– На чем мы остановились? Да! Вы же хотели взять мой фотоаппарат и поснимать «Першинг»!

– Давайте так, Грег… Мои пятнадцать минут почти истекли. Сейчас сюда должен приехать очень важный для нас клиент. Между нами: он крайне неприятный человек. Капризный, скандальный, напыщенный и очень закомплексованный, а потому – злой и мстительный. Но, увы, очень влиятельный. У него здесь заказан ужин с его новой пассией. Она пустоголова, абсолютно меркантильна и уже больше месяца, увы, совершеннолетняя. Я должна их встретить, проявить необходимые почтение и любезность и оказать радушный прием. Мне, как вы говорите, сегодня очень лень это делать. Но мы же с вами профессионалы – что должно быть сделано, то должно быть сделано хорошо. Так вот… Я беру фотоаппарат и гарантирую классные снимки. При одном условии – вы встречаете этого жирного борова и гарантируете мне, что он останется абсолютно доволен. По рукам?

Теперь он внимательно смотрел на нее, ничего не отвечая. Она спокойно выдержала этот взгляд, лишь один раз коротко взглянув на часы.

Они не могли знать, что он предложит ей взять фотоаппарат. Он сам этого не знал еще несколько минут назад. Значит, никак не могли подготовиться. Если это игра, никакого клиента не существует, и сейчас все вскроется. Если не игра – ее нельзя будет подвести. То есть, можно, конечно, но как-то… Разве что потом ему, действительно, придется купить отель.

В конце концов, ничего слишком сложного… Неприятно, но терпимо. По большому счету, когда нужно было любезничать с губернатором штата, это было почти то же самое, только серьезнее. Здесь – так, шутка. Детское развлечение. И потом, отказаться – значит спасовать. Нехорошо…

– Как его зовут?

– Малкольм. Мистер Малкольм.

– Что еще мне нужно знать?

– А что мне нужно знать, чтобы уметь фотографировать?

– Правда… По рукам.

– Хорошо. Они должны подъехать с минуты на минуту. Метрдотеля я о вас успею предупредить – все равно я бы предупреждала персонал, если бы вы начали расхаживать здесь со своей камерой.

 

Они приехали на длинном «Майбахе». Грег несколько лет назад, когда еще доказывал что-то окружающим, а не себе, чуть было не купил такой же. Однако вовремя представил себе, как на это отреагировали бы родители, почти увидел сконфуженно-ироничную улыбку матери, и «Майбах» испарился, не успев стать явью, оставив лишь острое чувство неловкости. А в гараже появилась красная Феррари. Все веселее…

Жирный боров оказался совсем не жирным. Наоборот, вполне подтянутым, явно следящим за собой и излучающим довольство устройством мира.

Девица ничем не отличалась от множества таких же, хотя ей, по сравнению с большинством прочих, эта рыбалка, пусть и ненадолго, уже удалась. Она еще как бы небрежно перекладывала с места на место золотой телефон «Вирту», чтобы он бросался в глаза с любого ракурса, но уже выражала каждой гримасой устойчивое недовольство несовершенствами окружающих. Грега она не замечала также, как официантов, бесшумно порхавших вокруг столика все два с половиной часа, которые продолжалась трапеза.

Ей действительно было не до них – она с видом прилежной ученицы слушала своего спутника, кивая на опережение в середине каждого его предложения. Разумеется – как еще выразить вселенскую общность, которая, наконец, свела эти две таких одинаковых, таких взаимодополняющих, таких ни на секунду непредставимых порознь половинки единого большого сердца?

Есть ей было непросто, потому что минимум одна рука постоянно, в прямом смысле слова, держала любимого Малкольма – либо обвивая его шею, либо сжимая ладонь, либо поглаживая колено.

Малкольм был вальяжен. Он откинулся на мягкую спинку и обрисовывал благодарной слушательнице собственную, а потому наиболее правильную, теорию мироздания. Насколько можно было судить по выхваченным фразам, она состояла, как обычно, из смеси агрессивного маркетинга с эзотерикой Пауло Коэльо. Смесь была одновременно гремучей и беспомощной, но обоим собеседникам нравилась. Хуже было то, что риторика казалась очень знакомой, но отсюда, с другой стороны жизни дорогого ресторана, сознание отказывалось вспомнить, где это все уже не раз было слышано, кем – с таким же мессианским пафосом – говорено…

В принципе, это оказалось даже легче, чем он ожидал. Более того, ему удалось получить определенное удовольствие, как когда-то на детских карнавалах, когда надетый костюм давал тебе индульгенцию, позволяя экспериментировать с собственным поведением – это не ты, это всего лишь твой персонаж. Невинные шалости…

Один только раз его по-настоящему замутило: когда под десерт боров вытащил и положил перед ней футляр с логотипом известного ювелирного дома, а она, вцепившись в подарок одной рукой, другой обвила его за шею, и через его плечо Грег увидел ее глаза – не холодные, не жесткие, а просто пустые и ничего не выражающие. Кроме трезвой констатации хорошо сделанной работы: «Yes» .

И впервые заглянув в них вот так – с другой стороны, как если бы глаза были у него самого, но на затылке, сразу же, как в моментальном кино, он увидел, как несколько месяцев назад, в Палм Бич, в каком-то модном кабаке, сидел с такой же, если не с этой самой девицей, танцевавшей там вокруг шеста. И почему-то показавшейся ему ненадолго той самой, единственной и настоящей, имеющей право вот так обнимать его шею цепкими руками. Он тогда подарил ей какую-то ерунду, стоившую целое состояние. Как ее звали-то…

Уходя, Малкольм Великолепный потрепал его по плечу и всунул в карман куртки купюру в двести евро. Что делает карнавальный костюм – Грег не вмазал ему по физиономии, его даже не передернуло, более того, он очень убедительно изобразил признательность и лично распахнул перед щедрым боровом дверцу лимузина.

Она и на самом деле была, признательность. Что-то важное сделал для него, сам о том не подозревая, этот Малкольм… Только в причинах благодарности сейчас разбираться не хотелось.

И шутить с Ариадной, которая ждала его, когда он вернулся в холл, проводив «Майбах», он не стал. Почему-то не было сил.

– Моя часть договора, – сказала она, возвращая фотоаппарат. – Флэшка внутри.

– Вот моя. Чаевые от щедрот.

– А вот это – прокол, – устало сказала она. – Им и в голову не может придти, что нам можно всучить на чай. Так что – это ваше, уж как-нибудь употребите.

– Все с опытом… К тому же, вы – другое дело. Хозяйкам на чай не дают.

Выходя из отеля, он чуть не избавился от купюры. Рука потянулась, чтобы положить ее перед той рецепционисткой с модельной внешностью.

И тут накрыло…

Он не стал вызывать такси, а пошел пешком – через Елисейские поля, Конкорд, по Риволи…

В Сент-Эсташе был тот самый медный ящик для пожертвований. Пусть строят больше исповедален…

Вернувшись к себе, он налил виски и, потягивая его, еще минут двадцать сидел на диване, не включая света. Потом достал фотоаппарат и просмотрел снимки.

Красное крупное яблоко на переднем плане, за ним – размытый фон, в котором угадывается сидящая за столиком пара.

Лестница, уходящая вверх, нечеткий, снятый в движении тонкий силуэт на ней – вечернее платье, полуоборот головы.

Приглушенный свет, кровать, откинуто одеяло, черные туфли на высоком каблуке сброшены в двух шагах на ковер.

Стеклянные двери, снятые изнутри. За ними – вечерняя улица и бритый наголо человек, почтительно закрывающий заднюю дверь роскошного «Майбаха».

 

Сработал сигнал напоминания на телефоне.

Во-время, совсем из головы вылетело…

С днем рожденья тебя… С днем рожденья, милый Мэттью, с днем рожденья те-е-бя…

На самом деле, как сказал именинник, день этот был у него месяц назад, но в Париже выяснилось, что «он уже разослал приглашения» . У каждого свое путешествие, Мэттью. Это еще ничего, могли бы, например, женить…

Приезжаешь так в Париж, заходишь в квартиру, а там такая дама, напоминающая борца сумо. Дорогая, я дома…

А тут всего-то день рождения.

И каждому из приглашенных предлагалось появиться с любым спутником по собственному выбору.

Грег набрал телефон Мари.

– Мадемуазель, вы уже выбрали себе спутника на сегодняшний вечер?

– Не одной же идти, месье. Я возьму Чучо.

Во как. Даже неприятно. Так, без подростковой ревности, пожалуйста… Но настроение, и без того неоднозначное, моментально испортилось.

– Супер, Мари. Чучо – это весело. А ты еще говорила, что не хочешь с ним знакомиться.

– А я говорила, что никогда не ошибаюсь?

– Ладно. И как туда добираться?

– Адрес в электронной почте. А Мэттью сам там не был, только созванивался с каким-то Педро… Нет, Пабло… Как я поняла, он хозяин этого места… Ну, в общем, он там все готовит. Мэттью поедет туда на час раньше похлопотать, так что мы добираемся самостоятельно. За мной заедет Чучо.

– Ну, отлично. Значит, там и встретимся.

Мда… Нужно подумать о спутнике на вечер. Но каков Чучо! Познакомил на свою голову. Ладно же… Нужно было Ариадну пригласить. Да и сейчас не поздно. Только это, пожалуй, перебор… А как там общительная племянница Антуана?

– Жози? Привет, это агент Грег… Нет, пулеметчики пока не нужны. Но без твоей помощи мне не обойтись. А знаешь, что ты делаешь сегодня вечером?.. Вот и я говорю, что сегодня ты занята… Чем-чем? Тем, что идешь со мной в одну интересную компанию… Жози, это вопрос престижа агентства «Палиндром»… Миссия очень проста: мы с тобой изображаем пылких влюбленных, а в это время зорко смотрим, не замышляется ли вокруг нечто противозаконное. Надень что-нибудь не очень строгое, ок? Я заеду за тобой через часик. Ты прелесть.

Когда он приехал в агентство, Антуан еще был на месте, а вот Жози как раз не было.

– Отпросилась, – сухо сказал детектив. – Сказала, что ей нужно заехать домой, переодеться. Скоро должна быть. Ты не мог бы не травмировать доверчивое дитя?

– Антуан, дай девушке пообщаться с нормальными людьми. Я за ней присмотрю. Понимаешь, туда не пускают без пары, вот я и пригласил ее.

– Это что за место, куда не пускают без пары? Ты куда тащишь невинную девочку?

– Да не волнуйся, ничего такого. Просто день рождения одного приятеля. Англичанин, культуролог, застенчивый, очень нравственный… Кстати, в твоей коллекции нет чего-нибудь, что можно было бы подарить ему? Он обожает всякие яйцеголовые штучки. Очень умен, понимаешь? Ему нельзя подарить кепку с надписью «Я люблю Париж» , он и так невысокого мнения обо мне.

Это была грубая манипуляция. Антуан растаял.

– Культуролог… Как его зовут?

– Мэттью.

– Хм… Посиди, попей кофе, тебе все равно ждать… Поищу что-нибудь…

Антуан скрылся в своем кабинете, где, судя по звукам, сразу же начались раскопки. Спустя некоторое время, сияя гордостью, он вновь возник в дверях, держа в руках дикий сосуд невообразимой формы. Грег поперхнулся.

– Это кошмар свихнувшегося стеклодува?

– Это ваза Клейна, мой друг.

– И Клейн, чтобы не видеть ее, попросил тебя подержать ее здесь?

– Хм… – Антуан взирал на него со смешанным чувством сострадания и презрения. – Это уникальный сосуд. Присмотрись. Здесь отсутствуют такие понятия, как внутренняя и внешняя стороны. Вход и выход, внутри и снаружи – одно и то же.

Грег взял диковинный сосуд в руки. В донышке было отверстие, а длинное горлышко изгибалось, пробивая собой боковую стенку, и внутри выходило в отверстие внизу. Он свернул маленький бумажный шарик и бросил его в отверстие, проследив его сложную траекторию и поймав на выходе.

– Ничего себе… Действительно, здорово. Правда, воду сюда не нальешь – выльется… Слушай, Мэттью оценит… А тебе не жаль?

– У меня таких две. А воду налить можно, только не надолго. Но если твой культуролог не будет лениться, он сможет подливать не переставая, и все будет нормально. Ну что, коробку найти?

– Найти… Я твой должник.

Явно довольный, Антуан вновь ушел в кабинет, а в приемную впорхнула разрумянившаяся Жози в длинном плаще с каплями моросившего дождя, из-под которого виднелись черные туфли на высоком каблуке.

– Привет.

– Привет. Снимай плащ, нам нужно еще несколько минут.

Почему-то это простое предложение смутило Жози.

– Антуан здесь? – спросила она шепотом.

Грег скосил глаза в сторону кабинета и утвердительно кивнул.

– Я что-то промерзла. Посижу так… Кофе, Грег?

– Чай, Жози. С лимоном, ладно?

Она кивнула и через минуту поставила перед ним бокал с коньяком и блюдечко с несколькими дольками лимона. Верна себе, что тут сказать…

– Грег, – донеслось из кабинета. – А «Мэттью» пишется с одним «т» или с двумя?

– Понятия не имею. Минимум с одним.

– Ну, и отлично. Минимизируем. Я все равно уже написал с одним.

Он появился в дверях кабинета с коробкой в одной руке и толстым фломастером в другой. На коробке красовалось имя виновника торжества. Антуан оторвал взгляд от своего творения и заметил Жози.

– Что это ты в плаще сидишь..? Вот написал тут. Как тебе? – переключился он на Грега.

Грег разглядывал витиеватую надпись.

– Красиво, – осторожно сказал он. – Слушай, может хоть цветочек какой-нибудь пририсовать?

– Да… Все же для фотографа у тебя глаза… – Антуан качал головой. – Даже удивительно… Я же тебя учил – переверни.

Грег пожал плечами и перевернул коробку вверх ногами. Ничего не изменилось. На него смотрело то же самое имя Мэттью. Он встряхнул головой и вновь перевернул лист. Результат был тем же.

– Слушай… Я дебил. А у тебя – дар… Мэттью – всегда Мэттью, как ни верти… Спасибо.

– Ладно, идите уже, – Антуан старательно делал вид, что не расслышал комплимента. – И никаких фотосессий в жанре ню, слышишь, Жози? Знаю я этих фотографов…

Верный Жан-Батист ждал на улице и не проявил никаких эмоций, когда первой в машину юркнула Жози.

По набережной они двинулись в сторону Берси, и когда потянулись унылые здания промышленных офисов, переехали на левый берег.

– Ты уверен, что мы правильно едем? – спросил Грег, разглядывая невзрачные строения парижских окраин.

– Улица Фриго, как вы сказали.

Улица холодильников…

Довольно скоро они оказались на невзрачной улице, от которой действительно, никак не веяло теплом и уютом, и, въехав на площадку, огороженную бетонным забором, остановились у большого серого здания, напоминавшего огромный обшарпанный куб.

– Это тюрьма? – риторически поинтересовался Грег.

– Может быть, стоит позвонить Антуану и сказать, по какому адресу мы будем? – спросила Жози, всю дорогу демонстративно-независимо смотревшая в окно.

– Спокойно. У нас с собой бутылка этого… Клейна. Отобьемся.

В здание вела каменная, давно не ремонтировавшаяся лестница, освещенная одной пыльной лампочкой. Полутемный коридор с высокими потолками сверху донизу был расписан психоделическими граффити, а по бокам довольно далеко друг от друга были расположены массивные металлические двери. В некоторых из них были небольшие стеклянные окна, и Грег заглянул в ближайшее. По ту сторону двери был широкий, уходящий в высоту зал с некрашеными стенами и бетонным полом.

В центре зала стоял старый локомотив.

– Слушай, а этот твой друг, – прошептала рядом Жози, также разглядывающая железнодорожного монстра. – Он… культуролог, да?

– Это его легенда. А кто он на самом деле, тебе лучше не знать. Я отвечаю перед Антуаном за твою психику.

Судя по приглашению, им нужно было на третий этаж.

Они поднимались по лестнице, стараясь не шуметь, когда сверху донеслись шаги. Вначале показалось, что это просто отзвук, отраженный гулкими высокими потолками, но нет, кто-то спускался им навстречу. На следующем повороте они встретились – мужчина в низко надвинутом на лоб берете вел под руку девушку в длинном плаще.

Они разминулись, и только через несколько ступеней Грега окатило острое понимание совпадения. Это же лестница Эшера… И тот самый человечек, который все ходит у него в гостиной над диваном, только что прошел вниз. Смешно получилось… Настолько смешно, что почти до костей продирает. На миг появилось желание догнать его, сдернуть берет и заглянуть в лицо. Он даже остановился, глядя вслед спустившейся парочке.

– Ты что? – спросила Жози, державшая его под руку.

– А? Нет, ничего… Он туда, а я – оттуда… Пошли.

Они дошли до последнего, третьего этажа и оказались в точно таком же, как внизу, коридоре. Где здесь номер семь…

Внезапно из ниши справа раздался скрежещущий механический голос:

– К Дьябло пришли. Пришли к Дьябло. К Дьябло пришли…

Фигура в два человеческих роста, стоявшая на пьедестале, напоминала жутковатые произведения, украшающие павильоны передвижных ярмарок. А обитая металлом дверь в нескольких метрах от инфернальной фигуры была таких размеров, что в нее, пожалуй, мог бы въехать тот паровоз, умей он подниматься по лестницам.

Грег постучал, и, спустя несколько секунд, дверь, несмотря на свою тяжесть, мягко и беззвучно раскрылась, выпустив в коридор приглушенные голоса, мягкий свет и пряный запах множества горящих свечей. Вслед за этим в дверном проеме показалось дивное юное создание в бальном платье с декольте и с высокой прической с буклями. Держа в руке свечу, девушка присела в грациозном книксене и сделала приглашающий жест рукой.

Небольшая прихожая была целиком обита бордовым бархатом, и такой же тяжелый занавес отделял ее от основного пространства.

– Позвольте вашу верхнюю одежду, – пропело небесное создание, и Грег, скинув куртку, помог Жози освободиться от плаща.

Она, пожалуй, была права, что не стала снимать его при дядюшке. Даже очень погрешив перед истиной, ее платье невозможно было назвать ни длинным, ни строгим, ни чрезмерно закрытым.

– Фантастика, – оценил он, уловив ее вопросительный взгляд. – Глаз не оторвать.

Занавес распахнулся, и в прихожей появился раскрасневшийся Мэттью.

– Привет. Добрался, наконец?

– Да, извини, что задержались. Осматривали паровозы. Это Жози.

– Очень рад, – Мэттью склонился к руке Жози, его глаза оказались на уровне ее груди, цвет лица окончательно сравнялся с цветом бархатного занавеса, и он резко выпрямился. – Эмм… А Мари уже здесь! Она привела с собой индейца.

– Да, это мой приятель. Тоже фотограф.

– Да? Ну, пойдем, познакомлю хотя бы с хозяином.

Внутреннее пространство ошарашивало прежде всего полным несоответствием с тем, как выглядело здание снаружи. Это больше всего напоминало странную смесь пещеры Али-Бабы с замком Дракулы. Высокие стены были целиком расписаны фресками, по углам просторного, метров в триста, зала, стояли золоченые колонны, огромные низкие диваны утопали в горах расшитых золотом подушек, а на массивном столе на двенадцать персон поблескивали бокалы венецианского стекла и серебряные канделябры, увитые тяжелыми гроздьями спелого живого винограда. Дальний угол занимала ротонда с негромко журчащим мраморным фонтаном, вокруг которого расположились инкрустированные столики с немыслимыми кальянами.

Не менее сильное впечатление производил хозяин. Маленький, по плечо Грегу, как и он, бритый наголо, одетый в черный френч, он казался двойником доктора Зло из фильма про Остина Пауэрса. Видимо, сознательно наигрывая на этот образ, он даже двигался также – мелко семеня и забавно отставляя в сторону ноги в лакированных черных туфлях. С образом кукольного человечка не вязались только внимательные темные глаза.

Мари и Чучо, державшиеся вместе, смотрелись потрясающе. Он, как обычно, был в черном, а на ней сегодня было беспроигрышное маленькое черное платье, и вдвоем они выглядели очень гармонично. Появившись всего на несколько минут раньше, они с ошеломленным видом бродили по фантастическому залу. Мари, впрочем, хватило на то, чтобы быстро оглядеть с ног до головы Жози и, уловив взгляд Грега, незаметно показать ему большой палец и одобрительно кивнуть головой.

Спутница Грега была замечена и Чучо, голова которого склонилась на бок, а ноздри раздулись, сделав индейца чем-то похожим на породистого охотничьего пса, взявшего след.

Небесное создание, откликавшееся на имя Селин, проплыло по залу с серебряным подносом, и в руках у каждого оказались высокие бокалы с розоватым искрящимся напитком.

Мэттью, уже освоившийся здесь, на правах хозяина вечера поведал, что некогда здание действительно было холодильником Парижа. Два века назад здесь хранили запасы продовольствия для города. Температура поддерживалась естественным образом – толстые стены здания и отсутствие окон в любое время года сохраняли в залах холод.

Потом здание довольно долго пустовало, и постепенно его оккупировали художники, артисты, разного рода маргиналы. Но, в отличие от Амстердама, сквоты во Франции не прижились, и около двадцати лет назад дом был выставлен на продажу. Те из художников, кто смог себе это позволить, раскупили бывшие холодильники по частям и превратили их в свои мастерские. Обогревались кто как, но Пабло предпочитал свечи – иногда их горело здесь около семисот.

– У меня здесь совершенно экспериментальное пространство, – кокетливо покусывая ноготь мизинца и хитро посматривая снизу на гостей, подтвердил Пабло. – Лаборатория джинна. Я возвожу и разрушаю здесь замки. И мои гости всякий раз попадают в новый мир, которого раньше не видели… Но, Мэттью, милый, приглашайте же всех к столу.

Грег бывал в лучших ресторанах мира. Но этот ужин был за рамками гастрономической кухни, вне категории кухни вообще. Интерьер, свет, блюда, напитки, звучавшая откуда-то музыка, персонажи – все это было здесь неразделимыми и необходимыми ингредиентами некоего единого действа, целиком переворачивающего привычные понятия о природе вкуса.

С каждым блюдом в зале менялся свет, плавно изменяя его очертания и высвечивая настолько разные аксессуары, что присутствующие почти физически переносились из знойного Марокко в куртуазную Венецию, а оттуда – в пасторальную старую Англию. Музыка же была не фоном, а пикантной приправой, специями, содержащими тонкие афродизиаки, и казалось, что у нее – то привкус арганового масла, то – корицы и миндаля…

Селин умудрялась молниеносно и незаметно менять декорации на столе, и прозрачные бокалы для легких напитков, сопровождавшие начало ужина, к его концу превратились в тяжелые серебряные кубки с бордово-черным густым вином.

Сменявшие друг друга блюда настолько поглощали внимание неожиданной и безошибочно гармоничной гаммой вкуса, настолько прочно захватывали сознание, что говорить о чем-то было почти невозможно. Можно было только наблюдать за игрой света, выхватывающей из полутьмы то подсвеченный нимб волос вокруг головы Мари и рядом – медный профиль Чучо, то ставшее почти прозрачным платье Жози, то внимательный взгляд Пабло…

В конце ужина Пабло, сидевший на противоположном от Мэттью конце длинного стола, провозгласил тост за здоровье именинника.

Грег, опомнившись, выскочил в прихожую, где оставил сумасшедшую вазу, и вручил ее Мэттью с пожеланием вот также уметь быть всегда внутри, но одновременно – снаружи.

Ваза обошла стол, вызвав всеобщее уважение.

Чтобы музыка не мешала обсуждать невиданный сосуд, Пабло выключил ее, и Мари, воспользовавшись этим, сказала:

– Мэттью, у меня тоже есть подарок. Песенка… Пабло, я где-то видела гитару, можно ее взять?

Пабло скосил глаза на Селин, и та, испарившись на мгновение, вернулась с невообразимой черной гитарой.

– Как написалось, так и написалось, – сказала Мари. – Когда Вини-Пуха спрашивали, почему в его стихах то или иное слово, он отвечал «Не знаю. Оно туда просилось, и я его пустил» . Вот и я так же…

Мари провела рукой по струнам, и спокойно, но, вместе с тем, очень легко начала:

Он шел из Авиньона в Авиньон, Я шел ему навстречу. И песню громко пели я и он, И каждый – на своем наречии. И нечего делить нам было, Ни почестей, ни славы. И солнце в левый глаз ему светило, А мне светило в правый.

Мелодия была странной, вроде бы очень простой, но было в ней какое-то пронзительное смещение, делавшее ее неуловимой, летучей, как будто мгновенно растворявшейся в просторном зале.

Он шел из Авиньона в Авиньон, Я шел ему навстречу, Хотя я знал, что там, где правил он, Мне больше делать нечего. И то, что я наивен был и пылок, Ему было забавно. Он левою рукой чесал затылок, Я это делал правой.

Мари пела, улыбаясь сама себе, как-то по-мальчишески, без всякой старательности, но то ли акустика была здесь такая, то ли подействовали вина, – слова и мелодия безошибочно попадали в какую-то крошечную точку внутри каждого, заставлявшую не просто слушать песню, а, вот именно, – быть прямо сейчас на далекой раскаленной за день дороге, отмеряя посохом, сколько пройдено и сколько осталось…

Он шел из Авиньона в Авиньон, Я шел ему навстречу. Он разлюбил, я был еще влюблен. Он постарел, я был широкоплечим. Я молод был и денег не копил, Он упивался славой. И то, что для него налево было, То было для меня направо.

Почему-то казалось очень важным, что же будет, когда они, идущие друг другу на встречу, наконец, встретятся где-то на полпути к Авиньону… Или ничего не будет – подумаешь, велика важность, – встретились и разошлись своей дорогой…

Он шел из Авиньона в Авиньон, Я шел ему навстречу. При встрече он отвесит мне поклон, И я ему отвечу.

И все…

Песня кончилась. Не было ни аплодисментов, ни восторженных возгласов, был просто длинный стол, освещенный свечами, и Мэттью, обойдя его, склонился и поцеловал Мари руку.

Пабло предложил сделать небольшой перерыв перед десертами, и все разбрелись по углам этого нереального зала.

Чучо ворковал с Мари у ротонды, но посматривал в сторону Жози.

Грег ощутил легкий укол ревности. За двумя зайцами, да, учитель танцев? Так и зоркий глаз свернуть недолго.

Жози о чем-то расспрашивала Селин, и он подошел к ротонде.

