Ноябрь 1989 года

Зима в этом году выдалась ранняя. Уже в конце месяца злющий ветры из северо-восточных равнин летучими разведывательными отрядами носились над крышами Москвы, испытывая крепость ее обороны.

Генеральный штаб Советской Армии располагается в доме № 19 по улице Фрунзе в сером каменном здании постройки тридцатых годов, напротив которого через улицу высится еще один корпус штаба — восьмиэтажный и более современный. В тот день на верхнем этаже старого здания, глядя на снежные шквалы, стоял у окна начальник Генерального штаба; настроение у него было таким же сумрачным, как и приближающаяся зима.

Маршалу Ивану К. Козлову было шестьдесят семь, два года назад ему по закону следовало уйти па пенсию, однако в Советском Союзе, как и везде, тем, кто устанавливает правила, и в голову не приходит, что правила эти относятся и к ним самим. В начале этого года Козлову передал дела престарелый маршал Ахромеев, что вызвало удивление у большей части военной иерархии. Маршалы являли собой полную противоположность друг другу. Если Ахромеев представлял собою тип маленького, худого как щепка интеллектуала, то Козлов — сын, внук и племянник солдат — был высокий, грубоватый, седовласый гигант. Заняв новый пост, он обошел сразу двух человек, которые незаметно ушли на пенсию, хотя до этого всегда был лишь на вторых ролях. Ни у кого не возникло недоумений, почему именно он попал в начальники: с 1987 по 1989 год Козлов спокойно и квалифицированно руководил выводом советских войск из Афганистана, который удалось провести без скандалов, крупных потерь, и — что самое важное — страна не опозорилась при этом на весь мир, хотя «волки Аллаха» и хватали русских за пятки на протяжении всего пути до перевала Саланг. Операция была по достоинству оценена в Москве, и на Козлова обратил внимание сам генеральный секретарь.

Но выполняя свой долг и зарабатывая маршальский жезл, он дал себе клятву, что никогда больше не поведет свою любимую Советскую Армию в отступление — ведь что бы там ни заявляла широковещательная пропаганда, в Афганистане они потерпели поражение. Теперь же перед ним замаячила перспектива нового поражения — потому-то он и был настроен так мрачно, когда смотрел в окно на летящий почти горизонтально снег, время от времени ударявший в стекло.

Все дело было в отчете, составленном по его приказу одним из самых блистательных его протеже, молодым генерал-майором, которого он взял с собою в Генеральный штаб из Кабула. Каминский был профессором, его глубокий ум сочетался с выдающимися организаторскими способностями, и маршал назначил его на вторую по значимости должность по части снабжения и тыла. Как опытный боевой офицер, Козлов прекрасно понимал: битвы выигрываются не благодаря смелости и самопожертвованию солдат или мудрости генералов — нет, победа обеспечена тогда, когда нужная техника находится в нужном месте в нужное время, причем в больших количествах.

Он до сих пор с горечью вспоминал, как восемнадцатилетним солдатом стал свидетелем блицкрига превосходно оснащенной немецкой армии, катившейся через оборонительные сооружения его родины, в то время как Красная Армия, истощенная сталинскими чистками 1938 года и располагая лишь давно устаревшим оружием, пыталась сдержать этот напор. Его отец погиб, защищая безнадежную позицию под Смоленском, отстреливаясь из винтовок со скользящим затвором от ревущих танков Гудериана. И Козлов поклялся: в следующий раз они будут вооружены как следует, причем до зубов. Этому он и посвятил большую часть своей военной карьеры и теперь возглавлял все Вооруженные Силы СССР: армию, военно-морской флот, военно-воздушные силы, стратегические ракетные войска и противовоздушную оборону. И все эти силы были теперь поставлены под угрозу возможного поражения из-за трехсотстраничного отчета, лежавшего у него на столе.

Маршал прочитал его дважды: ночью в своей спартанской квартире на Кутузовском проспекте и в кабинете, куда он приехал в семь утра и сразу отключил телефон. Козлов отошел от окна и сел за массивный письменный стол, перпендикулярно к которому стоял длинный стол для совещаний, и снова перечитал последние страницы отчета.

«Резюме. Из вышеизложенного следует: дело не в том, что, согласно прогнозам, через двадцать — тридцать лет на планете кончатся запасы нефти, а в том, что через семь-восемь лет они непременно будут исчерпаны в Советском Союзе. Это можно заключить из таблицы разведанных запасов, приведенной выше, и в частности из графы, где приведены значения отношения «запас/добыча» (З/Д). Это отношение получают путем деления годовой добычи нефти в данной стране на ее разведанные запасы в той же стране, выраженные в миллиардах баррелей.

Цифры на конец 1985 года — чтобы узнать, что делается в Сибири, я воспользовался западными данными, несмотря даже на мои связи в нефтяной промышленности, — показывают, что в этом году мы добыли 61 миллиард баррелей сырой нефти и имеем запасы на четырнадцать лет при условии, что ежегодная добыча останется на том же уровне. Но это — в лучшем случае, поскольку с тех пор добыча и, следовательно, расходование запасов имеют тенденцию к росту. В действительности запасов нам хватит на семь-восемь лет.

Причин роста потребления нефти две. Одна — это увеличение промышленной продукции, главным образом в части предметов потребления, которого потребовало Политбюро, когда провозгласило новые экономические реформы; другая — невероятно малая эффективность производящих эти предметы отраслей, причем не только старых, но и вновь создаваемых. Вся наша обрабатывающая промышленность очень малоэффективна с точки зрения использования энергии, а во многих отраслях дело усугубляется использованием устаревшего оборудования. Русский автомобиль, к примеру, весит втрое больше американской машины такого же класса — и не из-за наших суровых зим, как утверждает пресса, а из-за того, что металлургические заводы не выпускают достаточно тонкого листового проката. Поэтому для производства автомобиля требуется больше, чем на Западе, электроэнергии, для получения которой используются нефтепродукты, и в эксплуатации такой автомобиль расходует гораздо больше бензина.

