АРМИЯ ВЫСТУПАЕТ

— Теперь вы согласитесь, что мы должны раз и навсегда разделаться с фэйргами? — спросил Линли Мак-Синн, расхаживая туда-сюда по огромному залу, так что тяжелый плед, окутывавший его плечи, колыхался. — Теперь, когда они осмелились напасть на вас в вашем собственном доме?

Совет зашумел. Очень многие сидели с покрасневшими от горя глазами, ибо почти у каждого кто-то погиб в бельтайнской резне.

Лахлан поднялся. Вид у него был измученный. Он поднял руку, но крики не утихали до тех пор, пока канцлер не был вынужден несколько раз постучать своим молотком. В конце концов совет утихомирился и повернулся к Ри.

— Фэйрги осмелели и окрепли настолько, что смогли напасть на нас здесь, в нашем оплоте, — сказал Лахлан. — Сообщения из города и сельской местности говорят, что не мы одни подверглись нападению. Мы подсчитали, что в общей сложности примерно десять тысяч фэйргийских воинов атаковали Риссмадилл, Дан-Горм и многие крупные села на побережье Клахана. Мы самонадеянно решили, что находимся в безопасности под защитой мола. Теперь множество невинных мужчин, женщин и детей погибли из-за нашей — из-за моей — самонадеянности. Их смерти тяжелым грузом лежат на моей совести.

Совет молчал. Лахлан вздохнул и потер лоб.

— Линли прав. Мы слишком долго позволяли фэйргам бесчинствовать безнаказанно. Я надеялся, что пока мы находимся вдали от моря и рек, нам не придется вступать с ними в противоборство до тех пор, пока мы не станем достаточно сильны. Мы сосредоточились на решении наших внутренних проблем, прежде чем обратиться к внешней угрозе. Но у фэйргов было время набраться сил. Они размножались, увеличивая свою численность, с тех самых пор, как отбили у Мак-Синнов Карриг. Теперь они хорошо вооружены мечами и копьями из закаленной стали и приобрели большой опыт в убийстве людей.

Он надолго умолк, дожидаясь, когда восклицания снова затихнут. Его руки судорожно сжимали скипетр. Как будто отвечая на его прикосновение, Лодестар, венчавший его, засиял ровным белым светом. Несколько мгновений звучала восхитительная музыка, слышная, однако, лишь тем, кто обладал даром яснослышания. Лодестар был самым могущественным талисманом в стране, и его могла коснуться лишь рука того, в чьих жилах текла кровь Мак-Кьюиннов. Лахлан лишь недавно научился подчинять себе силы магического шара, и эта реакция на его прикосновение явно ободрила его и придала ему сил и уверенности.

— Сейчас мы сильнее, чем были когда-либо со времен моего предка Эйдана Белочубого! — гордо прозвучал его голос. — Впервые в истории Эйлианан объединился в одну страну. Эрран и Тирсолер перестали быть нашими противниками, и волшебные существа тоже, начиная от могучих драконов и заканчивая загадочными никс, поклялись нам в дружбе и поддержке. Только одни фэйрги отказались подписать Пакт о Мире. Только они одни противостоят мощи объединенного Эйлианана!

На этот раз из рядов лордов, купцов, глав гильдий и солдат, собравшихся в зале заседаний, послышались одобрительный возгласы. Многие восторженно застучали кинжалами по кубкам. Лахлану снова пришлось ждать, хотя на этот раз его руки спокойно лежали на сияющем Лодестаре, а крылья были гордо подняты. Когда он заговорил снова, его голос был негромким, но исполненным царственной уверенности.

— Так что, Линли, ты прав. Настало время нанести удар! Настало время освободить твою землю, настало время выполнить те обещания, которые мы дали тебе и твоему клану. Настало время прогнать фэйргов обратно в моря!

Зал огласили воинственные крики и приветственные возгласы. Лишь немногие остались спокойными и хмурыми — Банри, сидевшая на своем троне такая же бледная и неподвижная, как и всегда; Хранительница Ключа Мегэн Ник-Кьюинн с расчерченном угрюмыми морщинами древним лицом; Дайд с его бабкой Энит Серебряное Горло и ее учеником Джеем Скрипачом, высоким юношей с тонким одухотворенным лицом, который, точно ребенка, держал в руках свою виолу; юная банприоннса Фионнгал Ник-Рурах, сидевшая рядом с ним с крошечной черной кошечкой на коленях. Даже Брангин Ник-Шан, потерявшая по вине фэйргов всю семью, казалась обеспокоенной и неуверенной.

— Мы должны очень тщательно продумать план этого наступления, — сказал Лахлан. — Мы не можем позволить себе проиграть эту войну. За прошедшую тысячу лет нам трижды приходилось поднимать оружие против фэйргов. Трижды мы сражались с ними, трижды мы платили за свою свободу тысячами жизней. Следующего раза быть не должно. Этот должен стать последним.

В зале повисла гнетущая тишина, и многие принялись искоса переглядываться, не в силах вынести одной мысли о том, что произойдет, если их нападение на фэйргов окончится неудачей.

Лахлан угрюмо улыбнулся.

— Не бойтесь. Мы не проиграем. Разве мы не справились с гораздо более худшими напастями, чем фэйрги? Разве мы не изгнали Ярких Солдат из нашей страны обратно в Запретную Землю, разве мы не завоевали саму Запретную Землю? На нашей стороне сила оружия и колдовства. Эйя обернется к нам своим светлым лицом, не сомневайтесь.

Совет загудел, обсуждая исход собрания. Лахлан подошел к тому месту, где сидели Изолт и Изабо, устало облокотившись на поручень кресла жены.

— Ну вот и все. Мы идем на Карриг.

Изолт кивнула, не глядя на него. Спина у нее была очень прямой.

— Нужно собрать военный совет, — сказала она. — Мы снова разрабатываем планы войны.

Он кивнул и выпрямился. Его лицо было очень мрачным. Изабо перевела взгляд с одного на другую, все еще ощущая холодность и отчуждение, залегшие между ними. Они не смотрели ни на друг друга, ни на нее. Когда Лахлан отошел, чтобы поговорить с Дунканом Железным Кулаком, она негромко спросила Изолт:

— Что между вами произошло?

Она увидела, как бледную кожу сестры залила краска, но Изолт передернула плечами и ответила довольно резко:

— А что между нами могло произойти?

Изабо извиняющимся тоном ответила:

— Прости, пожалуйста, просто мне показалось...

— Просто мы обеспокоены тем, что нам предстоит, — сказала Изолт. — Мы только что закончили одну войну и уже должны начать новую. — В ее голосе звучала печаль.

Изабо положила руку ей на локоть, пытаясь ободрить, но Изолт стряхнула ее, сказав:

— Мы должны сделать то, что нужно сделать.

Она поднялась и направилась к мужу и Дункану, стоявшим перед картами. Изабо смотрела ей вслед, не в силах отделаться от тревоги. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как ей снились руки Лахлана на ее теле, его губы на ее шее. Судя по напряженным плечам Изолт и потухшим глазам Лахлана, это было не простое совпадение.

Военный совет заседал три дня и три ночи. Блюда с едой и кувшины с вином вносили и уносили, а когда споры становились чересчур ожесточенными, объявляли перерыв, и все валились на кровати, чтобы вздремнуть несколько коротких часов.

Всех подгоняло острое ощущение, что медлить нельзя. Впервые за всю долгую и кровавую историю Эйлианана смертельный удар был нанесен в самое сердце его народа. Риссмадилл утратил свою славу неприступной крепости. Мак-Кьюиннов атаковали у них дома. В тронном зале и собственной спальне Ри пролилась кровь. Фэйрги вполне недвусмысленно объявили войну.

Собрание созвали так спешно, что не все прионнса смогли присутствовать. Энгус Мак-Рурах находился на расстоянии многих миль и глубоко увяз в собственных многочисленных проблемах; но его дочь Фионнгал присутствовала на совете, сопровождаемая послом Рураха при дворе, герцогом Лохслейном.

Брангин Ник-Шан Шантанская тоже была там, бледная и притихшая, с покрасневшими глазами. Она почти не участвовала в споре, ничего не понимая в военной тактике, но внимательно слушала все, что говорилась. Ее губы были угрюмо сжаты.

Мелисса Ник-Танах Блессемская приехала всего через несколько дней после бельтайнской резни с большим войском и своим синаларом, герцогом Киллигарри, который прошел вместе с Лахланом не один бой.

Маделон Ник-Эйслин Эслиннская послала своего синалара, герцога Глениглза, а Малкольм Мак-Бренн, правитель Равеншо, приехал вместе с сыном Дугаллом и сворой псов всевозможных пород, цветов и размеров. Прионнса Равеншо был уже очень пожилым, худой согбенный старик с растрепанной седой шевелюрой и роскошной белой бородой, достававшей до его споррана. Он был одет, как на парад, в килт, плед, сколотый брошью клана, черный бархатный камзол с белоснежным галстуком, а из-за голенища сапога у него торчал сан-до. Хотя он неизменно оказывался первым, кто слышал шаги слуг, подносящих вино, каждый раз, когда кто-то просил его отослать тявкающих и рычащих собак на псарню, он прикладывал ладонь к уху и кричал:

— А? Говорите громче, молодой человек, я вас что-то не расслышу.

Из всех присутствующих самым громогласным был Линли Мак-Синн. Он так долго мечтал о том, как двинется на Карриг со всем Эйлиананом за спиной, что теперь, когда это должно было вот-вот произойти, он впал в состояние возбужденного нетерпения, наполовину ликующего, наполовину недоверчивого.

— Линли, я знаю, что тебе не терпится выступить, но прежде чем выезжать, мы действительно должны решить, что каждый из нас будет делать, — раздраженно обратился к нему Лахлан. — Пожалуйста, давай подумаем, как нам победить фэйргов. Где и когда лучше всего напасть на них? Как мы будем сражаться с ними? Будем строить новые корабли или же попытаемся сражаться с ними на суше? Эти вопросы должны быть решены еще до того, как мы даже задумаемся над тем, чтобы выступить в поход!

По всему залу с новой силой разгорелись споры. С тех пор, как фэйрги изгнали клан Мак-Синнов из Каррига и начали набеги на побережье Эйлианана, никакого согласованного отпора им дано не было. Жители каждой рыбачьей деревушки и портового города защищали себя так, как считали нужным, или просто собирали свои вещи и обращались в бегство при первых же замеченных на горизонте морских змеях. Годы шли, фэйрги становились все более дерзкими и сильными, и все больше и больше деревушек предпочитали спасаться бегством, так что теперь удаленные от моря районы были наводнены беженцами, а побережье практически обезлюдело.

То небольшое сопротивление, которое все же оказывалось, было бессистемным и случайным, резко контрастируя с хорошо организованными атаками фэйргов. Жители некоторых деревушек перекрывали вход в своих бухты неводами, чтобы попытаться поймать в них морских жителей, тыкая в них через сеть острогами и ножами для потрошения рыбы. Но сейчас эта техника перестала быть такой действенной, как была когда-то, поскольку у фэйргов теперь были свои собственные стальные кинжалы и мечи, которыми они могли разрубить сеть и освободиться. В других деревнях нападавших встречали горящими факелами, поскольку все знали, что фэйрги боятся огня. Это действовало до тех пор, пока численность нападавших была сравнительно невелика. Теперь, когда фэйргов снова стало много, они просто давили обороняющихся численным превосходством.

— Изабо, ты знаешь о морских обитателях больше, чем кто-либо другой, — сказал Лахлан. — Каковы будут их действия?

— Фэйрги покидают летние моря с середины до конца сентября, — сказала Изабо. — Потом они поплывут вокруг Эйлианана, медленно передвигаясь вдоль побережья. Думаю, обычно путь до Каррига занимает у них по меньшей мере два месяца. У них с собой много новорожденных детей, поэтому они могут плыть только очень медленно. Кроме того, ты же знаешь, что они не могут спать в воде. Они должны спать на берегу, именно поэтому за немногие безопасные бухты и пляжи всегда было столько боев. Наш народ всегда селился именно там, где фэйрги выходят на берег для отдыха. Ведь большая часть берега скалистая и опасная.

— Но разве они не могут дышать под водой, как рыбы? — удивился герцог Глениглз. — Ведь у них есть жабры.

— Да, есть, — медленно ответила Изабо, — но не как у рыб. — Они могут дышать под водой не больше пяти-десяти минут. Потом им необходимо подняться на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Именно поэтому Йедды могут топить их, усыпляя своими песнями.

— Значит, если мы не дадим им выйти на берег, чтобы поспать, они не смогут отдыхать, — задумчиво протянул герцог Глениглз. — Тогда они просто утонут?

— Это не так-то просто, — сказал герцог Лохслейн. — Побережье очень протяженное, а деревушки разбросаны очень редко, и между ними большое расстояние. Хотя они действительно предпочитают выходить на берег в тихих бухтах, бывали случаи, когда они взбирались по очень крутым скалам и нападали на нас с тыла.

— Это были воины, — возразила Изабо, — а не женщины с детьми. Воины нападали на вас для того, чтобы устроить безопасное место для отдыха детей, которые в это время еще очень маленькие.

— Тем не менее, — не сдавался герцог Глениглз, — если мы сможем не дать им выйти на берег, то значительно ослабим их, и, возможно, это поможет нам нанести им поражение в бою. С каждым фэйргом, утонувшим от усталости, число тех, кто будет сражаться позже, будет на одного меньше.

— Но с ними же дети... — потрясенно сказала Изабо. Солдаты не обратили на нее внимания, с энтузиазмом подхватив идею герцога Глениглза.

— Мы учредим береговой дозор, — решительно сказал Лахлан после того, как идею всесторонне обсудили. — Нужно подготовить маяк на каждом мысе и послать туда людей. При первых же признаках фэйргов маяки должны загораться, предупреждая жителей деревень. Потом, когда фэйрги попытаются выйти на берег, чтобы отдохнуть, их будут отгонять огнем и мечом. Идея с неводами неплоха, когда они пытаются подняться по реке, что, как мы все знаем, они делают не так уж редко. Суть в том, чтобы не терять людей, пытаясь сражаться с ними, а выматывать их и замедлять их продвижение, чтобы у нас было больше времени добраться до Каррига. Если нам удастся попасть в Карриг раньше них, то мы сможем сами выбирать поля битвы. Мы сможем защитить от них все гавани и расставить наших солдат на вершине каждого утеса и в каждой бухте.

Мак-Синн закричал восторженное «ура». Лахлан хмуро уткнулся в своей пергамент, что-то бормоча себе под нос в попытках выяснить, сколько времени ему понадобится, чтобы мобилизовать армию и выступить на Карриг. В конце концов он с проклятием отшвырнул карандаш и велел Айену заняться этим вместо него.

— Видит Эйя, я никогда не был особенно силен в математике! — воскликнул он.

— Я готова подтвердить это, — с улыбкой сказала Мегэн, когда Айен начал подсчитывать, за сколько месяцев им удастся собрать армию, снабдить ее провизией и отправить в поход.

— Ну, после того, как мы с-соберем армию и выступим на К-карриг... даже если мы б-будем делать двадцать миль в день, то не можем оказаться там раньше Самайна, и это еще не учитывая никаких з-задержек, — сказал Айен наконец.

Лахлан нахмурился.

— Мы должны нанести удар быстрее! — воскликнул он. — Должен быть какой-то способ переправить солдат в Карриг до осени. Мы должны захватить их врасплох.

— Вот бы нам удалось отбить Башню Сирен, чтобы к тому времени, когда они вернутся, мы уже были бы в наиболее выгодном положении! — воскликнул Мак-Синн, сверкая глазами цвета морской волны.

Изабо нахмурилась.

— Остров Богов — самое священное место для всех фэйргов, — возразила она. — Даже в разгар летних месяцев его никогда не оставляют без охраны.

Линли Мак-Синн уставился на нее.

— И тем не менее нам придется как-то отбить его, — сказал он.

— Но неужели вы не понимаете, что фэйрги ни за что не позволят вам ступить в Бездонные Пещеры? Это самое страшное святотатство, какое только можно придумать. Именно поэтому они так безжалостно и несгибаемо сражаются с нами. Они верят, что все их боги родились в этих пещерах, что это исток всего священного и божественного. Пока вы пытаетесь вернуть себе Остров Богов, они ни за что не покорятся вам.

Линли пожал плечами. Его лицо окаменело, точно высеченное из гранита.

— Ну, когда они все погибнут, им будет уже все равно.

Изабо побледнела, как полотно.

— Значит, вы собираетесь перебить их всех до единого? Даже женщин и детей?

Она обернулась к Лахлану.

— Значит, вот каков твой план? Убить всех? Стереть их с лица земли? Неужели ты не видел, что у них такая же красная кровь, как и у нас? Может, они и морские жители, но они дышат воздухом, занимаются любовью, растят детей и поклоняются силам природы, точно так же, как и все мы. — У нее сорвался голос.

Лахлан крепко сжал скипетр. Его лицо было обеспокоенным.

Изабо поднялась на ноги, переведя взгляд с него на Мегэн.

— В прошлом году ты говорил, что у нас никогда не будет сколько-нибудь продолжительного мира, если мы не достигнем согласия с фэйргами, пока мы не научимся прощать и понимать друг друга. Когда ты сказал это, я подумала, что ты наконец-то стал ри, настоящим ри, каким, должно быть, был Эйдан Белочубый. Я подумала, какой же ты мудрый, и какой смелый. Неужели я ошиблась?

Лахлан прямо встретил ее гневный взгляд. Его губы искривились.

— Надеюсь, что нет, — ответил он. — Но это не я затеял эту войну, Изабо, ты же знаешь это. Я посылал парламентеров, пытался вести с ними переговоры, я предлагал заключить что-то вроде соглашения, и не только я, но и мой отец, и дед. Ты видела, каков был их ответ!

Изабо какой-то миг молчала.

— Но ты ведь хочешь убить их всех? — спросила она наконец, уже чуть тише. — Мак-Синн зациклился на том, чтобы отбить Остров Богов, а я говорю тебе, что единственный способ для людей снова вступить в Бездонные Пещеры — через трупы всех фэйргов до единого. Твоя цель уничтожение целой расы или мир для всей страны?

Лахлан обеспокоенно заерзал. Когда он наконец заговорил, его голос был очень мягким.

— Ты права, Изабо. Мы отправляемся на эту войну не для того, чтобы раз и навсегда изничтожить фэйргов, мы идем на нее потому, что надеемся найти какой-то способ добиться продолжительного мира.

Линли Мак-Синн застонал и ударил себя по лбу кулаком.

— Вы все здесь что, совсем спятили?

Изабо обернулась к нему.

— Надеюсь, что все остальные сочтут это проявлением добросердечия, а не слабоумия! — воскликнула она. — Почему вы такой черствый? Неужели вы не понимаете, что фэйрги способны чувствовать горе, гнев и любовь, точно так же, как и мы?

Он хрипло рассмеялся.

— Что ты можешь знать, глупая девчонка? Ты ведь не была с нами, когда фэйрги напали на нас среди ночи, убивая всех на своем пути и заставив нас бежать в лютый холод лишь в том, что на нас было. Ты не видела, как моя жена и мой первенец погибли с фэйргийскими трезубцами в груди, и как моя дочь умерла в дороге от голода и холода!

— А вы видели, — парировала Изабо, — как ваши предки нападали на фэйргов в их священных пещерах, убивая всех без разбору и выгоняя их в ледяные моря на верную смерть? Вы видели, как они принесли пылающие факелы в священную тьму, куда никогда раньше не проникал свет? Вы видели, как Йедды своим пением губили сотни фэйргов, среди которых были и совсем младенцы? Чтобы знать об этом, совсем не обязательно было видеть все своими глазами.

Повисла долгая, звенящая от напряжения тишина. Изабо слегка заколебалась, увидев, сколь многие члены совета смотрят на нее с подозрением и осуждением. Потом Мегэн с трудом поднялась на ноги.

— Изабо права, — сказала она, — и мне тоже стыдно за себя. Мы так долго ненавидели и боялись фэйргов и всегда считали действия наших предков правильными. И все же оба наши народа причинили друг другу огромное зло. Мы не можем склонить чашу весов на нашу сторону. Мы не можем начинать войну, планируя истребить своих врагов. Уничтожить куда легче, чем воссоздать.

И снова повисла долгая тревожная тишина. Потом Лахлан вздохнул.

— И все же мы не можем начинать войну, заранее настроившись на мир, который вполне может оказаться недостижимым. Давайте запомним то, что сказала Изабо, и подумаем над этим, но пожалуйста, давайте сейчас займемся планированием войны. Ибо если мы и начали понимать, что причинили немало зла друг другу, то фэйрги определенно нет! Они ненавидят нас столь же горячо, как и всегда, и бельтайнская резня явно была не последним их нападением.

В рядах совета поднялся ропот, и Изабо с тревогой заметила, что очень многие бросают на нее косые взгляды. Все знали, что она привезла обратно в Лукерсирей дочь Майи, Бронвин, и что она общалась с самой Колдуньей. Изабо явно гораздо больше других знала об обычаях фэйргов, и многие вслух задавались вопросом, откуда. Кроме того, она была ведьмой, а несмотря на восстановление Шабаша, очень многие жители Эйлианана все еще не доверяли ведьмам.

Поэтому Изабо больше ничего не сказала, откинувшись на спинку своего кресла и крутя на пальце кольцо с лунным камнем, а по всему залу заседаний разгорелись жаркие споры. Столько всего тревожило ее собственное сердце, столько сомнений и дурных предчувствий, столько сожалений и самообвинений, что она не сразу заметила, что ее сестра Изолт тоже сидит молча, сведя над переносицей тонкие рыжие брови. В обычных обстоятельствах в этом не было бы ничего удивительного. Хан'кобаны не были склонны к излишней разговорчивости. Но сейчас шел военный совет. Изолт была Шрамолицей Воительницей, с рождения обучавшейся искусству войны. Сидеть сложа руки, когда планировали военные действия, было очень не похоже на Изолт.

Внезапно она обернулась и посмотрела Изабо прямо в глаза. Ее лицо залила краска, и она, прикусив губу, отвернулась. Изабо долго сидела очень неподвижно, даже не слыша, что творится вокруг нее. Вся ее интуиция твердила ей, что что-то не так и она каким-то образом стала причиной этого.

В тот вечер Изабо снова попыталась поговорить с сестрой, хотя от беспокойства это вышло у нее очень неловко. Изолт, превосходно владевшая собой, улыбнулась ей и коротко обняла ее, что было совершенно ей не свойственно.

— Что ты, конечно же, ничего такого не случилось. По крайней мере, не с нами. Просто я устала от всей этой грызни. С ними всегда одно и то же, с этими лордами. Они только и делают, что сотрясают воздух, но решить ничего не могут. Я не собираюсь с ними спорить. Если они хотят узнать мое мнение, то всегда могут спросить меня о нем.

Хотя ее слова казались искренними, на лице Изолт все же лежала какая-то тень, и Изабо отправилась на поиски Дайда. У него был усталый вид, темные кудри были растрепаны, рубаха на груди расстегнута, но при виде Изабо он улыбнулся и вскочил на ноги.

— Как поживаешь, моя милая Бо?

— Спасибо, неплохо, — ответила она рассеянно, оглядывая караулку, в которой толпились все остальные офицеры Телохранителей Ри, играя в кости или нарды и потягивая виски. Большинство смотрело на нее с дружелюбным любопытством, и она коротко улыбнулась тем, кого знала. — Дайд, мы можем куда-нибудь выйти и поговорить?

— В Риссмадилле-то? Да я знаю сотню таких мест, — со смешком ответил он. — Этот дворец построен как будто специально для всяческих шашней.

Она прикусила губу, но все же позволила ему вывести себя из караулки. Они отправились на зубчатую стену, залитую серебристо-голубым светом Гладриэли, пока еще единственной взошедшей луны. В ее сиянии Изабо ясно видела озадаченное лицо Дайда.

— Как бы мне ни хотелось думать, что ты разыскала меня для того, чтобы прогуляться под луной, я понимаю, что у тебя должны были быть какие-то другие причины, — сказал он. — Что случилось, Бо?

Она глубоко вздохнула, потом начала нерешительно:

— Меня беспокоит Изолт. Она кажется такой... такой холодной, такой.. далекой. Я думаю, что она сердится, но не понимаю, почему... или на кого... — Она беспомощно замолчала.

Он досадливо скривился и отвел глаза. Она метнула на него удивленный взгляд.

— Я бы на твоем месте не стал тревожиться, — сказал он, не глядя на нее. — Хозяин... как-то раз в запале сказал несколько опрометчивых слов, и я думаю, что миледи до сих пор не простила его. Она очень долго отходит, твоя сестра.

Изабо была озадачена.

— Что за опрометчивые слова? — она положила руку ему на локоть. — Что-то обо мне?

— С чего ты взяла? — насмешливо осведомился Дайд.

— Не знаю, — ответила она серьезно. — Мне почему-то так кажется.

Он не знал, что ей ответить. Глядя на то, как Дайд, обычно столь бойкий на язык и сообразительный, осторожно подыскивает слова, Изабо лишь утвердилась в своих подозрениях.

— Так что он сказал? — сердито воскликнула она. — Лахлан вечно думает обо мне самое худшее. Он что-то сказал против меня?

— Он был расстроен, — сказал Дайд. — Это было на «Королевском Олене», после того, как мы узнали, что мальчиков похитили. Мы не знали, жив ли Доннкан вообще, не говоря уж о том, что ты уже спасла его от Маргрит. Ты ведь знаешь, он очень любит сына, и мы едва успели закончить войну с Яркими Солдатами. Мы все устали и вымотались...

— Значит, он действительно что-то сказал! Он обвинил меня, да? И Изолт рассердилась? Они поссорились из-за меня?

— Милая, я не могу тебе рассказать, — растерянно ответил Дайд. — Он мой хозяин. Я не могу повторять то, что он говорит, даже тебе. В особенности тебе.

Изабо была слишком расстроена и рассержена, чтобы заметить в его голосе ласку.

— Вечно он так! — гневно воскликнула она. — Что бы я ни делала, он всегда думает обо мне самое худшее. И почему? Почему? — Она взмахнула изуродованной рукой. — Казалось бы, он должен чувствовать себя виноватым, что меня пытали и искалечили вместо него. Казалось бы, он должен быть ко мне чуть добрее, хотя бы потому, что я сестра его жены, похожая на нее, как две капли воды. Но нет! Он только и делает, что винит меня, называет меня предательницей и шпионкой, обвиняет в убийстве и измене...

Дайд схватил ее за руки.

— Но Бо, ты не понимаешь...

— Вот именно, не понимаю!

— Это все именно из-за этого, как ты не видишь! Это потому, что он винит себя во всем, что случилось с тобой, потому, что ты похожа на Изолт, как ее отражение в зеркале. Он сам сказал это. Если он не будет ненавидеть тебя, что еще ему остается делать?

— Он ненавидит меня... — запинаясь, проговорила она.

Дайд отпустил ее руки и отвернулся.

— Я не должен был ничего говорить, — сказал он сухо. — Я просто хотел объяснить.. пожалуйста, прости, что я тебе все это наговорил. Ни Изолт, ни Лахлан не хотели бы, чтобы ты узнала о том, что было сказано в запале и под таким напряжением. Он вовсе не ненавидит тебя, просто...

— Просто я слишком похожа на Изолт, — буднично сказала Изабо.

— Да, — сказал он, не глядя на нее. — Этого вполне достаточно, чтобы свести человека с ума, постоянно видеть вас рядом, таких похожих и таких непохожих. Ничего удивительного в том, что он иногда задумывается...

— О чем?

— Ни о чем.

— Ну, о чем? Скажи.

Он покачал головой.

— Я и так уже наговорил лишнего. Лучше бы ты не спрашивала меня. Ты неверно это истолкуешь, и потом, Изолт так рассердилась не потому, что он оскорбил тебя. — И снова он заставил себя замолчать, сжав кулаки и зашагав прочь, но внезапно вернулся и опять схватил ее за руки. — Это запрещенный прием, — сказал он внезапно. — Ты же знаешь, что я ни в чем не могу тебе отказать, что я не могу видеть тебя расстроенной, и вот теперь я предал доверие моего хозяина. Иди в постель, Бо, и не смотри на меня такими несчастными глазами. Тебе не о чем горевать.

— Но Дайд...

— Я не скажу тебе больше ни слова, Бо, так что без толку спрашивать. Зря я вообще стал тебе отвечать.

Он быстро пошел прочь, не оглядываясь. Изабо смотрела ему вслед, с обеспокоенным лицом обкусывая ноготь. Если он не будет ненавидеть меня, что еще ему остается делать? — подумала она и против воли слегка улыбнулась.

Лахлан побарабанил по столу и сказал:

— Довольно! Давайте сосредоточимся на неотложных делах. Мы уже три дня сидим взаперти в этой комнате, и не знаю, как вам, а мне уже до смерти это надоело. Давайте выработаем нашу стратегию и отправимся на войну!

Со всех сторон разом заговорили.

— Нужно просто перебить как можно больше фэйргов, пока они не успели добраться до Каррига! — закричал герцог Глениглз.

Герцог Лохслейн принимал участие во многих сражениях с фэйргами. Он наклонился вперед, и его морщинистое лицо было обеспокоенным.

— Дело в том, — сказал он, — что морские демоны увертливые, как угри. Можно сражаться с ними, пытаясь не дать им выйти на сушу, а они просто разворачиваются и уплывают в море, только их и видели. А если пытаться преследовать их на кораблях, их мерзкие морские змеи поджидают в глубине, переворачивая корабли и топя всех.

— А почему нельзя убить морских змеев? — спросил Дункан Железный Кулак.

— А как? — просто спросил герцог. — От стрел нет никакого толку, они просто отскакивают от их шкуры.

— Теперь весь королевских флот вооружен пушками, благодаря Ярким Солдатам, — сказал Лахлан, протирая усталые глаза. — Думаете, их можно использовать против морских змеев?

— По правде говоря, я не знаю, Ваше Высочество, — с сомнением в голосе сказал герцог. — У них страшно прочная шкура. Возможно, пушечные ядра просто отскочат от нее, как и стрелы.

— К тому же, для этого они должны подплыть на расстояние пушечного выстрела, а к тому времени корабль уже окажется в их кольцах, — сказал капитан «Королевского Оленя», назначенный верховным адмиралом флота Ри.

— Вопрос в том, как бы убить морских змеев до того, как они подойдут слишком близко, чтобы перевернуть корабль, — сказал Дункан Железный Кулак, дергая себя за бороду.

— Ну, это совсем нетрудно, — заявил Мак-Бренн, перепугав всех, поскольку все считали, что он задремал. Заметив изумленное выражение их лиц, старик подмигнул, порылся в своем необъятном спорране и извлек оттуда связку измятых бумаг. — Я привез мои чертежи гигантской мангонели. Она очень помогла нам во время Яркой Войны, когда Яркие Солдаты попытались взять Равенскрейг штурмом. Мы метали валуны больше чем на четыреста ярдов!

Послышался удивленный гул, и Мак-Бренн широко улыбнулся.

— Да, думаю, это будет вам очень кстати! С тех пор я работаю над баллистой, которая может метнуть гигантскую стрелу примерно на такое же расстояние. Можно обмакнуть наконечник стрелы в какой-нибудь яд, так что вам понадобится всего лишь поцарапать шкуру змея, чтобы убить его, а поражать жизненные органы не обязательно. Всю работу за вас сделает яд.

— Драконье зелье, — воскликнула Мегэн. — Айен, твоя мать продала Майе драконье зелье, когда та пыталась уничтожить драконов. Как думаешь, оно действует и на морских змеев тоже?

Айен кивнул.

— Полагаю, скорее всего, д-действует, Хранительница. Я сам не знаю, как его д-делать, но среди жителей болот есть те, кто д-должен знать рецепт. Я попробую выяснить.

— У моего отца есть еще одно изобретение, которое, как он думает, может оказаться вам полезным, — в своей ленивой и протяжной манере сказал Дугалл Мак-Бренн. Он полулежал в своем кресле, прикрыв глаза, как будто с трудом удерживался, чтобы не заснуть. — Расскажи им, отец, а то я уже забыл, что это такое.

Мак-Бренн подскочил на своем месте, мигая за стеклами своих очков.

— Ах, да, я совсем запамятовал. Спасибо тебе, сынок, что напомнил. — Он снова порылся в своем спорране и вытащил оттуда небольшой стеклянный пузырек, который поднял к свету. Внутри перетекала какая-то густая и вязкая жидкость. — Я зову ее морским огнем, — сказал он. — Много лет назад я совершенно случайно открыл ее и нацарапал на бумажке формулу, а потом положил в какую-то книгу, чтобы не потерять. И, конечно же, совершенно забыл про нее, пока в прошлом году случайно не нашел снова, когда искал что-то другое. Генеалогическое древо Белль, кажется. Или бабушкин рецепт ежевичного вина.

— Как думаешь, кто такая эта Белль? — прошептал Дайд на ухо Изабо. — Его мать?

— Нет, — сказала Изабо, давясь смехом. — Бьюсь об заклад, что это какая-нибудь из его собак.

— В общем, я совершенно случайно нашел ее и бросил на свой стол, а когда юный Дугалл сказал, что собирается встретиться с тобой, мой мальчик, я решил, что прихвачу ее с собой, чтобы посмотреть, понравится ли она тебе, — оживленно продолжил Мак-Бренн. — Должен сказать, что мне пришлось попотеть, разыскивая ее на столе, но думаю, тебе понравится. Она очень здорово сверкает.

— Уверен, что мне понравится, дядя Малкольм, если только ты скажешь мне, что это такое, — необычайно терпеливо ответил Лахлан.

— Это морской огонь, разве я тебе не сказал? Он вспыхивает при соприкосновении с морской водой.

