ХОГМАНАЙ

Изолт стояла перед высоким зеркалом, недовольно глядя на свое отражение. Множество горящих свечей обливало ее обнаженное тело теплым золотистым светом. Ее кожа была белой как снег, влажные завитки волос на голове и там, где смыкались бедра, были такими же ярко-рыжими, как и огонь в очаге. По набухшим грудям и огромному животу бежали синие, точно весенние воды, ручейки вен.

— Я больше не могу, Изабо! — воскликнула она. — Когда эти младенцы появятся на свет? Я должна быть с Лахланом, а не лежать здесь, огромная и неповоротливая, точно косматый медведь.

— Уже скоро, не волнуйся, — ответила ее сестра. Положив малышку Бронвин обратно в колыбельку, она закутала Изолт в подбитый мехом халат. — Слишком холодно, чтобы стоять в таком виде, пусть даже огонь горит так сильно. Не переживай, Лахлан скоро вернется. Он ведь пообещал, что приедет сразу же, как только освободится. Он же говорил, что хочет быть здесь во время родов, а он знает, что уже пора. Кроме того, сегодня все эти новогодние празднества, а он понимает, как важно поддержать дух горожан.

— Я должна быть с ним, помогать ему. Не могу поверить, что он уехал без меня! — Изолт беспокойно подошла к окну, отдернула парчовые занавеси, глядя на хмурый день за окном. Облачное небо было таким темным, точно уже наступил вечер. — Ты же знаешь, что он не очень много знает о войне, а Телохранители так рады вернуться на службу Ри, что выполнят любую глупость, которую он прикажет.

— Ну, ты же знаешь, что Дункан Железный Кулак не такой, а ведь он там вместе с Лахланом. Сядь, Изолт, такие переживания вредны для малышей. Не могла же ты отправиться на войну всего за несколько дней до родов!

— Ты не понимаешь — я обещала Лахлану все время быть с ним.

— Я уверена, что он не имел в виду поле битвы…

— А где еще больше ему нужна моя защита! — воскликнула Изолт, расхаживая взад-вперед. — Я должна быть там вместе с ним, почему он уехал без меня?

— Ну же, Изолт, ты ведь знаешь, что он думает только о тебе и о детях. Потому он и уехал, пока ты спала, чтобы ты не отправилась с ним.

Изолт со вздохом позволила Изабо усадить себя обратно в кресло перед огнем. Сестра дала ей теплые тапочки и позвонила в колокольчик, чтобы служанки унесли лохань с уже остывшей водой.

Бронвин в своей колыбельке засучила ножками и тоненько захныкала. Она трясла маленькими сморщенными кулачками и терла серебристо-голубые глаза, из уголков которых струились слезы. В черных волосенках виднелась белая прядь, результат установления связи с Лодестаром в ночь мертвых.

— Тише, моя маленькая, — сказала Изабо. — Я выкупаю тебя попозже.

— Выкупай ее, если она хочет, — сказала Изолт. — Можно попросить служанок принести чистой воды.

Изабо покачала головой.

— Нет, она может искупаться попозже. У меня нет никакого желания вымокнуть с головы до ног прямо сейчас. — Она не поднимала глаз. Несмотря на то, что Изолт относилась к малышке с небрежным равнодушием, Изабо не хотела напоминать ей о фэйргийской крови Бронвин. Оказываясь в воде, девочка мгновенно принимала свою подвижную морскую форму, блестя плавниками и чешуями, а жабры на ее шейке начинали трепетать. Желание Бронвин поплавать прямо вламывалось в сознание Изабо, но та твердо не обращала на него внимания.

Несмотря на свой младенческий возраст, маленькая банприоннса обладала железной волей, заставлявшей всех вокруг плясать под ее дудку. Сьюки, служанка Изабо, начинала дрожать от холода и раздувала огонь побольше, не замечая, что шелковое одеяльце малышки свалилось на пол. Придворные в бархатных камзолах как миленькие наклонялись и подавали ей украшенную драгоценными камнями погремушку, хотя, роняя свой носовой платок, они дожидались, пока его поднимет лакей. Ее кормилица, полная добродушная женщина по имени Кетти, со всех ног бежала из кухни в детскую, стоило лишь малышке проснуться, хотя та не успевала пискнуть больше одного-двух раз. «Я подумала, что малышка должна уже проснуться», — объясняла она, не задумываясь над тем, что преспокойно потягивала эль перед огнем до самого момента ее пробуждения.

Лишь Изабо с Мегэн знали, что Бронвин уже проявляла способности, просто поразительные для ее возраста. Иногда, когда они оставались в детской вдвоем, Изабо подавляла желание делать все для девочки и пыталась определить границы ее возможностей. Она была свидетельницей того, как игрушки перелетали с полки в колыбельку, а яркая погремушка, подвешенная над кроваткой, часто раскачивалась сама по себе на несуществующем ветру. Однажды она тихо сидела в темном углу, когда в детскую с двумя ведрами воды вошла Кетти и с абсолютно бессмысленным выражением лица вылила их в фарфоровую ванночку. Никому, кроме Изабо, не позволялось купать малышку, и кормилица покрылась румянцем, когда Изабо обнаружила свое присутствие.

— Прошу прощения, миледи, я, наверное, задумалась, — запинаясь, оправдывалась она. — Я несла воду Прионнсе Рураха, ума не приложу, как я оказалась здесь. Должно быть, замечталась.

Изабо знала, что Бронвин лучше всего чувствовала себя в соленой воде, но позволяла ей плавать лишь один раз в день, да и то в строгом уединении. Лахлан вообще с трудом выносил маленькую племянницу; Бронвин была для него постоянным напоминанием о ее колдунье-матери, превратившей его в дрозда, когда он был еще маленьким мальчиком. Его черные крылья — вот и все, что осталось сейчас от этого заклинания, но он винил Майю в смерти трех своих братьев и в теперешних беспорядках, разрывающих Эйлианан на части.

Когда горничные пришли уносить лохань, Изабо позвала свою служанку Сьюки. Еще в Риссмадилле девушка была кухонной прислугой вместе с Изабо, но недавно стала ее личной служанкой, что для деревенской девочки, которая в обычных обстоятельствах провела бы еще многие годы, отскребая котлы и поворачивая вертела, было неслыханным взлетом. Открытие, кем оказалась Изабо на самом деле, ошеломило ее, как и большинство дворцовых слуг, и теперь она относилась к ученице ведьмы с трепетом.

— Не могла бы ты послать кого-нибудь в казармы узнать, нет ли каких-нибудь новостей от Его Высочества, Сьюки, — попросила Изабо. Ри с тремя сотнями солдат несколько недель назад уехал в Дануоллен, чтобы напасть на Ярких Солдат, и его ждали назад еще накануне, чтобы успеть подготовиться к празднованию Нового Года.

Круглые румяные щеки Сьюки при словах Изабо раскраснелись еще больше, и она робко кивнула, бормоча:

— Да, миледи, сию минуту, миледи.

Сьюки поспешила выйти, и Изабо тяжело вздохнула. Ей очень хотелось, чтобы они остались подругами, но круглолицая служанка слишком хорошо помнила о недавно обнаружившемся знатном происхождении Изабо и относилась к ней с боязливым почтением.

Через некоторое время она вернулась с блестящими от возбуждения голубыми глазами.

— Его Высочество только что въехал в город, миледи! Говорят, битва прошла как и было запланировано, и они везут полные телеги овса и ячменя, стада коз и бочонки с элем и еще кучу всего, миледи! Все пляшут и смеются, и говорят, что победить в такой битве в канун Нового Года воистину добрый знак!

Изолт вздохнула с облегчением.

— Благодарение богам! С Его Высочеством все в порядке, Сьюки? Он не ранен?

— Я не видела его, Ваше Высочество, но говорят, что у нас почти не было потерь, а Яркие Солдаты в панике бежали из Дануоллена, и город снова наш!

Изабо с облегчением и радостью рассмеялась. Дануоллен был маленьким городком на другом берегу Риллстера, который Яркие Солдаты осадили несколько недель назад. Построенный на берегах реки, он занимал стратегически важное положение, откуда открывалась возможность контролировать как саму реку, так и главную дорогу из Блессема и, следовательно, главные пути доставки припасов. Успешный удар войск Ри очень воодушевил весь край и сильно склонил общественное мнение на сторону Лахлана. Кроме того, что было лучше всего, он очень помог сократить нехватку продовольствия в городе, ибо склады в Дануоллене ломились от осеннего урожая.

Изолт и Изабо вместе спустились из королевских покоев, чтобы приветствовать Лахлана, оставив маленькую банприоннсу на попечении Сьюки. Главный зал был полон усталыми и запыленными лордами, сопровождавшими Ри в этой битве, которые чествовали Лахлана стаканами с виски и обсуждали бой. Крылатый Ри сидел в своем резном кресле, его рубаха заскорузла от крови и грязи, латы были помяты и покрыты пятнами. Возбуждение боя еще не покинуло его, и топазово-желтые глаза ярко сверкали на смуглом лице. При виде сестер он вскочил на ноги и бросился возбужденно рассказывать о стычке, об ударах, которые он нанес врагам, и о примененной им тактике.

— … Айен вызвал такой туман, что они не видели даже собственных рук, а мы под его покровом подползли прямо к стенам. Они даже не поняли, кто на них напал, леаннан…

— Гвилим и Дайд запускали огненные шары, так что они просто с-свистели вокруг, и Яркие Солдаты впали в п-панику, — запинаясь, добавил Айен. Его кадык ходил ходуном.

— Ваш муж дрался, точно стая эльфийских кошек, — сказал Энгус Мак-Рурах.

Дункан Железный Кулак, капитан Телохранителей и синалар армии Лахлана, подошел поклониться Изолт и заверить ее в том, что хорошо присматривал за Ри.

— Хотя за ним было трудновато угнаться, — сказал великан. — В особенности когда он взлетел на вершину барбакана. Я думал, у меня сердце в пятки уйдет, но он вмиг разоружил часового и поднял решетку!

Пока Изолт забрасывала Дункана и Лахлана вопросами, Изабо приказала подать лордам и прионнсам еды и послала пажа найти Мегэн, которая занималась подготовкой к празднованию Нового Года. Старая колдунья была убеждена, что все важнейшие даты в календаре ведьм необходимо начать снова должным образом праздновать. По традиции, последний день уходящего года все пировали и ждали, кто же первым войдет в дом, а при условии скудности запасов продовольствия эта задача была очень нелегкой.

Солдаты-победители большую часть вечера провели за вином и разговорами, а в городе на длинных столах были выставлены хлеб, рагу и бочонки с сильно разбавленным элем. Дворец сиял огнями, деревья в парке были увешаны фонарями. Звезды в ясном морозном небе казались яркими и твердыми, точно алмазы, а снег под ногами был скрипучим и белым. Ребятишки из Теургии с воплями носились по дворцовому парку и до крови хлестали друг друга по голым рукам и ногам прутьями падуба, ибо все знали, что каждая капля крови означает еще один безоблачный год жизни.

К полуночи улицы почти полностью опустели, и все разошлись по домам, поскольку в наступающем году можно было ожидать больших несчастий, если первым порог дома переступал не тот человек. Эту привилегию приберегали для Первой Ноги, которой обычно был юноша, избранный за свою силу, здоровье и красоту, переходивший из дома в дом, кладя на каминную полку ветви вечнозеленых растений, а в огонь — кусок свежего торфа. Лишь после этого он нарушал молчание, торжественно поздравляя всех членов семьи и передавая подарок — хлеб, соль и виски. После совершения ритуала вновь воцарялись веселье и смех, а Первую Ногу чествовали крепкой смесью из горячего пряного эля, виски, яиц и меда, которая называлась Горячей Пинтой.

Во дворце Первую Ногу выбирали с величайшим тщанием, потому что все хотели, чтобы предзнаменования начинающегося года были как можно более благоприятными. Это право получил Катмор Шустрый, поскольку он не только обладал высоким мускулистым телом и красивым смуглым лицом, но и неоднократно проявил себя как верный сторонник нового Ри. С прямой, точно аршин проглотил, спиной и румяными щеками, он торжественно переступил порог, когда пробило полночь, возложил венок из вечнозеленых ветвей на каминную полку и бросил пригоршню углей в огонь, потом преподнес Лахлану свои дары. Кроме обычных подарков, он нес еще и медовые соты, чтобы год был сладким и мирным, свечи с ароматом цветов, чтобы он был наполнен светом, и золотой кошель, чтобы год принес с собой процветание.

Шутки и смех огласили зал, когда большая деревянная чаша Горячей Пинты начала переходить из рук в руки. Потом музыканты снова заиграли, и зал начал заполняться танцующими, а слуги наполняли опустевшие кубки вином и элем и разносили подносы со сластями. Все начали обмениваться новогодними подарками, тщательно выбранными так, чтобы они приносили удачу. Мегэн подарила Изабо и Изолт белоснежные пледы, которые собственными руками соткала из мягкой шерсти гэйл’тиса. По тонкой материи бежали бледные полосы красного и голубого цвета, и старая колдунья торжественно сказала:

— Это тартан Мак-Фэйгенов, мои дорогие. Вы первые, кто надевает его за последнюю тысячу лет, так что носите его с гордостью.

Лахлан, должно быть, знал, какой подарок приготовила Мегэн сестрам, потому что преподнес обеим золотые броши, которыми можно было сколоть тартаны — круг, образованный изогнувшимся телом крылатого дракона, поднимающегося над двумя однолепестковыми розами. Глаза дракона были сделаны из крошечных безупречных камней драконьего глаза, сочетающихся с кольцами, которые сестры носили на левой руке.

Изабо сколола на груди плед, чувствуя, как защипало глаза, а к горлу подступил тугой комок. Она лишь недавно узнала, кто ее родители, поскольку Мегэн нашла ее в лесу совсем малышкой. Теперь Изабо знала, что они с Изолт были дочерьми Ишбель Крылатой, летающей волшебницы из легенд, и ее возлюбленного, Хан’гарада Повелителя Драконов, в чьих жилах текла кровь волшебных существ снежных гор. В День Предательства влюбленных жестоко разлучили — Хан’гарад упал в пропасть, которую Мегэн разверзла под его ногами. Она намеревалась убить Майю, но той как-то удалось ускользнуть, и жизнь Хан’гарада оказалась напрасной жертвой.

Хотя королева драконов и сказала Мегэн, что Хан’гарад все еще жив, Ишбель отказывалась поверить в это и снова впала в зачарованный сон, который длился уже шестнадцать лет.

Несмотря на то, что ее отец пропал, а мать так и не пробудилась от своего горестного сна, для Изабо очень много значило то, что она теперь была не найденышем без роду и племени, а банприоннсой, потомком Фудхэгана Рыжего, члена Первого Шабаша Ведьм. Это означало, что в ее жилах текла благородная кровь, и по происхождению она ничем не уступала самому Лахлану.

Изабо все еще с гордостью и удовлетворением разглядывала свой плед, когда ее нашел Дайд.

— Могу я пригласить вас на танец, Изабо Ник-Фэйген Тирлетанская? Если, конечно, теперь, когда стало известно, что вы банприоннса, не сочтете ниже своего достоинства танцевать с простым циркачом.

— Благодарю вас, Дайд Жонглер, с удовольствием, если вы не возражаете, чтобы я оттоптала вам все пальцы, — ответила она насмешливо. — В глуши Сичианских лесов мне так и не представилось возможности научиться танцевать.

— Я с радостью научу тебя! — воскликнул он и умчал ее в веселом риле. Тяжело дыша и смеясь, Изабо проскакала по комнате, чувствуя руки Дайда у себя на талии. Она помахала Лиланте, которая ревниво наблюдала за ними из угла. Хотя древяница и очень любила танцевать, эта пара была куда более красивой, а Лиланте слишком стеснялась своих широких узловатых ног, чтобы так открыто демонстрировать их.

Когда скрипки и флейты заиграли новую мелодию, на помост, где сидели музыканты, запрыгнул Катмор Шустрый.

— Давайте пить и веселиться! — воскликнул он, поднимая переплескивающуюся через край чашу Горячей Пинты. — Веселье, веселье, весь город пьет и веселится!

С радостными криками молодежь бросилась вслед за Катмором, который, пританцовывая, вышел из зала и направился к массивным входным дверям. Дайд схватил Изабо за руку и потянул ее за собой, возвысив голос и запев:

Мы пьем и веселимся сегодня до утра,

Поем мы и танцуем, ура, ура, ура!

И ясеневые чаши наполнены давно,

Рекою тосты льются и пиво, и вино!

Любовь и мир пусть с вами пребудут в этот год,

Пусть пьет и веселится, пусть празднует народ!

Мы поднимаем чашу и пьем ее за вас,

Весь город веселится сегодня в этот час!

Они неслись по заснеженным городским улицам, точно извивающиеся яркие цветные ленты. Всех, кто попадался им на пути, приглашали выпить горячего пряного эля из огромной чаши, которую часто наполняли из кипящих котлов, установленных на каждом углу. Они встречали и другие празднующие группы, не столь роскошно одетые, но веселья и энтузиазма у них было ничуть не меньше, чем у молодых лордов и леди из дворца. На увешанных фонарями городских улицах звенели песни, когда и грубые, и нежные голоса подхватывали припев:

Любовь и мир пусть с вами пребудут в этот год,

Пусть пьет и веселится, пусть празднует народ!

Мы поднимаем чашу и пьем ее за вас,

Весь город веселится сегодня в этот час!

Изабо танцевала и смеялась с искренним удовольствием, и все ее тревоги и сомнения точно растаяли в атмосфере надежды и радости, которая преобразила осажденный город. Она подумала, как же мудро поступила Мегэн, когда затеяла это празднество, которое в годы правления Майи оказалось в немилости. Отовсюду до нее доносились голоса, прославляющие нового Ри и Банри, возвращение Шабаша, рождение нового года и новой эры.

Хмельное тепло пряного эля растекалось по телу Изабо, кружа ее голову и наполняя смехом легкие. Рука Дайда, обвивающая ее талию, была теплой и сильной, а его черные глаза, блестящие, точно шлифованный гагат, улыбаясь, смотрели прямо в ее голубые. Когда он закружил ее в новом быстром танце, она почувствовала, каким стройным и гибким кажется его тело рядом с ней, как плавно и гармонично они двигаются вместе.

Танцующая пара, кружась, преодолела ледяную тьму дворцового парка и снова оказалась в жарком переполненном зале. Дайд закружил Изабо, и горящие факелы слились со смеющимися лицами, завертевшись опаляющим вихрем. У Изабо закружилась голова, и ей пришлось беспомощно ухватиться за его руку, чтобы не упасть. Он засмеялся и поцеловал ее. Каким-то образом, не переставая танцевать, они выскользнули из бального зала и оказались в темных соседних комнатах. Его губы опаляли ее шею, точно угли. Он сбивчиво шептал ей слова любви, но она едва слышала их, ошеломленная собственной реакцией.

Они лежали на кровати, сплетясь друг с другом, когда Лиланте открыла дверь. Застеснявшись такого количества незнакомых людей и безуспешно пытаясь разыскать своих друзей, древяница решила найти свою кадку с землей и поспать. Свет из распахнутой двери залил спальню, и Лиланте не смогла удержаться от крика, увидев Дайда и Изабо в ворохе смятой и расстегнутой одежды. Циркач оторвал губы от груди Изабо, а та, полуослепленная, смотрела на Лиланте из-за его обнаженной спины. На миг древяница застыла с пылающим лицом, потом, развернувшись, побежала прочь.

Изабо, вскрикнув, кое-как привела себя в порядок и бросилась за ней, крича:

— Лиланте! Лиланте!

Дайд выругался и попытался натянуть рубаху.

Древяница пронеслась по коридору и сбежала по лестнице, еле успевая избегать столкновения с многочисленными парочками, которые болтали на площадках или целовались по углам. Отчаянно пытаясь застегнуть лиф платья, Изабо поспешила за ней.

Дайд поймал ее на вершине лестницы.

— Пойдем обратно в постель, леаннан, — прошептал он, обвивая рукой ее талию. — Теперь уже ничего не поделаешь…

— Неужели ты не видел ее лицо? Она выглядела совершенно убитой.

— Это просто потрясение. Она не ожидала обнаружить нас в таком виде. Ничего страшного, леаннан. Она немного смущена, но это пройдет. Пойдем. — Он потянул ее в спальню, другой рукой обняв ее за шею.

Изабо заколебалась, глядя на лестницу. Свечи уже догорели почти до конца, но все же давали достаточно света, чтобы понять, что Лиланте и след простыл. Вздохнув, она позволила Дайду увести себя обратно в спальню.

Внезапно Изабо пронзила острая боль, и она вскрикнула, схватившись за живот.

— Что с тобой? Что случилось? — закричал Дайд и подхватил ее, когда она пошатнулась и лицо ее внезапно побелело.

Она согнулась пополам, обхватив руками живот.

— Это Изолт, — простонала она. — Наверное, дети…

Дверь в другом конце коридора распахнулась, и оттуда вырвался Лахлан, прижимая к себе простыню. Его черные волосы были всклокочены, глаза налились кровью, от него пахло перегаром.

— Изабо! — закричал он. — Быстрее! Изолт! Мне кажется, она рожает!

Новая волна боли прокатилась по ее телу, и она снова застонала.

— Позовите… Мегэн, — проговорила она непослушными губами. — Быстрее!

Дайд неохотно отпустил ее и поспешил позвать стражу. Боль отпустила, и Изабо вслед за своим обезумевшим от волнения зятем вошла в королевскую спальню. Изолт сидела на огромной постели с побелевшим лицом и расширенными глазами. При виде сестры она вскрикнула от облегчения и протянула руку. Изабо подбежала к ней, крепко сжав ее пальцы.

— Ты тоже почувствовала? — прошептала Изолт, и Изабо кивнула.

— Малыши готовятся появиться на свет, — сказала она. — Я послала за Мегэн, она скоро придет. Если я буду чувствовать то же, что и ты, думаю, толку от меня будет немного.

— Мне вполне достаточно, если ты просто будешь рядом, — ответила Изолт.

Изабо кивнула и поцеловала сведенные страхом пальцы сестры. Она знала, чего должно было стоить гордой Изолт это признание.

— Я знаю, милая, — прошептала она в ответ. — Но все будет хорошо, и скоро у тебя будут двое прелестных малышей. — Она принялась подкладывать в огонь поленья и позвонила в колокольчик, вызывая служанку сестры.

На Изабо снова накатила невыносимая боль и она застонала, схватившись за живот. Подняв глаза, она увидела согнувшуюся пополам Изолт, чья поза была точной копией ее собственной.

— Уже скоро, — с усилием сказала она. — Не бойся, Изолт, это будет совсем недолго.

В спальню вбежала запыхавшаяся служанка, протирая глаза и ахая. Ее лицо под украшенным рюшами чепцом, который она в спешке натянула криво, было встревоженным. Изабо велела ей позвать Сьюки и попросила ту поскорее принести ее сумку с травами.

