Глава 1

Полковник Эндрю Лоуренс Кин подъехал и почтительно коснулся шелковистых сгибов флага 35-ого Мэнского полка. Опаленная временем и запачканная кровью, ткань флага была столь же хрупка, как и крылья умирающей бабочки.

«Сотня безымянных полей сражений», задумался он. «Моя собственная кровь на этом штандарте, моего брата и всех моих товарищей. Сколько же уже погибло? Осталась меньше, чем сотня». Он позволил себе опустить руку.

Стояло раннее утро, и воздух опьянял ароматом поздней весны. Трава была пышная, насыщенного зеленого цвета, усыпанная изобилием цветов — голубые, желтые, и необычные фиолетовые орхидеи, уникальные для этого чужого мира, каких не было дома.

Природа с трудом справлялась, прикрывая шрамы ожесточенного зимнего сражения. Глубокие траншеи, вырытые во время осады, начали размываться, разрушаясь самостоятельно под воздействием барабанного боя сильных весенних ливней. Разбросанные обломки битвы, никому ненужные коробки от патронов, разломанные зарядные ящики, гильзы от снарядов, изодранные клочки униформы, и даже кости павших в бою постепенно поглощала земля.

Он бросил пристальный взгляд через поле битвы, задержавшись на какое-то время на великом городе — на Риме, выглядящему подобно видению из погибшей империи его собственного мира более чем тысячелетие назад. Поддерживаемые колоннами храмы украсили холмы, новая триумфальная арка, описывающая великую победу, уже наполовину выстроенная в центре старого форума. Даже в городе шрамы от ожесточенной зимней битвы начали исчезать. Новые здания появились на месте разрушенных, слышались отдаленные звуки пил и ударов молота, эхом отражающиеся и пролетающие через поля сражения; город возрождался.

Он повернул коня, направляя Меркурия своими коленями, внимательно посмотрел на длинные шеренги расположенные позади него, целый корпус выстроился для смотра, перед отправкой на фронт. Это был овеянный славой старый 9-й корпус, сильно пострадавший при осаде. Корпус был развернут в боевом построении, тремя дивизиями, с бригадами в колоннах, с вынесенными вперед знаменами, занимая фронт больше чем полмили. Построение было устаревшим для использования в битве; в открытом сражении оно было бы разорвано в клочья современной огневой мощью. Но старые традиции трудно разрушить, а такое построение все еще могло вдохновлять рядовых, давая им чувство локтя.

— Они начинают выглядеть лучше, — произнес Ганс Шудер.

Эндрю посмотрел на своего старого друга и кивнул, переводя Меркурия на медленный легкий галоп, знаменосец 35-го последовал за ним, таким образом, он произведет смотр по всей длине шеренги, салютуя продырявленным выстрелами штандартам полков, тщательно рассматривая парней.

Большинство до смерти устало после зимней битвы, по крайней мере, внешне, их подлатали… новые униформы заменили те тряпки, что носили люди в конце зимы, винтовки починены и как следует отполированы, патронташи и рюкзаки заполнены восьмьюдесятью патронами на человека и пятидневным пайком.

Здесь и там среди рядовых попадались новые рекруты, но все-таки большинство были ветераны; окостеневшие, жесткие, сухощавые, с темными и пустыми глазами. Слишком многие из полков были ничтожно малы, иногда меньше, чем сто человек. Эндрю предлагал объединить подразделения, и разделить корпус на две дивизии, но получил сумасшедший протест. Полковая гордость в этом мире была столь же сильной, как и в старом, так что он позволил сохранить структуру корпуса.

Иногда он брал паузу, осаживая лошадь, чтобы пообщаться с парнями, выбирая тех, кто носили желанные Почетные медали. Восемнадцать были награждены за осаду Рима, и еще пятеро из подразделения, которое провело фланговую атаку под руководством Ганса Шудера. Застенчиво он посмотрел вниз на свою собственную медаль, врученную ему лично Президентом Авраамом Линкольном. Она по-прежнему заставляла его до некоторой степени чувствовать вину, что его отметили таким образом. Приняв командование старым 35-м под Геттисбергом, после смерти полковника Эстеса, он просто держал строй, не сдвигаясь с места, делая то же самое, что и другие полки, развернутые вдоль Семинарского хребта, сражавшиеся в тот ужасный первый день битвы. Он обескровил 35-й полк, потерял своего единственного брата, и очнулся в госпитале уже без руки.

«И за это они дали мне медаль». Он посмотрел на Ганса, скачущего около него. «Это не справедливо» снова подумал он. «Если кто-то и заслужил медаль в тот день, то это Ганс».

Его взгляд остановился на сержанте со знаменем из 14-го Римского, заслужившего свою медаль безжалостным способом, убившего более дюжины бантагов в рукопашном бою. Эндрю кивнул сержанту, и согласно дани традициям, первым отдал честь обладателю медали. Сержант, по-настоящему не более чем безусый юнец, широко улыбнулся с восхищением и отсалютовал в ответ.

— Сержант, готовы вернуться на фронт? — спросил Эндрю, все еще спотыкаясь при использовании латыни.

— Я думаю, мы готовы, сэр.

Эндрю улыбнулся и продолжил движение.

— Я думаю, мы готовы, — сказал Эндрю на английском, смотря на Ганса. — Они будут сражаться, но они достигли крайней степени истощения.

— А кто нет, Эндрю? — лаконично ответил Ганс. — Годы идут, сражения продолжаются, в шеренгах продолжают меняться лица. Они просто становятся моложе: тому мальчику с Почетной медалью, наверное, лет девятнадцать.

— На самом деле ему едва стукнуло восемнадцать, — ответил Эндрю. Он посмотрел назад на мальчика с глазами старика, и увидел восхищенные взоры других солдат из его окружения, так как Кин выбрал его.

«Старая игра» подумал Эндрю, Наполеон сказал однажды «из-за таких безделушек армия и идет в бой». Две новые награды были введены в конце битвы за Рим, и многие из парней сейчас носили их, темно-фиолетовая нашивка на левом рукаве означала ранение в битве, а серебристая нашивка, на том же самом месте, за убийство бантагов в рукопашной схватке или за беспримерную храбрость. Добрая треть корпуса носила фиолетовые нашивки, и несколько сотен — серебристые. Только это могло бы заставить напуганного мальчика стоять, в то время как другие убежали бы.

Подъехав к головной части построения, Эндрю, натянул уздечку и, развернувшись, отсалютовал Стену Бамбергу, командиру 9-го корпуса и старому наводчику из 44-й Нью-Йоркской батареи легкой артиллерии, который сегодня сдавал командование и отправлялся на юг, что бы возглавить три корпуса на фронте у Тира. Джефф Фредди, рыжеволосый артиллерист из 44-й был объявлен новым командиром, и частью этой церемонии являлась помпезность и торжественность при смене лидера.

— Прекрасный денек, что бы отправиться на фронт, — провозгласил Стен, посматривая на бледно-голубое утреннее небо. — Это отличный корпус, Эндрю.

Эндрю ощутил затаенное чувство беспокойства в голосе Стэна. 9-й корпус был просто раскромсан в Риме, и некоторые считали, что такой боевой единицы больше просто нет. Оставшиеся в живых, включая Стэна, чувствовали, что должны доказать обратное.

— Как рука? — спросил Эндрю. Стен улыбнулся, сгибая ее с некоторой гримасой, сувенир последних минут битвы за Рим, когда командующий корпуса стал чересчур восторженным, и отправился к линии фронта, где в результате и нарвался на бантагскую пулю.

— Готов возглавить юг?

Стен улыбнулся.

— Я буду скучать по этим парням.

Он уставился на Джеффа, который был его правой рукой в течение более года.

— Позаботься о них.

Джефф кивнул и промолчал.

Паровой свист разнесся эхом на расстоянии, прерывая их размышления. Выглянув из-за Стэна, Эндрю увидел поезд, спускающийся по широкому открытому склону, его вагоны — платформы, были пустыми после поставки полдюжины броневиков на фронт. Корпусу были необходимы тридцать составов, что бы перевезти к линии фронта десять тысяч человек и их снаряжение. Как только они будут на позициях, и всё будет готово и сделано, так, как он на то молится, они нанесут удар, который взломает позиции бантагов.

Он предпринял поездку туда только за неделю до сегодняшнего утра, чтобы увидеть ситуацию на фронте у Капуа и подготовить заключительные планы относительно следующего наступления. Бантаги отступили назад к разрушенному городу в девяноста милях к востоку от Рима. Тщательно и безжалостно уничтожая все на своем пути. Не осталось ни единого строения, сарая, лачуги, моста, или фута дороги неповрежденного отступающей ордой. За прошлые четыре месяца его железнодорожники работали до изнеможения над восстановлением разрушенных путей, а также над ущербом, нанесенным двумя уменами, которые совершали набеги между Испанией и Кевом.

Даже с восстановленной дорогой, Пэт О’Дональд, находящийся на фронте, мог едва поддержать снабжение пяти корпусов, и хотя он кричал насчет 9-ого корпуса, чтобы тот отправили как можно быстрее, Эндрю наполовину задавался вопросом, не будет ли их прибытие большим бременем, чем помощью. Они находились в патовой ситуации, и он боялся, что это было таким безвыходным положением, из-за которого, в конечном счете, погибнет Человеческая раса. Хотя битва за Рим, в тактическом смысле, была победой, в общем стратегическом смысле он боялся, что она, возможно, очень даже окажется темным поворотным моментом войны.

Он вспомнил старую войну, там дома, лето и осень 1864 г., когда Шерман и Шеридан месили грязь в Джорджии и долине Шенандоа, перекрывая пищевые поставки Конфедерации. Эта причина, возможно намного больше, чем ожесточенная осада в траншеях вокруг Питерсберга и Ричмонда, действительно сломала хребет Мятежникам.

Здесь, в настоящем, бантагские разрушения были ударом, настолько серьезным, что он был вынужден временно демобилизовать почти двадцать тысяч пехотинцев-римлян, тех, кто были фермерами. Если они не получат определенные объемы зерна, то следующей зимой Республика будет голодать.

Не считая физического опустошения нанесенного зимним наступлением бантагов, так же был нанесен тяжелый урон людям. Кроме сорока тысяч раненных и убитых в армии, более сотни тысяч гражданских погибло, а более миллиона потеряли свой кров. Война несла их под откос, даже тогда, когда они продолжали побеждать на поле сражения.

Он ощущал, что этот новый лидер бантагов понимал данную ситуацию намного лучше, чем любой противник, с которым он когда-либо сталкивался на протяжении всех войн с этими тремя ордами. Другим всегда казалось, что победа является главным призом, что бы ее добиваться на поле битвы. Но в действительности войны, она была лишь одной составляющей.

Что было необходимым теперь, так это не просто победа, а сокрушительный и ошеломляющий триумф, подавляющий удар на поле битвы, который сломал бы хребет бантагской орде. Он надеялся, что предстоящее наступление будет таким ударом.

— Сэр, вы в порядке? — спросил Джефф.

Эндрю пошевелился, осознавая, что он в тишине уставился вдаль.

Он улыбнулся и ничего не ответил. Он был все еще слаб, чувствуя дрожь внутри себя, как если бы его сердце, его тело было такое же ломкое, как и стекло. Бледность, слава богу, прошла, хотя темная тяга к тому ужасному эликсиру, морфию, все еще осталась, память о его успокоительном влиянии, витала подобно фантазии для брошенного любовника.

— Все прекрасно, Джефф, давай-ка не будем держать парней стоять здесь. Смотры могли бы быть отличной забавой для генералов, но они могут быть адской скукой среди своих.

— Так точно, сэр. Я увижу вас на фронте, сэр.

Джефф отдал честь и, повернув лошадь, рявкнул приказ. Флейтисты и барабанщики начали развертываться позади него, приказы, неслись эхом через поле, плотно расположенные колонны разворачивались и проходили по проходу в смотре и оттуда отправлялись к месту сбора, где их ждали поезда.

«Боевой гимн Республики» эхом разносился через открытые поля, вслед за длинными изогнутыми колоннами солдат, проходящих маршем; винтовки с примкнутым штыком сверкали в утреннем солнце.

Стэн, очевидно движимый чувством сентиментальности по своей старой команде, ехал не спеша, то назад, то вперед вдоль шеренг, наклоняясь, чтобы обменяться рукопожатием и пожелать парням всего наилучшего.

— Это должно стать последней кампанией, — заявил Ганс.

Эндрю повернулся в седле, посмотрев на своего старого друга.

— Еще одна битва подобно последней, и все будет кончено, либо они разобьют нас, либо Рим даст слабину, либо даже наше собственное правительство. Эндрю, ты должен найти способ покончить с этим.

Эндрю отвернулся, смотря, как проходят шеренги солдат. Было время, когда эта армия, его армия, так напоминала ему старую Потомакскую армию. Это время прошло. Теперь она выглядела, она ощущалась, как армия Конфедератов Северной Вирджинии. Люди были тощими, слишком худыми. Его армия начинала расшатываться от того, что сражалась одна в слишком многих сражениях и того знания, что она будет вынуждена продолжить биться, и это является единственным спасением от расчленения или смерти.

Это было очевидным во всей Республике, не только здесь, или на фронте, но и в Суздале, и в самом маленьком деревенском хуторке. Обширная инфраструктура, которую он попытался построить, чтобы поддержать эту войну, была натянута как тетива и начинала изнашиваться.

— Ты тоже видишь это? — спросил Эндрю.

Колонны пехотинцев прошли, пыль кружилась так, что солдаты выглядели подобно проходящим теням, хотя стоял полдень. Он мог ощутить нехватку энтузиазма, почти ребяческое волнение, которое прошло через армию, когда она, наконец, покинула лагерь, чтобы направиться на помощь. Нет, это были мрачные ветераны готовые сражаться хоть в аду, но из-за знания действительности энтузиазм отсутствовал напрочь.

— Я вижу это и в тебе, Эндрю Кин. Ты все еще не отошел от своего ранения.

Эндрю пренебрежительно хмыкнул.

— Дыхание немного учащенное, но в остальном все отлично.

— Хорошо.

Он посмотрел на своего старого друга и улыбнулся.

— Тебе следует напомнить. Сколько ранений уже у тебя? Пять? И еще твое сердце. Емил говорит, что тебе надо помедленней двигаться и бросить жевать табак.

Как будто отвечая, Ганс засунул руку в вещмешок, вытащил плитку, откусил кусок, и, соблюдая их старую традицию, предложил плитку Эндрю. Тот взял ее, и тоже откусил, а Ганс улыбнулся.

— Мы два изношенных старых боевых коня, Эндрю. Но черт, какая есть альтернатива, пойти в дом для престарелых солдат и сидеть в кресле — качалке у подъезда? Не для меня. Глубоко внутри, я почти что надеюсь, что меня застрелит последняя пуля последней войны.

— Нет, даже не шути об этом.

— Суеверишь? — хмыкнул Ганс.

— Нет, я просто говорю, не шути об этом. Но ты прав, мы оба загнаны. Все загнаны.

В забитой пылью колонне проходящий полк поднял свои головные уборы в приветствии. Эндрю отпустил уздечку Меркурия и снял свою шляпу, чтобы возвратить жест.

— Ты знаешь, во мне есть кое-что, что на самом деле скучает по этому, — Ганс растягивал слова, поскольку он жевал и плевал. — Ничто в мирное время не может сравниться с этим, полный корпус пехоты выстроился, чтобы отправиться на войну.

Эндрю кивнул. Это был не только их внешний вид, но и звуки, запахи… ритмичный грохот оловянных чашек, барабанящих на походных ранцах, топот ног на пыльной дороге, обрывки фраз, доносящихся мимо, аромат кожи, пота, лошадей, горючего, и даже ощущение стоящей в воздухе мелкой пыли. Это было что-то вечное, и это была одна из немногих вещей, которые боги войны отдали в обмен на всю кровь, пролитую на их алтарях. После очень многих лет он мог закрыть глаза, и мог оказаться где угодно, здесь в этом безумном мире, или там в Вирджинии. Но также он мог почувствовать различия, мрачность цели, тихая обреченность, ощущение, что это был некий вид заключительного усилия. Он задавался вопросом, а что если, в тот же самый момент, его противник, меньше чем на расстоянии в сто миль, участвовал в таком же мероприятии, высокие восьмифутовые воины бантаги, проходили торжественным маршем. Оценивал ли он тоже свои войска, знал ли, что заключительное катастрофическое сражение наступало?

— И что относительно них? Что у него есть? Что он чувствует в этот момент? — прошептал Эндрю.

— Кто, Джурак?

Эндрю кивнул.

— Я редко видел его, не могу даже вспомнить, говорил ли я когда-либо с ним. Он изменил войну, это точно. Почти заставляет меня жалеть, что бы у нас все еще был Гаарк.

Сбежавшие рабы чины подтвердили слухи, что Гаарк умер на Римском фронте, наиболее вероятно убитый его собственными последователями. В течение краткого времени Эндрю надеялся без надежды, что со смертью так называемого Спасителя, война будет закончена, и бантаги просто отступят. Они действительно отступили, но только для того, чтобы окопаться и перейти к обороне на оставшиеся зимние дни и начало весны.

В течение первого месяца он был рад передышке, предоставившей им шанс выполнить ремонт, особенно на железных дорогах, эвакуировать гражданских римлян на запад в Суздаль, восстановить снабжение, и подготовиться. Второй месяц он по-настоящему надеялся, что они покинут свои защитные позиции в Капуа, и к третьему месяцу он знал, что этот новый лидер, Джурак, изменил природу войны. Он мог ощутить различие, более методический ум, расчетливость, отсутствие опрометчивых шагов.

— Я ненавижу тот факт, что мы должны выкопать его, — сказал Эндрю.

Ганс кивнул в согласии.

— Словно ублюдок сидит там, просто прося нас прийти.

— До настоящего времени можно всегда было рассчитывать на их нападение, — ответил Ганс, — но ты прав, он ожидает нас, что бы надавать по заднице.

Эндрю заворчал. Хотя Ганс показывал ему, как жевать, он на самом деле никогда не справлялся с этим и был смущен, поскольку, когда он попытался сплюнуть, то вместо этого наполовину задохнулся. Проклятье, орда всегда может рассчитывать на атаку. Уловка в том и заключается, найти узкий фронт, закопаться, и разорвать их в том месте. Джурак полностью поменял ход игры. Капуа был местом с чертовски отличной защитной позицией. На северном фланге болота и непроходимые леса, на юге еще больше болот и остроконечные холмы. Фронт был шириной пятнадцать миль и укреплен до зубов. Все же казалось, что не было никакого другого пути. Все разведданные говорили о том, что во время весны Джурак вкладывал огромные усилия на создание своей инфраструктуры, и его фабрики производили в большом количестве оружие, боеприпасы, и оснащение наиболее вероятно в более быстром темпе, чем тоже делала Республика. Если Эндрю позволит этому темпу продолжаться в течение еще шести месяцев, Джурак сможет получить превосходство. Он должен ударить, нравиться ему это или нет.

Последняя из марширующих колонн пехоты проходила мимо, их синие униформы поменяли цвет на грязно-серо-коричневый из-за пыли, солдаты закрывали свои лица цветными платками, пропитанными водой. Джефф появился из пыли, возвращаясь не спеша назад вдоль шеренги, в сопровождении знаменосца. Они остановились и отдали честь.

— Я увижу тебя на фронте, Джефф. Скажи Пэту, чтобы не дергался, и не начинал без меня.

— Так точно, сэр. И сэр, пожалуйста, окажите всем нам услугу.

— Что такое, Джефф?

— Не напрягайте себя чересчур сильно.

Эндрю улыбнулся. Какая незнакомая роль; как все поменялось за последнее время. До ранения он был отцом; теперь он чувствовал себя подобно стареющему родителю, дети которого становились все более и более заботящимися о его благосостоянии. Снова отдав честь, Джефф пришпорил своего коня, крича колонне увеличить темп.

Флейтисты, поднимая настроение, заиграли с визгом «Боевой клич Свободы», песню подхватывали все дальше, странное смешение звуков, поскольку некоторые пели слова на латинском, а другие на русском. Колонна змеилась мимо, шеренга за шеренгой, со странным ритмом грохочущих столовых и оловянных чашек, скрипом кожи, царапаньем подбитых гвоздями ботинок на сильно утоптанной земле, все смешивалось друг с другом.

Еще больше пыли закружилось, мимо прогремела батарея трехдюймовок, воздух наполнился запахом лошадиного пота, кожи, смолы, и жира, а парень, оседлавший зарядные ящики, радостно махал руками. Пыль усиливалась, мешая обзору. Эндрю пришлось протирать глаза. Но не только из-за пыли; к его удивлению они были в слезах. Все было так, как будто он наблюдал нестареющий ритуал в последний раз, чувство, что здесь был заключительный момент, армия, идущая дальше в последний раз, с надеждой на победу.

Но это пышное зрелище, хлопающие в поднимающемся бризе флаги, темные колонны пехоты, сверкающие винтовки, все это было армией, отправляющейся во тьму и неизвестность. Это была армия похожих на призраков фантомов, и снова он думал о сне, который охватывал его, когда он лежал в сумеречном мире, граничащем со смертью, в нем были десятки тысяч тех, кто шел вперед, посланные туда его приказами. Сколько из этих мальчиков теперь шло к той же судьбе? Господи, наступит ли этому когда-нибудь конец?

* * *

Джурак, кар-карт бантагской орды, прогуливался вдоль стен с бойницами, выравнивающими восточный берег реки чуть выше Капуа. Сумерки разгара лета бросали длинные тени через реку, вырисовывая человеческие укрепления на противоположной стороне реки. Он пристально всматривался в противоположный берег, подняв полевой бинокль, чтобы внимательно изучить линию фронта, не обращая внимания на предупреждения о снайперах. Случайный выстрел взволновал воздух выше его, пуля чмокнула в насыпь выше амбразуры, посылая вниз поток рыхлой грязи.

Вражеский летчик лениво кружился над линией фронта, ожидая в вызове любое из его собственных воздушных кораблей, чтобы напасть на него, предложение, которое он не будет принимать, так как воздушные корабли были слишком драгоценны, чтобы пропасть впустую в глупом поединке, который не удовлетворял никакой стратегической цели.

Он соскользнул вниз от амбразуры и оглянулся назад на собравшихся картов уменов, командиров его двадцати пяти дивизий задействованных на этом фронте. В течение нескольких часов после убийства Гаарка, он предполагал, что его тоже убьют. Но во главе с Зартаком, самым старым из клановых картов, бантаги посовещались и объявили его как законного преемника, одного из легенд, посланного, чтобы спасти мир, в то время как Гаарк был ложным узурпатором. Случилось то, чего он никогда бы не пожелал, но очевиден был тот факт, что он либо примет это, либо умрет.

Он знал, что, если бы проблема на самом деле заключалась в происхождении, он был бы уже мертв, но по-прежнему оставалось достаточно суеверного страха перед ним и другими, кто проник через Врата Света, чтобы гарантировать его принятие как полубога, посланного, чтобы спасти орду. Застрять в этом мире, вести эту войну; ничто из этого не было тем, чего он желал, но взвалил на себя ответственность, он выдержит это до окончания войны.

Гаарк был слегка авантюристом, искателем славы и власти, пока он оставался в тени. Даже в старом мире он не искал адреналина в битве. Призванный, чтобы быть участником войны Самозванца-Лженаследника, он провел восемь лет среди рядового и сержантского состава, никогда не поднимаясь выше, потому что такая власть не была тем, что он хотел. Уединение, хорошая книга, короткий поверхностный разговор — это было гораздо больше в его духе, да и другие его сослуживцы, хотя они знали, что он был надежен в битве, находили мало общих точек соприкосновения с ним.

Относительно людей этого мира он не чувствовал реальной ненависти; примитивная ненависть и страх, разделяемый всеми ордами из-за этой безволосой расы с момента начала восстания скота, по-настоящему не касалась его внутреннего я в каком-либо смысле. На интеллектуальном уровне он полностью понял основную суть этой войны; это была борьба за выживание расы. После всего, что случилось, только одна раса могла рассчитывать на выживание, тогда как другая должна была быть уничтожена. Именно за это он теперь и сражался — что бы выжить. Он был из расы орды, они сделали его своим лидером, и он должен быть уверен, что этот мир останется за ним.

