Первые сутки Саймон Кормак просидел под замком в полной изоляции. Специалисты знают, что испытание одиночеством входит в процесс обработки: похищенному предоставляется возможность осознать, насколько он беспомощен. Кроме того, он начинает ощущать голод и усталость. Заложник, полный энергии, готовый спорить и жаловаться или даже подумывать о побеге, очень неудобен для похитителей. Гораздо проще иметь дело с жертвой, ощутившей безнадежность своего положения и благодарной за любую безделицу.

На второй день в 10.00 утра, когда Куинн как раз входил в правительственную комнату Белого дома, Саймон Кормак пробудился от тревожной дремоты: стукнула дверца глазка. Он увидел, что кто-то на него смотрит. Его постель стояла прямо напротив двери, и, даже отойдя на всю длину десятифутовой цепи, он не мог скрыться из поля зрения наблюдавшего в глазок.

Через несколько секунд Саймон услышал лязг отодвигаемых засовов. Дверь приоткрылась дюйма на три, и в образовавшуюся щель просунулась рука в черной перчатке. В ней был зажат лист белого картона, на котором большими печатными буквами было написано:

«Когда постучим три раза, надевай мешок. Понял? Подтверди».

Саймон сидел в нерешительности, не зная, что делать. Лист картона нетерпеливо задергался.

— Да, — очнулся Саймон, — я понял. Вы трижды постучите, и я надеваю на голову мешок.

Лист исчез, и тут же появился новый. Он гласил:

«Когда постучим два раза, можешь снять мешок, но без штучек, иначе умрешь».

— Я понял, — крикнул молодой человек в сторону двери.

Лист картона убрали, и дверь затворилась. Через несколько секунд в дверь трижды отчетливо постучали. Саймон послушно потянулся за плотным черным мешком, лежавшим в изножии кровати. Он нахлобучил его на голову, даже натянул на плечи, сложил руки на коленях и, Дрожа, стал ждать. Через толстую материю он ничего не слышал и лишь почувствовал, как кто-то в мягких туфлях вошел в подвал.

Вошедший похититель был все так же одет в черное с головы до ног, его лицо закрывала лыжная маска, в прорези которой блестели глаза, — и это несмотря на то что Саймон никак не мог что-либо увидеть. Но так велел главарь. Человек поставил что-то рядом с кроватью и вышел. Саймон услышал стук затворяемой двери, лязг задвижек, потом два отчетливых удара. Он медленно стянул с головы мешок. На полу стоял пластмассовый поднос. На нем были тарелка — тоже из пластмассы, — вилка, нож и стакан. На тарелке лежали сосиски, печеные бобы, кусок бекона и краюха хлеба. В стакан была налита вода.

Последний раз Саймон ел вечером накануне похищения, поэтому теперь умирал от голода и, не раздумывая, крикнул: «Благодарю!» — в сторону двери. И тут же почувствовал, что готов ударить себя за это. Он не должен благодарить этих негодяев. Саймон не понимал, что начинает проявляться действие «стокгольмского синдрома» — странного сочувствия жертвы к насильникам, в результате которого заложник переносит свою ненависть с похитителей на власти, допустившие то, что произошло.

Он съел все до последней крошки, не спеша, с наслаждением вытянул из стакана всю воду и уснул. Через час все повторилось в обратном порядке, и поднос исчез. Саймон в четвертый раз воспользовался ведром, лег на постель и стал думать о доме и о том, что может делаться для его спасения.

Пока он так лежал, следователь Уильямс, вернувшись из Лестера, направился прямо в Скотленд-Ярд, к Крамеру. По счастью, здание Скотленд-Ярда, где помещается управление столичной полиции, расположено всего в четырехстах ярдах от Уайтхолла.

В Лестере Уильямс встретился с сидевшим в тамошнем полицейском участке бывшим владельцем «форд-транзита» — испуганным и, как потом выяснилось, ни в чем не повинным человеком. Он утверждал, что его фургон никому не продан и не украден — просто два месяца назад он с ним расстался, так как попал в катастрофу. Поскольку как раз в то время он переезжал в новый дом, то забыл сообщить об этом в центр регистрации транспортных средств в Суонси.

Шаг за шагом Уильямс проверил всю историю. Владелец фургона, глава маленькой строительной фирмы, отправился в южный Лондон, где сторговал два мраморных камина. Заворачивая за угол неподалеку от места, где он забрал из разрушенного дома камины, незадачливый строитель не поладил со встречным экскаватором. В споре взял верх экскаватор. С фургоном, тогда еще голубым, пришлось расстаться. Хотя на первый взгляд у него был лишь незначительно поврежден радиатор, на самом деле в шасси напрочь сбилась центровка осей.

В Ноттингем он вернулся без «форд-транзита». Страховая компания внимательно осмотрела машину, стоявшую во дворе местной ремонтной фирмы, объявила, что починить ее невозможно, однако платить отказалась, поскольку он сделал только первый взнос, да и в столкновении был виноват сам. В расстроенных чувствах он согласился по телефону продать развалину ремонтной фирме за 20 фунтов и больше уже в Лондон не возвращался.

— Кто-то все же восстановил фургон, — заключил Уильямс.

— Прекрасно, — сказал Крамер, — Выходит, похитители «наследили». Это можно проверить. Ребята из лаборатории утверждают, что сварщик хорошо потрудился над шасси. Кроме того, машину перекрасили из голубого в зеленый цвет. Работали довольно грубо, распылителем. Выясни, кто этим занимался и кому была продана машина.

— Я еду в Балем, — сообщил Уильямс. — Ремонтная фирма находится там.

Крамер вернулся к прерванной работе. Дел у него было масса, они стекались к нему от самых разных подразделений. Заключения экспертов пришли уже почти все и сделаны были блестяще. Однако, к сожалению, они мало что давали. Извлеченные из тел пули подходили к гильзам от «скорпиона», что и неудивительно. Новые свидетели из Оксфорда и окрестностей не объявлялись. Похитители не оставили ни отпечатков пальцев, ни других улик, за исключением следов от автомобильных покрышек. Но эти следы были ни к чему — полиция уже нашла фургон, хотя и полуобгоревший. Вблизи от амбара никто никого не заметил. По следам от покрышек седана, ведущих от амбара, установили модель машины, но таких было около полумиллиона.

Полиция графств с помощью агентов, занимающихся недвижимостью, негласно проверяла, не сдавался ли за последние полгода внаем какой-нибудь дом, который устроил бы похитителей, — достаточно просторный и не привлекающий особого внимания. Столичная полиция занималась тем же в самом Лондоне — на случай, если преступники скрывались в столице. Это означало проверку тысяч договоров о найме. Прежде всего следовало проверить сделки, за которые платилось наличными, но и таких были сотни. Уже обнаружилось с десяток любовных гнездышек, причем два из них были сняты знаменитыми на всю страну людьми.

Опросили информаторов из преступного мира, «стукачей»: не слышали ли они что-нибудь о подготовке большого дела и не пропали ли из виду какие-нибудь тузы преступности? «Дно» было буквально перевернуто, но и это ничего не дало.