— Нам понадобится чистая ткань и котел, чтобы кипятить воду, и посмотри, не найдется ли в погребе малиновый лист — он очень хорош при схватках. Да, и пошли кого-нибудь разбудить Джоанну — если она действительно хочет стать целительницей, почему бы ей не понаблюдать за родами!

Еще одна схватка заставила Изолт вцепиться в руку Лахлана. Изабо пришлось ухватиться за каминную полку, чтобы удержаться на ногах, и изо всех сил закусить губу. Потом появилась Мегэн, чьи седые волосы струились по плечам, а плед был накинут прямо на ночную рубаху. Она приказала Лахлану отойти от кровати, резко велев ему не путаться у нее под ногами.

— Умойся и оденься, ради Эйя! — рявкнула она. — От тебя несет, как от пивной бочки!

Нахмурившись, Лахлан вышел в гардеробную, подобрав с пола свой килт и рубаху. Мегэн подняла скипетр, закатившийся в угол, и положила его на стул, что-то бормоча себе под нос. Потом она склонилась над Изолт, ощупывая ее раздутый живот легкими пальцами и бормоча слова ободрения.

Пришли служанки, нагруженные кувшинами с водой, корзинами с травами и настойками и стопками чистых простынь. Появилась красная от беспокойства Сьюки, неся в одной руке зашедшуюся в плаче Бронвин, а в другой сумку с травами.

— Прошу прощения, миледи, но я не смогла разбудить Кетти, а малышка так плачет, что я не осмелилась оставить ее одну…

— Кетти что, перебрала Горячей Пинты, и тебе не удалось ее разбудить? — резко спросила Мегэн.

Сьюки покраснела еще гуще и прикусила губу, кивнув и пожав плечами одновременно.

— Ну да, она все храпит и храпит, а под ногами у нее валяется пустая кружка…

— Нужно найти другую кормилицу, — фыркнула старая колдунья. — Ладно, Сьюки, ты все сделала правильно. Попроси Латифу сделать жидкую кашу и покормить малышку, а потом дай ей немного макового сиропа, чтобы она успокоилась, и принеси сюда ее колыбельку. Только поживее, я чувствую, что эти младенцы вот-вот родятся!

И действительно, к тому времени, когда Сьюки вернулась и уложила сонную Бронвин в ее колыбельку, Изолт уже была на последней стадии схваток. Ее рыжие кудри были мокры от пота. Она ходила по спальне, величественная в своей наготе, решительно сжав зубы. Занимался рассвет; сквозь полуприкрытые занавеси морозные узоры на оконных стеклах отливали нежно-розовым светом. Изабо, еле державшаяся на ногах от той же боли, что терзала ее сестру, шагала рядом с ней, поддерживая ее под спину, а Мегэн объясняла Джоанне, самой старшей из Лиги Исцеляющих Рук, что именно она делает.

Изолт сдержала стон, вцепилась в каминную полку и начала изо всех сил тужиться, а Изабо держала ее.

— Я вижу головку! — закричала Джоанна. — Глядите!

Изолт закусила губу и снова потужилась, а Джоанна встала перед ней на колени и, слегка покачивая головку своими натруженными руками, под бдительным надзором Мегэн помогла ребенку выйти. Ее некрасивое лицо преобразило изумление.

— Это мальчик!

До них донесся крик петуха, приветствующего восход, и поднимающееся солнце залило окно светом. Ребенок сделал первый вдох и закричал.

— У тебя прелестный сын, — ласково сказала Мегэн, — и я не знаю, как такое возможно, но у него крылья, Изолт, точно такие же, как у его отца.

Изолт со слезами на глазах вытянула голову, пытаясь разглядеть ребенка. Мегэн подняла голенького малыша повыше, показывая ей крошечные мокрые крылышки, прилипшие к его спине. Они сияли тем же медным блеском, что и пушок на его голове.

— Крылатый, — изумленно выдохнула она, но в этот момент ее скрутил новый приступ боли, и она крепко сжала руку Изабо, закусив губу, чтобы не закричать. Шрамолицым Воинам не пристало вопить от боли, пусть даже и родовой.

— Со вторым будет быстрее, — пообещала Мегэн, передавая малыша Сьюки, чтобы та вымыла и запеленала его. — Скоро все кончится, милая. Джоанна, дай Изолт еще немного сиропа пиретрума.

Но несмотря на слова старой колдуньи, второй младенец никак не хотел выходить, и лицо Мегэн беспокойно хмурилось. Изолт была такой же бледной, как и сосульки, свисающие с окна, а кровь из прокушенной губы тонкой струйкой сочилась по подбородку. В конце концов после мучительных усилий второй на свет появилась девочка, но вокруг ее шеи туго обмоталась пуповина, и тельце было синим, точно ледяная тень. Мегэн, склонившись, приложила свои губы к ротику новорожденной, вгоняя воздух в крошечные легкие и осторожно нажимая ей на грудь в попытке заставить маленькое сердечко забиться, но все было напрасно.

— Прости, милая, — сказала колдунья со слезами на глазах. — Мне очень жаль. Слишком поздно. Она мертва.

Прижав своего маленького сына к груди, Изолт испустила странный скорбный крик.

— Будьте вы прокляты, Белые Боги! Вы забрали мою дочь! — кричала она, потрясая кулаком куда-то в окно, где первые солнечные лучи уже растопили морозный лес на стеклах, сквозь которые проглядывали заснеженные ветви деревьев.

Не обращая внимания на собственные мокрые от слез щеки, Изабо пыталась утешить ее, пока Джоанна печально заворачивала мертвую девочку в пеленку.

— Дайте мне подержать ее, — тихо попросила Изолт, прижавшись щекой к пушистой головке сына. — Дайте мне подержать ее, прежде чем уносить.

С маленьким сыном в одной руке и мертвой дочерью в другой, она прошептала что-то над их головами, разговаривая с ними на странном гортанном языке Хан’кобанов. Если головенка мальчика была лишь слегка тронута пламенем, волосы девочки были медно-красными, точно недавно отчеканенная монетка.

Колдунья открыла дверь и впустила осунувшегося и бледного Лахлана. Он слышал крик Изолт из коридора и теперь сходил с ума от страха и тревоги. Йорг Провидец тоже был там, и его морщинистое лицо было мокро от слез, а Томас, серьезный как никогда, жался к нему, точно подбитый птенец. Оба понимали, что мертвой малышке уже ничем нельзя было помочь.

— Не убивайся так, леаннан, — прошептал Лахлан, обняв Изолт и покачиваясь взад и вперед. — У нас замечательный сильный сын, прекрасный, как новый день. Мы настоящие счастливцы. Взгляни на нашего милого малыша.

Мегэн наконец унесла девочку, оставив Изолт кормить сына. Совершенно обессилевшая от переживаний, Изабо механически двигалась по комнате, убирая окровавленные тряпки и собирая свои травяные снадобья. Удивляясь, как это Бронвин вела себя так тихо все это время, она наклонилась над колыбелькой, и то, что предстало ее глазам, заставило ее громко ахнуть. Бронвин не спала и с широко открытыми серебристо-синими глазами что-то довольно лепетала себе под нос. В маленьких ручках она сжимала Лодестар, поблескивающий молочной белизной.

Изабо охватила паника. Она подняла глаза и увидела, что скипетр Лахлана все еще лежал там, куда его положила Мегэн, но серебряные когти пусты. Бронвин каким-то образом подозвала Лодестар к себе, пока все остальные были заняты с Изолт. С бешено колотящимся сердцем Изабо лихорадочно пыталась сообразить, что же ей делать. Лахлан редко выпускал скипетр из рук, и он придет в ярость, если узнает, что сделала Бронвин. Но Изабо не могла забрать у нее Лодестар, ибо он не подчинялся никому, кроме Мак-Кьюиннов. Если бы Мегэн была в комнате, она, возможно, и сумела бы забрать у малышки Лодестар так, чтобы Лахлан не заметил его пропажи, но старая колдунья унесла мертвую девочку, чтобы подготовить ее к похоронам.

В этот миг Ри поднял глаза и увидел, как она растерянно замерла над колыбелькой. Недоуменно нахмурившись, он проследил за ее взглядом, прикованным к скипетру, и тотчас же заметил, что Лодестар исчез. Кровь прилила к его смуглым щекам и сразу же отхлынула прочь, оставив их болезненно желтыми. С ястребиным криком он вскочил на ноги, взмахнув крыльями, и пересек комнату. Изабо испуганно отшатнулась. Он схватил сияющий шар и вырвал его из рук Бронвин, которая сразу же начала хныкать. К ужасу Лахлана, Лодестар выскользнул у него из пальцев и полетел в протянутую маленькую ручку. Он снова схватил его, и Бронвин зашлась обиженным плачем, покраснев от натуги.

Изабо бросилась к колыбельке и схватила маленькую Бронвин на руки. Лицо Лахлана исказилось от ярости, глаза горели.

— Не смей ее трогать! — закричала Изабо, прижимая малышку к груди. Она увидела, как его руки сжались в кулаки, каждый мускул в теле дрожал от гнева. Вскрикнув, Изабо развернулась и выбежала из комнаты под безутешный плач Бронвин. До нее донесся торжествующий звон городских колоколов, возвещавших о рождении нового наследника престола, но для Изабо он прозвучал угрюмым предостережением.

Дом Грешных Наслаждений был самым престижным борделем во всем Лукерсирее. В его обитых малиновым атласом стенах самые прекрасные и экзотические проститутки отдавались любому, кому были по карману заоблачные цены, которые заламывал Черный Донаф, его владелец. Необъятно толстый, он нежился на софе среди подушек с золотыми кисточками, одной унизанной перстнями рукой лаская стройного мальчика, а другой поигрывая украшенным вышивкой мундштуком высокого кальяна. Напротив возлежал роскошно одетый молодой лорд, помешивая виски в стакане, вырезанном из цельного куска хрусталя. На плече и в одном ухе у него поблескивали алмазы. Огонь свечей играл на узорчатых занавесях, подушках и обитых атласом стенах, выхватывая из полумрака еле прикрытые одеждой тела девушек и напомаженных стройных мальчиков. Из задымленных углов и дверных проемов доносились приглушенные смешки и шепот, а в центре комнаты танцевала пышнотелая женщина, из одежды на которой были лишь золотые цепочки.

Под бархатным с золотым тиснением балдахином сидела женщина, перебирая струны кларзаха. Ее платье, хоть и наглухо застегнутое вокруг горла и запястий, было вырезано от ключиц до пупка, демонстрируя великолепие очень бледной кожи. Шелковистые черные волосы завитками ложились на скулы, скрывая черты лица, но в неверном свете свечей ее глаза время от времени синевато поблескивали. Хриплым голосом она запела о любви, и одетые в розовое слуги налили в кубки посетителей вина и принесли подносы со сластями и засахаренными фруктами, поставив их на маленькие изящные столики.

— Когда я заходил к вам в прошлый раз, ее еще не было, — томно сказал молодой лорд, протянув холеную белую руку и выбрав с подноса крошечное пряное пирожное. — Где ты нашел ее, Донаф, лапочка?

— Восхитительна, не правда ли? — отозвался толстяк. — Бледная, точно голубая луна, и призрачная, как морской туман…

— И, несомненно, дорогая, как лунное зелье, — сухо отозвался молодой человек.

Черный Донаф выдохнул длинную струю дыма, загадочно улыбаясь.

— Ну разумеется, сладенький. Она очень разборчива, и если ей не понравится покрой твоего камзола или запах твоих подмышек, то не позволит тебе ничего, кроме прикосновения к своему очень гладкому и очень холодному плечу. Она — самая редкостная из всех наших куртизанок.

Лорд приподнял бровь совершенной формы.

— Правда? Она красива, это верно, но даже в этом тусклом свете я вижу, что она уже далеко не первой молодости.

— О да, но у нее есть таланты, мой сладенький. Могу обещать тебе, что не разочаруешься, если решишься… м-м, испробовать ее товар.

Молодой лорд откинулся на подушку и принялся наблюдать за черноволосой музыкантшей из-под тяжелых век. Его длинные белые пальцы небрежно играли с алмазным кругом, скалывавшим его плед, так что он засверкал искристым светом. Музыкантша нежно и чувственно провела пальцами по струнам, начиная новую песню, полную хриплой страсти и смелого обещания. Он облизнул губы, потом улыбнулся.

— Ладно, Донаф, лапочка, — сказал он. — И сколько же ты хочешь за свою загадочную сирену?

Он был сыном одного из самых богатых лордов во всем Рионнагане и привык не отказывать себе в дорогостоящих удовольствиях. И все же прозвучавшая сумма была настолько высока, что он приподнял бровь.

— Смотри, чтобы она не разочаровала меня, сладенький, — сказал он вкрадчиво.

Черный Донаф с блаженным выражением лица помахал пирожным, которое держал в руке.

— Разочаровала? — промурлыкал он. — Не думаю, милорд.

Когда сквозь тяжелые бархатные занавеси будуара на втором этаже, наконец, пробрался рассвет, молодой лорд, обессиленно лежа на мокрых от пота скомканных простынях, жадными глазами смотрел на бледный силуэт женщины, одевающейся перед ним.

— Хочешь остаться со мной? — спросил он хрипло. — Я поселю тебя в отдельном доме, у тебя будет куча слуг, и ты будешь принадлежать только мне.

— Но ведь вы же живете в горах, милорд, — ответила она своим хрипловатым грудным голосом. — Я не в восторге от того, чтобы жить так далеко от города.

— У тебя будет все, чего ты захочешь, все, — ответил он.

Она подкинула мешочек с деньгами, который он бросил ей, чтобы уговорить остаться с ним до утра.

— Вот что мне нужно, — ответила она, — а у тебя я забрала все, что было.

— Я могу достать еще, — горячо пообещал лорд. — Нужно только поговорить с отцом…

— Вот когда достанешь, тогда и приходи, — безразлично пожала она плечами.

Он вскочил и схватил ее за руку, потащив обратно в постель и потянув вниз лиф платья, чтобы поцеловать ее грудь. Внезапно он замер, глядя на нее с ужасом. В тусклом свете, пробивающемся сквозь занавеси, он различил у нее на горле три тонких прозрачных щели, которые слегка трепетали при дыхании. Она даже не попыталась сопротивляться, когда он сорвал платье с ее плеч, обнажив широкий зазубренный плавник вдоль позвоночника и ряды плавников, тянущихся от локтей к запястьям. Он мгновенно понял, почему она, несмотря на его мольбы, настояла на том, чтобы задуть все свечи перед тем, как раздеваться, и запретила играть с ее телом, доведя его до исступления тем, что отодвигалась каждый раз, когда он пытался ласкать ее. Он счел это игрой, которая невероятно его возбудила. Теперь он понял, что она дразнила и мучила его совсем по другой причине, но это открытие лишь подстегнуло его страсть. Он прижался горячими настойчивыми губами к ее прохладной коже, но она лежала неподвижно, глядя на него с насмешливой холодностью.

— Ты — ули-бист! — воскликнул он. — Тебя забьют камнями, если это всплывет. Если ты не уйдешь со мной, я расскажу Донафу, я выдам твой секрет!

Она улыбнулась, запустив свои перепончатые пальцы в его влажную от пота шевелюру.

— Думаешь, Черный Донаф не знает? А почему, как ты думаешь, я так дорого стою? Ведь не каждый день ты можешь пролить свое семя в лоно одной из дочерей морского народа. Не будь глупцом. Этот ваш новый ри запретил обижать волшебных существ, ты же знаешь. Кроме того, кому будет хуже, если станет известно, что ты спал с фэйргийкой? Я просто снова ускользну и найду себе нового покровителя. А вот на тебе навсегда останется клеймо.

Он лежал неподвижно, сотрясаемый хриплыми рыданиями. Она выскользнула из-под него и снова застегнула платье, спрятав тяжелый кошель под одеждой. Потом подняла с пола брошенный кларзах и заиграла колыбельную.

— Спи, любовь моя, усни, — пела она, и в ее голосе звенела нежность.

В колыбели рук моих я тебя качаю,

Спи, любовь моя, усни, все забудь печали.

Позади остались все страхи и тревоги,

Спи, любовь моя, усни, отдохни немного.

О любви прекрасной сон пусть тебе приснится,

Спи, любовь моя, усни, сон смежил ресницы.

Все, что видел здесь, забудь, все тебе приснилось,

Спи, любовь моя, усни, чтобы все забылось.

Положив под голову руки, молодой лорд закрыл глаза, из которых все еще катились слезы, и уснул. Когда его разбудил оглушительный звон колоколов, он не помнил ничего, кроме нежности ее голоса, восхитительной страстности ее объятий и своего собственного неутолимого желания.

Мертвую девочку назвали Лавинией в честь матери Лахлана и похоронили на кладбище Мак-Кьюиннов в конце дворцового парка. Белая как снег, Изолт крепко прижимала к себе новорожденного сына, тепло закутанного, чтобы не простудился на пронизывающем холоде. Его назвали Доннканом Фергюсом, в честь двух братьев Лахлана, превращенных в дроздов и растерзанных ястребом Майи.

Банри не пролила ни слезинки, когда ее маленькую дочь опускали в промерзшую землю; ее лицо было застывшим, точно вырезанное из белого мрамора. Ее слезы выплакала Изабо, чувствуя, как они жгут ей лицо.

— Это цена, которую Белые Боги взяли за мое предательство, — сказала Изолт, когда они возвращались во дворец. — Я должна была догадаться, что они не отпустят меня так просто.

Дайд Жонглер тоже был на похоронах. Подойдя к Изабо, он коснулся ее локтя.

— Мне ужасно жаль, что с девочкой так все получилось, — сказал он неуклюже.

— Да, до чего же грустно, — ответила Изабо, снова начиная плакать. — И все-таки у них остался один малыш, а он, похоже, здоровый и крепкий.

Дайд отвел ее в сторону от скорбной процессии и поцеловал. Некоторое время она, не реагируя, стояла в его объятиях, потом отстранилась.

— Дайд, что ты слышал о Бронвин во время своего путешествия по стране? Как к ней относятся?

Он вздрогнул.

— Ты имеешь в виду дочь Колдуньи? Ну, конечно, некоторые поддерживают ее. Мы слышали разговоры о том, чтобы посадить ее на престол, но это только разговоры…

— Ты говорил об этом Лахлану?

— Ну разумеется, говорил, — вспылил Лахлан. — Он же мой хозяин. К чему все эти разговоры о дочери Колдуньи?

Дайд снова попытался поцеловать ее, но Изабо отвернула лицо, и он дотянулся лишь до ее щеки.

— Что он думает о ней? — спросила она.

— Не все ли равно? — ответил он.

Она вывернулась из его объятий и взглянула ему в лицо.

— Нет, не все равно, потому что я боюсь, что он замышляет что-то недоброе! — горячо возразила она.

— Ну, пока жива, она всегда будет представлять для него угрозу, — ответил он, обвивая рукой ее талию. — Ну же, Изабо, почему ты не хочешь меня поцеловать?

Она снова покорилась ему, но никак не ответила на его поцелуй.

— Ты нашел Лиланте? — спросила она, и он раздосадованно фыркнул.

— Нет, я ее и не искал, — отозвался он. — А ты хотела, чтобы я попытался?

— Я просто беспокоюсь за нее, — ответила Изабо, и ее щеки залил румянец. — Ну, после того, как она застала нас в таком виде…

— Да уж, она выбрала самый подходящий момент, — со смешком согласился Дайд. Она не могла поднять на него глаз и начала что-то лепетать, но он прервал ее, прикрыв ей рот ладонью. — Не надо, Изабо, — сказал он. — Я вовсе ни о чем не жалею, разве только о том, что она появилась так некстати. Только не говори, что жалеешь о случившемся, или что ты не должна была так поступать. Я хотел этого с тех самых пор, как увидел тебя в Кариле…

— Так тогда на площади это был ты?

— Да, и мне очень жаль, что не смог спасти тебя! — воскликнул он. — Когда я услышал твое имя, то больше ни о чем другом не мог думать. Если бы я только знал, что тебя поймали! Я видел тебя лишь мельком и не мог подойти поближе, там была такая толпа…

На ее опущенном лице отразилась горечь.

— Ну да, забрасывавшая меня гнилыми овощами и камнями, — сказала она, непроизвольно прикрывая свою искалеченную руку здоровой.

Дайд схватил ее, стянув перчатку и попытавшись поцеловать уродливые рубцы, но она вырвала ладонь и не позволила взглянуть на нее. Он сделал попытку снова обнять Изабо, но она уклонилась, сказав:

— Мне лучше уйти. Изолт будет ждать. Попробуй найти Лиланте, я очень за нее беспокоюсь.

Дайд с тревогой на лице проводил ее взглядом, потом с размаху пнул заснеженное дерево, так что ему на голову и за шиворот хлынул снежный душ. Выругавшись, он отряхнул свою малиновую шапочку и пошел вслед за ней.

Прошло несколько дней, прежде чем Изабо, наконец, отыскала плакучее зеленичное дерево, притулившееся у стены в парке. Она прижалась щекой к гладкой коре и позвала Лиланте по имени, но голые ветви не дрогнули в ответ, ничем не выдав того, что это не просто дерево. Изабо тихонько уговаривала подругу, сбивчиво оправдываясь и утешая ее, но не получила никакого ответа и в конце концов оставила древяницу в покое.

 

РЫЖИЙ КОНЬ

Изабо сидела в классе в Башне Двух Лун, склонившись над обгоревшей тетрадью, когда послышался робкий стук в дверь. Все ученики подняли глаза, а их учитель Дайллас Хромой раздраженно фыркнул и сказал:

— Войдите!

Тяжелая дверь приоткрылась и за ней показалось взволнованное веснушчатое лицо одного из помощников конюха.

— Изабо Рыжая здесь? — спросил мальчик. — Она нужна во дворце.

Послушно пожав плечами, Изабо встала из-за парты под завистливыми взглядами остальных учеников. Они были бы рады любому перерыву в борьбе с алхимическими таблицами, но очень немногим действительно выпадал шанс увильнуть от занятий. Но Изабо часто вызывали, если возникали какие-то проблемы в лазарете или для того, чтобы помочь Хранительнице Ключа Мегэн.

Изабо бросила тоскливый взгляд на книгу, и Дайллас сказал отрывисто:

— Возьми ее с собой, девочка. Может быть, тебе представится возможность почитать, а то очень жаль, что тебе приходится прерывать урок, когда ты уже так близка к решению.

