Утром в понедельник дверь лофта раскрылась, и на пустынную улицу Гренетта вышел человек в джинсах, кожаной куртке и длинном красном шарфе. На лице у него была белая маска, на голове – берет. Сзади из-под берета была видна бритая наголо голова с полоской белого пластыря.

Он поставил на мостовую чемодан, запер дверь и бросил ключи в прорезь для журналов.

Потом огляделся.

В нескольких метрах от него стояло такси, и водитель уже выходил из машины, чтобы помочь положить в багажник чемодан.

А на ступеньках соседнего дома сидел печальный клоун в оранжево-красном одеянии. В повороте головы, в положении рук, в опущенных плечах была такая острая грусть от предстоящей разлуки, что не верилось, что это можно сыграть.

Человек в маске встал напротив клоуна, принял не менее горестную позу и руками стал стирать воображаемые слезы, будто бы катившиеся по щекам.

Водитель такси, уже погрузивший в багажник чемодан, с удивлением наблюдал за странной сценой прощания. Эти двое без единого слова играли на пус�ой утренней мостовой пронзительный этюд разлуки…

Наконец, человек в маске в последний раз махнул рукой клоуну и сел на заднее сиденье машины. Водитель завел двигатель, но пассажир что-то тихо сказал ему, потом достал из кармана куртки блокнот и быстро написал несколько слов на листке. Вырвав лист, он открыл окно и, глядя на стоявшего поодаль клоуна, протянул ему записку.

Клоун подошел к машине, взял листок и прочел его. Потом вопросительно показал рукой на свою маску. Человек в машине кивнул головой.

Клоун чуть помедлил, принимая решение, и подошел к машине вплотную. Теперь пассажиру был виден только красно-желтый костюм. Клоун снял маску и протянул ее в заднее окно. Потом дважды стукнул ладонью по крыше такси и едва успел отскочить, когда автомобиль тронулся.

На мостовой осталась девушка с вьющимися русыми волосами в костюме клоуна. Она провожала взглядом машину, из заднего окна которой неотрывно смотрел на нее человек в белой маске. Пока машина не скрылась за поворотом…

Она еще некоторое время стояла без движения, глядя в конец пустой улицы. Потом, поняв, наконец, что машина не вернется, повернулась, чтобы уйти.

И сразу замерла на месте. Зрачки глаз в одно мгновение расширились. Какие же огромные глаза…

Ну, что ты, господи, что же так удивляться? Что ты, никогда не видела сидящих на ступеньках лысых клоунов?

Не вставая, я сказал, глядя прямо в эти глаза:

– Привет, Мари. Наши маски уехали… А у меня тут небольшой самолет неподалеку. Специально для клоунов. Поэтому переодеваться не обязательно… У тебя паспорт с собой?

 

Входя в здание аэропорта, мы столкнулись с каким-то торопящимся насупленным типом в деловом костюме с кейсом. Он шел так, словно был уверен, что все остальные безусловно расступятся, и я автоматически оттеснил его плечом, чтобы он не сбил с ног Мари. Кажется, он был страшно недоволен и остановился, чтобы поведать об этом, но, честно говоря, было совсем не до него. К тому же, в этот момент нас догнал взмыленный курьер.

– Мадам, месье, у меня срочное письмо для вас.

Имя на конверте было мое, и я расписался, вспоминая, где же я уже видел все это – аэропорт, деловитого типа в костюме, курьера…

В конверте был диск – тот самый, что я возил с собой в чемодане Мэттью с самой Ниццы, и написанное его почерком письмо.

Никак не думал, что в последнюю ночь в Париже до утра буду читать.

Знаешь, что было на диске? Я сделал себе копию, а тебе оставляю оригинал. Пароль простой – цифровой символ палиндрома.

Это рукопись романа, который мне передали прямо в аэропорту накануне моего вылета в Ниццу. Я же на самом деле – издатель. Я сунул его в чемодан, собираясь прочитать во Франции, но, по известным тебе причинам, не прочитал.

Зато прожил. Мы все его прожили. Практически дословно, день за днем, главу за главой.

Я опубликую его, не изменив ни слова. Так что наш «альбом» все же выйдет. С твоими фотографиями на обложке. Только название я выберу – все же это привилегия издателя. В оригинале он называется «Out of the box», но я сходу набросал еще несколько:

– Машина Желаний

– Забудь об обезьянах

– Жизнь Напрокат

– Мышь в лабиринте

– Танго с манекеном

Если будет желание, сообщи, какое больше нравится тебе. Время есть – макет будет делаться недель шесть.

В общем, будет время, – полистай. Хочешь, – с первой фразы, хочешь – с последней, разницы нет :-)

Восьмиместный «Глобал Экспресс» был готов к взлету.

Мы плюхнулись рядом в кожаные кресла и, глядя друг на друга, не сговариваясь, рассмеялись.

– Кажется, у нас есть, что почитать в полете, – сказал я, доставая ноутбук. – Сразу посмотрим, чем же все кончается?

– Хочешь узнать будущее?

– Нет, просто прочесть эпилог. «И жили они…»

– А если там что-то другое?

– Перепишем. Авторы-то – мы.

– Убедил, – она кивнула головой. Русый локон упал на глаза, и она откинула его рукой. – Включай пока, я только взгляну на воздушные зеркала, пока стюардесса не наливает кофе, и мы не в зоне турбулентности.

Она вышла из салона, а я вставил диск, набрал в окошке пароля 101 и, когда появился текст, сразу перешел к последней странице.

Это была записка.

«Грег, мы все так устроены, что для того, чтобы действительно привыкнуть к новой идее и понять, что в ней наше, а что нет, нам нужно около шести недель. Те самые сорок дней, которые известны с древности по разным мистическим ритуалам. До этого срока любое решение – только импульсивный порыв под влиянием момента или красивая поза. Можно, конечно, поддаться, но все равно потом не сработает.

Как перед президентскими выборами – запрет на агитацию. Избиратель остается наедине со своими мыслями. Тем более, что кандидат в президенты – он сам…

Шесть недель, Грег. Только тогда становится ясно, тянет ли прожитая история на жизнь или это был просто курортный роман с Парижем.

Целую.

Мари».

Я тупо вчитывался в текст.

Двигатели включили на форсаж, и самолет начал разбегаться.

Неслышно подошла выглаженная стюардесса и мягко попросила выключить компьютер на время взлета.

Я машинально сделал это.

Стюардесса поставила на столик передо мной чашку кофе, посмотрела на меня и, улыбнувшись, сказала:

– Ну что, вперед?