Стол Крамера был завален сообщениями людей, якобы видевших Саймона Кормака, — от правдоподобных до совершенно фантастических, и все их следовало проверить. Лежала у него на столе и груда записей телефонных звонков, поступивших от людей, которые утверждали, что сын президента США находится у них. И опять: одни вполне достоверные, другие — явный бред. К тем, чьи звонки не казались на первый взгляд липой, приходилось относиться со всею серьезностью и даже просить их позвонить еще. Но Крамер нутром чувствовал, что истинные похитители покамест хранят молчание, заставляя власть хорошенько попотеть. Тактика весьма умная.

В подвале уже было выделено специальное помещение, где разместилась группа специалистов по переговорам с похитителями; они ждали вестей от подлинных преступников и тем временем терпеливо и спокойно отвечали на звонки всякого рода шутников. Некоторых из них, кстати, уже поймали и собирались отдать под суд.

Найджел Крамер подошел к окну и посмотрел вниз. На тротуаре Виктория-стрит толпились журналисты; всякий раз покидая Уайтхолл, он стремился избегать разговоров с ними, проезжая мимо в наглухо закупоренной машине. Но они все равно что-то кричали ему, пытаясь добыть хоть крупицу информации. А пресс-секретариат столичной полиции просто постепенно сходил с ума.

Крамер взглянул на часы и вздохнул. Если похитители будут хранить молчание еще несколько часов, этот американец, Куинн, явно возьмет дело в свои руки, чего Крамеру очень не хотелось. Он ознакомился с личным делом Куинна, которое дал ему Лу Коллинз из ЦРУ, и, кроме того, два часа проговорил с управляющим Ллойда, прибегавшим к необычным способностям Куинна в течение десяти лет. Полученные сведения вызвали в нем смешанные чувства. Выходило, что Куинн — первоклассный специалист, но человек своевольный. А никакой полицейский не любит работать со слишком уж самостоятельным человеком, как бы талантлив тот ни был. Нет, он не поедет в Хитроу встречать Куинна, подумал Крамер. Увидится с ним позже и познакомит с двумя старшими инспекторами, которые будут неотлучно сидеть рядом и руководить переговорами — если таковые вообще состоятся. Пора возвращаться в Уайтхолл и сообщить КОБРЕ ту малость, что удалось узнать. Нет, «быстрого» дела явно не получалось.

На высоте 60 000 футов «Конкорд» попал в струйное течение и прибыл в Лондон в 6.10 пополудни, на четверть часа раньше положенного. Подхватив чемоданчик, Куинн вышел из самолета и по крытой галерее двинулся в сторону зала прибытия. Сомервилл и Маккрей шли следом. Пройдя несколько ярдов, он увидел двух терпеливо ждавших седоватых людей в сером. Один из них шагнул вперед.

— Мистер Куинн? — спокойно поинтересовался он. Куинн кивнул. Человек не стал тут же предъявлять свое удостоверение, как это любят делать американцы; по-видимому, он считал, что по его внешности и манерам в нем нетрудно узнать представителя власти, — Мы ждем вас, сэр. Будьте любезны, пройдемте со мной… Коллега возьмет ваш чемодан.

Не ожидая ответа, он двинулся по галерее, отделился от потока пассажиров, устремившихся в главный коридор, и оказался перед небольшим кабинетом с номером на дверях. Его спутник, в котором все выдавало бывшего армейского сержанта, дружелюбно кивнул Куинну и взял его чемодан. В кабинете спокойный человек быстро пролистал паспорта Куинна и его «помощников», извлек из кармана печать, проштамповал все три паспорта и проговорил:

— Добро пожаловать в Лондон, мистер Куинн.

Через другую дверь они вышли из кабинета, спустились по ступенькам и оказались на улице, где их ждала машина. Однако Куинн ошибался, решив, что они поедут прямо в Лондон. Сперва спутники отвезли его в помещение для приема особо важных персон. Куинн вошел и мрачно огляделся. Он ведь просил, чтобы о его приезде никому не сообщали. Как же! В комнате находились представители посольства Соединенных Штатов, министерства внутренних дел Великобритании, Скотленд-Ярда, министерства иностранных дел, ЦРУ, ФБР — словом, не хватало лишь людей от «Макдональдса» и «Кока-колы». Все это заняло минут двадцать.

Еще хуже оказался кортеж. Сам Куинн ехал в первой машине — американском лимузине длиной в полдома и с флажком на радиаторе. Двое мотоциклистов расчищали дорогу на не слишком-то забитых автомобилями вечерних улицах. Сзади ехал Лу Коллинз вместе со своим коллегой по ЦРУ Данканом Маккреем, которого он заодно решил проинструктировать. За ними двигалась машина, в которой сидел Патрик Сеймур, тоже инструктировавший Самми Сомервилл. Далее следовали англичане в своих «роверах», «ягуарах» и «гранадах».

Проехав по автостраде М4, они свернули на Северную окружную, затем на Финчли-роуд. Проехав стадион «Лордз», головная машина повернула на Риджентс-парк-роуд и вскоре въехала в ворота с двумя часовыми, отдавшими честь.

Все время, пока они ехали, Куинн смотрел на огни города, который знал не хуже многих других, даже, пожалуй, лучше, и молчал; в конце концов сидевший с ним в машине весьма важный то ли министр, то ли советник тоже успокоился. Когда автомобили направились в сторону освещенного роскошного крыльца, Куинн вдруг заговорил. Скорее даже рявкнул. Он нагнулся вперед — что было не так-то просто, если учесть размеры машины — и гаркнул водителю в ухо:

— Остановитесь!

Водитель, американский моряк, так удивился, что немедленно сделал то, что ему велели. Человек, сидевший за рулем следующей машины, не успел среагировать. Послышался звон разбитых фар и задних огней. Ехавший дальше водитель машины министерства внутренних дел, чтобы избежать столкновения, свернул в кусты рододендрона. Кортеж сложился, словно гармошка, и встал. Куинн вышел из машины и уставился на роскошный дом. На верхней ступеньке крыльца стоял какой-то человек.

— Где мы? — осведомился Куинн.

На самом деле он прекрасно это знал. За его спиной из машины выскочил сопровождавший его дипломат. Его ведь предупреждали насчет Куинна. А он не поверил.

К ним начали стягиваться люди из других машин.

— Это Уинфилд-хаус, мистер Куинн. Посол, господин Фэруэзер, горит желанием с вами познакомиться. Вас ждут, комнаты готовы — в общем, все улажено.

— Можете разладить, — бросил Куинн. Подойдя к багажнику лимузина, он взял чемодан и зашагал в сторону ворот.

— Куда же вы, мистер Куинн? — возопил дипломат.

— В Испанию, — отозвался Куинн.

Перед ним вырос Лy Коллинз. Пока «Конкорд» находился в воздухе, он успел снестись по шифрованной связи с Дэвидом Вайнтраубом. «Он странный тип, — сказал заместитель директора ЦРУ, — но ты должен делать все, как он захочет».

— У нас есть квартира, — спокойно проговорил Коллинз. — Очень тихая и уединенная. Мы беседуем там с перебежчиками из советского блока. Иногда там останавливаются визитеры из Лэнгли. И даже Вайнтрауб.

— Адрес, — бросил Куинн. Коллинз назвал адрес. Переулок в Кенсингтоне. Куинн кивком поблагодарил и зашагал прочь. Остановив проезжавшее мимо ворот такси, он влез в него, сказал, куда ехать, и исчез.

