Ровно в четыре часа пополудни, как было договорено, Палома была в адвокатской конторе. За час до этого она связалась с экспертом по вопросам семьи в Окленде, который предостерег ее от подписывания каких бы то ни было документов, уменьшающих ее шансы на общение с детьми. Адвокат настаивал, чтобы все предложенные ей документы Палома посылала ему для тщательного изучения. Но она все же решила уступить Джону. Она не собиралась увозить девочек из их родного дома, ей необходимо было лишь убедиться воочию, что они счастливы.

Возможно, Джон переменит свое мнение о ней и позволит навещать дочерей. И хотя его представление о ее жизни ранило ей душу, нужно было признать, что он имел на то основания. В колонках светской хроники не раз публиковались материалы о ней и ее предполагаемых любовниках.

Паломе предложили краткий и четко сформулированный документ, в котором она обязывалась не раскрывать своей тайны девочкам и не притязать на них.

Условия показались ей приемлемыми, она подписала бумагу и, не обращая внимания на порицающий взгляд старого адвоката, грациозно поднялась на ноги. Адвокат строго обратился к ней:

— Я настоятельно советую вам подумать о благополучии этих детей, мисс Далтон.

Она ответила ему ледяным взглядом. Этот человек раньше иногда приезжал в поместье Патерсонов, и тогда он казался ей даже старше, чем теперь. Их поверхностное знакомство в прошлом не давало ему права воображать, что он может наставлять ее в жизни. Ему и всем остальным, кто знал Палому подростком, когда она приезжала погостить к своей радушной кузине, пора было бы понять, что она уже выросла.

— Кажется, это мое дело. До свидания, — холодно произнесла она и прошла через комнату к выходу, не обращая внимания на возмущенное перешептывание за спиной.

Палома уже подошла к двери, как вдруг раздался телефонный звонок. Перешагнув порог, она захлопнула за собой дверь, но снова открыла ее, так как услышала свое имя.

— Да? — равнодушно отозвалась она.

— Звонил Джон, — сообщил адвокат сухо и официально. — Он хочет вас видеть в «Голубином холме» прямо сейчас.

Ее брови удивленно поднялись.

— Спасибо.

И когда она снова направилась к выходу, то услышала:

— Послушайте совет старика, Палома. Джон может быть безжалостным, особенно когда дело касается детей. Только благодаря им он не сошел с ума, когда умерла Анна. Он очень дорожит ими.

Тень улыбки пробежала по ее лицу.

— Спасибо за участие, — вежливо поблагодарила она и вышла.

С хорошими или дурными намерениями обратился к ней старик-адвокат, Палома так и не поняла, но решила держаться с ним на расстоянии. Что же касается советов, то в них она не нуждалась. Палома знала о Джоне Патерсоне все. И даже то, что он был исключительным любовником.

Во-первых, Анна, а во-вторых, сама жизнь научили ее защищать себя и отстаивать то, во что верила. А сейчас она больше всего стремилась увидеть своих детей.

Что означает этот внезапный вызов на станцию? Может быть, девочки уже там? Палома села в машину, завела мотор и поехала, старательно придерживаясь левой стороны.

Как и в прошлый раз, Джон встретил ее в дверях. Его угловатое лицо было непроницаемым.

— Они в гостиной, — произнес Джон.

То, чего она непрерывно жаждала на протяжении последних десяти лет, должно было сейчас произойти, но внезапно Палома почувствовала, что не может пошевелиться. Вместо того, чтобы поспешить в дом, она, замерев, уставилась на Джона, как будто впервые видела перед собой этого человека. Она побледнела. Перед глазами все поплыло, пол закачался.

— Палома! — только и успел воскликнуть Джон.

Он подхватил ее на руки, дрожащую и обессилевшую, и перенес через холл в другую комнату, где опустил на софу и приказал:

— Лежи. Сейчас я принесу бренди.

Палома на минутку закрыла глаза. Но вдруг, услышав рядом шепот, подняла тяжелые веки и увидела перед собой двух девочек.

