Глава 1

Человек в сером решил украсть бриллиантовый гарнитур «Глен» в полночь, разумеется, если он будет в сейфе, а хозяев дома не будет. В этом ему было необходимо убедиться. Человек следил за домом и ждал. В полвосьмого утра его терпение было вознаграждено.

Большой лимузин с изяществом, присущим только таким машинам, выехал из подземного гаража; притормозив на минуту, водитель осмотрелся по сторонам, затем вырулил на дорогу и направил лимузин в сторону Гайд-парка.

Джим Роулинс, сидевший во взятом на прокат «вольво», в униформе шофера, вздохнул с облегчением. На противоположной стороне Белгравия-стрит он увидел то, что надеялся увидеть: муж был за рулем лимузина, жена сидела рядом. Двигатель «вольво» давно прогрелся, салон обогревала печка. Роулинс переключил автоматическую трансмиссию, выехал из ряда припаркованных машин и двинулся за «ягуаром».

Утро было ясным, но холодным, еще горели фонари, над Грин-парком светало. Роулинс вел наблюдение с 5 часов утра, и, хотя несколько человек прошли мимо его машины, никто из них особого внимания на него не обратил. Шофер за рулем большой машины с четырьмя чемоданами и большой плетеной корзиной на заднем сиденьи в Белгравии – самом шикарном районе лондонского Вест-Энда – не вызывает никакого интереса, в особенности, если это утро 31 декабря. Многие состоятельные люди собираются покинуть столицу и провести праздник в своих загородных домах. «Вольво» держался в 50 ярдах за «ягуаром», позволив грузовику вклиниться между ними на углу Гайд-парка. На Парк-Лейн Роулинс на мгновение смешался: неужели супруги решили затормозить у отделения банка «Коуттс», чтобы поместить бриллианты в сейф.

На Марбл-Арк Роулинс вздохнул с облегчением во второй раз. Лимузин впереди не обогнул арку, чтобы ехать обратно по Парк-Лейн, а проехал прямо на Грейт-Камбер ленд-Плейс, выехал на Глостер-Плейс и двинулся дальше на север. Обитатели шикарных апартаментов на девятом этаже Фонтеной-хаус не повезли драгоценности в «Коуттс»; они либо взяли их с собой за город, либо оставили их дома. Роулинс полагал, что второе вероятнее всего.

Он следовал за «ягуаром» до Хендона, увидел, как машина проехала последнюю милю перед скоростной автотрассой М-1, и повернул обратно, к центру Лондона. Очевидно, как он и надеялся, супруги отправились к брату жены, герцогу Шеффилдскому, в его поместье в северном Йоркшире, в шести часах езды от Лондона. В распоряжении Роулинса было минимум 24 часа, это больше, чем требовалось. Он не сомневался, что «возьмет» апартаменты в Фонтеной-хаус. Как-никак, он один из лучших взломщиков в Лондоне.

К середине того же утра он вернул «вольво» прокатной фирме, шоферскую униформу – костюмерам, а пустые чемоданы убрал в собственный шкаф в уютно обставленной дорогой мебелью квартире над складом для хранения чая, что в Уондсворте. При всем своем благополучии Роулинс оставался уроженцем южного района Лондона. Уондсворт не столь шикарен, как Белгравия или Меэйфэйр, но зато это его вотчина. Как все люди его типа, Роулинс не любил покидать ее, чувствуя себя здесь в безопасности. Среди местных пройдох и полицейских у него была репутация «важной персоны», что на обычном языке значит преступник.

Как все преуспевающие жулики, он старался не выделяться в своей вотчине. Ездил на неприметной машине, а единственное, что себе позволял, – элегантную обстановку квартиры. Среди преступной мелочи он не распространялся о том, чем занимался, и, хотя полиция достаточно точно догадывалась о его специализации, «досье» Роулинса в участке было чистым, если не считать несколько записей о мелких правонарушениях, совершенных в ранней юности. Явное благополучие и неясность того, как он этого добился, внушали почтительное уважение к нему у молодой поросли городского дна, которая охотно выполняла для него мелкие поручения, даже серьезные налетчики, бравшие кассы средь бела дня со стрельбой и взломом, обходили его стороной.

Разумеется, Роулинс имел легальное занятие, позволявшее отмывать деньги, полученные не праведным путем. У всех «важных персон» есть легальное дело. Наиболее типичным прикрытием было владение такси, овощными лавками, мастерскими по ремонту и продаже подержанных автомашин. Такой бизнес позволяет скрыть доходы, проводить операции с наличностью, иметь свободное время, маскироваться, кроме того, нанимать «помощников» без особого интеллекта. Это верзилы с минимумом интеллекта, но недюжинной силы. Таким тоже нужна легальная работа.

Роулинс владел конторой по приему металлолома и свалкой автомобилей. Таким образом, в его распоряжении имелись хорошо оснащенная мастерская, любые виды металлов, электрические провода, кислота для аккумуляторов. В мастерской у него работали двое головорезов, которые могли дать достойный отпор любому, кто вознамерился доставить неприятности хозяину.

Приняв душ и побрившись, Роулинс налил себе вторую чашку кофе за это утро, подсластив его ложкой сахара, и принялся за изучение схемы, которую оставил ему Билли Раис.

Билли – смышленый двадцатитрехлетний юноша, который когда-нибудь станет хорошим, даже очень хорошим профессионалом в их деле. А пока он еще новичок с задворок преступного мира, с завидным рвением выполняющий поручения своего авторитетного босса. Юноша набирается опыта, получая бесценную информацию о методах работы. Накануне Билли, одетый в форму посыльного дорогого цветочного магазина и с большим букетом цветов, постучал в дверь апартаментов на девятом этаже Фонтеной-хаус. Он беспрепятственно прошел мимо портье в вестибюль, запомнив в деталях расположение в холле будки портье и лестниц наверх.

Дверь открыла сама герцогиня. При виде цветов на ее лице появилось выражение приятного удивления. Букет якобы прислал комитет благотворительного фонда помощи ветеранам, патронессой которого была и леди Фиона. Вечером того же дня, 30 декабря 1986 года, она должна была присутствовать на торжественном балу, устраиваемом фондом. Роулинс рассудил, что даже если на балу она скажет про букет кому-нибудь из членов комитета, это не вызовет ни у кого удивления.

Леди Фиона взглянула на прикрепленную к букету записку и воскликнула: «Как это мило!» Она произнесла эти слова четко и мелодично, как принято у людей ее круга. Билли протянул ей квитанцию и шариковую ручку. А поскольку руки леди Фионы были заняты букетом, она поспешила в гостиную, чтобы положить его там, оставив Билли на несколько секунд одного в небольшой прихожей.

Билли был настоящей находкой для Роулинса. Выглядя наивным мальчишкой с пушистыми светлыми волосами, голубыми глазами и застенчивой улыбкой, он своей внешностью мог внушить доверие любой домохозяйке средних лет. Но его детские глазки ничего не упускали из виду.

Прежде чем нажать на кнопку звонка, он внимательно осмотрел дверь, косяк и прилегающие стены в коридоре. Билли искал черную кнопку или рычаг выключения охранного устройства. Только убедившись, что такого нет. он позвонил в дверь.

Оставшись один в коридоре, он сделал то же самое: осмотрел дверь с внутренней стороны и стены в поисках кнопки или переключателя. И здесь он их не нашел. К тому времени, как вернулась хозяйка дома, чтобы подписать квитанцию, Билли уже знал, что в дверь врезан автоматический замок типа «чабб», а не «брама», который очень трудно взломать.

Леди Фиона, взяв ручку, попыталась расписаться в получении цветов. Напрасно. Стержень из шариковой ручки был предусмотрительно вынут. Билли рассыпался в извинениях. Леди Фиона, с улыбкой заверив, что ничего страшного не произошло, удалилась в гостиную взять свою ручку. Билли уже обнаружил то, что искал. Дверь все-таки подключена к системе сигнализации.

Поверх дверной петли виднелся маленький пружинный штифт, а рядом на косяке – небольшое углубление с микропереключателем типа «пай». Когда дверь закрыта, пружинный штифт входит в углубление, и электроцепь замыкается.

При включенной сигнализации микропереключатель реагирует на разрыв цепи, то есть на открытие двери, и сигнализация срабатывает. Билли потребовалось менее трех секунд, чтобы достать тюбик с суперклеем, залить его в отверстие с переключателем и сверху замаскировать все пластилином. Микропереключатель был полностью изолирован от пружинки.

Когда леди Фиона вернулась с подписанной квитанцией, милый молодой человек стоял, облокотившись о дверной косяк. Он выпрямился с извиняющейся улыбкой, незаметно стирая с большого пальца остатки клея и пластилина. Потом Билли даст Роулинсу полное описание плана холла, будки портье, лестниц, лифтов, коридора, ведущего к апартаментам, маленькой прихожей и той части гостиной, которую он смог рассмотреть.

Роулинс, попивая кофе, был уверен, что четыре часа назад владелец апартаментов вынес чемоданы в коридор и вернулся, чтобы включить сигнализацию. Как обычно, никакого звукового сигнала не последовало. Закрыв за собой дверь, он повернул ключ в замке, довольный тем, что все в порядке. Поворот в замке окончательно замыкал цепь, пружинка касалась микропереключателя «пай», сигнализация включалась. Но изоляция микропереключателя вывела систему из строя. Роулинс был уверен, что сумеет вскрыть замок за полчаса. Правда, внутри апартаментов могут быть другие ловушки, но, когда до них дойдет дело, он справится с ними.

Допив кофе, он достал папку с газетными вырезками. Как все воры, занимающиеся драгоценностями, Роулинс внимательно следил за колонками светской хроники. Эта подборка была целиком посвящена появлению в обществе леди Фионы и ее великолепному бриллиантовому гарнитуру, который она надевала накануне на торжественный бал, как полагал Джим Роулинс, в последний раз.

* * *

А в это время в тысяче милях на восток у окна квартиры на третьем этаже дома 111 по проспекту Мира стоял старик и тоже думал о полуночи. С ней наступит 1 января 1987 года, и ему исполнится семьдесят пять лет.

Он был еще в халате, хотя время приближалось к обеду. Куда торопиться? На работу идти не надо. Ему некуда идти. Его русская жена Эрита моложе его на тридцать лет. Она уехала с обоими сыновьями покататься на коньках в парке имени Горького.

Старик взглянул в зеркало на стене. То что он увидел, обрадовало его не больше, чем раздумья о прожитой жизни. Лицо прорезали глубокие морщины, волосы, когда-то густые и темные, стали белыми как снег, редкими и тусклыми. Кожа от долгих лет увлечения алкоголем и курением пошла пятнами; выражение глаз было жалким. Он вернулся к окну и посмотрел на заснеженную улицу. Несколько закутанных бабушек в рукавицах подметали снег, который опять выпадет ночью.

Как давно, подумал он – двадцать четыре года назад, – почти день в день он приехал сюда из Бейрута, где жил в праздном и бессмысленном изгнании. Не было смысла оставаться там дольше. Ник Эллиот и остальные сотрудники конторы уже обо всем догадались, да и сам он не старался ничего скрыть. Он приехал сюда, оставив первую жену с детьми при условии, что те приедут к нему, если захотят.

Вначале он думал, что для него это будет переезд в мир его настоящих духовных и нравственных ценностей. Он с головой окунулся в новую жизнь, искренне веря в торжество идей марксизма. А почему бы и нет? Ведь он служил ему в течение двадцати семи лет. Он чувствовал себя счастливым и довольным жизнью в те первые годы, в середине шестидесятых. Разумеется, ему пришлось пройти множество собеседований, хотя его глубоко уважали в КГБ. Ведь он был одной из пяти «звезд» советской разведки наряду с Берджесом, Маклином, Блантом и Блейком. Все они прочно существовали в узком кругу британского истеблишмента, и все они предали его.

Берджес обосновался здесь до того, как приехал Филби. Пьянство и разврат рано свели его в могилу. Маклин был первым, кто простился со своими иллюзиями, впрочем, он жил в Москве с 1951 года. К 1963 году он озлобился, стал угрюмым, вымещая все на Мелинде, которая в конце концов его бросила и переехала жить к Филби. Потерявший последние надежды и обиженный Маклин влачил жалкое существование и умер от рака. К этому моменту он окончательно возненавидел своих «хозяев», а они, в свою очередь, возненавидели его. Бланта разоблачили в Англии. Значит, их осталось двое, подумал старик. В какой-то степени он завидовал Блейку, который совершенно ассимилировался, был всем доволен и даже пригласил его с Эритой вместе встретить Новый год. Блейку легче, он космополит. Отец Блейка был голландцем, мать еврейкой.

Лично для него, Филби, ассимиляция была невозможна; это он понял после первых пяти лет. К этому времени он уже свободно писал и говорил по-русски, правда, с сильным английским акцентом. Его ненависть к этому обществу все нарастала и нарастала. Оно было полностью необратимо чуждым ему.

Но это было не самое страшное: через семь лет после приезда он потерял свои последние политические иллюзии. Все было ложью. Он был достаточно умен, чтобы это понять. Лучшие годы жизни он отдал служению лжи, лгал и предавал во имя лжи, он покинул милый зеленый остров ради лжи и обмана.

Получая и читая от корки до корки каждый английский журнал и газету, он по привычке следил за таблицей победителей в крокет, одновременно будучи советником по планированию операций, призванных разрушить эту далекую идилию. Сидя незамеченным у стойки бара в «Национале», он жадно вслушивался в смех и шутки на своем родном языке, доносившиеся до него, и в то же время консультировал руководство КГБ, включая самого председателя, о том, как лучше расшатать государственный строй этого маленького острова. А в глубине его души все эти 15 лет томилось беспредельное отчаяние, которое не смогли заглушить ни алкоголь, ни женщины. Поздно, я никогда не смогу вернуться, говорил он себе. И все же, все же…

Раздался звонок в дверь. Странно. Дом 111 на проспекте Мира принадлежит КГБ, здесь живут в основном полковники госбезопасности и чиновники министерства иностранных дел. Ни один посетитель мимо вахтерши внизу не пройдет, а у Эриты есть свой ключ.

На пороге стоял молодой подтянутый мужчина в хорошо сшитом теплом пальто и меховой шапке. Его лицо было холодно-безразличным, но не от мороза на улице. По ботинкам было видно, что он добрался сюда в машине, а не пешком. В пустых голубых глазах не было ни дружелюбия, ни вражды.

– Полковник Филби? – спросил он.

Филби удивился. Близкие друзья – Блейки и полдюжины других – называли его просто Ким. Всем же остальным он был известен только по псевдониму. Лишь самая верхушка КГБ знала его как Филби, полковника КГБ в отставке.

– Да.

– Майор Павлов, Девятое управление КГБ, личная охрана Генерального секретаря ЦК КПСС.

Филби знал Девятое управление КГБ. Оно обеспечивало верхушку партийного аппарата телохранителями, отвечало за охрану и безопасность зданий, где они жили и работали. В торжественных случаях и в помещениях ЦК они носили армейскую форму с темно-синим околышем на фуражках, с погонами и нашивками на рукавах. В народе их называли кремлевской охраной. Личные телохранители всегда были в штатском, сшитом с иголочки, в прекрасной физической форме, отлично тренированы, холодны, преданны и вооружены.

– Это вам, товарищ полковник.

Майор протянул Филби длинный конверт из бумаги отменного качества.

– И это тоже, – добавил майор Павлов и протянул листок с телефонным номером.

– Спасибо, – произнес Филби.

Майор кивнул головой, повернулся на каблуках и молча вышел в коридор. Через несколько секунд Филби увидел из окна, как от подъезда отъехала черная «Чайка» с ЦКовскими номерами, начинающимися на «МОС».

Сквозь лупу Джим Роулинс рассматривал фотографию, вырезанную из журнала светской жизни. На фотографии, снятой годом раньше, была женщина, которая сегодня утром вместе со своим мужем покинула столицу в северном направлении. Леди Фиона в бриллиантах стояла рядом с женщиной, которая приветствовала принцессу Александру. Роулинс знал историю камней лучше своей биографии. Он изучал ее несколько месяцев, прежде чем решиться на ограбление.

В 1905 году молодой граф Маргейт вернулся из Южной Африки с четырьмя крупными, но необработанными алмазами. В 1912 году он отдал их в огранку фирме Картье в Лондоне, чтобы сделать своей молодой жене свадебный подарок. Картье передал камни гранильщикам фирмы «Асхер» в Амстердаме, прославившейся благодаря обработке знаменитого «Каллигана». Из четырех камней вышли две пары алмазов, ограненных в грушевидную форму (по 58 граней на каждом). Два камня были в десять карат и два в двадцать карат.

В Лондоне Картье оправил их в белое золото, добавил сорок гораздо более мелких бриллиантов, в результате чего получился гарнитур, состоящий из диадемы, кулона и серег. Пока создавался гарнитур, отец графа герцог Шеффилд-седьмой умер, и граф унаследовал его титул. Бриллианты получили имя «Глен» по названию родового поместья Шеффилдов.

Восьмой герцог, после своей смерти в 1936 году, завещал «Глен» сыну, у которого, в свою очередь, было двое детей – дочь 1944 года рождения и сын 1949 года рождения. Фотографию дочери, теперь уже 42 лет от роду, и рассматривал Джим Роулинс через увеличительное стекло.

– Тебе больше не придется их носить, дорогая, – произнес Роулинс вслух и принялся проверять инструмент, что собирался взять с собой на дело.

Гарольд Филби вскрыл конверт кухонным ножом, вынул письмо и развернул его на столе в гостиной. Письмо произвело на него впечатление: это было личное послание Генерального секретаря ЦК КПСС, написанное им от руки аккуратным канцелярским почерком и, разумеется, по-русски.

Бумага, как и конверт, была отменного качества, но без реквизитов. Очевидно, он писал это письмо в своей квартире на Кутузовском проспекте, где со времен Сталина жили представители высшей партийной элиты.

В правом верхнем углу письма стояла дата: среда, 31 декабря 1986 года. Ниже шел следующий текст:

«Дорогой Филби!

Мне сообщили об интересной фразе, которую Вы произнесли недавно на одном из приемов.

Вы сказали: „Политическую стабильность Великобритании постоянно переоценивают здесь, в Москве, особенно в настоящий момент“.

С удовольствием получил бы от Вас развернутое разъяснение по поводу этого замечания в письменном виде. Направьте его лично мне, не прибегая к помощи секретарей и не оставляя копий.

Когда Вы подготовите ответ, позвоните по телефону, который Вам дал майор Павлов, попросите его к телефону, он к Вам заедет за письмом сам.

Поздравляю с наступающим завтра Вашим днем рождения.

С. уважением…»

Внизу стояла подпись.

Филби медленно вздохнул. Значит, ужин у Крючкова для высших чинов КГБ прослушивался. Его подозрения подтвердились.

Заместитель председателя КГБ, начальник Первого Главного управления Владимир Александрович Крючков был предан Генеральному секретарю беззаветно, являясь его собственной креатурой.

Имея звание генерал-полковника, Крючков не был ни военным, ни профессиональным разведчиком; он был партаппаратчиком до мозга костей, одним из тех, кого нынешний советский лидер привел с собой, в бытность свою председателем КГБ.

Филби перечитал письмо и отложил его. Стиль у старика не изменился, подумал он. Для него была характерна предельная лаконичность, четкость и ясность изложения, без вычурных любезностей и разночтений. Даже упоминание о дне рождения Филби было достаточно кратким: автор просто заглянул в досье адресата.

И все же письмо произвело впечатление. Получить личное послание от самого недоступного и холодного человека было дано не каждому. Многие бы после этого раздулись от гордости. А несколько лет назад все выглядело по-другому. Когда нынешний советский лидер стал председателем КГБ, Филби уже работал в комитете много лет и считался чем-то вроде звезды. Он читал лекции о западных спецслужбах, в том числе и о британских.

Как все партийные бонзы, которых назначали руководить профессионалами, новый председатель назначил на ключевые посты своих людей. Будучи намного более интеллигентным и культурным человеком, чем его предшественник Семичастный, председатель проявлял живой интерес к Великобритании.

Не раз он просил Филби проанализировать события в Великобритании, дать оценку главным действующим лицам и предсказать возможные их реакции; Филби всегда был рад оказать такие услуги.

Похоже было, что председатель КГБ перепроверяет информацию, которая поступает к нему от специалистов его ведомства и со старого места работы – Международного отдела ЦК КПСС, возглавляемого Борисом Пономаревым. Несколько раз он пользовался конфиденциальными советами Филби по вопросам, относящимся к Англии.

Филби уже пять лет не встречался лично с новым некоронованным царем России. Последний раз это случилось в мае 1982 года на приеме по случаю ухода председателя из КГБ обратно в ЦК на пост секретаря. На самом деле этот уход был задуман для того, чтобы подготовиться к смерти Брежнева и продумать способ своего выдвижения на его место. И вот сейчас он снова просит совета Филби.

Его раздумья были прерваны возвращением Эриты с сыновьями, раскрасневшимися от катания на коньках и как всегда шумными.

…В 1975 году после ухода Мелинды Маклин руководство КГБ решило пресечь его необузданное пьянство и разврат и приказало Эрите въехать к нему в квартиру. Она тогда работала в КГБ, это при том, что была по национальности еврейкой. Ей было тридцать четыре года. Была она темноволосой, полноватой женщиной. В том же году они поженились.

Обаяние Филби сыграло свою роль. Эрита искренне его полюбила и категорически отказалась доносить на него КГБ. Офицер, курировавший ее, доложил об этом руководству, ему было велено оставить обоих в покое. Через два года родился первый сын, через три – второй.

– Что-нибудь важное, Ким? – спросила Эрита, когда он встал и положил письмо в карман.

Он покачал головой.

– Ничего, дорогая, – ответил он.

Но она видела, что он чем-то поглощен. Решив больше не докучать, она подошла и поцеловала его в щеку.

– Не пей, пожалуйста, слишком много сегодня у Блейков.

– Постараюсь, – кивнул он с улыбкой.

На самом деле он задумал расслабиться в последний раз. Любитель выпить, обычно он напивался на вечеринках до такого состояния, что уже не держался на ногах. Он не обращал внимания на сотни предостережений врачей. Они заставили его бросить курить, и это было уже достаточно тяжелым испытанием. Со спиртным было иначе: он мог остановиться, когда захочет. Он знал, что после сегодняшнего вечера ему предстоит большой перерыв.

Он вспомнил фразу, сказанную им на ужине у Крючкова, и размышления, которые привели его к такому выводу. Он знал, что происходит внутри лейбористской партии Великобритании. Другие тоже получали информацию разведки, но только он мог, зная менталитет англичан, сложить все воедино и получить картину реальной ситуации.

Если отнестись к зреющей у него идее серьезно, то такую картину надо изобразить словами на бумаге и подготовить для советского лидера лучший анализ из всех когда-либо сделанных им, Филби. На выходные он отправит Эриту с сыновьями на дачу и, оставшись один, начнет работу. Но до этого можно расслабиться, в последний раз.

* * *

Время с восьми до девяти часов вечера Роулинс провел напротив Фонтеной-хаус в небольшой машине, снова взятой напрокат. На нем был прекрасно сшитый пиджак. Роулинс, не привлекая внимания, разглядывал освещенные окна. Окна апартаментов, которые он собирался ограбить, были, разумеется, темными, но он с удовлетворением отметил, что в квартирах этажами выше и ниже все окна ярко сияли светом. Судя по силуэтам гостей, там весело праздновали Новый год.

В десять часов, предусмотрительно оставив машину в двух кварталах от дома, он вошел в Фонтеной-хаус. В этот вечер много людей заходили и покидали здание, поэтому дверь была закрыта, но не заперта. В вестибюле с левой стороны, как и сказал Билли Раис, находилась комната портье, в которой ночной портье смотрел портативный японский телевизор. Он встал и вышел навстречу незнакомцу.

У Роулинса в руках была бутылка шампанского, украшенная большим бантом. Слегка покачиваясь, он приветствовал портье и добавил: «О да, счастливого Нового года!»

Старик-портье передумал задавать вошедшему вопросы. В доме сейчас было как минимум шесть праздничных вечеринок. Половина не представила списки гостей, поэтому проверять было почти невозможно.

– Благодарю вас, сэр, с Новым годом, – произнес он в ответ, но посетитель в смокинге уже исчез в коридоре. Старик вернулся к своему телевизору.

До второго этажа Роулинс поднялся по лестнице, оттуда до девятого доехал на лифте. В пять минут одиннадцатого он стоял у нужной двери. Как и сказал Билли, звонка не было, а в дверь врезан замок «чабб». Над ним был еще один замок-защелка «йейл», для ежедневного пользования.

«Чабб» имеет семнадцать тысяч комбинаций. Для хорошего взломщика это не препятствие. Надо только подобрать отмычку для половины бородок; остальные симметричны первым, поскольку замок открывается ключом с двух сторон.

Окончив школу в шестнадцать лет, Роулинс десять лет работал в скобяной лавке дяди Альберта. Для старика, который в свое время был известным медвежатником, лавка была хорошим прикрытием. Там молодой Роулинс изучил устройство всех замков и сейфов, выпускавшихся промышленностью. После десятилетней практики и учебы под руководством дяди Альберта Роулинс мог открыть практически любой замок.

Он достал из кармана брюк кольцо с двенадцатью отмычками, лично изготовленными в собственной мастерской. Из них он проверил три, затем выбрал шестую на связке и вставил ее в замок. Почувствовав точки сопротивления, он напильником нанес на нее зарубки. Через десять минут две с половиной бороздки были готовы. Еще через пятнадцать минут были готовы остальные. Вставив отмычку в замок, он медленно и осторожно повернул ее.

Замок открылся. Роулинс постоял минуту у двери на случай, если шарик из клея и пластилина, сделанный Билли, не удержался на дверном косяке. Сигнализация не сработала. Он вздохнул с облегчением и тонкой металлической спицей стал открывать второй замок. Через минуту дверь тихо открылась. В квартире было темно, но свет из коридора позволял ему рассмотреть застланную ковром просторную, около 8 квадратных футов, прихожую.

Он опасался, что где-то на полу прихожей есть пластина, наступив на которую можно подключить вторую систему сигнализации. Пластина не могла быть слишком близко ко входу, иначе жильцы сами постоянно будут на нее наступать. Держась ближе к стене, Роулинс закрыл входную дверь и включил в прихожей свет. С левой стороны была приоткрыта дверь в туалетную комнату. Справа – другая дверь, скорее всего в гардеробную, где явно есть контрольная сигнализация. Он не будет ее трогать. Достав плоскогубцы, он наклонился и осторожно отогнул ковер. Сигнальная пластина размещалась в самом центре прихожей. Аккуратно положив ковер на место, он обошел его и открыл большую дверь. Как и говорил Билли, она вела в гостиную.

Несколько минут он постоял на пороге, чтобы глаза привыкли к темноте и можно было найти выключатель на стене. Он включил свет. Это был риск, но он был на девятом этаже, хозяева были в Йоркшире, и у него не было времени работать с карманным фонариком в квартире, напичканной сигнализацией.

Комната была двадцать пять на восемнадцать футов, обставлена дорогой мебелью, устлана ковром. Окна с двойными рамами выходили на улицу. Справа стена с каменным камином, который можно было топить и газом, и дровами. Дверь у камина вела, по всей видимости, в спальню хозяев. Слева в противоположной стене были две двери, одна из них открыта в коридор и вела в гостевые спальни. Другая закрыта, она, наверное, ведет в столовую и на кухню.

Роулинс простоял еще десять минут, не шевелясь, осматривая стены и потолок.

Здесь могла быть система сигнализации, реагирующая на движение или изменение температуры в помещении, которую Билли Райс мог не заметить. Если она сработает, он выскочит отсюда в считанные секунды. Сигнализация не сработала. Очевидно, система охраны ограничивалась дверной сигнализацией, пластиной в холле и, возможно, оконной, но он не собирался прикасаться к окнам.

Сейф должен быть или в гостиной, или в спальне хозяев в стене, а не в перегородках, слишком тонких для этого. Роулинс обнаружил его около одиннадцати часов. На стене между двумя большими окнами висело зеркало в золоченой раме. Оно плотно прилегало к стене, как будто крепилось на петлях.

Приподняв углы ковра плоскогубцами, он обнаружил тоненькие проводки вдоль стен по плинтусам и от них к пластинкам в центре комнаты.

Когда он добрался до зеркала, то увидел одну пластинку прямо под ним. Роулинс передвинул низкий кофейный столик так, чтобы он закрывал пластину. Теперь он знал, что будет в безопасности.

Зеркало держалось на стене с помощью магнитного устройства, подсоединенного к системе охраны. Для Роулинса это не составило проблемы. Он осторожно вставил плоскую пластинку намагниченной стали между двумя магнитами, один из которых крепился к стене, другой – к раме зеркала. Оставив стальную пластинку на магните стены, он осторожно снял зеркало. Магнит на стене теперь соприкасался с другим магнитом, цепь не разомкнулась, сигнализация не включилась.