Другие источники энергии. До недавнего времени 11 % электроэнергии в СССР вырабатывалось на атомных электростанциях, и наши планирующие органы подсчитали, что к 2000 году эта цифра возрастет до 20 % и даже более. Но все это было до Чернобыля. К сожалению, 40 % атомной энергии вырабатывалось у нас на станциях, построенных по тому же проекту, что и Чернобыльская АЭС. С тех пор большинство из них было закрыто для «модернизации» и вряд ли снова когда-либо вступит в строй, а строительство новых заморожено. В результате производство электроэнергии на атомных станциях (в процентном соотношении) выражается не двузначной цифрой, а составляет 7 % и продолжает падать.

Мы обладаем самыми большими в мире запасами природного газа, однако трудность заключается в том, что его месторождения расположены главным образом в Сибири и просто доставить газ на поверхность еще не достаточно. Для транспортировки его из Сибири к городам, фабрикам, электростанциям нам нужна развитая инфраструктура, включающая трубопроводы и сети, а ее-то у нас и нет.

Возможно, вы помните, что в начале 70-х годов, когда после арабо-израильского конфликта резко подскочили цены на нефть, мы предложили странам Западной Европы снабжать их природным газом по трансконтинентальному трубопроводу. В этом случае мы смогли бы построить нужные нам коммуникации благодаря финансированию их Европой на начальных стадиях проекта. Однако, поскольку Соединенным Штатам это было невыгодно, они пригрозили широкими торговыми санкциями тем, кто решится с нами сотрудничать, и затея сорвалась. Сегодня, благодаря так называемой «оттепели», с политической точки зрения это вполне осуществимо, но цены на нефть на Западе сейчас низки и наш газ им не нужен. К тому времени как мировые запасы нефти начнут истощаться и цены на нее поднимутся на Западе до такого уровня, что им станет выгодно покупать наш газ, для СССР будет слишком поздно.

Таким образом, ни один из других источников энергии нам не поможет. Ни природный газ, ни атомная энергия нас не спасут. Подавляющее большинство отраслей промышленности как у нас, так и в странах, рассчитывающих на наши энергоносители, не могут обойтись без топлива, получаемого из нефти.

Союзники. Несколько слов о наших союзниках в Центральной Европе, которых западная пропаганда называет нашими «сателлитами». Их общая добыча — главным образом из небольшого месторождения в Румынии близ Плоешти — составляет около 2 миллиардов баррелей в год, однако это капля в море по сравнению с тем, что им нужно. Остальная нефть поступает к ним от нас и является одной из тех связей, которые держат их в нашем лагере. Чтобы хоть немного снизить экспорт нефти в эти страны, мы согласились на то, чтобы они заключили несколько бартерных сделок со странами Ближнего Востока. Но если они захотят обрести полную независимость от нас в отношении нефти и попасть таким образом в зависимость к Западу, то довольно скоро Восточная Германия, Польша, Чехословакия, Венгрия и даже Румыния окажутся в тисках капиталистического лагеря. Не говоря уже о Кубе.

Заключение…»

Маршал Козлов оторвался от чтения и взглянул на стенные часы. Одиннадцать. Церемония в аэропорту, должно быть, уже начинается. Сам он решил туда не ехать. Он не собирается ходить перед американцами на задних лапках. Маршал потянулся, встал и снова подошел к окну, захватив с собою отчет Каминского. На нем стоял гриф «Совершенно секретно», и Козлов знал, что теперь он этот гриф с отчета не снимет. Документ был слишком взрывоопасен, чтобы таскать его по всему зданию Генерального штаба.

В прежние времена карьере любого офицера, который выразил бы свое мнение с такой откровенностью, с какой это сделал Каминский, пришел бы конец, однако Иван Козлов, хоть и был твердым приверженцем традиций почти во всем, за искренность никогда не наказывал. И это было чуть ли не единственное, что он одобрял в генеральном секретаре; маршал не мог согласиться с его новомодными идеями относительно того, что у каждого крестьянина должен быть телевизор, а у каждой домохозяйки — стиральная машина, но знал, что волен открыто высказываться перед Михаилом Горбачевым, не опасаясь получить билет в один конец до Якутска.

Отчет потряс маршала. Козлов знал, что с того момента, как началась перестройка, экономика не стала лучше, по он всю жизнь прослужил в армии, а армия в первую очередь обеспечивалась ресурсами, материалами и техникой и была единственной сферой жизни в Советском Союзе, где действительно контролировалось качество. То, что выпускаемые для гражданского населения фены для волос были опасны для жизни, а башмаки промокали, его не волновало. Но теперь он узнал о кризисе, который неминуемо коснется даже армии. А самое неприятное заключалось в последнем разделе отчета. Стоя у окна, маршал снова принялся читать.

«Заключение. У нас есть на выбор лишь четыре пути, и ни один из них нельзя назвать оптимальным.

1. Мы можем сохранить добычу нефти на прежнем уровне, зная, что самое большее через восемь лет ее запасы будут исчерпаны и нам придется выходить на мировой рынок в качестве покупателей. Это произойдет в самый неблагоприятный момент, когда мировые цены на нефть начнут безжалостно и неуклонно повышаться и достигнут невообразимого уровня. Чтобы закупить при этих условиях хотя бы часть необходимой нам нефти, нам придется израсходовать всю имеющуюся у нас валюту, а также запасы сибирского золота и алмазов.

С помощью бартерных сделок нам тоже не удастся выправить положение. Более 55 % мировых запасов нефти находятся в пяти странах Ближнего Востока, чьи внутренние нужды весьма ограниченны по сравнению с их ресурсами, эти-то страны и будут задавать тон. К сожалению, если не считать вооружения и некоторых видов сырья, советские товары не представляют интереса для Ближнего Востока, поэтому получить нефть посредством бартерных сделок нам не удастся. Нам придется расплачиваться в твердой валюте, а это нам не под силу.

И наконец, зависеть от внешнего источника нефти — опасно со стратегической точки зрения, тем более если учесть особенности и историю пяти стран Ближнего Востока, о которых идет речь.

