Дэвид Вайнтрауб отсутствовал в Вашингтоне ровно двадцать часов. На восьмичасовом перелете из Роты до базы Эндрюс он пересек в обратном направлении шесть часовых поясов и приземлился в 4.00 утра в расположении 89-й Мэрилендской авиабригады. Тем временем правительства в Вашингтоне и Лондоне подверглись настоящей осаде.

Нет на свете ничего более впечатляющего, нежели объединенные силы средств массовой информации, потерявшие какие бы то ни было сдерживающие начала. Их аппетиты неутолимы, их методы вопиющи.

Самолеты, совершавшие рейс на Лондон или какой-либо другой аэропорт Великобритании, были забиты до отказа, так как все сколько-нибудь стоящие американские средства массовой информации направили в английскую столицу своих представителей. Сразу же по прибытии те приходили в неистовство, повсюду наталкиваясь на стену молчания. Лондон договорился с Белым домом придерживаться первоначального краткого заявления. А сказано в нем было крайне мало.

Репортеры и телевизионные бригады дежурили перед уединенным домом на Вудсток-роуд, словно в его дверях вот-вот должен был появиться пропавший молодой человек. Но двери оставались плотно закрытыми: по приказу Крайтона Бербанка сотрудники Секретной службы собирали вещи, готовясь уезжать.

Оксфордский городской коронер, используя право, данное ему разделом 20 поправки к Закону о коронерах, разрешил забрать из больницы тела двух погибших агентов Секретной службы, как только патологоанатом министерства внутренних дел закончит их осмотр. Согласно протоколу, они были отданы послу Алоизиусу Фэруэзеру, на самом же деле один из младших сотрудников посольства отвез их на военно-воздушную базу США в Хейфорде. Там в присутствии почетного караула их погрузили на транспортный самолет, отправлявшийся на базу Эндрюс вместе с остальными десятью агентами, у которых журналисты чуть ли не силой пытались вырвать заявления, когда те покидали дом в Саммертауне.

В Штатах их уже поджидал Крайтон Бербанк, чтобы начать долгое выяснение, где была допущена ошибка. В Англии делать им было больше нечего.

Даже после того, как дом в Оксфорде заперли, рядом продолжала дежурить кучка чрезвычайно несчастных с виду репортеров — а вдруг что-то случится, ну, хоть что-нибудь? Остальные принялись прочесывать университетский городок в поисках людей, знавших Саймона Кормака, — преподавателей, студентов, служащих администрации колледжа, барменов, спортсменов. Двум американским студентам, учившимся в других колледжах Оксфорда, пришлось скрываться. Мать одного из них, которую разыскали в Америке, соизволила сообщить, что она немедленно забирает сына домой, в тихий безопасный Майами. Из этого получился параграф в газете, а в местной телевикторине у нее взяли интервью.

Тело сержанта Данна отдали его семье, и полиция Долины Темзы принялась готовить похороны с отданием почестей.

Все вещественные доказательства были перевезены в Лондон. Автоматные гильзы, правда, забрал к себе научно-исследовательский институт вооружения в Форт-Холстеде, лежащем неподалеку от кентского городка Севеноукс, где быстро установили, что они действительно от «скорпиона», и указали на возможность того, что похитители могут принадлежать к одной из европейских террористических организаций. Прессе об этом сообщено не было.

Остальные же вещественные доказательства были направлены в лабораторию столичной полиции в Фулеме. В их число вошли пучки измятой травы с каплями крови, комки земли, слепки с отпечатков шин и башмаков, пули, извлеченные из тел погибших, а также кусочки разбитого лобового стекла полицейской машины. К вечеру первого дня Шотоверская равнина выглядела так, словно по ней тщательно прошлись пылесосом.

Саму полицейскую машину погрузили на платформу и отправили в дорожный отдел группы по особо опасным преступлениям, однако гораздо больший интерес представляли останки «форд-транзита», найденные в сгоревшем амбаре. Эксперты лазили по пожарищу, пока сами не стали черными как сажа. Перепиленную ржавую цепь сняли с ворот с такими предосторожностями, словно она была сделана из яичной скорлупы, однако выяснить удалось лишь то, что ее разрезали самой обычной пилой по металлу. Несколько большие надежды связывали со следами седана, отъехавшего от фермы.

Остатки «форд-транзита» сложили в большой ящик и отправили в Лондон, где специалисты стали неторопливо разбирать его на мелкие кусочки. Таблички с номерами оказались фальшивыми, но преступники и тут проявили осторожность: такие номера могли принадлежать фургону именно этого года выпуска.

Эксперты смогли установить, что над фургоном неплохо потрудился квалифицированный механик. С помощью вставленного в мощную дрель абразивного круга, который можно купить в любом магазине, кто-то попытался стереть номера, выбитые на шасси и двигателе. Но сделано это было недостаточно тщательно. Номера впечатались в металл очень глубоко, поэтому с помощью спектроскопического анализа их удалось прочитать.

Центральный компьютер управления дорожного движения в Суонси выдал настоящий номер фургона и данные о его последнем зарегистрированном владельце. Оказалось, что тот проживает в Ноттингеме. Полицейские отправились по указанному адресу, но выяснилось, что нужный им человек переехал. Куда — неизвестно. Немедленно по всей стране был объявлен негласный розыск этого человека.

Найджел Крамер докладывал комитету КОБРА каждый час, а его члены сообщали новые сведения в свои департаменты. Лэнгли поручил Лу Коллинзу, представителю ЦРУ в Лондоне, заявить, что они тоже делают все возможное, чтобы связаться со своими агентами, внедрившимися в террористические организации Европы. Но было их не так уж много. Контрразведка и службы по борьбе с терроризмом тех стран, где имелись такие организации, тоже предложили свою помощь. Охота началась всерьез, но никаких важных результатов не давала — пока.

А похитители продолжали молчать. С момента первого сообщения в газетах телефонные линии были перегружены: люди звонили в Кидлингтон, Скотленд-Ярд, американское посольство на Гроувенор-сквер, в разные правительственные учреждения. Пришлось привлечь к работе дополнительных людей и усадить их отвечать на звонки. Одно можно было сказать наверняка: англичане действительно хотели помочь. Все звонки проверялись, почти все следствия по другим преступлениям были на время отложены. Среди тысяч звонивших попадались чудаки, предсказатели, шутники, оптимисты, люди, полные надежды и желания помочь, и просто невменяемые.

Первый отсев производился на коммутаторах, затем со звонившими разговаривали тысячи полицейских, которые внимательно выслушивали собеседника и соглашались, что сигарообразный предмет в небе действительно может быть очень важным и о нем следует доложить лично премьер-министру. С теми, кто проходил эти два этапа, разговаривали уже старшие офицеры, выспрашивая подробности. Среди них оказались еще два водителя, видевшие зеленый фургон между Уитли и Стенгон-Сент-Джоном. Однако эти следы вели все к тому же амбару.