– Ты хорошо поешь. Где научилась?

– Брала интервью у одного певца, он и рассказал, как это делается.

Чучо воспользовался его появлением и явно нацелился ретироваться, но Грег успел остановить его и тихо сказать:

– Это моя парижская крестница. Я отвечаю за ее нравственность. Так что без этого, как его… Криминального жаргона Буэнос-Айреса. И не вздумай заставлять ее что-нибудь снимать, на ней и так немного надето.

Последняя фраза ему самому напомнила о пикантном долге, и, провожая глазами Чучо, он вынул из кармана легкий сверток, перевязанный алым бантом, и сказал:

– Мадемуазель, вчера вы забыли у меня в кармане деталь своего гардероба.

– Что это? – Мари посмотрела на сверток и, сообразив, засмеялась. – Благодарю. Но, знаешь, это как с курением – от дурных привычек нужно освобождаться сразу, выбрасывая все сигареты до единой. Остальные уже ликвидированы.

– В смысле? – опешил он.

– Понимаешь, мы сегодня болтали с Чучо… Он мне рассказал, что терпеть не может галстуки. Вообще их не носит. Во-первых, дышится легче, во-вторых – такая статья экономии появляется! Мужики ведь тратят на галстуки целое состояние. Как и женщины – на это… Я впечатлилась его примером. Так что, оставь где-нибудь здесь, Пабло декоратор, он найдет применение.

– Гм… Смело… Ты молодец.

Слова были не очень, но среагировать изящнее не получилось. У каждого свое путешествие… У Мари уже есть приобретения. Не потерей же это называть… Куда-то нужно пристроить сверток с бантом. Вот Пабло порадуется, когда найдет…

А Пабло как раз вышел на середину зала и несколько раз хлопнул в ладоши.

– Друзья! Мэттью! У меня тоже есть небольшой подарок.

Странно как он изменился. Неуловимо, но явственно. Исчезла суетливость движений, пропала буффонада интонаций, даже голос, казалось, стал ниже. Только глаза были теми же – темными и внимательными.

– Видите ли, в каком-то смысле этот дом как был складом, так и остался… За столетия здесь чего только не хранили… И что только здесь не происходило… А сохраняется здесь все отлично – ничего не портится. Эмоции, страсти, способности, качества, таланты… Все нематериальное, но иногда полезное. Что-то завалилось под лестницы, что-то забыли, что-то оставили за ненадобностью… В общем, этот дом превратился в своеобразную машину желаний… Но – не более трех желаний за вечер. Так что, Мэттью, вы и двое ваших друзей можете выбрать себе все, что хотите. Есть пожелания?

– Простите, Пабло… Я не совсем понял… Выбрать что?

– Что хотите. Любой нематериальный подарок… Есть практически все ингредиенты счастья. Само счастье купить нельзя, но то, что вам нужно для него – пожалуйста. Не бесплатно, конечно. Я должен попросить что-то взамен… Но торг здесь уместен.

– Бессмертие за душу? – усмехнулся Мэттью, начиная понимать, какую игру предлагает этот странный человечек.

– Что хотите, – подтвердил Пабло.

– А коллективную просьбу можно? Мы скинемся, чтобы расплатиться, – спросила Мари.

– Нет, мадемуазель. Каждый за себя. Только личные приобретения.

– Ну, вот… Сваять абсолютно счастливого андроида не получится… – констатировал Грег.

– А я слышала, – проговорила посерьезневшая Жози, – что недавно каких-то молодоженов на выходе из церкви спросили, чего они хотят больше всего на свете. Они сказали, что мечтают ни на секунду не расставаться и умереть одновременно. Через несколько секунд из-за поворота вылетел грузовик и сбил их. Желание исполнилось…

– Нужно было точнее формулировать, – пожав плечами, заметил Пабло.

Все замолчали.

– Итак, первую покупку на правах именинника может совершить Мэттью. Чего желаете?

– Я уступаю первую очередь даме, – ответил Мэттью.

– Весьма галантно. Это ваше право. Итак, мадемуазель? Чего вы хотите для себя?

Мари, закусив губу, смеющимися глазами смотрела на Пабло.

– Чего-чего… Пошли мне, о Холодильник, жениха богатого!

– Мари, сказали же – только нематериальные желания, – Грег сокрушенно качал головой.

– Нельзя богатого, да? Эх, видно, не судьба… Тогда… А можно сделать так, чтобы не уставать? Ну, не отчаиваться, когда всякая фигня достает?

– Нельзя попросить что-то, начинающееся с «не» , – развел руками Пабло. – Попробуйте сформулировать иначе. Чего именно вы хотите?

– Ох, нелегко с вами, – Мари задумалась. – Ну, вот иногда что-то не клеится, и руки опускаются…

– Так попроси, чтобы у тебя поднялись руки, всего-то и хлопот, – посоветовал Чучо. – Правда, неудобно будет туфли надевать…

– Удачи? – размышляла Мари. – Не то… Как это называется, «неуныние» ? Опять с «не» … Хорошего настроения? Пофигизма? Несерьезности… Ветра в голове… Легкости! Легкости отношения к жизни, вот так, наверное… Готова расплатиться плотно упакованными мыслями, у меня их навалом.

Больше дури… Был у Грега на курсе один парень, потом стал писателем, что ли… Всегда у него все в жизни было легко. Такой, из анекдота – «Ты как расслабляешься? – А я не напрягаюсь» . Как-то они отправились студенческой компанией в боулинг, все очень старательно бились за победу, а он болтал с девчонками и, когда подходила его очередь, брал шар, не разбегаясь, кидал его и возвращался к этой болтовне, не глядя, попал или нет. И выиграл. И ведь играл то ли второй, то ли третий раз в жизни… А когда его спросили, в чем здесь секрет, он сказал: «Больше дури»…

– Легкости… И ветра. Значит, сейчас ветра нет, – задумчиво констатировал Пабло. – Незыблемыми твердынями вы защищены от ветров… Многие бы позавидовали. И вы готовы отказаться от этого?

– Прямо сейчас.

– И предпочесть шторм. Сквозняки. Ураган, может быть… Чем будете платить за легкость?

– Серьезностью, я же сказала.

– Это по-женски. Хитро… – Пабло с усмешкой покачал головой. – Приобретая легкость, вы и так сразу же избавляетесь от тяжести. Приобретая несерьезность – от серьезности. Так что – не пойдет.

– Тогда сами назовите цену, – произнесла Мари так, как будто, покупая фрукты на углу улице, говорила, подставив ладонь с мелочью, «вот здесь деньги, возьмите, сколько нужно» .

– Опять хитро… Но – почему бы и нет? Давайте поищем, что у вас есть такого, за что я готов буду отдать вам легкость… Эта ваша серьезность, так вас утомившая, за ней – что?

– В каком смысле?

– Ну, раз вы столько лет тащите ее с собой, такую, как сами говорите, тяжелую, вам же это зачем-то нужно. Она вам для чего?

– Она позволяет мне принимать правильные решения. Хотя, нет… Контролировать ситуацию. Не попадать в дурацкие положения.

– Контроль… – Пабло был доволен. – Это уже что-то, многим его, наоборот, не хватает… Но этот контроль вам для чего? Что вы испытываете, когда думаете, что все контролируете?

– Ну… я чувствую, что управляю ситуацией. Что она безопасна…

– О! Безопасность… – глаза Пабло расширились, как будто он увидел за приоткрывшейся дверью несметные сокровища. – Такой товар у меня с руками оторвут! Если вы готовы расплатиться возможностью все контролировать и даже частицей своей безопасности, я с удовольствием отдам вам легкость.

Контроль… Целая система контроля, организованная и отлаженная им самим… То самое стремление контролировать мир, который никак не собирается соответствовать твоим ожиданиям. В принципе, понять бы это уже, и расслабиться… А безопасность? Доспехи, латы, крепости… Птица не пролетит… Вот уж действительно тяжесть – такое-то выносить. Осадное положение, вся жизнь в борьбе. Страх превратиться в беспомощную щепку и иллюзия того, что закованный в броню Титаник безопаснее… Легкости…

– Черт… – молчавшая некоторое время Мари встряхнула своей шевелюрой. – Да. По рукам!

Пабло, затаив дыхание, ожидавший ее ответа, кивнул головой, оглядел всех присутствующих и произнес:

– Дамы и господа, я только веду торг. Окончательное решение принимает дом. Если он согласен на сделку, вы мгновенно получаете подтверждение приобретения. Если нет – не получаете. Правда, вы ничего тогда и не теряете. Так что риска никакого… Чего бы вы хотели в качестве подтверждения сделки? – повернулся он вновь к Мари.

– Солнца и свежего воздуха. Тускловато здесь у вас, да и душновато… Не обижайтесь.

– Воздух и солнце… Ветер. Вы хотите все это или все-таки возьмете деньгами?! Шутка, прошу простить… Быть посему!

Он достал из кармана миниатюрный серебряный прибор, напоминающий пульт управления, и нажал на нем несколько кнопок.

По комнате пронесся порыв ветра, едва не загасивший свечи и растрепавший волосы на головах.

Бесшумные мощные вентиляторы… Но эффект сильный…

Наверху зажегся прожектор, осветивший круглый люк под потолком, из которого выходил узкий отполированный металлический желоб, по каким раньше на складах ссыпали в мешки муку и крупы. С легким скрипом люк раскрылся, и в свете прожектора по желобу покатился маленьким солнцем оранжевый шар размером с теннисный мяч. Скатившись на пол, он остановился у ног Мари.

Она подобрала его и рассмеялась, показывая всем.

– Апельсин! Солнечный…

– Сделка подтверждена! – резко выкрикнул Пабло. – С этого момента у вас есть то, о чем вы просили…

Держа апельсин обеими руками, Мари подошла к Пабло и, наклонившись, поцеловала его. Крайне довольный, он откашлялся и, стараясь быть серьезным, проговорил:

– Ваша очередь, Мэттью! Что-нибудь приглядели в моей кладовой?

– А… можно выбрать, что угодно?

– Именно так, мон шер, вы же видели. Буквально все есть в наличии.

– Тогда… – Мэттью колебался. – Я бы хотел знать будущее.

– Знать будущее, месье?

– Да, знать, что произойдет. Что случится.

– Позвольте полюбопытствовать… – Пабло, кажется, был удивлен. – Просто, чтобы лучше подобрать именно то, что вы ищите… Для чего вам это?

– Ну… Чтобы не беспокоиться по поводу будущего.

– По поводу какого-то конкретного события или вообще?

– Вообще. По поводу любого события, которое еще не произошло.

– Замечательно, сэр. Очень понятное желание… Избавиться от беспокойства, тревоги, неуверенности. Почувствовать себя совершенно неуязвимым перед лицом любых обстоятельств, подготовиться к ним наилучшим образом… Так?

– Да. Так.

– Чудесно. Прекрасный выбор, месье… Но, должен предупредить, это дорогой товар.

– Я знаю. Для меня это важно.

– Чем будете платить?

– Ну… я неплохо рисую…

– Дар живописца… – Пабло как будто пробовал это на вкус. – Соблазнительно… Вы часто им пользуетесь?

– Нет, – Мэттью развел руками. – Совсем… Увы. Времени нет. Работа с этим не очень связана.

– Что же вы так… Это же все портится, если им не пользоваться. А лежалый товар, к сожалению… Нельзя заплатить за то, что вам дорого, тем, что не представляет для вас ценности. Что-нибудь еще?

– Ну… Я готов отдать пунктуальность. Я никуда не опаздываю.

– Естественно, месье, – усмехнулся Пабло. – Зачем она вам, если вы наперед будете знать, что ваш собеседник опоздает на час или вообще вся встреча окажется бесполезной. Вы и так расстанетесь с излишней пунктуальностью.

– Тогда… хобби, – Мэттью, кажется, нервничал. – Я хорошо разбираюсь в архитектуре. Мне нравится это, я провожу за этим занятием много времени.

– Уже лучше. Но вот беда – нужно платить в той же валюте. Иначе сложно вычислить эквивалент. Это, знаете ли, как секунды и килограммы – почти никак не связано. Итак?

– Я не знаю…

– А я помогу вам. Сейчас вы не знаете будущего… Есть ли в этом что-то дорогое для вас?

– Ну… мне интересно, что произойдет…

– Отлично! Еще?

– Азарт.

– Да! Это настоящее сокровище! Когда вы знакомитесь с девушкой и, в надежде, что она проведет с вами ночь, впервые ведете ее к себе, что вы испытываете?

– Гм… Предвкушение.

– Что больше всего вы любите в хорошей книге, которую пока не дочитали?

– Тайну… Интригу, загадку. Неожиданность, парадокс…

– Вы катаетесь на горных лыжах?

– Что..? Да. Люблю… Хотя бы неделю в году.

– Когда вы летите на лыжах по склону, первый раз по этой трассе, даже рискуя упасть, что это?

– Перехватывает дыхание… Драйв.

– А когда отправляетесь в новую страну, например, на поиски сокровищ или хотя бы просто новых впечатлений, как вы это называете?

– Приключением.

– Итак, вы хотите знать будущее. Ради этого вы отказываетесь от интереса, драйва, предвкушения, азарта, приключений. И обретаете желаемое – перестаете беспокоиться, забываете о тревоге и неуверенности. Да?!

– Нет. Сделка отменяется.

– Как так? Это честная цена.

– Да, пожалуй. Но слишком дорогая.

– Хорошо, – голос Пабло вновь стал тише и вкрадчивее. – Последний шанс. Вы можете знать будущее… Я назову вам три подарка, и вы выберете. Либо получите утешительный приз… Вы не знаете, что это, но не можете отказаться от него или передарить кому-то. Ваш выбор?

– Я не хочу знать.

– Да будет так! – в руках Пабло вновь блеснул миниатюрный прибор.

Вспыхнувший прожектор высветил, как через раскрывшийся люк неторопливо, будто с опаской, выехала на желоб небольшая картонная коробка. Когда она оказалась у ног Мэттью, Пабло сказал:

– Ну, что же вы? Раскрывайте. Получите ваше желание – вы предпочли беспокоиться.

В коробке был котенок. Маленький, черный, очень испуганный, но несомненно живой.

– Вам придется теперь беспокоиться о многом, – проговорил Пабло, глядя на Мэттью. – В том числе, о нем. Но о будущем тревожиться излишне. Его еще нет. Лучше – о настоящем… Потрогайте, он настоящий? Мне кажется, он хочет пить прямо сейчас. Вы позаботитесь об этом?

Мэттью, борясь с расплывающейся на лице улыбкой, аккуратно взял на руки котенка.

– Умилительное зрелище… – тихо проговорил Пабло. – Сейчас котенок придет в себя, и мы, надеюсь, исполним желание Грега.

Желание Грега…

Все это время он знал, что ничего просить не будет.

Он никогда ничего не просил, и ни к чему было переучиваться.

Да и чего просить? Чего хотеть, когда все есть?

Знать бы, чего же именно хотеть…

За это можно дорого заплатить. Но вот чего хочется – как раз и не понятно. И еще хуже, что, похоже, ничего… Значит, вот такое желание и есть: знать, чего на самом деле хочется. Даже проще: желание желать… Замкнутый круг. Ваза Клейна.

Кот в мешке…

Но и его не попросишь – был один, и тот уже Мэттью достался…

Когда-то давно, в самом начале было предельно ясно – хотелось свободы и полной независимости. Путешествовать по миру, заниматься тем, что интереснее всего, любить самую безумную из женщин, жить в просторном доме, гонять на отличной машине… Казалось, для всего этого был нужен пустяк – деньги. И он начал вкалывать. Днями и ночами, не обращая ни на что другое внимание, отсекая все лишнее. Были отложены на потом друзья, смех, поиски любви, но это ведь все «на время», только до того момента, когда будет достаточно денег…

И появились деньги. Машины, дома… Престиж, статус, яхта, топ-модели…

За три жизни не потратишь.

Что-то, оказывается, ушло безвозвратно, но ведь ушло же не просто так, а потому, что стало ненужным.

Только без этого, ушедшего, нет смысла что-то делать… Не хотеть, но делать можно только через силу. Насилуя себя… Как же хочется опять хотеть! О чем-то мечтать, в кого-то верить, на кого-то молиться…

Радоваться простым вещам.

« Мне подарили фальшивые елочные игрушки… Что, не блестят? Да блестят… Но не радуют» .

А чтобы радовали… Это же – только если с нуля. Не новое на старом, а вообще – на пустыре…

А это же ой, как… все менять-то… Все-все.

Это и цена. Столько, значит, стоит «желание иметь желания» …

Ерундой не откупишься. Нечего врать. Расплачиваться можно тем, что есть.

Чемодан со всем барахлом на кону. В нем – комфорт, яхты, галстуки, почетное членство в географическом обществе, свита холуев, фотомодели… Все дорого, и ничего, по большому счету, не хочется.

Чемодан с Грегом Гарбером внутри…

Не такое плохое содержимое.

За жизнь – душу, да, Дьябло? Мефистофель наоборот… За нынешнюю жизнь – возвращение заложенной до поры души… Где она тут у вас? Закатилась куда-то?

Еще бы…

Вот же хитрый прохиндей… Любитель эффектов.

Уловка Гудвина Великого и Ужасного. Каждому – что он хочет… А на самом деле – то, что у него и так есть. Мозги Страшиле Мудрому, смелости – Храброму Льву и сердце – трепетному Дровосеку.

Но все ведь это – только средства. Чтобы выполнить желание девочки Элли, которую унесло ураганом за тридевять земель… Вернуться домой. К себе…

Вернуться к себе. У вас есть Вернутьсяксебе, Дьябло?

– Итак, следующий покупатель – Грег. Чего желаете, месье?

– Спасибо, Пабло… У меня все есть.

– Хм… Уверены?

– Да. Не стоит беспокоиться.

– Ну, что же… Вам виднее. Тогда – утешительный приз. Что выпадет – то выпадет.

Миниатюрный пульт, прожектор, люк, желоб, коробка…

Сколько же здесь котят?

В ней был будильник… Старый, каких уже почти не выпускают, большой, круглый и ярко раскрашенный.

– Неплохая вещь, – сказал Пабло, заглядывая вместе с ним в коробку. – Громкая… Если трудно просыпаться, очень способствует.

 

Было далеко заполночь. День рождения кончился.

Как-то само собой собрались расходиться. Но мысль о том, чтобы оказаться опять на этой расписанной каракулями лестнице, казалась неприятной.

Пабло, видимо, знал об этом. Он подошел к стене и распахнул незаметную, маленькую, с него ростом, дверь.

– Выйти можете здесь…

Сразу за порогом резко вниз уходил такой же, как тот, по которому скатывались призы, металлический желоб. Этот, правда, был гораздо шире.

– Здесь когда-то спускали мешки, чтобы не тащить их по лестнице, – пояснил Пабло. – Я решил оставить его, и сам им нередко пользуюсь. Вместе с Селин… Внизу он становится более пологим.

Все с сомнением всматривались в уходившую в темноту металлическую ленту. Пабло с невинным видом разглядывал их, ничего больше не добавляя.

Мари переглянулась с Жози и, озорно блеснув глазами, сказала:

– Здорово. Лет двадцать не каталась на горках. Кто последний придет к финишу, угощает остальных дижестивом.

Она села на край желоба оттолкнулась руками, и исчезла в темноте.

Оставшиеся прислушались. Несколько секунд был слышен удаляющийся звук скольжения, потом все стихло, а еще через секунду донесся хохот Мари и ее крик:

– Давайте! Это окрыляет!

Жози с сомнением скосила глаза на свой наряд, потом махнула рукой и, так и не надев переброшенный через руку плащ, со словами «Всем спасибо» нырнула вниз.

Выждав немного, Чучо спокойно пожал руку Пабло, кивнул головой и, с таким видом, будто привычно садится в свой «Ситроен» , без звука последовал за ней.

Мэттью посмотрел на Грега и сказал:

– Я, пожалуй, воспользуюсь лестницей. У меня котенок, а он уже сегодня ездил в трубе. Он мне расскажет.

Грег кивнул ему, помахал рукой Пабло, сел на край тобогана и, зажмурившись, полетел вниз. Дыхание на секунду перехватило, потом непонятно откуда появилось вдруг чувство какого-то щенячьего восторга, а потом крепкие руки подхватили его, помогая удержаться на ногах, и он раскрыл глаза.

Держа его за плечи, изваянием индейского бога рядом стоял Чучо. А Мари и Жози уже заглядывали в трубу, скандируя «Мэттью, Мэттью» .

Из темноты вышел кто-то еще, и Грег вспомнил, что просил Жана-Батиста быть здесь в двенадцать.

– Я уже начал волноваться, – сказал тот. – Представляете, даже желание загадал, чтобы вы появились. И тут раз – и вы. Чудеса…

 

Мэттью некоторое время понаблюдал, как Мари и Жози, заглядывая в трубу, звали его, потом, подошел к ним и, сам заглянув туда же, осторожно крикнул «Мэттью!» и был моментально разоблачен.

Некоторое время все стояли рядом с машинами, чтобы надышаться свежим воздухом после действительно душноватого замка Пабло.

Между девушками, судя по всему, за вечер возникло взаимопонимание, и они говорили о чем-то своем. Чучо демонстрировал Жану-Батисту пару своих лошадей, а Мэттью общался с котенком.

Почему-то было странное чувство некоторой неудовлетворенности. Даже раздражения… Ощущение того, что поезд, который ты сам выбрал и даже полагал, что управляешь им, разогнался и несется в неведомом направлении, совершенно не интересуясь, нужно ли тебе туда. Возможно, там хорошо, или, наоборот, впереди – разобранный мост, и этот ошалевший пыльный паровоз намеревается прыгнуть в горящее кольцо, за которым вообще нет ни рельс, ни стрелочников, но дело даже не в этом… Дело в том, что вагоны толкают друг друга в спину, а тебе приходится быть послушным пассажиром, никак не влияющим на происходящее. Тебя везут, тебе показывают пейзажи за окном, тебе, не спрашивая, вот так чистят мозги, даже если это твой собственный день рождения, и ты с прилежанием все это впитываешь… Как-то хотелось все это прилежание нарушить, сломать… Даже взорвать.

– Мэттью, как голова? Мозги прочищены?

– А? Все хорошо… Ты в каком смысле? – похоже, котенок занял все его внимание…

Когда стали рассаживаться по машинам, и Мэттью вслед за Мари сел к Чучо, Грег неожиданно для себя сказал Жану-Батисту:

– Слушай, давай я поведу, а? У меня в детстве была коллекция машинок, и я отлично с ними управлялся.

Он успел подумать, что сейчас начнется вечная песня о страховке, о том, что он пил этим вечером, о всякой правильной ерунде, но Жан-Батист только сказал философски:

– Если что, я скажу, что машину вы у меня угнали.

Юркнув на заднее сиденье, Жози, бывшая немного под шафе, выкрикнула:

– Точно, угнал! А нас засунул на заднее сиденье и запугал палиндромами!

Жан-Батист кивнул, соглашаясь с ее словами, но сел, тем не менее, спереди, рядом с водителем.

Грег включил зажигание и резво тронулся с места, наблюдая в зеркало, как сразу за ним вырулил Чучо.

Улица была пуста, и Грег втопил газ почти до упора. Чучо шел за ним, как будто приклеенный. Профиль Жана-Батиста справа выражал полное олимпийское спокойствие. Сзади раздался восторженный визг Жози.

Нужно только определиться с маршрутом. Чучо, наверняка, первым завезет Мэттью – ему на этом берегу, а потом уже поедет отвозить Мари.

– Жози, тебе куда? Жози! Слышишь? Куда тебе?

– Вперед! Давай оторвемся от них! – она, обернувшись, смотрела, как буквально в нескольких метрах сзади ровно и уверенно идет «Ситроен» .

– Мадемуазель, где вы живете? – невозмутимо спросил Жан-Батист.

– А? У Монпарнаса. Рядом с обсерваторией.

Отлично. По пустой дороге – в двух шагах от Мэттью… Значит, левее. Можно даже срезать по одной из улиц, а там уж сориентироваться…

Не сбавляя скорости, он свернул в переулок, и сразу же в глаза ударил резкий свет фар. Рефлекторно он вдавил в пол тормоз, и машина с визгом встала. В метре от капота затормозила встречная, из-за стекла которой, не мигая смотрели круглые от ужаса глаза пухлого мужчины в очках. Сзади, едва не коснувшись бампером, как вкопанный, встал «Ситроен» . Запахло жженой резиной.

– Здесь одностороннее движение, – проговорил Жан-Батист. – Если следовать правилам, мы должны освободить дорогу.

– Гм… Жаль, мне показалось, здесь короче, – стараясь не показать, что его колотит, он посигналил Чучо и, когда тот сдал назад, начал пятиться сам. – Жози, ты там как?

– Мне… понравилось. Почти… А вот тому дядечке, впереди, по-моему, нет…

– Зато ему будет, о чем рассказать. Как он геройски предотвратил столкновение и вторично родился на свет.

Выехав из переулка, Чучо прижался к обочине, и Грег вновь двинулся первым.

– Если мы направляемся к Монпарнасу, нам в обратную сторону, – голосом автоматической справочной сообщил Жан-Батист.

Черт, действительно… Он притормозил и остановился.

– Ну, ладно, ошибся… Но не разворачиваться же? Жози, подвинься, пожалуйста, в бок, мне не видно, что там сзади.

Он включил заднюю передачу, медленно объехал Ситроен и, перестроившись на другую сторону улицы, неторопливо двинулся задним ходом.

Чуть помедлив, Чучо повторил этот маневр.

– Так и поедем? – поинтересовался Жан-Батист, глядя в боковое зеркало.

– А так безопаснее. Если ехать передом, возникает желание полихачить, а так быстро не поедешь.

– Круто! – завизжала Жози.

Две машины, неспешно вальсируя, задом наперед перемещались по ночному Парижу. Их водители, не отрываясь смотрели в зеркала, а те, кто их обгонял, отчаянно сигналили и крутили пальцами у висков.

Перед выездом на бульвар, где машин, несмотря на поздний час, было гораздо больше, они остановились, одновременно с Чучо вышли на тротуар и, не сговариваясь, хлопнули друг друга по рукам. А когда вылезли все, их прорвало, и минут пять они вшестером хохотали, как сумасшедшие, до колик, до спазмов, взахлеб, не в силах договорить ни одной фразы…

Когда отдышались, Жан-Батист, произнес:

– Дальше поведу я. Куда вам у обсерватории, Жози?