Он улыбнулся, вспоминая строчку из поэмы со своего старого мира: «Тех, с кем я сражаюсь, я не ненавижу, тех, кого я защищаю, я не люблю».

Он пристально посмотрел на вождей уменов. Варвары, все они варвары, одетые в черную кожу, кости человеческих пальцев в качестве ожерелий, один из них небрежно пил сбродившее лошадиное молоко из инкрустированного золотом человеческого черепа. Все же теперь они были его солдатами, возможно, самые способные воины, которых он когда-либо видел, острые как бритва ятаганы, которые могли разрезать человека на два болтающихся поясничных ремня, несколько носили револьверы, некоторые с карабинами, небрежно висящими на их плечах.

Все они были покрыты рубцами, большинство старых охотничьих шрамов от сабель были на щеках, бровях, и предплечьях, как напоминания более простого и более счастливого времени, когда врагом были другие орды, и война была развлечением воинов, а не вопросом выживания или полного уничтожения. Многие имели ритуальные порезы на предплечьях или лбах, разрезы, которые были нанесены самому себе в начале сражения, чтобы придать себе более внушающий страх внешний вид. У некоторых отсутствовали ноги, руки, плечи, оторванные или ампутированные.

Зартак, самый старый воин, был легендарен во всех ордах, наездник, проскакавший четыре раза вокруг планеты, возрастом за восемьдесят лет. Говорили, что в Рокки Хилле его левую ногу оторвало чуть ниже колена, а он даже не вздрогнул. После накладывания жгута вокруг его бедра он продолжал вести свой умен в последнюю отчаянную атаку, что бы взять холм, и затем, несмотря на рану, которая обычно убьет кого-то и в половину его возраста, он смог выжить. Древний воин смотрел тогда прямо на него, и кивал.

«Странно», думал Джурак, «он часто слышал о способности, с помощью которой, как некоторые утверждали, они были в состоянии ощутить и понять мысли других». У Зартака она была, тем не менее, с каждым месяцем, начиная со становления кар-картом, Джурак, чувствовал увеличивающуюся связь с этим древним воином, который видел мир от одного конца до другого четыре раза. Должно быть, это действительно был сказочной мир, с бесконечной скачкой в восточном направлении к восходящему солнцу.

Ежедневный цикл утреннего подъема, езды на лошади, сопровождения в медленном темпе катящихся юрт, выпас миллионов лошадей, которые были богатством кланов, прибытие в еще один город скота, чтобы там взыскать дань золотом, серебром, искусно выполненным оружием, и плотью четырехногого скота и также, для разнообразия в качестве деликатеса — двуногого. Затем отправившись на следующий день в вечную скачку, сломать скуку, совершив набег на север в царство орды мерков, или на далекий север в область мертвых тугар.

Но Кин изменил все это. Кин и его янки были из другого мира. Эти изменения распространялись как чума по всему миру быстрее, чем орда могла скакать, и если он, его раса желают выжить; теперь был всего лишь один ответ: полное уничтожение. Это была война без компромиссов. Либо восстанию и их человеческой мечте наступит конец, либо за одно поколение ни один наездник, ни одной орды не останется в живых. На них охотились бы победители, с машинами еще более хитрыми и совершенными. Память тысяч лет Бесконечной скачки, радости Всадников, страдания скота, не могла забыть ни одна из сторон, и время расплаты пришло.

Джурак пообещал им, что когда наступит победа, и когда умрет последний русский и римлянин, а также в большом количестве будут систематически истребляться карфагеняне, чины и ниппонцы, так, чтобы исчезла какая-либо память о том, что случилось, то тогда Золотая Эпоха вернется. Машины будут уничтожены. Лук, копье и ятаган вновь будут главными, и вновь они будут скакать на восток, возобновив бесконечное путешествие их предков. Он знал, что обещание было ложью. Такое знание, будучи однажды выпущенным на свободу, никогда не сможет быть загнанным обратно. Поскольку он потихоньку пристально оглядел собравшихся вокруг него, он уже мог ощутить это изменение. Многие из картов, командиров кланов и уменов, уже сами начали адаптироваться, говоря об обстреливании продольным огнем, продвижения посредством стрельбы и прикрытия, использование артиллерии для подавления огня. Они понимали, как один локомотив мог перевезти за один день то, для чего требуется десять тысяч лошадей, и преимущества этого.

Нет, машины одержали бы победу в конце, и направление мысли понравилось ему, поскольку он знал, что это была жизненная необходимость. Так как Кин и его янки пришли в этот мир из Врат Света, неся знания, которые они имели, то это означает, что где-то там во вселенной был мир скота, которые приручили пар. Естественная прогрессия таких вещей привела бы их вперед к большим, и великим открытиям. В конечном счете, также, они обнаружили бы, что их мир был украшен потерянными Вратами Света, оставленных там его собственной увядшей расой, и как такие ворота могли быть тебе привычным путем во вселенную. Нет, тогда бы наступил день, когда еще больше людей сможет просто попасть сюда, с еще более продвинутым оружием, и в тот день его собственная раса должна быть готова или, что еще лучше, вновь открыть ворота для себя и использовать их.

Это было всего лишь частью причины, почему он вел себя так настойчиво в течение последней стадии зимы и весной, чтобы остановить наступление, создать запасы, потратить больше на создание большего количества фабрик и более нового оружия. С миллионами рабов в его распоряжении, как бы ни было это противно, он обгонит по производству янки, а затем уничтожит их. Но такие смутные мечты сейчас были не к месту. Здесь все так же была эта война, которую необходимо выиграть.

То, что сейчас происходило, соответствовало кар-карту Джураку, новому Спасителю, у него была возможность помолчать в тишине, как будто он молился предкам, но они ждали его заявлений.

— Ты прав, Зартак, — сказал он, наконец, нарушив тишину, — они выстраиваются для атаки. Новое местоположение орудий, больше огня со стороны снайперов, доклады о веренице поездов, несущих броневики.

Зартак, которого в его старом мире называли бы начальником штаба, одобрительно проворчал. Джурак посмотрел на старого воина, его грива почти вся побелела, непрочно балансирующего на своей деревянной ноге, и почувствовал волну теплой привязанности. Здесь был тот, кто в течение долгих месяцев после поражения под Римом, обучал нового кар-карта относительно путей мира, истории клана бантагов и всех орд, которые путешествовали по миру на севере, или тех, кто пересекал под парусом большие моря южного полушария.

— Я знаю, что бездеятельность предыдущих месяцев воздействовала в большой степени на всех вас, — продолжил Джурак, — поскольку это было сложно и для меня. Победа была в наших руках под Римом и проиграла в мгновение ока из-за одной глупой ошибки, отказа защитить наш транспорт для поставок. Именно поэтому мы ждали так долго. Мы построили те склады позади нашей обороны, но мы сделали больше, заняли половину земель, которые раньше принадлежали скоту из Рима. Это заставляет их голодать, и рано или поздно они будут вынуждены напасть, и это произойдет здесь.

— Непосредственно через реку? — спросил Токкангер, командир элитного умена Белых лошадей. — Даже мы понимаем безумие этой затеи.

— Все же они сделают это. Река мелководна, переходима вброд теперь на большей части ее длины. — И он указал назад на запад.

Река была единственной преградой, отделяющей две линии окопов на противоположных берегах на протяжении шести сотен ярдов, уменьшилась до грязной струйки.

— Кин обязан атаковать; это единственная возможность. На юге с их стороны берега есть некоторое превосходство, но там открытая степь и нет железной дороги позади них, что бы дать им преимущество, они не смогут поддержать там операцию. Мы, напротив, строим железную дорогу через узкий проход между двумя морями, чтобы поддержать наши усилия против Тира. Этот город стал ловушкой для них, так как теперь они не могут оставить его, чтобы мы не смогли использовать его как базу, как только наша железная дорога будет закончена. Еще в этой ситуации для них, нападение на нас там будет бесполезной атакой в пустой земле.

— Путь через горы, с помощью которого они атаковали нас с фланга в прошлый раз, теперь охраняется и хорошо защищен нами. Нет, они должны пересечь реку здесь. Он будет искать битву на уничтожение, заключительный отчаянный выпад, чтобы сломить наши силы и наш боевой дух.

Не было никакого смысла в объяснении политического давления этим воинам, хотя он и Зартак говорили об этом достаточно часто. Часть его стратегии, фактически главная часть — постараться вбить клин в альянс между Римом и Русью, подчеркнуть их военную беспомощность.

— Они должны взять обратно эту землю, которая принадлежала Риму или потерять лицо. Таким образом, мы позволим ему атаковать; он потерпит неудачу. Затем, когда придет время, мы будем атаковать в свою очередь. И на этот раз, я вам обещаю, мы не остановимся до тех пор, пока Рим, а следом за ним Суздаль и вся Русь не будут преданы огню.

Он сказал эти слова не как какое-то грандиозное видение или пророчество, а скорее как простое утверждение наступающей кампании, и все вокруг него кивали один за другим в согласии. Он понял, что это будет новый тип войны для них. Они были обескровлены длинной кампанией на всем протяжении от Великого Моря до ворот Рима, учась на собственном опыте, как все вещи изменились. Теперь они увидят это в действии. Все, в чем он нуждался, чтобы Кин ступил в ловушку, и в своем сердце он знал, что Кин собирался сделать этот шаг.

* * *

Варинна Фергюсон, вдова известного изобретателя, сделавшего так много для успешного выживания Республики, шла через огромный ангар, пристально глядя в удивлении на воздушную машину, которая заполнила похожий на пещеру зал. Этот аппарат был особенным, названный именем Фергюсона, нарисованным со стороны башенки, чуть ниже кабины пилота. Работающие бригады были заняты, выкрашивая заключительным слоем лака двухслойную холстину крыльев. Завтра машина будет готова к своему первому испытательному полету.

— Ты проверяешь его не единожды, так?

Она посмотрена на Винсента Готорна, начальника штаба армии Республики, и улыбнулась. Он был непосредственно ответственен за развитие артиллерии, и таким образом был и ее начальником, но отношение вдовы Фергюсона с Республикой было странным. У нее не было официального звания или титула. Поскольку она была нитью к памяти о великом изобретателе, все выказывали ей уважение, поскольку в заключительные месяцы его жизни она была той, кто все более и более служил его глазами, его ушами, и наконец, даже его голосом. Как будто какая-то его часть жила в ней. То немногое, что было понятно, то, какой они были уникальной парой.

Привлекательность не была самодостаточной для застенчивого эксцентричного изобретателя в красивой рабыне в доме Марка, прежнего Проконсула Рима, а теперь вице-президента Республики. Красота давно ушла, и она больше даже не ощущала замороженную ткань шрама, которая сделала ее лицо маской, или искривленность рук, которые все еще трескались и кровоточили после часов проведенных за письменностью. Всегда присутствовало что-то, большее, чем простая привлекательность, как будто Чак чувствовал бриллиантовый свет внутри ее разума.

Когда он впервые начал делиться с ней своими рисунками, планами и мечтами, она открыла для себя с удивлением, что могла мысленно представлять их во всей полноте, частями на листках бумаги, превращая их в трехмерную форму, примеряя вместе, взаимосвязывая, получая рабочую конструкцию, или не рабочую. Хотя она не обладала таким полетом фантазии, как у него, зато у нее была конкретная возможность выносить то, что он себе представлял в воображении, ощущая, когда надо отклонить не пригодную идею, а когда воплотить практичную в жизнь.

Только немногие, из внутреннего круга молодые ученики и ассистенты Чака полностью, только к концу осознали, насколько важна роль Варинны в качестве зачинателя дел. У нее был естественный ум администратора, который должен быть соединен с мечтателем. Ее мечтатель умер, но его записки, альбомы, его безумная писанина за последние месяцы была жива, с любовью сохраненная, и она воплотит их содержание в реальность.

Он признавал это в ней, и при этом не просто был её возлюбленным, а также и её освободителем. В любом другом мире она прожила бы свою жизнь как слуга в доме благородных, являясь по большей части любовницей в своей молодости, так, как она фактически и жила у Марка, затем вышла бы замуж за другого раба или стала бы мелкой сошкой, когда ее красота начала бы увядать. Это, действительно, была бы ее судьба, но вместо этого она вышла замуж за свободного человека, янки, который любил ее такой, какой она была, и она знала, что никогда не будет другого такого, как он, в ее жизни. Она посмотрела на Винсента и улыбнулась, внезапно осознав, что она снова позволила себе мысленно унестись вдаль.

Даже после всех этих лет, он все еще смущался рядом с ней, неспособный забыть день, когда они впервые встретились, когда очень молодой полковник Винсент Готорн прибыл в Рим в качестве военного представителя. Марк без умысла высказал пожелание, чтобы она удостоверилась в том, что гость чувствует себя удобно и ему предложены все варианты, которые должны быть у гостя Проконсула. Молодой Квакер запаниковал от ее предложения, и теперь, вспоминая о Чаке, она была рада, что произошло так, как произошло, поскольку, хотя Чак был в состоянии справиться с ее отношениями с Марком, было кое-что в образе мысли янки о сексе, что, возможно, могло пробежать черной кошкой между ее мужем и Винсентом, если бы что-нибудь действительно тогда случилось.

— Что ты сказал? — спросила она.

— Эта машина предназначена для отправки на фронт?

Она покачала головой. Винсент в этот момент оглянулся вокруг на обширный ангар. Свыше ста футов в длину и сорок футов в высоту он был подобно храму для новой эры в воздухе, высокий сводчатый потолок из древесины, окна в крыше открыты, что бы пропустить столько света, сколько необходимо для дюжины рабочих, стоящих на лесах, тщательно осматривающих каждый двойной сшитый шов, ищущих малейшую утечку водорода из четырех газовых баллонов в корпусе.

Это была идея Варинны — смешать небольшое количество едкого каменноугольного газа с водородом для проверки, так что бы запах указывал на место утечки. Она видела, как один из проверяющих позвал бригадира, тот наклонился, втянул носом воздух около шва, и затем дал сигнал покрыть лаком этот участок.

— Давай выйдем наружу, где сможем поговорить, — предложил Винсент, и она кивнула в согласии.

Вечер был ясный, первый намек охлаждающегося бриза, подходящего со стороны Внутреннего моря с юга, колыхал вершины деревьев, и она вытерла пот с брови рукавом своего бело-льняного платья.

Бригада внизу, в ангаре номер семь, осторожно выводила свою машину, класса «Орел», судно, номер сорок два, из его ангара, старший механик, щедро ругался на дюжину парней, тащивших направляющие канаты, прикрепленные со стороны правого борта, удерживая судно в устойчивом положении против слабого южного бриза. Как только хвост вышел из ангара, они отбросили их, позволяя кораблю, длиной сто десять футов, развернуться вокруг оси носом в направлении бриза. Осторожно они направили судно к причальной мачте для дирижаблей, в открытом поле, где уже также были закреплены корабли с номерами от тридцать пятого до сорок первого.

Продукция последних четырех недель, все они проходили здесь окончательное снаряжение всем необходимым, проверку двигателей, пробные вылеты, и тренировку экипажа перед отправкой на фронт. У нее было приблизительно десять тысяч человек, работающих с ней. Целый завод был настроен только на переплетение шелка и холста, а затем на сшивание их вместе в панели на новых швейных машинах, с педальным приводом. Более сотни работали в бамбуковых рощах, отбирая, срезая, и расщепляя стволы, которые служили бы плетеными рамами для воздушных кораблей. Затем шелковые панели и рамы отправлялись вместе в пещероподобные сараи, где собирались стодесятифутовые корабли, пока в других цехах формировались двухуровневые крылья. Из цеха по производству моторов выпускали легкие тепловые паровые двигатели, доставляли на аэродром, крепили к крыльям, сцепляли с топливными линиями для керосина, и на них крепили пропеллеры.

Только за последние шесть месяцев, один из ее юных учеников, после изучения остатков захваченного бантагского корабля, объявил, что пропеллеры не должны изготавливаться по образу пропеллеров морских судов. И что они работали бы значительно лучше, если им придать форму наподобие аэродинамических плоскостей, спроектированных Чаком для крыльев. Новые проекты, хотя и были трудны в выполнении, но зато в результате давали существенное увеличение производительности.

Наконец, к несущей конструкции крепили и складывали крылья, напротив боковой части судна; устанавливали переднюю кабину, нижнюю башенку бомбардировщика, и верхнюю башенку стрелка, добавляли хвост и руль высоты, и все средства управления и кабели, после всего этого наступало время заправлять судно топливом. Центральный баллон предназначен для горячего воздуха, его скрепляют с выпускной системой от четырех тепловых двигателей, установленных на крыльях. Впереди и в кормовой части находились водородные газовые баллоны, заполненные с помощью опасного соединения серной кислоты и цинковой стружки, приготовленного в освинцованном чане, смешанном с небольшим количеством холодного газа для аромата.

Десять тысяч тружеников производили восемь «Орлов» и четыре небольших «Шмеля» за месяц. А средняя продолжительность жизни была ограничена десятью полетами. Она задавалась вопросом, учитывая текущее состояние дел, насколько дольше ей разрешат использовать такие ресурсы, все же в своем сердце, она ощущала, что ресурсы должны быть даны, что судьба Республики будет решена не огромными массами армейских корпусов и артиллерии.

«Все из этого вышло из разума моего мужа» подумала она с задумчивой улыбкой. «Десять лет назад я бы подумала, что это сделано безумным колдовством, или летает детище богов. Изо всех проектов Чака, именно возможность полета очаровала его наиболее сильно, вдохновляя его самые большие толчки творческого таланта и исследования». «Орел» — класс воздушных кораблей, который стал кульминацией этих усилий. С экипажем из четырех человек и тремя гатлингами, он мог преодолеть около пятисот миль, летя приблизительно со скоростью сорок миль в час.

Слабое жужжание привлекло ее внимание, она посмотрела вверх и увидела «Шмеля», одномоторный корабль, нырнувший под острым углом, выровнявшийся в горизонтальный полет менее чем в пятидесяти футах от земли, и летящий через поле, вечерний корабль, вернувшийся из патрулирования западных степей на противоположной стороне Нейпера, где сторожил передвижение скитающихся банд из старой меркской орды.

Их было недостаточно, чтобы представлять действительно серьезную угрозу, но их было довольно много, и они связали корпус пехоты и бригаду конницы, чтобы удостовериться, что они не совершат набег через реку.

«Шмель», резко накренился, пилот пустил пыль в глаза перед публикой на земле, и Варинна немного вздрогнула из-за ребяческого хвастовства. Ошибка в заднем монтаже двигателя убила полдюжины пилотов, пока ее не разгадали, и хотя проблема была решена, она хотела, что бы пилоты были немного меньше опрометчивыми.

В поле, где были пришвартованы семь новых «Орлов», наземные бригады перепроверяли швартовочные системы в течение вечера и готовились оставаться в течение ночи в своем лагере, в бригадных двадцатипятиместных палатках, расположенных вокруг швартовочных мачт. Они должны быть готовыми среагировать немедленно, днем или ночью, при любых колебаниях ветра или погоды. Гораздо больше судов, было потеряно во время гроз, чем когда-либо было подстрелено бантагами.

Еще один воздушный корабль, несколько разбитый «Орел» — номер двенадцать, ветеран зимней кампании, был прислан обратно на переоборудование — подлетал, неустойчиво кренясь, наиболее вероятно к управлению был допущен пилот-кадет. Она наблюдала с тревогой, поскольку он поворачивался, чтобы выстроиться в линию на обширной открытой посадочной площадке, площадью в несколько дюжин акров.

— Парень отклоняется от курса, не смотрит на ветряной указатель, — заявил Винсент.

Варинна кивнула, ничего не ответив, так как одно крыло опустилось, почти скребя землю, затем выпрямилось обратно, парень опускался вниз с трудом, дважды подпрыгивая, затем, наконец, зацепился за землю. Она хорошо могла представить взбучку, которую он получит от Федора, ее помощник сейчас был в команде тренировочной школы пилотов, это будет хуже, чем испепеляющий сарказм командира машины, он сделает это событие отправной точкой наряду с пилотом для послеполетной проверки, обвиняя новичка за каждую трещину и вмятину на машине, которые она когда-либо получила после первого появления из ангара.

— Насколько больше машин ты можешь поднять за пять следующих дней? — спросил Винсент.

— Для чего?

— Варинна, ты же знаешь, что в действительности у тебя нет полномочий, чтобы спрашивать. Мне приказывают отправить каждую возможную машину, и это — то, что я должен здесь проверить.

— Я знаю план также хорошо, как и ты, — прозвучал ее резкий ответ.

Винсент начал бормотать и, быстро улыбнувшись, она подхватила его руку, чтобы он успокоился.

— Полковник Кин поделился этим со мной, когда был здесь в городе на прошлой неделе. Но даже до этого, я знала об этом.

— Я даже не хочу спрашивать. — Винсент вздохнул, жестом указывая назад на запад, где далекие шпили собора в Суздале резко выделялись на фоне послеполуденного неба. — Этот проклятый город — решето, когда дело доходит до хранения тайны.

— И это — только одна из причин, я не думаю, что в наступление нужно пойти на фронте у Капуа.

Она увидела, что Винсент обратил внимание на ее заявление, и он давно научился не отмахиваться от ее мнения. Это было еще одной вещью, которой Чак обучил ее. «Когда ты доказываешь свою правоту в серьезных делах, тебе может сойти с рук чертовски многое». Именно настойчивость Чака при продолжении программы разработки ракетной пусковой установки, которая спасла каждого укрывшегося в Испании, и этот небольшой подвиг был совершен в прямом противоречии с приказами.

— Так продолжай, госпожа генерал, объяснись, — нажал Винсент.

Она ощетинилась на секунду, затем поняла, что он не был саркастичен и на самом деле слушал с уважением.

— Капуа такая очевидная причина провала, что этот их новый командир должен понимать это очень хорошо. По этой причине одна я думаю, что мы должны избежать атаки.

— Не думаешь же ты, что мы с Эндрю не спорили по этому вопросу много раз за последние три месяца? — ответил Винсент с небольшой вспышкой раздражительности в его голосе.

— Ах, так затем вы двое не пришли к согласию?

Винсент покраснел и на мгновение отвернулся, она медленно кивнула. Винсент всегда был слишком прозрачен. Зато теперь она знала, что была права.

— Я говорила с каждым пилотом, которые возвратились сюда в течение этой весны. Один из них, Сташа Игорович, рассказал мне, что он пилотировал в разведывательном полете всего две недели назад и докладывал о признаках многочисленных броневиков, перемещавшихся в лесу к северу от города.

— Я читал тот доклад, и ты знаешь, так же как и я, что затем, когда Эндрю поднял двух «Шмелей» следующим утром, чтобы проверить эти следы, то тот же зоркий пилот утверждал, что он не видел никаких их признаков.

— Бантаги обучены соблюдать меры маскировки, Винсент. Такие же, какие есть у нас. — Она указала назад, на все важные помещения и механические цеха Артиллерийско-технического Управления. Некогда привлекательные побеленные здания были покрыты слоем грязной коричневой краски. Сетка из ткани, сотканной из зеленых и коричневых полос, была навешена на зданиях так, чтобы с воздуха они были почти невидимы.

— Мне напомнить тебе, раз необходимо, что идею для той сетки мы заимствовали у бантагов? Еще одна вещь, которую Гаарк и его компаньоны, наиболее вероятно принесли из своего собственного мира. На самом деле, я подозреваю, что с воздуха мы видимы намного лучше, чем они. И если так, бантаги должны быть слепыми, чтобы не заметить усиление вдоль фронта Капуа, число пододвинутых орудий, дюжины понтонных мостов и сотни парусиновых шлюпок, ракетные установки, все оборудование, необходимое для прямого нападения через реку. Они ждут нас.