Роулинс улыбнулся. Сейф в стене был невелик, модель Хамбер Д. Он знал, что дверь сейфа толщиной в полдюйма сделана из упрочненной стали. Дверная петля сейфа представляла собой стержень из упрочненной стали, идущий вверх и вниз из самой дверцы. От дверцы в боковую стенку сейфа на глубину полтора дюйма входили три засова из такой же стали. Внутри сейфа была жестяная коробка, толщиной в два дюйма с тремя засовами, вертикальным штырем, контролирующим их движение, и кодовым цифровым замком, циферблат которого смотрел сейчас прямо на него.

Роулинс не собирался со всем этим возиться. Был более простой способ вскрыть тайник – прорезать дверь сверху донизу возле замка со стороны шарнира.

Тогда шестьдесят процентов дверцы с замком и тремя засовами блокируются на раме сейфа, а оставшиеся сорок процентов открываются настолько, что можно просунуть руку и вытащить содержимое.

Роулинс вернулся в прихожую и взял бутылку шампанского, которую там оставил. Устроившись на кофейном столике, он открутил низ фальшивой бутылки и выложил на столик ее содержимое. На столике оказались маленькая коробочка, в которой на вате лежал электрический детонатор, набор небольших магнитов, длинный бытовой электрический шнур на пять ампер и устройство резки взрывом.

Роулинс знал, что лучше всего резать стальную дверь толщиной полдюйма, пользуясь теорией Мокро – изобретателя взрыва направленного действия.

Устройство, которое он держал в руках, называлось «Резка взрывом» и представляло собой длинную У-образную пластину из твердого, но гибкого металла с взрывчаткой по всей поверхности. В Великобритании его выпускали три компании – одна государственная и две частные. Продавали его только по лицензиям, но как профессиональный медвежатник Роулинс имел к нему доступ через подкупленного служащего одной из частных компаний.

Роулинс быстро выбрал пластину нужной длины и прикрепил ее вдоль двери сейфа. С одного ее конца он вставил детонатор, из которого торчали два скрученных медных проводка. Проводки он развел в стороны, чтобы не случилось короткого замыкания. К проводкам подсоединил электрический шнур, который заканчивался обычной штепсельной вилкой с тремя штырьками.

Аккуратно раскручивая шнур, он прошел в коридор к гостевым спальням. Здесь было безопаснее всего при взрыве. Роулинс осторожно прошел на кухню, где наполнил водой большой полиэтиленовый пакет. Его он прикрепил кнопками к стене прямо над взрывным устройством. Подушки, набитые пухом, годятся только для телесериалов, говорил ему дядя Альберт. Ничто так не гасит ударную волну, как вода.

Было без двадцати двенадцать. Праздничный шум в квартире наверху нарастал. Даже в этом шикарном доме, чьи обитатели ценили уединение, Роулинс ясно различал возгласы и музыку. Последнее, что он сделал, прежде чем уйти в коридор, это включил телевизор. В коридоре он нашел розетку, удостоверился, что переключатель стоит в позиции «выкл.», и вставил в нее свой шнур. Осталось дождаться полуночи.

Без одной минуты двенадцатого шум наверху достиг апогея и затем стих, как по команде. В тишине Роулинс слышал звук телевизора, работающего в гостиной. Традиционную шотландскую программу с балладами и танцами Хайленда сменила картинка часов Биг-Бена. За циферблатом часов находился огромный колокол «Большой Том», который часто ошибочно называют Биг Беном. Тараторил телевизионный диктор, бежали последние перед полуночью секунды, люди во всем королевстве наполняли свои бокалы. Затем начались перезвоны курантов.

После них наступила краткая пауза, и затем заговорил Большой Том: бон-н-н-н. Раскат первого удара эхом пронесся по двадцати миллионам домов страны; он отозвался и на девятом этаже особняка Фонтеной-хаус, заглушаемый радостными криками и пением. Когда первый удар часов донесся до восьмого этажа, Джим Роулинс передвинул рычаг переключателя в положение «вкл.».

Глухой звук взрыва никто, кроме него, не услышал. Он подождал минуту, выдернул шнур из розетки и направился к сейфу, по дороге собирая свой инвентарь. Клубы дыма рассеялись. От полиэтиленового пакета с водой не осталось ничего, кроме влажного пятна на ковре. Дверь сейфа выглядела так, будто какой-то великан разрубил ее топором сверху донизу. Роулинс, разогнав дым, рукой в перчатке потянул на себя меньшую часть двери. Коробку из листового железа разнесло взрывом, но все запоры с другой стороны дверцы остались на своих местах. Та же часть, которая освободилась, позволяла ему заглянуть внутрь. Там лежали бархатный мешочек и шкатулка. Роулинс развязал мешочек и выложил содержимое на кофейный столик.

Драгоценности сверкали и горели неземным светом.

Бриллианты «Глен». Роулинс спрятал свои приспособления обратно в бутылку из-под шампанского. Но тут перед ним встала непредвиденная проблема. Кулон и серьги вполне помещались в кармане брюк, но диадема была больше, чем он предполагал… Как ее вынести, не привлекая внимания? Оглядевшись, Роулинс заметил кейс.

Он вытряхнул его содержимое – набор бумажников, кредитные карточки, ручки, записные книжки и папки – на кресло.

В кейс уместились и драгоценности, и бутылка шампанского. Неси он ее в руках, кто-нибудь удивился бы: идет с вечеринки со своей бутылкой. Бросив последний взгляд на гостиную, Роулинс выключил свет, вышел в прихожую и закрыл за собой дверь. В коридоре он запер входную дверь и через минуту прошел мимо портье. Старик даже не взглянул на него.

* * *

Первого января ближе к полуночи Гарольд Филби сел за письменный стол в своей московской квартире. Накануне он позволил себе напиться у Блейков, но никакого удовольствия от этого не получил. Он был уже слишком поглощен тем, что ему предстояло написать. Все утро он страдал от неизбежного похмелья и теперь, когда Эрита и сыновья легли спать, в тишине мог все обдумать.

Услышав воркование голубя, Филби встал и подошел к большой клетке в углу. Ее обитатель сидел с перевязанной лапкой. Филби обожал живность, начиная с лисы, которая жила у него в Бейруте, и кончая канарейками и попугаями, которых держал здесь, в этой квартире. Голубь, прихрамывая, двигался по клетке. Забинтованная лапка замедляла его движение.

– Ничего, старик, – сказал Филби, – скоро мы снимем повязку, и ты снова сможешь летать.

Он вернулся к столу. В сотый раз он повторил себе, что доклад должен быть написан хорошо. Генеральный секретарь был не тем человеком, которому можно было перечить и которого можно было осмелиться обмануть. Кое-кто из командования ВВС, устроившие в 1983 году неразбериху с южнокорейским самолетом, по его личному распоряжению закончили жизнь в вечной мерзлоте Камчатки. Хотя у Генерального были проблемы со здоровьем и часть времени ему приходилось проводить в инвалидной коляске, он все же оставался бесспорным главой Союза, его слово было законом. Его мысль была остра, как бритва, его выцветшие глаза подмечали все.

Взяв карандаш и бумагу, Филби стал набрасывать первый черновик своего ответа.

* * *

Спустя четыре часа, незадолго до полуночи по лондонскому времени владелец апартаментов в Фонтеной-хаус в одиночестве вернулся в столицу. Это был высокий седовласый мужчина пятидесяти пяти лет запоминающейся внешности. Используя собственную пластиковую карточку, он въехал в подземный гараж и с чемоданом поднялся на лифте до восьмого этажа. Настроение у него было плохое.

Поссорившись с женой, он уехал из загородного дома ее брата, не пробыв там и дня из трех запланированных. Его угловатой и любящей верховую езду жене нравилась сельская жизнь в той же степени, в какой он эту жизнь ненавидел. Она с удовольствием бродила по унылым болотам Йоркшира, в то время как он сидел дома с ее братом-герцогом (десятым в роду), что было просто невыносимо.

Хозяин апартаментов высоко ценил мужскую нравственность, а брат жены грешил с собратьями по полу.

Новогодний ужин стал для него настоящим кошмаром: его окружали друзья жены, которые без конца говорили о стрельбе, рыбалке и охоте. Все это сопровождалось визгливым смехом герцога и его слишком миловидных приятелей. В то утро он что-то неосторожно сказал жене, она взорвалась.

В результате было решено, что после чая он один вернется домой, а она может оставаться за городом, сколько захочет, хоть целый месяц.

Он вошел в прихожую квартиры и остановился. Система сигнализации должна издавать короткие гудки, пока хозяин ее не отключит. «Черт возьми, наверное, опять сломалась», – подумал он и, открыв гардероб, выключил систему своим ключом. Войдя в гостиную и включив свет, он замер, как вкопанный. Он стоял в холле и глядел широко раскрытыми от ужаса глазами на представшую перед ним картину. Мокрые пятна на ковре уже успели высохнуть, телевизор не был включен. Его внимание мгновенно привлекли развороченная стена и распахнутые дверцы сейфа. Быстро подойдя к сейфу, он взглянул во внутрь. Сомнений не было: бриллианты похищены. Он огляделся вокруг, увидел собственные вещи, разбросанные у камина, ковер, приподнятый с краев вдоль стен. Бледный как полотно, он упал во второе кресло. «О, боже!» – выдохнул он. Этот хаос, казалось, парализовал его, и следующие десять минут он оставался в кресле, тяжело дыша и тупо уставившись перед собой.

Наконец встал и подошел к телефону. Дрожащим пальцем начал крутить диск. На другом конце раздавались равномерные гудки, никто не брал трубку.

* * *

Около одиннадцати часов следующего утра Джон Престон шел по Курзон-стрит к штаб-квартире ведомства, в котором он работал. Оно находилось возле ресторана «Мирабелль», где мало кто из его коллег мог позволить себе пообедать.

Для большинства служащих пятницу сделали выходным днем, продлив таким образом новогодние праздники с четверга до воскресенья.

Но Брайан Харкорт-Смит специально попросил его прийти. Он и явился, догадываясь, о чем будет беседовать с ним заместитель начальника МИ-5.

Джон Пристон начал работать в МИ-5 в 1981 году. Из прошедших пяти лет три он проработал в отделе F-1, который занимался наблюдением за экстремистскими политическими организациями левого и правого толка, их изучением и внедрением в него агентов. Два года он возглавлял отделение D отдела F-1, следившее за крайне левыми в британской лейбористской партии. Две недели назад он сдал свой доклад – плод личного расследования и теперь был весьма удивлен, что его так быстро прочли и проанализировали.

Он вошел в проходную, здесь у него проверили удостоверение, уточнили в секретариате, внесен ли он в список посетителей, и разрешили подняться наверх.

Он сожалел, что не сможет лично встретиться с шефом сэром Бернардом Хеммингсом. Ни для кого в МИ-5 не секрет, что старик болен и редко бывает на службе. В его отсутствие оперативное руководство ведомством осуществлял честолюбивый заместитель, что отнюдь не радовало ветеранов контрразведки.

Сэр Бернард прошел всю служебную лестницу МИ-5 снизу доверху. Он умел достичь взаимопонимания с людьми, которые вели наружное наблюдение за подозрительными лицами, следили за иностранными резидентами, внедрялись в подрывные организации. Харкорт-Смит имел превосходное университетское образование, прежде возглавлял различные подразделения, неуклонно продвигаясь все выше и выше по служебной лестнице.

Одетый как обычно с иголочки, он тепло приветствовал Престона в своем кабинете. Ходили слухи, что такой прием был признаком предстоящего увольнения. Харкорт-Смит сидел за столом. Перед ним лежал доклад Престона.

– Так вот, Джон, насчет твоего доклада. Я к нему отнесся, как и ко всей твоей работе, с предельной серьезностью.

– Спасибо, – ответил Престон.

– Настолько серьезно, что я даже отдал ему часть праздников, проведя их здесь, в кабинете, перечитывал и много думал.

Престон решил на этот раз лучше промолчать.

– Он, как бы получше выразиться, довольно радикальный… без тормозов. Но вопрос, который я должен себе задать, прежде чем ведомство начнет разработку политики по материалам доклада – насколько они достоверны? Можно ли их проверить? Вот о чем меня спросят прежде всего.

– Послушай, Брайан, я работал два года над ним. Мои люди внедрились надежно. Факты, если я их здесь называю фактами, достоверны.

– О, Джон, я не ставлю под сомнение твои факты. Но что касается выводов, сделанных на их основе…

– Они основаны на логике, – сказал Престон.

– Прекрасная наука – логика. Я когда-то изучал ее, – продолжил Харкорт-Смит, – но не всегда доказательна, не так ли? Вот, например, здесь, – он нашел строчку в докладе и провел вдоль нее пальцем, – МБР. Экстремистская организация, не так ли?

– Да, Брайан, они – экстремисты.

– Не сомневаюсь. Но неплохо было бы приложить сюда копию досье на МБР.

– Насколько мне известно, ничего документального за ними нет. Есть лишь намерения, серьезные намерения определенных людей.

Харкорт-Смит с сожалением прицокнул языком.

– Намерения, – сказал он так, как будто это слово его заинтриговало. – Да, намерения. Но видишь ли, Джон, в этой стране многие люди имеют намерения, далеко не все из них благие. Мы не можем предлагать меры, контрмеры, вырабатывать политику только на основе чьих-то намерений.

Престон собирался что-то возразить, но Харкорт-Смит, встав из-за стола, что означало: беседа закончена, продолжил:

– Слушай, Джон, оставь его у меня на некоторое время. Мне надо еще подумать, кое-что перепроверить, прежде чем решу, куда его лучше направить. Кстати, как тебе нравится работа в F-1 (D)?

– Очень нравится, – ответил Престон, тоже вставая.

– Возможно, я смогу предложить работу, которая тебе понравится больше, – сказал Харкорт-Смит.

Когда Престон вышел, Харкорт-Смит еще несколько минут смотрел на дверь. Он был в раздумье.

Просто выбросить доклад, который он лично считал компрометирующим и который может когда-нибудь стать просто опасным, было невозможно. Доклад был официально передан ему начальником отделения, на нем был регистрационный номер. Он долго и мучительно думал. Затем взял ручку с красными чернилами и что-то написал на титульном листе доклада Престона. Он нажал звонок.

– Мейбл, – сказал он, когда его секретарша вошла, – пожалуйста, отнесите это в архив лично. Прямо сейчас.

Девушка взглянула на обложку папки. Наискосок было написано два слова «Дело закрыто», под которыми стояла подпись Харкорта-Смита. Отчет должен был быть похоронен в архиве.

 

Глава 2

Лишь 4 января, в воскресенье, владельцу апартаментов в Фонтеной-хаус удалось дозвониться по номеру, который он набирал ежечасно в течение трех суток. Разговор, когда он состоялся, был кратким. Менее чем через час, перед обедом, он ждал условленной встречи в холле отеля в Вест-Энде.

Пришедший седовласый джентльмен шестидесяти лет был одет строго и походил на государственного чиновника, коим он в некотором роде и являлся. Он прибыл с опозданием и начал с извинений.

– Извините, ради бога, что заставил вас искать меня три дня, – сказал он. – Я холост, принял приглашение друзей провести Новый год с ними за городом. Что случилось?

Владелец апартаментов кратко и четко изложил суть дела. У него было время обдумать слова, чтобы выразить всю чудовищность происшедшего, он говорил хорошо подобранными фразами. По мере его рассказа лицо собеседника становилось все более и более мрачным.

– Вы совершенно правы, – сказал он наконец. – Это очень серьезно. Вы звонили в полицию, когда вернулись вечером в четверг или после этого?

– Нет, я решил поговорить с вами.

– Жаль, но сейчас все равно уже поздно. Экспертиза установит, что сейф был взломан три-четыре дня тому назад. Это трудно объяснить, впрочем…

– Впрочем, что? – с нетерпением спросил владелец апартаментов.

– Впрочем, вы можете сказать, что зеркало было на месте, в квартире был идеальный порядок, вы прожили в ней три дня и не заметили, что вас обокрали.

– Маловероятно, – отозвался владелец апартаментов, – ковер был загнут. Мерзавец, должно быть, прошел вдоль стены, чтобы не задеть сигнальной пластины.

– Да, – в раздумье проговорил джентльмен, – вряд ли полиция поверит, что взломщик был столь аккуратным, что не только повесил на место зеркало, но и разложил ковер. Такая версия не пойдет. Боюсь, что не удастся внушить им, будто вы провели все три дня где-то в другом месте.

– Но где? Меня бы видели. А меня никто не видел. Клуб? Отель? Там нужно зарегистрироваться.

– Вот именно, – подтвердил старый джентльмен. – К счастью это или к несчастью, но выбор сделан. Слишком поздно сообщать полиции.

– Но что же, черт возьми, мне делать? – воскликнул владелец апартаментов. – Украшения необходимо вернуть.

– Сколько ваша жена пробудет за городом? – поинтересовался собеседник.

– Кто знает? Ей нравится в Йоркшире. Несколько недель, я надеюсь.

– Тогда необходимо заменить поврежденный сейф на новый, точно такой же. Потом сделать копию бриллиантов «Глен». Понадобится время.

– А как с теми, что украдены? – с отчаянием в голосе спросил владелец апартаментов. – Их нельзя оставить где-то там, их нужно получить обратно.

– Верно, – кивнул джентльмен. – Послушайте, как вы догадались, у моих друзей есть кое-какие связи среди ювелиров. Я попрошу навести справки. Драгоценности наверняка передадут в один из центров переделки. Их ведь не продать, они слишком знамениты. Я попробую найти взломщика и изъять то, что нам нужно.

С этими словами он встал, собираясь уйти. Его собеседник остался сидеть. Он был крайне обеспокоен. Человек в сером был не менее встревожен, но ему лучше удавалось скрыть свои чувства.

– Ничего не предпринимайте сами и никому ничего не рассказывайте, – посоветовал он. – Постарайтесь как можно дольше задержать жену за городом. Ведите себя как обычно. Обо всем остальном я позабочусь и буду держать с вами связь.

* * *

На следующее утро Джон Престон влился в поток людей, направлявшихся в центр Лондона после пятидневных праздников. Он жил в южном Кенсингтоне, и ему удобней было ездить на работу на метро. Он выходил на Гудж-стрит, а оставшиеся пятьсот ярдов шел пешком. Неприметный сорокашестилетний человек среднего роста и сложения, в сером плаще и без шляпы, несмотря на холод.

В начале Гордон-стрит он входил в неброское здание, похожее на любое другое учреждение – массивное, старой постройки. Внешне оно напоминало страховую компанию, но внутри существенно отличалось от расположенных рядом себе подобных контор.

Во-первых, в вестибюле дежурили три человека: один у входа, другой за стойкой администратора, третий у лифта. Их телосложение никак не вязалось с внешностью страховых клерков. Любому, случайно зашедшему сюда полюбопытствовать, чем занимается фирма, и не желающему обратиться по другому адресу, довольно жестко объясняли, что лишь обладатели определенных удостоверений, проверяемых компьютером, могли пройти дальше вестибюля.

Британская секретная служба, больше известная как МИ-5, занимала несколько особняков. Разумно, но крайне неудобно. Ей принадлежали четыре здания. Штаб-квартира размещалась на Чарльз-стрит, а не в старом Лекондфилд-хаус, как все еще пишут в газетах.

* * *

Другое большое здание находилось на Гордон-стрит, сотрудники называют его просто «Гордон», так же как штаб-квартиру – «Чарльз». Еще два здания МИ-5 расположены на Корк-стрит («Корк») и Мальборо-стрит («Мальборо»).

Управление состоит из шести отделов, разбросанных по этим зданиям. Тоже разумно, но неудобно, тем более что некоторые управления имеют отделы в разных зданиях. Чтобы избежать ненужной беготни, все службы соединены защищенными телефонными линиями с системой идентификации номеров телефонов, по которым ведутся разговоры. В управление «А» входят следующие отделы: политический, технического обеспечения, административный, картотека, банк данных, юридическая служба и служба наружного наблюдения. В последней работают высококвалифицированные специалисты всех возрастов – мужчины и женщины, отличающиеся своей изобретательностью и умением прекрасно ориентироваться где бы то ни было.

Даже противники признавали, что наружников МИ-5 на их территории не обойти.

В отличие от разведки (МИ-6), где в ходу американизированный жаргон, контрразведка МИ-5 пользуется служебным жаргоном британских полицейских. Здесь избегают терминов типа «оперативники наблюдения» и называют группы слежки «топтунами».

Управление «В» занимается вербовкой, кадрами, проверкой благонадежности, повышениями, пенсиями и финансами, в частности зарплатой и текущими расходами.

Управление «С» занимается вопросами безопасности государственного аппарата, включая охрану чиновников и зданий, безопасности фирм-подрядчиков, выполняющих оборонные заказы и обеспечивающих услуги связи, вопросами военной безопасности, тесно сотрудничая со службой безопасности министерства обороны, а также вопросами саботажа и его профилактикой.

Раньше было и управление «D», но по каким-то, понятным только самим функционерам Службы безопасности, причинам оно было давно переименовано в управление «К». Один из отделов этого самого большого управления называется просто «Советский» и подразделяется на отделения сбора информации, оперативное и боевого расписания. Другой отдел этого управления занимается странами социалистического лагеря, который включает в себя такие же три отделения. Кроме того, в составе управления есть аналитический и агентурный отделы.

Легко догадаться, что управление «К» направляет свои немалые силы на отслеживание огромного числа агентов из СССР и социалистических стран, работающих или пытающихся работать под прикрытием различных посольств, консульств, миссий, торговых представительств, банков, информационных агентств и коммерческих фирм, которые терпимое британское правительство разрешило насажать по всей столице, а в случае с консульствами и по провинции.

Также в составе управления «К» имеется скромный офис, где служит один-единственный офицер, задачей которого является осуществление связи между МИ-5 и ее родственной службой МИ-6. Этот офицер фактически является человеком «шестерки», прикомандированным к Чарльз-стрит для выполнения своих связных обязанностей. Офис называется просто отделение К.7.

Управление «Е» (здесь алфавитная последовательность восстанавливается) имеет предметом своей деятельности международное коммунистическое движение и его сторонников, которые могут пожелать посетить Великобританию с какими-либо гнусными целями, а также доморощенных коммунистов, которые могут пожелать выехать за границу с аналогичными намерениями. В этом управлении есть также отдел Дальнего Востока, который имеет резидентуру в Гонконге, Нью Дели, Канберре и Веллингтоне, и отдел территорий, который ведет ту же работу в Вашингтоне, Оттаве, островах Вест-Индии и других столицах дружественных государств.

И, наконец, управление «F», к которому и принадлежал Джон Престон по крайней мере до сегодняшнего утра, занималось политическими партиями как крайне правыми, так и крайне левыми. В его составе еще два отдела – аналитический и агентурный.

Управление «F» размещалось в Гордоне на пятом этаже, именно сюда в свой кабинет и пришел этим январским утром Джон Престон. Он не думал, что его доклад, представленный три недели назад, поможет ему стать любимчиком Харкорта-Смита, но он надеялся, что доклад попадет на стол генерального директора сэра Бернарда Хеммингса.

Он был уверен, что Хеммингс сочтет нужным довести информацию и выводы, содержащиеся в докладе, до председателя Объединенного разведывательного комитета или заместителя министра внутренних дел, курирующего МИ-5. Заместитель, возможно, показал бы его министру, а тот, в свою очередь, – премьер-министру.

Записка, которую он обнаружил у себя на столе, когда вернулся, убедила его в том, что такого не произойдет. Прочитав ее, он откинулся на спинку кресла в глубоком раздумье. Он готов драться за свой доклад, ответить любому начальству на все вопросы, которые возникнут; он развеет все сомнения, так как убежден в своей правоте. Он ответит за все, но как начальник F-1 (D), а не как сотрудник другого отдела, куда его намерены перевести.

Если его переведут, то уже новый начальник F-1 (D) должен будет поднять вопрос о его докладе, но коль скоро это будет явный протеже Харкорта-Смита, то он не сделает этого.

Престон позвонил в картотеку. Да, доклад зарегистрирован. Он отметил регистрационный номер для возможных справок в будущем.

– Что значит «ДЗ»?! – не веря своим ушам, переспросил он. – Ладно, извини. Я знаю, ты тут ни при чем, Чарли. Я просто удивлен, вот и все.

Он положил трубку и снова откинулся, раздумывая о происшедшем. Его мысли о начальнике были не в ладу с субординацией, но они не выходили из головы. Возможно, размышлял он, если бы доклад пошел наверх, все бремя легло на Нила Киннока – лидера оппозиционной лейбористской партии, которому это вряд ли бы очень понравилось.

Кроме того, возможно, что на следующих выборах, максимум через семнадцать месяцев, лейбористы победят, и Брайан Харкорт-Смит лелеет надежду, что одним из первых актов нового правительства будет утверждение его генеральным директором МИ-5. В его нежелании обижать нынешние власти и тех, кто может прийти на смену, нет ничего удивительного. Так поступают слабые, робкие честолюбцы, для которых бездействие выгодно.

В МИ-5 помнили дело бывшего генерального директора сэра Роджера Холлиса. Его тайна до сих пор не раскрыта, хотя приверженцы обеих версий абсолютно убеждены в своей правоте.

В 1962–1963 годах Роджер Холлис знал все детали дела Кристины Килер у себя на столе. Задолго до того, как разразился сам скандал, он имел доклады о «кливлендских вечеринках», о Стивене Уорде, поставщике девочек, о советском атташе Иванове, который делил даму сердца с министром вооруженных сил Великобритании. Тем не менее вопреки всем фактам, которых становилось все больше, он не предпринимал никаких шагов, даже не пытался просить личной встречи у премьер-министра Гарольда Макмиллана, хотя обязан был сделать это.

Для ничего не подозревавшего Гарольда Макмиллана скандал стал громом среди ясного неба. О деле шумели все лето 1963-го, престиж Великобритании был подорван и дома, и за рубежом. Было похоже, что сценарий скандала написан в Москве.

Несколько лет спустя еще продолжался ожесточенный спор: был ли Роджер Холлис просто бездеятелен и некомпетентен или же все было намного хуже.

Чушь собачья, выругался про себя Престон и отогнал прочь мысли. Он вновь перечитал записку.

Она была от начальника В-4 (отдела кадровых перестановок) и сообщала, что отныне Престон возглавляет отделение С-1 (А). Тон записки был дружелюбный, очевидно, чтобы смягчить удар.

«Заместитель генерального директора дал мне распоряжение начать новый год с кадровых перестановок… Буду признателен, если Вы завершите все оставшиеся дела и передадите их молодому Максвеллу без проволочек в течение нескольких дней… Примите мои самые теплые поздравления по случаю назначения Вас на новую должность…»

«Болтовня, – подумал Престон, – С-1 занимается безопасностью сотрудников государственных учреждений и охраной помещений, а „(А)“ означало столицу».

Ему предстояло отвечать за безопасность всех министерств Ее Величества в Лондоне.

– Черт возьми, эта работа полицейского, – возмущенно фыркнул Престон и начал собирать сотрудников своего отделения, чтобы попрощаться с ними.

* * *

В миле от Гордон-стрит Джим Роулинс вошел в небольшой, но дорогой ювелирный магазин на боковой улочке в двухстах ярдах от оживленной Бонд-стрит. В магазине было темно, рассеянный свет падал только на витрины с серебром эпохи короля Георга, в освещенных футлярах лежали старинные драгоценности. Магазин специализировался на антиквариате.

На Роулинсе был аккуратный темный костюм, шелковая рубашка и галстук приглушенных тонов, в руке он держал тускло поблескивающий кейс. Девушка, сидящая за прилавком, подняла голову и взглянула на него с одобрением. В свои тридцать шесть лет он выглядел стройным и подтянутым, одновременно джентльменом и крепким парнем, что всегда производит благоприятное впечатление. Выставив вперед грудь, девушка улыбнулась, ослепительно блеснув зубами:

– Чем могу быть полезной?

– Я хотел бы видеть господина Заблонского по личному делу. – Его простоватый выговор показывал, что он явно не клиент магазина.

Улыбка исчезла с лица продавщицы.

– Вы коммивояжер? – спросила она.

– Скажите просто, что с ним хочет говорить господин Джеймс, – ответил Роулинс.

В этот момент отворилась зеркальная дверь в глубине магазина и из нее вышел Луис Заблонский. Он был худым морщинистым мужчиной пятидесяти шести лет, маленького роста, выглядевшим старше своих лет.

– Господин Джеймс, – просиял он, – как приятно вас видеть. Пожалуйста, проходите в мой кабинет. Как вы поживаете? – Он провел Роулинса за прилавок во внутреннее помещение.

– Все в порядке, Сандра, дорогая.