Она благодарно улыбнулась учителю и с книгой под мышкой пошла за мальчиком по заснеженной аллее. Изабо очень любила уроки в Башне и жалела, что не может уделять им больше времени, но, казалось, она постоянно была нужна где-нибудь в другом месте. В отличие от других учеников-ровесников, Изабо уроки в Башне всегда казались слишком короткими. Она уже далеко опередила своих одноклассников благодаря тем крепким основам, которые заложила Мегэн Повелительница Зверей, воспитавшая ее. Несмотря на то, что Мегэн нечасто давала ей уроки магии и колдовства, Изабо выучила о теории и философии Единой Силы очень многое из того, что ее товарищи пытались осилить сейчас. И, что более важно, она росла в такой обстановке, когда магия казалась естественной и неотъемлемой частью жизни, тогда как другим приходилось преодолевать насаждаемое в них с самого рождения предубеждение против колдовства.

К собственному удивлению, Изабо поняла, что ее ведут в конюшню. Хотя она и любила лошадей, у нее никогда не было на это времени с тех самых пор, как она приехала в лукерсирейский дворец. Она блаженно вдыхала густой запах лошадей, сена и навоза, приподнимая юбки, чтобы не запачкать их. Во дворе мальчики чистили коней, таскали ведра с водой и усердно начищали упряжь, а возбужденная группа конюхов окружила сгорбленного кривоногого старика, сидящего на бочонке. При виде Изабо они смущенно расступились. Раньше они встретили бы ее солеными словечками, но теперь, когда они знали, что Изабо — сестра Банри, они кланялись, снимали береты и бормотали робкие приветствия.

— Риордан! — воскликнула она. — Как я рада тебя видеть!

Старый конюх приветствовал ее щербатой улыбкой и, разразившись раздраженной тирадой, отослал остальных прочь. Как только конюхи вернулись к работе, он с трудом поднялся на ноги, опираясь на свою суковатую палку.

— Я тоже очень рад видеть тебя, моя милая. Прости, что оторвал тебя от учения, но я подумал, ты захочешь узнать о том, что лорды собираются выехать на охоту и пригнать сюда дикий табун, который пасется на Бан-Баррахских холмах. Говорят, его водит рыжий конь…

Изабо, шагавшая вслед за старым конюхом в его жилище за сараем, остановилась, не удержавшись от восклицания.

Риордан Кривоногий оглянулся с понимающей усмешкой на морщинистом лице.

— Да, если я правильно помню, ты часто после своих прогулок по лесу возвращалась в Риссмадилл с рыжей шерстью на юбке, не говоря уже о том, что от тебя пахло лошадью.

Ученица ведьмы села у очага с встревоженным выражением лица.

— Интересно, это Лазарь? — пробормотала она.

— Это твой конь? — спросил он. — Тот, на котором ты ездила?

— Да, — ответила она. — Только он не мой. Он — свободный конь.

Он кивнул.

— Ты говоришь как тигернан. Они тоже считают лошадей своими друзьями и соратниками, а не рабами своей воли. Но командир кавалерии Ри так не считает, а ты ведь знаешь, что Ри, благослови его Эйя, нужны лошади для армии. Они выезжают завтра на рассвете с хлыстами и веревками, чтобы поймать их, и собираются на этой неделе их объездить.

— Я не могу этого допустить, — расстроилась Изабо.

— А как ты сможешь им помешать? — отозвался Риордан. — Им нужны лошади, а рыжий жеребец уводит кобыл с ферм и ломает амбары в поисках овса и зерна. Говорят, с ним никакого сладу нет.

— Я должна предупредить его, — сказала Изабо, поднимаясь на ноги.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Ага! Так значит, мы говорим с лошадьми?

Она кивнула.

— Лазарь мой друг! Я обещала ему, что его никогда больше не коснутся ни шпоры, ни хлыст.

— Такова жизнь, девочка, — сказал Риордан, начиная тревожиться. — Командир кавалерии будет в ярости, если ты станешь у него на пути — этот жеребец собрал вокруг себя превосходный табун, а мы нуждаемся в лошадях для войны. У меня лучшее предложение. Если ты знаешь этого жеребца, почему бы тебе не поехать завтра с нами и не поговорить с ним? Этой зимой в горах почти нечего есть, а у нас есть сено и зерно. Может быть, он будет рад привести сюда кобыл, и у нас лишней заботой будет меньше.

Изабо заколебалась. Уже начали опускаться ранние сумерки, принеся с собой мокрый снег. Она была на ногах с самого рассвета и не имела совершенно никакого желания ехать в эту промозглую темноту на поиски жеребца, даже если бы ей и удалось убедить конюха дать ей пони. Под мышкой у нее была книга, которую дал Дайллас, и ей очень хотелось усесться где-нибудь у огонька и почитать. Кивнув, она согласилась, надеясь, что Лазарь не сочтет ее появление с толпой людей предательством.

Изабо с конем были друзьями и товарищами с того самого мига, когда впервые встретились в Сичианских горах, вскоре после того, как она в одиночестве покинула долину, где прошло ее детство. Гнедой жеребец помог ей спасти от Оула Лахлана Крылатого, и без него она ни за что не попала бы в Риссмадилл, куда должна была принести часть Ключа, который Мегэн носила теперь на груди. Они всегда понимали друг друга с полуслова, а перед самым началом осады Риссмадилла достигли такого уровня взаимопонимания, который у ведьм обычно бывает с их хранителями. Существовала какая-то странная связь, которая удерживала жеребца рядом с ней, несмотря на его ненависть к людям и решимость во что бы то ни стало остаться на свободе.

На следующее утро Изабо надела пару крепких штанов, натянула шерстяной берет и, закутавшись в подаренный Мегэн плед, вышла в холодную утреннюю темноту. В конюшне ржали и пританцовывали лошади, ожидая наездников, которые с радостью предвкушали возможность выехать из города и поразмяться. С тех пор, как охота на диких вепрей и оленей стала скорее необходимостью, чем удовольствием, многие лорды утратили всякий вкус к ней и с нетерпением ждали другой добычи.

Изабо вызвала некоторые толки, намереваясь ехать в седле и с уздой, в особенности потому, что Риордан Кривоногий привел ей горячую и норовистую кобылу. Но она легко усмирила лошадь, тихонько заржав ей в ухо, прежде чем плавным движением запрыгнуть на ее спину. Некоторые лорды одобрительно присвистнули, и Изабо с улыбкой сняла берет и признательно поклонилась, а ее кобыла грациозно взвилась на дыбы. Стуча копытами по булыжной мостовой, они выехали со двора и рысью поскакали по тихому городу к Мосту Скорбей, который пересекал реку Бан-Баррах на юге. К тому времени, когда они въехали в лес на другой стороне реки, солнце уже начало подниматься из-за заснеженных холмов.

Изабо гнала свою кобылу за вороным жеребцом Энгуса Мак-Рураха, прионнсы Рураха и одного из самых доверенных советников Лахлана. Мак-Рурах, который очень поспособствовал успеху произошедшего в Самайн восстания, проводил зиму в Лукерсирее вместе со своей дочерью Фионнгал. Как и многие в его клане, Энгус обладал Талантом поиска, и привести охотников к табуну вменили в обязанность именно ему. Изабо хотела сделать все возможное, чтобы одной из первых оказаться у табуна, и уже употребила свое влияние как сестра Банри, чтобы получить от командира кавалерии обещание, что он не будет пытаться заарканить жеребца, пока она не попытается повлиять на него.

Было далеко за полдень, когда Мак-Рурах, наконец, натянул поводья.

— Табун вон за тем подъемом, — сказал он тихо.

Командир кавалерии понюхал ветер, потом кивнул.

— Мы сейчас с подветренной стороны, и это нам на руку, — сказал он. — Поднимемся на вершину холма и посмотрим, что там.

Он довольно неприветливо кивнул Изабо.

— Можешь попытаться приблизиться к жеребцу, но предупреждаю, если табун убежит, мы тут же пустимся в погоню, и никакие возражения не помогут. Эти лошади нужны Ри!

Она кивнула и проржала что-то своей кобыле, которая пустилась легкой рысью и быстро привезла ее к рощице на холме. Оттуда открывался вид на широкую равнину, где пасся большой табун. Большую его часть составляли жесткошерстные легконогие лошади, которые паслись на этих холмах многие годы, но там и сям между ними виднелись блестящие шкуры домашних лошадей, причем за некоторыми до сих пор волочились обрывки веревки. Высокий гнедой жеребец взрывал снег передним копытом, пытаясь добраться до скудной травы, и при виде его лицо Изабо осветила радость. Она спешилась и, похлопав кобылу по холке, попросила ее не шуметь, а потом начала медленно спускаться в долину, прихватив с собой небольшой мешочек овса.

Голова Лазаря немедленно поднялась, и он трепещущими ноздрями втянул в себя воздух. Изабо тихонько заржала, приветствуя его, и жеребец затряс своей яркой гривой и пустился в галоп. Он обежал табун, заставив его сбиться ближе друг к другу, и Изабо снова тихонько заржала, а он затанцевал и ответил ей радостным ржанием. В рощице на холме громко захрапела кобыла, и Изабо вполголоса выругалась, поскольку надеялась до поры до времени сохранить в тайне присутствие своих спутников. Голова Лазаря метнулась в том направлении, и он вызывающе заржал, встав на дыбы. Изабо примирительно зафыркала, медленно и уверенно двигаясь по равнине навстречу жеребцу. Он забегал взад и вперед, и она мягко и убеждающе заговорила, медленно развязывая мешок, чтобы дать почувствовать запах овса. Он охотно подошел к девушке, подтолкнув ее мягким носом, прежде чем опустить морду в мешок. Она не сделала попытки ни вскочить на него, ни хотя бы удержать, а просто вслух и мысленно объясняла, чего от него хочет. Он быстро понял, что поблизости есть еще люди, и, пугливо вращая глазами, начал пританцовывать.

Изабо продолжала говорить, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно более успокоительно, а движения были медленными и уверенными. Она рисовала перед своим мысленным взором уютные стойла, кормушки, наполненные овсом, мягкую солому на полу. Несколько кобыл подошли поближе, негромко пофыркивая и настороженно шевеля ушами. Лазарь колебался, и Изабо пришлось ободрять его и давать обещания, прежде чем он, наконец, склонил голову и позволил ей сесть себе на спину. Ведя за собой табун, она галопом проскакала по долине в рощу, где ждали командир кавалерии и его люди.

Многие лорды были весьма раздосадованы, что не получилось ни погони, ни борьбы, которую они предвкушали, но командир кавалерии был доволен, и на обратном пути его тон стал куда более почтительным. Он не хотел ни рисковать своими лошадьми, устраивая погоню по пересеченной местности, ни ночевать в лесу, где все еще было полно разбойников. И, что еще более важно, он всегда питал уважение к тем, кто умел справляться с лошадьми, а Изабо продемонстрировала свои способности в этом отношении как нельзя лучше.

Когда они пересекли Мост Скорбей, было уже темно, и пришлось барабанить в ворота, чтобы их впустили в город. Лазарь пугливо мотал головой, и многие из кобыл тоже забеспокоились, когда их ноздрей коснулась городская вонь. Узкие и высокие дома нависали над ними, местами почти смыкаясь вверху, и Изабо пришлось собрать всю свою волю, чтобы не дать табуну броситься врассыпную. Вскоре они добрались до лужайки в дворцовом парке, и лошадей отвели на большой луг, где для них уже приготовили свежий овес и сено. Жеребец бешено завращал глазами, когда огромные засовы с грохотом встали на свое место, но Изабо осталась с ним, обтерла пучком сена и принялась успокаивающе поглаживать его. Наконец, лошадей устроили на ночь, и Изабо, усталая, окоченевшая и чувствующая ломоту во всем теле, смогла вернуться обратно во дворец.

На следующее утро еще до рассвета Изабо была на лугу. Лазарь ждал ее у ворот, и его грива и хвост пламенели в свете восходящего солнца. Она проехалась на нем по спящему парку и галопом поскакала по аллее. Он радовался ей, но чем дальше они отъезжали от луга, тем больше он нервничал, шарахаясь от треска голых прутьев на ветру. Она крепко сжимала его бока коленями, но когда сквозь деревья показались развалины Башни Двух Лун, он взбрыкнул и встал на дыбы, откинув голову. Изабо чуть не упала и была вынуждена вцепиться в гриву жеребца обеими руками. Он в ужасе заржал, снова встав на дыбы. Она попыталась успокоить его, но конь вдруг понесся стрелой, громко стуча копытами по брусчатой мостовой. Он мчался прочь от развалин, и некоторое время девушка могла лишь беспомощно цепляться за его гриву, а перед ее мысленным взором мелькали видения огня и смерти. Она почувствовала, что жеребца охватил безудержный ужас. Опасность! — кричал Лазарь. — Предательство!

В конце концов ей удалось замедлить бешеный галоп и направить его прямо к конюшням. Он дрожал, а покрытые пеной бока ходили ходуном. Изабо сделала ему теплого пойла и, хорошенько обтерев жеребца, оставила его в тепле стойла с понуро опущенной от усталости головой. Обычно она каждое утро первым делом заглядывала в лазарет, но сегодня вместо этого вернулась обратно к Башне.

— Я не могу ничего понять, — сказала она Мегэн, завтракая вместе с ней овсяной кашей. — Он так странно реагирует на приближение к Башне. Я знаю, что лошади, как говорят, обладают сильной способностью чувствовать окружающую атмосферу, но после этой трагедии прошло уже шестнадцать лет, неужели он даже через такое время отчетливо чувствует былые страх и боль?

— Не знаю, — ответила Мегэн, придерживая орех, который грыз Гита. — Моей сильной стороной всегда были обитатели леса, а не лошади. Я спрошу Риордана, он ведь несколько лет провел в Тирейче, и у него настоящий Талант обращения с лошадьми.

— Я видела все так ясно, — пробормотала Изабо. — Солдаты рубили ведьм, а другие несли факелы. Люди бежали и кричали, и все было в черном дыму. Это было ужасно! Как будто я сама была там!

— Может быть, с лошадьми так же, как и с людьми, и у одних шестое чувство развито сильнее, чем у других, — предположила Мегэн. — И все же даже у человека должен быть редкостный талант, чтобы он мог видеть все так ясно. Это действительно необычный конь. Мне всегда хотелось знать, как он нашел тебя в Эслинне, когда у тебя началась лихорадка. Облачная Тень была убеждена, что он шел Старыми Путями, и у него действительно хватило ума отвезти тебя в Башню Грез, где Облачная Тень и Бран могли позаботиться о тебе. Сегодня я схожу и поговорю с ним. Посмотрим, может быть, я смогу прочитать его мысли. Риордан уже заглядывал к нему?

— Вряд ли, — ответила Изабо, — но я могу попросить его.

Она доела кашу и неохотно поднялась. Ей нравились комнаты Мегэн в Башне Двух Лун. Прялка в углу, груды свитков и книг, хрустальный шар на когтистых лапах и выцветший глобус другого мира на деревянной подставке — все напоминало ей о доме-дереве, в котором она выросла. Изабо тосковала по безмятежной красоте их укромной долины, где все животные были ее друзьями и каждую щель и пещеру она знала как свои пять пальцев. Ей очень хотелось бы остаться с Хранительницей Ключа, слушая рассказы о героическом прошлом и играя с маленьким донбегом, но у нее впереди был целый день, наполненный обязанностями.

— Погоди, Бо, — внезапно сказала Мегэн. — Я хочу поговорить с тобой. — Изабо радостно села обратно, хотя лицо старой ведьмы тревожно хмурилось. — Я беспокоюсь о дочери Майи, — сказала она. Изабо мгновенно застыла. — Вчера ты не была на совете и не знаешь последних новостей. Они нерадостные. Помнишь Реншо Безжалостного, последнего Главного Искателя? Ну вот, прошлой ночью из Блессема пришли новости о нем. По всей видимости, он собрал армию и поднял против нас Блэйргоури. Они провозгласили Бронвин истинной Банри и называют Лахлана самозванцем. Вчера вечером Ри был в такой ярости, каким я его никогда еще не видела.

Изабо сжала пальцы. Страх холодной гадюкой свернулся у нее в животе. Гита перескочил с коленей Мегэн к ней, похлопывая ее запястье черной лапкой и положив шелковистую головку ей на ладонь. Она не обратила на него внимания.

— Думаешь, он собирается что-нибудь сделать с Бронвин? — спросила она хрипло.

Мегэн заколебалась.

— Не знаю. У меня сердце переворачивается при мысли, что он может обидеть ее, свою собственную племянницу, но он всегда терпеть ее не мог и смотрит на нее волком, особенно после рождения маленького Доннкана. Он думает о ней, как о ребенке Майи, а не Джаспера, и она действительно всегда будет угрожать ему, пока жива.

— Но она же совсем крошка!

— Это ничего не меняет, Изабо. Неужели ты забыла все то, чему я учила тебя об истории и политике? Не забывай, что Джаспер назвал ее наследницей и после его смерти ее провозгласили Банри. Банри всего на несколько часов, верно, но все же Банри. Сейчас, когда страну терзают война, голод и угроза наступления Фэйргов, его положение очень шатко. Ему не нужны соперники в праве на Трон.

— Значит, ты думаешь, он не без причины боится и ненавидит Бронвин! — воскликнула Изабо.

— Ну разумеется, он не без причины ее боится, он же Ри, Изабо, и должен всегда думать о будущем. Эйлианану нужен сильный Ри с неоспоримым правом на престол. Мы не можем одновременно воевать с собственным народом и пытаться отразить угрозу извне! Если не справиться с этими смутами и выступлениями, Эйлианан ждет многолетняя война. Нет, Изабо, он справедливо сердится.

— Что он будет делать? — прошептала она.

— Прежде всего он должен подавить восстание и раз и навсегда уничтожить Реншо. Главный Искатель очень опасный человек, и мы не можем допустить, чтобы искателям открыто выражали сочувствие. Лахлану придется отправиться в Блессем и отбить Блэйргоури. Да, это сейчас некстати, но иначе никак нельзя, поскольку Блэйргоури находится точно на границе территории, занятой Яркими Солдатами, а у нас сейчас не хватит сил, чтобы по кусочкам отвоевывать назад Блессем.

— Я имела в виду, с малышкой.

Мегэн вздохнула.

— Этому молодому ослу следовало бы держать Бронвин на коленях и обращаться с ней ласково, чтобы она его полюбила и ни за что не захотела бы противиться его воле. Они с Доннканом выросли бы вместе, и возможно, полюбили бы друг друга и поженились, и тогда всем спорам был бы положен конец, потому что они правили бы вместе. Но я боюсь, Лахлан не настолько дальновиден. У него всегда был резкий и нетерпеливый характер, а его ненависть к Майе так глубока и сильна, что мне кажется невозможным, чтобы он так легко отбросил свои предубеждения.

— Что мне делать? — прошептала Изабо.

Мегэн протянула свою худую узловатую руку и похлопала Изабо по колену.

— Присматривай за ней и береги ее, моя дорогая. Больше ты ничего не можешь. Я поговорю с Лахланом и напомню ему, что если с малышкой случится какое-нибудь несчастье, подозрения падут на него, и это оттолкнет очень многих, кто мог бы поддержать его власть. Он не совсем болван, а в ближайшие несколько лет ему найдется чем заняться. Как только вся страна окажется в его власти, он перестанет так бояться.

Изабо кивнула и в последний раз погладила бархатистую шерстку донбега перед тем, как передать его обратно Мегэн.

— Мне пора идти, — сказала она. — Мои ученики будут ждать очередного урока о травах, а я еще не заглядывала в лазарет. Когда мы с тобой встретимся в конюшне?

— Сегодня у меня много дел, — ответила Хранительница Ключа. — Давай перед самым закатом, мне все равно нужно будет потом зайти во дворец.

Еще раз кивнув, Изабо поспешила уйти. На сердце у нее было тревожно. Она отправилась обратно в свою комнату за сумкой с травами, торопливо шагая по дворцовым залам, в которых, как обычно, толпился народ. Добравшись до верхнего коридора, она прибавила шагу, услышав громкий плач Бронвин. Она распахнула дверь и потрясенно застыла на пороге. В комнате стоял Ри, гневно нахмурившись и держа малышку над глубоким тазом с водой, причем его пальцы так крепко сжимали ее шейку, что плоть между ними вспухла. С ее голых ручек и ножек на пол капала вода. Золотистые отблески неровного пламени играли на ее чешуйчатом теле, окрашивая его опаловым и жемчужным и подчеркивая ее нежные мягкие плавники. Бронвин повернула голову к двери, узнав шаги Изабо, и молодая ведьма отчетливо увидела, как трепещут у нее под ухом жабры. Ее рот был широко раскрыт в плаче, маленькое личико обиженно сморщилось, глаза были зажмурены.

— Что ты делаешь? — закричала Изабо.

— Проверяю, не подвела ли меня память, — рявкнул Лахлан. — Вижу, что в Самайн я не ошибся! Моя племянница действительно фэйргийка. И они хотят посадить на трон этого проклятого ули-биста! — его пальцы сжались сильнее, и Бронвин закричала еще громче, а ее сморщенное личико стало свекольно-красным.

Изабо бросилась к нему и попыталась выхватить девочку, но Лахлан не отдавал ее.

— И они хотят, чтобы эта девчонка правила страной! — закричал он, встряхивая ее. — Ради нее они собираются лишить наследства меня и моего сына?

Изабо удалось вырвать у него зашедшуюся в плаче малышку, и она крепко прижала ее к груди. Лахлан схватил со стола свой скипетр, так что Лодестар молочно блеснул, и взмахнул им, точно мечом.

— Держи ее подальше от меня! — сквозь сжатые зубы сказал он. — Во имя бороды Кентавра, держи этого ули-биста подальше от меня и моего сына!

Как только он ушел, Изабо без сил опустилась в свое кресло, завернув плачущую девочку в теплую шаль и баюкая ее. Страх так сжимал ей горло, что она еле дышала. Негромкий скрип открывающейся двери заставил ее панически вздернуть голову. Но это оказалась всего лишь Сьюки со стопкой белья в руках и встревоженным выражением на хорошеньком круглом лице.

— Где ты была? — резко спросила Изабо. — Почему оставила малышку одну?

— Это Ри, миледи. Он дал мне поручение и сказал, что присмотрит за девочкой, пока я не вернусь. Я не хотела уходить, ведь эти мужчины вечно все напутают, но он настаивал. — Она заколебалась, потом, запинаясь, сказала. — Прошу прощения, миледи, если я поступила неправильно, но он был такой сердитый, что я не осмелилась спорить, но попыталась справиться с поручением так быстро, как только смогла.

— Его Высочество был сердит? — осторожно спросила Изабо.

— Мрачнее тучи, да, миледи, — пылко ответила Сьюки. — Хмурился как обычно и так вцепился в свой скипетр, что я испугалась, как бы рукоятка не треснула. А малышка надрывалась, просто сил никаких не было это слышать.

Бронвин зашевелилась, потирая закрытые глазки крохотными кулачками и недовольно хныча. Изабо погладила влажные коротенькие волосенки и, попытавшись, чтобы ее голос звучал как можно более спокойно, поблагодарила служанку и отпустила ее. Несмотря на тепло, шедшее от камина, ее била дрожь, и она закуталась в свой плед, поклявшись себе, что никогда больше не оставит Бронвин. Теперь она будет повсюду носить маленькую банприоннсу с собой.