Она всегда знала, что девочки отличались друг от друга, но не подозревала, что они такие разные. Одна из них была худенькая, гибкая, длинноногая, лицом и фигурой походившая на мать. Другая — маленькая и пухленькая. И Паломе, пытавшейся ее охарактеризовать, невольно пришло на ум определение — милая. Девочка удивленно хлопала глазами, на губах играла открытая, светлая улыбка. Казалось, весь ее облик выражал радость, жизнелюбие и непоседливость, в противоположность грустной задумчивости ее сестры. У высокой девочки глаза были голубые, а у пухленькой — Палома была потрясена — зеленые, точно такие, как у нее. Волосы же у обеих были совершенно рыжие, только у худенькой они доходили до плеч, а у другой обрамляли лицо ореолом мелких кудряшек.

— Привет, — поздоровалась Палома, улыбаясь. Ее сердце сильно билось, дыхание было неровным. В последний раз она видела девочек, когда им было лишь семь дней отроду. Тогда она рыдала, охваченная отчаянием. Чувства, пережитые в те дни, — опустошенность, горькое ощущение одиночества — возродились в ней с такой силой, что ей с трудом удалось удержаться от слез.

— Привет, — ответили девочки в один голос и, взглянув друг на друга, представились: — Патерсон.

И зажмурили глаза, словно загадывали желание.

Палома вспомнила эту детскую примету.

— Я думаю, ваши желания сбудутся.

— Мы тоже так думаем, — бойко ответила та, что пониже. Она разглядывала Палому с нескрываемым интересом и вдруг спросила:

— Вы плохо себя чувствуете?

— Нет, я…

Палома уже почти пришла в себя, когда Джон появился в дверях с маленьким стаканом бренди.

— Вот, выпей это.

— Мне уже гораздо лучше.

— Выпей.

Она открыла рот, чтобы возразить, но дети захихикали.

— Вам не стоит спорить с папой, — посоветовала худенькая. — Мама всегда говорила, что его невозможно ослушаться, когда он говорит таким голосом.

Палома знала их имена: высокую звали Виола, а ту, что пониже, — Лавиния. Но пока Джон не представил их, она мысленно называла их Викторией и Кристиной. Через некоторое время Палома заметила, что девочки глядят на нее с интересом и откровенным восхищением.

— Я знаю, кто вы, — радостно воскликнула Лавиния. — Вы фотомодель, да? Вы — Рискующая женщина.

Знаменитая косметическая фирма, желая несколько изменить свой приевшийся имидж, проводила рекламную кампанию, чтобы привлечь к себе угасающий интерес широкой публики. Сюжет с Рискующей женщиной поднял объем продажи продукции фирмы до сумасшедших размеров и принес невероятный успех как фирме и рекламному агентству, так и самой Паломе.

— Мне пришлось стать ею, — сказала Палома, поставив стакан с бренди на тумбочку. — Но это в прошлом. Сейчас я уже этим не занимаюсь.

Она не видела Джона, но чувствовала, что он внимательно следит за разговором. От волнения у нее задрожал подбородок.

Лавиния рассмеялась.

— А что, вам не нравилось быть фотомоделью?

— Иногда это бывало даже увлекательно, — стараясь быть объективной, заметила Палома. — Но в основном это скучно и однообразно, например, когда вертишь головой во все стороны, улыбаясь толпам фотографов. К тому же это нелегкая работа. Но я не училась в университете и не получила никакой специальности, вот и пришлось заниматься тем, что было мне под силу.

Девочки обладали хорошими манерами Анны. Они непринужденно говорили о бабушке, о школе, расспрашивали о путешествиях. Постепенно и Палома почувствовала себя свободнее и вскоре уже рассказывала короткие веселые анекдоты. Всем было хорошо. Палома старалась не думать ни о чем, кроме радости встречи, но все же сердце ее ныло.

Спустя некоторое время в беседу вмешался Джон, и вот она уже шла к двери в его сопровождении. Девочки хотели ее проводить, но когда отец запретил им это, они подчинились без всяких капризов, пожелав гостье всего доброго с интонациями, живо напомнившими ей Анну. И Палома отвернулась, чтобы дети не заметили слез в ее глазах.

Джон проводил ее до машины. После неловкой паузы он сухо спросил:

— Надеюсь, ты довольна?