— Может быть, они ждут нас, но войну необходимо решить, и решить сейчас. Нам бы только схватиться с ними, бить их на их собственной территории, мы переломим ситуацию. Будь все проклято, женщина, они все еще находятся менее чем в сотне миль от Рима. Мы должны выбить их оттуда сейчас.

— Или, иначе Рим выйдет из Республики? Теперь ЭТО единственная мотивация для атаки?

— Или Республика, или то, что мы хотим называть Республикой, останется без Рима. — Винсент вздохнул, устало качая головой.

— Варинна, ты также как и я знаешь, что это будет конец страны. Еще одна военная зима и мы развалимся. Даже если мы выиграем сейчас, это в лучшем случае оттянет начало конца. — Винсент снова отвел взгляд на мгновение, понаблюдав, как пилот, который так неуклюже приземлился, выносил хорошую порку от Федора, в то время как командир экипажа указывал на то, что наиболее вероятно была сломана опорная нога колеса и оба взорвались в потоке ругательств.

— Расскажи мне, в чем у нас есть дефицит прямо сейчас, — гневно сказал Винсент, вернувший взгляд на нее.

Она ничего не сказала.

— Так с чего мне начать? Гремучая ртуть для ударных капсюлей? Источник ртути иссякает, еще шесть месяцев и нам, возможно, придется нормировать выдачу патронов, или полностью вернуться к кремниевым ружьям. Как насчет шелка для этих воздушных кораблей? Его нет. Нефть для керосина, бантаги захватили последнюю нефтяную скважину одиннадцать дней назад. Уверен, мы можем заменить жидким топливом из каменного угля, но это — просто еще один пример. А люди… — Его голос затих на мгновение. — Сколько сотен тысяч погибло? Если бы у нас было еще пять корпусов, хотя бы три корпуса, я бы закончил эту войну в течение месяца. Но даже если бы у меня были эти дополнительные солдаты, где, к дьяволу я возьму еще пятьдесят тысяч униформ, патронташей, палаток, прививок от оспы, и пайков для летней кампании, уже не говоря о винтовках и восьмидесяти патронах на человека для хорошей драчки на один день? — Он снова вздохнул, вытягивая свои руки в жесте бесконечной усталости. — Одной из вещей, которые я, как предполагается, прикажу, является сокращение рабочей силы для воздушных кораблей.

— Что?

— Ты услышала меня правильно. Мы с тобой пустились на обоснованную небольшую хитрость подделывания бухгалтерских записей, но некоторые из наших конгрессменов, наконец, поняли это и пришли в ярость. Они хотят, чтобы ресурсы пошли на производство артиллерии или броневиков.

Она пренебрежительно махнула рукой.

— Взять их для других целей нелогично, эти люди обучены для данной работы. Мы потеряем в производительности на обеих задачах, если переключим их туда.

— Ну, они хотят пять тысяч из них перевести до конца месяца. Отправить их в поле, если понадобится, чтобы постараться собрать больше урожая. Бог знает, что же мы потеряем из-за этого.

Она устало покачала своей головой.

— Варинна, мы не можем держать в поле то, что у нас есть, еще дольше. Вот почему Эндрю совершает этот выпад.

— Они же должны быть в такой же раскачивающейся лодке, что и мы.

— Может так, а может быть, и нет. Помни, у них есть рабы, миллионы, десятки миллионов, если потребуется, распространенных через весь этот мир. Я думаю вновь прибывшие, Гаарк и другие, принесли с собой понимание того, как использовать эту рабочую силу в их собственных интересах. Так они превзошли нас по уровню производства, и в конце они сокрушат нас. Нашей единственной надежной была убить столько проклятых бантагских воинов, чтобы они, наконец, свернули в сторону. Мы уничтожили добрую треть их армии за кампанию поздней осени и зимы, но этого не достаточно.

— Так уничтожьте их снабжение.

Винсент улыбнулся, и на мгновение он заставил ее вспыхнуть, пренебрежительный взгляд, напоминающий о тех, которые выказали большинство мужчин, когда она впервые вышла вперед, чтобы высказать предложение. Наконец, смех закончился.

— Извини, Варинна, это только из-за того, что каждый проклятый сенатор и член кабинета, и даже президент приходят ко мне со своими победоносными предложениями.

— Я не одна из них. Сначала я была женой Фергюсона, затем его помощником, потом его партнером, и, наконец, в конце я осталась сама по себе, включая заботу о нем, пока он умирал.

— Я знаю. Прости меня.

Она опустила голову. Она не позволит больше показываться этому, памяти о боли. С усилием, она отставила эти мысли в сторону.

— Вернемся назад к твоему начальному вопросу. Я могу поднять еще десять судов в воздух и отдать их на фронт для наступления.

— Но ты не хочешь этого.

— Наиболее вероятно, что их подстрелят в первый же день. Ты видел, каким образом тот парень только что приземлился. Я согласна с Джеком Петраччи, что эти корабли необходимо использовать в массе. Мы видели пример этому в последний месяц, когда сорок бантагских машин бомбили Рим и потопили три транспортных корабля в порту.

— Но в процессе этого они потеряли половину машин, — ответил Винсент. — Не важное сравнение в моем формуляре.

— Однако это показало то, что могло быть сделано. Но нет никакого смысла в наличии массы, если бедные немые глупцы летят прямо во вражеский огонь. После всей работы, требуемой, чтобы построить одного из них, отправлять мальчика, который имеет двадцать, возможно двадцать пять часов полетного времени — самоубийство. Удержать эти машины вне этого сражения. Дать нам время, чтобы еще потренировать пилотов. Еще двадцать «Орлов» и «Шмелей» не будут иметь значения.

— У меня есть приказы.

— Для пригодных для полета машин. Послушай меня в этом, и пока ты участвуешь в этом, держи этих ублюдков из Конгресса и их комитетов по исследованиям подальше с моей дороги. Я говорю тебе мой друг, после атаки на Капуа эти корабли могут быть решающим фактором в этой войне.

— После Капуа?

— Ты поймешь, Винсент. Ты поймешь.

 

Глава 2

Откинув в сторону одеяло, служившее дверью, Эндрю шагнул в отсыревшую внутренность бомбоубежища, которое одновременно являлось штабом фронта Капуа.

Дымящаяся керосиновая лампа, подвешенная над столом с картой при помощи куска телеграфного провода, привязанного к потолочной балке, единственное, что давало освещение. Он посмотрел на маятниковые часы, прикрепленные к сломанной крышке зарядного ящика, и прислонился к противоположной стене… 3:10 утра.

Длинные предрассветные сумерки только начинались, и через одну из смотровых щелей он видел оттенки алого цвета на северо-востоке, выделяющие контуром бантагские земляные укрепления на противоположном берегу реки.

Факт, что ему вообще удалось хоть как-то поспать, удивил его, но начиная с ранения, полученного около этого же самого места шесть месяцев назад, он убедился что, несомненно, устал, и ему необходимо гораздо больше времени на отдых. Способность безболезненно провести бессонную ночь, а затем сражаться весь день в длительном генеральном сражении ушла от него.

Подойдя к покрытому сажей чайнику, покоящемуся на прохудившейся деревянной печке, он налил чашку чая и стал прихлебывать обжигающий напиток.

Он посмотрел на Пэта, Ганса и Марка, которые совещались над картой, обсуждая некоторые незначительные детали. Факт, что эта троица была занята именно таким образом, ясно указывал, что они нервничали. План был сформулирован более двух месяцев назад. Все находилось на своем месте и этого теперь никак не изменить. Все, что оставалось, было отдать единственную команду, которая запустила бы сложную войсковую операцию в действие.

Он давным-давно узнал, что в операции наступает момент, когда лучшим было отстраниться и позволить там дальше внизу по цепочке принять командование. Взбудораженный командующий, в такой момент, был в большей степени бременем, а не помощью.

Эндрю поставил свою чашку и придвинулся, присоединившись к друзьям.

— Что-нибудь новое? — спросил он.

— Полчаса назад у реки была перестрелка, бантагский патруль пытался проскользнуть по той стороне, — заявил Пэт.

— И я думаю, что они идут к этому же, — ответил Ганс. — Не только этот патруль, все вокруг; они идут к этому же, они хотят, что бы мы попытались ее пересечь.

— И ты хочешь, чтобы я прекратил все это?

Ганс ничего не сказал.

— Проклятье, Ганс, — решил ответить Пэт — мы застряли на этой линии на всю весну. Боже мой, солдат, если мы не переломим это безвыходное для нас положение, мы здесь останемся до самого Судного Дня. Мы сломаем ему хребет здесь, сегодня, и мы выйдем из этого тупика и закончим эту проклятую войну.

Ганс устало покачал головой и посмотрел на Эндрю налитыми кровью глазами.

— Сынок, ты принимаешь это решение из политических соображений, а не из-за военных задач.

— Так приказал президент, — ответил Эндрю, его пристальный взгляд уперся в Марка.

Марк смотрел прямо на него и был тих. Эндрю знал, что вице-президент, римлянин, полностью посвятил себя этому нападению. Бантаги все еще оккупировали порядочную часть самых плодородных земель Рима, миллион его жителей был эвакуирован, и он хотел получить землю назад. Марк перевел взгляд на Ганса.

— Я помню Эндрю однажды сказал, что война была продолжением политики.

— Мой Бог, у меня есть проконсул Рима, цитирующий мне Клаузевица — простонал Ганс.

— Кто, черт побери, такой Клаузевиц? — спросил Пэт. — Он здесь живет?

Эндрю не мог не рассмеяться.

— Эта война выходит за пределы политики, — затем, более мрачно сказал он.

— Возможно, внешне так и выглядит, — ответил Марк — поскольку бантаги ни куда не делись. Но внутренне, для Республики, это стало постоянным поводом для беспокойства: Какой из двух штатов покинет другого первым?

— Не бывать этому, пока я жив, — ответил Эндрю, сквозь плотно сжатые челюсти его голос звучал тихо.

— И не я, мой друг, ты знаешь это лучше, чем кто бы то ни был. Но жители Рима хотят вернуть свою землю назад, и этим утром мы собираемся получить ее, и выбить этих ублюдков с земли. Ты, я, все мы планировали эту битву в течение многих месяцев, вплоть до мельчайших деталей. Я боюсь единственное, в чем мы, может быть, испытываем недостаток, так это мужество, чтобы пережить все это.

Ганс напрягся и наклонился вперед над столом.

— Я не могу поверить, что ты так думаешь обо мне, — рявкнул он.

Марк протянул свою руку в примирительном жесте.

— Я не сомневаюсь относительно твоей храбрости, мой старый друг. Мы спланировали все наилучшим образом, теперь давай доверимся богам и храбрости наших парней.

Эндрю пристально посмотрел на них на всех.

— Делаем, как запланировали, — произнес он, и, не дожидаясь замечаний, вышел из подземного пункта, почувствовав, что тот нагоняет на него приступ клаустрофобии.

Поднявшись по ступенькам бункера, он ступил на травянистый холмик, под которым был скрыт штаб. Слабый ветерок двигался с севера, прохладный воздух спускался со стороны холмов и из более далеких лесов.

Вздыхая, он присел, пнул траву ботинками, швыряя вверх аромат шалфея.

«Странный запах; никогда не знал о нем в Мэне» — подумал он.

Однако Ганс упоминал о нем, рассказывая, что он напоминает ему деньки, проведенные в прерии до Гражданской Войны. Он отщипнул горстку толстой грубой травы, смял ее в руке, и позволил острому запаху заполнить его легкие. Откинувшись назад, он посмотрел на звезды, на Большое Колесо, как всегда задаваясь вопросом: «могло ли быть одно из пятнышек света его домом? Так странно, дом. Мэн, Республика, воспоминания о мирном времени».

Даже посреди гражданской войны, все знали, что наступит день, когда она закончится, когда обе стороны, Север и Юг, отправятся домой к своим фермам, в свои деревни и города, и сами будут распоряжаться своими жизнями. Возможно, это было частью уникальности Америки, ощущение, что война была чем-то неправильным, и лишь нарушала течение того, что было нормальным, она была трагедией в трех актах, которая должна была быть доведена до конца, так, что бы могла случиться финальная развязка, и можно было опустить занавес. Тогда аудитория могла встать, пойти домой, и продолжить свои жизни.

Он знал, что большая часть Старого Света не была на этом пути. Странно, хотя он никогда не был там, но из-за этого места он задумался о России.

Это была не просто Русь, потомки ранних средневековых русских, которых он нашел здесь и выковал из них нацию. Нет, это была земля сама по себе, непроходимые северные леса, обширные открытые степи, бескрайний купол неба, аромат шалфея и высушенной травы, или холодные сильные зимние ветра.

«Это — то, на что должна походить Россия — думал он. — История, также похожа. Земля непрерывного кровопролития, огромных армий, проносящихся от края до края пыльных пространств. Война, когда идут боевые действия, шла с непримиримой яростью, никакой пощады, ее не спрашивают и не ожидают! Здесь это была норма, каждодневная действительность».

Он задавался вопросом все снова и снова: «сможет ли его мечта о Республике когда-либо пустить корни на этой земле. Необходимость войны и выживания объединяли янки, русских и римлян вместе, по крайней мере, на этот момент, но что их удержит, если они когда-нибудь победят и отбросят варваров? Сможет ли Республика пережить мир?»

Он услышал чье-то приближение, но не потрудился повернуться. Прихрамывающий шаг и запах табака были достаточными, что бы указать, кто это был. Ганс уселся рядом с ним со стонущим вздохом, вытянулся, и, как Эндрю, щипнул горстку шалфея, растер ее между рук, вдыхая аромат.

— Длинный путь от Канзаса досюда, — произнес Ганс.

Эндрю ничего не сказал, колени подтянул под подбородок, продолжая смотреть на восток. Освещение медленно усиливалось, теперь это был вопрос нескольких минут.

Он услышал грохот падающей винтовки, приглушенное проклятие, и посмотрел налево; внизу, ниже в овраге ожидала колонна войск; он скорее почувствовал, чем увидел, что сержант едва слышно шикнул предупреждение, уткнувшись в неуклюжего солдата. В начале ущелья расположились инженерные войска, возводящие понтонные мосты, и множество укрытых парусиновых штурмовых лодок. Он не видел их, но знал, что они были там; парни из 9-го корпуса репетировали это нападение раз десять вдоль Тибра в течение последних двух месяцев. Справа он услышал свист парового двигателя одного из броневиков из полка Тимокина, размещенных в следующем овраге. Он задумался о том, слышны ли эти звуки на той стороне реки.

«Нам нужно было идти вчера — подумал он. — Туман, скрывающий реку, был гуще. Еще есть время, что бы их отозвать, подождать туман, дождь… может нам следовало начать часом ранее, в полной темноте».

— Нервничаешь сынок? — спросил Ганс.

— Что? — переспросил Эндрю, посмотрев на своего старого друга.

— Я нервничаю, — ответил сержант.

Поразившись, Эндрю промолчал. Ганс всегда был скалой, столбом; когда сражение было близко он никогда, ни каким образом не выражал страх. Эндрю вспомнил Антиетам , свое первое сражение, ожидание в предрассветной тьме Восточных Лесов.

Он был столь напуган, что после попытки с трудом проглотить завтрак из галет и кофе, он содрогнулся, и его вырвало. Но за пять минут до того, как началось нападение, Ганс демонстративно прислонился спиной к вязу, крепко уснув.

Старый сержант позже по секрету сказал ему, что все это было притворством, у него не было сна ни в одном глазу, сердце бухало, словно падающий молот, но он полагал, что такое нарочитое равнодушие было лучшим тонизирующим средством для юношей, чем блуждающие вокруг нервные шепоты ободрений.

— Ты ведь не думаешь, что это сработает? — спросил Эндрю.

Ганс посмотрел на него.

— Мы спланировали это вместе, но лобовая атака через реку, Эндрю? Рисковое дело. Я боюсь в лучшем случае, что это — с равными шансами. Из того немногого, что мы представляем себе о Джураке, мы знаем, что он чертовски умен. Он, должно быть, также понял этот план, зная, что мы должны будем, наконец, пойти в лобовую.

— И у тебя есть другое предложение, — уточнил Эндрю, пытаясь скрыть нотку вспыльчивости в голосе.

Ганс вытянул руку и оперся о плечо Эндрю.

— Ответственность команды, Эндрю. В Геттисберге ты держался, когда я бы вышел из дела. Это разбило вдребезги полк, но спасло старый Первый Корпус. Ты повел нападение в Колд-Харборе, когда я бы сказал Гранту идти к черту и приказал, чтобы мальчики легли. Возможно у тебя больше мужества, чем у меня.

Сильно удивившись, Эндрю промолчал.

— Я стал слишком старым для этого, — вздохнул Ганс, снимая свою шляпу, чтобы провести пальцами через пропитанные потом пучки седины. — Всегда, кажется, что осталась еще лишь одна кампания, тем не менее, всегда найдется новая.

— Но были времена, когда мы любили это, — прошептал Эндрю. — Не убийство, не такие моменты как этот с сомнением и страхом. А такие моменты, как тихие ночи, армия, стоящая лагерем вокруг тебя, чувство удовлетворения от знания, что ты победил и видишь гордость в глазах всех вокруг тебя.

Удивившись, Ганс посмотрел на него и кивнул.

— Если это последняя кампания, то что же тогда с нами случилось?

Эндрю мягко фыркнул.

— Если бы я знал.

— Твой инстинкт говорит тебе не атаковать этим утром, не так ли?

— Да.

— Тогда послушай его.

Эндрю вздохнул.

— Мы обсуждали это раньше, Ганс. Мы не можем атаковать с флангов, мы не можем прорваться из южного района, и они не будут атаковать. Мы должны разрешить безвыходное положение. Президент приказал наступать. И вспомни, мы планировали наступление, все время полагая, что мы можем его осуществить.

— Так почему ты трусишь в последний момент? — спросил Ганс.

Эндрю посмотрел на своего друга.

— Сначала ты. Почему ты?

Ганс вздохнул.

— Нутром чую, что они нас там поджидают. Наступление это то, чего они хотят от нас и полностью рассчитывают, что мы так и сделаем.

Эндрю щипнул еще пучок травы, получая удовольствие от аромата шалфея.

— Сейчас нет другого варианта, — сказал он.

— То, что предложил Винсент, это же идея.

Эндрю покачал головой.

— Возможно, спустя шесть месяцев с этого момента, с количеством боеприпасов большим в четыре раза, чтобы хотя бы надеяться, что это сработает. Прямо сейчас это было бы ничто иное, как безумный самоубийственный жест. Винсент, мечтатель, если он думает, что мы могли бы нанести смертельный удар по тому варианту. Просто недостаточно средств, что бы выполнить задуманное.

— Это — потому что ты знаешь, я сделал бы так, что я должен был бы пойти. Именно это мешает тебе рассмотреть такой вариант.

Эндрю посмотрел на друга, сидящего в полумраке.

— Ганс, — и он, поколебавшись немного, продолжил, — если бы я думал, что принеся тебя в жертву, я бы закончил эту войну, и тем самым спас бы твоего ребенка, моих детей, я бы приказал исполнить этот вариант.

Ганс мягко рассмеялся.

— Я не уверен, толи ты просто чертовски хороший лгун, или ты действительно подразумеваешь это. Странно, хотя я надеюсь, что ты не обманываешь. Мы солдаты, Эндрю, мы все знаем, что означает эта работа, и я надеюсь, что изначально научил тебя необходимости жертвовать в пользу дела, даже когда это относится к твоему самому близкому другу.

— Я пожертвовал своим братом, вот так.

Ганс ничего не произнес.

Эндрю уронил горсть травы, потянулся и положил на мгновение руку на плечо Ганса, затем смущенно убрал ее.

— Итак, почему же теперь тебя мутит в животе от страха? — спросил Ганс, сменяя тему.

— Я не уверен, и это — то, что беспокоит меня. У Колд-Харбора я знал, что это было самоубийственно, но я атаковал, поскольку был приказ. Я знал, что если откажусь, они заберут у меня Тридцать пятый, а мальчики в любом случае должны были бы атаковать. Я видел, как Чемберлен сделал туже проклятую вещь спустя две недели у Питерсберга. Он знал, что это было бессмысленно, но как бы то ни было, он возглавлял свою бригаду.

— И он, черт возьми, был почти уничтожен, выполняя этот приказ, если мне не изменяет память.

Эндрю кивнул.

— Это как раз и показывает, чем эта битва отличается. Почти все они были либо встречным боем, как у Роки-Хилла, или же мы вставали на защитную линию, как следует окопавшись, как в битве у Испании или Суздаля. Теперь же они закопались, и ты прав, мне следует считать, что Джурак все это учел, — сказал он. — Даже более того. Мы оба знаем, что мы почти у черты. Становится очевидным, что Джурак превосходит нас по производительности. Ты видел те отчеты Билла Вебстера, отправленные нам из Казначейства и Винсента из Артиллерийско-технического Управления.

Ганс сплюнул струю табачной слюны и проворчал.

— Они по-другому бы пели, если бы бантаги очутились у их дверей.

— Мы выдыхаемся, Ганс. Темп производства истощил страну. То же самое мы видели и у солдат армии южан осенью 64-го. Есть слишком много узких мест в снабжении, слишком много людей в армии, слишком много тех, кто изготавливает оружие, и не достаточно производящих самое необходимое для повседневной жизни, да еще миллион римлян, согнанных со своей земли. Короче говоря, мы терпим крах.

— И это твоя причина, что бы атаковать здесь и сейчас?

Эндрю наклонился вперед и обхватил подбородок коленями.

— Нет, Ганс. Я думаю, что у меня хватило бы здравого смысла остановить все, если бы я понял, что это было единственной причиной для нападения. Но Марк прав, мы должны что-то сделать. Жители Рима должны знать, что Русь будет сражаться, чтобы помочь им вернуть назад их землю. Таким образом, это политика. Также мы должны найти способ закончить эту войну прежде, чем или мы потерпим крах, или Калин уступит давлению, которое нарастает в Сенате, чтобы принять предложение Джурака относительно мирного урегулирования.

— Если Калин согласится на это, то будет достоин расстрела, — рявкнул Ганс.

— Он президент, — ответил Эндрю, с остротой в голосе.

— А ты написал чертову Конституцию. Так измени ее. Я говорю тебе, я чувствую что-то в этом.

— Ты обвиняешь Калина?

— Нет, черт побери, конечно нет. Если что и есть отвратительного в нашем президенте, так это то, что он к проклятью чересчур честный и простоватый.

— Мы имели обыкновение говорить так о Линкольне, но за этим болотом — внешностью адвоката, скрывался чертовски проницательный политический деятель.

Ганс кивнул, сплюнув струйку табачной слюны и вытерев низ подбородка тыльной стороной руки.

— Мы должны закончить войну сейчас, — заявил Эндрю, сменяя тему, уходя подальше от вопросов, обсуждение которых, как он чувствовал, было недалеко от измены.

Ганс был прав; он действительно написал Конституцию для Республики. Но как только эта Конституция была принята жителями Руси и Рима, он выпустил ее из своих рук, и теперь она должна связать его, как он связал любого другого гражданина, который поклялся своей преданностью ей, и таким образом принял ее защиту.

Он встал. Поднимая полевой бинокль, который висел на его шее, он обратил свое внимание на противоположное побережье. Восточный берег был пониже западного, плоский, не разрезанный такими оврагами, как западный берег. Джурак должен был оттянуть свою линию обороны подальше назад, не располагая ее здесь. Выглядело так, как будто он выбрал более слабую позицию, чтобы соблазнить их. Эндрю мог видеть схемы укреплений, опоясывающих противоположный берег.

Пучки дыма от утренних костров поднимались прямо вверх в неподвижном воздухе. Снова пробила мысленная дрожь. Ежемесячный Праздник Луны был два дня назад, всю ночь крики жертв доносились из-за реки. Он задумался, жарилось ли то, что осталось после праздника, на тех кострах. Первоначально планировалось идти в атаку тогда, но эта ночь была слишком очевидной для них, чтобы ударить, и, кроме того, ублюдки обычно бодрствовали в течение ночи Праздника Луны и могли бы что-то заподозрить. Внутренний голос нашептывал, что еще есть время остановиться. Стены с бойницами отчетливо вырисовывались вдоль восточного берега. Это был прекрасный момент, западный берег лежит в темноте, восточный же ярко освещен.