2. Мы можем отремонтировать и модернизировать имеющееся у нас оборудование для добычи и переработки нефти с целью повысить его эффективность и таким образом снизить ее потребление без ущерба для хозяйства. Оборудование у нас в основном устарелое, в плохом состоянии, а чрезмерной суточной добычей мы наносим вред самим месторождениям. Нам придется переоборудовать все добычные бассейны, нефтеочистительные заводы и сеть нефтепроводов, чтобы растянуть имеющиеся у нас запасы нефти еще лет на десять. Начинать нужно прямо сейчас, а средства для этого потребуются баснословные.

3. Мы можем сосредоточить все усилия на совершенствовании техники по морской добыче нефти. Многообещающим районом для этого является Арктика, однако проблемы с добычей там еще более серьезны, нежели в Сибири. У нас отсутствуют нефтепроводы по доставке нефти из моря к отребителю, а программа изысканий опаздывает уже на пять лет. Средства для этих работ тоже потребуются колоссальные.

4. Мы можем использовать природный газ, запасы которого у нас, как говорилось выше, самые большие в мире, практически неограниченные. Но и в этом случае понадобятся огромные средства для обеспечения добычи, обучения квалифицированного персонала, создания новой техники и инфраструктуры, а также для переоборудования сотен тысяч предприятий под использование природного газа.

В результате возникает вопрос: откуда взять средства, необходимые для проведения в жизнь вариантов 2, 3 или 4? Учитывая необходимость тратить валюту для закупки за рубежом зерна, чтобы накормить население, а также обязательство Политбюро начать импорт современной технологии, средства придется изыскивать внутри страны. А если учесть, что Политбюро, кроме того, решило модернизировать промышленность, то нетрудно догадаться, что оно не удержится от искушения воспользоваться средствами, выделенными на нужды армии.

Остаюсь преданный вам, товарищ маршал,

генерал-майор

Петр В. Каминский».

Маршал Козлов тихонько выругался, захлопнул папку и снова выглянул в окно. Вьюга утихла, но пронизывающий ветер дул с прежней силой; внизу прохожие, наклонив головы, придерживая ушанки, спешили по улице Фрунзе.

Прошло уже почти сорок пять лет с тех пор, как он, двадцатидвухлетний лейтенант мотострелковых войск штурмом брал Берлин под началом маршала Чуйкова, а затем карабкался на здание рейхсканцелярии и срывал последний флаг со свастикой. В нескольких исторических книгах была даже картина, изображающая его в этот момент. С тех пор он постоянно, ступенька за ступенькой, поднимался по служебной лестнице: подавлял мятеж 1956 года в Венгрии, служил на границе с Китаем, на реке Уссури, в группе советских войск в Германии, затем снова в Дальневосточном военном округе в Хабаровске, затем на юге, в Баку, уже в командовании округа, откуда и попал в Генеральный штаб. За свое теперешнее высокое положение он заплатил сполна: мерз ночами в самых заброшенных уголках империи, развелся с одной женой, которая отказалась ехать вместе с ним, и похоронил вторую, скончавшуюся на Дальнем Востоке. Дочь его вышла замуж за горного инженера, а не за военного, как он надеялся, сын отказался пойти по его стопам и стать профессиональным военным. Все эти сорок пять лет он наблюдал, как Советская Армия превращается в самую могучую, по его мнению, боевую мощь на планете, призванную защищать свое отечество и уничтожать его врагов.

Как и многие люди с традиционным типом мышления, он верил, что оружие, которым снабдили его трудящиеся массы, придется пустить в ход, и пусть он будет проклят, если позволит каким-либо обстоятельствам или людям выставить его любимую армию в смешном виде, пока он на посту. Маршал был беззаветно предан партии — иначе ему просто не удалось бы достичь его теперешнего положения, — но если кто-то, пусть даже партийные лидеры, думает, что может вычеркнуть из военного бюджета миллиарды рублей, то он еще посмотрит, останется ли верен этим людям.

Чем дольше маршал размышлял о последних страницах отчета, который держал в руках, тем крепче становилась в нем уверенность, что Каминский, при всем своем уме, просмотрел еще один — пятый возможный вариант. Если бы Советский Союз сумел взять в свои руки политический контроль над уже существующим источником сырой нефти, над какой-то территорией, находящейся сейчас за его пределами… тогда бы он смог импортировать нефть исключительно для себя и по приемлемым ценам, то есть диктовать их… и если сделать это, пока еще не кончилась своя нефть…

Козлов положил отчет на стол для совещаний и подошел к карте полушарий, занимавшей большую часть стены напротив окна. Он внимательно всматривался в нее, а между тем время подходило уже к полудню. Взгляд маршала то и дело устремлялся к одной и той же точке на карте. Наконец он вернулся к столу, включил телефон и соединился с адъютантом.

— Попросите зайти ко мне генерал-майора Земскова, прямо сейчас.

Усевшись за стол в кресло с высокой спинкой, он нажал кнопку дистанционного управления и включил стоявший слева от стола телевизор. По первому каналу в прямом эфире передавали обещанные новости из Внукова, аэропорта для приема важных персон, неподалеку от Москвы.

Самолет военно-воздушных сил США номер один был уже заправлен и готов к вылету. Это был «Боинг-747», заменивший в начале года устаревший «Боинг-707» и способный пролететь от Москвы до Вашингтона без посадки, что предыдущей модели было не под силу. Персонал 89-й авиабригады, которая обслуживает президентский самолет на военно-воздушной базе Эндрюс, стоял вокруг машины на случай, если какому-нибудь слишком уж восторженному русскому взбредет в голову подойти поближе, чтобы прикрепить что-либо к корпусу самолета или просто заглянуть внутрь. Однако русские сейчас, да и на протяжении трехдневного визита, вели себя как истые джентльмены.

В нескольких ярдах от самолетного крыла находился помост с трибуной посредине. На трибуне стоял генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев, уже заканчивавший свою прощальную речь. Рядом сидел его гость, Джон Д. Кормак, президент США. Он был без шляпы, резкий ветер ерошил его седеющие волосы. По обеим сторонам от них выстроились в ряд двенадцать членов Политбюро.

