Пролог

Палома Далтон, закончив макияж, посмотрела на часы. Через двадцать минут придет такси. Еще несколько месяцев, и напряженная жизнь кончится. Боже, как она будет счастлива! Ей нравилось быть моделью, вызывать восторг публики, но при условии, что так будет не навсегда.

Она достала зеркало и стала беспристрастно рассматривать лицо, известное миллионам читателей журналов, ставшее идеалом женской красоты для целого поколения.

Мировая слава вскружила голову многим, но только не Паломе. За последние десять лет она приобрела здоровый цинизм. Еще в начале карьеры Палома стала первой моделью нового типа. Высокий рост, изящное телосложение и полупрозрачная кожа, лицо с восточными чертами и золотистыми веснушками стали как бы символом последнего десятилетия.

Один оклендский фотограф однажды, выбрав удачный ракурс, настоял на том, чтобы она, с высокой прической, позировала ему в профиль. Загадочность сирены с глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, в сочетании с общим мягким североевропейским обликом произвели настоящий фурор. Именно эта фотография изменила весь ход ее жизни, перенеся Палому из безвестности к высотам международной славы. Так она нашла свой образ: худенькая высокая девушка лет семнадцати, с полуобнаженным бюстом и красивой прической, тщательно созданной талантливыми парикмахерами.

И тем не менее ее время подходило к концу. Выросли новые мальчики и девочки, жаждущие покорить мир моды. Палома же собралась стать самой обычной молодой женщиной с немалыми, однако, сбережениями.

Откинув копну шелковистых, слегка вьющихся золотистых волос, она на минуту задумалась. Уйти в безвестность вряд ли удастся так скоро.

За окном шумел огромный город. Потоки машин, гудящих и плюющихся выхлопными газами, переполняли улицу.

Наконец зазвонил телефон.

Палома ждала этого звонка. Она подняла трубку.

— Алло?

— Палома Далтон? — спросил мужской голос с резким новозеландским акцентом.

У нее перехватило дыхание. Она судорожно сглотнула и стала машинально теребить медальон, висевший на тоненькой золотой цепочке, который, так же как и высокая прическа из волос цвета янтаря, стал неотъемлемой частицей ее образа.

— Да, это я, — взволнованно проговорила женщина.

Не признаваясь себе самой, десять лет она ждала этой минуты. А в течение последних пяти лет еще и занималась активными поисками. В прошлый раз Ник сообщил ей имя, приближавшее ее к цели.

— Я нашел их. — Ник всегда старался говорить невыразительным, сдержанным тоном, как и подобает хорошему частному детективу, но сейчас он не мог скрыть ликования. — Анна и Джон Патерсоны. Живут неподалеку от Тунеатуа…

Словно пелена заслонила зеленые деревья Центрального парка, раскинувшегося под окнами, и превратила шум города в отдаленное эхо. Прошлое, события десятилетней давности встали перед Паломой, и она увидела город, такой далекий отсюда, что казалось, он находился на другой планете.

Она понимала, что затеяла рискованное дело, но не могла и представить себе, как многое отныне в ее жизни было поставлено на карту.

— Вы меня слышите? Мисс Далтон? Палома? — В интонации Ника послышалась тревога…

— Патерсон? — переспросила она чужим, хриплым и дрожащим голосом. — Все в порядке. Патерсон, — повторила она медленно. — Джон Патерсон.

— Да. Он известный человек на севере страны. Владелец большой скотоводческой станции «Голубиный холм». Родом из старой богатой семьи, приплывшей в Новую Зеландию чуть ли не на первом корабле, ставшей элитой страны. Он — член нескольких очень влиятельных организаций, вхож к министрам.

— Знаю, — выдавила Палома, сделав над собой усилие.

— Вы его знаете? — Нику стало очень любопытно, но Палома не могла объяснить ему всего, иначе самообладание окончательно покинуло бы ее. — Помолчав, детектив продолжил: — Джон был женат на Анне Смит. Она тоже происходила из богатой и известной семьи. Умерла полтора года назад от рака.

Палома, обессилев, откинулась в кресле. Охваченная нервной дрожью, она, словно в забытьи, забарабанила ногтями по телефонной трубке.

— Умерла? — переспросила она, словно ожидая опровержения.

— Да, бедная женщина. Ей было только тридцать семь. Джон моложе ее на пару лет. Они поженились, когда ему было около двадцати. Его родители умерли, и, наверное, ему нужен был близкий человек.

— Возможно, — неопределенно проговорила Палома. — Сейчас я должна уйти, Ник. Вы можете описать подробности в письме?

— Да. Но это будет солидная рукопись. Полагаю, вы догадываетесь. Обычно при подобных расследованиях мне не приходится сталкиваться с особыми трудностями, но этот случай из ряда вон выходящий. Я потратил уйму времени в поисках нужной информации. Документы оказывались потерянными или вообще не оформленными. Люди, с которыми пришлось встречаться, либо ничего не знали, либо не хотели говорить… Мне кажется, кто-то специально постарался, чтобы напасть на их след было очень трудно. Но так или иначе, нам это удалось. — Ник был доволен своим профессионализмом. — О'кей, я опишу все подробности в письме, если только вы доверяете почте.

Палома поверила бы документам, присланным по почте, но у Ника были свои странности, и одна из них — страсть к строгой секретности. Возможно, он был прав.

Еще при первом знакомстве Ник сообщил Паломе, что никогда не преступает закон, и она доверилась ему, хотя и сомневалась в том, что их представления о законности тех или иных действий совпадают. Палому не интересовало, как он добыл информацию.

— Спасибо, — сказала она сдержанно.

— Все в порядке. Я рад, что все удалось. А то это дело начало сильно осложнять мою жизнь. — Он повесил трубку.

Осложнять жизнь! Палома ждала этих сведений десять лет. И теперь, когда она их получила, почувствовала, что оказалась перед сложным хитросплетением событий, с последствиями которых могла и не справиться.

Услышав короткие гудки, женщина повесила трубку, затем посмотрела на часы.

— Надо спешить, — пробормотала она, вскакивая.

Времени, чтобы поразмыслить над новостями, чтобы хотя бы разобраться в своих чувствах, практически не оставалось.

Но среди отчаяния, горя и замешательства, охвативших Палому, реально существовало одно новое для нее ощущение, которого она даже и не ожидала, — ощущение предательства.

Десять лет Палома, несмотря на известность, была бесконечно одинока, а Анна и Джон — счастливы. Ее пальцы на мгновение коснулись золотого медальона. Знали они или нет, но их благополучие строилось на ее горе.

Сжав губы, она энергично подняла свою тяжелую сумку: здесь было множество разных необходимых вещей и книга по садоводству, с которой она никогда не расставалась. Несмотря на сомнения, Палома не собиралась позволить событиям, вторгшимся в ее жизнь, сломить себя.

Еще пять месяцев! Так невыносимо долго!

— Что я наделала? — бормотала она, открывая дверь. — Что же я наделала?

 

1

Десять лет — целую вечность тому назад — она в последний раз была в этих местах, шагала по этой дороге под палящим солнцем в поношенных шортах, обтягивавших ее стройные бедра, тенниске, шляпе из сурового полотна и сандалиях на узких ступнях. Сейчас дорогу заасфальтировали, а в тот день ее ноги были белыми от пыли, когда она подходила к станции «Голубиный холм», названной по имени вырисовывавшегося в знойном воздухе холма, покрытого кустарником, над которым почти всегда можно было увидеть неторопливо летящего дикого голубя.

Конечно, Палома не думала, что вернется сюда на шикарной машине, стоящей таких денег, каких она не могла и представить себе в семнадцать лет. Тогда она мечтала лишь о работе в магазине, замужестве и детях.

Если бы тогда в столичном отеле не забыли передать записку Джону Патерсону, то ее жизнь скорее всего была бы именно такой. Однако этого не произошло. И может быть, отчасти поэтому она стала вполне самостоятельной женщиной с внешностью, известной всему миру. И всем этим она обязана тому неизвестному лицу, думала Палома, иронично сжимая свои красивые губы, которое не удосужилось выполнить свои обязанности.

Заметив, что уже давно едет по противоположной стороне дороги, она нетерпеливо повернула руль. Палома уже много лет не водила машин в странах с левосторонним движением, поэтому ей пришлось прервать воспоминания и внимательнее следить за дорогой.

Пять почтовых ящиков блеснули впереди. На воротах виднелась табличка «Поместье «Голубиный холм» и ниже более мелкими буквами: «Д. Патерсон». Палома почувствовала, как защемило сердце.

Переведя дыхание, она нажала на газ. Машина с ревом промчалась мимо загона для скота и понеслась по дороге, петляющей среди пастбищ, по направлению к видневшимся крышам. Это были три фермерских домика, укрытых от южного ветра зеленым холмом, сплошь покрытым лесом. Не доходя метров двухсот до первого из них, шоссе раздваивалось. Палома выбрала дорогу, ведущую к усадьбе, уютно расположившейся позади садов. Из-за деревьев выглядывала ее бледно-оранжевая крыша.

При мысли о предстоящем у женщины пересохли губы. Ей потребовалось совершить над собой усилие, чтобы побороть желание немедленно повернуть назад, а затем и вовсе убраться как можно дальше от Новой Зеландии. Она нажала на тормоз, и пристяжной ремень врезался в ее грудь. Освобождаясь от него, она взволнованно пробормотала:

— О нет, ты не должна так поступать!

Аллея из густой зелени вела к посыпанному гравием подъезду красивого двухэтажного дома, построенного в стиле колонистов из Джорджии, модном около двадцати лет назад. Выключив двигатель, Палома осталась сидеть в салоне. Ее ладони стали влажными, а по спине стекала неприятная струйка пота. Она быстро вытерла пальцы о носовой платок, взяв себя в руки, глубоко вздохнула и решительно вышла из машины.

Палома знала, кто ждет ее в этом доме. Вопреки советам Ника она написала Джону о цели своего приезда.

— Он смоется, — высказал предположение Ник.

— Только не Джон Патерсон!

Эта мысль была просто абсурдна. Частный сыщик посмотрел на нее пронизывающим взглядом, но все же не задал вопроса, готового слететь с языка, а только проворчал в ответ:

— Тогда он встретит вас в дверях с целой армией адвокатов, размахивающих юридическими документами, и парочкой полицейских.

— Я предусмотрю и этот вариант.

Теперь, глядя на знакомый дом и после стольких лет все еще находясь во власти воспоминаний, связанных с ним, она вдруг подумала: что, если Ник окажется прав?

Только хладнокровие и сила воли были способны заставить ее пройти по тропинке, обсаженной низкой, аккуратно подстриженной живой изгородью, к входной двери с изящным полукруглым окном над ней. Облизнув запекшиеся губы, она позвонила.

К ее удивлению, дверь открыл сам Джон. Взгляд огромных, золотисто-зеленых глаз Паломы скользнул по его лицу, такому знакомому, мучившему ее все эти долгие годы.

На четыре дюйма выше Паломы, худой и гибкий, с отличной фигурой, он, казалось, весь состоял из мышц. Джон загородил дверной проем, внимательно разглядывая ее. Ни глаза цвета аквамарина, изучающие Палому, ни красивый рот не смягчали угловатых, резких черт его лица. Крупный прямой нос придавал ему выражение аристократического высокомерия. Патерсоны жили в этих местах более ста лет, владели огромными землями, и это не могло не отразиться на их внешности и манере поведения.

— Привет, Джон. — Голос Паломы показался ей самой далеким и чужим.

— Палома. — Его глубокий грубоватый голос обладал свойством беспрепятственно проникать в женскую душу, но на сей раз в нем не было оттенка знакомой ленивой чувственности. Наоборот, лишенный всякого выражения, он был бесстрастен, как и лицо, точно высеченное из камня. В нем, как и в ледяных глазах, полностью отсутствовали эмоции. — Входи.

Палома переступила порог, и ужасное предчувствие поразило ее: дом был пуст. Страхи и тревоги, переполнявшие ее в течение последних пяти месяцев, оставили в душе тяжелый осадок. Но она ничему не удивилась, заранее зная, что будет нелегко. Женщина опустила глаза, и длинные ресницы, оттенив лицо, придали ей таинственный вид.

— Входи, — повторил Джон, сторонясь и приглашая ее пройти в хорошо обставленную комнату.

Палома застыла в дверях и, не спуская глаз с хозяина дома, стоявшего напротив, спросила:

— Где они?

В ее голосе явственно послышались нотки нескрываемой тревоги.

— Хочешь выпить? — спросил Джон, направляясь к бару. От большинства крупных людей, имеющих, как правило, осторожную походку, он отличался по-звериному экономными движениями.

— Нет, спасибо. Где они? — Вопреки усилиям, ей не удалось сдержать дрожи в голосе.

— Сядь.

Палома опустилась в удобное кресло с подголовником, и негодование, на миг исказившее ее лицо, опять сменилось сильнейшим волнением.

— Я видел твои фотографии сотни раз. — Нотка сарказма прозвучала в словах Джона. — И мне казалось, что это косметика творит чудеса. Но теперь я вижу, что ошибся. Твоя красота и впрямь совершенна.

— Сейчас речь идет не о моей внешности. — Палома с трудом сдерживалась. Джон хотел разозлить ее, и он не успокоится, пока не добьется своего. Она может потерять самообладание, и тогда победа достанется ему. Палома поймала его пристальный взгляд. — Где дети?

— Прежде всего, — поинтересовался Джон, не изменив интонации, — почему вдруг после стольких лет ты решила, что хочешь их видеть?

— Это не внезапное решение.

Тщательно подбирая слова, Палома сумела скрыть вспышку гнева. Неужели Джон думает, что она вернулась, повинуясь минутному капризу?

— Все эти годы я искала своих детей, но до недавнего времени мне никак не удавалось узнать, кто их удочерил. — Она натянуто улыбнулась, пытаясь подавить наплыв внезапных воспоминаний об одиночестве и боли. — Теперь я должна их видеть.

— Если пообещаешь, что не станешь тревожить покой моих девочек, — сдержанно проговорил Джон, — ты их увидишь.

Палома насмешливо оглядела его.

— Неужели? Но ты постараешься, чтобы они мне не доверяли, я уверена, Так или иначе, но я точно знаю, ты был бы рад до смерти, если бы родная мать твоих детей никогда не возвращалась. Несмотря на новый закон, мне потребовалось пять лет, чтобы узнать, с кем они живут. У тебя много власти, Джон.

— И я воспользуюсь ею, — от этих слов, в которых таилась угроза, Палома оцепенела, — чтобы защитить моих дочерей от кого бы то ни было.

— Я вовсе не хочу обидеть их. — Если она кого и хотела задеть, то это был Джон. — Мне только нужно удостовериться, что они счастливы.

Темные брови Джона сошлись на переносице.

— А отчего им быть несчастными? Их любят, о них заботятся.

— Хочу убедиться в этом. — На мгновение она закрыла глаза. — Это не только твои, но и мои дети. Я не хотела их оставлять, ты же знаешь. Если бы я только могла, то была бы с ними.

Джон не пошевелился, но Палома почувствовала, как он боится нарушить мир и благополучие своей семьи. Она подалась вперед.

— Это необязательно должно произойти здесь, — проговорила она робко. — Мы можем встретиться где-нибудь в парке. Я хочу только поговорить с ними. Я не скажу им, кто я.

— А если ты решишь, что они несчастны, — недоверчивость таилась в словах Джона, — что ты предпримешь?

— Не знаю. Но у меня тоже есть права, Джон. Конечно, ты их настоящий отец, ты всегда был с ними, все десять лет, и я не стану зря вмешиваться. — Горькая улыбка притаилась в уголках ее губ. — Я не хочу этого. Только посмотрю на них.

— Вероятно, ты уже знаешь о смерти Анны, — с трудом выговорил он.

Ресницы Паломы дрогнули.

— Да.

Она знала, как Джон любил жену, и понимала, что ее смерть не могла не отразиться на жизни всей семьи. Снова всколыхнулись воспоминания.

Анна Патерсон… В ней, своей двоюродной сестре, маленькая Палома, которой всегда недоставало ласки и тепла, обрела любовь и участие, каких никогда не получала от своей матери. Анна искренне любила свою кузину, дорожила ею, и та отвечала ей безоглядной и беззаветной преданностью, на какую способны только дети. Ее поражала убежденность Анны в способности людей к развитию и совершенствованию, и, будучи еще одиннадцатилетней девочкой, она мечтала как можно больше походить на свою старшую подругу. Это желание и сейчас казалось ей вполне естественным, хотя она уже давно оставила детскую надежду: Анной нельзя было стать, ею надо было родиться.

— Меня интересует только судьба моих детей. Они знают, что удочерены?

— Конечно, знают. — Он пожал плечами. — Анна настояла на этом.

Ведь это была Анна. Все, что она делала, делала замечательно. Только не смогла остаться в живых.

— Она знала, что это мои дети?

Палома была не в силах удержаться от вопроса. С тех пор как она прочитала в отчете Ника имена дочерей — Виола и Лавиния, — ее мучил вопрос о том, известно ли Джону и Анне, кто мать девочек.

— Нет, — сказал Джон поразмыслив. — Не знал и я. Все, что касалось родителей близнецов, было покрыто мраком. Мы могли судить о них только по их внешности, уму и характерам. — В голосе Джона опять послышались саркастические нотки. — Мне было очень приятно узнать, что их отец имеет так много общего со мной.

Потеряв всякую осторожность, Палома выпалила:

— И ты даже никогда не догадывался?

Его брови недоуменно изогнулись.

— Я не знал, что ты забеременела. Твоя мать никому не говорила. — Палома открыла рот, чтобы сказать, что Анна навещала ее в родильном доме, но Джон опередил ее безжалостным заключением: — Так или иначе, все это не имеет значения. Даже если ты и сможешь доказать, что эти дети твои, у тебя нет никаких прав на них.

— Я знаю и согласна с этим. Неужели так трудно поверить, что мне нужно просто увидеть девочек и убедиться в том, что они счастливы?

Наконец Джон решительно произнес:

— Мне кажется, ты можешь оказать на детей нежелательное влияние.

Как в замедленной съемке, Палома медленно подняла голову, шелковистая прядь волос обвилась вокруг ее шеи. Она потеряла дар речи и, вглядываясь в лицо Джона, пыталась только отыскать намек на то, что он шутит. Но нет, он совсем не шутил. Ровным голосом, даже как бы беспечно, она спросила:

— Почему же?

— Все эти годы ты вела такой образ жизни… — Он ждал, что Палома прервет его, но она молчала. — Моим дочкам только по десять лет, а твои сомнительные успехи в светской суете, среди множества любовников… Я как отец не могу допустить, чтобы ты принесла в мою семью неискренность в отношениях и грязную мораль.

С презрением глядя на него, Палома поднялась, подошла к нему вплотную и, бесстрашно глядя в глаза, произнесла:

— Я и не знала, что ты тупой и самонадеянный ханжа. Не понимаю, как Анна могла любить тебя. Слушай внимательно, да смотри не забудь, больше я повторять не собираюсь. Я твердо намерена видеть своих детей.

— О том, что ты им мать, я узнал всего три дня назад из твоего письма. — Его глаза были непроницаемы и холодны.

— Не в твоей власти остановить меня, Джон. — Палома проклинала свой дрожащий голос, но чувствовала, что самообладание покидает ее. — Подумай реально. Ты не сможешь всегда держать их взаперти, и не в твоих силах выгнать меня из города.

— Что дальше? — последовал короткий вопрос, когда она замолчала.

— Я все сказала.

— Черт тебя побери, — со злостью пробормотал Джон. — Я знал, что рано или поздно придется столкнуться с подобной ситуацией, и это ожидание преследовало меня все последние годы. Ты же не могла не понимать, что твой приезд поставит всех нас в невыносимое положение!

Внезапно он подошел и поцеловал ее. Властное и неистовое прикосновение его губ словно молнией пронзило Палому. Пробежав опаляющим огнем по закоулкам ее памяти, хранящей события последних одиннадцати лет, оно все превратило в пепел и привело ее в состояние той детской беспомощности перед первой в ее жизни трагедией в год, когда ей должно было исполниться семнадцать.

Анна подарила ей часы и новое платье, что должно было означать начало взрослой жизни. И вдруг неожиданно для себя самой Палома влюбилась в Джона. И оказалась беззащитной и одинокой перед нахлынувшими чувствами. Эмоции одиннадцатилетней давности внезапно охватили Палому с новой силой, и она не смогла устоять… Ее губы, уступая, раскрылись навстречу его губам, как бутон навстречу утреннему солнцу. Каждая клеточка податливого тела пульсировала в такт биению сердца — это был ритм желания. Она ощутила, как тепло разливается внутри нее.

Джон коснулся губами ее лица, но поцелуй внезапно изменился, потому что возникшее желание стало откровенно чувственным, как и объятия, которые тесно соединили их. Палома утонула в бурных волнах ощущений, сокрушающих разум и здравый смысл.

Но в следующее мгновение Джон оттолкнул ее и с презрением процедил сквозь зубы:

— Катись отсюда, ты, взбалмошная и лживая потаскушку. И чтобы ноги твоей больше здесь не было.

Палома не отрываясь смотрела на него из-под полуопущенных ресниц, опьяненная его близостью, вкусом его губ, который еще хранили ее нежные полуоткрытые уста. Когда она осознала, что произошло, то готова была закричать от захлестнувшего ее негодования. Она попалась в самую древнюю в мире ловушку и проклинала себя за это. Но за праведным протестом в самом дальнем уголке души притаился маленький, но хищный зверек — удовлетворение.

— Тебе не удастся избавиться от меня так просто, — хрипло произнесла она. — Нравится тебе это или нет, Джон, но ты не справишься со мной с помощью денег и власти. Я задумала повидать детей и, как бы строго ты за ними ни следил, сделаю то, что хочу.

Палома пристально смотрела на дрожащие руки Джона, пока он пытался овладеть собой. Ужас сковал ее, потому что она вдруг поняла, что он хотел сделать.

— На твоем месте я бы поостерегся, — сказал Джон, поймав испуганный взгляд женщины. — Убирайся вон, и побыстрее, пока я не сделал чего-нибудь, о чем ты можешь пожалеть.

— Я остановилась в отеле в Тунеатуа.

Палома вышла на солнце. В висках гулко стучала кровь, каждый удар отдавался болью. Она хотела стиснуть голову, но, подняв уже руки, только медленно откинула назад волосы. Она все еще не могла позволить себе расслабиться, ведь Джон мог видеть ее из окна. Она вдруг поняла, почему он поцеловал ее: это была нелепая месть за то, что она жива, а Анны уже нет на свете. Не в его силах было свести счеты с судьбой, он не мог излить тоску, как это делают волки, воя на луну. И он поступил так, как поступают все мужчины от сотворения мира: в приступе злобы, перемешавшейся с похотью, он, пользуясь силой, оскорбил женщину. Палома почувствовала, как все задрожало у нее внутри. Однако худшее по крайней мере осталось позади. Она встретилась с Джоном. Теперь ей нужно было только найти детей.

Вернувшись в гостиницу, Палома погрузилась в размышления. Внезапно она метнулась к сумочке, вытряхнула ее содержимое на стол и нашла среди мелочей то, что искала: единственную фотографию близняшек — цветной снимок, который сделала акушерка в родильном доме.

Совсем юная девушка, неподвижно глядя в объектив, застыла перед камерой с двумя малютками на руках. Это были две девочки, одна старше другой всего на тридцать минут, но даже и тогда было заметно, что они разные. Палома дала им имена: Виктория и Кристина.

Новорожденные крошки спали, когда их мать на цыпочках прокралась в детскую и вынесла, чтобы сфотографировать. Глаза Паломы на снимке слишком блестели — она изо всех сил боролась со слезами. На следующий день она покинула родильный дом, а вскоре одна семейная пара, удочерившая малышек, забрала их к себе.

Как бы она тогда отнеслась к этому, если бы знала, что семейной парой были Анна, которую она любила до самозабвения, и Джон, который похитил ее сердце.

Но она этого не знала. И хорошо, что не знала. Это было бы слишком. Паломе, самой еще почти девочке, было бы не под силу справиться со всем этим.

Фотография слегка поблекла, но в памяти Паломы все было свежо и ярко — ее малютки, смешанный запах молока и детской присыпки, исходивший от них. Она разбередила старую рану, которая терзала ее много лет. Она ничего, ничего не забыла.

Отгоняя мысли о предательском поцелуе — злобном проявлении ненависти Джона, которую он не сдержал, она набрала номер телефона частного детектива.

Ник даже присвистнул, когда узнал о встрече Джона и Паломы.

— Я же предупреждал, не надо было ему сообщать заранее. Людям, чьим детям что-то угрожает, даже если опасность преувеличена, доверять нельзя. У вас есть какие-нибудь мысли по поводу нашего дела?