— То есть, морская вода заставляет его гореть?

— Ну да, разве я только что не сказал? Выпускаешь его из мангонели, и когда он попадает в воду — бабах! Он взрывается, и вся вода вокруг превращается в один большой лист пламени. Думаю, он нагонит на морских демонов страху. — Старик хихикнул и в радостном предвкушением потер руки.

— Он зажигает воду?

— Ну да, да. Я что, недостаточно ясно выражаюсь? Или это ты туго соображаешь? Впрочем, удивляться тут нечему, ты ведь столько лет был птицей. Странная история. Очень странная. Она не могла пройти без последствий, ведь твой мозг сжался до размеров горошины. Ничего удивительного, что с головой у тебя стало маленько не того.

— Да нет же, нет, дядя, — с поразительным для него самообладанием сказал Лахлан. — Просто мне никогда раньше не приходилось слышать о том, чтобы вода горела. Обычно воду используют для того, чтобы тушить огонь. Что, во имя Эйя, входит в твой «морской огонь»?

Мак-Бренн побарабанил пальцем по носу.

— Нет уж, — фыркнул он. — Меня не так-то просто провести, парень. Я не выдаю свои секреты так просто.

— А как потушить такое пламя? — с огромным интересом спросил адмирал Тобиас. — Такое оружие, как огонь, на корабле использовать опасно.

— Хороший вопрос, — лаконично ответил Дугалл. — Мы сами задались им, когда отец решил испытать свое изобретение. Одно крыло Равенскрейга сильно обгорело, прежде чем мы смогли решить эту проблему.

— И как же вы его потушили?

— Ну, в конце концов мы использовали песок, — пряча улыбку, отозвался Дугалл, поглаживая бородку. — Хотя и обнаружили, что человеческая вода тоже оказывает на него воздействие.

— Человеческая вода? — недоуменно нахмурился адмирал Тобиас. Потом в глазах у него что-то забрезжило. Его загорелое до кирпичного цвета лицо стало еще краснее, когда он сказал, — А, понял! Человеческая вода.

— Ну да, — отозвался Дугалл. — Ну, вы понимаете, в чем здесь проблема.

— Да, понимаю, — ответил адмирал, пытаясь скрыть смущение перед лицом непринужденной простоты Дугалла.

— Ну что ж, это значит, что мы можем пустить в дело военный флот, — сказал Лахлан, и его нахмуренное лицо впервые за несколько дней прояснилось. — Это замечательно, потому что мне очень не хотелось бы впустую потерять наш корабельный налог! Нам придется потратить некоторое время и деньги на снаряжение и вооружение кораблей. Поскольку мы спасли и отремонтировали большую часть пиратских кораблей, теперь в нашем флоте шестьдесят четыре судна, включая и все тирсолерские корабли. Это много!

— Если мы поплывем в Карриг на кораблях, то д-доберемся туда намного быстрее, — сказал Айен. — Даже если армия д-движется на полной скорости, люди не могут проходить больше пятнадцати-двадцати миль в день. Флот же может д-двигаться со скоростью сто шестьдесят миль в день, если нам удастся поддерживать попутный ветер. А если мы успеем вовремя доставить армию в Брайд, то сможем отплыть д-до того, как фэйрги начнут свое путешествие на север.

Совет возбужденно зашумел, а Аласдер Гарри Киллигарри сказал:

— Кроме того, если мы вооружим корабли этим морским огнем и отравленными баллистами, то можно не боятся фэйргов в море. Тем скорее мы их всех перебьем.

— А я слышал, что вы нашли в Тирсолере Йедду, — взволнованно сказал Мак-Синн. — Ох, до чего же хорошая новость! Йедда может своим пением убивать этих ужасных морских демонов. И научит своим колдовским песням кого-нибудь из ваших молодых ведьм. До меня дошли слухи, что у вас есть несколько человек с Талантом Йедд, хвала Эйя.

Наступила долгая неловкая тишина. Дайд замер, его смуглые руки с длинными пальцами сжались. Энит Серебряное Горло обернулась и повелительно взглянула на Мегэн. Хранительница Ключа сжала губы и ничего не сказала. Изабо переводила взгляд с одной на другую. В том путешествии в Тирсолер, в котором участвовали Дайд и Энит, было много такого, о чем она не знала. Слова Мак-Синна, как ей показалось, задели чувствительную струну.

— Ну, — сказал Мак-Синн, прервав затянувшееся молчание. — Это верно? Вы действительно спасли Йедду в Тирсолере?

— Да, — ответила Мегэн. — Йедду по имени Нелльвин. Она провела восемь лет в заточении в Черной Башне. Юная Финн спасла ее, когда выводила оттуда того пророка, Киллиана Слушателя. Она сейчас здесь.

— И у вас есть другие, которые могут создавать чары своей музыкой? — настойчиво спросил Мак-Синн. — Разве их тоже нельзя научить петь песни, убивающие фэйргов?

— Энит Серебряное Горло может петь колдовские песни, и она научила этому своего внука Дайда, и своего ученика Джея Скрипача, — спокойно сказала Мегэн. — В прошлом году в это же время им удалось благополучно доплыть до Тирсолера, хотя я знаю, что в пути они наткнулись на фэйргов.

— Но ты же знаешь, что я не стану петь песню смерти, — резко сказала Энит. — Я не раз говорила тебе об этом, Мегэн. Я не Йедда, чтобы использовать свою магию для убийства.

— Но Энит...

— Нет, Лахлан. Ничто не заставит меня передумать. Ты же знаешь мое мнение.

— Что за глупость? — воскликнул Мак-Синн, недоумевающе глядя на старую циркачку. — Ты знаешь, как это сделать, но говоришь, что не станешь? Почему?

Энит с жалостью посмотрела на него.

— Я не стану использовать свои силы для того, чтобы убивать. Колдовские песни можно использовать другими способами.

— Другими способами? Какими еще другими способами? Говорю тебе, если бы мы могли обучить несколько молодых ведьм, чтобы на каждом корабле было по одной, то очень скоро выиграли эту войну! Хорошая Йедда может убить сотни этих ужасных морских демонов сразу. Сотни!

— Когда мы в прошлом году плавали в Тирсолер, на нас напал отряд фэйргийских воинов, — объяснил Дайд. — Вместо того, чтобы усыпить их своими песнями, мы спели им песню любви. Джей играл на своей viola d'amore, которую, как вы знаете, сделала сама Гвиневера Ник-Синн и которая обладает огромной силой...

— Виолу Гвиневеры не должны были отдать вот так запросто, — воскликнул Мак-Синн, дрожа от ярости. — И какому-то цыганскому парню! Эта виола — реликвия клана Мак-Синнов и должна быть возвращена нам обратно. Вы не имели права, Ваше Высочество!

Джей в смятении прижал свою драгоценную виолу к груди. Дайд сжал кулаки.

— Виола была дарована Джею Скрипачу в награду за помощь, оказанную мне в завоевании короны, — невозмутимо сказал Лахлан. — Всем членам Лиги Исцеляющих Рук было разрешено выбрать из хранилища реликвий любую вещь по их выбору, и он выбрал именно ее. Линли, виола лежала там без дела много лет. Просто удача, что она не погибла во время Сожжения, как многие другие фамильные драгоценности. Или, возможно, это не простая удача, а невидимое деяние Прях. Джей играет на этой виоле так, будто она была сделана точно под его руку. В вашем клане не осталось никого, кто мог бы играть на ней. Не стоит жалеть ее для Джея, который так помог мне.

— Это действительно так? — скептически осведомился Мак-Синн. — Тогда давайте послушаем, как он на ней играет.

Лицо Джея вспыхнуло горячим румянцем, но по кивку Лахлана он поднялся и благоговейно вынул виолу из футляра. Прекрасной формы и покрытая лаком, виола несла больше струн, чем обычно, поднятых на замысловатом деревянном мостике. Ее грациозный гриф был вырезан в форме женской фигуры с завязанными глазами.

Джей устремил на Мак-Синна застенчивый, но прямой взгляд.

— У нее завязаны глаза, потому что говорят, что любовь слепа.

Мак-Синн отрывисто кивнул.

— Знаешь, не надо рассказывать мне о viola d'amore, парень. Я учился в Башне Сирен. А кто учил тебя?

— Я сам, — ответил он просто. — И Энит.

Не дожидаясь ответа, он поднял виолу к подбородку и провел смычком по струнам. Комнату наполнили звуки, низкие, бархатистые и чистые. Потом Джей заиграл ритмичную танцевальную мелодию, под которую головы сами собой начинали кивать, а ноги притопывать. Закончив, он оторвал смычок и взмахнул им, и слушатели разразились бурей аплодисментов. Джей залился краской и опустил смычок, глядя на Мак-Синна.

— Что ж, нет никаких сомнений в том, что ты умеешь играть, парень, и играешь хорошо, — резко сказал прионнса. — И Мак-Кьюинн сказал правду, в моей семье действительно не осталось никого, кто мог бы так прекрасно играть на ней. Возможно, моя дочь могла бы, но она давно мертва. — На его бородатом лице мелькнуло тоскливое выражение, и он потер подбородок рукой. Он немного помолчал, потом поднял голову и в его сверкающих глазах цвета морской волны снова полыхнуло пламя. — Но если у тебя есть Талант, почему ты не можешь своим пением убивать фэйргов?

— Она сделана, чтобы петь о любви, а не о смерти, — тихо сказал Джей. — Разве вы не видите?

— Я вижу, что у тебя в руках реликвия клана Мак-Синнов, а ты не хочешь использовать ее, чтобы помочь нам!

— Но милорд, пожалуйста, если бы вы только согласились выслушать, — сказал Дайд. — Я же сказал вам, что мы пели песнь любви, когда на нас напали морские жители. Милорд, фэйрги были зачарованы! Они плыли за нашим кораблем, напевая, свистя и ловя для нас рыбу. А потом, когда на нас напал тирсолерский флот и наш корабль перевернулся, фэйрги спасли нас и отвезли на берег. Милорд, вам не кажется...

— Пели песнь любви, — презрительно отозвался Мак-Синн. — Это песня для придворных кавалеров и трубадуров, а не для войны!

— Но мы победили их, мы создали что-то вроде связи с ними, — воскликнула Энит. — В Карриге мы могли бы сделать то же самое.

— Спеть песню любви, когда армия фэйргийских воинов будет наступать на нас с занесенными трезубцами? — сардонически осведомился Мак-Синн. — Это прямой путь приблизить неизбежный конец — нас всех перебьют, а фэйрги будут торжествующе улюлюкать.

— Вот и я то же самое тебе говорил, Энит, — вступил Лахлан. — Любая колдовская песня действует лишь тогда, когда ее слушают, а во время битвы слышны лишь звон оружия и крики раненых. А даже если публика слушает, они должны слышать сердцем, а не только ушами. Ты сама учила меня этому. Как мы сможем пением призвать их к миру, когда они ослеплены и оглушены своей ненавистью?

— Но в Тирсолере...

— Да, но там была совсем небольшая горстка воинов, ты сама говорила это. Мы не можем послать тебя с Дайдом и Джеем в пасть к орде бесчинствующих фэйргов, как группу бродячих менестрелей. Это слишком опасно.

Энит ничего не сказала. Ее искривленные пальцы сжимали подлокотники кресла.

Мак-Синн раздраженно фыркнул.

— Вот чем все заканчивается, когда приглашаешь на военный совет женщин, — с ядовитым сарказмом сказал он. — Приходится выслушивать всякие глупости.

— Неужели? — рявкнула Изолт. — Означает ли это, что вы не желаете выслушивать и мои советы, милорд?

Мак-Синн ничего не сказал, лишь стиснул зубы. Изолт продолжила, очень тихо:

— Не забывайте, что я Шрамолицая Воительница, милорд. На Хребте Мира все равно, мужчина ты или женщина. Единственное, что имеет значение, можешь ты сражаться или нет. Я получила эти шрамы не просто так.

— Разумеется, Ваше Высочество, — сказал он через некоторое время. Слова явно дались ему очень нелегко. — Я не хотел вас обидеть.

Изолт ничего не ответила, пытаясь обуздать свой гнев. Лахлан тоже разозлился. Раздраженно оглядев стол, он сказал:

— Мы не можем постоянно спорить друг с другом. Если мы хотим победить фэйргов, то должны выступить единым фронтом. Итак, Изабо говорит, что фэйрги вернутся в Карриг к Самайну или чуть позже. К тому времени мы должны быть уже там и, если получится, ударить по ним сразу с двух сторон.

Большая часть армии Ри, называемой Серыми Плащами из-за их серой формы, все еще стояла в Тирсолере. Было решено, что Лахлан присоединится к ним вместе с армиями южных лордов и прионнса, чтобы они смогли напасть на Карриг с востока, доставив большую часть людей по морю кораблями королевского флота. Когда армии Ник-Танах и Ник-Эйслин присоединятся к ним вместе с солдатами Айена и Эльфриды, у них должно оказаться более десяти тысяч людей и волшебных существ, очень внушительное войско.

Тем временем Фионнгал Ник-Рурах и герцог Лохслейн должны будут отправиться обратно в Рурах, чтобы переговорить с Мак-Рурахом и заручиться его поддержкой. По пути они переговорят также с Мак-Ахерном Тирейчским, чья кавалерия славилась своей стремительностью и отвагой. С учетом лучников из Равеншо, они должны собрать по меньшей мере трехтысячную армию, которая ударит по фэйргам с запада.

— В общей сложности это составляет тринадцать тысяч солдат, что очень немало, — с удовлетворением подвел итог Дункан Железный Кулак. — Хотя нам и придется сражаться с фэйргами на их собственной территории, у нас будет численное преимущество.

— Мы сможем собрать еще больше солдат, если твой отец решит присоединиться к нам, — сказал Лахлан Изолт. — У него там несколько сотен человек, а он сам — Шрамолицый Воин и отличный боец. Кстати, как думаешь, он согласится поговорить с Зажигающей Пламя от нашего имени? Хан'кобаны подписали Пакт о Мире, а это значит, что они пообещали оказывать нам помощь в трудные времена. Они считают войну чем-то вроде развлечения. Думаешь, они присоединятся к нам?

— Возможно, — спокойно ответила Изолт. — Но они не враждуют с фэйргами, живя в таком отдалении от моря. Не знаю, согласятся ли они покинуть снега, чтобы сражаться за дело, которое им совершенно не интересно.

Лахлан нахмурился. Дункан Железный Кулак сказал:

— Кроме того, чтобы собрать их, понадобились бы месяцы. Когда гонец приедет в горы, убедит Хан'кобанов встать под наши знамена и вернется обратно в Рионнаган, будет уже зима. Когда они доберутся к нам в Карриг, пройдет уже больше года. Если бы только был какой-нибудь путь через горы прямо в Карриг! Тогда мы могли бы напасть на них и с юга тоже...

— Но такой путь через горы есть, — сказала Изолт.

Все недоверчиво уставились на нее.

— Многие пытались перейти горы, и никому это не удалось! — воскликнул Линли. — Я сам несколько раз пытался с тех пор, как потерял Карриг!

— Ты уверена, Изолт? — спросила Мегэн. — За всю тысячелетнюю историю Эйлианана с тех пор, как наш народ поселился здесь, никто так и не нашел путь через горы. Именно поэтому мы всегда так зависели от морских маршрутов.

— Полагаю, что Хан'кобанов об этом никогда не спрашивали, — невозмутимо отозвалась Изолт.

Линли хрипло рассмеялся.

— Эти обитатели снегов — главная причина, по которой мы не переходили через горы. Не говоря уж о ледяных великанах, ограх, гоблинах, лавинах, саблезубых леопардах, снежных львах, волках...

— Ну, а я лично переходила горы, — ответила Изолт.

Ее замечание вызвало бурю вопросов и восклицаний. Она спокойно выслушала их, потом сказала:

— Горы проходимы только в летние месяцы, когда на самых высоких перевалах тает весь снег. Тогда и опасность лавин меньше, а ледяные великаны впадают в спячку. Если бы у вас было разрешение проходить через долину драконов, это сократило бы путешествие почти на месяц. Если есть сани, то отсюда дотуда можно добраться меньше чем за три месяца.

Все принялись взволнованно переглядываться.

— Если мы вышлем армию сейчас, то можем быть там уже к осени, — сказал Айен, быстро подсчитав что-то в уме.

— А вы сможете по пути поговорить с Хан'кобанами и убедить их встать под наши знамена, — обрадовался Линли.

Лицо Изолт залил темный румянец, и две тонких линии шрамов на ее скулах выступили ярче.

— Но я не могу вернуться на Хребет Мира! — В ее голосе тоска мешалась со смятением. — Только если Лахлан тоже поедет.

Золотистые глаза встретились с голубыми, и между ними почувствовалось явное напряжение. Казалось, ни один, ни другая совершенно не слышали криков разочарования и возмущения, послышавшихся со всех сторон.

— Командующий не может покинуть свое войско! — воскликнул герцог Глениглз.

— Вы не можете передать командование армией кому-нибудь другому, пусть даже очень талантливому! Как будут чувствовать себя солдаты? Они боготворят вас! — сказал герцог Киллигарри.

— Это слишком опасно, хозяин! — воскликнул Дайд. — Ты не должен подвергать себя такому риску!

— Что мы будем делать, если вы погибнете под лавиной? — сказал Дункан, явно обеспокоенный. — Помните, что было, когда на вас наложили заклятие, и вы много месяцев лежали, как мертвый? Все лорды и гильдии тут же отказались поддерживать нас, и мы увязли, как телега в грязи. Боюсь, это было бы не слишком мудрое решение, Ваше Высочество.

Ри явно встревожился.

— Я не могу отправиться в горы, — сказал он. — Я должен быть с армией. Аласдер прав, командующий остается со своим войском.

— В чем дело? — осведомился Мак-Синн. — Ее Высочество может провести меня и моих людей через горы, а вы возглавите армию и поведете ее по равнине. Так мы ударим с трех сторон одновременно. Нас ждет триумф!

— Но я не могу покинуть тебя, — прошептала Изолт Лахлану. — На мне лежит гис перед тобой.

Мак-Синн вскочил на ноги и навис над столом. Его лицо исказила ярость.

— Сейчас совершенно не время цепляться друг за друга, как парочка влюбленных голубков! Никто, кроме Банри, не знает путь через горы. Она должна ехать!

Его поддержал хор голосов, и Лахлан переводил взгляд с одного лица на другое, потом снова взглянул на Изолт. Она поднялась, очень бледная и суровая.

— Значит, ты освобождаешь меня от моего гиса?

Лахлан все еще колебался, и многие в зале насмешливо переглядывались, считая, что он не может перенести разлуки с женой всего на несколько месяцев. Наконец он кивнул, глядя Изолт прямо в глаза.

— Хорошо, я отпускаю тебя. Ты отправишься на Хребет Мира.

Она низко поклонилась, встав на одно колено, и лишь Изабо узнала в этом движении формальный жест Хан'кобанов. Потом Банри развернулась и зашагала прочь, прямая, точно натянутая струна.

Лахлан внезапно закричал ей в спину:

— Ты скучала по своим снегам, и не пытайся говорить, что это не так!

Изолт не ответила, захлопнув за собой дверь.

Изабо в смятении смотрела на Лахлана.

— Ты понимаешь, что наделал? — прошептала она.

Гнев и отчаяние в его золотистых глазах сказали ей, что он понимает.

Джей занес смычок над струнами виолы, и из-под него полилась чарующая музыка. Голос виолы был низким и бархатистым, звенящим нежностью. Мелодия подошла к концу, и Джей медленно опустил смычок и открыл глаза.

Вздрогнув, он осознал, что наследница трона Рураха сидит на его кровати, слушая его и поглаживая шелковистый черный мех эльфийской кошки, сонно растянувшейся у нее на коленях. На ней была зеленая бархатная амазонка, а плечи прикрывал черный плед, сколотый брошью с изображением черного волка. Ее каштановые волосы были собраны под лихой зеленой треуголкой, украшенной пушистыми черными перьями.

— Финн! — вскрикнул он. — Я не слышал, как ты вошла.

— Я пришла попрощаться, но ты был в своем обычном трансе, и я решила, что прерывать тебя может быть опасно, — с ухмылкой заявила Финн. — Ну, как с лунатиками.

Джей печально усмехнулся.

— Спасибо, что не прервала меня. Я очень люблю эту песню.

— Да, она очень красивая, — сказала Финн. — Ты с каждым днем играешь все лучше и лучше, Джей. Не зря ты потратил столько времени на упражнения. — В ее голосе слышался еле уловимый упрек.

— Да, мне очень повезло, что Нелльвин взялась учить меня вместе с Энит, — горячо сказал Джей. — Она настоящая Йедда, обученная в Башне Сирен, и все такое. Она может научить меня очень многому. — Он ласково обернул виолу в шелк и положил обратно в футляр.

— Должна признаться, я чувствую ревность к этой деревяшке, — сказала Финн.

Джей вскинул на нее глаза и густо покраснел.

— Хотя это всего лишь деревяшка, — продолжила она. — Даже если у нее и до омерзения красивая фигура. — Она со вздохом окинула взглядом свою собственную гибкую мальчишескую фигурку. — Ну да ладно. Может быть, и у меня была бы такая фигура, если бы я не проводила столько времени в седле и лазая по деревьям. Да и вообще, я лучше буду плоской, как камбала, и хорошо лазать по деревьям, чем наоборот.

— Ну... Ты сегодня очень хорошенькая, — неуклюже заметил Джей.

Она пожала плечами.

— Ну да, выгляжу отлично, как козье дерьмо, утыканное примулами. Я такая. У этого герцога Лохслейна очень строгие представления о том, как банприоннса должна вести себя. Боюсь, путь домой не доставит мне особенного удовольствия.

— Ты действительно пришла попрощаться? — задумчиво спросил Джей.

— Да, боюсь, что так, — ответила Финн, вставая и перекладывая эльфийскую кошку на плечо. — Вот я и отделалась от исполнения своего долга перед подданными. Лахлан сказал, что он написал моему дайадену о том, что я больше не хочу быть банприоннса, но он вряд ли обратит на это внимание, учитывая остальные новости, которые мы ему везем. Все, что я могу сказать, это что ему лучше бы взять меня с собой, потому что если меня опять запрут в этом старом скучном Касл-Рурахе, клянусь, я сбегу! Да я скорее наемся жареных жаб, чем останусь сидеть там, сложа ручки, когда вы все поедете на войну!

— Ну, возможно, война быстро кончится и мы скоро вернемся домой, и тогда мы с тобой сможем вместе пойти в Теургию, как и собирались.

— Может быть, — ответила Финн, впрочем, без особой надежды в голосе. — Хотя мне не кажется, что эта война быстро кончится, а тебе?

— И мне тоже, — печально ответил он.

— Мне пора, — сказала она. — Этот герцог Лохслейн и так считает, что я невоспитанная девчонка. Если я и дальше буду доставать его, он скажет дайадену, что я плохо себя вела, а мне сейчас очень нужно быть у него на хорошем счету. Береги себя, ладно? Перестань думать, что ты можешь выиграть эту войну, играя на своей дурацкой виоле.

— Угу, — сказал он со вздохом. — Хотя я действительно думаю...

— Ты же слышал, что сказал Лахлан, — твердо сказала Финн. — Не забывай, если ты хочешь стать колдуном, то должен учиться смирению, скромности и повиновению.

— Уж кто бы говорил! — воскликнул Джей, но она только рассмеялась ему в лицо, ухватила за ухо и поцеловала в уголок губ. Когда он опомнился, с пылающим от смущения лицом, она уже вышла, а эльфийская кошка на прощание зашипела и зафыркала на него с ее плеча.

— Значит, мы снова едем на войну, — сказал Лахлан, опираясь на свой огромный лук. Изолт кивнула. Ее лицо было очень спокойным. — Но на этот раз не вместе, — продолжил он, пристально глядя ей в лицо.

— Да, на этот раз не вместе, — повторила она, сжав губы.

Он обнял ее за плечи и попытался привлечь к себе.

— Мне будет трудно привыкнуть, что тебя нет рядом, — сказал он негромко. Хотя она не сопротивлялась его объятию, но стояла неподвижно, как кукла, и он отстранился, снова ища в ее лице хоть какой-нибудь намек на то, что она чувствует. Но там не было ничего. Ни гнева, ни грусти, ни нежности. Губы Лахлана сжались, и он отошел, очень прямой и напряженный.

Изабо ободряюще погладила сестру по руке.

— Он не понимает, что натворил, — прошептала она. — Он не знает, что такое гис.

Изолт встретилась с ней глазами в долгом внимательном взгляде, и Изабо наконец увидела, что переживает ее сестра.

— Он понимает. В глубине души он понимает, как важен такой долг чести для тех, в чьих жилах течет кровь Хан'кобанов. Он просто не хотел признаться в этом перед всеми теми людьми. — В ее голосе слышалась еле уловимая горечь.

— Но ты вернешься к нему? — настойчиво прошептала Изабо. — Ты ведь все еще его жена.

— Что мне ваши брачные обряды? — сказала Изолт уязвленно. — Хан'кобаны не женятся.

— Но ты ведь прыгнула с ним через костер, ты родила ему троих детей, — обеспокоенно сказала Изабо.

— Я поклялась никогда не покидать его, а теперь он освободил меня от этого гиса, — сказала Изолт ровным голосом. Она стряхнула руку Изабо и вскочила в седло. — Мы готовы выезжать, милорд? — спросила она Линли Мак-Синна.

— Готовы, и всегда будем готовы, — ответил он весело. Его лошадь пританцовывала под ним, как будто нетерпение прионнса передалось и ей тоже.

Изабо шагнула вперед, снизу вверх глядя в лицо Изолт.

— Он любит тебя, ты же знаешь это.

— Любит ли? — спокойно отозвалась Изолт. — Может, и любит. — Она развернулась, пришпорив свою грациозную кобылку и встав во главе кавалькады. Лахлан подошел к ней и коснулся ее сапога.

— Береги себя, леаннан, — сказал он.

Она взглянула на него.

— Хорошо. А ты береги моих малышей.

Лахлан кивнул, потом потянулся, схватил ее за руку и потянул вниз. Какой-то миг она сопротивлялась, сведя вместе тонкие рыжие брови. Потом наклонилась и позволила ему поцеловать ее. Их губы соприкоснулись, и когда она в конце концов выпрямилась, в ее голубых глазах блестели слезы.

— Да хранит тебя Эйя, — сказал Лахлан.

— И тебя тоже, — хрипло ответила она и отдала команду выезжать.

Строй из пятисот человек двинулся вперед. Большая часть из них была людьми Мак-Синна, две сотни которых были выбраны для того, чтобы служить и защищать Банри. Они скакали почти без отдыха, выезжая на рассвете и продолжая путь еще долго после заката при свете факелов и при каждой возможности меняя скакунов. Меньше чем за три недели они добрались до Перевала и поехали по узкой извилистой дороге, идущей вдоль берега бурного Риллстера.

После этого их бешеная скачка замедлилась, поскольку дороги в Сичианских горах были не столь ухоженными, как на равнине. Изолт была не в силах сдержать поток воспоминаний, грозивший поглотить ее. Именно здесь они с Мегэн и Лахланом обманом заставили Красных Стражей пропустить их через Перевал. Там, наверху, они однажды ночью разбили лагерь. За теми деревьями была пещера, где Изолт впервые встретилась с Лахланом, угрюмым горбуном со жгучими золотистыми глазами, которые никогда не отрывались от нее. Это воспоминание судорогой тоски свело ее живот, и она стала подгонять своих людей еще суровее, чем прежде.

Потом она увидела знакомый изогнутый силуэт Драконьего Когтя, возвышающийся над более низкими горами, и ее охватила новая тоска, тоска по холодному безмолвию снегов. В тот день они гнали своих лошадей до полного изнеможения, а на ночлег расположились у Великой Арки. До Купалы оставалось уже меньше недели, а после него дни снова начнут сокращаться, и время повернет к осени, а вместе с ней и к надвигающемуся противоборству с фэйргами.

На следующий день Изолт проснулась перед рассветом и отправилась на луг, чтобы собрать огромный букет диких роз, которыми заросли все скалы у подножия высокой горы. Когда охапка уже не помещалась у нее в руках, она пошла по траве к широкой каменной платформе, означавшей начало Великой Лестницы.

Солнце как раз начало подниматься, когда ее оруженосец, Каррик Одноглазый, подошел к ней, обеспокоенный, что она покинула лагерь без него. Он был получеловеком-полукорриганом, одним из множества волшебных существ, вставших под знамена Лахлана во время Яркой Войны. Хотя и совсем приземистый, он был крепким и очень сильным, с грубым, точно высеченным из гранита лицом и одним глубоко посаженным глазом. Каррика назначил оруженосцем и личным телохранителем Изолт сам Ри, и он так серьезно относился к этой обязанности, что Изолт без него и шагу ступить не могла. Она ободряюще улыбнулась ему.

— Тебе придется отойти, Каррик, — сказала она. — И, что бы ни случилось, не приближайся. — Он начал возражать, но она властным жестом приказала ему замолчать. — Нет, делай так, как я сказала. Ты не знаешь драконов. Очень многие люди погибли, потому что были слишком безрассудными и дерзкими. Отойди, я говорю, и дай мне поговорить с драконом в одиночестве.

В конце концов Каррик подчинился, и когда подошел Мак-Синн, запыхавшийся и встревоженный, он остановил его и не позволил приблизиться.

Изолт смотрела в светлеющее небо и ждала. Несмотря на то, что она много лет прожила в тени драконов, при виде огромного магического существа, появившегося над горной вершиной, сердце у нее ухнуло в пятки. Дракон ликующе взревел, и все лошади, пасшиеся на лугу, в панике заржали и встали на дыбы. Некоторые даже сорвались с привязи, хотя были так надежно стреножены, что ускакать прочь не смогли. Люди попадали на землю или съежились под ненадежным прикрытием палаток, а те двое, что стояли неподалеку от Изолт, ахнули и отступили на несколько шагов назад, а на лицах у них выступил холодный пот.

Дракон спикировал вниз и приземлился на платформе перед Изолт, которая рядом с ним сразу показалась совсем крошечной. Обвив огромным гибким хвостом лапы, он ждал, выпуская из красных пещер ноздрей тонкие струйки дыма. Изолт, склонив голову, встала перед ним на колени, положив перед собой огромную охапку роз.

Приветствую Тебя, Великий, сказала она на безмолвном языке драконов.

Приветствую тебя, Изолт Рыжая, ответил дракон, глядя на нее топазовыми щелочками глаз. Ты привела с собой большое войско. Его мысленный голос звучал, как симфония, исполняемая огромным оркестром.

Изолт кивнула. Мы пришли с дарами, в надежде что всемогущие драконы позволят нам пройти через их священную землю. Как вы хорошо знаете, мой супруг Лахлан Мак-Кьюинн и я не питаем злобы к драконам. Мы преклоняемся перед вами и почитаем вас. Мы не хотим вызвать ваш гнев или оспаривать вашу власть. Мы пройдем с опущенными глазами, молча, и не оставим никаких следов своего прохождения, если Великий Круг будет милостив и снисходителен к нам.

Повисла долгая тишина — дракон разглядывал Изолт сквозь прикрытые веки. Она глубоко вздохнула и грациозным жестом указала на розы, рассыпанные перед ней.

Я также принесла розовую десятину от имени Мак-Фэйгенов, как многие годы назад постановили драконы, и надеюсь, что давняя дружба между моим кланом и вашим будет расти и процветать, как эти розы.

Глаза дракона превратились в щелочки, а кончик хвоста закачался вверх-вниз. После долгого молчания он проурчал: Дары?

Изолт сделала знак Каррику, и он вышел вперед, держа тяжелый сундук, который поставил на землю перед ней. Его лицо было еще более каменным, чем обычно, поскольку он изо всех сил пытался не выказать страха. Она сделала ему знак отойти обратно, и он медленно удалился, исполненный решимости не броситься бежать, как ему очень хотелось бы. Изолт отперла замок и откинула крышку сундука, и дракон со стремительной и грозной грацией склонил длинную шею и обнюхал лежавшие внутри драгоценные камни. Его похожие на пещеры ноздри трепетали.

Мы также оставляем вам и вашим братьям стадо из пятисот лошадей, чтобы вы могли охотится на них в свое удовольствие, сказала Изолт. Мы умоляем простить нас за то, что они такие костлявые и тощие, и надеемся, что их число возместит недостаток жира.

Дракон рассмеялся, и все, кто слышали этот звук, похолодели до мозга костей. Изолт все так же неподвижно стояла на коленях, склонив голову, и после нескончаемого напряженного ожидания, когда она, казалось, совсем перестала дышать, дракон отодвинулся, держа сундук с драгоценными камнями в когтях.

Мы знаем тебя, Изолт Рыжая. Мы принимаем твои дары, сколь бы жалки они ни были, и даем тебе и твоим людям разрешение взойти на нашу гору. Помни, мы не потерпим неуважения от твоих спутников. Если хотя бы один их них осмелится заглянуть в наш дворец или оставит след на иле наших озер, мы посмотрим, сможет ли жир ваших тел возместить недостаток жира на тех тощих созданиях, которых вы именуете лошадьми.

Изолт признательно склонила голову. Дракон присел на своих мощных задних ногах и взвился в небо, и ее чуть не сбило с ног ветром, поднятым его чудовищными крыльями. Она прикрыла глаза ладонью, защищаясь от кружащихся в воздухе пыли и листьев и впервые за долгое время вздохнула свободно.

Они добрались до долины драконов утром Купалы и медленно прошли мимо дымящегося озера, от которого над кратером поднималась клубящаяся дымка, противно пахшая тухлыми яйцами. Хотя многие невольно вскидывались при каждом малейшем звуке, все был очень осторожны, чтобы ненароком не взглянуть на семь огромных пещер в склоне холма. Не было видно ни одного дракона, к некоторому разочарованию самых храбрых из них, и они смогли начать долгий подъем из долины драконов.