Чтобы разобраться с кортежем, потребовалось четверть часа. В конце концов Лу Коллинз усадил Маккрея и Самми Сомервилл в свою машину и повез их в Кенсингтон.

Куинн расплатился с водителем такси и оглядел дом. Все равно они будут прослушивать его разговоры, а в квартире ЦРУ подслушивающая аппаратура по крайней мере уже установлена, значит, он будет избавлен от неуклюжих извинений относительно «необходимого» ремонта. Квартира оказалась на четвертом этаже. Куинн позвонил; дверь открыл низкорослый крепыш, явно из младших чинов Управления. Сторож.

— Кто вы такой? — осведомился он.

— Теперь я здесь живу, — ответил Куинн, проходя мимо него. — А вам пора выметаться.

Он обошел квартиру, осмотрел гостиную, большую спальню и две поменьше. Сторож судорожно крутил диск телефона; наконец его переключили на аппарат, стоявший у Коллинза в машине, и сторож смирился. Ворча, он принялся собирать свои вещи. Коллинз с двумя ищейками прибыл через несколько минут после Куинна, который к тому времени выбрал себе большую спальню. За Коллинзом приехал и Патрик Сеймур. Куинн уставился на приехавших.

— Эти двое что — будут жить со мной? — спросил он, кивнув в сторону Сомервилл и Маккрея.

— Послушайте, Куинн, не упрямьтесь, — сказал Коллинз. — Мы пытаемся найти сына президента. Все желают знать, что происходит. Иначе и быть не может. Сильные мира сего не дадут вам жить здесь, как монаху, и держать их в неведении.

Куинн несколько секунд подумал.

— Ладно. А что они умеют еще, кроме как совать нос в чужие дела?

— Мы можем вам пригодиться, мистер Куинн, — умоляюще проговорил Маккрей. — Сбегать за чем-нибудь, помочь.

С постоянно развевающимися волосами, застенчиво улыбающийся и робкий на вид, Маккрей выглядел гораздо моложе своих тридцати четырех лет и походил скорее на студента, чем на сотрудника ЦРУ. В разговор вступила Самми Сомервилл:

— Я умею прилично готовить. Раз вы послали подальше посольскую резиденцию вместе со всем ее штатом, вам понадобится человек, умеющий готовить. Будет хоть какая-то польза от шпионов.

Впервые с момента их встречи Куинн улыбнулся. Саманта обратила внимание, что улыбка преобразила его непроницаемое лицо.

— Хорошо, — обратился он к Коллинзу и Сеймуру, — Все равно вы станете прослушивать все комнаты и телефоны. А вы двое занимайте оставшиеся спальни.

Молодые агенты вышли в холл.

— И хватит, — заявил Куинн Коллинзу и Сеймуру. — Больше никаких гостей. Мне нужно поговорить с британской полицией. Кто там у них занимается похищением?

— Помощник заместителя комиссара столичной полиции Крамер. Найджел Крамер. Второй человек в оперативном отделе. Знаете его?

— Вроде что-то слышал, — ответил Куинн.

Зазвонил телефон. Коллинз снял трубку, послушал и прикрыл рукой микрофон.

— Это Крамер, — сообщил он. — Из Уинфилд-хауса. Приехал туда к вам и узнал, что вы здесь. Хочет явиться сюда. Не возражаете?

Куинн кивком выразил согласие. Коллинз сказал Крамеру, чтобы тот приезжал. Через двадцать минут Крамер прибыл на полицейской машине без опознавательных знаков.

— Мистер Куинн? Найджел Крамер. Мы, кажется, как-то уже встречались, правда мимолетно.

Крамер осторожно переступил через порог. Он был не в курсе, что Управление имеет здесь конспиративную квартиру, теперь узнал. Понимал он и то, что, когда с делом будет покончено. Управление освободит ее и снимет другую.

Увидев лицо Крамера, Куинн вспомнил.

— Много лет назад, в Ирландии. Дело Дона Тайди. Тогда вы возглавляли отдел по борьбе с терроризмом.

— Верно. У вас хорошая память, мистер Куинн. Пожалуй, нам надо поговорить.

Куинн провел Крамера в гостиную, усадил, сам сел напротив и обвел рукою комнату, желая показать, что в ней полно подслушивающих устройств. Лу Коллинз парень неплохой, но не до такой степени, чтобы обойтись без этого. Английский полицейский серьезно кивнул. Он понимал, что, в сущности, находится на американской территории, хотя и в самом сердце английской столицы, но то, что он собирался сказать, ему все равно придется потом слово в слово повторить КОБРЕ.

— Я буду, как принято говорить у вас в Америке, высказываться начистоту, мистер Куинн. Столичной полиции поручено расследование этого преступления. Ваше правительство пошло на это. Особенно далеко мы пока не продвинулись, но времени прошло немного, а работаем мы не щадя сил.

Куинн кивнул. Ему и раньше неоднократно приходилось работать в комнатах, где были спрятаны микрофоны, разговаривать по телефонам, которые прослушивались. Чтобы поддерживать при этом нормальный разговор, всегда требовалось известное усилие. Он понимал, что Крамер говорит, имея это в виду, отсюда и некоторая педантичность.

— Мы просили предоставить нам первое слово и в переговорах, но по просьбе Вашингтона нам в этом отказали. Я был вынужден согласиться. Мне совершенно необязательно должно нравиться подобное решение. Мне также велели помогать вам всеми средствами, имеющимися у полиции и других правительственных организаций. Такую помощь вы получите. За это я вам ручаюсь.

— Весьма признателен вам, мистер Крамер, — проговорил Куинн. Он понимал, что его слова прозвучали ужасно напыщенно, но где-то ведь крутились кассеты с пленкой.

— Что конкретно вам требуется?

— Прежде всего знать обстановку. Последнюю сводку я читал в Вашингтоне… — Куинн бросил взгляд на часы, они показывали 8.00 вечера по лондонскому времени, — более семи часов назад. Дали похитители о себе знать?

— Насколько мы понимаем, нет, — ответил Крамер. — Звонки, конечно, были. Одни — очевидные розыгрыши, другие — не настолько очевидные, с десяток довольно правдоподобных. В последнем случае мы требовали доказать, что Саймон Кормак действительно у них.

— Каким образом? — полюбопытствовал Куинн.

— Просили ответить на вопрос. Он касался какого-либо факта, имевшего место за девять месяцев пребывания Саймона в Оксфорде, факта, который без него самого выяснить трудно. Во второй раз никто не позвонил.

— Сорок восемь часов до первого контакта — не такое уж необычное дело, — заметил Куинн.

— Верно, — сказал Крамер. — Они могут послать по почте письмо или ленту с записью, и они могли еще не дойти. Или позвонить. Если придет почтовое отправление, мы пришлем его сюда, но прежде наши специалисты займутся бумагой, конвертом, самим письмом — выяснят, нет ли отпечатков пальцев, слюны или других следов. Справедливо, я полагаю? Ведь лаборатории у вас тут нет.

— Совершенно справедливо, — согласился Куинн.

— Но если они свяжутся по телефону, то как, по-вашему, все должно быть устроено, мистер Куинн?

Куинн перечислил свои требования. Зачитать по десятичасовым теленовостям просьбу к тем, кто захватил Саймона Кормака, позвонить в американское посольство, и только туда, по одному из данных номеров. Посадить несколько человек на коммутаторы в подвале посольства для отфильтровки очевидного бреда и переключения звонков, представляющих интерес, сюда, к нему на квартиру.