— Да. Вы можете продиктовать мне имя и адрес адвоката, помните, того, которого вы мне рекомендовали? Специалиста по вопросам семьи и брака?

— Да.

Ник не стал повторять прежних предостережении, но его клиентка разгадала их в коротком ответе.

Записав нужные сведения, Палома попрощалась и повесила трубку. Она рассеянно огляделась вокруг. Номер, в котором она жила, был маленький, почти убогий, со скромной обстановкой. Внезапно она поняла, как устала от неравного поединка с Джоном.

Придя в себя через некоторое время, Палома вышла из номера. По дороге она зашла в цветочный магазин, где продавщица подобрала для нее букет, и отправилась на кладбище.

Это кладбище служило городу верой и правдой уже более ста лет. Женщина шла по лужайке со скошенной травой, собранной в кучи под огромными старыми деревьями.

Надгробный камень на могиле Анны был строгим и простым. Палома с глазами, полными слез, прочитала, что под ним лежит горячо любимая жена Джона, тридцати семи лет. Наклонившись, она положила на могилу свой букет, смешавшийся с уже лежавшими там цветами. Смерть так бескомпромиссна и несправедлива, когда уносит молодых и любимых.

Внезапно почувствовав чей-то взгляд, Палома обернулась и только тут увидела сквозь слезы высокую фигуру мужчины, сделавшего Анну счастливой. Дьявол! Угораздило же его явиться сюда именно сейчас!

С гордо поднятой головой она подождала его около могилы. Он увидел следы переживаний на лице Паломы, но ей не было стыдно. Лицо Джона избороздили резкие морщины горя.

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Я принесла цветы, — просто ответила она. Он прикрыл глаза, как будто Палома не могла ранить его сильнее. С ноткой горечи в голосе она закончила: — Я любила ее, Джон.

— Да, я знаю, — с тяжелым вздохом произнес он, глядя на свежий букетик цветов: синие васильки и алые брызги гвоздик среди белой пены гипсофилы.

— Она была так добра ко мне, — тихо продолжила Палома.

Джон отвернулся, но она успела заметить вспышку неприкрытого отчаяния в его светлых глазах. Охваченная состраданием, она дотронулась до руки стоящего рядом мужчины. Рукава его рубашки были закатаны, и тонкие пальцы Паломы казались особенно хрупкими на фоне его внушительного предплечья. Тепло его кожи словно обожгло Палому. Что-то шевельнулось внутри. Этот человек имел необычайную власть над ней. Отдернув руку, она инстинктивно поднесла ее к губам и поспешно возобновила разговор:

— Анна учила меня, как одеваться, как вести себя, чтобы не казаться странной окружающим. Я любила читать, и книги уводили меня от действительности. Хотя и случайно, но она сыграла роль в выборе мною карьеры. Если бы не повезла меня в канун Рождества к Кливу покупать одежду, то он не порекомендовал бы мне поучаствовать в конкурсе моделей. И мне пришлось бы повторить жизнь моей матери — серую и однообразную. Анна дала мне все и сделала это поразительно просто и доброжелательно. С ней я никогда не чувствовала себя ничтожеством.

— Анна завещала тебе заменить ее, — убито произнес Джон. — Но я не понимаю зачем.

Его слова заставили Палому побледнеть. Она отшатнулась, бросив быстрый испуганный взгляд на немую могилу. Рот Джона скривился в невеселой улыбке.

— Можешь не волноваться, Анна не услышит тебя. И никогда не узнает, что девочки, которых она удочерила, были нашими с тобой детьми. Она умерла, и нам осталось только гадать, что было бы, останься она жива. Ты бы все равно вернулась, не так ли?

Губы Паломы дрожали.

— Да.

— И принесла бы еще большее разрушение, чем тогда, когда оказалась в нашей спальне.

Палома отчаянно замотала головой, но Джон безжалостно продолжал:

— Как это произошло?

— Я спала в вашей постели, когда ты приехал. Никто не думал, что ты вернешься в ту ночь, — растерянно начала Палома.

Солнце играло в каштановых волосах Джона. Взгляд был холоден.

— Пусть так, но ведь это была наша с Анной кровать. — Он выжидательно смотрел на Палому. Пауза длилась целую вечность, после чего Джон закончил: — Твои объяснения слишком неправдоподобны.

…Десять, нет, одиннадцать лет назад Джон должен был возвратиться домой после трехдневной поездки в Веллингтон, и Анна решила встретить его в Тунеатуа.

— Он, должно быть, устал после нескольких дней напряженной работы, — рассуждала она. — Я встречу его, и мы останемся на ночь у Гарднеров, а завтра, когда Джон отдохнет, приедем. Ты не против, если останешься на ночь одна?

Конечно, Палома не возражала.

— Если станет не по себе, ты можешь перебраться в нашу комнату. Телефон стоит рядом с кроватью. Если же тебе будет трудно заснуть на непривычном месте, то можешь принять мое снотворное. Пузырек на тумбочке. Эти таблетки безвредны, они не отключают человека, а действуют как успокаивающее.

— Мне они не понадобятся, — ответила Палома.

В ответ Анна крепко обняла ее.

— Боже, какое это счастье — быть молодой и иметь здоровый сон! Но таблетки я оставлю на всякий случай. Так мы договорились? Сейчас я позвоню в отель и сообщу мужу об изменившихся планах.

Но служащий отеля не передал Джону сообщения, и тот к вечеру приехал домой, где в его кровати, приняв снотворное, так как постель тайно любимого человека слишком волновала ее, с невинностью ребенка спала Палома. Она не слышала, как кто-то вошел, разделся, и очнулась только в объятиях Джона — он принял ее за Анну. Но было слишком поздно, она уже не помнила себя…

Палома и теперь не могла рассказать ему всего. После того, что случилось, она пыталась все объяснить, но он отказывался верить, виня девочку в том, что она присвоила себе нечто, принадлежащее подруге. Он заставил Палому уехать обратно к матери, которая не очень-то хотела ее видеть. С самого рождения она невзлюбила дочь за то, что муж бросил ее, когда узнал, что у нее будет ребенок.

— Ты поздно принесла ей цветы, — жестко произнес Джон. — Ты отплатила ей предательством.

Эти слова острыми стрелами вонзились в душу Паломы, лишив ее самообладания. Ужаснувшись, она отпрянула назад, потом так же жестко, как и он, произнесла:

— Впрочем, как и ты!

— Да, ты права. Не утруждайся, доказывая мою вину. Все это время я ощущаю ее, и это чувство рвет мою душу на части.

— Но ты же не виноват, что принял меня за Анну, — справедливости ради проговорила Палома. В ту ночь он обнимал свою жену, и она отзывалась на его ласки, то яростные, то нежные…

— Мне нет прощения, — заключил Джон.

На это нечего было ответить. Больше всего Палому терзало то, что ее никто не принуждал. Она могла ударить, оттолкнуть Джона, закричать, как-нибудь показать, что она не Анна. Но не полностью проснувшись, она была лишена воли, и ее сонное тело уступило умелым ласкам.

Неожиданно Джон сказал:

— Ты сможешь увидеть детей.

Палома повернулась к нему, но не успела ничего ответить, потому что Джон продолжил:

— При одном условии: если ты подпишешь обещание не говорить им, кто ты такая, и не претендовать на них.

Пока женщина раздумывала, Джон решительно произнес:

— Не подпишешь — не увидишь детей.

Палома поняла тревогу отца и покорно кивнула.

— Да, я согласна.

— Ну, хорошо. Сегодня в четыре часа тебя ждут в адвокатской конторе.

 

2

Ровно в четыре часа пополудни, как было договорено, Палома была в адвокатской конторе. За час до этого она связалась с экспертом по вопросам семьи в Окленде, который предостерег ее от подписывания каких бы то ни было документов, уменьшающих ее шансы на общение с детьми. Адвокат настаивал, чтобы все предложенные ей документы Палома посылала ему для тщательного изучения. Но она все же решила уступить Джону. Она не собиралась увозить девочек из их родного дома, ей необходимо было лишь убедиться воочию, что они счастливы.

Возможно, Джон переменит свое мнение о ней и позволит навещать дочерей. И хотя его представление о ее жизни ранило ей душу, нужно было признать, что он имел на то основания. В колонках светской хроники не раз публиковались материалы о ней и ее предполагаемых любовниках.

Паломе предложили краткий и четко сформулированный документ, в котором она обязывалась не раскрывать своей тайны девочкам и не притязать на них.

Условия показались ей приемлемыми, она подписала бумагу и, не обращая внимания на порицающий взгляд старого адвоката, грациозно поднялась на ноги. Адвокат строго обратился к ней:

— Я настоятельно советую вам подумать о благополучии этих детей, мисс Далтон.

Она ответила ему ледяным взглядом. Этот человек раньше иногда приезжал в поместье Патерсонов, и тогда он казался ей даже старше, чем теперь. Их поверхностное знакомство в прошлом не давало ему права воображать, что он может наставлять ее в жизни. Ему и всем остальным, кто знал Палому подростком, когда она приезжала погостить к своей радушной кузине, пора было бы понять, что она уже выросла.

— Кажется, это мое дело. До свидания, — холодно произнесла она и прошла через комнату к выходу, не обращая внимания на возмущенное перешептывание за спиной.

Палома уже подошла к двери, как вдруг раздался телефонный звонок. Перешагнув порог, она захлопнула за собой дверь, но снова открыла ее, так как услышала свое имя.

— Да? — равнодушно отозвалась она.

— Звонил Джон, — сообщил адвокат сухо и официально. — Он хочет вас видеть в «Голубином холме» прямо сейчас.

Ее брови удивленно поднялись.

— Спасибо.

И когда она снова направилась к выходу, то услышала:

— Послушайте совет старика, Палома. Джон может быть безжалостным, особенно когда дело касается детей. Только благодаря им он не сошел с ума, когда умерла Анна. Он очень дорожит ими.

Тень улыбки пробежала по ее лицу.

— Спасибо за участие, — вежливо поблагодарила она и вышла.

С хорошими или дурными намерениями обратился к ней старик-адвокат, Палома так и не поняла, но решила держаться с ним на расстоянии. Что же касается советов, то в них она не нуждалась. Палома знала о Джоне Патерсоне все. И даже то, что он был исключительным любовником.

Во-первых, Анна, а во-вторых, сама жизнь научили ее защищать себя и отстаивать то, во что верила. А сейчас она больше всего стремилась увидеть своих детей.

Что означает этот внезапный вызов на станцию? Может быть, девочки уже там? Палома села в машину, завела мотор и поехала, старательно придерживаясь левой стороны.

Как и в прошлый раз, Джон встретил ее в дверях. Его угловатое лицо было непроницаемым.

— Они в гостиной, — произнес Джон.

То, чего она непрерывно жаждала на протяжении последних десяти лет, должно было сейчас произойти, но внезапно Палома почувствовала, что не может пошевелиться. Вместо того, чтобы поспешить в дом, она, замерев, уставилась на Джона, как будто впервые видела перед собой этого человека. Она побледнела. Перед глазами все поплыло, пол закачался.

— Палома! — только и успел воскликнуть Джон.

Он подхватил ее на руки, дрожащую и обессилевшую, и перенес через холл в другую комнату, где опустил на софу и приказал:

— Лежи. Сейчас я принесу бренди.

Палома на минутку закрыла глаза. Но вдруг, услышав рядом шепот, подняла тяжелые веки и увидела перед собой двух девочек.

Она всегда знала, что девочки отличались друг от друга, но не подозревала, что они такие разные. Одна из них была худенькая, гибкая, длинноногая, лицом и фигурой походившая на мать. Другая — маленькая и пухленькая. И Паломе, пытавшейся ее охарактеризовать, невольно пришло на ум определение — милая. Девочка удивленно хлопала глазами, на губах играла открытая, светлая улыбка. Казалось, весь ее облик выражал радость, жизнелюбие и непоседливость, в противоположность грустной задумчивости ее сестры. У высокой девочки глаза были голубые, а у пухленькой — Палома была потрясена — зеленые, точно такие, как у нее. Волосы же у обеих были совершенно рыжие, только у худенькой они доходили до плеч, а у другой обрамляли лицо ореолом мелких кудряшек.

— Привет, — поздоровалась Палома, улыбаясь. Ее сердце сильно билось, дыхание было неровным. В последний раз она видела девочек, когда им было лишь семь дней отроду. Тогда она рыдала, охваченная отчаянием. Чувства, пережитые в те дни, — опустошенность, горькое ощущение одиночества — возродились в ней с такой силой, что ей с трудом удалось удержаться от слез.

— Привет, — ответили девочки в один голос и, взглянув друг на друга, представились: — Патерсон.

И зажмурили глаза, словно загадывали желание.

Палома вспомнила эту детскую примету.

— Я думаю, ваши желания сбудутся.

— Мы тоже так думаем, — бойко ответила та, что пониже. Она разглядывала Палому с нескрываемым интересом и вдруг спросила:

— Вы плохо себя чувствуете?

— Нет, я…

Палома уже почти пришла в себя, когда Джон появился в дверях с маленьким стаканом бренди.

— Вот, выпей это.

— Мне уже гораздо лучше.

— Выпей.

Она открыла рот, чтобы возразить, но дети захихикали.

— Вам не стоит спорить с папой, — посоветовала худенькая. — Мама всегда говорила, что его невозможно ослушаться, когда он говорит таким голосом.

Палома знала их имена: высокую звали Виола, а ту, что пониже, — Лавиния. Но пока Джон не представил их, она мысленно называла их Викторией и Кристиной. Через некоторое время Палома заметила, что девочки глядят на нее с интересом и откровенным восхищением.

— Я знаю, кто вы, — радостно воскликнула Лавиния. — Вы фотомодель, да? Вы — Рискующая женщина.

Знаменитая косметическая фирма, желая несколько изменить свой приевшийся имидж, проводила рекламную кампанию, чтобы привлечь к себе угасающий интерес широкой публики. Сюжет с Рискующей женщиной поднял объем продажи продукции фирмы до сумасшедших размеров и принес невероятный успех как фирме и рекламному агентству, так и самой Паломе.

— Мне пришлось стать ею, — сказала Палома, поставив стакан с бренди на тумбочку. — Но это в прошлом. Сейчас я уже этим не занимаюсь.

Она не видела Джона, но чувствовала, что он внимательно следит за разговором. От волнения у нее задрожал подбородок.

Лавиния рассмеялась.

— А что, вам не нравилось быть фотомоделью?

— Иногда это бывало даже увлекательно, — стараясь быть объективной, заметила Палома. — Но в основном это скучно и однообразно, например, когда вертишь головой во все стороны, улыбаясь толпам фотографов. К тому же это нелегкая работа. Но я не училась в университете и не получила никакой специальности, вот и пришлось заниматься тем, что было мне под силу.

Девочки обладали хорошими манерами Анны. Они непринужденно говорили о бабушке, о школе, расспрашивали о путешествиях. Постепенно и Палома почувствовала себя свободнее и вскоре уже рассказывала короткие веселые анекдоты. Всем было хорошо. Палома старалась не думать ни о чем, кроме радости встречи, но все же сердце ее ныло.

Спустя некоторое время в беседу вмешался Джон, и вот она уже шла к двери в его сопровождении. Девочки хотели ее проводить, но когда отец запретил им это, они подчинились без всяких капризов, пожелав гостье всего доброго с интонациями, живо напомнившими ей Анну. И Палома отвернулась, чтобы дети не заметили слез в ее глазах.

Джон проводил ее до машины. После неловкой паузы он сухо спросил:

— Надеюсь, ты довольна?

Покорно кивая головой и отводя взгляд, она попыталась открыть дверцу автомобиля.

— И у меня есть твое обещание не стремиться больше к встрече с детьми!

Не зная, что возразить, Палома опустила голову еще ниже.

— Посмотри на меня, — сказал Джон с металлом в голосе, поднимая за подбородок лицо растерянной женщины с застывшим на нем выражением боли и отчаяния.

Сквозь пелену слез его властное и жесткое лицо казалось Паломе неясным, и только холодный блеск глаз пронзал ее насквозь. Время остановилось для нее. Вдруг она громко всхлипнула.

— Боже, Палома, не надо! — неожиданно сочувственно проговорил Джон.

— Извини. — Женщина безрезультатно боролась с рыданиями. — Ничего страшного. Это скоро пройдет.

— Я не могу отпустить тебя в таком состоянии, — растерянно сказал Джон, но по его нерешительному тону Палома почувствовала его нежелание продолжать беседу. Дрожащая, она вновь вернулась к дверце машины. — Нельзя садиться за руль в таком состоянии. — Голос Джона прозвучал отрывисто.

Пошарив в сумке, Палома вытащила носовой платок и высморкалась. Слезы снова навернулись на глаза. Ей хотелось скорее уехать отсюда, пока она окончательно не потеряла контроля над собой и не разревелась, как ребенок, потерявший игрушку.

— До свидания, — сдержанно проговорила Палома, когда ей наконец удалось открыть дверцу машины и попасть внутрь. Джон что-то сказал ей, но она, не понимая, только покачала головой, включила двигатель и тронулась с места. Она ехала, вцепившись в руль так, будто дорожила им больше всего на свете. Перед тем как деревья скрыли из глаз дом, она взглянула в зеркало. Джон все еще стоял неподвижно и смотрел ей вслед.

Палома гнала, как сумасшедшая, до самой гостиницы, где, упав на цветастое покрывало, дала волю слезам. И когда от рыданий уже раскалывалась голова и саднило горло, она забылась тяжелым сном: сказалась усталость, накопившаяся за последнюю неделю.

Проснулась Палома от настойчивого стука в дверь. Кто-то нетерпеливо звал ее. Она вскочила и побежала открывать.

На пороге стоял Джон. На улице было уже совсем темно. Значит, она проспала несколько часов.

— Что случилось? — вновь заволновалась она. — Девочки?

— С ними все в порядке. Я приехал посмотреть, как ты.

Ее руки, как плети, бессильно упали вдоль тела.

— Со мной все в порядке, — ответила она голосом, охрипшим от рыданий.

Проходивший мимо пожилой человек остановился и с интересом уставился на них. Джон поспешно втолкнул Палому в комнату, захлопнул дверь и огляделся.

— Не надо света, — приказал он, когда ее рука потянулась к выключателю.

Палому осенило.

— Боишься за свою репутацию? — с усмешкой сказала она, подходя к окну и задергивая занавески. — А если узнают твою машину?

Смутившись, Джон пробормотал:

— Извини…

Палома понимала его. В определенных кругах слухи распространяются невероятно быстро, обрастая по дороге сплетнями, особенное если касаются людей известных. Джон не хотел, чтобы досужие языки перемывали кости ему и его умершей жене. Как и Палома, он страдал от угрызений совести. И грех его казался ему самому чудовищным и непростительным, потому что той, кому нужно было повиниться, уже не было на свете. Теперь Палома не сомневалась, что сердце Джона погребено вместе с женой.

— Такие машины есть у многих, — сказал он, стараясь говорить как можно суше и равнодушнее. Избегая его взгляда, Палома дернула за шнурок выключателя, и свет зажегся. Джон стоял посреди небольшой, безликой комнатки, занимая собой почти все пространство. — Колонка светской хроники получит богатый материал. Что ты собираешься делать дальше?

Палома спокойно взглянула на него и ответила:

— Еще не знаю.

Джон всегда был для нее сэром Патерсоном, почти безупречным человеком, который совершил ошибку и был обречен всю жизнь расплачиваться за нее. Но после того, что она узнала несколько месяцев назад от Ника, она стала в этом сомневаться. Потерянные или вообще не оформленные документы об удочерении порождали сомнения в законопослушности этого человека. Паломе захотелось до конца выяснить отношения с Джоном. И она стала вспоминать ту драматическую ночь.

— Знаешь, я действительно ничего не поняла сначала, потому что спала.

Палома вспомнила о последнем поцелуе, и каждая клеточка ее тела затрепетала, но вместе с тем она рассердилась на себя за то, что опять оправдывается перед этим самовлюбленным типом, и едко заметила:

— Извини, я уверена, что ты очень опытный любовник, но тогда ты был недостаточно чуток. Но можешь больше не переживать. Я нормальная женщина с обычными желаниями, и удовлетворяю их, как умею.

Сказав это, она тут же пожалела, что солгала. Да, у нее был еще один мужчина, помимо него, но их отношения остались далеко в прошлом.

У Джона задергался подбородок, в глазах сверкнул огонек бешенства, но он, как всегда, контролировал себя.

— Я рад за тебя, — сказал он бесцеремонно, — но здесь ты вряд ли найдешь мужчину себе по вкусу.

— Главное теперь уехать куда-нибудь подальше от детей, — сказала Палома, не пытаясь скрыть иронической улыбки.

— Думаешь, я пойду против их интересов? — сказал Джон и неожиданно дотронулся пальцем до высохшей дорожки от слез на ее щеке.

Пораженная его нежным прикосновением, Палома смотрела на него, не в силах оторвать взгляда. Глаза Джона блестели, губы были сжаты. Сердце Паломы забилось быстрее. Она заставила себя отступить назад, подальше от него, чтобы освободиться от притягательной силы этого человека.

— Нет, я так не думаю, — ответила Палома. Она убедилась в том, что, почувствовав власть над ней, Джон пытается ею управлять, но не в силах была сопротивляться или хотя бы возмущаться. Ей тоже хотелось сделать что-нибудь для своих детей. — Но не волнуйся, я никогда не обижу, не огорчу их и не дам им понять, кто я на самом деле.

Теперь Палома точно знала, что ее прежние представления о Джоне были не совсем верны. Она была слепа от любви к нему, принадлежала ему и даже родила от него детей. А когда он прогнал ее, она не осудила его, понимая, какие чувства двигали им. Джон всегда был джентльменом в ее глазах. Притихшая, она произнесла:

— Я хочу девочкам только добра, впрочем, как и прежде. Если бы это было не так, я не оставила бы их в родильном доме, а взяла с собой, и они бы росли, как и я, без отца и в нищете. Тогда я была молода, но смогла понять, что вряд ли дам им счастливое детство. — Глядя мимо Джона, словно окунувшись в прошлое, она продолжала: — Знаешь, мой отец бросил мать, когда она забеременела. И с тех пор он даже ни разу не поинтересовался ее судьбой. Она время от времени предлагала меня разным людям на удочерение, но ей с этим не повезло.

— Евгения вроде бы имела трезвую голову. Но какой матерью она стала тебе? Только мучила тебя и страдала сама. Подумай об этом, Палома.

Джон разбирался в человеческих взаимоотношениях. Но он не понимал одной вещи: мать Паломы действительно любила ее отца. Для Евгении Далтон не существовало других мужчин. Плохо приспособленная к жизни, она выбивалась из сил, зарабатывая на хлеб. Хваталась за любую работу, трудясь день и ночь. Дочку она оставляла с няней. Может быть, еще и поэтому у них не сложилось теплых отношений и взаимопонимания.

Мать как будто и не была черствой женщиной, но никогда не проявляла любви к ребенку, которого считала причиной всех своих бед. Палома выросла, твердо усвоив, что отец бросил мать из-за нее и что одним своим рождением она уже виновата в несчастной, нищенской жизни матери.

Все это и заставило Палому отказаться от детей.

— Она тоже страдала, — заключила Палома. — Но так или иначе, все это в прошлом. — И, поколебавшись, она все же не удержалась и спросила: — Когда ты получил мое письмо, ты сразу поверил мне?

Глаза Джона были непроницаемы.

— Что ты мать детей? Да, после того как проверил факты.

— А что это твои дети? — Зачем-то ей нужно было это знать.

Желваки нервно заиграли на его скулах.

— Да. — Он помолчал и затем продолжал невыразительно: — Ты была девушкой. Они родились через девять месяцев после той ночи. Я не сомневался, что они мои.

Что он почувствовал, когда узнал, что удочерил собственных детей? Но одного взгляда в бесстрастные глаза Джона Паломе было достаточно, чтобы понять, что ей не удастся проникнуть в эту тайну. Кроме того, она не вполне доверяла его рассказу. Больше пяти лет назад, еще до того, как она начала разыскивать детей, кто-то старательно запутал документацию о происхождении близнецов. Если это был не Джон, то кто и зачем?

Палома не знала этого, и трудно было предположить, удастся ли ей узнать. Поэтому она кивнула, соглашаясь, будто подробности ее не интересовали, и сказала:

— Я сделала то, что хотела: увидела девочек и убедилась, что им хорошо. — Скользнув взглядом по лицу Джона, сохранявшему бесстрастное и жесткое выражение, и облизав пересохшие губы, она вдруг отчаянно выпалила: — Я хочу быть с ними рядом!

Джон удивленно поднял брови.

— Ты говоришь так, будто мы с Анной украли их у тебя. Ты же сама отказалась от них.

Лицо Паломы исказила гримаса.