На счету у Найджела Крамера было не одно удачное расследование: он начинал как обычный постовой, потом стал детективом и проработал в отделе уже тридцать лет. Он знал, что преступники никакие не невидимки: прикасаясь к чему-нибудь, они всякий раз оставляют пусть едва различимые, но следы. Хороший полицейский, добросовестно потрудившись, всегда отыщет такой след, тем более при современной технике. Нужно только время, но вот его-то у Крамера и не было. В его практике уже бывали напряженные расследования, но такого — никогда.

Он знал также, что, несмотря на всю технику мира, хороший детектив — это везучий детектив. Почти в каждом деле присутствует элемент случая — счастливого для детектива и несчастливого для преступника. Иначе преступник может уйти от ответственности. Но каждый должен быть творцом собственной удачи, поэтому Крамер велел своим ребятам не упустить ничего, даже самой незначительной или дурацкой на первый взгляд мелочи. Но прошли сутки, и он, подобно своим коллегам из полиции Долины Темзы, стал склоняться к мысли, что быстрого успеха ждать не приходится. Сколько-нибудь ценных следов преступники не оставили, и, чтобы найти их, придется работать не покладая рук.

В расследовании присутствовал и другой составной элемент — сам заложник. Он был сыном президента, поэтому дело из уголовного превращалось отчасти и в политическое. Однако и сын президента, и сын какого-нибудь садовника — живые люди. Когда полиция охотится за преступниками, укравшими мешок денег или совершившими убийство, она движется прямо к цели. Но в случае похищения охотиться следует весьма осторожно. Стоит как следует напугать похитителей, и они, несмотря на потраченное время и деньги, могут удрать, оставив после себя мертвого заложника. Крамер так и сказал мрачным членам комитета перед самой полуночью по лондонскому времени. Часом позже, в Испании, Дэвид Вайнтрауб уже сидел с Куинном за стаканчиком вина. Крамер, английский полицейский, понятия не имел об этом. Пока.

В частной беседе любой агент Скотленд-Ярда охотно признает, что их нелады с британской прессой сильно преувеличены. Они часто раздражают друг друга по мелочам, но если вопрос действительно серьезный, редакторы и издатели готовы идти на уступки и не публиковать всю имеющуюся у них информацию. А серьезными считаются случаи, когда под угрозой находится человеческая жизнь или национальная безопасность. Потому-то многие похищения расследовались без какого бы то ни было освещения в прессе, хотя большая часть подробностей была ей известна.

Но в данном случае из-за пронырливости молодого оксфордского журналиста утечка информации уже произошла, и английская пресса ничего не могла с этим поделать. Тем не менее комиссар сэр Питер Имберт лично встретился с восемью издателями, двадцатью редакторами, а также руководителями двух телевизионных и двенадцати радиокомпаний. Он убедил их в том, что, какие бы материалы ни появлялись в зарубежных средствах массовой информации, похитители, забившиеся в нору где-то на территории Великобритании, будут слушать британское радио, смотреть британские телепрограммы и читать британские газеты. Поэтому он попросил присутствующих воздержаться от фантастических сообщений относительно того, что полиция напала на след похитителей и их крепость вскоре будет взята штурмом. Именно такая информация и может заставить их удариться в панику, убить заложника и скрыться. Присутствующие пообещали выполнить его просьбу.

В Лондоне светало. Далеко на юге самолет VC2OA летел над темными Азорскими островами, держа курс на Вашингтон.

А похитители и в самом деле забились в нору. Проехав накануне утром через Бакингем, «вольво» пересек автостраду M1 восточнее Милтон-Кейнса и, свернув на юг в сторону Лондона и влившись в могучий поток стали, который катился в этот час к столице, затерялся среди многотонных грузовиков и междугородных автобусов, стремившихся к югу из Бакингемшира, Бедфордшира и Хартфордшира. Не доезжая до Лондона, «вольво» свернул на автостраду М25, окружающую город кольцом диаметром около 25 миль. От автострады М25, словно спицы колеса, отходят во все стороны шоссе, связывающие Лондон с провинцией.

«Вольво» свернул на одно из этих шоссе и около десяти утра въехал в гараж дома, стоявшего не на самой дороге, а несколько в глубине, примерно в миле от небольшого городка, до которого от Скотленд-Ярда было менее сорока миль по прямой. Дом был выбран очень удачно: он стоял не настолько уединенно, чтобы его покупка вызвала чей-нибудь интерес, и вместе с тем достаточно далеко от других домов, чтобы избежать любопытства соседей. Мили за две от дома главарь велел остальным троим спрятаться внизу, чтобы их не было видно из окон. Сидевшие сзади легли на пол друг на друга и прикрылись сверху одеялом. В результате досужий наблюдатель увидел бы лишь сидящего за рулем бородача в строгом костюме, который въезжал в ворота, а потом в гараж.

Гараж открывался автоматически из машины и закрывался таким же образом. Когда дверь плотно затворилась, главарь позволил своим приспешникам встать и вылезти наружу. Сам гараж вплотную примыкал к дому, куда можно было пройти через внутреннюю дверь.

Прежде чем открыть багажник, все четверо снова облачились в черные спортивные костюмы и шерстяные лыжные маски. Саймон Кормак еще не пришел в себя как следует; когда на него направили луч фонаря, он крепко зажмурил плохо видевшие глаза. Не успел он открыть их снова, как на голову ему набросили черный мешок из плотной ткани. Похитителей он так и не увидел.

Его провели в дом, где заставили спуститься по лестнице в подвал. Там все уже было готово: чистый, светлосерый бетонный пол, лампа, утопленная в стену под самым потолком и закрытая небьющимся стеклом, привинченная к полу металлическая кровать, ведро с пластмассовой крышкой для отправления надобностей. В двери был проделан глазок, закрывавшийся снаружи; там же располагались и две стальные задвижки.

Похитители вели себя не грубо: они положили молодого человека на кровать, и гигант придерживал его, пока другие надевали ему на лодыжку стальное кольцо наручников- не слишком плотно, чтобы не было воспаления, но все же так, чтобы нога не могла выскользнуть. В другое, уже запертое кольцо наручников бандиты пропустили конец десятифунтовой стальной цепи, и с помощью замка пристегнули его к одному из ее же звеньев рядом с кольцом, в которое она была продета. Другой конец цепи уже был прикреплен к ножке кровати. Сделав это, похитители удалились. Они не сказали Саймону ни слова, да и впредь не собирались с ним разговаривать.

Он прождал с полчаса, прежде чем осмелился снять с головы мешок. Он не был уверен, ушли они или нет, хотя слышал стук закрывающейся двери и лязг задвижек. Руки молодого человека были свободны, но мешок он стал стягивать очень осторожно. Однако никто не закричал на него, не ударил. Наконец мешок был снят. Саймон заморгал от яркого света, но через несколько секунд глаза привыкли, и он огляделся. Память его работала толчками. Он помнил бег по упругой траве, зеленый фургон, человека, меняющего колесо, две фигуры в черном, обжигающий грохот стрельбы, толчок, навалившуюся сверху тяжесть и вкус травы во рту.