Изабо отправилась в конюшни в тот самый миг, когда солнце коснулось края высокого крепостного вала; малышка была у нее за спиной, завернутая в шаль, которую Изабо связала на плече. Когда она вошла в темную конюшню, до ее слуха донеслось пронзительное ржание Лазаря и стук его копыт по булыжникам.

Там уже был Риордан Кривоногий, опиравшийся на бортик стойла и куривший длинную трубку. Услышав ее шаги, он поднял голову и улыбнулся своей беззубой улыбкой.

— Как дела, Рыжая? — спросил он. — Что-то ты бледненькая. Что, не выспалась ночью?

— Все в порядке, Риордан, а у тебя? — ответила Изабо с вымученной улыбкой.

— Ой, лучше некуда, — отозвался он. — А у тебя отличный конь, хотя горячий и пугливый. Он никого к себе не подпускает, даже меня, а ведь ты знаешь, что я выучил лошадиное слово у самого Тигернана.

Изабо с отсутствующим видом кивнула, и старый конюх продолжил:

— Он сегодня чуть не убил работника, который хотел взглянуть на его копыта, но никак не мог к нему подойти. А когда тот попытался накинуть на него недоуздок, он в тот же миг поддал копытами по задней стене, и бедняга Оуэн получил удар прямо в живот.

— С ним все в порядке? — спросила Изабо, успокаивающе фыркая рыжему жеребцу, который встал на дыбы и всем весом налег на деревянную стену стойла.

— Да, все отлично. К счастью, он проворный парень и успел вовремя убраться с дороги. Но главный конюх рвет и мечет; он говорит, что этот конь своим ржанием беспокоит других лошадей и что он боится за своих людей.

Изабо уложила малышку в сено и вошла в стойло, ободряюще пофыркивая. Лазарь нервно затанцевал, отпрянув от нее.

— Ему не нравится, что его поставили в стойло, — ответила она. — И ему не хочется, чтобы его запрягали незнакомые руки.

— Лучше бы тебе его успокоить, — сказал Риордан, — поскольку главный конюх не позволит ему волновать других лошадей.

Кивнув, Изабо погладила возбужденного жеребца, успокаивая его и говоря, что все в порядке. Он прижался к ней, настойчиво тычась головой ей в грудь. Вдруг звук неуверенных шагов по булыжникам заставил его пугливо отскочить, и Изабо ласково погладила его по носу.

— Значит, это он? — сказала Мегэн, войдя в стойло и встав рядом с Риорданом.

В тот же миг Лазарь взвился на дыбы, его глаза закатились, демонстрируя белки, а передние копыта опасно замолотили в воздухе. Изабо попятилась и упала на спину, когда жеребец бешено взбрыкнул, ударив копытами в деревянную стену сзади. Он бесновался и метался, и где-то в глубине мозга Изабо раздался его вопль: Это ты! Лживая коварная ведьма! Предательница!

Конь всем своим весом обрушился на стену, потом развернулся и ударил в дверь. Дерево затрещало и подалось. Снова и снова он бил своими мощными задними копытами, пока дверь, наконец, не разлетелась в щепки. Потом, бешено взмахнув гривой, он перескочил через Изабо и очутился на воле. Встав на дыбы, он навис над Мегэн, перебирая копытами в опасной близости над ее головой. Она отшатнулась в ошеломлении и ужасе, а Гита на ее плече пронзительно заверещал. С оскаленных зубов жеребца капала пена, он вызывающе заржал, заставив ржать и метаться других лошадей. Изабо вскочила на ноги и попыталась схватить его за голову, но не смогла дотянуться, а он отпрыгнул, взвился на дыбы и яростно бросился на Мегэн, но старая колдунья с криком осела на пол. Он забил копытами над распростертым телом и обрушился бы на нее всем своим весом , если бы Риордан не схватил длинные вилы и не отогнал жеребца. Потрясенная и перепуганная, Изабо звала его по имени, пытаясь подойти поближе и успокоить его, но жеребец отскочил от острых зубцов вил и помчался по конюшне, бешено вращая глазами. Один из конюхов хотел преградить ему путь, но жеребец сбил его с ног и выскочил во двор. До Изабо донеслись крики и бешеное ржание.

— Лазарь! — отчаянно закричала она. — Что произошло?

Далеко за горами свернувшаяся калачиком в гнезде из собственных волос Ишбель Крылатая заворочалась во сне.

— Хан’гарад? — пробормотала она.

Ее глаза медленно раскрылись, и она недоумевающим взглядом обвела комнату в Башне. Ее окружали серые стены, вокруг высоких окон украшенные резьбой в виде изящных однолепестковых роз. Невероятно длинные пряди серебристых волос взметнулись вокруг нее.

— Хан’гарад? — повторила она более уверенно.

Глубоко в ее мозгу прозвенел сдавленный крик ненависти и страха. Лживая коварная ведьма! Предательница!

Ишбель села, выпрямившись.

— Хан’гарад! — позвала она. — Где ты, любовь моя?

Ответом ей было лишь замирающее эхо ее собственного отчаянного голоса, но ее голубые глаза засверкали воодушевлением.

— Подожди, Хан’гарад! — закричала она. — Я иду!

— Мегэн! — закричала Изабо, упав на колени перед лежащим на полу телом колдуньи. Та слабо вздохнула и потянулась рукой к сердцу, потом снова потеряла сознание. Белая как мел, Изабо отчаянно звала на помощь, и на ее крики прибежали конюхи. Мокрая тряпка не помогла привести в чувство старую ведьму, и Изабо со страхом смотрела, как по ее плечу расползается красное пятно. В Самайн Мегэн получила удар в сердце от Майи Колдуньи, и лишь руки Томаса Целителя спасли ее от смерти. Теперь от толчка при падении, должно быть, разошлись края медленно заживающей раны.

Встревоженный донбег что-то чирикал над старой колдуньей, пока ее несли в Башню на носилках, сделанных из старой двери. Изабо, вне себя от отчаяния, склонилась над ней, крепко прижимая к себе малышку.

Томас пришел и положил руки на грудь старой колдуньи, и кровотечение постепенно остановилось, а края раны медленно сошлись. Но он покачал головой и сказал со своей обычной серьезностью:

— Она стара, и сил у нее немного. Не знаю, сколько еще раз я смогу исцелять ее. Она должна лежать спокойно и набираться сил.

Изабо бесшумно заплакала, ибо она знала, что Мегэн никогда не подчинится подобному предписанию. Лахлан и Изолт поспешили к своей старой наставнице, как только услышали, что она упала, и стоило лишь маленькому Томасу выйти из комнаты, как Лахлан напустился на Изабо:

— Ты приносишь одни беды и неприятности! — закричал он. — Ты не должна была подпускать Мегэн к такому дикому существу, как этот твой конь! Только о себе и думаешь!

Изабо была слишком поражена, чтобы защищаться, но Изолт ответила ему тихим укором. Лахлан не стал ее слушать. Шок от последней схватки Мегэн с Гэррод, богиней смерти, был еще слишком свеж в его памяти, он очень устал, а последние новости из страны не принесли ничего, кроме горького разочарования. Покровительство, которое Изабо оказывала маленькой банприоннсе, бессознательно подстегивало его гнев, и Лахлан набросился на нее, давая выход своей досаде.

— Надо пристрелить это чудовище! — рявкнул он, с размаху стукнув кулаком по руке. — Он опасен для всех нас! Мегэн могла погибнуть, и в попытках его укротить шесть конюхов были ранены! Я не могу позволить ему творить в конюшне все, что вздумается. Утром его застрелят! — Он развернулся и вышел из комнаты, хлопнув за собой дверью.

Мегэн повернула голову, что-то пробормотав во сне, и Изолт поднялась, чтобы идти за мужем.

— Прости, Изабо, но так и в самом деле будет лучше для всех, — сказала она. — Он действительно дикое и непредсказуемое животное.

— Как так можно? — воскликнула Изабо, но ее сестра уже возвратилась в мыслях к своему спящему сыну, и, устало улыбнувшись, тоже вышла из комнаты.

Изабо уронила голову в кольцо рук и зарыдала, настолько обессиленная и расстроенная, что все мысли у нее путались. Ощутив мягкое прикосновение к своей руке, она вздрогнула, подняла голову и увидела, что Мегэн смотрит на нее застывшими черными глазами.

— Очень необычный и странный конь, — прошептала колдунья. — Я почти вспомнила… он похож….

— Тшш, Мегэн, — прошептала Изабо, вытирая заплаканные глаза. — Тебе нужно отдохнуть.

— Кажется, я вспомнила… но такого не может быть…

Изабо приподняла голову своей опекунши и дала ей немного успокаивающего сиропа.

— Поспи, Мегэн, — сдавленным голосом сказала она. — Ты должна отдыхать и поправляться. Ты нужна нам.

Казалось, колдунья хотела добавить что-то еще, но потом ее морщинистые веки медленно сомкнулись, и она вздохнула, снова погружаясь в сон.

Из задней двери борделя выскользнула женская фигура, плотно закутанная в плед, и начала пробираться по переулку, с трудом вытягивая ноги, увязавшие в грязи. Несмотря на все усилия, не выпачкать юбки не удалось. С отвращением раздувая ноздри, она пошла дальше, где возможно наступая на сломанные доски и мешки, валявшиеся на земле. Все дальше углублялась она в зловонный лабиринт переулков, продвигаясь к трущобам, которые, точно гнойник, лепились друг к другу на уступе утеса. От мерзкого запаха помоев, мочи и экскрементов тошнота сдавила горло, но она решительно двигалась вперед, прикрывая лицо концом шали.

В конце концов женщина дошла до склада, построенного так близко к водопаду, что она почувствовала на своем лице противную морось. Украдкой оглядевшись вокруг, она толкнула дверь и пробралась внутрь. За дверью оказалась длинная комната, забитая мусором и хламом из закоулков и канализационных труб. В комнате стоял странный дух, похожий на запах давно сдохшей мыши, смешанный с более резким ароматом лаврового листа. Из мрака, шаркая, вышел старик, высоко воздев над головой сцепленные руки. Его мутные глаза, прищурившись, пытались разглядеть ее лицо, скрытое складкой шали.

— Чем могу быть полезен, хозяйка? Рулон материи, почти не покрытой плесенью? Горшок для каши? Табуреточку для ваших усталых костей или веретено?

— Ты знаешь, чего я хочу, старик, — сказала женщина, и при первых звуках ее хрипловатого голоса он отпрянул.

— Да-да, я знаю, знаю, что вы хотите. Заклинания и проклятия, чары и предсказания — все благородные дамы этого хотят. Приворотные зелья и снадобья, заклинания красотки и вызывание духов — все благородные дамы этого хотят.

Она пошла на звук его угодливого шепота из пыльной затянутой паутиной лавки, заваленной сломанной мебелью и попорченными товарами, к буфету, задвинутому в дальний угол. Воровато оглянувшись, старик открыл дверцу шкафа и сделал женщине знак войти внутрь, прикрыв за ней дверь.

Вытянув вперед руку, она отыскала и подняла тайную щеколду, чувствуя, как забилось ее сердце. Задняя стенка шкафа бесшумно поехала в сторону, и она неуверенно побрела сквозь тьму, поднявшись по узкой лестнице, крутой, точно стремянка. Потайная дверь так же быстро закрылась.

Наверху оказалась длинная жаркая комната, завешанная богатыми шелками и обставленная с такой роскошью, которая не уступала дому любого богатого купца. С потолка свисала позолоченная люстра, а все стены были покрыты гобеленами. Женщина пошла вперед, поднимая свои заляпанные грязью юбки, чтобы они не коснулись роскошного ковра с замысловатым рисунком.

— Вы только поглядите, она натащила в мой дом грязи, — раздался высокий обиженный голос. — Эй, эй! Ты что, не могла оставить башмаки у порога?

Из низкого шезлонга у стены вскочил роскошно одетый карлик и суетливо засновал вокруг женщины, требуя, чтобы она сняла грязные башмаки и почистила юбки на лестнице. Он едва доставал ей до пояса и был одет в малиновый камзол с пурпурными и зелеными вставками. Его голова была чересчур большой для тела, и это впечатление еще более усиливалось круглой шапочкой из пурпурного бархата, украшенной перьями банаса. На матово-белой коже его лица виднелись всего несколько тонких белокурых волосинок, так что он походил на какого-то небывалого ребенка.

Он снова развалился в своем шезлонге, причем его короткие ножки заняли едва ли половину обитой бархатом поверхности, и оглядел ее похотливым взглядом.

— Так значит, Маджасма Таинственная пришла навестить своего старого друга, Чародея Вильмота, короля магических таинств. Что на этот раз, красавица?

Женщина села в кресло напротив, позволив шали опуститься на плечи. Яркий свет упал на ее лицо, обнаружив его нечеловеческие черты — плоский нос с выпуклыми ноздрями, тонкий, почти безгубый рот. Ее бледная кожа была влажной и переливалась жемчужным блеском. Одну щеку покрывала еле видная паутинка шрамов. Она бросила на коротышку уничижительный взгляд своих бледных глаз и прикрыла щеку перепончатой рукой.

— Еще одно заклинание красотки, чтобы придать твоим прекрасным чертам очарование юности, красавица моя? Скрыть эти безобразные шрамы, которые пятнают твое совершенство? — он гнусаво захихикал. — Твои любовники от тебя не шарахаются, красавица?

— Не так, как те, кто видит тебя, мой маленький коротышка, — ответила она резко. — Ты знаешь, зачем я здесь, так давай закончим шутки и сразу перейдем к делу.

— Ладно, — сказал он, еще раз пронзительно хихикнув. — Покажи мне золото, и мы начнем вить твое заклинание.

— Зачем тебе золото, Крошка Вилли? — она махнула рукой на роскошь, окружавшую его. — У тебя в доме полным-полно всего, чего душе угодно, ты носишь самые дорогие шелка и душишься самыми редкими духами, а пьешь только лучшее виски. Чего тебе еще хотеть?

Безволосое лицо исказилось в капризном гневе, и он пронзительно заверещал:

— Если хочешь пользоваться моим искусством, то должна заплатить!

Женщина вытащила из корзины небольшой позвякивающий мешочек и презрительным жестом швырнула в карлика. Тот ловко поймал его и сразу же начал пересчитывать монеты, перекладывая их в крошечную ладошку. Пересчитав деньги дважды, он прищелкнул пальцами, и монеты исчезли.

— Этого недостаточно, красавица, — сказал он с похотливой ухмылкой. — Цена на мои услуги поднялась. В Лукерсирее сейчас живется нелегко, а зима была длинной.

— Мы же договорились о цене! — воскликнула она, но в ответ услышала еще один смешок.

— То в прошлый раз, а то сейчас, красавица. Плати или ищи себе другого продавца заклинаний.

Гостья с видимой неохотой вытащила из корзины еще один небольшой мешочек, и коротышка весело сосчитал монеты, подбрасывая их между толстыми и короткими пальчиками и заставляя исчезать одну за другой. Лишь после этого он перекинул ноги через край шезлонга и начал рыться в сундуке, стоявшем у стены. Она наклонилась и внимательно смотрела за тем, что он делает, но он развернулся так, чтобы она ничего не могла увидеть.

Еще раз щелкнув пальцами, он погасил свечи, оставив лишь один четырехсвечевый канделябр на столе. Огонь черных и белых свечей плясал на странных предметах, разложенных на позолоченной поверхности столика.

Там были объемные круг и пентаграмма, жаровня с каким-то странно пахнущим курением, чаши с водой и морской солью, ваза с пеплом, кучки кристаллов и цветных камней и пузырьки с высушенной драконьей кровью, истолченными в порошок травами и сушеными насекомыми.

Когда карлик повернулся к женщине, в руках у него была книга в таком старом переплете, что кожа выцвела и потрескалась. Он водрузил книгу на подставку, сверкая глазами от возбуждения, и протянул свою детскую ручку к женщине, которая неохотно дала ему один свой шелковистый черный волос. Карлик взглянул на нее, непристойно хихикнул и облизнул губы. Раскачиваясь взад и вперед, бормоча какие-то рифмованные строки, он насыпал в бронзовую чашу по щепотке изо всех своих многочисленных бутылочек и баночек, потом помахал над ней руками. Заклубился зловонный дым, и он обрызгал этой отвратительной смесью все лицо и тело женщины.

Несмотря на то, что та собрала всю свою волю, она все же закашлялась, с отвращением вытирая лицо и тело. Колдун сдавленно фыркнул, и перья на его нелепой шляпе затряслись в такт. Наконец, ее кожа стала чистой, и она повелительно протянула руку к зеркалу.

Жабры на ее шее и небольшие плавники, торчавшие из ее рук от запястий до локтей, исчезли, а на лице больше не было видно шрамов. Ее черты и фигура медленно изменялись, становясь все более похожими на человеческие, и выглядели куда моложе. Она резко кивнула головой и натянула на себя одежду, проворными пальцами застегивая пуговицы на лифе платья. Карлик уставился на нее с неприкрытым вожделением, что-то снова пробормотав себе под нос.

Хотя ей очень хотелось поскорее покинуть эту душную малиновую комнату, женщина поколебалась, прежде чем подняться, теребя в пальцах ручку корзины.

— Я слышала, Вильмот Чародей, что ты можешь наводить не только чары, но и проклятия, — сказала она уже гораздо более миролюбивым тоном, чем тот, который взяла сначала.

Он рассмеялся и покрутил кольца, густо унизывавшие его пальцы.

— Ты же знаешь, красавица моя, проклятия — как цыплята, они всегда возвращаются домой на насест. Если Вильмот Чародей идет на такой риск, он требует действительно высокую цену.

— Назови ее, — сказала она хрипло.

Он хихикнул.

— Ты сама, — ответил он, окинув ее таким похотливым взглядом, что не могло быть никакого сомнения в том, что он имеет в виду.

Женщина отпрянула, даже не попытавшись скрыть отвращение.

— Ты шутишь, — ответила она, скривив губы.

Карлик надулся, точно обиженный ребенок, и сказал:

— Ты считаешь, что я шучу, красавица? Это была не шутка. Если хочешь, чтобы я наводил для тебя проклятия, то мне нужно больше, чем просто золото. Я — один из самых богатых людей в Лукерсирее — столько шлюх жаждут купить мои заклинания красотки и столько благородных дам хотят узнать свое будущее. Теперь я хочу от тебя не золота, Майя Колдунья, а твое собственное белое тело. Видишь ли, я знаю, кто ты такая, красавица. Ты считаешь меня ребенком и недомерком, но я Вильмот Чародей, и вижу то, что незримо остальным слепым идиотам. Мне доставит огромное удовольствие посадить свое семя в борозду Мак-Кьюиннов.

Майя невольно вздрогнула, не в силах сдержать мертвенную бледность, разлившуюся по ее губам и щекам.

Колдун довольно захихикал, слез со своего шезлонга и подошел к ней, прижавшись к ее ногам своим приземистым телом.

— О да. Вряд ли новый Ри откажется хорошо заплатить за то, чтобы узнать, где скрывается жена его брата — больше золота, чем ты сможешь заработать со своим хорошеньким лицом и любовными песнями. Видишь ли, я знаю о тебе больше, чем ты представляешь, моя гордая госпожа морей. Так что если хочешь, чтобы я держал свои знания при себе, то раздвинешь свои ноги для меня, как раздвигаешь их для любого прыщавого недомерка, у которого в карманах достаточно золота. Да, и ты станешь стонать и кричать для меня и говорить мне, что я самый лучший любовник, который у тебя когда-либо был. — Говоря все это, он копошился под юбкой, гладя ее ноги своими маленькими горячими ручками.

Майя стояла, точно каменная, ее лицо было белее мела, глаза опущены.

— А если я лягу с тобой, ты наведешь для меня это проклятие? И оно сработает?

— Да, я наведу это проклятие, — захихикал он. — Мне понадобится прядь волос или чешуйка кожи, или обрезок ногтя того, на кого ты хочешь навести это проклятие, ты поняла? Чтобы оно подействовало, у меня должна быть частица его живой плоти.

Она невольно покачала головой.

— Я не смогу достать ничего подобного, — ответила она. — Неужели ты не понимаешь, что я хочу проклясть моего злейшего врага. Я не могу подойти к нему так близко!

— Тебе придется, если ты хочешь, чтобы я навел на него хоть сколько-нибудь сильное проклятие, — сказал он. — Если не можешь достать клочок его волос, какая-нибудь одежда, еще теплая от его тела, или пыль из-под его ног, или даже отпечаток его спящей фигуры на постельном белье все же лучше, чем совсем ничего, хотя я и не могу ручаться, что в этом случае заклинание подействует наверняка. Чем больше ты принесешь мне, тем сильнее будет проклятие, понятно?

Она кивнула, отстраняясь от него. Он ущипнул ее за бедро, сказав резко:

— Ты будешь стонать, поняла? Ты будешь горячей, влажной и уступчивой, и будешь кричать мое имя.

— Наведи мне такое проклятие, которое навсегда уничтожит их дом, и я сделаю все, что ты захочешь, — ответила она холодно. — Хотя, если мне придется заплатить столь высокую цену, то я хочу получить за нее еще кое-что.

Его розовые губки надулись, и он отступил назад.

— Чего еще? — спросил он недовольно.

— Я хочу, чтобы ты научил меня, как наводить такие чары и заклинания красотки, — сказала Майя вкрадчиво, бросив жадный взгляд на его толстую книгу заклинаний.

Он насмешливо расхохотался.

— Чтобы ты сама могла навести иллюзию, да? Ну уж нет, моя прекрасная госпожа! Если бы я раскрывал мои секреты клиентам, то вскоре остался бы не у дел. Кроме того, для этого нужен Талант. Умение тут бесполезно, если нет знания.

Она нахмурилась.

— Я не понимаю.

— Чары и заклинания — простая болтовня и сотрясение воздуха, если у тебя нет силы, — сказал он пренебрежительно. — Они точно концентрируют волю и называют желание, без которых просто не будут работать. И все же без Таланта они остаются всего лишь словами. Талант должен быть рожден внутри тебя.

Не заметив внезапно заблестевших льдисто-голубых глаз Майи, он закрыл толстую книгу и опустил ее обратно в сундук.

— Понятно, — сказала она, приподнимая испачканные в грязи юбки.

Он посмотрел на нее снизу вверх, склонив свою непропорциональную голову набок.

— До встречи, миледи, — сказал он. — Я просто жду не дождусь.

— До встречи, — кротко ответила Майя.

В самое темное время ночи, за несколько часов до рассвета, Изабо в походных штанах и башмаках, в берете на ярких кудрях выскользнула через одну из задних дверей и стала бесшумно пробираться через огороды. На спине она несла маленькую банприоннсу, а в руках — две раздутых сумки.