– Почти к подъезду. Я живу в ста метрах. Слушайте! А пойдем смотреть на звезды? Я там всех знаю…

 

На фоне раскрытых створок гигантского купола телескоп казался исполинским. Было удивительно, что такая огромная штука слушается легких касаний к небольшим рычажкам управления.

Было совершенно темно, только на пульте таинственно горело несколько разноцветных лампочек, и неяркая подсветка освещала прикрепленную к стене карту звездного неба и карту Луны.

Море Кризисов, Море Одиночества, Море Спокойствия…

И было звездное небо. Множество пульсирующих миров…

Месье Повель, давний знакомый Жози, пытался было показать им то, что, по его мнению, заслуживало наибольшего внимания, но астрономами они не были, и термоядерные бури невзрачного Альтаира впечатлили их не очень.

И тогда, почему-то начав говорить только шепотом, они стали группой свободного поиска. По очереди они получали в полное распоряжение телескоп и, найдя то, что нравилось каждому больше всего, показывали находки остальным.

Мари нашла туманность, напоминавшую фиолетово-красный цветок. Мэттью – несколько звезд, расположенных так, что в них проглядывали очертания Чеширского кота…

А Грег, блуждая по этой светящейся бесконечности, наткнулся на яркую синюю звезду. И был ошеломлен… Может быть, причиной тому было незаметное для глаза дрожание воздуха, может быть – несовершенство оптики, но она излучала такой живой, такой чистый голубой свет, что он гипнотизировал.

Находка была признана лучшей.

– Вега, – равнодушно пожав плечами, сказал Повель.

Господи, спаси мир от профессионалов…

До Валь-де-Грасс было отсюда недалеко, и Мэттью, обняв котенка, решил прогуляться пешком. Чучо, задумчиво глядя вслед уходившей Жози, сообщил, что ему, в общем, тут тоже совсем рядом.

Жан-Батист вел машину к площади Терн, они сидели вдвоем с Мари на заднем сиденье, и мимо отражением звездного неба проплывал Париж.

 

Пятница

 

Рано утром, с помощью Антуана, он нашел контору, где давали напрокат мотоциклы. Харлея, конечно, не было, но был отличный БМВ, черный, мощный и стремительный. И шлем – вполне на уровне.

Оседлав мотоцикл, он проехал немного, осваиваясь с ощущениями и вспоминая многолетней давности опыты. Конечно, тогда все было скромнее, но и наездник подрос…

На всякий случай, направляясь на левый берег, он старался не лихачить. Хотелось доехать до Валь-де-Грасс без приключений.

Встретиться у него предложил сам Мэттью. Во-первых, на правах вчерашнего именинника, во-вторых, потому, что хотел показать им свою статью, которую, судя по всему, правил вплоть до того момента, когда Грег поднялся в неторопливом лифте на его этаж.

Вид у Мэттью был довольно бледный, как после изматывающей бессонной ночи, а на щеке сияла свежая царапина.

– Ночной Париж? – спросил Грег, указывая на нее.

– Котенок. Очень игруч… Ты заходи…

Он впервые был здесь. Квартира была небольшой, но очень французской, и совершенно соответствовала Мэттью. В прихожей висела копия картины Дали, изображающей женский портрет и одновременно, в зависимости от того, что ты хочешь увидеть, – интерьер комнаты.

Конечно, чему же и висеть… Некоторый перебор с символами, но, учитывая, что замечаешь максимум треть, конечно, им нужно было перестраховываться. Интересно, сколько значимого на самом деле остается незамеченным? Пропущенных картин, людей, фраз, дверей, возможностей…

Под картиной стояло блюдечко с молоком, вокруг которого терся черный котенок. От его вчерашнего страха не осталось и следа. Темное нутро коробки осталось позади. Привет Шредингеру…

Мэттью заметил шлем, который он бросил на кресло в прихожей и, по своей привычке, удивленно поднял бровь.

– Тебе надоел берет?

– Скорее, надоело стоять в пробках. Взял мотоцикл, буду катать ночами повизгивающих девчонок.

– Понятно… Пойдем, я тебя познакомлю. Не с девчонкой, правда…

Огромные окна и стеклянная дверь гостиной выходили на террасу, с которой открывался вид на Люксембургский сад. Перед окнами, с чашкой кофе в руке стоял человек лет сорока с седеющей растрепанной шевелюрой.

– Это Леон, из риэлторского агентства. У меня какая-то ерунда с электричеством, и я поплакался консьержу.

– Да, такое случается, – подтвердил Леон. – Проводка делалась давно, напряжение скачет.

– Я вас оставлю на несколько минут, хорошо? – Мэттью переминался с ноги на ногу. – Буквально две фразы исправлю.

Грег кивнул, и вместе с этим Леоном, не сговариваясь, они вышли на террасу. Нужно было как-то заполнять паузу. Хотя, кому нужно… Тем более, что молчать с ним было неожиданно хорошо.

Риэлтор… Что же это он не в Каннах, с коллегами?

Неожиданно пришла в голову мысль, что иметь свой лофт в Париже было бы здорово. Или дом. Можно было бы оборудовать студию. Приглашать нормальных людей… Откуда только их взять…

– Знаете, я знаком с некоторыми риэлторами. Очень… хлопотная работа.

– У кого как, – откликнулся Леон. – Зависит от темперамента.

– Наверное. Но профессия все же обязывает. Превращать мечты в недвижимое имущество…

– Сильная формулировка… Но это не ко мне. Я вообще не занимаюсь строительством и покупкой. Только – аренда, и лучше на недолгий срок.

– Что так?

– А вот по той самой причине. Чтобы не обездвиживать мечты… Дом, в особенности второй, может быть складом накопившихся вещей или домиком улитки… Привязывать к одному месту или давать свободу.

– Можно совмещать. Иметь и то и другое.

– Можно. Но обременительно.

– И все же, Леон. Подберите мне лофт в Париже. Просторный, светлый, высокий. Знаете, единое пространство, где…

– Я представляю, что такое лофт.

– Извините. Я живу сейчас в таком, но это продлится недолго. Мне хотелось бы иметь его постоянно.

– Вы серьезно?

– Вполне. Может быть, я буду проводить здесь большую часть времени. Мне надоело там, где я жил до этого.

– Обычно надоедает не «где» , а «как» . Но это не мое дело, простите… Хорошо, я понял. Я посмотрю варианты и свяжусь с вами на днях. Я возьму ваш телефон у Мэттью?

– Да, пожалуйста.

Сзади раздался звонок, и Мэттью крикнул, что поднимается Мари.

Леон попрощался и уехал на том же лифте, из которого она вышла.

Мэттью нервничал, производил кучу лишних движений, подбегал к компьютеру, чтобы внести в текст последние исправления. Посмотрев на это и с подозрением исследовав торжественно стоявшую на столе вазу Клейна, Мари налила себе кофе, вышла на террасу и устроилась в кресле, прикрыв глаза и подставив лицо солнцу.

– Завтра приезжает наша загадочная подружка Сандра? – спросила она.

– Да, она писала. Я так понял, что я вызвался ее встречать.

– Галантно. А где она будет жить?

– Понятия не имею. Если она тоже не знает, привезу ее сюда. У Мэттью друг – риэлтор. Тем более, что мы с ним завтра идем на свидание к его «бессмертным» .

– Если со времен Ришелье это все те же сорок человек, то они, точно, бессмертные.

– Увы, нет. Когда один умирает, на его место избирают нового.

– Смерть бессмертных… Печально.

– Знаете, они действительно небожители, – на террасу вышел Мэттью. – Не от мира сего. Совершенно не зависят от денег, моды, политики… Никому ничего не доказывают, делают себе потихоньку что-то такое… Для вечности. Поэтому и Бессмертные…

– Слушайте, такое солнце… – сказала Мари. – Поскольку у меня пока не было возможности убедиться в своем бессмертии, пойдем вниз, в парк?

Это было решение, которое могло как-то купировать суетливые приготовления Мэттью к великому моменту вручения статьи.

– Пошли, Мэттью. Желание дамы – закон. Особенно в Париже. У тебя есть об этом в статье?

– А? Да… Нет. Пошли. Сейчас только распечатаю вам экземпляры…

В Люксембургском саду было тихо и тепло. На веранде негромко играл что-то французское оркестр, по аллеям фланировали парочки, кто-то сидел на вечных парижских стульях вокруг воды. Людей было немного, и свободный столик на террасе кафе нашелся сразу.

– Давай, Мэттью, не тяни, – сказала Мари. – Иначе перегорим.

Мэттью опять заволновался, еще крепче сжал лежавшую у него на коленях папку со статьей.

– Ну, в общем… Буквально два слова. Я попытался найти определение Парижа.

– Да, ты говорил. Почитать дашь? – спросила Мари.

– Это субъективный взгляд, но мне показалось, что он имеет право на… Здесь несколько необычный ракурс зрения…

– Мэттью, я понимаю, что это – новое Евангелие от Матвея. От тебя, то есть… Но ты хочешь пересказать или, может быть, мы прочтем?

– Да, конечно. Не обязательно сейчас. Когда будет время… Я забыл, мне нужно бежать. По поводу завтрашней встречи в Академии, я обещал… Ну, вот.

Он неловко раскрыл папку, листы чуть не выпали, он подхватил их, опять сложил в папку и положил ее на стол.

– Ну, созвонимся, да? Я пойду, а то опоздаю.

Мари смотрела ему вслед, щурясь на солнце.

– Смешной… Жаль будет, если статья плоская. Трудно будет увиливать, он почувствует. Хотя, если бы была плоской, он бы ее не дал… Придумал бы что-нибудь. Или просто сказал бы, что не дописал… Пошли к воде?

До начала детективного дежурства на улице дез Эколь было еще больше часа.

– Пошли.

У пруда стоял большой лоток с игрушечными корабликами. Паруса были самых ярких цветов, и только два, стоявших с края – просто белые.

– Всегда хотела взять такой парусник, и всегда пробегала мимо… Я возьму, ладно?

– Конечно.

Кораблики чуть-чуть напоминали его яхту. Не парусную, правда, а моторную, предназначенную для долгих морских путешествий, комфортную, надежную и стремительную… Стоявшую на приколе одиннадцать месяцев из двенадцати, а оставшиеся четыре недели в году служившую местом не совсем консервативных вечеринок в, мягко говоря, довольно случайных компаниях. И плаваний… Туда-сюда вдоль маленького отрезка береговой линии.

Они взяли оба парусника и, спустив их на воду, оттолкнули от берега. Теперь, если прищурить глаза так, чтобы не было видно бетонной кромки, они казались настоящими яхтами в сверкающем на солнце море. И неторопливо шли рядом, будто отражая друг друга. Только один был чуть меньше, а другой чуть больше.

– Забавно было у этого Дьябло, – сказала Мари.

– Место интересное… Я еще когда поднимался, почувствовал себя, как на лестнице Эшера. Знаешь, той, где кто-то идет вверх, а кто-то, неотличимо похожий, спускается ему навстречу. И понятно, что это – он же, просто на разных ступеньках. Где причина, а где следствие…

– Французская грамматика…

– Что?

– Прошлое и будущее – в одном мгновении. На одной ступени. Очень французское время – будущее в прошедшем. Futur dans le passé. Такая логика наизнанку. Когда стюардесса разносит кофе, всегда начинается турбулентность. Значит, стюардесса и создает эту турбулентность… Понять невозможно, можно только привыкнуть.

– А я привык. Идешь по такой лестнице навстречу своей копии. Себе самому. И чувствуешь… что можешь рехнуться. Иллюзия движения… Как ты пела – «из Авиньона в Авиньон».

– А по-моему, мило. Такая коллекция Я. Единственных и… заменимых. Потому что в любой момент можешь оказаться на любой ступеньке. Квантовая физика – множественность миров… Прошлое и будущее в разных вариантах – на одной полке. Бюро проката разных Я.

– А смысл? Все – одинаковые. И – по кругу.

Она оторвала взгляд от корабликов и посмотрела на него.

– И на черта тебе такая лестница? Если даже не знаешь, поднимаешься или опускаешься?

– А она просто дана. В условии задачи. А знаю я или не знаю – не существенно. Незнание не освобождает… Закон круговращения. Бесконечная восьмерка Мебиуса. С законами мироздания бороться бессмысленно.

– Так себе законы в твоем мироздании… Ты их перепиши. Ну, или мироздание смени. В Бутан поезжай. Там, говорят, все поголовно в венках из орхидей и беспробудно счастливые… – она опять следила взглядом за корабликами. Тот, что поменьше, свернул в сторону, и они шли теперь разными курсами.

– Предлагаешь купить у Пабло другой мир?

– Знаешь… Ты отличный парень. И я не знаю, чем ты на самом деле занимался до Парижа. Но, если фотографией, то, скорее продажей фотооборудования. Есть в тебе что-то от внезапно разбогатевшего лавочника, ты извини. Такая практичная напористость… Купить мир. Ну, купи. Каждому – по вере его… Правда, за новый придется заплатить нынешним. А это ты вчера сделать испугался. И правильно, потому что дьябло его знает, есть в этом дивном новом мире Люксембургский сад или нет…

Солнце зашло, и вода потускнела и покрылась рябью.

Мари раскрыла свою сумку, достала из нее апельсин, и, размахнувшись, бросила его в воду, поближе к белым маленьким парусам. Оранжевый шар на миг ушел под воду, потом всплыл и закачался между двумя игрушечными суденышками.

– Пусть у них будет свое маленькое солнце. Ты знаешь, есть еще вариант… Эта твоя жутковатая восьмерка Мебиуса… Знаешь, как называется основное движение в танго? Мне Чучо вчера рассказал. «Очо». Восьмерка… И никакой безысходности. Не нравится бегать в колесе? Танцуй. У тебя получается, я помню. Догадайся, что будет с твоим чертовым Мебиусом?

Она опять посмотрела ему в глаза и тихо сказала:

– Удар его хватит. Карачун. Ты этого боишься? Негде бегать будет?

Он помолчал, а потом сказал:

– Просто у тебя пока этого еще не было.

Она откликнулась мгновенно:

– Или, наоборот, уже было. Да еще как… Кстати, у меня тут подружка написала фантастический рассказ. Там мир устроен так, что люди первую половину жизни взрослеют, а потом доходят до какой-то точки, и начинают жить в противоположном направлении – к детству. И вот однажды встречаются Он и Она, и обоим, скажем, по двадцать пять. Или по тридцать пять, не важно. И влюбляются друг в друга… Только он живет еще туда, а она – уже оттуда… Такая история.

– Дай почитать.

– Когда допишу. Слушай… Я попробую рассказать, как я это вижу. На понятном тебе языке… В терминах не сильна, но иначе не объясню. Жизнь – это такое венчурное предприятие. На паях с Богом, 50 на 50. Он – пассивный инвестор. В самом начале дает каждому все необходимое. Тебе – тоже… И ты – исполнительный директор. Он вкладывается ресурсами, ты ими распоряжаешься. Каждый, естественно, надеется на дивиденды. Не деньги, это Его, – она взглянула на небо, – не интересует. Это не причина, конечно, чтобы тебе ими не интересоваться. Он ни во что не вмешивается. Ты уезжаешь в отпуск, когда хочешь, или, наоборот, вкалываешь по ночам. Проиграешь – ты банкрот. Второго шанса не будет. А Он переживет, у него ты – не единственный бизнес.

– А если выиграю?

– Он ценит хорошее партнерство. Если сыграешь так, что он офигеет, он, наверное, скажет «Ничего себе… А еще раз слабо?» Мне, во всяком случае, приятно думать так. А ты… сдай кораблики, ладно? А то мне нужно идти.

Она шла по аллее к выходу. Ветер трепал волосы. Что за порода такая странная… Она даже ходит не так, как все… Кто это спрашивал, чем отличается живая англичанка от мертвой русской?

Ничем. Ничем не отличается. А от живой…

А с живой невозможно разговаривать. Или, наоборот, впервые в жизни возможно. Жестко. Как с собой, когда никто не слышит… Как с зеркалом, которое не передразнивает, а просто показывает: «Смотри, это ты».

Мимо проехала на роликах девчушка лет десяти, с такими же развивающимися волосами. Ехала она неумело, с трудом сохраняя равновесие, но на лице был написан такой неподдельный восторг, что он, не успев даже понять, что собирается сказать, а просто поддавшись внезапному импульсу, обернулся и крикнул:

– Мари! – Она остановилась, и он догнал ее. – Слушай, сегодня же пятница. Вечер роликов. Пойдем кататься?

Она некоторое время, не понимая, смотрела на него, а потом глаза вспыхнули, и она улыбнулась.

– Вот это да! Ты всерьез?!

– Сам удивляюсь… Последний раз я это делал лет двадцать назад.

– Тогда точно пойдем, такие возможности упускать нельзя.

Когда она ушла, он выудил из воды кораблики. Пока нес их к лотку, вода, стекая с деревянных днищ, капала на брюки.

В озере апельсиновым солнцем плавал маленький оранжевый шар.

На выходе из парка сидел прямо на траве клоун. Перед ним стоял небольшой пластмассовый таз, в котором покачивалась половинка скорлупы от грецкого ореха.

Он дул на свою скорлупку, смешно раздуваясь и не обращая внимания на то, что происходило вокруг.

 

Николь была в кафе. С улицы, через стекло, было видно, как она сидела за столиком, рисуя что-то в блокноте. Ни рядом с ней, ни за соседними столиками, никого не было.

Лучше, пожалуй, не заходить, чтобы лишний раз не мозолить глаза…

Он немного отошел от кафе и начал увлеченно лизать витрины в нескольких метрах от своего мотоцикла, стараясь держать дверь кафе в поле зрения.

Она вышла минут через десять и направилась к той же машине, на которой уехала вчера. Очень кстати, значит, был мотоцикл.

Грег надел шлем, очки и отъехал от тротуара одновременно с ней.

Выруливая на улицу, он машинально посмотрел в зеркало заднего вида. Метрах в двадцати ниже по улице тронулся в том же направлении черный «Рендж Ровер» с тонированными стеклами.

Николь повернула в сторону Сен-Жермен. Грег пропустил между ними какое-то такси, чтобы не торчать у нее за спиной. Перестраиваясь за ней на повороте, он снова взглянул в зеркало. Черный джип по-прежнему был сзади.

Как-то даже навязчиво. Что, здесь одна улица, что ли?

Николь включила указатель поворота. Отлично, значит, сейчас направо, а эта машина проедет мимо.

Не проехала, надо же. Просто ему тоже направо. Это такой правый автомобиль. Но не все же так последовательны. Налево.

Надо же, какое совпадение… Но сейчас это ни к чему, эскорт не нужен, спасибо.

Кто бы это мог быть..? Кроме Антуана, вроде бы, некому. Контролирует фотографа-стажера, чтобы, в случае чего, подставить ему рельефное плечо… Как это там… «Пахарь Арепо с трудом крутит колеса»? А так не скажешь, что с трудом. Вполне резво крутит…

Правый берег.

Быстрее немножко поехали. Черт, какие улочки узенькие. Извините, подвиньтесь. Очень замедленная публика. У них впереди вечность. Art de vivre. Но кто-то имеет право и торопиться. Мы с эскортом очень торопимся. Черт, что за привычка жрать на тротуарах, как в Таиланде. Когда тут люди торопятся. Так ведь и аппетит можно испортить.

Ой, мадам, какая физиономия перекошенная. А нечего на мостовой ужинать. Пардон. Почти мимо. «Рендж Ровер» едва не царапнул. Какого черта он так неаккуратно ездит…

А это ведь не Антуан там. Кто точно – не разглядеть, кепка на лоб надвинута, но харя незнакомая. И знакомиться почему-то – никакого желания. Воспитание не такое, чтобы на улицах знакомиться…

За кем же он гонится? За Мерседесом или за мотоциклом? И ведь выяснить не сложно – просто свернуть в противоположную от Мерседеса сторону и посмотреть, куда поедет он. Но это-то делать и не хочется.

Так, значит, втроем по Парижу и ехать, друг за другом…

Это такая Формула-1.

Одна тут формула. Нужно только просчитать ее на досуге.

Светофор красный. Позади… Красный светофор. Красный клоунский нос. А машина сзади черная. Кто это сказал: «В Париже вы вольны выбирать любой цвет при условии, что он, конечно, черный» .

Хороший цвет. У самого в гараже точно такой же стоит. Мощный. Черт, чуть не задели… Чуть не считается.

Ездишь на черной – от черной и удираешь. Вот она формула. Зеркальная. Ой, какая формула получается.

Тот парень в Ницце, когда удирал с сумкой, тоже был на скутере. Почти на мотоцикле. И свернул в переулок… Вот он, переулок-то… Чертовщина какая.

Впереди показалась античная колоннада Мадлен. Вот бы между колонн покататься, там мотоцикл вне конкуренции…

Николь поворачивает. Опять переулок…

Газу.

Он на скорости влетел в узкий проезд, в нескольких метрах увидел красные стоп-сигналы остановившегося Мерседеса и ударил по тормозам, автоматически стараясь вывернуть руль.

И почти успел затормозить. Переднее колесо ударилось в фару машины, послышался звон разлетающегося стекла, а боковое зрение зафиксировало, как мимо переулка по прямой пролетел и исчез за угловым домом черный большой автомобиль.

– Вы в порядке, месье?

Он повернул голову.

Дверца Мерседеса была распахнута, а рядом стояла встревоженная Николь.

Он до сих пор сидел в седле, оглядываясь по сторонам. Переднее колесо мотоцикла напоминало лист Мебиуса.

– Месье, с вами все в порядке?

– Я… да, отлично. Спасибо.

– Извините меня. У меня бывает, притормаживаю.

– Нет, это моя вина. Я торопился.

– Я тоже. В этом-то и дело – когда я куда-нибудь опаздываю, я сбавляю скорость.

– Вы сами в порядке?

– Да, все хорошо.

– Я разбил вам фару.

Она посмотрела на разбитый фонарь, потом перевела взгляд на его мотоцикл.

– Ерунда. Вот ваше колесо – это серьезнее .

– Я умею ездить на одном. Нам нужна полиция?

– Мне нет. Но, если хотите…

– Честно, не хочу. А фара, конечно, за мной.

– За страховой компанией, скорее. Но это не важно.

Она держалась очень спокойно, но все же было заметно, что она перенервничала.

– Мне кажется, нам обоим нужно перевести дух. Я могу предложить вам кофе?

– Спасибо, но я тороплюсь.

Слезая с мотоцикла, он снял шлем и очки. Николь снова взглянула на него, и в ее лице что-то внезапно изменилось. Секундное удивление, а потом… досада, что ли.

– Гм… А знаете, пожалуй, – ее голос стал более жестким, заботы в нем больше не было. – Только место выберу я. Здесь есть одно подходящее, в двух шагах.

Она припарковала машину, и Грег втиснул рядом получивший инвалидность мотоцикл.

Выйдя на Мадлен, она направилась через площадь к самой церкви, но не стала подниматься по ступеням главного входа, а повернула направо, вдоль стены храма.

Вскоре они оказались перед неприметной дверью, ведущей в цокольный этаж огромного собора. За дверью было небольшое очень скупо обставленное помещение. Как ни странно, пахло хорошим кофе и свежей выпечкой.

– Здесь спокойно, и очень удобно говорить, – пояснила Николь. – Если негромко.

Из боковой двери выглянула средних лет строгая женщина в одеянии католической монашки, но, видимо, узнав Николь, улыбнулась ей совсем по-домашнему.

– Здравствуйте, сестра. Мы посидим у вас?

Внутри это напоминало небольшую студенческую столовую, расположенную, правда, в сводчатом каменном зале. За одним из столов сидели два священника, за другими – еще три-четыре человека. Говорили здесь действительно вполголоса, меню было более чем скромным, посуда самой простой, но весь антураж создавал ощущение безвременья и оторванности от всего того, что происходило снаружи.

– Это место… – спросил Грег. – Оно для тех, кто как-то связан с церковью?

– Нет. То есть, конечно, тот, кто избегает церкви, сюда не придет. Но здесь открыто для всех, нужно только, приходя впервые, заполнить карточку, – она покопалась в бумажнике и достала неброскую картонную карточку. – Что-то вроде абонемента… Но самое главное – это самый центр Парижа, а о месте очень мало кто знает. Ни вывески ни, конечно, рекламы.

Кофе здесь действительно был хорош, и несколько минут они просто сидели друг напротив друга, не произнося ни слова. Потом она отодвинула чашку и сказала:

– Ну, рассказывайте.

– Это я могу, – откликнулся он. – Даже лучше, чем ездить на мотоцикле. А о чем?

– Насколько я понимаю, общая тема у нас одна. Как проходит слежка за мной?

Оп-па. Нехорошо-то как… Что-то нужно говорить, увиливать бесполезно.

Он, тем не менее, сделал невинное лицо и сказал тоном ловеласа, от которого самого передернуло:

– Видите, я даже стараюсь смотреть в чашку, а не на вас. Хотя, конечно, если вы не возражаете, я предпочту смотреть именно на вас.

Она поморщилась.

– Я и не ждала, что вы ответите прямо. Знаете, я понятия не имею о причинах, по которым вы меня преследуете, и вы, конечно, о них не расскажете. Но в вашем возрасте, уж если и следить за кем-то, то ей-богу, – только за собой.

– А вы не допускаете, что человек может просто увидеть женщину на улице и… влюбиться?

– Конечно, может. Но – не вы. Во всяком случае, не сейчас.

– Что же это так?

– Мне кажется, для людей, занимающихся слежкой, влюбленность – слишком хлопотное предприятие. Значительно надежнее ясные договорные отношения, в самом крайнем случае – брачный контракт, составленный грамотным адвокатом. А вы за мной гоняетесь. Так что причины, конечно, какие-то другие.

– Это за мной гнались. Черный джип с каким-то типом за рулем.

– Да что вы? Вам нужно незамедлительно обратиться в службу по охране прав человека!

– На самом деле, гнались.

– И кому же вы так понадобились, что за вами гонятся? Или вы на своем мотоцикле слямзили сумку у какой-нибудь туристки?

– Это как раз у меня слямзили.

– Да?! Складно у вас получается… И теперь преследуют, чтобы вернуть?

– Наверное.

– А вы, значит, убегаете?

– Действительно, звучит по-идиотски… Вы мне не верите, но…

– Верю – не верю… Это что-то меняет? Украли у вас что-то или нет, – за мной-то вы следили.

– Мне кажется, на самом деле тот тип в джипе следил за вами.

– Вы уж определитесь – за вами или за мной, ладно?

– Я бы с удовольствием… Но он уехал.