— А это было очень кстати для тебя, не так ли? Анна не могла иметь детей, и, несмотря на это, ты получил детей. — Своих детей!

— Что ты имеешь в виду? Что я намеренно…

— Зачал их, это ты хочешь сказать? — Справившись с собой, она продолжала уже более спокойно: — Не волнуйся, я знаю, что это не так. Извини, я наговорила глупостей, но ведь меня можно понять. Неужели так странно, что я хочу быть рядом со своими детьми? Ты можешь думать, что я недостойна воспитывать их, но клянусь, что никогда, ни за что в жизни не доставлю им страданий намеренно.

Внезапная слабость охватила Палому. Она подавила нервный зевок и умоляюще взглянула на Джона. Он понял ее и саркастически улыбнулся.

— Я, пожалуй, пойду. До свидания, Палома.

— До свидания, — ответила она, стараясь придать голосу нотку вежливости.

По злорадному огоньку в его глазах Палома поняла, что ей это плохо удалось.

Палома смотрела ему вслед, и взгляд бессознательно скользил по широким плечам и стройным бедрам. Захлопнув за ним дверь, охваченная странным чувством, она легла на спину, раскинув руки в стороны, поглаживая гладкое и холодное дерево пола с замершим в груди дыханием. Она лгала самой себе, когда думала, что не помнит его ласк.

…Джон был нежен, его руки — внимательны и неторопливы — вот первое, что почувствовала девушка, проснувшись. Палома была ошеломлена, казалось, все ее тело восторженно пело. Она даже не вспомнила об Анне. Удивительное чувство, охватившее ее, затмило весь мир.

Темнота скрывала Джона, но она не боялась. Палома сразу узнала его. Скорее даже его запах. От него исходил какой-то едва уловимый мужской запах, который и теперь лишал ее рассудка. А в ту ночь он смешался с привкусом вина.

Это неожиданное пробуждение было именно таким, о каком Палома мечтала все душные летние ночи напролет. Еще почти ребенок, неопытная девушка, она интуитивно понимала, что такое лихорадочное и всепоглощающее чувство у мужчин не может длиться долго, но, несмотря на это, проснувшись в его объятиях, не в силах была сопротивляться желанию.

Его губы приказывали уступить без сопротивления. Тело Паломы отвечало на ласки. Долгожданное возбуждение затуманило рассудок и раздвинуло рамки морали, стеснявшие ее. И безропотно идя на поводу страсти, в сочетании с чарами первой любви, она сдалась, не раздумывая.

Губы, припавшие к груди девушки, заставляли ее трепетать, но не от страха, а от наслаждения особенной сладкой болью, пронзавшей тело. Она плотно прижималась к сильному, гибкому телу разгоряченного мужчины, прося еще больших ласк. Незнакомое напряжение мужской плоти не испугало ее; инстинктивно возникло ответное движение, и холодок пробежал по каждому нерву.

— Дорогая моя, — произнес Джон, — сколько в тебе нежности…

При воспоминании об этом сердце Паломы сладко заныло. В голосе Джона было столько любви, восторга, благодарности.

Оглядываясь теперь назад, Палома, уже несколько более опытная в любви, вспоминала бесконечную нежность, с которой он подготовил ее тело к главному и потом овладел им одним сильным и осторожным толчком.

Она не почувствовала боли. Все внутри нее затрепетало, принимая любимого, готовое содрогнуться от сильнейшего, желанного потрясения. И она раскрылась для него.

Вначале он медлил и сдерживал себя, но наконец, не в силах больше бороться с природой, застонал и задвигался в свободном ритме… Но последняя преграда еще оставалась. Как она желала лишиться ее. Жалобные стоны срывались с губ, пока Джон внезапно не вскрикнул и их тела не слились воедино. Сильнейшие судороги экстаза охватили его. И неожиданная мысль молнией пронеслась в ее мозгу: Боже, как поздно это произошло с ней.

Она очнулась именно в ту минуту и, осознав чудовищность своего поведения, ужаснулась. Она предала свою лучшую подругу и наставницу, отдавшую ей свое сердце. Анне она была обязана всем.

Пораженная своим вероломством, Палома застонала и поспешила освободиться от тяжести ставшего чужим тела. Неутоленная жажда забылась и уступила место ужасу и коробящему чувству нечистоты, которое удесятерилось благодаря реакции пришедшего в себя Джона…

…Даже теперь, спустя столько лет, Палома помнила все до мелочей.

Услышав удаляющийся шум его машины, она встала, выключила свет, отдернула занавеску и замерла, вглядываясь в темноту, стараясь подавить в себе горькие воспоминания. Но тщетно. Встретив его вновь, услышав его голос, почувствовав его прикосновения, ощутив его запах, вкус губ, Палома не могла больше обманывать себя — она любила его…

— Анна? — тревожно окликнул ее Джон, и Палома вся сжалась с комок, услышав отчаянную надежду в его голосе.

— Нет, нет, это не она, — затараторила девочка, бросая слова в воздух, как будто еще хранивший их нежность.

Всем своим существом она ощутила резкую перемену в Джоне: его охватило бешенство. Сдержанным движением хищника, которому наскучило играть со своей жертвой, он отодвинулся от нее и, потянувшись к выключателю, зажег свет. Палома закрыла лицо руками, и слезы ручьями потекли по щекам.

— Господи, как ты оказалась здесь? — яростно допрашивал ее Джон. — Где Анна?

Она хотела объяснить, но не смогла сказать ни слова, пораженная мыслью о том, что эта ночь разделила ее с Джоном навсегда и бесповоротно.

— Где она?

— У Гарднеров, в Тунеатуа…

Слова падали в мертвой, страшной тишине.

— И ты решила, что пришло время унять зуд, донимавший тебя все лето? Ты подлая и развратная тварь, — медленно выговаривал он с такой яростью, что Палома испугалась за свою жизнь. Он с силой оторвал ее руки от лица. В страхе она по-детски зажмурилась, но Джон властно приказал:

— Смотри мне в глаза.

Она подняла ресницы, Джон разглядывал ее с отвращением, без тени жалости. Дьявольское бешенство плясало в его глазах. Палому охватила ледяная отчужденность, как будто и не было только что горячего желания.

— Ты вся в свою мать, — раздельно произнес он. — Ты не вынесла урока из ее жизни. Убирайся из моей постели — и из моей жизни. Я не желаю тебя больше видеть, слышишь?

Джон смотрел на нее с тоской заключенного, и у нее возникло чувство, что она лишила его чего-то дорогого, что уже не вернуть.

— Да, — прошептала она чуть слышно. Что еще она могла сказать?

— Завтра ты вернешься к матери. Если Анна… — Он запнулся, но все же продолжил: — Если она вернется раньше, чем ты уедешь, скажешь, что позвонила твоя мать, она нашла для тебя работу. И ты заберешь все свои вещи, чтобы никогда не возвращаться. Слышишь?

Палома собралась еще до рассвета. Она не решилась выйти к завтраку. Ей очень хотелось есть, но она боялась встретить Джона или, что еще хуже, Анну, поэтому скрывалась в своей спальне. В девять часов кто-то постучал. При мысли о кузине сердце ее сжалось. Встреча казалась ей тем страшнее, что вина была написана у нее на лице. Но на пороге стоял Джон. Палома не могла поднять глаз. Он сухо процедил сквозь зубы:

— Анна еще не вернулась. Я отвезу тебя.

Она кивнула.

По дороге в машине он сказал:

— Если что-нибудь случится, ты сразу же мне сообщишь. Слышишь?

Неужели еще тогда он имел в виду, что если она забеременеет, то он возьмет ребенка на воспитание? Этот вопрос мучил Палому, но она знала, что Джон никогда не расскажет ей об этом.

— Хорошо, — согласилась несчастная девушка, не в силах скрыть волнение.

— Прекрати.

Холодный тон Джона только усилил ее отчаяние. Желая оправдаться, она прошептала:

— Это действительно произошло случайно. Спроси у Анны.

— Постарайся запомнить, что я сказал: Анна никогда не должна узнать об этом.

— Нет, нет, ни за что!

Должно быть, ее испуг и подавленность смягчили Джона. Несколько спокойнее он повторил:

— Тебе не надо возвращаться.

— Я не вернусь.

Эти слова прозвучали похоронным звоном. Сама себе Палома казалась омерзительной, грязной преступницей.

Вспоминая все это, Палома плакала, жалея бедную девочку, которой тогда была. Своей недовольной матери она сказала, что у Джона и Анны появились дела, и она не хочет им мешать. Евгения подумала, что Палома наскучила им. Через несколько месяцев, когда беременность уже нельзя было скрыть, мать сказала:

— Ты идиотка. Я не хочу возиться с твоей тошнотой по утрам и видеть, как ты сидишь и толстеешь день ото дня.

И через неделю проводила дочь в родильный дом, избавившись от нее, как от старого чемодана с ненужным хламом, даже не спросив, кто отец будущего ребенка.

В родильном доме Паломе было хорошо. Вспоминая этот период, она понимала, что была потрясена всем происходящим, а ее ум и воля парализованы. Но у нее и в мыслях не было сообщить обо всем Джону. Он был вычеркнут из ее жизни. Но однажды приехала Анна.

— У меня своя разведка, — пошутила она, отвечая на вопрос ошарашенной Паломы, недоумевавшей, как Анне удалось разыскать ее.

Кузина не осуждала ее, казалось, она ни о чем не догадывалась. Шутила, развлекала ее, как могла, но Палома была молчалива и подавлена, потому что не переставала чувствовать свою вину. О детях, да и о беременности они почти тогда не говорили.

…Стоя у окна и вглядываясь в темноту теплой ночи, Палома спрашивала себя, что же ей делать дальше? Это чувство растерянности было схоже с тем, какое она испытала, оставив детей в родильном доме. Уже тогда она остро чувствовала свое одиночество. Возвращение в школу было немыслимо: теперь целая пропасть отделяла ее от сверстников.

Случайно она нашла работу в агентстве фотомоделей. Услышав, что там нужны девушки, она съездила за рекомендацией к Кливу, модельеру Анны. Исключительно из уважения к последней тот позвонил менеджеру агентства. Неизвестно, что он ему сказал, но Палому пригласили приехать. Проработав неделю, она приняла участие в телевизионной передаче, заменив внезапно отказавшуюся от съемок манекенщицу. Можно сказать, ее карьера пошла в гору с этого дня. Одно приглашение следовало за другим: Рим, Лондон… и наконец Нью-Йорк, где она и осталась работать в известном агентстве.

На этот раз, мрачно думала Палома, должно быть потруднее. Она жаждала только увидеть детей, и ей казалось, что больше ничего в жизни не надо. Но теперь она поняла, что хотела большего.

Однако на ее пути стоял Джон.

 

3

Ночью Палома не сомкнула глаз. В памяти всплывали то отрывки разговора с дочерьми, то картины прошлого. Отчаявшись бороться с бессонницей, она лежала в постели, пытаясь разобраться в своих мыслях и чувствах.

Палома вспомнила доброжелательность и терпение Анны, с которыми та приняла свою кузину, стеснительную и несовременную девочку, помогла ей выбраться из своей скорлупы и увидеть мир во всех его красках. Почувствовав тогда разницу в отношении к себе двух взрослых женщин, Палома окончательно убедилась, что мать не любит ее. Она была обязана двоюродной сестре многим: редким шармом, раскрывшимся впоследствии, да, пожалуй, и самой способностью любить.

Хотя Палома понимала, что возвращение на родину будет нелегким, но таких трудностей не ожидала. Но игра стоила свеч. Свидание с Лавинией и Виолой уменьшило ощущение ненужности и неприкаянности, тяготившее ее на протяжении долгих лет. Теперь она знала: что бы ни произошло, чем бы все ни обернулось, у нее есть точка опоры.

…В восемь утра телефонный звонок прервал одинокий завтрак Паломы. Отложив ложку, она с тревогой взглянула на аппарат, потом, после минутного колебания, подошла и сняла трубку.

— Да?

— Палома?

Голос в трубке показался знакомым.

— Да? — повторила она.

— Палома, это Констанция. Когда-то я была Констанцией Симменс, но теперь я Констанция Браун.

Палома вспомнила. Отец Констанции держал на побережье домик для рыболовов. Хотя он был старше Джона и Анны, но дружил с ними и часто приезжал в «Голубиный холм» вместе с дочкой, шаловливой и смешливой девочкой года на два младше Паломы.

— Привет, — сказала Палома. — Не хочешь ли ты сказать, что тебе удалось выйти за Фрэнка?

Констанция радостно рассмеялась.

— Конечно, пять лет назад. Он сопротивлялся, но я победила. Теперь мы держим школу ныряльщиков и магазин.

— Как приятно все это слышать! Но откуда ты узнала, что я здесь?

— О, ты же знаешь! Как только ты ступила на эту землю, каждый житель уже был осведомлен, зачем ты пожаловала и с кем провела день накануне. Марта Стоун увидела тебя на улице в Тунеатуа и, конечно же, сразу сообщила мне. Я связалась с Патерсоном, и Джон подтвердил, что ты приехала. — Констанция усмехнулась. — Я, правда, сомневалась, захочешь ли ты, звезда, говорить со мной. Вдруг зазналась? Но Джон посоветовал позвонить.

— И правильно. Я и не думала зазнаваться!

— А я и сама в это не верила. Слушай, приходи к нам вечером? Так хочется тебя увидеть. Я восхищаюсь тобой. Ты единственная знаменитость, которую я лично знаю, не считая Гая Торнквиста, но ты гораздо красивее его, хотя он это оспаривает. К тому же он заносчив. Приходи!

Палома рассеянно улыбалась, слушая беспечный щебет старой знакомой. Впервые за долгие годы ее жизнь не была расписана по минутам. Она всегда мечтала принадлежать только себе. Идеальная жизнь представлялась ей в виде бесконечной реки с песчаными берегами, тихой и спокойной.

— С удовольствием, — ответила Палома и записала в блокнот адрес.

Вечером она старательно оделась, хотя и понимала, что это совсем не обязательно. Просто ей захотелось хорошо выглядеть. Брюки песочного цвета, шелковая блузка в бежевую и оливковую полоску и кашемировый жакет в тон — все было скроено и сшито отлично. Надев золотое колечко с бриллиантом, она полюбовалась его блеском, посмотрелась в зеркало и отправилась в путь.

Дом Констанции стоял на холме, с которого были видны все окрестности. Первое, что увидела Палома, войдя в дом, была одинокая, мрачная фигура Джона, застывшая в кресле. От хозяйки дома она узнала, что Джон гостит у них с утра.

Ему сообщили, что Палома приедет, поэтому, когда Джон встал поприветствовать ее, в его глазах не было удивления. Подумав о том, что Констанция, видимо, пригласила и других гостей, она улыбнулась.

— Привет, Палома, — сказал Джон.

К счастью, хозяева решили, что четырех человек вполне достаточно для скромного ужина. Палому никогда не стесняло общество малознакомых людей, но столь интимная обстановка не позволяла ей поначалу расслабиться.

Первая часть вечера прошла внешне мило и непринужденно. Констанция и ее муж — мужчина правильного телосложения, с крепкой, подтянутой фигурой прыгуна в воду и волосами, зачесанными назад, но вместе с тем с тонкими чертами лица — предались воспоминаниям. И Паломе не составило труда к ним присоединиться. Но с окончанием восхитительного ужина сама собой переменилась и тема разговора. Констанции не терпелось узнать подробности головокружительной карьеры подруги, и Паломе пришлось рассказывать все забавные истории, какие она только могла вспомнить, но приподнося их несколько пикантнее, чем за день до этого дочерям.

Браунам тоже захотелось поделиться с Паломой новостями, и они наперебой заговорили о своем неоперившемся бизнесе, так что остаток вечера прошел в оживленной беседе. Палома очень удивилась, когда заметила в своей руке второй бокал вина. Обычно воздержанная в вине, сейчас она не могла вспомнить, куда делся первый бокал. Ощущая странное спокойствие и расслабленность, она поставила вино на столик.

Было уже поздно, когда они наконец вышли на улицу. Вздрогнув от внезапной прохлады, Палома постояла немного, глядя вниз на огни города. Бледный осколок луны выглядывал из-за облака, заставляя его край серебриться. Спокойное и невозмутимое, все в звездных блестках, море походило на прекрасное шелковое полотно. Воздух был пропитан запахом соли.

В дверях своего дома стояла, обнявшись, смеясь и махая на прощание, чета Браунов.

Палому снова охватило ощущение одиночества и оторванности от мира. У нее никогда не было своего дома. Квартиры, которые они с матерью снимали, были лишены тепла и уюта. Даже «Голубиный холм», несмотря на то, что она его любила, никогда не был ей родным домом.

Констанция и Фрэнк смотрели на нее с нескрываемым восторгом. Наверное, она казалась им инопланетянкой, залетевшей ненадолго, чтобы осветить их скромную жизнь, и стремящейся вернуться на свою планету. Они не понимали своего счастья.

Даже дети не принадлежали ей: основу их характеров и мировоззрения заложили Джон и Анна.

И как человек может все это выдержать, думала с горечью Палома, оборачиваясь еще раз, чтобы махнуть рукой гостеприимным хозяевам. Но тут же мысли ее спасительно переменились: у меня есть то, чего нет у многих. А все, что мне до сих пор было нужно, — это хорошая работа. Может быть, я встречу человека по душе, полюблю его. Он станет для меня якорем спасения в этом мире.

И хотя рассудок подсказывал ей, что такого мужчины просто не может быть, Она очень хотела верить в чудо.

— Я поеду следом — провожу тебя, — сказал Джон, открыв дверцу ее машины.

Кивнув, она пробормотала:

— Спасибо.

Палома могла отказаться, но разве это что-нибудь изменит? Джон воспринимал женщин как слабую половину человечества, за которой надо присматривать, особенно когда дело касается таких вещей, как, например, вождение автомобиля.

Спустя десять минут, когда они были уже довольно далеко от дома Браунов, их нагнала машина, которая вела себя очень странно. Слепя яркими фарами, она преследовала машину Джона, затем, рывком обогнав ее, нырнула между ней и автомобилем Паломы и, заливаясь беспорядочными гудками, стала прижимать ее машину к обочине.

— Дьявол, — со злостью выругалась Палома, не переставая держать ногу на тормозе. Она быстро взглянула в зеркало заднего вида. Джон отстал, но теперь догонял ее.

То ли из-за этого короткого взгляда, то ли из-за непривычки к левостороннему движению Палома не увидела встречной машины на повороте, а когда заметила, было уже слишком поздно. Она нажала на тормоз. Шины завизжали, машина, скользя по мокрому от росы асфальту, завертелась и скатилась в кювет.

Пристяжной ремень уберег Палому от серьезных травм, но все же она сильно ушибла колено и руку. Боль пронзила ее. Не в силах терпеть, Палома закричала и привалилась к боковой стойке.

Спустя какое-то время, придя в себя, она услышала тревожный вопрос Джона:

— С тобой все в порядке? Палома, ответь!

Ему с трудом удалось открыть дверцу машины, и он склонился над женщиной. Когда Джон прикоснулся к ее руке, она не сдержалась и вскрикнула от боли.

— Извини, — сказал он, бережно отпуская ее. — Где, где болит?

— Запястье, — простонала Палома, укачивая больную руку, словно ребенка. — Кажется, я его сломала.

— Постарайся не шевелить рукой. Где-нибудь еще болит? — спрашивал Джон, ощупывая ее. — Что с ногами?

— Колено болит немного, но нога двигается. Все в норме, кроме запястья. — Палома опять попыталась подвигать рукой, но тут же задохнулась от острой боли. — Черт, как больно, — процедила она сквозь сжатые зубы. — А как ты?

— Я-то в порядке. А они смылись, когда ты оказалась в кювете, но я их видел.

Луч света от зажигалки, ослепив Палому, заставил зажмуриться.

— На сотрясение мозга не похоже, — рассуждал Джон, игнорируя ее протест. Пятно света скользнуло вниз. — Крови нет. — Пошевели-ка пальцами на ногах.

Это оказалось несложно.

— Ну, все в порядке. Дышать не больно?

— Немного. Но, похоже, это от ремня. Я знаю, что такое сломанные ребра. У меня этого нет.

— Так, хорошо. Голова не болит?

— Слегка.

— Посмотри на меня.

Палома живо повернула голову. Ее поразил мягкий голос Джона:

— Тебе больно?

— Не очень.

— Похоже, ты легко отделалась. — Он протиснулся в машину, снял с сиденья лохматый коврик и укрыл им Палому. — Я вызвал помощь по радиотелефону. Мне придется оставить тебя ненадолго, чтобы встретить их. Побудешь одна?

— Да, конечно.

Но когда он ушел, Палому покинуло самообладание. Она в изнеможении упала на сиденье. В таком положении ее и нашли врачи.

Через два часа с забинтованной рукой и пакетиком лекарств в сумке она сидела в просторном «мерседесе» Джона, спокойная и почти счастливая. В больнице неподалеку от Тунеатуа ей сделали рентгенографию, тщательно осмотрели, прежде чем окончательно убедились, что самая тяжелая травма, какую она получила, это сильное растяжение запястья.

— Что теперь будет с моей машиной? — спросила Палома, глядя в окно на едва освещенные холмы.

Домики вдоль дороги стояли темные, и ни одной машины не попалось им на пути. Казалось, они находятся на краю света.

— Я сделал все необходимые распоряжения. Механики уже забрали ее и доставили в ремонтную мастерскую. В какой компании застрахована твоя машина? — Выслушав ответ, Джон закончил: — Завтра я позвоню им. Не беспокойся об этом.

Может быть, в будущем это сыграет против нее, но Палома решила принять заботы Джона.

Они уже подъезжали к «Голубиному холму», когда Палома вдруг поняла, что происходит, и решительно сказала:

— Я не останусь здесь.

— Боюсь, что тебе придется.

Глядя на Джона, нельзя было сказать, что он мечтал об этом. Голосом, лишенным всякого выражения, он продолжил:

— Ты слышала, что сказал доктор? Полностью ты придешь в себя дня через два. А потом это то, о чем ты мечтала, не правда ли? Судьба дает тебе шанс сблизиться с детьми.

Да, я мечтала об этом, но не в такой ситуации, лихорадочно думала Палома. Это дом Анны, весь пропитанный ее духом. Грусть и вину — вот все, что можно ощутить здесь.

— Я не хочу доставлять тебе неудобства, — сказала она проникновенно. — Лучше я найму сиделку.

— Не будь дурочкой. И к тому же неудобство ты доставишь не мне, а Марте.

— Марта Стерн? Она до сих пор здесь?

— Да, и часто остается в усадьбе по ночам, с тех пор как это произошло. Она помогает мне управляться с девочками.

Палома понимающе кивнула, ресницы ее дрогнули. Вдруг она почувствовала, что невыносимо устала. Подавляя зевок, она откинула голову на подголовник и расслабилась.

— Кроме того, ты в шоке, — спокойно продолжал Джон.

Конечно, что-то в этом роде с нею произошло. Когда Палома выбралась из машины, ноги отказались ей служить. Проклятие, сорвавшееся с ее губ, было едва слышным, но Джон все понял. Сильная рука, обнявшая ее за плечи, помогла устоять.

Он проводил ее в дом. Внутри было тепло, пахло цветами, медом и чем-то еще, как ни в одном другом доме. Этот запах всегда ассоциировался у нее со счастливой семьей. Когда-то она хотела, чтобы у нее в доме пахло так же.

Теперь ей казалось это недостижимым. Она не могла представить себя в окружении мужа и детей. Запас ее чувств истощился здесь, в «Голубином холме».

Джон проводил Палому в ее небольшую спальню с видом на холм. Ничего не изменилось в комнатах, которые она видела раньше, но эта стала совсем другой.

Джон остался стоять в дверях. Его глаза странно блестели, но он только произнес:

— Ну, спокойной ночи. Наверное, утром мы не увидимся. Я уеду по делам. Хорошего тебе сна.

Просидев неподвижно минут пятнадцать, Палома принялась раздеваться. Сняла золотую цепочку с медальоном и стала бороться с одеждой, в которую, казалось, вселился дьявол, потому что она так и норовила задеть ее больное запястье.

Нужно было пойти умыться. Палома сидела на краю кровати и собиралась с силами, когда кто-то тихонько стукнул в дверь. Она мгновенно вскочила на ноги.

— Одну минутку! — крикнула она и, заметив истерическую нотку в голосе, ужаснулась.

Палома заметалась в поисках чего-нибудь, чтобы прикрыть наготу. Она попыталась сдернуть с кровати покрывало, но оно не поддалось. Если бы Джон открыл дверь, то увидел бы ее почти голой.