Затем Саймон вспомнил открытую дверь фургона, вспомнил, как пробовал кричать, молотил руками и ногами, матрасы внутри, высокого человека, прижимающего его к полу, что-то пахучее и сладкое на губах и все. До этой минуты. До всего этого. И внезапно Саймон все понял. На него навалился страх. И одиночество, полное одиночество.

Он сдерживался изо всех сил, но слезы отчаяния набежали на глаза и потекли по щекам.

— Папа, — прошептал Саймон. — Прости, папа. Помоги мне.

Если Уайтхоллу приходилось нелегко от телефонных звонков и вездесущей прессы, то давление на Белый дом было втрое сильнее. В Лондоне первое официальное заявление по поводу случившегося было сделано в 7.00 вечера по местному времени, причем Вашингтон предупредили за час, что оно будет обнародовано. Но в Вашингтоне часы показывали всего 2.00 дня, и в американских средствах массовой информации поднялась буря.

Крейг Липтон, пресс-секретарь Белого дома, в течение часа выяснял у комитета в правительственной комнате, что следует сказать. К сожалению, выходило, что сказать особенно нечего. Можно подтвердить сам факт покушения, а также гибель двух сотрудников Секретной службы. Плюс то, что сын президента — прекрасный легкоатлет, занимается кроссом — в момент покушения совершал тренировочную пробежку.

Толку от такого заявления было, понятное дело, мало. Никто не обладает такой невероятной проницательностью, как разъяренный журналист. Крайтон Бербанк, согласившись не критиковать президента и не винить самого Саймона, тем не менее недвусмысленно дал понять, что не позволит взвалить всю вину на Секретную службу, поскольку сам настаивал на увеличении группы охраны. В результате был выработан компромисс, который никого не убедил.

Джим Доналдсон заметил, что как государственный секретарь он должен поддерживать нормальные отношения с Лондоном, да и трения между государствами нанесут один вред, и стал настаивать на том, чтобы Липтон сообщил и о гибели сержанта английской полиции. Никто не возражал, однако пресс-служба Белого дома особого внимания этому факту не уделила.

Сразу после 4.00 пополудни Липтон предстал перед бушующими журналистами и сделал заявление. Его выступление транслировали по радио и телевидению. Только он закончил, как тут же поднялся невообразимый гвалт. Липтон попытался объяснить, что ни на какие вопросы ответить не может. С таким же успехом один из первых христиан мог бы пытаться уговорить львов в римском Колизее, что он слишком тощ. Гвалт только усилился. Многие вопросы в нем потонули, но некоторые были услышаны сотней миллионов американцев и сделали свое черное дело. Обвиняет ли Белый дом англичан? Э-э, в общем, нет… А почему нет? Разве они не отвечали за безопасность сына президента? Отвечали, но… Значит, Белый дом обвиняет Секретную службу? Не совсем так… Почему только два человека охраняли сына президента? Почему он бегал практически один в пустынном месте? Правда ли, что Крайтон Бербанк подал в отставку? Похитители уже дали о себе знать или нет? На последний вопрос Липтон с готовностью ответил бы отрицательно, но его торопили, так как он превысил выделенное ему время. В этом-то и было все дело. У репортеров есть нюх на оратора, который намерен ретироваться, словно это не человек, а лимбургский сыр.

Наконец Липтон удалился за кулисы, обливаясь потом и полный решимости как можно скорее вернуться к себе в Гранд-Рапидс. Позолота его поста в Белом доме быстро стерлась. Все равно ведь обозреватели будут говорить то, что захотят, независимо от его ответов на вопросы. К вечеру в тоне прессы появилась заметная враждебность по отношению к Великобритании.

В английском посольстве на Массачусетс-авеню пресс-атташе, тоже наслышанный о системе ПСЗ, сделал заявление. Выразив от имени своей страны тревогу и потрясение случившимся, он вместе с тем не забыл упомянуть о двух фактах. А именно: полиция Долины Темзы играла в охране второстепенную роль именно по просьбе Америки, а сержант Данн — единственный, кто стрелял в похитителей, за что и поплатился жизнью. Заявление звучало далеко не так, как хотелось бы американцам, но в газеты попало. Крайтон Бербанк, слушавший его по телевизору, зарычал от гнева. И он и пресс-атташе прекрасно знали, что настойчивая просьба о том, чтобы английская полиция оставалась на вторых ролях, исходила от Саймона Кормака и была поддержана его отцом, но сказать об этом никто не мог.

Профессионалы из кризисной группы несколько раз в течение дня встречались в оперативном кабинете, разбираясь с потоком информации от КОБРЫ из Лондона и сообщая, что нужно, наверх. Управление национальной безопасности начало прослушивание всех телефонных разговоров между Америкой и Великобританией на случай, если похитители захотят воспользоваться спутниковой связью. Из Куантико приехали специалисты ФБР по человеческому поведению и привезли психологические портреты предыдущих похитителей, перечень того, что могут и чего не могут сделать похитители Кормака, а также того, что должны и чего не должны делать англо-американские власти. Психологи из Куантико не сомневались, что переговоры поручат им и отправят их всех в Лондон, поэтому были крайне удивлены, когда ничего подобного не произошло, хотя ни один из них никогда в Европе не работал.

Комитет в правительственной комнате жил на нервах, кофе и содовых таблетках. Это был их первый серьезный кризис, и пожилые политики познавали на собственной шкуре первое правило борьбы с кризисами: сна будет мало, поэтому старайся спать, сколько и когда можешь. Встав в 4.00 утра, члены кабинета в полночь еще бодрствовали.

В это время самолет VC20A летел над Атлантикой, уже гораздо западнее Азорских островов; ему оставалось три с половиной часа до начала снижения и четыре до посадки. В просторном кормовом отсеке два ветерана, Вайнтрауб и Куинн, решили соснуть. Позади, еще дальше в корме, спали три летчика, которые доставили самолет в Испанию, а теперь сменный экипаж вез их домой.

Тем временем люди в правительственной комнате просматривали личное дело человека по фамилии Куинн, выуженное из архивов Лэнгли, а также кое-какие дополнительные материалы из Пентагона. Родился на ферме в штате Делавэр, говорилось в деле, потерял мать в возрасте десяти лет, сейчас ему сорок шесть. В 1963 году в возрасте восемнадцати лет поступил на службу в пехоту, через два года переведен в специальные войска и через четыре месяца направлен во Вьетнам. Там пробыл пять лет.

— Похоже, он никогда не пользуется своим именем, — заметил Хьюберт Рид. — Тут сказано, что даже друзья зовут его Куинн. Просто Куинн. Странно.