Под прямым углом к помосту разместились почетные караулы, в которых стояли милиционеры, относящиеся к ведомству МВД, и пограничники, подчиненные КГБ. Для придания сцене хоть какой-то естественности четвертую сторону каре занимали сотни две инженеров, техников и прочих представителей персонала аэропорта. Однако центром внимания говорившего были многочисленные телекамеры, фоторепортеры и журналисты, разместившиеся между двумя почетными караулами. Момент был и в самом деле важный.

Вступив в должность в январе, Джон Кормак, к удивлению многих победивший на ноябрьских выборах, выразил желание встретиться с советским лидером и готовность посетить с этой целью Москву. Михаил Горбачев не замедлил согласиться и за эти три дня, к своему удовлетворению, обнаружил, что с этим высоким, суровым, но, в сущности, очень человечным американским профессором можно — по выражению г-жи Тэтчер — «делать дела».

Поэтому, несмотря на возражения своих советников по безопасности и идеологии, он решил рискнуть. Он согласился на личную просьбу президента, заключавшуюся в том, чтобы ему, американцу, позволили обратиться к советскому народу в прямом эфире без предварительного одобрения текста выступления. На советском телевидении практически ни одна передача не идет «вживую»: все тщательно готовится, просматривается, редактируется и только после этого выдается в эфир как годное к употреблению.

Прежде чем согласиться на необычную просьбу Кормака, Михаил Горбачев посоветовался со специалистами с государственного телевидения. Они удивились не меньше, чем он, но заметили, что, во-первых, американца поймет без перевода лишь незначительная часть советских граждан (а перевод можно будет смягчить, если президент зайдет слишком далеко), и, во-вторых, передачу изображения и звука можно давать с восьми- или десятисекундной задержкой, и, если президент действительно зайдет слишком далеко, трансляцию можно будет прервать. Было условлено, что, если генеральный секретарь сочтет нужным сделать это, ему достаточно будет почесать указательным пальцем подбородок, а телевизионщики сделают все остальное. Это, естественно, не будет относиться к трем бригадам американского телевидения, равно как и к бригаде Би-би-си, но это уже не имело значения, поскольку их передача до советских людей не дойдет.

Закончив выступление добрыми пожеланиями в адрес американского народа и выразив надежду на прочный мир между США и СССР, Михаил Горбачев повернулся к гостю. Джон Кормак встал. Русский лидер указал на трибуну с микрофоном и сел сбоку от нее. Президент подошел к микрофону. В руках у него не было никаких записей. Он поднял голову, устремил взгляд в советскую телекамеру и заговорил.

— Слушайте меня, мужчины, женщины и дети Советского Союза.

У себя в кабинете маршал Козлов подался вперед, пристально глядя на экран. Находившийся на помосте Михаил Горбачев удивленно вскинул брови. Работавший за советской телекамерой молодой человек, который легко мог сойти за выпускника Гарвардского университета, прикрыл микрофон рукой и что-то тихо спросил у стоявшего рядом высокопоставленного чиновника, но тот отрицательно покачал головой. Дело было в том, что Джон Кормак заговорил не по-английски, а на довольно приличном русском языке.

Не зная ни слова по-русски, президент перед поездкой в СССР долго разучивал в тишине своей спальни в Белом доме речь из пятисот незнакомых русских слов, пользуясь магнитофоном и услугами специалиста по разговорному языку, пока не научился произносить речь бегло и почти без акцента, не понимая при этом ни слова. Даже для бывшего профессора одного из старейших университетов Новой Англии это был замечательный успех.

— Пятьдесят лет назад ваша страна, ваша любимая Родина была охвачена войной. Ваши мужчины сражались и умирали, как солдаты, или жили, как волки, в лесах. Ваши женщины и дети влачили жалкое существование в подвалах и питались впроголодь. Миллионы из них погибли. Ваша земля была опустошена. Хотя такого никогда не случалось в моей стране, даю вам слово, я понимаю, насколько вы ненавидите войну и боитесь ее.

На протяжении сорока пяти лет мы, русские и американцы, воздвигали стену между нашими странами, убеждая себя, что перед нами находится возможный агрессор. И мы воздвигли горы — горы стали, пушек, танков, кораблей и бомб. Есть люди, которые утверждают, что все это оружие когда-нибудь нам понадобится, чтобы иметь возможность уничтожить друг друга.

Но я скажу: мы пойдем другим путем.

По Внукову пронесся явственный шепоток. Слова: «Но я скажу: мы пойдем другим путем» — президент Кормак позаимствовал у Ленина, эту фразу знал в СССР любой школьник. По-русски слово «путь» означает дорогу, тропу, направление движения. Президент продолжил речь и снова обратился к этому слову.

— Я имею в виду путь постепенного разоружения и мира. У нас есть только одна планета, и она прекрасна. Мы можем вместе жить на ней или погибнуть — тоже вместе.

Дверь в кабинет маршала Козлова тихонько отворилась и снова закрылась. Еще один протеже Козлова, ас оперативного отдела, стоял у двери и молча наблюдал за происходящим на экране телевизора. Речь президента США подходила к концу.

— Путь нам предстоит нелегкий. На нем будет множество препятствий. Но в конце его — мир и безопасность для наших народов. Ведь если у нас будет достаточное количество оружия для защиты, но недостаточное для нападения, если мы будем знать это и у нас появится возможность удостовериться в этом, то мы сможем тогда передать нашим детям и внукам мир, действительно свободный от жуткого страха, который нам доводилось испытывать на протяжении последних пятидесяти лет. Если вы готовы идти вместе со мною этим путем, то и я выберу его вместе со всем народом Америки. Вот вам в залог этого, Михаил Сергеевич, моя рука.

Президент Кормак повернулся к Горбачеву и протянул ему правую руку. Обладая большим опытом публичных выступлений, генеральный секретарь понял, что должен встать и пожать протянутую руку. Затем он широко улыбнулся и облапил американца другой рукой.