Когда оба вошли в тесный захламленный кабинет, хозяин закрыл и запер зеркальную дверь, сквозь которую просматривался весь магазин. Он указал Роулинсу на стул перед старинным столом, а сам сел на вращающееся кресло. Единственная лампа освещала журнал записей. Он бросил на Роулинса проницательный взгляд.

– Ну, Джим, чем ты занимался в последнее время?

– У меня есть кое-что для тебя, Луис, кое-что, что тебе понравится. Только не говори мне, что это ерунда.

Роулинс щелкнул замками кейса. Заблонский развел руками.

– Джим, стану ли я?..

Слова застряли у старика в горле, когда он увидел то, что Роулинс выложил на стол. Заблонский уставился на драгоценности, все еще не веря своим глазам.

– Гарнитур «Глен», – выдохнул он. – Ты украл бриллианты «Глен»? И газеты молчат!

– Наверное, хозяева еще не вернулись в Лондон, – сказал Роулинс. – Шумихи не подняли. Я профессионал, ты знаешь.

– Лучший, Джим, лучший. Но гарнитур «Глен». Почему ты меня не предупредил?

Роулинс знал, что всем было бы легче, если бы до грабежа была определена дальнейшая судьба бриллиантов. Но он работал по-своему, то есть чрезвычайно осторожно. Он никому не доверял, менее других – перекупщикам краденого, даже такому, как Луис Заблонский. Торговец краденым, если перед ним встанет перспектива тюремной похлебки, продаст информацию о предстоящем грабеже любому полицейскому, только бы не попасть за решетку.

Отдел по борьбе с особо опасными преступлениями Скотленд-Ярда знал Заблонского, хотя тот ни разу не сидел в тюрьме Ее Величества. Именно поэтому Роулинс не предупреждал его о предстоящем деле, а появился, как всегда, неожиданно. Слова Заблонского он пропустил мимо ушей.

Торговец был поглощен созерцанием драгоценностей, сверкавших на его столе. Он хорошо знал их историю.

Их владелец с 1936 года девятый герцог Шеффилда имел двух детей: мальчика и девочку – леди Фиону Глен. После его смерти в 1980 году сын наследовал титул, а дочь – бриллианты.

К 1974 году, когда младшему Шеффилду стукнуло двадцать пять, отец с грустью понял, что его сын был, как принято писать в газетных колонках светских сплетен, убежденным холостяком. Не будет больше милых юных графинь Маргейт и герцогинь Шеффилд, чтобы носить знаменитые бриллианты «Глен». Они были завещаны дочери.

Заблонский знал, что после смерти герцога леди Фиона с неохотного согласия страховых компаний иногда надевала их на благотворительные вечера, где любила бывать. Остальное время они хранились в сейфе банка «Коуттс» на Парк-Лейн, где провели много лет. Он улыбнулся.

– Благотворительный вечер в Гровенер-хаус перед Новым годом? – спросил он.

Роулинс пожал плечами.

– О, ты шалун, мальчишка, Джим. Но какой талант!

При том, что Заблонский свободно говорил на польском, иврите и идише, за сорок лет, проведенных в Англии, он так и не смог хорошо освоить английский и говорил с заметным польским акцентом. А поскольку, изучая язык, он пользовался старыми книгами, то усвоил из них лексику, ставшую ныне жаргоном «голубых». Роулинс знал, что Заблонский не гомосексуалист. Жена Заблонского сказала ему, что его еще в юности кастрировали в концентрационном лагере.

Старик любовался бриллиантами, как настоящий ценитель любуется истинным произведением искусства. Он смутно припоминал, что в середине шестидесятых леди Фиона Глен вышла замуж за преуспевающего молодого государственного служащего, который в середине восьмидесятых занял ответственный пост в одном из министерств. Также он вспомнил, что семейная чета живет где-то в Вест-Энде на широкую ногу, в основном за счет наследства жены.

– Ну, что ты думаешь, Луис?

– Я восхищен, мой дорогой Джим. Восхищен и озадачен. Это не простые камешки. Их немедленно опознают в любом месте. Что мне делать с ними?

– Это ты мне должен сказать, – заметил Роулинс.

Луис Заблонский широко развел руками.

– Не буду лгать тебе, Джим, скажу как есть. Бриллианты «Глен» застрахованы не меньше чем на 750 тысяч фунтов стерлингов. Такова их реальная цена у Картье, если продавать законно. Но просто продать их невозможно. Есть два выхода. Первый – найти очень богатого покупателя, который захочет купить бриллианты «Глен», зная, что они краденые. Богатый скряга, который в одиночку радуется, глядя на них. Такие люди есть, но их мало. С них можно взять половину суммы, которую я назвал.

– Когда ты сможешь найти такого покупателя?

Заблонский пожал плечами.

– В этом году, в следующем году, когда-нибудь, никогда. Нельзя же давать объявление через газету.

– Слишком долго, – сказал Роулинс. – А другой вариант?

– Оценить их без оправы – только это снизит цену до 600 тысяч. Перешлифовать их порознь. Но огранщик потребует свою долю. Если бы я лично занялся всем, то, думаю, ты бы имел в конце концов 100 тысяч.

– Сколько ты мне можешь дать сейчас? Я не могу питаться воздухом, Луис.

– Кто может? – сказал торговец краденым. – Послушай, за оправу из белого золота я, пожалуй, смогу получить 2 тысячи фунтов на рынке лома драгметаллов. За сорок мелких бриллиантов – где-то 12 тысяч. Таким образом, ты можешь рассчитывать на 14 тысяч. Из них сейчас я дам тебе половину. Что скажешь?

Они торговались еще полчаса и наконец сошлись. Луис Заблонский достал из своего сейфа семь тысяч наличными. Роулинс открыл кейс и сложил в него пачки мятых купюр.

– Симпатичный, – оценил кейс Заблонский, – балуешь себя.

Роулинс покачал головой.

– Взял на месте, – ответил он.

Заблонский поцокал языком и погрозил пальцем Роулинсу.

– Избавься от него, Джим. Не оставляй следов, не стоит зря рисковать.

Роулинс, подумав, кивнул, попрощался и ушел.

* * *

Джон Престон провел целый день, прощаясь с коллегами из оперативной группы. Ему было приятно, что они сожалеют о его уходе. Потом он занялся бумажной работой. Бобби Максвелл зашел поприветствовать его.

Престон плохо знал этого внешне приятного молодого человека, страстно желавшего сделать карьеру в МИ-5. Он решил, что самый лучший способ продвижения по службе – это зацепиться за восходящую звезду Харкорта-Смита. Престон не осуждал его.

Сам он попал сюда из военной разведки в 1981 году в возрасте сорока одного года. Он знал, что до верха ему не добраться. Начальник отделения – это потолок для тех, кто попадает сюда в возрасте.

Лишь иногда, если не было подходящей кандидатуры из своих, на пост генерального директора ставили людей, работавших в пятерке. Но заместитель генерального директора, директора шести управлений и руководители большинства отделов управлений всегда по традиции назначались из кадровых сотрудников.

Они договорились с Максвеллом, что в понедельник он успеет доделать всю оставшуюся канцелярскую работу, а на следующий день познакомит своего преемника со всеми текущими делами. На этом они расстались с наилучшими пожеланиями до следующего утра.

Он взглянул на свои часы. Сегодня придется задержаться. Из личного сейфа надо достать все папки с текущими делами, отобрать те, которые можно спокойно вернуть в архив и полночи потратить на остальные бумаги, чтобы утром ввести Максвелла в курс дела.

Но сначала нужно что-нибудь выпить. Он спустился на лифте в подвальный этаж, где у «Гордона» был уютный бар с хорошим выбором спиртного.

* * *

Весь вторник Луис Заблонский работал, запершись в своем кабинете. Лишь дважды ему пришлось выйти, чтобы лично заняться посетителями. День был спокойный, но сегодня он был этому рад.

Работая, он снял пиджак и засучил рукава. Он осторожно вынимал бриллианты «Глен» из оправы. Четыре главных камня – два из серег по десять карат, и два из диадемы и кулона – он вынул легко и быстро.

Достав их, он внимательно рассмотрел. Они были действительно великолепны, сверкая и горя на свету. Это были бело-голубые бриллианты, которые в старину называли «чистая вода», а сейчас по стандартам Международной ассоциации ювелиров именуют «Д – без изъянов». Четыре камня он положил в маленький бархатный мешочек. После этого приступил к мелким камням, что заняло гораздо больше времени.

Во время работы свет периодически падал на потускневшую пятизначную татуировку на левом предплечье ювелира. Для людей, знакомых с такими метками, она означала только одно: Аушвитц.

Заблонский родился в 1930 году и был третьим сыном ювелира – польского еврея, жившего в Варшаве. Ему было девять лет, когда началась война. В 1940 году Варшавское гетто было окружено. Там было около 400 тысяч евреев. Все они были обречены на голодную смерть.

19 апреля 1943 года 90 тысяч оставшихся в живых обитателей гетто восстали. Луису Заблонскому едва исполнилось тринадцать, но он был такой худой и истощенный, что выглядел восьмилетним.

Когда гетто 16 мая наконец заняли войска СС генерала Юргена Струпа, Заблонский оказался одним из немногих, кто прошел живым сквозь массовые расстрелы. Около 60 тысяч человек погибли от пуль, гранат, были погребены под руинами зданий. Среди живых 30 тысяч стариков, женщин и детей был и Заблонский. Большинство из них были отправлены в Треблинку, где и погибли.

Случай многое меняет в жизни. Спасение приходит порой самым неожиданным образом. Локомотив поезда, который вез заключенных и с ними Заблонского, сломался. Вагон для скота перецепили к другому составу, и таким образом он оказался в Аушвитце.

От смерти мальчишку спасло то, что он сказал, будто знает ювелирное дело. Его определили к работе: разбирать дешевые безделушки, которые все еще находили у каждой новой партии евреев. Однажды он попал в лагерный госпиталь к улыбчивому блондину по прозвищу Ангел, проводившему чудовищные эксперименты по кастрации и стерилизации. На операционном столе Иозефа Менгеля Луис Заблонский был кастрирован без наркоза.

Вынув последний из мелких камней из оправы, он еще раз проверил, не пропустил ли чего-нибудь. Пересчитал камни и взвесил их. Всего сорок. Средний вес – полкарата. Такими украшают кольца для помолвок. Общая сумма – 12 тысяч фунтов стерлингов. Он продаст их через «Хаттон-Гарден», никто ничего не узнает. Сделки за наличные. Он знал, кому продать. Золото и платину он превратил в лом.

В конце 1944 года живых заключенных Аушвитца погнали на запад. В конце концов Заблонский оказался в Берген-Белсене, где его, еле живого, освободила британская армия.

После лечения Заблонского на деньги лондонского раввина отправили в Лондон, где он стал помощником ювелира. В начале шестидесятых годов он открыл свой собственный магазин: сначала в Ист-Энде, а через десять лет – нынешнее преуспевающее заведение в Вест-Энде.

Именно в Ист-Энде, недалеко от доков, он увлекся камнями, которые привозили моряки, – изумруды с Цейлона, бриллианты из Африки, рубины из Индии, опалы из Австралии. К середине 80-х он разбогател на своем легальном и нелегальном бизнесе, стал одним из основных скупщиков краденого в Лондоне, специалистом по бриллиантам. Он имел большой уединенный дом в Голдрес-Грин, в округе его уважали.

Скатав оправу в шарик, он положил его в мешочек вместе с остальным ломом. Он проводил Сандру, закрыл магазин, убрался в кабинете и вышел, захватив с собой четыре больших бриллианта. По дороге домой он позвонил из телефонной будки в деревушку Нийлен, недалеко от Антверпена в Бельгии. Придя домой, он по телефону заказал билет в авиакомпании «Бритиш эйрвейз» на следующий день до Брюсселя.

* * *

Вдоль южного берега реки Темзы, где когда-то тянулись судоверфи, с начала 80-х годов было развернуто и продолжалось грандиозное строительство. Горы битого булыжника вокруг новостроек, заросли травы, кирпичи и грязь – все вместе создавало фантастический ландшафт. Предполагалось, что когда-нибудь здесь появятся новые жилые кварталы с магазинами и многоэтажными автостоянками. Но когда это будет, не знал никто.

В теплую погоду среди пустырей собирались пьяницы. Если «важным персонам» из южного Лондона требовалось убрать какое-либо вещественное доказательство, достаточно было просто принести его сюда и сжечь.

Поздно вечером во вторник, 6 января, Джим Роулинс шел по пустырю, спотыкаясь в темноте о камни. Если бы кто-нибудь увидел его, то заметил бы, что в одной руке он нес канистру бензина, в другой – превосходный, ручной работы кейс из телячьей кожи.

* * *

Утром в среду Луис Заблонский без осложнений прошел контроль аэропорта Хитроу. В плотном пальто, мягкой твидовой шляпе, с сумкой и большой, можжевелового корня, трубкой в зубах, он влился в поток бизнесменов, ежедневно вылетающих из Лондона в Брюссель.

В самолете стюардесса ласково предупредила его:

– Сэр, извините, но у нас на борту не курят.

Заблонский смутился и спрятал трубку в карман. Ему было все равно. Он не курил, и даже если бы захотел раскурить трубку, то не смог бы затянуться. Под табаком на ее дне лежали четыре бриллианта грушевидной формы с пятьюдесятью восемью гранями.

В брюссельском «Национале» он взял напрокат машину и поехал на север в Мехелен, где свернул на северо-восток к Лиеру и Нийлену.

Основная часть мастерских по обработке алмазов в Бельгии сосредоточена в Антверпене, в районе Пеликан-страат, где размещены производственные помещения и демонстрационные залы крупных фирм. Но, как и везде, фирмы по обработке алмазов в огромной степени зависят от множества мелких поставщиков и ремесленников, оправляющих, полирующих и гранящих драгоценные камни для крупных компаний.

В Антверпене среди них преобладают евреи – выходцы из Восточной Европы. Неподалеку от Антверпена в районе Кемпен, состоящем из нескольких аккуратных деревушек, есть тоже небольшие мастерские, работающие на заказчиков из Антверпена.

В Моленстрате жил некто Рауль Леви, польский еврей, обосновавшийся в Бельгии после войны, троюродный брат Луиса Заблонского. Леви шлифовал алмазы. Он жил вдовцом в одном из небольших домиков из красного кирпича на западной окраине Моленстрата. Во дворе за домом была его мастерская. Сюда и приехал Заблонский, чтобы встретиться с родственником.

Они торговались час, а потом заключили сделку. Леви переогранит бриллианты с наименьшими потерями веса, но так, чтобы камни стали неузнаваемыми. Они сошлись на сумме в 50 тысяч: половина сразу, половина – после продажи последнего камня. Удовлетворенный Заблонский вернулся в Лондон.

Проблема с Раулем Леви была не в его квалификации, а в том, что его мучило одиночество, поэтому каждую неделю он с нетерпением ждал очередной поездки в Антверпен, чтобы посидеть с коллегами в любимом кафе, поговорить о своих делах. Через три дня после встречи с Заблонским он был в своей компании и рассказал слишком много.

* * *

Пока Луис Заблонский был в Бельгии, Джон Престон обживал свой новый кабинет на третьем этаже. Он был рад, что ему не пришлось переходить из «Гордона» в другое здание.

Предшественник Престона ушел в отставку в конце прошлого года, его заместитель втайне надеялся, что начальником С-1 (А) утвердят его, но смог скрыть свое разочарование приходом Престона и толково объяснил ему суть новых обязанностей. Они показались Престону скучной рутиной.

Оставшись один, Престон просмотрел список министерств, которые курировало отделение А. Список оказался длиннее, чем он ожидал. Большинство учреждений не были закрытыми, оттуда могла быть только утечка компромата на политиков. Огласка документов, например, о сокращении расходов по социальному страхованию, так как в профсоюзах государственных служащих было немало людей крайне левых политических взглядов. Препятствовать такого рода утечке могла служба безопасности внутри самих министерств.

Главной заботой отделения были Министерство иностранных дел, Кабинет и Министерство обороны, получавшие огромное количество секретных документов. Правда, в каждом из них был строгий режим и собственная служба безопасности. Престон вздохнул. Он начал звонить и назначать встречи, чтобы познакомиться с шефами этих служб.

В промежутках между звонками он взглянул на гору бумаг, которые принес из своего старого кабинета. В ожидании очередного ответного звонка официального лица, которого не оказалось на месте, Престон встал, открыл свой новый личный сейф и сложил туда папки. Последняя из них была его личной копией доклада месячной давности. В служебной картотеке она хранилась теперь с пометкой «Дело закрыто». Он пожал плечами и положил копию в сейф. Наверное, она уже никогда никому не понадобится. Он оставил ее себе на память. Все-таки пришлось немало попотеть, чтобы составить этот отчет.

 

Глава 3

«Москва.

7 января 1987 года, среда. Генеральному секретарю ЦК КПСС от Г. А. Р. Филби.

Позвольте мне, товарищ Генеральный секретарь, начать с краткого экскурса в историю Лейбористской партии Великобритании. За последние 25 лет в ней сосредоточились и теперь доминируют представители крайне левых сил. Я уверен, что подобный обзор может пролить истинный свет на события предыдущих нескольких лет и сделать прогноз на ближайшие месяцы.

После гибели Хью Гейтскелла от неизвестного вирусного токсина события внутри Лейбористской партии Великобритании развивались более чем обнадеживающе. Казалось, что их сценарий подготовлен здесь, в Москве.

Правда, надо заметить, что внутри лейбористской партии всегда существовало ядро просоветских сторонников марксизма-ленинизма. Но они долгое время составляли ничтожное меньшинство лейбористской партии, не способное влиять на ход событий, выработку политики и, что самое важное, на выбор руководства.

Пока партию возглавляли решительный Клемент Эттли, а затем увлеченный Хью Гейтскелл, такая расстановка сил сохранялась.

Оба лидера не нарушали списка запретов на пропаганду марксизма-ленинизма, троцкизма, экспорта революции, предав такие убеждения анафеме. Их сторонники не могли быть членами партии лейбористов.

После того как Хью Гейтскелл – человек, сорвавший на партийной конференции в Скарборо в 1960 году бурную овацию призывом „бороться, бороться и еще раз бороться за дух традиций – основу партии“, умер в январе 1963 года, бразды правления на тринадцать лет перешли в руки Гарольда Вильсона. Этот человек обладал характером, две черты которого в значительной степени повлияли на судьбу партии в эти тринадцать лет.

В отличие от Эттли он был очень тщеславен, а в отличие от Гейтскелла шел на любые уступки, чтобы избежать конфликтов. Почувствовав это, наши друзья-радикалы приступили к осуществлению долгожданной широкой кампании за все более глубокое проникновение в ряды лейбористов и умножение числа своих сторонников в партии.

В течение ряда лет шла изнурительная, кропотливая работа.

В 1972 году наши просоветские друзья в Национальном исполнительном комитете (далее НИК) протащили резолюцию за отмену запрета на деятельность Лейбористского управления исследований. Лейбористское управление исследований вопреки своему названию ничего не имеет общего с лейбористской партией, его полностью контролируют коммунисты. В следующем, 1973 году, крайне левым в НИК удалось полностью отменить список запрещенных организаций.

Результат превзошел все ожидания марксистской группировки в партии. Мало кто из них был новичком, большинство стали марксистами-ленинцами еще в тридцатые годы. Им необходимо было увеличить число своих сторонников. Они знали, что многие их идейные соратники исключены из партии, выросло целое новое поколение крайне левых, искавших политический дом. С отменой списка запретов именно эти люди всех возрастов пополнили ряды партии.

Старая гвардия со временем отошла от дел. Но она выполнила свою задачу – открыла шлюзы. Сейчас уже новое поколение, более молодое, образует крайне левое крыло партии. И они не просто заняли позиции в ней, а практически прибрали к рукам руководство почти на всех уровнях.

С 1973 года центральный орган партии НИК – в их руках. Хитрые манипуляции привели к тому, что устав и руководящий состав партии изменились до неузнаваемости.

Я позволю себе небольшое отступление, товарищ Генеральный секретарь, чтобы пояснить, кого я имею в виду под „нашими друзьями“ в Лейбористской партии Великобритании и профсоюзном движении. Они подразделяются на две категории: сознательных и интуитивных наших сторонников.

К первой категории я не отношу ни так называемых умеренно левых, ни троцкистов, которые испытывают отвращение к Москве в силу разных причин. Я имею в виду крайне левых. Это убежденные до мозга костей марксисты-ленинцы, которые не хотят называться коммунистами, поскольку это подразумевает членство в совершенно бесполезной коммунистической партии Великобритании. Тем не менее они верные друзья Советского Союза и в девяти случаях из десяти поступают соответственно пожеланиям Москвы. Хотя при этом заявляют, что делают все по законам совести и в интересах Британии.

Вторая группа друзей в лейбористской партии, имеющая в ней сейчас решающее влияние, – это истинно левые, приверженцы социализма. Эти люди в любой ситуации поведут себя так, что это будет соответствовать целям советской внешней политики в Великобритании и вообще на Западе. Таких людей нет надобности инструктировать и поучать. Они сами движимые либо собственными убеждениями, либо ложным патриотизмом, либо жаждой разрушения, честолюбием, страхом, желанием не отставать от толпы, будут действовать в идеальном соответствии с нашими интересами. Все они – невольные проводники нашего влияния.

На словах все они борются за демократию. К счастью, под ней подавляющее большинство англичан до сих пор понимают многопартийность и выборы путем всеобщего тайного голосования. Наши друзья – люди в общем-то обычные, которые едят, пьют, спят, видят сны и трудятся, понимают ее как „демократию избранных“, при этом руководящую роль они отводят себе и своим единомышленникам.

К счастью, британская пресса обходит их молчанием.

Теперь я должен упомянуть, товарищ Генеральный секретарь, о проблеме, которая много лет разделяла на два лагеря левое крыло британского лейбористского движения. Это проблема пути перехода к социализму. Десятилетиями она дробила левые силы и лишь в 1976 году, почти десять лет назад, была снята с повестки дня.

Формы перехода предлагались две: парламентская и индустриальная. Первый вариант предполагает постепенный захват позиций внутри Лейбористской партии Великобритании, а потом приход партии к власти на выборах. Далее – революционное переустройство общества. Второй вариант имеет в виду массовое объединение рабочего класса под эгидой профсоюзов, массовые демонстрации и построение революционного общества.

Не следует забывать, что корни марксизма-ленинизма в Великобритании кроются в профсоюзном движении. Там всегда было гораздо больше сторонников марксизма, чем в парламентской Лейбористской партии. Марксисты лидируют в профсоюзах с 1976 года.

Когда в 1974 году Гарольд Вильсон вернулся к власти после падения правительства Хита, он знал, что будоражить профсоюзы не стоит. Если он вступит в конфронтацию, то получит лишь раскол в партии и потеряет пост. В то время Англия приближалась к общему промышленному, торговому и финансовому кризису, шли организованные профсоюзами забастовки с требованиями повышения заработной платы, падала производительность труда, стремительно росли цены, резко повышались налоги.

К апрелю 1976 года Гарольд Вильсон утратил контроль над профсоюзами и экономикой. Приближался крах, экономисты это знали. Сославшись на здоровье, Вильсон ушел в отставку, передав бразды правления Джеймсу Каллагену.

К концу лета Англия была на грани банкротства, ей нужен был большой и срочный займ от Международного валютного фонда. Но МВФ был непреклонен: должны быть выполнены его условия. На октябрьской конференции лейбористской партии министр финансов Великобритании практически умолял руководителей профсоюзов снять требования о повышении заработной платы и согласиться с сокращением расходов на социальные нужды».

Филби встал и подошел к окну. Он хорошо помнил ту осень и с сожалением вздохнул. Когда британские профсоюзы вошли в контакт с Москвой и просили совета, что делать, он был тайным советником. Он знал, что со времен гражданской войны XVII века Британия никогда не была так близка к революции. Он вернулся к машинке.

«Вы помните, что, как ни жаль теперь, тогда Москва посоветовала профсоюзам внять призыву правительства Каллагена. Через две недели профсоюзы утратили свою воинственность, на свет появился Социальный договор между правительством и профсоюзами.

Многие англичане до сих пор не могут понять, почему так произошло.

Пришлось учесть требования министра финансов отказаться от идеи выхода рабочих на улицы против армии и полиции. Была одна единственная причина, почему все так произошло. Профессор Крылов так убедительно доказывал, что буржуазия может быть свергнута лишь благодаря массовым уличным выступлениям рабочих. Как только революционеры уходят в полицию и армию, там начинается разложение, рядовые отказываются выполнять приказы офицеров и переходят на сторону демонстрантов.

Вот этого в Британии и не произошло, несмотря на многократные попытки создать профсоюзы в армии и полиции. Тогда предполагалось, и я до сих пор думаю, что правильно, что солдаты и полицейские останутся верны королеве, трону, короне (можно назвать это как угодно) и будут выполнять приказы офицеров.

Если бы так случилось, попытка изменить ход британской истории на улицах, а не в парламенте, не удалась бы. Такая неудача отодвинула бы исполнение мечты наших истинных друзей на десятилетия, если не на полвека.

С тех пор предпринимались отдельные попытки революционизировать полицию и вооруженные силы через профсоюзных активистов. Но безрезультатно. Джеймс Каллаген, бывший полицейский чиновник, этого не допустил. А с приходом к власти Маргарет Тэтчер в мае 1979 года вопрос отпал сам собой.

Наши друзья сделали, что могли. Получив контроль над многочисленными муниципальными органами, они через средства массовой информации на самых разных уровнях либо сами, либо используя в качестве ударной силы троцкистов, развернули бешеную кампанию по подрыву авторитета британской полиции. Цель, разумеется, заключалась в том, чтобы поколебать уверенность британцев в своей полиции, которая, к сожалению, остается до сих пор самой вежливой и дисциплинированной в мире.

Кампания шла с переменным успехом; иногда ей способствовало общественное недовольство злоупотреблениями властей и жестокостью отдельных стражей порядка. Но в целом английский рабочий остался приверженцем законопорядка, буржуазия тоже, похоже, стоит за полицию.

Я говорю здесь об этом лишь для того, чтобы показать, что индустриальный путь к социализму полностью себя изжил. Путь, который остался, – это парламентский путь, более спокойный, скрытный, но в конечном счете более действенный.

Именно на этом пути последовательной борьбы за парламентский переход к подлинно революционному социализму можно прогнозировать близкий успех. Это стало возможным благодаря в значительной степени успешной кампании крайне левых по захвату изнутри лейбористской партии; изменению нескольких ключевых положений Устава партии, а также той самоотверженной программе, которую наши истинные друзья заставили себя принять после кошмара выборов 1983 года.

Отказавшись от индустриального пути к социализму, с осени 1976 года марксисты-ленинцы в лейбористской партии целиком посвятили себя борьбе за завоевание партии, особенно после отмены тремя годами раньше Списка запретов.

Лейбористская партия всегда была треногой; ее опорами были профсоюзы, лейбористские ячейки избирательных округов, парламентская лейбористская фракция. Из ее членов всегда избирался лидер партии.

Самую мощную опору составляют профсоюзы. Свою власть они осуществляют двояко. Во-первых, они являются кормильцами партии, наполняя ее казну с помощью взносов, которые собирают с миллионов рабочих. Во-вторых, они обладают правом голоса на партийных конференциях, а за Исполнительным комитетом профсоюзов стоят миллионы простых тружеников.

Эта „масса“ голосов может провести любую резолюцию и избирать до трети членов Национального исполнительного комитета лейбористской партии.

В НИК входят профсоюзные активисты и боссы, определяющие политику профсоюзов. Они стоят на вершине пирамиды, подпертые снизу местными профсоюзными организациями. Таким образом, для активистов крайне левого крыла жизненно важно иметь поддержку руководства профсоюзов. И в общем-то они ее имеют.

Свою роль тут сыграла апатия рядовых членов профсоюзов, которые не ходят на собрания отделений. Активисты, которые все посещают, держат под контролем тысячи местных отделений, сотни районных профсоюзов и Национальный исполнительный комитет. В настоящее время десять из восьмидесяти профсоюзов входят в лейбористскую партию, имея более половины голосов. Из этих десяти девятью руководят крайне левые, а в начале семидесятых левые контролировали только два профсоюза. Все это было достигнуто усилиями не более чем десяти тысяч убежденных людей, помимо воли миллионов английских рабочих.

Важность достигнутого станет понятной, когда я скажу, что в коллегии выборщиков, избирающей лидера партии, профсоюзы имеют сорок процентов голосов.

Теперь об окружных отделениях лейбористской партии. Ядром их являются комитеты общего управления, которые, помимо рутинной работы в округе, выполняют еще одну очень важную функцию: участвуют в выборах кандидата от лейбористской партии в парламент. На протяжении десяти лет, с 1973 по 1983 год, молодые крайне левые активисты внедряются в окружные отделения. Прилежно посещая скучные и немноголюдные собрания, они вытеснили старых руководителей и взяли их под контроль.