Схватив шелковую блузку, Палома загородилась ею, как щитом, и приблизилась к двери, намереваясь приоткрыть щелку. Но тут тяжелая деревянная дверь резко отворилась, придавив ей босую ногу. Задержав дыхание, чтобы превозмочь боль, Палома отскочила назад, ударившись при этом коленом о кресло, и повалилась на кровать.

— Какого черта… — Джон шире распахнул дверь, и Палома увидела его рассерженное лицо.

— Ничего страшного, просто моя нога попалась тебе на дороге, — стараясь быть непринужденной, произнесла Палома, не переставая прикрываться блузкой, что, в сущности, было бессмысленно.

Лицо Джона казалось непроницаемым. Окинув ее взглядом, он задержал его на длинных, стройных ногах. По телу Паломы пробежали мурашки. Неуверенно, запинаясь, она пробормотала:

— Все в порядке, спасибо.

Джон держал в руках полотенце и ночную рубашку. Бросив их на спинку кровати, он дотронулся до ее ноги.

— Ну вот, уже синяк. — В его голосе послышалась нотка сострадания.

Прикосновение было теплым и удивительно бережным. Сердце Паломы бешено заколотилось. Скомкав злосчастную блузку в одной руке, она постаралась прикрыться полотенцем.

— Мне не больно, — солгала Палома, глядя на его склоненную голову.

Вдруг она заметила каштановые завитки на его сильной шее, выбивающиеся из строгой, аккуратной прически.

Что-то сладкое и одновременно запретное шевельнулось в глубине ее души, когда пальцы Джона, скользнув по ее ноге, нашли место, которое пострадало от удара двери.

— Почему ты приехала сюда, Палома? — внезапно спросил он серьезным тоном:

— Ты же знаешь: чтобы повидаться с детьми, — рассердилась она.

К несчастью, Палома взглянула на Джона и увидела, что его глаза завороженно взирают на мягкую линию ее губ, длинную женственную шею и молочно-белые плечи.

— Может быть, ты подумала, что теперь, когда Анны больше нет, в этом доме найдется место и для тебя? — И вопрос этот стал продолжением унизительного, безжалостного допроса: — Такой вариант должен казаться отличным решением всех проблем. К тому же возраст уже не позволяет тебе зарабатывать позированием перед камерами. Наверняка ни один из тех мужчин, с которыми ты развлекалась там, в высшем свете, не удостоил тебя предложением руки и сердца. Теперь, когда ты натешилась вдоволь, тебе хочется тишины и покоя. А с кем их можно было бы ощутить, как не с человеком, сделавшим тебя женщиной и волею судеб воспитывающим твоих детей?

— Убирайся вон!

Бешенство и стыд охватили Палому. Она проклинала и Джона, и себя, потому что в его словах была правда. Искренне сокрушаясь о смерти кузины, она подсознательно мечтала занять ее место в жизни дочерей.

Джон хлопнул дверью. Палома содрогнулась от ужаса, ее била дрожь. Ей хотелось согреться, а ночная рубашка оказалась совершенно новой и слишком большой для нее. Палома, не отрываясь, смотрела на темно-синий материал, и вдруг слезы обиды и незащищенности хлынули из глаз. Кое-как она надела рубашку, подпоясалась и, уняв рыдания, пошла в ванную.

Возвратясь, она нашла на тумбочке пакет со льдом. Это было весьма кстати. Палома приложила лед к больной ноге. Стало легче. После этого она забралась в постель, изможденная и дрожащая, но не могла заснуть: все вспоминала откровенно восторженный взгляд Джона. Ей стало стыдно, но вместе с тем приятно. Она знала, как легко вспыхивают желания у мужчин, но все же реакция Джона не давала ей покоя. Вся его нежность, жар поцелуев, страстные, волшебные ласки раньше принадлежали Анне. Это порой было больно сознавать, но изменить Палома ничего не могла. Теперь, кажется, кое-что принадлежало и ей.

Палома попыталась успокоиться, но это удалось ей не сразу. Засыпая, она подумала, почему же никак не могла влюбиться? О, как она хотела этого! Через два года после отъезда из Новой Зеландии она встретила человека, к которому прониклась глубоким уважением. Добрый и умный, он был достаточно привлекательным, но, занимаясь с ним любовью, Палома почти ничего не чувствовала.

Вскоре она распрощалась с ним… Опыт был мучительный, и она поклялась никогда не повторять его. Другие мужчины, с которыми ее видели, знали, что она не хочет близких отношений, и если принимали такие условия, Палома была с ними. Некоторым хотелось показаться на людях с известной моделью, это поднимало их престиж. О необычности их взаимоотношений знали только она сама и ее кавалеры. Палома не афишировала подробностей своей жизни. Даже Джон не должен знать об этом, и пусть думает, что хочет.

 

4

Утром ее разбудил стук в дверь. Вошла женщина с подносом. Не отойдя полностью от долгого, тяжелого сна, Палома смотрела на нее, пытаясь понять, где находится.

— Доброе утро, Палома! Узнаете меня? — сказала женщина, с интересом разглядывая ее. — Я Марта Стерн. Вы попали в аварию вчера вечером по пути домой, и Джон привез вас сюда.

Палома села в постели, откинула волосы с лица и поморщилась от боли в запястье.

— Конечно, я вас помню, — сказала она, подавляя зевок. — Так приятно снова видеть вас. Как ваши дела? Как Дэн?

Марта поставила поднос на столик у кровати. Привычными движениями она взбила подушки, подложила их под спину Паломы и поставила поднос ей на колени.

— У нас с Дэном все хорошо, спасибо. А вас не надо и спрашивать — вы выглядите просто восхитительно. Джон сообщил мне о том, что вчера случилось. Как ваша рука?

Подвигав поврежденной кистью, Палома сморщилась от боли.

— Болит.

— Думаю, проще всего вам будет съесть тост, согласны?

— Выглядит очень аппетитно. Но вам не обязательно ждать, пока я позавтракаю.

— Джон сказал, что вам нужно выспаться. Я намажу тосты маслом и джемом? Девочки хотели прийти к вам, но я сумела их убедить, что вы еще будете здесь, когда они вернутся из школы. И все же они некоторое время ходили под вашей дверью на цыпочках. Джон уехал по делам, а вам пока нужно отдохнуть и дать покой руке.

— Я и не собираюсь делать ничего особенного, — ответила Палома.

Видимо, лицо Паломы было очень выразительно, потому что Марта сочувственно улыбнулась.

— Я зайду через час помочь вам одеться. Джон съездил в гостиницу и привез кое-какие ваши вещи, перед тем как отправиться по делам, так что не придется надевать вчерашнюю одежду.

— Очень мило с его стороны. — Голос Паломы был подчеркнуто вежлив.

Марта удивленно посмотрела на нее.

— Да, это так. Но это же Джон. Как бы ни был занят, он всегда поможет другу. Представьте себе, ему пришлось от многого отказаться, когда умерла Анна.

— Как вы со всем этим справились?

Пожилая женщина раздвинула занавески.

— Сначала действительно было тяжело. Девочки слонялись по дому как потерянные, и мне приходилось тратить почти все время на то, чтобы их успокаивать, вместо того, чтобы заниматься хозяйством. Но теперь самое худшее позади. Мы даже составили некое подобие расписания. Джон обращается с ними изумительно, но все же девочкам не хватает матери.

— Я хотела бы поговорить с вами об Анне, — неуверенно начала Палома.

Марта ответила ничего не выражающим голосом:

— Она иногда спрашивала, когда вы приедете.

Сердце Паломы словно замерло.

— Анна спрашивала? — недоверчиво переспросила она.

Почему после стольких лет молчания Анна хотела ее видеть? Машинально жуя, она пыталась сама себе ответить на этот вопрос, пока в конце концов здравый смысл не подсказал ей, что она никогда этого не узнает, и поэтому бесполезно было задумываться над этим.

Ей вспомнилось замечание экономки о том, что девочкам нужна мать. Мать для близнецов будет женой для Джона. Странно, ей не приходило в голову, что Джон может снова жениться. Ну конечно, он должен. Даже если Анна унесла его сердце с собой в могилу. Джон достаточно жизнелюбив, силен и мужествен, чтобы не оставаться долго вдовцом.

К тому времени, когда девочки приехали из школы, Палома по ним уже соскучилась. Шумно ворвавшись в дом, смеясь и переговариваясь, они направились в оранжерею, где она наслаждалась послеобеденным солнцем.

Девочки застыли в дверях, не то чтобы робкие, а скорее настороженные.

— Привет, — сказала, улыбаясь, Палома. — Хорошо прошел день?

Виола, та, что повыше, ответила серьезным кивком и вежливым «да, спасибо», а Лавиния — лукавой гримасой.

— У нас был диктант, — важно сообщила она. — Я сделала одну ошибку, а Виола получила «отлично».

Внезапно Лавиния прислушалась, а затем вскрикнула:

— Папа приехал!

И, повернувшись, мгновенно исчезла. Виола последовала за ней более спокойно, оставив Палому, которой передалось возбуждение девочек. Стараясь овладеть собой, она сделала несколько глубоких вздохов и раскрыла журнал, глядя на страницы невидящими глазами.

Голос Джона, раздавшийся в холле, отозвался болью в ее сердце. Он засмеялся, и Палома подумала, что редко слышала его смех, даже когда Анна была жива. Как и Виола, он обладал большой врожденной сдержанностью.

Услышав мужские шаги, Палома взглянула на дверь. Когда он вошел — высокий, широкоплечий, с грацией хищника, что-то глубоко затаенное заставило женщину встрепенуться. Резкие черты его лица становились как бы мягче в присутствии дочерей. Ты любишь его, призналась себе Палома. Ты любишь его с четырнадцати лет и будешь любить до самой смерти.

— Привет! Ну, как рука?

Чувствуя на своем лице внимательный взгляд двух пар детских глаз, Палома ухитрилась изобразить улыбку.

— Идет на поправку. День-другой, и будет совсем хорошо.

«И тогда я уеду», — должна была бы закончить она, но слова не шли у нее с языка. Здравый смысл подсказывал ей, что чем дольше она останется в «Голубином холме», тем труднее ей будет потом устроить свою жизнь без этого мужчины и этих детей. Но пребывание здесь было целительным для ее измученной души. Ей хотелось насладиться горьковатой сладостью каждой секунды, проведенной в этом доме.

— Она много знает о вулканах, — сказала с удовольствием Лав.

— Не она, а мисс Далтон, — поправил Джон.

— Палома, — тут же отозвалась Палома. — Мисс Далтон — звучит как будто я учительница, а ведь это не так.

Виола внимательно взглянула на нее.

— А Палома звучит словно вы наша подружка, — сказала она спокойным голосом, в котором присутствовала интонация ее отца.

— Думаю, мы знаем друг друга недостаточно для того, чтобы считаться друзьями, — сказала невозмутимо Палома, — но я бы не возражала, если бы ваш папа позволил вам так меня называть.

И она взглянула на Джона, тот кивнул в ответ.

— Хорошо. Заканчивайте ваши дела, а я пока переоденусь. Потом мы пойдем проведать ваших пони. Я рад, что ты чувствуешь себя лучше, — обратился он к Паломе уходя.

Домашние задания были сделаны на редкость быстро. Даже серьезная Виола торопилась. Когда девочки сложили свои тетрадки, Палома попросила:

— Расскажите мне о ваших пони.

У каждой из них была своя лошадь, ухоженная и хорошо выезженная. Пони Виолы звали Спринтер, а Лавинии — Домино. Обе девочки были членами местного клуба верховой езды и занимались там каждую субботу.

— А ты ездишь верхом? — спросила Лав.

Палома отрицательно покачала головой.

— Нет.

— Наша мама умела ездить верхом, — сдержанно сказала Виола. — Папочка говорит, что у нее была лучшая посадка из всех, кого он знает.

— Да. — Во взгляде Паломы отразилась боль. — Когда она сидела на лошади, то казалась слитой с нею в единое целое.

— Ты ее видела? Ах да, ты ведь бывала здесь раньше…

— Впервые я приехала сюда, когда мне было одиннадцать лет, и потом я гостила здесь каждое лето до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать.

Обе девочки заинтересовались разговором. И Лавиния спросила:

— А что случилось потом?

Палома ответила:

— Я начала работать в агентстве фотомоделей и, прежде чем поняла, что происходит, со мной был заключен контракт на съемки в Японии. Потом умерла моя мать, и не осталось ничего, что бы привязывало меня к Новой Зеландии.

— Твоя мама умерла от рака? — вопросительно проговорила Лавиния.

— Нет, милая, не от рака. Она переходила улицу во время дождя, и ее сбил автомобиль.

Раздался голос Джона:

— Ну что, вы готовы?

Палома не слышала, как он вошел. Она гадала, какие чувства скрываются за его внешне спокойным голосом и настороженным, резким взглядом. Возможно, никаких.

— Вы не будете возражать, если я пойду с вами? — весело спросила она.

— А ты сможешь идти?

— Да, только надену туфли, — ответила Палома.

Стараясь улыбаться, она спустилась по лестнице. Джон ждал ее на гравийной дорожке и внимательно смотрел, как она шла к машине. Загон для лошадей был совсем рядом. И Палома поняла, что автомобиль был подан только ради нее. Это было короткое, но приятное путешествие: девочки сидели сзади и обсуждали какое-то школьное происшествие, а собака Дикси часто дышала, высунув голову в окно, и уши ее трепало ветром. На переднем сиденье царила абсолютная, все обволакивающая тишина. Сквозь опущенные ресницы Палома рассматривала руки Джона — сильные, темные от загара. Весь ее мир рушился. Эти руки держали ее сердце, даже если их хозяин и не знал об этом. В них была какая-то жестокая сила, такая же, как в нем самом, и все же Палома не могла упрекать его за грубые слова, сказанные вчера вечером. Она и Джон были связаны узами, которые невозможно разрушить. Эти узы были невыносимо притягательны для нее и в то же время тягостны. Любить человека, чье сердце похоронено вместе с другой женщиной, — значит идти долгим, тяжелым путем душевных страданий.

И все-таки она любила его. Все эти годы каждого знакомого мужчину она мысленно сравнивала с Джоном.

Когда подъехали к загону, Джон поставил машину как можно ближе к ограде. И все, кроме Паломы, разом высыпали из нее. Девочки проскользнули под жерди ограды и побежали угощать своих пони морковью.

Палома задумчиво глядела, как крупная рабочая лошадь, не замечая детей, собаку и пони, подошла к Джону и носом уткнулась в его грудь, выпрашивая лакомство, но больше, как показалось женщине, его ласки.

Так же, как все мы, — внезапно возникла непрошеная мысль. Джон был осью, вокруг которой все здесь вращалось. Дети явно восхищались им, сотрудники уважали. Он занимал видное положение в обществе, и сама она — да, она отдала бы жизнь, чтобы сделать его счастливым.

И все же чувство обиды и горечи не покидало ее. Когда она жила фактически в изгнании, страстно желая вернуться и понимая, что не имеет права, он был счастлив. Этого Палома не могла ему простить. Неосознанная обида была одной из причин ее возвращения в «Голубиный холм», но теперь уже любовь могла стать поводом для ее отъезда.

— Посмотри на меня, Палома! — кричала Лав, в то время как Джон помогал ей сесть в седло.

Палома знала, что не было никакого риска, и все же ее пальцы невольно сжались в кулак. Джон не позволит им сделать ничего опасного, и даже если они упадут, шлемы защитят их головы.

Девочки держались невероятно уверенно в седле, и все же Палома волновалась, пока Джон не объявил, что пора ехать домой.

Виола и Лавиния опять уселись на заднем сиденье.

— Вы были похожи на казаков, когда ездили верхом, — сказала Палома дочерям.

— А кто такие казаки? — спросила Виола.

Палома рассказала им то, что знала о степных наездниках, всякий раз обращаясь к Джону за помощью, когда надо было что-нибудь уточнить.

За разговорами время прошло незаметно. Наконец они подъехали к дому. Выходя из машины, Палома поморщилась от боли в ушибленной ноге, и Джон остановил ее.

— Подожди, я помогу тебе.

— Да ничего, я сама справлюсь, — сказала она, стараясь улыбнуться.

Без предупреждения он поднял ее на руки и легко понес по дорожке к дому.

— Джон, не надо! — вскрикнула Палома резким от испуга голосом. — Ты надорвешься, отпусти меня.

— Открой дверь, Виола, — сказал он спокойно.

Нахмурив брови, девочка держала открытую дверь. Сзади послышалось хихиканье Лав:

— Папа, у Паломы ноги такие же длинные, как у тебя!

Женщина недовольно процедила сквозь зубы:

— Черт возьми, Джон, я могу идти сама.

Но он держал ее крепко. Его грудь мерно поднималась и опускалась при дыхании, на шее билась жилка. Слабый запах пота щекотал ее ноздри, посылая сигналы ее восприимчивому телу.

— Не сквернословь при детях, — заметил Джон, неся Палому вверх по лестнице. Девочки, шедшие следом, засмеялись.

— Черт возьми! — воскликнула Лав, — мы все это знаем. «Черт возьми» — не настоящее ругательство.

— Для вас это ругательство, — сказал Джон. Он опустил Палому перед дверью ее комнаты. Она смотрела на него негодующе, но настороженное лицо Виолы не позволило резким словам сорваться с губ. Вместо этого она сдержанно проворчала:

— Если завтра заболит спина, чур, меня не винить. Вы, девочки, — мои свидетели. Я просила вашего папу отпустить меня, правда?

Обе согласно кивнули. Виола смотрела то на отца, то на Палому. Морщинки на ее лице разгладились. Джон отрывисто проговорил:

— Не ворчи. Я поднимаю большие тяжести каждый день. Носи шлепанцы, пока нога не заживет. Мы не будем возражать, да, девочки?

Сердце Паломы таяло. Она отвернулась, чтобы укрыться от изучающего взгляда Джона. Он взглянул на дочерей, и ей на миг удалось увидеть его истинное лицо за маской, которую он показывал миру: он любил их так, что она не могла с ним в этом соперничать. Требовались годы, чтобы вырастить такую любовь. Браво, Джон! — думала Палома, повернувшись и открывая дверь. Я отстала от тебя на десять лет, но найду способ справиться с этим.

Поменяв туфли на тапочки, она, прихрамывая, спустилась в большую комнату, где семья проводила основную часть времени. Удобно расположенная рядом с кухней, она была похожа на большую, комфортабельно обставленную гостиную и соединялась со столовой.

Обедали в столовой. Перед тем как уйти домой, Марта все приготовила. Осталось только заправить салат и подогреть суп.

— Да нет, не нужно, — сказал Джон, когда Палома предложила помощь. — Мы теперь доки в этом деле, не так ли, девочки?

Они и правда действовали умело: накрыли стол скатертью, принесли тарелки.

Она должна радоваться этому вечеру, потому что ей может больше не представится возможности видеть их всех вместе в такой обстановке. Единственным оружием Паломы была угроза обратиться к газетам, но ее нельзя было использовать слишком часто, чтобы Джон не догадался, что она блефует. Ну почему он не хочет понять, что ей необходимо принимать хотя бы небольшое участие в их жизни?

Палома наслаждалась этим вечером, несмотря на внутреннее напряжение. Не отдавая себе отчета, она пристально следила за Джоном, дочерьми, внимательно наблюдала за их разговорами, манерой поведения, жестами, и только когда они отправились спать, смогла расслабиться.

— Удовлетворена? — спросил Джон, вернувшись от девочек, после того как пожелал им спокойной ночи.

Она резко взглянула на него.

— Почему ты не сказала мне, что забеременела? — внезапно задал он вопрос.

Палома пожала плечами, глядя на огонь в камине. Ей было так стыдно тогда, она была так потрясена его ненавистью к ней, что ей даже не пришло в голову сообщить ему. Как больное животное, она спряталась от всего света.

— Не думаю, что ты хотел это знать, — медленно проговорила она. — Моя мать, конечно, была взбешена и быстро пристроила меня в частную лечебницу. Там было хорошо. Она сказала, что я не смогу забрать ребенка, и была права. А когда оказалось, что их двое, я поняла, что у меня и вовсе нет никакой надежды. Что изменилось бы, если бы я сказала тебе об этом?

— А ты не думала, что я мог чувствовать какую-то ответственность?

Она отмахнулась.

— Возможно, но ситуация была безнадежная. Если бы ты даже узнал, как бы нам удалось скрыть это от Анны? Я не могла так поступить с нею.

Сардоническая усмешка искривила его губы.

— Боги, наверное, наблюдали смешную историю: я удочерил собственных детей.

— Я даже не знала, что вы думали об этом, — заметила Палома.

— Мы ждали около двух лет. Одна из школьных подруг Анны работала в департаменте социального обеспечения и помогла нам. Это оказалось несложно, потому что немногие хотят взять близнецов. Анна же говорила, что полюбила их с первого взгляда.

— И никто из вас не подозревал? — Паломе такая ситуация показалась невозможной.

— Слава Богу, нет, — убежденно сказал Джон. Она бросила взгляд на тоненькие часы на руке.

Было почти десять вечера.

— Я рада, что их взяли именно вы с Анной. Я постоянно беспокоилась о них, безумно хотела знать, счастливы ли они, правильно ли я поступила. Теперь вижу, что им хорошо. — Палома глубоко вздохнула. Надо было решаться. Момент был подходящий, и она сказала: — Я не собираюсь совсем уходить из их жизни, Джон.

Когда он взглянул на нее, его глаза блестели, как льдины, на холодном и злом лице.

— Ты сказала, что посмотришь на них и уедешь.

— Теперь не думаю, что смогу это сделать. — Обхватив свои плечи руками, она встретила его пристальный взгляд твердо, не позволяя запутать себя. — Я не имею формальных прав на них, но моральные права у меня есть. Я не причиню им вреда, но хочу поддерживать с ними контакт.

— А если я скажу «нет», ты обратишься к прессе. — Джон скривил губы. — И это почти наверняка оставит след в их душах на всю оставшуюся жизнь.

— Только в случае, если ты поступишь неблагоразумно, — сказала она твердо. — Они мои дети, Джон, так же, как твои и Анны. Я их вынашивала девять месяцев. Последние из них провела в кровати, потому что врачи думали, что могу потерять детей. Перенесла адскую боль. Я родила их, неделю кормила грудью… И с тех пор не переставала думать о них. Я не уйду из их жизни так, будто бы никогда не существовала.

Наступило долгое молчание.

 

5

— А твой отец? — неожиданно спросил Джон.

— Что — отец?

— Ты нашла его?

Скептическая улыбка заиграла на ее губах.

— Да, мне почти не составило труда его отыскать. Долгие годы Палома мечтала встретиться с отцом, но когда узнала о нем все, то охота увидеть его пропала. Ее отец, выходец из знатного семейства, теперь был владельцем одного из крупнейших предприятий страны. Палома отлично понимала, что для мужчин такого сорта внебрачный ребенок может быть только помехой.

— Он знает о тебе? — спросил Джон.

Палома пожала плечами.

— А зачем ему знать об этом?

— Может быть, он захочет познакомиться с тобою.

Палома цинично расхохоталась.

— Только из-за того, что я получила некоторую известность и разбогатела, заработав все это своим лицом и телом? Сомневаюсь, что для него это может иметь значение. Он знал, что мать была беременна, но все равно бросил ее. Теперь я не желаю иметь с ним дела.

— Ты можешь проводить аналогии, но я действительно считаю, что мужчина не должен так поступать с женщиной. Я бы не бросил тебя на произвол судьбы, если бы только знал…

Палома в душе все еще не верила ему. Может быть, Анна рассказала ему? Тогда он знал, что удочерил собственных детей. Возможно, он сам все это и подстроил. Или вот что: у Анны была влиятельная подруга, она и помогла ей в этом деле. Ведь то, что случилось, оказалось для них как нельзя кстати: Анна не могла иметь детей и удочерила детей мужа. Наверное, ей больше подошли бы сыновья…

Лицо Джона сохраняло бесстрастное выражение, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы убедиться в том, что ей никогда не узнать этой тайны. Как и многое другое, ключ от этой загадки хранится в его умной и холодной голове.

Палома тяжело вздохнула. Этот вопрос волновал ее все больше и больше. Если Джон знал, что с ней случилось, то просто обманул ее, забрав детей, как забирают ягнят у маток. От такой мысли у нее перехватило дыхание. Мучимая бесплодными догадками, Палома едко произнесла:

— Да, то, что произошло, только сыграло тебе на руку, ведь так? Какая жалость, что я об этом узнала и все испортила.

— Черт тебя возьми, — заговорил Джон, роняя слова, как камни. — Зачем ты вернулась? Чтобы преследовать меня? Ради этого не стоило приезжать, я помнил о тебе и так.

— Не надо, Джон, — сказала она вдруг голосом, полным симпатии, в котором не осталось и следа подозрительности и злобы. Она поднялась, подошла к нему и коснулась его руки. — Ты беспокоишься о том, как девочки отнесутся к этой истории, я понимаю. Но не стоит! Мы все преодолеем.