— Он действительно странный человек, — отозвался Билл Уолтерс, который читал уже дальше. — Тут сказано также, что он ненавидит насилие.

— Ничего странного, — возразил Джим Доналдсон. — Я тоже ненавижу насилие.

В отличие от своего предшественника на посту государственного секретаря Джорджа Шульца, у которого порой могло вырваться крепкое словцо, Джим Доналдсон был неизменно чопорен, за что невольно становился порою мишенью для грубоватых шуток Майкла Оделла.

Высокий, костлявый, ростом выше даже Джона Кормака, он походил на фламинго, шествующего в рядах траурного кортежа, и неизменно появлялся на людях в черно-серой тройке, туго накрахмаленном белом воротничке и при золотой цепочке для часов. Оделл намеренно упоминал о функциях человеческого тела, когда хотел поддеть сурового адвоката из Нью-Хемпшира, и при каждом таком упоминании узкий нос Доналдсона морщился от омерзения. Он ненавидел насилие так же, как ненавидел грубость.

— Да, — бросил Уолтерс, — но вы еще не прочли восемнадцатую страницу.

Доналдсон и Майкл Оделл углубились в чтение. Вице-президент присвистнул.

— Он сделал такое? — проговорил он. — Да за это ему должны были дать Орден почета конгресса!

— Для того чтобы его получить, нужны свидетели, — возразил Уолтерс. — А после этой стычки на Меконге — сами видите — остались в живых лишь двое, и Куинн тащил второго на спине сорок миль. А потом тот умер от ран в военном госпитале в Дананге.

— И все же, — жизнерадостно отметил Хьюберт Рид, — у него есть «Серебряная звезда», две «Бронзовые» и пять «Пурпурных сердец».

По его тону можно было подумать, что получать раны — одно удовольствие, если за это дают награды.

— Вместе с медалями за участие в войне у этого парня наград столько, что их можно развесить в четыре ряда, — задумчиво проговорил Оделл. — Но здесь не сказано, как он познакомился с Вайнтраубом.

В деле действительно об этом не упоминалось. Вайнтрауб был старше Куинна на восемь лет, сейчас ему исполнилось пятьдесят четыре. Он поступил на службу в ЦРУ сразу после колледжа, в 1961 году, когда ему было Двадцать четыре, прошел обучение на Ферме — так прозвали учебный лагерь Пири на реке Йорк в штате Виргиния — и в 1965 году был отправлен офицером во вьетнамский филиал, как раз в то время, когда туда прибыл из Форт-Брагга молодой «зеленый берег» по фамилии Куинн.

В течение 1961–1962 годов спецсилы армии США заняли провинцию Дарлак и стали строить там в стратегически важных местах укрепленные деревни, населяя потом их крестьянами и используя при этом «теорию нефтяного пятна», которая была разработана англичанами для борьбы с партизанами-коммунистами в Малайе и заключалась в следующем: лишить террористов поддержки местного населения в виде боеприпасов, пищи, безопасного жилья, информации и денег. Американцы назвали это «политикой умиротворения». Под руководством специальных сил она работала.

В 1963 году к власти пришел Линдон Джонсон. Армия стала настаивать на том, чтобы специальные силы снова подчинялись ей, а не ЦРУ. И выиграла спор. Это означало конец политики умиротворения, хотя до окончательного ее краха оставалось еще два года. Как раз по прошествии этих двух лет и встретились Вайнтрауб и Куинн. Агент ЦРУ занимался тогда сбором информации о Вьетконге, делая это исключительно с помощью ловкости и хитрости, поскольку питал отвращение к методам людей покроя Ирвинга Мосса. С ним самим он не сталкивался, так как они действовали в различных районах, но знал, что при осуществлении плана «Феникс», в котором участвовал и он, такие методы иногда применяются.

Специальные силы во все больших количествах снимались с их предыдущего задания и перебрасывались в джунгли на поиск и уничтожение врага. Вайнтрауб и Куинн встретились в баре за стаканом пива; Куинну тогда был двадцать один, и он отслужил уже во Вьетнаме около года, Вайнтраубу было двадцать девять, и за плечами он тоже имел год службы. Они быстро сошлись на том, что армейское командование не сможет выиграть подобную войну только силой оружия. Вайнтраубу пришелся по душе молодой бесстрашный солдат. Пусть своим образованием он занимался сам, но у него была прекрасная голова, и он умел бегло говорить по-вьетнамски, что среди военных встречалось отнюдь не часто. Они стали время от времени встречаться. В последний раз Вайнтрауб виделся с Куинном во время десанта на Сон-Тей.

— Тут сказано, что парень был и в Сон-Тее, — заметил Майкл Оделл. — Вот это да!

— Удивительно, что с таким послужным списком он так и не стал офицером, — сказал Мортон Станнард. — В Пентагоне есть люди с такими же наградами, полученными за Вьетнам, но их при первой же возможности произвели в офицеры.

Дэвид Вайнтрауб мог бы рассказать им кое-что на этот счет, но до Штатов ему еще оставался час лету. Получив власть над специальными силами, армейские ортодоксы, которые не могли понять суть этих сил и поэтому терпеть их не могли, за шесть лет (к 1970 году) свели их роль на нет, постепенно передавая и умиротворение и уничтожение в руки армии Южного Вьетнама, — и результаты получились кошмарные.

И все же «зеленые береты» продолжали действовать, стараясь убедить Южный Вьетнам сражаться с помощью уловок и хитростей, а не массовых бомбежек и дефолиации, которые лишь обеспечивали армию врага рекрутами. Тогда было множество различных групп: «Омега», «Сигма», «Дельта» и «Блэкджек». Куинн служил в группе «Дельта» под командованием Беквита, «Драчуна Чарли», который позже, в 1977 году, когда разместил группу «Дельта» в Форт-Брагге, умолял Куинна вернуться из Парижа на службу.

Куинн был неудобен тем, что считал приказы просьбами. Иногда не соглашался с ними. И к тому же предпочитал действовать в одиночку. Все это никоим образом не способствовало его производству в офицеры. Через шесть месяцев службы он стал капралом, через десять — сержантом. Затем снова стал рядовым, потом сержантом, потом опять рядовым. Его карьера напоминала игрушку йо-йо.

— Кажется, тут есть ответ на твой вопрос, Мортон, — сказал Оделл. — Это случилось после Сон-Тея. — Он усмехнулся. — Парень размозжил челюсть генералу.

Пятое соединение специальных сил было выведено из Вьетнама 31 декабря 1970 года, за три года до полного вывода войск, когда страну покинул среди прочих и полковник Истерхаус, и за пять лет до беспорядочной эвакуации последних американцев через крышу посольства. Высадка на Сон-Тей происходила в ноябре 1970 года.