Русские люди способны не только страдать от паранойи и ксенофобии, но и проявлять большую эмоциональность. Первыми нарушили тишину служащие аэропорта. Раздался взрыв горячих рукоплесканий, послышались возгласы, и вскоре в воздух полетели меховые шапки: вымуштрованные люди перестали себя сдерживать. Их примеру последовала милиция: держа винтовки в левой руке в положении «вольно», они принялись кричать и размахивать фуражками с красными околышами.

Пограничники не спускали глаз со своего начальства — стоявшего у возвышения генерала Владимира Крючкова, председателя КГБ. Находясь в нерешительности, он все-таки тоже зааплодировал вслед за членами Политбюро. Пограничники восприняли это как сигнал к действию (как впоследствии оказалось, напрасно) и присоединились к ликованию милиции. На пространстве пяти часовых поясов 80 миллионов советских мужчин и женщин тоже выражали свою радость.

— Черт возьми!.. — маршал Козлов потянулся к кнопке и выключил телевизор.

Вот вам и любимый генеральный секретарь, — без какого бы то ни было выражения пробормотал генерал-майор Земсков. Маршал несколько раз угрюмо кивнул. Сперва отчет Каминского с его зловещими прогнозами, теперь еще и это. Он встал, обошел вокруг стола и, взяв отчет, проговорил:

— Возьмите и прочтите. Тут гриф «Совершенно секретно» — так оно и есть. Этот отчет напечатан в двух экземплярах, другой находится у меня. Особое внимание обратите на то, что Каминский говорит в «Заключении».

Земсков кивнул. По мрачному настроению маршала он понял, что дело не только в том, чтобы прочесть отчет. Еще два года назад Земсков был простым полковником, когда, явившись на командный пункт учений, проводившихся в Восточной Германии, маршал Козлов заметил его.

Это были маневры, в которых принимала участие ГСВГ — Группа советских войск в Германии, — с одной стороны, и армия ГДР — с другой. Немцам досталась роль наступающих войск США, и во всех предыдущих эпизодах учений они разносили в пух и прах своих советских братьев по оружию. Но на этот раз русские легко заткнули их за пояс; планировал операцию Земсков. Став человеком номер один на улице Фрунзе, маршал Козлов перевел блестящего специалиста к себе в штаб. Сейчас он подвел Земскова к карте и сказал:

— Когда закончите, вам нужно будет составить нечто вроде плана экстраординарных действий. Проработать его следует как можно более подробно — до последнего человека, автомата и патрона; цель — военное вторжение в одну из соседних стран и ее последующая оккупация. У вас в распоряжении не больше года.

Генерал-майор Земсков удивленно вскинул брови.

— Но я справлюсь гораздо быстрее, товарищ маршал. Ведь у меня в распоряжении…

— У вас в распоряжении лишь собственные глаза, руки и голова. Вам запрещается советоваться с кем бы то ни было. Все необходимые сведения будете получать якобы для других нужд. Вы будете работать один, без помощников. Это займет у вас месяцы, план представите в единственном экземпляре.

— Ясно. А страна?..

Маршал постучал по карте.

— Вот она. Эта страна должна принадлежать нам.

В здании «Пан-Глобал», что стоит в Хьюстоне, столице американской нефтяной промышленности и, как утверждают некоторые, столице мировой нефтяной торговли, помещается штаб-квартира корпорации «Пан-Глобал ойл» — двадцать восьмой по величине компании в США и девятой в Хьюстоне. Имея суммарный актив в 3,25 миллиарда долларов, «Пан-Глобал» идет за такими компаниями, как «Шелл», «Теннеко», «Коноко», «Энрон», «Костал», «Тексас истерн», «Транско» и «Пеннз-ойл». Однако в одном она отличается от всех остальных: ею до сих пор владеет и управляет ее основатель. Есть у нее, разумеется, и акционеры, и правление, однако все нити держит в руках ее основатель, пользующийся внутри корпорации неограниченной властью.

Через десять часов после беседы маршала Козлова с начальником оперативного отдела, восемью часовыми поясами западнее Москвы Сайрус В. Миллер стоял у огромного окна своей расположенной на крыше здания конторы и смотрел на запад. В четырех милях от него в дымке ноябрьского дня виднелся небоскреб компании «Транско». Постояв еще немного, Сайрус Миллер, ступая по мохнатому ковру, вернулся к столу и снова углубился в лежавший перед ним доклад.

Сорок лет назад, еще только став на путь к процветанию, Миллер понял: информация — это могущество. Знание того, что происходит, и, главное, того, что должно произойти, давало человеку больше могущества, чем кабинет политика или даже деньги. Тогда-то он и организовал в своей растущей корпорации отдел исследований и статистики, посадив в него самых способных и искусных аналитиков, каких только смог отыскать в университетах страны. С приходом века ЭВМ он оборудовал отдел компьютерами, в банках данных которых хранился громадный объем информации о нефтяной и других отраслях промышленности, торговых запросах, национальной экономике, тенденциях рынка, научных достижениях, а также о людях — сотнях тысяч людей самых различных профессий, чей шанс понадобиться ему был хотя бы самым минимальным.

Автором лежащего перед ним доклада был Диксон, молодой, но весьма прозорливый выпускник Университета штата Техас, взятый им на службу лет десять назад и выросший в недрах компании как специалист. «Даже за те деньги, что я ему плачу, — подумалось Миллеру, — он не счел нужным положить шефу на стол что-нибудь утешительное». Но именно это Миллер и ценил. В пятый раз он принялся перечитывать выводы, сделанные Диксоном.

«Суть дела заключается в том, что в свободном мире запасы нефти заканчиваются. Сейчас широкие массы американцев этого не замечают благодаря упорным стараниям правительства заставить их поверить в выдумку, будто положение с «дешевой нефтью» будет продолжаться до бесконечности.

Доказательство того, что нефть уже на исходе, содержится в приведенной ранее таблице мировых запасов нефти. Сегодня из сорока одной нефтедобывающей страны только у десяти запасы выходят за тридцатилетнюю отметку. И даже такая картина слишком оптимистична. Цифра тридцать лет предполагает, что добыча нефти останется на теперешнем уровне. На самом же деле ее потребление, а следовательно, и добыча непременно будут возрастать, а когда страны с небольшими запасами останутся без нефти, то ее добыча увеличится еще больше. Поэтому вполне возможно предположить, что через двадцать лет все страны, кроме десяти, останутся без нефти.