Две маленькие собачки, вислоухая и пегая, трусили следом, взволнованно тявкая.

— Тише, Пестрый, тише, Черныш, — прошептала она. — Вам нельзя со мной. Оставайтесь здесь с Латифой. — Они заскулили и, припав к земле, поползли за ней на животах.

— Нет. Оставайтесь здесь, — строго сказала она. Собаки повиновались, понуро повесив обрубки хвостов. Она погладила их по головам, насколько это было возможно с ее поклажей, и пошла дальше, чувствуя, как заныло в груди.

Изабо спрятала сумки за заснеженными ульями, потом пошла по темному парку. Две луны заливали ярким светом белую лужайку, прочерченную черными тенями тисовых деревьев. Она дошла до маленького садика, где над замерзшей поверхностью маленького пруда склонялись голые ветви плакучего зеленичного дерева.

— Лиланте, — прошептала она. — Ты меня слышишь?

Ответа не было. Изабо встала перед деревом на колени.

— Мне так жаль, Лиланте, я никогда не хотела причинить тебе боль, — сказала она точно так же, как говорила всякий раз, приходя сюда. — Он ничего для меня не значит — это был просто пряный эль, и то, что я так долго была одинока, и ревность к Изолт, у которой теперь есть все. Пожалуйста, прости меня. Если бы я знала… — ее голос пресекся, потом она порылась в поясной сумке и вытащила оттуда длинную косу, даже в безжизненном свете лун пылающую рыжим огнем.

— Я должна уехать, Лиланте. Мне очень хотелось бы взять тебя с собой, но я не могу ждать до весны, когда ты проснешься. Это слишком опасно… — Она аккуратно спрятала длинную косу в ветвях древяницы. — Чтобы ты могла найти меня, — прошептала она и нежно погладила шершавую кору. Потом встала на ноги, стряхнула с колен снег и бесшумно пошла назад по темному серебристому парку.

В конюшнях было темно, а дежурный помощник конюха мирно спал на соломе. Изабо, видевшая в темноте, как эльфийская кошка, пробралась в стойло, где стоял Лазарь. Он был стреножен и взнуздан так туго, что еле мог двигаться, понуро повесив голову. Она тихонько заржала, и конь зашевелил ушами. Изабо опустила сумки на пол и положила ладонь на его бархатистую переносицу, предупреждая его, чтобы не шумел. Он настойчиво ткнулся в нее носом, едва не сбив с ног.

За считанные секунды она распустила недоуздок и путы. Он дрожал всем телом, но тихо вышел вслед за ней из стойла. Одна из лошадей вопросительно фыркнула, но Изабо тихонько успокоила ее и, подождав, пока конюх не прекратил вздыхать и ворочаться во сне, пошла дальше. Ей пришлось раскрыть дверь конюшни, чтобы огромное тело Лазаря смогло протиснуться сквозь нее, и скрежет дерева по камню разбудил мальчишку. До Изабо донесся его вскрик, и она вытолкнула Лазаря наружу, с грохотом захлопнув дверь. В лихорадочной спешке она засунула под ручки грабли, заперев мальчишку внутри, а потом как можно быстрее повела Лазаря прочь.

Через несколько секунд помощник конюха уже поднял страшный шум, барабаня в дверь и зовя на помощь. Выругавшись себе под нос, Изабо с помощью садовой скамеечки взобралась к Лазарю на спину. И пустила его в галоп. Сумки заколотили его по холке, так что пришлось придерживать их одной рукой, чтобы не свалились на землю.

Изабо собиралась выскользнуть через потайные ворота в задней стене дворцового парка и скрыться в горах, поэтому погнала Лазаря в глубину сада. Она надеялась уйти без лишнего шума, но внезапно раздавшийся бешеный перезвон колоколов привел ее в смятение. Вряд ли конюхи догадались, кто проскользнул в конюшню и вывел лошадь, и уж тем более не знали, что похитительница вдобавок прихватила с собой банприоннсу Бронвин Ник-Кьюинн, но, похоже, они были преисполнены решимости поймать ее. А поскольку ночь была морозной, и отпечатки копыт Лазаря на залитом лунным светом снегу были отчетливо видны, дворцовая стража очень быстро напала на след.

Лазарь перешел на плавный галоп и стремительно мчался через парк. Изабо попыталась направить его к боковой аллее, ведущей к потайным воротам, но он только углубился еще дальше в сад. Увидев бегущих по дорожкам солдат с факелами в руках, она решила, что конь сам знает путь к спасению, и полностью положилась на него. Он проскакал через рощицу по-зимнему голых деревьев, перемахнул через изгородь и рысью помчался по цветнику, где его копыта не оставляли следов. Они приближались к Башне Двух Лун, и Изабо крепче сжала колени, опасаясь, как бы близость населенных духами развалин не вызвала у жеребца новый приступ паники. Но он развернулся и понесся вдоль высокой колючей изгороди, скрывавшей от посторонних глаз лабиринт в центре парка. Раздались громкие крики, и позади показались всадники. Некоторые держали горящие факелы, тогда как остальные целились в них из арбалетов. На Изабо накатила волна ужаса, и она отчаянно ударила Лазаря пятками по бокам. Он перескочил еще через одну изгородь, развернулся на задних копытах и бросился в арочный проход, ведущий в заколдованный лабиринт. Девушке оставалось лишь отчаянно цепляться за его гриву.

Лабиринт, образованный колючими кустами, был посажен многие годы назад, чтобы скрывать и защищать священное озеро в его центре, Пруд Двух Лун. В Самайн Изабо, Изолт и Лахлан проникли в его сердце, чтобы спасти Лодестар и возродить его угасающие силы, окунув в воды пруда. Изабо удалось раскрыть секреты лабиринта лишь с помощью Книги Теней, древнего магического фолианта, в котором хранилось все знание ведьм. Несмотря на то, что в тот день она запомнила замысловатые изгибы и повороты окаймленных живой изгородью тропинок, Изабо сомневалась, что смогла бы восстановить их в угаре той сумасшедшей ночи, когда к тому же все ориентиры были скрыты темнотой.

Но жеребец, похоже, точно знал дорогу. Не замедляя бега, он уверенно выбирал путь между высокими изгородями, оставив своих озадаченных преследователей далеко позади. Время от времени еще слышались крики и мелькали пробивающиеся через темные ветви тисов огни факелов, но по мере того, как беглецы все больше и больше продвигались в глубь лабиринта, погоня оставалась все дальше и дальше.

Наконец они выехали из высоких тисовых коридоров и очутились в саду, окружавшем Пруд Двух Лун. На одном его конце возвышалась темная круглая громада обсерватории, чей купол чернел на фоне светлеющего неба.

— Лабиринт не защитит нас, — прошептала Изабо, наклоняясь, чтобы погладить жеребца по взмыленному боку. — Мы оторвались от солдат, но во дворце есть те, кто знает его секреты. Они будут искать нас.

Лазарь тихонько заржал в ответ, и в ее голове прозвучало слабое: Доверься мне. Он поскакал вперед, сминая копытами скрипучий снег, потом взлетел по широким ступеням, остановившись точно перед арочной колоннадой, окружавшей пруд. Жеребец побежал вдоль этого кольца, пока не оказался перед обращенной на север аркой, и там встал, подняв морду и принюхиваясь к ветру. Изабо еле держалась у него на спине, плечи у нее болели под тяжестью спящей малышки, сердце сжималось от дурных предчувствий. Небо вдоль горизонта уже кое-где было тронуто первыми проблесками света, очертания кустов и деревьев точно выступали из бесформенной тьмы. Жеребец дождался момента, когда над горизонтом показался пылающий край солнца, потом наклонил голову и ткнулся носом в древний выщербленный от времени камень. И лишь после этого вошел под арку.

Изабо к собственному изумлению увидела, что длинная шея и гордо поднятая голова жеребца точно растворились в серебристой дымке, возникшей между колоннами. Не успела она даже ахнуть, как мерцающая дымчатая завеса уже окутала и ее, обдав покалывающим холодком, от которого по всему телу побежали мурашки. Пронизанная зеленым огнем серебристая дымка окружала их со всех сторон. Изабо оставалось только крепче прижаться к шее жеребца, который мчался вперед по туннелю из призрачного огня. Хотя сквозь эту полупрозрачную пелену виднелись смутные очертания деревьев, казалось, с каждым шагом они расплывались все больше и больше. У нее зашумело в ушах, а все тело задергалось, точно в конвульсиях, и его пронзила острая боль. Лишь теплота конского крупа да сладкая тяжесть малышки на спине не дали ей потерять голову.

Позади раздались странные вопли. Оглянувшись через плечо и увидев расплывающиеся фигуры, гнавшихся за ними, она завизжала, и пронзительно закричала малышка. Жеребец, вытянув шею, помчался быстрее, и призраки остались позади с искаженными от невыразимого горя и ужаса лицами, но их жалобные крики все еще звучали в ушах Изабо. Потом путь преградили темные сгорбленные тени, но конь перескочил через них. Кто-то схватил Изабо за щиколотку ледяными пальцами, она отчаянно оттолкнула его и услышала хриплый крик рухнувшей на землю фигуры. От ужаса кровь стыла у нее в жилах, но она могла лишь прижиматься к шее жеребца, который все так же стремительно несся вперед. Серебристо-зеленая тропа под ними вздымалась и пульсировала, а мерцающие стены и потолок качались и шелестели, точно на непрекращающемся ветру. Она смутно заметила, как холмы перетекли в лес, а деревья — в скалистые горы. Впереди виднелся круг из пылающих колонн. Высокая бледная фигура с длинной гривой белых волос поднимала к ним трехглазое лицо. Но Лазарь не замедлил свой стремительный бег; звонко заржав, он промчался мимо, хотя Изабо, обернувшись, смотрела назад, а на губах ее замерло невысказанное имя.

Путь стал темнее, и сгорбленные призрачные фигуры все чаще и чаще выскакивали им наперерез. Лишь проворство и быстрые ноги Лазаря помогали увернуться от них и не дать свалить себя на землю. За мерцающей завесой серебристого огня Изабо различила острые пики гор, возвышающихся повсюду вокруг. Боль в суставах и нервных окончаниях стала сильнее; она из последних сил цеплялась пальцами за гриву жеребца, а ногами сжимала его вздымающиеся бока.

Внезапно раздался какой-то свистящий звук, и Изабо охватил всепоглощающий ужас, от которого похолодело в животе, а все мышцы свело мучительным спазмом. Над их головами на широко распростертых крыльях, тонких и прозрачных, точно шелковая паутинка, парило золотистое чешуйчатое существо. Изабо вскрикнула, и оно спикировало вниз, подняв ветер, который ударил ей в лицо. Угловатая голова повернулась, и золотистый глаз — больше, чем сам жеребец — уставился на них. В его зрачке, казалось, сконцентрировалась вся тьма мира. Изабо начала визжать, и визжала, визжала… Взмахнув гибким хвостом, дракон поднял крылья и взмыл обратно в небо. Все тело Изабо обмякло, и она непременно свалилась бы с коня, не изогнись он так, чтобы повторить наклон ее тела. Она как-то умудрилась удержаться, потом дорога резко пошла вниз, и жеребец поскакал по ней, высекая копытами зеленые трескучие искры.

 

НА ВОЙНЕ

Оставалось всего лишь несколько часов до полуночи и несколько дней до конца зимы. В дворцовом парке мигали огоньки многочисленных костров — армия Ри устраивалась на ночлег. Большая часть дворца спала, но в окнах верхнего этажа все еще горел свет. Длинный зал советов был заполнен советниками Ри, командующими Телохранителей Ри в синих килтах, а также прионнсами и лордами, собравшимися в Лукерсирее.

Энгус Мак-Рурах сидел рядом с креслом Ри, черная волчица, которая когда-то была его сестрой Табитас, лежала у его ног, а его маленькая дочь сидела, прислонившись к ее мохнатому боку. Рядом с ним сидел Линли Мак-Синн, Прионнса Каррига, с сыном Дугласом на табуреточке у его ног. Айен и Эльфрида сидели рядышком на небольшой софе у другой стены, а Дугалл Мак-Бренн полулежал на обитом атласом кресле по правую руку Ри, поигрывая своим серебряным жезлом.

Коренастая фигура Аласдера Мак-Танаха, Прионнсы Блессема и Эслинна, стояла перед огнем, твердо упершись ногами в пол, массивные руки засунуты за пояс. Как всегда, его зычный голос перекрывал голоса всех остальных, находившихся в зале.

— Когда мы, наконец, выгоним этих мерзких Ярких Солдат из страны? — гремел он. — Каждый нанесенный им удар, был успешен, но я не могу не заметить, что до сих пор мы освободили лишь нижний Рионнаган. А как же Блессем? Я уже почти шесть месяцев нахожусь вдали от своей земли!

— А как же Карриг? — закричал Мак-Синн. — Я уже шесть лет в изгнании, Мак-Танах, а мы не сделали ничего, чтобы вернуть мне мои земли!

— Тихо, милорды! — Лахлан склонился вперед, протянув руки. — Вы же знаете, мы не можем вести несколько битв сразу. Может быть, мы и выгнали Ярких Солдат из Рионнагана, но они занимают весь Эслинн, Блесем и Клахан и контролируют реку и все главные дороги. Мы собрались здесь для того, чтобы спланировать летнюю кампанию, но мы не можем воевать с тирсолерцами, если будем грызться друг с другом.

Когда прионнсы утихомирились, на столах разложили карту, и Ри прижал один ее конец своим скипетром, а Мак-Танах воспользовался своей огромной пивной кружкой, чтобы закрепить другой.

— Как видите, мы окружены со всех сторон, — сказал Лахлан. — Яркие Солдаты все еще прибывают через Эрран и Эслинн, и я слышал, что в Бертфэйн пришел еще один флот с примерно шестью сотнями человек. У нас нет никаких новостей из Равеншо и Тирейча, поэтому мы не знаем, не напали ли на них тоже с побережья. Если нет, то нам, возможно, удастся найти там поддержку нашей армии, но если и эти области заняты, то ничем не смогут нам помочь.

— У нас есть еще одна проблема, — сказал интендант. — Леса кишат бандитами, которые нападают на наши обозы, точно так же, как и на вражеские. Нельзя планировать серьезное наступление на Блессем и Клахан, если мы не можем обеспечить безопасность дорог, по которым подвозят продовольствие. Вы же помните, Ник-Хильд сказала, что Яркие Солдаты жгут за собой все поля и гумна.

На лице Мак-Танаха мелькнуло страдальческое выражение, и он бросил умоляющий взгляд на Эльфриду, которая серьезно кивнула, и сказал:

— Да, они жгут все, что не могут использовать или унести. Единственный способ предотвратить это — выгнать их побыстрее, чтобы они не успели сжечь слишком много.

Изолт кивнула.

— Чтобы одержать победу в войне, нужно уморить врага голодом, — сказала она.

— Замечательный совет, — раздраженно фыркнул Мак-Танах, — только похоже, что это нас морят голодом, Ваше Высочество. Объясните мне, как нам заставить этих мерзких Ярких Солдат поголодать, и я поблагодарю вас за этот совет.

— У нас нет людей, чтобы подавить бандитов, — сказал Лахлан, очень встревоженный. — Они уже много лет хозяйничают в лесах и знают их куда лучше нас.

— А почему бы нам не объявить амнистию? — сказал Мак-Рурах. — Ведь многих из них прогнали со своих ферм Красные Стражи и обвинили в интригах против Колдуньи.

— Да, среди них есть и такие, но большинство из них — воры и убийцы, и обвинения против них заслуженные, — возразил Мак-Танах.

— Это поможет нам увеличить численность нашей армии, — настаивал Мак-Рурах. — Верно, они грубы и недисциплинированны, но я уверен, что многих из них стоит простить за их прошлое и дать шанс начать все заново, а не вешать как преступников.

— А что, неплохая идея, — сказал Лахлан. — Если они начнут воровать и убивать, когда будут под нашим командованием, тогда и будем их наказывать. Камерон, запиши! Мы разошлем гонцов по всем деревням и селам, предлагая амнистию преступникам и бандитам, которые поступят в нашу армию на военную службу.

Канцлер кивнул, усердно записывая. Лахлан задумчиво походил взад-вперед, потом сказал:

— Поясни, что амнистия распространяется также на всех бывших Красных Стражей, Камерон. Все, кого мы сможем привлечь на нашу сторону, намного облегчат нам подчинение страны, а с их военным опытом они нам очень пригодятся.

Дайллас Хромой сказал:

— Мудро ли это, Ваше Высочество? Красные Стражи провели последние шестнадцать лет, сжигая ведьм и волшебных существ. Не можем же мы так легко простить эти ужасные преступления?

В зале послышались согласные возгласы, и Гвилим Уродливый закричал:

— Они никогда не проявляли милосердия к ведьмам, так почему мы должны проявлять его к ним?

Дайллас и Гвилим оба побывали в лапах Оула и пережили жестокие пытки, оставившие их калеками, поэтому их слова вызвали сочувственные возгласы. Изолт наклонилась вперед и сказала:

— Как можно винить обычных солдат за преступления их командиров? Многие просто выполняли приказы, а без этого в армии нельзя. Если мы пообещаем им прощение, они могут склонить соотношение сил к нашей победе; в противном случае они лишь умножат число наших врагов.

Они принялись спорить, причем Гвилим утверждал, что Красных Стражей шестнадцать лет пичкали философией Оула и они вряд ли станут служить ри, который восстановил Шабаш Ведьм.

Изолт устало пожала плечами и ответила:

— В таком случае, они скорее всего так и так присоединятся к Реншо Безжалостному в Блэйргоури. Почему бы нам не предложить им выбор? К нему и так уже примкнуло достаточно много народу.

Послышался приглушенный шепот, поскольку все слышали донесения об армии, которую бывший Главный Искатель собирал в Блэйргоури. Эта новость очень тревожила лордов, ибо исчезновение дочери Майи из дворца породило массу слухов. Хотя Лахлан Мак-Кьюинн и говорил, что сестра Банри, Изабо Рыжая, увезла девочку в безопасное место, очень многие подозревали, что ее отсутствие объясняется куда более пугающими причинами.

Этот шепот заставил Лахлана вспыхнуть, но он обуздал свой гнев, сказав просто:

— Это гнездо гравенингов нужно уничтожить, и побыстрее!

— Да, — согласилась Изолт. — Думаю, Блэйргоури должен стать нашей первой целью. Если мы ударим мощно и молниеносно, то не дадим им собрать слишком большую силу.

Мак-Танах нахмурился. Он очень не одобрял новую Банри, которая говорила и вела себя совершенно не подобающим молодой девушке образом. Ведь ей не было еще и семнадцати, как и его четвертой дочери, которая никогда не осмелилась бы высказывать свое мнение с подобной дерзостью.

— Первым делом нужно отбить гавань и реку, Ваше Высочество, — сказал он резко. — Сейчас Яркие Солдаты могут просто приплыть в Бертфэйн в любое время, привозя подкрепления и контролируя всю реку.

Изолт начала было что-то говорить, но он перебил ее, снисходительно заявив:

— Не то чтобы подавить восстание Реншо в зародыше было плохой идеей, Ваше Высочество, но может быть, лучше сначала снять осаду с Риссмадилла?

Большинство остальных лордов согласно закивало головами, но Изолт сказала отчетливо:

— Нет, милорд. Больше того, подобное действие будет просто глупостью.

Мак-Танах напрягся, его борода угрожающе ощетинилась.

— Не лучше ли вам заняться своим младенцем и прядением, а планирование войны оставить мужчинам, — сказал он грубо. — Наверное, я уж куда лучше в этом разбираюсь, чем простая женщине вроде вас.

— С чего бы это? — парировала Изолт. — Блессем десятилетиями был богатым и мирным краем, а вы если и воевали, то только против чучел и с деревянным копьем. Я — Шрамолицая Воительница, я участвовала во многих битвах и во всех до одной одержала победу. То, что вы советуете нам сосредоточиться на снятии осады с Риссмадилла, только доказывает, что вы ничего не продумали. Мы не только не должны посылать туда еще людей, но должны приказать нашим войскам в городе отступить.

— Отступить?! — разом ахнуло несколько голосов, и Мак-Танах встал в полный рост, явно оскорбленный в лучших чувствах.

Прежде чем он успел хоть что-то возразить, Дункан Железный Кулак поинтересовался:

— Почему вы так говорите, Ваше Высочество? Мне тоже казалось, что освобождение Риссмадилла — одна из наших первоочередных задач.

— Ты забыл про Фэйргов? — спросила Изолт нетерпеливо. — Мы все знаем, что они вернутся с весенним приливом. Мы подойдем к берегам Бертфэйна как раз в тот момент, когда придется обороняться и от Ярких Солдат, и от морского народа одновременно. Почему бы нам просто не позволить Фэйргам сделать за нас всю работу?

— Что вы имеете в виду? — воскликнул кто-то, и Изолт подавила вздох.

— Фэйрги войдут в устье реки сразу же, как только доберутся до наших берегов. — Поскольку Яркие Солдаты уничтожили шлюзы и ворота, их ничто не остановит. Они прорвутся в город и в окружающую его сельскую местность и перебьют всех, кого встретят на своем пути. Вы же не можете не понимать, что оставить там наши войска в это время будет очень глупо? Если мы отступим, Яркие Солдаты ухватятся за эту возможность укрепить свое положение в городе и повторят попытку захватить дворец. Потом им придется отражать натиск Фэйргов, а мы сможем вместо этого бросить все силы на восток, чтобы ударить по Блэйргоури и снять осаду с Дан-Идена…

Мак-Танах открыл было рот, чтобы возразить, но на последнем слове Изолт закрыл его, задумчиво погладив бороду. Его побагровевшие щеки приняли чуть более естественный цвет, и он признал неохотно:

— Да, некоторый смысл в этом есть.

Лахлан не смог удержаться от смешка, поскольку он знал, что Мак-Танаху больше всего хотелось бы освободить свой родной город и выбить Ярких Солдат из Блессема. Чтобы скрыть свою веселость, он проговорил быстро:

— И даже более того, мы покажем людям, что не потерпим неповиновения! Чтобы принести мир нашей стране, мы должны пользоваться безусловной поддержкой в сельской местности; пока мы позволяем искателям мутить воду в стране, сея слухи и устраивая беспорядки, у нас никогда не настанет мир.

Так и решено было действовать. Армия Ри должна была выступить на восток, ударив в самое сердце Блессема, а сторонникам Лахлана следовало передать приказ отступить от реки и морских берегов. После долгих споров опасную задачу отнести эту новость в Дан-Горм поручили Дайду Жонглеру и Катмору Шустрому. Дайд с самого Хогманая ходил мрачный и молчаливый и с пугающей готовностью ухватился за возможность что-то сделать.

Лахлан с беспокойством взглянул на него и спросил:

— Но Дайд, неужели тебе не хочется поехать со мной в Блэйргоури?