Изолт дождалась, когда все солдаты прошли мимо нее и скрылись из виду, потом пересекла долину и положила огромный букет роз, уже слегка увядших, на нижнюю ступень. Она преклонила колени и сказала: Благодарю вас, Круг Семи.

Где-то в глубине ее разума, так глубоко, что, казалось, эти слова эхом отдавались в ее сердце и желудке, а не в мозгу, она услышала ответ королевы драконов. Не за что.

Счастье переполнило ее, такое острое, что глаза защипало от слез. Она сглотнула, кивнула головой и поднялась на ноги, быстро зашагав через долину вслед за своими людьми.

 

ДРАКОНИЙ ГЛАЗ

Изабо медленно шла по лесу, внимательно глядя вокруг. Ей нужно было найти самое лучшее место. Она узнает его, когда увидит, она была уверена в этом. Это должно быть место силы, место, где энергии воздуха, воды, земли и огня могут сойтись, место, которое затронет какую-то важную внутреннюю струну ее души.

Лучше всего было бы, если бы все произошло в каком-то месте, которое уже имело для нее значение, например, на скалистом уступе на краю водопада в укромной долине Мегэн, где она прошла свои Ученические Испытания. Но армия Ри ехала на войну, и Изабо путешествовала вместе с ней. Она не была вольна сама выбирать место и время ее Испытания Колдуньи, как молодые ведьмы в былые времена. Повезло еще, что Лахлан решил провести несколько дней в Дан-Идене, с банприоннса Блессема, празднуя Купальскую Ночь, прежде чем продолжить путь в Эрран, а оттуда в Тирсолер, чтобы встретиться с их флотом. До сих пор Серые Плащи ни в одном месте не останавливались дольше чем на ночь. Изабо же должна была сидеть в молчании, приобщаясь к силам природы, три дня и три ночи, прежде чем могла приступить к Испытанию Колдуньи. Такое испытание было невозможным в шуме и суете армейского лагеря.

Карликовая сова Буба перелетала с ветки на ветку, озадаченно ухая. Зачем-ух мы-ух здесь-ух? Почему-ух не спим-ух?

Я-ух только что-ух пообедала-ух, с улыбкой ухнула ей в ответ Изабо.

Днем-ух надо-ух спать-ух, ухнула Буба.

Это-ух тебе-ух, отозвалась Изабо. Я-ух не сова-ух.

Пока-ух не сова-ух, грустно согласилась Буба. Она так и не смирилась с нежеланием Изабо принимать другой облик после последнего ужасного приступа колдовской болезни, и всегда пыталась уговорить Изабо снова полетать вместе с ней.

Земля под ногами Изабо начала медленно понижаться. Она повисла на крепком суку и подтянулась, чувствуя грызущее беспокойство. Этот небольшой лесок был единственным невозделанным местом на много миль окрест, поскольку Блессем был краем лугов и зеленых изгородей. Если она не найдет какое-нибудь местечко, где можно высидеть все Испытание, могут пройти еще долгие месяцы, прежде чем ей представится следующая возможность.

Она услышала журчание бегущей воды и воспрянула духом. Она пошла на звук, выйдя через тенистую дубовую рощицу на небольшую поляну, залитую солнечным светом. Изабо поняла, что она нашла свое место.

Из расселины в западном склоне утеса бил родник кристально чистой воды, каскадом сбегая по холму и собираясь в небольшую заводь в центре рощицы. На ее поверхности плавали кувшинки, белые, малиновые и голубые, а по обеим сторонам, прямые, точно копья, торчали камыши. За ней простирался небольшой луг, где над зарослями диких трав и цветов порхали стаи пестрых бабочек. Боярышник в полном цвету стоял в кругу опавших белых лепестков, а в дальнем конце древнее тисовое дерево пьяно склонилось на одну сторону. Корни кривого тиса образовывали широкое сиденье на краю утеса, с которого длинными бледными кистями срывался поток. Обрамленная склоняющимися ветвями дубов, оттуда открывалась панорама на лежащую внизу долину, где над голубовато поблескивавшим озером к небу взмывали стены и башни Дан-Идена.

Внезапно она заметила никси, сидящую на листе лилии и глядящую на нее любопытными блестящими глазами. Крошечное существо немедленно нырнуло обратно в заводь, но у Изабо радостно екнуло сердце. Она встала на солнце, с улыбкой подняв руки к небу.

Здесь-ух? — спросила Буба.

Здесь-ух, согласилась Изабо.

Солнце еще только поднималось из-за леса, когда Изабо на следующее утро вернулась в дубовую рощу. Она была одна. Буба, пусть и очень неохотно, но все же согласилась дожидаться ее в окружавшем рощу лесу, чтобы Изабо смогла высидеть Испытание в одиночестве, как полагалось.

Было очень тихо, трава на лугу клонилась под тяжестью росы, и единственным звуком были птичьи трели. Изабо принесла с собой большую охапку дров и тяжелую сумку, которую разобрала в душистой тени боярышника. Там оказались пять высоких свечей цвета заката, небольшой мешочек с солью и другой такой же с сушеной драконьей кровью, пучок сухих трав и цветов, несколько оловянных мисок, небольшая бутылочка с драгоценным маслом, тонкая книга в голубой обложке, буханка хлеба, бутыль с терновым вином, мешочек с небольшими красными яблоками и головка сыра, который Изабо сделала своими руками, чтобы быть уверенной, что в него добавлен сок цветов репейника, а не с пищеварительные соки ягнят.

Аккуратно разложив все под боярышником, она села в уютных объятиях тисовых корней и поела в последний раз за следующие три дня, запив еду водой из родника. Вода была холодной и пахла землей и темнотой, и у Изабо свело горло.

Пока Изабо ела, ее взгляд постоянно возвращался к голубой книжечке, которую она положила на землю. Мегэн дала ее Изабо накануне, крепко обняв ее и поцеловав между бровей.

— Это твоя книга ученицы, Бо, — сказала она. — Теперь ты готова прочитать ее.

Изабо не была так в этом уверена. Как-то раз Мегэн уже позволила ей прочитать несколько страниц, и Изабо пришлось пережить несколько неприятных минут. На страницах книги были скрупулезные записи о росте и успехах Изабо, а она знала, что была своенравным и непослушным ребенком, которому было куда интереснее лазать по деревьям, плавать с выдрами и играть с белками и донбегами, чем заниматься математикой, астрономией и историей.

На книге лежало кольцо, вспыхивавшее горячим желтым огнем. Это был очень редкий камень, драконий глаз, который находили лишь в далеких горах, где жили драконы и где Изабо выросла. Внутри на кольце было выгравировано ее имя. Это был дар, который в день ее появления на свет преподнесли ей сами драконы.

Камень был вставлен между двумя изящными однолепестковыми розами, а по ободку кольца был выгравирован узор в виде изогнутых стеблей, покрытых острыми шипами. Тот же узор повторялся и на броши, которой был сколот ее мягкий белый плед. Это была эмблема клана Мак-Фэйгенов, потомков Фудхэгана Рыжего, который летал с драконами и построил многие из великих башен ведьм, включая свои собственные, Башни Роз и Шипов, где и умер от руки своей сестры-близнеца, Сорхи Убийцы.

Те, кто хотят сорвать розу, должны не бояться шипов, подумала Изабо и дрожащими пальцами взяла кольцо. Она повернула кольцо так, что камень поймал солнечный луч и вспыхнул желтым огнем, потом надела его на средний палец левой руки. С тех пор, как она вернулась в лоно Шабаша, ей запретили носить это кольцо, и она очень по нему скучала. Изабо очень надеялась, что уже скоро ей можно будет открыто носить свое кольцо колдуньи. Если в эти три дня все пойдет хорошо. Она вздохнула и улыбнулась, протирая кольцо подолом туники и в который раз восхищаясь его золотистым блеском. Лишь после этого она раскрыла книгу.

Страницы были заполнены убористым бисерным почерком Мегэн. Буквы жались друг другу, часто заходя одна на другую, и Изабо нетерпеливо вздохнула, но как только она начала читать, складка между ее бровями разгладилась, и она полностью погрузилась в чтение. Книга рассказывала историю ее жизни, с того дня, когда Мегэн обнаружила новорожденную малышку в узловатых корнях дерева, служившего ей домом, до принятия Изабо в Шабаш в прошлом году. Изабо часто смеялась вслух, вспоминая свои проступки и детские глупости, а время от времени ее глаза наполнялись слезами. Один раз ей даже пришлось отложить книгу, с трудом проглотив тугой комок горя и сожаления, бессмысленного желания, чтобы все могло быть по-другому.

Когда она закончила, солнце уже садилось за холм, и рощу пересекали длинные тени. Изабо завернула книгу и положила ее обратно в сумку, чувствуя, что голова у нее гудит от мыслей и воспоминаний, точно пчелиный улей. С большим трудом ей удалось вернуться к настоящему и к предстоявшей ей задаче. Изабо пришлось провести некоторое время с закрытыми глазами и руками, положенными на бедра ладонями вверх, пытаясь взять под контроль свое дыхание, а вместе с ним и ту неуловимую жизненную сущность, которую Хан'кобаны называли ко, безмолвное средоточие уверенности, скрывавшееся внутри нее.

Наконец Изабо почувствовала себя достаточно безмятежной, чтобы продолжить. Она медленно разделась. Сначала Изабо сняла окаменевшую совиную лапу, висевшую на шнурке у нее на шее. Как и тонкие белые шрамы на ее лице, лапа была не эмблемой ведьм, а знаком ее хан'кобанского наследия и выучки. Она отложила ее в сторону, потом отстегнула чехол с длинным кинжалом, который всегда носила но поясе. Его рукоятка была вырезана в виде дракона со сложенными по бокам крыльями и сверкающими золотистыми глазами. Изабо потерла крошечные кристаллики драконьего глаза пальцем, потом осторожно положила нож на землю. Она расплела толстую косу, бронзово-рыжие кудри рассыпались по ее спине, и ими тут же принялся играть легкий ветерок. Самым последним она сняла длинное белое платье без единой пуговицы и крючка и аккуратно сложила его, оставшись полностью обнаженной и с босыми ногами.

Войдя в заводь, она раздвинула кувшинки, открыв мутную зеленоватую воду. Под ногами захлюпал ил. Она невольно поджала пальцы ног, но продолжила продвигаться вперед, ощущая обжигающе холодное прикосновение воды к коже. Она легла на воду и долго лежала в струящемся облаке рыжих волос, глядя, как небо бледнеет, становясь прозрачным и зеленовато-голубым, а потом темнеет до фиолетового. Над горизонтом показалась Гладриэль, потом Магниссон с четко видными темными отметинами на боку. Свет двух лун покрыл поверхность заводи зыбкой серебристой рябью, и Изабо широко раскинула руки и ноги, глядя прямо в звездную бездну, раскинувшуюся в вышине над ней.

Наконец она поднялась и вышла из воды, слегка дрожа. Она принялась хлестать себя ветками можжевельника и розмарина, потом насухо вытиралась грубым полотенцем до тех пор, пока кожа не загорелась. После этого она торжественно намазалась драгоценным маслом, смесью мурквоуда, боярышника, дягиля и розы, для ясновидения, дальновидения, дальнего пути и защиты от зла.

Изабо уселась в объятия корней старого тиса. Она чувствовала себя очень чистой и очень уверенной. Глядя в ночь, она очистила свой разум от всех мыслей и чувств, напевая вполголоса:

— Во имя Эйя, нашей матери и нашего отца, вы, Пряха, Ткачиха и Разрезающая Нить, ты, кто сеет семя, питает все живое и собирает урожай, почувствуй во мне течения морей и крови; почувствуй во мне бесконечную тьму и яркий свет; почувствуй во мне восхождение лун и планет, пути звезд и солнца; сними пелену, открой мои глаза посредством четырех стихий: ветра, камня, пламени и дождя; сними пелену, открой мои глаза посредством ясных небес и бурь, радуг и града, цветов и опадающих листьев, пламени и пепла, сними пелену, открой мои глаза, во имя Эйя, нашей матери и нашего отца, вы, Пряха, Ткачиха и Разрезающая Нить...

Мало-помалу Изабо почувствовала, как растягивается, становится выше и тоньше, как будто кто-то тянул ее за веревку, протянутую через вершину ее черепа, сквозь основание ее позвоночника. Она росла из неба и из земли. Ее спинной мозг был деревцем, чьи ветви сплетались со звездами, ее корни уходили глубоко в землю. Она чувствовал почти неуловимый пульс планеты под ней, чувствовала, как становится все меньше и меньше в необъятности ночи, пока не превратилась в светящуюся пылинку в рокочущей темноте.

Она падала в бездну ночи, сначала внезапными рывками, которым она изо всех сил старалась не сопротивляться, потом плавно, быстро, скользя вниз по расширяющейся спирали.

В этом оцепенении, которая не была сном, в неподвижности, которая не была смертью, она пошла обратно по нити своей жизни. Ей казалось, что она несется по огромной винтовой лестнице, каменные ступени которой мерцали в ночи неземным светом. С каждым поворотом лестницы она все глубже входила в транс и оказывалась все дальше в собственном прошлом. Былые горести снова нахлынули на нее. Она увидела багровое, с вывалившимся языком лицо Маргрит Чертополох, выпившей яд, который сама же предназначала для Изабо. Маргрит протягивала к ней руки, умоляя о прощении, но с ее посиневших от удушья губ не сошло ни слова.

Изабо хотела остановиться и попытаться успокоить бешено колотящееся сердце, вновь обратившись к своему ко, но лестница все вилась и вилась, и она мчалась по ней вниз, вниз, вниз.

Она снова неслась на салазках по белой снежной глади и, обернувшись, увидела ледяного великана с копьем, нацеленным прямо на нее. Сердце у нее оглушительно заколотилось, и она отчаянно попыталась бежать. Ледяное копье полетело в нее. Она увидела чудовищный вал лавины, несущейся на нее, готовой вот-вот поглотить ее. Она снова взмыла в небо на крыльях совы. Ее обожгло невыносимое облегчение, острая радость освобождения от своего искалеченного неуклюжего тела и переселения в стремительное, свободное, уверенное тело совы, снежной львицы, беркута — любого животного, в которое она захотела бы превратиться. Тогда Изабо чувствовала лишь смятение. Сейчас она плакала и смеялась одновременно.

Она летела вниз, сквозь кружащийся снег и вспыхивающее пламя, сквозь голод, холод и одиночество, сквозь утраты и страдания. Она видела, как Майя швырнула черную куклу в огонь, она видела, как Бронвин играет на флейте, а все ее игрушки танцуют и подпрыгивают вокруг нее. Изабо видела, как ее отец превратился из буйного неукротимого коня, брыкающегося и становящегося на дыбы, обратно в человека. Она видела свою мать, спящую в коконе волос, и себя саму, трясущую ее, упрашивающую ее проснуться. Почему-то это воспоминание пронзило ее более сильной болью, чем все предыдущие. Изабо почувствовала, как по щекам у нее катятся слезы, обжигающие ее душу, как будто ртутные. Мама...

В этот миг Изабо поняла, как сильно ее всю жизнь мучило отсутствие матери, как ноющий зуб, который щупаешь и щупаешь языком, вздрагивая от боли, когда попадаешь в неудачное место, и который затихает, оставляя лишь тупую пульсацию, когда его оставляют в покое. Ни Изабо, ни Изолт никогда ни в чем не обвиняли Ишбель, стараясь не ворошить это ноющее сомнение, но только сейчас Изабо поняла, как глубоко ее ранило знание, что их мать предпочла найти спасение в своем странном зачарованном сне, вместо того, чтобы самой заботится о своих маленьких дочерях.

Она видела, как Ишбель проснулась, оглядываясь вокруг, но на этот раз ее мать улыбнулась ей и обняла ее, назвав по имени. К удивлению и радости Изабо, на этот раз она увидела Ишбель в постели под балдахином, а не в гнезде ее собственных волос. Ее муж и отец Изабо, Хан'гарад, мирно спал рядом с ней. Поворот лестницы каким-то образом провел Изабо не только через время, но и через пространство, и эта Ишбель, которая ответила на ее нечленораздельный вскрик, была теперешней, а не прошлой. Все в порядке? — с тревогой спросила ее мать, и Изабо кивнула, утирая слезы неожиданного облегчения. Она прильнула к матери, но лестница уже уводила ее прочь.

Она видела, как Лахлан поднял малышку Бронвин из лохани. С ее плавников стекала вода, чешуи перламутрово поблескивали. Он тряхнул ее, прошипев сквозь сжатые зубы: «Держи ее подальше от меня. Во имя бороды Кентавра, держи этого ули-биста подальше от меня и моего сына!» И Изабо схватила Бронвин на руки, сама не своя от страха.

Маленькая девочка растворилась у нее в руках, превратившись в ничто. Изабо неслась по ступеням, сквозь горе и пламя самайнского восстания, сквозь болезненную путаницу ее горячечного путешествия в Риссмадилл. Видения сменяли друг друга с такой быстротой, что она еле успевала справиться с ураганом эмоций, но все же знала, что стремительно приближается к времени своей пытки. Она пыталась выйти из транса, покинуть лестницу, вернуться обратно в настоящее. Все было бесполезно. Ее неумолимо увлекло в то время, в тот миг, когда ее мир разлетелся на части и вновь сложился, искаженный и навсегда отравленный. Она увидела улыбку барона Ютты, склонившегося над ней, и в пароксизме стыда и ужаса она камнем полетела вниз, все глубже и глубже в бездну.

Мир закружился вокруг нее, звезды и ночь промчались мимо головокружительными спиралями белого огня. Она падала так быстро, что не могла дышать, будто ее легкие сжимала рука какого-то жестокого великана. Видения мелькали одно за другим, как будто она видела их краем глаза, затуманенные и искаженные слезами. Тень дракона, закрывшая луну. Мегэн, прядущая шерсть и рассказывающая ей свои истории. Она сама, держащаяся за руку Мегэн и глядящая на мальчика со смеющимися темными глазами, крутящегося колесом быстрее, чем она умеет бегать. Потом она увидела себя новорожденную, лежащую в гнезде корней огромного дерева и зажимающую в крошечной ручонке кольцо с драконьим глазом.

Ее увлекало все глубже. Красный хаос, наполненный криками и всхлипываниями, и тени драконьих крыльев. Невыносимое давление повсюду вокруг. Потом покой. Темнота. Парение. Она свернулась клубочком, не понимая, где находится. Единственным звуком было оглушительный отдаленный рокот, похожий на ритмичный плеск океана. Она отдыхала, наслаждаясь блаженным покоем, укачиваемая рокотом океана и ласково колышущимися волнами. И снова она почувствовала, как ее уносит, хотя так медленно, так ласково, что падение почти не ощущалось. Она вскрикнула, не желая уходить.

Белое сияние. Свет, наполняющий ее уши и глаза, точно вода. Она падала, все быстрее и быстрее, мир бешено вращался вокруг нее. Она оторвалась от него и с пронзительным отдающимся эхом криком полетела сквозь неизмеримые пространства. Потом она увидела другие жизни, другие времена, хотя так неотчетливо, как будто смотрела сквозь матовое стекло, и сплетенные в необъятную спираль, простиравшуюся в обе стороны в бесконечность, как только что свитая нить.

Озарение длилось лишь миг. Изабо оказалась в своем собственном теле и недоуменно открыла глаза. Был рассвет. Ей предстояло выдержать еще две ночи.

Она снова выкупалась, безуспешно пытаясь смыть с себя пот и ужас ночи. Потом снова перечитала свою книгу ученицы, плача куда чаще, чем улыбаясь, и погладила кольцо с драконьим глазом, пытаясь вернуть свою вчерашнюю безмятежность. Она решительно пресекала все мысли о хлебе и сыре, черствеющих и плесневеющих в ее сумке, и о своем мягком и теплом пледе, в который ей так хотелось закутаться.

Наступила и прошла ночь, сменившись днем, а потом еще одной ночью. Там, где Изабо было холодно, теперь ей стало жарко, как будто ее била лихорадка, а ее руки и ноги дрожали. Снова занялся рассвет, приветствуемый пронзительными криками птиц. День тянулся невыносимо медленно. Ее переполняли отвращение и жалость к себе, и она то оплакивала все свои ошибки, которые, казалось, была обречена повторять раз за разом, как будто она была собакой, бегающей на привязи по кругу и вращающей тяжелый вертел, то уже через миг кипела гневом и возмущением на всех, кого знала и любила, за то, что они не спасли ее.

Ей снилась безумная, неистовая, безрассудная любовь, но она страшилась увидеть лицо мужчины, которого так отчаянно желала, боясь, что это окажется Лахлан или нечеловечески прекрасное лицо месмерда, поцелуем вытягивающего из нее жизнь, или, что было хуже всего, лицо барона Ютты, ласкающего ее одной рукой и одновременно причиняющего жгучую, невыносимую боль другой. Собрав все силы, она отогнала видение, обращаясь к Эйя и Пряхам, как будто древние избитые слова обладали силой зачеркнуть все зло, все горе. Но облегчение не пришло, ибо образовавшуюся бездну заполнили сны о войне, смерти и бушующих волнах, и у нее не осталось сил, чтобы вынырнуть из этих снов.

Последняя ночь прошла как в густом тумане. Она показалась до странности короткой, как будто эти три дня причудливо исказились, растянувшись в начале и сжавшись в конце, как телескоп. И снова она видела странные сны о свернувшихся кольцами змеях, волнистых раковинах и аммонитах, и лестница все вилась и вилась, превращаясь во вращающийся черный смерч. Вода плескалась на ее глазах, образовывая воронку, засасывавшую ее, увлекавшую все глубже, глубже... потом она увидела прялку Мегэн, колесо которой делало круг за кругом, и отблески, отблески света на лезвиях гигантских ножниц, которые резали, резали, резали нить... Щелк-щелк, щелк-щелк, разрезая нить, обрывая жизнь...

Изабо пришла в себя на рассвете третьего дня, дрожа от холода и усталости, со слипшимися от слез ресницами. Ей хотелось остаться там, где она сидела, свернувшись клубочком в узловатых объятиях старого тиса, пока не рассеется последний обрывок кошмара, но она встала и потянулась, потом умылась холодной водой. Она прошла слишком через многое, чтобы теперь все потерять.

Когда с первыми лучами солнца колдун и три колдуньи торжественно вошли в дубовую рощу, Изабо была настолько готова, насколько вообще могла быть.

На лугу на земле начертили круг и пентаграмму, выдрав всю траву так, что рисунок четко выделялся на фоне буйной зелени. В концах пятиконечной звезды стояли пять пурпурно-синих свечей, издававших сладкий запах мурквоуда, боярышника, дягиля и розы. В центре круга сложили костер, и Изабо, обнаженная, села в южном конце звезды, воткнув в землю у себя за спиной свой посох. Перед ней стояла свеча и чаша с водой.

Колдуны медленно вошли в круг. Хранительница Ключа, Мегэн Повелительница Зверей, шла первой. На ней не было ничего, кроме восьми колец и сияющего диска Ключа. Следом за ней ковылял Гвилим Уродливый, тяжело опираясь на посох, за ним Аркенинг Грезящая, очень хрупкая старая женщина со смутной мечтательной улыбкой на морщинистом лице. Последней шла Нелльвин Сирена, колдунья, спасенная в Тирсолере. Все еще худая после нескольких лет, проведенных в заключении в Черной Башне, с очень длинной пепельной косой и внимательными серо-зелеными глазами, Нелльвин казалась очень настороженной и напряженной, но за последние несколько месяцев ее неестественная бдительность начала понемногу рассеиваться, обнаружив за собой удивительную силу и здравый смысл.

Изабо замкнула за ними круг, потом сбрызнула линии водой, посыпала золой и солью, приговаривая:

— Я благословляю и заклинаю тебя, о магический круг, кольцо силы, символ совершенства и постоянного обновления. Береги нас от бед, береги нас от зла, охраняй нас от вероломства, сохрани нас в своих глазах, о Эйя повелительница лун. Я благословляю и заклинаю тебя, о звезда духа, пентакль силы, символ огня и тьмы, света в глубинах космоса. Наполни нас своим темным огнем, своей пылающей тьмой, мы все твои сосуды, наполни нас светом.

Гвилим и колдуньи склонили головы, сделав из пальцев знак благословения Эйя, и Изабо силой мысли зажгла свечи и костер. К небу начал подниматься сладковатый дым.

— Сегодня я начертила пятиконечную звезду в круге, означающих пять стихий, пять чувств, голову с руками и ногами, а круг знаменует собой шестое чувство и Эйя, мать и отец всех нас, — немного нервозно сказала Изабо. — Я сложила костер из семи священных деревьев, а свечи выкрашены в синий цвет мудрости и скрытой силы и пурпурный цвет ясновидения, дальновидения и высших сфер сознания. Я умастила себя и свечи мурквоудом, боярышником, дягилем и розой. Да хранит нас Эйя.

Мегэн кивнула, втыкая свой посох, украшенный резным узором в виде цветов и вьющихся лоз, в землю в северном конце звезды. Потом села на землю, скрестив ноги, вся окутанная массой длинных белоснежных волос. Все остальные тоже сели. Их лица были суровыми и какими-то зловещими. Изабо с тревогой гадала, что же она забыла.

— Изабо Оборотень, ты подходишь к слиянию земли, воздуха, воды и огня. Готов ли твой дух?

— Да будет мое сердце добрым, мой разум острым, мой дух храбрым. — Изабо произносила ритуальные слова с дрожью в голосе. Она действительно считала, что готова к Испытанию Колдуньи, но теперь вся ее уверенность была поколеблена.

— Прошла ли ты трехдневное Испытание?

Изабо кивнула, не в силах говорить. Она увидела, что за ней внимательно наблюдают, и постаралась скрыть, насколько она взволнована и потрясена.

— Изабо, ты подходишь к пентаграмме и кругу с просьбой. Какова твоя просьба?

— Постичь секреты Высшей Магии, научиться владеть Единой Силой с мудростью и твердостью, с мастерством и знанием. Быть достойной моего кольца колдуньи. Да будет мое сердце достаточно добрым, мой ум достаточно острым, мой дух достаточно храбрым.

Она сложила в круг три уцелевших пальца левой руки и пересекла их одним пальцем правой. Остальные четверо повторили ее движение.

Началось Испытание Огня. Оно должно было показаться Изабо очень легким. Она уже выполняла все эти задания раньше. Она смогла вызвать огонь и погасить его, она смогла использовать огонь как орудие, сковать при помощи него серебряную чашу, украшенную лунными камнями и опалами, и выгравировать на ней руны силы. Она смогла гадать по углям, смогла коснуться пламени и не почувствовать боли, смогла пройти по раскаленным головням и жонглировать огненными шарами, смогла ступить в пылающий костер и стоять в нем спокойно и хладнокровно, как под дождем. Она смогла сделать себе меч из пламени, смогла написать свое имя на камне при помощи тонкого шипящего голубого пера из огня.

В конце концов она смогла сделать то, чего никогда не умела ни одна другая колдунья. Как однажды сказала ей старая кухарка Латифа, огонь был стихией превращений и метаморфоз. Он превращал живое дерево в золу, он потреблял воздух, испарял воду, обугливал землю и все ее плоды, превращал уголь в алмазы. Он дал Изабо возможность принимать другой облик. Изабо уже давно решила на Испытании Колдуньи превратиться в salamandra salamandra, огненную саламандру, которая в мифологии и науке ведьм считалась существом огня. В этом обличье она заползла в пылающий костер и села там, глядя на ведьм блестящими глазами, в которых отражались языки пламени.

Испытание Огня должно было показаться Изабо очень легким. Она тщательно готовилась, упражнялась и скрупулезно планировала свое Испытание. Но ничто не подготовило ее к тому, что она подойдет к Испытанию с таким смятенным духом. Она не ожидала, что будет проходить Испытание Колдуньи, дрожа всем телом, сходя с ума от страха, зависти и сомнений в себе. Она не ожидала, что огнь взбунтуется у нее в ладони и хлестнет ее плетью из искр, как не ожидала и того, что какая-то искра в ее душе задрожит и потухнет, как это случилось после пытки и ее болезни, когда она много долгих месяцев боялась, что навсегда утратила силы. Изабо пришлось изо всех сил бороться весь долгий день, чтобы все пошло так, как она задумала, перед лицом непоколебимого молчания и суровости ее экзаменаторов.

Но наконец все было кончено. На коленях у Изабо стоял ее котел колдуньи, серебряная чаша, в которой смешивали зелья, гадали по воде и возжигали курения. Она продемонстрировала все известные Умения Огня и продемонстрировала свой необычайный и загадочный Талант, вне всякого сомнения, достойный колдуньи. Она знала, что все они желали ей только добра и отчаянно хотели, чтобы в их скудные ряды вступила новая колдунья. Не было никакого сомнения в том, что она получит свое кольцо колдуньи и разрешение начать обучение Высшей Магии. Просто Изабо не ожидала, что цена всего этого будет столь высока.

— Так всегда бывает, — негромко сказала Мегэн, притянув голову Изабо к себе на колени, чтобы погладить копну огненно-рыжих кудряшек. — Третье Испытание для всех из нас было потрясением. И все же мы не могли ни предупредить, ни защитить тебя. Ты должна выдержать его как можно лучше и надеяться, что не сломаешься.

— Со многими именно так и случилось, — сказала Нелльвин, и ее бархатистое контральто сочувственно задрожало. — Ты еще очень молода, чтобы проходить Испытание Колдуньи. Должна признаться, что я боялась...

Плечи у Изабо затряслись. В огненном укрытии своих волос она яростно утирала лицо, злясь на себя за свою слабость, но все же не в силах унять колотившие ее рыдания.

— Ну-ну, все кончилось. Ты выдержала. Позволь мне надеть кольцо тебе на палец. Носи его с гордостью, ибо сегодня ты воистину заслужила его. Именно те награды, которые достаются труднее всего, больше всего значат. Ты же знаешь это, моя Бо.

Изабо села, откинув за плечи тяжелую массу волос, утерла нос пальцами. Сквозь слезы она видела, что все улыбались ей, а Мегэн надела кольцо с топазово-желтым сверкающим камнем на средний палец ее левой руки. Белые рубцы на месте недостающих пальцев стали еще более заметными, и она сжала руку в кулак.

— Ну, дитя мое, вдохни полной грудью добрый воздух и благослови ветры мира, ибо без воздуха мы погибли бы, — с дрожью в голосе сказала Аркенинг. Изабо кивнула и сделала несколько глубоких прерывистых вдохов, чувствуя, что начинает успокаиваться.

— Испей доброй воды и благослови реки и моря мира, ибо без воды мы погибли бы, — сказала Нелльвин. Изабо наполнила свою серебряную чашу водой и поднесла ее к губам, восхищаясь блеску лунных камней и опалов вокруг ее края. Внезапно ее охватило возбуждение.

— Вкуси плодов доброй земли, дитя мое, и благослови плоды и зверей мира, ибо без них мы погибли бы, — сказала Мегэн. Изабо поджаривала свой засохший хлеб и сыр на ладони, пока они не покрылись золотистой корочкой, и с удовольствием съела все до крошки. Потом она сделала себе укрепляющий травяной чай и подогрела его пальцем, больше для того, чтобы увидеть мимолетную улыбку, мелькнувшую на лице Мегэн, чем потому, что у нее не хватало терпения дождаться, когда закипит вода в ее котле.

— Придвинься поближе к доброму огню, обогрейся и насладись его светом. Благослови огонь мира, ибо без тепла и света мы погибли бы, — сказал Гвилим. Изабо торжественно повиновалась, сделав знак благословения Эйя и очень низко склонив голову. Облегчение и радость так пьянили ее, что казалось, что по ее венам распространяется пожар.

Ведьмы затянули хором:

— Ощути, как бежит по твоим жилам кровь, почувствуй силы, которые вдыхают в тебя жизнь. Возблагодари Эйя, мать и отца всех нас, за вечную искру, и благослови силы Духа, которые направляют и учат нас и дают нам жизнь.

Изабо взглянула на свое золотое кольцо колдуньи и с искренней благодарностью в голосе сказала:

— Благодарю тебя, о Эйя, за то, что в этот день ты обернулась ко мне своим светлым лицом.

Внезапно из ветвей дуба сонно ухнула карликовая сова. А теперь-ух мы-ух можем поспать-ух?

— Да, слава Эйя! — засмеялась Изабо. — Думаю, я просплю-ух целую неделю.

 

ПОЧЕТНЫЙ КАРАУЛ

Изабо с любопытством выглядывала из окна экипажа, увозившего ее все глубже и глубже в болота Эррана. Против ее ожиданий, болота оказались вовсе не унылыми, не серыми и не зловещими. Там и сям виднелись пестрые скопления болотных лилий, алых, золотых и розовых, камыши тянули свои кроваво-красные бархатные мечи к ясному голубому небу, бледно-желтые заросли цветущей осоки шелестели на легком ветру. Огромные деревья поднимали вверх крепкие зеленые ветви, стоя в воде. Повсюду стрекотали насекомые, а в воздухе звенели птичьи трели.

Рядом с ней возились двухлетние близнецы, Оуэн и Ольвинна, то отнимая друг у друга игрушки, то пытаясь забраться на колени к Изабо, чтобы тоже посмотреть в окно. У обоих были темно-карие глаза и медно-рыжие кудри, а их бледную кожу уже обильно усыпали веснушки. Как и его старший брат, Доннкан, Оуэн тоже унаследовал отцовские крылья, хотя его перья были не черными, как у Лахлана, а такими же ярко-рыжими, как волосы. Поскольку Оуэн мог взлететь в воздух совершенно в любой момент, когда это взбредало ему в голову, Изабо обычно крепко держала его за край штанишек.