Другие источники энергии просто не успеют вовремя прийти на помощь. В течение последующих трех десятилетий свободному миру нужна лишь нефть, или его экономическая гибель неизбежна.

В этом отношении Америка быстро катится к катастрофе. В то время, когда страны, контролирующие деятельность ОПЕК{ОПЕК — организация стран — экспортеров нефти, в которую входят Иран, Ирак, Венесуэла, Кувейт, Саудовская Аравия, Катар, Индонезия, Ливия, Объединенные Арабские Эмираты, Алжир, Нигерия, Эквадор и Габон. — Здесь и далее прим. переводчиков.}, взвинчивали цену на сырую нефть с 2 до 40 долларов за баррель, американское правительство всячески стимулировало развитие нефтяной промышленности внутри страны как в части разведки новых месторождений, так и в части их освоения. После развала ОПЕК и увеличения добычи нефти Саудовской Аравией в 1985 году Вашингтон стал купаться в искусственно подешевевшей нефти из стран Ближнего Востока, заставляя собственную нефтяную промышленность чахнуть на корню. Такая недальновидность даст страшные плоды.

Ответом Америки на появление дешевой нефти было повышение спроса, а значит, и импорта как сырой нефти, так и нефтепродуктов, снижение собственной добычи, резкое свертывание разведывательных работ, закрытие всех нефтеперерабатывающих заводов и безработица еще более всеобъемлющая, чем в 1932 году. Даже если мы приступим к ударной программе немедленно — с крупными капиталовложениями и стимулами со стороны федеральной администрации, то нам потребуется десять лет, чтобы снова создать квалифицированные кадры и технику и с их помощью уменьшить нашу теперешнюю полную зависимость от Ближнего Востока. Пока нет никаких сведений, указывающих на то, что Вашингтон намерен заняться возрождением американской нефтяной промышленности.

Наше правительство руководствуется при этом тремя соображениями, и все они неверны.

A. Только разведка новой американской нефти будет стоить 20 долларов за баррель, тогда как добыча барреля саудовско-кувейтской нефти стоит 10–15 долларов, а продается она по 16 долларов за баррель. Правительство полагает, что так будет длиться вечно. Это ошибка.

Б. Считается, что арабы вообще и Саудовская Аравия в частности будут продолжать закупки в США астрономических количеств вооружения, технологий, товаров и услуг для собственной общественной и оборонной инфраструктур, сохраняя таким образом циркуляцию нефтедолларов между ними и нами. Это не так. Инфраструктура у них практически ни в чем уже не нуждается, они не могут придумать, на что бы еще истратить свои доллары, а их недавние (в 1986 и 1988 годах) сделки по приобретению у англичан истребителей «Торнадо» отодвинули нас как поставщиков вооружения на второе место.

B. Считается, что монархи, правящие в ближневосточных королевствах и султанатах, — наши добрые и верные союзники, которые никогда не повернутся к нам спиной и не станут взвинчивать цены. Считается также, что править они будут вечно. Однако явный шантаж, каким они занимались по отношению к Америке с 1973 по 1985 год, говорит об их вероломстве, а в таком нестабильном районе, как Ближний Восток, любой режим может пасть за неделю».

Сайрус Миллер свирепо уставился в бумагу. То, что он прочел, ему не нравилось, но он знал, что это правда. В последние четыре года ему как главе фирмы, занимающейся добычей и переработкой отечественной нефти, пришлось особенно тяжко, и никакие закулисные переговоры в Вашингтоне не смогли убедить конгресс предоставить нефтепромышленникам для разработки арктические заповедные земли на Аляске — самый многообещающий в смысле новых месторождений район. Вашингтон был Миллеру отвратителен.

Миллер взглянул на часы. Половина пятого. Он нажал кнопку настольного пульта, и тиковая стенная панель в противоположном конце кабинета, бесшумно отъехав в сторону, открыла 26-дюймовый экран цветного телевизора. Миллер включил канал новостей Си-эн-эн: передавали главный сюжет дня.

Воздушный лайнер номер один находился как раз над посадочной полосой военно-воздушной базы Эндрюс близ Вашингтона; на какую-то секунду он словно бы завис в воздухе, затем его колеса мягко коснулись гостеприимного бетона, и он снова оказался на американской земле. Пока лайнер замедлял ход, разворачивался и подъезжал к зданию аэропорта, на экране появилась физиономия болтливого ведущего, который повторил рассказ о речи, произнесенной президентом в Москве двенадцать часов назад, перед самым отлетом.

Как будто для того, чтобы подтвердить его сообщение, телережиссер в течение десяти минут, пока «Боинг» останавливался, снова показал говорящего по-русски президента Кормака (его речь сопровождалась английскими субтитрами), восторженные лица служащих аэропорта и милиционеров, а также Михаила Горбачева в обнимку с президентом. Мутновато-серые глазки Сайруса Миллера смотрели не мигая: даже уединившись в кабинете, он скрывал свою ненависть к патрицию из Новой Англии, который год назад неожиданно вырвался в лидеры, а затем и в президенты и теперь делал такие шаги к разрядке между Америкой и Россией, на какие не осмеливался даже Рейган. Когда на экране президент Кормак появился в дверях самолета и зазвучала приветственная мелодия, Миллер с отвращением выключил телевизор.

— Коммунистический подпевала! — буркнул он и снова взялся за доклад Диксона.

«В сущности, даже двадцатилетний срок, в течение которого сорок одна страна (за исключением десяти ведущих) исчерпает запасы нефти, не играет большой роли. В последнем отчете Гарвардского университета утверждается, что к 1999 году цена нефти достигнет 50 долларов за баррель (по курсу 1989 года) вместо сегодняшних 16 долларов. Отчет этот был положен под сукно, несмотря на то что он содержит ошибку в лучшую сторону. Трудно представить, какой кошмар начнется в стране, если население узнает об этих ценах. Что будут делать американцы, если им придется платить 2 доллара за галлон бензина? Как поступят американские фермеры, когда узнают, что они не в состоянии откармливать свиней, собирать урожай и даже обогревать свое жилье в холодные зимы? Мы окажемся перед социальной революцией.