Крамер посмотрел на Коллинза и Сеймура; последний кивком подтвердил согласие. Они смогут устроить фильтрационный многоканальный коммутатор в посольстве часа за полтора, к программе новостей поспеют. Куинн продолжал.

— Ваши спецы по телефонной связи смогут проследить любой звонок в посольстве, быть может, даже арестуют нескольких шутников, у которых не достанет ума звонить из будки и говорить не слишком долго. Но я не думаю, что истинные похитители такие идиоты.

— Это точно, — согласился Крамер. — Пока они действуют вполне разумно.

— Переключение разговоров должно производиться без разъединения и только на один из телефонов в этой квартире. Здесь их три, правда?

Коллинз кивнул. Один из телефонов был напрямую связан с его кабинетом в посольстве.

— Вот на этот и переключайте, — попросил Куинн. — Если мне удастся установить контакт с истинными похитителями, мне нужно будет сообщить им другой номер — номер специальной линии, идущей только ко мне.

— Спецлинию я устрою вам за полтора часа, — сказал Крамер. — Номер, который никогда еще не употреблялся. Мы, естественно, будем ее прослушивать, но этого никто не заметит. И наконец, я хочу, чтобы два моих старших инспектора жили здесь вместе с вами, мистер Куинн. Они опытны и неглупы. Один человек не может бодрствовать двадцать четыре часа в сутки.

— Извините, но так дело не пойдет.

— Они могут оказаться очень полезны, — продолжал настаивать Крамер. — Если похитители англичане, может возникнуть вопрос о каком-нибудь местном говоре, жаргонных словечках, признаках напряжения или отчаяния в голосе звонящего — о каких-то едва уловимых приметах, различить которые сумеет только англичанин. Мои люди не будут ничего говорить, только слушать.

— Они могут слушать на коммутаторе, — возразил Куинн. — К тому же вы будете все записывать на пленку. Прокрутите ее перед специалистами по языку, добавьте свои комментарии относительно того, какой паршивый из меня посредник, и приходите сюда с результатами. Но работать я буду один.

Губы Крамера сжались, однако у него был приказ. Он встал. Куинн последовал его примеру.

— Позвольте, я провожу вас до машины, — предложил он.

Все прекрасно понимали, что это означает лишь одно: лестница не прослушивалась. У двери Куинн мотнул головой, приказывая Сеймуру и Коллинзу оставаться на месте. Те неохотно подчинились. На лестнице Куинн зашептал Крамеру в ухо:

Я знаю, вам все это не нравится. Да и мне самому не очень-то по душе. Попытайтесь мне поверить. Если удастся, парня я выручу. А вы будете слышать по телефону каждое словечко. Да и мои ребята будут меня подслушивать. Я буду разговаривать все равно что по радио.

Ладно, мистер Куинн. Сделаю для вас все, что в моих силах. Обещаю.

— И еще одно… — Собеседники вышли на тротуар; у края ждала полицейская машина. — Не спугните их. Если они позвонят и разговор продлится чуть дольше, чем нужно, — чтобы никаких патрульных машин, с ревом подъезжающих к телефонной будке.

— Это мы понимаем, мистер Куинн. Но туда, откуда звонят, мы пошлем людей в штатском. Они будут осторожны, почти невидимы. Ведь если мы заметим номер машины или увидим звонившего в лицо, тогда поиски могут на пару дней сократиться.

— Главное, чтобы ваших людей не заметили, — еще раз предупредил Куинн. — Человек в телефонной будке будет испытывать колоссальное напряжение. Мы ведь не хотим, чтобы контакт с похитителями оборвался. Это будет означать, что они пустились бежать куда глаза глядят и оставили позади себя труп.

Крамер кивнул, пожал Куинну руку и забрался в машину.

Через полчаса заявились техники: ни один не был одет в форменную куртку компании «Телеком», но удостоверения предъявили все. Куинн дружелюбно поздоровался, хотя и понимал, что все эти техники работают в службе безопасности, и они принялись за работу. Трудились они умело и споро. Впрочем, основная часть работы была проделана на кенсингтонской подстанции.

Один из техников снял нижнюю крышку аппарата, стоявшего в гостиной, и чуть вздернул бровь. Куинн сделал вид, что ничего не заметил. Пытаясь поставить в аппарат миниатюрный микрофон, техник обнаружил, что таковой там уже имеется. Но приказ есть приказ: он сунул свой рядом с американским, показав тем самым еще один пример англо-американского сотрудничества, правда в миниатюре. К 9.30 вечера у Куинна уже была спецлиния — сверхзасекреченная телефонная линия, номер которой он мог дать настоящему похитителю, если, конечно, тот позвонит. Другая линия вела к коммутатору посольства и предназначалась для прослушивания возможных преступников. По третьему телефону можно было звонить в город.

Гораздо более серьезная работа шла в подвале посольства на Гроувенор-сквер. Там были задействованы все десять уже имевшихся номеров. Десять молодых англичанок и американок сидели в напряженном ожидании.

Третья операция была проведена на кенсингтонской подстанции, где полиция организовала пост для прослушивания разговоров, которые будут вестись по спецлинии Куинна. Подстанция была оборудована современными электронными коммутаторами, поэтому установить, откуда звонят, можно было всего за восемь-десять секунд. После подстанции звонки по спецлинии прослушивались еще в двух местах: в центре связи службы безопасности на Корк-стрит в районе Мейфэр и в подвале американского посольства, который после того, как похититель объявится, должен был превратиться из подстанции в пост прослушивания.

Через полминуты после ухода английских техников в квартиру явился техник от Лy Коллинза, удалил все только что поставленные английские микрофоны и настроил собственные. Таким образом, все разговоры Куинна, кроме телефонных, могли слышать только его соотечественники. «Изящный ход», — заметил Коллинз своему коллеге из Службы безопасности, когда неделю спустя они сидели за коктейлем в клубе «Брук».

Ровно в 10.00 вечера, когда отзвучали колокола Биг Бена, ведущая теленовостей Санди Голл, глядя прямо в камеру, прочитала сообщение для похитителей. Номера телефонов оставались на экране все время, пока она излагала последние новости о похищении Саймона Кормака, которых, впрочем, практически не было.

В сорока милях от Лондона, в гостиной тихого дома передачу смотрели четыре молчаливых напрягшихся человека. Двоим из них главарь быстро переводил текст на французский. Один был бельгийцем, другой — корсиканцем. Четвертому перевод не требовался. Он разговаривал по-английски бегло, но с сильным акцентом, свойственным африканерам.

Оба европейца вообще не говорили по-английски, и главарь запретил им высовывать нос из дома до окончания дела. Он сам уезжал и возвращался, всегда через примыкающий к дому гараж, всегда на «вольво», у которого уже были новые покрышки и номера — настоящие и зарегистрированные. Он никогда не появлялся на улице без парика, накладной бороды, усов и очков с дымчатыми стеклами. Остальным было велено в его отсутствие не подходить к окнам и не отвечать на звонки в дверь.

Когда стали передавать сюжет о положении на Ближнем Востоке, один из европейцев задал вопрос. Главарь покачал головой.

— Demain, — проговорил он. — Завтра утром.