Доннкан со своей двоюродной сестренкой Бронвин высовывались из другого окна, возбужденно переговариваясь и то и дело показывая пальцами на все новые и новые невиданные болотные чудеса — болотников, робко выглядывающих из камышей, гигантскую жабу, греющуюся на солнышке на бревне, пару выпученных глаз, плавающих на темной глади воды. У всех четверых ребятишек надо лбом виднелась заметная белая прядь — знак их связи с Лодестаром.

Изабо взглянула на Мегэн, которая сидела, сложив руки на коленях, с закрытыми глазами. Как это нередко случалось в последнее время, Мегэн задремала, несмотря даже на гомон возбужденных ребятишек. Хранительница Ключа казалась очень старой и очень усталой, лицо вокруг рта, глаз и на лбу пошло глубокими морщинами, а веки казались тонкими и сморщенными, точно гофрированная бумага. Коса, свисавшая до полу, была белой, как снег, а на ее худых, в старческих пятнах, руках выступали набухшие синие вены. У Изабо сжалось сердце. Хранительница Ключа казалась такой дряхлой! Мегэн всегда была такой неотъемлемой частью ее жизни, что она не могла себе даже представить свое существование без нее, и все же Изабо знала, что стремительно приближается день, когда ей придется справляться самой. Это путешествие в Эрран против воли напомнило ей о сделке, которую Мегэн заключила с месмердами, странной и загадочной расой волшебных существ с болот.

Изабо даже не нужно было выглядывать из окна, как ребятишки, чтобы знать, что двадцать один месмерд летит за их экипажем в зловещем почетном карауле. Эти обитатели болот поднялись из осоки в тот самый миг, когда карета Мегэн пересекла границу Эррана. Гордо подняв свои сияющие прозрачные крылья, они устремили таинственно мерцающие фасетчатые глаза на маленькую фигурку Мегэн. Та ответила им столь же загадочным взглядом. Ее темное лицо, прочерченное глубокими линиями морщин, ничего не выражало. После этого она словно больше не замечала их.

Изабо же было достаточно одного сырого болотистого запаха месмердов, чтобы почувствовать тошноту и головокружение. Ей уже случалось сражаться с этими обитателями болот, и она знала, что они очень грозные враги. Жужжание их крыльев, немигающий взгляд их зеленых поблескивающих глаз, очень хорошо запомнившаяся ей форма их когтей — этого вполне хватало, чтобы Изабо постоянно находилась в напряжении. Она поражалась спокойствию Мегэн. Ведь старая колдунья знала, что месмерды только и дожидаются того дня, когда они смогут схватить ее и поцелуем выпить из нее жизнь.

Карета резко остановилась. Доннкан открыл дверцу и выпорхнул наружу, и вслед за ним тут же выскочила Бронвин. Оба громко кричали от возбуждения. Изабо высадила близнецов, а потом ласково затормошила старую колдунью.

— Просыпайся, Мегэн, мы приехали, — сказала она.

Больше-ух не спим-ух, сонно ухнула Буба, встопорщив перья.

Хранительница Ключа, вздрогнув и слегка всхрапнув, проснулась.

— Что? Что такое?

— Пора просыпаться, Мегэн, мы приехали.

— Что за вздор, я вовсе не спала! Что, мы уже приехали? — Мегэн раздраженно расправила свой плед и с усилием поднялась, крепко ухватившись за свой резной посох. Ее хранитель, маленький донбег Гита, что-то проворчал и забрался к ней в карман, чтобы продолжить свой сон. Изабо с трудом подавила улыбку и помогла старой колдунье выйти из кареты.

Они остановились перед деревянным причалом, вдающимся в широкое и спокойное озеро. Повсюду сновали люди и болотники, загружая и разгружая лодки и повозки. На причалах стояли мешки, ящики и огромные керамические кувшины, помеченные знаком цветущего чертополоха. Водяные дубы кивали своим отражениям в воде, шелестя свежей зеленой листвой, а малиновокрылые лебеди скользили по тихой зеркальной глади. Вслед за некоторыми из них плыли выводки пушистых розовых лебедят.

В центре озера виднелся длинный и низкий остров. На нем был построен огромный дворец, взмывавший к небу множеством высоких изогнутых башен, раскрашенных в нежные цвета, похожие на первые краски на рассветном небе. Дымчато-белые, бледно-розовые, яблочно-зеленые и облачно-голубые, башни украшала замысловатая резьба вокруг арочных окон и балконов.

— Легенды говорят, что Фоган возвела Тер-де-Сео из тумана при помощи чар, но на самом деле строительство Башни Туманов потребовало столетие тяжелого труда жителей болот, — сказал Гвилим Уродливый еще более хриплым, чем всегда, голосом.

Изабо улыбнулась ему.

— Ты рад, что вернулся?

Он фыркнул.

— Рад, что вернулся в эту промозглую дыру? Клянусь своей бородой и бородой Кентавра, я буду куда более рад, когда смогу стряхнуть ее вонючий ил со своей деревяшки и снова почувствовать под собой твердую землю.

— Обманщик, — покачала головой Изабо.

Он нехотя улыбнулся ей в ответ.

— Ну, я не могу отрицать, что скучаю по болотам, когда нахожусь вдали от них. Одной Эйя ведомо, почему. Это унылый край, подходящий лишь для лягушек и болотных крыс.

— Я удивилась, насколько красивыми оказались болота, — отозвалась Изабо. — Мне казалось, они будут серыми и безрадостными.

— Ну, в честь твоего визита они нарядились в свои праздничные одежды, — с поклоном отозвался Гвилим. Как обычно, было трудно сказать, серьезен он или шутит, но Изабо тем не менее поблагодарила его. С тех пор, как она прошла свое Испытание Колдуньи, она проводила очень много времени с одноногим колдуном, изучая Высшую Магию, и успела проникнуться к нему глубокой симпатией, разделяя его язвительный юмор и любовь ко всему смешному и восхищаясь его острым умом.

Испытание Колдуньи стало для Изабо потрясением, сломавшим внутри нее какие-то стены, стены, которые, возможно, были для нее и опорами. После этого Изабо почувствовала, как сильно обострилась ее чувствительность и выросла ее сила. Неожиданный проблеск красоты, вид ресниц Бронвин, легонько трепещущих на раскрасневшейся от сна щеке, звуки какой-нибудь мелодии, пряный запах летних роз — все наполняло ее радостью, такой острой, что она походила на боль. Как будто с нее, как с луковицы, сошла грубая омертвевшая шелуха, обнажив нежную белую сердцевину. Она обостренно ощущала хрупкость бытия. Она как будто видела тень смерти, подступающую совсем близко к радости жизни, делающую каждый миг по-новому осмысленным. Она чувствовала, как будто все ее тело переполнялось нежностью и радостью, но при этом, как ни парадоксально, ее терзали страхи, горе и неуверенность. Смятение чувств часто тревожило ее, и лишь прилив горячей гордости и счастья, который она чувствовала каждый раз, взглядывая на кольцо с драконьим глазом на среднем пальце левой руки, убеждал ее, что все это того стоило.

Клюрикон Бран, ощущая ее ранимость, держался поближе к ней, принося ей то маленький букетик цветов, то пригоршню яиц, чистя ее башмаки и наигрывая для нее на своей флейте странные песенки. Его забота очень ее трогала, и она принимала его маленькие подарки и услуги с искренней благодарностью. Сейчас он стоял рядом с ней, любопытно навострив мохнатые ушки. Ожерелье из блестящих побрякушек у него на шее тихонько позвякивало.

Внезапно он пискнул, прижав ушки к голове и беспокойно задергав хвостом. Изабо тут же вскинула глаза. Из болота бесшумно поднялся рой нимф месмердов и разлетелся по поляне, неотрывно глядя своими огромными фасетчатыми глазами на Мегэн. Она, казалось, не заметила их внимания, но Гита тесно прижался к ее шее, положив лапку ей на ухо. Гвилим еле уловимым жестом указал на крылатых волшебных существ.

— Они как вороны, кружащие над падалью, вот только их жертва еще не мертва, — сказал он, поежившись. — Тьфу, терпеть не могу месмердов!

— Когда я увидела, что они перестали таскаться за Мегэн повсюду, куда бы она ни пошла, то понадеялась, что они забыли, — сказала Изабо.

— Месмерды никогда ничего не забывают, — мрачно сказал Гвилим.

У Изабо перехватило горло, и ей пришлось заставить себя сделать несколько глубоких вздохов, прежде чем приступ удушья прошел.

— Значит, никакой надежды нет?

Он сардонически взглянул на нее.

— Пока остается в живых хотя бы один месмерд — нет.

— Они будут ждать? — Изабо положила ладонь на его руку и почувствовала, как сжались его мышцы.

— До условленного часа и ни секундой дольше, — ответил он. Его некрасивое смуглое лицо было очень угрюмым. — Как ни странно, месмерды честная раса, честнее большинства людей. Но они совершенно неумолимы. Ничто из того, что может заставить человека передумать: любовь, золото или сила — не заставит отступить от своего решения месмерда.

Изабо, как загипнотизированная, уставилась на рой нимф. В отличие от сухих и сморщенных лиц их старших, нимфы обладали нечеловеческой красотой, от которой их лица почему-то казались еще более зловещими. Они надолго зависли в воздухе, не двигаясь, лишь жужжа крыльями, потом внезапно метнулись в стороны, отчего она вздрогнула, а сердце у не учащенно забилось. Казалось, от них исходило зловоние, как из свежевырытой могилы. На Изабо тут же обрушилось множество ужасных воспоминаний, и она, вздрогнув, подалась чуть поближе к Гвилиму.

— А они помнят, что я убила нескольких из них?

— Месмерды никогда ничего не забывают, — повторил он, глядя на нее с непроницаемым выражением лица.

— Никогда не забывают, — эхом отозвался Бран. — Никогда не забывают, никогда не прощают, навсегда и никогда, никогда-никогда не прощают.

Она прикусила губу, нахмурившись, не в силах отвести глаз от реющих в воздухе болотных существ с их странными и прекрасными лицами, огромными мерцающими глазами и прозрачными крыльями.

Гвилим скрипуче рассмеялся.

— Не бойся, Бо, — сказал он. — Я убил куда больше, чем ты. Мегэн взяла все наши грехи на себя. Месмерды никогда ничего не забывают и не прощают, но они не станут мстить нам, если Мегэн выполнит свою клятву и отдастся в их руки. Если Мегэн умрет в их руках, нам ничего не грозит.

Изабо сказала севшим голосом:

— Мне страшно думать, что она должна отправиться к ним, они такие ужасные и омерзительные создания. Если бы...

— Если бы да кабы во рту росли грибы, то был бы это не рот, а целый огород, — резко сказала Мегэн, так что от неожиданности Изабо вскрикнула. Она не могла ничего сказать, но Мегэн и не требовала от нее никаких слов, а просто похлопала ее по руке и сказала, — идем, пора плыть. Уродливый, ты едешь с нами?

— Почту за честь, — сказал Гвилим и, предложив Мегэн руку, помог ей сесть в длинный баркас, вырезанный в форме лебедя с гордо поднятой головой и сложенными крыльями. Изабо прыгнула в лодку следом за ней, потом протянула руки за близнецами. Оуэн чуть не шлепнулся в воду, пожелав спрыгнуть с причала, и лишь быстрая реакция Изабо спасла его. Она крепко обняла его, даже не отругав, поскольку знала, как сильно он скучает по матери.

— Садитесь поближе, малыши, а то мы все не поместимся, — сказала она и прижала к себе Бронвин и Ольвинну, давая место одноногому колдуну, который неуклюже забрался в лодку позади них, чуть не свалившись, когда его деревяшка поскользнулась на мокром дне лодки. Изабо пришлось удерживать себя, чтобы не протянуть ему руку, поскольку она знала, как Гвилим не любит, когда ему напоминают о его увечье. Последним в лодку запрыгнул Бран, заставив ее бешено закачаться на воде.

Баркас легко заскользил по зеркальной воде Муркмайра, не нуждаясь ни в парусе, ни в веслах. Изабо опустила руку в воду, восхищаясь прекрасным отражением дворца на водной глади. Белый нос лодки-лебедя разбил отражение, заплескавшееся вокруг нежной перламутровой рябью. Потом баркас ткнулся в широкую мраморную платформу, где уже ждали Айен и Эльфрида, вокруг которых нетерпеливо подскакивал Нил.

— Д-добро пожаловать на мою родину, Изабо, — с улыбкой сказал Айен, протянув ей руку. Она взяла ее и позволила ему вытянуть ее, во все глаза глядя на огромный дворец, возвышающийся над ними.

— До чего же громадный! — воскликнула она.

Громадное-ух дупло-ух! — сказала Буба, откинув назад головку с круглыми от изумления глазами.

Айен печально улыбнулся.

— Да, и б-большая его часть никем не занята. Когда мы одержим победу, нужно б-будет снова наполнить его жизнью. Ты знаешь, что наши б-библиотеки самые лучшие во всей стране? Может быть, ты захочешь некоторое время пожить и позаниматься здесь.

— С удовольствием, — застенчиво ответила Изабо.

Айен помог Мегэн и близнецам выйти из лодки. Бронвин выбралась на пристань вслед за Доннканом, который вылетел из баркаса, как только он коснулся земли, и теперь весело пререкался с Нилом.

— Пойдем, я покажу тебе мои комнаты, Бронвин, — сказал Нил. — У меня есть такая деревянная лошадка, какой ты никогда еще в жизни не видела.

— Нет, у меня больше! — немедленно закричал Доннкан, тут же ощетиниваясь.

— Нет, не больше!

— Нет, больше!

— Хватит, мальчики! — решительно пресекла их перебранку Изабо. — Доннкан, ты здесь в гостях у Кукушонка, поэтому, пожалуйста, веди себя прилично.

— Но это нечестно! — возмутился Доннкан. — Когда Кукушонок был в Лукерсирее, ты говорила, что я должен прилично себя вести, потому что он был моим гостем. Когда мне не нужно будет вести себя прилично?

— Никогда, — сказал Лахлан, выйдя из дворца и грустно улыбнувшись Изабо. — Ты ведь Мак-Кьюинн, Доннкан, и наследник престола. Ты должен вести себя прилично всегда.

— Это нечестно, — надулся Доннкан, шагая за Нилом, который гордо повел Бронвин по лестнице во дворец.

— Нам нужно подыскать ребятишкам новую няню, — извиняющимся тоном сказал Лахлан Изабо. — Ты только и делаешь, что приглядываешь за ними.

— Ничего страшного, — смущенно сказала Изабо. — Это мне в радость, и потом...

— Ты теперь колдунья, — сказал Лахлан. — Не можешь же ты тратить все свое время на то, чтобы бегать за оравой ребятишек.

— Это мне в радость, — застенчиво повторила Изабо, взяв Ольвинну за руку и помогая ей подняться по лестнице. — Ты же знаешь, что я очень их люблю.

— Да, знаю, — мягко сказал Лахлан, взяв за руку Оуэна и поднимаясь по лестнице рядом с ней, задевая ее ноги своими черными крыльями. Малыш тоже принялся взмахивать крылышками, так что не шел по лестнице, а скорее перепрыгивал со ступеньки на ступеньку. Он был еще слишком маленьким, чтобы полностью разобраться, как пользоваться крыльями, но тем не менее с их помощью научился вполне успешно добираться до вещей, которые, по мнению взрослых, ему трогать совсем не стоило.

Изабо обнаружила, что ей трудно смотреть на Лахлана или сказать что-нибудь такое, что прозвучало бы естественно, поэтому не стала говорить ничего, сосредоточившись на Ольвинне, которая все еще путалась в собственных ногах.

Через миг Лахлан сказал:

— К тому же, не думаю, что Мегэн будет мне благодарна, если я позволю тебе проводить все свое время, приглядывая за детьми. Я знаю, она очень радовалась, что в этом путешествии ты будешь рядом с ней. Она говорит, что твое обучение и так было слишком уж несистематическим.

— Да уж, это верно! — засмеялась Изабо. — Сначала я была на Хребте Мира, потом гонялась за твоим сыном по всему Мьюир-Финну, так что сама удивляюсь, как мне вообще удалось получить мои кольца.

— Я знаю и сожалею об этом, — неуклюже сказал Лахлан.

Изабо окинула его скептическим взглядом.

— Сожалеешь о чем? Что мои занятия были нерегулярными? Так это не твоя вина, хотя, разумеется, я с радостью свалю ее на тебя, если тебе так хочется!

Лахлан вспыхнул, сердито открыв рот, потом закрыл его, бросив на нее недовольный взгляд.

— Ну вот, я пытаюсь быть с тобой милым, а ты только и знаешь, как подначивать меня!

— Ох, прошу прощения, — мило улыбнулась Изабо. — Просто я не привыкла к твоим попыткам быть милым.

Лахлан стремительно обернулся, чуть взмахнув крыльями. Румянец на его щеках стал темнее.

— Изабо!

— Что?

Он сердито смотрел на нее некоторое время, потом принужденно рассмеялся.

— Да, это действительно так, и об этом я тоже сожалею. Я буду стараться лучше.

— Должно быть, это очень трудно, — сочувственно заметила Изабо. Он подозрительно посмотрел на нее, и она ухмыльнулась, сказав:

— Ну, я хочу сказать, быть милым. Это так тебе не свойственно.

Пока он разрывался между гневом и смехом, она уже убежала в холл, таща за собой Ольвинну и Оуэна. Буба летела за ней. Добежав до середины лестницы, она развернулась и крикнула:

— И, разумеется, я совершенно не такой человек, с которым легко быть милым.

Он не удержался от смеха, и она улыбнулась ему, прежде чем снова заняться близнецами.

На площадке наверху ее ждала Эльфрида.

— Я решила отвести тебе комнату поближе к ребятишкам, Изабо, они ведь захотят, чтобы ты была рядом.

— Спасибо, это очень предусмотрительно, — ответила Изабо, с огромным интересом оглядываясь по сторонам. Убранство дворца было очень богатым — ковры и гобелены превосходной работы, множество очень больших картин в роскошных рамах, чаши и вазы из тончайшего фарфора. Гербы в виде цветущего чертополоха были повсюду — вырезанные на дверях, выложенные на мозаичном полу, вышитые на бархатных подушках и на груди у каждого из сотен вышколенных слуг, бесшумно сновавших по коридорам. Они были даже расположены через равные промежутки на позолоченной балюстраде парадной лестницы.

— До чего же здорово снова оказаться дома, — сказала Эльфрида. — Странно, хотя я всю жизнь прожила в Тирсолере, а теперь еще и стала его банприоннса, я все еще думаю о Эрране как о доме. — Она застенчиво улыбнулась Изабо. — Думаю, что это первое место, где я была счастлива.

— Ты ведь выросла в Черной Башне, да? — спросила Изабо. — Да уж, думаю, это было не слишком счастливое место.

— Да, совсем не счастливое. Счастье не входило в число устремлений тирсолерцев. Меня били по рукам, если видели улыбающейся, и я даже боюсь думать, какое наказание меня ожидало бы за смех.

— Какой ужас!

— Да, это было не слишком приятно, в особенности учитывая, что я сама была всего лишь ребенком.

Они вошли в большую и светлую детскую, набитую всеми возможными игрушками, какие только мог пожелать шестилетний мальчик. Там был миниатюрный замок с двигающимся подъемным мостом и оловянные солдатики, одетые в эрранскую форму; мячи, кубики, сундук с костюмами для игр и деревянная лошадка размером с собственного пони Кукушонка. Ребятишки, восторженно завопив, бросились вперед и вскоре с головой погрузились в игру, а Эльфрида показала Изабо, где они будут спать. Для близнецов поставили кроватки в комнате, соседней с той, которую Доннкан должен был разделить с Нилом, а Бронвин отвели комнатку с другой стороны коридора, рядом с комнатой Изабо.

В кресле-качалке сидела старая болотница, усердно орудуя иглой. У нее была очень морщинистая кожа лиловато-черного цвета, с островками черного меха на голове и руках. Увидев вошедших Эльфриду и Изабо, она улыбнулась, продемонстрировав два маленьких острых клыка.

— Это Айя, — сказала Эльфрида. — Она была няней еще у Айена, когда он был мальчиком, и теперь вернулась, чтобы помогать нам присматривать за нашим собственным малышом.

— Как это замечательно, — тепло сказала Изабо болотнице. — Должно быть, тебе очень радостно видеть, как маленький Кукушонок растет таким веселым и счастливым.

Болотница кивнула.

— И-ан большой человек, Айя больше не нужна, Айя грустить, Айя уходить. Теперь у И-ана маленький человечек, Айя вернуться, Айя радоваться.

— Когда Айен был маленьким, Айя была единственной, кто был добр к нему и заботился о нем, — сказала Эльфрида, снова выведя Изабо в коридор. — Он очень ее любит. Из болотниц получаются отличные няни, они такие добрые и преданные.

— Пожалуй, мне придется одолжить у вас одну, — вздохнула Изабо. — Должна признаться, что мне тяжеловато приглядывать за четырьмя детьми и одновременно заниматься с Гвилимом и руководить целителями. В последнее время нам не очень везло с нянями.

Эльфрида кивнула, уловив в ее голосе горькую иронию.

— Тогда почему бы вам не взять юную Мору, внучку Айи? Она очень милая малышка, и очень сильная, несмотря на свой размер. Она умеет готовить и шить и уже несколько лет проработала здесь с Айей и своей матерью Файей, так что с детьми она управляться умеет.

C этими словами она открыла дверь в небольшую, но очень уютную спаленку, стены которой были задрапированы гобеленами с изображением плывущих по озеру лодок, над которыми летел клин малиновокрылых лебедей. Из широкого окна открывался вид на озеро.

— Ох, до чего же здесь уютно! — воскликнула Изабо, входя вслед за Эльфридой в комнату.

Ее багаж уже принесли из лодки, и еще одна болотница тихонько шлепала по комнате, распаковывая ее немногочисленную одежду и наливая в ванну душистую воду. Изабо поблагодарила ее и встала у окна, восхищаясь видом. Послышался детский смех, и две женщины обернулись и улыбнулись друг другу.

— Вот почему я так хочу, чтобы у Кукушонка было счастливое детство, — порывисто сказала Эльфрида. — И я знаю, что Айен чувствует то же самое. В каком-то смысле ему пришлось тяжелее, чем мне, потому что я по крайней мере знала, что мои родители любили меня. Моими мучителями были тюремщики, а не родная мать.

Изабо поколебалась, потом набралась духу и высказала то, что очень тревожило ее.

— Эльфрида, ведь Айен знает, да? Что это я убила его мать?

Эльфрида взглянула на нее с удивлением.

— Мы слышали историю о гибели Чертополох. Но я думала, что она погибла от собственной руки, а не от твоей.

— Но ведь это я поменяла местами вино, — сказала Изабо, чувствуя разрастающийся в груди комок тревоги.

Эльфрида улыбнулась ей.

— Но ведь это Маргрит положила яд в вино. Да, Айен знает. Думаю, она заслужила такую смерть, и должна сказать, что мы все вздохнули с облегчением. Теперь мы можем не бояться, что она снова попытается похитить у нас Кукушонка, к тому же она погибла не от руки Айена, что было бы ужасно, несмотря на все то зло, которое она ему причинила. Она с самого начала омрачала наше счастье, а теперь оно стало безоблачным, и за это мы оба очень благодарны тебе, правда.

— Ох, я так рада! — воскликнула Изабо. — Мне было бы очень больно, если бы Айен возненавидел меня!

Эльфрида положила прохладную ладонь на локоть Изабо.

— Он никогда не возненавидел бы тебя, Изабо. Единственным человеком, которого Айен ненавидел, была Маргрит, и поверь мне, она это заслужила. Так что не думай больше об этом. Мы хотим, чтобы тебе понравилось в Эрране. Завтра мы поедем кататься на лодках по реке, так что ты сможешь увидеть золотую богиню в цвету, а сегодня вечером мы устраиваем торжество в честь Ри. — Она отстранилась, и ее лицо окрасил легкий румянец. — Надеюсь, что ты не обидишься, Изабо, но я не могла не заметить, что у тебя нет нарядной одежды. Сегодня ты здесь как наша почетная гостья, а не как ведьма Шабаша, поэтому я принесла тебе несколько платьев, чтобы ты могла выбрать себе что-нибудь. Конечно, если ты предпочитаешь остаться в своем платье ведьмы, то, разумеется, никто не будет тебя принуждать, но я просто подумала...

Лицо Изабо засияло от радости.

— Ой, правда? — воскликнула она. — Нет, я с радостью надену что-нибудь праздничное! Дома, в Лукерсирее, у меня осталась другая одежда, но поскольку мы отправляемся на войну, я не стала ее брать.

Восторг Изабо явно обрадовал Эльфриду, и она повелительно хлопнула в ладоши. Через несколько минут в комнату вошла процессия болотниц, нагруженных грудами шелков и атласа всех цветов радуги, которые они разложили на кровати или развесили на карнизе.

— Они все принадлежали Маргрит, — сказала Эльфрида, — но большинство из них она ни разу не надевала. Швеи подгонят их под тебя.

Изабо не удержалась от радостного восклицания. Хотя она и была полноправным членом Шабаша Ведьм и, следовательно, привычна к аскетизму, любви к нарядам она не утратила. Как-то так выходило, что эта сторона ее характера никогда не находила полного выражения, и один вид этих роскошных материй и ярких цветов подействовал на нее, как глоток тернового вина.

Перемерив перед высокими зеркалами все наряды один за другим, Изабо наконец решила, что наденет на праздник этим вечером. Ее выбор пал на платье из атласа цвета слоновой кости с крошечными набивными малиновыми розами, золотыми лилиями и нежными веточками незабудок. Юбка была отделана бархатными лентами того же самого незабудково-голубого цвета, с голубым бархатным лифом и длинными плотно прилегающими рукавами с прорезями, сквозь которые проглядывали вставки из газа цвета слоновой кости. Расшитые золотом манжеты сужались на концах, скрывая искалеченные пальцы Изабо, а низкий вышитый вырез лифа смягчал гофрированный газ все того же бледного оттенка слоновой кости.

В тот вечер служанка Эльфриды одела Изабо и убрала волосы с ее лба, перевязав их очень простой лентой из голубого бархата, украшенной жемчугом, и позволив массе огненных кудрей свободно ниспадать по спине. Когда служанка наконец осталась довольна произведением своих рук, Изабо встала и взглянула на себя в зеркало. Впервые в жизни она выглядела как банприоннса. И, что показалось Изабо куда более важным, она выглядела очаровательной. Она улыбнулась своему отражению, поблагодарила служаку Эльфриды, взяла расшитую золотом крошечную сумочку, полагавшуюся к платью, и распрямила плечи. Почему-то теперь, когда она была одета так же, как и все остальные знатные дамы, встреча с Лахланом и его придворными пугала ее.

Спишь-ух? — спросила она у Бубы, устроившейся на спинке кресла с сонно повисшими кисточками на ушках.

Сплю-ух, согласилась маленькая сова. Ее круглые глаза уже сами собой закрывались.

Мегэн уже ждала ее в своей комнате, расположенной совсем рядом. Она тоже переоделась, облачившись в строгое платье из темно-зеленого бархата, оживленное лишь ее пледом и брошью с огромным изумрудом, скреплявшим плед на груди. Гита по своему обыкновению устроился у нее на плече, поблескивая чернильно-черными бусинками глаз. Его пушистый хвост был тщательно причесан. Мегэн, прищурившись, оглядела ее с головы до ног, сказав довольно язвительно:

— О, ты сегодня такая разодетая, моя Бо.

Изабо вспыхнула, но сказала со смехом:

— Ну, мне не так уж часто выпадает возможность принарядиться.

Она помогла старой колдунье подняться и предложила ей руку. Они медленно пошли по коридору, то и дело останавливаясь, чтобы восхититься какой-нибудь особенно изящной фарфоровой вазой или замысловатой резной шкатулкой, тем самым давая Мегэн передохнуть.

Спускаясь по широкой лестнице, они услышали гул разговоров, а потом, завернув за угол и ступив на последний пролет, увидели внизу огромный зал, забитый людьми. Там были одетые в синюю форму Телохранители Ри, личная гвардия Лахлана, возглавляемая Дунканом Железным Кулаком, который был еще и синаларом армии Ри.

Там были и лорды, одетые в свои фамильные тартаны, со своими офицерами и придворными. Самым важным из всех были Аласдер Гарри Киллигарри, дядя Мелиссы Ник-Танах и синалар ее армии, и Камерон Гатри Глениглз, синалар Ник-Эйслин. Ни Ник-Танах, ни Ник-Эйслин не поехали на войну, как и большинство эйлиананских женщин, подчиняясь традициям и оставляя сражения мужчинам. В результате этого большая часть толпы, собравшейся в зале, состояла из одних мужчин, а единственными женщинами были ведьмы и целительницы. Изабо хорошо знала и тех, и других, но они совершенно растворились в толпе, так что ей показалось, что она входит в море незнакомцев.

Когда Мегэн и Изабо появились на лестнице, толпа притихла, и многие уставились на них во все глаза, хотя не раз видели обеих ведьм раньше. Изабо заколебалась, внезапно оробев. Потом из толпы вышел Дайд и, предложив ей руку, помог ей спуститься по последним ступеням.

Как и на всех офицерах Ри, на нем был длинный синий плащ, заколотый на плече брошью со вставшим на дыбы оленем — эмблемой Телохранителей Ри. Его темные кудри были надежно спрятаны под синим беретом с кокардой, а синий килт колыхался при каждом его шаге. Он ничем не походил на того оборванца-циркача, которого она знала, и ее охватила внезапная застенчивость. Потом он озорно улыбнулся ей, и вся неловкость тут же исчезла.

— Пылающие яйца дракона, ты сегодня просто красавица, — сказал он. — Будь здесь Финн, она сказала бы, что ты выглядишь отлично, как козье дерьмо, утыканное лютиками.

Изабо рассмеялась.

— До чего же ты любезен, — подколола она его. — Теперь я понимаю, почему Лахлан обычно настаивает, чтобы ты путешествовал как циркач.

— Ну, он просто боится, что я произведу неизгладимое впечатление на всех дам, если буду все время находиться при дворе, — ответил он, озорно блестя глазами.

— Если таковы твои обычные комплименты, я могу вообразить то неизгладимое впечатление, которое ты производишь, — парировала Изабо. — Просто удивительно, как это твою гитару еще не разбили о твою собственную голову.

— Некоторые пытались, — признался он, — но среди них не было ни одной дамы. Думаю, это все были их мужья.

Изабо состроила гримаску.

— Если послушать твои речи, можно подумать, что ты отъявленный распутник, но я же знаю, что все это только болтовня, а не правда.

— Думаешь? — спросил он. — А откуда ты знаешь?

Изабо окинула его задумчивым взглядом.

— Теперь я колдунья и могу видеть, что делается в сердцах людей, — сказала она очень серьезно.

Щеки Дайда залила краска.

— Это правда? Тогда о чем я сейчас думаю? — осведомился он.

Изабо слегка улыбнулась.

— Может, я и колдунья, но я еще и банприоннса, и слишком хорошо воспитана, чтобы озвучивать подобные мысли, — наморщив нос, сообщила она.

Он вздрогнул и разразился смехом.

— Вот дерьмо драконье!

На этот раз вздрогнула Изабо.

— Как ты сказал?

— Это еще одно выражение нашей юной подруги Финн. Поверь мне, за несколько месяцев в ее обществе мы все поразительно расширили свой словарный запас. Она тоже банприоннса, и к тому же самая сквернословящая девушка из всех, кого я знаю. Если бы ты взяла с нее пример, то не колеблясь сказала бы, что у меня на уме.

Он подвел Изабо к тому месту, где стоял Лахлан со своими придворными. Изабо, со все еще пляшущими в глазах смешинками, сделала перед Ри грациозный реверанс. Он ответил ей коротким кивком, потом вышел вперед и предложил Мегэн руку. Старая колдунья разговаривала со своей старой подругой Энит Серебряное Горло, сидевшей в мягком кресле с привязанными к нему двумя длинными шестами, за которые кресло можно было поднимать и переносить. Но по жесту Лахлана Мегэн позволила своему пра-пра-пра-правнучатому племяннику проводить ее в зал. Айен и Эльфрида прошли следом, потом герцог Киллигарри предложил Изабо руку. Она приняла ее, глубоко уязвленная пренебрежением Лахлана.

Но вскоре досада Изабо прошла. Офицеры Лахлана наперебой пытались завладеть ее вниманием, бессовестно льстя ей и то и дело наполняя ее кубок вином и предлагая ей самые аппетитные кусочки жареного лебедя. Поскольку Изабо не ела мяса, эта уловка ничем не помогла им завоевать ее благосклонность, но она краснела и смеялась их комплиментам, возбужденно блестя голубыми глазами.

Все солдаты находились в приподнятом настроении. Они хвастались своими победами в Тирсолере, вспоминая бои и атаки, во всех подробностях описывая, как герои того похода сражались и победили. Хотя Лахлан присутствовал в большинстве их историй, он один из всех не участвовал во всеобщем веселье, и его смуглое лицо оставалось все таким же мрачным. Изабо пугающе часто ощущала на себе его тяжелый взгляд. Его хмурый вид напомнил ей о том времени, когда они впервые встретились и он сидел у ее костра и ел приготовленную ей кашу, глядя на нее с той же самой внимательной и непроницаемой осведомленностью. Она сразу почувствовала себя неуютно, кровь зашумела у нее в висках и отозвалась в кончиках пальцев легким покалыванием. Она изо всех сил старалась не обращать на него внимания, хотя ей и казалось, что между ними протянулась какая-то невидимая, почти ощутимая нить.

Дайд явно это заметил, поскольку часто переводил взгляд с одного на другую. В конце концов он придвинулся к Изабо ближе, часто кладя ладонь ей на локоть или касаясь ее плеча, чтобы привлечь ее внимание.