Покорно кивая головой и отводя взгляд, она попыталась открыть дверцу автомобиля.

— И у меня есть твое обещание не стремиться больше к встрече с детьми!

Не зная, что возразить, Палома опустила голову еще ниже.

— Посмотри на меня, — сказал Джон с металлом в голосе, поднимая за подбородок лицо растерянной женщины с застывшим на нем выражением боли и отчаяния.

Сквозь пелену слез его властное и жесткое лицо казалось Паломе неясным, и только холодный блеск глаз пронзал ее насквозь. Время остановилось для нее. Вдруг она громко всхлипнула.

— Боже, Палома, не надо! — неожиданно сочувственно проговорил Джон.

— Извини. — Женщина безрезультатно боролась с рыданиями. — Ничего страшного. Это скоро пройдет.

— Я не могу отпустить тебя в таком состоянии, — растерянно сказал Джон, но по его нерешительному тону Палома почувствовала его нежелание продолжать беседу. Дрожащая, она вновь вернулась к дверце машины. — Нельзя садиться за руль в таком состоянии. — Голос Джона прозвучал отрывисто.

Пошарив в сумке, Палома вытащила носовой платок и высморкалась. Слезы снова навернулись на глаза. Ей хотелось скорее уехать отсюда, пока она окончательно не потеряла контроля над собой и не разревелась, как ребенок, потерявший игрушку.

— До свидания, — сдержанно проговорила Палома, когда ей наконец удалось открыть дверцу машины и попасть внутрь. Джон что-то сказал ей, но она, не понимая, только покачала головой, включила двигатель и тронулась с места. Она ехала, вцепившись в руль так, будто дорожила им больше всего на свете. Перед тем как деревья скрыли из глаз дом, она взглянула в зеркало. Джон все еще стоял неподвижно и смотрел ей вслед.

Палома гнала, как сумасшедшая, до самой гостиницы, где, упав на цветастое покрывало, дала волю слезам. И когда от рыданий уже раскалывалась голова и саднило горло, она забылась тяжелым сном: сказалась усталость, накопившаяся за последнюю неделю.

Проснулась Палома от настойчивого стука в дверь. Кто-то нетерпеливо звал ее. Она вскочила и побежала открывать.

На пороге стоял Джон. На улице было уже совсем темно. Значит, она проспала несколько часов.

— Что случилось? — вновь заволновалась она. — Девочки?

— С ними все в порядке. Я приехал посмотреть, как ты.

Ее руки, как плети, бессильно упали вдоль тела.

— Со мной все в порядке, — ответила она голосом, охрипшим от рыданий.

Проходивший мимо пожилой человек остановился и с интересом уставился на них. Джон поспешно втолкнул Палому в комнату, захлопнул дверь и огляделся.

— Не надо света, — приказал он, когда ее рука потянулась к выключателю.

Палому осенило.

— Боишься за свою репутацию? — с усмешкой сказала она, подходя к окну и задергивая занавески. — А если узнают твою машину?

Смутившись, Джон пробормотал:

— Извини…

Палома понимала его. В определенных кругах слухи распространяются невероятно быстро, обрастая по дороге сплетнями, особенное если касаются людей известных. Джон не хотел, чтобы досужие языки перемывали кости ему и его умершей жене. Как и Палома, он страдал от угрызений совести. И грех его казался ему самому чудовищным и непростительным, потому что той, кому нужно было повиниться, уже не было на свете. Теперь Палома не сомневалась, что сердце Джона погребено вместе с женой.

— Такие машины есть у многих, — сказал он, стараясь говорить как можно суше и равнодушнее. Избегая его взгляда, Палома дернула за шнурок выключателя, и свет зажегся. Джон стоял посреди небольшой, безликой комнатки, занимая собой почти все пространство. — Колонка светской хроники получит богатый материал. Что ты собираешься делать дальше?

Палома спокойно взглянула на него и ответила:

— Еще не знаю.