Тогда появились сведения, что в тюрьме Сон-Тея, в двадцати четырех милях от Ханоя, содержится большая группа американских военнопленных. Было решено силами спецвойск освободить их. Операция предстояла трудная и дерзкая. Через базу военно-воздушных сил Эглин во Флориде из Форт-Брагга были направлены в джунгли для тренировки пятьдесят восемь добровольцев. Им не хватало одного: человека, который бегло разговаривал бы по-вьетнамски. Вайнтрауб, обеспечивавший операцию со стороны разведки, сказал, что знает такого. Куинн присоединился к группе в Таиланде, и они полетели.

Всей операцией командовал полковник Артур «Бык» Симонс, но передовую группу, которая должна была высадиться на территории тюрьмы, возглавлял капитан Дик Медоуз. Куинн находился в составе этой группы. Через несколько секунд после высадки он выяснил у обалдевшего вьетнамского часового, что американцев перевели в другое место, причем две недели назад. В результате десантники отделались несколькими легкими ранениями.

Вернувшись на базу, Куинн облаял Вайнтрауба за паршивую разведку. Представитель ЦРУ возразил, что их люди знали о переводе военнопленных и доложили об этом генералу. Куинн отправился в офицерский клуб, подошел к стойке бара и сломал генералу челюсть. Дело, естественно, замяли. Хороший адвокат мог бы сделать на нем карьеру. Куинна опять разжаловали в рядовые, и он улетел домой вместе со всеми. Через неделю он подал в отставку и нанялся в страховую компанию.

— Это бунтарь, — закрыв досье, с неудовольствием проговорил государственный секретарь. — Индивидуалист, белая ворона, и к тому же отчаянный тип. Как бы нам не совершить ошибку.

— Но вместе с тем он — рекордсмен по возвращению заложников, — возразил генеральный прокурор. — Тут сказано, что, имея дело с похитителями, он действует умело и тонко. Четырнадцать раз он добивался успеха — в Ирландии, Франции, Голландии, Германии и в Италии. Либо он сам, либо другие, но с помощью его советов.

— Все, что нам от него нужно, — вмешался Оделл, — это чтобы он вернул нам Саймона Кормака домой, живого и невредимого. Пускай себе лупцует генералов или трахает овец — меня это не волнует.

— О Майкл, — поморщился Доналдсон. — Да, кстати, совсем забыл. Почему он отошел от дел?

— Ушел на пенсию, — сказал Бред Джонсон. — Это как-то связано с девочкой, убитой на Сицилии три года назад. Взял выходное пособие, превратил в наличные свой страховой полис и купил участок земли на юге Испании.

Адъютант из центра связи просунул голову в дверь. На часах было 4.00 утра: прошли уже сутки с тех пор, как они тут собрались.

— Заместитель директора ЦРУ и его спутник только что приземлились на базе Эндрюс, — доложил он.

— Давайте их сразу сюда, — распорядился Оделл. — И пусть к их приезду здесь будут директора ЦРУ и ФБР, а также мистер Келли.

На Куинне была та же одежда, в которой он покинул Испанию. Было прохладно, поэтому он достал из мешка свитер и натянул его. Черные брюки от его единственного костюма годились разве для того, чтобы посещать мессу в Алькантара-дель-Рио, поскольку в деревнях Андалузии люди до сих пор ходят в церковь в черном. Но они были страшно измяты. Свитер тоже видывал лучшие времена, а на подбородке у Куинна чернела трехдневная щетина.

Несмотря на недостаток сна, члены комитета выглядели значительно пристойнее. Из дома им доставили свежее белье, выглаженные сорочки и костюмы, рядом была ванная комната. По дороге с базы в Белый дом Вайнтрауб не останавливал машину, и Куинн выглядел так, словно его только что вышвырнули из какой-нибудь мерзкой забегаловки.

Вайнтрауб вошел первым, пропустил Куинна и затворил дверь. Вашингтонские политики молча разглядывали незнакомца.

Высокий человек подошел к стулу у конца стола, сел, не ожидая приглашения, и сказал:

— Я — Куинн.

Вице-президент Оделл откашлялся.

— Мистер Куинн, мы пригласили вас сюда, так как намерены просить вас провести переговоры о возвращении Саймона Кормака.

Куинн кивнул. Он догадывался, что его привезли из такой дали не для того, чтобы побеседовать о футболе.

— У вас есть последние сведения из Лондона? — осведомился он.

Увидев, что приглашенный сразу перешел к делу, комитет вздохнул с облегчением. Брэд Джонсон пододвинул последний листок, принесенный с телетайпа, и Куинн молча принялся читать.

— Кофе, мистер Куинн? — предложил Хьюберт Рид. Обычно министры финансов кофе никому не подают, однако Рид встал и подошел к столику у стены, на котором стоял электрический кофейник. Кофе здесь шел хорошо.

— Черный, — бросил Куинн, не отрываясь от чтения. — Они еще не давали о себе знать?

Уточнять, кто такие «они», нужды не было.

— Нет, — ответил Оделл. — Молчат как проклятые. Конечно, сотни ложных телефонных сообщений. В Англии тоже. Только в Вашингтоне зарегистрировано тысяча семьсот. Всяким психам нынче раздолье.

Куинн продолжал читать. Во время полета Вайнтрауб сообщил ему все основное. Теперь Куинн лишь хотел узнать, что произошло нового. Этого было не так-то много.

— Мистер Куинн, кто, по-вашему, мог это сделать? — спросил Доналдсон.

Куинн обвел собравшихся взглядом.

— Джентльмены, похитители бывают четырех сортов. Только четырех. Для нас было бы лучше всего, если бы это оказались любители. Они не умеют планировать. Если им удается похищение, они оставляют следы. Их всегда можно обнаружить. Однако выдержки им обычно не хватает, и это может быть опасным. Когда становится известно, где они скрываются, группе захвата, как правило, удается их перехитрить и высвободить жертву. Но это были не любители.

Возражать никто не стал. Куинн завладел всеобщим вниманием.

— Хуже всего маньяки — это люди, вроде банды Мэнсона. Неприступные, алогичные. Им не нужны никакие материальные блага, они убивают для развлечения. Хорошо, что наши похитители на маньяков, вроде, непохожи. Готовились они весьма тщательно, педантично все отработали.

— А что представляют собой два других сорта? — полюбопытствовал Билл Уолтерс.

— Из них более неприятны фанатики — политические или религиозные. Их требования порой невозможно удовлетворить физически. Они ищут славы, рекламы — рекламы в первую очередь. У них есть их общее Дело. Некоторые готовы сами умереть ради него и лишить жизни других. Нам их Дело может показаться безумием. Им так не кажется. И они не глупы, просто переполнены ненави стью к истэблишменту и, следовательно, к своей жертве, которая обязательно в него входит. Они убивают ради самого поступка, а не для самозащиты.

— А четвертый тип? — спросил Мортон Станнард.