Как обычно, молодой граф не давал веселью за столом утихнуть ни на минуту, с таким неподражаемым артистизмом изображая героев своих историй, что казалось, будто они все столпились у него за плечами, говоря и действуя каждый за себя. В каждой истории, которую он рассказывал, сколь бы захватывающей или забавной она ни была, обязательно встречались трагические или пугающие моменты, поэтому все собравшиеся за высоким столом разрывались между ужасом, сочувствием, изумлением и напряженным ожиданием, затаив дыхание ожидая каждого его следующего слова. Точно так же увлеченная, как и все остальные, Изабо тем не менее не могла не заметить, как расчетливо Дайд играл на чувствах своих слушателей и с какой готовностью лорды давали себя увлечь. Большая часть веселой уверенности насчет предстоящего противоборства с фэйргами явно была простой бравадой.

Когда все тарелки убрали и внесли блюда с фруктами и сладостями, в центр зала поставили кресло Энит. Темнокожие болотники, прислуживавшие на пиру, принесли Дайду гитару, а Джею Скрипачу виолу. Бран радостно выскочил вперед, держа в руках свою маленькую серебряную флейту. Изабо подалась вперед. Она уже слышала, как Джей с Дайдом играли вместе в Бельтайн, и ей очень хотелось еще раз послушать их. Пения Энит она никогда не слышала, но знала, что старая циркачка обладает огромной силой. Слышать ее было огромной привилегией, поскольку она в последнее время так плохо себя чувствовала, что выступала очень редко.

В огромном зале послышалась музыка, и громкий гул разговоров постепенно улегся. Мелодия, нежная и печальная, западала в душу. Потом Энит чуть наклонилась вперед в своем кресле, приготовившись петь. Ее голос взмыл к сводчатому потолку, чистый и мелодичный, как у соловья.

Голос Энит задрожал и сорвался. Изабо почувствовала, что на глаза у нее навернулись слезы, а по коже бегают мурашки. В голосе Энит звенела такая тоска, что было невозможным поверить, что она не юная девушка, покинутая возлюбленным и мечтающая о смерти.

Когда она замолчала, наступила долгая тишина, в конце концов разорвавшаяся бешеными аплодисментами. Изабо прижала пальцы к влажным глазам, не желая, чтобы кто-нибудь видел, как сильно эта песня растрогала ее. Она подняла голову и наткнулась на внимательный золотистый взгляд Лахлана, тут же почувствовав, как ее бледная кожа вспыхнула предательским румянцем.

Энит спела еще одну песню, на этот раз веселую и ритмичную, а потом ее сменил Дайд, затянувший волнующую военную балладу. Клюрикон Бран сменил свою флейту на небольшой круглый барабан. Столы начали пустеть, по мере того как люди уходили поговорить с другими или выходили на террасу, чтобы пропустить стаканчик виски, выкурить трубочку и поболтать.

Мегэн поднялась, чтобы поговорить с Энит, прежде чем ту унесут обратно в комнату, а Эльфрида отправилась поблагодарить своего повара за прекрасный пир. Изабо осталась за высоким столом вдвоем с Лахланом.

Повисло неловкое молчание. Изабо сказала робко:

— Я никогда раньше не слышала, как Энит поет. Правда, это просто чудесно?

Лахлан кивнул.

— Да, я ни разу не слышал никого, кто мог бы с ней сравниться.

Изабо мучительно пыталась придумать, что бы еще такое сказать. Ей пришло в голову, что она никогда не оставалась с Лахланом наедине с той их первой встречи много лет назад. Когда они встретились снова, он был мужем Изолт, а вскоре после этого стал и коронованным Ри. Она взглянула на него сквозь ресницы. Он угрюмо смотрел в свой кубок. Молчание явно не тяготило его.

Внезапно он поднял глаза, снова взглянув на нее. Смутившись и залившись краской, Изабо опустила глаза, уставившись на свои расшитые лилиями и розами колени.

— Тебе нравится мое платье? — ляпнула она первое, что пришло в голову. — Это Эльфрида мне дала. Правда, красивое?

— Очень красивое, — отозвался он со странной интонацией в голосе.

Каждой клеточкой чувствуя его пронзительный взгляд, она снова подняла глаза, потом отвела их. Пальцы ее здоровой руки нервно комкали салфетку.

— Ты совсем такая же, как когда мы впервые встретились, — внезапно сказал Лахлан еле слышно. — Твои волосы снова отрасли. Тогда, в первый раз, в лесу, они были очень длинными.

Изабо неловко провела рукой по волосам.

— Да, тогда они были до колен. Потом их совсем обстригли, когда у меня была лихорадка, после того, как... — Она запнулась.

— После того, как ты потеряла пальцы?

Щеки у Изабо заполыхали. Она непроизвольно натянула манжет на руку, спрятав в нем изувеченную ладонь. Лахлан протянул руку.

— Можно мне взглянуть?

Изабо заколебалась, потом медленно и неохотно протянула вперед левую руку. Он взял ее в свою, перевернув так, что она оказалась ярко освещенной. Там, где должны были находиться два меньших пальца, были две глубоких уродливых впадины, покрытых белыми рубцами. Остальные три пальца были искривленными и бесформенными, хотя с тех пор, как Изабо нырнула в Пруд Двух Лун, она снова могла ими пользоваться.

Лахлан провел по шрамам пальцем.

— Прости меня, — выдавил он с трудом. — Эта участь ждала бы меня, если бы ты не спасла меня тогда. Это меня должны были пытать.

Изабо отняла руку.

— Не могу сказать, что очень рада тому, что заняла твое место, — сказала она честно, — но я рада, что ты спасся. Ты и так тогда достаточно натерпелся.

Лахлан слегка кивнул.

— Но я очень об этом сожалею. Не думаю, чтобы я когда-либо говорил тебе это.

— Ты говорил, что не просил меня спасать тебя. — Воспоминание о негодовании заставило глаза Изабо вновь засверкать, и она впервые посмотрела прямо на него.

Он печально улыбнулся ей.

— Тогда я страшно злился на всех и вся, — сказал он. — Все, что я знал, это что я должен сбежать от Оула, отыскать Мегэн и свергнуть Колдунью. Мне было все равно, кого я смету на своем пути.

— А потом? — горячо спросила Изабо. — Ты всегда нападал на меня при первой же возможности!

Лахлан нахмурился и опустил глаза.

— Думаю, я был зол на тебя за то, что ты ввела меня в заблуждение. — Потом поднял глаза и сказал с ироничной улыбкой, — Кроме того, ты не можешь не понимать, что все это совершенно сбивало меня с толку. Вы с Изолт похожи как две капли воды. Когда я впервые увидел ее, я решил, что это ты, а когда я снова встретил тебя, ты могла бы быть ей.

— Да, могу себе представить, — сказала Изабо с принужденным смехом. Щеки у нее горели. — Надеюсь, теперь ты научился нас различать.

Его улыбка померкла.

— Да, конечно же.

Изабо нерешительно взглянула на него. Отчаянно подыскивая правильный жест или слово, она почувствовала, что к столу направляется Дайд, держа под мышкой гитару. Его черные глаза перескакивали с одного на другую. Она откинулась на спинку своего стула, внезапно осознав, что все это время они с Лахланом сидели, склонившись близко друг к другу. Ее щеки снова запылали.

Слегка нахмурившись, Дайд сказал Лахлану:

— Что-нибудь нужно, хозяин?

Лицо Лахлана было очень печальным.

— Спой песню, которую ты написал о моих братьях.

Дайд заколебался.

— Хозяин...

— Спой ее мне, Дайд.

Молодой граф кивнул и пошел обратно на свое место. Его лицо было встревоженным. Зазвучала печальная мелодия, потом Дайд начал петь. С потемневшим от вновь ожившего горя лицом Лахлан сделал слугам знак снова наполнить его кубок.

Изабо молча слушала, чувствуя, как по спине у нее бегают мурашки. Песня была такой красивой и такой печальной, что она не могла не почувствовать сострадания к молодому Ри, чью жизнь разрушила Майя и ее козни. Ничего удивительного, что Лахлан так ненавидел фэйргов, убивших его отца и всех троих братьев.

Когда песня закончилась, она поднялась и сказала, не глядя на Лахлана:

— Уже поздно, Ваше Высочество. Пожалуй, мне пора спать.

Лахлан кивнул, оторвавшись от созерцания остатков вина на дне своего бокала и сказав еле слышно:

— Спокойной ночи, Изабо.

— Спасибо, — ответила она и быстро вышла из зала, снова чувствуя, что слезы вот-вот задушат ее. Она не знала, что это так сильно подействовало на нее: то ли ее эмоциональная обнаженность с тех пор, как она прошла Испытание Колдуньи, то ли непривычная теплота Лахлана проникла сквозь все те латы, которыми она защищалась от него. Все, что она знала, это что все ее чувства находились в смятении.

Несмотря на то, что Изабо с большим трудом удалось успокоиться, в конце концов она уснула. В ясном свете следующего утра она могла лишь гадать, не был ли весь вчерашний накал страстей плодом ее воображения. Она снова облачилась в свое строгое белое одеяние, заплела волосы в тугую косу и повесила на шею шнурок с совиной лапой. С Бубой на плече она сошла по лестнице, и одна из бесшумно двигающихся служанок вывела ее на террасу.

Там стоял длинный стол, заставленный блюдами с фруктами, мисками с кашей и серебряными чайниками с обжигающе горячим чаем. Изабо сдержанно приветствовала тех, кто уже сидел за столом. Хотя большинство улыбнулось ей в ответ, Лахлан просто бросил на нее испытующий взгляд, прежде чем снова уткнуться в свою тарелку. Несмотря на его неприветливость, Изабо мгновенно почувствовала напряженность, бурлившую под внешне спокойной поверхностью.

Дайд вскочил и отодвинул для нее стул, поддразнив ее:

— Я вижу, прекрасная Бо со вчерашнего бала исчезла, снова уступив место суровой колдунье. Как ты, моя красавица?

Она села, проклиная про себя свою белую кожу, на которой опять выступил предательский румянец.

— Хорошо, спасибо, — ответила она и положила на свою тарелку несколько довольно странных на вид болотных плодов, покрытых толстой колючей кожицей, исколовшей ей все пальцы, пока она их чистила. Но мякоть внутри оказалась на удивление нежной и белой, источавшей восхитительный сладкий сок.

Айен сказал тепло:

— Сегодня замечательный день, Изабо Мы с Эльфридой хотели покататься по реке, посмотреть на золотую богиню, которая как раз сейчас цветет. Ты уже слышала о нашей золотой богине? Это цветок, такой же высокий, как ты, но, в отличие от тебя, всегда жадный до свежего мяса. Они плотоядные, ты знала об этом? Мои предки бросали ей незваных гостей, что отчасти объясняет дурную репутацию Эррана. Но она очень красива и стоит того, чтобы на нее посмотреть.

Он бросил лукавый взгляд на Дайда, сказав:

— Может, ты попробуешь медового вина, которым так славится Эрран, Изабо? Его делают из меда золотой богини. Я уверен, что Дайд, например, с радостью выпил бы его вместе с тобой.

Лахлан и Дайд вскинули головы — один нахмурясь, другой со смехом.

— Спасибо, но я уже пробовала медовое вино, — мрачно отозвалась Изабо.

— Правда? — осведомился Дайд. — И с кем же это, могу я поинтересоваться?

— Тебя это не касается, — с улыбкой парировала Изабо.

За столом зазвучали насмешливые замечания и смех. Дайд изобразил из себя смертельно раненного, схватившись за сердце и закатив глаза.

— Ох, какая жестокость, — укорил он ее. — Ну ничего, если ты однажды пила его, то захочешь попробовать его снова, и я, как всегда, к вашим услугам, миледи.

— Значит, я прикажу готовить лодки, — сквозь смех сказала Эльфрида. — Мегэн, ты поедешь с нами?

Лахлан внезапно поднялся.

— У нас нет времени на праздные развлечения, — сказал он резко. — Буду благодарен, если вместо этого ты прикажешь привести проводников. Я очень признателен за ваше гостеприимство, но нам пора трогаться в путь.

Лицо Эльфриды погасло.

— Но, Ваше Высочество, я надеялась...

— Может быть, ты немного подождешь? — тихо сказал Айен. — Мы все провели в походе уже многие месяцы, Лахлан. Мы надеялись, что сможем чуть-чуть отдохнуть.

— У меня нет времени на пиры и пикники, — отрезал Лахлан. — Если мы хотим, чтобы наша армия к осени была на месте, то должны спешить. Кто знает, сколько это займет. Нет. Мы должны снова отправиться в путь, как только пополним запасы провизии и соберемся.

Он перекинул конец своего пледа через плечо, поправил Лодестар в чехле и зашагал прочь. Его черные крылья напряженно застыли. Его кречет издал заунывный крик и полетел за ним. Не оглядываясь, Лахлан поднял обернутое кожей запястье, подставляя руку птице.

Все притихли. Эльфрида прильнула к руке Айена. Ее серые глаза были полны слез, губы дрожали.

— Ох, Айен, я так надеялась, что мы сможем немного пожить здесь...

Айен явно расстроился, что ему приходится так быстро уезжать из Эррана, но принялся утешать жену, сказав:

— Не горюй, милая. Ты же знаешь, что и так слишком мало времени проводишь в Брайде. Теперь, когда ты Банприоннса, ты должна поближе познакомиться со своими подданными. А я должен идти на войну. Так надо.

— А вдруг?.. — расплакалась она. Айен притянул к себе и поцеловал, погладив по белокурым волосам.

— Даже не думай об этом, Эльф, не говоря уж о том, чтобы произносить это вслух, — предостерег он. — Эйя повернется к нам своим светлым лицом, я уверен в этом. Мы зашли уже слишком далеко и преодолели слишком много опасностей, чтобы в самый последний миг потерпеть неудачу. Кроме того, разве ты не помнишь, как Лахлан обратился к Лодестару и в пух и в прах разнес все пиратские корабли? Такой человек не может потерпеть поражения, клянусь тебе.

Герцог Киллигарри встал и принялся раздавать своим подчиненным немногословные приказы. Его густые черные брови сошлись на переносице. Люди Ник-Эйслин что-то бормотали себе под нос, торопливо допивая чай и дожевывая последние куски гренков. Было совершенно ясно, что перспектива прямо сейчас снова отправляться в путь никого не радовала.

— Надеюсь, что эта ваша злыдня уже сделала нам драконье зелье, — хрипло сказал Дункан, — поскольку судя по тому, в каком настроении находится Его Высочество, он не обрадуется, если ему придется ждать еще.

— Я сейчас же пошлю гонца к Шанне Болотной, — нахмурившись, сказал Айен. — Без драконьего зелья нам никак не обойтись.

Дайд тоже встал, печально улыбнувшись Изабо.

— Что ж, моя Бо, придется отложить совместное распитие медового вина до другого раза. Не сегодня.

— Но он такой странный и угрюмый, — с несчастным видом сказала Эльфрида. — Я совершенно его не понимаю. Какую роль сыграют несколько лишних дней? Почему нельзя остаться здесь, где всем удобно, вместо того, чтобы ночевать на болотах?

Айен сказал строго:

— Он прав, милая. Купала давно прошел, а нам еще далеко идти и много делать. Пожалуйста, попытайся понять.

Мегэн стояла у низенькой каменной балюстрады, глядя на безмятежное голубое озеро. Изабо внезапно поняла, что она смотрит на группу нимф месмердов, парящих в воздухе чуть поодаль. Их фасетчатые глаза в лучах солнца сверкали странным металлическим блеском. Услышав слова Эльфриды, Мегэн обернулась и сказала той же колкой надменностью, что и Ри:

— Лахлан прав, Эльфрида Ник-Хильд, и уж тебе-то, потомку самой Яркой Воительницы, следовало бы это понимать. Не одна война была проиграна из-за того, что армия передвигалась слишком медленно.

Она развернулась и снова устремила взгляд на наблюдающих за ней месмердов, и Изабо показалось, будто она сказала, очень тихо:

— Кроме того, по мне так чем раньше мы уберемся отсюда, тем лучше.

Изабо подошла к ней и просунула руку ей под локоть. Мегэн крепче прижала ее ладонь.

— Наверное, я старею, — сказала она негромко, — но эта война меня пугает. Я уже сражалась с фэйргами раньше, много лет назад. Они не из тех, кого легко победить.

— Но ты одержала над ними верх, — ободряюще сказала Изабо. — Ты помогла Джасперу поднять Лодестар, и вы вместе отогнали их обратно в море. Вы с Лахланом сделаете это еще раз.

— Но Джаспера обучали всему, чему надо, да и то он не сумел полностью овладеть Лодестаром, — сказала Мегэн с болью в голосе. — Лахлан же провел те годы, когда должен был учиться, в теле дрозда. И он так быстро выходит из себя, так легко впадает в меланхолию. Недостаточно иметь силу воли и желания, чтобы подчинить себе силу Лодестара, совсем недостаточно. Нужно еще и владеть собой.

— Но ты...

Мегэн пронзила ее обжигающим взглядом черных глаз.

— Меня уже не будет, Изабо. Ты что, не понимаешь? Всего через несколько месяцев появится красная комета, и тогда я буду мертва.

Изабо была слишком потрясена, чтобы говорить. Мегэн впилась в нее взглядом.

— Я буду мертва, — сказала она мягко, — а Лахлану придется поднимать Лодестар в одиночестве. Ты все еще удивляешься, что я боюсь за вас всех?

Изабо лишь через некоторое время сказала сердито:

— Не говори так, Мегэн. Может быть, нам удастся что-нибудь сделать...

Мегэн покачала головой.

— С этим ничего не поделаешь. Разве я не дала месмердам слово? Когда придет красная комета, я умру.

Изабо с трудом проглотила тугой комок, мешавший ей говорить.

— К тому времени мы уже победим фэйргов, — сказала она с уверенностью, которой не чувствовала.

Мегэн снова покачала головой.

— Ты рассчитываешь на такую легкую победу? Не стоит. Йорг предсказал, что с пришествием красной кометы фэйрги поднимутся. Он сказал, что само море поднимется и затопит землю...

Я видел, как чешуйчатое море поднялось и затопило землю, а Красный Странник кровавой раной зиял на небе. Вот когда они придут... Когда красная комета поднимется снова...

Слова Йорга отозвались в пространстве между ними, как будто сам старый пророк произнес их.

Внезапно в мозгу Изабо поднялась темная волна воспоминания, накрывшая ее с головой, так что она задрожала и едва не потеряла сознание. Мегэн схватила ее за руку и поддержала, а Буба перепуганно ухнула. Изабо пришла в себя, слыша, как Мегэн настойчиво спрашивает ее:

— Что такое? Изабо...

— У меня были такие же видения, — сказала она дрожащим голосом. — Когда я смотрела в глаза королевы драконов. Я видела, как Красный Странник горит на небе. Море поднялось, образовав чудовищную черную волну, выше самой высокой башни, которую я видела, и обрушилась на лес, затопив его. Это было ужасно...

Мегэн мрачно взглянула на нее.

— Похоже, у тебя Талант предвидения будущего, моя Бо. Почему ты не рассказывала мне об этом?

Изабо невольно взглянула на священный Ключ Шабаша, висящий на груди у Мегэн. Она ясно вспомнила видение своей собственной искалеченной руки, сжимающей звезду в круге, висевшую на ее собственной груди. Это видение было последним, виденным ей в глазах королевы драконов, и именно оно запечатлелось в ее памяти.

Рука Мегэн мгновенно метнулась прикрыть Ключ, и Изабо подняла глаза, встретившись с пронзительным взглядом Хранительницы Ключа. Все было ясно без слов.

— Значит, — наконец нарушила тишину Мегэн, — у тебя тоже были видения об огромной волне, затопляющей сушу. Интересно, как фэйрги собираются навести подобные чары. Они жители моря, и огненная магия, как, например, кометная, им недоступна.

— Но Майя ведь использовала кометную магию, — напомнила ей Изабо.

— Да, но Майя была наполовину человеком... — Мегэн снова умолкла, задумавшись. Наконец она вздохнула, в ярком солнечном свете выглядя очень измотанной. — Боюсь, что это видение вещее, раз ты видела его в глазах дракона. Драконы видят в обе стороны по нити времени.

— Но ты же не хуже меня знаешь, что все видения будущего — лишь то, что может произойти. Это будущая возможность, ничего больше, — быстро сказала Изабо. — Йорг не раз говорил мне это. Мы можем изменить будущее, мы можем нанести фэйргам молниеносный и сильный удар, прежде чем они что-нибудь заподозрят. У тебя есть еще шесть месяцев, чтобы научить Лахлана, как подчинить себе Лодестар, и меня использовать мои силы. А Изолт убедит Хан'кобанов прийти к нам на помощь. Ты же знаешь, она просто военный гений, с ней мы одержим победу...

Мегэн вздохнула еще тяжелее, чем прежде.

— Что такое? — спросила Изабо, хотя и подозревала, что знает, что так тревожит Хранительницу Ключа.

— Думаешь, я не знаю, что означает нарушенный гис? — ответила Мегэн. — Может, я не жила с Хан'кобанами, как ты, но я слушала и пыталась как можно больше узнать об их обычаях. Гис — это не просто долг чести, это святой обет, такой же обязывающий, как и Вероучение Шабаша для ведьм. Хан'кобан скорее умрет, чем нарушит гис, я понимаю это. Изолт знала, на что идет, когда давала Лахлану этот святой обет — она клялась никогда не покидать его, всегда служить и повиноваться ему. Теперь этот обет потерял силу. Изолт свободна остаться на Хребте Мира, если захочет, и не думай, что ей этого не хочется. Она Хан'кобанка — и всегда будет ею.

— Но ведь дети... и Лахлан. Она любит их, я знаю, что любит. Изолт не останется на Хребте Мира. Она вернется и поможет нам выиграть войну.

Мегэн погладила шерстку Гита. Ее глаза были почти не видны под морщинистыми веками.

— Вернется ли?

 

ВСТРЕЧА

Изолт стояла на вершине горы, жадно вдыхая пронзительно холодный воздух. Всюду, насколько она могла видеть, поднимались в небо ряды остроконечных гор, поблескивающих льдом. Самые высокие пики утопали в огромных косматых облаках.

Линли Мак-Синн стоял рядом с ней, и на его лице явственно читался благоговейный страх.

— Вы хотите сказать, что знаете проход через эти горы?

Она кивнула. Он вполголоса выругался и поплотнее закутался в свой синий клетчатый плед. От дыхания у него перед лицом висело облако пара, а лицо пошло пятнами от холода. Это был высокий мужчина с внушительным носом, проницательными глазами цвета морской волны и аккуратно подстриженной черной бородкой. Между бровей у него залегали две глубокие складки горя и гнева. За спиной у него висел огромный двуручный меч, а из-за пояса выглядывал узкий кинжал. Еще один торчал из сапога. Рядом с ним стоял его сын Дуглас, такой же высокий и белокожий, с точно такими же яркими глазами и темными волосами. Пледы на плечах у обоих были сколоты брошью в виде увенчанной короной арфы.

За ними вилась длинная колонна солдат, тепло закутанных от холода. За плечами у них висели рюкзаки, и у каждого за поясом болтался моток веревки и ледоруб. Замыкали колонну несколько саней, запряженных громадными косматыми существами с ветвистыми рогами и плоскими копытами. Сани были нагружены оружием и провизией, которыми снабдил их отец Банри. Они провели неделю у родителей Изолт в Башне Роз и Шипов, пока Хан'гарад готовил своих людей и Изолт к переходу через горы. Изолт провела неделю в играх с младшими братишкой и сестренкой и разговаривая с матерью, которую не видела с самого подписания Пакта о Мире.

Всю эту неделю она разрывалась от противоречивых чувств. Круглые щечки малышей и их чудесный молочный запах вызвали у нее приступ острой тоски по своим собственным детям. Изолт очень хотела взять их с собой на Хребет Мира, но Лахлан категорически запретил ей. Это слишком опасно, заявил он. Наследник Ри должен оставаться с Ри. А близнецы были совсем еще крошками, слишком маленькими для такого путешествия.

Изолт понимала, что он просто не мог расстаться с Доннканом после ставшего для них всех огромным потрясением похищения мальчика, но, несмотря на это, запрет Лахлана очень обидел и разозлил ее. Ведь она испытывала к детям те же чувства, что и он. Разлука с ними вызывала у нее тупую боль, которая временами становилась просто невыносимой. Ей хотелось снова прижать их к себе, почувствовать их пухлые ручки вокруг своей шеи и расцеловать их пушистые макушки и розовые щечки, мягче самого роскошного шелка, нежнее лепестка розы. Она сурово подавляла эту тоску, вместо этого погружаясь в расчеты, как лучше всего провести такую большую армию через суровые и негостеприимные горные вершины. Она первой просыпалась каждое утро и последней засыпала, и лишь ее молчаливость и сдержанность говорили тем, кто очень хорошо ее знал, как ей тяжело и тревожно.

Но запах снегов и величие пейзажа вернули ее щекам румянец, а голубым глазам прежний блеск. Она наконец-то возвращалась домой, и это наполняло ее новой решимостью и служило утешением. Семь лет она не была здесь, семь долгих лет. Изолт сделала еще один глубокий вдох, потом снова зашагала вперед, поравнявшись с отцом.

Хан'гарад, как и сама Изолт, с ног до головы был одет в белые меха, а его непокорная грива уже начавших седеть рыжих волос была перехвачена кожаным ремешком. По обеим сторонам сурового худого лица с семью белыми полосками шрамов свивались в тугую спираль два толстых рога.

— Если мы поторопимся, то успеем застать все прайды в сборе на Летней Встрече, — сказал он на родном языке. — Ты сможешь обратиться к ним ко всем сразу и попытаться убедить их встать на вашу сторону. В противном случае твоя задача очень усложнится.

Изолт сделала стремительный хан'кобанский жест согласия. Она хмурилась. Летняя Встреча заканчивалась завтра. Как бы она ни старалась, она просто не сможет заставить людей идти быстрее. Они не привыкли ни к горным высотам, ни к холоду, а погода была не по сезону неспокойной, поэтому они продвигались намного медленнее, чем рассчитывала Изолт.

— Снег на дальнем конце того кряжа достаточно твердый, чтобы можно было по нему проехать, — сказал Хан'гарад.

Изолт бросила на него быстрый взгляд, потом оглядела длинную цепочку солдат, тянувшуюся, насколько хватало глаз. Вот уже в который раз она пожалела, что люди Мак-Синна не умеют пользоваться салазками. Насколько ускорилось бы их продвижение, если бы они могли лететь над поверхностью снега, вместо того, чтобы невыносимо медленно пробираться через сугробы. Она увидела, что взгляд ее отца задержался на санях, и поняла, что он имел в виду. Она быстро улыбнулась.

— Будет куда лучше, если мы появимся на Встрече, не демонстрируя свою силу, — ответила она. — Лучше оставить большую часть армии и появиться перед прайдами лишь с нашей гвардией.

Впервые за все время своего быстрого диалога она заговорила на общем диалекте, чтобы и Мак-Синн тоже мог понять ее. Он следил за стремительным обменом жестами и короткими непонятными фразами, подозрительно сузив глаза, а после слов Изолт выражение его лица стало еще более мрачным.

— Если мы появимся перед ними без подобающей свиты, они сочтут нас слабыми, и в случае нападения мы будем уязвимы.

— Во время Летней Встречи кровопролитие исключено, — коротко сказала Изолт. Она все время забывала, как мало обычные люди знают о прайдах. Их невежество раздражало ее, хотя она редко выказывала свои чувства. Но подозрение в глазах Мак-Синна раздуло тлеющий в ней огонек негодования, и на этот раз гнев ясно слышался в ее голосе.

— Возможно, у вашего народа и перемирие, но мы не принадлежим к нему, и наши народы всегда недолюбливали друг друга, — сказал Мак-Синн. — Когда мы в прошлый раз пытались перейти горы, я потерял уйму людей в стычках с обитателями снегов, которые подбирались к нам безо всякого предупреждения. Я не допущу, чтобы это повторилось снова.

Изолт немного помолчала, прежде чем ответить. Когда она заговорила, ее голос был спокойным и ровным.

— Прайды придают очень большое значение своим территориям. Чтобы пройти по их земле, сначала нужно испросить и получить позволение. Это целая церемония. Но они должны были предупредить вас, прежде чем нападать.

Он уставился на нее, и его бледные щеки медленно залил румянец.

— Какой-то парень действительно приходил, махал копьем и что-то лопотал за день или два до нападения, но это была полная нелепица, и мы так и не поняли, чего он от нас хотел. — Его голос был резким и оборонительным.

— Поверьте мне, я знаю, что говорю, рассказывая вам о том, как нужно правильно появляться перед прайдами. Вам неоткуда этого знать, но я выросла с ними и знаю их обычаи. Пожалуйста, поверьте, что появление перед ними с армией такого размера будет расценено как признак враждебности. Небольшая группа сможет воспользоваться санями и быстро добраться до места Встречи. Если вы хотите, чтобы я обратилась к прайдам от вашего имени и заручилась их поддержкой, именно так мы и должны поступить. Иначе мне придется потратить недели и даже месяцы, путешествуя от гавани к гавани и беседуя со Старой Матерью каждого прайда по отдельности.

Несмотря на все усилия Изолт сохранить миролюбивый тон, ей удалось лишь говорить с той медленной обдуманностью, с какой пытаются объяснить что-то глуповатому ребенку. Румянец Мак-Синна стал более темным, и он пробуравил ее полным гнева и подозрения взглядом. Но все же смысл того, что она говорила, дошел до него, и он кивнул, хотя и с явной неохотой.

На горы уже начали опускаться ранние сумерки, и стало еще холоднее. Изолт отдала солдатам приказ становиться лагерем, что требовало некоторого времени, потом велела разгрузить двое саней и перераспределить их груз по другим саням. Она чувствовала все нарастающее возбуждение. Запах снегов действовал на нее, как хмельное вино, заставляя кровь в венах бежать быстрее. Завтра она увидит Зажигающую Пламя и всех своих старых товарищей. Завтра она снова окажется среди своих, среди тех, кто понимает, что такое честь. Завтра она наконец попадет на Летнюю Встречу.

Изолт всегда хотелось побывать на ней. В ее юности прайды собирались на Встречу всего раз в восемь лет, в весну Драконьей Звезды, когда на ночных небесах загоралась красная комета. Когда Изолт решилась покинуть прайд и стать женой Лахлана, Зажигающая Пламя провозгласила перемирие между прайдами и предложила собираться каждый год, в середине лета. На время Встречи вся вражда забывалась, уступая место пирам и танцам, торговле и обмену, а также состязаниям в силе и ловкости. На Встречах завязывались многие новые отношения, как политические, так и личные. Хотя Хан'кобаны не женились так, как это делали островитяне, среди хан'кобанских девушек не было такой уж большой редкостью отправиться вместе с мужчиной, восхитившим их своей силой, в его прайд. Таким образом в прайды вливалась свежая кровь, помогая избегать связей между близкими родственниками. Потом женщины могли перенести свои меха к костру кого угодно другого, кто им понравился, или в любое время вернуться к своей семье, хотя появившихся в этом союзе детей должны были оставить в прайде отца.

На следующее утро Изолт проснулась очень рано, в суете приготовлений к отъезду совершенно не вспоминая ни о Лахлане, ни о детях. День был ясным, белые вершины гор четко вырисовывались на голубом небе, а в воздухе стоял резкий запах соснового леса. Изолт переполняла энергия, и она в кои-то веки была в хорошем настроении, к огромному облегчению ее служанки Гайны, и вскоре они тронулись в путь.

Изолт, Гайна и Каррик Одноглазый ехали в санях вместе с Хан'гарадом и его оруженосцем, задумчивым юношей по имени Джейми Немой, прозванным так из-за своей способности целыми часами и даже сутками не произносить ни слова. Именно это его качество и побудило Хан'гарада избрать его своим оруженосцем. Как и Изолт, Хан'гарада временами очень утомляла постоянная говорливость людей. Гайна была крепкой девушкой, наделенной скорее жизнерадостным здравым смыслом, чем изяществом, которую выбрали в спутницы Изабо не только для того, чтобы прислуживать ей, но и для того, чтобы соблюсти приличия.

Во вторых санях ехали Линли Мак-Синн со своим сыном Дугласом, слуга Мак-Синна, высокий седоволосый человек по имени Каван, и его управляющий Маттмиас, пожилой мужчина с копной белоснежных волос. В еще двух санях, следовавших за ними, находились волынщик Мак-Синна, его знаменосец, казначей, его синалар герцог Данкельд и шесть его личных телохранителей. Если бы Мак-Синну удалось настоять на своем, то его сопровождала бы куда большая часть его свиты. Изолт была ошеломлена, когда поняла, что Мак-Синна повсюду сопровождает целая толпа помощников и придворных. Большинство должностей были наследственными и передавались от отца к сыну вот уже тысячу лет. Даже у самого Лахлана не было такого количества личных слуг, хотя Маттмиас очень тактично намекнул Изолт, что ему следовало бы их иметь.

Мак-Синн, по словам Маттмиаса, был главой клана старой закалки, человеком, правившим своим кланом и страной с абсолютной непререкаемостью. Он был очень гордым, и Изолт знала, что тринадцать лет изгнания со своей собственной земли перенести ему было очень нелегко. Большая часть его свиты сейчас служила ему безо всякой платы, ибо Мак-Синны вместе с властью потеряли и свое благосостояние и теперь полностью зависели от щедрости Лахлана. Лишь желание вернуть себе независимость и родину заставили гордого лорда покориться решению Изолт и оставить большую часть своей свиты вместе с солдатами. Изолт к собственному изумлению обнаружила, что, несмотря на всю заносчивость прионнса, сочувствует ему, поэтому не стала настаивать на том, чтобы он ограничил свою свиту всего двумя человеками, как она сама и ее отец.