Джон всегда был для нее сэром Патерсоном, почти безупречным человеком, который совершил ошибку и был обречен всю жизнь расплачиваться за нее. Но после того, что она узнала несколько месяцев назад от Ника, она стала в этом сомневаться. Потерянные или вообще не оформленные документы об удочерении порождали сомнения в законопослушности этого человека. Паломе захотелось до конца выяснить отношения с Джоном. И она стала вспоминать ту драматическую ночь.

— Знаешь, я действительно ничего не поняла сначала, потому что спала.

Палома вспомнила о последнем поцелуе, и каждая клеточка ее тела затрепетала, но вместе с тем она рассердилась на себя за то, что опять оправдывается перед этим самовлюбленным типом, и едко заметила:

— Извини, я уверена, что ты очень опытный любовник, но тогда ты был недостаточно чуток. Но можешь больше не переживать. Я нормальная женщина с обычными желаниями, и удовлетворяю их, как умею.

Сказав это, она тут же пожалела, что солгала. Да, у нее был еще один мужчина, помимо него, но их отношения остались далеко в прошлом.

У Джона задергался подбородок, в глазах сверкнул огонек бешенства, но он, как всегда, контролировал себя.

— Я рад за тебя, — сказал он бесцеремонно, — но здесь ты вряд ли найдешь мужчину себе по вкусу.

— Главное теперь уехать куда-нибудь подальше от детей, — сказала Палома, не пытаясь скрыть иронической улыбки.

— Думаешь, я пойду против их интересов? — сказал Джон и неожиданно дотронулся пальцем до высохшей дорожки от слез на ее щеке.

Пораженная его нежным прикосновением, Палома смотрела на него, не в силах оторвать взгляда. Глаза Джона блестели, губы были сжаты. Сердце Паломы забилось быстрее. Она заставила себя отступить назад, подальше от него, чтобы освободиться от притягательной силы этого человека.

— Нет, я так не думаю, — ответила Палома. Она убедилась в том, что, почувствовав власть над ней, Джон пытается ею управлять, но не в силах была сопротивляться или хотя бы возмущаться. Ей тоже хотелось сделать что-нибудь для своих детей. — Но не волнуйся, я никогда не обижу, не огорчу их и не дам им понять, кто я на самом деле.

Теперь Палома точно знала, что ее прежние представления о Джоне были не совсем верны. Она была слепа от любви к нему, принадлежала ему и даже родила от него детей. А когда он прогнал ее, она не осудила его, понимая, какие чувства двигали им. Джон всегда был джентльменом в ее глазах. Притихшая, она произнесла:

— Я хочу девочкам только добра, впрочем, как и прежде. Если бы это было не так, я не оставила бы их в родильном доме, а взяла с собой, и они бы росли, как и я, без отца и в нищете. Тогда я была молода, но смогла понять, что вряд ли дам им счастливое детство. — Глядя мимо Джона, словно окунувшись в прошлое, она продолжала: — Знаешь, мой отец бросил мать, когда она забеременела. И с тех пор он даже ни разу не поинтересовался ее судьбой. Она время от времени предлагала меня разным людям на удочерение, но ей с этим не повезло.

— Евгения вроде бы имела трезвую голову. Но какой матерью она стала тебе? Только мучила тебя и страдала сама. Подумай об этом, Палома.

Джон разбирался в человеческих взаимоотношениях. Но он не понимал одной вещи: мать Паломы действительно любила ее отца. Для Евгении Далтон не существовало других мужчин. Плохо приспособленная к жизни, она выбивалась из сил, зарабатывая на хлеб. Хваталась за любую работу, трудясь день и ночь. Дочку она оставляла с няней. Может быть, еще и поэтому у них не сложилось теплых отношений и взаимопонимания.

Мать как будто и не была черствой женщиной, но никогда не проявляла любви к ребенку, которого считала причиной всех своих бед. Палома выросла, твердо усвоив, что отец бросил мать из-за нее и что одним своим рождением она уже виновата в несчастной, нищенской жизни матери.

Все это и заставило Палому отказаться от детей.

— Она тоже страдала, — заключила Палома. — Но так или иначе, все это в прошлом. — И, поколебавшись, она все же не удержалась и спросила: — Когда ты получил мое письмо, ты сразу поверил мне?

