По субботам подбашенные ходили в баню. Была у них своя, излюбленная Всемирная баня, хоть стояла она не так близко, а в предместье, когда-то воспетом Карамзиным, ныне лысом, без чудесной березовой рощи, лишь обставленной пивными да бакалеей. Звалась баня в царское время «Дворянской» и владелец, стыдясь, без заминки перекрасить ее в «Интернационал», хватил Все-мирную!
На мужской половине любили в ней мыться фальшивомонетчики. По каким-то особым приметам, в окончательно голом виде они изловляемы были ловкими агентами, на полке, в сладостный миг поддания пара.
Отдыхают во всемирной бане и дела вершат, кто какие: Евланов, Антип Аггеич, с безработным Тигрой свой фамильный ведет разговор. Есть у безработного имя, отчество, как у всех, с крещенных времен, однако и все и сам он забыл уже какие: Тигра и все.
Лют на выпивку, а за товарища — зверь. С Антип Аггеичем приятели.
— Дело, братец Тигра, — потоп, — жалобится Антип Аггеич, — как ни крутись — не вынырнуть.
— И-изложи дело-то! Тигра подзаикивал малость, и вдруг, захлебнувшись от слова, прядал космами черных волос, будто конь. И-изложи…
— Да за заставой, в монастырьке бывшем нарез можно взять — сходное дело. Квартиру в новой постройке отводят. Финляндского, слышь, образца, за пустяковый вычет. Знай плодись в ней с фамилией… три комнаты, воздух, удобство — все это нам подходяще. В фундаменте гвоздь… под фундамент, благо кладбище рядом, пустили ребята надгробия, древних покойников к строительству привлекли. Надгробье к надгробью процементили — чемоданами не разорвешь — первогильдейские камни… И как на грех, под самой под уборной моей Клаши тетинька. Золотые буквы — как жар, камень черный, арапский будто сапог после ваксы — горит. Он хоть боком подложен, а такой явственный… и не хочешь — прочтешь. Вдова второй гильдии… лет от рождения… в браке пребывания…
— К-клашина тетинька! — вспылил Тигра, — а ты не вяжись с бессознательным элементом.
— Да Клаша нашего корня, ей что. Ты нам мать обломай, «галантерейный ларек Бубиной». Она сейчас в женской парится…
— Салоп ей тетинька та оставила, ну и религиозные предрассудки: плачет — грех да обида, да покойница шнырять станет по дому. Клашке в квартиру въезжать не велит: — лишу, кричит, движимости! Разницы мало составит и без материного благословления нам вселиться, однако, «галантерейный ларек Бубиной» нам желанная движимость, и мы намерены с маменькой быть без скандалу. Выручай Тигра!
— Дело поправимое, — сказал Тигра. Второгильдейную тетеньку в позолоте в два счета с арапского камня скорпелкой хватить да зубилом стесать. Сами и стешем… а ты «ларьку Бубиной» забожись, как сукин сын, что это именно ей в уважение десятника подкупил из-под уборной надгробье чтоб вывести.
— По этой линии сам загибал, мало разницы, свое кричит: «Нипочем в этот дом Клашке не въехать, себя ей не заткнуть, а под уборной тетенькин прах в роде как попокоился. В случае надгробие-б увезли — все одно — место свято, в него ей не сходить…».
Задумался Тигра, пряданул волосами, сказал: — выходит дело много трудней. К нему требуется совокупный мой опыт, старого режима и новой, уже послеоктябрьской ориентации. Без сурьезной благодарности…
— За этим не станет… и галантереей тебя, Тигрушка, и спиртным. Сведи с тещей на мировую…
— А как у тещи с декретами? — прервал Тигра. — Берет ее печатное слово?
— Пужлива. Про передвижку часов ей как-то прочел, и то в слезы. В сундук слазила, где у ей для последнего часу.
— Отлично-хорошо. — Тигра видимо, как игрок, увлекся уже самим делом. Иди, узнай отпарилась твоя Бубина, аль еще на полку.
Сбегал Тигра к банщику. Банщик снесся с баньщицей — тут все знали всех. Принес весть: «ларек галантереи Бубиной» в предбанной, в общей.
— Ну, готовь выпивку, — сказал Аггею Потапычу Тигра, — иду теще леса подводить.
Скоро одевшись, Тигра взял свой знаменитый неразлучный портфель и пошел в общий предбанник на ловитву.
Всеобщий Тигра советник, еще с царских времен. По тончайшим делам. В портфеле копии-образцы успешно завершенного. И частного характера и с удовлетворением писанных Тигрою просьб — разнообразнейшим пострадавшим от самого военно-окружного суда.
Издревле заведено во «всемирной» и общей предбанной так: выходящие с женской половины, распарившись на полке до того, что в свое дыхание скоро им не войти, во избежание флюсных простуд и для последнего растворенья души поднеся Тигре что надо, обожают прослушать взамен бумажку-другую из его портфеля.
Особо ходких было две. Первая, еще военного времени, замечательно любимая молодыми — был приказ своей бабе-жене от солдата, получившего вдруг и Владимира, и дворянство, и чин офицера. Конец был такой:
«…..Как с ноября месяца в наших жилах текет благородная дворянская кровь, то вы, наша супруга с простым званием не водитесь, а идите немедля в Гостиный Двор и купите себе каракулевую саку: на нее прилагаю — Алферов».
Бумагу вторую «девицу Ванду» любили старухи и мужами обойденные жены. В ней содержание и лица единолично рождены были Тигрой. Документ он ценил высоко и хотя знал над женщиной его силу, прибегал к нему в редких случаях.
Общий предбанник наполнился: вышли зеленные торговки, вышли последние, мыться им — не отмыться, селедочные. Ларек галантереи — Бубина давно отдувалась на диване. Женщина сырая, дородная, вся в жирных мешочках — глаза чуть прорезаны.