Сани, увлекаемые упряжками косматых ульцев, скачущих на поразительной для их тяжеловесного сложения и огромных копыт скорости, быстро скользили по гладкому белому склону. Изолт нетерпеливо выглядывала вперед, жадно глотая пахнущий соснами ветер, обжигавший легкие. Вскоре вокруг них сомкнулся лес, но ульцы все таким же галопом неслись вперед, чутко подчиняясь малейшему движению вожжей Хан'гарада. Опытный глаз Шрамолицего Воина распознавал каждый камень или бревно, скрывающееся под сугробами снега, и хотя ехавшие в следующих санях время от времени испуганно вскрикивали, он довез их до долины без единого толчка.

Лето было в самом разгаре, снега в долине не было, и залитые солнечным светом лужайки пестрели горными цветами и сочной травой. Ульцев привязали и оставили пастись, а отряд отправился через лес пешком. Возглавил шествие Хан'гарад, чье покрытое шрамами лицо поворачивалось из стороны в сторону — он, казалось, смаковал запахи и звуки леса. Ему приходилось часто останавливаться и дожидаться своих более пожилых спутников, которые, досадливо краснея, останавливались, чтобы перевести дух. Изолт видела, что молчаливость Хан'гарада, его надменность, его серьезное изрезанное шрамами лицо и круто завивающиеся рога отталкивали Мак-Синна и его людей, которые боялись и поэтому не любили его. Это вызвало у Изабо очень странное чувство, потому что она внезапно поняла, почему очень многие люди с настороженностью относились и к ней тоже. Она как могла старалась сократить пропасть, разделявшую их, и наградой ей стало сближение с Дугласом и старым сенешалем Маттмиасом. Даже Мак-Синн однажды улыбнулся ей, когда она придержала перед ним колючую ветку, неловко поблагодарив ее и пробормотав что-то насчет того, чтобы она не поранила свою нежную кожу.

Хан'гарад уже ждал их на вершине невысокого гребня. Изолт нетерпеливо подбежала к нему и взглянула вниз, в глубокую зеленую чашу, окаймленную островками темной растительности и с одной стороны ограниченную узкой речушкой, бежавшей по камням.

В самом центре луга виднелся большой круг, обозначенный натянутыми веревками, с которых свисали пучки перьев, раскрашенных в цвета прайдов. Вокруг него на равных расстояниях друг от друга стояли высокие богато украшенные столбы с резными изображениями морд, крыльев и когтей, символически изображавшие тотемы прайдов. За каждым тотемным столбом горел костер, вокруг которого стояли члены прайда, облаченные в церемониальные одежды и с расписанными углем и охрой лицами. Прайд Огненного Дракона был самым большим — в нем насчитывалось примерно сотня членов, все с красными перьями и кисточками. Они сгрудились вокруг старой женщины со скуластым лицом, белоснежными волосами и такими же ярко-голубыми, как и у самой Изолт, глазами. Несмотря на ласковое летнее солнце, на ней была тяжелая шуба из густого белого меха с оскаленной белогривой головой ее первоначального владельца, болтавшейся у нее за плечами. При взгляде на нее у Изолт перехватило дыхание, а сердце учащенно забилось от нетерпения.

В самом центре круга сражались двое мужчин с длинными шестами и серыми от грязи торсами. Один перескочил через другого, сделав безупречное сальто высоко в воздухе и ловко приземлившись на ноги, и несколько человек из толпы сделали безмолвные жесты одобрения. Не было ни криков, ни свистков, ни хлопков, никакого свиста или улюлюканья, которые непременно звучали бы, если бы зрители были людьми — у Хан'кобанов подобные звуки считались крайне невежливыми.

Хан'гарад вывел маленький отряд на поляну, сам выбрав место на пустом участке между Прайдом Серого Волка и Прайдом Огненного Дракона, чтобы сразу же недвусмысленно заявить об их нейтральности. Ни один из толпы ничем не выказал, что заметил их, что заставило Мак-Синна распрямиться в полный рост, сжав в руках рукоятку меча. Молодые воины из его гвардии сердито переговаривались между собой. Изолт очень хотелось сказать им, что Хан'кобаны лишь проявляют вежливость, не обращая на них никакого внимания, но не осмеливалась заговорить, пока Шрамолицые Воины не закончили бороться.

Эффектный каскад прыжков, уверток и кувырков борцов заставил глаза солдат заблестеть от осторожного уважения. И снова Изолт захотелось объяснить, что все это было признаком юношеской самонадеянности и неопытности сражающихся Шрамолицых Воинов. Когда сходились в схватке воины семи шрамов, они почти не двигались, но если движение было сделано, то оно оказывалось внезапным и смертоносным, точно нападение гадюки. Изолт критическим глазом наблюдала за ними, уже зная, кто победит. Шест вылетел вперед с неожиданной силой, раздался глухой стук, за которым последовал стон, и один из противников тяжело рухнул наземь.

Когда Шрамолицые Воины поклонились друг другу и Зажигающей Пламя и вышли из круга, Хан'гарад сделал знак остальным следовать за ним. Он медленно и церемониально прошествовал к кругу, встав перед костром Зажигающей Пламя.

— Делайте все точно так же, как он, — вполголоса пробормотала Изолт, рассерженная на своего отца за то, что не удосужился объяснить своим спутникам обычаи Хан'кобанов. Когда Хан'гарад опустился прямо в грязь на колени перед старой женщиной, опустив голову и сложив руки, Мак-Синн на миг заколебался, сведя вместе густые брови. В конце концов он все-таки тоже встал на колени, и его свита последовала его примеру, хотя и с явной неохотой.

Зажигающая Пламя поднесла два пальца ко лбу, потом к сердцу, потом провела ими по направлению к кольцу белых гор. Хан'гарад скрестил руки на груди и склонил голову. Изолт повторил а его ответ, и все остальные сделали то же самое.

— Приветствую тебя, сын моей дочери, — сказала Зажигающая Пламя. Ее глаза влажно блестели, хотя все жесты были медленными, как того и требовал ритуал. — Добро пожаловать на нашу Встречу.

— Приветствую тебя, Старая Мать, — с безграничным уважением сказал Хан'гарад. — Будет ли мне даровано твое благословение?

Когда она сделала жест согласия, он поднялся и снова встал на колени у ее ног, низко склонив рогатую голову. Зажигающая Пламя подняла исчерченную голубыми дорожками вен худую руку и начертила в воздухе над головой Хан'гарада знак Белых Богов. Он поблагодарил ее поднялся, вернувшись туда, где стояли все остальные, глядя на происходящее во все глаза. Одна Изолт держала глаза опущенными, как полагается, ругая себя за то, что не догадалась предупредить остальных, чтобы не глазели так откровенно.

— Приветствую тебя, дочь сына моей дочери, — сказала Зажигающая Пламя. Изолт ответила на ее приветствие и получила прабабкино благословение, сжав руку старой женщины и поцеловав ее, прежде чем вернуться на свое место. Зажигающая Пламя со строгой улыбкой приняла это идущее вразрез с обычаями проявление чувств и холодно оглядев остальных.

— Кто эти невежливые чужаки? — осведомилась она, указывая на коленопреклоненных мужчин. — Кто они такие, что осмеливаются поднимать глаза на Зажигающую Пламя?

— Пожалуйста, прости их невежество, Старая Мать, — тихо сказала Изолт. — Они не хотели выказать неуважения. В своей земле они благородные люди. Для них встать перед тобой на колени — знак величайшего уважения и почтения. Они чужаки среди нас, ничего не знающие об обычаях Народа Хребта Мира.

— Скажи им, чтобы опустили глаза, или нам придется научить их почтительности, — с холодным гневом приказала Зажигающая Пламя.

— Да, Старая Мать — отозвалась Изолт и обернулась к остальным. — Вы не должны смотреть на Зажигающую Пламя. Опустите глаза и не поднимайте их, пока она не позволит вам обратиться к ней.

Мак-Синн сердито открыл рот, но Изолт со спокойной улыбкой предупредила его:

— Моя прабабка разговаривает на нашем языке, милорд, и поймет все, что вы захотите сказать ей, когда придет время. А теперь, пожалуйста, опустите глаза.

Он провел рукой по бороде и кивнул, уткнувшись взглядом в землю у своих ног.

Зажигающая Пламя надменно оглядывала их до тех пор, пока не убедилась, что не осталось ни одного, кто не опустил бы глаза. Потом она сказала:

— Зачем ты привела на встречу прайдов этих чужаков, Хан'дерин?

Звук ее хан'кобанского имени поверг Изолт в смятение, но она, ни на йоту не отступая от ритуала, объяснила причины их появления, использовав все положенные церемониальные жесты и изо всех сил стараясь, чтобы ее лицо и голос ничем не выдали обуревавших ее эмоций.

Хотя никто из множества слушавших Хан'кобанов не издал ни единого звука, она почувствовала, как они невольно встрепенулись, когда она попросила разрешения перейти горы.

— Этот вопрос должны обсуждать Старые Матери и советы, — с холодной непререкаемостью в голосе приговорила Зажигающая Пламя. — Нас никогда раньше ни о чем подобном не просили. Ты просишь нас позволить армии неслыханной силы войти в наши земли, и единственной порукой за них будет твое слово.

Изолт не верила своим ушам.

— Ты сомневаешься в моем слове чести?

— Ты многие годы жила вдали от нас, дочь сына моей дочери. Ты прожила среди белолицых варваров семь зим. Кто может сказать, что они обманом не вынудили тебя к бесчестию или что ты даже добровольно не склонилась к нему?

Лицо Изолт вспыхнуло. Она поднялась, выхватила из-за пояса свой кинжал и одним уверенным стремительным движением метнула его. Мужчины позади нее ахнули и вскочили на ноги, но на лицах Зажигающей Пламя и остальных Хан'кобанов не дрогнул ни один мускул. Кинжал воткнулся прямо перед ногами Зажигающей Пламя, войдя в землю по самую рукоятку так, что та еще некоторое время дрожала от силы удара.

— Я докажу свою честь и честь тех, кто со мной, кровью, если понадобится, — ответила Изолт торжественно.

Зажигающая Пламя взглянула на кинжал, и ее сурово сжатые губы дрогнули в еле заметной улыбке.

— Так тому и быть, — сказала она.

Изолт склонила голову.

— Это очень важные вопросы, — сказала Зажигающая Пламя. — Их не следует обсуждать перед всеми. Старые Матери и их советы встречаются сегодня вечером. Тогда мы и выслушаем ваш рассказ во всей полноте и правдивости. А пока добро пожаловать на нашу Встречу.

— Спасибо, Старая Мать, сказала Изолт, и по ее знаку ее сопровождающие повторили ее жест, а потом отошли.

Остаток дня Изолт провела, наблюдая за атлетическими состязаниями вместе с Мак-Синном и его людьми, стараясь как можно лучше объяснить им обычаи Хан'кобанов. Ее отца, отправившегося поприветствовать своих многочисленных старых друзей, убедили тоже занять место в боевом кругу, где он доказал, что за проведенные вдали от прайдов годы ничуть не растерял всех своих навыков. Когда зашло солнце, воины уступили место сказителям. Изолт получила разрешение переводить своим спутникам и была вознаграждена зрелищем того, как надменный прионнса рыдал над развязкой одной особенно трагической истории.

— Истории Хан'кобанов почти всегда очень печальны, — сказала Изолт, когда Мак-Синн украдкой высморкался. — А те, которые не грустные, в основном сказания о героях, обычно о каких-нибудь сражениях или поиске имени. Если повезет, они расскажут историю о поиске имени моего отца. Это очень известная история. Его зовут повелителем драконов, потому что он, находясь в поиске имени, спас маленького дракончика, который оказался единственной дочерью королевы драконов. Если бы она погибла, то целая раса драконов могла бы вымереть, потому что она была последней самкой, достаточно молодой, чтобы произвести на свет потомство. В награду королева драконов даровала ему право называть ее по имени, что является невероятно высокой честью.

Вскоре после этого в честь возвращения Хан'гарада к прайдам эта история действительно была рассказана.

Потом, после безмолвного обмена жестами с Зажигающей Пламя, Изолт тихо попросила о чем-то сказителя, сидевшего в центре круга, и следующей он рассказал историю о том, как она сама получила свое имя. Хотя и не столь драматичный, как история Хан'гарада, это тем не менее был рассказ о великом бесстрашии и отваге, и Изолт с радостью заметила в глазах Мак-Синна и его людей новое уважение и понимание.

Потом он рассказал о путешествии Изабо, предание о Многоликой. У Изолт были свои причины просить о том, чтобы рассказали именно эту историю, и она пристально наблюдала за лицами Прайда Боевых Кошек.

Прайд Боевых Кошек всегда был злейшим врагом Прайда Огненного Дракона. После того, как Изолт отказалась от своих прав преемницы Зажигающей Пламя в пользу своей троюродной сестры Хан'катрин, между прайдами установился шаткий мир. Хан'катрин, такая же рыжеволосая и голубоглазая, как и сестры Изолт и Изабо, всегда заявляла, что это она истинная преемница, поскольку происходит из прямой линии дочерей. Изолт и Изабо были дочерьми внука Зажигающей Пламя, и если бы преемницей стала Изолт, то это означало бы нарушение тысячелетней традиции, по которой власть и обязанности Зажигающей Пламя переходили от матери к дочери. Назвав Хан'катрин своей преемницей, Зажигающая Пламя помирила враждующие прайды и позволила Изолт выйти замуж за Лахлана и искать свою судьбу вдали от Хребта Мира.

Хан'катрин с большим трудом скрывала свой гнев и подозрения относительно внезапного возвращения Изолт, и теперь, когда сказитель рассказал историю о поиске имени Изабо, ее щеки горели, а глаза сверкали, точно две синих льдинки. Изабо нанесла молодой рыжеволосой воительнице позорное поражение в поединке чести, который Хан'катрин навязала ей в надежде убить одну из своих конкуренток. Теперь все знали, что на молодой преемнице божественной сути лежит гис перед Изабо. И, что, возможно, было еще более важным, Изолт подарила свое имя и имя своей сестры всему народу Хан'кобанов, а такое проявление доверия само по себе накладывало на них невидимый гис.

Всю ночь они пировали, слушая одну историю за другой. Потом, когда костры уже почти догорели и все ребятишки, свернувшись на своих мехах, уснули, Старые Матери семи прайдов поднялись и отправились в лес, ведя за собой Шрамолицых Воинов, сказителей и шаманов. На всех были шкуры животных, а их лица покрывала свежая роспись, превращавшая их в грозные красно-бело-черные маски. Следом за ними шел Хан'гарад, молчаливый, как всегда, Изолт, и мрачный Линли Мак-Синн. Все остальные остались в уютном тепле костров.

Высоко на скале, нависающей над рекой, под льдисто поблескивавшими звездами, состоялась истинная Встреча. Старые Матери уселись в круг, а Первые Воины, Первые Сказители и шаманы сгрудились вокруг них. Здесь Зажигающая Пламя была просто еще одной Старой Матерью, ничем не превосходящей остальных. Изолт стояла вместе с другими, пока шел совет — обсуждения торговли и охотничьих прав, размышления о том, что делать со снижением рождаемости и скверной погодой, сравнения видений шаманов и разбора многочисленных жалоб на неуважение и оскорблений.

Наконец Изолт позволили говорить. Она встала и поклонилась всем Старым Матерям и поблагодарила их за то, что позволили обратиться к ним. Потом села, скрестив ноги, с очень прямой спиной и положив развернутые ладонями вверх руки на беда.

— Мы просим позволения перейти Хребет Мира по делу огромной важности, — начала она. — Народ моря объявил войну против народа суши и неоднократно нападал на них, причиняя много горя и разрушений. Как вы знаете, правитель людей, мой супруг, хочет жить в мире с дружбе с людьми всех рас. Он протянул морскому народу руку дружбы, но лишь для того, чтобы получить в ответ жесточайшее оскорбление.

Она рассказала, как им вернули посланника Ри, ужасно изувеченного. По кругу слушающих Хан'кобанов пробежал легкий гул — жители гор очень серьезно воспринимали военный этикет. Изолт объяснила, что они решили ударить по оплоту фэйргов с трех сторон одновременно, и эта стратегия была встречена вежливыми жестами одобрения. И лишь после этого, очень осторожно, она попросила у прайдов помощи.

Совет мгновенно загудел, охваченный страхом и волнением. Многие более молодые воины восприняли эту идею с большим воодушевлением. Поскольку в последние годы большую часть разногласий улаживали на ежегодных Встречах, стычки стали редкостью. Всех их готовили к жизни воинов, но кроме гоблинов и огров, воевать им было не с кем. Однако многие более старшие воины решительно отклонили это предложение.

— Кто будет охотиться? — спрашивали они. — Наши люди умрут с голоду.

Когда в обсуждении настало затишье, Изолт коварно и с огромным почтением напомнила Прайду Серого Волка о том, как Изабо помогла одному из их детей выжить в поиске имени. Потом она напомнила Боевым Кошкам о гисе Хан'катрин перед Изабо и о том, как они преградили ей путь, когда она находилась под защитой Белых Богов. Боевые Кошки, пристыженные этим напоминанием, беспокойно заерзали. Хан'катрин сидела прямая, как стрела, вцепившись в свой пояс с оружием. Изолт встретилась с ней взглядом и почтительно склонила голову.

— Я знаю, что моя сестра не потребовала уплаты долга чести. Для нее очень важны узы крови между нами, которые сделали нас врагами в прошлом и, будем надеяться, объединят нас в будущем.

Изолт было очень нелегко сказать это. Она росла, считая троюродную сестру своим злейшим врагом. Они всегда пытались отыскать на поле битвы и убить друг друга. Иногда их схватки становились столь жестокими, что остальные воины расступались, чтобы посмотреть, понимая, что здесь замешана их честь, и никогда не вмешиваясь.

Подобные вещи было нелегко забыть. Кроме того, Изолт неотступно преследовала мысль, что теперь она свободна от своего гиса перед Лахланом. Она отказалась от своего права на божественную суть Зажигающей Пламя ради того, чтобы быть с ним. Всю жизнь она считала, что ее судьба — быть Зажигающей Пламя, священным даром Белых Богов народу Хребта Мира. Она так до конца и не свыклась с этой потерей, хотя и приняла свой гис стойко, как и подобало Шрамолицей Воительнице. Освобождение от него было как внезапный глоток опьяняющей свободы. Всю жизнь стремиться к одной судьбе и внезапно оказаться перед другим, новым выбором стало для нее нелегким испытанием.

В чистом пьянящем воздухе гор, где каждый их силуэт и каждая тень была ей такой родной и знакомой, та, другая жизнь казалась Изолт невыносимо ограниченной. Изолт была связана дворцовым этикетом, на нее косо смотрели за то, что она сражалась лучше многих мужчин, отказывалась носить корсеты и нижние юбки и прятала туго заплетенные волосы под шапочкой, точно служанка. Косные, годами не меняющиеся условности, принятые при дворе Лахлана, так выводили ее из себя, что ей хотелось визжать, но она лишь глотала свое недовольство и говорила спокойно и здраво, чтобы они волей-неволей были вынуждены прислушиваться к ней. Но все это время она тосковала по вольной и простой жизни Шрамолицых Воинов, где был важен не пол, а способности. Она скучала по обжигающе ледяному воздуху, по замиранию сердца, которое охватывало ее, когда она неслась вниз по бескрайнему крутому склону, по тому чувству товарищества, которое появлялось, когда ей удавалось добыть для своего прайда пищу, без которой они неминуемо погибли бы. Ей недоставало того трепета и уважения, которое Хан'кобаны испытывали перед ней, преемницей Зажигающей Пламя, потомком Рыжего. Она тосковала по положению избранницы жестоких богов.

И все же Изолт с радостью пошла в объятия Лахлана. Она поняла и приняла гис, зная его цену. Она безумно горевала, когда его прокляли, и молилась всем возможным богам, чтобы он освободился от проклятия. Она любила троих своих малышей обыкновенной, ничем не примечательной и страстной любовью, как и все матери, и ощущала их отсутствие как потерю жизненно важного органа, как медленное умирание.

Она очень злилась, уезжая от Лахлнана, но время и расстояние остудили эту злость. У нее было такое ощущение, как будто она балансирует на краю опасного склона, выбирая, в какую сторону ехать. Если она захочет, то может остаться в горах, опять жить со своим народом и вновь обрести утраченную свободу. Она может снова отобрать божественность у своей троюродной сестры, вернув себе положение преемницы Зажигающей Пламя, дара Белых Богов. Хан'катрин явно прочитала эти мысли, поскольку лицо у нее заледенело от подозрений.

Но Изолт не была готова окончательно порвать с Лахланом, несмотря на то, что все еще не простила его. Мысль о расставании с детьми вызывала у нее невыносимую боль, и Изолт полюбила Мегэн, и свою сестру Изабо, и Дункана Железного Кулака, огромного капитана с переломанным носом и добрым сердцем. Оставить их всех было бы предательством, и она изо всех сил пыталась выбросить из головы мысли о свободе, сосредоточившись на задаче, которую поставили перед ней. Она дала Мак-Синну слово чести, что проведет его через горы, поэтому именно это и должна была сделать.

Поэтому она вежливо беседовала со своей троюродной сестрой и пустила в ход всю свою дипломатичность, чтобы убедить Старых Матерей оказать им поддержку. Она позволила говорить Мак-Синну, переводя его слова. Гордый народ с сильнейшей, почти мистической привязанностью к своей земле и территории, Хан'кобаны понимали его стремление отвоевать свои владения. Очень многие из них делали жесты сочувствия, слушая, как он пытается выразить свои чувства, и Изолт видела, что идея оказать им помощь больше не кажется им столь неприемлемой.

В конце концов она окольным путем вернулась обратно к Хан'катрин, поскольку считала ее ключевой фигурой в завоевании поддержки прайдов. Изолт напомнила совету о том, что сама Зажигающая Пламя происходит из длинной линии людей и что она верой и правдой служит народу снегов уже многие столетия. Она напомнила им, даже не говоря об этом, что как она сама, так и Изабо, отказались от своих прав на божественное наследие ради того, чтобы вернуться в мир людей. Этот долг нельзя не вернуть, намекнула она, и по глазам Хан'катрин поняла, что ее цель достигнута.

Хан'катрин гордо поднялась, высоко держа свою огненно-рыжую голову.

— Как бы ни решили Старые Матери, знай, что я иду с тобой и буду сражаться на твоей стороне, в уплату моего долга перед твоей сестрой, Многоликой.

— Благодарю тебя, — отозвалась Изолт.

Слова Хан'катрин как будто прорвали какую-то плотину, и еще множество молодых воинов повскакали на ноги и поклялись в том же самом, возглавляемые юным воином из Прайда Серого Волка, которому когда-то помогла Изабо.

Старые Матери с тревогой на морщинистых лицах склонились друг к другу. Шаманов попросили бросить кости и предсказать будущее.

Изолт знала, что ни одно важное решение не может быть принято без предсказания шаманов, и одновременно и ждала и страшилась этого момента. Все ее разумные слова обратятся в ничто, если шаманы выступят против нее. Но она жаждала знать, что ждет их впереди. В ее сердце царило такое смятение, что возможность заглянуть в будущее казалась ей спасением. Поэтому она напряженно смотрела, как шаманы вертели кость огра, решая, кому в эту ночь выпадет честь огласить волю Белых Богов.

Избранником стал Отец Мудрости Прайда Снежного Льва, и Изолт испытала некоторое облегчение. Он не был так заинтересован в этом, как мать мудрости ее прайда или отец мудрости их врагов, Боевых Кошек. Она чуть расслабилась, глядя, как Отец Мудрости медленно и торжественно проносит вещие кости сквозь очищающий дым костра.

Это был молодой мужчина, не старше тридцати зим, с худым угловатым лицом. Пляшущие отблески огня выхватывали из мрака его сосредоточенные черты, заставляя его глазницы казаться огромными впадинами. Его белая грива была туго стянута сзади, открывая выдающийся лоб, и его рога казались слишком массивными для длинной и тонкой шеи. Он носил мех ульца, как ребенок, но его лицо пересекали пять треугольных шрамов, а на шее у него висела лапа ворона. Изолт поняла, что он обладает большим могуществом.

Долгое время стояла тишина. Поднялся ветер, и деревья зловеще зашелестели. В холодной черноте неба горели яркие звезды, а горы казались кольцом непроницаемой темноты. Отец Мудрости сжал кости в сложенных чашкой руках, склонив голову и закрыв глаза. Изолт задумалась, находился ли его дух еще в теле или парил в ночном небе высоко над их головами, став частью величественного круговорота солнц, планет и космоса. Внезапно он выкинул руки вперед, так что кости и камни, разлетевшись, упали в круг, который он нацарапал на земле. У зрителей вырвался вздох. Отец Мудрости открыл глаза, взглянув на образованный ими узор ничего не выражающими глазами.

— Впереди лежит тьма, — сказал он после долгого напряженного молчания. — Круг полон тьмы смерти. Огонь принесет воду. Вода принесет смерть. А из затопляющей воды снова поднимется огонь, и он принесет жизнь. — Он умолк, нахмурившись и указав сначала на один узор из камней, потом на другой. — Тогда сны и явь столкнутся. Смерть будет до и смерть будет после, но в этот миг судьбы будут переломлены и сложатся заново.

Он долго смотрел на узор, потом одним движением руки собрал кости и снова очистил их в дыму. Один камень он задумчиво покачал в руке. Это был моховой агат с окаменелым очертанием птичьего черепа, четко отпечатавшимся на его гладкой зеленой поверхности. Он взвесил его на ладони и неожиданно указал на Мак-Синна.

— Он говорит, что ваша попытка не увенчается успехом, — перевела Изолт, — но если вы смиритесь с тем, что мир никогда уже не станет таким, как прежде, то найдете покой и достаток. Если вы попытаетесь заново сложить разбитый камень, то он раскрошится у вас в руке, но если вы заострите обломанные края, то сможете сделать наконечник стрелы.

— Что все это значит? — недоуменно спросил Мак-Синн.

— Это загадка, — сказала Изолт. — Она означает, что нужно принять то, что вы имеете, и сделать из этого что-то. Иначе вы потеряете все.

На лице Мак-Синна отразилось отчаяние. Изолт сказала мягко:

— Он видит впереди мир и достаток для вас, не забывайте. Возможно, это означает, что вы найдете положение вещей не таким, каким помните его, и что вам придется удовольствоваться разбитым камнем, а не целым. Не отчаивайтесь.

Мак-Синн сжал брошь в виде увенчанной короной арфы в руке и ничего не ответил.

Пока Отец Мудрости заканчивал очищать кости, убрав их обратно в свой мешочек и затянув завязки, собравшиеся Хан'кобаны вполголоса перешептывались. Изолт чувствовала, как сильно напряжено ее тело. Слова предсказателя оказались не столь положительными, как она надеялась, но смерть всегда была впереди, и совет знал это. Она терпеливо ждала. Старые Матери переговаривались, склонившись друг к другу, а Первые Воины выражали свое мнение выразительными жестами. В конце концов Зажигающая Пламя повернулась к ней и сказала:

— Решено. Народ Белых Богов услышал их волю. Вы можете идти по нашей земле, а все воины, которые пожелают, могут сопровождать вас с нашего благословения.

Изолт облегченно вздохнула. Она перевела ее слова Мак-Синну и увидела, как в его потухших глазах снова загорелся огонь. Он ударил кулаком по ладони и воскликнул:

— Теперь мы непременно победим! Смерть фэйргам!

Повсюду вокруг вздымались волны, взбивая морскую воду в белую пену. Отряд фэйргийских воинов быстро передвигался сквозь зеленую зыбь, время от времени выскакивая из воды с мощным ударом мускулистых хвостов. Принц Нила сидела верхом на шее своего морского змея, безучастно глядя на них. Хотя брызги переливались на солнце, точно россыпь морских алмазов, у него было такое ощущение, будто он находится в темном логове спрута и слизкие щупальца затягивают его все глубже и глубже.

Он потерял свою Фанд, рабыню-полукровку, которая когда-то была его детской подружкой, а теперь стала его единственной любовью. Чтобы спасти его, она была вынуждена раскрыть свои телепатические способности перед его отцом, королем, и попала в руки жестоких и загадочных жриц Йора. Они сделали с ней нечто совершенно чудовищное, высосав из нее разум и душу и превратив ее в сосуд для грозных сил. От той девочки, которую он любил, не осталось ничего. Теперь каждый миг его жизни был наполнен черным отчаянием.

Дело было не только в том, что он потерял Фанд. Его терзал жгучий стыд за то, что он не сумел спасти ее. Темная, как его горе и вина, и куда более ледяная, зловещая тень страха висела над ним повсюду, куда бы он ни пошел. Даже в его снах Нилу преследовали отголоски пения жриц. Каждую ночь он просыпался в холодном поту ужаса и лежал, страшась снова уснуть и страшась надвигающегося рассвета, не в силах забыть то, что видел и слышал. Прошедший месяц был самым трудным за всю его жизнь, хотя смерть еще четверых его старших братьев сделала его главой собственного отряда и владельцем собственного морского змея. Когда-то он был бы вне себя от радости. Сейчас все, что он ощущал, была тупая ноющая боль.

Его братья погибли во время нападения на крепость людей на берегу южного моря. В тот раз Нила сражался под командованием своего отца, сражался с отчаянной свирепостью, хотя и знал, что эта атака обречена на поражение. То нападение потрясло его до глубины души. Убивать ради самозащиты или для того, чтобы согнать людей с удобного песчаного пляжа и дать усталым малышам провести ночь в безопасности было одним делом. Нападать же без предупреждения, безо всякой жалости умерщвляя детей, женщин и безоружных мужчин, которые лишь секунду назад беззаботно смеялись и танцевали — это уже было совершенно другое. Нила знал, что такое злодеяние может вызвать лишь ответную жестокость.

И все же если бы он отказался сражаться, его казнили бы за трусость и неподчинение. Нила жаждал смерти. У него не было никакого желания жить без радости, любви и нежности. И все же он не хотел умирать такой постыдной смертью, с клеймом труса. Поэтому он пытался найти смерть на поле боя. В ту ночь погибло четверо его братьев, но Ниле как-то удалось остаться в живых, и за равнодушное безразличие к собственной жизни Нила наконец заслужил уважение отца и стал йака, всадником морского змея. Для фэйргийского воина не было более высокой чести, чем эта.

Под командованием у него было сорок воинов. Десять из них были ралисниками, всадниками ралисов, морских существ, обладавших способностью увеличиваться в размере почти вдвое, когда их что-то пугало. У ралисов была блестящая зеленая шкура, скрученный в кольца длинный хвост, раздвоенный на конце, и широкие ласты, заканчивавшиеся двумя твердыми когтями. Его длинную морду окружала густая грива, которая в спокойном состоянии лежала вдоль крепкой изогнутой шеи. Когда же ралис увеличивался до своего самого большого размера, грива вставала вокруг морды дыбом, превращаясь в яркий кроваво-красный ореол, заканчивавшийся черными шипами. Эти шипы были ядовитыми, и одной царапины гребнем ралиса было достаточно, чтобы убить морского змея. Поэтому ралисники были поистине грозной силой в морском бою, поскольку их животные сражались вместе с ними когтями, зубами и гребнем.

Остальные тридцать воинов плыли рядом с ними в своем морском обличье, подныривая под врага и выплывая на поверхность с обеих сторон от него. Называемые заша, они должны были быть очень искусными пловцами, чтобы не отставать от морских змеев и ралисов, которые могли развивать ошеломляющую скорость. Заша первыми принимали свою сухопутную форму и выходили на берег, разыскивая еду для своего йака и безопасное место, где он мог бы отдохнуть. Им приходилось быть беспощадными бойцами, чтобы дожить до повышения до ралисников, поскольку именно они первыми принимали на себя любое нападение. Стать же йака могли надеяться очень и очень немногие.

Со своего наблюдательного пункта на шее у морского змея Нила мог видеть все на много миль окрест. Далеко на севере мелькнула какая-то серебристая вспышка. Он прикрыл усталые глаза ладонью и вгляделся в горизонт. Вспышка мелькнула снова. Изгиб серебристого тела. Взмах хвоста. Это была одинокая фэйргийка, плывущая куда-то. Нила нахмурился. Фэйрги никогда не плавали в одиночку. В морях было слишком опасно. Они кишели дикими морскими змеями и глубоководными чудищами, акулами, электрическими угрями, изобиловали быстринами и рифами. Фэйрги всегда плавали стаями, где у каждого было свое место и свои обязанности.

Он пронзительно засвистел и поднял руку. Два ралисника ответили на его зов и пустились в погоню. Остальные развернулись и последовали за ними, хотя и не столь быстро.

Нила различил судорогу страха, прошедшую по длинному телу фэйргийки, когда она услышала его свист. Она толкала перед собой один из тех длинных челноков, в которых рабыни возят припасы для долгого морского путешествия. Услышав свист, она бросила челнок и еще быстрее заработала хвостом. За ней потянулся длинный белый след взбитой в пену воды. Нила нахмурился еще сильнее и снова засвистел, длинно и резко. Еще два ралисника оторвались от стаи и тоже бросились в погоню за ней. Эта одинокая фэйргийка явно была не из тех, кто по каким-то причинам оторвался от своей стаи. Она пыталась уплыть от них, что означало, что она могла быть сбежавшей рабыней или наложницей. Хотя это вызвало у него сочувствие, Нила не мог позволить ей уйти.