Контраст между льдом своих пальцев и жаром его тела заставил сердце Паломы биться сильнее. Облизнув пересохшие губы, она отступила назад, но недостаточно быстро. Джон внезапно крепко стиснул ее запястье сильными пальцами, как тисками.

— Мы?! — воскликнул он с лицом, перекошенным от злобы. — У тебя нет здесь будущего, Палома!

— Знаю, — прошептала она, завороженная ледяным взглядом его сузившихся глаз.

Напряжение между ними росло, и когда его бледно-голубые глаза встретились с ее зелеными, расширившимися от ужаса, Палома поняла, что бешенство, охватившее мужчину, стоявшего вплотную к ней, перерастает в другое чувство.

— Нет! — вскрикнула она, вырвав руку, и побежала по лестнице. Но Джон догнал ее, схватил за плечи и повлек за собой. Испуганная, с отчаянием жертвы женщина попыталась вывернуться, но, взглянув в его глаза, прочла в них такое желание и такую страсть, что страх исчез и она покорилась.

Больше не было хищника и его добычи. Игра закончилась, охота прекратилась, и между ними протянулась невидимая, древняя как мир нить, связывающая мужчину и женщину.

…Рот Джона вначале был грубым и ненасытным, будто хотел наказать ее. Но жертва подчинялась без сопротивления. И он сумел разбудить в ней странное, ранее не изведанное ощущение, прятавшееся так глубоко, что добраться до него было нелегко.

Палома, охваченная волшебством момента, позволяла ему все, забыв об осторожности. Она едва заметила, как он поднял ее на руки, потому что всем своим существом воспринимала прикосновения Джона и быстрые удары его сердца. Но неясные очертания знакомых предметов развеяли чары, пробудив воспоминания. Высвободившись из его объятий, Палома огляделась. Они были в той самой комнате.

Все осталось прежним, кроме кровати. Вместо медной, которую так любила Анна, стояла старинная деревянная, отполированная заботливыми руками и годами. Она не подходила для этой бело-голубой спальни, украшенной позолотой, шелком и статуэтками херувимов.

— Я нашел ее у антиквара, — сказал Джон, будто читая ее мысли.

Эта новость развеяла последние опасения Паломы. Улыбаясь, она приблизилась к Джону и поцеловала его со страстью и желанием, не в силах больше таить их в себе. Только он, думала женщина, погружаясь в мерцающий туман, только этот мужчина.

— Палома, — хрипло проговорил Джон. — Сколько ты ждала этого? Вечность, как и я? Хотя нет, ты не скучала в своей прежней жизни, в работе, среди любовников?

— Неважно, — ответила она, останавливая его мягким прикосновением к губам. — Ничто не имеет значения, кроме этого дома и тебя.

И Джон единым махом разрушил прежний, внешне безмятежный мир, окружающий их обоих. С глубоким вздохом Палома ответила. Прекрасное женское тело напряглось, готовое на его ласки. Кровь быстрее побежала по жилам. Желание стало невыносимым.

Когда Джон положил ее на кровать, она всем существом осознала, что искала всю жизнь: его вызывающую страсть, жар и силу его тела, соединения с человеком, который был ее второй половиной, без которой она была обречена на одиночество. Сейчас Джон принадлежал ей целиком, как и она ему, — прежние условия, договоры, случай, который их свел, — все кануло в небытие, все было сожжено в огне всепоглощающей страсти. И для Джона больше не существовали другие женщины, даже Анна. Они, свободные от цепей прошлого, соединились в объятии, древнем, как мир, и в то же время новом и неизведанном, как будущее.

Пальцы Джона добрались до ее груди, и Палома задрожала. Внезапно, будто не в силах терпеть преград между ними, мужчина рванул тонкую шелковую блузку и, не прекращая ласки, свободной рукой и зубами освободил нежное женское тело от одежд. Палома еще крепче прижалась к нему и потянулась к пуговице на рубашке Джона, но ее рука вдруг ослабела, и она только прошептала:

— Я хочу… хочу…

Он быстро разделся. С этой минуты время понеслось галопом…

Рука Джона скользнула вниз, а губы припали к ее губам. Его язык, лаская, проникал все глубже и глубже. Пальцы искали и наконец нашли источник ее наслаждения. Палома застонала, и ее тело напряглось сильнее.

— Да, — прохрипел Джон, — да, вот оно. Какое чудо! Прижмись ко мне крепче…

И на мгновение замер, ожидая ее реакции. С томной улыбкой Палома развела ноги, готовая принять его. Одно точное движение, и он вошел в нее. Лицо Джона было сосредоточено, глаза страстно блестели. Когда он начал двигаться, волны экстаза лишили Палому воли, заставляя подчиняться ритму, исходящему от самой глубины ее существа.

Ощущение твердой мужской плоти в ее лоне порождало множество богатейших чувственных эмоций. Палома была полностью в его власти, казалось, ее гибкое тело рождено для того, чтобы подчиняться своему повелителю. Вдруг Джон сделал еще один толчок, проникая в нее все глубже, пока она не вскрикнула, дрожа от необузданных чувств, каких и не подозревала в себе. Когда тяжелое, расслабленное тело Джона, обмякнув, опустилось на нее, она ощутила такое счастье, спокойствие, удовлетворенность, каких не испытывала никогда раньше.

Через некоторое время Джон пошевелился. Протестуя, Палома обхватила его плечи и крепче прижала к себе.

— Сейчас, сейчас, — пробормотал он Ленивым, сытым голосом и повернулся на бок. Охваченная истомой женщина неподвижно замерла, наслаждаясь странным сладковатым запахом его тела.

— Я хочу жениться на тебе, — сказал вдруг Джон.

Это было произнесло сухо, без выражения.

А в безмятежном мире Паломы взорвалась бомба. Она приподнялась и уставилась на Джона, будто он сошел с ума.

— Что?

— Ты слышала.

Если бы в его голосе были эмоции, в ледяных глазах — просьба, она, наверное, согласилась бы, но, хотя слово «да» так и просилось с ее языка, произнести его она не могла.

— Но зачем? — спросила Палома, пытаясь высвободиться из его рук. — На этот раз я вряд ли забеременею.

— Не потому, и ты знаешь это, — парировал Джон.

— Тогда почему? И не вздумай сказать, что заботишься о девочках — они меня почти не знают.

— Им нужна мать.

Властные пальцы подняли ее подбородок, и Палома не смогла отвернуться.

— В чем же дело? Ты не хочешь видеть, как они растут? Я думал, ты приехала за этим.

— Черт тебя подери, не шантажируй меня, — отчаянно прошептала Палома.

— Ты дашь мне все, моя прекрасная, горячая женщина.

Джон склонился и поцеловал ее грудь. Палома внутренне сжалась, стараясь не поддаться его ласкам.

— Прекрати, — взмолилась она.

Кожей она почувствовала улыбку на его губах, и волна желания подкатила снова. Джон тоже был возбужден.

— Нет, не сейчас. Ты не можешь! — шептала Палома.

— Твои прежние любовники были послушнее? Прикоснись ко мне и почувствуй, могу я или нет.

Палома отвернулась и закрыла глаза.

— Почему нет? — мягко спросил он. — Ты современная женщина. Тебе было легко сдерживать своих любовников? Мною управлять труднее. Я буду целовать тебя всю, каждый дюйм твоей шелковистой кожи, чтобы изучить тебя и найти путь к тебе в самую темную ночь.

Палома молча покачала головой.

— Да, — настаивал Джон. — Подумай, Палома. Ты же хочешь за меня замуж, и знаешь это так же хорошо, как и я.

— Но почему ты так изменился? Что произошло? Еще совсем недавно ты относился ко мне по-другому.

— С тех пор как тебе исполнилось семнадцать, меня тянуло к тебе. И не только меня. Мы оба противились взаимному влечению. Прошло одиннадцать лет, но ничего не изменилось. Пришло время сдаться.

Палома хорошо себя знала. Если она согласится теперь, то очень скоро возненавидит Джона, потому что не получит от него того, чего хочет. А хотела Палома многого: настоящей любви, нежности, страсти до самозабвения. Любить — значит делать счастливым другого. А Джона пока не волновало, счастлива ли Палома. Ему нужна была любовница, хозяйка, мать для дочерей, женщина, которая не тронет его душу и не потревожит светлую память об Анне.

— Я не стану куклой в твоих руках, — решительно сказала Палома.

— Но я изложил тебе все выгодные стороны нашего брака. Я не давлю на тебя. Ты же деловая женщина, Палома, и не можешь не видеть преимуществ.

— Для тебя, — зло ответила Палома.

— И для детей. Им нужна мать.

— Марты недостаточно? — не сдавалась Палома.

— Она делает все возможное, но ведь у нее своя семья. Повторяю, девочкам нужна не экономка, а мать. Всем будет хорошо. В конце концов, ты же приехала ради детей и не хочешь расставаться с ними. Выйдя за меня замуж, ты займешь главное место в их жизни.

Палома резко поднялась.

— Хватит, Джон. Я хочу к себе в комнату.

Должно быть, он услышал нотку ярости в ее голосе, потому что с удивлением взглянул на нее.

— Да, конечно, — сказал он наконец. — Подожди, я дам тебе что-нибудь накинуть.

Он достал из шкафа и протянул ей шелковую рубашку всю в огромных ярких цветах. Даже будучи в подавленном состоянии, Палома не могла не обратить на нее внимания.

— Подарок ко дню рождения от кузена, который решил, что я становлюсь слишком рассудительным, — объяснил Джон, прочитав ее мысли, и вручил ей рубашку. — Подумай над моим предложением. Мне кажется, мы могли бы быть счастливы вместе.

Палома наблюдала, как страстный, опытный любовник превратился в бизнесмена. Интересно, что нужно для того, чтобы проникнуть за стену его безграничной самодостаточности? Наверное, нужно стать Анной. Но это невозможно.

— Пойдем, я провожу тебя до твоей спальни.

В этом он весь, думала позднее Палома, лежа в своей кровати, неподвижно уставившись в потолок. Такая законченность во всем! Сначала занятие любовью, а потом деликатное расставание, вежливый жест.

Несмотря на манеры, Джон казался ей примитивным, как варвар. Он оставил сердце в могиле Анны и стал практичным до мозга костей. Решение жениться на ней — доказательство этого. У Джона есть гарантия, что новая жена примет девочек как родных дочерей. К тому же Палома прошла школу Анны. Да и любовницей она была замечательной. Джон и сам мог многое, его тело умело получать наслаждение и дарить его женщине. Казалось, что его мышцы были специально натренированы для любви. Стоило ему только прикоснуться к Паломе, и рассудок покидал ее. Но для замужества недостаточно быть лишь любовницей и матерью.

Ей вспомнился человек, с которым у нее были отношения спустя два года, как она покинула Новую Зеландию. Она очень привязалась к Стиву, но было это странное чувство. В постели с ним она почти ничего не испытала. С Джоном — совсем иначе. Гармоничные интимные отношения прекрасны, желание мужчины тоже замечательно, но все же этого недостаточно для создания семьи.

Палома колебалась. У нее было много общего с Джоном и кроме постели. В первую очередь — дети. Жизнь в «Голубином холме» тоже была для нее желанна.

Бессонница подняла ее с постели. Откинув шторы, она неподвижно глядела в окно. Луна освещала кроны деревьев, делая их похожими на огромные лысые головы, возвышающиеся над лужайкой. Темная громада холма вырисовывалась на фоне неба, его неровные очертания закрывали горизонт. Деревья давно выросли и теперь не менялись на протяжении многих лет. Всего два века назад весь север был покрыт ими.

Однажды Джон и Анна взяли Палому в гости к друзьям. По дороге они встретили окаменевший лес. Много веков назад обычные деревья оказались затопленными. Видимо, произошла какая-то экологическая катастрофа. Возможно, землетрясение? Хотя в этом районе они бывают редко. Или цунами?

Как дешева жизнь! Земля едва замечает человека. Что случится, если завтра человечество исчезнет? Место людей, скорее всего, займут другие существа. Размышляя об этом, Палома почувствовала, как мелки ее проблемы по сравнению с вечностью. Незначительность личных неприятностей понятна уму, но сердце ноет, и ничто не в силах унять эту боль. Дрожа от холода, она прошла по ковру и снова нырнула под одеяло, накинув сверху еще и плед. Она подвигала травмированной рукой: запястье все еще болело.

Палома решила, что больше не будет совершать глупостей. Теперь она станет внимательно прислушиваться к голосу разума, предупреждающему об опасности. Она нежно и тепло улыбнулась в темноту. Но что может сравниться с радостью встречи с детьми и пронизывающим чувством любви к мужчине?

Проснувшись рано, Палома решила сама спуститься к завтраку, не дожидаясь, когда Марта придет с подносом. Надевая кашемировый жакет и брюки, она прислушалась к звукам, разносившимся по дому. Заботливый голос Джона, обращенный к дочерям, находившимся еще в спальне, немедленно сменился их веселым щебетом. За окном цветы и деревья тянулись к светлому небу, сверкая каплями росы. Над холмом летела стайка голубей. Их грудки переливались на солнце. Помедлив немного, Палома вышла из комнаты.

Когда она вошла в столовую, краска залила ее щеки. — Доброе утро, — сказал Джон, поднимаясь навстречу, с легкой насмешкой глядя в ее смущенное лицо.

Палома поздоровалась со всеми сразу и, увидев в ответ улыбки дочерей, почувствовала несказанную радость.

— Как тебе спалось? — спросил Джон, и его голос живо напомнил ей обо всем, что случилось ночью. Присаживаясь к столу, она ответила, не поднимая глаз:

— Спасибо, отлично.

К счастью, в дверях показалась Марта, которая сразу засуетилась, увидев Палому.

— О, вам нельзя вставать, вы же знаете. Я как раз собрала для вас поднос с завтраком.

Улыбаясь, Палома успокоила добрую женщину:

— Я ранняя пташка, поэтому, думаю, не доставлю вам много хлопот.

— Ну, какие хлопоты!

Завтрак прошел легко и непринужденно. Вскоре девочки отправились в школу. Джон предложил Паломе познакомиться с имением.

 

6

С запада дул легкий ветер, но жара становилась все нестерпимее. Палома пребывала в отличном настроении. После завтрака они отправились на «лэндровере» в путь. На заднем сиденье устроились Дикси и две фермерские собаки, которые глядели в окно с выражением живого интереса на одинаковых мордах. То, что случилось ночью, не выходило из головы Паломы, но сейчас ее охватило чувство спокойствия и безмятежности.

— За десять лет на станции произошли большие перемены, — рассказывал Джон, как гид экскурсантке.

— Расскажи, что случилось за это время.

— Ты совсем не интересовалась, как жила твоя земля?

Джон как будто и не осуждал ее, но Палома принялась оправдываться:

— Я пыталась, но Новая Зеландия такая маленькая. О ней мало слышно в Европе…

Все эти годы Палома, встретив в газете статью о родине, жадно читала ее, вновь и вновь сожалея о своей оказавшейся ненужной любви и далеких детях. И каждый раз ей было невыразимо тяжело.

Сейчас она слушала Джона, и глубокий, спокойный голос убаюкивал ее, навевая воспоминания. Палома неплохо училась в школе, но никогда не стремилась к большему. Она подражала своей кузине, которая считала учение бесполезным занятием. Ее мать, напротив, говорила, что у женщины без образования и профессии нет будущего в современном мире, особенно если у нее еще и ребенок. Палома предпочитала слушать Анну, которая внушала ей, что поступать после школы в университет не имеет смысла. Очаровательной и доброй девушке всегда найдется другое занятие. Кроме того, образование можно получить и с помощью чтения. В детстве и юности Палома никогда не задумывалась о своем будущем всерьез, смутно видя себя постоянно под крылышком Анны. Оглядываясь назад, она видела, что обидела мать своим отказом от учебы. Теперь она понимала, как была наивна, как много упустила в жизни, и теперь при первой возможности пыталась восполнить пробелы.

Джон подробно рассказывал о бедах, которые пришлось перенести стране. И Палома переспрашивала, когда было что-то непонятно. Мало-помалу завязался разговор о современной экономике. Потом они перешли к экологии и новым методам ведения сельского хозяйства. Оказалось, что Джон был членом одного из крупнейших экологических движений и недавно вернулся из Канады, где проходил конгресс по защите природы.

Он увлекся, и, глядя на его воодушевленное лицо, Палома думала, что Джон действительно очень современный человек. Что-что, а кое-какой жизненный опыт она все же приобрела; научилась видеть за внешним блеском ничтожество, и наоборот. Джон показался ей рациональным и вместе с тем одухотворенным человеком.

Наконец они подъехали к изгороди, которую Джон хотел проверить. На протяжении получаса езды никто из них ни словом не обмолвился о прошедшей ночи. Хотя в их отношениях появилось что-то новое: они стали ближе друг другу. И все же она сомневалась.

Мысли Паломы снова вернулись к Анне. Вина, предательство и любовь, растерянность и печаль — как тесно они переплелись!

Прошлой ночью у Паломы появилась надежда, что Джон любит ее, что Анна — его прошлое, а она станет будущим. Теперь ей казалось, что все это мечты, иллюзии ее жаждущего сердца. Но внезапно она ясно поняла то, в чем не отдавала себе отчета: целью ее приезда была и встреча с Джоном.

— Хочешь выйти? — спросил Джон, открыв дверцу машины.

Он дал команду, и фермерские собаки выпрыгнули на лужайку. Дикси последовала за ними степенно, как и подобало ее более почтенному возрасту и более почетному месту в собачьем обществе.

— Конечно.

Палома стала поспешно освобождаться от пристяжного ремня, но больная рука напомнила о себе.

— Я помогу, — заботливо произнес Джон, убирая ремень.

Палома посмотрела на него снизу вверх и встретилась с ним глазами. Взгляд его снова был холодным, прозрачным, как лед, и неумолимым. По телу Паломы пробежала дрожь.

— Не сопротивляйся, — сказал он, глядя на женщину в упор. — Ты попалась, и из ловушки тебе не выбраться.

— Может быть, секс — это все, что нужно тебе, но не мне.

Джон полез в багажник за скобами и молотком. Распрямившись, он продолжил разговор:

— Если бы мне было достаточно секса, я бы сделал тебя любовницей. Тебе подходит эта роль. Но ты для меня значишь больше.

— Я бы никогда не стала твоей любовницей. Это унизительно.

— Не переводи разговор.

Палома сверкнула глазами.

— Стать твоей женой — это то же, что стать любовницей. Сейчас женятся только для этого.

Лицо Джона сделалось строгим.

— Достаточно часто женятся и по другим причинам. Я обещаю тебе много больше, чем просто интимные отношения. Рано или поздно ты все равно выйдешь за меня, потому что тебе нужны дети. Я же вижу, как ты смотришь на них — жадно и с болью. Думаешь, это не заметно?

— Джон, я хочу знать правду. Как все это могло случиться? — тихо сказала Палома, глядя прямо в его непроницаемые глаза.

Таким же тихим голосом Джон ответил:

— Правду? Хорошо. Мы подали заявление, что хотим усыновить ребенка, еще за год до того, как ты оказалась в нашей спальне. Я не знал, что ты беременна, это тоже правда. В мае мы с Анной путешествовали по Австралии, в августе — по Бразилии, поэтому мне не пришлось уговаривать жену не приглашать тебя — я не хотел тебя видеть. А в сентябре нам предложили удочерить двойню. Я колебался, но Анна твердо решила согласиться. Как только она их увидела, то сразу полюбила. — Тут голос Джона пресекся. — Как я мог предположить, что это твои дети? Знаю, Анна не отвечала на твои письма. Наверное, догадывалась, что между нами что-то было. Но я любил ее. Смерть не может убить любовь. Но я не сумасшедший и понимаю, что жизнь идет своим чередом.

Опасения Паломы подтвердились. Она грустно произнесла:

— Знаю. Понимаешь, все это делает невозможной даже мысль о замужестве с тобой. Слишком много открытых вопросов.

Ник сообщил, что документы, подтверждающие удочерение, были утеряны, и уверил ее, что кто-то специально позаботился об этом. Палома записала отцом детей Джона. Она не хотела, чтобы ее дочери вглядывались в каждого мужчину на улице и гадали, не это ли их отец, как было в детстве с нею. Только Джон был заинтересован в пропаже документов, где было зарегистрировано его отцовство. Если бы Анна все узнала, что бы стало с их чудесной семьей?

Конечно, надо было признать, что существовало множество других причин, чтобы желать замутить воду. Возможно, приятельница Анны из департамента, которая помогла Патерсонам получить детей, сознательно перепутала документы. О, конечно, тебе хочется, чтобы это было именно так, усмехнулась в душе Палома. Это оправдывает Джона.

Почему она никак не может успокоиться на том, что ее дочери счастливы и любимы, что она наконец их разыскала? Почему не скажет «да», не выйдет замуж за Джона и не начнет новую жизнь, став женой и матерью? Почему ей этого мало и обязательно нужно, чтобы ее любили?

Глубоко вдохнув свежий, ароматный воздух, Палома огляделась. Погуляв немного, она села на траву, прислонилась к изгороди, закрыла глаза и стала наслаждаться пряными запахами цветов и кустарников.

Напряжение разговора ушло. Полностью расслабившись, она почувствовала себя легко и спокойно. Умиротворение разлилось по ее телу.

Палома знала, что стало причиной такого физического удовлетворения. Несмотря на то, что она считала предложенный ей союз не выходящим за рамки исключительно интимных отношений, все, что случилось прошлой ночью, было продиктовано велением сердец. В ту самую первую ночь занятие любовью с Джоном не принесло Паломе полного удовлетворения. Во время своего единственного романа ей тоже чего-то не хватало, что-то все время ее тревожило. Прошлой же ночью Палома осознала себя настоящей женщиной, достаточно опытной, чтобы все понять, готовой к последствиям. И хотя она сдалась безоговорочно, но в то же время и победила.

Подбежала Дикси и преданно легла у ее ног.

— Как все просто для тебя, — вздохнула Палома, почесывая собаку за мягким ухом. — Ты можешь отдавать, отдавать и отдавать… Я не такая самоотверженная.

В следующий момент зловещий лай, донесшийся с холма, разорвал тишину. Дикси вскочила и завыла, глядя в ту сторону, где скрылся Джон. Этот вой наполнил сердце Паломы безотчетной тревогой. Теряя самообладание, она беспомощно оглянулась. И вдруг сухой щелчок выстрела прервал какофонию звуков.

— Джон! — прошептала Палома. Она знала, с ним не было ружья.

Палома скомандовала «вперед», и Дикси устремилась на звук выстрела. Лай преданной собаки эхом разносился по окрестностям.

— О Боже! — Палома кинулась к машине и стала звонить в полицию. Дежурный пообещал выслать бригаду и приказал ей не отходить от машины.

— Нет, я не могу, — сказала Палома решительно и бросила трубку.

Лай стоял у нее в ушах, когда она бежала вверх по холму. Палома была достаточно вынослива. Один раз она споткнулась и упала на больную руку, но тут же поднялась и продолжила бег, стараясь, чтобы кусты скрывали ее. Наконец она увидела Джона: он шел прямо на нее, быстро и удивительно бесшумно, потом неожиданно свернул и скрылся из виду. Кажется, он не ранен. Палома с трудом переводила дыхание, а ее сердце было готово выпрыгнуть из груди. Но тут новый выстрел заставил ее вздрогнуть. Где-то неподалеку злобно залаяли собаки. Из-за кустов показался человек. Замерев неподвижно, Палома глядела на него, оставаясь сама невидимой. Человек неизвестно кому зловеще произнес:

— Убирайся отсюда!

Палома повернулась и, стараясь не оказаться замеченной, побежала вниз. Когда появился Джон, она уже была в машине. Он быстро сел за руль, включил мотор и погнал машину домой.

— Что случилось? — спросила Палома.

Вместо ответа Джон протянул ей телефонную трубку, назвал номер и прибавил газу. Палома набрала нужные цифры. Ответил мужчина. Джон вырвал у нее из рук трубку и заговорил отрывистыми предложениями:

— Крис, это Джон. Соединись с полицией. Браконьеры на голубей. Стреляют. Нет, конечно нет.

Видимо, Крис засыпал Джона вопросами.

— Со мной все в порядке, — торопливо говорил Джон. — Я натравил на них собак, но это несерьезно. Сейчас я отвезу Палому домой. Встретимся на восточном конце дороги. Поспеши.

Он бросил трубку на колени Паломе. Положив ее на место, она осторожно спросила:

— Что ты собираешься делать? Ты ведь не будешь их преследовать?

— Буду.

Звук выстрелов еще стоял у нее в ушах. Она сжала дрожащие губы, перевела дыхание и спросила:

— Но как?