Он услышал шаги позади него… это был Пэт, сопровождаемый Марком.

— Эндрю, три тридцать.

Эндрю смотрел на Ганса, почти желая, что бы тот отсрочил решение. Ганс же уставился на него. Эндрю наклонил голову, прошептав тихую молитву. Наконец, он снова поднял голову и пристально посмотрев, произнес.

— Выполняйте.

* * *

Джек Петраччи, кружась пятью милями позади фронта, глубоко вздохнул, не уверенный, рад ли он тому, что момент, наконец, наступил, или боялся факта, что бой был действительно начат.

— Есть сигнальная вспышка, — заявил он Федору, своему помощнику. — Удостоверься, что другие присоединились.

Накренив свой летательный аппарат в сторону восточного направления, он пробежал взглядом по левому борту, потом по правому. Вроде все следовали в боевом порядке. Наклонившись, он прогудел в переговорную трубу.

— Ромул, Борис, докладывайте.

— Один дирижабль повернул назад, — заявил Ромул, — думаю это двадцать второй. Отправился отдохнуть.

Лучше чем ожидалось, подумал Джек; сорок тяжелых воздушных аппаратов, и тридцать новых одномоторных «Шмелей» в качестве сопровождения, это был бы самый мощный воздушный удар, когда-либо осуществленный, мечта более чем пяти месяцев планирования.

Не совсем тот способ, который он хотел использовать, но он докажет раз и навсегда, что огромные вложения в воздушные силы стоили того. Еще больше вспышек взлетело вдоль линии фронта, отмечая начало нападения, медленно вздымаясь ввысь этим застывшим утром, догоняя алые огни рассвета.

Секунды спустя эти потоки огня прорвались, быстро поднимаясь и заполняя небо занавесом из пламени и дыма, более трех тысяч ракет прогремели через реку, подавляя бантагов в пламени взрывов. Несколько долгих секунд спустя приглушенное сотрясение нахлынуло на него, ясно различимое над воем корабельных двигателей и ветром, мчащимся через оснастку. Следующий залп взвился вверх, несколько ракет закрутившись, отклонились от курса, двигаясь по спирали назад в сторону его боевого построения, которое было теперь меньше чем в двух милях от фронта. Снаряды сдетонировали в воздухе, оставляя белые дрейфующие клубы дыма. Сейчас он находился над своими тыловыми позициями.

Длинные змееподобные колонны войск находились внизу, черные на фоне ландшафта, ожидая, чтобы устремиться вниз в овраги окаймляющие берег реки, которые были путями нападения на фронте.

Понтонные бригады уже выскочили к реке, переправляя понтонные лодки на место, бросая якорные канаты, пока сотни штурмовых лодок, с водой пенящейся вокруг них из-за неистово гребущих парней, уже приближались к дальнему берегу. Было похоже, что первая волна уже накатила, парни выбирались из лодок и боролись с прибрежной грязью.

Мортирные снаряды, сталкиваясь с рекой, взрывались гейзерами брызг.

— Полковник, сэр? — это был Ромул, его верхний стрелок.

— Двигайтесь вперед.

— Передвигаемся в боевом порядке, как и было запланировано, сэр.

— Отлично, теперь внимательно наблюдайте за их кораблями вон там.

Он мельком увидел полдюжины своих воздушных кораблей, ломающих боевой порядок, поворачиваясь на северо-восток, и был этому удивлен, поскольку четыре «Шмеля» пролетели непосредственно сверху, двигаясь быстро, продвигаясь прямо вперед, чтобы проникнуть глубоко в тыл врага, готовые изолировать любые воздушные корабли бантагов, которые посмеют рискнуть.

Они были за рекой, толстенные облака грязного желто-серого дыма загораживали обзор.

— Вот наша цель! — прокричал Федор, поведя в сторону правого борта.

Джек выбрал его, земляной форт на низком возвышении, которое выдавалось в реку. Он выглядел точно так же как и на песочной настольной модели фронта, у которой он и его флот провели дни, изучая и планируя.

Дым поднимался вверх от вражеских позиций; мощнейший ракетный залп сильно повредил их, но он видел, как одетые в темное бантаги прибывали в большом количестве на позиции из траншеи, соединяющей батарейные позиции с тылом. Два полевых орудия уже действовали, поливая реку шквалом картечи.

— Держитесь парни. Мы идем! — прокричал Джек, как только он дернул штурвал вперед, тяжелый четырехмоторный корабль резко набрал скорость. Соскользнув со своего места, Федор опустился ниже ног Джека, возясь, чтобы открыть паровой кран переднего «гатлинга».

Темная тень прошмыгнула наверху, и, чертыхнувшись, Джек дернул регуляторы подачи топлива четырех двигателей назад, он в изумлении смотрел на днище дирижабля, проскользнувшего над верхом его корабля, нижний стрелок и бомбометатель уставились на него с широко раскрытыми от страха глазами. Джек толкнул нос вниз, молясь, чтобы его хвост не врезался в летательный аппарат выше. Ромул, на позиции верхнего стрелка, дико ругался на латыни.

На мгновение он забыл о сражение внизу, пока винтовочная пуля не выбила между его ног град осколков. Посмотрев вниз, он увидел, что земля резко приблизилась, и сильно надавил на штурвал. Дирижабль задрал нос, покачиваясь очень близко у кормы корабля, который почти столкнулся с ними.

Траншеи бантагов стремительно придвигались, несколькими сотнями футов ниже, и Федор открыл огонь, пули «гатлинга» 58 калибра прошили земляные укрепления.

Он почувствовал, как его корабль набрал высоту, и почти в тот же самый момент Борис, его бомбометатель в кабине подвешенной ниже, прокричал, что их боезапас сброшен. Десять канистр, каждая весов в сотни фунтов, швырнули на форт.

Джек яростно бросил свой аппарат в резкий вираж.

Он мельком увидел, как его бомбовый запас, хлопнулся на землю; первые две жестянки разломались, но взрыватели ударного действия, закрепленные на них, видимо вышли из строя и не загорелись. Третья, однако, ударилась и бензиновая бомба взорвалась. Форт исчез в сверкающем огненном шаре, когда взорвалось почти двести галлонов бензина, с сотрясением, раскачавшим его судно. Яркие оранжево-красные вспышки огня, зажглись вдоль всего фронта, один за другим дирижабли бросили в бой свое новое оружие. Мельком он увидел один корабль, складывающийся в себя.

«Слишком низко, черт побери, вы проклятые идиоты!» Он тихо закричал, когда водородные баки дирижабля вспыхнули в огненном пламени в нижней части, зажженные светло-голубым пламенем, крылья сложились, также вспыхнув, повреждения нарастали и, корабль исчез в пламени.

Тяжелые воздушные корабли поворачивались, быстро отправлялись назад на запад, взяв курс на аэродромы в двадцати милях позади фронта, чтобы перезарядиться и перевооружиться.

Джек несся низко над рекой, по которой переправлялась вторая волна штурмовых лодок, и с нежеланием отступил, начиная постепенно увеличивать высоту, поворачивая, чтобы отправиться обратно на фронт для более близкого взгляда на боевые действия. Он наблюдал, как врывались эскадроны «Шмелей», увертываясь от огня, обстреливая вражеские позиции своими «гатлингами».

На реке он видел несколько броневиков, погруженных на плоты, отплывающих от берега, множество солдат медленно тянули неуклюжие грузы на ту сторону, гейзеры воды разрывались вокруг них. Одетые в синее тела подпрыгивали и приседали в полной неразберихе.

На восточном берегу передовые полки 9-ого Корпуса добрались до проволочных заграждений, прорезая себе путь через них. Он мельком увидел полковой штандарт, поднимающийся по защитному валу форта, который он только что бомбил. Другие флаги продвигались вперед, парни, растянулись вокруг огней, зажженных его дирижаблями.

Черт побери, выглядит так, как будто они на самом деле сделали это!

«Шмель», пролетающий ниже него внезапно, с трудом пошел на подъем, казалось, завис неподвижно, затем начал медленное, вызывающее чувство тошноты, скольжение назад, сначала врезавшись хвостом в землю рядом с броневиком, расцветая огненным шаром, когда его газовый баллон взорвался.

Еще одна винтовочная пуля расколола пол кабины, забрасывая Федора щепками.

— Черт побери, Джек, если ты собираешься плавать здесь, по крайней мере, держись выше.

Смутившись, он понял, что его второй пилот был прав. Он позволил зрелищу внизу приковать свое внимание. Перестроившись в трудный спиральный поворот, он начал подниматься, смотря вниз на броневик, так как тот крутился позади пылающего «Шмеля». Вершина башни машины имела нарисованный белый крест, показывая, что это была машина полкового командира, наиболее вероятно Тимокина.

По крайней мере, парень был в безопасности в настоящий момент, думал он мрачно, развернувшись, что бы рассмотреть оборонительные эшелоны, которые предстояло преодолеть. Они взломали первую линию, но все еще оставалось преодолеть три линии, прежде чем они перейдут через железную дорогу в тылу.

* * *

— Положите следующий снаряд точно в амбразуру, черт побери! — проорал бригадный генерал Григорий Тимокин, командир первой бригады броневиков, смотря вниз со своей высоты в верхней башне на наводчиков внизу. Не дожидаясь ответа, он обратил свое внимание вперед, затем медленно развернул башню к кормовой части, прочесывая береговую линию внимательным взглядом. Первая волна штурмовых лодок находилась на берегу, по крайней мере, то, что осталось от них, солдаты сидели на корточках низко на берегу реки, большинство из них все еще на половину в воде, держась укрытия из низкой возвышенности. Он видел столбы огней вздымающихся от удара зажигательных бомб Джека, но непосредственно впереди враг все еще держался.

Полудюжина броневиков с правой стороны от него уже была на берегу, сминая проволочные заграждения, ведущий броневик добрался до первой линии бункеров и укреплений, его «гатлинг» крошил в капусту бантагов, тех, кто запаниковал и в открытую поднимался, чтобы убежать.

Сзади, по ту сторону реки, все казалось в безумном беспорядке. Множество разломанных парусиновых шлюпок захламляло мутные воды, которые все еще взбалтывались от взрыва артиллерийских снарядов и выстрелов из мортир.

Парни барахтались по грудь в воде, одни пробивались вперед, другие, в панике, пытались возвратиться к западному берегу, в то время как остальные неуклюже падали ничком, больше не двигаясь.

Это было похоже на катастрофу, но опыт подсказал ему, что, по крайней мере, первая стадия нападения, захватывание опорной точки на восточном берегу, очевидно, достигла цели.

Когда впервые Пэт О'Доналд обратился с планом, что он и его броневики попытались бы перейти реку вброд в лобовом нападении, он думал, что это безумная схема.

— Будь все проклято, даже если мы не утонем, их артиллерия расколошматит нас еще на полпути, — спорил он. — Доберемся до побережья, и их ракетницы уничтожат нас на грязных насыпях, пока мы там будем барахтаться.

Ну, вот он и пересек ее. Что касается встречного огня, его было весьма немного, сила залпа из всего возможного человеческого вооружения почти вывела из строя или заставила паниковать передний эшелон обороны бантагов.

Новая волна лодок вышла из клубящегося дыма, ребята еле-еле гребли.

Он снова повернул башню вперед, поскольку наводчики внизу закричали с триумфом, их следующий выстрел разорвался прямо в бантагском бункере.

— Гони вперед, — закричал Григорий. — Все смотрите в оба, канонир заряжай картечью.

Он медленно вертел свою башню назад и вперед, рассматривая землю впереди, поскольку они медленно двигались по речной набережной.

Сминая провода, он мельком увидел одетую в синее пехоту, продвигающуюся вперед с каждой стороны его машины, прыгающей в траншеи. Поднявшись вверх на вершину бункера, он увидел ораву бантагов, бегущих вдоль коммуникационной траншеи, возвращающихся ко второй линии обороны. Меткая очередь из «гатлинга» проредила половину из них до того, как выжившие скрылись за бруствером в траншее. Земля впереди была открытой и плоской, вторая вражеская линия обороны теперь была ясно видна, словно грубый разрез в земле четвертью милей впереди.

План требовал, чтобы броневики вели лобовое нападение и захватили позиции, при поддержке «Шмелей» и наземных войск, вооруженных ракетными пусковыми установками. К тому времени, когда они приблизятся к самому сильному эшелону обороны, третьей линии в миле еще дальше назад, воздушные корабли Джека должны были приземлиться, перевооружиться, и вернуться, чтобы накрыть траншеи длинной в милю более чем четырьмя тысячами галлонов пылающего бензина.

Но в этот момент ключом плана было сохранять движение, держать бантагов выведенными из равновесия и отступающими, пока их складские запасы в тылу не будут захвачены и уничтожены.

Вспышки света появились со стороны второй линии траншей, пули и осколки мортирных снарядов начали свистеть вдоль брони. Приоткрыв верхний люк, он высунул свой сигнальный пистолет и выстрелил, отправляя вверх зеленый сигнал, указывающий, что он находится по ту сторону бантагской прибережной позиции. Второй, затем третий броневик появились в зоне видимости справа от него, башня у одного из них поворачивалась, командир машины высунул руку наружу из узкой смотровой щели, чтобы махнуть. Тимокин усмехнулся.

«Сумасшедший глупец, я поставлю тебя на бумажную работу за это, когда все закончится», подумал он, стараясь припомнить имя молодого лейтенанта с борта Святого Галвино. Головная рота начала выстраиваться вокруг него, располагаясь с каждой из сторон. Ракета прорезала воздух около его башни, ошарашив его. Он мельком увидел бантагский ракетный расчет, скатывающийся обратно в траншею, разорванный на части огнем броневика слева от него. Осторожно он снова приоткрыл люк и высунул голову наружу, чтобы быстро осмотреть все вокруг. Рядом было около дюжины машин и сотни пехотинцев расположились в траншеях позади него.

Не было никаких известий о том, что, черт возьми, происходило на обоих флангах, но прямо впереди путь выглядел чистым. Он увидел полковой штандарт и флаг бригадного генерала рядом с ним. Заметив взгляд генерала, он двинулся вперед; тот подал знак рукой в согласии.

Позади на берегу реки он увидел еще больше волн прибывающих хрупких парусиновых шлюпок, некоторые из которых несли мортирные и ракетные расчеты. Наверху сверкнул «Шмель» грохочущим «гатлингом», трассирующие пули рванули на позиции впереди.

Прямо впереди солнце появилось над горизонтом, очерчивая вражескую линию обороны. Четвертое Июля, думал он. В этот день янки вложили великую память; назвав его День Независимости. Также в этот день отмечали годовщину Битвы при Испании. Он был слишком молод, чтобы сражаться в тот день.

«Будет ли сегодняшний день овеян такой же славой?» — задался он вопросом.

На какой-то момент он почувствовал колебание. Так или иначе, береговая линия давала чувство безопасности, защищенный участок к которому можно отступить, где тебя не могли обойти с флангов, но он знал, что мысль была бесполезной. Весь план, план который он помогал составить, был основан на скорости. Прорубить путь сквозь защитные эшелоны, выйти на оперативный простор, добраться до их главного железнодорожного узла и уничтожить его. Победа была в пяти милях впереди, и больше он не мог ждать, еще более отдалив шанс ухватить ее. Перезарядив сигнальный пистолет, он снова выстрелил, затем быстро повторил это же, но уже с другим патроном, сигнализируя, что он двинулся на вторую защитную линию. Он соскользнул вниз назад в башню и захлопнул люк.

— Машинист, полная мощность; водитель, прямо вперед!

* * *

— Я отправляюсь туда, — заявил Пэт.

Эндрю в этот момент безмолвно стоял, наклонившись и припав взглядом к трехногому телескопу, пристально присматриваясь к руинам у Капуа на восточном берегу и в нескольких милях вниз по течению.

— Сообщение упало от Петраччи, который был над целью, — заявил Эндрю. — Там определенно что-то есть, видны клубы дыма.

— Ну, мы действительно ожидали своего рода контрманевр, — ответил Пэт. — Там менее двух дюжин броневиков. Тимокин мажет разобраться сам.

Эндрю разогнулся, потянулся, стараясь не обращать внимание на случайный снаряд прожужжавший наверху. В течение двух часов с начала атаки они захватили плацдарм приблизительно в две мили глубиной и в некоторых секторах уже прошли третью линию обороны. Рассматривая суть нападения, можно считать, что потери были маленькими, пока двадцать пять сотен. Марк уже ушел вперед, настояв над возражениями Эндрю, так как он должен быть там впереди со своими ребятами из 9-го корпуса. Первый из понтонных мостов был почти закончен, и он на минуту посмотрел, как его инженерные войска, трудясь словно рой муравьев, закрепили на место последнюю понтонную лодку, в то время как половина полка, вооружившись кирками, и лопатами, трудилась над тем, чтобы срезать низкую набережную с восточной стороны реки и как раз заполнить лабиринт траншей.

Колонна пехоты, держащая винтовки и патронташи высоко над головой, медленно продвигалась по своему пути через реку вброд, длинная змеевидная колонна синего цвета дерзко торчала из мутной коричневой реки.

Уцелевшие парусиновые шлюпки теперь использовались, чтобы переправить ящики боеприпасов, мортирные и ракетные расчеты, медикаменты, и даже баррели пресной воды, так как денек обещал быть жарким и со всеми вытекающими последствиями из-за мертвецов и отходов засоряющих реку. Эмил выпустил самый строгий из приказов против использования такой воды.

Эндрю посмотрел поверх плеча туда, где уже вовсю работал пункт эвакуации раненных. Те, кто мог пережить поездку, были погружены в санитарные повозки для доставки к военно-санитарному поезду, который вернул бы их в Рим до полудня.

Жертвы были тяжелы в первых двух волнах, почти пятьдесят процентов 1-ой бригады, 1-ой дивизии, 9-ого корпуса утонули.

Он сдерживался, пытаться утешить себя, что потери были примерно теми, что ожидались, но это было слабое утешение почти для двадцати пяти сотен мертвых и раненных. Он думал о смотре, проведенном только неделю назад, помня лица, задаваясь вопросом, кто из них был частью жертвоприношения.

Эндрю посмотрел на Пэта.

— Я отправляюсь с тобой. Ганс, ты остаешься здесь в штабе.

— Нет, Эндрю, мы не соглашались на это, — протестовал Пэт.

Эндрю кивал, выдавливая улыбку. Это было более чем просто находиться на фронте, побывать рядом, чтобы ощутить то, что там происходило, и вдохновить войска.

Начиная с того его ранения, всего в нескольких милях от этого места, он не находился под сильным огнем. Внутри он был испуган; было трудно не подскакивать каждый раз, когда мортирный снаряд скользил наверху или пуля свистела мимо, а тут была всего лишь тыловая линия, он должен был лично убедиться, сможет ли он принять это. Его друг смотрел на него оценивающе. Пэт также повернулся, выказывая свою точку зрения Гансу, пытаясь убедиться, что старший сержант согласен с важностью того, что Эндрю должен остаться подальше от сражения. Эндрю знал, что Ганс понимает настоящую причину, почему он должен пересечь эту реку. Ганс бессловесно закивал в согласии.

— Будь оно все проклято, — прорычал Пэт. — Не обвиняй меня, если ты получишь дырку в своей глупой голове.

— А что же тогда насчет тебя? — спросил Эндрю. — Что насчет твоей глупой головы?

— Такая пуля еще не отлита, — ответил Пэт со смешинкой в глазах, отступая от этого аргумента.

Покинув вершину бункера, Эндрю подошел к своему ординарцу, который держал уздечку его любимого коня, Меркурия. Он потер нос лошади, затем покачал головой. Нет, там будет горячевато, а Меркурий уже в годах. Кроме того, после всех кампаний вместе он хотел, чтобы конь остался в живых.

— Приведи другую лошадь, — сказал Эндрю.

— Не можешь рисковать своим старым конем, но собой рискнуть, без проблем, не так ли? — злобно спросил Пэт.

— Что-то наподобие этого, — Эндрю неловко качался в седле массивной кобылы, животное, порожденное от лошадей, захваченных в войнах с тугарами.

По размеру похожи на клайдесдала , обычное явление почти для всех лошадей в этой армии, и чертовски неудобно, подумал он, когда поднял уздечку и подтолкнул лошадь вниз к ближайшему оврагу.

Достигнув края мелкого овражка, он колебался долю секунды. Даже при том, что инженерные войска прорезали дорогу на его склоне, здесь все еще был крутой спуск.

Затем он подогнал лошадь вперед, присоединяясь к колонне пехоты, замечая красный Мальтийский Крест на их фетровых шляпах с широкими мягкими опущенными полями, указывающими, что они были солдатами 1-ой дивизии, 5-ого корпуса.

— Там горячо, сэр? — спросил один из сержантов, мужественно смотря на Эндрю.

— Мы получили устойчивый плацдарм, сержант. Девятый корпус выбил их.

— Очень странно! — донесся из толпы рядовых возглас с издевкой.

Эндрю продолжил двигаться вперед, игнорирую оскорбление, даже при том, что Пэт обернулся, готовый устроить хорошую взбучку. Все еще была некоторая враждебность между русским и римским корпусами, особенно к 9-му и 11-му, которые были разбиты за время осады. Это было частью причины, чтобы поручить нападение 9-ому, шанс очистить их репутацию и разрушить проклятье.

«Странно, — думал он — там, в прошлом, у 9-ого старой Армии Потомака также происходили несчастья, чертовски хорошие бойцы, но кое-что всегда, казалось, шло не так, как надо для них».

Достигнув дна оврага, он проследовал по контурам вьющейся промоины. Обломки битвы в беспорядке валялись на скалистых склонах, сломанное оборудование, пустые ящики боеприпасов, раскиданные мертвецы, пойманные заградительным огнем бантагов. Последний поворот в овраге показал прямо впереди реку.

Было сказано, что, побеждали ли вы или проигрывали, местность в тылу сражения всегда была похожа на катастрофу, и он колебался с минуту, набираясь мужества, пока принимал все это в себя.

Разбитые вдребезги парусиновые шлюпки беспорядочно захламляли береговую линию, дюжины тел, и части тел валялись на пляже или плавали на поверхности грязной воды, прибитые к берегу медленнотекущим потоком.

Фрагменты тел, почерневшие из-за огня, были размазаны на фоне склона оврага, наиболее вероятно так вышло из-за разрыва зарядного ящика.

Воздух был насыщен зловонием грязной воды, порохового дыма, и таким незабываемым, хорошо знакомым запахом смерти; смеси экскрементов, рвоты, и кровоточащей вскрытой плоти. В дальнейшие несколько часов добавится надоедливое зловоние распада, пока в конце концов, все можно будет ощутить так, словно он на самом деле мог увидеть скрытый полный сил запах смерти.

Он выправился в седле, сдвинув животное с дороги, поскольку колонна пехоты, без колебаний, бултыхнулась в реку колоннами по четыре, держа винтовки и патронные сумки, вещмешки, заполненные пайком над своими головами. Линия кавалерии расположилась ниже по течению реки, готовая вытащить любого парня, который мог потерять опору под ногами и начать тонуть.

Эндрю ехал верхом вдоль кромки воды, направляясь к следующему оврагу, откуда строился понтонный мост.

Мортирный снаряд просвистел наверху, взорвавшись у вершины утесов, которые возвышались с левой стороны от него, посылая вниз поток кусков скальной породы и грязи. Он попытался не вздрогнуть, а затем застенчиво посмотрел на Пэта.

— Ты вернешь мужество, — сказал мягко Пэт. — Я прошел тем же путем, когда получил ту пулю в живот.

Эндрю кивнул, ничего не ответив.

Прямо впереди мост быстро принимал законченный вид. Последнюю понтонную лодку уже закрепили, и продольные балки между лодками были разложены почти на полпути через реку, бригады лихорадочно работали, чтобы прикрепить тяжелые брусья к укрепленным планширам понтонных лодок.