Ралисы были сильными пловцами, и их широкие ласты и длинные хвосты позволяли им рассекать волны с куда большей скоростью, чем могла развить эта фэйргийка. Они стремительно нагоняли ее. Внезапно она развернулась к ним, поднявшись в воде. Нила видел ее белое лицо и длинные мокрые волосы. Ралисники окружили ее. К удивлению Нилы, судя по всему, они слушали ее. Они зашатались на спинах своих ралисов, потом медленно соскользнули с них и скрылись под водой. Ралисы тоже ушли под воду.

На миг Нила замер, пораженный. Фэйргийка поплыла по волнам дальше, увеличивая расстояние между ними. Нила издал несколько яростных свистков подряд. Фэйргийка пением утопила его людей! Это была не обычная рабыня. Ее необходимо было поймать, но просто подплыть к ней и схватить ее было невозможно. В голосе этой женщине крылась колдовская сила. Она могла убить их всех.

Он велел нескольким из оставшихся воинов подобрать их тонущих товарищей и посоветовал остальным заткнуть уши своими меховыми плащами. Он мог только надеяться, что достаточно будет просто заглушить звук колдовского пения. Еще нескольких он послал поймать челнок, теперь безвольно колышущийся на волнах. Когда они привезли его к Ниле, его удивление только усилилось. Внутри оказался большой обитый железом сундук, маленькая арфа, на каких играли люди, несколько железных инструментов и красное бархатное платье. Примерно такой же мусор море выносило на берег после того, как морские змеи пускали на дно какой-нибудь человеческий корабль. В челноке рабыни вряд ли можно было ожидать найти подобный набор предметов.

Фэйргийка отчаянно сопротивлялась. Ей удалось утопить еще нескольких воинов Нилы, стащив с них плащи и вынудив слушать свое пение или заколов их своим кинжалом. Но в конце концов воинам удалось подавить ее сопротивление, и ее, заткнув рот тугим кляпом, приволокли туда, где ждал на своем морском змее Нила.

Первое, что бросилось ему в глаза, была ее красота, несмотря даже на то, что ей было уже за сорок и в ее шелковистых черных волосах серебрилась седина. Она была настолько худой, что ее можно было даже назвать костлявой, но это лишь подчеркивало силу костей под покрытой сеточкой морщин кожей. Одну ее щеку пересекала паутинка тонких шрамов, но ее льдисто-голубые глаза не утратили своего вызывающего блеска. Она вперила в него непокорный взгляд, сжав перепончатые пальцы в кулаки.

— Оставьте нас! — резко велел он своим воином. Они не согласились, и он вытащил свой кинжал и поднес его к ее горлу. — Если она запоет, я сделаю ей еще один рот, — сказал он бесстрастно. Они неохотно отплыли, отправившись помогать тем, кто вытаскивал бесчувственных воинов из воды. Нила развернул своего морского змея и, больно прижимая ее коленом, отплыл туда, где никто не мог расслышать их разговора. Потом он разжал свою железную руку и отвел нож.

— Майя, — сказал он.

Она заледенела, глядя на него перепуганными глазами.

— Это я, твой брат, — сказал он. — Нила.

— Нила? Маленький Нила?

— Уже не такой маленький.

Она внимательно посмотрела на него, отметив и выросшие клыки, и черную жемчужину у него на груди, и драгоценные камни в его волосах и на поясе, и роскошный мех его плаща.

— Да, уже не такой маленький. Теперь ты мужчина.

Он нахмурился.

— Что ты здесь делаешь? Где ты пропадала все эти годы?

— Пыталась остаться в живых, — отозвалась она.

Он нахмурился сильнее.

— Тогда что ты делаешь здесь, в этих морях? Мы плывем обратно на север, домой. Скоро зима. Ты что, не понимаешь, что наш отец Король в ярости от того, что тебе не удалось уничтожить власть человеческих ведьм? Он приговорил тебя к смерти.

— Я так и думала.

— Тогда зачем ты здесь плаваешь?

— Я плыву за своей дочерью.

— За твоей дочерью? — В голосе Нилы бессознательно прозвучало все то презрение к женщинам, которое испытывали все мужчины его народа.

Лицо Майи стало суровым.

— Да, за моей дочерью, — отрезала она.

— Но зачем?

На миг повисло молчание.

— Я люблю ее, — ответила Майя наконец. — Я не думала, что полюблю ее, но все-таки полюбила, сильнее, чем считала возможным. — Она поежилась, потом сказала, гордо вскинув голову, — Кроме того, в ней моя единственная надежда спастись.

— И поэтому ты решила отправиться на север именно сейчас, когда все стаи возвращаются домой. Так ты точно не спасешься. Ты что, не знаешь, что он с тобой сделает, если поймает?

— А что, он до сих пор меня не поймал? — спросила она хрипло. — Разве ты не сын своего отца?

Нила опустил глаза, одной рукой прикрыв черную жемчужину, висевшую у него на груди.

— Я ненавижу его, — прошептала она. — Я так его ненавижу! Я предупреждаю тебя, я убью его, если снова попаду в его власть.

Нила немного помолчал, потом сказал, очень тихо:

— Я тоже ненавижу его.

Никогда раньше он не позволял темной страсти из глубин своей души принять форму и не облекал ее в слова. В тот же миг он почувствовал огромное, почти невыносимое облегчение, а потом, с удвоенной силой, тот страх, который везде сопутствовал ему.

Они замолчали, качаясь на волнах. Морской змей мирно щипал темную паутину водорослей.

— Берегись, Майя, — выпалил Нила. — Он затевает... жрицы затевают... что-то ужасное. Все, что живет на суше, погибнет, не только люди, но и все живые существа. Он собирается поднять приливную волну и затопить сушу...

— Когда?

Майя была очень бледна, ее лоб прорезали глубокие морщины.

— Они говорили что-то об обуздании огненной кометы. Фанд...

— Фанд, маленькая девочка-рабыня?

— Теперь она жрица Йора. Они сделали из нее чудовище. Она говорит... Она говорит голосом... — Он заколебался, потом сдавленно продолжил, — Она говорит голосом Кани. Они обратились к силам Кани!

Майя побелела еще сильнее.

— Бедная девочка, — вырвалось у нее при воспоминании о тех годах, что она сама провела на Острове Божественной Угрозы.

— Наш отец стал очень самоуверенным. Мы нанесли людям жестокий удар в их собственной крепости. Многие были убиты. Погибло четверо наших братьев, но их, их погибли сотни. Теперь они нанесут нам ответный удар, но мы готовы к этому, готовы как никогда раньше. Мы заманим людей в ловушку.

— Четверо наших братьев убиты?

— Это только за последнее время. А всего за этот год семеро. Теперь я десятый сын. — Нила сурово усмехнулся и приподнял свою черную жемчужину. — Ее послал мне сам Йор, и она уже не раз спасала мне жизнь. Теперь даже отец уважает меня и пытается расположить меня к себе, задаривая морскими змеями и драгоценностями. Но уже слишком поздно. Я ненавижу его! — На этот раз эти слова просто вырвались у него. — Я ненавижу их всех! Надеюсь, что они все умрут.

На миг его рука так сильно сжала жемчужину, что, казалось, неминуемо раздавит хрупкий черный шарик. Потом он отпустил ее и бросил быстрый взгляд на воинов, плывущих неподалеку и с любопытством наблюдающих на ними.

— Так что ты видишь, что должна уплыть как можно дальше отсюда, если не хочешь, чтобы тебя тоже утопили, — сказал он быстро. — Забудь свою дочь, в ней все равно больше от людей, чем от фэйргов. Она утонет вместе с остальными. Плыви на юг, тогда уцелеешь. А теперь пой. Открой рот и усыпи меня своим пением, как сделала с остальными. Они не дадут десятому сыну короля утонуть.

Она заколебалась, и он сказал резко:

— Не забывай, я родился с пленкой вокруг головы. Я не утону, даю тебе слово. Пой же!

Она кивнула, глядя ему прямо в глаза, бледные, как морская вода в лунном свете. Потом глубоко вздохнула ни запела.

Он заслушался, зачарованный. Глубокий, как шепот океана, и такой же гипнотический, ее голос убаюкивал, звал за собой в теплую обволакивающую тьму. Он почувствовал, что падает, ощутил, как волны сомкнулись у него над головой и он пошел ко дну. Очень долго его окружала лишь черная мгла сна. Потом внезапно в глаза ему ударил свет, и он принялся хватать ртом воздух, кашляя и давясь соленой водой.

— Мой принц, мой принц, вы живы? — Над ним склонился один из его ралисников, качая Нилу на руках. Его клыкастое лицо было встревоженным.

Нила с трудом кивнул, продолжая кашлять. Пока что...

 

ЗАПРЕТНАЯ ЗЕМЛЯ

— Ой, фэйргийка! Глядите, морское чудище!

Изабо резко обернулась, крепче сжав руку Бронвин. Какой-то мужчина с красным от гнева лицом показывал на них пальцем. Услышав его слова, толпа селян, собравшихся вокруг ярмарочных палаток, возмущенно завопила.

— Эй, гляньте, у нее жабры! Фу, гадость какая!

— Что эта слизкая жаба здесь делает? Как они осмелились притащить ее сюда?

— Смотрите, смотрите, да с ней ведьма! Видите, у нее кольца и посох.

— У нее на плече сова! Мама, гляди, гляди, маленькая белая сова!

— Только поглядите на этого маленького мохнатого демона!

— Они все тут ули-бисты!

У Брана печально задрожали ушки и он вцепился в ожерелье из колец и ложек, висевшее у него на шее. Изабо снова прижала девочку к себе, чувствуя, что настроение толпы становится все более угрожающим. Некоторые сжимали в руках инструменты, как будто это было оружие. Один или двое наклонились и подобрали с земли камни, и все сбились в кучу, угрожающе переговариваясь. Изабо была очень рада, что их окружает плотное кольцо стражников, которые не снимали рук с рукояток мечей.

Неожиданно кто-то запустил в них острым камнем. Изабо отразила его, и он, никого не задев, упал на землю. Послышалось разъяренное шипение.

— Она творит колдовство!

Изабо тихо сказала дежурному сержанту:

— Пожалуй, нам лучше вернуться обратно в лагерь.

— Да, миледи, — сказал он, лихо отсалютовав ей и сделав знак своим солдатам.

Под злобными взглядами жителей деревни небольшой отряд быстро пересек людную рыночную площадь. В них полетело несколько яблок, потом гнилой кочан. Изабо ловко поймала яблоки и с дружелюбной улыбкой впилась в одно из них зубами, бросив хозяину палатки медную монету в уплату. Гнилой кочан она отправила обратно на тот прилавок, от которого он прилетел, аккуратно приземлив его среди других овощей. В толпе заулыбались, но большинство все еще смотрело на них с подозрением, прижимая к себе детей или оттаскивая их с дороги.

— Осторожно, как бы она вас не сглазила, — шептались они. — Она ведьма!

Изабо сокрушенно оглядела свою пустую корзину.

— Ну ладно, по крайней мере, у нас есть несколько яблок, — сказала она Бронвин. Но девочка не улыбнулась. Щеки у нее горели, в бледных глазах блестели слезы. Изабо ласково погладила ее по шелковистым волосам.

— Ничего, милая, — сказала Изабо. — Просто не обращай на них внимания. Они ничего не понимают.

— Почему они такие злые? — прошептала девочка. — Та женщина назвала меня слизкой жабой? Я никакая не жаба!

— Не бери их слова в голову, милая. Люди всегда боятся того, чего не знают, а когда они боятся, то нападают, чтобы казаться самим себе храбрее и значительнее. Это не помогает, но на некоторое время им становится полегче. Но потом это ощущение проходит, и они чувствуют себя только еще меньше и испуганнее, чем прежде. Вот почему ты не должна отвечать им. Это ни к чему не приведет, а потом тебе самой будет стыдно и неловко.

— Но почему они боятся? За что они ненавидят меня?

Изабо тщательно подбирала слова.

— В тебе четверть фэйргийской крови, Бронвин, и по тебе это заметно. Народ твоей матери враждует с народом твоего отца. Они долгие годы воевали, и между ними царят недоверие и ненависть. Сражаться легче, если можешь ненавидеть противника, а чтобы ненавидеть, нужно заставить его казаться отличным от тебя, ничтожным. Вот почему они называют тебя жабой или рыбой — для того, чтобы ты казалась им не такой похожей на них самих. Ты всего лишь должна показать им, что на самом деле ты точно такая же, как и они, несмотря на то, что у тебя есть плавники и жабры и ты можешь принимать другой облик и плавать под водой.

Бронвин молчала, хотя ее полная нижняя губа выпятилась вперед, а глаза наполнились сердитыми слезами. Изабо прижала ее к себе, но девочка оттолкнула ее. Изабо расстроенно отпустила ее. Она не подумала, каково придется Бронвин, в чьих жилах текла кровь фэйргов, в краю, где их ненавидели. Принимая решение привезти Бронвин обратно в Эйлианан, она думала лишь о положительных последствиях своего шага. Она вообразила, что Лахлан полюбит племянницу, не может не полюбить, когда узнает ее. Еще сильнее была надежда, что Бронвин сможет оказаться чем-нибудь полезной в установлении прочного мира в стране, поскольку стояла между двумя мирами, между двумя культурами.

Изабо вряд ли осознавала лежащие более глубоко личные причины. Ее постоянно терзала тоска по Бронвин, тупая ноющая боль в груди, там, где раньше лежала головка малышки. Она отдала Бронвин матери лишь потому, что только на таких условиях Майя соглашалась снять проклятие, которое она наложила на Лахлана. Изабо без труда отыскала причины, чтобы снова забрать у нее девочку.

И все же Бронвин была несчастлива. Девочка была очень чувствительна к мыслям и чувствам других, а ее окружали лишь подозрительность и неприязнь. Ее дядя Лахлан почти ничего не сказал о ее появлении, но при встрече обращался с ней так холодно, что Изабо старалась сделать так, чтобы она попадалась ему на глаза как можно реже. Придворные Лахлана перешептывались и поглядывали на жабры Бронвин. Даже Мегэн считала, что Изабо поступила опрометчиво, привезя девочку обратно. Когда Изабо пыталась убедить ее, что Майя изменилась, та только качала всклокоченной седой головой, говоря лишь, что фэйргийка всегда могла очаровать кого угодно.

Один Доннкан упрямо продолжал обожать свою двоюродную сестренку. Теперь, когда Нил ехал в свите своих родителей, Доннкану больше не нужно было ни с кем соперничать за ее внимание. Они радостно играли друг с другом по вечерам, пока слуги разбивали палатки и готовили им ужин, и коротали утомительно долгие часы пути, играя в слова, карты или нарды. Ссорились они очень редко, несмотря на то, что целыми днями были заперты в тесной карете, вокруг которой скакали солдаты.

Серые Плащи уже несколько недель шли через Тирсолер. Болота Эррана остались позади, и они снова могли передвигаться с большой скоростью. Мысль о путешествии по Тирсолеру приводила Изабо в огромное волнение, поскольку она часто задумывалось о стране, лежавшей за Великим Водоразделом. Но Запретная Земля оказалась почти такой же, как и прочие места. Пологие холмы переходили в долины, по которым к морю текли широкие неторопливые реки. В небольших деревушках домишки жались к зеленым площадям, где бродили куры и паслись привязанные к колышкам козы. В более крупных селах сторожа с колотушками отбивали часы, мельницы мололи зерно, а люди занимались своими повседневными делами с той же монотонностью, что и сельские жители в других местах. Единственная разница между Тирсолером и Блессемом, которую видела Изабо, была в том, что здесь, в Запретной Земле, в каждой деревне и городке была своя церковь.

Построенные из камня, церкви имели крестообразную форму, увенчанные высокими шпилями, пронзавшими небо, точно мечи. С вершин холмов можно было за много миль определить местонахождение любой деревушки по их шпилям, возвышавшимся над деревьями и крышами домов, точно состязаясь друг с другом в высоте. Привыкшей к круглым куполам архитектуры Шабаша Изабо остроконечные шпили казались странными и немного пугающими. Эльфрида говорила, что строители их церквей пытались приблизиться к их богу, который жил на небесах. По мнению Изабо, эти шпили выглядели так, будто их создатели пытались заколоть его.

По меньшей мере дважды в день селяне бросали работу и отправлялись в сумрачные церкви, внутреннее убранство которых было строгим, белым и холодным, с неудобными скамейками из темного дерева. Мегэн, Изабо и Гвилим, спрятав свои одеяния колдунов под плотными плащами, тайком отправились на одно церковное собрание, заинтересовавшись религией, которая так отличалась от их собственной.

Облаченный в столь же строгую, как и их одеяния, черную сутану, пастор с горящими фанатизмом глазами прокричал свою проповедь с высокой деревянной кафедры. Он говорил о справедливости и воздаянии, об ужасном наказании в яме с неугасимым огнем, о пытке, которой не будет конца. У Изабо это вызвало отвращение и страх, а Мегэн рассердилась, и Гвилиму пришлось схватить старую колдунью за руку, чтобы помешать ей выскочить и вступить в спор с пастором. Когда они поспешно уходили с собрания, глаза Хранительницы Ключа сверкали, а голос срывался от возмущения.

— Поверить не могу, что они сидят там и слушают все это каждый день! — восклицала она. — Ничего удивительного, что они с такой готовностью гибнут на поле боя, если их жизнь полна таких страхов и страданий. Изабо, мы должны научить их, что они не обязаны страдать, чтобы добиться какого-то призрачного видения счастья в каком-то призрачном раю, когда умрут!

Говоря обо всем этом на обратном пути в лагерь, Мегэн была более оживленной, чем все последние месяцы. После этого колдунья в каждой деревне, которую они проходили, отправлялась на луг и, забравшись на ящик, рассказывала жителям об обычаях и верованиях Шабаша. Изабо и остальные ведьмы сопровождали ее, как и волшебные существа, путешествовавшие в свите Лахлана, среди которых были Бран, корриганка Санн, сатирикорны с бешеными глазами, которые даже в армии держались особняком, и горстка болотников, служащих Айену Эрранскому и его друзьям.

Впервые за многие годы с армией Ри шли тринадцать ведьм и колдунов, образовывавших полный круг силы. Кроме Мегэн, Изабо, Аркенинг и Гвилима, круг силы включал в Нелльвин, обладательницу великолепного меццо-сопрано. Когда они с Энит пели вместе, и серебристый голос старой циркачки сплетался с золотым голосом Йедды, они могли заставить плакать даже самых закаленных солдат.

Ко всеобщему удивлению, между Нелльвин и Энит завязалась крепкая дружба. Все знали, что Энит питает неодолимое отвращение к пению колдовских песен, которые Йедды в прошлом использовали не только на благие цели. Но две женщины провели вместе несколько месяцев, и у них было много общего. Хотя Энит оставалась столь же неколебимой в своем нежелании использовать свои способности для убийства, ее убедили еще раз употребить свои силы в помощь Шабашу.

Брангин Ник-Шан тоже помогала, как и Айен Эрранский. Его магические Таланты явно намного превосходили его умение сражаться, поэтому он перестал участвовать в битвах вместе с Ри. Изабо знала, что это решение стало огромным облегчением для Эльфриды.

Кроме того, там были Туариса Швея, Риордан Кривоногий, веселый толстяк по имени Крепыш Джон и недавно принятый в Шабаш юноша из Шантана, которого звали Буйный Брайан, обладавший Талантом управления погодой, что было очень полезным. Его младший брат, Кэйлин Собачник, стал новым учеником Мегэн и повсюду сопровождал старую колдунью. По пятам за ним ходил огромный черный шедоухаунд. Поскольку он был почти того же возраста, что и Джей Скрипач, два юных ученика подружились и их нередко видели вместе.

Последним в кругу силы был Дидье Лаверок, граф Карлаверок, некогда бывший просто Дайдом Жонглером. Хотя Дайд, как и Энит, никогда официально не входил Шабаш, его убедили присоединиться к Изабо в ее занятиях со старшими колдунами. Он оказался очень умным и способным, и у него вполне хватило бы силы выдержать Испытание Колдуна, если бы он только смог смириться со строгой дисциплиной Шабаша.

Изабо очень сблизилась с молодым черноглазым графом, часто гуляя с ним по вечерам, обсуждая различные философские вопросы или просто слушая его пение. Из всех ее спутников Дайд был ближе всех к ней по возрасту и разделял ее любовь к музыке и рассказам, лесу и его обитателям, ее тягу к приключениям и чувство юмора. Временами Изабо начинала чувствовать, что их приятельские отношения становятся более близкими, но всегда отдалялась, хотя и не могла бы сказать, почему. Теперь, когда она стала колдуньей, почти достигшей полного расцвета своих сил, у нее не оставалось никаких причин сопротивляться более близким отношениям. Но что-то удерживало ее от этого, какой-то смутный страх, который терзал ее.

— Давай не будем портить нашу дружбу, — говорила она Дайду, когда его поддразнивания становились слишком смелыми, а взгляды слишком внимательными. Как-то раз, ускользнув от его объятий, она сказала:

— Сейчас не время, Дайд, ты же знаешь. Мы едем на войну, ты что, забыл об этом?

— Как я могу об этом забыть? — парировал он, сердито сверкнув глазами. — Я всю свою жизнь только и делал, что сражался. Иногда мне кажется, что мира не будет никогда. Надо пользоваться случаем сейчас, пока еще можно, ведь завтра мы можем быть мертвы.

Изабо не смогла ничего ответить, давясь внезапными жгучими слезами. Она покачала головой и оттолкнула его, и он быстро ушел. Таким сердитым она никогда еще его не видела. Однако, когда она увидела его в следующий раз, он разговаривал с ней так непринужденно, как будто ничего не произошло, но больше не пытался поцеловать ее и перестал дразнить ее с той дьявольской внимательностью в глазах. Изабо твердила себе, что так лучше, не признаваясь даже самой себе, что это разочаровало ее.

После свержения Всеобщего Собрания и коронации Эльфриды Ник-Хильд большая часть тирсолерцев мирно приняла новый порядок. Многие радовались ему. Лахлана везде встречали с благоговением и радостью, ибо его считали живым вестником тирсолерского бога-небожителя. Когда он проезжал мимо, люди падали на колени и протягивали ему детей, чтобы он благословил их. Эльфриду тоже приветствовали, радостно крича, бросая ей букеты цветов и размахивая ее красным с золотом знаменем.

Однако, несмотря на восстановления монархии, очень немногие тирсолерцы одобряли Указ о запрещении гонений на волшебных существ, равно как и восстановление Шабаша. Кроме того, существовали опасения, что новый порядок будет притеснять тех, кто посещал церкви, несмотря на все заверения Лахлана в обратном.

Поэтому, сколь бы горячо ни встречали Лахлана, при виде Мегэн, Изабо и остальных ведьм и колдунов в их длинных белых одеяниях и с высокими посохами толпа мгновенно становилась враждебной. Очень часто реакция бывала бурной. Изабо была потрясена тем отвращением и неприязнью, ясно читавшихся на лицах и в мыслях тирсолерцев, которых она встречала. Она ожидала страха и недоверия, но никак не отвращения. Она понимала, что многовековые предрассудки преодолеть было очень нелегко, поэтому старалась не винить тирсолерцев. Но она винила себя за то, что заставила столкнуться с этим Бронвин. И чем ближе они подходили к побережью, тем более яростной становилась неприязнь, в особенности к фэйргам, а вместе с ней и усиливалась опасность того, что Бронвин могут причинить зло.

Утром следующего дня Серые Плащи перешли реку Аленн и продолжили двигаться в Брайд, столицу Тирсолера. Деревни становились больше и попадались чаще, пока наконец дома, магазины и церкви почти не вытеснили поля и сады. Изабо заметила, что на перекрестках не было таверн, как это было бы в любой другой части Эйлианана. Вместо этого чуть ли не в каждом квартале было по церкви, причем у многих были такие высокие шпили, что, казалось, они вот-вот обрушатся и раздавят окружавшие их меньшие здания. Вдоль плавных изгибов реки теснились причалы, верфи и склады, а на ее спокойных водах покачивалось множество разнообразных лодок и барж.

Они поднялись на холм и увидели огромный город, расположенный на берегу широкого залива. Над ним поднимались бесчисленные шпили и башни, многие из которых были позолоченными и поблескивали в свете то появляющегося, то вновь скрывающегося за облаками солнца. Изабо выглядывала из окна своей кареты, как зачарованная глядя на это зрелище. Близнецы подскакивали рядом с ней, возбужденно галдя, а Доннкан с Бронвин высовывались из окна с другой стороны. Даже Мегэн подалась вперед, чтобы лучше разглядеть прославленный город Брайд. По обеим сторонам от кареты скакали всадники, и она раздраженно замахала на них руками.

— Дайте посмотреть, ради Эйя! За последние несколько месяцев на зады ваших коней я уже насмотрелась, а теперь хочу увидеть город!

Один из всадников с ухмылкой пришпорил своего коня, и Мегэн долго смотрела, не в силах скрыть свое изумление. Большую часть ее невероятно долгой жизни Брайд был скрыт за Великим Водоразделом. Она никогда не думала, что увидит его. В конце концов она со вздохом откинулась на подушки и сказала Изабо:

— Что ж, я не стала бы возражать, даже если бы месмерды забрали меня прямо сейчас. Подумать только, я своими глазами видела Брайд!

Изабо улыбнулась и кивнула, хотя слова старой колдуньи болью отозвались у нее в душе. Мегэн, как обычно, прочитала ее мысли и хмуро улыбнулась.

— Ну-ну, у меня осталось еще несколько месяцев, дитя мое. Так что не теряй зря времени и используй их наилучшим образом!

Длинная вереница пехотинцев, всадников, грузовых телег и карет прогрохотала через городские ворота и въехала в длинный тщательно охраняемый туннель. За высокими мрачными стенами оказались застроенные домами замусоренные улочки, вдоль которых тянулись вонючие сточные канавы. Хотя главная улица была широкой, по обеим сторонам от нее расходилась паутина темных запущенных переулков, над которыми нависала мрачная тень высокого шпиля Великой Церкви, расположенной на холме в центре города, окруженном еще одной высокой и тщательно охраняемой стеной.

Из окон и дверей на них смотрело множество любопытных и встревоженных лиц. Сначала общее настроение было беспокойным, но солдаты махали руками и улыбались, волынки играли, барабаны гремели, и горожане начали потихоньку выходить на улицы, глазея и удивляясь. Многие махали фартуками и приветственно кричали, а ребятишки бежали за армией, возбужденно гомоня. Все были одеты очень скромно, в черное и серое, на ногах у них были грубые деревянные сабо, а волосы были зачесаны назад.

Возглавлял процессию волынщик Лахлана, играющий марш, а вслед за ним шагал небольшой оркестр из барабанщиков и скрипачей, среди которых были и Дайд с Джеем. Оруженосец Лахлана, Коннор, гордо нес знамя Ри — увенчанный короной белый олень на зеленом фоне, а Ри медленно ехал на своем огромном вороном жеребце, сложив великолепные черные крылья, а его белый кречет сидел у него на запястье, вцепившись когтями в специальную перчатку. Айен и Эльфрида ехали рядом с ним и махали руками, улыбаясь и кивая в ответ на приветствия толпы. Эльфрида казалась очень молодой и красивой на своей грациозной белой кобылке, и когда она проезжала мимо, приветствия звучали громче. Ее знаменосцем был местный мальчик, и он так и раздувался от гордости, высоко держа флаг Мак-Хильдов — золотой меч в одетой в латную перчатку руке на алом фоне.

Чем дальше они заходили в город, тем более теплым становился прием. Сотни людей толпились вдоль дороги, очень замедляя продвижение армии. Уже начинало смеркаться, и по обочинам дороги и на каретах зажгли фонари. Крыши домов так тесно лепились одна к другой, что не было видно ни луны, ни звезд. В воздухе стояла отвратительная вонь, от которой Бронвин с Доннканом кашляли и затыкали носы. Близнецы заснули, уткнувшись головенками в колени Изабо, и в конце концов старшие дети тоже задремали, положив головы друг другу на плечи.

Наконец они добрались до еще одной высокой стены, укрепленной столь же сильно, как и те, что окружали город. За этой стеной оказалось множество парков и особняков, в окнах которых горел яркий свет. Хотя вдоль проспекта и в окнах домов толпились люди, бросавшие цветы и ленты, здесь проезжая часть была намного шире, поэтому процессия наконец-то снова смогла набрать скорость. Они подошли к последней из трех городских стен и прошли через еще один темный туннель, громко цокая копытами лошадей. Изабо уже начала зевать так широко, что рисковала вывихнуть челюсти, но все еще выглядывала из окна кареты, не желая ничего пропустить. Они проехали мимо Великой Церкви с ярко освещенными сотнями шпилей, горевшими на ночном небе, а через некоторое время проехали через величественные ворота, на створках которых красовались гербы Мак-Хильдов. За ними была одна лишь темнота, хотя в неровном свете факелов, которые держали верховые, Изабо видела, что они едут по какой-то длинной прямой аллее, обсаженной цветущими деревьями.

В конце концов они добрались до дворца, оставившего у Изабо какое-то скомканное впечатление множества высоких башенок, увенчанных коническими крышами. Потом усталые лошади втащили карету в замковые ворота. Там их попросили выйти из кареты, и они неохотно подчинились. Здания, возвышавшиеся вокруг, были такими мрачными и военного вида, а стражники в своих белых плащах столь суровыми, что Изабо против воли почувствовала приступ страха. Но Мегэн с готовностью спустилась, с негодованием отвергнув протянутую ей руку, поэтому Изабо тоже спустилась вслед за ней.

Сначала ей пришлось разбудить детей, и сонные близнецы тут же начали капризничать. Мора, их новая няня-болотница, безуспешно пыталась успокоить их. Она была совсем молодой, родившейся и выросшей на болотах Эррана, и никогда раньше не покидала дома. Она была робкой и застенчивой, как и большинство болотников, и еще не успела освоиться со своей новой ролью. Изабо взяла Ольвинну на руки и снова укачала ее, прижимая к плечу. Мора попыталась сделать то же самое, но хныканье Оуэна превратилось в сердитый рев.

По внутреннему дворику топтались всадники. Среди них был и Лахлан. Его черные крылья припорашивала густая дорожная пыль, слипшиеся от пота кудри падали на лоб. Он обернулся на плач Оуэна и направился к ним. У Изабо екнуло сердце. Он взял Оуэна на руки, ласково баюкая его, и малыш наконец перестал плакать, крепко вцепившись в отцовскую шею.

— Как вы? — отрывисто спросил Ри.

— Устали, отсидели себе все, что можно, и страшно проголодались, — отозвалась Мегэн так же коротко. — Неужели нельзя было остановиться и хотя бы попить чаю?

— До Брайда оставалось так близко, и я хотел добраться досюда до темноты, — ответил он. — Я не ожидал, что мы будем так долго пробираться по городу. Но мы все-таки доехали. Заходите. Надеюсь, они готовы нас встретить?

— Где мы? — спросила Изабо заплетающимся от усталости языком.

Он искоса взглянул на нее своими желтыми, как у сокола, глазами.

— Это Гервальт, дворец Мак-Хильдов. До последнего времени он был резиденцией Филде и бертильд, но новый Филде, Киллиан Слушатель, предпочитает жить и работать среди народа.

— Выглядит не слишком приветливо, — заметила Изабо.

— Согласен. Но все-таки, это дом Эльфриды и единственное здание, способное вместить большую часть наших солдат. Остальных расквартируют в городе. Идемте, здесь, по крайней мере, можно рассчитывать на горячую еду и постель.

Он отошел в сторону, отдав приказы стражникам, передав белого кречета сокольничему и погладив своего вороного жеребца по бархатистому носу. Потом повел усталых путешественников через караулку во внешний двор замка, еще через одну прочную навесную башню, а потом во внутренний дворик, неся на руках уснувшего Оуэна.

Дворец, казалось, нависал над ними. За его грозными стенами возвышалось величественное здание с множеством круглых колонн, и после бесчисленных прямых углов и остроконечных шпилей города глаз Изабо отдыхал на них. Они поднялись по лестнице и вошли в огромную дверь из векового дуба.

Роскошь внутреннего убранства ошеломила ее. Дворец Айена поразил ее своим великолепием, но вестибюль Гервальта затмил и его. Пол был устлан великолепной работы ковром голубого, бледно-зеленого и малинового цветов, а на стенах стофутовой высоты висели огромные гобелены, изображающие великие сражения. Со сводчатого потолка спускалась громадная хрустальная люстра, ослепившая усталые глаза Изабо. По стенам были развешаны щиты, мечи и топоры, а на площадках парадной лестницы, начинавшейся в дальнем конце зала и ведущей на галереи, стояли серебряные доспехи.

Над галереями переливались разноцветными огнями витражи в высоких стрельчатых окнах. На одном из них мужчина в латах принимал меч из рук ангела с золотыми и малиновыми крыльями. Были там розы и черные припадающие к земле черти, книги со странными буквами, дитя, парящее в ореоле золотистого света, белые голубки, несущие в клювах прутики, женщина в голубом одеянии, плачущая у могилы, и сражающиеся воины, над которыми реяли поющие ангелы. Их было столько, что у Изабо разбегались глаза.

— Вот это да! — сказала она.

— Взгляните на вон того, с крыльями! — воскликнул Доннкан. — Он просто вылитый дайаден!

Изабо посмотрела туда, куда он показывал. В круглом окне над лестницей был изображен чернокрылый ангел, преклонивший колени перед троном и держащий в руке золотой меч. На троне восседал старик, одетый во все белое, со строгим бородатым лицом и поднятым над огромной книгой пальцем. У ангела были вьющиеся черные волосы, выбритое лицо и такие же золотые, как и светящийся ореол над его головой, глаза.

— Ничего удивительного, что они падают на колени, когда он проезжает мимо, — брюзгливо заметила Мегэн. Она раздраженно огляделась вокруг, потом взяла тяжелую золотую чашу, усыпанную драгоценными камнями. — Мне казалось, тирсолерцы считают роскошь и комфорт деянием Нечистого?