Даже если Вашингтон решит вкладывать деньги в развитие отечественной нефтедобывающей промышленности, то наших запасов при современном уровне потребления нам все равно хватит только на пять лет. Европа находится в худшем положении: только маленькая Норвегия входит в десяток стран с запасами нефти более чем на тридцать лет, и то лишь за счет морской добычи в небольших объемах, а в остальных европейских странах нефти хватит всего на три года. Страны Тихого океана пользуются только импортной нефтью и располагают большими количествами твердой валюты. Результат? Все мы, кроме Мексики, Венесуэлы и Ливии, сможем рассчитывать на один и тот же источник нефти: шесть стран Ближнего Востока.

Нефть есть и в Иране, и в Ираке, и в Абу-Даби, но в двух странах ее больше, чем во всех остальных вместе взятых. Это Саудовская Аравия и Кувейт, причем главенствовать в ОПЕК будет Саудовская Аравия. Сегодня там добывается 170 миллиардов баррелей в год, что составляет 25 % мировой добычи, а когда тридцать одна страна выйдет из игры, эта цифра возрастет до 50 %; имея запасы на сотни лет, Саудовская Аравия будет контролировать мировые цены на нефть, держать таким образом под пятой и Америку.

При подобном росте цен в 1995 году Америка будет ежедневно импортировать нефть на 450 миллионов долларов — и все эти деньги пойдут в Саудовскую Аравию и граничащий с ней Кувейт. Это означает, что ближневосточные поставщики нефти станут владельцами всей американской промышленности, чьи нужды они удовлетворяют. Несмотря на все свои достижения в технологии, несмотря на высокий жизненный уровень и военную мощь, Америка попадет в экономическую, финансовую, стратегическую и, следовательно, политическую зависимость от маленькой, отсталой, полукочевой, продажной и капризной страны, которую никак не сможет контролировать».

Сайрус Миллер закрыл папку с докладом, откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Если бы у кого-нибудь хватило наглости заявить ему, что он принадлежит к ультраправым, Миллер с возмущением отверг бы такое предположение. Хотя он всегда голосовал за республиканцев, все семьдесят семь лет жизни политика интересовала его лишь постольку, поскольку влияла на нефтяную промышленность. Его политические устремления, как он себе представлял, сводились к патриотизму. Миллер любил ставший ему родным штат Техас до такой степени, что порой ему казалось: эта любовь его задушит.

Он никак не мог понять, что эту Америку во многом выдумал он сам — белую, англосаксонскую, протестантскую Америку, исповедовавшую традиционные взгляды и неприкрытый шовинизм. Нет, уверял он Всевышнего в своих неоднократных ежедневных молитвах, он ничего не имеет против евреев, католиков, испанцев или негров — разве не служат у него на ранчо, что в горах за Остином, восемь испаноязычных девушек? А несколько черномазых, работающих в саду? Пока они знают свое место, все в порядке.

Он смотрел в потолок и пытался вспомнить имя. Имя человека, которого он встретил года два назад на совещании нефтепромышленников в Далласе, человека, говорившего, что он живет и работает в Саудовской Аравии. Они поговорили недолго, но человек этот произвел на Миллера впечатление. Он прекрасно помнил, как тот выглядит: ростом под шесть футов, чуть ниже самого Миллера, крепкий, натянутый словно пружина, спокойный, внимательный, задумчивый — человек, имевший громадный опыт по Ближнему Востоку. Он прихрамывал, ходил, опираясь на трость с серебряным набалдашником, и имел какое-то отношение к компьютерам. Чем напряженнее Миллер думал, тем больше он вспоминал. Они беседовали о компьютерах, Миллер предпочитал фирму «Ханивелл», его собеседник — «Ай-би-эм». Через несколько минут Миллер пригласил одного из сотрудников исследовательского отдела и продиктовал ему все, что вспомнил.

— Выясните, кто это такой, — распорядился он.

На южном побережье Испании, называемом Коста-дель-Соль, смеркалось. Несмотря на то что туристский сезон был уже позади, все побережье от Малаги до Гибралтара было усеяно огоньками, которые с гор выглядели, словно светящаяся змея, медленно извивающаяся вдоль Торремолиноса, Михаса, Фуэнгиролы, Марбельи, Эстепоны, Пуэрто-Дукесы, Ла-Линеа вплоть до самого пролива. Огни легковых машин и грузовиков ярко освещали автостраду Малага — Кадис, тянувшуюся вдоль побережья между холмами и морем.

Ближе к западу, в горах, между Эстепоной и Пуэрто-Дукесой находится один из винодельческих районов Южной Андалузии, в котором производят не херес, как на западе провинции, а душистое, крепкое красное вино. Центр этого района расположен в городке Манильва, всего в пяти милях от побережья; оттуда открывается вид на бескрайнее море. Манильва окружена небольшими деревушками, жители которых возделывают окрестные холмы и изготовляют вино.

В этот час в одной из них, Алькантара-дель-Рио, усталые после долгой работы люди возвращались с виноградников. Урожай уже давно был собран, однако лозу нужно было подрезать и подготовить к грядущей зиме — работа нелегкая и изнурительная. Поэтому, прежде чем разойтись по беспорядочно разбросанным домам, большинство крестьян направились в единственный деревенский кабачок, где можно было пропустить стаканчик и немного поболтать.

Деревушка Алькантара-дель-Рио мало чем могла похвастаться, разве что тишиной и покоем. В ней была крошечная беленая церквушка, где командовал дряхлый, как и сам его приход, старичок священник, служивший воскресные службы для женщин и детей и сожалевший, что мужская часть его паствы предпочитает бар. Дети посещали школу, расположенную в Манильве. Кроме нескольких дюжин белых домиков, в деревне был лишь бар «Антонио», в котором теперь собрались виноградари. Некоторые из них работали на кооперативные общества, помещавшиеся за многие мили от деревни, другие владели собственными участками, упорно трудились на них, и их скромное благосостояние зависело от урожая да от цен, которые предлагали им городские торговцы.