Множество парней, большинство из них раздетые по пояс, поднимали доски размером четыре на десять, которые были положены поперек продольных балок и служили в качестве дорожного полотна. После того, как они закончат, можно будет срочно отправить вперед тяжелую артиллерию, второй полк броневиков, и сотни тонн припасов.

Повернув свою лошадь, Эндрю залез в реку, вода залилась в его ботинки и была на удивление прохладной. Кобыла продвинулась вперед, нервно ступая в поисках опоры, когда они достигли середины реки, Пэт держался в стороне.

Пятьюдесятью ярдами ниже по течению по воде шлепнул снаряд, подняв гейзер брызг. Он старательно проигнорировал его, не спуская глаз с дальнего берега.

Его лошадь нервно и быстро шарахнулась в сторону и почти сбросила его. Тело, на которое наступила лошадь, выскочило из темной воды, затем утонуло, утянутое обратно вниз под весом тюка привязанного ремнями, в котором находились три ракеты непосредственной поддержки, связанных в нем вместе.

Он ничего не произнес, задумавшись о человеческой вьючной лошади, которая утонула таким образом. Он попытался сделать отметку в памяти, успокоить боль в своей душе, что, если бы речное нападение было другим, то первые волны должны были пойти только с винтовками и личными боеприпасами. Но тогда, сколько бы погибло из-за отсутствия непосредственной ракетной поддержки… снова уравнения смерти.

Наконец, они достигли противоположного берега. Захламленность здесь была даже хуже, чем на западном берегу. Дюжины затопленных атакующих машин, которые едва его пересекли, лежали покинутыми, множество из них было перепачкано кровью, тела оставались внутри.

Множество мертвых в беспорядке валялось на набережной, мертвецы, искривленные под всеми невозможными углами, положение, которое живые никогда не смогли бы принять, тела, разорванные винтовочными выстрелами, снарядами, огнем, перепутанные с бантагами, защищавшими эту позицию.

Пункты эвакуации раненных, отмеченные зелеными знаменами, были переполнены, тяжелораненых солдат отделили для отправки назад через реку с помощью лодки, легкораненых, и тех, кто был обречен, оставили ждать, пока понтонный мост будет завершен.

Когда он взобрался наверх набережной, рев сражения, казалось, удвоился. Прямо впереди все было затемнено желто-серыми облаками порохового дыма и пыли, линия фронта освещалась тусклыми вспышками орудийного огня и внезапным всполохом света от очередной партии бензина, сброшенного «Орлом».

«Ужасное оружие», думал он, передвигаясь по передовой линии бантагских траншей и видя, где такой удар сжег множество бантагов, их гигантские тела свернулись в позу эмбриона, несколько вытянутых, почерневших когтистых рук подняты к небесам в заключительном жесте агонии. Зловоние было ужасающим, и он изо всех сил пытался удержаться, чтобы его не вырвало.

— Проклятые ублюдки, славно видеть их в таком виде, — с яростью произнес Пэт.

Эндрю посмотрел на своего старого друга и ничего не сказал.

«Нет, ненависть была слишком глубока, чтобы проявить жалость, чтобы задаться вопросом, есть ли хоть что-то человеческое в этих существах. Интересно, какое он выбрал слово в своих думах… человеческое. Означает ли это, что я считаю их людьми? Странно, старый Музта был тугарином, я показал ему жалость, пощадил его сына, и он в свою очередь пощадил Готорна и Кэтлин, даже перешел на нашу сторону в Битве при Испании и повернул ход сражения. Вероятней всего он сейчас находится в тысяче миль на восток отсюда, но если я увижу его, я предложу выпить ему из моей фляжки. Я все еще очень ненавижу его вид в целом. Не думай об этом сейчас, — подумал он. — Есть эта война и в ней нужно сражаться».

Он повернул прочь от траншеи, отпустил уздечку и с неудобством внимательно изучил ход боевых действий с помощью полевого бинокля. Земля была слишком чертовски плоской, трудно добраться до этой битвы и прочувствовать ее. Она, казалось, распространялась по обширной дуге, охватывающей около мили на север, потом несколько миль от реки, и затем возвращаясь обратно на юг вблизи руин Капуа.

Пули на излете хлопали в стороне от него, швыряя вверх струйки грязи подобно первым тяжелым каплям дождя во время летней бури. Из дыма впереди появились два дирижабля, оба «Орлы», один с двумя отказавшими двигателями, с разорванной тканью и лонжеронами, свисающими с его крыла по правому борту. Второй «Орел» летел над ним и позади, защищая его; как только они достигли реки, второй аппарат развернулся и начал движение обратно на фронт, затем еще раз повернулся и стал кружиться над Эндрю, сине-золотой вымпел, трепещущийся на его хвосте, указывал, что это командирское судно Петраччи. Сообщение, отмеченное длинной красной полоской из кожи, порхнуло вниз. Заблудший ветерок подхватил его, и колыхающаяся лента упала у кромки реки позади них. Один из офицеров штаба Эндрю, которые тащились позади него, подогнал свое животное назад, чтобы забрать послание у солдата, уже поднявшего его. Ординарец, забрал сообщение, натянул вожжи, удерживая кожаный цилиндр, грязная лента волочилась по земле.

Эндрю придвинулся к нему, чтобы развязать и открыть цилиндр, задача, невозможная для него из-за одной руки. Ординарец сорвал с треском крышку, развернул листок бумаги, и передал его.

Очки Эндрю были обрызганы водой и грязью, и было трудно сосредоточиться, тщательно читая записку, написанную на английском языке печатными буквами неуклюжей рукой Джека.

«Учтите, что двадцать с лишним броневиков идут от Капуа. От трех до четырех дивизий, половина верхом, передислоцируются из запасного пункта на железной дороге. Посмотрите налево от себя, многочисленные струйки дыма в точке Ф-7. Возвращаюсь для более детального осмотра… Д.П.»

Эндрю вручил послание Пэту, в то же время потребовал у другого ординарца развернуть карту. Юный русский лейтенант раскрыл карту и держал ее открытой для Эндрю. Тот поискал координаты.

«Вот Ф-7, разрушенная плантация, лес квадратной формы у северной оконечности, перелесок площадью примерно сорок — пятьдесят акров. Густой лесной пояс, кромка которого вдается в открытую степь на несколько миль. Могли ли они?»

Его аэростаты внимательно прочесывали линию фронта в течение нескольких недель, в поисках надстроек, скрытых позиций, отметок от колес. Ну что же, тут должны были случиться неожиданности, да и у Джека хороший нюх на обнаружение проблемы.

«Действительно ли план слишком очевиден», задался он вопросом. «Слишком очевидно, что мы прорываемся здесь, затем делаем крутой поворот вправо, мчимся вниз на территорию позади Капуа к их железной дороги. Может ли ответный удар быть скрыт к северу от нас?»

Как раз когда он задумался, звук сражения стал набирать обороты на севере, и, правя лошадь кругом, Эндрю поскакал к грохоту пушек.

* * *

Склонившись над столом с картой Джурак смотрел, как один из чинов-писцов наклонившись вперед, взял сообщение у телеграфиста, который также был чином, и передвинул голубую линию на карте, отмечая место, где янки прорвались сквозь его третью линию обороны и теперь двигались прямо к этой позиции. Выйдя за пределы замаскированного бункера, который был скрыт в роще персиковых деревьев и покрыт сеткой, он повернулся и посмотрел на северо-запад.

Назад возвращались всадники, многие из них были ранены. Прямо впереди он слышал стаккато «гатлинга» и свист парового двигателя. Приближалась вражеская колонна паровых броневиков.

«Как чертовски примитивно, — подумал он. — Скорее всего, не могут сделать три лиги в час. Черт, в его старом мире их было бы сотни, тысячи, прорывающихся на десять, двадцать лиг в час, реактивные самолеты сотнями прочищали бы путь. Тем не менее, это моя война. Гаарк никогда не понимал нюансов тактики, как приспособиться к тому, что было здесь, как заложить ловушку, а затем иметь терпение позволить ей захлопнуться. Это всегда было нападение, наступление. Он был прав в том, что эти примитивы не имеют никакого понятия, как вести оборонительные боевые действия, но позволь им увидеть победу сегодня, и все это изменится».

Он понял полевой бинокль, внимательно изучил линию обороны, мельком увидел темно-голубые массы, броневики янки, медленно и методично продвигались вперед, пехота, коротко проблескивая голубым цветом, расположилась позади них. Поток трассирующих снарядов рявкнул над головой, один из броневиков выстрелил длинной очередью.

Он проигнорировал ее, смотря через рощу и далее на железную дорогу позади него. На путях стоял единственный поезд, одна из самых лучших бронированных единиц. На запасном пути расположилось множество вагонов, некоторые из них горели из-за воздушных атак, но большинство по-прежнему оставались неповрежденными, их смертельный груз, скрывался внутри.

Траншеи, переплетающиеся сквозь рощу, и вокруг железнодорожных путей, были шедевром маскировки, сырую землю, вывозили ночью, глубокие бункеры были ловко расположены, все прикрыто маскировочной сетью, из-за чего у его воинов первой мыслью было, что это некоего вида причудливая шутка.

Теперь он видел их ясно, на расстоянии менее лиги. Тонкой линии войск, которую он развернул, было как раз достаточно, чтобы позволить врагу думать, что это и было сопротивление и что теперь оно было разбито.

«Лучшее время нанести удар, когда твой противник упоен победой, тогда крах его боевого духа станет полным. Мастер Гавагар сделал это заявление три тысячи лет назад, — думал Джурак. — У Гаарка никогда не было тонкости, чтобы думать об этом, чтобы думать о лучшем способе сломить их силу воли… теперь мы это увидим».

* * *

— Джек, к северу, где мы уже смотрели ранее.

Петраччи обратил свое внимание на левый борт, туда, куда указывал Федор.

«То самое место, что и ранее, Ф-7, плантация вблизи северного края леса. Вертикальные струи дыма, меньше прежнего, но теперь их было несколько дюжин. Пятна дыма шли клубами… проклятье, машины».

— Прими управление, — прокричал Джек.

Отпустив рулевое колесо, он поднял полевой бинокль, обхватил его, понимая, как же трудно поймать фокус, поскольку машина поднималась из-за тепла раннего утра, затем выравниваясь, опадала. Он поймал их на секунду, потерял, затем снова поймал…

— Проклятие, броневики, пятьдесят… их сотня!

 

Глава 3

Генерал Григорий Тимокин даже не видел выстрел, который вышиб их из сражения. Секунду назад он наблюдал отступление бантагской пехоты и кавалерии, полный страстного желания, наконец-то добраться до железной дороги, а в следующее мгновение взрыв пара ворвался в его башню. Он слышал крики своего экипажа внизу под ним, парней сильно ошпарил взорвавшийся котел.

Схватившись за люк башни, с трудом дыша, он поднялся наверх и вытащил себя наружу. Как только он скатился с башни и грохнулся о землю, его броневик превратился в фонтанирующий факел, ведь около сотни галлонов керосина вылилось из поврежденных топливных баков в котел и загорелось.

В ужасе, он слышал крики умирающих солдат внутри, один из них возился с замком дверцы люка правого борта. Он встал, и, шатаясь, подошел к машине. Схватив рукоять, он попытался повернуть ее и закричал от боли — она была обжигающе горяча. Он почувствовал, что кто-то судорожно тряс ручку, но дверца не поддавалась.

Проклятье, они повернули задвижку, но не отперли внутренние замки.

— Откройте замки, будь оно проклято, откройте замки! — кричал он.

Он чувствовал, как будто был пойман в ловушку в проклятом кошмаре, дверь не открывалась, крик внутри не останавливался… и он ощущал ужас от того, что увидел бы, если бы дверь действительно открылась.

Он слышал крики внутри, а затем упал, кто-то толкнул его на землю.

— Оставайся внизу, ты проклятый глупец!

Мимо прощелкнули пули, велся пулеметный огонь, медленнее чем «гатлинг», но все же автоматическое оружие, пули пробарабанили прямо по той боковине броневика, где он стоял секундами ранее.

Наверху рявкнула ракета.

Повернувшись, он увидел, что она врезалась в другой броневик, Святой Юрий, который находился на его правом фланге. Снаряд нанес скользящий удар и взорвался, задирая броню.

— Мои парни! — прокричал Григорий. — Я должен вывести их!

— Они уже мертвы.

Затем боец стал тащить его назад, еще один солдат выскочил наружу из неглубокой траншеи позади горящей машины и помог втянуть его.

Как только все трое скатились в траншею, оболочки боеприпасов в Святом Мелади прогорели, десятифунтовые снаряды разорвались, верхняя башня оторвалась, взлетела в небеса, а затем рухнула вниз грудой искореженного металлолома.

Трассирующие патроны устремились ввысь, черный маслянистый дым выдувался из места крепления башни, как будто броневик превратился в доменную печь. Ошеломленный, он уставился на свою любимую машину, все еще не веря, что его товарищи внутри были мертвы.

— Что поразило нас? — рассеянно спросил он.

Как раз когда он задавал вопрос, он увидел вспышку света прямо впереди, дульная волна из пушки, и долю секунды спустя Святой Юрий словно подскочил вверх, башню снесло из-за этого выстрела.

Потрясенный, игнорируя опасность, он встал. Какими-то секундами ранее он возглавлял приблизительно сорок броневиков, продвигающихся строем в линию, при поддержке целой дивизии пехоты. Теперь половина из них горела. Невозможно; земля впереди, весь путь до железной дороги был открыт, враги же убегали. Он увидел еще больше вспышек, как будто орудия стреляли из-под земли… скрытая линия, закамуфлированная, не видимая ни с земли, ни с воздуха.

Проклятие, как они сделали это? Как они научились этому?

— Сэр, если вы хотите быть убитым, черт побери, сделайте это где-нибудь еще. Я не собираюсь рисковать своей задницей снова, чтобы спасти вас.

Он повернулся и увидел сбоку низко присевшего полковника. Почти в тот же самый момент что-то ущипнуло его за плечо, отламывая его эполет и разрывая униформу. Он, отступив, сел на корточки и уставился на офицера, не говоря ни слова. Полковник откупорил свою фляжку и предложил выпить. Григорий сделал глоток с гримасой на лице. Это была водка, едва разбавленная грязной водой.

— Ваши руки; вы лучше возвращайтесь в медпункт; я отправлю с вами кого-нибудь.

Он увидел, что его руки уже опухли и стали цвета яркой гвоздики.

Плоть его правой руки покрывалась пузырями, и только ее вид заставил его понять, как чертовски сильно ему больно. Посмотрев вниз, он заметил, что брюки опалены и кожа на ботинках обгорела. По крайней мере, они не причиняли большой боли.

— Минутку, — задохнувшись, сказал он, возвращая флягу назад.

— Словно из ниоткуда, — заявил полковник, очевидно потрясенный произошедшим. — Мысль, которая была у нас — путь открыт, а затем земля впереди просто взорвалась, — сказав, он взял паузу, посмотрев назад через край траншеи.

Тимокин последовал за его взглядом и увидел дюжины солдат лежащих на земле в линию, это выглядело так опрятно, как будто они получили приказ упасть вместе. Некоторые из них были все еще живы, стараясь отползти назад, струйки грязи взбивались вокруг них, и сквозь грохот битвы он слышал гортанный смех бантагов, которые подстреливали их. Желание что-нибудь сделать, что угодно, убеждало его подняться и постараться помочь, но инстинкт говорил ему, что теперь это была земля убитых мертвецов, и он был удивлен тем, что кто-то был столь безумен, когда оттянул его прочь от Святого Мелади, который находился в дюжине ярдов впереди и все еще горел.

— Она просто взрывалась огнем, — продолжил полковник. — Выглядело так, словно ваш броневик перевернула некоего вида адская машина, заднюю часть просто подняло прямо вверх из-за взрыва. Затем, секунду спустя, вы получили удар в лобовую броню.

Грязь на бруствере траншеи брызнула вверх, его прошила очередь из пулемета. Секундами спустя начался обстрел из мортир, бомбы со свистом падали с двух сторон от углубления, которое быстро заполнялось людьми, отползавшими назад из ада впереди.

Мельком он увидел одинокий броневик, движущийся задним ходом, ракета, возникшая спереди, стрелой промчалась рядом с башней машины.

Клубы дыма загорались вдоль пути следования бантагского поезда, который был настолько маняще близок, меньше чем в четверти мили впереди. Показав знаком на полевой бинокль полковника, Григорий взял его, с гримасой боли, когда тот оказался в его руках и неуклюже сфокусировал его на железной дороге.

Ритмичные огни вырывались из бронированных вагонов, темп огня был медленный, возможно сто патронов в минуту, но это был пулемет, и он тихонько чертыхнулся.

Однако же то, что было гораздо более потрясающим, это картина появления броневиков, как будто восстающих из-под земли на противоположной стороне дороги и из небольшой возвышенности покрытой персиковым садом. Ублюдки зарыли их там, только святые знают как давно назад, укрыли их сверху и ждали. Теперь они пробудились к жизни, поднимаясь из убежища. Они выглядели крупнее, новейшая модель, с башнями слегка похожими на его собственные машины.

Вдоль железной дороги, еще дальше назад, он увидел несколько маленьких пятнышек, по-видимому парящие в воздухе, но постепенно приобретающими знакомый внешний вид. Бантагские дирижабли, прибывающие на подмогу.

Несколько «Шмелей» понеслись к краю вражеского боевого построения; бантагская машина стал падать в пламени, но и «Шмель» также вонзился в землю.

— Боже мой, — прошептал он. — Мы проиграли.

* * *

— Эндрю, я думаю нам лучше проваливать отсюда! — проорал Пэт, наклонившись, что бы схватить поводья лошади Эндрю. Эндрю покачал головой, показываю Пэту отпустить, но его друг отказался.

Сидя вертикально в седле, Эндрю поднял полевой бинокль, приковав внимание на север. Менее чем в четверти мили отсюда он видел их движение, стена бантагских броневиков, более сорока штук, продвигающихся вблизи друг друга. Джек, который всего минуту назад сбросил донесение, предупреждающее о прорыве, кружил над ним, не обращая внимания на огонь с земли, все трое его стрелка палили из «гатлингов». Уцелевшие броневики из поддержки левого фланга 9-го корпуса двигались задним ходом, вступили в бой с вражескими машинами, но было очевидно, что броню на бантагских машинах усилили, бронебойные, которые раньше так легко прорезали ее с двухсот ярдов, теперь рикошетили от вражеских машин с потоком искр. Четыре броневика остановились в неглубокой низине, и Эндрю пристально вглядывался за тем, как они ожидали сближения с бантагами.

Группы пехотинцев упали вокруг бронированных бегемотов, и Эндрю толкнул животное, желая отправиться туда, чтобы присоединиться к ним.

— Ты сошел с ума! — проорал Пэт. — Верхом на лошади ты не протянешь там и трех секунд.

— Хорошо, черт побери, но я должен что-нибудь сделать! — прокричал Эндрю.

Пэт посмотрел на полудюжину офицеров штаба и курьеров, которые все еще тащились за ними. У большинства из них глаза были широко открыты от страха, но они знали что делать, придвинувшись, они образовали вокруг Эндрю живой щит.

— Убирайтесь, будьте вы неладны! — прокричал Эндрю, но они не обращали внимания на его протесты.

Битва разверзлась прямо впереди, когда четверка броневиков открыла огонь меньше чем в сотне ярдов. Две вражеских машины взорвались. Град огня хлестнул в ответ.

Поскольку они находились непосредственно позади места боевых действий, то они передислоцировались, рядом с Эндрю и его компаньонами звучали выстрелы бронебойных, велся пулеметный огонь, и визжали осколки снарядов.

Пэт видимо вздрогнул, поскольку бронебойный снаряд разорвал воздух между ними, он провизжал мимо подобно сумасшедшей баньши. У одного из броневиков оторвало башню, у другого из задней части вырвались пар и пламя. Два уцелевших броневика вели ответный огонь, уничтожив еще две вражеские машины. Бантаги продолжали давить, еще одна машина взорвалась, когда с фланга в упор выстрелила ракетница.

И затем они прорвали линию обороны, за ними следовали сотни бантагских пехотинцев, карабкающихся вперед. Несколько вражеских машин буксировали фургоны, которые теперь отцеплялись. Мортиры были уже установлены внутри фургонов и в течение нескольких секунд их расчеты начали посылать наверх дюжины снарядов.

— Мы должны вернуться! — прокричал Пэт, и он указал налево. Внизу на берегу реки сплошная стена бантагской пехоты неслась вперед беглым шагом, невзирая на потери; тонкая голубая линия, стараясь сдержать их, раскололась на куски.

— У них, должно быть, было пять или больше уменов, скрытых на нашем фланге, — проревел Пэт. — Они собираются отрезать понтоны и нашу точку пересечения. Эндрю ты сейчас же убираешься отсюда.

Эндрю хотел оттолкнуть прочь руку Пэта, поскольку его друг снова обхватил поводья его лошади, повернулся и рванул легким галопом, таща Эндрю.

— Отдай мне поводья, черт побери! — закричал Эндрю. Пэт посмотрел назад на него. — Я не сделаю ничего глупого.

Пэт кивнул и наконец, выпустил их из руки. Эндрю подобрал поводья и последовал за ним, Пэт выбрал путь вниз по фермерской тропинке, которая в другое время соединяла виллу с дорогой, идущей параллельно реке. Когда они достигли дороги у реки, Эндрю ошеломил хаос вокруг. Некоторые офицеры все еще управляли своими подразделениями, приказывая солдатам окопаться. Батарея десятифунтовок пробивалась через все увеличивающуюся толпу отступающих, отправляющихся в тыл. Пэт оторвался, поднялся повыше и приказал им отцепить орудия рядом с руинами небольшого храма, опрокинутыми колоннами из известняка, обеспечивающими некоторую защиту.

Эндрю повернулся, присматриваясь, изучая местность, задаваясь вопросом, сможет ли это стать волнорезом, чтобы остановить неумолимую атаку. Полк, все еще сохраняющий видимость порядка, отступал назад по дороге, солдатам пришлось сбавить скорость, когда Пэт галопом приблизился к ним, приказывая парням построиться на флангах артиллерии.

Наступление вражеских броневиков было ясно видно, менее чем в четверти мили отсюда, они продвигались через открытую местность, сотни солдат бежали перед ними, пытаясь спастись. Напуганные люди прорывались через линию обороны, Пэт старался построить их. С вытащенным клинком Пэт носился вперед и назад, крича на них в попытке сплотить. Некоторые задерживались и вставали в строй; другие увертывались и продолжали движение, крича, что это было невозможно. Придвигающаяся линия бантагских броневиков сбросила ход и остановилась на расстоянии двух сотен ярдов.

— Черт их возьми, — прокричал Пэт. — Они знают дистанцию, на которой мы сможем их убить и конечно встали подальше!

Эндрю кивнул, промолчав. Резкий залп вырвался из линии вражеских машин, и град картечи обрушился на человеческие позиции. Артиллеристы падали около своих пушек, рухнули двое офицеров штаба Эндрю, один из них вопил в агонии, стиснув раздробленную руку. Канониры открыли огонь, шесть пушек отскочили назад с сильным грохотом, но бронебойные снаряды просто рикошетили от лобовой брони вражеских машин.

Односторонний поединок продлился в течение нескольких минут, медленно-стреляющие пулеметы вражеских броневиков строчили взад-вперед вдоль линии обороны.

Признавая, что убийственный жест является бессмысленным, Эндрю направил свою лошадь за стену храма, Пэт и выжившие офицеры штаба, присоединились к нему. Мортирные снаряды начали падать дождем по обеим сторонам оборонительных позиций, и Эндрю пришлось бороться со своими собственными страхами, поскольку посланцы смерти шептали над головой и детонировали с оглушающими разрывами.

— Почему они не атакуют, черт побери? — прокричал один из офицеров штаба.

— А они и не должны, — прорычал Пэт. — Не тогда, когда они чертовски хорошо подготовлены.