— Прошлая Филде слишком уж любила роскошь, — с усмешкой отозвался Лахлан. — Вот почему тирсолерцев удалось убедить восстать против нее. К счастью, Эльфрида находит все это вульгарным до омерзения.

Мегэн вышла вперед, сказав язвительно:

— У меня в глотке все пересохло, точно на солончаках Клахана. Здесь кто-нибудь собирается подать нам чай?

Эльфрида разговаривала со слугами внизу лестницы. Она поспешила к ним, и вид у нее был усталый и задерганный.

— Прошу прощения, Хранительница. Здесь до сих пор так и не навели порядок. Мы так поспешно уехали отсюда, когда услышали о похищении детей, что времени привести все в порядок просто не было. Пройдите, пожалуйста, в красную гостиную, а я попробую устроить, чтобы нам принесли чай. Вы, должно быть, с ног валитесь от усталости, ведь мы все с самого рассвета были в пути.

Мегэн позволила провести себя в большую, но очень уютную комнату, где в камине уже развели огонь, а с мебели сняли чехлы и свалили их в кучу в углу. У старой колдуньи на самом деле был очень утомленный вид, и Изабо усадила ее поближе к огню и заставила выпить немного митана, а сама успокоила снова раскапризничавшихся детей и заняла их игрушками. Спящих близнецов уложили на красную парчовую софу и укрыли пледом.

В зал нерешительно вошла команда целителей. Вид у них был усталый и явно потрясенный великолепием дворца. Джоанна Милосердная, которая когда-то входила в Лигу Исцеляющих Рук, а теперь стала главной целительницей, тоже была среди них. Изабо быстро переговорила с ней, и Джоанна, бросив лишь один взгляд на серое лицо Мегэн, принялась готовить старой колдунье тонизирующий чай из шлемника, валерианы и руты. Томас Целитель, маленький худенький мальчик с тонкими, точно прутики, руками и ногами под ярким голубым с золотом плащом и темными тенями под глазами, жался к ней. Джоанна ласково взъерошила его белокурые волосы, сказав:

— Почему бы тебе не поиграть с ребятишками, милый?

Он только покачал головой и еще ближе прижался к ней, путаясь у нее под ногами. Но она ничего не сказала, склонившись над Мегэн с чашкой в руке. Из-за ее длинного зеленого одеяния Томас оглядывал комнату огромными голубыми глазами, тут же спрятав голову, когда Доннкан улыбнулся ему. Худенький и робкий, Томас казался намного младше своих тринадцати лет, отчего те силы, которые скрывались в его маленьких ладошках, казались еще более невероятными.

Лишь после того, как в зале появился младший брат Джоанны, Коннор, с плащом и шляпой Ри в руках, Томас слегка оживился. Мальчики были ровесниками и уже много лет дружили. Коннор радостно поприветствовал его, и после короткого кивка Мегэн аккуратно опустил свою ношу и завел с Томасом разговор. Скоро они оба сидели у огня вместе с Доннканом и Бронвин, воодушевленно играя вместе с ними.

В комнату широкими шагами вошел Лахлан вместе со своей свитой, переговаривающейся и смеющейся, отряхивающей от пыли плащи и громко требующей виски и еды. Дайд принялся развлекать их, вполголоса сообщив Изабо:

— Виски здесь вряд ли найдется, но у интенданта где-то есть вино и еда, если уж здесь ничего нет. Но я бы поторопился, поскольку мы не сходили с коней с самого рассвета, и все устали и немного не в духе.

Изабо кивнула и отправилась на поиски кухни. Там царил абсолютный хаос. Кухарка билась в истерике, печь так никто и не затопил, а слуги бестолково слонялись по кухне, сплетничая и восклицая. Изабо устала и очень проголодалась. Несколькими хорошо рассчитанными резкими словами она отправила слуг приготовить спальни, вытряхнуть все простыни, развести огонь в каминах и принести багаж, который так и остался лежать в беспорядке в вестибюле. Щелкнув пальцами, она разожгла огонь в печи и принялась инспектировать шкафы. Закончила она проверку, запыхавшись, перепачкавшись, с пустыми руками и очень сердитая.

— Почему все в таком беспорядке? — грозно спросила она. — Вы что, не получали сообщения, что мы едем?

— Но нам дали знать всего лишь за день, и никто не знал, сколько вас будет, — оправдывался пожилой управляющий. — И денег не прислали, а здесь нам не на что было купить припасов, ведь Филде опустошила казну, когда бежала... — Он чуть не плакал.

— Истинно по-мужски! — фыркнула Изабо. — Никакой предусмотрительности.

Управляющий отступил, и она сказала:

— Да нет, не вы! Я говорила о Ри. Ладно. Пошлите кого-нибудь из поварят к интенданту и скажите ему, что нам нужна картошка, лук, мука, масло, молоко и яйца, если у него все это найдется. Да, и вино тоже. Не забудьте про вино!

— А мясо? — нервозно спросил управляющий.

— Если я должна готовить им всем еду, то им придется есть то, что я приготовлю, а мясо готовить я не собираюсь! — воскликнула Изабо.

В слишком большой спешке, чтобы заботиться о том, что подумают о ней слуги, Изабо вытащила из серванта котлы и ложки, и они со свистом полетели к ней. Потом она принялась яростно кромсать овощи, причем шесть ножей делали это одновременно сами по себе, а котел спрыгнул со стены и отправился к колодцу за водой. Соль небольшим вихрем взвилась над мешком и высыпалась в воду, а котел запрыгнул на место над огнем, вспыхнувшим в очаге. Изабо не стала дожидаться, когда закипит вода, опустив в нее палец, так что та практически сразу же забурлила и зашипела.

— Божьи зубы! — воскликнула кухарка, очнувшись от своей истерики. — Ничего удивительного, что эти ужасные ведьмы выиграли войну!

— Мы победили, потому что были быстрее и умнее, чем вы! — воскликнула Изабо. — Что сидишь, рыдая и заламывая руки? Иди и помоги мне, во имя зеленой крови Эйя!

На мгновение кухарка застыла, разинув рот и залившись краской. Потом оглушительно захохотала, от чего все ее многочисленные подбородки мелко задрожали, поднялась на ноги и схватила нож.

Появились поварята, сгибавшиеся под тяжестью мешков с картошкой, морковью, ячменем и луком и несущие огромные пучки шпината, которые нарвали в огороде.

— Займитесь делом и начинайте чистить картошку! — велела Изабо. Они послушно уселись и резво взялись за картошку, с круглыми от изумления глазами глядя на то, как деревянная ложка сама кружится над котлом, мешая воду, ножи режут овощи, а крышки банок открываются сами по себе и щепотки душистых травок падают в кипящую воду. Очищенные овощи сами собой летели к ножам, резались на кусочки, и невидимая рука бросала их в суп. Изабо тем временем месила тесто, пока противни сами мазали себя маслом и присыпали мукой. Потом дверца печи распахнулась, и пропустив противни с улегшимся на них тестом, снова захлопнулась за ними.

— А теперь, — сказала Изабо, оглядываясь вокруг с упертыми в бока перепачканными мукой руками, — здесь есть сыр?

Чуть больше чем через полчаса управляющий проводил Ри и его свиту в длинную столовую, сверкающую хрусталем и серебром и украшенную пучками цветущих трав, собирать которые помогала сама кухарка.

Слуги внесли дымящиеся супницы, наполненные густым ароматным белым супом, блюда с горячим хлебом, посыпанным маком, жареные овощи и поднос с небольшими пирожками с сыром и шпинатом. Настроение в столовой немедленно поднялось. Слуги разливали вино, которое Изабо охладила ладонями, и лихо разносили еду. Некоторое время не было слышно ни звука, кроме хруста челюстей, довольных вздохов и просьб о добавке.

Наконец Аласдер Гарри Киллигарри откинулся на спинку своего слова и сказал:

— Клянусь, это самая лучшая еда за несколько месяцев. Восхищен вашим поваром, миледи.

Со всех концов стола послышались одобрительные возгласы, и Эльфрида озадаченно поблагодарила их. Она видела кухарку в разгаре ее истерики и понятия не имела, как эти яства могли появиться так быстро. Изабо улыбнулась ей, стирая со щеки муку, и Эльфрида послала ей полный искренней благодарности взгляд.

— Я не знала, что это ты все это приготовила, — прошептала она, когда они выходили из столовой, — но спасибо тебе огромное!

— Когда-то я была ученицей кухарки, — отозвалась Изабо, улыбнувшись своим воспоминаниям. — Страшно даже подумать, что сказала бы Латифа, если бы увидела состояние этой кухни. Ну и грязища! В закромах бегают крысы, а в огороде полное запустение. Тебе предстоит уйма работы.

— И не только на кухне, — заметила Мегэн. Ее голос все еще был довольно резким, но все же после еды она явно смягчилась. — Вся страна в беспорядке, Эльфрида. На городских улицах страшная грязь! И все эти вороны, которые каркают во все горло! Люди забитые, с потухшими глазами. Нужно сделать очень многое!

Эльфрида вздохнула.

— Я знаю! А вы все снова уйдете на войну и заберете с собой моего мужа. Понятия не имею, как я со всем этим управлюсь.

— Ты найдешь силы. Bo Neart Gu Neart, — строго сказала Мегэн. Изабо вспомнила, что это девиз клана Мак-Хильдов, «От силы к силе». — Ты что, забыла, что ты Ник-Хильд?

— Нет, не забыла, — подавленно ответила Эльфрида. — Как я могу об этом забыть? Вы все время мне об этом напоминаете.

— Пойдемте, мы все устали, — сказала Изабо, коснувшись локтя Эльфриды и ободряюще сжав его. — Давайте ляжем спать, а завтра утром все будет казаться не таким мрачным. Возможно, нам не придется сразу же выступать в путь, и у нас будет время немного помочь тебе.

Эльфрида кивнула, хотя ее лицо не прояснилось. Она взяла замысловатый золотой подсвечник и передала его Изабо со словами:

— По крайней мере, здесь уйма всего такого, что можно продать, чтобы попытаться выручить немного денег! Никогда не видела такого безумного расточительства, как все это золото и бархат. И все такое безвкусное и кричащее! А меня пороли за то, что я осмелилась захотеть какую-то жалкую ленточку, чтобы украсить свою шляпку!

Изабо силой мысли зажгла свечи.

— Ну, теперь ты банприоннса и можешь носить столько лент, сколько душе угодно. И я бы на твоем месте так и поступила, Эльфрида. Народ этой страны изголодался по ярким цветам и украшениям, как и по праздникам. Когда я вспоминаю ту толпу, которая обступила нас сегодня днем, всю серую и черную, мне хочется вытащить их за город и показать им все разноцветье полей и лесов. Как можно считать грехом носить яркую одежду, когда весь мир утопает в яркости?

— Миловидность обманчива, а красота суетна, — возразила Эльфрида. — Нас учили, что грешно наряжаться, носить яркую одежду, драгоценности и большие пуговицы и окружать себя роскошью.

Изабо подняла золотой канделябр.

— Что-то непохоже, чтобы Филде сильно против нее возражала.

— Да, но народ Тирсолера восстал против нее и помог нам свергнуть ее, — напомнила ей Эльфрида. — Они ненавидели ее за то, что она богато одевалась, повесила в Великой Церкви украшенные драгоценными камнями кресты и ела на золоте.

— Да, но ведь это же было лицемерие? — спросила Изабо. — Они все проповедовали самоотречение и самопожертвование, но сами их не придерживались. Меня бы это тоже разозлило, особенно если бы меня за это наказывали. Не думаю, что кому-то может повредить немного лент или одежда какого-нибудь другого цвета, кроме серого. Не обязательно же ей быть алой, во имя Прях! Хотя тебе с твоими светлыми волосами очень пошел бы красный.

Эльфрида была в шоке.

— Я не могу носить красное!

— Тогда попробуй что-нибудь голубое. Или в цветочек. Хотя красный очень красивый цвет, цвет роз, заката и вина из бузины. Ведь это же цвет пледа твоего клана. — Эльфрида ничего не сказала, только поджала губы, и Изабо сказала вкрадчиво, — Ну же, тебе, должно быть, до смерти надоело все серое!

— Ну да, — призналась Эльфрида. — Ну а ты сама что? Ты почти все время носишь белое, как и все ведьмы.

— Теперь, когда я стала колдуньей мне позволена серебряная отделка, — со смехом возразила Изабо. — Нет, ты же видела, как я ухватилась за то роскошное платье, которое ты дала мне в Эрране. На самом деле, ведьмы должны носить свои одеяния лишь во время ритуалов и когда исполняют свои обязанности. Просто сейчас я все время на службе, ведь Мегэн моя наставница и мы все едем на войну. Кроме того, у меня не слишком много одежды, я же никогда не проводила много времени при дворе.

— Ну ладно, тогда предлагаю тебе сделку. Каждая из нас закажет себе новое платье, яркое и смелое. Например, желтое или розовое!

— Только не с моими волосами! — сокрушенно сказала Изабо. — Но тебе подойдет любое. А я сошью себе зеленое, чтобы оно напоминало мне о лесах.

— Отлично! — сказала Эльфрида, придя в возбуждение. — Значит, по рукам.

Они поплевали на ладони и пожали друг другу руки, как дети, а потом Эльфрида вернулась обратно в столовую, танцующей походкой и с улыбкой на губах, чтобы указать лордам их комнаты и убедиться, что всех хорошо устроили.

Мегэн весь разговор просидела молча и с закрытыми глазами. Теперь она открыла их и улыбнулась Изабо, сказав хрипло:

— Ты хорошо поработала сегодня, моя Бо, и я говорю не только об ужине для всех этих людей.

— Спасибо, — сказала Изабо. — Пойдем, ты, наверное, очень устала. Уложим ребятишек и сами ляжем. Пряхи, я просто на ногах не держусь!

Она склонилась к старой колдунье, чтобы помочь ей подняться на ноги, и Мегэн очень удивила ее, поцеловав ее в щеку и потрепав ее дрожащей рукой.

— Ты хорошая девочка, моя Бо, — сказала она. — Хотя, конечно, уже не девочка, верно? Женщина и колдунья. — Она с улыбкой вздохнула и вышла из комнаты с Гита, свернувшимся клубочком у нее в кармане.

Нила стоял перед отцом, гордо подняв голову, в ниспадающем с плеч плаще из тюленьего меха. Его тень, длинная и тонкая, тянулась по песку.

Король сидел на высокой скале, опустив перепончатые ноги в лениво плещущуюся воду. Даже в угасающем свете было ясно, что он очень рассержен. Его рык разносился по всей бухте, а кожа приобрела цвет морского винограда. Позади него стоял его личный отряд воинов, у многих из которых был обеспокоенный вид, а с другой стороны стояли десять братьев Нилы, ухмыляясь, точно тигровые акулы.

— И что ты скажешь в свое оправдание, ты, бесхребетный болван? — рявкнул Король.

— Я уже рассказал, что произошло, — спокойно отозвался Нила. — Мой отряд тоже дал показания. Она умнеет зачаровывать нас своим пением, как человеческие ведьмы. Очень многие наши сородичи утонули от их колдовского пения. Нам повезло, что мы остались в живых.

— Я считал, что ты отрастил себе не только клыки, но и мозги. Я полагал, что, получив свой отряд и морского змея, ты станешь выказывать больше уважения своему королю и своему народу! — разъярился его отец. Его лицо побагровело от гнева, клыки желто блестели в длинных лучах заходящего солнца. — И все же не успел ты захватить мою ублюдочную дочь, мою хитрую, коварную и вероломную дочь, эту двуличную рыбу-змею, которая предала и подвела меня, как тут же позволил ей выскользнуть у тебя из рук!

— Акулья требуха! — обозвал его один из братьев.

— Безмозглый моллюск, — презрительно добавил другой.

— А возгордился-то, еще и черную жемчужину всем напоказ на груди вывесил, — прошипел его старший брат, Лонан.

— Ты позволил обмануть и околдовать себя! — взревел Король. — Как только ты понял, что она умеет петь мерзкие песни человеческого колдовства, ты должен был вырвать ее поганый язык! Ты должен был перерезать ей горло и скормить ее акулам!

Нила почувствовал, как где-то глубоко внутри него начал закипать гнев, но ничего не сказал, зная, что ни оправданий, ни объяснений не станут даже слушать. Его молчание лишь еще больше разъярило короля.

— Самонадеянный червяк! О чем ты так долго говорил со своей ублюдочной сестрой? Какое гнусное предательство ты замышляешь?

Нила больше не мог молчать.

— Я не замышляю никакого предательства! — воскликнул он. — Я всегда был верен!

— Ты всегда питал слабость к грязным человечишкам, — насмехался Лонан. — Вечно тискался и лизался со своей неуклюжей полукровкой. Теперь, когда твою рабыню у тебя отобрали, небось, найдешь себе какую-нибудь новую грязную полукровку...

Преисполненный отвращения, Нила бросился на старшего брата.

— Как ты можешь говорить такое? — заорал он. — Майя наша сестра, ты, слизняк!

— Думаешь, я горжусь родством с этой вероломной морской змеей? — презрительно процедил Лонан, сбив Нилу с ног. — С дочерью человеческой рабыни? Да я скорее признаю своим сородичем морского слона! — Он пнул брата по голове.

Нила откатился и, шатаясь, поднялся на ноги, но тут же наткнулся на другого брата. Лонан расхохотался, нагнувшись, чтобы сорвать черную жемчужину с груди Нилы.

— Возомнил себя избранником Йора? Это я Помазанник, медуза! Я наследник престола! — Он злобно пнул Нилу под ребра. Нила скорчился на земле, схватившись за живот, а Лонан повесил жемчужину себе на шею, уже увешанную ожерельями из морских алмазов, резных кораллов и белых жемчужин.

Нила ухитрился подняться на колени, но все девять его братьев окружили его, насмехаясь, пиная и безжалостно избивая его до тех пор, пока он уже больше не мог ни встать, ни ответить на их удары. Ослепленного, задыхающегося, покрытого синяками и всего перепачканного в песке, его снова приволокли и бросили перед Королем.

— Значит, ты сочувствуешь своей вероломной сестре, — осведомился король, сверкая бледными глазами. — Ты позволил ей избежать моего правосудия из жалости? Она всего лишь жалкая ничтожная полукровка. Ты понимаешь, что если бы не она, мы бы уже нанесли поражение людям, мы могли бы стереть их с лица земли! Они превратились бы в кости, добела обглоданные крабами и рыбами, и в конце концов рассыпались бы в песок, в пыль. Мы снова стали бы повелителями моря и побережий, самыми могучими воинами в мире!

Братья пронзительно завопили.

Понимая, что надежды у него нет, Нила распрямился, сплюнув кровь пополам с песком.

— Ты не понимаешь, что обрекаешь нас всех на гибель? — спросил он. — Тысячу лет мы сражаемся с людьми и каждый раз нас разбивают наголову. Это кости нашего народа обгладывают крабы, это наш народ страдает от голода, холода и изгнания из за этой глупой вражды. Когда это все прекратится? Когда мы найдем какой-нибудь способ жить в мире, спокойно и счастливо? Когда мы поймем, что люди останутся здесь навсегда?

Его речь оборвал ужасный удар локтем в лицо. Он упал на колено, держась за челюсть, и на глазах у него выступили невольные слезы. Он смахнул их одной рукой и поднял глаза на отца, который снова взревел от ярости.

— Ты уже лишился семерых сыновей, — сказал Нила. — Скольких еще тебе нужно потерять? Сколько еще сыновей должен потерять твой народ?

— Только одного! — рявкнул его отец. — Уведите и убейте его, вероломную змею!

Братья Нилы схватили его и поволокли, но он продолжал кричать:

— Ты воззвал к силам Кани, ты пытаешься пробудить силы земли, чтобы затопить всю сушу, но ты не понимаешь, что убьешь и всех нас тоже! Думаешь, ты сможешь управлять Кани? Думаешь, ты сможешь подчинить ее своей воле? Ты обрекаешь нас всех на смерть и исчезновение. Как выживут киты, если их выбросит на сушу? А рыбы? А мы?

Потом его окутала красная пелена ударов и насмешек, а за ней пришла милосердная темнота бессознательности.

Изабо снова перевернулась, скомкав подушку и раздосадованно вздохнув. Хотя она устала так, что все кости у нее ныли, заснуть она не смогла. Ее мысли крутились по одной и той же наезженной колее, несмотря на все ее попытки вырваться, и в конце концов она уселась в постели, сердито вздохнув.

Не спится-ух? — негромко ухнула Буба со своего насеста на спинке кровати Изабо.

Не спится-ух, скорбно согласилась Изабо.

Ты-ух беспокоишься-ух?

Изабо пожала плечами и поднялась, закутавшись в свой белый шерстяной плед.

— Мне как-то... Да, пожалуй, мне действительно не по себе. Я не могу понять, почему, — сказала она скорее себе, чем совет.

Парить-падать в лунной прохладе-ух? — с надеждой в голосе спросила Буба. Хотя карликовая сова уже привыкла к тому, что Изабо предпочитает бодрствовать днем, а спать ночью, Буба всегда ждала, что молодая колдунья превратится в сову и снова будет летать вместе с ней.

Изабо улыбнулась и покачала головой, тихо приоткрыв дверь и выйдя в коридор. Нет-ух, прости-ух.

— Может быть, теплое молоко поможет мне заснуть. Я спущусь на кухню. Хочешь со мной?

Ух-ух, отозвалась Буба, радостно вылетев за дверь.

В замке было очень тихо. В своем белом пледе, с яркими кудрями, густыми волнами и ручейками сбегающими по спине, Изабо бесшумно пошла по темным коридорам. Несмотря на поздний час, она отлично видела свой путь и не нуждалась в свечах. Буба летела перед ней, белая и безмолвная, точно дымок. Они спустились по парадной лестнице и вышли в зал.

Там Изабо остановилась. До нее донеслись тихие неразборчивые голоса и мелькнула золотистая искорка света. На миг она застыла, не зная, что ей делать, потом очень тихо пошла по залу. Одна створка двери, ведущей в обеденный зал, была чуть приоткрыта. Изабо легонько коснулась ее, открыв чуть пошире, и заглянула внутрь.

В одном конце стола сидел Лахлан. Его крылья поникли, голова покоилась на руках. У его локтя стоял пустой бокал. Рядом на серебряном подносе стоял почти пустой графин с виски.

У камина сидел Дайд, тихонько перебирая струны своей гитары. Он пел, очень тихо и жалобно, песню о Трех Дроздах. Приоткрывшаяся дверь заставила его оглянуться, и он увидел Изабо, стоящую на пороге. Он нахмурился и еле заметно покачал головой, но было уже слишком поздно. Прилетевший из полуоткрытый двери порыв ветра погасил свечи в подсвечниках, и Лахлан уставился на нее мутным взглядом. Глаза у него были красными и воспаленными, а лицо совершенно измученным.

Он увидел Изабо, высокую фигуру, одетую во все белое. Колеблющийся свет свечей выхватил из темноты ее лицо и массу огненно-рыжих волос. Он вскочил на ноги, опрокинув кресло, и нетвердыми шагами направился к ней.

— Изолт! — воскликнул он хрипло.

Изабо могла лишь смотреть на него. Слова опровержения крутились у нее на языке, но с губ не сошло ни звука. Он схватил ее за плечи своими огромными грубыми руками и притянул к себе, ища губами ее губы. Изабо подняла на него глаза, не отдавая себе отчета в том, что делает. Он поцеловал ее. Это было как удар молнии. Какой-то миг она просто стояла, с бешено колотящимся сердцем, сжимая его запястья. Потом отступила, чувствуя, как в голове у нее все смешалось. Он тоже отстранился, глядя на нее широко раскрытыми глазами.

— Я Изабо, — сказала она так же хрипло, как и он миг назад, когда выкрикнул имя своей жены.

Они еще некоторое время смотрели друг другу в глаза, потом на лицо Лахлана опустилась тень, и он отступил, почти отшатнулся назад, и тяжело опустился в кресло. Он был очень сильно пьян.

Изабо подняла глаза и встретилась с глазами Дайда. Он сжимал свою старую гитару, поверхность которой покрывали поблекшие узоры в виде листьев, цветов и поющих птиц. Его руки заледенели, лицо было непроницаемым. Она еще немного посмотрела на него, потом шагнула к Лахлану, положив руку ему на плечо.

— Тебе давно пора быть в постели, — сказала она. — Ты что, забыл, что нам на рассвете выезжать? Что ты здесь делаешь, напиваясь в темноте в одиночестве?

Его плечо напряглось при ее прикосновении. Он отстранился, скривив губы и ответив:

— В моей постели холодно и одиноко, я не могу в ней спать. Зачем мне туда идти?

— Ты погубишь себя, — резко сказала Изабо. — Именно этим ты и занимаешься, ночь за ночью напиваешься в одиночку? Ничего удивительного, что ты так ужасно выглядишь.

— Я был не один, — возразил Лахлан. — Со мной был Дайд.

— Дайд, похоже, ничего не соображает, — едко заметила Изабо. Она подняла голову и встретилась со взглядом его черных глаз. На этот раз в них не было ни искры обычного веселья, и они были потухшими и печальными. Уголок губ у него дернулся, и он снова начал перебирать струны гитары, нежно, как будто ласкал тело возлюбленной. Изабо узнала берущие за душу звуки «Трех Дроздов».

— Ты можешь играть что-нибудь другое? — рявкнула она сердито.

Лахлан покачал головой.

— Нет. Я хочу, чтобы он играл это. Я Ри. Это я приказал ему играть эту песню. Играй, Дайд! — Язык не подчинялся ему, и слова были неразборчивыми. Дайд, понурившись, продолжил играть. Музыка наполняла темную комнату, полная тоски и печали. Изабо почувствовала, как у нее по спине забегали мурашки. Из угла комнаты печально ухнула Буба.

Жалко-ух.

— Ты не должен так горевать, Лахлан, — мягко сказала Изабо.

С полными слез глазами, он начал петь:

Его голос был таким прекрасным, таким низким, чистым и полным магии, что Изабо поежилась.

Она обхватила себя руками.

— Ну же, Лахлан, пойдем спать. Ты не должен так изнурять себя.

— Это приглашение? — ухмыльнулся Лахлан, схватив ее за запястье. Хотя Изабо изо всех сил старалась не дать ему увлечь себя, он был слишком силен, и ей пришлось подойти к нему ближе. Она чувствовала его пахнувшее виски дыхание, видела огонь в его золотистых глазах, устремленных на нее. Свет свечей играл на его суровом лице, непокорных черных кудрях, мощной линии челюсти, шеи и плеч, мягком изгибе черных крыльев. Она рванулась из его беспощадной хватки, не в силах контролировать напрягшиеся нервы и мышцы, не в силах унять резко забившееся сердце.

Он ощутил ее участившийся пуль и улыбнулся с рвущей сердце нежностью.

— Что ты говоришь, Изабо? Ты обогреешь мою постель? Изолт ушла, она покинула меня, как ми братья, как все, кого я любил.

Он снова вполголоса запел:

— О, куда же вы улетели, мои чернокрылые братья, оставив меня одного?

— Изолт не покидала тебя, — сказала Изабо. — Это ты отослал ее. Ты освободил ее от ее гиса.

— Почему ей обязательно нужен гис, чтобы быть со мной? — закричал Лахлан. — Почему она не может любить меня просто так, ради меня самого?

— Она любит тебя, — сказала Изолт, пытаясь освободить запястье. Он сжал пальцы, притянув ее к себе, так что они оказались лицом к лицу и их разделяло всего несколько дюймов.

— Нет, не любит, — сказал он очень мрачно. — Она совсем меня не любит. Она любит свои снега. Она покинула меня.

Изабо подняла руку и отвела с его лба упавшие кудри.

— Она любит тебя, — сказала она очень спокойно. — Она вернется к тебе. Ты должен верить ей.

Его дыхание стало неровным. Он неотрывно смотрел на нее. Изабо знала, что если она чуть-чуть наклонится вперед, совсем немного, если она поцелует жилку, бешено пульсировавшую на его шее, если она коснется губами его губ, Лахлан будет ее, по крайней мере на эту ночь. Она знала, что он тоже думает об этом, что все, что ей нужно сделать, это лишь чуть качнуться к нему, преодолеть то крошечное расстояние, которое разделяло их. От уверенности в этом у нее перехватывало дыхание. Ее мысли перескочили на Изолт, ее сестру. Изабо медленно отстранилась.

— Ты должен верить ей, — повторила она срывающимся голосом.

Он отпустил ее.

— Да, — сказал он. Потом откинул голову, уставившись в потолок.

Изабо глубоко вздохнула, отступила, снова услышав печальные переливы музыки. Она взглянула на Дайда, сидевшего с другой стороны стола.

— Можешь мне помочь? — спросила она его, ругая себя за слабость собственного голоса. — Нужно уложить его в постель. Нельзя позволять ему так хандрить. У него впереди война.

— Часто самые трудные войны — это те, которые мы ведем с самими собой, — негромко ответил Дайд. — Недостаточно просто сказать, что не стоит горевать. Горе и любовь не подчиняются разуму и воле, они идут от сердца.

Она кивнула.

— Ты прав, — выдавила она, раненная его словами, как будто это был меч. — Прости.

Его длинные пальцы замерли на струнах гитары, и последний дрожащий аккорд затих. Он отложил гитару и поднялся, обойдя стол и встав на колени у ног Лахлана. Он взял руку Ри в свои ладони.

— Пойдем, хозяин, тебе надо лечь. Ты заснешь, я обещаю.

Лахлан уставился на него, едва контролируя движения свой головы. Его лицо было мокро от слез.

— Обещаешь?

— Да, обещаю. Ты будешь спать, как младенец, как твоя маленькая Ольвинна, крепко, сладко и без снов. Давай, хозяин, я помогу тебе подняться.

Изабо с Дайдом помогли Лахлану встать на ноги. Он был тяжелым, а его широкие плечи и огромные крылья тянули их к земле, так что они едва удерживали его. Они вдвоем отвели его по лестнице в его комнату, а Буба летела за ними, бесшумными взмахами крыльев взъерошивая их волосы. Изабо с Дайдом отвели Лахлана в постель, где он молча сидел, глядя, как они расстегнули его пояс и положили его на стул. Встав на колени, они сняли с него сапоги и совместными усилиями размотали плед. Когда на нем не осталось ничего, кроме рубахи, Дайд ласково уложил Лахлана на кровать, сказав:

— Спи, хозяин. Я буду стеречь твой сон.

Лахлан послушно перевернулся, улегшись на живот, сложив крылья вдоль спины и уложив голову на скрещенные руки. Он вжался щекой в подушку, пробормотав:

— Как же я устал...

Спи-ух, тихонько ухнула Буба, устроившаяся на верхушке большого зеркала.

— Утром тебе будет лучше, — ласково сказала Изабо, не удержавшись от того, чтобы заботливо не подоткнуть вокруг него одеяло. Прикосновение ее руки заставило его открыть глаза, и он пробормотал:

— Изабо...

— Что?

— Спасибо тебе. Прости меня.

— Ничего страшного. Спи.

Он снова закрыл глаза, пробурчав:

— Легко сказать: спи. Хотел бы я.

Через миг он уже спал, чуть похрапывая. Дайд с Изабо молчаливо смотрели на него некоторое время, потом Изабо поднялась на ноги, подтянув свой собственный плед. Буба спорхнула со своего насеста ей на плечо, тревожно перебирая лапами и вертя головой.

— Сегодня ночью ты могла заполучить его, — очень тихо сказал Дайд. Изабо кивнула, не в силах поднять на него глаза.

— Так почему же ты этого не сделала? Ты ведь хотела этого.

— Я не имела на это права, — ответила Изабо.

— Но тебе этого хотелось. — Он придвинулся к ней ближе, нагнув голову, чтобы увидеть ее лицо.

— Да, — ответила она. — Я многие годы видела его в своих снах. — Почему-то оказалось очень легко сказать Дайду эти слова, которые, как она думала, она никогда не сможет произнести, вот так, стоя рядом с ним в темноте, слушая тихое дыхание Лахлана. — Понимаешь, мы связаны между собой, Изолт и я. В своих снах я вижу ее глазами и чувствую то, что чувствует она. Это не всегда хорошо.

— Она знает? Ну, что он тебе снится?

— Думаю, что нет, — ответила Изабо, вздрогнув. — Надеюсь, что нет.

— А Изолт тоже видит твоими глазами? — спросил он, взявшись за концы ее пледа и плотнее укутывая ее. У Изабо защипало глаза.

— Думаю, что у Изолт другие Таланты. Не думаю, чтобы она грезила в своих снах, — ответила она, и голос у нее снова сорвался.

Дайд покачал головой.

— Да, грезить о том, кого никогда не сможешь получить, очень тяжело.

Изабо кивнула, глядя на него снизу вверх. Он нагнул голову и поцеловал ее, потом коснулся губами ее заплаканных глаз, и она склонила голову ему на плечо. Он прижал ее к себе, потом отстранился.

— Иди, тебе самой пора спать, — сказал он. — Скоро рассвет, а нам предстоит долгий путь. Ты должна постараться поспать.

Она кивнула, утирая лицо, и отошла.

— А ты?

— Я посижу с хозяином, — ответил Дайд.

Она снова кивнула и тихо двинулась к двери. Когда она открыла ее, Дайд сказал со смешком в голосе:

— Изабо?

— Что?

— На этот раз твоя маленькая совушка меня не клюнула.

— Ну да, точно.

— Наверное, теперь я нравлюсь ей немного больше.

— Наверное.

Тебе пора-ух спариваться-ух, ухнула Буба. Тебе пора-ух вить-ух гнездо-ух, откладывать-ух яйца-ух.

Лицо у Изабо запылало. Она могла только надеяться, что Дайд не понимал язык сов.