— Ты же знаешь, в Дан-Горме у меня полно друзей, — ответил Дайд. — Мы не раз работали вместе, спасая какую-нибудь ведьму или расстраивая очередной план Колдуньи. Они меня знают и доверяют мне.

— Верно, — отозвался Лахлан. — И все-таки мне хотелось бы, чтобы ты был рядом.

— Я вернусь и присоединюсь к тебе, когда смогу, хозяин, — ответил Дайд, немного просветлев лицом. — Давненько уже мы не бились бок о бок. Но все-таки сначала отвезу новости в голубой город — там, должно быть, несладко приходится.

— Я поеду в Дан-Горм вместе с вами, — заявил Дугалл Мак-Бренн, отрываясь от изучения своих колец и поднимая сонные черные глаза.

Дайд и Катмор нерешительно переглянулись. Дугалл, худой апатичныый мужчина, всегда был одет в черные шелка и бархат и с головы до ног увешанным драгоценностями.

— Это опасно, милорд, — сказал Катмор. — Дан-Горм занят Яркими Солдатами, и наши люди нападают исподтишка, когда только могут. Нам придется пробираться по занятой земле и проскользнуть через их ряды. Если нас поймают, все пропало.

Дугалл прикрыл зевок нежной белой рукой.

— Да, я это понимаю, — усталым голосом ответил он. — Возможно, вы вспомните, что я был в Риссмадилле, когда напали Яркие Солдаты, и видел, как они опустошали город. Кроме того, мы уже многие недели почти ни о чем другом не говорим. Как ни странно, я почти все время как-то умудрялся не отвлекаться от военного совета.

— Наше путешествие будет не из легких, милорд, — нерешительно сказал Дайд, пытаясь донести до прионнсы то, что его беспокоит, и при этом не обидеть его. — Скорее всего, нам придется переодеться фермерами или даже нищими…

Дугалл приподнял бровь.

— Ты удивляешь меня, парень. Неужели ты думаешь, что я отправлюсь на войну в своих лучших шелках? Так ведь и попортить их недолго. Нет, уверяю тебя, мой мальчик, я переоденусь перед отъездом.

Лахлан недоуменно посмотрел на своего кузена.

— Зачем ты хочешь ехать в Дан-Горм, Дугалл? Неужели тебе не хочется поехать со мной на восток?

Дугалл расправил пальцы так, чтобы полюбоваться блеском своих колец.

— Как вы уже упоминали раньше, Ваше Высочество, мы не получали никаких вестей из Равеншо. Последнее письмо от моего дорогого отца пришло шесть месяцев назад, и в нем говорилось лишь о том, что Яркие Солдаты приходили к нему, выражая желание использовать бухты и гавани Равеншо. Вполне естественно, я чувствую сыновнее беспокойство. Мне подумалось, что сейчас самое время навестить владения предков.

— Да, мне хотелось бы узнать, вторглись ли тирсолерцы и в ваши земли, — сказал Лахлан.

Дугалл пожал плечами.

— Меня тоже это немного интересует, Ваше Высочество.

— И ты сможешь передать нам новости, — пробормотал Ри, запоздало вспомнив, что кольца, унизывавшие руки его кузена, служили не просто украшением. Дугалл Мак-Бренн был полностью обученным колдуном, одним из немногих, оставшихся в стране. Его знания вполне позволяли их обладателю войти в Совет колдунов, но прионнса не мог быть его членом, поскольку совет должен сохранять независимость от светской власти.

Кузен Лахлана улыбнулся.

— Ну разумеется, смогу, дорогой мой. Мне также пришло в голову, что стоило бы послать гонцов в Тирейч и посмотреть, как они поживают и не могут ли оказать нам поддержку. Всадники были бы нам сейчас весьма полезны.

— Да, это так, — горячо согласился Лахлан. Одной из его наиболее насущных проблем была нехватка кавалеристов, поскольку лишь Красных Стражей учили воевать верхом на лошадях, а большинство из них скрывалось от нового режима.

— Судя по всему, Кеннет Мак-Ахерн — гордый человек и никому не уступит того, что принадлежит ему по праву. Я видел его, когда он приезжал в Риссмадилл на Ламмасский Собор, и это действительно высокомерный прионнса. Думаю, он с большей готовностью согласится помогать нам, если Ри пришлет к нему своего кузена, а не какого-нибудь скромного гонца.

— Опять верно, — сказал Лахлан, с некоторым скептицизмом оглядывая своего кузена. — Хотя я и очень удивлен, что ты предлагаешь себя самого на роль скромного гонца, Дугалл. Ты уверен, что не хочешь завоевать славу на поле битвы в Блэйргоури?

— Я стремлюсь лишь служить моему Ри, — ответил он с апатичным поклоном. — Хотя должен признать, что надеюсь вернуться с армиями как Равеншо, так и Тирейча за спиной и тем самым заслужить шумное приветствие и ваше одобрение.

— Что ж, если ты сможешь совершить такой подвиг, я буду очень тебе признателен, — отозвался Лахлан. — Хотя мне будет недоставать тебя рядом со мной, когда мы будем биться с Реншо Безжалостным. Судя по всему, нам понадобится каждый колдун и каждый солдат, который у нас есть!

Энгус Мак-Рурах беспокойно заерзал на месте, а волчица села, сбросив сонную девочку, привалившуюся к ней. Шум, с которым та свалилась на пол, привлек внимание Лахлана, и он обернулся к ним.

— Прошу прощения, Ваше Высочество, — сказал Энгус, — но боюсь, что мне тоже придется покинуть вас. Теперь, когда зимние снега уже начали таять, я спешу вернуться в свои земли. Вы же знаете, что прошел почти год с тех пор, как я покинул Рурах, и все это время я не видел ни мою жену, ни моих людей.

— Но ты понадобишься мне, когда мы осадим Блэйгоури, — в некотором смятении воскликнул Лахлан, которого в прошлом уже не раз выручали советы и поддержка Мак-Рураха.

Энгус твердо выдержал его взгляд.

— Я благодарю Ваше Высочество за такую лестную оценку и поеду с вами, если таков будет ваш приказ. Но, как вы знаете, у меня с собой лишь горстка людей. Если я вернусь в Рурах, то смогу навести порядок в моих землях, проследить за тем, чтобы указы против колдовства и волшебных существ были отменены, и собрать армию, которую приведу вам на помощь. И, что более важно, я смогу вернуть Фионнгал в объятия ее матери. Уже почти шесть лет, как ее похитили, милорд, и Гвинет очень переживала ее исчезновение.

Лахлан взглянул на Изолт, лицо которой при словах Мак-Рураха смягчилось. Сама недавно ставшая матерью, она представляла, как горевала Гвинет Ник-Шан, когда ее маленькую дочь похитили по приказу Лиги по Борьбе с Колдовством. Она легонько кивнула, и Лахлан неохотно дал Энгусу разрешение вернуться в Рурах.

— Но ты понадобишься мне, Энгус, так что быстрей завершай свои дела и возвращайся, — сказал он. — Блэйргоури — всего лишь первая из наших целей. Война будет долгой и кровавой, не забывай об этом, и мне понадобится поддержка всех прионнс.

— Я вернусь как только смогу, — заверил его Энгус. — И приведу с собой армию, Ваше Высочество, это я вам обещаю.

Лахлан благодарно кивнул, но тревога так и не сошла с его лица. Ему никогда еще не приходилось планировать войну, поскольку в годы сопротивления они ограничивались лишь короткими вылазками и мелкими стычками. При всей своей практичности ни Мегэн, ни Энит не обладали достаточными знаниями в области тактики и снабжения армии, чтобы помочь ему, а большинство военных советников его брата бежали, присоединившись к армии Реншо. Изолт имела огромный опыт в искусстве Шрамолицых Воинов, но ее опыт включал в себя рукопашную борьбу, а не вооружение и развертывание почти шести тысяч солдат.

Со своим крошечным штабом Лахлан должен был не только командовать войсками, но и организовывать действенные подразделения обслуживания, в которые входили кузнецы, следящие за лошадьми, плотники, строящие осадные машины, и инженеры, проектирующие и возводящие укрепления. Он должен был также попытаться установить надежные линии связи между различными подразделениями и обеспечить обозы со стадами коз и овец, чтобы кормить их всех. И, что труднее всего, необходимо было найти средства, чтобы все это оплачивать. Большая часть казны была брошена в спешке побега из Риссмадилла, а учитывая то, что дворец до сих пор осаждала тирсолерская армия, Лахлану нужно было искать другие источники средств.

К счастью, Лукерсирей был богатым городом, в котором действовало более пятидесяти различных гильдий, от шелкоткачей до часовщиков и гончаров. В обмен на обещание щедрых дотаций в будущем молодому Ри удалось получить достаточные средства на ближайшее время, но он слишком хорошо понимал, насколько поддержка купцов зависит от быстрого успеха в войне.

Главной его проблемой до сих пор оставалось питание солдат, поскольку он был преисполнен решимости не повторять действий Красных Стражей, просто забиравших все необходимое у фермеров. Рионнаган, Клахан и Блессем были богаты зерном, фруктами и мясом, но Яркие Солдаты пролетели над краем, точно саранча, унося с собой то, что было им нужно, и уничтожая все остальное. Те части южного Эйлианана, которые не покорились захватчикам, уже и так надрывались в попытках прокормить тысячи беженцев, наводнивших Лукерсирей и верхний Рионнаган. Лахлан знал, что необходимо как можно раньше начать весенний сев, чтобы к следующей зиме у них была пища, поэтому ему пришлось отрядить часть своей армии помогать фермерам и защищать посевы.

Нахмурившись, Лахлан размышлял, пошел ли бы он на восстание, если бы точно знал, какую ответственность несет на себе Ри. Но теперь уже было слишком поздно задумываться; он был Мак-Кьюинном, Ри Эйлианана и Дальних Островов, хранителем Лодестара, и на его плечах лежало будущее страны. Он вздохнул и снова склонился над картой.

* * *

— До чего же утро сегодня холодное и промозглое, — поежившись, сказала ткачиха, придерживая шаль под подбородком рукой в синеватой сеточке вен. Ее ноги, ступающие по ледяным булыжникам мостовой, были босы, и она переминалась с ноги на ногу в тщетных попытках как-то согреться. В руках она несла длинные рулоны груботканой серой материи.

— Да уж, — с ухмылкой отозвался стражник у дворцовых ворот, — но я с радостью обогрел бы тебя.

— Ну ты и нахал, — сказала она. — Что бы сказал мой муж, услышь он тебя?

— Надавал бы ему зуботычин, насколько я знаю Джимми Сапожника, — сказал второй стражник, дуя на замерзшие руки. Он взглянул на небо, тускло сереющее над городскими крышами. — Похоже, вот-вот закапает.

— Похоже, не просто закапает, если эти тучи подойдут поближе, — заметила еще одна ткачиха, хрипло закашлявшись. — Ох, до чего же в этом году суровая зима!

— Будем надеяться, что весной и погода, и новости будут получше, — сказала третья. — Говорят, лорды с нагорий пообещали Ри свою поддержку, а значит, армия увеличится еще по меньшей мере на тысячу человек.

— Да, но говорят, что этих мерзких Ярких Солдат в одном только Блессеме стоит двенадцать тысяч, а по болотам подходят все новые и новые. Это в два раза больше, чем удалось собрать Ри, — со вздохом сказала ее товарка.

— Эй, эй, женщина! — раздраженно окликнул ее возница с повозки, стоявшей позади них. — Мы что, все утро тут будем ждать, пока ты треплешь языком о том, в чем ничего не смыслишь?

Ткачиха окинула его пренебрежительным взглядом, но все же прошла через городские ворота вместе со своими спутницами, с головой закутанными в пледы, чтобы защититься от пронизывающего ветра, и так же, как она, несущими рулоны серой материи. Они уверенно двинулись по длинной обсаженной деревьями аллее, перекликаясь с солдатами, тренирующимися неподалеку. Ткачихи были во дворце частыми гостьями, выполнявшими различные работы для Туарисы Швеи. Серая ткань, которую они несли, была соткана в гильдии ткачей Лукерсирея и предназначалась на килты и плащи для солдат. Обмениваясь шутками и смеясь, они вошли в огромный вестибюль дворца и направились в восточное крыло, превращенное в штаб армии.

Никто не заметил, как одна из них отстала, крепко придерживая плед под подбородком. Рулоны материи, которые она несла, закрывали ей почти все лицо, так что из-за них можно было разглядеть только два серебристо-голубых глаза. Подождав, пока ткачихи не скрылись за дверью, одинокая фигурка метнулась через двор и нырнула в боковую дверь.

Сердце Майи колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, но она не поднимала низко опущенного лица, прикрывая его рулонами материи. Если бы кто-нибудь остановил ее, она просто притворилась бы, что заблудилась, и позволила бы отправить себя в восточное крыло. Она была готова своим пением заставить любого забыть все, поскольку не утратила способности очаровывать людей и подчинять их своей воле даже после того, как разбилось зеркало Лелы. Но те, кто обладал сильной волей или даром ясновидения, могли не поддаться ее чарам, поэтому на тот маловероятный случай, если ее магия не сработает, она несла в рукаве узкий кинжал, хотя и отчаянно надеялась, что ей не придется его использовать. Майя еще ни разу не убила никого собственными руками, хотя и обрекла на смерть очень многих. У нее было беспокойное чувство, что не так-то легко будет сохранить маску холодного безразличия, если придется самой нанести удар.

Майя благополучно преодолела людные дворцовые коридоры, хотя несколько раз узнавала кого-то из своих прежних слуг и советников, так что ей приходилось повыше поднимать свои рулоны, чтобы прикрыть лицо. Она очень жалела, что не знает заклинание красотки и не может замаскироваться. Снова обратиться к карлику она побоялась, поскольку слишком хорошо знала его злобный характер и жажду власти. В миг раздражения он вполне мог решить выдать ее, а Майя не хотела давать ему ни малейшего повода к этому до тех пор, пока на Мак-Кьюинна не будет наведено проклятие.

Вид Дункана Железного Кулака, спускающегося по лестнице, вогнал ее в панику, и она нырнула в какой-то коридорчик, подождав, пока он не скрылся из виду. Прошло еще некоторое время, прежде чем ее бешено колотящееся сердце немного успокоилось, ибо она не сомневалось, что в случае разоблачения ее ждет суд и публичное унижение, а потом и неизбежная казнь. Если повезет, это будет быстрая смерть под топором палача; если же нет — смерть на костре, к которой она приговорила многие тысячи ведьм по всей стране.

При этой мысли ее кожа стала холодной и липкой, и ей пришлось вцепиться рукой в столик, чтобы не пошатнуться. Но она не колебалась, проверила, пуст ли коридор, и продолжила свой путь. Веская причина завела ее так далеко, и она не могла позволить страху ослабить ее решимость.

После штурма дворца, который произошел в Самайн, Майя бежала, в буквальном смысле слова, в чем была. По какому-то немыслимо неудачному стечению обстоятельств она даже была вынуждена оставить в руках врага свою дочь. Нырнув в Пруд Двух Лун, она ожидала, что девочка поплывет следом за ней, как инстинктивно делали все маленькие Фэйрги. Но Изабо Рыжая схватила Бронвин, и Майя потеряла дочь, а вместе с ней и последний шанс вернуть свою власть. Без Бронвин Майя была всего лишь Вдовствующей Банри, которую ненавидел ее деверь и которой больше не было места в стране, где еще так недавно ее любили и восхищались ею.

В ту ночь уходящая вода увлекла ее за собой в подземные каналы, а потом выплюнула, израненную, замерзшую и почти без сознания, у входного отверстия одной из огромных сточных труб. Там ее и нашла старая уличная проститутка, чьи давно ушедшие молодость и красота лишали ее возможности найти приют в одном из многочисленных лукерсирейских борделей. Рябая Молли когда-то была одной из самых высокооплачиваемых шлюх в Лукерсирее, но возраст и сифилис взяли свое, и теперь она была худой морщинистой старухой с многочисленными болячками, обезображивающими ее лицо, губы и руки. Однако же годы жизни на улице, в течение которых ей приходилось продавать свое тело за корку хлеба или горстку медяков, не ожесточили ее доброе сердце, и Майе не составило никакого труда очаровать ее. Охваченная жалостью, Рябая Молли дотащила Майю до кучки грязных и рваных одеял, служивших ей домом и постелью, и выхаживала ее, пока к ней не вернулось сознание и силы. Молли так и не задумалась над причинами своего непреодолимого желания помочь и защитить подобранную фэйргийку, несмотря даже на то, что в результате этого она сама чуть не умерла с голоду.

Разлетевшиеся осколки волшебного зеркала оставили на лице Майи глубокие порезы, но к ее собственному изумлению паутина ран на щеке чудесным образом зажила, оставив лишь еле заметную сеточку шрамов. Однако иллюзия человеческой красоты, которую она создала и поддерживала с помощью зеркала, рассеялась, и лицо, смотревшее на нее из зеркального осколка старой проститутки, вне всякого сомнения было лицом Фэйрга. Майя очень боялась, ведь она знала, что за ее голову будет назначена высокая цена, а в Лукерсирее слишком многие были бы счастливы получить такую награду. У нее не было ни одежды, ни денег, ни друзей, а зима стояла лютая. Бывшей банри не оставалось никакого выбора, кроме как послушаться совета Рябой Молли и искать убежища в борделе. Именно Молли отвела ее к карлику и заплатила за наложение первого заклинания красотки своими собственными трудно заработанными грошами, и Молли же представила ее Черному Донафу.

Всю зиму Майя, подавляя в душе гордость и отвращение, продавала свое тело за золото. В конце концов, говорила она себе горько, чем иным она занималась последние шестнадцать лет? Она соблазнила Джаспера Мак-Кьюинна, когда тот еще едва вышел из мальчишеского возраста, и все эти годы удерживала его красотой своего тела и мастерством в искусстве любви. Не ради золота, разумеется, хотя Мак-Кьюинны были богаты, и она, будучи его женой, ни в чем не нуждалась. Ради власти и отмщения за своего отца она обольстила его и вышла за него замуж, околдовала его и высосала из него все жизненные силы. Ради власти и величия Фэйргов.

Но все эти шестнадцать лет интриг и обольщения были напрасны. Джаспер был мертв, как и планировалось, но она не правила вместо него, а проклятый Шабаш Ведьм каким-то образом снова собрался и опять стал силой в стране. Майя потерпела поражение и потому не осмеливалась вернуться к своему собственному народу. Король Фэйргов никогда не прощал поражений. Лучшее, на что она могла надеяться, это снова стать пешкой в руках ее отца, сексуальной игрушкой для того мужчины, который находился в фаворе у короля. В худшем случае он скормил бы ее своему морскому змею, если бы ему пришла охота взять на себя этот труд. При мысли о столь мрачном будущем Майя скрипела зубами и копила золото, дожидаясь удобного случая получить обратно свою дочь, а вместе с ней и возможность вернуть себе власть.

Хотя тем холодным утром в коридорах дворца было полно народу, Майе посчастливилось без помех добраться до прачечной. Она стащила из аккуратных стопок на полках чистый фартук и чепец, затолкав свои рулоны материи за корзину с грязным бельем. Ее сердце забилось быстрее, когда она направилась обратно в главное крыло дворца, поскольку теперь она не могла больше прятаться за своими свертками и чувствовала себя обнаженной. Но она знала, что знать редко удостаивала дворцовую челядь взглядом, и была уверена, что с легкостью доберется до верхнего этажа и никто ее не остановит. Единственная опасность заключалась в том, что ее мог увидеть кто-нибудь из управляющих и понять, что она не служанка. Увидев забытые кем-то в углу ведра с мыльной водой и швабру, она схватила их и понесла швабру так, чтобы ее щетинистая головка скрывала ее лицо.

Она как раз доставала из гардероба рубаху, когда услышала за спиной скрип открывающейся двери. Упав на колени, она притворилась, что натирает пол, в тот самый момент, когда по полу послышались быстрые легкие шаги.

— Ты что, только сейчас убираешь комнату Ри? — сердито спросил молодой женский голос. — Разве ты не знаешь, что он вот-вот вернется с плаца? Это нужно было сделать еще несколько часов назад!

Майя что-то забормотала в ответ, не поднимая лица. Слишком очевидно было, что комнаты уже были тщательно убраны, поскольку под кроватью не было ни пылинки, не говоря уж о клочке волос или обрезке ногтя. Она надеялась хотя бы застать постель Ри незастеленной или его грязную одежду валяющейся на полу, но ее ждало разочарование. Однако ей было так нужно найти что-нибудь, что можно было бы отнести Крошке Вилли, что даже несмотря на то, что рубахи в гардеробе были чистыми, по длинным прорезям на спине она определила, что они принадлежат Лахлану, и прихватила одну из них в надежде, что на ней все-таки остались какие-нибудь следы его тела.

Шаги остановились рядом с ней, и на ее плечо опустилась маленькая шершавая рука.

— Выметайся отсюда, девушка! Ри очень рассердится, если обнаружит тебя здесь, ты же знаешь, что в последнее время он не в духе!

Майя кивнула и сказала:

— Ох, да, я только закончу.

Но рука, оказавшаяся неожиданно сильной, подняла ее с колен.

— Я что, не ясно сказала, чтобы ты выметалась отсюда! — прозвучал сердитый голос.

Потом рука резко упала и раздался удивленный возглас. К изумлению и радости Майи, служанка воскликнула:

— Ваше Высочество! Что вы здесь делаете? Разве вы не знаете, что вас убьют, если обнаружат?

Майя посмотрела в полные обожания голубые глаза и почувствовала, как ее охватывает удовлетворение и радость. Похоже, не все слуги Лахлана Крылатого были рады его правлению. За шестнадцать лет своего пребывания у власти она потратила немало времени на то, чтобы очаровать всех, кто общался с ней, искусно накладывая на них чары принуждения, чтобы они беспрекословно подчинялись ее воле. Жрицы Йора называли такую способность ледой, и она не раз выручала Майю, в особенности тогда, когда помогла подавить волю Латифы Кухарки, которая провела ее по лабиринту к Пруду Двух Лун.

— Значит, ты знаешь, кто я такая? — спросила она мягко. — Ты знаешь, кто я такая, и не выдашь меня? Ты знаешь, кто я такая, но не позовешь стражу?

— Я знаю, кто вы, но не выдам вас, — послушно повторила служанка.

— Ты будешь помогать и служить мне? — спросила Майя, и ее хрипловатый голос запульсировал силой. — Ты будешь верна и поможешь мне?

— Я буду помогать и служить вам, — отозвалась та.

— И никому не скажешь, что видела меня.

— И никому не скажу, что видела вас.

— И будешь приходить ко мне и рассказывать обо всем, что происходит во дворце?