— Профессиональные преступники, — без колебаний ответил Куинн. — Им нужны деньги, и это проще всего. Заложник для них — гарантия крупного куша, и уничтожать эту гарантию никак не входит в их планы.

— А к какой группе относятся наши? — спросил Оделл.

— Кто бы они ни были, они очутились в очень невыгодном для себя положении, что может оказаться нам на руку, а может и нет. Партизаны Центральной и Южной Америки, сицилийская мафия, калабрийская «каморра», горцы Сардинии, Хезбалла в южном Бейруте — все они действуют в естественном для себя и потому безопасном окружении. Им нет нужды убивать, поскольку они никуда не торопятся. Они могут держаться сколь угодно долго. А наши похитители спрятались, скорее всего, где-то в Великобритании, то есть окружение у них весьма враждебное. Поэтому они уже находятся в напряжении. Они захотят провести операцию как можно скорее и смыться — это хорошо. Но они могут не выдержать угрозы неминуемого разоблачения и броситься в бега. И оставить позади себя труп — а это плохо.

— Вы возьметесь вести с ними переговоры? — спросил Рид.

— Попробую. Если они дадут о себе знать, кому-то все равно придется этим заниматься.

— Меня с души воротит, когда подумаю, что нужно платить деньги таким мерзавцам, — заметил Филип Келли из уголовно-следственного отдела. В ФБР люди попадают по-разному; Келли пришел туда из нью-йоркской полиции.

— Профессиональные преступники проявляют больше милосердия, чем фанатики? — поинтересовался Брэд Джонсон.

— Похитители вообще не проявляют милосердия, — отрезал Куинн. — Это самое гнусное из преступлений. Одна надежда на алчность.

Майкл Оделл обвел взглядом коллег. Те одобрительно закивали.

— Мистер Куинн, вы попытаетесь договориться об освобождении парня?

— Если похитители заявят о себе, да. Но у меня есть условия.

— Разумеется. Назовите их.

— Я буду работать не для правительства Соединенных Штатов. Оно обеспечит мне свое полное сотрудничество, но работать я буду для родителей. Только для них.

— Возражений нет.

— Действовать я буду из Лондона, не отсюда. Слишком далеко. Никакого упоминания обо мне — ни в газетах, ни по телевидению, нигде. Мне должны предоставить квартиру и необходимое число телефонных линий. Главную роль в переговорах буду играть я, это следует согласовать с Лондоном. Свары со Скотленд-Ярдом мне ни к чему.

Оделл бросил взгляд на государственного секретаря.

— Думаю, нам удастся убедить британское правительство пойти на это, — сказал Доналдсон. — Они будут главенствовать в расследовании, которое пойдет параллельно с переговорами. Что еще?

— Я буду работать по своему разумению, сам принимать решения, как действовать с этими людьми. Может встать вопрос о деньгах. Они должны быть наготове. Мое дело — вернуть парня. И все. После того как его освободят, можете гнаться за похитителями хоть на край света.

— Так оно и будет, — со спокойной угрозой проговорил Келли.

— За деньгами дело не станет, — сказал Хьюберт Рид. — Как вы понимаете, мы готовы заплатить сколько угодно.

Куинн промолчал, хотя и понимал: сказать такое похитителям — лучший способ все испортить.

— Я не хочу, чтобы вокруг меня толкались, приставали ко мне, чтобы кто-нибудь проявлял инициативу. И прежде чем отправиться, я хотел бы повидаться с президентом Кормаком. Наедине.

— Не забывайте, что вы говорите о президенте Соединенных Штатов, — предостерег директор ЦРУ.

— Но он еще и отец заложника, — парировал Куинн. — Мне нужно узнать кое-что о Саймоне Кормаке, и рассказать об этом может лишь отец.

— Но он страшно нервничает, — возразил Оделл, — Неужели вы не можете избавить его от разговоров?

— Мой опыт показывает, что в таком состоянии отцу часто хочется поговорить с кем-нибудь, пусть даже с незнакомым человеком. И, быть может, с незнакомым в первую очередь. Можете мне поверить.

Высказывая эту просьбу, Куинн понимал, что до президента его вряд ли допустят. Оделл вздохнул.

— Посмотрим, что можно будет сделать. Джим, вы договоритесь с Лондоном? Передайте, что к ним едет Куинн. Скажите, что таково наше желание. Да, и ему следует переодеться во что-нибудь свежее. Мистер Куинн, не хотите ли немного освежиться? Ванная комната рядом, через холл. А я пока позвоню президенту. Как быстрее всего попасть в Лондон?

— Через три часа из аэропорта Даллес летит рейсовый «Конкорд», — не раздумывая ответил Вайнтрауб.

— Забронируйте место, — распорядился Оделл и встал. Остальные последовали его примеру.

В 10.00 утра у Найджела Крамера появились новости для комитета КОБРА, заседавшего в подвале под зданием Уайтхолла. В центре по выдаче водительских прав в Суонси напали на след. Человек с той же фамилией, как и у пропавшего бывшего владельца «форд-транзита», месяц назад приобрел и зарегистрировал новый фургон типа «шерпа». Теперь этот человек проживал в Лестере. Питер Уильямс, начальник отдела по борьбе с терроризмом и официальный следователь уже летел туда на полицейском вертолете. Если этот человек больше не был владельцем «форд-транзита», значит, он кому-то его продал. Никаких заявлений о том, что «форд-транзит» украден, не поступало.

После очередного совещания сэр Гарри Марриотт отвел Крамера в сторонку.

— Вашингтон выразил желание сам вести переговоры, если таковые будут, — сообщил он. Они высылают сюда своего человека.

— Господин министр, я вынужден настаивать па том, чтобы во всем этом деле главная роль была отведена столичной полиции, — заявил Крамер. — Я намерен назначить двоих людей из уголовно-следственного отдела в качестве посредников. Это не американская территория.

— Мне очень жаль, — возразил сэр Гарри, — но я отменяю ваше решение. С Даунинг-стрит все уже согласовано. Там считают, что в этом мы должны уступить американцам.

Крамер почувствовал себя оскорбленным, однако протестовать не стал. Его решимость обнаружить похитителей методами полицейского расследования только усилилась.

— Могу я спросить, кого они хотят прислать, господин министр?

— Кажется, его фамилия Куинн.

— Куинн?

— Да. Слышали о таком?

— Еще бы, господин министр. Он работал у «Ллойда»{Ассоциация страховщиков, названная по имени ее создателя Эдварда Ллойда, основана в 1688 г.}. Я думал, он на пенсии.

— Вашингтон говорит, что он согласился. Не знаете, он толковый человек?

— В высшей степени. Прекрасно проявил себя в пяти странах, в том числе и в Ирландии, несколько лет назад. Тогда-то я с ним и познакомился. Какие-то негодяи из Ирландской республиканской армии похитили бизнесмена, подданного Великобритании.