По мере того как все больше комитетов попадало в руки крайне левых, ужесточался и курс центристов в парламенте, представляющих эти округа. Все-таки их было нелегко сместить. Для настоящего триумфа крайне левых сил надо было ослабить, выхолостить независимость депутатов парламента, превратить их из доверенных лиц избирателей в представителя комитета общего управления.

Это было блестяще осуществлено крайне левыми в Брайтене в 1979 году, когда было принято новое правило, по которому представитель в парламент должен переизбираться ежегодно комитетами общего управления. Это вызвало огромные перемены в руководстве. Целая группа центристов вышла из партии и образовала социал-демократическую партию, остальные были переизбраны и ушли из политики, некоторых способных вынудили уйти в отставку. И все же у парламентской лейбористской фракции, униженной и ослабленной, осталось одно важное право: именно она могла выбрать лидера лейбористской партии. Надо было завершить захват позиций на трех уровнях, отняв у фракции это право. Это случилось в 1981 году, когда был создан Избирательный совет, в котором тридцать процентов голосов были оставлены парламентской фракции, тридцать – представителям избирательных округов и сорок – профсоюзам. Отныне лидера будет выбирать и ежегодно утверждать Совет. Последнее обстоятельство является решающим для планов, которые сейчас реализуются и о которых я скажу ниже.

Борьба за власть, которую я изложил, подвела ко всеобщим выборам 1983 года. Захват руководящих позиций уже был почти завершен, но тут наши друзья допустили две ошибки. Они действовали слишком напористо и увлеченно, объявленные досрочные всеобщие выборы застали их врасплох. Левым нужен был еще один год для завершения консолидации. Его у них не было. Партия, рано выбитая из седла собственным же самым левым манифестом в ее истории, находилась в полном хаосе. Но что хуже всего, английская общественность увидела настоящее лицо крайне левых.

Как Вы помните, выборы 1983 года стали крахом лейбористской партии, которая находилась под контролем крайне левых. Тем не менее я бы предположил, что такой результат был в чем-то полезен. Ибо он привел к тому, что наши истинные друзья в партии произвели реалистическую оценку ситуации и последние сорок месяцев действуют в соответствии с ней. Короче, из 650 избирательных округов Великобритании в 1983 году лейбористы одержали победу лишь в 209. Это не так плохо, как выглядит. Из 209 лейбористов, ставших депутатами парламента, сто твердо стояли на левых позициях, сорок из них представляли крайне левых. Может быть, это и немного, но сегодняшняя лейбористская парламентская фракция самая левая из тех, что когда-либо заседали в Палате Общин.

Кроме того, поражение на выборах заставило встряхнуться тех, кто уже поверил, что борьба за контроль над партией закончена, но они скоро поняли, что эти выборы не последние, необходимо восстановить единство и престиж партии в стране с прицелом на будущее. Реализация этой программы началась под дирижерскую палочку крайне левых на партийной конференции в октябре 1983 года. От нее они больше уже не отклонялись.

И, наконец, наши друзья поняли необходимость уйти в подполье как истинным носителям передовых идей в буржуазном обществе, как этого требовал Ленин.

Таким образом, лейтмотивом поведения крайне левых в последние сорок месяцев стал возврат к подпольной деятельности, которая так хорошо оправдала себя в начале и середине семидесятых годов. Кроме того, они внешне отказались от радикализма во взглядах, на что потребовались огромные усилия и самодисциплина, но такими качествами товарищи обладают в избытке.

После октября 1983 года крайне левые надели маску вежливости, терпимости, умеренности, сосредоточив усилия на сплочении рядов партии. Центристы и журналисты, похоже, поверили этому новому обличью наших марксистов-ленинцев.

Скрытно был завершен захват партии в свои руки. Комитеты на всех уровнях либо находились в руках крайне левых, либо могли перейти в их руки на любом чрезвычайном собрании.

Но, и это очень важное „но“. Отныне место председателя в таких комитетах отдавалось человеку умеренно левых взглядов, а порой и центристу, если за ним было большинство голосов.

Центристское крыло, за исключением дюжины скептиков, было совершенно обескуражено новым сплочением. Тем не менее, „в бархатной перчатке скрывался железный кулак“.

На уровне избирательных округов захват позиций крайне левыми продолжался, не привлекая к себе никакого внимания со стороны общественности или средств массовой информации. То же происходило и в профсоюзном движении, о чем я уже говорил.

В руках левых находились восемь из десяти крупных профсоюзных комитетов. Работа велась гораздо серьезнее, чем в 1983 году.

В итоге вся Лейбористская партия Великобритании теперь контролируется крайне левыми либо напрямую, либо через умеренно левых заместителей, либо через трусливых центристов. При этом ни рядовые члены партии, профсоюзов, ни печать, ни широкие массы традиционных сторонников-лейбористов об этом и не догадываются.

Крайне левые готовятся к следующим выборам, как к военной кампании.

Для завоевания простого большинства в парламенте им потребуется 325 мест. У лейбористов есть 210 мест, остальные 120, которые были проиграны в 1979 или 1983 году, они считают возможным отыграть. Такова их цель.

Факт политической жизни Великобритании: после двух сроков пребывания одного правительства у власти, у граждан появляется зуд перемен, даже если они симпатизируют правительству.

Но англичане идут на перемены, только если доверяют тем, кто идет на смену. Цель лейбористской партии – завоевать такое доверие в предстоящие три с половиной года.

Если судить по недавним опросам общественного мнения, кампанию свою они ведут вполне успешно, разрыв между консерваторами и лейбористами уменьшился до нескольких очков. Учитывая, что по британской системе 80 маргинальных, т. е. не закрепленных ни за одной из политических партий мест в парламенте, фактически и определяют результат выборов, а голоса избирателей колеблются до пятнадцати процентов в ту или другую сторону, у лейбористов есть шанс прийти к власти на следующих выборах.

В следующей записке, товарищ Генеральный секретарь, я хотел бы показать, как, если это произойдет, наши друзья собираются убрать с поста в час победы лидера лейбористской партии Нила Киннока и дать Великобритании первого в ее истории премьер-министра марксиста-ленинца и истинно революционное социалистическое законодательство.

Искренне Ваш Гарольд Адриан Расел Филби».

 

Глава 4

Тех, кто приехал к Раулю Леви, было четверо – здоровые крепкие парни. Они приехали на двух машинах. Одна остановилась у дома, другая – в ста ярдах на улице. Из первой машины вышли двое. Они быстро, но бесшумно подошли к входной двери. Двое остались ждать в машинах с включенными фарами и моторами. Было семь часов вечера. Темно и холодно. Моленстраат в тот час 15 января была пустынной.

Парни действовали быстро и по-деловому, как люди, у которых мало времени. Они не представились, когда Леви открыл дверь. Они просто вошли внутрь и плотно закрыли за собой дверь. Сорвавшиеся было с уст Леви слова протеста застряли в горле, когда кулак внезапно ударил его в солнечное сплетение.

Верзилы набросили на него пальто, нахлобучили шляпу и, закрыв дверь на задвижку, довели его под руки до машины. На всю операцию ушло меньше минуты.

Они повезли Леви к Кесселсе Хейде – большому парку на северо-запад от Нитлена.

Территория парка с болотцами, заросшими вереском, дубами и елями была безлюдной. Вдалеке от дороги на пустыре обе машины остановились. Водитель второй пересел в первую на сиденье рядом с шофером.

Он обернулся назад и кивнул своим двум коллегам, державшим Леви. Тот, что сидел справа от Леви, крепко обхватил его, чтобы он не вырвался и зажал пленнику рот. Другой – слева – вытащил большие клещи, схватил левую руку Леви и ловко раздробил ему одну за одной три фаланги одного пальца. Больше, чем невыносимая боль, Леви напугало то, что они не задавали ему никаких вопросов. Похоже, их ничего не интересовало. Когда они перешли к следующему пальцу, Леви взвыл.

Сидящий на первом сиденье небрежно кивнул:

– Хочешь говорить?

Леви отчаянно закивал головой. Перчатку убрали. Леви издал долгий булькающий вопль. Когда он затих, передний коротко спросил:

– Бриллианты из Лондона. Где они?

Он говорил по-фламандски с сильным акцентом. Леви тут же ответил ему. Никакие деньги не могли восполнить ему потерю пальцев. Они – его средство существования. Допрашивающий задумался.

– Ключи, – сказал он.

Они были в кармане брюк Леви. Налетчик взял их и вышел из машины. Через несколько секунд вторая машина уехала. Ее не было пятьдесят минут.

Все это время Леви хныкал и прижимал к себе искалеченную руку.

Сидящие с двух сторон от него не обращали на него никакого внимания. Водитель уставился вперед, держа руку в перчатках на руле. Когда вернулась первая машина, главный в группе спросил только одно:

– Кто принес камни?

Леви покачал головой. Главный вздохнул и кивнул парню, сидящему справа от Леви. Тот взял клещи и правую руку Леви. После того, как Леви сломали две костяшки пальцев, он все рассказал.

Одна за другой машины выехали на дорогу и двинулись обратно к Нитлену.

Когда проезжали мимо дома, Леви увидел, что он закрыт и в нем темно. Леви надеялся, что они сбросят его здесь, но этого не произошло. Они проехали через центр города к востоку. Мимо окон машины мелькали теплые и уютные окна кафе, но улицы были пустынны. Леви заметил голубую неоновую надпись «Полиция» над зданием против церкви, но и оттуда никто не вышел.

В двух милях к востоку от Нитланда Лоой-страат пересекает железную дорогу. На этом отрезке путь от Лиера до Херенталса прямой, как стрела, и составы развивают здесь скорость до 70 миль в час. По обе стороны от переезда стоят фермерские дома. Машины остановились недалеко от переезда, выключили фары и моторы.

Водитель молча открыл бардачок, достал бутылку и отдал ее своим коллегам позади. Один из них зажал нос Леви, другой стал вливать ему в открытый рот пшеничную водку местного производства. Влив три четверти бутылки, они оставили его в покое. Рауль Леви забылся в алкогольной дреме. Даже боль немного утихла. Люди в машине ждали.

В 23.15 тот, кто вел допрос, вышел из первой машины и что-то пробормотал напарникам. К тому времени Леви был уже без сознания. Те, кто сидел с ним рядом, вытащили его из машины и поволокли к путям. В 23, 20 один из них нанес Леви чудовищной силы удар железякой по голове.

Убитого положили на путях.

* * *

Ханс Глоббелаар выехал из Лиера ровно в 23.03, как обычно. Он знал, что к часу ночи он будет дома в Херен-талсе. Его состав двигался без остановок и миновал Нитлет точно в 23.19. Он прибавил ходу и двинулся к Лоой-страат со скоростью 70 миль в час. Фары локомотива освещали путь на 100 ярдов вперед.

Не доезжая Лоой-страат, Ханс заметил фигуру человека на рельсах и ударил по тормозам. Из-под колес посыпались искры. Товарняк замедлил ход.

Открыв рот, машинист смотрел, как локомотив приближается к лежащему на рельсах. Такое уже случалось у коллег-машинистов. Кто это – самоубийца или пьяница? Гудящий локомотив переехал жертву.

Когда он наконец остановился, машинист бросился к одной из ферм и поднял тревогу. Когда появились полицейские с фонарями, месиво под колесами поезда выглядело как клубничный джем. Ханс Гроббелаар добрался домой лишь к рассвету.

* * *

В то же утро, четырьмя часами позднее, Джон Престон вошел в фойе министерства обороны, подошел к стойке и показал свое удостоверение. После обязательного контроля его проводили к лифту, а наверху по коридорам к кабинету начальника службы внутренней безопасности министерства.

Бригадный генерал Берти Кэпстик мало изменился с тех пор, как Престон видел его в последний раз несколько лет назад в Ольстере. Здоровый, добродушный, цветущего вида, с розовыми щеками он больше походил на фермера, чем на военного.

– Джонни, мальчик мой, чтоб мне провалиться на этом месте! Входи, входи, – приветствовал он раскатисто гостя.

Берти Кэпстик был всего на десять лет старше Престона, всех моложе себя он называл «мой мальчик». Это делало его похожим на всеобщего дядюшку, чему способствовала и его внешность. Когда-то он слыл отважным солдатом, работал в тылу повстанцев во время малайской кампании, потом командовал группой военных специалистов на территории противника в джунглях Борнео во время «чрезвычайных событий в Индонезии».

Кэпстик сел и достал бутылку пива.

– Давай по маленькой?

– Рановато, – возразил Престон.

Было чуть больше одиннадцати утра.

– Ерунда. Помянем старое. Все равно кофе, который они здесь дают, пить невозможно. – Кэпстик подвинул стакан к Престону. – Ну, что же они сделали с тобой, мой мальчик?

Престон поморщился.

– Я сказал тебе по телефону, что мне поручили, – сказал он. – Чертова полицейская работа. Это не в твой адрес, Берти.

– Да мне все равно, Джонни. Я ведь отстранен от работы. Сейчас я в отставке, так что все нормально. Ушел на пенсию в 55 лет, удалось устроиться здесь. Не так уж плохо. Каждый день приезжаю сюда на поезде, делаю проверку, убеждаюсь, что никто не занимается ничем недозволенным и – назад домой, к своей крошке. Могло быть хуже. За старые добрые времена!

– Будь здоров, – сказал Престон.

Оба выпили.

«Старые времена не были такими уж добрыми», – подумал Престон. Когда он последний раз видел полковника Берта Кэпстика шесть лет назад, этот офицер, производивший обманчивое впечатление открытого человека, был заместителем начальника военной разведки в Северной Ирландии. Он работал в комплексе Лизбурна, где компьютеры хранили исчерпывающую информацию о любом террористе Ирландской республиканской армии вплоть до той, когда он почесал последний раз свою задницу.

Престон был у него в подчинении. Он работал в гражданской одежде и по легенде объезжал гетто, где жили республиканцы, беседовал с информаторами, забирал посылки из тайников. Когда он «прогорел» и чуть не поплатился жизнью, выполняя задание Кэпстика, именно Берти Кэпстик встал на его защиту перед чиновниками Холируд-хауса.

Это произошло 28 мая 1981 года. В газетах на следующий день появились сообщения, правда, без особых подробностей. Престон ехал в машине без номеров по району Богсайд в Лондондерри на встречу с информатором.

То ли произошла утечка информации наверху, то ли машину узнали, то ли его лицо примелькалось службе безопасности Ирландской республиканской армии (этого так и не выяснили), но за ним увязался «хвост» – машина с четырьмя пассажирами.

Он сразу заметил их и решил отменить встречу. Но террористам нужно было нечто большее. В глубине гетто они перерезали ему дорогу, выпрыгнули из машины: двое с автоматами, один с пистолетом.

Так как Престону осталось выбирать лишь между адом и раем, он решил взять инициативу в свои руки. Обстоятельства складывались явно не в его пользу, но, вызвав замешательство у нападающих, он кубарем вывалился из машины в тот момент, когда ее дверь прошили пули. В руках у него был 9-миллиметровый браунинг с тринадцатью пулями, переведенный в автоматический режим.

Лежа, он открыл стрельбу.

После первых же выстрелов двое упали замертво, третий был ранен в шею. Водитель террористов нажал на газ и исчез в дыму от горящих шин. Престон укрылся в надежном убежище – доме, где жили четыре солдата Специального военного подразделения секретной службы. Он находился там до тех пор, пока за ним не приехал Кэпстик.

Потом были серьезные разборки, допросы, расследования. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы он остался. Он по-настоящему «погорел», его раскрыли. Он вышел из игры, так как оставшийся в живых террорист рано или поздно его узнает. Престону даже не разрешили вернуться в его полк парашютно-десантных войск в Олдершоте. Кто знает, сколько террористов бродит вокруг Олдершота?

Ему предложили на выбор: Гонконг или отставка. Берти Кэпстик переговорил с другом. Появился третий вариант. Уйти из армии майором в сорок один год и поступить на службу в МИ-5. Так он и сделал.

– Что-нибудь случилось? – спросил Кэпстик.

Престон покачал головой.

– Нет, просто знакомлюсь.

– Не волнуйся, Джонни. Теперь я знаю, что ты занимаешь эту должность, я тебе позвоню, если случится что-нибудь серьезнее кражи рождественского подарка. Кстати, как Джулия?

– Она ушла от меня. Три года назад.

– Жаль. – Лицо Берти Кэпстка выразило неподдельное сожаление. – У нее появился кто-то другой?

– Нет, тогда нет. Сейчас кто-то есть, я думаю. Просто из-за работы… ты понимаешь.

Кэпстик мрачно кивнул.

– Моя Бетти всегда была умницей, – задумчиво сказал он. – Меня полжизни не было дома. Она всегда хранила домашний очаг. Это трудно. Тебе не повезло. А мальчика ты видишь?

– Время от времени, – подтвердил Престон.

Кэпстик затронул самое больное место. Престон хранил в своей маленькой холостяцкой квартирке в южном Кенсингтоне две фотографии. На одной были он и Джулия в день свадьбы. Ему двадцать шесть лет. Он подтянут, в форме полка парашютно-десантных войск. Ей двадцать лет – красивая, в белом платье. На другой фотографии был их сын Томми, который был ему дороже самой жизни.

Быт их был кочевой, армейский. Жили по квартирам. Томми родился через восемь лет после свадьбы.

Его рождение наполнило жизнь Джона Престона смыслом. Но не жизнь Джулии. Материнство, постоянные отлучки мужа, нехватка денег раздражали ее. Она замучила его требованиями уйти из армии и зарабатывать на гражданской службе. Она отказывалась понять, что он любит свою работу, что скука канцелярии доведет его до ручки.

Он перешел в разведку, но от этого стало только хуже. Его послали в Ольстер, куда жен не пускали. Потом он перешел на нелегальное положение и связь с семьей оборвалась. После случая в Богсайде Джулия высказалась до конца. Они сделали еще одну попытку наладить жизнь. Он работал в МИ-5, дом был за городом, почти каждый вечер Джон возвращался в Сайденхейм. Долгих разлук не было, но жизнь не клеилась. Джулии нужно было больше денег, чем он получал в МИ-5.

Она пошла работать приемщицей в ателье мод в Вест-Энде, когда восьмилетний Томми по ее настоянию был определен в платную школу возле дома.

Это еще более усугубило финансовые проблемы. Через год она совсем ушла, забрав с собой Томми. Теперь он знал, что она живет со своим боссом, который годится ей в отцы, но хорошо одевает, оплачивает учебу Томми в школе-интернате в Тонбридже. Престон практически не видел своего двенадцатилетнего сына.

Он предложил ей развод, но она не согласилась. При том, что они жили раздельно уже три года, он получил бы развод, но она пригрозила, что, поскольку он не сможет содержать мальчика и платить алименты, она заберет Томми насовсем. Она разрешала видеться с Томми в праздники и одно воскресенье каждую учебную четверть.

– Ну что, мне пора, Берти. Если что случится, ты знаешь, где меня найти.

– Конечно, конечно. – Берти Кэпстик неуклюже проводил его до двери. – Береги себя, Джонни. Нас, славных парней, не так уж много теперь осталось.

Они расстались на шутливой ноте. Престон вернулся на Гордон-стрит.

* * *

Луис Заблонский знал тех, кто приехал к нему в автофургоне поздно вечером в субботу. Он был дома один, как обычно в субботние вечера. Берил ушла и вернется поздно. Он предполагал, что они знали это.

Луис смотрел ночной фильм по телевизору, когда постучали в дверь. Он открыл дверь. Их было трое. В отличие от тех четверых, что были у Рауля Леви двумя днями ранее (Луис ничего не знал о случившемся, так как не читал бельгийских газет), это были наемные громилы из лондонского Ист-Энда.

Двое были настоящие зомби с бычьими мордами, исполнявшие все, что велел им третий. Тот был малоросл, ряб, злобен, с нечистыми светлыми волосами. Заблонский «знал» таких по концлагерю.

Опыт подсказал ему, что сопротивляться бесполезно. Эти люди делали что хотели с такими, как он. Не было смысла также просить о пощаде.

Они втолкнули его в гостиную и бросили в его собственное кресло. Один из верзил встал за креслом, наклонился вперед и вжал Заблонского в сиденье. Другой стоял рядом, поглаживая кулак одной руки ладонью другой. Блондинчик пододвинул стул и сел на него, уставившись в лицо ювелира.

– Ударь его, – приказал он.

Верзила справа ударил кулаком в зубы. На костяшках пальцев блеснули медные пластинки. Рот ювелира превратился в кровавое месиво.

Блондин улыбнулся.

– Не туда, – мягко проворковал он. – Он должен говорить. Бей ниже.

Верзила нанес два сильнейших удара в грудь Заблонского. Ребра хрустнули. Заблонский издал пронзительный крик. Коротышка опять улыбнулся. Ему нравилось, когда кричали.

Заблонский слабо сопротивлялся, но мускулистые руки прочно держали его сзади так же, как другие руки держали его на каменном столе давно в южной Польше, пока светловолосый медик улыбался.

– Ты плохо себя вел, Луис, – тихо промурлыкал блондинчик. – Ты расстроил моего приятеля. Он считает, что у тебя есть что-то, что принадлежит ему, и он хочет это вернуть.

Он сказал ювелиру, что ему нужно. Заблонский выплюнул сгусток крови.

– Не здесь, – прохрипел он.

Блондин поразмыслил:

– Обыщите дом, – велел он своим компаньонам.

Верзилы стали обыскивать дом. Они работали тщательно в течение часа. Все шкафы, ящики, углы и трещины были осмотрены. Блондин тем временем развлекался, тыкая старика в сломанные ребра. Около полуночи верзилы вернулись с чердака дома.

– Ничего, – сказал один из них.

– Так у кого же это находится, Луис? – спросил коротышка.

Он хотел молчать, но ему наносили один удар за другим. Он заговорил. Когда тот, кто стоял за креслом, отпустил его, Заблонский упал на ковер. У него посинели губы, глаза закатились, он тяжело и прерывисто дышал. Трое головорезов уставились на него.

– У него сердечный приступ, – сказал один из них с удивлением. – Он умирает.

– Слишком сильно ударил его, да? – съязвил блондин. – Ладно, пошли. У нас есть имя.

– Ты думаешь, он не соврал? – спросил верзила.

– Он еще час назад сказал нам правду, – ответил блондин.

Они вышли из дома, сели в автофургон и уехали. По дороге на юг от Голдерс Грин, один из громил поинтересовался:

– Ну и что мы теперь будем делать?

– Заткнись, я думаю, – оборвал его светловолосый.

Садисту нравилось командовать головорезами. Он был глуп и сейчас оказался в затруднительном положении. Ему было велено забрать краденое, но брать было нечего. Около Риджент-парка он увидел телефонную будку.

– Остановись, – приказал он, – мне надо позвонить.

Тот, кто его нанял, дал ему телефонный номер другой телефонной будки и назначил контрольное время, когда можно было звонить. До срока оставалось несколько минут.

* * *

Берил Заблонски вернулась домой с вечеринки в два часа ночи. Она припарковала свою машину на другой стороне улицы и вошла в дом, удивившись, что еще горит свет.

Жена Луиса Заблонского была милой еврейкой из простой рабочей семьи, которая рано поняла, что ожидать от жизни щедрот глупо и эгоистично. Десять лет назад, когда ей было двадцать пять, Заблонский заметил ее во втором ряду хора на бездарном музыкальном спектакле, сделал ей предложение, не утаив своих изъянов. Она согласилась стать его женой.

Как ни странно, это был удачный брак. Он был безгранично добр к жене и обращался с ней, как заботливый отец. Она в нем души не чаяла. Он дал ей все – прекрасный дом, вещи, безделушки, деньги, благополучие. Она была благодарна ему.

То, чего не хватало для полной гармонии брака, она восполняла с его понимающего согласия на стороне. В свои тридцать пять лет Берил была чуть перезрелой, грубоватой, но привлекательной особой, которые так нравятся молодым мужчинам. У нее была собственная квартирка в Вест-Энде, где она безо всякого стыда и с удовольствием развлекалась по субботам.

Спустя две минуты после возвращения Берил Заблонски плача диктовала свой адрес по телефону «Скорой помощи». «Скорая» приехала через шесть минут. Врачи положили умирающего на носилки и пытались поддерживать в нем жизнь по дороге в госпиталь Хэмпстед-Фри. Берил ехала с ними.

По дороге он лишь один раз пришел в сознание и поманил ее к себе. Она наклонилась ухом к его губам, уловив несколько слов. Ее брови изумленно поднялись. Когда добрались до Хэмпстеда, Луис Заблонский был зарегистрирован в больнице «мертвый по прибытии».

Берил Заблонски все еще питала слабость к Джиму Роулинсу. За восемь лет до его женитьбы у них был краткий роман. Она знала, что теперь его брак распался, и он живет один. Она звонила ему часто и поэтому помнила телефонный номер.

Разбуженный ее звонком Роулинс не мог понять, кто с ним говорит.

Она звонила из телефонной будки в приемном отделении больницы. Когда Роулинс понял, кто говорит, он стал внимательней. По мере разговора изумление его нарастало.

– Это все, что он сказал… только это? Хорошо, любовь моя. Слушай, я очень сожалею о случившемся, приду, как только со всем разберусь. Постараюсь чем-нибудь помочь. Да, Берил, спасибо за звонок.

Роулинс положил трубку, подумал минуту, а затем позвонил по двум номерам. Ронни из конторы по приему металлолома пришел первым. Сид явился спустя десять минут. Оба, как им велели, были вооружены. Они подоспели вовремя.

Через четверть часа раздался топот «гостей» на входной лестнице.

* * *

Блондин не хотел идти на второе дело, но его соблазнила перспектива большого куша, который пообещал голос по телефону. Он и его дружки были из Ист-Энда и не любили бывать на южном берегу реки. Вражда между мафиями Ист-Энда и южного Лондона вошла в легенды преступного мира столицы. Для бандита из южной группировки явиться без приглашения на «Восток» и, наоборот, означало самому себе искать неприятности. И все же блондин понадеялся, что в половине четвертого утра будет тихо, и он сможет вернуться к себе, выполнив работу, незамеченным.

Когда Джим Роулинс открыл дверь, тяжелая рука оттолкнула его в глубь коридора. Сначала вошли двое верзил, за ними шел блондин. Роулинс попятился, впуская всех. Когда блондин захлопнул за собой дверь, из кухни вышел Ронни и двинул первого верзилу черенком мотыги. Сид появился из платяного шкафа и ударил ломом по черепу второго. Громилы рухнули как подкошенные.

Блондин возился с дверной задвижкой, пытаясь улизнуть на безопасную лестницу, но Роулинс, переступив через тела, поймал его за шарф и впечатал лицом в застекленный портрет Святой девы. Так блондин впервые приобщился к вере. Стекло разбилось.

Ронни и Сид связали двух тяжеловесов, а Роулинс втащил в гостиную блондина. Через несколько минут блондинчик висел по пояс из окна, на высоте восьмого этажа.

Ронни держал его за ноги. Сид – за пояс.

– Видишь внизу автостоянку? – спросил у него Роулинс.

Даже в темноте зимней ночи блондин рассмотрел машины далеко внизу. Он кивнул.

– Ну так вот, через несколько минут там соберется толпа вокруг простынки. Угадай, кто будет лежать под простыней разбитый всмятку?

Блондин, поняв, что счет жизни пошел на секунды, простонал:

– Я буду «петь».

Его втащили обратно в комнату и усадили. Он пытался заискивать.

– Послушайте, шеф, мы выяснили, кто победил. Меня только наняли сделать работу. Забрать кое-что краденое.

– У старика в Голдерс Грин, – сказал Роулинс.

– Ну да, он сказал, что это у тебя, поэтому я и пришел сюда.

– Он был моим другом. Теперь он мертв.

– Шеф, я сожалею. Я не знал, что у него плохо с сердцем. Мальчики тряхнули его всего пару раз.

– Ты дерьмо. Его рот был разворочен, а все ребра сломаны. Так зачем ты пришел?

Блондин ответил.

– Зачем? – не веря своим ушам, переспросил Роулинс. Блондин повторил сказанное.

– Не спрашивай больше, шеф. Мне заплатили, чтобы я вернул это обратно или узнал, что с ним произошло.

– Ну, – заметил Роулинс. – Я очень хочу отправить тебя с дружками на дно Темзы в модном белье из бетона, но не хочется усложнять себе жизнь. Я отпускаю вас. Передай своему боссу, что он был пустым, абсолютно пустым. Я его сжег, от него остался только пепел. Неужели ты действительно думаешь, что я оставлю у себя такую улику? Я не идиот. А теперь убирайся.

У двери Роулинс позвал Ронни.