– Да, жаль. Было бы интересно спросить вас обоих… Если второй, конечно, существует.

– Очная ставка?

Она некоторое время разглядывала его, будто изучая.

Потом кивнула на соседний столик:

– Видите тех двух священников? Как вы думаете, если сейчас подойти к ним и спросить, предпочитают ли они лгать или говорить правду, что они ответят?

– Полагаю, что говорить правду.

– Точно. А между тем, представьте, один из них действительно фантастически правдив, а вот другой – неисправимый лжец.

Он посмотрел на двух священников. Один из них сидел к нему спиной, и лица видно не было, но в остальном эти двое были удивительно похожи. Одинаково одетые, с почти неразличимыми фигурами, волосами одного цвета…

– И какой же лжет?

– В том-то и дело, что никто, кроме них, не знает, – что-то у нее происходило внутри… Казалось, что там спрятан заряд такой силы, что, стоит его выпустить, и он не оставит здесь камня на камне. Или, наоборот, высветит каждый темный угол… – Представляете, как с ними нелегко? Особенно, если, например, стоите вы с ними в камере, из которой только две двери. Одна на свободу, а другая – на виселицу. И можете задать им только один вопрос. Один-единственный, на двоих.

– И какой же?

– Вот я и думаю. Хотите, и вы поразвлекайтесь… В свободное от слежки время.

Каким-то странным образом весь этот диалог продолжал разговор с Мари в парке. Что ж за день такой… Нужно было посмотреть астрологический прогноз и не общаться с женщинами.

Николь замолчала ненадолго, потом взглянула на часы.

– Ладно. Все живы, здоровы, и слава Богу. Мне пора.

Хотелось ее остановить. И было совершенно понятно, что обещанное Антуану наблюдение закончилось. Надевать парик и темные очки он не будет. Да и в этой роли маньяка-преследователя оставаться не хотелось.

– Я был бы благодарен за возможность вам позвонить. Мы можем обменяться телефонами?

Она некоторое время смотрела на него, потом как-то устало сказала:

– Можем. Держите, – и катнула по столу к Грегу, как бармены катят по стойке стакан с виски, изящный телефон.

Грег несколько секунд рассматривал его, потом усмехнулся и поднял на нее глаза.

– Классно. Хотя я имел в виду…

– Возможность мне позвонить? Я ее вам и предлагаю. Не нужно записывать номер, свой ведь вы знаете. И я – свой. Так что тоже смогу вам позвонить, как только почувствую себя одиноко в уличной пробке. Равноценный обмен, правда?

Он смотрел на нее, пытаясь как-то отреагировать, но в голову лезла жуткая ерунда.

– Знаете, – сказала она, – вы напоминаете мне того персонажа из анекдота, которому срочно нужно было куда-то ехать. Он так метался по улице, что рядом остановился сердобольный человек, ехавший по своим делам, и спросил, куда его подвезти. Тот отмахнулся, сказав, что ему нужно такси. А водитель высунулся и спросил: «Вам фонарик на крыше хочется или ехать?» Так что с телефонами?

За секунду попытавшись представить себе, чем он рискует, лишаясь своего номера, и не представив, Грег достал из кармана и положил перед ней свой телефон.

Она, не глядя, положила его в карман плаща.

– Кстати, меня зовут Николь. Раз уж вы собрались мне звонить.

– Грег.

– Не обижайтесь, Грег, что говорила с вами в таком тоне – неприятно все же, когда за тобой следят. За кофе я расплачусь, у меня здесь карточка, я вам показывала.

 

Несмотря ни на что, он успел к Мари на площадь Бастилии, откуда стартовали роллеры.

И даже успел раздобыть ролики. Целый день на колесах…

Вокруг были сотни человек, может быть, даже тысячи – в основном, студенты, но попадались и люди старше, даже пожилые. В толпе мелькнуло несколько колясок – молодые мамаши с пеленок приобщали наследников к активному образу жизни.

Царили всеобщее возбуждение, гомон голосов, музыка, и все это заражало. Глаза Мари блестели, она с удовольствием оглядывалась по сторонам.

Полицейские машины включили мигалки и медленно тронулись в сторону бульваров, перекрывая движение.

Вся площадь пришла в движение и, растягиваясь в длинную живую ленту, заскользила вперед.

– Что, правда едем, что ли? – спросила Мари и, не дожидаясь ответа, покатила первой. – Эй, догоняй, а то я тормозить не умею!

Он оттолкнулся, заскользил, потерял равновесие, чуть не упал, но выровнялся и понял, что движется. Впереди, за спинами каких-то ребят, мелькнула фиолетовая ветровка Мари, и он прибавил скорость.

Черт, это было сумасшедшее приключение. Мари обернулась, он увидел, что она смеется, а в голове мелькнула мысль о том, что за этот день он второй раз пытается догнать в Париже женщину, но, ей-богу, сейчас это совсем по-другому…

Если бы неделю назад кто-нибудь сказал, что он вот так, в развивающемся красном шарфе, бритый наголо, хохоча, на роликах будет гнаться по бульварам за ненормальной русской девчонкой… он бы покрутил пальцем у виска.

Он догнал ее только через несколько минут, и дальше до самой Оперы они ехали вместе. Один раз, стараясь обогнать какого-то сосредоточенного бородатого ветерана, она чуть не потеряла равновесие, но он вовремя поймал ее руку и больше уже не выпускал ее из своей.

Шальной людской поток двигался, переливаясь, параллельно Сене, подхватив их своим течением и пронося между вечерних асфальтовых берегов. Искрящиеся разноцветные огни реклам выхватывали по одному случайные лица застывших на переходах зрителей, покорно дожидавшихся, когда лавина пронесется, и вспыхнет зеленый сигнал…

А потом, устав, они отделились от этого потока, и сидели в каком-то кафе с символическим названием «Антракт», наслаждаясь обжигающим глинтвейном с горьковатым привкусом лимона и гвоздики, и несли какую-то необязательную чушь.

Что-то о роликах и о рулях, и почему-то о рулетке, по которой скачет шарик, и о том, что он не случайно выбирает ту или иную цифру, потому что случайностей не бывает вообще…

В какой-то момент он взглянул на часы и вспомнил, что обещал в полночь приехать к какому-то эксцентричному коллекционеру, заинтриговавшему его своим письмом с просьбой сделать каталог уникальных экспонатов.

Он позвонил Жану-Батисту и, когда тот приехал, завез домой Мари. Когда она выходила из машины, он, сам не очень сознавая почему, сказал:

– Знаешь, я понял. Ты – мое зеркало.

Она помолчала, а потом ответила очень серьезно:

– Тогда моя песенка спета.

И сразу засмеялась… И было уже невозможно спросить, что она имела в виду.

Было только саднящее чувство какой-то тревоги, как бывает, когда что-то кончается, а что-то новое начинается, но еще совсем не ясно, что там, впереди.

 

Письмо этого коллекционера было в почте и, на фоне других, показалось необычным. Во-первых, властной, хотя и предельно вежливой интонацией, во-вторых тем, что он максимально уклончиво писал о собственной коллекции и, наконец, в третьих, самим временем встречи – полночь.

Он едва успевал вернуться к назначенному времени, когда за ним должна была прийти машина, и ругал себя за то, что так и не посмотрел в Интернете, кто такой этот Бернар Гревен.

– Жан-Батист, вам ничего не говорит такое имя – Бернар Гревен?

– Это коллекционер? – Иоанн-Креститель не оторвал глаз от дороги, хотя голос прозвучал удивленно.

– Насколько я понял, да. А что он коллекционирует?

– Я толком не знаю. Слышал разное… Вроде бы, он очень богатый человек. И очень замкнутый… Мало кто знаком с ним лично. Говорят, этакий великий мистификатор.

– Заинтриговали. А что собирает-то?

– Я же говорю – не знаю. По-моему, никто точно не знает. Кто-то говорил, что оловянных солдатиков всех стран и времен, кто-то – что марионеток…Я слышал даже, что он по профессии – таксидермист. Чучела делает… Мы приехали.

Перед дверью лофта стоял черный лимузин с затемненными стеклами.

Грег поблагодарил Жана-Батиста, вышел и, открыв заднюю дверцу лимузина, спросил сидевшего в нем водителя:

– Вы не меня ждете?

– Мистер Таннер? – в свою очередь спросил водитель через плечо.

– Да.

– Месье Гревен ожидает вас.

– Две минуты, хорошо? Я только зайду за фотоаппаратом.

Кофр с камерой болтался на плече, и Грег сам не мог сказать, почему произнес эту фразу. Просто по какой-то причине ему не хотелось сразу садиться в этот черный автомобиль и казалось, что нужно зачем-то зайти к себе. Он открыл дверь, вошел и, привалившись спиной к стене, постоял некоторое время, не зажигая света. Потом достал из кофра листы со статьей Мэттью и, не проходя внутрь, оставил здесь же, на столике для перчаток.

Нужно будет не забыть прочесть ночью, а то Мэттью обидится.

Если таксидермист, любящий оловянных солдатиков, не превратит в соляной столб…

Выйдя на улицу, он захлопнул за собой дверь и нырнул на широкое прохладной кожи заднее сиденье лимузина. Машина мягко тронулась, выехала на Севастопольский бульвар и у ворот Сен-Дени плавно повернула налево. Показались яркие огни дискотеки «Рекс», перед входом в которую клубилась, как обычно, толпа подростков. Несколько минут езды, и они остановились рядом с перекрестком бульвара Пуассоньер и улицы Монмартр.

Грег мгновенно узнал место – в двух шагах отсюда, на другой стороне бульвара было детективное агентство Антуана. Что еще за шпионские игры… Воображение живо нарисовало Антуана, ночами потрошащего тушки убиенных животных и играющего в солдатики. Картинка была так себе.

Водитель поставил машину вторым рядом, включил мигалку и, выйдя, открыл заднюю дверь со стороны тротуара.

– Я провожу вас.

Грег вышел, подумав, что к Антуану он и сам как-нибудь дойдет, но посланник загадочного коллекционера не собирался переходить улицу, а направился вдоль домов вперед.

Метров через пятьдесят они свернули направо, в один из знаменитый парижских пассажей – крытую пешеходную улочку, по бокам которой шли витрины букинистических магазинов, антикваров, маленьких кафе. В этот час все они, конечно, были закрыты.

Водитель уверенно подошел к ничем не примечательной двери и, открыв ее своим ключом, впустил Грега внутрь. Почти сразу от входа наверх вела крутая деревянная лестница. Было темно, лишь сверху пробивался неяркий желтоватый свет.

– Наверх, пожалуйста.

Поднявшись, они оказались в пустом казенного вида коридоре, в который выходило несколько дверей. Провожатый засунул голову в одну из них и сказал кому-то почтительно и негромко:

– Мистер Таннер здесь, месье.

То ли Грег не услышал ответа, то ли его просто не было, но водитель посторонился и сделал приглашающий жест рукой.

Грег вошел внутрь, дверь за ним закрылась, и сразу ноги сделались ватными.

Он даже не разглядел толком человека, который направлялся к нему от массивного стола темного дерева, расположенного в глубине комнаты – настолько мгновенным и сильным было испытанное потрясение.

Он был в своем кабинете на двенадцатом этаже собственного офисного здания. В кабинете, до мельчайших деталей повторявшем его собственный. Он и был его собственным – тот же терракотовый цвет стен, те же портьеры на окнах, те же кресла перед тем же столом, тот же камин в стене справа, тот же ковер ручной работы на полу. Возникло ощущение, что пол уходит из-под ног, и, видимо, хозяин кабинета, оказавшийся к этому времени рядом с ним, почувствовал это, потому что вместо дежурных приветствий, внимательно вглядываясь в его лицо, спросил, хорошо ли он себя чувствует.

Это вывело Грега из ступора, он заставил себя улыбнуться, хотя, похоже, улыбка получилась кривенькой, и что-то невразумительно пробормотать в ответ. Вслед за этим он оказался в кресле для посетителей, а напротив него, за столом, на котором, кроме массивного антикварного письменного прибора (ХIХ век, полудрагоценные камни, два года назад подарила Элен) лежал лишь одинокий девственно чистый лист бумаги (правильно, как всегда), разместился хозяин.

Теперь Грег, наконец, отошел настолько, что согласился на предложенный кофе и смог разглядеть того, кто сидел перед ним.

Около сорока лет, хорошо сложен, даже изящен, узкое лицо, длинные пышные волосы, высокий лоб, густые усы и испанская бородка, спокойные уверенные движения. Было в его внешности нечто от капитана королевских мушкетеров и одновременно – от алхимика. И еще что-то из детских сказок – барон Мюнхгаузен или капитан Крюк…

Безумно хотелось подойти и выглянуть на улицу – невозможно было избавиться от ощущения, что за окном, далеко внизу он увидит бесконечно знакомый служебный паркинг, чуть дальше улицу и на другой стороне – дешевый итальянский ресторанчик с красно-зелеными скатертями, куда в перерыв бегали его клерки. Но подсвеченные фонарями верхушки платанов, которых полно на парижских бульварах, были видны не вставая, и, учитывая, что кабинет-то был таким же, как всегда, это было не менее диким, чем фантастическое мгновенное перенесение через континенты.

– Вас что-то тревожит, мистер Таннер? Вы как-то странно оглядываете мое вечернее убежище. Вас чем-то удивляет стиль?

Грег решил, что придумывать некую версию своего поведения сейчас слишком обременительно.

– Нет, совсем. Стиль мне как раз импонирует. Он, знаете, как-то близок мне. Дело в том, что этот кабинет является точной копией моего собственного. До единой детали. Высота потолка, ручки на окнах, письменный прибор… До мелочей. Я, признаться, потрясен… Браво. Поскольку я не слишком верю в подобные совпадения, то надеюсь получить объяснения.

Гревен слушал его внимательно и, казалось, был действительно удивлен. Мушкетерская бровь резко поползла вверх.

– Вы разыгрываете меня, мистер Таннер? Или пытаетесь таким странным образом заинтересовать? Это экспромт или «домашняя заготовка»? Но в любом случае – не стоит. Я и без того сам пригласил вас.

– Постойте, мне это действительно интересно. Как вы это сделали?

– Что именно, мистер Таннер?

– Черт, я же сказал – я сижу в своем собственном кабинете и, представьте себе, в качестве визитера, которого любезно пригласили сюда. Или притащили за воротник – не имеет значения, ощущение одно и то же. Для чего это?

– Уверяю вас, случаются совпадения и посильнее. Ну вот, скажем… История двух президентов – Линкольна и Кеннеди. Они родились с разницей ровно в сто лет. Их преемники оба носили фамилию Джонсон и также родились с разницей ровно в сто лет. Точно так же, как их убийцы – один был старше другого ровно на век. Оба были убиты в пятницу, в присутствии жен. При этом фамилия секретаря Линкольна была Кеннеди, а фамилия секретаря Кеннеди – Линкольн. И оба секретаря горячо убеждали своих боссов остаться в тот день дома. Вот такое совпадение… Как вы говорите, «для чего это?»

– Красиво… Но на мой вопрос это ответа не дает.

– Мистер Таннер, я начинаю терять терпение. К тому же я, при всем уважении к ремеслу фотографа, с трудом представляю, зачем вам вообще нужен кабинет, тем более – такой. Но если вас заинтриговал его дизайн, то удовлетворю ваш интерес. Я периодически меняю обстановку. Чтобы не надоедало. Вкусы и настроение меняются, и я всякий раз устраиваю здесь все сообразно им. Сообразно своим капризам, если хотите. Польщен, что мои нынешние предпочтения, как выясняется, так совпадают с вашими. Нередко, оформляя какой-нибудь интерьер, я листаю журналы и, выбирая понравившиеся мне детали, прошу моих дизайнеров раздобыть или сделать нечто подобное. Возможно, мы с вами оба не слишком оригинальны и некоторое время назад ткнули пальцем в одну и ту же картинку в модном журнале. Такое объяснение вас устраивает?

Такое объяснение его не устраивало. Он не тыкал в модные журналы. Такое же, если не это самое, кресло он перетащил в кабинет из своего прошлого офиса, который был этажом ниже. Маску на стене привез из одного из своих бесконечных африканских путешествий никто иной, как Генри Демулен. Черт возьми, за этим столом работал отец, справа от камина висит фотография, на которой они с ним вдвоем, снятая в день шестидесятилетия его старика.

Грег невольно посмотрел вправо, и вновь испытал стресс. Рядом с камином висела фотография, на которой в хорошо знакомой ему позе были сняты двое улыбающихся мужчин. В первом из них без труда можно было узнать его нынешнего собеседника, хотя и выглядевшего несколько моложе, вторым был седой мужчина в расстегнутой белой рубашке, хохочущий прямо в объектив камеры.

Он с трудом перевел взгляд на человека за столом, разглядывающего его с искренним интересом.

Так. Попробуем принять его идиотскую версию. В том, настоящем, кабинете у Грега неоднократно брали интервью. Причем, не только деловые, но и так называемые «модные» журналы. Как правило, разбитные журналисты приводили с собой фотографа, он принимал красивую позу, и его снимали. Естественно, в интерьере. Эти снимки публиковались. В один из них ткнул когда-то эксцентричный французский коллекционер, сказав своему дизайнеру «хочу». Очень складно получается.

Но никуда не годится, потому что так не бывает.

– Отлично, меня устраивает такое объяснение.

– Отлично, – мгновенным эхом отозвался Гревен.– Тогда перейдем к основной теме нашей встречи… Я коллекционер. Некоторые экспонаты, находящиеся у меня – уникальны. Часть досталась мне еще от отца, – он кивнул в сторону портрета, висящего на стене. – И я хотел бы составить полный каталог коллекции. Для этого, как вы понимаете, нужны фотографии. И, следовательно, фотограф. Но не простой, а тот, кто способен оценить экспозицию… Вы меня устраиваете. О гонораре можете не беспокоиться, я оплачу расходы. Вот, собственно, и все. Если вы готовы, можете начинать хоть сейчас.

Судя по всему, он сказал все, что считал нужным. Выждав несколько секунд, Грег спросил:

– И что же вы коллекционируете?

– Людей, – мгновенно откликнулся Гревен. – Ну, или маски, – он сделал жест в сторону маски, которую привез из Африки Генри. – Это очень забавно. Иногда маска больше походит на человека, чем он сам. Иногда – у него несколько масок, и он не в состоянии выбрать любимую. Ты думаешь, перед тобой человек, а это – маска. Это в природе вещей. Кстати, вам известно, что «маска» – на латыни – «персона». То есть, Личность, Лик, лицо. Личина… В древности маски использовались во время ритуальных инициаций. Вспомните античные мистерии – герой оставался в темноте, наедине с самим собой, практически голым. Как при появлении на свет. И, только найдя выход, освобождался от маски, как бы заново рождаясь.

Он встал, заложил руки за спину и, пройдясь по кабинету, подошел к окну. Не поворачиваясь, глядя в парижский вечер, негромко продекламировал:

– Все, что у нас расположено слева, В зеркале будет не слева, а справа, Ибо наш образ, когда от зеркал отразится, К нам возвращается так же, как маска из глины. Если сырую ударить о столб эту маску, После удара она обернется изнанкой…

Гревен вернулся к столу, взял лежавший на нем пульт и нажал кнопку. За окном медленно поползли вниз тяжелые металлические жалюзи.

– Чтобы вас ничто не отвлекало, – пояснил он. – А гекзаметр, который вы сейчас слышали, – это Лукреций Кар. «О природе вещей». Писано бог знает, сколько веков назад… Ну, не будем терять времени, как только будете готовы, можете начинать. Да хоть и с этой, – он опять кивнул в сторону африканского сувенира. – Не стану мешать.

Он сунул пульт в карман и, не задерживаясь, вышел туда, откуда недавно вошел Грег. Мягко захлопнулась дверь.

 

Трогательно… После экскурса в историю культуры оставили одного в собственном кабинете поразмышлять…

Некоторое время он сидел в кресле, потом встал, подошел к маске на стене и, сняв ее, осмотрел внутреннюю сторону. Возможно, таких масок несколько, и на той, к которой он так привык за годы, никто не считал царапин, но на первый взгляд они похожи как две капли воды.

Он прошелся по кабинету, дотрагиваясь до давно знакомых ему вещей, как будто видя их впервые. Все было так. Это не декорации, не папье-маше, не дешевые копии, все вещи были подлинными. Ловко…

Внезапно он почувствовал острое желание выйти из этого кабинета, взял кофр с фотоаппаратом и, решительно открыв дверь, едва успел остановиться, чтобы не разбить лоб.

За дверью была стена.

Не бутафорская, а жесткая и прочная, из старого кирпича, такая отчетливо реальная, что трудно было усомниться в ее древности. Почему-то было очень ясно, что пытаться проломить ее – не нужно.

Может быть, и возможно, но, как говорят любители точных наук, это некорректное решение. Даже если знать, что именно отсюда ты сам вошел несколько минут назад, и никакой стены тогда не существовало, все равно – задача о девяти точках так не решается…

Какое, однако, навязчивое гостеприимство.

Когда к нему в этом кабинет являлись фотографы, он все же позволял им выйти.

Грег повернулся к окну. Жалюзи. Чтобы, значит, ничего не отвлекало… У коллекционеров должны быть очень прочные надежные жалюзи. Даже проверять не стоит.

Замуровали. Интересно, откуда этот коллекционер берет тушки для своих чучел?

Ладно… Есть еще дверь за столом. В подлиннике она ведет в туалетную комнату, а в копии… Дверь была плотно заперта. Должен быть ключ… И тут Грег рассмеялся. Господи, как все складно организовано! Это просто квест… Предупреждали же – «носи с собой ключ»! Он почти тактильно ощутил пальцами шероховатую тяжесть серебристого ключа с логотипом Клуба, полученного, казалось, столетие назад…

И исчезнувшего в Ницце по милости паренька на скутере.

Досадно. А ведь предполагалось, наверное, что вот сейчас он откроет дверь и окажется в пространстве, где вспыхнет свет и куча народа с идиотскими улыбками, зааплодировав, крикнет «Сюрприз!»

Пожалуй, оно и к лучшему. Всегда было неловко от таких сцен.

Тем не менее, что-то делать нужно… Пытаясь нащупать пальцами замочную скважину, он даже поморщился, представив себе затаившую дыхание толпу по ту сторону двери.

Замочной скважины не было.

Он присел на корточки. Ключ был не нужен. Его некуда было вставлять. Дверь была бутафорской – простая панель, закрепленная на глухой стене.

Так что аплодисментов не будет… Во всяком случае, пока. Ну, и слава Богу.

Это все же не тот кабинет. Одно отличие есть.

В детских загадках их обычно бывает семь.

И еще бывают подсказки. Как в теле-шоу: звонок другу. Слабоватый, конечно, ход, но иметь такую возможность хотелось бы.

Грег оглядел рабочий стол. Вот и еще одно отличие, как же он сразу не заметил…

Здесь не было телефона.

Ну, это дешевый трюк, господа таксидермисты. В наш век у каждого в кармане мобильный.

Он достал из кармана изящную трубку Николь – фотографы такие неожиданные, у них вполне могут быть дамские телефоны – и через секунду убедился, что связи не было. Вообще.

Конечно, старые каменные стены, строили на века. И жалюзи…

Но выбираться-то надо, не ночевать же здесь.

Что-то подсказывало, что это тот случай, когда выбираться нужно самому, и ждать, когда войдет ливрейный лакей и принесет чашку с дымящимся кофе – без толку. А ведь предлагал Гревен кофе… Обманул, хитроумный повелитель кукол.

Он вновь вернулся к столу и сел на свое место. На привычное место – не туда, куда садились гости, а в кресло хозяина кабинета. Своего кабинета…

За фотографией с отцом – сейф. В нем – куча документов и – именной пистолет отца. Изящный, но вполне настоящий браунинг… Ненужный, но памятный. Но это – в том кабинете. Да и в этом – не устраивать же стрельбу в кукольном театре.

Вот так пригласи в гости фотографа, а он залезет к тебе в сейф, достанет пушку и начнет палить, куда ни попадя…

Он встал, подошел к фотографии с улыбающейся династией коллекционеров и сдвинул ее в сторону. Сейф был на месте.

Не соображая, что делает, где-то в глубине души начиная подозревать себя в помешательстве, Грег, обдирая пальцы и не попадая, набрал код.

Сейф не открылся. Он, кажется, испытал нечто похожее на облегчение. Все же, видимо, в подсознании последние полчаса обживались какие-то чудовищные гревены, циклопическими лазерами вырезающие часть современного офисного здания на другом краю земли, грузящие ее в ненормальных размеров самолет, и впихивающие потом все это в старинный парижский особняк.

Это другой кабинет.

И другой человек на фотографии. Седовласый хохочущий старик – отец хозяина ЭТОГО кабинета. Код того сейфа – день рождения отца. Код этого сейфа… Черт, почему-то очень интересно, когда у этого папаши день рождения. Там, в заокеанском кабинете, такие даты всегда отмечены в еженедельнике – заботливой секретаршей прямо в момент смены еженедельников в канун Нового года. Как все просто в чужом кабинете, если он свой. Всегда знаешь, где что лежит. Вот еженедельник. 52 страницы – по числу недель – это мы быстро. Даже странно будет, если не найдем. Ой-ой, как все похоже на скаутскую игру с поиском сокровищ и заранее подготовленными подсказками. Такое приключение для смышленого подростка. Довольно дорогое, но милое. Вот. 17 октября. Так и написано, чтобы не сомневался, – День рождения отца. Нашего французского отца, увлеченного коллекционированием людей… Вот и чудно. А какой год? Какой же год? Если хозяину – около сорока, отцу, видимо, под семьдесят. Ну, дай ему бог здоровья и долгих лет жизни. Сыночек у него шутник… Начнем с шестидесяти, скажем, семи. Нужно только две последние цифры менять. Даже одну. Какие же это года будут?.. 67 лет. 68. 69. Так, теперь две цифры. 70. 71. Щелкнуло.

Щелкнуло, черт. Подсказку нашел. Молодец, скаут. Заработал конфету.

Он сел в кресло и с минуту просто смотрел на сейф. Потом встал и повернул ручку.

Сейф не открылся. Вместо этого в сторону мягко поехала вся часть стены, на которой он был укреплен.

За ней открылся ровный темный коридор, освещаемый только настольной лампой за его спиной. Длинная тень ложилась от ног, уходя в темноту.

Он постоял перед ней, вернулся столу, повесил на плечо кофр с фотоаппаратом и пошел вперед, наступая на свою тень.