В этот вечер в подвал посольства позвонили более двухсот человек. С каждым беседовали осторожно и вежливо, но лишь семь звонков было переключено на квартиру Куинна. Все разговоры он начинал радостно и дружелюбно, называя собеседника «дружище» или «приятель», после чего извиняющимся тоном объяснял, что ему велели соблюсти нудные формальности и проверить, действительно ли Саймон Кормак у них. Затем Куинн задавал собеседнику несложный вопрос и просил позвонить снова, когда тот будет знать ответ. Второй раз не позвонил никто. Между 3.00 ночи и восходом Куинну удалось часа четыре поспать.

Все время пока Куинн вел разговоры, Самми Сомервилл и Данкан Маккрей находились рядом с ним. Саманта заметила, что беседует он весьма непринужденно.

— Еще ничего не началось, — спокойно ответил Куинн. Однако напряжение уже появилось. Молодые агенты успели его ощутить.

Вскоре после полуночи в Хитроу прилетели Кевин Браун и отобранные им восемь агентов ФБР. Измученный Патрик Сеймур был предупрежден заранее и отправился их встречать. Он обрисовал Брауну положение на 11.00 вечера, то есть на тот момент, когда он выезжал в аэропорт. Рассказал, что Куинн обосновался не в Уинфилд-хаусе, а в другом месте и что начались телефонные звонки.

— Я так и знал, что шаромыжник он хоть куда, — проворчал Браун, когда услышал о неразберихе во дворе Уинфилд-хауса. — Придется не слезать с этого типа, иначе он начнет откалывать всякие номера. Поехали в посольство. Мы будем спать на раскладушках прямо в подвале. Я должен слышать все, что происходит в Кенсингтоне — все до единого звука, даже когда этот жох пернет.

Сеймур мысленно чертыхнулся. Он был наслышан о Кевине Брауне и прекрасно бы обошелся без его визита. Теперь, подумалось ему, будет даже хуже, чем он предполагал. Когда в 1.30 ночи они добрались до посольства, там раздался сто шестой телефонный звонок.

В эту ночь не спали еще несколько человек. Среди них были следователь Уильямс и мужчина по имени Сидни Сайкс. Они пробеседовали всю ночь в комнате для допросов Уондзвортского отделения полиции на юге Лондона. При разговоре присутствовал и глава дорожной группы отдела по расследованию особо опасных преступлений, чьи люди отыскали Сайкса.

Поскольку Сайкс был просто мелким жуликом, сидевшие за столом напротив него полицейские стали на него давить, и через час он испугался по-настоящему. Дальше дело пошло хуже.

Дорожная группа по описанию бывшего владельца фургона разыскала ремонтную фирму, которая извлекла поврежденный «форд-транзит» из смертоносных объятий экскаватора. Установив, что шасси машины перекручено и ремонту она не подлежит, фирма предложила доставить развалюху владельцу. Однако, поскольку стоимость транспортировки в Лестер превышала стоимость самого фургона, владелец отказался. Тогда ремонтная фирма продала его как металлолом Сайксу, который был владельцем кладбища разбитых автомобилей в Уондзворте. Полицейские из автомобильной группы за день перевернули кладбище вверх дном.

Они обнаружили там бочку, на три четверти заполненную черным отработанным маслом, из мрачных глубин которой извлекли двадцать четыре номерных знака, то есть двенадцать пар номеров, изготовленных у Сайкса, каждый из которых был не менее подлинным, чем трехфунтовая банкнота{Таких банкнот в Великобритании не печатают.}. Под полом захудалой конторки Сайкса были найдены тридцать паспортов, принадлежащих автомобилям, окончившим свое существование.

Бизнес Сайкса заключался в следующем: он покупал попавшие в аварию автомобили, списанные страховой компанией, обещал владельцу сообщить в отдел регистрации, что машина превратилась в груду лома, а затем заявлял там прямо противоположное — что, дескать, он Сайкс, купил машину у предыдущего владельца. Компьютер в отделе регистрации заносил этот «факт» в память. Если машина действительно никуда не годилась, Сайкс покупал таким образом вполне легальные документы, которыми мог снабдить другую машину подобного типа, но в рабочем состоянии, украденную с какой-нибудь стоянки его нечистыми на руку дружками. Машина снабжалась новыми номерами, которые соответствовали подлинным документам, после чего ее вполне можно было продать. Перед самой продажей Сайкс стирал с шасси и двигателя старые номера, набивал новые и покрывал кое-где машину маслом и грязью, чтобы одурачить доверчивого покупателя. Полицию, разумеется, провести на этом было невозможно, но, поскольку платили Сайксу только наличными, он позже всегда мог сказать, что в жизни не видел машину, не говоря уже о ее продаже.

В случае же с «форд-транзитом» бизнес выглядел несколько иначе. Поскольку повреждено у фургона было только шасси, Сайкс вырезал из него скрученную часть, вставил на ее место кусок подходящего профиля и продал. Предприятие незаконное и опасное, но такой фургон вполне мог пробежать еще несколько тысяч миль, прежде чем развалился бы окончательно.

Узнав о свидетельствах бывшего владельца и ремонтной фирмы, продавшей ему развалину за 20 фунтов, а также увидев фотографии с изображением стертых с шасси и двигателя номеров, Сайкс понял, что влип, а когда ему сообщили, с какою целью был использован фургон, тут же раскололся.

Порывшись в памяти, он припомнил, что месяца полтора назад увидел шныряющего по кладбищу машин человека, который заявил, что подыскивает недорогой фургон. Сайкс как раз закончил «ремонт» шасси «форд-транзита» и выкрасил машину зеленой краской. Фургон покинул кладбище, а в руках у Сайкса оказались 300 фунтов. Человека этого он больше никогда не видел. Пятнадцать двадцатифунтовых банкнот давно разошлись.

— Приметы? — рявкнул следователь Уильямс.

— Да я стараюсь вспомнить, стараюсь, — заныл Сайкс.

— Вот-вот, постарайся, — сказал Уильямс. — Это сильно облегчит тебе остаток жизни.

Среднего роста, средней комплекции. Под пятьдесят. Грубое лицо и повадки. Голос не из приятных, по выговору — явно не коренной лондонец. Рыжие волосы, возможно, парик, но хороший. К тому же он был в шляпе, несмотря на августовскую жару. Усы темнее, чем волосы, тоже, возможно, фальшивые, но сделаны прилично. И очки с дымчатыми стеклами. Не солнечные очки, а просто с голубоватыми стеклами, в роговой оправе.

Трое собеседников провели более двух часов с полицейским художником. Перед завтраком следователь Уильямс принес портрет в Скотленд-Ярд и показал его Крамеру. В десять утра тот продемонстрировал его комитету КОБРА. Беда была в том, что на портрете мог быть изображен кто угодно, совершенно необязательно один из похитителей. А дальше след терялся.

— Нам известно, что над фургоном потрудился другой мастер, гораздо более квалифицированный, чем Сайкс, — заявил Крамер комитету. — И кто-то написал рекламу фирмы Барлоу на боках фургона. Он явно был где-то спрятан, в каком-то гараже, где есть сварочное оборудование. Но если мы выступим с публичным обращением, похитители, увидев его, могут переполошиться и удариться в бега, предварительно убив Саймона Кормака.

В конце концов было решено разослать приметы человека, купившего фургон, по всем полицейским участкам страны, но прессе ничего не сообщать.