Возгласы радости прорвались со стороны батареи, и, выглянув поверх стены, Эндрю увидел единственную взорвавшуюся вражескую машину, скорее всего удачное попадание через открытый орудийный порт. Три из шести орудий были вне баталии, и более чем половина расчетов полегла. Эндрю удивился, когда летательный аппарат, скользя поверху, ревя двигателями, на мгновение закрыл солнце. Сообщение упало менее чем в дюжине ярдов. Посмотрев вверх, он увидел дымок, курящийся из одного двигателя «Орла», другой был вырублен. Ординарец подал послание наверх.

«Сэр, проваливайте! Весь фронт смят. Вас атакуют десять уменов и сотня броневиков. Южный фланг потерян, бантаги скоро возьмут понтонный мост. В обязательном порядке отведите войска. Моему кораблю конец… Джек.».

— Они идут сюда!

Эндрю развернул лошадь вокруг и выехал из-за храма. Вражеские броневики снова наступали. Их тактика изменилась; они почуяли победу. Бантагская пехота, целыми тысячами, полезла вперед, все они вооружились до зубов винтовками, ракетницами, мортирами. Невзирая на потери, они кишмя бросились в атаку.

Полк, который Пэт развернул, совершил единственный нестройный залп, затем просто улетучился, офицеры громко призывали солдат отступать. Не было никакого подобия порядка при отступлении; парни просто повернулись и начали бежать.

Эндрю подскакал к командиру батареи, который загадочным образом выжил после вражеской бомбардировки.

— Майор, оставь свои орудия, прикажи своим людям проваливать отсюда!

— Сэр?

— Ты слышал меня, сынок. Уложите ваших раненных на орудийные лафеты и спасайте себя. Теперь шевелитесь!

Артиллеристов не пришлось убеждать после того, как они услышали команду Эндрю. Повернувшись, они побежали, хотя дисциплина удержала их достаточно надолго, чтобы помочь раненым забраться на лафеты. Погонщики хлестнули упряжки лошадей, направляя лафеты на дорогу. Взрыв картечи свалил всю ведущую упряжку из шести лошадей, образовав перепутанную кучу, и блокируя дорогу. Все резко превратилось в полный беспорядок, поскольку остальные повозки пытались маневрировать около нагромождения. Пэт продвигался с опущенной саблей; он махал пистолетом и поднимался в стременах, выкрикивая приказы.

Эндрю посмотрел назад, увидел бантагскую пехоту на расстоянии менее чем дюжины ярдов, скопившихся над орудиями, ловя тех, кто был недостаточно быстр, закалывая штыками раненых на земле. Эндрю подскакал к Пэту.

— Живее!

— Орудия, проклятие, я никогда не потеряю артиллерию.

— Живее!

Пэт внезапно повернулся, опуская пистолет, очевидно нацеливая его прямо на Эндрю. Он выстрелил, убив бантага, оказавшегося между ними, изготовившегося ударом приклада винтовки выбить Эндрю из седла. Пэт пришпорил лошадь вперед, Эндрю последовал за ним, его конь из-за попадания в бедро пошатнулся, почти упав. Вернув себе опору, лошадь в панике бросилась однобоким галопом. Эндрю посмотрев назад, пришел в ужас. Бантаги находились в дорожном заторе фургонов, сбрасывая на землю раненых с зарядных ящиков, коля штыками погонщиков. Он видел человека подброшенного в воздух, вопящего, падающего обратно вниз на подставленные штыки. Бантаги, казалось, вернулись в прежнее состояние, их охватило кровавое безумство, некоторые из них буквально разрывали мужчин голыми руками. Позади обезумевшей толпы продолжали давить броневики, без колебаний, один из них взобрался наверх и переехал по переплетенному клубку из людей и лошадей, круша их под собой.

Впереди дорога была заполнена тысячами, направляющимися в тыл. И Эндрю теперь ничего не мог с этим поделать, а лишь передвигаться с ними, и с мыслью о разгроме.

* * *

Григорий чувствовал возрастающую панику среди воинов, расположившихся рядом с ним.

Какие-то минуты назад парни продвигались с небрежностью, ощущая, что худшая часть нападения осталась позади, линии траншей зачищены, и они находятся в открытой местности. Он также начал чувствовать панику в своем сердце, восточный ветерок дунул в лицо и принес вонь его горящей машины, смесь керосина, раскаленного железа и человеческого мяса. Его начало трясти. Он часто видел такое в других, тех, кто получал ранения, сначала без ощущения боли, затем приходит лихорадка, чувство, что вся кровь вытекла из тебя. Внезапно, без предупреждения, он наклонился и его вырвало.

— Сержант, выведи генерала отсюда.

Он не хотел соглашаться на предложенную помощь, но был благодарен, когда сильные руки обхватили его за плечо.

— Этим путем, сэр.

Он посмотрел в глаза пехотинца. Примерно того же самого возраста, что и он сам, около двадцати, но сильнее, мускулы подобно канатам, его челюсть покоробил шрам, уродливый красный разрез, который, казалось, удвоил размер рта, искривив его в одну сторону.

Сержант повел его вниз по траншеи, иногда высовывая голову, проверяя поверхность.

— Там дальше позади теснина, сэр, приблизительно в сотне ярдов. Нам нужно будет двигаться быстро, чтобы добраться туда… Готовы?

Он понял, что не может говорить, все его тело дрожало. Он не был уверен из-за чего, из-за страха, усталости или болм. Новая конвульсия сотрясла тело и его снова вырвало. Сержант держал его за плечи, пока спазм не прошел.

— Готовы совершить пробежку?

Григорий слабо кивнул.

— Сейчас сэр!

Вместе они поднялись из траншеи, Григорий, по-прежнему давился, сержант, наполовину тянул его вперед. Пули с треском хлестали над головой, они достигли следующей траншеи и скатились между скопившимися в беспорядке солдатами, которые забились в нее от страха, некоторые из них чертыхнулись на парочку, не обращая внимания на звездочку, которая еще оставалась на одном эполете. Мортирный снаряд свалился в плотную толпу на расстоянии менее двадцати футов от него, и Григорий вздрогнул, когда кровь в виде тумана из мелких капелек брызнула ему в лицо. Он начал кричать, не отдавая себе отчета почему, раздосадованный собой, что потерял самообладание перед солдатами, но вид лейтенанта, накрывшего снаряд, заставил его подумать о своем экипаже. К настоящему времени, они были чернеющими обугленными кучками жирной грязи, не разорванными на части, как тело впереди от него.

— Все в порядке, сэр, давайте продолжим движение.

Сержант присоединился к медицинскому отряду, использующему мелкий овражек, чтобы возвращать раненых обратно.

Это была печальная процессия, некоторые из парней легко шли самостоятельно, прижимая пропитанную кровью руку, они очевидно, были рады оказаться вне всего этого, пусть, в худшем случае, и потеряв руку. Другие двигались в тишине, походя на призрачные зеленоватые столбы.

Никто из санитаров с носилками не стали бы их нести — они умирали, и время не могло быть потрачено впустую — но каким-то титаническим усилием они тянули себя назад, полагая, что делая так, и оставаясь с этим потоком наполовину разорванных тел, они смогут как-нибудь остаться в живых.

Санитары с зелеными нарукавными повязками, чтобы быть идентифицированными нарядом военной полиции, изо всех сил старались перенести остальных, одних на носилках, других — завернув в грязные тряпки или одеяло.

Он являлся ветераном полдюжины ожесточенных столкновений, но до этого момента, запертого в своей железной машине, он на самом деле никогда близко не смотрел на то, что могло произойти с людьми, или с ним самим.

Некоторые были обожжены, лица, руки почернели, другие, которых обдало паром, как и его самого, выглядели распухшими, с закрытыми из-за отеков глазами. Остальные держались за рваные раны в груди, искалеченные лица, раздробленные конечности.

Процессия была странно тиха, и он шел, шатаясь наряду с нею, чувствуя, как будто он был мошенником, не на самом деле раненым, а трусом, который позволил себя увести, скрываясь под защитой сержанта, которому приказали взять его в тыл.

Временами он как бы выбирался из своего внутреннего горя, осознавая то, что вокруг него продолжала бурлить сумасшедшая битва. Сотни снарядов летели по дуге над головой, самая худшая мортирная бомбардировка которую он видел, даже хуже, чем битва при Роки - Хилл. Ничто не двигалось вперед. Солдаты съежились в канавах, растянувшись пластом позади руин, сараев, навесов, или позади горящих броневиков, некоторые отчаянно рыли штыками, выцарапывая отверстие, чтобы скрыться в нем.

Винтовочный и пулеметный огонь велся непрерывно, и все чаще и чаще он замечал, что солдаты не вели ответный огонь, а вместо этого сидели на корточках, неспособные идти вперед и слишком напуганные, чтобы встать и убежать в тыл. Он посмотрел назад на фронт и задохнулся. Дюжина вражеских броневиков продвигалась вперед, ведущая машина находилась на расстоянии плевка от его собственной уничтоженной машины.

Пулемет изверг очередь, прошивая мелкий овражек, в котором его волокли. Солдаты врассыпную кинулись из укрытия, выбегая и падая на землю. На одном фланге поднялся ракетный расчет и выпустил снаряд. Он лязгнул по боку вражеской машины и скользнул прочь в сторону. Секунды спустя парни были мертвы.

Он обнаружил одну свою разворачивающуюся машину, одинокого Давида сражающегося с дюжиной Голиафов. Он нанес удар, выстрелив в заднюю часть бантагской машины, разорвав ее на куски, а затем, в свою очередь, был разорван на клочки, полдюжины бронебойных снарядов расчленили его на части. Весь фронт распадался и отступал.

Темные фигуры появились из-под земли, бантагская пехота, пригнувшись, беглым шагом, быстро передвигалась, бросаясь вперед, падала, затем поднималась и снова разгонялась вперед. Их движения отличались от вертикальных атак прошлого. Он чувствовал, что эти воины были другими, овладевшими различными видами боя, и их вид приводил в ужас.

Сержант потащил его прочь и толкнул вниз оврага, направляясь обратно в тыл. Несколько раз офицеры начинали приближаться к сержанту, но когда они видели, что он помогал генералу идти в тыл, то отступали, в очередной раз, усугубляя позор Григория.

Без звездочки на плече, он должен был бы возвращаться самостоятельно, и в настоящее время страх был настолько велик, что он понимал, что не смог бы идти, уже не говоря о том, чтобы ползти, без сильных рук сержанта вокруг него.

Овражек в конце начал истончаться, но они теперь находились в добрых шестистах футах от фронта и сержант поднялся наверх склона и выбрался на открытое пространство. Григорий посмотрел вокруг и увидел зеленый флаг, трепыхающийся позади центральной усадьбы плантации, с белым прямоугольником посередине, знаком отличия полевого госпиталя 2-ой дивизии 11-го корпуса. Низкие каменные стены обеспечивали некоторую защиту от вражеского огня, несколько раз сержант тянул его вниз, когда на открытую местность, которую они пересекали падали тяжелые мортирные снаряды, их движению препятствовали вырванные и переплетенные в клубки виноградные лозы и кроны деревьев.

Намного больше сотни человек лежали позади строения, большинство из них из 11-го корпуса, разбавленные парнями из 9-го корпуса и даже нескольких одетых в отличительные черные жакеты бронекорпуса; когда он вошел люди выжидающе посмотрели на него. Сержант аккуратно опустил его вниз и заявил, что пойдет и приведет доктора. Солдат с его правой стороны лежал без сознания, повязка закрывала большую часть лица, кровь сочилась сквозь нее; слева находился один из его парней из бронекорпуса, руки и лицо почернели, плоть порвана и облезла. Он видел, что мальчик ослеп, но чтобы поговорить с ним не было ни мужества, ни храбрости. Подошел приведенный сержантом санитар госпиталя, и присел на корточки.

— Как вы себя чувствуете, сэр?

Григорий посмотрел на него, неспособный придать словам форму, сказать ему пойти прочь, и заняться кем-нибудь еще, кому он более необходим.

Санитар, держа прямо свою руку, медленно двигал ею взад-вперед перед лицом Григория, внимательно за ним наблюдая.

— Вы видите мои руки, сэр?

Затем он взял руки Григория, перевернул их, мягко нажимая, смотря на реакцию Григория.

— С вами все будет в порядке, сэр. Вас ошпарило. Судя по звукам вашего голоса, вы могли вдохнуть немного пара. Я схожу за мазью, потом сержант сможет забрать вас к реке.

В то время как он это говорил, галопом примчался курьер, низко наклонившись в седле, он с трудом обуздал животное. К нему повернулся запачканный кровью доктор, и они обменялись какими-то фразами. Курьер отсалютовал, дернул вожжи, затем двинулся вперед, отправляясь прямо в направлении фронта. Доктор отступил назад, созывая персонал на совещание.

Григорий наблюдал в молчании, ощущая что-то странное, поскольку приказы отдавались беззвучными голосами. После того момента, как медперсонал умчался их выполнять, санитар с мазью так и не вернулся.

Доктор, казалось, заметно сжался, посмотрев на своих подопечных.

— Все слушайте, — прокричал он на латыни, стараясь перекрыть непрерывный рев битвы.

Григорий слушал внимательно, неуверенный в том, все ли он расслышал верно. Доктор взял паузу, сильно наклонился, когда над головой мимо низко промелькнул летательный аппарат, дым тянулся из двигателя, затем доктор поднялся вверх.

— Мы должны эвакуироваться отсюда сейчас же! Все кто могут передвигаться самостоятельно, отправляйтесь в тыл немедленно. Если у вас есть силы помочь товарищу, то сделайте это. Давайте, двигайтесь!

Он отвернулся. Григорий, с трудом поднявшись на ноги, посмотрел вокруг. Солдаты, шатаясь, поднимались вверх, другие пытались, но сползали назад на землю. Слишком многие вообще не шевелились, и он видел, что везде не хватало санитаров, чтобы передвинуть их всех. Он посмотрел на сержанта.

— Помоги кому-нибудь еще; я и сам могу уйти отсюда.

— Вы уверены, сэр? — и он ощутил неподдельное беспокойство, которое глубоко его тронуло.

— Конечно сержант. Кесус с тобой.

— И боги с вами тоже, сэр, — сержант поколебался, затем посмотрел назад.

— Сэр, мне очень жаль ваш экипаж. Мой младший брат служит на одной из этих машин. Вы думаете с ним все в порядке?

— Я молюсь об этом.

Сержант кивнул, посмотрел вниз на мужчину без сознания с повязкой на лице, и, обхватив того снизу, поднял и бережно удерживая его в своих руках словно ребенка, направился в тыл.

Григорий подошел к доктору. При его приближении доктор перевел взгляд на звездочку на его плече.

— Почему вы отходите? — спросил Григорий.

— А вы не слышали?

— Слышал что?

— Нас обходят с фланга, окружают.

— Что?

Доктор указал на север, и Григорий впервые осознал весь творящийся хаос, столбы дыма, прорезаемые очередями и тусклыми вспышками света. Это было похоже на занавес, простирающийся от одного края горизонта до другого.

Мельком он увидел темную машину, медленно продвигающуюся по отдаленному холму, множество темных высоких фигур позади нее… бантаги; выше них постепенно снижался в пламени дирижабль. Картина напомнила Григорию о живописи, которая пугала его в детстве, в величественном соборе Суздаля, «Судный День», мир в огне, обреченные на заклание в лапах демонов, тех, кто, конечно же, были Ордой. Сейчас все выглядело точно также.

Повернувшись, чтобы взглянуть назад, туда, откуда он пришел, он увидел выживших из их атаки, тянувшихся назад, некоторые парни сломя голову бежали в тыл, другие поворачивались, пытаясь сражаться, падая вниз под градом огня.

— Лучше проваливать отсюда сейчас, — сказал доктор, поворачиваясь к операционному столу, чтобы сгрести свой инструмент в переносную сумку. Единственная санитарная повозка была переполнена ранеными.

— А эти парни? — спросил Григорий.

— Те, кто не может идти, остаются, — мрачно произнес доктор, и к своему ужасу он увидел, как санитар вытаскивает револьвер.

Об этом никогда не говорилось, но все знали, что есть приказ, никогда не оставлять раненых бантагам, если их нельзя эвакуировать.

В ужасе, Григорий обошел вокруг доктора и изо всех сил стал тянуть солдата вверх.

— Оставь его, он в любом случае покойник, — спокойно произнес доктор.

— Да пошел ты!

Слезы боли и отчаяния потекли вниз по лицу Григория, обхватившего капрала, который потерял ногу и все еще был без сознания; подняв его, он отправился в тыл.

 

Глава 4

Тормоза пронзительно завизжали, поезд плавно подъехал к платформе. Эндрю устало встал, посмотрел вниз на свою парадную форму, нервно чистя пятно чуть пониже груди.

— Долгая поездка, — простонал Ганс, выпрямляясь на узкой койке, где он спал последнюю сотню миль выматывающего семисотмильного путешествия.

Эндрю кивнул, тщетно пытаясь вытянуться, чтобы убрать складку со спины.

— Готов к этому? — спросил, поднимаясь Ганс и, с почти отеческим жестом, счистил с плеча Эндрю немного сажи.

— Не уверен. Такое чувство, словно отправляюсь на битву.

— Да, и может быть почти такую же опасную.

Поезд последний раз дернулся, и выпустил пар, издав свисток. Выглянув в окно, он увидел огромную толпу, ожидающую под раскаленными лучами раннего утреннего солнечного света. Военный оркестр, издав металлические скрипы, заиграл «Боевой Клич Свободы». Он сошел на платформу и огляделся. Там ожидала небольшая делегация, но его взгляд сфокусировался на предпоследней группе, Кэтлин и четверо детей. Мэдисон, его старшая, вырвалась из группы и бросилась вперед с радостными криками, за ней последовали близнецы. Кэтлин, одевшаяся для этого случая в гражданскую одежду, традиционную русскую блузку и свободную кофточку, со своими рыжими волосами, свисающими сзади из под платка, выглядела совершенно восхитительно. Она стояла с их младшим сыном на руках, смотрящим на него широко раскрытыми глазами. Прошло уже более полугода с тех пор, как он видел его в последний раз, и мальчик, очевидно, подзабыл его, хотя и улыбнулся робко, когда Эндрю сошел на перрон из вагона, Мэдисон дернула его за одну штанину, Джефферсон и Авраам схватились за другую. Она вышла вперед, и приподнялась, чтобы поцеловать его.

— Ты выглядишь измотанным.

— Да.

Посмотрев на всю длину платформы, он увидел обеспокоенные семьи, столпившиеся около трех санитарных вагонов, которые составляли оставшуюся часть его экспресса; первые пострадавшие, вернувшиеся с фронта после поражения у Капуа.

— Здесь его нет, — прошептала она. — Он не пришел.

Хотя он и не ожидал пышной встречи с церемониями, тот факт, что президент не пришел встретить его, или, в крайнем случае, не прислал почетную гвардию, являлся весьма недвусмысленный показателем его настроения. Также это был довольно неприкрытый и заметный намек со стороны старого друга, что впереди ожидает серьезное испытание.

— Полковник. Как все прошло?

Повернувшись, он увидел Гейтса, редактора еженедельника Гейтс иллюстрейтед, стоящего в выжидательной позе, с блокнотом в руке и карандашом, готовым вести запись.

— Пока без комментариев, Том.

— Давайте, полковник. Я готовлю экстренный выпуск о сражении, и нужно немного больше ценной информации, кроме как список пострадавших и слухов, что все плохо.

— Тебе придется подождать.

— Это правда, что вас отозвал назад Конгресс, чтобы вы отчитались перед Комиссией по Ведению Войны?

— Том, почему бы тебе просто не свалить к черту, — прорычал Ганс.

— Мне нужно что-нибудь, что угодно, — продолжил давить Том, игнорируя Ганса.

— Гейтс, — рявкнул Ганс, — Я помню, как ты намочил штаны под Геттисбергом, ты был так чертовски напуган, и спрятался позади здания семинарии, пока я не вытащил тебя из кустов. Почему бы тебе не написать об этом.

Эндрю покачал головой Гансу, чувствуя сожаление к Гейтсу, пристыжено стоявшего, с покрасневшим лицом.

— Твое первое сражение, Том. Мы все обмочились или в тот раз или в другой, — сказал Эндрю с утешением, похлопывая его по плечу. — Все в порядке.

Он отвел редактора в сторону.

— Смотри, Том, там было плохо, очень плохо. Вкратце, они разорвали нас на части, но в этот момент ты не можешь опубликовать данную информацию.

Том посмотрел на него, очевидно разрываясь между бывшей лояльностью к полковнику и требованиями своей новой профессии.

— Позволь мне сперва доложить президенту. Приходи сегодня позже ко мне домой, и я расскажу тебе все, что смогу. Это по честному?

Том кивнул.

— Простите меня, сэр. Именно на эту тему ходит много слухов. Здесь говорят, что если мы на самом деле потеряли Капуа, то Конгресс проголосует за то, что чинские послы Джурака должны быть официально представлены и им необходимо сделать предложение о прекращении огня.

Эндрю вздохнул и наклонил голову.

— Эндрю, будьте осторожны, отправляясь туда. Слухи, это не единственное, что бурлит по городу этим утром.

— Что еще?

— Сенатор Бугарин призывает к официальному выходу Руси из Республики, вновь основать свое собственное государство и принять мир с бантагами.

— Проклятие! — прошипел Эндрю.

Конечно, в соответствии с конституцией это было незаконно. Используя познания своего родного мира, он вписал в документ пункт о строгом запрете на выход из союза без согласия не менее трех четвертей Конгресса, и все голосовавшие согласились на новое изменение в конституции.

— Я говорил тебе раньше, что нам следует перед меркской войной вздернуть каждого оставшегося после революции боярина, — заявил Ганс, подойдя к беседующей паре.

— Бугарин тогда был внутри той толпы.

— Официально, он был оправдан, — резко ответил Эндрю, — и не забывай, что он является сенатором Республики.

— Ну да, несомненно, — прорычал Ганс, выпуская струю табачной слюны.

— Флавий, спикер палаты представителей, тоже вне себя от ярости, — продолжил Гейтс. — С известием, что Марк пропал и предположительно погиб, теперь на него оказывается чертовски сильное давление, и чтобы отбиться от нападок, ему нужно попытаться быть беспристрастным и больше думать как главе представителей Рима.

— Теперь он, также следующий в линии президентства, — заявил Ганс.

Эндрю осознал свои ощущения: он желает, что бы всего этого можно было бы избежать. Он покинул поле битвы менее суток назад; слишком многое нахлынуло и так быстро.

— У меня есть карета, и она ждет нас, — заявила Кетлин, прерывая их. — Том, позволь Эндрю встретиться с президентом, затем они, скорее всего, сделают совместное заявление. Почему бы тебе не прийти после обеда.

Эндрю не мог не удержаться и не улыбнуться тому способу, как легко она могла стать обаятельной, когда это требовалось, и издатель, наконец, уступил, попятился и сорвался с места, чтобы поймать лейтенанта, которого выносили из санитарного вагона на носилках.

Кэтлин пошла вперед, Мэдисон схватила отца за руку и стала непрерывно тараторить, Эндрю рассеянно отвечал на ее болтовню. Добравшись до кареты, она оттащила детей от отца и протянула младенца няньке, которая увела их прочь, Эндрю помахал рукой на прощанье, когда карета дернулась вперед, чувствуя вину за свою роль в качестве отца, которого никогда не было дома, да и сейчас был слишком занят, чтобы уделить им хоть какое-нибудь внимание.

Они проехали мимо длинного ряда санитарных повозок, выстроившихся около станции. Было время, когда он бы настоятельно потребовал остановиться, чтобы выйти и поговорить с солдатами и их семьями, но он так отчетливо ощущал их настроение. Несмотря на яркий солнечный свет, было ощущение, словно темная тень повисла над городом. Была официальная цензура или нет, но новости о том, что наступление превратилось в кровавое поражение, точно вышли наружу. Достигнув внутренних ворот, они проехали в старый город Суздаль, и на краткое время он успокоился, в который раз наслаждаясь экзотическим средневековым оттенком города. Хотя эта его часть дважды уничтожалась за время войн, каждый раз жители выстраивали ее заново, такой, какой она и была, хотя почему-то сейчас деревянные части зданий казались сделанными грубо и поспешно, как будто темп нового мира, который он создал, не предоставлял времени древнему искусству Руси резьбы по дереву на то, что оно делало когда-то.