 

Коридор повернул, и впереди стало светлее. Там негромко звучала протяжная мелодия. Два инструмента, виолончель и флейта то ли спорили друг с другом, то ли признавались друг другу в любви.

Еще один поворот, и Грег оказался в большом и высоком зале со множеством колонн. Стены зала были зеркальными, и колонны, казалось, создавали бесконечный лабиринт. Освещение менялось в такт музыки, становясь то красным и тревожным, то синим и загадочным.

Повторенный зеркалами, Грег отражался в тысячах копий, рядами уходивших в бесконечность – со спины, с бока, анфас… Но больше в зале никого не было.

Где же чудесная коллекция месье Гревена?..

Колонны образовывали проход, и Грег двигался по нему, как сквозь строй, ведя за собой бесчисленную армию отражений. Игра для скаута со свитой…

Каждый шаг приводил к движению бесчисленное количество Грегов и, казалось, что зал плотно населен одинаковыми синхронно двигающимися фигурами, управляемыми единым механизмом.

Один за всех… девиз мушкетера Гревена. Что же, неплохая коллекция – стоит заманить одного гостя, и готова армия одинаковых солдатиков.

Пожалуй, если здесь задержаться надолго, можно тронуться головой… Как будто оказался внутри гигантского послушного и чуткого калейдоскопа.

В торце зала было значительно темнее, здесь был небольшой промежуток между зеркалами, и через почти незаметную в этом освещении дверь он, испытывая облегчение, проник в следующий зал. Точнее, в анфиладу залов.

Здесь свет был хотя и приглушенным, но ровным, а музыки больше не было вовсе. Была тишина, и в ней – только его собственные шаги, отзывавшиеся гулким эхом. И это было странно, потому что недостатка в обществе более не существовало.

За карточным столом, поглощенные игрой, сидели несколько мужчин в камзолах и напомаженных париках. Седой алхимик варил свое зелье в медном тигле. Девица легкого поведения примеряла перед зеркалом кружевное белье. Палач в красном капюшоне стягивал веревку на шее у приговоренного.

Здесь были шуты и философы, простолюдины и вельможи, торгаши и юродивые…

Абсолютно подлинные. И абсолютно неживые.

Застывшие в момент страсти, отчаяния, открытия, победы, сомнения…

Чучела. Куклы безумного таксидермиста.

Холодная ящерица скользнула за воротник, и сердце пропустило удар.

Коллекция Гревена.

И в этот момент Грег вспомнил, где уже слышал эту фамилию. Музей восковых фигур. Парижская мадам Тюссо – месье Гревен…

Это просто восковые фигуры.

Почти сразу стало почему-то гораздо легче – исчезла львиная доля неопределенности. Как странно мы устроены – стоит назвать нечто и сразу кажется, что все понятно, контролируемо и почти готово есть с руки…

Он медленно переходил из зала в зал и через какое-то время даже понял, что способен фотографировать. В конце концов, не он ли собирался снимать парижские манекены и не для этого ли его пригласили сюда?

Он двигался от фигуры к фигуре, некоторых удостаивал лишь взглядом, у каких-то задерживался.

А вот и президенты… Не обращая внимания на столетнюю разницу в возрасте, Линкольн вел неслышную никому беседу с Кеннеди. Двое, убитых вечером пятницы… Какой, кстати, день сегодня? Все еще пятница…

Несколько минут он провел рядом с Человеком-невидимкой. Тот сидел на диване, читая газету, – костюм, ботинки, шляпа были на своих местах, но голова и кисти рук отсутствовали. Грег навел объектив на то место между воротником и шляпой, где должна была быть голова, а виднелась стена, на фоне которой сидел читающий… Идеальная прозрачность… Украшение коллекции – полная пустота в костюме, даже воска не потребовалось.

В боковом зале было устроено небольшое уютное, какое-то очень французское кафе. Некоторые столики были заняты. За стойкой, на месте бармена, стоял бородатый крепкий старик в свитере. Очень похожий на свои портреты, один из которых Грег совсем недавно видел в баре, куда этот самый старик любил когда-то заходить. Перед Хемом дымилась чашка с кофе. На самом деле дымилась…

Грег подошел к стойке и дотронулся до чашки. Она была горяча, от нее шел аромат хорошего крепкого кофе. Спасибо, месье Гревен, наконец-то. Это то, что сейчас надо.

Он взял чашку и сел за ближайший столик – рядом с неподвижным Жаном Рено в кожаной куртке.

У фотографа перерыв. Гулял-гулял по музею, а потом решил попить кофейку с хорошим актером… Он подмигнул Хему и подумал, что в Ришаре Галльяно все-таки что-то есть от него, и ему пошел бы такой свитер.

Господи, при чем здесь свитер…

Что там дальше по сценарию этой античной мистерии?

Анфилада закончилась, и он внезапно оказался в камерном театре. Бархатные кресла, ложи несколькими ярусами, небольшая сцена. Казалось, был антракт – большая часть кресел была свободна, лишь в некоторых видны были человеческие фигуры. Несколько таких подобий человека как бы застыли, прохаживаясь между рядами, когда кто-то могущественный крикнул им всем «замри!»

Грег ходил между ними, единственный здесь неподвластный этому окрику. Вот человек, надкусывающий яблоко и никак не могущий его проглотить. Жаль, яблоко восковое, ах, как жаль…

Девушка. Миленькая… Сквозняк приподнял подол ее юбки, но она не в силах ее одернуть. Извините, мадемуазель, флирт с манекенами не манит.

Он поднялся по ступеням на сцену. Театр одного актера для самой избранной публики… И самой терпимой… Здесь никто не освистает, не засмеет, как бы посредственно ты ни выступал.

Но и восторгов не будет. Не царское это дело – проявление сильных эмоций. Таким людям к лицу равнодушие…

Немногие залы собирали таких зрителей. Отсюда, вглядевшись в ряды кресел, он вдруг понял, что все лица – знакомы. Кого-то он знал по именам, кого-то смутно помнил по учебникам истории, кого-то, даже если тот стоял к нему спиной, узнавал просто по костюму и фигуре… Иерархия славы – добиться того, чтобы тебя увековечили в воске…

Выйти на авансцену и крикнуть что-нибудь такое, от чего они все оживут…

Что же крикнуть-то?

Он снова посмотрел в зал, и ему стало не по себе.

Пожалуй, это сонное царство проживет без самодеятельного представления на сцене. Танцы и песни отменяются, можете расходиться, господа, деньги за билеты получите у месье Гревена.

Возвращаться вниз, к этим замершим зрителям, не хотелось, и он, раздвинув тяжелые портьеры, шагнул вглубь – за кулисы.

Здесь было совсем темно. Он выставил вперед руку, чтобы внезапно не натолкнуться на что-нибудь, и, делая осторожные шаги, пошел вперед.

Почти сразу рука уперлась в холодную гладкую поверхность. Он провел по ней рукой сначала в одну, а потом в другую сторону и не смог нащупать край.

Достаточно, нужно выбираться отсюда. Как назло, в карманах не было ни спичек, ни зажигалки. Можно заставить сработать вспышку, но в полной темноте это будет мгновенно и слишком… брутально.

Есть телефон. Надо же, он все же пригодился здесь, хотя и таким странным образом.

Он достал трубку и, направив ее экраном от себя, нажал кнопку, чтобы заставить засветиться экран.

В нескольких сантиметрах от лица вспыхнули уставившиеся на него расширенные зрачки и расплывчатые очертания человеческого лица.

Секундное потрясение было таким острым, что он чуть не выронил телефон.

Зеркало. Черт, это просто мутное зеркало, в которое он уперся…

Вытерев тыльной стороной ладони выступивший пот, он повернул светящийся дисплей в сторону.

Вот она, дверь. Выход.

Ручка подалась.

За дверью открылось небольшое помещение, стены которого были затянуты черной материей. В центре, спиной к нему, стояла человеческая фигура, подсвеченная сверху единственной направленной лампочкой.

Что-то было в ее облике неуместное… Дорогой пиджак, брюки со стрелками, растрепанные волосы. Почему-то очень не хотелось заглядывать этому щеголю в лицо.

Грег обошел фигуру, глядя только себе под ноги, и остановился прямо напротив нее. Несколько секунд он разглядывал круг света на полу, выхватывающий из темноты направленные носами друг на друга собственные крепкие тупоносые ботинки и дорогие модные туфли своего визави.

Симметрично стоим. Мы молодцы…

Ну, что же… взглянем друг на друга, мой Янус.

Раз уж встретились…

Это был Грег Гарбер.

Спокойный, уверенный в себе, с чуть брезгливым выражением на холеной физиономии.

Умной, ухоженной, высокомерной и безжизненной.

Он равнодушно смотрел прямо перед собой, и в его стеклянных глазах отражалась бритая голова и ярко-красный шарф на моей шее.

Мы стояли так и смотрели в глаза друг другу, и я изо всех сил старался не мигать. Внезапно вспомнилась детская игра в гляделки – кто выдержит дольше. В детстве был секрет – расслабить глаза и стараться смотреть сквозь противника, гораздо дальше, не фокусируясь на нем.

Я держался из последних сил, чувствуя, что глаза начинают слезиться.

Сзади раздался звук открываемой двери, и повеяло свежим воздухом. Лампочка на потолке неторопливо начала гаснуть.

Я повернулся и вышел.

 

Было около двух часов ночи. Но этот перекресток на бульварах не засыпает.

Стоя на мостовой, я просто глотал свежий прохладный воздух. Недалеко были открыты какие-то лавчонки с горячими сэндвичами, запоздалая компания громко обсуждала что-то, кто-то насиловал двигатель мотоцикла…

Я привалился спиной к платану и посмотрел туда, откуда вышел. Это была не маленькая служебная дверь, куда когда-то невыразимо давно ввел меня водитель, а парадный вход. Поверху над ним шла надпись, отдающая претензией на загадочность: «Музей Гревена».

Я пошел вниз по бульвару, по направлению к Сен-Дени. Сразу за перекрестком было открыто кафе «Бребант». Я был здесь, возвращаясь от Антуана, пил мятный чай со свежими пахучими листами.

Сев за круглый столик, я заказал чай. Не помню, как его принесли.

Минут через десять обжигающий напиток начал возвращать восприятие окружающего. Я стал замечать людей, сидевших за столиками. Несмотря на время, их было еще много. Вечных парижских полуночников…

Через пару столиков от меня сидел клоун.

Не снимая маски, он через соломинку потягивал из высокого стакана молочный коктейль. Заметив, что я разглядываю его, он помахал мне рукой, потом ударил себя по лбу, как будто о чем-то вспомнил, полез куда-то в складки своего нелепого костюма, извлек что-то, указал пальцем в сторону бульвара и бросил мне какой-то предмет.

Машинально я поймал его. Это были ключи от моего мотоцикла. Я перевел взгляд туда, куда он показал – там стоял, прижавшись к фонарному столбу, мой персональный транспорт.

Свеженький, без единой царапины. Даже, кажется, помытый и заново отлакированный.

Некоторое время я рассматривал, как в его полированных черных боках отражаются фонари. В голове было пусто и спокойно. Никаких мыслей. Свежо и прозрачно, как в загородном доме, в котором осенью раскрыли окна.

Потом я опять повернул голову.

Клоуна не было. Только стакан с недопитым молочным коктейлем.

И соломинка.

Мэттью Уоллис

 

Машина Желаний. Поиск определения

Однажды ты случайно оказываешься в Париже.

Почему именно здесь? Это могли быть острова Тихого океана, Лиссабон, Мехико, Марракеш – что угодно. Но ты оказался в Париже. И это первый парадокс этого места – еще минуту назад ты думал, что попал сюда случайно, а теперь понял, что иначе и не могло быть.

Здесь все кажется случайным – твои спорадические маршруты по городу, твои встречи за круглыми столиками уличных кафе, твои полуночные откровения – все… И ничто случайным не является.

Случайность – отрицание привычного, игнорирование заранее выстроенных планов, продуманного распорядка. Анатоль Франс уверял, что случай – псевдоним, избираемый Богом, когда он хочет остаться неузнанным. И это – о Париже.

Кажется, что все происходит вне связи с тобой – город сам по себе движется по течению Сены, подталкивая многочисленные туристические кораблики, наполненные фигурками таких же случайных, как и ты, визитеров. Но это лишь кажется.

Помнишь, как выглядит музыкальная шкатулка? Инкрустированный ящичек, оживающий, только когда ты открываешь его. Тогда раздается чудесная музыка, и фигурки, почти как живые, начинают танцевать…

Париж – гигантская шкатулка чудес.

Он лишь выглядит городом.

На самом деле он целиком ориентирован на тебя, настроен на твою волну – он подслушивает твои сны, чтобы сделать их явью.

Машина Желаний.

 

В первый вечер в Париже ты замечаешь на своем лице улыбку и ловишь себя на том, что твоя поза стала более расслабленной, чем обычно.

Но мимика и походка – лишь побочные эффекты главного – ощущения чистой, без примесей свободы.

Ты привык к тому, что твои органы чувств подсказывают тебе поведение. В холод ты одеваешься теплее, во время гололеда движешься осторожнее… Но здесь происходит нечто иное – привычные органы чувств более не руководят тобой.

Так устроен цыганский гипноз – когда сразу несколько мальчишек подбегают к тебе, одновременно начиная гарланить, щипать тебя, подпрыгивать, и твой мозг уже не успевает обрабатывать столько единиц информации одновременно, сдается и отключается, и через некоторое время ты обнаруживаешь себя, глупо стоящим посередине улицы и не помнящим, как ты сюда попал.

Париж – это сенсорный шок. Переизбыток информации, поступающей ко всем органам чувств. Здесь концентрация звуков, запахов, образов, прикосновений, вкусов такова, что приводит к пробуждению массы новых оттенков всех чувств. Количество переходит в качество – сама структура восприятия не просто обостряется, а неуловимо меняется. Восприятие времени, веса, формы «накладываются» одно на другое – появляются «окрашенные звуки», «вязкое время», «легкие запахи». Мозг по-другому отзывается на эту новую информацию, и его команды трансформируются, меняя твое поведение.

Изумрудный город незаметно надел на тебя зеленые очки.

Поменяв твою точку зрения на мир, он изменил твое состояние сознания, заставив выйти из пространства привычных понятий, стандартных ответов и возможностей.

Теперь ты можешь играть на скрипке или рисовать, даже если никогда раньше этого не делал.

 

Обычно все мысли, время, силы заняты привычной суетой. В жизни не бывает чудес – у тебя просто нет времени на них, и тебе легче считать, что они невозможны. Это пресловутое латентное подавление, единственная патология, объединяющая мелких клерков и сильных мира сего, когда все направлено на сиюминутный практический выигрыш, автоматически отсекает все «лишнее». Что делать, бизнесмены не бывают волшебниками, зато неплохо зарабатывают…

Париж подавляет латентное подавление. Он вымывает суету повседневности мелкими чудесами, освобождая от мелочей пространство, где можно генерировать новое. Как в детстве.

Переставая действовать рационально, ты снова начинаешь верить в то, что видишь, слышишь, даже в то, о чем лишь догадываешься. Тобой опять управляют не стереотипы и правила, а ты сам и твои желания. Тебя ведут мелодии, знаки, совпадения… То ли проснувшаяся интуиция, то ли непосредственное чувство Парижа, позволяющее ногам, а не голове выбирать направление для прогулок.

Обычно ты поступал определённым образом просто потому, что у тебя не было выбора. В Париже он есть. Всезнающие доброжелатели, вечно нашептывающие тебе правильные решения, остались позади, и теперь ты можешь расслышать внутренний голос…

На какой-то момент ты замираешь, впадаешь почти в каталептическое состояние от многообразия и непривычности выбора. Маршрутов, занятий, фантазий… Себя.

Кто-то в поисках такой способности прибегает к известным препаратам, кто-то ищет рецептов у Кастанеды. Но здесь это не нужно. Париж растормаживает фантазию, интерпретации делаются неожиданными, вскрываются парадоксальные связи и свойства явлений, воображение становится на равных с анализом происходящего и делает материальными иллюзии.

Самое удивительное в них – управляемость. Ими можно не только любоваться, но и играть, жонглировать, создавая различные сценарии будущего.

Городу как бы нет до тебя никакого дела, он слишком занят самим собой, напоминая красавицу, которая, будто не замечая твоего присутствия, заглядывается в зеркала, чтобы убедиться в своей несравненной красоте.

У него сотни нарядов и, скидывая один, он мгновенно преображается – внутри первого города есть второй, в нем – третий, и еще никто не сосчитал все. Он может обернуться прекрасной дамой, а может – знатным вельможей, но как только тебе покажется, что ты разгадал этот образ, сквозь черты властной особы проступят изящные линии гибкой танцовщицы, а под расшитым камзолом – грубое одеяние философа. И ты поймешь, что он морочит тебя, играет с тобой.

Попробуй сам. Здесь все провоцирует на то, чтобы, примеряя разные платья, пробуя на вкус разные возможности, оставаться (или становиться?) собой.

Любой вариант – возможен. Вот полная колода. Теперь можешь загадывать карту.

 

Как хладнокровный крупье или опытный фокусник, Париж почти безразличен. «Дискретен». Здесь никого не касается, что с тобой происходит. Но он – наблюдает.

«Ах, месье, меня совершенно не интересует ваша личная жизнь, просто с детства очень привлекают замочные скважины».

Это не перверсия. Это философия созерцания.

Завсегдатаи кафе, полицейские и консьержи, клошары и зеленщики сутками не отрываются от экранов мониторов, каждый из которых демонстрирует в режиме реального времени кусочек жизни, происходящей на нескольких квадратных метрах, захватываемых камерой, глазом, замочной скважиной.

Парижане не покидают своих наблюдательных пунктов. Они не путешествуют. Куда ехать из самого прекрасного из городов?

Они не отвлекаются на постороннее. И поэтому – последовательно невежественны. «Позвольте, мы великолепно разбираемся во французских сырах, винах, парфюмерии, профсоюзах и шансонье. Чего же вам еще?»

Им безразлично, что происходит за пределами Парижа и происходит ли там вообще что-то. Центр вселенной – здесь, и стремиться к чему-то иному – бесполезная трата времени.

Именно эти несколько квадратных метров, видимых непосредственно каждым из них, – вечно текущая и неизменная картинка-фон, где происходит все, что можно себе вообразить, которую в разных направлениях пересекают туристы, клошары, жандармы, завсегдатаи кафе, другие наблюдатели – именно они являются предметом их забот.

Наблюдение как предназначение и смысл жизни.

Наблюдение за объектом изменяет поведение объекта… Мягко и не навязчиво, без вмешательства, без принуждения – просто объект наблюдения начинает вести себя не так, как обычно.

Что и требуется. Иначе ты так и не сдвинешься с мертвой точки.

 

В Париже, как и везде, есть два пути – внутрь или наружу.

Но внутрь тебе путь заказан.

Внешне бесшабашный, фривольный, безумный город функционирует по строго выверенным законам. Но они – часть внутренней кухни и должны быть скрыты от твоих глаз. Поэтому здесь, как нигде больше, гостей не пускают внутрь – иначе они узнают секрет.

В Америке тебя быстро обучат правилам и сделают своим, в Марокко ты легко и доброжелательно интегрируешься в местную жизнь, в Таиланде ты всегда будешь фарангом – белым человеком, но это и будет твое вполне комфортное место. А в Париже все очень нейтрально – все работает для тебя, тобой специально никто не интересуется, но… Ты – вне времени и пространства. Ты здесь, но не внутри. Ты можешь обладать идеями по переустройству мира, ты зачем-то знаком с географией, ты говоришь на несуществующем и несущественном английском языке, ты даже разбираешься в истории Франции, но все это – только твои личные причуды. Ты не парижанин.

Бульвары, парки, памятники, особняки, жонглеры, уличные музыканты – все это для кого угодно, кроме парижан. Для них это – повседневность. Жесткая, монотонная, часто дождливая и промозглая среда обитания. Праздник Парижа – для визитеров.

Это та цена, которую приходится платить за жизнь здесь. Парижан занимает быт, и их мечта – тихий дом в спокойном сельском уголке, где на склоне дней можно будет, ловя рыбу, вспоминать на пару с соседом славное прошлое и критиковать современное устройство мира.

Ты способен грезить об этом?

Вот видишь, ты не парижанин.

Приезжий может быть эксцентричным, он может быть выскочкой, он не способен вписаться в установленные рамки, он в любом случае столь дурно воспитан, что ничего уже не изменишь – он выпрыгивает из них. Он настолько безнадежен, что его даже не осуждают. Просто не пускают внутрь и этим же – выталкивают еще больше.

Это эффективно – если у тебя самого не хватит сил, тебя заставят выйти из рамок.

 

Как в любом механизме, здесь в цене логика и рациональность. Все выверено по среднему показателю Нормы, нормальности. Это обязательный критерий для всех местных жителей. Именно нормальность – их основное достоинство. Спокойнее, не нужно высовываться! Это по меньшей мере неприлично и даже опасно. Каждый знает свое место и не должен стремиться к его изменению, потому что это привело бы к неполадкам во всем механизме.

Парижане не должны отвлекаться на новое, обладать фантазией, уметь видеть необычное… И они не обладают этой способностью.

Без них не будет работать Машина Желаний.

Город – ее плоть, они – ее кровь.

В отличие от тебя, для них измененное состояние сознания – неисправность.

Абсолютная нормальность самого ненормального из городов…

Миру вообще проще с одинаковостью. Ему нужно очень немного тех, кто отличается. И Париж отбирает единицы. Все обставлено так хитро и мягко, что не прошедшие селекцию даже не узнают о ней.

Тем из гостей, кто послушно поднимается на Эйфелеву башню, застывает на площадях, сверяясь с туристическими путеводителями, а вечером в кабаре аплодирует стареющим старлеткам, десятилетиями исполняющим один и тот же спектакль – Париж непременно дает утешительный приз. Тем, кто добросовестно опустошает кредитки спутников в бутиках Сент-Оноре, а потом томно ужинает у Дюкаса, – всем им гарантирована расхожая награда маленького понимания Парижа, ограниченного его фасадом. Она называется «Увидеть Париж и умереть».

Это тест для тебя. Если ты не пройдешь, не увидишь, не почувствуешь, ничего не случится, ты будешь и дальше пребывать в ласкающем полусне этого праздника для всех. Ты просто не узнаешь, что могло быть по-другому.

Для того, кто ходит здесь иначе, такого поощрения нет. Для него нет даже осуждения. Он предоставлен сам себе и не нуждается в похвале. Здесь другие ставки. Голодному, если он на что-то способен, не дают рыбы. Ему дают удочку.

Но здесь все проще. Здесь нет даже приготовленной удочки. Хочешь – лови, как знаешь.

Есть только ты.

Тебе и решать.

 

Здесь все течет, но ничто не меняется.

При всей историчности Парижа в нем полностью отсутствует ощущение истории. История здесь – просто красивые картинки, объемные репродукции старых полотен – Ратуша, Лувр, Консьержери.

Неизменные декорации парижского спектакля, который заново играется здесь ежедневно. В Париже не существует времени, здесь нет ни прошлого ни будущего, только постоянное настоящее как поток практической деятельности. Жизнь ради жизни.

Carpe Diem. Живи сейчас.

Память иногда подкидывает расплывчатые картинки, смутно кажущиеся знакомыми, но при отсутствии свидетелей, подтверждающих и восстанавливающих для тебя прежнюю реальность, они так нечетки… Ты иногда натыкаешься на немногие привезенные с собой вещи, и разглядываешь их, как отвлеченные артефакты иллюзорного мира.

Всё отступает на задний план, ты забываешь то, что было до этого, как будто раньше вообще ничего не существовало. Понятие «раньше-позже» вообще становится очень сомнительным, есть лишь множество вариантов Сейчас.

Существование между реальностями, где-то на грани воображения, по ту сторону горизонта… Говорят, Время стирает воспоминания. Париж не стирает их, он превращает их в иллюзии.

Ты выброшен из контекста, ты выдавлен из обыденности, ты СВОБОДЕН. И эта твоя деперсонализация и дереализация — точные психиатрические термины — позволяют понять, что происходит.

От прошлого – иллюзия реальности. От настоящего – реальность иллюзии. И то и другое – Воображение.

Оно обладает способностью материализовывать фантазии.

 

Город, отлаженный, как часы, ходящий по вечному карусельному кругу, где конец одного цикла является просто началом следующего – почти вечный двигатель, такой невозможный и такой осязаемый.

Город-палиндром, который ты можешь читать в любом направлении – по часовой стрелке или, если закружится голова, – против нее, потому что, на самом деле, «ВЕРНО И ОБРАТНОЕ» – как ни читай, получится одно и то же:

Engage le jeu que je le gagne.

Начни игру, чтобы я ее выиграл.

Это нашептывает за тебя город, это повторяет кто-то, встрепенувшийся внутри тебя, это кровь стучит в висках, как перестук колес поезда, идущего по кольцу, как звук шарика рулетки, подпрыгивающего по колесу, прежде чем остановиться…

Делайте ваши ставки.

Рискни. Начни Игру.

Зачем? Для чего все это?

Должен же существовать замысел…

Замысел музыкальной шкатулки – не в самодостаточном механизме. Он в том, что испытывает открывший ее.

В тебе.

Город-мистификатор, подобно описанному фантастами мыслящему океану, обладающий способностью вытаскивать из твоего подсознания и снабжать плотью и кровью самые сокровенные образы.

Заигрывающий, смещающий привычные ориентиры, морочащий, сбивающий с наезженного пути, манящий прошлогодней листвой парков и вечерней дымкой соборов, позвякивающий колокольчиками светящихся каруселей – с одной целью – увлечь тебя на этот звук, заманить этим неясным образом, чтобы, когда ты оглянешься, было поздно. Не только дорога стала другой, но даже верстовые столбы маркированы иначе, и указатели – с новыми названиями. Поезд сошел с пути и мчится по бездорожью, впервые оторвавшись от проложенных кем-то рельсов.

Великий соблазнитель, провоцирующий на…

На что?

Зачем что-то менять? От добра добра – не искать.

Но так хочется войти в эту дверь, просто взглянуть, как там все устроено, какой там свет, воздух… Какой там Ты?

Получается не у каждого.

Слишком велика инерция. Слишком дорога привычка. Слишком пугает новое. Нет и не было такой странной, такой ненужной, такой мешающей привычки верить в чудеса…

Закон природы – «Тело стремится к покою», и ничего с этим не поделаешь. Но в нем, в этом теле бьется что-то, семь неуловимых тревожных грамм… На них вся надежда этого Города.

