Отель «Уолдорф-Астория», Манхэттен, Нью-Йорк, 29 ноября 1906
Дорогой дневник, наконец-то я могу посидеть спокойно и поверить тебе свои сокровенные мысли и тревоги, так как сейчас раннее утро и все ещё спят.
Крепко спит Пьер, спокойно как ягнёнок – я десять минут назад посмотрела, – я слышу, что отец Джо храпит как в колыбельке в соседней комнате, даже толстые стены этого отеля не могут заглушить его фермерского похрапывания. И мадам наконец-то заснула, приняв снотворное, которое помогло ей уснуть. За все двенадцать лет я не видела её такой расстроенной.
Всё это связано с этой игрушечной обезьянкой, которую тот аноним послал Пьеру. Здесь был ещё и репортёр, очень милый и полезный (он строил мне глазки), но это не он так сильно расстроил мадам. Это была обезьянка.
Когда мадам услышала ту вторую мелодию, что играла шкатулка – звуки лились прямо через раскрытые двери в её будуар, где я расчёсывала ей волосы – она сделалась словно одержимая. Она настояла на том, что необходимо выяснить, откуда эта обезьянка, а когда репортёр мистер Блум проследил происхождение шкатулки и организовал нам посещение, то она попросила оставить её одну. Мне пришлось попросить репортёра уйти, а протестующего Пьера уложить в кровать.
После этого я обнаружила мадам за её туалетным столиком, она уставилась в зеркало и не делала никаких попыток окончить свой туалет. Поэтому ужин с мистером Хаммерштейном я тоже отменила.
Только когда мы остались одни, я смогла спросить её, что происходит, потому как это путешествие в Нью-Йорк, поначалу так хорошо начавшееся с этим милым приёмом в порту сегодня утром, обернулось чем-то тёмным и зловещим.
Конечно же, я тоже узнала странную фигурку обезьянки и мелодию, что она играла. На меня нахлынула волна пугающих воспоминаний. Тринадцать лет… Именно это она и повторяла во время нашего разговора. Действительно прошло тринадцать лет со времени тех странных событий, которые достигли своей кульминации в далёких и тёмных подвалах под Парижской Оперой. Но хотя я была там в ту ночь и с тех пор не раз пыталась расспросить мадам, она молчала, и я так и не смогла узнать деталей её взаимоотношений с таинственной фигурой, которую мы, хористочки, называли просто Призраком.
Но в этот вечер она, наконец, поведала мне больше. Тринадцать лет назад она была вовлечена в по-настоящему громкий скандал в Парижской Опере, когда её похитили прямо со сцены во время представления новой оперы «Дон Жуан Торжествующий», никогда более не повторяемой на сцене.
Я сама танцевала в corps de ballet в тот вечер, хотя и не была на сцене в тот момент, когда огни погасли, и она исчезла. Её похититель унёс её со сцены вниз, в самые глубокие подвалы Оперы, где позже она была спасена жандармами и остальными членами труппы, возглавляемыми комиссаром полиции, оказавшимся в тот вечер в зале.
Я тоже там была, дрожа от страха, пока мы спускались вниз с горящими факелами сквозь подвалы и коридоры, пока не достигли самых нижних катакомб рядом с подземным озером. Мы ожидали наконец-то столкнуться с ужасным Призраком, но всё, что мы нашли, была мадам, одна, дрожащая как лист, а затем обнаружили и Рауля де Шаньи, который опередил нас и столкнулся с Призраком лицом к лицу.
Там был трон с наброшенным на него плащом, мы думали, что монстр мог прятаться под плащом, но нет. Рядом с троном стояла музыкальная шкатулка – обезьянка с цимбалами. Полиция забрала её как улику, и с тех пор я её не видела: до сегодняшнего вечера.
В то время за ней ухаживал молодой виконт Рауль де Шаньи, и все девочки очень ей завидовали. Если бы не её чудесный характер, она бы даже вызывала враждебность из-за её внешности, из-за её внезапного успеха и из-за любви к ней самого желанного холостяка в Париже. Но никто не ненавидел её; мы все любили её и были в восторге от того, что она вернулась к нам. Но хотя мы сблизились с годами, она никогда не рассказывала, что произошло с ней в те часы её отсутствия. Её единственным объяснением было: Рауль спас меня. Так каково было значение этой игрушечной обезьянки?
В этот вечер я не хотела спрашивать её напрямую, поэтому хлопотала вокруг неё и принесла немного поесть, но она отказалась. Затем я убедила её принять снотворное, она стала несколько сонной, и впервые с её губ сорвались слова, проливающие некоторый свет на те странные события.
Она рассказала, что был ещё один мужчина, странный, неуловимый, который пугал, притягивал, внушал благоговейный страх и помогал ей. Который был одержим ею, и на чью страстную любовь она не могла ответить. Хористкой я часто слышала истории о Призраке, обитавшем в нижних подвалах Оперы и у которого были удивительные способности, он мог появляться и исчезать незамеченным, он навязывал свою волю директорам, угрожая им, если они ему не подчинятся. Этот человек и легенды о нём пугали нас, но я никогда не подозревала, что он был так влюблён в мою госпожу. Я спросила о музыкальной шкатулке, играющей эту мелодию.
Она сказала, что видела эту штуку только однажды, и я уверена, что это произошло именно в те часы в подвалах, когда она была там с этим монстром – это была та самая шкатулка, которую я потом нашла рядом с троном.
И пока на неё накатывал сон, она не переставала повторять, что он вернулся: он жив и близко, снова за сценой происходящего, как и всегда, ужасный гений, столь же уродливый, сколь её Рауль прекрасен, тот, кого она отвергла, и который теперь заманил её в Нью-Йорк, чтобы встретиться с ней вновь.
Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы защитить её, потому что она мой друг и мой работодатель, и она добрая и хорошая. Но теперь я напугана, потому что в ночи притаился кто-то или что-то, и я боюсь за всех нас: за себя, за отца Джо, за Пьера, но больше всего за мадам.
Последнее, что она сказала прежде чем уснуть, это то, что ради Пьера и Рауля она должна найти в себе силы вновь отвергнуть его, так как она убеждена, что он вскоре вновь появится и вновь посягнёт на неё. Я молю Бога, чтобы он дал ей эту силу, и молю, чтобы следующие десять дней пролетели быстро, так, чтобы мы все могли вернуться в наш безопасный Париж, подальше от этого места со всеми этими обезьянками, играющими давно забытые мелодии, и подальше от незримого присутствия Призрака.