Глаза Джона были непроницаемы.

— Что ты мать детей? Да, после того как проверил факты.

— А что это твои дети? — Зачем-то ей нужно было это знать.

Желваки нервно заиграли на его скулах.

— Да. — Он помолчал и затем продолжал невыразительно: — Ты была девушкой. Они родились через девять месяцев после той ночи. Я не сомневался, что они мои.

Что он почувствовал, когда узнал, что удочерил собственных детей? Но одного взгляда в бесстрастные глаза Джона Паломе было достаточно, чтобы понять, что ей не удастся проникнуть в эту тайну. Кроме того, она не вполне доверяла его рассказу. Больше пяти лет назад, еще до того, как она начала разыскивать детей, кто-то старательно запутал документацию о происхождении близнецов. Если это был не Джон, то кто и зачем?

Палома не знала этого, и трудно было предположить, удастся ли ей узнать. Поэтому она кивнула, соглашаясь, будто подробности ее не интересовали, и сказала:

— Я сделала то, что хотела: увидела девочек и убедилась, что им хорошо. — Скользнув взглядом по лицу Джона, сохранявшему бесстрастное и жесткое выражение, и облизав пересохшие губы, она вдруг отчаянно выпалила: — Я хочу быть с ними рядом!

Джон удивленно поднял брови.

— Ты говоришь так, будто мы с Анной украли их у тебя. Ты же сама отказалась от них.

Лицо Паломы исказила гримаса.

— А это было очень кстати для тебя, не так ли? Анна не могла иметь детей, и, несмотря на это, ты получил детей. — Своих детей!

— Что ты имеешь в виду? Что я намеренно…

— Зачал их, это ты хочешь сказать? — Справившись с собой, она продолжала уже более спокойно: — Не волнуйся, я знаю, что это не так. Извини, я наговорила глупостей, но ведь меня можно понять. Неужели так странно, что я хочу быть рядом со своими детьми? Ты можешь думать, что я недостойна воспитывать их, но клянусь, что никогда, ни за что в жизни не доставлю им страданий намеренно.

Внезапная слабость охватила Палому. Она подавила нервный зевок и умоляюще взглянула на Джона. Он понял ее и саркастически улыбнулся.

— Я, пожалуй, пойду. До свидания, Палома.

— До свидания, — ответила она, стараясь придать голосу нотку вежливости.

По злорадному огоньку в его глазах Палома поняла, что ей это плохо удалось.

Палома смотрела ему вслед, и взгляд бессознательно скользил по широким плечам и стройным бедрам. Захлопнув за ним дверь, охваченная странным чувством, она легла на спину, раскинув руки в стороны, поглаживая гладкое и холодное дерево пола с замершим в груди дыханием. Она лгала самой себе, когда думала, что не помнит его ласк.

…Джон был нежен, его руки — внимательны и неторопливы — вот первое, что почувствовала девушка, проснувшись. Палома была ошеломлена, казалось, все ее тело восторженно пело. Она даже не вспомнила об Анне. Удивительное чувство, охватившее ее, затмило весь мир.

Темнота скрывала Джона, но она не боялась. Палома сразу узнала его. Скорее даже его запах. От него исходил какой-то едва уловимый мужской запах, который и теперь лишал ее рассудка. А в ту ночь он смешался с привкусом вина.

Это неожиданное пробуждение было именно таким, о каком Палома мечтала все душные летние ночи напролет. Еще почти ребенок, неопытная девушка, она интуитивно понимала, что такое лихорадочное и всепоглощающее чувство у мужчин не может длиться долго, но, несмотря на это, проснувшись в его объятиях, не в силах была сопротивляться желанию.

Его губы приказывали уступить без сопротивления. Тело Паломы отвечало на ласки. Долгожданное возбуждение затуманило рассудок и раздвинуло рамки морали, стеснявшие ее. И безропотно идя на поводу страсти, в сочетании с чарами первой любви, она сдалась, не раздумывая.

Губы, припавшие к груди девушки, заставляли ее трепетать, но не от страха, а от наслаждения особенной сладкой болью, пронзавшей тело. Она плотно прижималась к сильному, гибкому телу разгоряченного мужчины, прося еще больших ласк. Незнакомое напряжение мужской плоти не испугало ее; инстинктивно возникло ответное движение, и холодок пробежал по каждому нерву.