– Отведи их обратно за реку и передай крысенышу от меня подарок за старика. О'кей?

Ронни кивнул. Через несколько минут избитые посланцы Ист-Энда влезли в свой автофургон на стоянке. Тому, у которого остались целы руки, велели сесть за руль и ехать. Блондина со сломанными руками кинули на переднее сиденье. Ронни и Сид доехали с ними до Моста Ватерлоо и разошлись по домам.

* * *

Джим Роулинс был сбит с толку. Он заварил кофе.

Он действительно собирался сжечь кейс. Но тот был так красив… Тусклая полированная кожа поблескивала как металл. Он поискал на нем какую-либо отличительную метку, но ничего не нашел. Вопреки здравому смыслу и предупреждению Заблонского он решил рискнуть, оставив кейс у себя.

Он подошел к шкафу и достал его. Теперь он его осматривал как профессиональный взломщик. Десять минут ушло на то, чтобы найти кнопку на задней стороне кейса. Нажав на нее, Роулинс услышал, как внутри кейса что-то щелкнуло.

Когда он открыл кейс, его дно с одной стороны приподнялось на дюйм. Перочинным ножом он приподнял его побольше и заглянул в тайник. Оттуда он достал десять листов бумаги.

Роулинс не был знатоком государственных бумаг, но увидев гриф министерства обороны «совершенно секретно» понял все. Он откинулся и тихо присвистнул. Роулинс был вором и взломщиком, но, как большинство преступников Лондона, был патриотом. В Британии в тюрьмах предателей и детоубийц держат отдельно от остальных, чтобы «благородные» преступники не учинили над ними самосуд.

Роулинс знал, чьи апартаменты он ограбил, хотя о грабеже ничего публично не сообщалось. Теперь он понял почему. Не стоило привлекать к себе лишнее внимание.

С другой стороны, после смерти Заблонского бриллианты, возможно, «уплыли» навсегда, а с ними и его доля. Ненависть к владельцу апартаментов нарастала.

Он дотрагивался до его бумаг без перчаток, а его отпечатки пальцев есть в полиции. Он не хотел себя выдавать, поэтому протер бумаги тряпкой, стерев таким образом отпечатки пальцев «предателя».

В воскресенье днем он отправил тщательно заклеенный большой коричневый конверт со множеством марок из почтового отделения «Элефант энд Кастл». До понедельника почту не разносили, поэтому конверт пришел по назначению лишь во вторник.

В тот же день, 20 января, бригадный генерал Берти Кэпстик связался по телефону с Джоном Престоном. Обманчивая мягкость исчезла из его голоса.

– Джонни, помнишь наш разговор на днях. Если что-то случится. Так вот, что-то действительно случилось. Это не рождественский подарок. Это серьезно, Джонни. Кто-то прислал мне кое-что по почте. Нет, это не бомба, но, может быть, и похуже. Похоже, у нас утечка информации, Джонни. Где-то на самом верху. Ты должен заняться этим. Думаю, что тебе лучше прийти сюда и взглянуть самому на это.

* * *

В то же утро в отсутствие хозяина, но в назначенный им час и с его же ключами в апартаменты на восьмом этаже Фонтеной-хаус вошли двое рабочих. Они вынули покалеченный сейф из стены и заменили его точно таким же новым. К вечеру они привели в порядок стену, после чего ушли.

 

Глава 5

Только в понедельник, 19 января, Гарольд Филби, отправив мальчиков в школу, а Эриту за покупками, решил написать окончание служебного доклада Генеральному секретарю ЦК КПСС. Он не получил никакого уведомления о доставке первой части и не знал, какую реакцию она вызвала. Все будет зависеть от второй, цель которой – склонить советского лидера к точке зрения автора.

«Генеральному секретарю ЦК КПСС от Г. Филби.

В дополнение к моему докладу позвольте сообщить Вам следующее:

7 мая 1981 года миллионы лондонцев пришли на избирательные участки, чтобы избрать новый состав Совета большого Лондона. Лондонский совет до того возглавляли консерваторы во главе с сэром Горасом Катлером. Лейбористы выставили на выборах кандидатуру г-на Эндрю Макинтоша – популярного политика-центриста – сторонника традиций партии труда.

На выборах победили лейбористы. Макинтош стал новым главой Лондонского совета.

Через шестнадцать часов – не дней, не недель, не месяцев – на закрытом собрании руководства лейбористской партии Эндрю Макинтош был выведен из руководства лейбористской партии, а на его место избран активист крайне левого крыла Кен Ливингстон, о котором мало кто из лондонцев что-либо знал. Это был прекрасно сработанный переворот, который сделал бы честь даже самому Ленину.

Для объединения делегатов совещания от крайне левого крыла потребовались не часы, а недели и месяцы. Именно они образовали то большинство, которое сместило Макинтоша. Огромная заслуга в этом объединении принадлежит самому Ливингстону.

Ливингстон, несмотря на всю свою невзрачность, заурядность внешности и гнусавость голоса, – превосходный политик.

Политикой увлечен с раннего возраста. Живет скромно. Довольствуется крошечной квартиркой, которую снимает (по крайней мере так было до того, как он стал главой Лондонского совета), не имеет семьи, развлечений не любит, в светской жизни не участвует, 24 часа в сутки отдает политике. Не пропустил ни одного собрания, выступает на каждом, страстный агитатор. Если есть хоть малейшая возможность склонить человека на свою сторону, он пользуется ею.

За пять лет ему удалось создать свою собственную политическую сеть крайне левого толка, которая охватила почти всю страну.

Став в прошлом году членом парламента, он сумел потеснить Энтони Веджвуда Бенна. Войдя в руководство исполнительного комитета, он стал ключевой фигурой в борьбе левых сил за подчинение своему влиянию всей Лейбористской партии Великобритании.

Я рассказываю об этом, поскольку схема переворота Кена Ливингстона будет полезна для установления полного контроля над партией труда. Контроль будет установлен не в ходе выборов, а через несколько дней после них. Я использую слово „переворот“ без преувеличения, имея в виду государственное переустройство.

В Лондоне проживают более 11 миллионов человек, что составляет пятую часть населения Великобритании и равняется населению карликовых государств Люксембурга и Лихтенштейна. Бюджет столицы превышает бюджет восьмидесяти государств-членов ООН.

А теперь особо важная информация. Ядро крайне левого крыла Лейбористской партии Великобритании и профсоюзного движения составляет группа двадцати. Это ультралевые.

Назвать комитетом их нельзя, поскольку общего руководства у них нет. Все они знают друг друга, но вместе не собираются. Каждый из них проработал много лет, медленно продвигаясь по лестнице партийной иерархии. Каждый обладает достаточным влиянием. Все они марксисты-ленинцы до мозга костей.

Их двадцать: девятнадцать мужчин и одна женщина. Девять из них – профсоюзные деятели, шесть (включая женщину) – члены парламента от лейбористской партии, преподаватели высших учебных заведений, остальные: пэр, юрист и издатель. Это те, кто начнет и осуществит переворот.

Прежде чем перейти к описанию плана, я позволю себе последнее небольшое отступление, чтобы объяснить, как избирается лидер лейбористской партии и как, в соответствии с недавно введенными правилами, его можно сместить.

До прошлого года дело обстояло так: через месяц после выборов члены парламента приносят присягу. Тогда же заканчивается выдвижение кандидатов на пост лидера партии. Потом в течение трех месяцев соперники-кандидаты знакомят общественность со своими платформами. После этого собиралась коллегия выборщиков и выносила свой вердикт.

Но в прошлом году была предложена и без каких-либо возражений осуществлена „маленькая реформа“. Прежние правила были упрощены. Победивший премьер-министр, если он от лейбористов, утверждается лидером по такой процедуре: выдвижение кандидатов-соперников на пост лидера партии проводится в три дня еще до официального срока объявления результатов всеобщих выборов. Затем в течение семи дней после объявления официальных результатов выборов созывается чрезвычайное собрание коллегии выборщиков. После того, как избирается лидер партии, любая борьба за лидерство запрещается на ближайшие два года после года всеобщих выборов.

Тем, кто сомневался в целесообразности такой реформы, объяснили, что процедура – чистая формальность, поскольку победитель всеобщих выборов еще до посещения Букингемского дворца, чтобы получить от королевы поручение создать новое правительство, будет подавляющим большинством утвержден в статусе лидера партии.

Сомневающихся заверили, что не может быть и речи о том, чтобы кто-то даже попытался подвергнуть сомнению партийный авторитет победившего на всеобщих выборах.

На самом же деле замыслы были прямо противоположные. После победы лейбористов на выборах перед визитом победителя в королевский дворец на чрезвычайном заседании коллегии выборщиков должен быть утвержден другой лидер партии. Его заранее подберет крайне левое крыло, и он станет первым в истории Великобритании премьер-министром, преданным марксизму-ленинизму.

Разумеется, это вызовет крайнее возмущение в партии и во всей стране. Но наша группа справится с этим.

Крайне левые сделают все, чтобы новый кандидат был утвержден лидером, им это удастся. Благодаря чему?

Во-первых, профсоюзам. Их представители прежде чем голосовать должны связаться с рядовыми членами по почте или встретиться на собраниях в округах, или на национальной конференции. Сделать это в течение четырех дней практически невозможно.

Таким образом, не консультируясь с рядовыми членами, Национальный исполнительный комитет должен будет голосовать от их имени, а, как я говорил выше, большинство в НИК крайне левые.

Во-вторых, благодаря лейбористским ячейкам в избирательных округах. Подсчитано, что здесь половина проголосует за нового кандидата; этому должна способствовать огласка сфабрикованного письма лидера партии своему доверенному лицу. В письме лидер заявит, что желает вернуть старую систему выбора главы партии только парламентской фракцией. Это должно склонить ячейки избирательных округов в пользу желаемого кандидата.

И, наконец, парламентская фракция. Большинство в ней принадлежит к левому крылу. Предполагается, что половина фракции проголосует за нового лидера.

Однако решающую роль все-таки должны сыграть профсоюзы.

До последнего времени были серьезные сомнения в успехе плана из-за отрицательной реакции монарха.

Как отреагирует он? После глубоких размышлений я согласился с выводом: никак не отреагирует. По двум причинам.

Во-первых, так уже было. Когда в апреле 1976 года Гарольд Вильсон ушел в отставку с поста премьера, королеве пришлось ждать две недели, прежде чем она узнала, кто же стал ее собственным новым премьером, чтобы пригласить его на традиционную церемонию представления в Букингемский дворец. В данном случае ждать придется 10 дней.

Второе: есть Билль о правах. И если королева пренебрежет уставом лейбористской партии, это может быть истолковано как нарушение прав и вызвать государственный кризис.

Таким образом, лидер партии (он уже премьер-министр) будет иметь карт-бланш и при поддержке собственного кабинета начнет осуществление предполагаемой законодательной реформы.

Короче, население проголосует за умеренно левого традиционалиста, а реально к власти придет крайне левый без всяких дополнительных выборов.

Что касается законодательных изменений, о которых я упомянул, то в настоящий момент они включают двадцать позиций, которые я по известным причинам не хочу излагать в письменном виде. Некоторые позиции уже вошли в манифест лейбористской партии; другие присутствуют там в смягченном варианте, третьи были предложены к обсуждению на последних лейбористских партийных конференциях, но пока не были приняты. Правда, со временем, они получат сторонников. Как это произошло с уже усвоенными идеями в течение двадцати лет их пропаганды крайне левым крылом лейбористской партии.

Программа преобразований из двадцати пунктов известна под названием „Манифест британской революции“, сокращенно МБР. Ниже я привожу все 20 позиций с необходимыми пояснениями. Вы увидите, что первые пятнадцать пунктов касаются внутренних дел Великобритании и не имеют прямого отношения к советской политике. Они приведут Великобританию к экономическому кризису и общественному хаосу.

Последние пять пунктов могут дать огромные преимущества Советскому Союзу. Привожу пункты манифеста:

1. Отмена частного сектора в медицине. Все частные клиники и госпитали с оборудованием и персоналом передаются государству, когда это будет признано целесообразным.

2. Отмена частного сектора в образовании. Все школы и колледжи со зданиями, территориями и оборудованием передаются государству в порядке и в сроки, признанные необходимыми.

3. Национализация четырех крупнейших инвестиционных банков и двадцати основных коммерческих банков. Другие банки в зависимости от масштаба их деятельности также могут быть национализированы. Запретить населению вкладывать свои средства в частные банки.

4. Национализация 400 крупнейших в частном секторе промышленных и торговых корпораций. Компенсировать стоимость их основного капитала казначейскими облигациями через десять лет.

5. Немедленное упразднение палаты лордов и ее права вето на законопроекты.

Этот пункт уже несколько лет присутствует в программе лейбористской партии. К счастью, англичане не заметили странности этой фразы. На самом деле палата лордов обладает лишь правом отсрочки утверждения законопроекта, обратившись к палате общин с просьбой внести изменения или повторно рассмотреть законопроект, палата лордов имеет право вето лишь в одном случае. Согласно разделу 2 Парламентского акта от 1911 года оно может быть применено, если палата общин решит продлить свое существование, приняв акт о несменяемости своего состава.

Таким образом, отмена этого положения крайне важна нашим британским друзьям. Нельзя допустить, чтобы британская революция остановилась или повернула вспять по прихоти избирателей.

Всеобщие выборы можно отменить, приняв чрезвычайный акт о несменяемости парламента.

6. Создание Национального комитета по контролю за печатью. Штаб-квартира комитета будет находиться в столице, он будет иметь своих представителей в каждом издательстве газет, журналов и т. д. по всей стране. Комитет контроля за печатью на местах будет представлен одним человеком от администрации издательства, одним представителем профсоюза печатников и уполномоченным Национального комитета. Решения о публикации материалов будет принимать эта тройка. Издатель выступает в роли наблюдателя.

7. Создание нового Национального комитета по телерадиовещанию взамен Би-би-си и независимых компаний. Он будет контролировать содержание всех программ, подбор кадров.

8. Создание Национального комитета по реформе судов. Мера, предлагаемая якобы для упрощения существующей системы, а на самом деле для того, чтобы сместить ненадежных судей, держать под контролем всех работников судов, упростить процедуру апелляции, расширить практику закрытых судебных заседаний по делам об антиобщественном поведении и нарушении общественного порядка.

9. Создание Национального комитета по контролю за образованием, полномочного решать вопросы приема на работу лекторов, директоров и учителей. Пересмотр национальной учебной программы, включение в нее общественных дисциплин.

10. Принятие Билля о профсоюзах в вооруженных силах и полиции. Введение в армии и полиции гражданских должностей наставников и педагогов. Исключение из профсоюза означает увольнение из армии или полиции.

11. Принятие Билля о полицейских органах управления. Полиция будет подчинена местным органам, состоящим из прогрессивных общественных деятелей и представителей профсоюзов. Они будут назначать на должности всех – от констебля до сержанта, определять стратегию и тактику работы полиции в местном сообществе.

12. Принятие акта об общественном порядке, по которому специальные полицейские подразделения будут заменены народной милицией. Милиция будет помогать местной полиции поддерживать общественный порядок прежде всего во время мирных демонстраций в поддержку правительства, в ее борьбе с антиобщественными элементами, не согласными с политикой правительства.

13. Билль по контролю за движением валюты. Этот пункт говорит сам за себя. Будет запрещено переводить капиталы и активы за границу.

14. Принятие Акта об учете личной собственности, вводящего регистрацию земельных участков, картин, ювелирных изделий, капиталов, активов, акций, автомобилей, домов и т. д., в связи с их налогообложением или национализацией.

15. Принятие Акта о контроле за капиталовложениями, введение регистрации всех корпорационных фондов, что позволит в будущем вложить эти средства в государственные проекты по рекомендациям государственных экспертов.

16. Немедленный выход из Европейского экономического сообщества.

17. Незамедлительное сокращение до одной четверти вооруженных сил Великобритании.

18. Запрет и полное уничтожение ядерного арсенала Великобритании, упразднение Центров по разработке современных видов вооружений в Гарвелле и Олдермастоне.

19. Вывод с территории Великобритании ядерных и обычных вооруженных сил США.

20. Немедленный выход из НАТО.

Едва ли мне нужно подчеркивать, товарищ Генеральный секретарь, что последние пять пунктов безнадежно разрушат обороноспособность западного союза.

Осуществление программы, изложенной мной в двух частях доклада, возможно лишь при условии победы лейбористов на выборах. Такая возможность представится весной 1988 года.

Вот что я имел в виду, сказав на ужине у генерала Крючкова, что политическую стабильность Великобритании в Москве переоценивают.

С уважением Гарольд Адриан Рассел Филби»

Реакция Генерального секретаря на вторую часть доклада Филби была на удивление быстрой. Не прошло и дня, как Филби передал доклад майору Павлову, а молодой офицер из Девятого управления с непроницаемым лицом и холодным взглядом вновь стоял на пороге его квартиры на сей раз с большим конвертом в руках, который он молча вручил хозяину, повернулся и ушел.

Это было еще одно письмо, написанное лично от руки Генеральным секретарем, – как обычно краткое и четкое.

В нем советский лидер благодарил своего друга Филби за труд. Он считает, что содержание доклада отражает действительность. Считает победу Лейбористской партии Великобритании на следующих всеобщих выборах чрезвычайно важной для СССР и уведомляет о созыве комитета личных советников для выработки возможных мер на будущее. Он просит Гарольда Филби войти в этот комитет в качестве советника.

 

Глава 6

Престон сидел в кабинете крайне встревоженного Берти Кэпстика, рассматривая и внимательно читая каждую из десяти копий документов.

– Сколько людей держали в руках этот конверт? – поинтересовался он.

– Почтальон, естественно. Бог знает сколько человек на сортировочном пункте, здесь – служащие канцелярии, курьер, который разносит утреннюю почту по отделам, и я.

– А бумаги внутри конверта?

– Только я, Джонни. Я не знал, что там такое, пока не прочитал их.

Престон немного задумался.

– Кроме отпечатков пальцев человека, который отправил нам бумаги, должны остаться отпечатки пальцев того, кто их взял. Надо попросить Скотленд-Ярд сделать экспертизу. Я, правда, не питаю особых надежд. Теперь о содержании. Похоже, что это сверхсекретные документы.

– Секретнее не бывает, – мрачно произнес Кэпстик. – Часть из них касается ответных мер НАТО на советскую угрозу.

– Ладно, – сказал Престон, – давай прокрутим несколько возможных версий. Предположим, что бумаги прислал какой-нибудь патриот, пожелавший остаться инкогнито. Бывает. Люди не хотят ввязываться в такие дела. Где он мог их взять? Чемоданчик, забытый в такси, раздевалке, клубе?

Кэпстик покачал головой.

– Нет, Джонни, тут дело нечисто. Эти материалы ни при каких обстоятельствах не должны покидать здание, кроме как в запечатанном пакете и только в Форин-офис или Канцелярию кабинета министров. К нам не поступало никаких сообщений о вскрытии подобных пакетов. Кроме того, тут нет никакой отметки, если документы официально выносят из здания. Каждый служащий знаком с этими правилами. Никому, абсолютно никому, не разрешено брать такие бумаги домой для изучения. Ты удовлетворен ответом?

– Более или менее, – сказал Престон, – но материалы поступили извне, значит, их кто-то нелегально вынес из министерства. Что это: преступная небрежность или сознательная попытка организовать утечку информации?

– Посмотри на даты документов, – обратил его внимание Кэпстик. – Даты растянуты на целый месяц. Значит, документы собирали в течение некоторого времени.

Престон, обмотав руку носовым платком, вложил документы обратно в конверт.

– Мне придется отнести их на Чарльз-стрит, Берти. Можно я позвоню от тебя?

Он позвонил на Чарльз-стрит и попросил соединить его с кабинетом сэра Бернарда Хеммингса. Генеральный директор был на месте и после недолгих переговоров с секретаршей он сам взял трубку. Престон попросил его о встрече через несколько минут и получил согласие. Он положил трубку и повернулся к Кэпстику.

– Берти, пока ничего не делай и никому ничего не говори. Делай вид, что ничего не произошло, – попросил Престон, – я сам тебе позвоню.

Не могло быть и речи о том, чтобы выйти из министерства с этими документами без сопровождения. Кэпстик дал ему одного из своих посыльных – крепкого парня, в прошлом охранника.

Престон вышел из министерства, неся документы в своем портфеле. На такси он доехал до Кларджес-стрит, выждав пока машина отъедет, он прошел двести метров по Кларджес-стрит до офиса на Чарльз-стрит. Здесь он попрощался со своим спутником-посыльным.

Через десять минут он был в кабинете сэра Бернарда.

Лицо старого охотника за шпионами выглядело серым, как при сильных болях. Действительно, он страдал. Болезнь развивалась внутри, медицинские анализы не оставляли никаких сомнений и надежд. Ему сообщили, что жить осталось примерно год, операция бесполезна. Он должен был уйти в отставку 1 сентября. С компенсацией за неиспользованный отпуск он мог это сделать в середине июля – за шесть недель до своего шестидесятилетия.

Он бы, наверное, ушел и раньше, если бы не чувство личной ответственности и долга. У его второй жены была дочь, которую он, бездетный, обожал. Девочка еще училась в школе. Преждевременная отставка заметно сказалась бы на пенсии и поставила бы в стесненные материальные обстоятельства жену и падчерицу.

Худо-бедно, но он решил дотянуть до положенного срока и оставить им полную пенсию. Хотя он проработал всю жизнь, другого капитала у него не было.

Кратко и четко Престон изложил, что случилось утром в министерстве обороны. Он также передал точку зрения Кэпстика о преднамеренности действий преступника.

– Боже мой, неужели опять? – пробормотал сэр Бернард.

В памяти было свежо дело Вассаля и Прайма, случившееся несколько лет назад. Помнилась и язвительная реакция американцев, когда об этом информировали.

– Джон, с чего ты думаешь начать?

– Я попросил Берти Кэпстика пока молчать, – сказал Престон. – Если в министерстве действительно сидит предатель, тогда появляется вторая загадка. Кто тот, приславший нам пакет? Случайный человек, вор, жена? Мы не знаем. Если бы найти этого человека, мы бы узнали, где он взял эти документы. Это упростило бы дело. Я не возлагаю особых надежд на обследование конверта. Такие продаются в сотнях магазинов, как и марки. К тому же конверт прошел через многие руки. Но вот на документах могли остаться интересные отпечатки. Я хочу, чтобы Скотленд-Ярд провел экспертизу, разумеется, под моим наблюдением. После этого мы будем знать, что делать дальше.

– Хорошая идея. Ты займешься этим, – сказал сэр Бернард, – а мне придется поставить в известность Тони Пламба и, очевидно, Перри Джонса. Попробую договориться с ними о встрече за ленчем. Все будет зависеть от Перри Джонса, нам необходимо созвать объединенный разведовательный комитет. Ты делай свои дела, Джон, и держи со мной связь. Если в Ярде что-нибудь всплывет, сообщи мне.

* * *

В Скотленд-Ярде к Престону отнеслись с полным пониманием, предоставив в его распоряжение одного из лучших своих экспертов. Престон стоял рядом с ним, пока тот аккуратно посыпал порошком каждый лист. Эксперт не мог не заметить гриф «Совершенно секретно».

– Кто-то плохо себя ведет в Уайтхолле? – насмешливо спросил он.

Престон покачал головой.

– Кто-то глупый и ленивый вместо того, чтобы разрезать документ в лапшу, положил его в мусорную корзину. Ему за это здорово попадет. Главное узнать, кто это сделал.

Эксперт потерял всякий интерес. Закончив работу, он покачал головой.

– Ничего, идеально чистые листы. Но я вам скажу одно, их протерли. Здесь есть пара четких отпечатков, но очевидно, это ваши собственные.

Престон кивнул. Излишне было говорить, что это отпечатки Кэпстика.

– Дело в том, – продолжал эксперт, – что на такой бумаге отпечатки сохраняются долго – недели и даже месяцы. Отпечатки должны быть, но они стерты. Листы вытерли тряпочкой перед тем, как положить в корзину для мусора. Я вижу остатки нитей материи, но отпечатков нет. Извините.

Престон не стал давать ему конверт. Тот, кто стер отпечатки, конечно же, не оставил их на конверте. К тому же, это будет противоречить его версии о небрежном чиновнике. Он забрал десять секретных документов и ушел. «Кэпстик был прав, – подумал он, – это утечка информации и очень серьезная». Было три часа дня. Он вернулся на Чарльз-стрит и стал ждать сэра Бернарда.

Сэр Бернард, проявив настойчивость, добился встречи за ленчем с сэром Энтони Пламбом, председателем Объединенного разведывательного комитета, и сэром Перегрином Джонсом, заместителем министра обороны. Они встретились в уединенной комнате Сент-Джеймского клуба. Оба ответственных чиновника были встревожены просьбой о срочной встрече генерального директора МИ-5. Заказали ленч.

Когда официант отошел, сэр Бернард изложил, что произошло. У обоих чиновников пропал аппетит.

– Я предпочел бы, чтобы все это рассказал мне Кэпстик, – сказал Перри Джонс с некоторой досадой. – Чертовски неприятно, когда тебе обо всем сообщают со стороны.

– Я думаю, – сказал сэр Бернард, – что мой человек Престон попросил его помолчать. Если утечка информации идет из высшего эшелона министерства, никто не должен знать, что документы у нас.

Сэр Перегрин что-то проворчал, слегка успокоившись.

– Что ты об этом думаешь, Перри? – спросил сэр Энтони Пламб, – Могла тут быть простая небрежность?

Государственный чиновник ведомства обороны покачал головой.

– Утечка может быть не на высшем уровне, – сказал он. – У каждого руководителя есть свой штат помощников. Делаются копии документов. Иногда три-четыре. Их регистрируют, а по прочтении уничтожают. Делаются три копии, уничтожаются три копии. Обычно такая процедура поручается кому-то из секретарей. Конечно, это запрещено, но ни одна система не является идеальной.

– Главное – это то, что выносили документы из министерства в течение целого месяца. Это – не простая случайность или небрежность. Здесь есть умысел. Черт…

Он положил на стол нож и вилку рядом с практически нетронутой едой.

– Тони, по-моему, дело серьезное.

Сэр Тони Пламб выглядел мрачным.

– Полагаю, придется созвать подкомитет Объединенного разведывательного комитета, – сказал он. – Пока в узком составе. Только представители министерства внутренних дел, министерства иностранных дел, министерства обороны, Госканцелярии, МИ-5 и МИ-6 и кто-нибудь от государственной службы связи.

Решили созвать подкомитет на следующее утро. Хеммингс информирует его о результатах посещения Престоном Скотленд-Ярда. На этом и расстались.

* * *

Объединенный разведывательный комитет в полном составе велик по численности. Кроме представителей шести министерств, трех родов вооруженных сил и двух разведслужб, в него входят также находящиеся в Лондоне представители спецслужб Канады, Австралии, Новой Зеландии и, разумеется, американского ЦРУ.

Заседания созываются редко и проходят формально. Чаще созываются подкомитеты по каким-либо конкретным вопросам. Их члены лично знакомы друг с другом и действуют оперативней.

Подкомитет, который созвал сэр Энтони Пламб как председатель Объединенного разведывательного комитета и личный координатор премьер-министра по разведке, собрался 21 января под кодовым названием «Парагон».

Он собрался в 10 утра в комнате для инструктажа (известной под названием «Кобра») на втором подземном этаже канцелярии кабинета министров в Уайтхолле. Комната звуконепроницаема, оборудована кондиционером, здесь ежедневно проводятся проверки по выявлению подслушивающих устройств.

Формально председателем здесь был секретарь кабинета министров сэр Мартин Фленнери, но он уступил свое место сэру Энтони. Министерство обороны представлял сэр Джонс, министерство иностранных дел – сэр Пэдди Стрикленд, министерство внутренних дел – сэр Губерт Виллиерс.

Служба государственной связи была представлена заместителем генерального директора, отвечающим за системы прослушивания, что в наш век приравнено к разведке.

Сэр Бернард Хеммингс привел с собой Брайена Харкорт-Смита.

– Я подумал, что будет лучше, если Брайен будет в курсе, – объяснил Хеммингс сэру Энтони. Всем было понятно, что старик хотел сказать этим: «если я не смогу участвовать в дальнейшей работе».

Последним из присутствующих был сэр Найджел Ирвин, шеф МИ-6.

Странно, что в МИ-6 нет поста генерального директора, как в МИ-5. У МИ-6 есть шеф, которого в Уайтхолле и в разведывательных учреждениях называют просто «СИ». Происхождение сокращения «СИ» связано с первым шефом МИ-6 Мэнсфилдом Каммингсом. С буквы «СИ» начинается вторая часть его фамилии. Ироничный Ян Флеминг в своих повестях о Джеймсе Бонде избрал для шефа другой инициал «М».