В глубине души Крамер почувствовал облегчение. Он боялся, что американцы пришлют какого-нибудь психолога-теоретика, который очень удивится, узнав, что в Англии левостороннее движение.

— Прекрасно, — заключил сэр Гарри. — Тогда, я полагаю, мы любезно уступим им в этом вопросе. И пообещаем полное сотрудничество с нашей стороны, ладно?

Министр внутренних дел, который тоже был наслышан о системе ПСЗ — хотя два последних слова произносил, как «свой зад», — порадовался просьбе Вашингтона. В конце концов, если что-то пойдет не так…

Через час после разговора в правительственной комнате Куинна провели в личный кабинет президента на втором этаже. Оделл сопровождал его сам; они прошли не розовым садом, мимо живых изгородей из падуба и самшита, а через подвальный коридор, заканчивающийся лестницей, которая вела в коридор первого этажа главного здания. Камеры с телеобъективами были нацелены на сад с полумильного расстояния.

Президент Кормак был одет в темный костюм, но выглядел бледным и осунувшимся: вокруг рта от усталости появились морщинки, а под глазами круги от недосыпания. Он пожал Куинну руку и кивком отпустил вице-президента.

Указав Куинну рукой на стул, Джон Кормак занял место за письменным столом. Это было для него своего рода орудие защиты, барьер, которым он хотел отгородиться. Только он собрался заговорить, как Куинн спросил:

— Как миссис Кормак?

Не «первая леди», а просто «миссис Кормак», его жена. Президент был озадачен.

— Спит. Это для нее страшный удар. Ей дали успокаивающее. — Он помолчал. — Вы же уже сталкивались с подобным, мистер Куинн?

— Неоднократно, сэр.

— Сами понимаете, за всеми этими церемониями стоит просто человек, очень обеспокоенный человек.

— Да, сэр, я понимаю. Прошу вас, расскажите мне о Саймоне.

— О Саймоне? Что же именно?

— Какой он. Как он будет реагировать на… на все это. Почему он появился у вас с супругой так поздно?

Ни один человек в Белом доме не осмелился бы задать президенту такой вопрос. Джон Кормак взглянул на собеседника. Президент не считал себя коротышкой, но рост этого человека был около шести футов и двух дюймов. Аккуратный серый костюм, галстук в полоску, белая сорочка — все взятое в долг, но Кормак не знал об этом. Чисто выбритый, загорелый. Костистое лицо, спокойные серые глаза, сила и терпение.

— Так поздно? Не знаю, право. Когда мы поженились, мне было тридцать, Майре двадцать один. Тогда я был новоиспеченный профессор. Мы хотели завести ребенка через два-три года. Не получилось. Мы стали ждать. Врачи утверждали, что нет никаких причин… А потом, на десятом году нашего супружества появился Саймон. Мне было уже сорок, Майре тридцать один. Других детей у нас нет… один Саймон.

— Вы ведь очень его любите, правда?

Президент Кормак с удивлением посмотрел на Куинна. Вопрос оказался неожиданным. Он знал, что Оделл, к примеру, живет отдельно от своих двух взрослых отпрысков, но ему и в голову не приходило задаться вопросом, как сильно он любит своего сына. Президент встал, обошел вокруг стола и сел поближе к Куинну, на краешек стула с прямой спинкой.

Мистер Куинн, он для меня — нет, для нас обоих — свет в окошке. Верните его нам.

— Расскажите о его детстве, когда он был совсем маленьким.

Президент вскочил.

— У меня есть фотография, — радостно проговорил он, подошел к шкафу и достал из него снимок в рамке. На нем был изображен крепыш лет пяти, стоящий в одних трусиках на пляже с ведерком и совком в руках. Сзади присел гордый улыбающийся отец.

— Это снимали в Нантакете, в семьдесят пятом. Меня как раз только что выбрали конгрессменом от Нью-Хейвена.

— Расскажите о Нантакете, — мягко попросил Куинн.

Президент Кормак говорил примерно час. Похоже, это принесло ему облегчение. Когда Куинн поднялся, собираясь уходить, Кормак нацарапал на листочке несколько цифр и протянул его Куинну.

Это мой частный номер. Его знают лишь несколько человек. По нему вы попадете прямо ко мне, в любое время суток. — Президент протянул руку. — Удачи вам, мистер Куинн. Да поможет вам Бог.

Джон Кормак старался держать себя в руках. Куинн кивнул и быстро вышел из комнаты. Ему приходилось видеть это раньше — как может сорваться человек в таком состоянии.

Пока Куинн приводил себя в порядок в ванной, Филип Келли отправился к себе, в здание Эдгара Гувера, где его ждал заместитель. У них с Кевином Брауном было много общего, поэтому Келли и настоял на его назначении.

Когда он вошел в кабинет, его заместитель сидел за столом и читал личное дело Куинна. Усаживаясь на стул, Келли кивнул на папку.

— Ну, как тебе наше сокровище?

— В боях он вел себя смело, — сказал Браун. — А вообще нахал порядочный. Единственное, что мне в нем нравится, — это его имя.

— Его пригласили через голову Бюро, — отозвался Келли. А Дон Эдмондс не возражал. Может, решил, что если все обернется скверно… Как бы там ни было, эти сволочи нарушили по крайней мере три американских закона. И они подпадают под юрисдикцию Бюро, несмотря даже на то, что произошло это на территории Великобритании. И я не хочу, чтобы этот молодчик действовал самостоятельно, без присмотра — кто бы там что ни говорил.

— Правильно, — согласился Браун.

— А этот наш представитель в Лондоне, Патрик Сеймур, — ты его знаешь?

— Да знаю, — пробурчал Браун. — Говорят, он с англичанами не разлей вода. Может, даже слишком.

Кевин Браун, тоже ирландец, как и Келли, пришел в ФБР из бостонской полиции; его любовь к англичанам можно было выразить в словах, которые уместились бы на обороте почтовой марки, и при этом еще осталось бы много свободного места. Но это отнюдь не означало, что Браун питал теплые чувства к ИРА, — он даже арестовал однажды двух торговцев, продававших ИРА оружие, и те сели бы в тюрьму, но суд их оправдал.

Браун так и остался полицейским старого закала, которому ненавистны любые преступники. Ему до сих пор помнилось, как он, парнишка из бостонских трущоб, с широко раскрытыми глазами слушал рассказы своей бабки о том, как во время голода 1848 года люди умирали с зелеными ртами, оттого что ели траву, или о виселицах и расстрелах 1916 года. Ирландия, в которой он никогда не был, представлялась ему страной туманов и нежнозеленых холмов, где под звуки скрипки и веселых напевов странствовали и творили такие поэты, как Йейтс и О’Фаолейн. Он был уверен, что в Дублине полно уютных баров, где мирные люди сидят за кружкой портера перед печью, в которой пылают торфяные брикеты, и подолгу читают Джойса и О’Кейси.