— Дорогая моя, — произнес Джон, — сколько в тебе нежности…

При воспоминании об этом сердце Паломы сладко заныло. В голосе Джона было столько любви, восторга, благодарности.

Оглядываясь теперь назад, Палома, уже несколько более опытная в любви, вспоминала бесконечную нежность, с которой он подготовил ее тело к главному и потом овладел им одним сильным и осторожным толчком.

Она не почувствовала боли. Все внутри нее затрепетало, принимая любимого, готовое содрогнуться от сильнейшего, желанного потрясения. И она раскрылась для него.

Вначале он медлил и сдерживал себя, но наконец, не в силах больше бороться с природой, застонал и задвигался в свободном ритме… Но последняя преграда еще оставалась. Как она желала лишиться ее. Жалобные стоны срывались с губ, пока Джон внезапно не вскрикнул и их тела не слились воедино. Сильнейшие судороги экстаза охватили его. И неожиданная мысль молнией пронеслась в ее мозгу: Боже, как поздно это произошло с ней.

Она очнулась именно в ту минуту и, осознав чудовищность своего поведения, ужаснулась. Она предала свою лучшую подругу и наставницу, отдавшую ей свое сердце. Анне она была обязана всем.

Пораженная своим вероломством, Палома застонала и поспешила освободиться от тяжести ставшего чужим тела. Неутоленная жажда забылась и уступила место ужасу и коробящему чувству нечистоты, которое удесятерилось благодаря реакции пришедшего в себя Джона…

…Даже теперь, спустя столько лет, Палома помнила все до мелочей.

Услышав удаляющийся шум его машины, она встала, выключила свет, отдернула занавеску и замерла, вглядываясь в темноту, стараясь подавить в себе горькие воспоминания. Но тщетно. Встретив его вновь, услышав его голос, почувствовав его прикосновения, ощутив его запах, вкус губ, Палома не могла больше обманывать себя — она любила его…

— Анна? — тревожно окликнул ее Джон, и Палома вся сжалась с комок, услышав отчаянную надежду в его голосе.

— Нет, нет, это не она, — затараторила девочка, бросая слова в воздух, как будто еще хранивший их нежность.

Всем своим существом она ощутила резкую перемену в Джоне: его охватило бешенство. Сдержанным движением хищника, которому наскучило играть со своей жертвой, он отодвинулся от нее и, потянувшись к выключателю, зажег свет. Палома закрыла лицо руками, и слезы ручьями потекли по щекам.

— Господи, как ты оказалась здесь? — яростно допрашивал ее Джон. — Где Анна?

Она хотела объяснить, но не смогла сказать ни слова, пораженная мыслью о том, что эта ночь разделила ее с Джоном навсегда и бесповоротно.

— Где она?

— У Гарднеров, в Тунеатуа…

Слова падали в мертвой, страшной тишине.

— И ты решила, что пришло время унять зуд, донимавший тебя все лето? Ты подлая и развратная тварь, — медленно выговаривал он с такой яростью, что Палома испугалась за свою жизнь. Он с силой оторвал ее руки от лица. В страхе она по-детски зажмурилась, но Джон властно приказал:

— Смотри мне в глаза.

Она подняла ресницы, Джон разглядывал ее с отвращением, без тени жалости. Дьявольское бешенство плясало в его глазах. Палому охватила ледяная отчужденность, как будто и не было только что горячего желания.

— Ты вся в свою мать, — раздельно произнес он. — Ты не вынесла урока из ее жизни. Убирайся из моей постели — и из моей жизни. Я не желаю тебя больше видеть, слышишь?

Джон смотрел на нее с тоской заключенного, и у нее возникло чувство, что она лишила его чего-то дорогого, что уже не вернуть.

— Да, — прошептала она чуть слышно. Что еще она могла сказать?

— Завтра ты вернешься к матери. Если Анна… — Он запнулся, но все же продолжил: — Если она вернется раньше, чем ты уедешь, скажешь, что позвонила твоя мать, она нашла для тебя работу. И ты заберешь все свои вещи, чтобы никогда не возвращаться. Слышишь?