Прежние ярко окрашенные оконные рамы и художественная роспись также ушли в прошлое, поскольку известь для побелки и свинец для краски обозначили в качестве ценных военных материалов.

Карета, наконец, добралась до главной площади города, проезжая мимо собора Кэтлин осенила себя крестом так, как делали они. Его завлекла мысль остановиться, войти и увидеть находился ли там Касмир, Святейший Митрополит и глава Русской Православной Церкви, из-за знания, что преподобный являлся бы его самым надежным сторонником до самого конца, и в этот момент ему необходимо было услышать что-то ободряющее. Но белый флаг не висел над центральной маковкой, означая, что святой отец был где-то, скорее всего в военном госпитале, поддерживая первых прибывших раненых.

Карета повернула через площадь, сцену многих триумфальных парадов и места где он дважды вел старый 35-й в битву, сначала против боярина Ивора, а затем в финальной атаке на тугар. Нахлынули воспоминания о многих тех, кто маршировал или сражался на этой площади и теперь стал просто пылью, и Кэтлин, как будто чувствуя его настроение, вновь обхватила и сжала его руку.

— Помнишь, когда мы впервые пошли сюда на прогулку? — спросила она, словно пытаясь отвлечь его мысли от новых унылых размышлений.

Он улыбнулся, смотря ей в глаза, вспоминая тот первый чудесный день вместе, когда они побывали на приеме у Ивора, затем бродили по городу до заката, просто так, все еще в ужасе от знания об ордах.

Прямо впереди находился Белый Дом. Странное смешение старины и нового, бывший боярский дворец, со всеми своими изысканно украшенными и изощренно обработанными камнями, высокими узкими окнами, и сказочными куполами, побеленными по приказу президента в подражании легендарного места, где когда-то проживал Линкольн.

Он увидел толпу, собравшуюся недалеко от лестницы. Двойная шеренга пехоты выстроилась, чтобы очистить путь. Знаменосец с помощниками стояли в ожидании, держа флаг Республики, и когда карета остановилась у основания крыльца, они встали по стойке «смирно».

Эндрю и Ганс поднялись, каждый из них салютовал знаменосцам, пока они сходили на булыжную мостовую. Небольшой оркестр из полудюжины барабанщиков и флейтистов тотчас же грянул барабанной дробью и фанфарами, затем перешли к «Привет Вождю».

На верхней ступеньке появился президент, старый друг Эндрю — Калин, одетый в обычный для него черный сюртук и цилиндр, борода подрезана, как и у Линкольна, всегда слегка абсурдный вид, так как его рост был едва пять с половиной футов, тем не менее, трогательный в своем почтительном подражании легенде из другого мира. Калин медленно спустился с крыльца, небольшая толпа зрителей почтительно притихла, несколько солдат встали по стойке «смирно» и отдали честь, гражданские и дети сняли шляпы, а одна старуха перекрестилась.

Эндрю, с любопытством, смотрел, зная, что протокол требует, чтобы он взобрался по лестнице, не заставляя президента спускаться, чтобы встретить его. Но Калин никогда не настаивал на соблюдении такого глупого протокола, и прежде он, весь в нетерпении, уже ждал бы на станции, чтобы, как принято на Руси, заключить своего старого друга в медвежьи объятия и расцеловать. Тот факт, что он так не сделал, говорил Эндрю о многом, и это было весьма парадоксально, так как Эндрю часто читал лекции старому крестьянину о достоинстве власти и прецедентам, которые необходимо создавать. Теперь их затянуло в ту самую игру.

Калин остановился на полпути на высоте двадцатой ступеньки, все еще не снимая шляпу. Последовала долгая, многозначительная пауза.

— Не тяни, — прошептала Кэтлин.

Наконец, Эндрю начал подниматься по лестнице, пытаясь не показать своей усталости и оцепенелости. Он встал по стойке «смирно», и отдал честь, Калин кивнул в ответ, но не обнял или даже не хлопнул по плечу. Эффект был мгновенный, шепотки побежали через толпу зевак. Позади президента Эндрю мельком заметил нескольких сенаторов, — все от Руси, одним из них был Василий Бугарин.

— Пойдем вовнутрь, поговорим, — наконец заявил Калин.

Эндрю кивнул в согласии, ничего не ответив. На мгновение Калин замешался, посмотрев на Ганса.

— Я хочу, чтобы мой заместитель пошел со мной, — сказал Эндрю, Калин повернулся без комментариев, возглавив движение наверх лестницы.

Эндрю взглянул назад на Кэтлин, которая сверкнула улыбкой, промолчала и, повернувшись, вернулась в карету. Он чувствовал себя виноватым, сказав так мало, и проявив так мало чувств, и понимание этого его тревожило. Его ощущения были почти абстракцией, воспоминанием, как будто он стал таким сдержанным, что внутри в настоящее время не было места для любви и преданности, того, что как он знал, он должен испытывать к своей семье.

Хотя все еще стояло раннее утро, он был рад шагнуть сквозь витиевато гравированную дверь в прохладную темноту внутри резиденции президента. Оказавшись вне поля зрения толпы, он надеялся, что Калин сбросит маску и покажет немного тепла, но тот нисколько не смягчился. Президент вел их по коридору мимо бывшей боярской палаты для встреч, в сторону комнаты, которая служила президенту в качестве его офиса. Комната была с простой обстановкой, что было типичным для старого Калина. Иконы Перума и Кесуса, полуязыческое проявление православия, которое было принесено в этот мир, главенствовали на дальней стене, с более меньшими иконками различных святых, некоторые из которых были парнями из старых 35-го полка и 44-й Нью-Йоркской батареи, окружающих центральный элемент. Другие стены были покрыты картами, утыканными красными и синими булавками, отмечающими ситуацию на западном фронте, где бродили остатки мерков, побережье Внутреннего моря и теневую войну, которая продолжалась против Карфагена, а также Восточный Фронт, откуда он только что прибыл.

В центре комнаты стоял потрепанный дубовый стол, вокруг которого была установлена дюжина стульев с прямыми спинками. Эндрю обрадовался, увидев Святого Прелата Касмира, сидящего у дальнего угла, преподобный поднялся на ноги, когда вошел Эндрю.

— Добрый день, Эндрю, — сказал он, на достаточно хорошем английском, и Эндрю улыбнулся, снимая свою старую шляпу-кепи, выказав искреннее уважение.

Напротив него находился Винсент Готорн, всего лишь тень призрака, униформа болталась на его худющем теле, и он по-прежнему щеголял своей острой козлиной бородкой и усами, как у Фила Шеридана.

Не говоря ни слова, Бугарин взял стул рядом с Касмиром, а Калин сделал знак Эндрю сесть рядом с Винсентом, Ганс взял стул справа от Эндрю, пока Калин усаживался за Бугариным. Эндрю склонялся, перед началом этой встречи, выразить протест, попросить, по крайней мере, освежиться и немного перекусить, а затем каким-нибудь образом получить несколько минут наедине с Калином, что бы узнать, что же происходит, но холодный взгляд Калина подавил его протест, и поскольку он уже сел, то обошелся чашкой чая, которой Касмир уделил большое внимание, наливая чай двоим вновь прибывшим. Затем преподобный настоял на молитве, которая протекала в течение пяти минут и которая делала сильный упор на его благодарность за благополучное возвращение Эндрю и Ганса, на необходимость в божественном руководстве и силы в испытаниях в будущем. Как только трое русских перекрестились, Эндрю поднял голову и уставился прямо на Калина.

— Эндрю, нам необходим правдивый доклад о том, что случилось там и почему, — сказал Калин, открывая встречу, без замечаний или одной из своих обычных острот, предназначенных для снятия напряжения.

— Я никогда не обманывал вап, все, что угодно, кроме этого, Мистер Президент, — холодно ответил Эндрю, решив быть формальным и избежать использования неофициального прозвища Калина.

«Странно, однажды ты был крестьянином, выдумщиком и шутом для боярина Ивора, скрывая свою хитрость за маской дурачка, чтобы защитить свою семью и себя непосредственно, когда придут тугары, очень сильно надеясь, что таким образом спасешь свою дочь от отправки в убойную яму.

Готорн, который теперь является твоим зятем, учил тебя идеалам Республики, и именно ты был тем, кто спровоцировал восстание, и многие годы после тех событий я учил тебя всему, что знаю о том, как править, и написал саму Конституцию, которая облекла тебя властью», подумал он.

И теперь Эндрю не мог не чувствовать вспышку негодования, наставник, который нашел себя превзойденным студентом, «нет, это не правильно, так не должно быть», сказал он себе. «Сквозь все эти годы я сохранял требование, что военные должны отвечать перед гражданскими, и теперь здесь так и происходит».

— Эндрю, пожалуйста, расскажи нам что произошло, — вставил Касмир. — Весь город находится в суматохе от страха, некоторые даже утверждают, что фронт рухнул и бантаги скоро будут у ворот.

— Нет, они не прорвались, фронт — тот же самый, каким был перед нападением.

— Другими словами, вы не продвинулись ни на дюйм земли, — вставил Бугарин.

Эндрю перевел взгляд, изучая сенатора. Ходили слухи, что тот болел туберкулезом; его кожа была почти цвета свинцовых белил, натянутая на костях лица. Темные глаза, казалось, горят подобно углю, когда он вернул Эндрю взгляд. Несмотря на текущую позицию сенатора, Эндрю понял, что у него на самом деле есть определенная доля уважения к этому человеку. Он избежал позорного «Заговора бояр», нацеленного на свержение правительства перед меркской войной и некоторое время командовал полком, а затем бригадой перед тем, как эвакуировали Русь. Сраженный болезнью он ушел из армии и был сразу же избран сенатором. Все же в последние годы протесты против войны все более и более сосредотачивались вокруг него, сначала как общее беспокойство по поводу течения сражения, а затем все сильнее и сильнее в качестве голоса сепаратизма и недоверия к Риму и их способности сражаться.

Это было то самое, чего Эндрю не мог постигнуть, этот омерзительный клин, вбитый между Русью и Римом. Если бы они преуспели в том, чтобы расколоть их на части, то Республика лопнула бы, и все они погибли бы тогда. Как человек с интеллектом Бугарина не видел этого, было загадкой.

— Если вы спрашиваете, удержали ли мы противоположный берег реки, — ответил Эндрю. — Нет.

— Каковы общие потери? — спросил Касмир. — Сначала я хочу узнать потери среди людей.

Эндрю вздохнул и на мгновение взглянул на потолок.

— Не менее двадцати семи с половиной тысяч убитыми, раненными или взятыми в плен из тех сорока тысяч, что пересекли реку. Чуть больше девяти тысяч раненных возвратились; все остальные погибли.

— Милосердный Перм благослови их, — произнес нараспев Казмир, совершая крестное знамение.

— А оборудование? — спросил Калин.

— Все вступившие в бой броневики были потеряны, то есть пятьдесят три машины. Девятнадцать легких дирижаблей и одиннадцать тяжелых машин также было потеряно. Восемь полевых батарей погибли, и почти все оснащение трех корпусов наряду с оборудованием двух полков инженерных войск и понтонных бригад, три корпусных полевых госпиталя, и где-то приблизительно пятьдесят полковых штандартов и знамен.

Калин громко выдохнул и откинулся на спинку стула.

— Как, черт побери? — вскрикнул Бугарин. — Что вы сделали не правильно?

— Просто расскажи нам, — сказал Калин, отрезая Бугарина.

— Это была ловушка, — сказал Эндрю. — Незаметная и простая. Этот новый лидер, Джурак, он не такой, как предыдущие. Я боюсь, что мир, из которого он пришел, намного более развит, чем мой. У него лучше способность воспринимать как использовать новые создающиеся виды оружия, его армия преобразована во что-то сильно отличающееся от того с чем мы встретились у тугар и мерков.

Эндрю втянул воздух, в комнате стояла тишина, за исключением тиканья небольших деревянных часов на стене около стола. Он вспомнил, что часы были теми самыми, которые Винсент вырезал для него давным-давно, еще до прихода тугар.

— У них есть новая модель броневика. Усиленная броня и при этом понимание того, на каком расстоянии держаться от наших собственных броневиков и ракетных установок. Новые воздушные корабли на двух двигателях, более быстрые, чем наши «Орлы», и почти такие же быстрые, как и «Шмели». Также у них есть новый вид оружия, похожий на наш «гатлинг», медленнее стреляющий, но такой же смертоносный.

— Разве вы не ожидали ничего из этого? — спросил Бугарин.

— Не полностью, — был вынужден признать Эндрю.

— Что вы подразумеваете под ‘не полностью’?

— Как командующему, мне нужно было предположить, что что-то изменится с их новым лидером. Кроме того, то, что у них, несомненно, будет новое оружие. Джурак, однако, был достаточно проницателен, чтобы сохранять все свои карты скрытыми, пока мы не начали активные боевые действия, тогда он раскрыл их все в одном смертельном ударе.

Также, с тактической точки зрения, он предстал в новом лице. Я оценил бы, что по крайней мере пять из его уменов были вооружены лучшими винтовками, и кроме того они, очевидно, обучались столь же качественно, как и мы. Они не были воинами орды, атакующими как попало, они наступали со сноровкой и целеустремленность, каких мы ранее не наблюдали.

— Что произошло на самом деле, — вставил Калин. — Расскажи мне это.

— Мы начали наступление согласно планам, которые мы с вами разбирали за неделю до атаки. Потери на первой стадии были меньше предполагаемых, чуть больше двух тысяч убитыми и ранеными. В результате шестичасового нападения наши части продвинулись на расстояние удара по их главной станции, в пяти милях к востоку от Капуа, когда произошла контратака.

— И вы не прогнозировали, что они нанесут контрудар? — резко спросил Бугарин.

— Конечно, мы ожидали контратаку, — ответил Эндрю, стараясь не показать в своем голосе усталости и чувства безысходности. — Все орды были мастерами ведения мобильной войны и знали достаточно, чтобы сохранить мобильный резерв, размещенный позади их линии обороны, или в качестве силы, способной запечатать прорыв или как резерв, для нанесения окончательный удар.

— Так почему же ты не подготовился? — спросил Калин.

Эндрю колебался с минуту, удивленный холодностью в голосе Калина.

— Мы подготовились. Девятый корпус вел прорыв при поддержке Первого бронеполка. Одиннадцатый корпус следовал за ним, закрепляя левый фланг, пока части двух оставшихся корпусов переправились и закрепились на правом фланге и обеспечили резерв. Второй бронеполк придержали в резерве для последующего их выдвижения, как только понтонные мосты будут уложены, и мы чувствовали, что осуществили прорыв.

То, что удивило нас, было огромное количество броневиков в их резервах, из докладов мы прикинули, что там было свыше двух сотен по сравнению с менее чем сотней наших, из которых мы ввели в бой только пятьдесят в первой волне, масса новых дирижаблей, внедрение ими автоматического оружия, и наконец, тактика укрывательства и концентрации броневиков в огромных ударных колоннах.

— Другими словами, вас поймали неподготовленными, — давил Бугарин.

Эндрю ничего не ответил, и тогда вставил Ганс.

— Ни один план, существовавший когда-либо, не переживет первый контакт с врагом, и во время войны никто и никогда не сможет подготовиться ко всем вариантам событий.

— Вы были против этого наступления, не так ли, Ганс? — спросил Калин.

Теперь была очередь Ганса колебаться.

— Да, он был против, — сказал Эндрю. — Ответственность на мне.

Снова наступило долгое молчание, и Эндрю стало любопытно, попросит ли Калин, по различным причинам, уйти ему в отставку и передать командование Гансу.

Это и была действительная причина, что он настоял на том, чтобы Ганс покинул фронт и возвратился в Суздаль с ним. Даже было некоторое желание, чтобы такое решение было принято, освобождая его от всего, что на него давило.

— Отступление, я слышал, что это было бегство, — сказал Бугарин, нарушая безмолвное напряжение.

— Да, нет никакого смысла отрицать это. Река была за нашими спинами, и солдаты быстро поняли, что враг прорывается на обоих флангах и накатывают построением с намерением создания окружения. Да, они бежали, бежали, спасая свои жизни, поскольку даже лучшие войска падают духом.

— Значит бежали, продолжил Бугарин. — Девятый и Одиннадцатый корпуса бежали, войска изначально составленные из жителей Рима.

Так вот, что это было, осознал Эндрю, и он почувствовал вспышку гнева. Сенаторов из Рима здесь не было.

— Я не вижу здесь Тиберия Флавия, Спикера палаты представителей, — холодно ответил Эндрю. — Как Спикер, разве он не наделен правом также находиться здесь, г-н президент?

— Это неформальная встреча, — ответил Калин.

— Это более походит на расследование Комитета по Ведению Войны, — рявкнул Ганс.

— Я не просил вас комментировать, сержант, — огрызнулся Бугарин.

Ганс начал подниматься, но взгляд Эндрю утихомирил его.

— Я не приму клевету на бравых солдат, которые пересекли ту реку, были ли они русскими или римлянами, — сказал Эндрю, его голос рассек напряженность.

Сейчас было бессмысленно пытаться объяснить все, что произошло. Хотя он не допустит этого здесь, но армия на самом деле была разбита, самое худшее бегство, которое он видел, с поражения у Потомака.

Происходило также как и под Испанией, только наоборот, его армия рассеялась, отступая к реке неорганизованной толпой. Но в этой комнате, под холодными пристальными взглядами Бугарина и Калина, это объяснить было невозможно. Как объяснить истощение, которое уже действует на армию в качестве наступательного оружия врага? Он знал, что попытка объяснить это сейчас будет равносильна признанию поражения. Но разве это было не поражение? Он мог признать поражение в битве под Капуа и взять ответственность за него. Неужели это действительно было началом конца, задумался он? Будет ли армия продолжать разваливаться и отступать, или существует некий отчаянный способ выжать одну последнюю победу в этой ситуации и спасти то, что осталось?

— Почему ты позволил вице президенту отправиться в атаку, нарушая мои приказы? — спросил Калин.

Эндрю молчал. Воспоминание об изуродованном теле старого друга, принесенного назад через реку парнями из 11-го, было по-прежнему слишком свежим.

— Я не мог остановить его, — печально ответил Эндрю. — Он настаивал на том, что отправится вперед со своими мальчиками, как он их называл. Я понимаю, что это было частью причины бегства. Когда началась контратака, его захватила открывшаяся ракетная бомбардировка, и его мгновенно убило. Молва быстро распространилась по соединению… — его голос затих.

Было так трудно поверить, что Марк погиб. Еще одна часть политического уравнения, которую он не ожидал.

— А ваши собственные действия? — спросил Бугарин. — Вы лично пытались сплотить солдат?

Ганс в очередной раз ощетинился; что-то было такое в этом заявлении, некий скрытый смысл. Эндрю не отвечал с минуту, никогда не помышляя, что кто-то мог бы на самом деле подвергнуть сомнению его собственное поведение под огнем. Калин отреагировал первым. С возмущенным телодвижением он оборвал Бугарина.

— Это расспрос, — с яростью сказал Калин, — а не допрос.

После быстрого обмена взглядами, Эндрю ощутил, по меньшей мере, некоторое чувство облегчения. Что-то от старого Калина по-прежнему было здесь, и не довольствовалось способом, которым шли дела.

— Я готов ответить, — сказал Эндрю, нарушая тишину.

Он посмотрел мимо Калина, уставившись на потолок.

— Я признаю здесь, что движение под огнем снова привело меня в возбужденное состояние, хотя это не затрагивало мое суждение. Я добрался до восточного берега и оставался там, пока не стало очевидно, что северный фланг полностью обрушился.

— Почему вы не вызвали подкрепление? — спросил Бугарин.

— Всегда закрепляйте победу, никогда не укрепляйте поражение, — ответил на огонь Эндрю.

— Разве поражение не было, возможно, лишь в вашем собственном разуме?

— Я думаю, что после более чем десятка кампаний я знаю разницу, — резко ответил Эндрю. — Любая часть, даже Первый корпус, были бы разбиты под обстрелом, случившемся на левом фланге и по центру. Относительно контратаки, я должен спросить — какой? Три корпуса пошли в атаку. У меня, в общей сложности, осталось три, для прикрытия всей остальной части фронта от зарослей Северного Леса вниз до гор на юге. В атаке была вся наша наступательная ударная сила. Если оборону ослабить, то там бы ничего не осталось.

— Другими словами, как наступательная сила в этой войне, Армия Республики, прекратила существование, — Бугарин резко ответил, уставившись прямо на Калина.

Эндрю внутри чертыхнулся. Точно так и было, то, в чем он не хотел признаваться, но сейчас его вынудили высказаться.

— А если бантаги сейчас начнут противонаступление? — давил Бугарин. — Как вы остановите их?

— Мы должны остановить их.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Других вариантов нет, — с яростью в голосе сказал Эндрю.

— Возможно есть.

— Других вариантов нет, — повторил Эндрю, с острым гневом в голосе.

— Мы не можем прийти к соглашению с бантагами; это разделит нас, и в конце убьет нас всех. Мы должны сражаться в случае необходимости до самого конца.

Бугарин встал, и наклонился над столом, пристально глядя прямо на Эндрю.

— Вы принесли нам только бедствия, Кин. Мы вели три войны, сотни тысяч умерли, и теперь мы пойманы в ловушку во время войны, которую мы проигрываем. Кроме того мы пойманы в ловушку в союзе с чужаками, которые не могут даже защитить свою собственную землю. Как председатель Комитета по Поведению Войны, я тем самым вызываю вас, чтобы дать полный официальный отчет этого бедствия.

Едва заметно поклонившись Калину, сенатор проследовал из комнаты. Касмир, поднялся со стула, указал Калину остаться и поспешно вышел за Бугариным. Эндрю сел назад, понимая, что Калин смотрит на него с холодом.

— Теперь ты видишь, что я обсуждаю здесь, — произнес Калин. — Ты должен подготовиться к тому, с чем тебе придется столкнуться за следующие несколько дней.

Эндрю кивнул.

— Калин, ты, по крайней мере, знаешь, что ребята, там, пытались победить на пределе возможного.

— Я знаю это, Эндрю, но это не изменит тот факт, что примерно двенадцать тысяч семей потеряли сына, отца или мужа. Сколько еще мы, по твоему мнению, как люди сможем принимать это?

— До тех пор пока не победим, — холодно ответил Ганс.

— Дайте мне определение победы, когда мы все мертвецы, — прошептал Калин. — Эндрю, мы должны найти способ выйти из этой войны.

— Калин, есть только один путь, — вставил Ганс.

— Ты, старый друг, являешься солдатом, и именно так ты должен смотреть на победу — ответил Калин, его голос наполнился бесконечной усталостью. — Я, как президент, вынужден рассмотреть иные средства. Они могут не нравиться мне, я могу даже не верить им, но я обязан рассмотреть их, тем более, когда Бугарин сплотил вокруг себя большинство сенаторов.

Эндрю посмотрел на Винсента, который кивнул. Эта часть новостей была шокирующей. Если большинство за Бугарина, то в Сенате при голосовании в любое время могут возникнуть проблемы.

— Калин, мы не можем сдаться. И не можем позволить Республике расколоться. Очевидно, что Джурак превосходит нас по уровню производства. Любое соглашение, даже временное перемирие, будет играть ему на руку.

— Я слушаю это от тебя, Эндрю. От Бугарина я слышу угрозы о развале Республики на части, если это будет необходимо для прекращения войны. От представителей Рима я слышу жалобы о наших воображаемых подозрениях относительно них. От Вебстера я слышу, что экономика угрожает падением в пропасть. Сегодня вечером, когда поступят списки пострадавших, я буду сидеть и писать письма до рассвета, посылая мои сожаления старым друзьям, тем, кто потерял любимых.