Джон скрипнул зубами.

— Найду их машины, отгоню подальше и потом дождусь полицию.

— Но это не игра! Они вооружены! — ужаснулась Палома. — Тебя могут убить.

— Стрелять в человека они не посмеют, до этого не дойдет.

Джон помолчал и затем добавил, успокаивая ее, как ребенка:

— Не волнуйся, я не совершу глупости.

Срывающимся голосом женщина произнесла:

— Связываться с ними — уже глупость. Сколько времени им потребуется, чтобы вернуться к машинам?

— Не меньше часа. Этого хватит, чтобы отвезти тебя домой и вернуться.

Палома не могла отпустить его одного. Она робко заметила:

— Если ты так уверен, то мы можем значительно опередить их…

— Нет.

— Но если это неопасно…

— Нет. Ты не поедешь со мной. И прекратим этот разговор.

Столько решимости было в его голосе! Машина неслась по шоссе с бешеной скоростью. Палома предложила:

— Ты можешь высадить меня здесь. Я сама доберусь до дома.

— Нет.

— Почему?

— Они неподалеку отсюда. Могут заметить тебя и решить, что им нужен заложник.

Сдавшись, Палома закусила губу. Потом она вспомнила:

— Когда я услышала первый выстрел, я позвонила в полицию.

Джон благодарно на нее взглянул.

— Молодец! Что ты им сказала?

Палома ответила.

— Замечательно. Значит, вооруженная бригада уже в пути.

Но растерянная, встревоженная Палома возразила:

— Все равно они прибудут только через час. Джон, оставь их полиции.

— Полиция не знакома с ними, — твердо сказал Джон. — Это моя земля, и я не позволю этим негодяям стрелять голубей, а потом пропивать деньги.

Палома поняла, что не сможет отговорить Джона, и всю оставшуюся дорогу молчала, глядя на синее, ясное небо и свежую зелень за окном.

Немного не доезжая до усадьбы, Джон остановился, чтобы высадить Палому и взять еще двух собак, затем помахал рукой и направился не север.

Дом был заперт. Палома вспомнила, что Марта собиралась поехать в город за покупками. Она села на крыльце и, стараясь прогнать тревогу, громко сказала:

— Это смешно!

Она даже попыталась представить себя на месте Джона, но прервала размышления и стала бродить вокруг дома. Мысли вертелись вокруг опасности, угрожающей Джону. Браконьеры не задумаются выстрелить в него. В доме зазвонил телефон. Палома сняла туфлю и хотела разбить окно, но звонки вскоре прекратились.

Через час подъехала машина Джона в сопровождении еще двух автомобилей. Он вышел, и за ним выпрыгнули три огромные собаки. Из остальных машин также выскочили собаки. Мужчины, приехавшие с Джоном, были Паломе не знакомы, хотя она догадывалась, что один из них — Крис. Не в силах сдержаться, Палома бросилась навстречу Джону.

— С тобой все в порядке? — торопливо спросила она.

Он сверкнул глазами.

— Все хорошо, — ответил он и крепко прижал ее к себе.

Палома почувствовала, что он волнуется. Его сильные руки тяжело легли на ее плечи. С минуту она стояла неподвижно. Спокойствие быстро возвращалось к ней. Но потом она отстранила Джона и спросила:

— Что случилось? Я чуть с ума не сошла!

— Мы их взяли, — коротко ответил Джон.

— Благодаря тебе, — сухо добавил один из мужчин. — Но больше никогда не делай этого. Когда я повернул за угол и увидел тебя, со мною чуть инфаркт не случился.

Палома воскликнула:

— Что?!

Джон пожал плечами.

— Я лишил их возможности удрать, только и всего.

— Но зачем так рисковать?

Джон быстро взглянул на собеседника и затем хрипло произнес:

— Они застрелили Дикси и еще одну собаку. Смеялись над их трупами, стреляли в Сэма.

— Понимаю, — сказала она. И это было правдой.

Палома не удивилась, когда, проводив полицейских, Джон отправился на место стычки забрать тела собак. К этому времени вернулась Марта. Ей хотелось узнать подробности, но Палома, рассказав ей о происшествии лишь в общих чертах, поспешила уединиться. Она ушла подальше от дома, к бассейну, где села и, обхватив себя руками, попыталась унять дрожь.

За эти часы она многое поняла. Жизнь одна. В это утро Джона могли убить, застрелить, как Дикси и Джока. Как сообщил ей Крис, хотя браконьер целился в Джона, пуля прошла мимо. А если бы нет, тогда она горевала бы по нему всю оставшуюся жизнь. Смерть — вот настоящий конец всему. Сейчас она не хочет выходить за него замуж, но он все равно останется в ее жизни. Теперь она поняла, что лучше быть для него последним человеком, чем никогда больше не увидеть его.

Рев мотора вновь привлек ее внимание. Палома побежала к гаражу. Джон разыскал собак.

— Джок жив, — сказал он. — Ранен, но это ерунда.

— А Дикси?

В ответ он покачал головой, и Палома заплакала.

— Не надо так расстраиваться, — попытался утешить ее Джон. — Она умерла сразу. К тому же Дикси достаточно пожила на свете. А этот поправится и будет здоровее прежнего.

Тем временем Джок зализывал рану розовым языком. Глядя на красивые пальцы Джона, теребящие черное ухо пса, Палома понемногу успокаивалась.

— Ты бледная, как полотно. Обедала? Нет? Попроси Марту, пусть приготовит тебе что-нибудь. И обязательно выпей сладкого чая. А я отвезу Джока к ветеринару и похороню Дикси, пока девочки не вернулись.

— Может быть, им стоит поприсутствовать на похоронах?

— Нет, похорон с них уже достаточно, — процедил Джон сквозь зубы.

Но девочки вернулись раньше Джона, и Палома сама рассказала им о смерти Дикси, стараясь сделать это как можно деликатнее. Лавиния разрыдалась у нее на плече. Виола лишь сильно побледнела, но сдержалась, хоть глаза ее наполнились слезами. Палома обняла ее свободной рукой и крепко прижала к себе.

— Дикси была очень храброй собакой, — сказала она с пафосом.

Лав громко всхлипнула, и тут по щекам Виолы тоже потекли слезы. Когда Джон вернулся, глаза у всех троих покраснели. Палома рассказала девочкам о происшествии, не упомянув, однако, о пуле, чуть не лишившей жизни их отца.

Джон был очень нежен с дочерьми, но строго посмотрел на Палому, когда девочки захотели попрощаться с Дикси.

— Если вы так хотите, — сказал он, скрывая свое недовольство.

Они похоронили собаку под яблоней, и девочки прочитали придуманную ими молитву. Глаза Паломы странно поблескивали: если бы она утаила от дочек смерть их любимого пса, то уберегла бы их от этого горя. Но быть может, страдание тоже полезно людям. Когда все, не исключая и Марты, пропели «Все вокруг светло и прекрасно», Лав уже улыбалась, и Виола, казалось, успокоилась. По дороге домой она взяла отца за руку и тихо сказала:

— Папа, давай заведем щенка?

Джон встретился взглядом с Паломой. Его глаза были холодными и непроницаемыми, ее — словно извинялись. Сжимая маленькую ладошку дочки, он сказал:

— Конечно, давай. Но не сейчас, милая. Нужно немного подождать.

Следующие три дня были на редкость спокойными. Проводя длинные, неторопливые дни в ожидании Джона, Палома решила, что если он еще раз предложит ей замужество, она согласится. Но она сама ни о чем его не спрашивала. Все свое время она посвятила дочерям, узнавая без устали, что они любят, а что — нет и открывая в них свои черты. Виола была очень похожа на нее, а Лавиния пошла в Патерсонов.

Девочки постепенно привыкали к ней. Однажды в «Голубиный холм» приехала погостить Констанция Браун. После ее отъезда Лавиния радостно заметила:

— Ну вот, все опять как при маме. Гости в доме.

— Что ты собираешься делать теперь, когда вернулась в Новую Зеландию? — спросила как-то Виола.

— Да, что ты собираешься делать? — присоединился к вопросу дочери вошедший незаметно Джон.

Палома растерянно взглянула на него и нерешительно ответила:

— Еще не знаю.

— Но ты думала об этом? — настаивал Джон.

Она кивнула, отводя глаза. Все трое вопросительно глядели на нее.

— Жалко будет, если ты уедешь от нас, правда, девочки? — сказал Джон, обращаясь к дочерям.

Виола перевела взгляд с отца на Палому и молча кивнула. Лав же звонко сказала:

— Да. Знаешь, папа, сегодня у нас была миссис Браун, и когда Они с Паломой сидели за столом, болтали и громко смеялись, все это так напоминало то время, когда мама была с нами!

Дотронувшись до ее мягких волос, Джон спросил:

— Может быть, мне самому надо приглашать в дом побольше женщин, разговаривать и смеяться с ними?

В зеленых глазах Лав блеснуло недоумение.

— Нет же, папа, у тебя так не получится. Они всегда так глупо смотрят на тебя…

— Ну, ладно, — прервал ее Джон. Он был неожиданно и приятно удивлен.

Лавиния лукаво взглянула на Палому.

— Как было бы хорошо, если бы ты женился на Паломе. Я с Виолой…

— Мы с Виолой, — автоматически поправил ее Джон, изучающе глядя на Палому.

— Мы уже говорили об этом, она нам так нравится! Она не становится глупой, когда ты появляешься. Вот будет здорово, если у нас будет мама, которую мы станем называть по имени. Ни у кого в школе нет такой мамы. И еще она знаменитость.

Палома не могла удержаться от смеха. Джон расхохотался вслед за ней. Девочки непонимающе посмотрели друг на друга.

— Мне очень приятно, — поспешно заговорила Палома, опережая Джона, — но если это произойдет, то я стану вашей мачехой. А мачехи обычно бывают сварливыми.

— Это только в сказках, — парировала Лав. — У некоторых моих подруг есть мачехи, но они очень хорошие. Ты тоже будешь хорошей.

Паломе нечего было возразить. Не глядя на Джона, который не спускал с нее глаз, она сказала:

— К сожалению, Лав, в жизни все гораздо сложнее, чем в сказке.

Девочки переглянулись и затем повернулись к отцу. Лав начала:

— Но мы думали…

Она запнулась, ища поддержки сестры.

— …Что ты только поэтому живешь у нас, — закончила Виола.

Джон мягко произнес:

— Хорошо, теперь, когда мы с Паломой знаем ваше мнение, мы можем это обсудить.

К всеобщему удивлению, Лав разрыдалась и выбежала из комнаты. Вскакивая на ноги, Виола объяснила:

— Я говорила ей, что мы можем ошибаться, но она была так уверена.

Девочка побежала за сестрой. Палома огорченно спросила:

— Сходить к ним?

— Нет, я поднимусь к ним сам… через минуту. Виола ее успокоит.

В первые мгновения, дожидаясь Джона, она решила, что примет его предложение. Но уже через несколько минут здравый смысл возобладал над эмоциями, все неразрешенные вопросы снова встали перед ней.

Взгляд Паломы упал на фотографию Анны, и у нее сильнее забилось сердце. Замужество с Джоном даст ей много, но немало и отнимет.

За окном быстро темнело. Джон, вернувшись, задернул шторы и, повернувшись к Паломе, сказал:

— Нам нужно поговорить.

 

7

К Лав быстро вернулось обычное веселое настроение. Минут через десять она появилась в сопровождении Виолы без следов слез на лице.

Паломе импонировала спокойная сдержанность Виолы и ее рассудительность. Если бы ее любили в детстве, она, возможно, выросла бы такой же серьезной и доверчивой, как Виола. У девочки не было и намека на стремление произвести впечатление на окружающих, которое управляло молодой Паломой.

После ужина играли в покер. Лав была так увлечена, что отец позволил дочерям играть на полчаса дольше. Затем пришло время девочкам укладываться спать. После пожеланий спокойной ночи Палома грустно смотрела, как они втроем вышли из комнаты.

Невольно ее взгляд вернулся к фотографии Анны. Как красива она была! А ее знаменитое обаяние и остроумие, ее великодушие… Впервые Палома подумала о том, как много усилий требовалось, чтобы быть совершенной женой, хозяйкой и матерью.

Полено в камине громко стрельнуло. Она сгребла горячие угли в кучу и добавила еще дров. Когда вошел Джон, она уже снова сидела в кресле.

— Все в порядке? — спросила Палома, отрываясь от журнала, который держала в руках.

— Да, у них все хорошо.

Он сел, протянув ноги к огню. Сквозь тонкую ткань брюк обозначились сильные мышцы ног. Даже дома Джон привык носить дорогую одежду. На матовом фоне стены четно вырисовывался его уверенный профиль. Стараясь контролировать себя, Палома сказала:

— Ты предлагаешь мне выйти за тебя, Джон, только ради детей? — Ее пальцы непроизвольно дотронулись до золотого медальона на шее. — Если да, то я не смогу этого сделать. Скорее уеду куда-нибудь и буду писать детям письма.

Глаза его стали похожи на глаза орла в тот момент, когда он начинает свое смертоносное падение к земле.

— Что заставило тебя изменить решение?

— Ты о чем?

— В последний раз, когда я просил тебя выйти за меня замуж, ты вполне определенно отказала мне. А теперь, кажется, готова принять предложение, если только я дам тебе некоторые гарантии.

— Я даже не знаю, какие это должны быть гарантии, — нервно вскрикнула она.

— Ты когда-нибудь задумывалась над тем, почему нас так тянет друг к другу?

Вопрос был столь неожиданным, что шокированная им Палома на миг потеряла дар речи. Не глядя на него, она пробормотала:

— Ты говоришь порой чертовски глупые вещи.

Палома могла солгать, но она уже достаточно лгала ему. Сейчас пришла пора быть честной.

— Конечно, я задумывалась над этим, — тихо сказала она.

— И я тоже.

Сердце Паломы забилось сильнее. Не глядя на Джона, облизнув пересохшие губы, она нетерпеливо произнесла:

— Ты тоже? Но секс — это слишком мало, Джон.

— Не зацикливайся на этом, — парировал он. — Мне нужны дружба, радость и… да, секс. Я хочу иметь еще детей. И мне нужна жена, которая любит моих девочек. Давай начнем сначала, Палома. На этот раз не скрывая страсти, без угрызений совести, затаенной злости и печали.

Сможет ли она жить с ним? Долгие годы Палома желала только его, и это делало ее отношения с другими мужчинами невозможными. Она вернулась еще и для того, чтобы освободиться от этой привязанности. Если бы любовь не была столь сильной, десять лет притупили бы это чувство. Замужество обещает ей сомнительный рай и новую боль. Пути назад не будет. Палома окажется привязанной к этому дому, пока девочки не вырастут. На их долю выпало достаточно горя и потрясений. А если появятся другие дети…

— Все будет хорошо, — сказал Джон, будто читая ее мысли. — Когда мы поженимся, девочки станут твоими, и если со мной что-нибудь случится, у них останешься ты.

— Тебе ничего не угрожает, — сказала Палома запальчиво и только потом вспомнила недавнее происшествие.

Лицо Джона окаменело.

— Смерть имеет обыкновение действовать по собственному распорядку.

Наступила короткая пауза, затем Палома спросила:

— А что будет с ними, если я не выйду на тебя, и с тобой что-нибудь случится?

— Тогда мать Анны станет их опекуном. Но женщина уже стара и не сможет приглядывать за ними все время. Поэтому они будут учиться в интернате.

Это был действительно единственный вариант. У Джона не было других родственников.

— Ты можешь сделать опекуном меня, — с горечью в голосе сказала женщина.

— Выходи за меня, и я это сделаю.

В глазах Паломы появилась беспомощность.

— Это подло, Джон.

Угловатое, выразительное лицо его было неподвижным, светлые глаза прозрачными, как два аквамарина.

— Палома, нельзя получить все сразу. Мы должны уступить друг другу. Если тебе нужны дочери, то возьми и меня.

Жизнь без него была бы пустой и ненужной, с ним обещает рай и ад одновременно. Конечно, любая жизнь — риск, но замужество с Джоном — слишком большой риск…

— Неужели так трудно согласиться? — спросил он, и его резковатый голос заставил Палому затаить опасения в себе. — Я сделаю все, чтобы ты была счастлива.

Да, он будет очень стараться. В этом Палома не сомневалась. Однако могла ли она променять свое будущее на такое счастье? Но если же она решится на этот отчаянный шаг, то девочки получат настоящую любящую мать.

— Ну хорошо, черт побери, — прошептала она с замершим сердцем.

Девочки были взволнованны. Лав шумно и без стеснения поздравила их. Виола приняла новость, как всегда, сдержанно. Но обе были, без сомнения, рады. Возможно, еще и потому, что Палома обещала им поездку в Окленд, чтобы купить платья подружек невесты. Палома решила обратиться к Кливу, модельеру Анны, потому что он был мастером элегантных, дорогих нарядов.

Годы почти не изменили известного дизайнера.

— Итак, ты вернулась, — сказал он при встрече, внимательно разглядывая Палому. — Планируешь работать здесь или это кратковременный визит?

— Я выхожу замуж, — сказала она, и сердце ее тревожно забилось, как всегда, когда она думала о своей будущей жизни с Джоном. — А эти девочки будут моими подружками на свадьбе. Поэтому через две недели нам понадобятся великолепные платья.

— Я не смогу, не успею.

— Сможешь, — улыбнулась Палома.

Он подозрительно взглянул на нее, затем перевел взгляд на девочек.

— Та-ак, возможно. Кто будет фотографировать?

— Никакой огласки, — строго предупредила Палома. — Никаких сплетен, никаких фотографий и заметок в газетах. Мне хочется отметить событие в тесном кругу. Ну, у тебя ведь и так блестящая репутация?

Клив пожал плечами, указывая на девочек:

— Да, но их возраст еще не позволил им устать от известности. Хорошо, для самой красивой женщины в мире и для двух ее очаровательных подружек я сделаю чудо.

Они увлеченно приступили к обсуждению деталей. У девочек были разные вкусы. Лав хотела платье с кружевными гофрированными рукавами и корсажем с золотыми шнурками, а Виоле нравился более сдержанный стиль и классические линии.

Порой доходило до споров, порой Паломе удавалось тактично убедить девочек, но в конце концов модели были выбраны: для Виолы — небесно-голубого, для Лав — персикового цветов. Клив обещал сшить девочкам пышные нижние юбки. Палома захотела такое же дополнение и к своему серебряному платью.

С чашечкой кофе в руках Палома радостно смотрела на дочерей, увлеченных процедурой снятия мерок.

— У тебя, Анны и девочек схожее телосложение, хотя это и неудивительно, ведь вы с Анной родственницы. — Клив допил кофе. — Ее смерть поразила меня. У нее был великолепный стиль: всегда обворожительна, весела и самостоятельна в суждениях, что так редко встречается у современных женщин. И никакой небрежности в одежде, которая сейчас входит в моду.

Палома про себя отметила его неприятие нового. Клив старел, но не желал соглашаться с этим.

— Не помню, благодарила ли я тебя за твою рекомендацию Дорите, — сказала она, мягко переводя разговор. — Смешные бывают совпадения, не так ли? Ее фирма стала для меня первым местом работы, а когда она спросила, знаю ли я талантливого модельера, я назвала тебя.

Воспоминания доставили удовольствие обоим.

— О, мне это было нетрудно. Как только я тебя увидел, то сразу понял, что тебе нужно работать на подиуме. С твоей внешностью и походкой. Но я не знал, насколько ты фотогенична и есть ли у тебя бойцовский характер. Конечно, Дорита взяла тебя еще и благодаря одежде, заказанной у меня Анной. — Клив гордился собой, будто был единственным, кто разглядел в Паломе ее призвание. — Если бы ты пришла к ней в пошлых джинсах и майке, она бы сразу выставила тебя. И где бы ты была тогда?

Палома, поставив кофейную чашечку на стол, сказала:

— Я очень благодарна тебе за все.

— Да. Блестящая, головокружительная карьера не для слабаков. А кто же счастливчик?

Она знала, что скрывать бесполезно. С теплой, нежной улыбкой на губах она произнесла имя своего будущего мужа.

— Джон Патерсон.

— Ты очень бережно хранила этот секрет, — сказал Клив задумчиво.

Это задело Палому, но она не показала виду. Поднимаясь на ноги, она проговорила:

— Пожалуй, нам пора. Мы скоро приедем на примерку.

Так случилось, что Джон оказался в Окленде по делам, и они все вместе пообедали в дорогом ресторане. Виола и Лавиния отказались рассказать отцу, какие у них будут платья, потому что решили, что это будет приятный сюрприз ко дню свадьбы. Джон рассмеялся и прекратил расспросы, а когда они прогуливались после обеда, он как будто невзначай сказал им:

— Замечательная идея. Тайны сплачивают людей.

Конечно, он был прав. Хотя иногда те же тайны и разделяют их. Когда они возвращались домой, Палома все думала, что придет время, и она узнает, какая из тайн победит: та, что прежде, казалось, разделяла их, а на самом деле связала неразрывно, или та, что мешает ей доверять Джону.

— Ты весь день какая-то тихая, — заметил Джон вечером после ужина, когда девочки, полные впечатлений, отправились спать.

Палома кивнула, избегая его взгляда. С тех пор как она согласилась выйти за него замуж, они не спали вместе. Несмотря на то, что притяжение между ними возрастало день ото дня, ни он, ни она не предпринимали к этому попытку.

Джон принялся рассуждать:

— Когда мы поженимся, тебе, возможно, захочется кое-что переменить в доме. Если тебе понадобится помощь, мы можем обратиться к одному отличному декоратору — Лиз Синклер. Она известный мастер и должна тебе понравиться.

Палома кивнула.

— В доме многое надо бы обновить, как и в саду, — заметила она.

Взгляд Джона упал на фотографию Анны.

— Этот портрет ты также можешь убрать подальше.

— Не глупи, — грубовато ответила Палома.

Джон предложил это ради нее или же не мог допустить присутствия Анны, пусть даже умозрительного, когда приведет в дом другую женщину?

— Я думаю, это было бы несправедливо по отношению к детям, — добавила она.

Позже, уже в своей спальне, она внушала себе, что надо перестать сходить с ума из-за Анны. Палома, похоже, была недалека от ненависти к ней, потому что Джон и дети любили ее.

Мать порадовалась бы, узнав ее мысли. Хотя Анна немало помогала и ей, все же Евгения ревновала к ней дочь и считала, что ее шарм — это прикрытие злой натуры, вертящей людьми и обстоятельствами ради своей выгоды.

— Если бы моя мать научила меня вовремя натягивать вожжи, как ей советовала тетя Мэри, — говаривала Евгения, — я бы заставила твоего отца жениться на мне. Но я поступила так, как подсказывало мне сердце, и посмотри, к чему это привело.

Если она поддастся обстоятельствам, которых нельзя изменить, то закончит, как и мать, несчастной и обиженной, не в силах признаться себе, что сама виновата во всем. Так думала Палома, лежа в кровати.

Теперь она жалела мать. Все, к чему Евгения стремилась, пошло прахом. Оставленная дочерью, которую она, впрочем, и не любила. Жизнь, потраченная на борьбу с непреодолимыми проблемами. Беременность Паломы, разбившая ее последние надежды. Когда Палома нашла работу в агентстве фотомоделей, мать не обрадовалась и этому. Она была неприятно поражена и даже раздосадована тем, что ее дочь, которую она так мало ценила, оказалась подающей большие надежды. Она смеялась над ней про себя и не верила в ее будущее, хотя особенно и не отговаривала. Контракт с японским агентством быстро перенес Палому в другое полушарие. Там она и узнала о внезапной и бессмысленной гибели матери. Она хорошо помнила тот трагический день и чувства, охватившие ее: горе, сожаление, замешательство.

Палома прилетела хоронить мать. Она оказалась единственной родственницей на траурной церемонии. Анна на ее письмо не ответила, лишь с нарочным были присланы цветы. Тогда-то Палома окончательно оставила надежды когда-либо увидеть кузину, потому что решила, что Джон обо всем ей рассказал. Разрыв с Анной убивал ее даже больше, чем смерть матери.

Похороны были скромными. Речи говорили люди, едва знавшие покойную. Друзей у Евгении не было.

Добра она нажила немного, имела только самое необходимое. Дочь нашла маленькую шкатулку, в которой хранилось ее свидетельство о рождении с записью «неизвестен» в графе «сведения об отце» и связка писем, написанных незнакомой рукой. Поискав подпись и обнаружив вместо нее только букву «Ф», она сожгла их.

Жизнь матери — плохой пример для подражания, думала теперь Палома. У меня все будет по-другому. Я люблю своих детей, и хотя мне никогда не стать такой совершенной женой для Джона, какой была Анна, я буду его очень любить. И сама построю свою жизнь, чтобы в конце ее мне не было одиноко и тяжело.