Ему говорили, что в Дублине самый большой в Европе процент подростков-наркоманов, но он знал, что это просто лондонская пропаганда. Он неоднократно слышал, как премьер-министры Ирландии, приезжая в Америку, просили не снабжать деньгами ИРА. Что ж, у каждого свои взгляды, и у него тоже. Если он борется с преступностью, это еще не значит, что он обязан любить людей, которых считает вечными гонителями народа, живущего на земле его предков.

Наконец Келли принял решение.

— Сеймур в хороших отношениях с Баком Ревеллом, но тот сейчас болен. Директор назначил от Бюро старшим меня. А я не желаю выпускать этого Куинна из рук. Собери хорошую команду и отправляйся с нею в Лондон дневным рейсом. Вы прилетите на несколько часов позже «Конкорда», но это неважно. Обоснуетесь в посольстве, я скажу Сеймуру, что поручил это дело тебе, — на всякий случай.

Довольный Браун поднялся.

— Да, и вот еще что, Кевин. Нужен агент, который находился бы рядом с Куинном. Постоянно, днем и ночью. Нам нужно знать, если этот парень вздумает крутить.

— Есть у меня один на примете, — мрачно ответил Браун. — Хороший агент, цепкий, умный. И привлекательный. Самми Сомервилл. Проинструктирую лично. Прямо сейчас.

Вернувшись в Лэнгли, Дэвид Вайнтрауб понял: выспаться ему удастся не скоро. За время его отсутствия накопилась гора работы. Предстояла кропотливая возня с досье всех известных в Европе террористических групп — последняя информация, агенты, внедренные в группы, места пребывания главарей, возможное проникновение групп в Великобританию в течение последних сорока дней, — словом, даже перечень предстоящих дел был бесконечен. Поэтому Данкана Маккрея инструктировал руководитель европейского отдела.

— Встретитесь с Лу Коллинзом из нашего посольства, — начал он. — Он будет держать нас в курсе, но подробной информации у него просто не будет. Нам нужно, чтобы вы были постоянно поблизости от этого самого Куинна. Мы должны установить, кто такие похитители, и я не буду разочарован, сделай мы это раньше англичан. А главное — раньше Бюро. Да, с англичанами мы приятели, но лучше, если все же Управление их опередит. Если похитители иностранцы, мы будем иметь преимущество: досье на иностранцев у нас лучше, чем в Бюро и, быть может, даже чем у англичан. Если Куинн что-то разнюхает и проболтается, сразу дайте нам знать.

Агент Маккрей почувствовал благоговейный ужас. Он поступил в Управление десять лет назад, за границей, — его отец имел свое дело в Центральной Америке — и уже дважды работал в других государствах, но в Лондоне не бывал. Огромная ответственность, но и неплохой шанс выдвинуться.

— Можете на меня п-п-положиться, сэр.

Куинн настоял на том, чтобы в аэропорт Даллес его не сопровождали люди, известные журналистам в лицо. Он уехал из Белого дома в ничем не примечательной машине, которую вел офицер Секретной службы в штатском. Когда они проезжали площадь Александра Гамильтона, расположенную в дальнем от западного крыла конце Белого дома, где толпились журналисты, Куинн пригнулся к самому полу машины. Журналисты, не узрев в машине ничего примечательного, равнодушно проводили ее взглядом.

В аэропорту Куинн зарегистрировался; сопровождающий, неотступно следовавший за ним, вызвал мимолетное удивление службы паспортного контроля, показав им свое удостоверение. В одном, впрочем, он оказался полезен: Куинн зашел в беспошлинный магазинчик и купил там кое-что — туалетные принадлежности, сорочки, галстуки, белье, носки, туфли, плащ, чемодан и миниатюрный магнитофон с запасными батарейками и кассетами. Когда пришло время платить, он указал большим пальцем на агента Секретной службы, и заявил:

— Расплатится мой приятель, у него кредитная карточка.

Отстал тот от Куинна только у дверей «Конкорда». Стюардесса-англичанка проводила Куинна к его месту в носу, уделив ему при этом не больше внимания, чем любому другому. Куинн занял свое кресло у прохода. Через несколько секунд какая-то женщина села на свободное кресло через проход. Куинн незаметно оглядел ее. Коротко подстриженные блестящие светлые волосы, около тридцати пяти лет, приятное волевое лицо. Каблуки, правда, капельку ниже, а костюм самую малость строже, чем нужно бы для женщины с такой фигурой.

«Конкорд» развернулся, замер на несколько мгновений, потом задрожал и устремился по взлетной полосе. Хищный нос задрался кверху, задние лапы-колеса оторвались от бетона, земля накренилась под углом сорок пять градусов, и Вашингтон пропал из виду.

И еще. В лацкане ее костюма виднелись две крошечные дырочки, словно недавно туда была воткнута булавка. А булавкой могло быть приколото удостоверение ФБР.

— Вы из какого отдела?

— Простите, что вы сказали? — удивилась она.

— Бюро. Вы из какого отдела ФБР?

У женщины хватило такта зардеться. Она закусила губу и задумалась. Что ж, рано или поздно это должно было случиться.

— Извините, мистер Куинн. Моя фамилия Сомервилл. Агент Саманта Сомервилл. Мне сказали…

— Все в порядке, мисс Самми Сомервилл. Я знаю, что вам сказали.

Запрещающая курить надпись погасла. Ярые курильщики в конце салона окутались клубами дыма. Подошла стюардесса, предлагая шампанское. Бизнесмен, сидевший у окна, слева от Куинна, взял с подноса последний бокал. Стюардесса повернулась, собираясь удалиться. Куинн, извинившись, остановил ее, взял серебряный поднос, снял с него салфетку и поднял его вертикально. В подносе отразились ряды за его спиной. Секунд семь он изучал их, потом поблагодарил изумленную стюардессу и вернул поднос.

— Когда можно будет отстегнуть ремни, пойдите и скажите юному дарованию из Лэнгли, что сидит на двадцать первом ряду, чтобы подгребал сюда, — попросил Куинн агента Сомервилл.

Минут через пять Саманта привела сидевшего сзади молодого человека. Лицо его залилось краской и выглядело смущенным; небрежно откинув назад белокурые волосы, он попытался изобразить невинную улыбку.

— Извините, мистер Куинн. Я не хотел вам мешать. Просто мне сказали, что…

— Да, я знаю. Садитесь, — Куинн указал на свободное кресло перед ним. — Человек, который не выносит табачного дыма, очень заметен, когда сидит среди курильщиков.

— Ох… — молодой человек смирился и сел, куда ему было сказано.

Куинн выглянул в окно. «Конкорд» летел над побережьем Новой Англии, готовясь перейти звуковой барьер. Они еще над Америкой, а обещания уже нарушены. Было 10.15 утра по вашингтонскому и 3.15 дня по лондонскому времени. До аэропорта Хитроу еще три часа.