Последним в бар вошел долговязый мужчина. Он кивнул посетителям и занял свое обычное место в углу. Он был выше других па несколько дюймов, поджар, с виду лет сорока пяти, на его худом лице насмешливо поблескивали глаза. Некоторые из крестьян обращались к нему «сеньор», но Антонио, подскочивший с графином вина и стаканом, был более фамильярен.

— Muy bueno, amigo. ¿Va bien?{Здорово, приятель. Как дела? (исп.).}

— Hola, Tonio, приветливо ответил высокий, — Si, va bien{Привет, Тонио… Все хорошо (исп.).}.

В телевизоре над стойкой загремела музыка, и он обернулся. Начинались вечерние новости; в баре все затихли, прислушиваясь к рассказу о происшедшем за день. На экране появился ведущий и коротко сообщил об отлете из Москвы президента Соединенных Штатов Кормака. Затем в кадре возникло Внуково, президент подошел к микрофону и заговорил. Субтитров в испанских новостях не было, речь Кормака переводил диктор за кадром. Мужчины в баре напряженно слушали. Когда Джон Кормак закончил и протянул Горбачеву руку, камера (это была бригада Би-би-си, транслировавшая сюжет на всю Европу) дала панораму ликующих служащих аэропорта, затем милиции, затем пограничников. На экране возник испанский ведущий. Антонио повернулся к высокому мужчине.

— Es un buen hombre, Señor Cormack{Господин Кормак хороший человек (исп.).}, — сказал он, широко улыбнувшись и похлопав высокого человека по спине, словно тот был партнером мужчины из Белого дома.

— Si, задумчиво кивнул высокий. Es un buen hombre{Да… Хороший (исп.).}.

Сайрус В. Миллер родился отнюдь не богачом. Он вырос в семействе бедных фермеров из Колорадо и мальчиком оказался свидетелем того, как горнодобывающая компания выкупила у его отца ферму и полностью разорила ее с помощью своих машин. Решив, что, раз их нельзя победить, значит, нужно к ним присоединиться, молодой человек закончил Колорадскую горную школу в Голдене и в 1933 году вышел оттуда с дипломом и в единственном костюме, который и был на нем надег. Во время учебы он отдал предпочтение нефти перед горными породами и устремил свои стопы на юг, в Техас. Это были времена нефтедобытчиков-одиночек, когда земля давалась в аренду беспрепятственно и никто и слыхом не слыхивал о таких словах, как «окружающая среда» и «экология».

В 1936 году он набрел на брошенный «Тексако» участок и вычислил, что они бурили не там, где надо. Он уговорил дельца, владевшего собственной буровой установкой, стать его партнером, а банк — дать ему ссуду в обмен на пакет акций новоиспеченной компании. За еще один пакет акций некая фирма снабдила его недостающим оборудованием, и через три месяца из скважины забила нефть; месторождение оказалось богатым. Миллер откупился от владельца буровой, взял в аренду несколько установок и несколько соседних участков земли. Когда в 1941 году разразилась война, все его скважины заработали с максимальной производительностью, и он стал богат. Но этого было ему мало, и точно так же, как в 1939 году он угадал приближение войны, в 1944 году он услышал о событии, которое возбудило в нем интерес. Англичанин по имени Фрэнк Уиттл изобрел авиационный двигатель — без пропеллера и в перспективе необычайно мощный. Миллер подумал: «Интересно, на каком топливе он работает?»

В 1945 году он обнаружил, что концерн «Боинг Локхид» приобрел права на реактивный двигатель Уиттла, работавший не на высокооктановом бензине, а на обычном керосине. Вложив большую часть своих денег в устаревший нефтеперерабат ывающий завод в Калифорнии, Миллер вышел на концерн, которому как раз в это время начали надоедать снисходительно-высокомерные отказы нефтяных компаний поставлять новое топливо. Миллер предложил свои услуги, и концерн с его помощью разработал новое топливо для авиационных турбин «Авгур». Старенький заводик Миллера оказался идеальным для производства «Автура», и к началу корейской войны появилась первая партия топлива. Реактивные истребители «Сейбр» успешно сражались с китайскими «Мигами»: начался реактивный век. «Пан-Глобал» вышла на орбиту, а Миллер вернулся в Техас.

Он женился. По сравнению с мужем Мейбелл была совсем крошечной, однако на протяжении всех тридцати лет супружества именно она управляла и домом и мужем, который в ней души не чаял. Детей у них не было: она решила, что слишком миниатюрна и слаба для этого, и он, всегда готовый выполнить любое ее желание, согласился. В 1980 году она умерла; Миллер был безутешен. И тут он открыл для себя Бога. Нет, не какой-либо вид организованной религии, а просто Бога. Он начал беседовать со Всевышним и обнаружил, что тот ему отвечает, советует, как лучше приумножить богатства, как послужить Техасу и Соединенным Штатам. Миллер не замечал, что божественные советы всегда содержат то, что ему хотелось бы услышать, и что Создатель весьма удачно разделяет его шовинизм, предрассудки и фанатизм. Как и прежде, он старался не походить на техасца с карикатуры и предпочитал воздерживаться от курения, пил весьма в меру, придерживался строгих правил, был консервативен в одежде и речи, всегда вежлив и терпеть не мог брани.

Тихонько зазвонил внутренний телефон.

— Вы просили разузнать об одном человеке, мистер Миллер? Ну, о том, который работал в Саудовской Аравии для «Ай-би-эм», когда вы с ним встретились. «Ай-би-эм» подтверждает, что это он. Он от них ушел и сейчас — независимый консультант. Его имя — Истерхаус, полковник Роберт Истерхаус.

— Отыщите его, — велел Миллер. — Отправляйтесь к нему. Привезите его ко мне во что бы то ни стало.