Служанка опять повторила то, что велела Майя, и та облегченно вздохнула. С этой девушкой ей пришлось приложить лишь совсем немного усилий, поскольку ее воля и желание уже и так были подчинены Майе. Похоже, она была одной из тех многочисленных служанок в Риссмадилле, которые были так преданы своей Банри, что бережно хранили обмылки из ее купальни и ссорились за честь чистить ее туфли. А если среди слуг и последователей Ри была одна, которая до сих пор любила ее, то найдутся и другие. Подорвать власть молодого ули-биста будет куда легче, чем она ожидала.

Лиланте открыла глаза и огляделась вокруг. По ее сучьям прыгали солнечные зайчики, и она ощущала, как под гладкой корой начинают шевелиться первые почки. Над ней громко заливалась какая-то птица, но древяница чувствовала, что ее грызет непонятная боль. Понадобилось немало времени, чтобы понять, что ее мучает, поскольку она еще не успела стряхнуть с себя зимнее оцепенение. Потом она вспомнила и зажмурилась, пытаясь снова погрузиться в благословенную дремоту. Но солнце пригревало, и земля под ней бурлила новой жизнью. Лиланте больше не могла спать.

Она нерешительно потянулась, потом пошевелила корнями, отряхивая с них землю и подставляя ветви теплому ветру. В воздухе витал запах весенней зелени, и против ее воли все соки в ней побежали быстрее. Несмотря на то, что Лиланте чувствовала себя глубоко несчастной, ей очень хотелось есть.

При первых же неловких шагах что-то соскользнуло с ее ветвей и упало на землю. Удивленная, она отступила назад и увидела лежащую на траве длинную рыжую косу. Она нерешительно нагнулась и подняла ее, сразу же поняв, что коса принадлежит Изабо. Перед ее мысленным взором промелькнул посеребренный луной снег и в ушах зазвучали извинения молодой ведьмы, прятавшей косу в ветвях Лиланте. В ее раскосых зеленых глазах засверкали слезы, а в душе вспыхнул такой гнев, что она чуть было не отбросила косу.

Лиланте любила Изабо как сестру, ее теплота и щедрость заполнили холодную ноющую пустоту в душе Лиланте. И все же с тех пор, как прошлой весной Лиланте повстречалась с Дайдом, вся тоска древяницы по любви и нежности сосредоточилась на неунывающем ясноглазом циркаче.

То, что она скрывала и подавляла свои чувства, лишь подхлестнуло ее страсть. Обнаружить Изабо с Дайдом в столь близком и горячем сплетении было для нее двойным предательством, ни в коей мере не смягчаемом тем фактом, что ни один из них не подозревал о ее чувствах. Вопреки всему, Лиланте больше винила Изабо. Она всегда так сочувствовала и так понимала переживания древяницы; она должна была знать, упрямо думала Лиланте. Она должна была догадаться.

Ее пальцы сжались на рыжей косе, и Лиланте снова услышала полный раскаяния шепот Изабо. Лишь тогда до нее дошло, что Изабо прощалась с ней, и в тот же миг ее страдание померкло перед более острой, более неотложной тревогой.

— Ох, Изабо, — прошептала она. — Куда ты ушла? Зачем?

Она остановилась в нерешительности, не зная, что же ей делать. Ее человеческий желудок раскатисто заурчал, и она, наклонившись, подобрала зеленое бархатное платье, в котором была в ту ночь. От долгого лежания на сырой земле оно измялось и перепачкалось, но никакой другой одежды у древяницы не было. Она через голову натянула его и спрятала косу Изабо подальше в один из длинных широких рукавов.

Снег уже почти растаял, и бледно-голубое небо было совершенно ясным. Лиланте нерешительно отправилась на кухню, выискивая в толпе людей, деловито снующих вокруг, хотя бы одно знакомое лицо. Раньше она довольно часто бывала в дворцовой кухне, но всегда вместе с Изабо, и сейчас боялась попросить еды у Латифы. Она неловко застыла у огромной двери, испуганная суетой и шумом множества слуг, работавших внутри.

— Лиланте? — спросил неуверенный голос.

Она робко подняла глаза и увидела, что к ней, дружелюбно улыбаясь идет хорошенькая служанка Изабо. Лиланте с облегчением улыбнулась в ответ, поскольку уже несколько раз встречалась со Сьюки в те несколько недель, которые предшествовали ее бегству в сад.

— Ты вернулась! — воскликнула Сьюки. — Все так беспокоились о тебе. Дайд Жонглер везде искал тебя, и Хранительница Ключа Мегэн очень волновалась. Где ты была?

— Спала, — ответила Лиланте, обнимая себя за плечи тонкими, точно прутики, руками, потому что в тени огромного здания было холодно.

Сьюки сняла свою шаль из козьей шерсти и заботливо накинула ее на плечи древяницы.

— Пойдем, я принесу тебе что-нибудь поесть, — сказала она. — Прошло уже больше месяца с тех пор, как ты пропала, и мы все думали, что ты могла уйти вместе с Рыжей, ведь казалось так странно, что вы обе исчезли примерно в одно и то же время. Но Рыжая говорила, что ты в саду… Ты знаешь, что она пропала?

Лиланте кивнула и показала Сьюки рыжую косу, спрятанную у нее в рукаве.

— Она оставила мне косу, чтобы я могла найти ее, если понадобится.

— Рыжей сейчас все недовольны, — прошептала Сьюки, — потому что она забрала с собой маленькую банприоннсу, а среди лордов многие опасаются, что Ри затеял это все, чтобы убрать ее со своего пути. Все знают, что Его Высочество не… не испытывал добрых чувств к малышке, учитывая обстоятельства. — Она заколебалась, но лишь на миг, потом продолжила. — Но я знаю, что это все неправда, потому что Рыжая любит маленькую банприоннсу и никогда бы не позволила причинить ей зло, это точно.

Лиланте послушно пошла за круглолицей служанкой, которая подвела ее к табуретке у длинного стола. Спрятав свои сучковатые ноги под подолом платья, Лиланте набросилась на овощное рагу, которое принесла ей Сьюки, внимательно слушая маленькую служанку, просвещавшую ее относительно того, что происходило во дворце.

— Теперь, когда Кандлемас прошел и празднества по случаю дня рождения Банри закончены, мы все будем готовиться к выступлению армии, — сказала она. — Представляешь, я еду с ними, потому что меня взяли в няньки к маленькому прионнсе.

Эти слова вызвали у Лиланте восклицание, ибо она не знала ни о рождении Доннкана, ни о смерти его сестренки. Сьюки вздохнула и покачала головой, печально рассказывая о маленькой мертворожденной девочке, но тут же начала восхищаться силой и красотой оставшегося в живых мальчика.

— У него крылья, представляешь; удивительно, правда? А глаза у него не голубые, как у всех младенцев, а желтые, как у птицы.

— Как у его отца, — сказала Лиланте.

— Да, — согласилась Сьюки, немного поколебавшись, прежде чем продолжить. — Они берут малыша с собой, представь, берут такого кроху на войну. Вот почему я тоже еду, чтобы присматривать за мальчиком и ждать Ее Высочество. — Она хихикнула. — Мак-Танах аж побагровел, когда Ее Высочество сказала, что тоже поедет. Он сказал: «Что это будет за военная кампания, если мы потащим с собой женщин и детей?» А она просто посмотрела ему в глаза и ответила: «Победоносная, потому что я буду там и позабочусь об этом». Она такая странная, эта новая Банри, правда?

Лиланте сказала:

— Да я не знаю, я всего несколько раз ее видела.

Сьюки залилась краской и принялась вертеть в пальцах край своего фартука.

— Ну, я хотела сказать, что она не такая, как большинство благородных дам, которые весь день сидят, болтают, орудуют иглами и занимаются всякой ерундой. А Ее Высочество следит за обучением лучников, выступает на военных советах и отдает приказы Телохранителям. Просто она так смешно говорит и все время такая серьезная, вот что я имела в виду.

Лиланте дочиста выскребла миску, Сьюки продолжала:

— Ну, например, как когда Его Высочество попытался оставить ее в Лукерсирее с малышом. Она взглянула на него этим своим взглядом и сказала: «Но Лахлан, ты же знаешь, что я не могу остаться здесь, когда ты едешь на войну. На мне лежит гис перед тобой, разве ты забыл? Я поклялась никогда не расставаться с тобой».

— А что такое гис ? — спросила Лиланте, и хорошенькая служанка, хихикнув, пожала плечами и сказала:

— Не знаю, но Ри покраснел и ничего не сказал, так что я думаю, это какой-то договор, который они заключили, никогда не расставаться. Правда, здорово? — И она снова захихикала.

— Глядите, девочки, кто снизошел до того, чтобы навестить нас, простых судомоек, — прозвучал громкий насмешливый голос. — Никак это королевская нянька Сьюки собственной персоной! А я-то думала, что она возгордилась и больше носу к нам не кажет!

Лиланте подняла глаза, съежившись на своей табуретке, потому что подобный тон был ей очень хорошо знаком. Перед ними, уперев руки в полные бедра, стояла девица в грязном переднике и с очень красными обветренными руками. За ней, усмехаясь, стояло несколько кухонных служанок.

Сьюки вспыхнула и вскочила на ноги.

— Я не виновата в том, что меня попросили присматривать за малышом, — сказала она, оправдываясь. — Не злись на меня, Дорин, ты же знаешь, что я никогда не лезла вперед других и никем таким себя не воображала.

— Ну где уж нам знать, — презрительно протянула пышнотелая девица, — таких проныр как ты, которые подлизываются к новому ри и забывают старых подруг.

— Это все потому, что я помогала Рыжей с маленькой банприоннсой, поэтому они знали, что я умею обращаться с малышами…

— Да, конечно, — сказала Дорин. — Такая тощая малявка? Да я готова биться об заклад, что ты никогда раньше и младенца-то на руках не держала! Просто ты уж своего не упустишь.

Сьюки открыла было рот, чтобы что-то сказать, но тут вступила еще одна служанка:

— Вот уж я удивилась, что ты согласилась нянчить ведьмино отродье, Сьюки. И как тебе не страшно?

— Он ведь совсем крошка, Элси, как ты можешь такое говорить, — еле слышно возразила Сьюки, а остальные девушки начали боязливо оглядываться по сторонам и зашикали на подругу.

— Придержи язык, милая, — сказала Дорин, — а не то сейчас эта старая клуша Латифа придет и напустится на всех нас.

Элси тряхнула головой в белом чепце, голубые глаза непокорно сверкнули.

— Что бы ты там ни говорили, а он ведьмино отродье, да еще и ули-бист, с такими-то крыльями и глазами.

Лиланте почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, и невольно скрестила ноги, заметив, какие косые взгляды бросают на нее служанки. В своем перепачканном платье с длинной гривой волос-прутиков, на которых начали пробиваться первые листики, она знала, что действительно выглядит как настоящий ули-бист. И снова ей страстно захотелось оказаться где-нибудь в лесу, подальше от всех, кто презирал и ненавидел тех, в чьих жилах текла не человеческая кровь.

Сьюки, должно быть, почувствовала, что творится в ее душе, поскольку сказала горячо:

— Ты же знаешь, что нельзя так говорить, Элси; Ри издал указ против этого, и у тебя будут большие неприятности, если кто-нибудь передаст ему твои слова.

— Вы только послушайте ее, — восхищенно сказала Элси, — она уже двумя руками за новый порядок. Быстро же птичка запела по-новому.

Круглые щеки Сьюки покраснели, в глазах блестели слезы.

— Моя бабушка всегда говорила, что новая метла чище метет, — ответила она, высоко подняв подбородок. — А вам, девушки, лучше не забывать об этом.

Сьюки подобрала юбки и сказала:

— Пойдем, Лиланте, я знаю, что Хранительница Ключа очень хочет поговорить с тобой, и Его Высочество, думаю, тоже. Не обращай внимания на этих завистливых куриц, они просто скудоумные злюки. — Высоко подняв голову, она гордо прошла мимо служанок, и Лиланте тихо последовала за ней, не глядя им в глаза.

— Фу-ты ну-ты, маленькая да удаленькая, — насмешливо протянула у них за спиной Дорин, но Сьюки не обратила на нее внимания, быстро ведя Лиланте по коридорам кухонного крыла.

В конце концов они обнаружили Изолт и Лахлана в жилище Мегэн в Башне Двух Лун. Старая колдунья, несмотря на свою слабость, отказалась лежать в постели, сославшись на то, что у нее слишком много дел, чтобы позволять всем суетиться вокруг и нянчиться с нею. Она сидела в своем кресле с высокой спинкой, такая же прямая, как всегда, с узкими черными глазами, так и сверкающими нетерпением, слушая бесконечные жалобы Лахлана. Изолт сидела у окна, кормя грудью маленького Доннкана, а у очага, поджав ноги, пристроился клюрикон Бран, крошечными умелыми стежками зашивая рубаху.

— Ну, Лахлан, если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород, — отрывисто сказала Мегэн. — Невозможно ковать мечи и наконечники стрел из ничего; видит Эйя, мне бы очень этого хотелось! Придется обойтись тем, что есть. Ты же знаешь, мы отправили пленных на рудники в Сичианских горах, и скоро у нас будет больше металла для кузниц. А до тех пор солдаты должны довольствоваться имеющимся у них оружием.

— Но как мне вести войну, если моя армия — горстка необученных, неопытных, недисциплинированных и невооруженных детей? — раздраженно воскликнул Лахлан.

— Мудро и отважно, — отрезала Мегэн. — А как еще может вести войну Мак-Кьюинн?

Она одним мановением руки заставила его проглотить язвительный ответ и улыбнулась Лиланте.

— Значит, ты вернулась к нам, милая? Надеюсь, зимний сон придал тебе сил?

С беспокойством раздумывая, знает ли Хранительница Ключа, почему она так поспешно сбежала в парк, Лиланте кивнула, робко улыбнувшись в ответ.

Донбег, свернувшийся калачиком на коленях Мегэн, ободряюще пискнул, и она механически ответила ему.

— Нам недоставало твоих рассказов о лесных существах, хотя это побудило меня поручить нескольким из наших учеников разыскать упоминания о древяниках, ниссах и клюриконах в тех немногих книгах, что у нас остались, — сказала Мегэн. — Я выяснила кое-какие интересные вещи, которых не знала раньше. Скажи, Лиланте, ты слышала о Летнем Дереве?

Донбег взволнованно заверещал и, взобравшись по длинной седой косе Мегэн, уселся у нее на плече. Лиланте пожала плечами.

— Нет, миледи.

Мегэн вздохнула.

— Обидно, а я надеялась, что ты сможешь добавить что-нибудь к тем скудным сведениям, которые я нашла. Ну да ладно.

Клюрикон положил иглу, его мохнатые ушки встали торчком. Он торжественно затянул:

Десять тысяч ребятишек я родил на свет,

Только я вот все живу, а их уж нет.

До чего ж красивы были дочери мои,

Погубили те их, кому были дороги они.

Крепкими и сильными были сыновья,

Только скоро высохли, жив один лишь я.

Но по ним я не горюю и не плачу, нет,

Скоро дети новые явятся на свет.

Сильные, красивые, дочки, сыновья,

Когда песнь купальскую вновь услышу я.

Все удивленно уставились на него, и он сказал:

— Летнее Дерево, Поющее Дерево.

Мегэн проговорила медленно:

— В одном из упоминаний, которые я смогла отыскать, описывается «сад с огромным деревом, покрытым цветами, ароматными, точно розы, которое поет на ветру».

— Летнее Дерево, Поющее Дерево, — повторил клюрикон.

Мегэн впала в задумчивость. Все молча ждали, только Лахлан слегка ерзал на стуле да у груди Изолт посапывал малыш. Очнувшись, Мегэн оглянулась, точно удивленная тем, что они все еще здесь.

— Ты знаешь, что Изабо покинула нас? — спросила она внезапно.

Лиланте кивнула, а Сьюки сказала, задыхаясь:

— Рыжая оставила ей свою косу, правда, странно? Чтобы можно было снова найти ее, так она сказала.

Взгляд Мегэн стал более острым, а Лахлан сжал кулаки.

— Это так? — спросила старая ведьма. Лиланте неохотно кивнула и, вытащив свернутую в кольцо косу, показала им. Мегэн повелительно протянула руку. Древяница отдала ей косу еще более неохотно. В комнате что-то изменилось; она почувствовала, как молчание стало более напряженным, и это обеспокоило ее. Мегэн с отсутствующим видом пробежала по косе пальцами.

— Ты можешь сказать, где она? — спросил Лахлан. Когда Мегэн не ответила, он устремил испытующий взгляд желтых глаз на лицо Лиланте, и та сказала неуверенно:

— Она очень далеко. Где-то на севере.

— Изабо направляется в тайную долину? — он бросил взгляд на Мегэн. — Неужели ей удалось так быстро преодолеть такое большое расстояние? Почему ни один мой патруль не нашел никаких следов? Даже если бы у нее был плащ-невидимка, неужели он смог бы скрыть ее вместе с этим проклятым конем?

— Плащ-невидимка может стать таким большим или маленьким, как понадобится, — сказала Мегэн, — но я готова поклясться, что плаща у нее нет. — Ты же помнишь, что мы долго искали его после того, как Майя уплыла, но так и не нашли. Кроме того, мы все видели следы копыт жеребца в лабиринте, и они вели только в одну сторону. Даже Изабо не могла заставить лошадь идти обратно по своим собственным следам всю дорогу из лабиринта.

— Но она точно сквозь землю провалилась, — разъяренно сказал Лахлан. — Должно быть, у нее все-таки был плащ-невидимка, никакого другого объяснения нет.

— Она сказала бы нам, если бы нашла его, ведь мы все вместе искали, — сердито сказала Мегэн, потом нахмурилась. — Хотя в этом плаще скрыты странные темные силы, которые искажают ум и волю, — сказала она тихо. На миг она задумалась. — Нет, полагаю, она каким-то образом использовала Старые Пути. Я уверена, что жеребец может знать о них, хотя и не представляю, как ему удалось там пройти. Совершенно ясно, что жеребец Изабо — не простой конь.

— Нет, это бешеная и неуправляемая тварь, — сердито сказал Лахлан. — Надо было его пристрелить на месте!

— Очень странно, — пробормотала Мегэн, — но на миг, когда я увидела его, мне показалось… да нет, этого просто не может быть. Уже почти семнадцать лет прошло. — Она сверкнула глазами на Лахлана, который с угрожающе нахмуренным лицом грыз ноготь на большом пальце. — Даже не думай о том, чтобы тратить людей и силы на преследование Изабо, — предупредила она. — Путь в тайную долину долгий и трудный, кроме того, не забывай, что никто, кроме нас с Изабо, не знает проходов через пещеры. Ты и так вечно жалуешься, что у тебя мало людей, так что не стоит бросать их на заведомо невыполнимое дело. У Изабо своя судьба; когда настанет время, Пряхи снова пересекут наши нити. — С этими словами старая колдунья скатала косу и убрала ее в свой мешок.

Лиланте невольно протестующе дернулась. В этой комнате явно чувствовалась какая-то недоговоренность, которой она не понимала и которая тревожила ее. Древяница застенчиво поджала ноги, но все же сказала:

— Изабо сама отдала мне эту косу, Хранительница. Это все, что у меня осталось от нее. Она хотела, чтобы коса была у меня. — Она протянула руку, хотя ее веснушчатое лицо пылало от смущения.

Пальцы Мегэн сжались, а ее черные глаза впились в Лиланте. Та заставила себя не отводить взгляд, и Мегэн, вздохнув, неохотно протянула рыжую косу древянице.

Она сказала строго:

— Береги ее, милая, ибо если она попадет в недобрые руки, Изабо грозит большая беда. Всегда нужно быть очень осторожным с тем, что когда-то было частицей твоего тела, ибо по ней тебя могут найти или выследить, или даже навести на тебя проклятие, будь то даже обрезок твоего ногтя или пятно пота. — Она отдала косу, и Лиланте снова спрятала ее к себе в рукав.

— Мы хотели дать тебе задание, если ты не против, — сказала ведьма. — Ведь ты все еще хочешь работать с нами, да? — Лиланте еле заметно кивнула, чувствуя, как у нее свело пальцы ног. — Я вижу, что ты несчастлива здесь, во дворце, — сказала Мегэн, улыбнувшись ей. — Ты дитя леса, и несмотря на все наши указы и декларации, осталось еще много таких, кто не доверяет волшебным существам и обижает их. Мне пришло в голову, что ты, возможно, захочешь вернуться в лес и поискать кого-нибудь из своих сородичей.

Лиланте не верила собственным ушам. Это действительно было ее давней мечтой, но как Хранительница Ключа узнала об этом?

— Я часто искала, — сказала она тихо, — но древяники неуловимые создания, и они редко собираются вместе. Их нелегко найти.

— Возможно, если бы ты знала, где искать, то тебе повезло бы больше, — сказала Мегэн. — Я говорила тебе, что велела нескольким ученикам исследовать повадки древяников и других жителей леса. Похоже, древяники собираются вместе по меньшей мере один раз в год, на Купалу, чтобы увидеть цветение Летнего Дерева. Судя по тому, что мне удалось узнать о нем, оно цветет раз в году, и то всего лишь один день и одну ночь. Его цветы священны и обладают особой силой.

— Разве Летнее Дерево — не символ клана Мак-Эйслинов? — спросила Лиланте, внезапно вспомнив, что Дайд как-то рассказывал ей что-то подобное. — Гиллиан носит на шее бляшку с эмблемой цветущего дерева.

— Да, точно, — ответила Мегэн довольно. — Они с сестрой и матерью последние, кто остался от клана Мак-Эйслинов; они наследницы Эслинна и Башни Грезящих, хотя прошло уже несколько десятилетий с тех пор, как Мак-Эйслины правили Эслинном, благодаря амбициям Мак-Танахов. — Она снова замолкла, и Изолт передала насытившегося малыша Сьюки, чтобы та перепеленала и укачала его, а сама встала рядом с Лахланом, положив ладонь на его напряженную руку.

— Значит, вы хотите, чтобы я отправилась на поиски древяников в Эслинн. Зачем? Что вам от них нужно?

— Я хочу, чтобы ты договорилась о поддержке лесных жителей, — сказала старая ведьма. — В прошлом древяники были могущественными союзниками Мак-Эйслинов и сражались на их стороне. Когда мой отец Эйдан Белочубый пытался установить мир в Эйлианане, древяники были среди тех волшебных существ, которые поклялись подчиняться Пакту о Мире, а один из них поставил под документом свою метку. Мы хотим продлить Пакт о Мире, но после шестнадцати лет гонений многие волшебные существа подозрительно относятся к людям, и не без оснований. Мне кажется, они поверят тебе, Лиланте, и ты сможешь убедить их оказать нам поддержку и помощь.

— Они не станут меня слушать. Они презирают меня точно так же, как и вы, люди. — В ее раскосых зеленых глазах показались слезы.

— Но они не будут бояться тебя, Лиланте, и может быть, ты сможешь научить их верить тебе и принимать тебя. По-моему, стоит попытаться. Подумай об этом, пожалуйста, ведь действительно нужно, чтобы они поверили нам, или в этой стране никогда не будет мира.