Всего за столом собрались девять человек, семь из них имели дворянские титулы, а значит, обладали большим влиянием, чем простые верноподданные королевы. Все были хорошо знакомы между собой и обращались друг к другу по имени.

Сэр Энтони Пламб открыл заседание кратким изложением случившегося. Сообщение вызвало общее оцепенение и ужас. Затем он передал слово сэру Хеммингсу. Глава МИ-5 добавил некоторые детали, включая безрезультатный эксперимент в Скотленд-Ярде. В заключение сэр Перри Джонс подытожил: это не случайность или небрежность, это преднамеренный и тайный акт.

Когда он закончил, за столом воцарилось молчание. В воздухе висели немые вопросы: каков ущерб? Сколько времени шла утечка информации? Куда? Какой ущерб причинен Британии и НАТО? И как, черт возьми, сообщать об этом союзникам?

– Кто у вас занимается этим делом? – спросил сэр Мартин Флэннери Хеммингса.

– Джон Престон, – ответил Хеммингс. – Начальник С-1 (А). Берти Кэпстик из министерства позвонил ему, когда конверт пришел по почте.

– Мы могли бы поручить это дело кому-то более опытному, – предложил Брайен Харкорт-Смит.

Сэр Бернард Хеммингс нахмурился.

– Джон Престон работает у нас шесть лет. У меня нет причин не доверять ему.

– Нам придется допустить преднамеренность утечки информации.

Сэр Перри Джонс угрюмо кивнул.

– Мы можем предположить, – продолжил Хеммингс, – что этот человек, я буду называть его или ее «дружок», знает о том, что у него исчезли документы, а значит, должен быть встревожен и затаиться. Если я организую широкое расследование, «дружок» поймет, что нам о пропаже документов известно. Меньше всего мы хотим, чтобы он сбежал из страны, а потом устроил международную пресс-конференцию в Москве. Предлагаю пока не афишировать наши действия и подождать, может быть, появится какая-нибудь ниточка.

– Как вновь назначенный куратор С-1 (А), Престон должен обойти министерства с обычными для такого случая проверками. Это лучшее прикрытие, которое у нас есть. Если повезет, «дружок» не обратит на это никакого внимания.

С другого конца стола сэр Ирвин Найджел кивнул.

– Это разумно.

– Может, нам удастся выйти на что-нибудь через твои источники, Найджел? – спросил Энтони Пламб.

– Я попробую, – отозвался тот, не давая никаких обещаний.

«Андреев, подумал он, – надо договориться о встрече с Андреевым», – а вслух спросил:

– Как быть с нашими союзниками?

– Видимо, тебе предстоит сообщить им обо всем, – напомнил Пламб Ирвину. – Что ты думаешь по этому поводу?

Сэр Найджел уже семь лет возглавлял МИ-6, этот год был для него последним. Опытный, проницательный и бесстрастный, он пользовался большим уважением в разведывательных службах Европы и Северной Америки. И все же взвалить на себя такую ношу будет нелегко. Это не самая хорошая нота, на которой следует заканчивать службу.

Он думал об Алане Фоксе, неприятном и саркастичном офицере ЦРУ, отвечающем за координацию действий двух разведок в Лондоне. Алан уж точно постарается раздуть из этого громкое дело. Он пожал плечами и улыбнулся.

– Я должен согласиться с Бернардом, «дружок» наверняка очень обеспокоен. Надо полагать, что он вряд ли вынесет еще одну стопку секретных документов в ближайшие дни. Было бы хорошо сразу сообщить союзникам о каких-либо успехах в нашем расследовании. Предлагаю подождать несколько дней и посмотреть, может быть, Престону удастся сделать что-нибудь за это время.

– Важно оценить нанесенный ущерб, – вставил сэр Энтони. – Похоже, это невозможно сделать пока мы не найдем «дружка» и не зададим ему пару вопросов. Сейчас все зависит от успехов Престона.

– Напоминает детективный роман, – пробормотал один из группы, когда все стали расходиться.

Заместители министров отправились информировать своих министров, а сэр Мартин Флэннери заранее переживал предстоящий разговор с грозной Маргарет Тэтчер.

* * *

На следующий день в Москве состоялось первое заседание другого комитета.

Майор Павлов позвонил сразу после обеда и сообщил, что заедет за товарищем полковником в шесть. Его желает видеть Генеральный секретарь ЦК КПСС. Филби предположил (и правильно), что его предупредили за пять часов специально, чтобы он был трезв и подтянут.

Дорога была заснеженной, движение в тот час было оживленным. Но «Чайка» с МОСсовским номером неслась по крайней левой полосе. По этой полосе ездили представители власти, элита, толстосумы общества с четкой структурой прослоек классов, бюрократии, вопреки мечте Маркса о бесклассовом обществе будущего.

Когда они проехали мимо гостиницы «Украина», Филби решил, что они направляются на дачу в Усово, но через полкилометра они остановились у ворот огромного восьмиэтажного дома № 26 по Кутузовскому проспекту. Филби был поражен: переступить порог личной квартиры члена Политбюро было несказанной честью.

На улице стояла охрана в штатском, а у ворот – офицеры в форме: в плотных серых шинелях, меховых шапках с опущенными «ушами», с голубыми петлицами Девятого Управления. Майор Павлов предъявил свое удостоверение, железные ворота открылись, «Чайка» въехала в пустой квадратный двор и остановилась.

Майор молча провел его в здание через два контрольных устройства для обнаружения металла и рентген. Затем они вошли в лифт. На третьем этаже они вышли. Этаж занимал Генеральный секретарь. Майор Павлов постучал в дверь. Им открыл комендант охраны и жестом пригласил Филби войти. Не проронивший ни слова майор вышел и закрыл дверь за спиной у Филби. У него забрали пальто и шляпу и провели в большую, на удивление скромно обставленную гостиную, в которой было очень жарко.

В отличие от Леонида Брежнева, любившего безделушки и роскошь, этот Генеральный секретарь был аскетичен во вкусах. Мебель из белого дерева была скромной и функциональной. Единственной и настоящей ценностью были два роскошных бухарских ковра. Возле небольшого кофейного столика полукругом стояли четыре стула. В комнате было трое. Все стояли, никто не рискнул сесть без приглашения. Филби знал всех. Они обменялись приветствиями.

Одним из присутствующих был профессор Владимир Ильич Крылов, преподаватель истории, читавший лекции в Московском университете. Он славился своими энциклопедическими знаниями по истории социалистических и коммунистических партий Западной Европы, специализировался по Великобритании. Кроме того, он был членом Верховного Совета СССР, академиком Академии наук и часто консультировал Международный отдел ЦК КПСС, заведующим которого когда-то был Генеральный секретарь.

Генерал Петр Сергеевич Марченко был в штатском, но его выдавала армейская выправка. Филби знал, что Марченко входит в руководство ГРУ – советской военной разведки. Он был экспертом по методам подрывной деятельности. Полжизни он отдал изучению работы полиции и сил безопасности стран Западной Европы.

Третьим был Иосиф Викторович Рогов, академик, физик. Это был выдающийся шахматный гроссмейстер и один из немногих близких друзей Генерального секретаря. Тот не раз обращался к нему, когда надо было продумать возможные ходы в какой-нибудь операции.

После того, как все собрались, открылись двойные двери в дальнем конце комнаты и явился правитель России, ее колоний и доминионов.

Его ввезли в кресле-каталке.

– Садитесь, пожалуйста, – предложил Генеральный секретарь.

Филби был удивлен тому, насколько изменился этот человек. Ему было 75 лет, его лицо и кисти рук покрылись темными пятнами, характерными для глубоких стариков. Операция на сердце в 1985 году была удачной, кардиостимулятор работал отлично, но все равно он выглядел очень слабым.

Седые волосы, такие густые и блестящие на первомайских портретах, делающие его похожим на любимого семейного врача, сильно поредели. Под глазами темнели круги. Примерно в полутора километрах отсюда по Кутузовскому проспекту есть участок, обнесенный двухметровым забором. Здесь, в старой Кунцевской лечебнице, оборудована спецбольница для членов Центрального Комитета.

На территории больницы стоит старая дача Сталина, где тиран провел большую часть жизни и где он умер. Эта дача превращена в отделение интенсивной терапии для одного единственного человека. Этот человек сидел сейчас в инвалидной коляске и внимательно разглядывал присутствующих.

На Кунцевской даче постоянно дежурили шесть лучших врачей. Каждую неделю к ним приезжал Генеральный секретарь. Но как бы то ни было, жизнь едва теплилась в нем, но мозг еще работал.

Генеральный секретарь смотрел на гостей холодным взглядом из-под очков в золотой оправе. Он редко и медленно, как хищная птица, моргал.

Он не стал терять времени на вступление.

– Вы, товарищи, познакомились с докладом нашего друга полковника Филби.

Это не было вопросом, но все кивнули в подтверждение.

– Тогда вас не удивит то, что я считаю обеспечение побед британской лейбористской партии, а точнее ее ультралевого крыла, делом первостепенной важности для СССР. Я хочу, чтобы вы вошли в мой личный комитет советников для разработки методов обеспечения лейбористам победы на выборах. Это конфиденциальный разговор. Никаких документов. Любые письменные заметки подлежат уничтожению. Встречаться будем в домашней обстановке. Вы не должны появляться нигде вместе. Ни с кем нельзя консультироваться. Докладывать вы будете лично мне по телефону или через майора Павлова. Свои предложения будете вносить на общем совещании.

Филби понял, что советский лидер чрезвычайно озабочен скрытностью планов. Он мог бы созвать это совещание в своем кабинете в здании Центрального Комитета, где со времен Сталина работали все советские лидеры. Но другие члены Политбюро могли увидеть и даже кое-что услышать о встрече. Генеральный секретарь хотел создать личный комитет, о существовании которого никто не должен даже догадываться.

Одно обстоятельство было странным. Кроме Филби, а он был в отставке, на совещании не было никого из КГБ, хотя Первое Главное управление располагает значительной информацией, касающейся Великобритании, а также экспертами. По каким-то своим причинам Генсек решил обойти ведомство, которое когда-то возглавлял.

– Есть вопросы?

Филби поднял руку. Генеральный секретарь кивнул.

– Товарищ Генеральный секретарь, раньше я ездил на своей собственной «Волге». Но после инсульта в прошлом году врачи запретили мне это делать. Теперь машину водит моя жена. Но в данном случае для конспирации…

– Вам будет выделен шофер КГБ, – мягко прервал Генеральный секретарь.

У остальных присутствующих шоферы были. Вопросов не было.

Генеральный секретарь кивнул, и его увезли в кресле через те же двери. Четверо советников встали и направились к выходу.

Через два дня на даче академика состоялась встреча комитета «Альбион».

* * *

Престону удалось кое-что выяснить. Пока шло первое заседание комитета «Парагон», он сидел в архиве министерства обороны.

– Берти, – попросил он Кэпстика, – для работников архива я просто «новая метла», к тому же дотошная. Скажи им, что я выслуживаюсь перед начальством, пусть они ни о чем не беспокоятся, это простая проверка.

Кэпстик достойно выполнил просьбу, рассказывая всем, что новый куратор С-1 ходит по всем министерствам, демонстрируя всем какой он деловой. Служащие архива помогали ему с плохо скрываемым раздражением. Престон получил доступ к папкам о входящей и исходящей документации, а это значит – к датам.

Уже начальный этап проверки позволил ему продвинуть расследование. Все документы, кроме одного, имелись в министерстве иностранных дел и в канцелярии кабинета, поскольку касались союзников Британии по НАТО и ответных мер НАТО на советские инициативы. Но один документ никогда не покидал стен министерства обороны. Заместитель министра сэр Перегрин Джонс недавно вернулся с переговоров в Пентагоне. Там обсуждался вопрос о совместном патрулировании английских и американских ядерных подводных лодок в Средиземном море, центральной и южной части Атлантического и Индийского океанов. Он подготовил доклад о совещании и разослал его нескольким высокопоставленным чиновникам своего министерства. То, что этот документ оказался в числе украденных бумаг, доказывало: утечка информации произошла из министерства.

Престон приступил к анализу распределения секретных документов по срокам. Он установил, что даты украденных документов охватывают срок в четыре недели. Он установил, что через каждого руководителя ведомства прошли не только эти, но и другие документы. Значит, вор был избирательным.

К концу второго дня работы Престон выделил двадцать четыре человека, которые имели доступ ко всем десяти документам. Затем он проверил, кто из них за это время отсутствовал на работе, ездил за границу, болел. Из списка исключил тех, кто по разным причинам не имел доступа ко всем десяти документам в этот период.

Темпу работы мешали две вещи: во-первых, Престону приходилось делать вид, что он изучает все без исключения документы архива, чтобы не привлекать внимание к этим конкретным десяти документам. Если утечка информации произошла на низшем уровне чиновников – через секретарш или машинисток – пересуды архивистов могли достичь их ушей. Во-вторых, он не мог подняться на верхние этажи, чтобы проверить сколько копий было сделано с оригиналов. Он знал, что иногда человек, получивший секретный документ, должен посоветоваться с коллегой. Для этого он делает номерную копию и отдает ее коллеге для ознакомления. После ее возврата, копию уничтожают или же сохраняют, как в этом случае. Оригинал отправляют в архив. С копиями могут знакомиться по несколько человек.

Чтобы решить эту вторую проблему, он вернулся поздно вечером в министерство с Кэпстиком. Две ночи он провел на верхних этажах, пустых, если не считать нелюбопытных уборщиц, проверяя количество сделанных копий. После этой проверки ему удалось сузить круг подозреваемых, исключив тех, кто не делал копий с документов. 27 января он явился на Чарльз-стрит, чтобы доложить об успехах в расследовании.

Его принял Брайан Харкорт-Смит. Сэра Бернарда не было на месте.

– Я рад, что у тебя есть новости, Джон, – приветствовал Харкорт-Смит. – Мне дважды звонил Энтони Пламб. «Парагон» торопит нас. Ну, выкладывай.

– Во-первых, – начал Престон, – документы. Они тщательно отобраны. Похоже, что наш вор получил четкое задание. Для того чтобы сделать такую подборку, нужно быть достаточно компетентным. Таким образом, исключаются работники низшего звена. Эти бы брали все, что попадется под руку. Моя гипотеза позволяет сузить круг подозреваемых лиц. Я считаю, документы вынес специалист, умеющий оценить важность информации, содержащейся в документах. Клерков и посыльных придется исключить. В любом случае, утечка информации произошла не из архива. Нет случаев срывания пломб с пакетов, пропажи документов или их незаконного копирования.

Харкорт-Смит кивнул.

– Ты думаешь, это сделал кто-то из руководства?

– Да, Брайан. Есть еще одна причина, позволяющая мне так думать. Две ночи я провел, проверяя количество копий, сделанных с каждого документа. Никаких расхождений в их числе. Так что остается одна лазейка: кто-то уничтожал две копии вместо имеющихся трех, а третью выносил из здания. Теперь перейду к руководящим работникам, которые могли это сделать.

– Двадцать четыре человека имели доступ ко всем десяти документам. Из них можно, я думаю, исключить двенадцать, так как они получали каждый по одной копии для того, чтобы высказать свое мнение о документе. Тут просто. Человек, получивший такую копию, должен вернуть ее тому, кто ее ему дал. Если бы он оставил ее себе, это сразу вызвало бы подозрения. Оставить себе десять копий – неслыханное дело. Остаются двенадцать человек, которые получали оригиналы из архива.

Из них трое по разным причинам отсутствовали в те дни, даты которых указаны на копиях документов. Они брали документы из картотеки в другие дни. Остаются девять человек. Из этих девяти четверо не делали никаких копий, а сделать копию нелегально без записи в журнале невозможно.

– Осталось пятеро, – пробормотал Харкорт-Смит.

– Да. Разумеется, это только предположение. Через троих из этой пятерки проходили в это же время другие документы, близкие по тематике к украденным, но содержащие более интересную информацию. По логике вещей их тоже надо было украсть, но этого не произошло. Так что я остановился на двух подозреваемых.

Он положил на стол перед Харкорт-Смитом два дела. Тот с любопытством взглянул на них.

– Сэр Ричард Питерс и г-н Джордж Беренсон, – прочитал он. – Первый – помощник заместителя министра по международной и экономической политике, второй – заместитель начальника по оборонному обеспечению. У обоих есть свой штат.

– Да.

– Их сотрудников ты не подозреваешь? Почему?

– Подозреваю. Но сначала снимем подозрения с начальства. Тогда поймать мелкого чиновника с помощью начальника отдела не составит труда. Я бы хотел начать с руководителей.

– Что тебе для этого нужно? – спросил Харкорт-Смит.

– Установить тайную слежку за обоими на некоторое время, прослушивать телефоны, просматривать почту, – ответил Престон.

– Я спрошу разрешения у комитета «Парагон», – сказал Харкорт-Смит, – только не ошибись. Эти двое большие шишки.

* * *

Второе заседание комитета «Парагон» состоялось в «Кобре» после обеда. Харкорт-Смит замещал сэра Бернарда Хеммингса. Он вручил каждому копию доклада Престона. Воцарилось молчание, пока каждый знакомился с ним. Когда чтение закончилось, сэр Энтони Пламб спросил:

– Ну как?

– Логично, – ответил сэр Хью Виллиерс.

– Думаю, что господин Престон хорошо поработал, – сказал сэр Нэйджел Ирвин.

Харкорт-Смит усмехнулся.

– Я не думаю, что виноваты руководители. Скорее всего какая-нибудь секретарша, которой велели уничтожить копии. Она могла легко взять эти десять документов.

Брайан Харкорт-Смит был провинциалом, держался вызывающе. За внешним лоском скрывались честолюбие и обидчивость. Всю жизнь его возмущала видимая легкость, с которой окружавшие его люди решали свои насущные проблемы. Его раздражали их многочисленные друзья и товарищи со школьных, университетских, армейских времен, к которым всегда можно обратиться за помощью. Он называл это «магическим кругом» и больше всего его раздражало то, что он не входил в этот круг.

В один прекрасный день, говорил он себе не раз, когда он станет генеральным директором и получит дворянский титул, он почувствует себя равным с этими людьми, он заставит их слушать себя, внимательно слушать.

На другом конце стола сэр Найджел Ирвин – человек проницательный – поймал выражение глаз Харкорт-Смита и оно его встревожило. «Этот человек может завидовать», – подумал он. Ирвин знал сэра Бернарда Хеммингса с давних времен. Он вспомнил об его отставке предстоящей осенью, о злобе и скрытом честолюбии Харкорт-Смита и о том, куда это все может привести, если уже не привело.

– Ну что, мы все слышали о просьбе господина Престона, – сказал сэр Энтони Пламб. – Тотальная слежка. Мы согласны?

Все подняли руки.

* * *

Каждую пятницу в МИ-5 проходит так называемая конференция «заявок». Председательствует на ней начальник управления К. На конференции директора служб представляют свои заявки на то, что им требуется: деньги, технические средства, людей для групп наружного наблюдения. Больше всего просьб, конечно, у директора управления А, который ведает группами наружного наблюдения. В эту пятницу, 30 января, собравшиеся на конференцию узнали, что «топтунов» уже разобрали. За два дня до этого Харкорт-Смит по просьбе «Парагона» выделил Престону столько «топтунов», сколько тот требовал.

Он забрал 48 человек: четыре группы по шесть человек на суточные дежурства, четверых для открытой слежки, двоих для наблюдения из машин плюс двоих для страховки. Разумеется, это вызвало некоторое возмущение, но спорить было напрасно.

Группы были проинструктированы офицерами, следить будете за двоими. Один женат, но его жена сейчас за городом. Супруги живут в Вест-Энде. Каждое утро он обычно пешком проходит примерно полторы мили до работы в министерство. Другой – холостяк, живет под Эденбриджем в Кенте. Каждое утро ездит на работу поездом. Наблюдение начнете с завтрашнего дня.

Техническая служба установила подслушивающие устройства на телефоны, обеспечила перехват почты. Сэр Ричард Питерс и Джордж Беренсон попали под «колпак».

Разумеется, «топтуны» не смогли увидеть, как поздно вечером того же дня посыльный доставил пакет в Фонтеной-хаус. Хозяин дома, вернувшись с работы, забрал пакет у портье. В нем была копия гарнитура «Глен», выполненная из стразов. На следующий день «драгоценности» были помещены в банк «Коуттс».

 

Глава 7

Обычно 13 число да еще пятница считается несчастливым днем, но для Престона все вышло наоборот. Появился первый проблеск в утомительной слежке.

Наблюдение велось 16 дней без особого успеха. Оба были людьми привычек, оба не замечали, что за ними следят, им даже не приходило в голову такое. Это облегчало задачу «топтунов», но делало работу скучной.

Лондонец каждое утро в одно и то же время выходил из своей квартиры в Белгравии, шел к углу Гайд-парка, поворачивал на Конститьюшн-хилл и, пересекая Сент-Джеймский парк, выходил к Хорс-Гардс-Парейд. Отсюда он шел к Уайтхоллу и входил в свое министерство. Иногда он обедал там, иногда выходил на обед куда-нибудь в ресторан. Вечерами он либо был в клубе, либо сидел дома.

Обитатель живописного коттеджа около Эденбриджа каждый день в одно и то же время садился в поезд до Лондона, от вокзала Чаринг-кросс пешком добирался до министерства и исчезал внутри. «Топтуны» каждую промозглую ночь следили за его домом, на рассвете их сменяла дневная группа. Ни один из подопечных не совершал ничего подозрительного. Перлюстрация корреспонденции и телефонное прослушивание ничего не давали. Обычные счета, личные письма, банальные телефонные разговоры – спокойная респектабельная жизнь. До 13 февраля.

Престон, контролирующий операцию, находился в радиофицированной комнате в подвальном этаже на Корк-стрит, когда на связь с ним вышла группа «Б», наблюдающая за сэром Ричардом Питерсом.

– «Джо» берет такси. Мы следуем за ним на машинах.

На жаргоне «топтунов» объект слежки назывался «Джо», «приятель» или «наш друг».

Когда группа «Б» закончила работу, Престон выяснил все подробности у старшего группы Гарри Буркиншоу. Это был невысокий, полный, среднего возраста человек, профессионал, который мог часами водить объект, не выделяясь из толпы, пресекая все попытки замести след.

На нем был клетчатый пиджак, мягкая шляпа с загнутыми вверх полями, на шее висел фотоаппарат, в руках был плащ. Он походил на обычного американского туриста. Как у всех «топтунов», шляпа, пиджак и плащ были мягкими, легко выворачивались наизнанку, меняя при этом облик владельца в считанные секунды в шести различных комбинациях. «Топтуны» дорожат своим реквизитом.

– Так что случилось, Гарри? – поинтересовался Престон.

– Он вышел из министерства в обычное время. Мы следовали за ним. Но вместо того, чтобы идти в обычном направлении, он дошел до Трафальгарской площади и поймал такси. У нас был конец смены. Мы сообщили сменщикам, чтобы они немного повременили, а сами последовали за такси.

Он вышел из машины возле магазина деликатесов «Панзер» на Бейсуотер-роуд и свернул на Кланрикард-гарденс. Пройдя половину улицы, он подошел к одному из домов и спустился по ступенькам в подвальный этаж. Один из моих парней подошел ближе и увидел, что внизу была дверь, ведущая в квартиру. Он вошел туда. Затем «Джо» вышел, поднялся по ступенькам, опять вернулся на Бейсуотер-роуд, снова поймал такси и вернулся в Вест-Энд. После этого он повторил свой обычный путь. Мы передали его сменщикам в районе Парк-Лейн.

– Сколько времени он пробыл в квартире?

– 30–40 секунд, – ответил Буркиншоу, – либо его очень быстро впустили, либо у него свой ключ. Свет он не включал. Похоже, что он заходил за почтой.

– Что это за дом?

– Грязный дом, грязный подвал. Сегодня утром я все запишу в журнал наблюдений. Можно идти? Ноги болят от усталости.

Весь вечер Престон думал о происшествии. Почему вдруг сэру Ричарду Питерсу понадобилось посетить грязную квартиру? Что он делал там так недолго? Для встречи слишком мало времени. Забрал почту или, может быть, оставил ее для кого-то? За домом было установлено наблюдение и уже через час машина с человеком с фотоаппаратом была там.

Выходные есть выходные. Престон мог бы заставить гражданские власти обыскать квартиру в субботу-воскресенье, но это могло придать делу огласку. А расследование было строго секретное. Он решил дождаться понедельника.

* * *

Комитет «Альбион» избрал своим председателем и представителем профессора Крылова. Именно он связался с майором Павловым и сообщил ему, что комитет желал бы высказать свои соображения Генеральному секретарю. Это было в субботу утром. Через несколько часов всем четырем членам комитета сообщили, что заседание состоится на даче Генерального секретаря в Усово.

Трое приехали на своих машинах. Майор Павлов лично довез Филби, так что тот обошелся без шофера КГБ Григорьева, которого к нему прикрепили две недели назад.

К западу от Москвы за Успенским мостом на берегу Москва-реки вытянулись деревеньки и дачные поселки власть имущих. Даже здесь действуют четкие разграничения. В Переделкино живут писатели, академики, военные; в Жукове – члены ЦК. Дачи членов Политбюро располагаются в Усово – самом шикарном из всех поселков.

В обычном понимании дача – это легкий домик за городом; но здесь стояли роскошные особняки, окруженные гектарами сосновых и березовых рощ. Двадцать четыре часа в сутки охрану здесь несет Девятое управление КГБ, оберегая покой и жизнь представителей власти.

Филби знал, что каждый член Политбюро имеет четыре личные резиденции. Одна – квартира на Кутузовском проспекте, которая, если владелец не попадает в опалу, остается за его семьей навсегда, вторая – официальная резиденция на Ленинских горах со всеми удобствами и обслуживающим персоналом, которая всегда прослушивается и редко используется, разве что для приема иностранных гостей. Третья – дача к западу от Москвы, которую можно обстроить и обставить по собственному вкусу. И, наконец, четвертая – летняя резиденция в Крыму на Черном море. Генеральный секретарь построил свою летнюю резиденцию в Кисловодске, на Кавказе, близ минерального источника для лечения желудка.

Филби никогда не видел дачу Генерального секретаря в Усово. Это было длинное низкое каменное здание с крышей, крытой кровельной жестью, обстановка в нем напоминала квартиру на Кутузовском проспекте. В доме было очень жарко, вдобавок в просторной гостиной, где их принял Генеральный секретарь, горел камин.

После кратких приветствий Генеральный секретарь попросил профессора Крылова изложить соображения комитета «Альбион».

– Понимаете, товарищ Генеральный секретарь, мы искали способ изменить мнения, примерно десяти процентов британских избирателей по двум важным вопросам. Во-первых, поколебать в них веру в нынешних консерваторов. Во-вторых, уверить их, что только лейбористское правительство обеспечит им безопасность и достаток. Чтобы облегчить задачу, мы задали себе вопрос, нет ли какой-нибудь одной проблемы, которую можно поставить во главу угла на предстоящих выборах. После глубоких размышлений мы пришли к выводу, что никакая экономическая проблема – будь то сокращение рабочих мест, закрытие фабрик, рост автоматизации производства или даже сокращение расходов на социальные нужды – не сможет стать ключевой. Мы считаем, что только одна неэкономическая проблема является и важной и животрепещущей для Великобритании и всей Западной Европы – это проблема ядерного разоружения. Эта проблема занимает умы, будоражит чувства миллионов простых людей на Западе. По сути, это проблема массового страха, именно на это надо делать ставку.

– Какие у вас конкретные предложения? – мягко спросил Генеральный секретарь.

– Вы знаете, товарищ Генеральный секретарь, о нашей работе в этом направлении. Не миллионы, а миллиарды рублей уже потрачены на то, чтобы через общественное движение за ядерное разоружение внушить европейцам мысль, что всеобщее ядерное разоружение – гарантия мира. Наши скрытые усилия дали значительный результат, но он ничтожен по сравнению с тем, что нам предстоит теперь. Из четырех партий, участвующих в следующих выборах, только лейбористы выступают за всеобщее и полное ядерное разоружение. Мы считаем, что настало время пустить в ход все – фонды, дезинформацию, пропаганду, чтобы заставить колеблющихся избирателей поверить, будто, голосуя за лейбористов, они голосуют за мир.

Тишина, воцарившаяся в ожидании реакции Генерального секретаря, была почти осязаемой. Наконец он заговорил:

– Те усилия, которые мы прилагали на протяжении восьми лет и о которых вы говорили, принесли плоды?

Профессор Крылов выглядел так, будто его поразила ракета «воздух-воздух». Филби уловил настроение Генерального секретаря и покачал головой. Генеральный секретарь заметил этот жест и продолжил:

– Восемь лет мы предпринимали огромные усилия с целью подорвать доверие населения к правительству. Сейчас действительно все общественные движения за разоружение контролируются левыми и так или иначе работают на нас. Кампания дала нам много агентов влияния. Но…

Генеральный секретарь неожиданно ударил ладонями по ручкам инвалидной коляски. Этот яростный жест у хладнокровного человека поразил четверых слушателей.