Семь смертных грехов, из которых худший – уныние.

Семь цветов белого.

Семь дней творения…

Семь принцесс должен был пробудить от смертельного сна сказочный принц Метерлинка. Нешуточная работа…

Вставайте, принц, вас ждут великие дела.

В Париже, как в хрустальном шаре гипнотизера, нет и не может быть никакой философии. Здесь нет никакой самоценности – когда тебя нет, здесь не происходит ничего интересного. Не бывает ни реальности, ни контекста самих по себе. Включение механизма вызвано твоим появлением здесь.

И тогда – есть только концентрированные непосредственно доступные эффекты.

Пахнет дождем и свежестью. Медленно падает красный лист. Шарф мягко поглаживает шею. Сидя на складном стуле, аккордеонист играет танго. Грациозная негритянка в синей униформе и белых перчатках, стоя на перекрестке, как дирижер, поднимает палочку.

Это зеленый. Проезд открыт.

Впереди – фантастический проход в параллельные миры. Если рискнешь, может случиться всякое, но одно можно сказать наверняка: все это затеяно ради того, чтобы ты уже никогда не стал прежним.

 

Суббота

 

Сна не было.

Но голова была совершенно ясной и прозрачной. Семь утра и – удивительная, как когда-то, много лет назад, жажда деятельности.

Хотелось глотнуть свежего воздуха и выпить крепкого кофе.

Я оделся, взял фотоаппарат и через заднюю дверь вышел в переулок. Вот она, возможность осуществить давний замысел – поснимать утреннюю, безлюдную улицу Сен-Дени. Что-то должно в этом быть магриттовское, такое бытовое сочетание несовместимого – улица, всем своим существом предназначенная для того, чтобы жить ночью, снятая утром.

Впрочем, она не была совсем безлюдной. Недалеко от того места, где я вышел на нее, вяло переругивались две усталые с остатками ночного макияжа на лицах шлюхи. На удивление молодые и хорошенькие для этого места.

Картинка была почти постановочной: закрытые жалюзи секс-шопов, еще не убранный вчерашний мусор, две невыспавшиеся молодые женщины в кожаных мини-юбках, и над всем этим – утреннее чистейшее парижское небо.

Я снял крышку с объектива и поймал картинку. Одна из девиц, стоявшая ко мне лицом, заметила это и, набросив на лицо прядь длинных волос, приподняла подол юбки, кокетливо позируя. Вторая среагировала на это и, повернувшись, наоборот выставила вперед ладонь с расставленными пальцами и раздраженно крикнула что-то.

На крик почти мгновенно материализовался из ниоткуда высокий смуглый парень с курчавыми волосами в кожаном пиджаке и яркой рубашке под ним. Он быстро оценил ситуацию и крикнул:

– Эй, лысый, жить надоело? Быстро убери это!

Не знаю, что меня дернуло, но я почти рефлекторно ответил нечто в том же тоне.

Дальше все происходило очень быстро. Парень оказался рядом со мной, шею резанула резкая боль – лопнул ремешок фотоаппарата, который он вырвал у меня из рук; я мгновенно услышал звон и только после этого, как в замедленном кино, увидел, как моя камера с силой ударяется об угол дома, и брызгами разлетаются вокруг, играя на солнце, стеклянные осколки цейсовской оптики.

Я, кажется, успел схватить его за лацкан скользкого кожаного пиджака и даже замахнуться, но ударить, видимо не успел. Или успел, но только уже после того, как отключился.

Вероятно, какое-то время я отсутствовал, хотя и очень не долго, может быть, минуту. Я осознал себя сидящим, привалившись спиной к дому. Искореженный фотоаппарат лежал здесь же, и по всей голове расплывалась боль. Я дотронулся до макушки, и пальцы сразу ощутили теплую вязкость. Этого еще не хватало…

Ко мне бежали какие-то люди.

Тех девиц и их сутенера, конечно, больше не было.

Меня о чем-то спрашивали, но отвечать по-французски у меня сейчас как-то не получалось.

Удивительно быстро приехала полиция и – почти одновременно с ней – парамедики.

Поскольку беседа у нас не складывалась, а самочувствие мое было довольно очевидным, они, вероятно, решили отложить расспросы на потом, и я оказался в машине, распластанный на узкой жесткой койке, застеленной белой прорезиненной простыней. Заработала сирена, машина дернулась и начала набирать скорость.

Было дико досадно. Мысли путались, но не от боли, хотя немного мутило, а скорее от неожиданности. Никогда не был ярым борцом за общественную мораль, но сейчас больше всего на свете хотелось искоренить проституцию.

Не знаю, как назывался госпиталь, в который меня привезли, но персонал говорил на английском.

Все происходило быстро – санитары толкали каталку бегом, по пути врач в зеленовато-голубой робе умудрялся осматривать мою голову, в операционной уже суетились, зажигая свет, какие-то люди.

Пока они под местным наркозом латали мою башку, я развлекал себя философскими мыслями, хотя, боюсь, и несколько заторможенными.

Фотоаппарата было не очень жаль, несмотря на то, что я успел к нему привыкнуть. Беспокоило почему-то другое – я все не мог вспомнить, заменил ли я в нем флэш-карту. Если нет – пропали вчерашние кадры с коллекцией Гревена, я же не успел переписать их. Если только полиция не подобрала остатки фотоаппарата…

Попил утром кофейку…

Правда, нужна редкая глупость, чтобы размахивать фотоаппаратом на Сен-Дени. Все же недостаточно быть лысым, чтобы быть Юлием Цезарем… Ну, не любят в таких местах фотографов. Даже утром… Сам виноват.

Или не сам? А что – это ведь классический урок, так учили дзенские мастера – если особенно тупой ученик попадается и задает совсем уж дурацкий вопрос, – хвать его дубиной по голове… И ведь некоторым помогало.

Нет, друзья, такого мы не заказывали. Мы же с вами обсуждали – все будет мирно, без кровопролития, безопасно, дырок в голове не делаем. Даже если она бритая, будто для этого предназначенная.

Вплыла в больную голову невесть где хранившаяся история о том, как дикие аборигены поймали главу научной экспедиции и, увидев его сияющую лысину, решили сделать из его скальпа праздничный там-там. Но были они высоких нравственных принципов и позволили ему выразить последнее желание. И вот профессор, испросив наконечник стрелы, как шарахнет им себя по темечку, приговаривая «Вот вам праздничный там-там!»

Я лежал под яркими лампами в окружении копошащихся в моей голове врачей и чувствовал себя странно. Практически ничего из того, что я привык считать обычными средствами коммуникации с миром, у меня сейчас не было. Эти люди могли, в принципе, сделать со мной что угодно – не существовало никакой возможности повлиять на их действия.

Кроме одной… Забыть о ключе. Забыть об обезьянах.

Я попытался воспользоваться рецептом. И вот ведь смешно – помогло. Я вдруг почувствовал, что – получилось. Вот сейчас, здесь, на этой металлической хреновине, потеряв практически все, вплоть до имени, – получилось что-то очень важное. Нет ничего, что всегда было неизменными атрибутами меня, а я – есть. Нет ни ключей, ни обезьян. Нет адвокатов, помощников, телохранителей, телефона, одежды, даже имени своего нет! Ничего, кроме СЕБЯ.

Помять неожиданно выкатила откуда-то из захламленных глубин слова:

Дней творения было семь. На седьмой из них вышел сбой. Потеряв себя насовсем, Становились мы до конца собой.

Было что-то такое… Где-то же я откопал эти слова…

Господи, кажется, бред начинается. Это я их писал тогда, миллион лет назад, сидя в прокуренной крошечной комнате под лимонным абажуром, не имея ничего, кроме странной несуществующей субстанции, ежесекундно напоминающей о себе вот такими полудетскими виршами, кроме той самой души, о которой я разучился не только разговаривать, но и думать уже лет двадцать тому назад, кроме этой идиотской души, которая обязана изо всех сил вытаскивать своего самоуверенного обладателя из тех дыр, в которые он себя старательно засовывает, кроме этих семи грамм, которые, оказывается, еще где-то есть во мне…

Я тогда марал бумагу, рифмуя слова, пытаясь понять, кто я такой и для чего… Извел кучу листов, а потом вдруг начался взрослый мир, и больше никогда к этому не тянуло. И вот, надо же, выплыло…

Семь дней. Я прилетел в Ниццу в воскресенье. Сейчас – суббота.

День седьмой…

Рана оказалась нестрашной.

Защитник парижских весталок, видимо, долбанул меня по макушке моим же собственным фотоаппаратом, но не со всей дури, а так – именно, чтобы поучить. Даже сотрясения мозга не было, так что дзенский урок может не дать результата. Хотя шов наложили очень дизайнерский, трех сантиметров в длину. Как теперь голову брить?

Пока я приходил в себя в палате, хмурый скучающий полицейский расспрашивал, как все произошло. С этим я как-то справился, хуже было другое – когда я представился ему фотографом, начались вопросы о разрешении на работу во Франции, об аренде моего лофта, а в этом я, мягко говоря, плавал.

Сославшись на дурное самочувствие, я умудрился свернуть разговор. Благо, местная полиция сочувственно относится к безвинно оглоушенным иностранцам. Но вопросы вполне могли продолжиться позже, что совсем не привлекало.

Позвонить Антуану? Мэттью? Все они знают меня как фотографа Таннера, и полицию, тщательно изучившую мой паспорт, это может привести к чрезмерной мыслительной работе. Потянется история с Клубом… Пожалуй, это тот самый случай, когда нужно звонить по волшебному телефону, который оставил месье Гратовски, рефлексировавший со мной в исповедальне.

Ненадолго выходя утром на Сен-Дени выпить кофе, я взял камеру, а вот телефон – оставил. Лучше было бы сделать наоборот… Но пострадавшим в битве с пороком здесь обязаны помочь с телефонными звонками.

Свежевыглаженная невозмутимая сестра милосердия придвинула мне телефонный аппарат. Я порылся в бумажнике и нашел черно-красную карточку Гратовски. Вот и номер… После четвертого гудка сработал стандартный автоответчик сети: «Вы позвонили на такой-то номер. Сейчас никто не может ответить на ваш звонок, пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала». Я не стал дожидаться заветного сигнала и повесил трубку. Такой вот волшебный номер… Что он там говорил – «джинна из бутылки не будет, но с любым срочным вопросом можно обратиться в любое время»? Обратились…

А если бы что-то случилось? Хотя, особенно мужественно этот вопрос звучит, когда произносишь его именно так – лежа на больничной койке с пробитой головой. Не перевелись герои.

В течение следующего получаса я звонил еще дважды – с тем же результатом. Наконец, разозлившись, я все же оставил сообщение:

«Это Грег. У меня был вопрос. Теперь есть ответ: забыть об обезьянах. Спасибо за содействие».

Однако, пора было выбираться отсюда. Чувствовал я себя сносно, дырка в башке была заштопана и опасности не представляла, и удерживать меня не стали.

Только выходя из госпиталя, я вспомнил, что в десять должен был отправиться с Мэттью снимать собрание этих его «бессмертных». И, конечно, безнадежно опоздал. Даже дозвониться Мэттью не мог – телефон-то был дома, второй раз обращаться к накрахмаленной медсестре почему-то не хотелось. Так себе получилось с Мэттью… Впрочем, снимать-то теперь в любом случае нечем. А жаль… После вчерашних восковых увековеченных хорошо было бы сегодня увидеть живых бессмертных…

Зеркалка разбилась, теперь в зазеркалье не войдешь. Закончился, кажется, фотограф…

А в три должна была приехать эта моя виртуальная подруга Сандра. И я, по совершенно необъяснимым сейчас причинам, обещал ее встретить. Нет уж, Сандра, придется тебе меня извинить.

Я машинально посмотрел на часы. Был почти час дня.

Нужно успеть заехать к себе – хотя бы переодеться. Майка вся в рыжих пятнах, и ехать так на вокзал чрезмерно эксцентрично даже для отставного фотографа.

Как тут у них с такси..?

 

На столе в лофте измученно попискивал телефон. Некоторое время я с удивлением вглядывался в него, не узнавая. Изящная дамская штучка. Николь…

Телефон продолжал пищать.

Ну, теперь это мой телефон, так что…

Несколько пропущенных вызовов и три голосовых сообщения. Первое – вот ведь въедливый англичанин – от Мэттью.

«Грег, привет. По твоему телефону отвечает дама с очень волнующим голосом. Я не вполне разобрался, кем она тебе приходится, но рад за тебя. Она дала мне этот номер. В общем, я не дождался тебя и пошел один. Академики, видимо, останутся без фотопортретов. Если все же получится, присоединись ко мне, пожалуйста. Надеюсь, что ты проводишь время с удовольствием и придумаешь какую-нибудь потрясающую причину твоего исчезновения».

Придумаю, Мэттью, а как же. Я искоренял проституцию. Как санитар леса. Как дятел. Всю голову отбил, у меня даже документ из госпиталя имеется. Сгодится как оправдательный документ?

Следующее сообщение…

«Грег, это Николь. Тебе звонил какой-то англичанин, я дала ему номер. А только что – девушка по имени Мари, она сказала, что ты ее знаешь. Она, по-моему, сильно волновалась и сказала, что перезвонить тебе не сможет. Я не очень поняла, что там случилось – она торопилась и говорила с таким акцентом…В общем, она то ли должна на какое-то время исчезнуть, то ли спрятаться, потому что случайно съездила по голове какому-то приставучему типу. Совсем не хотела, но так вышло, что его увезли в больницу. И теперь она свяжется с тобой сама, как только сможет. Веселые у тебя знакомые… Ладно, не пропадай».

Не пропаду. Однако как-то сегодня день задался… Летят в Париже головы одна за другой. Головоломка просто какая-то… Вот такое ты у меня, Мари, отражение… Опасное, не смотрите, что дама… Стоит съездить мне по башке – незамедлительно сам получишь по тому же месту… Я набрал номер Мари. Он был выключен.

Как там она сказала, когда я назвал ее зеркалом?

«Тогда моя песенка спета»…

Ладно, пока продолжим. Это все не настоящее. Игра зеркал. Угол падения равен углу отражения. Шов только почему-то настоящий. Заплатка Страшиле Мудрому, чтобы мудрость не вывалилась.

А Мари отыщем… Мы Антуана привлечем, он кого хочешь найдет, он мастер по отражениям…

Третье сообщение.

Раздраженный мужской голос…

Я вначале даже не узнал его. Выслушал до конца и посидел с минуту на диване.

Вот, значит, как. У меня есть номер, по которому я могу позвонить, если мне нужен ответ. И я его получу, как и было обещано. Такой у меня есть волшебный оракул, единственный знающий ответы на все мои вопросы. Кому же еще и знать…

Я опять взял телефон и заново выслушал последнее сообщение.

«Это Грег. У меня был вопрос. Теперь есть ответ: забыть об обезьянах. Спасибо за содействие».

Просто так, скорее из привычки все доводить до конца, я второй раз за утро полез за бумажником, чтобы найти карточку Лео Гратовски. На пол посыпались ключи, мелочь, еще какая-то ерунда… Все же это бред. Бред…

Пока я повторял это, пальцы сами собой набирали на стационарном телефоне, которым я ни разу до этого не пользовался, напечатанный на карточке номер.

Телефон Николь ожил и заиграл «Тейк-Файв».

 

Оседлав ставший привычным мотоцикл, так счастливо возвращенный моим полуночным Клоуном, и пробираясь на нем между машинами, я одновременно рассматривал себя как бы со стороны.

Грег Таннер едет на Северный вокзал. Бритый наголо, сияя свежей раной на голове, в красном длинном шарфе – словом, очень хорош. Сандра должна узнать с первого взгляда, иначе мое чувство удовлетворения будет неполным. Хотя, как и обещал, я запасся табличкой с ее именем. Не поленился распечатать на принтере: Сандра Клери.

Поезд из Брюсселя должен был придти на первый путь через несколько минут после того, как я на нем появился.

Постепенно собирались немногочисленные встречающие. Некоторые, как и я, оставались в начале платформы и извлекали из портфелей и сумок таблички с именами.

Показался поезд.

Я встал чуть-чуть в стороне и достал напечатанный на принтере лист.

Мимо повалили приехавшие. На несколько минут на платформе стало тесно и суетно, люди разговаривали, обнимались, везли за собой чемоданы, и вдруг, почти сразу, стало тихо и пусто.

Все вышли.

Я оглянулся.

В нескольких метрах от меня стоял высокий чуть грузный мужчина с табличкой в руках.

Больше никого на платформе не было.

Мужчина заворожено разглядывал лист в моих руках. Я перевел взгляд с его физиономии на табличку.

Грег Таннер

Некоторое время мы стояли в одинаковых позах и изучали друг друга. Чем-то это напоминало встречу двух клошаров с одинаковыми плакатиками «подайте на пропитание». Я шагнул к нему первым.

– Я Таннер. Но не думаю, что вы – Сандра.

– Нет, я не Сандра. Хотя здесь по поводу нее. Хорошо доехали, месье Таннер?

У него был низкий чуть хрипловатый голос. Это, правда, ничего не объясняло.

– Нормально. Учитывая, что езды мне здесь минут десять, доехал вполне сносно.

– Но… вы же сейчас из Брюсселя? Я встречаю ваш поезд.

– У меня сегодня не очень хорошо с головой, но я почти уверен, что я не оттуда. Хотя тоже встречаю этот поезд.

– Простите, здесь какая-то… Вы Грег Таннер, философ?

– Я Грег Таннер. Фотограф. Правда, без фотоаппарата.

– Фотограф? Не понимаю… – он полез рукой во внутренний карман и извлек что-то. – Это ваша карточка?

Она была черно-красной. Точно такой же, как та, что несколько дней назад, когда я еще был только удачливым бизнесменом, в исповедальне оставил таинственный рефлектор. Как та, которую я сегодня дважды извлекал из бумажника. Чтобы позвонить себе… Правда, имя на ней было написано другое.

Ultimate Experience Club

Грег Таннер

философ

Что же это, их полку прибыло, только новобранца предупредить не успели?

Адрес почты – мой. Телефон… тот самый. Который был у Гратовски на карточке – «этот номер только для вас». Бывший телефон Николь. «Давайте обменяемся телефонами». Тот самый, по которому я сегодня хотел задать вопрос… И получил ответ.

– Моя. Философствую в свободное от фотографий время… А что же Сандра?

– У нее все начинается завтра. Я, откровенно говоря, волнуюсь. Мне сказали, что многое зависит от того, как пройдет начало. И позволили встретить вас… из Брюсселя.

– Отлично. Я тронут. Хотя, право, не стоило беспокоиться. Я неплохо ориентируюсь.

– Что вы, это я вас беспокою. Вы сможете уделить мне несколько минут? Чтобы поговорить о Сандре…

– Знаете, не в моих правилах обсуждать Сандру с людьми, которых я вижу впервые. Вы, простите, ей кто?

– Я… друг. Почти родственник. Она называет меня Дэдди – это ведь говорит о чем-то, правда? Кстати, извините, я не представился. Меня зовут Саймон Дикселль. И это я рекомендовал ей согласиться на эту авантюру.

– Ну, вам и отвечать. А я-то здесь при чем? Я ее не уговаривал.

– Нет. Но с вас, насколько я понял, она начинается. В смысле, авантюра…

– Хорошо, что вы меня предупредили. Ладно, Саймон, у вас получилось. Но здесь мы не поговорим. Давайте, что ли, найдем кафе… Или нет, лучше поедем ко мне, там тихо.

– Это удобно?

– Удобнее, чем на перроне. Вы любите ездить на мотоцикле?

– Ну… я пока не делал этого…

– Заодно и попробуете. Только уберите уже табличку, на мотоцикле есть номера, имя владельца держать не обязательно.

 

Мы вошли в лофт, и я мгновенно почувствовал, что что-то изменилось.

Штатива и осветительных приборов больше не было. Исчезли фоны для съемки. Вместе с ними пропали с полок фотографические альбомы. Их место заняли толстые фолианты, издали напоминающие энциклопедические издания.

На журнальном столе в центре комнаты лежали, свернутые рулоном, какие-то афиши.

Такой у меня квадратный стол сюрпризов – каждый день что-нибудь новенькое. Как я без него жил?

Я развернул одну из афиш. Пахнуло свежей типографской краской.

Центр листа занимала репродукция картины – человек с пристегнутыми крыльями вырывался вверх, отталкиваясь от земли. Икар… Бритый наголо Икар с моим лицом.

Крупно напечатанное завтрашнее число, полдень. И текст:

Философский факультет Сорбонны

Единственная лекция

Грег Таннер

OUT OF THE BOX

Не знаю, сколько времени я так стоял, держа в руках развернутый постер.

В какой-то момент я почувствовал чье-то присутствие и, оглянувшись, увидел, что через мое плечо афишу разглядывает высокий грузный человек. Саймон как его там… Я и забыл о нем.

– У вас завтра лекция, – сказал он, посмотрев на меня так, как смотрит на пациента врач, говорящий «Да у вас, батенька, флюс». – Вам ведь готовиться нужно, а тут я… Мне, наверное, лучше не отрывать вас…

– Нет, все отлично. Даже к лучшему. Располагайтесь. Я налью себе что-нибудь, вы присоединитесь?

 

Саймон ушел около десяти вечера.

Он оказался отличным собеседником, внимательным и умным. Он формулировал неожиданные и парадоксальные вопросы, но делал это так, что в них уже наполовину содержался ответ.

Не знаю, кто из нас оказался более полезен другому.

Завтра должно было начаться путешествие Сандры.

А мое, если судить по встрече с рефлектором, видимо, – закончиться.

И завтра мне предстояло сказать то, что я считал самым важным.

И, видимо, не один на один, в исповедальне, а – на той самой публичной лекции в Сорбонне.

Саймон рассказал мне о Сандре. Она была художником. Очень котирующимся, очень оригинальным, очень модным и очень востребованным.

До поры до времени. Ей платили все больше, заказы становились все соблазнительнее, она все чаще ориентировалась на вкус заказчика, стала повторяться, подлаживаться и терять стиль.

Творческий кризис, депрессия. Она больше не могла писать.

Он рассказал ей о классическом эксперименте в Стенфорде, когда в настольном лабиринте клали в определенное место кусочек сыра и запускали туда мышь. Она быстро выучивала дорогу к сыру и уже с третьего раза безошибочно находила его. А потом сыр класть перестали, и мышь уже с третьего раза понимала, что бегать по этому маршруту – бессмысленно. А параллельно в одну из аудиторий клали деньги, равные месячной стипендии. И студенты уже со второго раза – быстрее, чем мышь, уверенно шли именно к этой аудитории. Тогда деньги класть перестали. Но, говорят, студенты до сих пор все ходят и ходят туда ночами…

– Я попытался объяснить ей, что чем дольше она ходит одним и тем же маршрутом, тем меньше свободна, тем больше отклоняется от собственного пути… Она это понимает, но выпрыгнуть сама, видимо, не может… И я дал ей координаты Клуба.

Он смотрел на меня, спокойно ожидая каких-то откровений или хотя бы обнадеживающих слов, а я рассматривал свою клубную, черную с красным карточку и отчетливо представлял себе холеную благополучную мышь, день изо дня, в определенный час, с привычной вальяжностью входящую в современный дизайнерский лабиринт, снисходительно кивающую охранникам и поднимающуюся на персональном лифте туда, где уже давно не пахнет сыром.

 

Впереди была целая ночь, и я на нее рассчитывал, чтобы понять, что делать с этой свалившейся на меня лекцией.

Но почти сразу после ухода Саймона неожиданно позвонил Антуан.

– Слушай, я, кажется, знаю, где твой похититель чемоданов. Ну, тот, что испарился в Ницце. Если не возражаешь, я бы за тобой заехал, и мы бы совершили небольшую прогулку. Только возьми с собой его чемодан, чтобы, если я прав, дважды не ездить.

– Ты знаешь, я сегодня как-то…

– Не пойму, тебе нужен твой чемодан или нет? Он улетает из Парижа завтра вечером, а гоняться за ним по миру я все же не готов.

Я вспомнил, что было в моем багаже, и понял, что вот странность – ничего из этого мне, на самом деле, не нужно. Так недавно казалось необходимым, а теперь… Объяснить это Антуану я бы, правда, не взялся, к тому же вдруг пришла мысль, что сейчас мне очень неплохо было бы переключиться.

Я согласился и через двадцать минут уже сидел рядом с ним в машине, направлявшейся к левому берегу Сены.

Первые пять минут мы ехали как в заправском детективе – сосредоточенно глядя вперед и без единого слова. Все это время я размышлял, не стоило ли оставить себе в качестве сувенира тот запароленный диск с чудесной надписью «Здесь все», который лежал сейчас на заднем сиденье в точной копии моего чемодана.

– Что это у тебя с головой? – спросил Антуан, не отрываясь от дороги.

– От тебя ничего не скроешь. Знаешь анекдот о том, как Холмс встречает утром Ватсона и говорит «Ватсон, я знаю, что у вас новые кальсоны»?

– Ватсон, я знаю, что вы поранились, брея с похмелья голову. Я прав?

– Холмс, но как..?! Ладно, хвастайся уже. Как ты нашел мой чемодан?

Антуан усмехнулся и, не поворачиваясь, правой рукой нащупал на заднем сиденье папку для бумаг, переложил ее к себе на колени и, искоса бросая на нее короткие взгляды, вытащил один из листов. Потом зажег свет над зеркалом заднего вида и протянул лист мне:

– Колоритный оказался тип. Хочешь взглянуть?

В центре пустого листа бумаги размещался рисунок, который я несколько секунд рассматривал.

– Да… Ты увлекся рисованием комиксов? Злобная вышла физиономия.

– Злобная? – Антуан искоса взглянул на рисунок в моих руках. – Да ты держишь вверх ногами! Это же добрейший тип! Переверни картинку.

Я пожал плечами и послушно развернул рисунок на 180 градусов.

Видимо, у меня был довольно ошарашенный вид, потому что Антуан разразился утробными звуками, обозначавшими у него высокую степень веселья.

– Неплохая иллюстрация? Одна из любимых в моей коллекции. Понимаешь, загадка оказалась не совсем обычной. Я навел справки в аэропортах, в гостиницах, и – ничего. А потом вдруг прочел забавную легенду о Леонардо да Винчи, и она натолкнула меня на мысль об этом перевертыше… Хочешь, расскажу?

– Ну, расскажи.