Лиланте, казалось, не убедили ее слова, но она кивнула, бессознательно погладив косу Изабо, лежавшую у нее в рукаве, и сказала:

— Я подумаю об этом.

— В планировании и возделывании плодоовощных и зерновых культур одним из главных факторов является почва, — бубнил Мэтью Тощий. — Почва является источником питательных веществ и воды и поглощает отходы, накапливающиеся в корневой системе растений.

Диллон вздохнул и уставился на деревья, качающиеся в саду за окном. Почва не интересовала его, но Мэтью Тощий, очень серьезный и исполненный самых благих намерений колдун, считал ее исключительно захватывающей темой и изо всех сил старался заразить своим энтузиазмом учеников. Он был земляным колдуном, который в молодости учился в Башне Благословенных Полей. Получив кольца с лунным камнем и яшмой, он поселился в небольшой деревушке, где каждый год благословлял посевы фермеров и занимался исследованием способов увеличения их урожаев.

Когда началась охота на ведьм, он бежал из своей деревушки, в конце концов отыскав себе новый дом далеко на юге, где никто не знал, что он колдун. Все семнадцать лет после Дня Предательства он провел, возделывая свой крошечный клочок земли и выращивая на нем такие крупные и вкусные овощи, что соседи начали его подозревать. Он вполне мог быть обвинен в колдовстве, если бы не его поведение, исполненное рассудительного достоинства, и не его готовность делиться с соседями-фермерами знаниями по применению удобрений, взращиванию семян и орошению.

Он был бы вполне рад прожить до конца своих дней в той деревушке, но Мэтью Тощий был человеком долга и знал, что Шабаш Ведьм нуждается в нем. Поэтому, когда до него дошли новости о победе восстания, он собрал свои скромные пожитки и вернулся в Башню Двух Лун, чтобы помочь ведьмам в их борьбе. Через несколько дней наиболее молодые и сильные ведьмы и колдуны должны были выступить в поход вместе с армией Ри, и Мэтью Тощий был преисполнен решимости вбить в голову своих студентов как можно больше за оставшееся ему короткое время.

В длинной классной комнате сидело примерно пятьдесят ребят от десяти до пятнадцать лет, и на лицах большинства из них была написана такая же скука, как и на лице Диллона. Некоторые что-то вырезали на деревянных столах перочинными ножичками; другие перешептывались или передавали друг другу сладкие леденцы из древесного сока; третьи заплетали в косички бахрому своих пледов или ногтями отскребали грязь с босых пяток. Диллон выругался себе под нос и принялся раздумывать, разрешат ли ему обучаться военному делу со старшими мальчиками. Он мечтал когда-нибудь поступить в Телохранители, собственную гвардию Ри, которая скакала вслед за ним в бою, а в мирное время охраняла его. Сведения о составе почвы были совершенно ни к чему Синим Стражам, как обычно называли Телохранителей.

Дверь открылась, и в класс вошел высокий мужчина с кудрявыми каштановыми волосами и окладистой рыжей бородой. С ним была девочка, одетая в подбитый мехом оливковый бархатный костюм и черный плед тонкой работы, повторявшие цвета килта и пледа мужчины. На руке у нее сидела крошечная черная кошка с кисточками на ушах, а по пятам за ними шагала огромная черная волчица.

Мэтью вскочил на ноги, поклонившись и рассыпавшись в приветствиях.

Прионнса Рураха и Шантана склонил голову, сказав:

— Спасибо, любезный. Прошу прощения, что прервал ваш урок, но сегодня мы уезжаем в Рурах, и моя дочь хотела бы попрощаться со своими друзьями.

— Конечно, конечно, — ответил колдун и сделал жест по направлению к классу, полному изумленных ребятишек.

Диллон проворно вскочил на ноги, махнув остальным членам Лиги Исцеляющих Рук, чтобы последовали его примеру. Первым поднялся Джей Скрипач, малиновый от смущения, а Аннтуан и Эртер хотя и отстали, но совсем ненамного. Единственной, кто хоть с каким-то интересом слушал лекцию, была Джоанна, поскольку она знала, что твердые познания в растениеводстве необходимы, если она хочет осуществить свою мечту стать целительницей. Тем не менее, она тоже хотела попрощаться с Финн, поскольку они почти не виделись с ночи восстания, когда та узнала, что она — дочь Мак-Рураха, похищенная Оулом в шестилетнем возрасте. Отданная в ученичество грабителю и наемному убийце, она постигала такие науки, от которых ее высокородные родители были бы совершенно не в восторге, пока наконец не сбежала на улицу, где и познакомилась с остальными. Они были самой проворной и ловкой шайкой попрошаек во всем Лукерсирее, пока не встретились с Йоргом Провидцем и его маленьким учеником Томасом и не образовали Лигу Исцеляющих Рук. Лига немало поспособствовала успеху восстания, произошедшего в Самайн, и последовавшие за ним месяцы казались ребятишкам довольно пресными после напряженного и богатого событиями прошлого года.

Ребята довольно неловко стояли вокруг нее, не зная, что сказать этой закутанной в меха и бархат девочке, так не похожей на оборванную бродяжку, которую знали раньше. Финн, казалось, тоже было неуютно, и она сказала:

— Ну что ж, прощайте, по крайней мере, на какое-то время.

— Может быть, на многие годы, — скорбно сказала Джоанна. — Ты теперь банприоннса, и у тебя не будет времени на таких, как мы.

— Не говори глупостей, — грубо сказала Финн. — Ну разумеется, будет.

— Но ты же будешь в Рурахе, а мы — здесь, — заметил Джей, — так что кто знает, когда мы снова увидимся.

— Я заставлю их привезти меня обратно, — сказала она. — Ведь это единственная Теургия во всей стране, а надо же мне как-то получать образование. — Эта перспектива явно не вызывала у нее никакого воодушевления, но она только помрачнела, когда Диллон сказал быстро:

— Не глупи, Финн, банприоннсы не ходят в школу, у них есть учителя, гувернантки, и все такое.

— Ну а у меня не будет! — воскликнула Финн. — Мало того, что меня тащат в Рурах, так еще и это терпеть придется? Ну уж нет!

— Неужели ты не хочешь ехать? — любопытно спросила Джоанна. — Мне казалось, что тебе понравится быть банприоннсой, ходить в бархате и в украшениях, и чтобы служанка расчесывала тебе волосы, а паж носил платок…

— Это тебе нравятся такие глупости! — яростно воскликнула Финн. — Скучища смертная! Мне гораздо больше хотелось бы учиться наводить чары и стрелять из лука, как вы.

Веснушчатое лицо Диллона помрачнело еще больше.

— Ага, только нас ничему такому не учат, говорят, что слишком маленькие. Магии начинают учить только в шестнадцать лет, и то после того, как пройдешь какое-то дурацкое испытание. Нас учат только каким-то глупостям про грязь.

— Грязь? — непонимающе спросила Финн.

— Да, этот старый зануда только про нее и треплется. Про грязь. Представляешь?

— Ну, Диллон, это же не про грязь, а про то, как выращивать всякие растения! — воскликнула Джоанна. — Нас и другим вещам тоже учат, вроде истории и математики, — сказала она Финн. — Они мне не очень нравятся. Тебе повезло, поедешь в Рурах и будешь жить в замке.

Финн вздохнула.

— Мне хотелось бы лучше остаться здесь, где так много всего происходит.

— Но неужели тебе не хочется увидеть свою маму и снова быть одной семьей?

Джоанна была потрясена. Они с младшим братом Коннором были сиротами, и Джоанна мечтала о том, чтобы это оказалось какой-то ужасной ошибкой, их отец и мать на самом деле остались живы и они снова могли бы жить все вместе. Поскольку именно так и получилось с Финн, ее отношение удивляло девочку.

Финн слегка порозовела и пожала худеньким плечиком.

— Конечно, хочется, — ответила она. — Просто Рурах так далеко. А я ничего не помню.

— Ну, по крайней мере, ты будешь жить в замке, у тебя будут слуги и столько жареной оленины, сколько захочешь, а мы будем болтаться здесь и зубрить всякие глупости, вроде того, как делать компост, — надувшись, сказал Диллон.

— Да, наверное, это здорово, — сказала Финн. — А мой дайаден говорит, что научит меня охотиться, так что на худой конец я научусь стрелять из лука, как Изолт.

— Ну вот, вечно так! — взорвался Диллон. — Ты просто глупая девчонка; тебя будут учить, а нас с Аннтуаном — нет, потому, что мы еще слишком маленькие! Тебе-то зачем уметь стрелять, если ты потом выйдешь замуж за какого-нибудь жирного прионнсу и нарожаешь кучу ребятишек? А я хочу быть солдатом, но нас маринуют в этой идиотской Теургии, а к луку даже подходить не разрешают. Мне и не позволили учиться драться мечом, который Лахлан подарил мне за помощь в восстании!

Аннтуан и Эртер согласно шмыгнули носами, а старший из них сказал:

— Да, это нечестно!

— Пылающие яйца дракона! — воскликнула Финн. — Почему это девочкам нельзя учиться стрелять из лука? Посмотрите на Изолт! Она дерется куда лучше, чем все эти великие солдаты. Ничего удивительного, что тебя держат в Теургии, раз ты такой глупый задавака!

Они сердито переглянулись, и эльфийская кошка на руках у Финн выгнула спину дугой и зашипела. Мак-Рурах подошел и положил руку на плечо Финн.

— Ну, Фионнгал, ты готова ехать?

— Да, вполне, — пренебрежительно ответила она.

Ее отец ласково улыбнулся ребятишкам, сказав:

— Что ж, я понимаю, что Фионнгал грустно расставаться с вами, но вы же знаете, что в замке Рурахов вам всегда будут рады. Надеюсь, когда-нибудь вы приедете навестить нас.

Когда Финн вслед за отцом пошла к выходу, они зашептались и зашевелились. Она не удостоила их прощальным взглядом и прошествовала к двери, прямая, как тростинка.

Джей поколебался, потом позвал ее:

— Если я научусь читать, ты будешь писать мне, Финн?

Она оглянулась на него через плечо, и на лице у нее промелькнула прежняя усмешка.

— Ты научись сначала!

И ушла.

Лахлан и Изолт гуляли в саду, обсуждая свои планы, когда ветви деревьев над их головами внезапно зашуршали, и маленькая фигурка выпрыгнула из листвы, приземлившись перед ними на четвереньки. Изолт мгновенно встала в оборонительную стойку, но тут же опустила руки, узнав ее.

— Диллон! — воскликнул Лахлан. — Что ты здесь делаешь?

Мальчик встал на ноги, не обращая внимания на перепачканные в земле колени и ладони, и сказал:

— Ой, Лахлан, то есть я хочу сказать, Ваше Высочество, прошу прощения, что напугал вас, но меня не пропустили к вам.

— Да, как ни странно, мы были очень заняты, — сухо ответил Лахлан. — Ну, что у тебя такого срочного, что понадобилось подкарауливать меня в кустах?

Веснушчатое лицо Диллона залилось легким румянцем, но он сказал упрямо:

— Ваше Высочество, пожалуйста, возьмите меня с собой, когда будете выходить в поход. Я хочу служить вам.

Лицо Лахлана, которое до того было довольно суровым, разгладилось, и он улыбнулся, хотя выражение лица Изолт так и осталось серьезным и внимательным.

— Да, мой мальчик, я понимаю, почему тебя зовут Дерзким. Прости, Диллон, но мы едем на войну, а не на званый вечер. Будет гораздо лучше, если ты останешься здесь и займешься учебой. Ты еще успеешь навоеваться, когда станешь взрослым.

— Я уже взрослый, — ответил мальчик сердито. — Кроме того, Йорг сказал, что вы берете Томаса, а он ведь совсем мальчишка.

— Но ты же знаешь, что Томас нам понадобится, — раздражаясь, сказал Лахлан. — У нас и без того мало людей, чтобы еще терять их от ран и воспалений. Томас сможет исцелить их и снова сделать сильными. — Он развернулся, собираясь уйти, и бросил через плечо, — Ты должен быть на занятиях, мой мальчик, а не лазать по деревьям в саду. Возвращайся за книжки.

Диллон покраснел еще больше и сказал с достоинством:

— Я довольно рослый парень для своего возраста, Ваше Высочество, и я могу быть вам полезным, вы же знаете. Разве я не помог вам в Самайн?

— Очень помог, — сказала Изолт, и в ее голосе послышалась не свойственная ей обычно теплота.

Диллон продолжил горячо:

— Вам понадобятся оруженосцы, Ваше Высочество, чтобы быть у вас на посылках, и стеречь вашу лошадь, и чистить доспехи… — на миг он запнулся, не зная, что бы еще придумать, потом быстро продолжил, — и мы могли бы нести ваше знамя. — Глаза у него засверкали, и стало совершенно ясно, что его воображение уже рисовало картины того, как он героически и отважно мчится в бой перед самим Ри, неся стяг с оленем Мак-Кьюиннов.

Лахлан чуть было не рассмеялся и не велел ему заняться своими книгами, но Изолт положила ладонь ему на руку, и в ее глазах промелькнуло сочувствие.

— Тебе действительно понадобятся оруженосцы, Лахлан, — сказала она.

Ри бросил на нее скептический взгляд, потом пожал плечами.

— Ты говоришь «мы», Диллон. Полагаю, что ты имеешь в виду всех ребят из Лиги Исцеляющих Рук?

— Да, Ваше Высочество.

— Хм, Мегэн будет недовольна, да и Энит тоже. Они считают, что у этого вашего Джея есть Талант, — сказал Лахлан.

— Значит, мы можем поехать с вами? — воскликнул Диллон.

— Ну, поскольку я не вижу другого способа отвязаться от тебя, то да, — сказал Лахлан, улыбаясь.

Диллон восторженно завопил и неуклюже перекувырнулся колесом, тут же завалившись на спину.

— Пылающие яйца дракона, вот ребята обрадуются! — закричал он.

Мчась по коридору впереди Аннтуана, Эртера и маленького Парлена и чуть не спотыкаясь о мохнатого Джеда, Диллон услышал западающий в память напев виолы Джея. Даже Диллон, который почти не разбирался в музыке, понимал, насколько улучшилась игра его друга за те несколько месяцев, в течение которых его учила старая циркачка. Энит Серебряное Горло не хотела оставаться в стенах Башни Ведьм, пока не услышала, как играет Джей; тогда она улыбнулась и сказала:

— Ладно, останусь, пока у меня снова не начнется зуд попутешествовать, а в моем возрасте кто знает, когда это случится?

С тех пор, как она взяла Джея к себе в ученики, Диллон и остальные мальчики виделись с ним лишь на дневных занятиях, обязательных для всех учеников Теургии. Все оставшееся время Джей проводил в комнатах старой циркачки, слушая ее пение или помогая ее сыну Морреллу учиться играть на скрипке. Джей даже отказался участвовать в ежевечерних баталиях во дворе у башни, когда они доставали свои выструганные из старых деревяшек мечи и бились друг с другом, воображая себя Синими Стражами.

— А вдруг Энит снова захочется попутешествовать, когда придет весна, — говорил Джей, — и что тогда я буду делать? Она единственная, кто знает колдовские песни.

Диллон забарабанил в дверь, и звуки виолы затихли, а за ней и нежный мелодичный голос Энит. Джей с виолой в руке открыл дверь, зажав под мышкой смычок. Он был явно раздосадован тем, что его прервали.

Диллон возбужденно пустился в объяснения. Он не замечал выражения лица Джея, пока у него не кончились слова; тогда он воскликнул негодующе:

— Да что с тобой такое, балда? Язык проглотил? Неужели тебе не хочется пойти на войну вместе с нами?

— Да нет, не то чтобы, — принялся оправдываться Джей. — Просто если я пойду, то не смогу учиться у Энит. Она осталась здесь только для того, чтобы учить меня — она говорит, что не может жить в доме, в четырех стенах ей неуютно. Если я уйду с тобой и с ребятами, она сядет в свой фургон и опять отправится странствовать.

Диллон не верил своим ушам.

— Ты хочешь сказать, что лучше останешься здесь учиться играть на скрипке, чем станешь помощником Ри и будешь носить в бой его стяг?

— Я не просто учусь играть на скрипке, — ответил Джей, и его худые смуглые щеки окрасились смущенным румянцем. Он прижал к себе виолу. — Знаешь, это виола д’амур, одна из величайших реликвий клана Мак-Синнов. Они считают, что ее сделала сама Гвиневера Ник-Синн, а ведь это она воссоздала арфу Синнадар. Для меня огромная честь даже просто прикасаться, не говоря уже о том, чтобы играть на ней.

Диллон взглянул на виолу, которую Джей держал в руках. Он никогда раньше не замечал, что это действительно очень необычный инструмент. У нее было девять струн, натянутых на искусно сделанную деревянную подставку. Ее длинный гриф был вырезан в виде фигуры и лица прекрасной женщины с распущенными волосами и повязкой на глазах.

Он знал, что Хранительница Ключа Мегэн очень рассердилась, когда Лахлан позволил Лиге Исцеляющих Рук в награду за помощь в восстании выбрать себе семейные реликвии из хранилища. Диллон выбрал меч прекрасной работы, который явно имел какое-то историческое значение. Аннтуан тоже выбрал меч, Эртер — украшенный драгоценными камнями кинжал, Джоанна — прелестный браслет, а ее брат Коннор — музыкальную шкатулку с секретом. Парлену приглянулся серебряный кубок с кристаллом хрусталя, вставленным в ножку, а Финн взяла себе охотничий рог, который оказался военным рогом Мак-Рурахов, реликвией ее собственного семейства, вызывавшим дух воинов из прошлого. Хотя в то время она еще этого и не знала, она прихватила и плащ-невидимку, который сначала скрыл Лахлана, когда ему понадобилось проникнуть во дворец к умирающему брату, а потом помог Майе Колдунье незамеченной пробраться через лабиринт к Пруду Двух Лун. После этого плащ исчез, и несмотря на то, что Мегэн организовала тщательные поиски, его так и не обнаружили.

Исчезновение плаща очень встревожило Мегэн, и она сурово выбранила Лахлана. Мечи и кинжал у ребят она отобрала, резко сказав, что они слишком опасны для детей. Теперь, когда они стали оруженосцами Ри, Диллон надеялся, что им позволят носить свое оружие, однако Мегэн настрого запретила это, к огромному расстройству мальчиков. Но Лахлан сжалился над ними и пообещал, что мальчикам дадут маленькие мечи, более подходящие для их возраста и сложения, если они научатся правильно обращаться с ними. Поскольку именно об этом Диллон и мечтал, он не мог понять, почему Джей предпочел обучение игре на виоле, пусть даже старинной и священной.

— Ну и пожалуйста, оставайся здесь и учись играть на своей глупой старой развалюхе, — сказал он с отвращением. — Тогда ты больше не можешь быть моим лейтенантом. Придется назначить вместо тебя Аннтуана.

Джей густо покраснел и выдавил:

— Ну и ладно. Если это именно то, чего тебе хочется, замечательно. Только нечестно вышвыривать меня из Лиги только потому, что я не хочу быть оруженосцем. Хранительница Ключа говорит, что я сделаю для Шабаша больше, если буду учиться тому, к чему у меня есть способности. Она говорит, что очень немногие владеют Талантом петь колдовские песни и что когда-нибудь я стану великим колдуном и буду очаровывать людей своей музыкой.

— Да ничего у тебя не получится, — усмехнулся Диллон.

— А Мегэн считает, что получится, а она ведь Хранительница Ключа, и Энит считает, что получится, а она…

— Просто старая цыганка, — парировал Диллон, разозлившись при мысли, что его лейтенант осмелился перечить ему.

Джей крепче прижал к себе смычок, его губы превратились в тонкую полоску. Послышался голос Энит, зовущей его, и он сказал отрывисто:

— Мне нужно идти. Прости, что не могу пойти с вами, но мое место здесь. Берегите себя.

Раскаиваясь, что вышел из себя, Диллон начал придумывать, что бы ему сказать, но Джей уже вернулся в комнату и закрыл за собой дверь.

Лиланте разбудило острое ощущение опасности. Она стояла неподвижно, не шевеля ни единой веточкой, и прислушивалась. Поблизости кто-то был. Совсем близко. Она чувствовала его дыхание на своей коре. Пальцы пробежались по стволу, раздвинули ее ветви. По ее жилам медленно заструилась человеческая кровь, и она смогла открыть глаза и вглядеться в темноту. Внезапно ее пронзила мучительная боль. Лиланте беззвучно вскрикнула. Снова и снова она чувствовала, как в ее древесину вонзается холодный огонь, и вскинула вверх все ветви, почти падая. Она ощутила, как коса Изабо выскользнула из глубины ее ветвей. Нападающий бросил топор и схватил косу, потом раздался топот поспешно удаляющихся ног.

Последняя стадия ее превращения закончилась как раз вовремя, чтобы она успела увидеть высокую фигуру, растворяющуюся в сумраке сада, но не узнала ее. Лиланте наклонилась, глядя на то, как из глубоких порезов на бедре вытекает кровь-живица. От боли так кружилась голова, что она еле держалась на ногах. Она вложила все оставшиеся у нее силы в мысленный призыв. Бран, помоги мне…

Цепляясь за соседнее дерево и пытаясь остановить липкую зеленую кровь, Лиланте глотала запоздалые слезы боли и ужаса. Почему на нее так вероломно напали? Кому настолько понадобилась коса Изабо? Кто бы это ни был, он знал, что древяница собиралась покинуть дворец на следующее утро и выехать с отрядом солдат Ри в Эслинн и, возможно, к Летнему Дереву.

Последние несколько недель Лиланте провела в спорах с самой собой. Даже если она и сможет найти в Эслинне каких-нибудь древяников, они скорее всего отвергнут ее, считая полукровкой, думала она. Даже если они и примут ее, то все равно не послушают. Почему волшебные существа из леса должны доверять представителю ненавистных людей, которые рубят деревья и пашут землю, грабительски лишают ее всех металлов и минералов?

И все же Лиланте хотела встретиться с сородичами своей матери и втайне надеялась, что они примут ее, пусть даже отвергнутую сородичами отца. Поэтому Лиланте пришла в этот дальний угол парка, чтобы в последний раз пустить корни в его жирную почву, потому что это, возможно, будет очень нелегко сделать во время путешествия по враждебному краю. Она спрятала рыжую косу глубоко в свои плакучие ветви, понимая, что очень важно, чтобы она была в безопасности. И все же коса исчезла, а Лиланте получила жестокие раны. Она прижала руки к зияющему порезу, и мука сжала ей горло так сильно, что перехватило дыхание. Увидев маленького клюрикона, со всех ног бегущего ей на помощь, древяница печально подумала, что чем скорее она покинет человеческое общество, тем будет лучше. Люди никогда не приносили ей ничего, кроме боли и горя.