Палома собралась еще до рассвета. Она не решилась выйти к завтраку. Ей очень хотелось есть, но она боялась встретить Джона или, что еще хуже, Анну, поэтому скрывалась в своей спальне. В девять часов кто-то постучал. При мысли о кузине сердце ее сжалось. Встреча казалась ей тем страшнее, что вина была написана у нее на лице. Но на пороге стоял Джон. Палома не могла поднять глаз. Он сухо процедил сквозь зубы:

— Анна еще не вернулась. Я отвезу тебя.

Она кивнула.

По дороге в машине он сказал:

— Если что-нибудь случится, ты сразу же мне сообщишь. Слышишь?

Неужели еще тогда он имел в виду, что если она забеременеет, то он возьмет ребенка на воспитание? Этот вопрос мучил Палому, но она знала, что Джон никогда не расскажет ей об этом.

— Хорошо, — согласилась несчастная девушка, не в силах скрыть волнение.

— Прекрати.

Холодный тон Джона только усилил ее отчаяние. Желая оправдаться, она прошептала:

— Это действительно произошло случайно. Спроси у Анны.

— Постарайся запомнить, что я сказал: Анна никогда не должна узнать об этом.

— Нет, нет, ни за что!

Должно быть, ее испуг и подавленность смягчили Джона. Несколько спокойнее он повторил:

— Тебе не надо возвращаться.

— Я не вернусь.

Эти слова прозвучали похоронным звоном. Сама себе Палома казалась омерзительной, грязной преступницей.

Вспоминая все это, Палома плакала, жалея бедную девочку, которой тогда была. Своей недовольной матери она сказала, что у Джона и Анны появились дела, и она не хочет им мешать. Евгения подумала, что Палома наскучила им. Через несколько месяцев, когда беременность уже нельзя было скрыть, мать сказала:

— Ты идиотка. Я не хочу возиться с твоей тошнотой по утрам и видеть, как ты сидишь и толстеешь день ото дня.

И через неделю проводила дочь в родильный дом, избавившись от нее, как от старого чемодана с ненужным хламом, даже не спросив, кто отец будущего ребенка.

В родильном доме Паломе было хорошо. Вспоминая этот период, она понимала, что была потрясена всем происходящим, а ее ум и воля парализованы. Но у нее и в мыслях не было сообщить обо всем Джону. Он был вычеркнут из ее жизни. Но однажды приехала Анна.

— У меня своя разведка, — пошутила она, отвечая на вопрос ошарашенной Паломы, недоумевавшей, как Анне удалось разыскать ее.

Кузина не осуждала ее, казалось, она ни о чем не догадывалась. Шутила, развлекала ее, как могла, но Палома была молчалива и подавлена, потому что не переставала чувствовать свою вину. О детях, да и о беременности они почти тогда не говорили.

…Стоя у окна и вглядываясь в темноту теплой ночи, Палома спрашивала себя, что же ей делать дальше? Это чувство растерянности было схоже с тем, какое она испытала, оставив детей в родильном доме. Уже тогда она остро чувствовала свое одиночество. Возвращение в школу было немыслимо: теперь целая пропасть отделяла ее от сверстников.

Случайно она нашла работу в агентстве фотомоделей. Услышав, что там нужны девушки, она съездила за рекомендацией к Кливу, модельеру Анны. Исключительно из уважения к последней тот позвонил менеджеру агентства. Неизвестно, что он ему сказал, но Палому пригласили приехать. Проработав неделю, она приняла участие в телевизионной передаче, заменив внезапно отказавшуюся от съемок манекенщицу. Можно сказать, ее карьера пошла в гору с этого дня. Одно приглашение следовало за другим: Рим, Лондон… и наконец Нью-Йорк, где она и осталась работать в известном агентстве.

На этот раз, мрачно думала Палома, должно быть потруднее. Она жаждала только увидеть детей, и ей казалось, что больше ничего в жизни не надо. Но теперь она поняла, что хотела большего.

Однако на ее пути стоял Джон.