Приходя во все большее удивление, Эндрю (Энди) Ланг всю ночь просидел над отчетами о банковских операциях, и на рассвете его замешательство стало уступать место уверенности в том, что он прав и другого объяснения просто быть не может.

Энди Ланг работал руководителем группы котировки и кредитования расположенного в Джидде филиала Инвестиционного банка Саудовской Аравии — организации, созданной правительством страны для проведения операций с астрономическими суммами, стекавшимися в эту часть планеты.

Хотя банк принадлежал Саудовской Аравии и его совет директоров состоял преимущественно из граждан этой страны, работали в нем в основном иностранные специалисты, приехавшие сюда по контракту; главным поставщиком таких работников был нью-йоркский банк «Рокмен-Куинз», откуда был и сам Ланг.

Молодой, увлекающийся, добросовестный и честолюбивый, он стремился сделать в банковском деле карьеру и был доволен своим пребыванием в Саудовской Аравии. Платили здесь лучше, чем в Нью-Йорке, у него была приличная квартира, несколько подружек из многочисленной иностранной колонии Джидды, его не волновали ограничения по части спиртного, и он прекрасно ладил с коллегами.

Хотя правление банка помещалось в Эр-Рияде, cамым загруженным из его филиалов был филиал в Джидде, деловой и коммерческой столице Саудовской Аравии. Пойди все обычным путем, накануне вечером, около шести, Ланг вышел бы из белого, снабженного амбразурами здания — оно напоминало скорее форт иностранного легиона, чем банк, — и отправился бы в бар пропустить стаканчик. Но ему нужно было кое-что закончить — он не любил оставлять дела на утро, — поэтому он и решил задержаться еще на часок.

Он все еще сидел за столом, когда пожилой араб-посыльный вкатил в комнату тележку, набитую распечатками банковской ЭВМ: служащий развозил их по столам сотрудников. На этих листках были зафиксированы операции, произведенные за день различными отделениями банка. Старик неторопливо положил пачку распечаток Лангу на стол, мотнул головой и ушел. Ланг дружелюбно поблагодарил его — он гордился тем, что был неизменно вежлив с младшим обслуживающим персоналом, — и продолжал работать.

Закончив, он бросил взгляд на лежащую рядом стопку и с досадой крякнул. Ему дали не те распечатки. На лежавших перед ним листках были зафиксированы суммы, снятые за день со всех крупных счетов, а также суммы, зачисленные на них. Этим занимался отдел банковских операций, к Лангу же распечатки никакого отношения не имели. Он взял листки и пошел по коридору в сторону пустого кабинета начальника группы банковских операций — его коллеги из Пакистана мистера Амина.

Разглядывая по пути листки, он вдруг остановился: что-то в них привлекло его внимание. Он вернулся к себе и принялся просматривать по очереди все распечатки. Одна и та же комбинация повторялась снова и снова. Ланг включил свой компьютер и сделал запрос относительно двух счетов. Опять та же комбинация.

На рассвете он пришел к убеждению, что сомнений быть не может. Он вскрыл крупное мошенничество. Слишком уж странные совпадения. Положив распечатки на стол мистера Амина, он решил при первой же возможности слетать в Эр-Рияд и конфиденциально побеседовать с управляющим банком его соотечественником Стивом Пайлом.

В го время как Ланг спешил домой по темным улицам Джидды, восемью часовыми поясами западнее кризисный комитет Белого дома слушал опытного психоаналитика доктора Николаса Армитеджа, который только что прошел в западное крыло из главного здания.

— Джентльмены, я могу констатировать, что потрясение сказалось сильнее на первой леди, чем на президенте. Она все еще принимает лекарства под присмотром своего врача. Президент, без сомнения, обладает более твердым характером, но находится в состоянии крайнего напряжения, причем признаки травмы, нанесенной ему в результате похищения сына, становятся все более заметными.

— Какие признаки, доктор? — без обиняков спросил Оделл.

Психоаналитик не любил, чтобы его перебивали, да студентам на лекциях это и в голову не приходило, он откашлялся:

— Вы должны понять, что в таких случаях мать может найти облегчение в слезах, даже в истерике. Отец же часто страдает сильнее, испытывая, кроме нормального беспокойства за похищенного ребенка, также и чувство глубокой вины, начинает возводить на себя напраслину, убеждать себя в том, что он виноват тоже, потому что где-то недосмотрел, был недостаточно осторожен.

— Это нелогично, — возразил Мортон Станнард.

— Мы здесь говорим не о логике, — ответил доктор. — Мы говорим о симптомах травмы, усугубляющейся еще и тем, что президент был — да и сейчас тоже — привязан к своему сыну, которого очень любил. И к ощущению беспомощности добавьте невозможность что-либо предпринять. Пока похитители не дали о себе знать, ему даже не известно, жив его сын или нет. Сейчас президенту тяжело, но и потом лучше не будет.

— Переговоры с похитителями могут продлиться многие недели, — заметил Джим Доналдсон. — А он — глава исполнительной власти. Каких изменений в его состоянии мы должны ожидать?

— Напряжение несколько уменьшится, если похитители как-то заявят о себе и будут получены доказательства, что Саймон еще жив, — ответил доктор Армитедж. Но облегчение не будет долгим. С течением времени состояние президента снова станет ухудшаться. Напряжение снова станет очень сильным, что повлечет за собою раздражительность. Появится бессонница, но с ней можно справиться медикаментозными средствами. И в конце концов наступит равнодушие к обязанностям…

— Которые в данном случае заключаются в управлении этой чертовой страной, — вставил Оделл.

— …а также рассеяние внимания и забывчивость в делах. Словом, джентльмены, половина мыслей президента, или даже больше, будет занята беспокойством о сыне, а остальная часть — тревогами за жену. Бывали случаи, когда даже после успешного освобождения ребенка именно родителям требовалось долгое лечение от травмы — это порой занимает месяцы, даже годы.

— Другими словами, — подал голос генеральный прокурор Уолтерс, — у нас сейчас есть лишь половина президента, быть может, даже меньше.

— Да хватит вам, — прервал министр финансов Рид. — У нас в стране случалось, что президент оказывался на операционном столе, лежал полностью недееспособный в больнице. Мы просто должны взять бразды правления в свои руки и действовать так, как действовал бы он сам, и при этом как можно меньше беспокоить нашего друга.

Его оптимизм особого сочувствия не вызвал. Брэд Джонсон встал и спросил:

— Какого черта эти сволочи не дают о себе знать? Прошло уже почти двое суток.

— По крайней мере наш посредник на месте и ждет, когда они объявятся, — проговорил Рид.

— К тому же в Лондоне у нас достаточно людей, — добавил Уолтерс. — Мистер Браун со своими ребятами прибыл туда два часа назад.

— Чем, интересно знать, занимается эта идиотская английская полиция? — пробормотал Станнард. — Почему она не может найти этих ублюдков?

— Не нужно забывать, что прошло только двое суток, даже чуть меньше, — отозвался государственный секретарь Доналдсон. — Конечно, Великобритания меньше Соединенных Штатов, но и там есть где спрятаться, затеряться среди пятидесяти четырех миллионов населения. Помните, как долго террористы держали у себя Патти Херст? Много месяцев, а ведь за ними охотилось все ФБР.