– Ничего не изменилось, – выкрикнул Генеральный секретарь, а затем продолжил ровным голосом. – Пять лет назад, четыре года назад все эксперты ЦК, университетов, аналитических групп КГБ говорили нам, что движения за ядерное разоружение столь сильны, что могут заставить правительства отказаться от размещения крылатых ракет и «Першингов». Мы поверили этому и обманулись. На переговорах в Женеве мы заняли решительную позицию, веря, что если мы продержимся, правительства Западной Европы сдадутся перед огромными мирными демонстрантами, которых мы тайно «подкармливали», и откажутся размещать ракеты «Першинг». Но они их разместили, а нам пришлось это наблюдать.

Филби кивнул. В 1983 году он крупно рискнул, написав докладную, где утверждал, что движения за разоружение на Западе, несмотря на весь их шум и массовость, не смогут повлиять на результаты выборов или изменить желания правительства. Оказалось, что он был прав. Все вышло именно так, как он предполагал.

– Наша неудача все еще отзывается болью в душе, товарищи, – произнес Генеральный секретарь. – А вы снова мне предлагаете почти то же самое. Полковник Филби, каковы результаты последних опросов общественного мнения?

– Не слишком обнадеживающие. Согласно последнему опросу только двадцать процентов англичан – за всеобщее ядерное разоружение. А среди рабочих, традиционно поддерживающих лейбористов, процент еще ниже. Факт печальный, рабочий класс Великобритании – самый консервативный в мире. Он же – и самый патриотичный. Во время Фолклендского кризиса несгибаемые профсоюзные активисты, забыв о своих извечных претензиях к работодателям, трудились круглосуточно, чтобы подготовить военные корабли к отправке в район боевых действий. Нам следует признать горькую истину: рабочие Великобритании не связывают свои интересы ни с нами, ни с угрозой ядерной войны. И нет никаких причин полагать, что сейчас они изменят своим традициям.

– Я просил комитет рассмотреть вопрос исходя из реальности, – сказал Генеральный секретарь. – Идите, товарищи. Думайте. Нужны активные действия, порождающие небывалый массовый страх, о котором вы говорили и который заставит самых хладнокровных голосовать за то, чтобы убрать ядерное оружие с территории их страны, то есть голосовать за лейбористов.

Тогда все ушли. Генеральный встал и, опираясь на палку, медленно подошел к окну. Он смотрел на заснеженные березы. Когда он пришел к власти после смерти своего предшественника, он решил, что должен выполнить пять задач за то время, что ему осталось в жизни.

Он хотел, чтобы его вспоминали как человека, при котором увеличился выпуск продовольствия, улучшилось его распределение; удвоилось производство потребительских товаров, повысилось их качество благодаря широкомасштабной реконструкции на всех уровнях; исчезла коррупция, лишавшая страну жизненных сил, и, наконец, было достигнуто превосходство в военной силе и технике над любым противником. Через четыре года он понял, что не смог выполнить ни одной из поставленных задач.

Он стар и болен, время его истекает. Он всегда гордился своим прагматизмом и реализмом в рамках строгих законов марксизма. Но даже у прагматиков есть мечты, а у стариков честолюбие. Его мечта была простой: он хотел добиться таких успехов, которых не добился никто. В ту холодную зимнюю ночь он желал этого как никогда.

* * *

В воскресенье Престон прошел мимо дома на Кланри-кард-гарденс. Буркиншоу был прав: это был один из пятиэтажных домов викторианской эпохи, который когда-то прекрасно выглядел, а теперь обветшал. Здесь сдавали крохотные квартирки. Газончик перед входом зарос сорняками, пять ступенек вели к входной двери с облупившейся краской. Еще одна лесенка вела в подвал. Сверху виднелась лишь часть двери, ведущей в квартиру. «Зачем титулованному чиновнику понадобилось посетить столь неприглядное место», – снова подумал Престон.

Где-то рядом, он знал, находится «топтун» с фотокамерой наготове. Он не пытался его обнаружить, но знал, что за ним наблюдают. В понедельник утром в журнале наблюдений он фигурировал как «ничем не примечательный мужчина, который прошел мимо дома в 11.21, проявив к дому некоторый интерес». «Спасибо и на этом», – подумал он.

В понедельник утром он зашел в местное отделение городского совета и посмотрел список налогоплательщиков с этой улицы. У дома, который его интересовал, был только один владелец – Майкл 3. Мифсуд. Он был благодарен за инициал «3», имена с этой буквой встречались чрезвычайно редко. Он связался с «топтуном» на Кланри-кард-гарденс, и тот по его заданию подошел к входной двери и посмотрел на кнопки звонков с фамилиями внизу. М. Мифсуд жил на первом этаже. Мифсуд, по всей видимости, сдавал меблированные квартиры, иначе бы жильцы квартир сами платили налоги.

В то же утро в Кройдоне он проверил Майкла 3. Мифсуда на компьютере по сводкам обо всех иммигрантах. Мифсуд был мальтийцем, жил в Лондоне уже тридцать лет. За ним ничего не числилось, но в регистрационной записи пятнадцатилетней давности почему-то стоял вопросительный знак без всяких пояснений. Компьютер в Скотленд-Ярде с данными о преступлениях объяснил его. Мифсуда тогда чуть ли не выслали. Вместо этого он отсидел два года за то, что жил на средства, добытые аморальным путем. После обеда Престон встретился с Армстронгом в отделе финансов на Чарлз-стрит.

– Завтра мне надо стать налоговым инспектором, – заявил Престон.

Армстронг вздохнул.

– Попробую устроить. Позвони мне в конце рабочего дня.

Потом он пошел к юристам.

– Можно попросить в специальном отделе ордер на обыск по этому адресу? Кроме того, мне в помощь нужен сержант специального отдела.

МИ-5 не имеет права сама производить аресты. Это сделать может только полицейский, за исключением чрезвычайных обстоятельств. Когда МИ-5 требуется кого-то арестовать, они просят об этом специальный отдел.

– Надеюсь, вы дверь ломать не будете? – с подозрением спросил юрист.

– Разумеется, нет, – ответил Престон, – мы дождемся жильца квартиры, зайдем и произведем обыск. Возможно, придется арестовать его, все зависит от результатов обыска. Для этого мне и нужен сержант.

– Ладно, я свяжусь с нашим судьей. Завтра утром у тебя все будет.

Около пяти часов вечера того же дня Престон получил удостоверение налогового инспектора финансового управления. Армстронг дал ему карточку с телефонным номером.

– Если возникнет заминка, пусть жилец позвонит по этому номеру. Это телефон финансового управления в Виллесден-Грин. Спросить г-на Чарнли. Он за тебя поручится. Кстати, твоя фамилия – Брент.

– Понятно, – кивнул Престон.

Господина Майкла Мифсуда, с которым ему пришлось беседовать на следующее утро, нельзя было назвать приятным человеком. Небритый, мрачный и недружелюбный он впустил Престона в неопрятную гостиную.

– Что вы от меня хотите? – запротестовал Мифсуд. – Какой доход? Все, что я зарабатываю, я указываю в декларации.

– Господин Мифсуд, уверяю вас, это обычная проверка. Сколько вы берете со своих жильцов?

– Мне нечего скрывать. Выясняйте все с моим бухгалтером, – вызывающим тоном ответил Мифсуд.

– Разумеется, я могу побеседовать с ним, если хотите, – сказал Престон. – Но, уверяю вас, тут мы позаботимся о том, чтобы услуги бухгалтера нам, вам дорого обошлись. Если с арендными платежами все в порядке, я просто уйду и займусь проверкой кого-нибудь другого. Но если, не дай бог, выяснится, что какая-то квартира сдана для неблаговидных занятий, все будет по-другому. Лично меня интересуют только налоги, но я буду обязан сообщить полиции, если здесь что-то будет не так. Вы знаете, что значит жить на подозрительные доходы?

– Что вы имеете в виду? – запротестовал Мифсуд. – Здесь никто не зарабатывает нечестных денег. У меня хорошие жильцы. Они платят за аренду, я плачу налоги. Вот и все.

Говоря это, он слегка побледнел, но достал журналы регистрации арендных платежей. Престон делал вид, что его интересует все. Он отметил, что квартира в подвальном этаже сдана господину Дики за сорок фунтов стерлингов в неделю. За час он узнал все подробности. Мифсуд никогда не видел жильца квартиры в подвальном этаже, но тот регулярно, как по часам, платил ему наличными и у него было письмо с просьбой о найме квартиры за подписью господина Дики. Престон, несмотря на протесты Мифсуда, забрал письмо с собой. Ближе к обеду он передал его специалистам-графологам в Скотленд-Ярде вместе с образцами почерка и подписи сэра Ричарда Питерса. К концу дня ему позвонили из Ярда и подтвердили, что почерк везде один и тот же, хотя в письме намеренно изменен.

«Вот так, – подумал Престон, – значит Питерс снимает жилье. Для встреч со связником?». Престон велел, чтобы ему немедленно сообщили, когда Питерс снова появится в квартире. За квартирой было установлено постоянное наблюдение на случай, если там появится кто-то еще.

* * *

Прошла среда. В четверг, выйдя из министерства, сэр Ричард Питерс поймал такси и отправился в район Бейсуотер. «Топтуны» немедленно вышли на связь с Престоном, который сидел в баре на Гордон-стрит. Он, в свою очередь, позвонил в Скотленд-Ярд и вызвал выделенного ему в помощники сержанта специального отдела.

– Встретимся на другой стороне улицы, езжай туда как можно быстрее, но, пожалуйста, без шума.

Все встретились в темноте напротив дома. Престон отпустил такси в двухстах метрах от цели. Сержант специального отдела приехал на машине без опознавательных знаков, которую шофер запарковал за углом, выключив фары. Сержант Ландер был молодым и «зеленым»; с МИ-5 он работал первый раз и волновался. Из темноты появился Гарри Буркиншоу.

– Сколько он там уже находится, Гарри?

– Пятьдесят пять минут, – ответил Буркиншоу.

– Кто-нибудь к нему заходил?

– Нет.

Престон достал ордер на арест и показал его Ландеру.

– Пошли.

– Он может оказать яростное сопротивление, сэр? – поинтересовался Ландер.

– Надеюсь, что нет, – ответил Престон. – Он важный чиновник, человек средних лет.

Они перешли улицу и тихо зашли на газончик перед домом. За занавесками подвального этажа тускло горел свет. Молча они спустились по ступенькам. Престон позвонил в дверь. За дверью послышался стук каблуков, и она открылась. В просвете стояла женщина. Когда она увидела двух мужчин, улыбка сползла с ее ярко накрашенных губ. Она попыталась закрыть дверь. Но Ландер, оттолкнув женщину, распахнул ее и вошел внутрь.

Женщина была немолода, но выглядела неплохо. Волнистые черные волосы падали на плечи и оттеняли сильно накрашенное лицо. Глаза были густо подведены тушью и тенями, на щеки были наложены румяна, на губах – яркая помада. Прежде чем она запахнула халат, Престон успел разглядеть черные чулки и длинный, затянутый на поясе, лиф с красными тесемками.

Взяв ее за локоть, он отвел ее в гостиную и усадил. Она сидела, опустив голову и уставившись на ковер. Они сидели молча, пока Ландер обыскивал квартиру. Он знал, что нарушители иногда прячутся под кроватями и в шкафах. Ландер хорошо поработал. Через десять минут он, запыхавшись, вышел из глубины квартиры.

– Его нет, сэр. Наверное, он вышел через заднюю дверь и через забор перелез на другую улицу.

В этот момент раздался звонок у входной двери.

– Ваши люди? – спросил Ландер у Престона.

Престон покачал головой.

– Один звонок – нет, – ответил он.

Ландер пошел открывать дверь. Престон услышал проклятия и топот ног. Позже выяснилось, что в дверь позвонил мужчина, который, увидев Ландера, пытался убежать. Люди Буркиншоу догнали его на верхней ступеньке лестницы и держали до тех пор, пока Ландер не застегнул на нем наручники. После этого он затих, его отвели к полицейской машине.

Престон сидел с женщиной и слышал как прекратились шум и возня.

– Это не арест, – тихо сказал он. – Но, я думаю, нам следует пройти в контору, не так ли?

Женщина, выглядевшая теперь жалкой, кивнула.

– Можно мне переодеться?

– Неплохая идея, сэр Ричард, – сказал Престон.

Через час арестованного при входе водителя грузовика выпустили из полицейского участка в Пэддингтон Грин. Ему с его нетрадиционными «голубыми» склонностями посоветовали впредь не слишком доверять объявлениям с предложениями о встрече, публикуемым в некоторых журналах известного содержания.

Джон Престон отвез сэра Ричарда за город и пробыл с ним до полуночи, выслушав все, что тот мог ему сообщить, и вернулся в Лондон. Остаток ночи он писал докладную записку. Копии докладной записки лежали перед каждым из членов комитета «Парагон», когда они встретились в 11 часов утра в пятницу. На лицах было замешательство и отвращение.

«Черт возьми, – думал сэр Мартин Фленнери, – секретарь кабинета, сначала Хэйман, затем Трестрейл, потом Даннетт и теперь вот этот. Неужели эти негодяи не могут держать свои ширинки застегнутыми?»

– Совершенно ужасно, – произнес сэр Губерт Виллиерс из министерства внутренних дел.

– Я не думаю, что мы захотим иметь такого парня в нашем министерстве, – сказал сэр Перри Джонс из министерства обороны.

– Где он сейчас? – спросил сэр Энтони Пламб генерального директора МИ-5, который сидел рядом с Брайеном Харкорт-Смитом.

– В одном из наших загородных домов, – ответил Бернард Хеммингс. – Он уже позвонил в министерство, сказав, что звонит из своего коттеджа в Эденбридже, что поскользнулся и сломал ногу, что на ногу наложили гипс, поэтому две недели его не будет на работе.

– А мы не упустили из виду один момент? – тихо спросил сэр Найджел Ирвин, шеф МИ-6. – При всех его необычных вкусах, действительно ли он тот, кого мы ищем, и через него ли идет утечка информации?

Брайен Харкорт-Смит откашлялся:

– Допрос еще только начался, джентльмены, – сказал он. – Но похоже, что это именно он. Его легко завербовать путем шантажа.

– Время нас сильно поджимает, – добавил сэр Патрик Стрикленд из министерства иностранных дел. – Нам еще предстоит оценить нанесенный ущерб и решить, что и когда мы скажем нашим союзникам.

– Мы могли бы… ускорить допросы, – предложил Харкорт-Смит. – Думаю, можно получить ответ в течение суток.

Наступила напряженная тишина. Всем была неприятна мысль, что одного из их коллег, чтобы он там не сделал, подвергнут «интенсивному» допросу. Сэр Мартин Флэннери почувствовал тошноту. Он испытывал глубокую неприязнь к любой форме насилия.

– Это ведь не обязательно на данном этапе? – спросил он.

Сэр Найджел Ирвин поднял голову, оторвавшись от докладной записки:

– Бернард, этот Престон – офицер, ведущий расследование, – очень толковый человек.

– Совершенно верно, – подтвердил сэр Бернард Хеммингс.

– Я тут подумал, – продолжил Ирвин неуверенно, – он провел достаточно времени с Питерсом сразу после ареста на Бейуотер. Комитету будет полезно заслушать его.

– Он мне доложил все лично сегодня утром, – быстро вставил Харкорт-Смит. – Уверен, что смогу ответить на все вопросы относительно происшедшего.

Шеф «шестерки» рассыпался в извинениях.

– Мой дорогой Брайан, я в этом ни минуты не сомневался, – сказал он. – Просто понимаешь… иногда впечатление от допроса трудно изложить на бумаге. Я не знаю мнения комитета, но нам придется решать, что делать дальше. Думаю, будет полезно выслушать человека, который лично разговаривал с Питерсом.

Все закивали головами. Хеммингс отправил явно раздраженного Харкорта-Смита к телефону вызвать Престона. Пока все ждали, подали кофе. Престон явился через тридцать минут. Члены комитета разглядывали его с некоторым любопытством. Его посадили в центре стола напротив генерального директора МИ-5 и его заместителя. Сэр Энтони Пламб изложил ему дилемму, мучившую комитет.

– Как все было? – спросил сэр Энтони.

Престон на минуту задумался.

– В машине по пути за город он «сломался», – сказал он, – До этого он держал себя в руках, хотя и с большим трудом. Кроме меня, в машине никого не было. Он начал плакать и рассказывать.

– Да? И что же он рассказал? – спросил сэр Энтони.

– Он заявил, что он фетишист и любит переодеваться в женскую одежду, но его ошеломило мое обвинение в предательстве. Он горячо отрицал это и продолжал в том же духе, пока я не заставил его подумать о случившемся.

– Разумеется, он все будет отрицать, – сказал Брайен Харкорт-Смит. – И все-таки это может быть именно тот, кого мы ищем.

– Может быть, – согласился Престон.

– Каково ваше впечатление, что вам подсказывает интуиция? – поинтересовался сэр Найджел Ирвин.

Престон глубоко вздохнул:

– Господа, я не думаю, что он предатель.

– Можно спросить почему? – поинтересовался сэр Энтони.

– Как сказал сэр Найджел, интуиция, – ответил Престон, – Я видел двоих, у которых все рухнуло и которые считали, что им незачем больше жить. Люди в таком состоянии выкладывают все до конца. Редкие столь хладнокровны, как Филби или Блант, и могут держать себя в руках. Но это убежденные марксисты, предатели по убеждению. Если сэра Ричарда Питерса шантажом заставили продавать секреты, я думаю, что он сломался бы как карточный домик, признался бы во всем и не удивился бы обвинению в предательстве. А он был совершенно изумлен, это невозможно сыграть. Думаю, он уже не был на это способен. Либо так, либо он достоин «Оскара».

Речь, произнесенная перед членами комитета «Парагон», была длинной для столь невысокого по званию и должности сотрудника. После его выступления на некоторое время воцарилось молчание. Харкорт-Смит бросал гневные взгляды. Сэр Найджел с интересом изучал Престона. Он знал об инциденте в Лондондерри, на котором «погорел» Престон, после которого он был вынужден уйти из военной разведки. Он также отметил взгляд Харкорта-Смита и удивился, почему заместитель Генерального директора «пятерки» невзлюбил Престона. Его личное мнение о нем было весьма благоприятным.

– Что ты думаешь, Найджел? – спросил сэр Энтони Пламб.

– Я тоже наблюдал людей в состоянии полного отчаяния. Вассал, Прайм были слабые, неуверенные люди. Они рассказали все, когда их раскрыли. Поэтому, если это не Питерс, то остается Джордж Беренсон.

– Прошел месяц, – отметил сэр Патрик Стрикленд, – нам надо любым способом найти виновного.

– Им может оказаться личный помощник или секретарша одного из наших двух подозреваемых, – заметил сэр Перри Джонс. – Не так ли, господин Престон?

– Совершенно верно, сэр, – ответил Престон.

– Тогда мне нужно либо отвести подозрения от Джорджа Беренсона, либо удостовериться в том, что он тот, кого мы ищем, – сказал Патрик Стрикленд с некоторым раздражением. – Даже если он окажется невиновным, то остается Питерс. А если он не признается, мы возвращаемся в исходное положение.

– Можно я выскажу предложение? – тихо спросил Престон.

Это вызвало некоторое удивление. Его пригласили сюда не для советов. Но сэр Энтони Пламб был вежливым человеком.

– Пожалуйста, – сказал он.

– Десять украденных документов касаются одной темы, – начал Престон. Все согласно кивнули. – Семь из них, – продолжал Престон, – содержат данные о размещении военно-морских сил Великобритании и США в северной и южной частях Атлантического океана. Похоже, что планы НАТО в этой области особенно интересуют «нашего» шпиона и тех, на кого он работает. Можно ли сделать так, чтобы через г-на Беренсона прошел еще один заманчивый документ аналогичного содержания. Если он действительно шпион, он не удержится, чтобы не сделать с него копию и передать заказчику.

Некоторые из сидящих за столом закивали в знак согласия.

– Хотите спровоцировать его? – задумчиво проговорил сэр Бернард Хеммингс. – Как ты думаешь, Найджел?

– Мне нравится эта идея. Как это сделать, Перри?

Сэр Перри Джонс поджал губы.

– Это проще, чем вы думаете, – сказал, он. – Когда я был в Америке, мы обсуждали вопрос, о котором я пока официально не сообщил. Дело в том, что, возможно, нам придется увеличить запасы топлива и оборудования на острове Вознесения для ядерных подводных лодок. Американцы в этом очень заинтересованы и предложили поделить расходы, если им тоже будет предоставлено право участия. Если договоримся, нашим подводным лодкам не придется возвращаться для заправки в Феслейн, в Норфолк, где идут бесконечные демонстрации протеста. Я полагаю, что мог бы подготовить по этому вопросу строго конфиденциальную записку и передать ее четырем-пяти коллегам из руководства, включая Беренсона.

– В обычных условиях бумага такого рода попала бы в руки Беренсона? – спросил сэр Педди Стрикленд.

– Разумеется, – ответил Джонс, – он – заместитель начальника по оборонному обеспечению и занимается проблемами ядерных вооружений. Он получил бы такую бумагу вместе с тремя или четырьмя чиновниками. Несколько копий разошлись бы для консультаций с коллегами. Затем бы вернулись и были бы уничтожены. Оригиналы возвращаются лично мне в руки.

Все согласились. Бумага по острову Вознесения попадет к Джорджу Беренсону во вторник.

Когда они выходили из канцелярии кабинета, сэр Найджел Ирвин пригласил сэра Бернарда Хеммингса на обед.

– Хороший парень этот Престон, – сказал Ирвин, – мне он симпатичен. Он достаточно предан тебе?

– У меня нет причин думать иначе, – ответил сэр Бернард с удивлением.

– Это многое объясняет, – сказал загадочно Ирвин.

* * *

Воскресенье, 22-го, премьер-министр проводила в своей официальной загородной резиденции Чекерс графства Букингемшир. В обстановке полной секретности она пригласила трех своих ближайших советников и председателя партии на встречу.

То, что она им сообщила, дало пищу для размышлений. В июне исполнится четыре года второго срока ее пребывания у власти. Она была полна решимости в третий раз бороться за победу на выборах. Экономические прогнозы предсказывали спад осенью. Могли начаться забастовки. Она хотела избежать повторения тревожной зимы 1978 года, когда волна забастовок подорвала авторитет лейбористского правительства и привела его к отставке в мае 1979 года.

К тому же двадцать процентов голосов, согласно последнему опросу общественного мнения, были отданы альянсу социал-демократов и либералов, тридцать семь получили лейбористы благодаря провозглашению ими новой политики единства и умеренности. Таким образом, они уступали консерваторам лишь шесть процентов. И разрыв все уменьшался. Короче, она хотела провести досрочные выборы в июне без лишних колебаний подобных тем, что предшествовали аналогичному решению в 1983 году. Она хотела объявить о выборах внезапно и провести предвыборную кампанию за три недели этим летом, а не в 1988 году или осенью 1987 года.

Она уже наметила дату – третий четверг июня и просила коллег не предавать пока ее решение огласке.

В понедельник сэр Найджел Ирвин тайно встретился с Андреевым. Встреча проходила в Хэмпстед-хит. Люди Ирвина должны были удостовериться, что за Андреевым не следят контрразведчики советского посольства. Слежки не было. Дали отбой и британской спецслужбе, осуществляющей постоянный надзор за передвижениями советского дипломата.

Сэр Найджел Ирвин лично курировал Андреева. Это было исключением. Не принято, чтобы начальники службы (любой службы) лично вели агента. Такое происходит либо если агент является исключительно важным, либо если он был завербован до того, как его куратор стал шефом, и агент не хочет переходить к другому. Именно так произошло с Андреевым.

В феврале 1972 года Найджел Ирвин, тогда еще без титула, возглавлял отделение в Токио. В тот месяц японская группа по борьбе с терроризмом запланировала провести операцию по захвату штаб-квартиры организации ультралевых «Красная Армия». Штаб находился на вилле на склоне горы Отакине в местечке Асамосо. Операцией руководило национальное полицейское управление в лице начальника группы по борьбе с терроризмом господина Сасса, друга Ирвина.

Опираясь на опыт британских специальных воинских подразделений, Ирвин дал г-ну Сасса ряд ценных советов, что спасло несколько жизней. Зная строгие правила своей страны в отношении англичан, г-н Сасса не мог отблагодарить чем-то конкретным, но через месяц на дипломатическом приеме умный и хитрый японец, поймав взгляд Ирвина, незаметно кивнул в сторону советского дипломата, стоявшего у противоположной стены зала. Ирвин навел справки о дипломате и узнал, что тот недавно прибыл в Токио, его фамилия Андреев.

Ирвин установил за ним слежку. Оказалось, что у Андреева есть тайная любовница-японка. Если об этом узнают его коллеги, Андрееву несдобровать. Японцы, разумеется, об этом знали.

Ирвин подстроил ловушку, получил необходимые фотографии и магнитофонные записи, а затем, улучив момент, нагрянул к Андрееву, используя метод грубого напористого шантажа… Русский чуть не упал в обморок, решив, что его застукали его же коллеги. Надев штаны, он согласился поговорить с Ирвином. Он оказался удачной находкой – сотрудником управления нелегальных агентов КГБ.

Первое Главное управление КГБ, которое отвечает за все зарубежные операции, подразделяется на управления, службы и территориальные отделы. Седьмой отдел занимается Японией. Обычно сотрудники КГБ имеют за границей дипломатическое прикрытие. Они добывают информацию, заводят полезные знакомства, следят за техническими публикациями и т. д.

Самым секретным в Первом Главном управлении КГБ является Управление «С» – политическая разведка, которое не имеет в своем составе территориальных подразделений. Сотрудники этого управления держат связь с нелегалами-агентами без дипломатического прикрытия с фальшивыми документами, осуществляющими секретные операции. Нелегалы работают вне посольства.

В любой резидентуре КГБ, в любом советском посольстве, как правило, есть сотрудник Управления «С», работающий с нелегалами.

Он выполняет только специальные задания, курируя агентов страны, против которой ведется работа, оказывая техническую и иную помощь прибывающим из стран советского блока нелегальным агентам.

Андреев был сотрудником этого управления. Он даже не был специалистом по Японии, как его коллеги в посольстве. Он специализировался на англоязычных странах и находился в Японии для установления контакта с сержантом военно-воздушных сил США с японо-американской базы ВВС на Ташикаве, который ранее был завербован в Сан-Диего.

Не строя никаких иллюзий по поводу решения своего начальства в Москве, узнай оно о его поведении, Андреев согласился работать на Ирвина. Их общению пришел конец, когда американский сержант, не выдержав постоянного страха разоблачения, застрелился в сортире. Андреева спешно отозвали в Москву. Ирвин подумывал о том, чтобы выдать его, но воздержался.

А потом он появился в Лондоне. Шесть месяцев назад сэру Найджелу Ирвину показали несколько фотографий, на одной из которых он узнал Андреева. Андреев работал теперь «под крышей» советского посольства в должности второго секретаря. Сэр Найджел нашел его, и Андрееву ничего больше не оставалось делать, как продолжить сотрудничество. Правда, он отказался иметь дело с кем-либо, кроме Ирвина, сэру Найджелу пришлось лично его курировать.

Андреев не знал ничего об утечке информации из британского министерства обороны. Если и была какая-то утечка, то, очевидно, с чиновником держал связь либо кто-то из советских нелегалов в Великобритании, напрямую выходящий на Москву, либо один из посольских работников. Но такие люди не станут говорить о столь важных тайнах за чашкой кофе в буфете. Лично он не в курсе, но постарается разузнать. На этом и разошлись.

Записка по острову Вознесения была подготовлена сэром Перегрином Джонсом в понедельник и во вторник отправлена четырем чиновникам министерства. Берти Кэпстик согласился каждую ночь приходить в министерство, чтобы проверять количество сделанных копий. Престон велел «топтунам» немедленно сообщать ему, если Джордж Беренсон предпримет какие-либо действия. То же самое он велел командам по перехвату почты и прослушиванию телефона, переведя их в состояние полной боевой готовности. Все ждали.

 

Глава 8

В первый день ничего не произошло. Ночью Кэпстик и Джон Престон прошли в министерство, чтобы установить количество сделанных копий. Копий было семь: три сделал Джордж Беренсон, по две – двое коллег, которым был направлен документ, четвертый не сделал ни одной копии.

Во второй день вечером Беренсон совершил нечто странное. «Топтуны» доложили, что он вышел из своей квартиры в Белгравии и подошел к ближайшему телефону-автомату. Они не видели, какой номер он набирал, но сказал он всего несколько слов, повесил трубку и вернулся домой. «Зачем, – удивился Престон, – делать это, если дома есть исправный телефон». Это Престон знал наверняка, так как телефон прослушивался.