– Говорят, когда Леонардо писал «Тайную вечерю», он все никак не мог найти образ Добра, воплощенный в Иисусе, и образ Зла, олицетворяемый Иудой. Однажды, слушая хор, он увидел среди певчих юношу и, будучи поражен его светлым и одухотворенным лицом, сделал с него несколько набросков. Образ Христа был найден. Но прошло два года, прежде чем фреска была почти завершена. Только Иуда по-прежнему не обрел своего лица. И вот однажды, возвращаясь домой поздно вечером, художник наткнулся на валявшегося в сточной канаве пьяницу – еще молодого, но грязного, обрюзгшего и опустившегося. Он приказал помощникам доставить оборванца прямо в собор, и сразу же начал писать с натуры, чтобы ухватить порочность, которой дышало его лицо. Когда он окончил работу, нищий протрезвел, раскрыл глаза и, увидев фреску, вскричал: «Я же знаю эту картину! Два года назад, когда я был певчим, какой-то художник написал с меня Христа!» Ну, как тебе?

– Познавательно. Не знал, что ты увлекаешься историей Возрождения. И что же, это навело тебя на мысль о двух одинаковых чемоданах?

– Да нет… Просто внезапно все сошлось. Видишь ли, этот твой мистер Икс был неуловим – вроде бы, понятно, куда он отправился, и вдруг – никаких следов. Я и подумал, что он не так прост и по каким-то причинам выдает себя за другого человека. И правда, выдает. Понимаешь, кажется, что это два человека, а на самом деле – нет. Мы ищем одного, а он исчез. Появился другой. Но его-то мы не ищем! Сменил профессию, образ жизни, даже имя. Почему – мне не ведомо. Как будто бы, ничего криминального, но странно… Вообще-то это традиционный трюк со спецагентами – из пункта А вылетает человек А, а в пункт Б прилетает уже человек Б. И никаких следов. Мы, впрочем, едем просто чемоданчики поменять. Но заодно присмотримся…

К этому времени мы доехали до Люксембургского сада и повернули в сторону госпиталя Валь-де-Грасс. У меня возникло странное ощущение продолжения грандиозной фантасмагории. Пока Антуан припарковывал в узкой улице машину и мы шли к дому, это ощущение крепло, и я чуть было не опередил его, показывая дорогу.

Антуан остановился у подъезда и набрал код домофона. Несколько секунд ожидания и – искаженный динамиком голос:

– Да?

– Добрый вечер, – бархатно произнес Антуан. – Меня зовут Антуан Малабар, я представляю агентство «Палиндром». Не могли бы мы поговорить несколько минут по личному делу?

– Простите? Мне ничего не говорит это агентство.

– Мэттью, – сказал я, наклоняясь к домофону. – Это я, Грег. Проходил мимо с приятелем, а вокруг все уже закрыто. Ты не угостишь нас английским чаем?

– Только если ты сможешь внятно объяснить, почему кинул меня с визитом в Академию, – донеслось из динамика, и раздался щелчок – дверь открылась.

Антуан воззрился на меня с непередаваемым изумлением, но я был настолько не способен на объяснения, что только пожал плечами и первым шагнул внутрь подъезда.

Можно было раньше сообразить. Любитель театра абсурда мистер Силл Оу. Уоллис, черт его дери, наоборот… силлоУоллис.

В медленном древнем лифте, ползущем на четвертый этаж, я старался разглядывать панель с кнопками, но Антуан был неумолим:

– Может быть, все же объяснишь?

Пришлось отвлечься от созерцания кнопок.

– Честно говоря, получится путано и долго. Коротко так: я ударился головой и обрел дар ясновиденья. Но в целом ты прав, это все Леонардо. Сейчас у нас будет тайная вечеря. Чай будем пить.

Мэттью уже ждал в проеме раскрытой двери, как обычно, сдержанно и доброжелательно улыбаясь. При виде чемодана в моих руках улыбка, впрочем, сменилась удивлением.

– Мне кажется, я знаю этот чемодан, – сообщил он.

– Тогда махнемся не глядя? – предложил я. – У тебя есть, что предложить мне взамен?

– Ты хочешь сказать, что это твою коллекцию галстуков и одинаковых белых рубашек я таскаю за собой по всей Франции?

– Так ты взломал его?! Значит, пришло время признаться. Понимаешь, до увлечения фотографией я был коммивояжером. Торговал галстуками и рубашками. Всюду ездил с образцами. Впрочем, я же не рассказываю при посторонних, чем набит твой багаж, – я похлопал по чемодану, который до сих пор держал в руках.

Антуан безмолвно переводил взгляд с одного из нас на другого с таким видом, будто присутствовал на встрече двух аборигенов долины затерянных душ, в языке которых не было ни единого знакомого ему слова.

– Кстати, Мэттью, рад представить тебе Антуана. Помнишь коробку, в которой была бутыль Клейна? Так вот, это он резвился с написанием твоего имени. А вообще он из службы розыска багажа. Мастер по поиску чемоданов.

 

На обратной дороге я озадачил Антуана поисками Мари, и он обещал сделать все, что можно. Еще я сказал ему, что из-за происшествия на Сен-Дени я больше не смогу продолжать наблюдать за Николь. Он был раздосадован, но настаивать не стал. И хорошо, пускаться в долгие объяснения мне совсем не хотелось.

Он довез меня до дома, я зашел в лофт и через минуту вышел обратно. Сев на мотоцикл, я поехал на площадь Терн. Город был совершенно пустым, ветер бил в лицо, и, несмотря на дикую усталость, во всем этом было что-то от безумных студенческих приключений, когда подобные поездки придавали жизни тот драйв, без которого она ничего не стоит.

Я разбудил консьержа, и он, старательно пытаясь сохранять вежливость, рассказал мне о том, что Мари вышла из дома рано утром и до сих пор не возвращалась. Я заставил его подняться со мной наверх и прикрепил к двери записку:

«Мари, забудь об обезьянах. Появись, мне тошно не видеть себя в зеркале. Г.»

Наверное, это был не самый гениальный экспромт в истории литературы, но это был максимум того, на что я оказался способен в три часа утра.

 

Ночью я видел, как в Париже, в лофте, скрючившись на кровати, метался человек.

За и над ним, вне и внутри него решался исход многолетней бойни.

У меня больше не было сил наблюдать за ней. Я бы разбудил в этом городе несколько уставших людей, чтобы они делали это, а сам заснул бы…

Может быть, так и случилось…

Мы были вдвоем – расколотые, разбитые, сумасшедшие останки некогда единой армии. Два полководца с милосердной амнезией, до оторопи похожие друг на друга, судорожно пытающиеся понять, что же это за битва, разбросавшая нас по разные стороны горизонта.

Два онемевших монаха из Авиньона, неразличимые близнецы – черный и белый. Если бы только мы могли выкрикнуть одно и то же…

Крошево обломков, обугленное месиво, осколки раздолбанной головоломки, нащупывание, ориентация… Нужно найти хоть что-то, что еще может помочь…

Но хотя бы – запомнить запомнить запомнить, или по крайне мере запомнить, что что-то забыл.

Я не должен снова забыть. Все поиски ложных указательных столбов, все предательства, глупость, слепоту, всю напыщенную фальшь, всю алчную трусость.

И где-то под ними, как чаинки на дне остывшего стакана, – надежда и отчаяние.

Оторванные лоскуты памяти в разбитой, как яйцо, голове. Кровотечение времени в теле Вечности.

Пробуждение от изматывающей тупой боли – невыносимое осознание того, какой долгой была эта резня. Слабое воспоминание о ностальгии – по наивности, искренности, цельности. По утраченному Раю…

Лишившись целей, поводырей, даже флюгеров, мы настолько запутались, что оказались в пустом и безлюдном пространстве, где даже воровать или попрошайничать – не у кого и нечего.

Рыбы, выкинутые на берег, дергающиеся, трущиеся друг о друга, неразлучимые…

Вновь начинаю думать – ухватить, связать, соединить…

Испорченный, разобранный на части компьютер, решивший, что он человек.

Ничто так не становится человеком, как щемящее чувство…

Чувство чего? Только понять…

Это лишь тревожное горячее забытье. Если бы я мог тебя разбудить, если бы я мог вывести тебя из себя, докричаться, я бы предупредил тебя…

Что будет шторм…

И – крушение посреди океана. Здесь где-то был лакированный игрушечный парусник…

На поверхности пустого, спокойного, безбрежного пространства – раздувшаяся намокшая кукла, похожая на мишленовского человека. Ее выбрасывает к рыбацкому поселку. Никто не знает, живое ли это, кукла ли, морское чудовище или капитан пропавшего корабля. Приходит врач, потрошит каучуковое тело. Внутри – намокший окоченевший человечек. Сжавшийся, лысый, как новорожденный. Искусственное дыхание. Смотри-ка, шевелится… Скорее, машину Тьюринга… Разряд. Жив…

Кровь приливает к сероватому лицу. Может быть, выкарабкается…

И тогда…

Можно начать заново. Починка, восстановление, замыслы. Планы. Кампании. Лестницы. Опять?

К черту. Теперь наружу. За пределы этой коробки, душной китайской комнаты, за пределы погонь и побегов, недомыслия и бессмыслицы, полуудач и полупровалов, за пределы любой двойственности. Чтобы снова дышать.

Игольное ушко здесь. На отрезке времени между двумя ударами сердца.

На свет. Начала богов – в каждом трясущемся кусочке слизи.

Две двери. Одна – та самая, за другой – безысходность чужого.

И только один вопрос, который нужно задать обоим, чтобы они сказали одно и то же…

Эта задачка решаема, ты просто трусишь найти ответ.

Давай, для машины это не сложно.

Все просто – минус на минус дает плюс.

Ну..?!

Два монаха, сжав зубы, распахивают дверь. Ослепление…

Ужас быть сожженным, уничтоженным. Хватаюсь за дверной проем – последний рубеж камеры, последние рамки. За самого себя. Пальцы одной руки начинают бороться друг с другом. Мастер, я не могу выйти…

Предчувствие невозможного безумного полета. Так нельзя, больше нет никаких страховок.

Не ори. Тебе не удастся смыться. Кого ты пытаешься одурачить? Давай! Это просто роды. Кесарю – кесарево…

Немного терпения, частица любви, зерно доверия – тебе дано ровно столько, сколько тебе нужно знать.

Огни города в ночи, на взлете, с воздуха – разлетевшиеся светящиеся частицы, в каждой из которых – собственный мир и всякий другой мир.

Если бы я только мог их различить…

Есть ли в них хотя бы песчинка нелепой бунтарской веры в то, что все – не зря?

Что это кому-то нужно.

Что там существует кто-то, кто думает о тебе, когда тебя нет, держит за тебя кулаки, когда ты вот так прорубаешь стены, оживляет тебя каждый раз, когда ты умираешь.

Я хочу узнать мой отпечаток, выжженный хотя бы в чьем-то сердце.

Я хочу, чтобы меня пробовали на вкус, чтобы помнили мой запах, в темноте узнавали из тысяч других на ощупь, различали меня по походке, голосу, почерку…

Или хотя бы – увидеть свое чистое отражение…

Любые слова не нужны, если некому их сказать.

Тогда они – заклинания, ворожба…

Но еще что-то…

Замороженный склад Дьябло. Лихорадка озноба… Не то, не то, не то…

И вдруг, среди старого пыльного хлама – одно из многочисленных детств.

Несказанно хрупкое пространство…

Его образ покалывает мне кончики пальцев, касается потерянного нерва смелости, бьется пульсом в заплатку на темени.

И появляются Страшила, Железный Дровосек и Лев. Они принесли то, что у них было. Дары Волхвов… И каждый – запал, чтобы дать толчок, чтобы запустить. Выпустить…

Неумело, неуверенно, даже беспомощно, но это – шаги.

Страх – это только предупреждение.

Нет ничего, чего стоит слишком бояться.

Выход там же, где когда-то был вход.

Жизнь, на которую я боюсь решиться, это Я, боящийся решиться на жизнь.

 

Воскресенье

 

Наутро я, стоя в ванной перед зеркалом, старался придать своей физиономии благопристойный вид и собраться с мыслями, чтобы, наконец, принять решение. До лекции оставалось два часа.

Но мысли крутились почему-то совсем в другой плоскости.

Проснувшись, я, не вставая, набрал телефон Мари. Он по-прежнему молчал.

Если она будет звонить, то опять попадет к Николь.

Все-таки это вечная формула французской жизни – cherchez la femme… Я и ищу.

Нужно поговорить с Николь. Тем более, что теперь, после этой горячечной ночи, у меня есть ответ на загадку о двух монахах…

Я взял телефон и набрал свой прежний номер.

– Да, – властный мужской голос. Кажется, с поисками мне пока решительно не везет.

– Э… Можно услышать Николь?

– У нее другой телефон.

– Я знаю. Но сейчас должен быть этот.

– Кому должен?

Как-то неправильно начался разговор. Попробуем заново.

– Видите ли, я ищу Николь…

– Я же говорю – у нее теперь другой номер. Она поменялась со мной телефонами.

– ? Простите?

– Я непонятно выражаюсь? Мы поменялись с ней телефонами.

– Вот как… А я думал, что это я с ней поменялся.

– Месье… Я понимаю, что это звучит странно, но я не шучу. Вчера мы познакомились с Николь в кафе. И она сказала, что хотела бы поменяться со мной телефонами. Не стану объяснять, почему, но я согласился. Теперь это мой телефон.

– Простите… Как вас зовут?

– Грег.

– Конечно. Как же иначе вас могут звать?

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что Грег – мое имя.

– Месье, я не очень понимаю, чего вы добиваетесь. Я хорошо знаю, как меня зовут, но это совершенно не мешает вам, если хотите, называться так же. Я не монополизировал имя.

– Отлично. Грег… Видите ли, у Николь своеобразное хобби. До того, как она поменялась с вами, это был мой телефон. Кстати, вам не звонили на него?

– Разумеется, звонили. И звонят.

– И кого спрашивают?

– Обычно Грега.

– Вот видите…

– Что вижу? Меня зовут Грег, мне звонят и называют меня по имени. Вас это удивляет?

– Да не слишком… Впрочем… Действительно, все, как и должно быть. А о чем говорят?

– А вы не хотите еще, чтобы я вам исповедался?

– Ну, если только в Сент-Эсташ… Знаете, мы, Греги, могли бы быть откровеннее друг с другом. Но если вы не хотите рассказать, о чем с вами говорят по телефону…

– Слушайте, у меня не очень много времени. О чем говорят? О делах. У меня, знаете, бизнес. Крупный. И, если им не руководить, будут неприятности.

– Ах, вот как… Ну… отлично. Надеюсь, Грег, он в надежных руках.

– Не сомневайтесь, Грег.

– Не буду. Вы бы не могли дать мне нынешний номер Николь?

– Нет.

– Гм… А что так?

– Я не даю свой телефон незнакомым людям. Даже если он бывший. Извините, я сейчас на переговорах в Женеве и не могу больше говорить.

Милый собеседник…

Значит, в Женеве он…

Там, где у меня должны сегодня начаться переговоры. На которые я не поехал.

А он? Грег-то этот…

Ну, по телефону он мог сказать, что угодно. Что он в Женеве, или вообще – что у меня дома. Живет он там…

Вот бы слетать, посмотреть одним глазком.

Черт, ведь и не слетаешь же – возраст не тот, чтобы лекции прогуливать. Особенно свои собственные…

Слетать вряд ли, а вот позвонить…

Несколько минут ушло на то, чтобы выяснить номер женевского отеля, где должны были проходить переговоры.

Дежурно-вежливый голос портье с легким германским акцентом.

– Здравствуйте. Будьте добры, я разыскиваю мистера Гарбера. Он должен у вас жить.

– Да, месье. Но мистер Гарбер сейчас не в отеле.

– Вот как? Вы сами его видели?

– Не далее, как четверть часа назад.

– У меня к вам необычная просьба. Вы бы не могли описать его внешность? Это важно.

– Простите… Я правильно вас понял? Описать вам…

– Да. Я немного волнуюсь, извините. Я… его брат. Мы немного повздорили, и он уехал, ничего не сказав. Я бы хотел убедиться, что у него все в порядке, – чушь была несусветная, но подготовиться я не успел, и оставалось надеяться на убедительность интонаций.

Это заняло некоторое время, но в конце концов портье согласился.

Судя по описанию, в Женеве был я. Нестриженный, как и раньше, но я.

Как же я там оказался?

Ночью, конечно, изрядно колбасило, но, судя по ощущениям, – здесь.

Или нет. Вот же какие провалы в памяти… Лег спать, в приступе лунатизма встал, отправился в Женеву, поселился в гостинице и первым рейсом – обратно, чтобы сам ничего не заметил…

Нет, друзья. Мистер Таннер – в Париже. В Женеве – мистер Гарбер.

Слез, значит, он ночью со своего пьедестала, вышел из музея Гревена и улетел в Женеву… Кто так смотрит за экспонатами? Дверь нараспашку, так вся восковая компания разбежится. Один уже на переговорах… Кукольный такой переговорщик. Переговоры, кстати, не кукольные.

– Месье, – портье, оказывается, до сих пор был на линии. – Я могу вам еще чем-то помочь?

– Да, спасибо… Вы знаете, когда он уезжает?

– Мы сами спросили его об этом, чтобы заказать билеты.

– И что он ответил?

– Он ответил, что завтра будет завтра.

– Ну, да… И ведь знаете, какая штука? Он прав…

Я повесил трубку.

А в целом даже трогательно…

Детишки какие-то, знаете ли, играют и, играючи, оживляют кукол. Детишки игривые такие… Вот и встретились два круглоголовых человечка на одной эшеровской ступеньке – один туда, а другой обратно, причем оба, дурачки, думают, что поднимаются. И какого хочешь, того и выбирай. Впрыгивай с размаха или в того, который в Женеве, или в того, который в Сорбонне. Множественность миров…

Изложить бы сейчас всю эту мутотень Артуру и повеселиться, глядя на его заботливую физиономию, на которой явно читается размышление о том, знает ли он хорошего психиатра. И ведь по всему похоже, что неплохо было бы, чтобы знал…

Жаль, его сейчас нет…

Видимо, я перешел порог.

Не знаю, как это связано, но именно в тот момент, когда в трубке раздались гудки, и бредовый диалог с портье закончился, я, наконец, предельно четко понял, что пойду в Сорбонну.

Взгляд, рассеянно блуждавший вокруг, остановился на лежавшей на столе книге. Честертон. Тот самый, привезенный из Ниццы. Странно, все эти дни я его не видел. Засунул куда-то и забыл. А он – вот он. Литература столетней давности умиротворяет одним своим видом. А уж текстом… Ритм другой, неспешный, у людей еще было время на пространные диалоги, письма, созерцание… Кто-то говорил же, что книга находит тебя в нужный момент – когда ты напряженно ищешь ответ, начинаешь выуживать подсказки из любого контекста, даже не имеющего на самом деле ровно никакого отношения к происходящему. Ну и погадаем, раз так…

Я раскрыл книгу на первой попавшейся странице. Собственно, она сама раскрылась там, где уголок страницы был загнут. Одна из фраз была небрежно отчеркнута шариковой ручкой.

«Теперь необыкновенная удача позволяет Саймону присутствовать на заседании Совета, посвященном предстоящему убийству в Париже» .

Вот так.

Заседание совета в Париже. Кого будем убивать?

Роман «Человек, который был Четвергом» … И название хорошее. Когда мы с Саймоном здесь сидели? Вчера. А кажется, столько времени прошло. Суббота была, не четверг, но это мало что меняет. Был четвергом, стал субботой…

Необыкновенная удача, значит…

Помнится, никто не мог победить медузу Горгону, взглядом превращавшую любого в камень. А Персей просто взял и, вместо щита, выставил перед собой зеркало. И прощай, Горгона… Убийство?

Артур, слушай меня, друг мой. Мы к психиатру не пойдем. Мы лекцию читать будем.

Конечно, можно появиться там и все обернуть шуткой. Можно резко отказаться, сославшись на что-нибудь… Неважно, на что. В конце концов, Грега Таннера не существует.

Но – вот же он, вопрос. Существует ли Грег Таннер? Или я просто поиграл в него? Поиграл, и – достаточно… Прямо-таки гамлетовское «быть или не быть»…

Я случайно дотронулся до шрама на голове и одновременно зашипел и рассмеялся – вот же несомненное доказательство существования, грубо данное мне в ощущениях.

И внезапно вспомнил стеклянные глаза той куклы в ночном музее. Того парафинового болвана, так похожего на меня…

Но что я им скажу-то? Что им скажет фотограф? Что я могу им сказать, чтобы до них дошло?! Кому «им» – дело десятое. Слушателям. Весь вопрос не в них, а во мне. В том, что я сам не знаю, что именно должно дойти. Что до меня-то дошло? Или я – до чего?

В общем, это не был мандраж школьника – выступлений в прошлом было столько, что не мне их бояться…

Хотя, конечно, это не выступление на собрании акционеров. Аккуратная полуправда и красивые фразы здесь не пройдут, а умение логично выстраивать аргументацию, которым я, уж не помню почему, так гордился раньше, здесь просто лишнее – это мир, основанный не на логике…

Пора собираться.

Вот ведь еще одна философская проблема, посерьезнее прочих – что надеть на собственную публичную лекцию.

Сначала показалось, что, наконец, пригодится костюм, сброшенный несколько дней назад в магазинчике на Сен-Дени.

Да нет же, у меня же целый чемодан рубашек и галстуков! Как вовремя все возвращается… Но от мысли о содержимом чемодана неожиданно, но ощутимо передернуло.

Подошла бы, пожалуй, боевая раскраска в стиле Рембо, но где же ее взять…

В конце концов, какая разница, что на мне будет надето, лишь бы в этом было комфортно. Костюм, купленный в Ницце, – в самый раз. А галстуки оставим…

Хорошо бы надеть красный клоунский нос. Где он тут у меня… Или вообще заявиться на собственную лекцию в костюме клоуна… На тот маскарад, куда меня не пустили, я прошел в костюме невидимки… Откуда это? Всякая чушь в голову лезет. Кстати, я знаю тут неподалеку одно местечко, где есть чудесный коллекционный невидимка, я его еще снимал в бытность фотографом. Невидимка, но не я. Хотя с уверенностью этого сказать нельзя – на то он и невидимка…

На мотоцикле не поеду. Это был бы кич. Я позвонил Жану-Батисту, но телефон оказался недоступен. Что же с телефонами-то делается – кому ни позвонишь, никого нет…

Оно и кстати – почему-то в новом качестве хотелось и приехать иначе.

На улице было пасмурно, но довольно тепло. Я дошел до Севастопольского бульвара и минут через пять поймал такси. Вскоре машина уже пересекла Сену и въехала в Латинский квартал.

Это нужно будет потом, на спокойную голову, повспоминать – маршруты эти мои в Париже… Правый берег – теория, левый – практические эксперименты… Рубикон перейден, кубик Рубика почти собран…

Я приехал чуть раньше, но почему-то предпочел пройтись по кварталу, стараясь теперь думать о чем угодно, кроме того, что сейчас предстоит. Что-то будет, во всяком случае, скучно станет вряд ли. Я расскажу им о фотографии. Или о танго. О мыши из лабиринта, танцующей танго. После потери чемодана со всем, нажитым долгим трудом имуществом…

Бред. Лекции не будет.

Это просто такая воскресная школа – Сорбонна в выходной день.

Ошибиться было невозможно. Сбоку от двери висела та самая афиша, на которой взмахивал крыльями Икар с моими чертами лица.

В дверь я вошел за несколько минут до полудня.

Пустой холл, лишь два-три студента – у стенда с расписанием занятий.

И Клоун на деревянной скамье, старательно уткнувшийся в огромный фолиант. Наверняка, труды античных философов. Так что место клоуна уже занято.

Я присел рядом на скамью. Это была латынь.

Мы молча вглядывались в эту тарабарщину с минуту, потом Клоун захлопнул книгу, встал и, так и не взглянув на меня, направился к одной из дверей. Остановившись у нее, он обернулся и, как нечто само собой разумеющееся, махнул мне рукой.

Я подошел к нему. Он снял с плеч разноцветный рюкзак с длинными заячьими ушами, положил в него свой фолиант и, достав обыкновенную белую маску, жестом показал, что я должен надеть ее.

Ну, что же, неплохая компенсация за отсутствие красного носа. Это даже кстати – карнавал продолжается, и маска – «персона», как говорит мой друг Гревен, – это просто новая роль, где все не всерьез, и можно позволить себе почти все, что угодно.

Мы впервые почти сравнялись – два человека в масках, идущие по коридору старого университета, потом по каменной лестнице вниз и, наконец, остановившиеся перед закрытой дверью.

Мой Клоун приложил палец к губам, потом тихо приоткрыл дверь, вошел первым и потянул меня за рукав внутрь.

 

Это был сводчатый зал с простыми каменными стенами, освещенный лишь свечами, расставленными на высоких подсвечниках вдоль стен.

Зал был небольшим, человек на сто, может быть, меньше. Кресла рядами стояли лицом к столу, находившемуся в дальнем конце помещения, и почти все они были заняты людьми в таких же, как на мне, масках. Некоторые повернули к нам головы, но, вероятно, не нашли в нас ничего достойного длительного наблюдения.

Мой провожатый, по-прежнему держа меня за рукав, нашел глазами свободное место где-то почти в центре зала и, показав мне на него, подтолкнул вперед.

Несколько человек, сидевших на крайних местах, постарались поджать ноги, когда я проходил, но никто не произнес ни звука.

В зале вообще было очень тихо, но это не была искусственная тишина – поскрипывали кресла, шелестела чья-то одежда, кто-то кашлянул, но никто ничего не произносил.

В своей маске я идеально слился с остальными и чувствовал себя спрятавшимся в тылу противника. Может быть, мы все тут ждем лектора? В университетах даже бессмертных академиков принято ждать пятнадцать минут, потом все свободны. Или сейчас придет декан и, пробираясь по рядам, начнет заглядывать под маски, сверяясь с изображением на афише, чтобы отыскать лектора?

Или лектор все же придет. Я очень живо вообразил, как открывается дверь, и по проходу идет Грег Таннер – в кожаной куртке, с бритой заштопанной головой, а я сижу здесь, в центре зала, и стараюсь стащить маску, чтобы понять, кто же тогда я…

И в этот момент сзади раскрылась дверь, и по проходу к столу быстро прошел человек в джинсах и белой рубашке. Он, единственный в этом зале, был без маски и, когда повернулся лицом к аудитории и начал говорить, я узнал его. Тот специалист по недвижимости, с которым я говорил на балконе у Мэттью…

– Здравствуйте. Для тех, с кем мы не знакомы, я – Леонард Гратовски, модератор нынешней сессии. Спасибо, что вы пришли, думаю, каждый знает, что это того стоит. Правила просты: все белые маски сегодня голосуют. Черная маска не принимает участие в голосовании и не снимается до конца сессии. Ведет сегодняшнюю сессию магистр Клуба Жан Веккио.