— Давайте признаем, джентльмены, — растягивая слова, проговорил Оделл, — все дело в том, что мы больше ничего не можем поделать.

Вопрос заключался именно в этом: больше никто ничего не мог поделать.

Парень, о котором шел разговор, проводил в заточении уже вторую ночь. Хотя он этого и не знал, в коридоре у дверей подвала всю ночь дежурил человек. Подвал пригородного дома был из пористого железобетона, но похитители приготовились наброситься на парня и затолкать ему в рот кляп, если ему вздумается кричать и звать на помощь. Однако он не совершил этой ошибки. Решив подавить в себе страх и вести себя как можно достойнее, он десятка два раз отжался от пола и сделал несколько наклонов, в то время как страж скептически наблюдал за ним в глазок. Часов у Саймона не было — он всегда бегал без часов, — поэтому он не мог точно сориентироваться во времени. Свет в комнате горел постоянно, но когда, по мнению парня, наступила полночь (он ошибся на два часа), он свернулся калачиком на постели, натянул на голову одеяло, чтобы не мешал свет, и уснул. А в это время в сорока милях от него, в посольстве его страны на Гроувенор-сквер раздавались телефонные звонки последних ночных шутников.

Кевин Браун и прибывшие с ним восемь агентов спать покамест не собирались. Они слишком быстро пересекли Атлантику и еще не успели приспособиться, их организмы еще жили по вашингтонскому времени, запаздывая на пять часов.

Браун настоял на том, чтобы Сеймур и Коллинз показали ему подвал посольства — телефонный коммутатор и пост прослушивания, где в кабинете в конце коридора американские техники — английских сюда не пускали — вешали на стены динамики, через которые предполагалось прослушивать записанные в кенсингтонской квартире разговоры.

— Там в гостиной два микрофона, — неохотно объяснял Коллинз. Он не понимал, почему должен раскрывать приемы Управления сотруднику Бюро, но приказ есть приказ, а квартира в Кенсингтоне все равно «сгорела» с оперативной точки зрения.

— Когда эту квартиру, — продолжал он, — использует кто-то из старших руководителей Лэнгли в качестве базы, микрофоны, естественно, отключаются. Но когда мы беседуем там с советскими перебежчиками, то эти микрофоны не так их стесняют, как стоящий на столе магнитофон. Основные беседы и происходят в гостиной. Однако в большой спальне тоже есть два микрофона — это спальня Куинна, но сейчас он не спит, сами услышите — и по одному в других спальнях и на кухне. Из уважения к мисс Сомервилл и нашему агенту Маккрею мы временно отключили микрофоны в их спальнях. Но если Куинн зайдет в одну из них для секретных переговоров, мы сможем включить их с помощью этих вот тумблеров.

С этими словами Коллинз указал на два выключателя на пульте.

Браун спросил:

— Но если он будет говорить за пределами досягаемости этих микрофонов, то Сомервилл или Маккрей передадут нам его слова, верно?

Коллинз и Сеймур одновременно кивнули.

— Для того-то они там и есть, — добавил Сеймур.

— Кроме того, в квартире стоят три телефона, — продолжал Коллинз. — Один — специальный. Куинн будет использовать его только в том случае, если убедится, что имеет дело с истинным похитителем, других разговоров по нему вести он не станет. Все разговоры по этому телефону будут перехватываться на кенсингтонской подстанции англичанами и транслироваться сюда через этот динамик. Во-вторых, там есть телефон, напрямую связанный с этим коммутатором, по нему он ведет сейчас беседы с людьми, которые, скорее всего, вводят нас в заблуждение. Эта линия тоже проходит через Кенсингтон. И наконец, там есть третий телефон, самый обычный, для разговоров с городом. Он тоже находится на подслушивании, но вряд ли Куинн воспользуется им — разве что захочет сам позвонить куда-то.

— Вы хотите сказать, что англичане тоже будут прослушивать все разговоры? — мрачно осведомился Браун.

— Только телефонные, — ответил Сеймур. — По части телефонной связи без их сотрудничества нам не обойтись, у них ведь все подстанции. Кроме того, они помогут разобраться, если у говорящего будет какое-то особое звучание голоса, или дефект речи, или диалектный акцент. Да и определять, откуда человек звонит, будут они, прямо на кенсингтонской подстанции. У нас нет ни одной линии, связывающей квартиру и этот подвал, которая бы не прослушивалась.

Коллинз кашлянул.

— Есть, — сообщил он, — но к ней подключены только микрофоны, спрятанные в комнатах. Провода от них спускаются в нашу другую квартиру в этом доме — она поменьше и находится на первом этаже. У меня там сидит человек. Сигнал поступает в шифратор, затем передается сюда в диапазоне ультракоротких волн, здесь принимается, расшифровывается и идет на эти динамики.

— И вы передаете все это по радио на целую милю? — удивился Браун.

— Сэр, наше Управление в прекрасных отношениях с англичанами. Но никакая служба безопасности в мире не будет передавать секретные сведения по проводам, лежащим под улицами города, который она не контролирует.

— Значит, англичане могут слышать только телефонные разговоры, а то, что говорится в комнатах, — нет? — обрадовался Браун.

Но он ошибался. Когда Служба безопасности узнала о квартире в Кенсингтоне, а также о том, что двум старшим инспекторам полиции не позволили там жить, а все их скрытые микрофоны сняли, то ее специалисты решили: в доме должна быть еще одна квартира, принадлежащая американцам, чтобы обеспечивать трансляцию бесед с советскими перебежчиками куда-то в другое место — для контроля. Через час Служба безопасности раздобыла план здания и отыскала на нем крошечную однокомнатную квартирку на первом этаже. К полуночи бригада водопроводчиков обнаружила провода, проложенные в трубах центрального отопления, и сделала от них отвод в квартире на втором этаже, хозяина которой учтиво убедили срочно взять небольшой отпуск и помочь тем самым ее величеству. К утру все слушали всех.

Подчиненный Коллинза, специалист по электронным средствам разведки, снял наушники.

— Куинн только что закончил разговор с очередным «похитителем», — сообщил он. — Теперь они говорят между собой. Хотите послушать, сэр?

— Конечно, — согласился Браун.

Техник переключил разговор, транслировавшийся из кенсингтонской квартиры, с наушников на динамик. Из пего зазвучал голос Куинна:

— …было бы неплохо. Благодарю Самми. С молоком и сахаром.

— Как вы думаете, мистер Куинн, он позвонит еще? — это спросил Маккрей.

— Нет. Он говорил довольно убедительно, но все равно попахивало липой, — отозвался Куинн.

Посетители поста прослушивания собрались уходить. В соседних помещениях уже стояли раскладушки. Браун намеревался постоянно держать руку на пульсе. Он выделил двоих для ночного дежурства. Было 2.30 ночи.

Те же разговоры — по телефону и в гостиной — были услышаны и зафиксированы в центре связи службы безопасности на Корк-стрит. На кенсингтонской подстанции полиция слышала только телефонный разговор, за восемь секунд определила, что велся он из будки неподалеку от Паддингтона, и послала туда полицейского в штатском из ближайшего участка, расположенного в двухстах ярдах от будки. Полицейский задержал душевнобольного старика.

На третий день в 9.00 утра одна из телефонисток на Гроувенор-сквер в очередной раз отозвалась на звонок. Судя по всему, говорил англичанин, резко и отрывисто.