На третий день, в четверг, Джордж Беренсон вышел из министерства в обычное время, поймал такси и поехал в Сент-Джонский лес. На Хай-стрит он зашел в кафе и заказал фирменное мороженое.

Джон Престон находился в радиофицированной комнате подвала на Корк-стрит и слушал донесения «топтунов». Передавал сообщения Лен Стюарт, старший группы «А».

– Двое моих людей внутри, – сказал он, – двое на улице плюс машины.

– Что он там делает? – поинтересовался Престон.

– Не вижу, – ответил Стюарт по своему передатчику, – подождем пока мои люди доложат из кафе.

Господин Беренсон сидел в глубине кафе, ел мороженое и решал кроссворд в газете «Дейли телеграф», которую достал из портфеля. Он не обращал никакого внимания на двух студентов в джинсах, обнимавшихся в углу.

Через полчаса он попросил счет, подошел к кассе, расплатился и вышел.

– Он снова на улице, – сообщил Лен Стюарт, – мои двое остались внутри. Он идет вверх по улице, ищет такси. Вижу своих людей, они расплачиваются в кафе.

– Узнайте у них, что он там делал, – попросил Престон. Он подумал, что в этом событии есть что-то странное. Неужели кафе-мороженого нет в Вест-Энде. Зачем за мороженым ехать так далеко в Сент-Джонский лес?

Стюарт опять вышел на связь.

– Он поймал такси. Подождите, подошли мои люди, которые были в кафе.

Связь на некоторое время прервалась. Затем Стюарт сообщил:

– Он съел мороженое и отгадал кроссворд в «Дейли телеграф». Заплатил и вышел.

– А где газета? – спросил Престон.

– Он оставил ее на столе. Подождите, владелец кафе подошел убрать столик, забрал стаканчик из-под мороженого, газету и унес их на кухню… Он уезжает в такси. Что нам делать… оставаться с ним?

Престон лихорадочно думал. Гарри Буркиншоу и его группе «Б» дали несколько дней отдыха. Они вели слежку несколько недель в холод, дождь и туман. Теперь работала только одна группа. Если он ее разделит и упустит Беренсона, который может отправиться для встречи со связником, Харкорт-Смит «пригвоздит его к позорному столбу». Он принял решение.

– Лен, отправь одну машину за такси. Я знаю, что этого мало, если он выйдет из такси и пойдет пешком. Остальные пусть займутся кафе.

– Хорошо, – ответил Лен Стюарт.

Престону повезло. Беренсон доехал на такси прямо до своего клуба. «Но, – подумал он, – встреча со связником может быть и там».

Лен Стюарт просидел в кафе до закрытия. Ничего не произошло. Его попросили выйти, так как кафе закрывалось, и он вышел. Его группа видела, как все ушли, владелец выключил свет и запер кафе.

На Корк-стрит Престон пытался установить прослушивание телефона в кафе и навести справки о владельце. Владельцем оказался синьор Бенотти, иммигрант из Неаполя, который за последние двадцать лет ни в чем не был замечен. К полуночи Престон установил прослушивание телефонов кафе и дома синьора Бенотти. Это не дало никаких результатов.

Престон провел бессонную ночь на Корк-стрит. Группа «топтунов», сменившая Стюарта в восемь часов вечера, всю ночь следила за кафе и домом Бенотти. В девять утра в пятницу Бенотти пришел в кафе, а в десять открыл его. Лен Стюарт и его группа заступила в то же время. В одиннадцать Стюарт вышел на связь.

– У входной двери стоит небольшой фургончик, – сказал он Престону, – в него загружают пятикилограммовые коробки с мороженым. Похоже, что они доставляют мороженое по заказу на дом.

Престон пил уже двадцатую чашку ужасного кофе. Он очень хотел спать.

– Я знаю, – сказал он, – по телефону об этом говорили. Пусть двое твоих на машине следуют за фургоном. Запишите каждого заказчика мороженого.

– Тогда здесь остаюсь только я и двое в машине, – сказал Стюарт, – этого мало.

– Я попробую на конференции попросить еще одну группу, – сказал Престон.

Фургон по доставке мороженого в то утро побывал по двенадцати адресам – все в районе Сент-Джонского леса. Два адреса были на Мэрлибон. Некоторые заказчики жили в многоквартирных домах, где «топтунам» было трудно оставаться незамеченными, но они записали все. Затем фургон вернулся в кафе. После обеда заказов не было.

– Не могли бы вы завезти список адресов на Корк-стрит? – попросил Престон Стюарта.

В тот вечер Беренсону звонили четыре раза, один звонивший сказал, что ошибся номером. Сам Беренсон никуда не звонил. Все разговоры были записаны на пленку. В разговорах не было ничего подозрительного. Но Престон решил все равно их прослушать.

В субботу утром Престон сделал самое смелое предположение в своей жизни. Для его подтверждения он позвонил домой каждому из заказчиков мороженого, просив женщин, если они подходили к телефону, позвать мужей. Все разговоры он записал на магнитофон, взятый у службы технического обеспечения. Так как была суббота, он застал всех заказчиков, кроме одного.

Один голос показался ему чем-то знакомым. Чем же? Акцентом? Где он мог слышать его раньше? Он проверил фамилию домовладельца, она ему была незнакома.

В неважном настроении он пообедал в кафе на Корк-стрит. Когда он пил кофе, его осенило. Он поспешил обратно в офис и опять прослушал пленку. Возможно, сомнительно, но возможно…

В Скотленд-Ярде, в великолепно оснащенном отделе криминалистики есть лаборатория по анализу голосов. К ее услугам прибегают, когда преступник, телефон которого прослушивался, отрицает, что голос на пленке принадлежит ему. МИ-5, не имеющий такого оборудования, обращается в Скотленд-Ярд для проведения подобных экспертиз.

Престон позвонил детективу сержанту Ландеру, застал его дома и попросил в ту же субботу о встрече в лаборатории Скотленд-Ярда. Только один человек из технического персонала оказался свободным, он с большим неудовольствием оторвался от футбольного матча, транслировавшегося по телевизору. Худенький юноша с очками в роговой оправе покрутил запись Престона шесть раз, глядя на показания осциллографа, на котором светящаяся линия то взлетала вверх, то опускалась, отмечая малейшие изменения тембра и тональности голосов.

– Голос один и тот же, – сказал он наконец, – в этом не может быть сомнений.

* * *

В воскресенье Престон по списку дипломатов определил имя обладателя голоса с акцентом. Он позвонил своему приятелю из научного отдела Лондонского университета и попросил его об одном одолжении, лишив его таким образом выходного дня. И, наконец, он позвонил сэру Бернарду Хеммингсу домой в Саррей.

– У меня есть что сообщить комитету «Парагон», сэр, – сказал он. – Я могу сделать это завтра утром.

Комитет «Парагон» собрался на следующий день в одиннадцать утра. Сэр Энтони Пламб предоставил слово Престону. Все ждали, что он скажет. Сэр Бернард Хеммингс выглядел мрачным.

Престон подробно рассказал, что произошло в первые два дня по получении Беренсоном документа об острове Вознесения. Сообщение о странном звонке Беренсона из телефонной будки в среду вечером вызвало интерес.

– Вы записали этот разговор? – спросил сэр Перигрин Джонс.

– Нет, сэр, мы не могли подойти достаточно близко, – ответил Престон.

– Тогда что вы думаете по поводу этого звонка?

– Я считаю, что г-н Беренсон сообщил своему шефу о месте и времени передачи.

– У вас есть доказательства? – спросил сэр Губерт Виллиерс из министерства внутренних дел.

– Нет, сэр.

Престон продолжил, рассказав о кафе, оставленной газете «Дейли телеграф», которую убрал со стола сам хозяин.

– Вам удалось изъять газету? – спросил сэр Пэдди Стрикленд.

– Нет, сэр, если бы мы это сделали и задержали г-на Бенотти, а может быть, и г-на Беренсона, Бенотти мог заявить, что ничего не знает а г-н Беренсон – что забыл газету по оплошности.

– Вы считаете, что он посетил кафе, чтобы передать материал? – спросил сэр Энтони Пламб.

– Я в этом уверен, – ответил Престон.

Он описал развозку пятикилограммовых упаковок мороженого по двенадцати адресам, проверку одиннадцати голосов, звонок Беренсону в тот же вечер «ошибшегося номером» абонента.

Голос того, кто «ошибочно» позвонил вечером Беренсону, совпал с голосом одного из заказчиков мороженого.

За столом воцарилось молчание.

– Это не случайное совпадение? – с сомнением в голосе спросил сэр Губерт Виллиерс. – В этом городе часто ошибаются номерами. Со мной тоже такое случалось.

– Я сегодня посоветовался со знакомым, у которого есть компьютер, – сказал Престон, – Вероятность случайности совпадения того, что человек в городе с населением в 12 миллионов пошел в кафе, того, что из кафе развезли мороженое двенадцати заказчикам, того, что один из них позвонил вечером, ошибившись номером, тому, кто ел мороженое в кафе равняется один на миллион. Телефонный звонок в пятницу вечером – это подтверждение получения материалов.

– Если я вас правильно понял, – сказал сэр Перри Джонс, – Беренсон забрал у своих трех коллег копии документа, который я подготовил, и якобы все их уничтожил, а на самом деле оставил себе одну. Он завернул ее в газету и «забыл» в кафе. Хозяин кафе забрал документ, вложил его в коробку с мороженым и доставил на следующее утро связнику. Связник, в свою очередь, сообщил Беренсону о получении документа.

– Да, я считаю, что так все и произошло, – подтвердил Престон.

– Вероятность один на миллион, – задумчиво произнес сэр Энтони Пламб. – Что ты думаешь по этому поводу, Найджел?

Тот покачал головой.

– Я не верю в такие совпадения, – сказал он, – только не в нашей работе, правда, Бернард? Это, конечно же, была связь между агентом и его шефом. Через Бенотти. Джон Престон прав. Поздравляю вас, Беренсон – тот, кого мы ищем.

– Что вы сделали, когда это установили, господин Престон? – спросил сэр Энтони.

– Я переключил слежку с господина Беренсона на его шефа, – ответил Престон. – Я узнал, кто это. Сегодня утром я вместе со службой наружного наблюдения следил за ним от квартиры в Мэрлибон, где он живет, до места работы. Это иностранный дипломат. Его зовут Ян Марэ.

– Ян? Он чех? – спросил сэр Перри Джонс.

– Нет, – мрачно отозвался Престон, – Ян Марэ – сотрудник посольства ЮАР.

Все изумленно, не веря услышанному, замолчали. Сэр Пэдди Стрикленд совсем недипломатично выругался:

– Черт подери!

Все смотрели на сэра Найджела Ирвина.

Он выглядел потрясенным. «Если все действительно так, – думал он про себя, – я использую его яйца вместо оливок для коктейля».

Он имел в виду генерала Генри Пьенаара, главу южноафриканской разведывательной службы. Одно дело – подкупить нескольких английских чиновников, чтобы проникнуть в архивы Африканского национального конгресса, и совсем другое – завербовать высокопоставленного сотрудника британского министерства обороны. Это можно считать объявлением войны между двумя спецслужбами.

– С вашего позволения, господа, я попробую за несколько дней сам разобраться в данном вопросе, – произнес сэр Найджел Ирвин.

* * *

Через два дня, четвертого марта, один из министров кабинета, которому госпожа Тэтчер сообщила о своем решении провести всеобщие досрочные выборы в этом году, завтракал вместе с женой в своем красивом особняке в районе Холланд-парка в Лондоне. Его жена рассматривала брошюры с рекламой курортов.

– Корфу – хорошее место для отдыха, Крит тоже, – сказала она.

Ответа не последовало, поэтому она продолжила:

– Дорогой, этим летом нам надо уехать на две недели отдохнуть. Мы нигде не отдыхали уже два года. Как насчет июня? Это еще не разгар сезона, но зато самая хорошая погода.

– Не в июне, – буркнул министр, не поднимая головы.

– Но июнь – прекрасный месяц для отдыха, – возразила она.

– Не в июне, только не в июне, – повторил он.

Она широко раскрыла глаза:

– А что такого важного должно произойти в июне?

– Ничего.

– Ты – старая хитрая лиса, – выдохнула она. – Маргарет, да? Это ваша беседа в Чекерсе в прошлое воскресенье. Она решила провести всеобщие выборы. Черт побери, если я не права.

– Помолчи, – ответил муж.

Чутье жены с двадцатипятилетним стажем подсказало: она попала в точку.

Она подняла голову, увидев в дверях Эмму, их дочь.

– Ты уходишь, дорогая?

– Да, пока! – ответила девушка.

Эмме Локвуд было девятнадцать лет, она училась в колледже изящных искусств и разделяла с энтузиазмом, свойственным молодым людям, все радикальные и политические идеи. Ненавидя политические взгляды отца, она протестовала против них всем своим образом жизни. Она не пропускала ни одной антивоенной демонстрации, чем вызывала некоторое раздражение родителей. Из чувства протеста она сошлась с Саймоном Девиным, лектором политехнического колледжа, с которым познакомилась на демонстрации.

Он не был хорошим любовником, но впечатлял ее своими смелыми троцкистскими убеждениями и патологической ненавистью к буржуазии, в состав которой он, похоже, включал всех, кто был с ним не согласен. Тех, кто противостоял ему, он называл фашистами. В тот вечер она рассказала ему о разговоре родителей, невольной слушательницей которого она стала утром.

Девин был членом нескольких радикальных групп, писал статьи в левых газетах, которые отличаются запальчивостью публикаций и малыми тиражами. Через два дня он встретился с одним из издателей такой малотиражки, для которой подготовил статью с призывом ко всем свободолюбивым рабочим в Коули уничтожить конвейерную линию в знак протеста против увольнения одного из их коллег за кражу. В разговоре он упомянул об услышанном от Эммы Локвуд.

Издатель сказал Девину, что из слуха едва ли получится статья, но что он посоветуется с товарищами. Он попросил Девина никому больше об этом не говорить. Когда Девин ушел, издатель действительно обсудил этот вопрос с одним из своих коллег, а тот передал сообщение своему шефу из резидентуры советского посольства. Десятого марта новость дошла до Москвы. Девин, будучи страстным последователем Троцкого, ужаснулся бы, если бы узнал об этом. Он ненавидел Москву и все с ней связанное!

* * *

Сэр Найджел Ирвин был потрясен, узнав, что шефом шпиона из британского истеблишмента является южноафриканский «дипломат». Он сделал единственное, что было возможно в данной ситуации, – обратился напрямую к представителю национальной разведывательной службы ЮАР, потребовав объяснений.

Между британской и южноафриканской спецслужбами нет явных контактов. Они, конечно, существуют, но завуалированы в силу политических причин.

Из-за неприязни к апартеиду, британские правительства, особенно лейбористские, относятся с неодобрением к подобному сотрудничеству. Во время правления лейбористов с 1964 по 1979 год некоторые контакты были из-за запутанной ситуации в Родезии. Лейбористский премьер-министр Гарольд Вильсон хотел иметь как можно больше информации по Родезии Яна Смита, чтобы ввести санкции к ней. Южноафриканцы располагали достаточной информацией. Когда санкции были введены, в мае 1979 года к власти вернулись консерваторы, но контакты продолжились, на сей раз из-за Намибии и Анголы, где у южноафриканцев была хорошая разведывательная сеть.

Сотрудничество этим не исчерпывалось. Англичане получили информацию из ФРГ о связи восточных немцев с женой командующего флотом ЮАР Дитера Герхардта. Позднее он был арестован как советский шпион. Англичане информировали южноафриканцев о нескольких советских нелегалах, находившихся на территории Южной Африки, используя для этого энциклопедические досье своей секретной службы на этих джентльменов.

Был один неприятный эпизод в 1967 году, когда агент южноафриканской спецслужбы Норман Блэкбурн, работавший барменом в клубе «Замбези», увлекся одной из «садовых девочек». Так называют секретарш резиденции премьера на Даунинг-стрит, 10, потому что они работают в комнате, выходящей окнами в сад.

Влюбленная Элен (имя изменено, потому что она уже давно обзавелась семьей) успела передать Блэкбурну несколько секретных документов до того, как все раскрылось. Поднялся скандал, в результате которого Гарольд Вильсон пришел к убеждению, что агенты Южной Африки виноваты во всем, начиная с плохого качества вина, кончая неурожаем в Британии.

После этого отношения вошли в более нормальное русло. Англичане имеют своего резидента в Йоханнесбурге, о котором знает Национальная разведывательная служба ЮАР. Британские спецслужбы не проводят никаких активных действий на территории ЮАР.

Несколько южноафриканских разведчиков работают, в свою очередь, в посольстве в Лондоне, и несколько человек за пределами его. Британцы знают об их существовании и следят за их действиями. Задача агентов вне посольства заключается в сборе информации о деятельности южноафриканских радикальных организаций, таких, как АНК, СВАПО и ряд других. Пока южноафриканцы занимаются этим, их никто не трогает.

Британский резидент в Йоханнесбурге лично встретился с генералом Генри Пьенааром и сообщил о результатах встречи шефу в Лондоне. Сэр Найджел собрал комитет «Парагон» 10 марта.

– Генерал Пьенаар клянется всеми святыми, что ничего не знает о Яне Марэ. Он говорит, что Марэ никогда не работал и не работает на него.

– Он говорит правду? – спросил сэр Пэдди Стрикленд.

– В нашей игре никогда нельзя на это рассчитывать, – ответил сэр Найджел. – Но возможно, что так оно и есть. Во-первых, ему уже три дня известно, что мы раскрыли Марэ. Если бы Марэ был его человеком, зная, что мы так этого не оставим, он убрал бы отсюда всех своих агентов. Пьенаар этого не сделал.

– Тогда кто же, черт побери, этот Марэ? – спросил сэр Пэрри Джонс.

– Пьенаар заявляет, что хотел бы сам знать. Он согласился на мое предложение принять нашего человека, чтобы провести совместное расследование. Я собираюсь послать человека к нему.

– Итак, что мы имеем по Беренсону и Марэ на данный момент? – обратился сэр Энтони Пламб к Харкорт-Смиту, который представлял МИ-5.

– За обоими ведется слежка. Перлюстрируется корреспонденция, прослушиваются телефоны, ведется круглосуточное наружное наблюдение, – ответил Харкорт-Смит.

– Сколько тебе потребуется дней, Найджел? – спросил Пламб.

– Десять.

– Хорошо, но это максимум. Через десять дней нам придется арестовать Беренсона с тем материалом, который у нас есть, и приступить к подсчету ущерба, независимо от того, захочет он сотрудничать с нами или нет.

На следующий день сэр Найджел Ирвин позвонил сэру Бернарду Хеммингсу домой в Фарнэм, где тот находился из-за болезни.

– Бернард, я звоню насчет твоего сотрудника Престона. Просьба необычная. Я мог бы использовать кого-то из своих людей, но мне нравится его стиль работы. Могу я забрать у тебя Престона для поездки в Южную Африку?

Сэр Бернард согласился. Престон вылетел в Йоханнесбург вечером 12 марта, прибыл туда на следующий день. Информация об этом дошла до Брайана Харкорт-Смита, когда Престон был уже в воздухе. Он очень разозлился. Все сделано через его голову.

* * *

Комитет «Альбион» попросил Генерального секретаря о встрече 12-го вечером и собрался у него на квартире на Кутузовском проспекте.

– Ну, что вы мне хотите сообщить? – тихо спросил советский лидер.

Председатель комитета профессор Крылов жестом предоставил слово гроссмейстеру Рогову, который открыл папку и начал читать.

Филби всегда поражала безграничная власть Генерального. Простое упоминание его имени позволяло комитету получать доступ ко всему, что им требовалось, и при этом никто не задавал никаких вопросов. Филби восхищался жестокостью и хитростью, с которыми Генеральному секретарю удалось добиться абсолютной власти в каждой сфере жизни советского общества.

Несколько лет назад он уже имел значительную власть, будучи председателем КГБ. Этим назначением он был обязан не Брежневу, а теневому лидеру Политбюро идеологу Михаилу Суслову. Таким образом, не находясь в прямой зависимости от Брежнева и его камарильи, он сделал все, чтобы КГБ не стал брежневским. В мае 1982 года после смерти Суслова, когда Брежневу тоже оставалось жить недолго, он вернулся в Центральный комитет и не повторил этой ошибки.

Председателем КГБ стал его ставленник генерал Федорчук. Внутри партии он укреплял свои позиции и ждал своего часа, пока на троне были Андропов и Черненко. В течение нескольких месяцев после прихода к власти он полностью подчинил себе не только партию, но и вооруженные силы, КГБ, МВД. После этого никто не посмел бы выступить против него или замыслить заговор.

– Мы продумали план, товарищ Генеральный секретарь, – заявил академик Рогов. – Это конкретный план действий, направленных на такую дестабилизацию Британии, какая бледнеет перед событиями после Сараево и пожара рейхстага. Мы назвали его план «Аврора».

Академику потребовался час, чтобы изложить его. Читая, он время от времени поднимал глаза, чтобы увидеть реакцию Генерального секретаря, но лицо того оставалось непроницаемым. Наконец, академик Рогов закончил чтение. Воцарилась тишина, все находились в ожидании.

– Это риск, – тихо сказал Генеральный секретарь, – Какие гарантии, что не будет неожиданностей, как бывало при осуществлении некоторых… других операций?

Он не стал уточнять, но все поняли, что он имел в виду. В последний год его работы в КГБ его авторитет пострадал из-за провала операции «Войтыла». Потребовалось три года, чтобы утих скандал, в котором СССР, естественно, не нуждался.

Ранней весной 1981 года болгарская спецслужба доложила, что ее люди в турецкой колонии в Западной Германии «выловили» странного человека. По этническим, историческим и культурным корням болгары самые близкие союзники русских, но имеют тесные связи и с Турцией. Человек, которого они обнаружили, был террористом, прошедшим подготовку у ливанских ультралевых, был нанят крайне правой турецкой организацией «Серые волки», за убийство сидел в тюрьме, бежал, нашел пристанище в Западной Германии. Страдал навязчивой идеей убить папу римского. Болгары спрашивали, что делать: уничтожить Мехмета Али Агджу или, снабдив деньгами, фальшивыми документами и оружием, предоставить ему полную свободу в осуществлении его идеи.

В обычных условиях КГБ посоветовал бы из осторожности убрать его. Но ситуация была заманчивой.

Карол Войтыла, первый в мире поляк, ставший папой римским, представлял серьезную угрозу. В Польше шли беспорядки, коммунистический режим был под угрозой свержения профсоюзным движением «Солидарность».

Войтыла посетил Польшу, что имело с советской точки зрения катастрофические последствия. Его нужно было либо устранить, либо скомпрометировать. КГБ ответил болгарам: действуйте, но мы ничего не знаем. В мае 1981 года с деньгами, фальшивыми документами и оружием Агджу отправили в Рим, где он совершил неудавшуюся попытку покушения, за что потом поплатился не только сам, но и многие другие.

– Я не считаю, что эти два плана можно сравнивать между собой, – возразил академик, которому принадлежала основная идея «Авроры» и который поэтому готов был его защищать, – Дело Войтылы обернулось катастрофой по трем причинам: тот, в кого стреляли, не был убит. Покушавшийся остался в живых, и, что хуже всего, не была подготовлена дезинформация по обвинению, например, итальянцев или американцев в причастности к покушению. Надо было сфабриковать убедительные улики в подтверждение вины правых, якобы подготовивших Агджу к покушению, которые потом обнародовать.

Генеральный секретарь кивал, отчего становился похожим на старую ящерицу.

– Здесь ситуация совершенно другая, – продолжал Рогов, – для каждой стадии в случае неудачи продуманы пути к отступлению и прекращению операции. Исполнитель – профессионал высокого класса, который живым в руки не дастся. Компоненты устройства по отдельности не привлекут ничьего внимания, к тому же невозможно будет установить, что они доставлены из СССР. Офицера, который осуществит сборку, уберут. Кроме того, есть варианты, которые помогут во всем обвинить американцев.

Генеральный секретарь повернулся к генералу Марченко.

– План сработает? – спросил он.

Трем остальным членам комитета стало не по себе. Было бы легче сразу уловить реакцию Генерального секретаря и согласиться с ним. Но он ничем не выдавал себя.

Марченко вздохнул и кивнул.

– Он выполним. Потребуется от десяти до шестнадцати месяцев, чтобы подготовиться к его осуществлению.

– Товарищ полковник? – обратился Генеральный секретарь к Филби.

Заикание Филби усилилось, когда он начал говорить. Так происходило всегда, когда он был напряжен.

– Что касается риска, я не могу его оценить, так же как и техническую сторону плана. Но в результате его, безусловно, все колеблющиеся британские избиратели немедля проголосуют за лейбористов.

– Профессор Крылов?

– Я не согласен с планом, товарищ Генеральный секретарь. Я считаю его слишком опасным как в реализации, так и по возможным последствиям. Он явно противоречит положениям Четвертого протокола. Если он будет нарушен, мы все пострадаем.

Генеральный секретарь, похоже, впал в глубокое раздумье, которое никто не смел нарушить. По полузакрытым глазам за очками в золотой оправе было видно, что мысль его напряженно работает. Через пять минут он поднял голову.

– Кроме как в этой комнате, больше нигде нет записей, заметок или записок по этому плану?

– Нет, – хором ответили все четыре члена комитета.

– Соберите папки и сдайте мне, – велел Генеральный секретарь.

Когда это было сделано, он продолжил обычным монотонным голосом:

– Это в высшей степени дерзкий, сумасшедший, авантюрный и опасный план, – нараспев произнес он. – Комитет распущен. Вы все возвращаетесь к своей работе и никогда больше не упоминаете о плане «Аврора» и комитете «Альбион».

Он остался сидеть, уставившись на стол, в то время как четверо послушных и ошарашенных людей вышли из комнаты. Молча, избегая смотреть друг другу в глаза, они оделись, и их проводили вниз.

В пустом дворике каждый сел в свою машину. Сев в свою «Волгу», Филби ждал, когда водитель Григорьев включит мотор, но тот просто сидел. Остальные три машины выехали из дворика через арку на проспект. В окно «Волги» постучали. Филби увидел майора Павлова.

– Пройдемте со мной, товарищ полковник.

Сердце у Филби екнуло. Он понял, что узнал слишком много, будучи единственным иностранцем в группе. У Генерального секретаря была репутация человека, доводящего дело до конца. Он проследовал за майором Павловым обратно в здание. Через две минуты его снова пригласили в гостиную Генерального секретаря. Старик все так же сидел в инвалидной коляске возле кофейного столика. Он жестом пригласил Филби сесть рядом. Британец с трепетом воспользовался приглашением.

– Что вы на самом деле думаете о плане? – поинтересовался Генеральный секретарь.

Филби судорожно сглотнул.

– Искусный, смелый, опасный, в случае выполнения – великолепный, – ответил он.

– Он гениален, – прошептал Генеральный секретарь. – Он будет осуществлен, но под моим личным руководством. Это будет лично моя операция. И вы будете ее активным участником.

– Можно задать вопрос? – рискнул Филби, – Почему я? Я ведь иностранец, хотя и служу Советскому Союзу всю свою жизнь, прожил здесь треть жизни. Но все равно я иностранец.

– Именно поэтому, – ответил Генеральный секретарь, – у вас нет иных покровителей, кроме меня. Вы не будете действовать против меня. Вы оставите свою семью, отпустите шофера. Временно поселитесь на моей даче в Усове. Подберите себе команду для осуществления плана «Аврора». У вас будут любые полномочия, которые вы потребуете. Вы их получите через мой секретариат в ЦК. Сами вы нигде не должны появляться.

Он нажал кнопку под столом.

– Вы будете работать под надзором этого человека. Полагаю вы с ним знакомы.

Дверь открылась, на пороге стоял холодно-безразличный майор Павлов.

– Он умен и осторожен. К тому же абсолютно предан. Кстати, он мой племянник.

Когда Филби встал, чтобы проследовать за майором, Генеральный секретарь протянул ему листок бумаги. Это было срочное сообщение из Первого Главного управления с пометкой «Лично Генеральному секретарю ЦК КПСС». Филби смотрел на него, не веря своим глазам.

– Да, это поступило ко мне вчера, – сказал Генеральный секретарь. – У вас не будет упомянутых генералом Марченко 10–16 месяцев. Похоже, что г-жа Тэтчер собирается сделать свой решительный шаг в июне. Мы должны опередить ее на неделю.

Филби медленно вздохнул. В 1917 году понадобилось десять дней, чтобы перевернуть мир. Ему, британскому ренегату, давался срок в девяносто дней, чтобы осуществить революцию в Британии.