Он отошел от стола, и я, стараясь получше разглядеть, проводил его взглядом – вот он, мой собеседник по исповедальне, рефлектор, чей номер телефона теперь принадлежит мне. Сюрприз…

А недалеко от меня в это время поднялся и уверенно шел вдоль рядов человек в темной неброской одежде и такой же, как у всех остальных, маске. Он спокойно подошел к столу, но не сел в стоявшее за ним кресло, а встал перед столом, даже присел на него. Несколько секунд он рассматривал зал, а потом негромко заговорил:

– Сегодняшнюю сессию поручено открыть мне. Возможно, на том основании, что она проводится в стенах философского факультета, который я когда-то заканчивал и где позже преподавал… – его голос звучал глухо, искаженный маской, но в интонациях мне послышалось что-то знакомое. Я только никак не мог сообразить, где же я уже слышал их. – Эта сессия посвящена одной из самых интересных для меня тем – выходу за рамки. Скажу только одно – даже небольшие эксперименты, позволяющие просто на время сменить точку зрения, способны удивительно расширить горизонты… На протяжении последних нескольких дней я позволил себе такой опыт, глядя на мир с непривычного для меня места и под другим ракурсом, и был удивлен, насколько этот опыт изменил мои представления не только о мире, но и о себе самом. Я благодарен за это человеку, с азартом игравшему все эти дни роль моего нанимателя, человеку, который занимался тем, что из множества возможных вариантов тщательно выбирал маршруты моих путешествий по Парижу, – с этими словами он неторопливо снял маску и положил ее на стол.

Это был мой водитель. Жан-Батист…

– Дамы и господа, никто лучше сегодняшнего лектора не смог бы осветить тему нашей встречи – Out of the Box. И я с нетерпением предоставляю слово Грегу Таннеру.

Раздались негромкие аплодисменты, Жан-Батист отошел от стола, а я шел к нему по проходу и, чувствуя себя необъяснимо легко и спокойно, впервые понял очевидную этимологию слова «водитель» – тот, кто водит…

Как и он, я встал перед столом и повернулся лицом к залу.

Это было… странно. Полутемное помещение, заполненное одинаковыми белыми овалами масок. Впрочем, нет. В первом ряду сидела женщина в такой же маске, но черного цвета. Сандра?

Так недавно под разными лицами скрывался один и тот же воск, теперь под одной маской – сотня лиц. И каждая – в точности отражала мою. А мне сейчас этого не хотелось…

Все то, что я собирался сказать, стало вдруг неуместно и вылетело из головы. Я начал говорить, еще не зная, какой будет первая фраза.

– В последнее время я все время думаю, для чего люди носят маски… Вот сейчас, сидя в зале, я чувствовал, как мне душно в ней. А теперь чувствую, что еще труднее в ней говорить. А снимать, видимо, не положено. Но мне, честно говоря, не настолько важно, какие тут правила. В конце концов, я лектор, и сегодня я их устанавливаю.

Я сдернул маску и бросил ее на стол.

И сразу же почувствовал, что меня уносит какая-то волна, и слова просто начали течь по течению, казалось, совершенно независимо от меня, подстегиваемые не логикой, а какой-то совершенно иной силой.

– Знаете, я тут недавно вживил себе чип, – я показал на прилепленный к макушке пластырь. – Специальный, предохраняющий от превращения в манекен. Шрам болит, и это работает как будильник – не дает погрузиться в спячку. Когда маска надета, такой чип не вживишь – нет доступа к голове. Маска – как каска. Предохраняет от контакта с окружающей средой. Черт, как же трудно, оказывается, говорить, когда перед тобой – одни маски! Я совершенно не вижу вашей реакции. Народу много, а людей – нет. Я вообще не уверен, что вы живые и не из воска. Ну, и черт с вами, я говорю с собой, и мне это интересно. Если это интересно еще кому-то, он снимет со своей башки этот презерватив.

Я сказал все это, не думая, просто потому, что так вышло, а не чтобы заставить их снять маски.

Но это получилось. Сначала один, потом еще один, потом сразу несколько, и через несколько секунд – все. Почти все. Клоун у дверей остался в маске, но это ведь фактически и есть его лицо – клоун без маски теряет лицо… И эта женщина в середине первого ряда, Сандра, ей, видимо, было положено сегодня до конца оставаться человеком без лица.

Но остальные…

Может быть, стало светлее, а может быть, я привык к полутьме, но многих я узнавал. Здесь были полузнакомые, где-то виденные, лица, и были совсем незнакомые, но были и те, кого я хорошо знал.

Мэттью сидел в первом ряду. Почти за ним, чуть сбоку – Саймон. Ариадна – ее невозможно не заметить в любом зале. Индейский профиль Чучо почти сливался с темнотой. Ему было тесно – соседнее кресло было занято великолепной Марго из той лаборатории. На кого же она оставила искусственный интеллект?

С самого края, у прохода, – мой давешний приятель, Бернар Гревен. А рядом, всего через одно кресло – Антуан, детективный сеятель Арепо, и справа от него – его коллега, тот здоровенный парень, отельный детектив из «Карлтона». Ришар Галльяно – мой парижский лейтмотив… Пабло, на сей раз в светлом костюме, ему еле видно из-за плеча седоватого усача – моего каннского помощника, Фабриса. Надо же, без дикого вишневого пиджака он совсем другой… Жози – никакого кокетства, спокойное внимательное лицо… И… черт возьми, вот это совсем неожиданно – Генри Демулен… И Артур Кемерон. Они-то как здесь..? И… это я неплохо зашел на лекцию. Пожалуй, хорошо сделал, что приехал. Такая компания подобралась… Ребята бы огорчились, если бы я сплоховал.

Я чувствовал, что физиономия растягивается в улыбке.

– Итак, вот наглядная демонстрация слабых сторон отказа от маски. Я не могу скрыть того, как я рад вас видеть… Спасибо, что вы здесь. И спасибо за то, что теперь я вижу ваши лица. У меня сейчас чувство, как в том странном анекдоте: «я родился в доме, который выстроил собственными руками»… Теперь можно вернуться к нашей теме. Конспектировать не нужно, экзамена не будет.

Я произнес это, и мгновенно мелькнула мысль, что ведь это я сдаю экзамен. И даже не им, себе. И уже сдал. Я опять улыбнулся и продолжал:

– Out of the box… Только что я подумал – а что бы произошло, не приди я сегодня сюда? Говорят, что история не знает сослагательного наклонения, но у нас ведь лекция по философии. У меня, как и у каждого, была сотня возможностей провести это время иначе. Я мог бы побродить по Сен-Луи с фотоаппаратом – все хотел это сделать, но так и не нашел время… Или познакомиться в кафе с очаровательной девушкой. И обменяться с ней телефонами… Все эти возможности я не выбрал, и они остались за пределами реальности. Возможно, среди них были замечательные, и я их упустил. Месье Гратовски несколько дней назад сказал мне – получаешь то, что берешь. Я взял эту возможность. И получил…

И тут я впервые задумался. «Выигрышем является только то, что вы считаете таковым». Я получил лекцию в Сорбонне? Этих людей, так внимательно меня слушающих, приехавших сюда, кто-то – черт знает откуда, специально для этого? Клоуна, показывающего мне от дверей большой палец?

– И получил Грега Таннера. Умеющего то, что не умеет Грег Гарбер. Не умел… Способного на то, о чем Грег Гарбер не способен даже думать. Был не способен… Потому что Грег Гарбер, на самом деле, никуда не делся. Он просто вышел… За рамки. И два монаха, очень похожие внешне, встретились… – я поискал глазами Николь, но не нашел. – Выход за рамки – это, как минимум, расширение рамок. Наверное, на новом этапе появляются новые стены, но внутри точно помещается больше, чем раньше. Больше кислорода. Легче дышать, просторнее двигаться. Двери шире, и… рога пролезают.

Я не очень помню, что я говорил. Помню только, что слушали очень внимательно. Было ощущение, что слушают так, будто я попадаю точно – в каждого. Но говорил-то я о себе. Просто говорил сам с собой о том, что чувствовал, и так свободно, как будто шлюзы открылись и – понеслось.

И в какой-то момент внезапно почувствовал, что – все. Все сказал. Машинально взглянул на часы и удивился тому, что прошло почти полтора часа. Как-то нужно было заканчивать – я опять увидел зал, внимательные глаза, направленные на меня, и произнес:

– У меня был приятель, который выражал свой подход к жизни словами «Больше дури». Он когда-то рассказал мне притчу: в средневековом монастыре монахи от рассвета до заката переписывают священные книги. Тщательно и усердно копируют букву за буквой святые заповеди. Они делают копии с копий и, конечно, никогда не видели оригинала – уникальную рукопись, существующую в единственном экземпляре и хранящуюся за семью печатями в подвале, куда разрешен доступ лишь отцу-настоятелю. И вот в этот монастырь приходит юный послушник. Совсем зеленый, не знающий правил и не умеющий себя вести. Он смотрит на согбенные спины братии и спрашивает настоятеля: «Святой отец, а что будет, если кто-то из нас сделает ошибку? Ведь следующие повторят ее, и так число ошибок будет множиться, все больше отличаясь от оригинала, где собраны истинные заповеди? И мы будем считать святыми списки случайных ошибок». Конечно, послушник был обвинен в ереси и жестоко наказан. Но настоятель задумался и решил сходить в подвал, где и сам давно не был – взглянуть на Святую Книгу. Его не было несколько дней, и монахи всерьез забеспокоились. Наконец, самый старый и опытный из них решился спуститься вниз. Он открыл дверь в хранилище и заглянул внутрь. За столом над раскрытой книгой сидел настоятель. Он плакал и хохотал одновременно, и то и дело с силой бился лбом о стол, вскрикивая: «Я знал! Celebrate! Celebrate, not Celibate!» Celebrate… Я попробовал и знаю – время от времени бывает полезно спуститься в подвал. Взглянуть на оригинал… Спасибо.

Были аплодисменты. И смех. Вокруг стало тесно. Мэттью хотел что-то сказать, но его оттеснили. Рядом оказался Артур.

– С тебя ведро кофе, помнишь? – указал на меня пальцем и подмигнул.

Я не успел ответить, вынырнул какой-то юноша, где же я его видел…

– Мистер Гарбер, вы уронили это, а я подобрал, и вот нашел вас, чтобы вернуть, – и сунул мне в руки портфель. Тот самый, который у меня из рук вырвал парень на скутере на Лазурном Берегу. Этот самый парень и вырвал. Но его уже оттеснили.

– Грег, простите, что отрываю сейчас, но я обещал подыскать вам недвижимость по вашему запросу, – Леонард Гратовски, или кто он там на самом деле, держал в руках объемный конверт. – Вот здесь все необходимое, вы потом посмотрите. Этот вариант в любой момент будет в вашем распоряжении и, я уверен, идеально подойдет вам.

– Спасибо. Я позже посмотрю, ОК? – что я еще мог сейчас сказать? Я сунул пакет в портфель, который только что вернулся ко мне.

– Это была хорошая лекция, спасибо, – за моей спиной стоял Жан-Батист, водитель фотографа Таннера. – Позвольте познакомить вас с Сандрой. Кстати, вам понравилась афиша для лекции? Это работа Сандры. Она все эти дни искала по Парижу образ взлетающего человека.

Я вспомнил Икара с пристегнутыми крыльями и повернулся к стоявшей чуть сбоку женщине, той самой, из первого ряда, в маске. Конечно, Саймон же говорил, что она художница. Но у Икара было мое лицо…

– Здравствуйте, – сказал я.

– Привет, Грег, – сказала она и сняла маску. Растрепались волосы.

– Николь…

– Николь, Сандра, Гарбер, Таннер – какая разница? – засмеялась она.

– Черт… вы все тут… как те двойные портреты из коллекции Антуана!

– На себя посмотри, – пробурчал стоявший рядом Чучо.

И тут на меня вдруг накатило. Это было острейшее ощущение дежавю – я где-то уже все это видел. В точности… Сводчатый зал, Николь, вот так же смеющаяся, в этом самом черном платье, много людей вокруг, а перед Николь – видны только спина и плечо – мужчина, которого я каждый день искал, почти наступая ему на пятки. Он здесь… Я инстинктивно обернулся.

За мной стоял, уставившись в видоискатель фотоаппарата, Антуан.

– Подожди, убери камеру! Ты давал мне фотографию, помнишь…

– Грег, ты устал. Как я мог тебе ее давать? Я только сейчас ее делаю. Не мешай, видишь, этот тип, наконец, обернулся и теперь можно разглядеть лицо. Замри, дай зафиксировать.

И меня пробило.

Я заглянул в этот объектив, в отражение кого-то, кто до сих пор сидел во мне под слоем ежедневных привычек и дел, и от всей комичности ситуации или от ее бредовости что-то во мне перевернулось, и я начал показывать дулю этой окаменевшей Горгоне и смеяться в голос, до слез, крича:

– Арепо, я все же нашел его! Снимай!

 

Мы обедали большой компанией на каком-то кораблике, плывшем по Сене. Не помню, что мы ели, не помню, о чем именно говорили. Очень ясно помню лица, каждое из которых видел будто впервые. Очень знакомые. И совершенно новые.

Потом я ехал в такси. Оказывается, наступил вечер, зажглись фонари. Рядом на сиденье лежала белая маска и кем-то заботливо положенный сюда пропавший в Ницце портфель. Я, конечно, опять успел начисто забыть о нем.

Машинально я раскрыл его. Папка с документами, которые не имели сейчас никакого значения, мой мобильный с севшим аккумулятором и кучей ненужных контактов внутри, пакет, который дал мне Гратовски после лекции, и футляр с ключом Клуба. Что же, ключ так и не понадобился? Или, коль скоро я его потерял, они решили обойтись без него?

Я взял в руки конверт. Мой идеальный вариант недвижимости, как было сказано. Конверт был тяжелым. Я разорвал его.

Внутри был простой дверной замок. Я некоторое время смотрел на него, потом, не торопясь, вытащил золотистый футляр с логотипом Клуба, достал ключ, вставил в замочную скважину и повернул. Матово блеснув, послушно выскочил полированный язычок.

Я смеялся так, что водитель начал с опаской коситься на меня через плечо.

Ничего, месье, не тревожьтесь, я не опасен, все хорошо. Хорошо, где мы есть, и дом – там, где мы.

Omnia mea mecum porto.

Не понимаешь? Это же почти французский – «все мое ношу с собой», видишь?

В лофте, на столе лежал мой обратный билет.

 

Я сидел в лофте, не включая света.

Треть стены над диваном занимал светильник, и я смотрел на него, как будто впервые видел эту квадратную металлическую панель, по которой тремя рядами по три в каждом располагались лампы. Когда они были выключены, был виден металлический квадрат, в котором, если встать напротив, как в мутном зеркале, можно было рассмотреть свое отражение. Если лампы были включены, квадрат почти исчезал, сливаясь по тону со стеной, и видны были только девять светящихся точек.

Но сейчас играть с выключателем, забавляясь необычным оптическим эффектом, не хотелось.

Ultimate Night in Paris.

Подведем итоги…

Можно торжествовать победу, а я чувствую себя опустошенным.

Была в средние века забава – по кругу ставили шесть зеркал в рост человека, оставляя между ними одинаковые зазоры. Внутри – водящий, а снаружи, то прячась за зеркалами, то появляясь между ними – его партнер по игре. И цель игры – не набрать максимальное число отражений, а ткнуть в то единственное, которое отражением не является…

Где этот край зеркала… Mirror rim. Круглое какое, надо же. mirrOrrim. В какую сторону не пойти – попадаешь туда же…

Почти как в детской сказке о Питере Пэне. «Потерянные мальчишки разыскивали место, где приземлился Питер, пираты разыскивали мальчишек, краснокожие разыскивали пиратов, дикие звери разыскивали краснокожих, чтобы их съесть. И все они ходили и ходили по кругу, потому что двигались с одинаковой скоростью».

Пока Питер Пэн из круга не выскочил…

А он выскочил?

Или это у него просто отдых был такой? Take Five. Перекур на пять четвертей. Выезд из круга. Куда выезжать-то, если четвертей только четыре, четыре стороны света, четыре четверти пути?!

Что дальше? Съездил, развлекся и – назад? Ох… Тогда так: вернулся и все, что заработал, раздал бедным, а сам так подсел на театр абсурда, что стал продюсировать любительские спектакли… Или вот еще: уехал в Индию, запасся всякой травой для курева и создал свой ашрам… Кошмар. Зубная боль.

Но есть еще проблемка.

Я шел по коридору, пусть и извилистому, встречал очередное зеркало, иногда кривое и изломанное, и, поражаясь увиденному, послушно в нем отражался. Иначе говоря, большинство моих выборов – реактивны, и причиной имеют не меня. Ведь, если подумать, даже эта сегодняшняя лекция во многом – не мой ход, а подсказанный мне, сконструированный.

Не спорю, я был талантливым отражением, и путешествие по зазеркалью сильно меня обогатило, но… и зазеркалье ведь – такая же коробочка. И чтобы из нее выскочить, нужно сделать самостоятельный ход. Совсем самостоятельный, не подготовленный кем-то.

Когда-то ко мне в офис приходил фотограф, и я пришел фотографом в свой офис. Кто-то убегал от меня на скутере, а потом это делал я. Мне прочли лекцию, а потом слушали мою. Меня кто-то треснул по голове, и Мари не замедлила треснуть кого-то.

Мари…

О ней сейчас лучше не думать. А то заторможу.

Все линии, все элементы совпали, а эта, одна-единственная – нет? Мозаика почти полная, но в центре – здоровенная дыра. Оплошность? Нет, оплошность может быть где угодно, но не в этом.

Значит, это будет завтра. И я опять послушно словлю отражение. Опять изумлюсь, опять что-то важное пойму и… выйду там же, где вошел. Бутылка Клейна-Гарбера…

И ведь они сейчас сидят там и больше всего боятся, что это и будет именно так – как они придумали. И не хотят, чтобы это было так… предсказуемо.

И завтра этот шанс еще будет. Такой, что если я его не разгляжу – будет совсем не больно, даже будет, чем гордиться и о чем рассказывать, но все это странствие будет ни чем иным, как развлечением.

И какой же это шанс? Что-то самое важное, что еще не сошлось так, как сошлась история чемодана, история с покупкой недвижимости, история с Николь… Что-то недоделанное, несказанные какие-то слова… Последняя неснятая маска.

Висит груша, нельзя скушать… Y a la poire, pas de jus a boire. Догадайтесь, дети, что это? Да лампочка это, лампочка, дети!

Как же я мог не понять… Это же не может быть ничто иное…

Несколько минут я сидел в темноте наедине с этой мыслью.

Прежде всего, мне нужен помощник. Идеально подходящий гревеновский болван. Где же я его найду в это время?

Найду, это не пустыня все-таки.

Но сначала я взял телефон и впервые за это время позвонил секретарю, чтобы обрадовать своим завтрашним возвращением. Мне нужны координаты хорошей хендлинговой компании в Ле Бурже. Дальше. Пусть в аэропорту будет машина, полная цветов… нет, ужас. Полная апельсинов. Да, апельсинов, вы что не слышали о таком фрукте? Похож на маленькое солнце. Не можете запомнить, записывайте. И на водителе должен быть красный клоунский нос. Что непонятного, вы не видели клоунских носов? И главное – самый дурацкий оркестр в аэропорту. Лучше – цирковой. С трубами, барабанами… В офисе я завтра не появлюсь. Я нашел выход, так что у меня – выходной. А послезавтра будет послезавтра. Больше ничего. Пока.

Я повесил трубку, почувствовав, что секретарь с совершенной определенностью осознал – это случилось, босс свихнулся окончательно.

 

Выход

 

Утром в понедельник дверь лофта раскрылась, и на пустынную улицу Гренетта вышел человек в джинсах, кожаной куртке и длинном красном шарфе. На лице у него была белая маска, на голове – берет. Сзади из-под берета была видна бритая наголо голова с полоской белого пластыря.

Он поставил на мостовую чемодан, запер дверь и бросил ключи в прорезь для журналов.

Потом огляделся.

В нескольких метрах от него стояло такси, и водитель уже выходил из машины, чтобы помочь положить в багажник чемодан.

А на ступеньках соседнего дома сидел печальный клоун в оранжево-красном одеянии. В повороте головы, в положении рук, в опущенных плечах была такая острая грусть от предстоящей разлуки, что не верилось, что это можно сыграть.

Человек в маске встал напротив клоуна, принял не менее горестную позу и руками стал стирать воображаемые слезы, будто бы катившиеся по щекам.

Водитель такси, уже погрузивший в багажник чемодан, с удивлением наблюдал за странной сценой прощания. Эти двое без единого слова играли на пус�ой утренней мостовой пронзительный этюд разлуки…

Наконец, человек в маске в последний раз махнул рукой клоуну и сел на заднее сиденье машины. Водитель завел двигатель, но пассажир что-то тихо сказал ему, потом достал из кармана куртки блокнот и быстро написал несколько слов на листке. Вырвав лист, он открыл окно и, глядя на стоявшего поодаль клоуна, протянул ему записку.

Клоун подошел к машине, взял листок и прочел его. Потом вопросительно показал рукой на свою маску. Человек в машине кивнул головой.

Клоун чуть помедлил, принимая решение, и подошел к машине вплотную. Теперь пассажиру был виден только красно-желтый костюм. Клоун снял маску и протянул ее в заднее окно. Потом дважды стукнул ладонью по крыше такси и едва успел отскочить, когда автомобиль тронулся.

На мостовой осталась девушка с вьющимися русыми волосами в костюме клоуна. Она провожала взглядом машину, из заднего окна которой неотрывно смотрел на нее человек в белой маске. Пока машина не скрылась за поворотом…

Она еще некоторое время стояла без движения, глядя в конец пустой улицы. Потом, поняв, наконец, что машина не вернется, повернулась, чтобы уйти.

И сразу замерла на месте. Зрачки глаз в одно мгновение расширились. Какие же огромные глаза…

Ну, что ты, господи, что же так удивляться? Что ты, никогда не видела сидящих на ступеньках лысых клоунов?

Не вставая, я сказал, глядя прямо в эти глаза:

– Привет, Мари. Наши маски уехали… А у меня тут небольшой самолет неподалеку. Специально для клоунов. Поэтому переодеваться не обязательно… У тебя паспорт с собой?

 

Входя в здание аэропорта, мы столкнулись с каким-то торопящимся насупленным типом в деловом костюме с кейсом. Он шел так, словно был уверен, что все остальные безусловно расступятся, и я автоматически оттеснил его плечом, чтобы он не сбил с ног Мари. Кажется, он был страшно недоволен и остановился, чтобы поведать об этом, но, честно говоря, было совсем не до него. К тому же, в этот момент нас догнал взмыленный курьер.

– Мадам, месье, у меня срочное письмо для вас.

Имя на конверте было мое, и я расписался, вспоминая, где же я уже видел все это – аэропорт, деловитого типа в костюме, курьера…

В конверте был диск – тот самый, что я возил с собой в чемодане Мэттью с самой Ниццы, и написанное его почерком письмо.

Никак не думал, что в последнюю ночь в Париже до утра буду читать.

Знаешь, что было на диске? Я сделал себе копию, а тебе оставляю оригинал. Пароль простой – цифровой символ палиндрома.

Это рукопись романа, который мне передали прямо в аэропорту накануне моего вылета в Ниццу. Я же на самом деле – издатель. Я сунул его в чемодан, собираясь прочитать во Франции, но, по известным тебе причинам, не прочитал.

Зато прожил. Мы все его прожили. Практически дословно, день за днем, главу за главой.

Я опубликую его, не изменив ни слова. Так что наш «альбом» все же выйдет. С твоими фотографиями на обложке. Только название я выберу – все же это привилегия издателя. В оригинале он называется «Out of the box», но я сходу набросал еще несколько:

– Машина Желаний

– Забудь об обезьянах

– Жизнь Напрокат

– Мышь в лабиринте

– Танго с манекеном

Если будет желание, сообщи, какое больше нравится тебе. Время есть – макет будет делаться недель шесть.

В общем, будет время, – полистай. Хочешь, – с первой фразы, хочешь – с последней, разницы нет :-)

Восьмиместный «Глобал Экспресс» был готов к взлету.

Мы плюхнулись рядом в кожаные кресла и, глядя друг на друга, не сговариваясь, рассмеялись.

– Кажется, у нас есть, что почитать в полете, – сказал я, доставая ноутбук. – Сразу посмотрим, чем же все кончается?

– Хочешь узнать будущее?

– Нет, просто прочесть эпилог. «И жили они…»

– А если там что-то другое?

– Перепишем. Авторы-то – мы.

– Убедил, – она кивнула головой. Русый локон упал на глаза, и она откинула его рукой. – Включай пока, я только взгляну на воздушные зеркала, пока стюардесса не наливает кофе, и мы не в зоне турбулентности.

Она вышла из салона, а я вставил диск, набрал в окошке пароля 101 и, когда появился текст, сразу перешел к последней странице.

Это была записка.

«Грег, мы все так устроены, что для того, чтобы действительно привыкнуть к новой идее и понять, что в ней наше, а что нет, нам нужно около шести недель. Те самые сорок дней, которые известны с древности по разным мистическим ритуалам. До этого срока любое решение – только импульсивный порыв под влиянием момента или красивая поза. Можно, конечно, поддаться, но все равно потом не сработает.

Как перед президентскими выборами – запрет на агитацию. Избиратель остается наедине со своими мыслями. Тем более, что кандидат в президенты – он сам…

Шесть недель, Грег. Только тогда становится ясно, тянет ли прожитая история на жизнь или это был просто курортный роман с Парижем.

Целую.

Мари».

Я тупо вчитывался в текст.

Двигатели включили на форсаж, и самолет начал разбегаться.

Неслышно подошла выглаженная стюардесса и мягко попросила выключить компьютер на время взлета.

Я машинально сделал это.

Стюардесса поставила на столик передо мной чашку кофе, посмотрела на меня и, улыбнувшись, сказала:

– Ну что, вперед?

В книге использован текст песни Ю. Лорреса “Авиньон”, в оформлении титульного листа гравюра М. К. Эшера “Человек с кубом”