Свадьбу решено было играть скромно, но все же собралось порядочно народу. Дальние родственники и близкие друзья Джона заполнили маленькую белую церковь. К счастью, мать Анны находилась в Англии; поэтому одной трудностью для Паломы было меньше. Ей удалось стать женой Джона раньше, чем пришлось встретиться с родственниками, которые могли ее плохо принять.

Она немного побаивалась разговора с Мартой Стерн. Ей было не все равно, как отнесется к новости старая домоправительница, но опасения оказались напрасными.

— Это замечательное решение всех проблем! — с воодушевлением поддержала ее Марта.

Палому слегка задели эти слова, хотя они и были сказаны вполне доброжелательно. Конечно, они с Джоном руководствовались множеством практических соображений, но было и другое. То, что окружающие могли рассматривать их брак столь однобоко, расстраивало Палому.

В целом свадьба удалась, и все остались довольны.

Поздно вечером, когда гости отправились по домам и девочки легли спать, Джон и Палома остались одни. Они решили побыть дома, хотя Джон поначалу и предлагал провести пару дней в гостинице в Окленде.

— Думаю, это расстроит девочек, — объяснила свой отказ Палома.

— Да, пожалуй, ты права. Ну, ладно, тогда в августе мы отдохнем на Фиджи.

Поднимаясь по лестнице, Палома думала, правильно ли она поступила. С тех пор как она согласилась на предложение Джона, он стал для нее еще загадочнее, чем раньше. Но так или иначе, что сделано, то сделано!

Палома приняла душ и надела ночную рубашку, которую купила, поддавшись непонятному импульсу. Красивая, из тончайшего шелка, она была очень неудобной и годилась разве что для того, чтобы потрясти воображение любовника. Звук льющейся воды в ванной затих, и женщина нырнула под одеяло. Она почувствовала, что ненавидит эту комнату, и проклинала себя за то, что была так глупа, что решила, будто здесь найдется ей место. Можно изменить все, что связано с Анной, но память о ней всегда будет жить в этом доме. Настроение резко ухудшилось. Палому душила ревность.

Она поняла, что Джон уже пришел, когда щелкнул выключатель и погас свет. Затем она почувствовала, как качнулась кровать, и затаила дыхание. Передумывать было слишком поздно. И почему, спрашивается, она ведет себя, как стыдливая девственница, когда еще пару недель назад они свободно занимались любовью? Пожалуй, это и было причиной ее нынешней подавленности: теперь неудержимость тайной страсти заменялась легальностью супружеских отношений. Так он мог обратиться к дочери или к собаке, недовольно подумала Палома, когда Джон сказал ей:

— Ты словно неживая… Очень устала? Ну, иди же, я обниму тебя перед сном.

Молча гадая, хочет ли Джон заниматься любовью или, как и она, нет, она положила голову ему на плечо. Грудь его мерно вздымалась и опускалась, от кожи исходил едва уловимый особенный запах. Постепенно спокойствие Джона передалось ей, и она расслабилась.

— Ты сегодня была такая красивая, — сказал Джон. Его голос, казалось, проникал прямо в сердце Паломы. — Я не верил, что от красоты может перехватить дух, но теперь знаю, что так бывает. И еще. Спасибо тебе за праздник, который ты устроила детям.

Палома зевнула. Полусонная, она легла рядом с Джоном. Шелк рубашки не служил достаточной преградой, и она чувствовала тепло его тела.

— Девочки были сегодня просто изумительны, — сказала она, улыбаясь. — И держались великолепно. Как я рада, что им было хорошо!

— А что тебе сказала Констанция, когда ты собиралась резать торт?

Палома поколебалась и потом ответила:

— Сказала, что это замечательное событие в моей жизни.

— Ты с ней согласна?

Рука Джона потонула в ее прекрасных волосах. Чуткие пальцы скользнули по шее, спустились на спину… Вспышка страсти закружила Палому.

— Да, — сказала она едва слышно. — Да, — повторила громче и провела расслабленной рукой по его груди.

Стена, разделявшая их, рухнула. Они занимались любовью вдохновенно, до полного изнеможения.

Последующие четыре недели Джон и Палома ночами старались насытиться друг другом, а девочки словно забыли, что существуют своенравие, капризы и непослушание. Палома знала, что это было слишком хорошо, чтобы длиться долго, и что неприятности появляются, откуда их совсем не ждешь. Сначала ее волновала Виола. Но оказалось, она еще недостаточно знала своих детей. Конец короткому раю положила именно Лав, несмотря на ее частые ласки, смех и полное принятие Паломы.

Однажды она захотела погостить у своего нового приятеля. Подавив желание спросить у Виолы ее мнение о мальчике, Палома сказала:

— Нет, моя хорошая, не надо, пока мы не познакомимся с его семьей.

У девочки задрожали губы.

— Ну тогда позвони им и познакомься по телефону.

— Нет, так не делают. С ними нужно встретиться.

Лав принялась плакать, умолять, но даже не заикнулась о том, чтобы спросить у отца, из чего Палома заключила, что Джон будет против. Это и повлияло на окончательное решение — не позволить поездку, что вызвало бурную ответную реакцию.

— Ты мне не настоящая мама! — кричала девочка. — И не можешь командовать в этом доме! Я тебя ненавижу! Ты всего лишь…

— Ну, довольно, — отрезала Палома, не повышая голоса и стараясь не выдать волнения, готового прорваться наружу. — Каждый может выйти из себя, но никому не позволено кричать и топать ногами, как невоспитанному капризному ребенку. Иди к себе в комнату.

Лавиния начала шумно хлопать носом. Виола устремилась было к ней, но Палома остановила ее строгим взглядом.

— Все в твоих руках, — продолжила Палома мягче. — Ты можешь вернуться, когда успокоишься.

Палома затаила дыхание. Сейчас решалась ее судьба. Если Лав не послушается, то навсегда нарушится ее контакт с детьми.

Вся в слезах, Лав удивленно уставилась на нее, затем повернулась и с громким ревом выбежала из комнаты. Она не закрыла дверь спальни, чтобы все могли знать, как она страдает. В дверях появилась Марта.

— Что-то случилось? — спросила она доверительным шепотом.

— Да нет, просто Лав показывает характер, — ответила Палома.

Марта хотела было что-то сказать, но, встретив спокойный взгляд Паломы, передумала.

— Пожалуй, пойду домой. Завтра я приду как всегда, — сказала она, понимающе кивая.

Виола села за уроки. Складка между ее бровями обозначалась резче всякий раз, когда драматические рыдания Лав набирали силу. Должно быть, она ревет что есть мочи, думала Палома, стараясь не обращать на это внимания. Но никак не могла справиться с дрожью в руках.

Женщина бродила по дому, не находя себе места. Наконец она вышла на улицу. Глядя на огромный холм, она думала, что, возможно, была слишком строга. Поддержит ли ее Джон?

И тут Палома увидела садовника Берта. Интересно, когда Джон разрешал ей изменить все по своему вкусу, имел ли он в виду и сад?

Поприветствовав Берта, она сказала:

— Этот плющ делает дом слишком мрачным. Выкопай его, пожалуйста, а вместо него посади что-нибудь повеселее.

Садовник внимательно посмотрел на нее.

— Но миссис Патерсон особенно любила этот плющ.

Хотя он и произнес это очень вежливо, но нетрудно было догадаться, что он примет в штыки любое ее замечание по поводу сада. Но Палома решила все же взять верх. Возвращая ему вежливую улыбку, она спокойно спросила:

— Когда вы теперь придете?

— В четверг.

— Хорошо, тогда мы с вами этим и займемся.

— Мне нужно спросить разрешения у Джона.

— Конечно, — ответила Палома, чувствуя, что ее охватывает бешенство.

Рассеянно глядя на широкие лужайки, она подумала: «Л схожу с ума. Но черт возьми, я не ноль, не пустое место. Я поговорю с Джоном о саде и потом заставлю Берта подчиниться мне, или он потеряет работу. Довольно жить в тени Анны. Я не она, у меня свой характер, свой вкус».

Чувствуя угрызения совести из-за того, что она так вышла из себя, Палома вошла в дом и с удовольствием отметила, что в нем стоит тишина. Поборов желание пойти проверить, что делает Лав, Палома взяла у Виолы, все еще занимающейся уроками, карандаш и пару листов бумаги.

Она решила записать некоторые свои мысли по поводу переустройства дома и сада. Ей казалось, что они должны быть в одном стиле. Если вместо плюща посадить розы или бугенвиллии, то терраса будет выглядеть гостеприимнее. И бассейн нужно перенести поближе к дому, на солнечное место.

Палома так увлеклась своими заметками, что не заметила, как Виола подошла к ней.

— Лав плохо себя чувствует, — сказала девочка тревожно.

Затаив волнение, Палома подняла брови.

— Не надо было так плакать. С каждым было бы так же.

— Да, — согласилась Виола. — Она хотела извиниться перед тобой.

— Тогда почему же не подойдет ко мне сама?

— А можно ей спуститься сюда?

— Это решать ей самой. Если она уже успокоилась, то можно.

— Я обещала попросить для нее разрешение.

— Тебе не нужно у меня ничего спрашивать. Лав должна отвечать за себя сама, а не посылать на переговоры сестру.

— Но ведь мы близнецы, — объяснила Виола.

— Ну, мы с этим разберемся позже. Пойдем, срежем в саду цветы и поставим перед фотографией вашей мамы. Эти камелии выглядят слишком мрачно. А я видела, что виолы уже расцвели.

После минутного раздумья Виола согласилась.

— Да, виолы были любимыми мамиными цветами, поэтому она и назвала меня так.

— Знаю. Когда-то я привезла их корень для нее из Окленда. Его дала мне одна старушка, что жила неподалеку от моего дома, когда я сказала, что это любимые цветы моей лучшей подруги.

Девочка недоуменно взглянула на Палому.

— Как мама могла быть твоей лучшей подругой, если она старше тебя?

— О, у нас было много общего. — Мы обе любили твоего отца, подумала она с иронией. — Как считаешь, сколько нам нужно цветов?

Они набрали большой букет. И Виола ставила их в красивую вазу, когда послышался кроткий голос Лав:

— Куда вы ходили?

— За цветами, — спокойно ответила Палома. — Если ты уже успокоилась, то можешь помочь нам. — Обращаясь к Виоле, она спросила ее: — Мне кажется, пара веточек дыхания небес оживит композицию. Ты знаешь, как выглядит дыхание небес?

— Да, — ответила девочка и отправилась в сад.

Лав, потоптавшись нерешительно в дверях, вошла в комнату. У нее задрожали губы, а глаза наполнились слезами, когда она тихо сказала:

— Давай помиримся.

— Конечно, — ответила Палома и крепко прижала дочку к себе. Слезы на глазах Лав высохли, и обычная улыбка уже готова была заиграть на ее лице, но девочка еще чувствовала вину. — Каждый раз, когда тебе будет казаться, что ты теряешь контроль над собой, ты можешь уйти к себе в комнату и успокоиться.

— Виола сказала тебе…

Но Палома перебила ее:

— Я знаю, что вы близнецы, но Виола — это не ты. Каждый должен сам отвечать за себя.

Лав хотела поспорить, но в это время вернулась ее сестра с тремя веточками дыхания небес, и она решила промолчать.

Вечером, когда девочки пошли спать, Джон оторвался от газеты, которую читал, лежа на диване, и заметил:

— Лав сегодня какая-то тихая.

— Все уже в порядке, — ответила Палома, вписывая последнее слово в кроссворд. Она рассказала Джону о происшествии, умолчав, однако, о некоторых высказываниях дочери. Джон кивнул.

— Она всегда использует Виолу, чтобы выйти из неприятной ситуации. Как ты быстро это заметила. Анна говорила, что… — Джон осекся.

Палома внимательно посмотрела на него.

— Джон, я не собираюсь закатывать истерики или угрожать тебе разводом всякий раз, когда ты будешь произносить ее имя. В конце концов, это ее дом, где я стараюсь теперь стать хозяйкой, и ее дети, которым я хочу стать матерью…

И ее муж, с которым я теперь сплю, мысленно продолжила она.

— Ладно, — сказал Джон, прикрывая глаза, чтобы не выдать своих чувств. — Слушай, до меня дошло, что ты хочешь кое-что изменить? Это же замечательно. Я давно предлагал тебе это.

Палома оживленно начала:

— Мне бы хотелось встретиться с мисс Синклер, чтобы поговорить о доме. Сад тоже нужно сделать немного другим. Плющ лучше убрать. Он делает дом ужасно мрачным, и к тому же под ним портятся стены. Вместо него лучше посадить бугенвиллии. И еще розы и…

— Сажай все, что хочешь. Но если решишь выкорчевывать деревья, то посоветуйся сначала со мной.

— Деревья как раз я и не хотела трогать, — сказала она немного обиженно, но, увидев улыбку на его губах, тут же улыбнулась сама. Как мало нужно, чтобы у нее запело в душе. — Я говорила с Бертом и поняла: он считает, что сад в отличном состоянии и любые изменения в нем бессмысленны, — продолжала Палома.

Джон внимательно посмотрел на нее.

— Я и не подозревал, что ты увлекаешься садоводством, — сказал он, переводя взгляд на ее красивые, ухоженные руки.

— Не воспринимай меня так однобоко, — и в ее голосе прозвучали нотки обиды. — Я изучала планировку ландшафтов, еще работая фотомоделью.

— Любопытно. Может, у тебя есть еще какие-нибудь мысли о саде?

Она посмотрела на него изучающе, пытаясь понять, насколько серьезно он говорит. Возможно, ему не очень интересно, но он старался вникнуть в суть дела ради нее.

— Немало, — ответила она. — На месте площадки для парковки машин я хочу устроить бассейн. Это у нас самый солнечный уголок.

— Но ведь у нас уже есть бассейн, который никому не нужен, — лаконично ответил Джон.

Палома кивнула.

— Потому что он слишком далеко от дома и весь затенен. Я хочу украсить его. Посмотри… — Она достала заметки, которые сделала днем.

Джон внимательно рассмотрел их, затем подытожил:

— Очень профессионально.

— Я же говорила, что училась этому.

— Хорошо, теперь нужно все это выполнить. Я найду тебе кого-нибудь в помощь.

Палома была благодарна ему. Придумать и даже спланировать — это одно, а сделать — совсем другое.

— И если Берт будет слишком много себе позволять, то напомни ему, кто здесь хозяин.

— Но в это придется вложить немалые деньги, — осторожно сказала Палома.

Его брови удивленно поднялись.

— Твой муж — богатый человек, — сказал он весело.

— Это мы еще не обсуждали. — Убрав листки в стол, она взглянула на него и увидела, что он очень устал. Морщины в углах глаз обозначились резче, подбородок казался еще тяжелее, чем обычно. Она тоже устала. Однако ночью они опять занимались любовью с такой страстью и так долго, что то, что они встали утром, казалось чудом.

Причесываясь перед зеркалом, она заявила:

— Кстати, о деньгах. Ты тоже женился на богатой женщине. Знаешь об этом?

— Мне не нужны твои деньги, — сказал он голосом, не терпящим возражений.

— А мне не нужны твои, — ответила она. — Я не рассчитывала на них, когда выходила за тебя. Ну, так как мы устроим наши денежные дела?

— Как хочешь. Я только считаю, что не надо покупать детям слишком много подарков. В остальном распоряжайся деньгами по своему усмотрению. Я буду оплачивать общие расходы по дому и, конечно, давать тебе деньги на карманные расходы.

Лицо Паломы вспыхнуло, словно ей дали пощечину. Джон снова предлагал ей полное покровительство и вместе с тем свободу и независимость от него. За исключением их отношений в постели, где они были равны. Она сделает все, чтобы ему никогда не пришло в голову нарушить это равенство.

Следующие два месяца прошли вполне спокойно. С Лав, конечно, приходилось нелегко, но не было ничего, что Палома не могла бы перенести. Виола же быстро привыкла к ней и стала доверять ей свои маленькие секреты. Палома с удовольствием замечала, что становится девочкам настоящей матерью.

Постепенно она познакомилась с соседями. С ней стали здороваться на улице, приходить в гости.

И все бы хорошо, но была одна вещь, недоступная ей: любовь Джона. Однажды, собрав охапку грязного белья, она отнесла его наверх. Как всегда, попался одинокий носок. Где его пара? Они словно пожирали друг друга. А может, он остался в ботинке мужа? Она заглянула в шкаф и осмотрела аккуратный ряд ботинок. Вдруг в дальнем углу заметила фотоальбом. Наверняка он попал сюда не случайно, а был намеренно спрятан. Подумав немного, Палома взяла его, сдула толстый слой пыли с обложки и открыла.

Первой оказалась фотография, которую Палома уже видела. Она была сделана уличным фотографом во время медового месяца Джона и Анны в Сиднее. Русые волосы Анны обрамляли ее умное лицо. Джон выглядел несколько моложе жены. В его облике было достаточно решительности и уверенности в себе. Он выглядел красивее, чем теперь, и смотрел на Анну с обожанием.

Палома с силой захлопнула альбом. Но тут что-то выпало из него.

Письмо.

Нет, не надо читать, мелькнуло в голове. Она старалась засунуть письмо обратно между страницами, но ей это не удалось. Вдруг она увидела на конверте свое имя, написанное округлым почерком Анны.

Предчувствуя недоброе, она надорвала конверт. Перед ее глазами заплясали огненные точки. Посидев неподвижно с минуту, Палома развернула листы.

 

8

«Дорогая Палома, — читала она. — Прошлой ночью мне приснилось, что ты вернулась, и хотя это только сон, он не дает мне покоя. Я думаю, это предзнаменование. Если это подтвердится и ты действительно вернешься, то мне нужно тебе кое-что сказать. К тому времени, как ты прочтешь это, я уже умру. Ты представить себе не можешь, как горько это сознавать. Жизнь нечестно обошлась со мной. Я хотела бы родить Джону детей — сыновей и дочерей, детей, которые были бы действительно моими. А вместо этого мне пришлось использовать тебя. Задумалась ли ты когда-нибудь о том, почему я предложила тебе в ту ночь спать в нашей кровати?..»

На сердце Паломы стало тяжело. Рука ее непроизвольно сжала письмо, и слова заплясали перед глазами, как пьяные. Ей хотелось бросить листки в огонь, не читая больше ни слова, но она не смогла. Глубоко вздохнув и собрав все силы, она продолжила чтение.

«…Мы использовали тебя, Джон и я. Я уговорила тебя лечь в нашей спальне и принять снотворное, а он сделал вид, что перепутал тебя со мной. Я знала, что ты можешь зачать в эту ночь. Вспомни, как за пару недель до этого мы обсуждали женские циклы и измеряли температуру. Это тоже подстроила я. Ты всегда благодарила меня за любую помощь в этих вопросах. Евгения — это не мать, а пустое место, ты была нужна ей разве только как возможность наказать всех вокруг и в первую очередь себя.

Джон не хотел спать с тобой, но сделал это ради меня. Тогда мы уже знали, что я бесплодна. Ужасное несчастье. Я стремилась устроить совершенную жизнь для нас, но все пошло прахом…»

У Паломы закружилась голова. Через несколько мгновений ей стало легче, и она вновь вернулась к прерванному занятию.

«…Джон предлагал взять приемного ребенка, но мне не нужен был чужой. Ведь порода очень важна, я всегда это знала. Да и он тоже. И тогда я поняла, что ты послана мне небом. Ты из нашей семьи, преданная, ласковая, красивая. Я хотела, чтобы мои дети были такими же. Я все спланировала, и мои планы осуществились. Если бы не я, эти дети никогда бы не появились на свет. Я и только я дала им жизнь, и никто не может любить их больше меня.

Нет нужды рассказывать тебе, как я исхитрилась удочерить близнецов. Даже Джон не знает, как я этого добилась, не сделав при этом ничего незаконного. Думаю, что мне повезло бы в любом случае: это было предопределено свыше.

Когда мы привезли крошек домой, я просто влюбилась в них. Очень жаль, что мне пришлось оборвать все контакты с тобой, но с этим ничего нельзя было поделать. Если бы ты родила одного ребенка, мы как-нибудь справились бы с этим. Но две девочки, близнецы… Ты бы догадалась, что это твои дети. И это вызвало бы массу сложностей для нас. Поэтому мне нужна была уверенность, что ты никогда не переступишь порог нашего дома. Я не предполагала, что ты станешь фотомоделью, и очень удивилась, когда стала встречать твои фотографии в журналах. Из нескладной девочки ты превратилась в прекрасное, утонченное создание с обольстительным взглядом. Все в тебе было красиво. Я почти завидовала тебе. Надеюсь, ты хоть капельку благодарна мне, ведь твоим первым учителем в школе жизни стала я.

Когда ты впервые появилась у нас — маленькая дикарка, — я сомневалась, смогу ли что-нибудь сделать из тебя. Но смогла. Я создала тебя, как создала потом моих девочек. Это я приняла их, когда настоящая мать от них отказалась. Обучила их хорошим манерам, ухаживала за ними, любила их. Именно я назвала их, хотя Джон предлагал другие имена. Все получилось так хорошо, очевидно, Бог был на моей стороне. По крайней мере до сих пор. Выходит, что слово «мать» относится ко мне.

Джон женится на тебе, потому что это облегчит его совесть, а я чувствую себя счастливой, потому что судьба связала всех нас воедино. Вы тоже будете счастливы, хотя и не так, как мы. Нашу любовь можно сравнить только с чудом, но ты всегда влекла его. И ему понравилось спать с тобою, я заставила его признаться. Когда все было хорошо, я мечтала, чтобы ты никогда не узнала, как больно сознавать это. Теперь, когда я на пороге смерти, мне хочется, чтобы через это ты тоже прошла.

Стань для них хорошей матерью, Палома! Иначе я приду и накажу тебя!»

Палома уставилась на письмо, как будто оно было заколдованное. Потом ее взгляд переместился на фотографию Джона и Анны — таких счастливых, прекрасных, так подходящих друг другу.

— Не верю, — прошептала она, обращаясь к женщине, умершей два года назад. Но в глубине души верила. Как часто она слышала от Анны, что совершенство достижимо, нужно только очень постараться! Она не договаривала, что еще нужно научиться управлять другими для своей выгоды.

Палома всем сердцем ощутила горечь предательства. Анна воспользовалась ею! Вина и боль, жившие в ней последние десять лет, ничего не значили, оказались только бесполезными эмоциями. Какая ирония судьбы! Она жалела мать, а теперь оказалась в похожей ситуации.

Анна своими руками положила ее в кровать к Джону. В эту минуту Палома готова была убить ее.

— Как ты посмела? — шептала она в ярости, — как ты посмела распорядиться моей жизнью?

Измученная, дрожащая женщина снова взглянула на фотографию. Как Анна могла думать, что она полюбит Джона после всего этого? Такое не прощают, но это придется перенести, потому что дочери ни в чем не виноваты и не должны больше страдать. Они привыкли к ней, когда-нибудь полюбят ее по-настоящему, а больше ей нечего желать на этом свете.

Ей хотелось ударить Джона, плюнуть в его самоуверенное лицо, разрушить все в этом доме, показать ему, что за надругательство над ней должна прийти расплата, но она не могла позволить себе ничего. Она все переживет. Множество женщин живут с мужчинами, которые их не любят. Теперь она ни на что больше не будет надеяться. А когда гнев уляжется, она станет жить с Джоном обычной жизнью.

Не надо читать никаких писем, даже если на них стоит твое имя.

За дверью послышался какой-то шум. Джон появился на пороге и увидел ее с письмом в руках. Он сразу узнал почерк. Казалось, что в первую минуту он потерял способность двигаться, но справился с собой. И его лицо снова стало непроницаемым.

— Где ты это нашла? — спросил он.

— В фотоальбоме, который валялся в твоем шкафу, — ответила она, дрожа от охвативших ее чувств. — Не беспокойся, оно адресовано мне. Как, наверное, ты смеялся! Вы смеялись! Оба!

Джон не двигался.

— О чем ты?

— Вот. — Она показала ему листки. — Это написала мне Анна, когда поняла, что умирает. Она догадывалась, что я буду искать детей.

Лицо Джона побледнело, глаза неподвижно уставились в одну точку.

— Что в нем?

— Признание. — Ярость все еще бушевала в ней, но она держала себя в руках. — Анна считала, что я должна знать, как вы использовали меня.

— Использовали?!

— Да, использовали, а потом выкинули на улицу. И продолжаете использовать теперь. Как жену и мать. — Палома резко бросала слова Джону в лицо.

Глаза его угрожающе сверкнули.

— Боюсь, что тебе придется объясниться.

— Довольно лгать. Анна была честна до конца. — Палома даже не пыталась скрыть злость и отвращение.

— Дай его сюда.