— Соедините меня с посредником.

Женщина побледнела. До сих пор никто не употреблял этого слова. Она постаралась, чтобы ее голос звучал ласково.

— Одну минутку, сэр.

Не успел отзвенеть первый сигнал, как Куинн снял трубку. Женщина торопливо зашептала:

— Кто-то спрашивает посредника. И все.

Еще полсекунды, и послышался глубокий, спокойный голос Куинна.

— Здорово, приятель. Ты хотел со мной поговорить?

— Если вы желаете получить Саймона Кормака, вам придется раскошелиться. И серьезно. Теперь послушай…

— Нет, браток, это ты послушай. Сегодня я уже успел поговорить с десятком всяких шутников. Сам знаешь, сколько на свете психов. Поэтому будь добр, один простой вопрос…

В Кенсингтоне за восемь секунд установили, откуда звонят. Хитчин, Хертфордшир… уличная кабина на… на железнодорожной станции. Через десять секунд эти сведения уже были в Скотленд-Ярде у Крамера, но полицейский участок в Хитчине раскачивался медленно. Через тридцать секунд полицейский сел в машину, через минуту его высадили за два дома до станции, и в общей сложности через 141 секунду после начала телефонного разговора он ленивой походкой завернул за угол и приблизился к ряду уличных кабин. Слишком поздно. Звонивший проговорил тридцать секунд и к этому моменту уже смешался с утренней толпой пешеходов за две улицы от вокзала.

Маккрей удивленно взглянул на Куинна.

— Почему вы сами положили трубку? — спросил он.

Пришлось, — лаконично отозвался Куинн. — К тому моменту, когда я договорил, у нас уже кончилось время.

— Но если бы вы поговорили подольше, — заметила Самми Сомервилл, — полиция могла бы его поймать.

— Если он тот, кто нам нужен, я хочу, чтобы он мне доверял, а не боялся меня — во всяком случае, пока, — ответил Куинн и замолк. Он казался на удивление спокойным, тогда как его собеседники сгорали от тревоги, глядя на телефон так, словно он должен был вот-вот зазвонить опять. Куинн знал, что предполагаемый похититель вряд ли доберется до другой будки раньше чем часа через два. А на войне он давным-давно взял себе за правило: если можешь только ждать, отдыхай.

На Гроувенор-сквер Кевин Браун, разбуженный одним из своих людей, примчался на пост прослушивания, когда Куинн уже заканчивал разговор.

— …называется эта книга? Узнаешь ответ, позвони. Я буду ждать, приятель. Пока.

К Брауну присоединились Коллинз и Сеймур, и втроем они прослушали запись разговора.

Затем включили динамик на стенке и услышали фразу Самми Сомервилл.

— Правильно, — буркнул Браун.

Прозвучал ответ Куинна.

— Дубина, — заключил Браун. — Еще пара минут, и этого ублюдка взяли бы.

— Одного возьмем, — заметил Сеймур, — а парень останется в руках у сообщников.

— Надо взять одного и заставить сказать, где они прячутся, — прорычал Браун и стукнул здоровенным кулаком в ладонь.

— У них, скорее всего, есть что-то вроде контрольного срока. Мы тоже пользуемся этим способом, когда хотим знать, не влип ли наш агент. Они могли договориться: если звонивший не вернется назад, скажем, через полтора часа — с запасом на возможные заторы на улицах, — сообщники знают, что его взяли. Тогда они приканчивают парня и смываются.

— И не забывайте, сэр, что этим людям терять нечего, — к большому неудовольствию Брауна, добавил Сеймур. — Даже если они пойдут на сделку и вернут Саймона, им нужно еще позаботиться о своей жизни. Они ведь убили двух агентов Секретной службы и английского полицейского.

— Надеюсь, этот Куинн знает что делает, — сказал Браун и вышел.

В 10.15 в дверь подвала, где сидел Саймон Кормак, трижды постучали. Он натянул на голову мешок. Когда он снял его, на полу у двери стоял прислоненный к стене кусок картона.

«Когда ты мальчишкой приезжал на каникулы в Нантакет, тетя Эмили читала тебе свою любимую книгу. Что это за книга?»

Саймон уставился на записку. Он почувствовал вдруг невероятное облегчение. Кто-то связался с похитителями. Кто-то разговаривал с его отцом в Вашингтоне. Кто-то здесь и пытается его вызволить. Саймон изо всех сил пытался сдержать слезы, но они так и катились из глаз. Кто-то наблюдал за ним в глазок. Саймон шмыгнул носом — платка у него не было. Он вспомнил тетю Эмили, старшую сестру его отца: прямая, в неизменном глухом хлопчатобумажном платье, она гуляла с ним по берегу, потом усаживала на кочку и читала о зверушках, которые разговаривали и поступали совсем как люди. Он снова шмыгнул носом и прокричал ответ в сторону глазка. Глазок закрылся. Дверь чуть отворилась, в нее просунулась рука в черной перчатке и забрала лист картона.

Человек с хриплым голосом позвонил в 1.30 дня. С Куинном его соединили немедленно. За одиннадцать секунд установили, откуда он звонит, — из будки в торговом центре в Милтон-Кейнс в графстве Бакингемшир. Вскоре местный полицейский в штатском добрался до будки и огляделся, но звонивший скрылся к тому времени уже полторы минуты назад. В разговоре он сразу взял быка за рога.

— Книжка, — прохрипел он, — называется «Ветер в ивах».

— Отлично, приятель, ты гот человек, с кем мне надо поговорить. Теперь я скажу тебе другой номер, ты его запомни, повесь трубку и позвони мне из другого места. Это телефон прямо ко мне, никто другой по нему не ответит. Триста семьдесят, два нуля, сорок. Обязательно позвони. Пока.

И снова Куинн положил трубку. Но на этот раз он поднял голову и обратился к стене:

Коллинз, можете передать в Вашингтон, что нужный человек объявился. Саймон жив. Они согласны на переговоры. Можете ликвидировать коммутатор в посольстве.

Его услышали. Услышали все. Коллинз связался по спецлинии с Вайнтраубом в Лэнгли, тот передал новости Оделлу, а тот — президенту. Через несколько минут телефонистки уже покидали подвал на Гроувенор-сквер. Однако перед их уходом раздался последний звонок, и кто-то жалобным, плачущим голосом заявил:

— Мы — пролетарская освободительная армия. Саймон Кормак у нас. Если Америка не уничтожит все свое ядерное оружие…

Голос телефонистки был слаще патоки.

— Милок, — сказала она, — пошел ты в задницу.

— Опять, — проговорил Маккрей, — опять вы прервали разговор.

— Он прав, — поддержала коллегу Самми. — Такие люди часто очень неуравновешенны. Разве не может быть так, что такое обращение раздражит его до крайней степени и он причинит вред Саймону Кормаку?

— Может, — ответил Куинн. — Но мне кажется, я прав. Они не похожи на политических террористов. Я молю Бога, чтобы это оказался просто профессиональный убийца.

От ужаса у молодых людей захватило дух.

— Что же хорошего в профессиональном убийце? — воскликнула Самми.

— Немного, — признал Куинн, который, казалось, почувствовал непонятное облегчение. — Но профессионал работает только за деньги. А этот пока еще ничего не получил.