Отлегло у Бубиной, оттомилось в пару сердце, пришли мысли цветливые: долго-ль жить уж самой? Новых радостей не искать, все позади. Молодым теперь жить. Ну и пусть себе, как хотят. Одна треба: стариков не неволь. Окостенелый прут перегнуть — сломится!
На этих мыслях и благоволительном выражении лица словил Бубину хитрый Тигра, от души предложив прочесть вслух любимую ею «девицу Ванду».
— Вот, Тигрушка, угодил. Дорого яичко в Христов день…
— «Ванду» прочтет… понесли зеленные к фруктовым, дошло до селедочных — Ванду! Всем честь и место — широки скамьи во Всемирной!
И в сотый раз, подзаикивая и томно фигуряя голосом, прочел Тигра подбашенным торговкам старинного корня:
«В Военно-Окружной Суд… девицы, а ныне дамы Ванды Повзик — прошение!
….Некто, Франц Дуля, состоя в должности военного писаря, как кавалер, стал ухаживать за мною. Первоначально, ухаживания носили обычай симптоматического характера…»
— Сим-пто-ма-тический! — и вздохнул Тигра: вот слово. Да за него деньги стоит платить. Мало кто подобное слово и знает!
Тигра увидел, что зеленные передают фруктовым пару пива, что звякает то тут, то там мелочь, повел дальше голосом на распевку, как дьякон, возглашая ектению.
«….Озаренный любовью ко мне, в виду клятвенного обещанья о женитьбе. Ему было разрешено, в присутствии моих родителей, присовокупиться ко мне. Спустя правильный период времени родился мальчик, нареченный Ян Францевич, подразумеваемый Дуля. Между тем, обусловленный жених старший Дуля, начинает увертываться от своей виновности, пренебрегает день свадьбы и даже относится отрицательно своим плоцким вож-де-лением!»
Октавою возгласил Тигра, а предбанные ровно певчие хором: «все они этак-то… мужчина, что петух!»
Но покрыл Тигра хор басом: «— убитая горем и невольным сюрпризом, прихожу в отчаяние и никак не могу примириться с голосом совести Франца Дули.»
И хор: «ищи кто помирится».
Опять Тигра: «— с клятвенным обещанием, тем, что послужило в залог несчастнейшей любви…»
— Клястись клялся, да с другой обвенчался!
«— Тем воспоминанием своей целомудренной девственности, навеки утраченной…»
— Снявши голову по волосам, брат, не плачут!
Захохотали было. Тигра прервал угрожающим завершительным звуком:
«….почему обращаюсь покорнейше в Окружной Суд присудить на воспитание его, Франца Дули, подразумеваемого сына, Яна Дули, ту долю, что значится в своде законов… а именно…»
Не дали окончить, со всех скамей распылались: еще-б не значилось! Ты носи, ты роди, ты корми!
«….На ряду с этим, принимая во внимание ценность личного целомудрия и растления, кои обусловлены в сельском быту в тысячу рублей, прошу присудить уже мне лично…»
— Что-то дорого — тысячу. У нас в Пензе дешевле стоило! Эк хватила, у нас вовсе задаром. Тише вы… кончай, Тигрушка!
«….Обожая себя и родителей моих, воспитавших меня столь прелестной для хитрого человека, прошу уважить сие ходатайство.»
Бубина плакала. Голос спросил: «Что ж уважили?»
— Оп-ре-де-ленно! — сказал нагло Тигра. И ежемесячно и единовременно, за трудно-поправимую утрату целомудрия.
Пред Тигрой выросло пиво, пирожные, в кучке мелкие деньги. Одна за одной стар и млад зашептали ему в ухо про дела свои тайные.
Важно привстав, рукой отвел Тигра: очередь!
Но упершись взором в дверь, он увидел у выхода из мужской бани приятеля Антип Аггеича. Тигра пошел к нему, взял крепко за руку, подвел к рассыревшей от бани и чувств теще Бубиной. Вскидывая чубом, будто конь, и страховидно вращая глазами, Тигра выпалил торжественный манифест:
— В скорое время, едва обнародован будет декрет о сочувствии китайскому движению, всякое сопротивление, оказанное родственниками, включая обыкновенное словесное осуждение, — при вселении желающих членов в новые постройки, для пролетариата возведенные на надгробиях древнего стажа покойников, будут преследуемы по за-ко-ну!
Факт помещения надгробия древнего стажа покойников ориентируют фактом сочувствия Гоминдану, китайской народной партии. У китайцев, граждане, покойника полагают в изображение каменного разверстого ложесна, якобы в недро матери для легкости обратного хода откуда пришел. А полагая туда, гордятся немало подобным местом. Но ежели это по-русски назвать — то это позабористей, гражданка Бубина, чем нежели уборная, вас оскорбившая при посильной услуге ей бывшими предками.
— Что ты, Тигрушка, — бледнеет Бубина, — после пару поплакать охотка, и от декретного тело дух не примает… разве я что? Я ничего.
— Твое «ничего» — означенье несочувствия к эксплуатации надгробней, ревет Тигра. — А хочешь за «ничего» — запрещение торговли в ларьках? Без промедления и отдай дочери Клавдии движимость! Едва выйдет декрет, ни малейшей помощи, гражданка Бубина, во мне не ищите, ваши чувства к надгробиям полны лжепредрассудков белой гвардии!
— Дам и движимость и нерушимое… плачет Бубина, — одно лишь уволь: самой чтоб в подобный дом ни ногой!
— При свидетельстве отдачи движимого увольняю! Как поп, разрешил Тигра и соединил руку Бубиной с рукою Антипа Аггеича.