Женщина судорожно сжала в руках письмо, но Джон настаивал:

— Ты зашла слишком далеко. Теперь покажи мне это чертово письмо.

Палома перевела дыхание. Действительно настало время выяснить все до конца. Она протянула письмо. Он взял его не читая. Палома села на краешек кровати. Ее моральные и физические силы были на исходе, ей хотелось, чтобы все скорее закончилось. Джон развернул письмо. Палома не могла смотреть на него и отвернулась к окну. Завтра она позвонит декоратору, и первое, что она сделает, это уберет купидона с окна, который виделся ей символом того, чего у нее никогда не будет. Джон кашлянул. Она молча ожидала его слов.

— И ты поверила этому? — спросил он мрачно.

— А зачем Анне врать? — проговорила она монотонно. — Она же умирала. Мне кажется, что люди перед смертью честны.

— А если я скажу, что письмо — результат больного воображения, кому ты поверишь?

Палома оторвала наконец взгляд от злосчастного купидона.

— Да какая разница? Главное, я знаю, зачем ты женился на мне.

В доме воцарилась тишина. Ужасная, всепоглощающая тишина.

— Ты веришь ей, — наконец сказал Джон. — Веришь, что я ради того, чтобы иметь детей, мог совратить девочку, двоюродную сестру своей жены в собственном доме?

Она обернулась. Джон не смотрел на нее.

— Я всегда знала, что ты любил ее настолько, что готов был для нее на все.

— Спасибо за веру в мои душевные качества, — грустно проговорил Джон. — Ты даже не подозреваешь, как мне больно это слышать. Я понятия не имел, что ты спишь в моей кровати в ту ночь. Думал, что это Анна.

Палома очень хотела верить ему. Она сказала, глядя прямо в его глаза:

— Не лги мне, Джон. Я приму все, кроме лжи.

— И все-таки ты предпочитаешь верить Анне. Верить после того, как она предала тебя. Ну хорошо, тогда послушай, что случилось, когда ты уехала. Через пару лет я стал подозревать, что психика моей жены неадекватна. Она страстно хотела забеременеть, настолько, что в дни, когда могла зачать, думала только о занятиях любовью. Считала себя неполноценной женщиной из-за того, что не могла родить детей. Мне было довольно того, что у нас есть приемные дочери, но Анна мечтала родить сама. И буквально помешалась на этом.

Джон подошел к окну, за которым простирались его владения: темная громада холма, сад, зеленые лужайки, пастбища. В его голосе слышалась невысказанная боль.

— Неужели ты не замечаешь, что в этом письме — сплошной сумбур и нелепица? Ей так хотелось иметь собственных детей, что она любыми способами стремилась доказать себе, а оказывается, и тебе, свою причастность к рождению близнецов. Поэтому и написала, что все подстроила.

Конечно, эти соображения оправдывали Джона. Но некоторые факты в письме все еще заставляли Палому сомневаться.

— Но она действительно говорила со мной о женском цикле, я помню это, и разговор этот завела она сама. А после этого все можно было спланировать без труда. Ты уехал на три дня в Веллингтон, помнишь? Анна отправилась к Гарднерам, не сообщив об этом тебе. Это она уговорила меня спать в вашей кровати и даже предложила снотворное. Я приняла его и крепко заснула, поэтому не слышала, как ты пришел, как лег в кровать, но… — Она запнулась, краска залила ее лицо.

— Но что?

— Я узнала тебя почти сразу, — продолжала она, переведя дыхание. — Но мне показалось это продолжением сна.

Волнуясь, Джон заговорил:

— Тогда я поздно приехал домой, выпил на кухне стакан вина, пока читал газету, и затем отправился спать. — Он внимательно посмотрел на нее и, бессильно махнув рукой, продолжал: — Мне надо было остановиться, когда я понял, что это ты, но я не смог. Я поддался чарам твоей свежести и прелести. Но потом я долгие годы представлял себе, как ты, должно быть, страдаешь от одиночества и унижения. И не мог смириться с тем, что я сделал это сознательно. Но в то же время я был так поражен тем, что совершил, так зол на себя за то, что желал тебя, получил и тем предал Анну, что не мог справиться с собой. Потому и оскорбил тебя.

— Я думала, что ты разозлился потому, что я тебя соблазнила, — сказала Палома безжизненным голосом. Сказанные им грубые слова преследовали ее долгие годы и теперь ясно всплыли в памяти.

— И поэтому тоже. Я понял, что ты меня узнала, как и я не мог не узнать тебя.

— Она пишет здесь…

— Ты все еще не веришь мне?

Джон произнес это спокойно, но Палома заметила, как желваки заиграли на его скулах, а в глазах появился нетерпеливый огонек. И все же она твердо сказала:

— Я не могу не верить Анне… Как она узнала о моей беременности? Моя мать ей не говорила. О том, что мы провели с тобой ночь? Ты рассказывал ей?

Его рука смяла письмо, кожа вокруг губ побелела.

— Нет, — яростно сказал он. — Я не говорил!

— Что она теряла? Одну ночь с тобой в постели, а так как, по твоим словам, ее интересовала постель, только когда она могла забеременеть, то, наверное, это была небольшая утрата. — Палома хотела задеть, оскорбить его, заставить страдать.

Джон присвистнул.

— Нет, ты ошибаешься, для нее это была большая потеря. Ну, хорошо, пусть она все подстроила. Но то, что я имел к этому отношение, — ложь. Она не посвящала меня в свои планы, потому что знала, я запрещу ей делать что-либо подобное.

Палома тряхнула головой.

— Как я проверю это?

— Узнай меня получше, — сказал он обиженно. — По-моему, доводов, что письмо построено на лжи, достаточно.

— А ты веришь, что она все подстроила?

Джон колебался. Палома пыталась прочесть его мысли. Наконец он тихо сказал:

— Да, она могла это сделать.

— Теперь мне тоже так кажется.

— Ты веришь, что я непричастен к этому?

Палома не могла ответить. Ее желание верить в невиновность Джона побороло соображение, что он мог пойти на все ради Анны.

— Я не хочу давить на тебя, — продолжал Джон, — но ты не обратила внимания, что в начале письма она пишет: «мы подстроили все», а потом — «я сделала это, я сделала то», ни разу не упомянув обо мне.

Женщину поразил необычный тон его голоса, но лицо Джона все так же было скрыто под маской бесстрастности. Она понимала, почему он с таким жаром убеждает ее: от этого зависит вся их дальнейшая совместная жизнь. Ему будет гораздо проще, если она не поверит в то, что он сознательно совратил ее и затем предал. Так горестно размышляла Палома, все еще не решив, что ей думать о Джоне.

Палома могла бы перечитать письмо еще раз, но ей показалось, что, если она это сделает, их супружеской жизни придет конец.

Остался единственный вопрос: правда ли, что Джон переспал с молоденькой кузиной жены с одной лишь целью — забрать себе ее детей?

И ответ казался ей ясным: конечно нет. Палома знала, что Джон очень щепетилен в вопросах морали и не мог так поступить. Он не был снобом, у него никогда и мыслей не возникало о святости голубой крови, о том, что в «Голубином холме» должны жить только истинные члены его семьи. Палома убеждалась все больше и больше в том, что Анна солгала. Она тихо сказала:

— Нет, ты не мог этого сделать.

Еще тише Джон ответил:

— Ты представить себе не можешь, как мне дороги эти слова.

Палома рискнула взглянуть на него. Он остался все тем же мужчиной с выражением силы и власти во всем облике. Всегда одинаковым, за исключением постели, где был на редкость нежным и осторожным.

Теперь письмо Анны заставило их обоих вернуться к главному вопросу их жизни. Палома решила задать его:

— Джон, почему ты женился на мне?

— Потому что это был лучший выход из безвыходной ситуации.

— Ну, конечно. — Неудивительно. Паломе не одержать победы. Сомнения будут сопутствовать ей всю жизнь, угрожая причинить новую боль.

— Я солгал. — Джон резко повернулся к ней. — Я женился, потому что хотел тебя. Всегда хотел. Ты появилась на пороге моего дома столько лет спустя после разлуки, и я понял, что для меня все осталось по-прежнему…

— Прекрати! — закричала Палома, закрывая уши руками.

Джон отнял их от ее головы и крепко схватил ее за плечи, не позволяя отвернуться.

— Ты же стремилась знать, — вскричал он яростно. — Сначала я ненавидел тебя, потому что ты была единственной женщиной в мире, обладающей такой властью надо мной. Эти одиннадцать лет стали сущим кошмаром, мне было невыносимо тяжело, но когда ты вернулась, я понял, что прежнее чувство к тебе стало лишь сильнее. Я думал, что это пройдет, если я женюсь на тебе. Но сначала мне надо было убедиться, что ты не бросишь детей. Я познакомил тебя с ними, и вы нашли общий язык. Затем я вынудил тебя выйти за меня замуж. И это была наиглупейшая вещь, какую я только мог совершить, теперь я принадлежу тебе полностью.

Палома отступила назад, как бы желая установить дистанцию между ними. Напряжение достигло предела. Женщина не могла, казалось, больше дышать, думать, говорить. Не сводя с нее глаз, Джон грустно продолжал:

— Сначала я думал, что виною всему секс, но потом был вынужден признаться, что обманывал себя много лет, не желая видеть главного.

Как трудно, почти невозможно было ему верить. Но интуиция подсказывала Паломе, что Джон, как никогда, откровенен.

— Я понял, что люблю тебя. — Ироническая улыбка тронула его губы. — Забавно, не правда ли? Ты можешь смеяться, если тебе хочется.

Что-то взорвалось внутри нее. Она преодолела расстояние, разделявшее их, и с размаху залепила ему пощечину. На его щеке проступили контуры ее руки.

— Почему, почему ты никогда не говорил мне об этом? — закричала Палома.

Внимательный изучающий взгляд его светлых глаз проникал в самую глубину ее существа.

— Над чем смеяться? Разве может нормальная женщина смеяться над мужчиной, любимым ею на протяжении стольких лет и признающимся ей в любви? Как ты думаешь, почему я вышла за тебя замуж?

Палома заплакала, слова ее пробивались сквозь рыдания.

— Милая, — сказал Джон голосом, какого она еще до сих пор не слышала, — милая, не надо, пожалуйста, не надо. Я не вынесу твоих слез…

Его руки, обнявшие плачущую женщину, были теплыми, сильными и нежными, и Палома уткнулась лицом в его грудь.

— Моя хорошая, моя родная, я не знал, что ты любишь меня. Как я мог надеяться на это? Думал, что ты вышла за меня ради детей.

— Неужели ты не замечал, что я вся вспыхиваю, когда приближаюсь к тебе?

— Да откуда мне знать, — просто ответил Джон. — Ты молодая темпераментная женщина и…

— Не говори этого!

Джон поднял ее на руки, отнес к кровати и сел на край, крепко обнимая ее. И это объятие говорило лучше всяких слов: отныне он никуда не отпустит свою жену.

— Я хочу, чтобы ты знал, — сказала Палома, немного отстранив его. — Я спала с другим мужчиной, и, хотя мне казалось, что я любила его, у нас совсем не было…

Глаза Джона сузились.

— Мне не очень приятно знать о том, что ты спала с кем-то еще, кроме меня, но я смогу это пережить. Я убеждал себя, что нужно смириться с тем, что тебя окружали любовники. — Джон остановился и затем продолжил: — Я принимаю все. Когда-нибудь ты расскажешь мне, почему твое имя так часто стояло рядом с именами других мужчин. Возможно, это слишком, но все же я хочу полностью владеть душой и телом своей женщины.

— Только с одним мужчиной, — повторила Палома, едва шевеля губами.

Палома находилась в кольце его рук, ощущая щекой его дыхание. Никогда еще он не был с ней так необыкновенно нежен, даже в постели.

— Я постараюсь справиться с собой, — проговорил Джон.

— Меня это устраивает, — ответила Палома с улыбкой на губах.

Анна планировала своим письмом разлучить их, продолжая распоряжаться людьми даже из могилы. Но переборов зародившуюся ненависть к кузине, Палома все же постаралась понять и простить ее.

— Я не могу поверить, что ты любишь меня, — прошептала она.

— Неужели это так трудно? Ты вернула мир моей душе, теперь я снова могу смеяться, мне интересно жить. Ты веришь?

Палома взглянула в глаза, которые больше не были холодными и непроницаемыми, как кристаллы.

— О, Джон, я вынуждена верить тебе, потому что просто не смогу жить, если ты лжешь.

— Клянусь, что больше ни разу в жизни не солгу тебе, — сказал он низким, глубоким голосом, полным любви, и принялся ее целовать.

Поздно ночью, когда дети уже спали, Палома и Джон сидели возле камина. Взгляд ее упал на фотографию улыбающейся Анны. Бессознательно она крепче прижалась к Джону.

— Ты можешь избавиться от нее, — сказал он.

— Нет. Она больше не властна надо мной. Я просто подумала, как мало знала ее.

— Никто из нас не знал ее. Она тратила много сил, чтобы быть такой, какой ее видели окружающие. Анна тщательно следила за собой, чтобы слыть отличной женой известного человека. Она пыталась достичь планки, слишком высоко поставленной ею самой. Но порою сквозь ее знаменитое очарование проглядывало ее истинное лицо.

— Она, должно быть, ненавидела себя, — сказала задумчиво Палома.

— Да, мне кажется, временами это было так. Особенно из-за того, что не могла родить детей. Врачи не смогли определить причину ее бесплодия. Я пытался убедить ее, что люблю ее все равно. Но одной моей любви ей оказалось недостаточно. Порою мне казалось, что она вышла за меня замуж, потому что увидела во мне прообраз совершенного мужа из той идеальной жизни, которую себе нарисовала.

— Бедная Анна, — вздохнула Палома.

— Когда ты забеременела, она, наверное, уверилась, что ее планы увенчаются успехом. — В голосе Джона было столько боли, что сомнений больше не оставалось: он совершенно искренен. Теперь Палома уже верила ему.

— Что Анна сообщила тебе, когда на следующий день вернулась от Гарднеров?

— Что, должно быть, служащий гостиницы не передал мне ее записку, а когда узнала, что ты уехала домой, то сказала, что ей очень жаль, но, возможно, это и к лучшему.

Палома спрятала лицо у него на груди.

— Думаю, она все-таки любила меня.

— Да, насколько могла любить вообще.

— И ты ее очень любил, — осторожно сказала Палома.

— Да, я ее любил, но не так, как тебя. Когда мы поженились, мне исполнился только двадцать один год, ей — на пару лет больше, и я всегда чувствовал разницу в возрасте. Теперь я уже не так молод, и мои чувства к тебе — это чувства зрелого человека. Я люблю тебя всем, что во мне есть. И не в силах выразить словами, сколько нежности в моем сердце. Только живя с тобой, каждый день доказывая, как ты нужна мне… я заставлю тебя мне поверить!

Палома отстранилась и внимательно посмотрела в его лицо. Оно стало другим — исчезло выражение самодовольства и появилась теплота, которая говорила больше, чем слова.

Улыбнувшись, она снова прильнула к нему, поцеловала в подбородок и прошептала:

— Я уже верю, верю, что ты любишь меня. Как счастливы мы будем!

 

Эпилог

— Отлично. Постарайтесь выглядеть солидно, — командовал фотограф. — Что за испуганные взгляды? Вы ведь не уроните ваши драгоценные ноши?

Но Виола и Лавиния только прижали к себе свои свертки еще крепче. Взрослые вокруг них улыбались. Иден Макмиллан, бывший агент Паломы в Нью-Йорке, сказала ее мужу:

— Думаю, я должна пригласить на работу ту, что повыше, прямо сейчас. Виола, кажется? Она просто великолепна!

— Ничего не выйдет, — резонно заметил Джон. — Даже если она заинтересуется твоим предложением, придется подождать, пока ей исполнится двадцать.

— Жаль, — ответила Иден, продолжая с интересом наблюдать за происходящим.

Несомненно, у Паломы все сложилось удачно. За четыре года она слегка поправилась, что очень ей шло. И то, как она смотрела на своего замечательного мужа, говорило яснее всяких слов. Иден позволила себе сентиментально вздохнуть. Она кое-что понимала в мужской красоте: среди ее знакомых были самые красивые мужчины мира. Джона Патерсона нельзя было назвать красивым в общепринятом смысле этого слова, но всякий раз, когда он появлялся в комнате, все замечали это. В его облике было столько уверенности, мужественности и властности, какими могут похвастать немногие мужчины.

Несомненно, он души не чаял в своей жене. Иден с завистью перехватила его взгляд, обращенный на Палому.

У него характер собственника, подумала она. Но если Палому это устраивает, никому до этого не должно быть дела. Кроме того, он, кажется, не против того, чтобы Палома работала. Вчера вечером он рассказывал о том, с каким увлечением она занимается садом. Сад у них действительно отличный. Палома молодец. Но, содрогнувшись при мысли о том, как красивые руки этой женщины копаются в земле, Иден вернулась к происходящему в павильоне. Двое девочек-близнецов держали на руках по одному маленькому братику, тоже близнецу. Да, ближайшие несколько месяцев Паломе не придется пачкать руки в саду. Будет достаточно других хлопот.

— Ты заметил, — шепнула Иден своему помощнику, — что у новорожденных волосы такого же цвета, как и у их сестер?

— Ну и что же?

— Ничего, просто мне показалось это забавным.

Но если девочка, что повыше, не дочь Паломы, то я готова съесть свою прелестную модную шляпку, подумала Иден.

— Тебе многое кажется забавным, — весело отозвался помощник.

Она пожала плечами. Что бы ни происходило раньше в их жизни, сейчас они стали одной большой дружной семьей. Девочки, видимо, обожали Палому и не скрывали своего умиления при виде братьев.

— Ты будешь еще рожать? — спросила Иден час спустя, когда они с Паломой уединились.

— Нет. Врачи сказали, что у меня может снова родиться двойня, и мы решили, что четверых детей нам достаточно.

— Да, пожалуй, детка, — отозвалась Иден хрипловатым голосом. — Лучше не испытывать судьбу. Прими мои поздравления. Я думала, что ты сошла с ума, когда решила бросить работу, но теперь я тебя понимаю.

Палома поймала взгляд Джона. Он приподнял свой бокал, приветствуя дам, и двинулся к ним через всю комнату. Сердце ее затрепетало. Она так любила его! Каждый прожитый год умножал ее счастье.

Поздно вечером, когда девочки уже лежали в постелях, она зашла, чтобы поцеловать их на ночь. Они были изумительными хозяйками и нянюшками этим вечером. Когда Палома показалась в дверях, обе девочки лукаво переглянулись.

— Давай, Виола, спроси лучше ты, — сказала Лавиния, сидевшая на краешке сестриной кровати.

— Спросить? О чем?

Странно было видеть на лицах дочерей одинаковое выражение тревоги и возбуждения. Некоторое время обе молчали, но потом Лав выпалила:

— Мы хотим знать — ты наша настоящая мама?

Наступила тишина. Лав закрыла рот ладошкой, и ее зеленые глаза, такие же, как у Паломы, расширились от ожидания.

— Да. Я ваша мама. — Голос Паломы оставался спокойным, хотя сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

— А папа — наш настоящий отец?

Палома кивнула.

— Тогда это означает… — Виола остановилась.

Присев к ним на кровать, Палома рассказала все, что случилось, опуская, однако, некоторые подробности. Обе девочки были смущены.

— Это похоже на сказку, — воскликнула Лав. Только слишком много совпадений, подумала Палома и улыбнулась.

— Да, — сказала она вслух, — и как в сказке, у всех, кроме вас, была тайная вина, и все много страдали.

Девочки понимающе кивнули.

— Ты не будешь против, если мы станем называть тебя мамой? — внезапно спросила Виола.

Но Палома покачала головой.

— Не стоит. Вы знаете, кто вырастил вас. Это имя принадлежит Анне по праву.

Палома на секунду задумалась и потом спросила:

— А как вы догадались, что я ваша настоящая мама?

Сестры обменялись хитрыми взглядами, и затем Виола сказала:

— Потому что у наших братишек такие же, как у нас, волосы. И еще потому, что хотя я и похожа на мамину фотографию, но еще больше похожа на тебя. А у Лав твои глаза. Все совпадает. Еще миссис Макмиллан сказала сегодня, что у меня твое телосложение.

Лав вспыхнула.

— Давно-давно я вошла в твою спальню, когда ты была в душе, и увидела на тумбочке медальон. Я заглянула внутрь и нашла там локоны. Мне было стыдно, что я взяла чужое без спроса, и ничего не сказала тебе. А когда родились братишки, я вспомнила про это.

— О, я понимаю. — Палома сняла медальон и открыла его. Она держала его так, чтобы обе девочки могли видеть два прекрасных рыжих локона точно такого цвета, как у братьев.

— Это наши? — спросила Виола.

Палома кивнула.

— Да. Я срезала их с ваших затылков, когда уходила из родильного дома.

— Почему ты не сказала папе, что мы родились у тебя?

Это был сложный вопрос.

— Как я могла? Он любил Анну, и она любила его. То, что случилось, было ужасной ошибкой. Я не хотела разбить сердце вашей маме, хотя если бы знала, что у нее не может быть детей, я бы, наверное, сказала ей. Оставить вас у себя я не могла. Я была слишком молода, глупа и бедна. И я отрезала ваши локоны и плакала потом над ними, пока хватило сил.

Она не знала, что на ее лице появилось отчаяние тех времен, но Лав подбежала к ней и крепко обняла руками ее колени.

— Ничего, ничего, — утешала она. — Не плачь. Все к лучшему. Разве не так?

Виола тоже выбралась из-под простыни и молча прижалась щекой к лицу Паломы.

Палома вздохнула и стала искать носовой платок. Она пережила такие душевные муки во время этого разговора…

— Ни я, ни ваш папа не виноваты в этом. Хотя, к счастью, все закончилось благополучно.

Лав улыбнулась.

— В отличие от волшебной сказки, у нас нет сварливой ведьмы-мачехи.

Позже в своей спальне Палома рассказала Джону об этом разговоре.

— Они решили никому ничего не говорить, — сказала она, в то время как он расстегивал «молнию» на ее платье. — Девочки стесняются задавать слишком много вопросов, потому что чувствуют, что это наш с тобой секрет. Хочется, чтобы наши сыновья выросли такими же чудесными, как их сестры.

— Уверен, так и будет. — Джон поцеловал ее в шею. — Твой отец и мачеха довольны?

— Да, мне кажется.

Когда они были женаты уже год, Джон настоял на том, чтобы Палома встретилась со своим отцом. К крайнему своему удивлению, она узнала его: видела на похоронах матери.

— Это я должен был разыскать тебя, — сказал он при встрече, — но не сделал этого, чтобы не огорчать жену, которой и так доставил немало страданий. Я понимаю, ты должна презирать меня.

Но умудренная жизненным опытом, Палома и не думала презирать его.

— Поверь мне, — продолжал он, — я пытался убедить твою мать принять от меня помощь, но она отказалась, и наконец я устал умолять ее. Потом она уехала, и я потерял ее из виду. Спустя много лет я увидел ее имя в газете и приехал на похороны. Думал, что тебе нужна моя поддержка, и хотел предложить ее. Но ты была так хорошо одета, красива, похоже, хорошо устроена, и я понял, что опоздал. Не знаю, что тебе говорила обо мне Евгения, но хочу заверить тебя, что не стал разыскивать тебя, потому что моя жена была против. Она очень болела и ненавидела Евгению. Я боялся волновать ее. Если бы я привел домой падчерицу, она бы этого не пережила. До сих пор я чувствую себя виноватым перед тобой и твоей матерью. Я поступил ужасно. Но иногда жизнь дает нам шанс исправиться.

В дальнейшем они не стали близкими друзьями, но поддерживали теплые отношения. Даже его жена приняла Палому хорошо, ведь теперь она не представляла угрозы.

Палома вздрогнула, когда муж нежно тронул зубами чувствительную точку на переходе от ее шеи к плечу.

— М-м, я люблю тебя, — промурлыкала она, поворачиваясь к нему. Ее зеленые глаза были полуприкрыты.

— Ты устала, — сказал Джон. Он поднял ее и положил на постель. Она тихонько засмеялась, притягивая его к себе.

— Как я могла устать? Никто из вас не разрешает мне выполнять даже самую легкую работу. Лав позволила мне подержать одного мальчика, пока они с Виолой занимались с другим. Вот и все. Поверь, я ничуть не устала.

— Хорошо. — В его глазах появилась знакомая нежность. — Я люблю тебя, — сказал Джон, целуя ее.

Последней мыслью Паломы, перед тем как ее унесла волна страсти, было то, что она победила. Призрак Анны потерял способность причинять ей боль. Сейчас рядом с Джоном, царя в его сердце, она чувствовала себя в безопасности. Только он, только этот мужчина мог стать и стал для нее всем на свете.