Его голос, казалось, был близок к срыву. Он склонил голову, надел на нее цилиндр, и медленно вышел из комнаты, двигаясь так, как будто вся тяжесть этого мира давила на него. Эндрю, Ганс и Винсент уважительно стояли, пока он не вышел. Эндрю вздохнул, облокотившись о свой стул, и посмотрел на Винсента, который слабо улыбался.

— Готорн, что, черт побери, здесь происходит? — спросил Ганс, обойдя стол вокруг, подойдя к боковому столику, и взяв кувшин с чаем из которого Касмир наливал ранее, снова наполнил свою кружку.

Взяв фрукт, расплывчато напоминающий яблоко, но ближе по размеру к грейпфруту, он обосновался на стуле, который занимал Калин, вытащил кривой нож из своего рюкзака, и начал снимать толстую кожуру с плода.

— Здесь творится безумие, — начал Винсент. — Калин теряет контроль над Конгрессом, который дробится между представителями Руси и Рима. Римский блок утверждает, что усилия направленные на ведение военных действий не достаточны, чтобы ожидать изгнания захватчиков с их земли. Кроме того есть некоторые, кто утверждает, что это является преднамеренным, чтобы сократить население и таким образом установить равный баланс в палате представителей.

— Это безумие, — вздохнул Эндрю. — Проклятье, какого черта можно даже думать об этом?

— А что русская сторона? — спросил Ганс.

— Ну, ты слышал это прямо от Бугарина. Рим не может сражаться, и вся тяжесть ложится на плечи старой русской армии. Мы потеряли десятки тысяч, таскающих за них каштаны из огня прошлой зимой и теперь, в этом последнем сражении, они снова впали в панику.

— Никогда не должен был называть их Девятым и Одиннадцатым Корпусом, — сказал Ганс. — Они были несчастливыми для Армии Потомака, и тоже самое здесь.

— Забавно, даже та легенда перекочевала сюда, — сказал Винсент, — некоторые римляне утверждают, что это проклятие было специально наслано на них.

Эндрю мог только качать головой.

— Какой практический результат? — спросил Эндрю.

— Известно, что Сенат будет сегодня голосовать за резолюцию о снятии вас с командования.

Произошел быстрый обмен взглядами между Эндрю и Гансом, когда сержант отрезал кусочек очищенного фрукта и передал его Эндрю.

— Это не произойдет, конечно. Вы останетесь, и будет инсценированное выступление в вашу поддержку, но сам факт того, что это произошло, ослабит ваше положение.

— Значит показуха, но какова тогда настоящая игра?

— Намного хуже. Со смертью Граки, и соответственно отсутствием вице президента, представители Рима сильно нервничают. Спикер Флавий, следующий в линии, но вспомните, он не из старой римской аристократии. Когда-то он был слугой в доме Марка, который пошел служить в армию, стал инвалидом после Испании, и оказался в Конгрессе.

Эндрю кивнул. Он очень сильно восхищался Флавием. Истинный и настоящий солдат. Если бы он не был так тяжело ранен, то он, несомненно, поднялся бы до командования дивизией, или даже корпусом. Его выбор в качестве Спикера, был неким сюрпризом, но тогда в палате представителей преобладали старые ветераны из низших классов, как Руси, так и Рима. Но у него не было слепой поддержки и мгновенного повиновения, которыми мог воспользоваться Марк. Марк мог едва шевельнуть пальцами, и все его слушали. Флавию этого недоставало, и хотя теперь он находился на расстоянии всего одного удара сердца от президентства, Эндрю знал, что Спикер не мог остановить растущие разногласия между двумя штатами Республики.

— Бугарин будет вести слушание о битве у Капуа. Он заявит, что война проиграна, и будет толкать к перемирию.

Соглашение с бантагами? — спросил Ганс. — Будь оно проклято, я говорил тебе, Эндрю, мы должны были расстрелять этих посланников чинов, которых они продолжают посылать.

— Я не могу. Конгресс специально приказал, что бы мы принимали их и пропускали.

— А они являются ничем иным, как проклятыми шпионами.

— Ты думаешь, я не знаю этого? — горячо рявкнул Эндрю.

Ганс откинулся на стуле с выражением упрека и расстройства и ничего не ответил.

— Они проголосуют за перемирие? — спросил Эндрю.

— Нет, пока нет, но настоящая цель, это разрушение Республики. Восстановление независимого государства Русь, отсоединение Рима, и вывод армии.

— А потом, после того, как бантаги сокрушат Рим, они будут у наших ворот.

— Вы знали это, я знал это, — ответил Готорн, — но для большинства здесь, любое предложение мира, даже хотя бы на шесть месяцев или год, с возвращением парней обратно домой, и ослаблением изнурительной работы на фабриках… вот это кажется правильным им. Бугарин, уже носится вокруг плана построить укрепленную линию в Кеве, утверждая, что, даже если бантаги действительно предадут соглашение, не имея необходимости волноваться о Риме или удерживать Тир, у нас было бы более чем достаточно сил, чтобы остановить их.

— Они дураки, — вскричал Ганс, он готов был взорваться от гнева, так он впился взглядом в Винсента.

— Да, но помните, что я застрял здесь с прошлого года, будучи вашей связью, так что не обвиняйте меня в дурных вестях.

Эндрю видел, что быть вырванным из боевых действий все еще раздражало Винсента, но с другой стороны его погружение во всю административную работу в качестве начальника штаба закалила Готорна, обучила его, и наступит день, когда, если они выживут, он примет мантию руководителя.

— Вам нужно побывать на фабриках, — сказал Винсент. — Я там бываю теперь почти каждый чертов день, пытаясь поддержать увеличение производства. Эти старики, женщины и дети, которым всего восемь, работающие двенадцатичасовую смену, шесть дней в неделю, просто создания ада. Эмил негодует по поводу таких условий. Туберкулез свирепствует, и много женщин, работающих на фабрике, производящей капсюли, приобрели эту странную болезнь; Эмил говорит, что это имеет какое-то отношение к ртути — то же самое, как и со старателями. Во всем ощущается нехватка, тем более, что мы кормим почти миллион беженцев римлян, которые потеряли свою землю. Многие люди перебиваются на каше, и жидком супе с привкусом мяса, которое разок окунули в него. Процветание, которое мы видели здесь два года назад, полностью прекратилось. Несколько человек, главным образом старых бояр и торговцев, добывают грязное богатство на военной промышленности, но положение обычных рабочих ухудшается.

— Так приведи Вебстера, сделай, чтобы им начислили какой-нибудь новый вид налога. Проклятье, он же финансовый волшебник, который понимает это лучше всех, — сказал Эндрю, всегда теряясь, когда дело касалось финансовой стороны идущей войны.

— Он пытается, Эндрю, но это те же самые люди, у которых есть большинство Конгресса и они блокируют любые изменения в налогах. Мы вместе вымостили военно-промышленное общество. Соединенные штаты смогли принять их там дома; у нас было два поколения, живших в измененных условиях, чтобы привыкнуть к этому. Конфедерация не сделала, и помните, как она развалилась. И здесь тоже самое. Мы производим товары, но едва держимся, соскальзывая с рельсов. Восстановление железных дорог после последней зимней кампании, и подготовка к последнему наступлению означают, что слишком много других вещей не делалось. Вебстер сказал, что это походит на заливку всего топлива, которое есть у нас, но только половине машин. Ну, а другая половина, инженерное оборудование, боевой дух, политическая поддержка, все они заклинивают и разваливаются.

Эндрю не знал, как реагировать. В течение ранней весны, после его восстановления от ранения, он просто попытался понять, каким сложным это все стало, посещая совещания с Вебстером, которые продолжались по полночи. Он требовал больше броневиков, локомотивов, большего количества оружия, заряжающегося с казенника, воздушных судов, и снаряжения, всегда больше снаряжения, а Вебстер повторял без конца, что это означало урезывание в чем-то еще настолько же важном, если они будут вынуждены продолжать поддерживать военную машину.

— Вы хотите понять разочарование этой войной, зайдите на фабрики в два часа утром, и вы все поймете. Даже были слухи о забастовках, чтобы протестовать против войны и условий.

— Или так, или убойная яма, — проворчал Ганс, отрезая еще один кусок фрукта, на этот раз, бросая его Винсенту.

— Так уж есть, что, более шести лет прошли с тех пор как этот город был линией фронта, — устало сказал Эндрю.

— У нас уже есть значительно больше сотни тысяч жертв в этой войне. Я могу понять людей здесь, хватающихся за любую соломинку, которую им предлагают.

— Фактически даже хорошие новости с западного фронта, кажется, причиняют нам боль, — сказал Винсент.

— Это какие?

— Извиняюсь, я не предполагал, что вы не слышали. Мы получили надежные разведданные, что Тамуку выгнали те, кто оставались в меркской орде, следующей с ним.

— Этот ублюдок, — прорычал Ганс. — Я надеюсь, что они сделали его евнухом или еще лучше замочили подонка.

Было редко, чтобы Эндрю слышал действительно кровожадный тон в голосе Ганса, но теперь это стало чаще. Тамука был первым, кто держал Ганса в плену. Он видел своего друга, фактически дрожащего со скрытым гневом от простого упоминания имени.

— Что случилось? — спросил Эндрю.

— Вы знаете, что перестрелки на западной границе прекратились. Настолько, что я рекомендую освободить дивизию, размещенную там и переместить ее полностью на восточный фронт. Несколько недель назад, малочисленная группа людей пришла к нашим оборонительным линиям, беженцев тех, кто, очевидно, является людьми, произошедшими от Византийских греков, живущих на юго-западе. Они сказали, что умен мерков прибыл в их город, убил большинство из них, но оставшиеся в живых засвидетельствовали большую ссору, ублюдки убивали друг друга и однорукий мерк, который был их лидером, был изгнан из банды.

— Так и должно быть с ним, — сердито заворчал Ганс. — Даже его собственные дети ненавидят его. И у него нет никакого мужества, умереть с каплей чести, а не бежать.

— Остальная часть их убралась, поскакав на запад; однорукий, с возможно десятком последователей, поехал на восток.

— Интересно куда? — размышлял вслух Эндрю.

— Я надеюсь, что прямиком в ад, — вставил Ганс.

— Известие добралось досюда, и Бугарин сказал, что это показывает, что у нас теперь будет более чем достаточно войск, чтобы защитить себя.

Наступило длинное затишье, и в который раз он был обеспокоен всеми изменениями, которые он и его парни создали здесь. Индустриализация была единственной надеждой для выживания в этих войнах с ордами, опережать их в технологии и использовать это, чтобы компенсировать их умение и численность. Но с тех пор, как появились Гаарк и Джурак, их надежда на это преимущество исчезла, и в любом случае было ясно, что фронт у Капуа потерян. Хотя в его старом мире, Америка воспользовалась технологиями и тем, что могла обеспечить индустриализация, он знал, что у этого была и темная сторона, битком набитые зловонные гадюшники вокруг фабрик, дети, трудящиеся в дымном мраке, отупляющая скука жизни рабочих. Он мог лить бальзам на свою совесть, ведь какова была бы альтернатива, но для большинства крестьян, что произошло в их жизнях? Десять лет назад они в страхе ожидали прибытия тугар, но подчинились той судьбе, зная, что, лишь каждый десятый отправится к забойщику, а затем орда отправлялась дальше, и цикл жизни, в страхе возвращения, продолжался двадцать лет — целую жизнь. Хотя он искренне не мог уразуметь это, он на самом деле мог представить себе ситуацию, при которой некоторые могли бы сказать, что старые способы были предпочтительны перед теми, что у них есть сейчас.

Через высокое окно, он услышал волнение на улице, отдаленный крик, и на мгновение похолодел, задумавшись, а что если там, на улице, уже начался бунт из-за поражения под Капуа. Он, вглядывался прочь, не уверенный в том, что делать дальше.

— Эндрю, мы должны закончить эту войну, — заявил Винсент.

— Ты тоже говоришь о сдаче? — спросил Ганс, заледеневшим голосом.

— Нет, дьявол, нет, — ответил Винсент. — Но это моя работа рассказать Эндрю и вам что происходит в столице. Черт, я бы скорее оказался на фронте, чем здесь. Я знаю, что вы двое видели у Капуа. Разница здесь в том, что, с начала этой кампании, никто на Руси, не считая солдат, не видел бантагов, за исключением тех налетчиков около Кева. Все, что они знают, это лишения и дефицит, не видя врага лицом к лицу. Эти проклятые чинские послы ведут сладкие речи, и кое-кто слушает, а затем распространяет слухи.

— Мои люди, они сотрудничают с послами?

Эндрю счел это интересным, то, как Ганс относился к трем сотням чинов, которых он вывел из плена из Сианя, как «мои люди». В пути они стали его собственной личной охраной. Теперь существовала даже чинская бригада, набранная из тех, кто сбежал во время зимнего прорыва в тылу у Гаарка, и в ближайшее время они отправятся на фронт. В дороге они были личными телохранителями Ганса, его статус освободителя для них, вознес его на богоподобное положение в их глазах. Это была его идея удостовериться, что их ввели в контакт с человеческими послами, представляющими орду.

— У меня есть их отчеты, ожидающие вас, — сказал Винсент. — Несомненно, они признают, что, если они не в состоянии возвратиться с мирным соглашением, все их семьи пошлют в убойные ямы. Некоторые даже шептали, что это все очковтирательство, то, что они говорят, но ни один не сделает так публично из страха, что слова дойдут до Джурака. Но этот Джурак проницателен, чертовски проницателен. Его последний посыльный сказал, что они предложат остановить убойные ямы, также как сделали тугары.

— Гнусная ложь, — прокричал Ганс. — Я был там; я видел, что они делали.

— Тугары прекратили, — сказал Эндрю.

— Мы ничего не слышали о них несколько лет, они прекрасно могли к этому вернуться, — ответил Ганс.

— Я не уверен. Они осознали нашу человечность — что поменяет это?

— И ты веришь этому Джураку? — горячо спросил Ганс.

— Конечно же, нет. Он и я, оба знаем один непреложный факт. Это война на уничтожение. После всего что произошло, этот мир не может вместить нас обоих. Любое его предложение является минутной выгодой для передышки, чтобы разделить нас на части.

— Я хотел бы, что бы у нас была передышка на год, — вставил Винсент.

— Для него это также будет передышкой на год, и платой станет потеря Рима.

— Эндрю!

Удивленный, он поднял взгляд и увидел Кетлин, стоявшую в дверном проеме, с раскрасневшемся лицом, тяжело дышащую, как будто она бежала.

— Что случилось? — И на мгновение он подумал, что что-то произошло с детьми.

— Ты в порядке. Слава богу.

— Что?

— Кто-то только что пытался застрелить Калина!

Эндрю вскочил со стула, за ним следом Ганс и Винсент. Он внезапно понял, что шум вне здания усилился, и при открытой двери, крик в коридорах также был слышимым.

— Где он? Он в порядке?

— В его четверти; за Эмилом послали, а я побежала сюда.

Разъяренный, что ему немедленно не сказали, Эндрю протолкнулся сквозь растущую суматоху в вестибюле, продвигаясь по пути мимо толпы в бывшей палате для аудиенций и обратно вокруг задней части здания к личным апартаментам. Эндрю мельком заметил Таню, дочь Калина и жену Винсента. Рыдая, она подбежала к Винсенту, который обнял ее сверху руками, задавая вопросы. Эндрю пробился через отряд, назначенный в качестве президентской охраны, и вошел в спальню.

Эмил сердито посмотрел со стороны кровати, и на мгновение Эндрю похолодел при виде черного сюртука, покрытого кровью, лежащего скомканным на полу, сплющенный цилиндр около него, который сбоку, немного выше края, пробил уродливый пропитанный кровью глубокий разрез.

Калин с закрытыми глазами, бледный, лежал на кровати, подушка под ним запятнана кровью, его жена, стоящая на коленях с другой стороны, истерично кричала, Касмир стоял позади нее, держа руки на ее плечах.

На мгновение он вспомнил ночной кошмар, посетивший его несколько лет назад, в котором он видел своего героя, Авраама Линкольна, в той же самой позе, мертвого от пули наемного убийцы.

— Вон, все идите вон! — прокричал Эмил.

Эндрю не шевелился. Эмил встал с края кровати и подошел к нему.

— Пожалуйста, Эндрю, мне нужно, чтобы его жены здесь не было, если вы уйдете, она последует за остальными.

— Что случилось?

— Я не знаю, меня здесь не было, — устало сказал Эмил. — Касмир сказал, что они шли через площадь, когда выстрелили с верхушки церкви. Благодарение богу, что в тот же самый момент кто-то окликнул его по имени, и он стал поворачиваться. Пуля ударила его по голове. Возможно, череп поврежден, я не уверен, но я видел хуже у тех, кто выжил.

— Но он без сознания, — нервно сказал Винсент.

— Проклятье, и ты был бы такой же, если бы кто-то треснул по боку твоей головы, подобно этому. Как я сказал, я не уверен, есть ли там перелом. Я просто хочу, чтобы здесь было тихо, так что, пожалуйста, оставьте нас.

Эндрю кивнул, покидая помещение и, указал Касмиру следовать за собой. Преподобный вежливо повел Таню наружу с собой, ее рыдания эхом отражались от стен парадной, создавая темное напряжение, которое готово было выйти из-под контроля, поскольку каждый расспрашивал — кто и почему.

Эндрю поймал взгляд капитана охраны и кивком подозвал его.

— Охраняйте это помещение, капитан. Поставьте шестерых гвардейцев у этой двери, затем охватите здание, всех снаружи отправьте по домам, если они живут здесь, то пусть они идут в свои комнаты и остаются там. Отправьте посыльного к баракам тридцать пятого, мобилизуйте их, охраняйте периметр вокруг этого здания и Конгресса.

— Нет необходимости окружать Конгресс.

То был Бугарин, сильно покрасневший из-за волнения.

— Сенатор, как командующий военными силами, я отвечаю за безопасность, и я попрошу вас не вмешиваться.

— Это звучит похоже на возможное начало переворота, полковник.

— Следуйте приказам, капитан, — рявкнул Эндрю. — Доложитесь мне через полчаса.

— Я говорю, что сейчас для этого нет необходимости.

Эндрю, наконец, повернулся лицом к Бугарину.

— Я буду судить об этом, сэр.

— Преступника уже поймали.

— Что?

— И его повесила толпа на улице; это был римский солдат.

— Боже милосердный, — прошептал Эндрю на английском.

* * *

Хотя все убеждали его пойти в наступление, тем не менее, он отказался, рекомендуя успокоиться, и собирать силы перед заключительным броском в ураганный бой.

— Как ваш собственный предок Вигарка однажды сказал ‘Когда дверной проем победы открылся, дважды пристально посмотрите в него, прежде чем войти’.

Джурак увидел нескольких лидеров кланов, кивнувших в согласии, сказители истории, которые стояли в задней части золотой юрты, обменялись радостными взглядами, что их новый кар-карт мог так легко процитировать из великой истории предков.

— Мы знаем, что мы уничтожили три их умена, — и когда он это говорил, он показал на флаги командиров корпусов, свисающих с потолка великой юрты, порванные выстрелами и запятнанные кровью полковые знамена десятками висели вокруг них.

— Осталось лишь три на этом фронте, уверен, наши двадцать пять уменов смогут проломить их, — ответил Гавгайя из третьего умена черных лошадей.

— Да, мы можем прорваться, но зачем тратить понапрасну нашу священную кровь. Более пятидесяти тысяч юрт носят траур по своим сыновьям и отцам из-за войны около великого города скота. Хотя мы выиграли эту битву, но еще пятнадцать тысяч юрт стали носить траур. Наше семя не безгранично как у скота; каждая из ваших жизней драгоценна для меня.

Снова он видел кивки согласия. Гаарк был расточителем жизней бантагов. Это только перед Римом было пятьдесят тысяч, а еще семьдесят тысяч жертв, чтобы привести армию к Риму, приблизительно треть от их совокупной силы.

Да, он подозревал, что мог прорваться даже этим вечером, но нужно позволить этому кипеть лишь немного подольше, так он рассуждал. Сохранять давление набегами, показывая силу. И самое главное дать время десяткам новых броневиков, которые даже теперь посылались в Сиань, а оттуда отправлялись через Великое Море, подойти на фронт. Затем он начнет последний рывок. Но возможно, он даже не потребуется, подумал он с улыбкой. Их воля слабеет.

— Наступит пора закончить эту войну навсегда, но еще лишь с несколькими каплями крови по сравнению с ведрами, уже потраченными.

 

Глава 5

Суздаль кипел слухами о заговорах и антизаговорах. Эндрю вышел на городскую площадь из своего простого домика, обшитого вагонкой; охрана, стоящая с каждой стороны крыльца отдала честь. После битвы против тугар, и уничтожения почти четверти города, солдатам из 35-го полка был выделен этот участок города для заселения, и здесь они построили достаточно точную копию городской площади Новой Англии, заполненную Пресвитерианской и Методистской церквями, монументом в центре площади, посвященного людям, пришедшим в этот мир, с помостом для оркестра, где в краткие моменты мира давались вечерние концерты.

Эндрю решил не обращать внимания и сделать поблажку Гансу, который засунув руки в карманы и опершись о стойку крыльца, со стеснением разглядывал местечко, куда бы он мог сплюнуть и при этом попасть точно на голое пятнышко земли рядом с кустами, покрытыми желтыми экзотическими цветками. Эмил вышел минуту спустя, хлопая себя по животу.

— Первая приличная еда за несколько дней, — заявил Эмил.

Эндрю улыбнулся. То, как Кэтлин умудрялась добыть кусок солонины и то, что в этом мире считалось капустой, было вне его понимания. Наверху он слышал детей укладывающихся в постель, и снова он почувствовал вину за то, что не поднялся наверх, и не провел с ними немного времени, что бы поиграть и забыться, но слишком многое сегодня случилось, и еще больше есть того, что необходимо будет сделать.

— Ты почти можешь ощутить это в воздухе, — сказал Эмил. — Это место готово взорваться.

В течение нескольких часов после нападения чуть было не произошел бунт. Эмил заявил, что у Калина есть все шансы на выздоровление, несмотря на то, что череп на самом деле пострадал от касательного попадания пули. Однако большинство горожан были убеждены, что Калин уже мертв, не обращая внимания на то, что сказал Эмил или кто-то еще. Это почти привело к сражению за изуродованное тело римского солдата, которого вытащили из собора и вздернули на вывеске таверны, когда Эндрю лично возглавил отделение солдат, что бы снять его. Такие событие привело к вмешательству Касмира, обратившегося к огромной толпе, и тело забрало отделение, доставившее его в римский храм для захоронения на подземном кладбище. В том храме теперь находилась охрана, и всем римским гражданам в городе были переданы распоряжения оставаться внутри стен. Единственное хорошее, что произошло из-за всех событий, была отмена встречи с Комитетом, но это испытание будет позже на неделе.

— Сюда идет Готорн, — заявил Ганс, и Эндрю увидел Винсента, приближающегося из угла площади, медленно ковыляющего, все еще использующего трость, сопровождаемого остальными, тех, кого вызвал Эндрю. Это были Билл Вебстер — секретарь казначейства, Том Гейтс — издатель, Варинна Фергюсон, и Кетсвана, ближайший друг Ганса в дни их рабства, а теперь начальника его штаба.

Как только группа поднялась по ступенькам, Эндрю показал им «вольно» и провел в небольшую столовую, которую уже убрали после ужина. Приглашенные расположились вокруг стола, Эндрю, играя роль хозяина, предложил всем чаю, а тем, кто желал чего-нибудь покрепче, бутылку водки.

— Хорошо, мы должны выяснить все до конца, — сказал Эндрю. — Возможно я не в курсе, — и он заволновался, — что с теми, кто был ранен и остался на фронте. Я просто должен знать, что, черт возьми, здесь происходит.

Никто не хотел отвечать и наконец, его взгляд уперся в Вебстера. Годы, проведенные позади стола, добавили немного к его талии, и его лицо стало круглее, но знаменосец, получивший медаль за отвагу, возглавляя атаку, все еще обладал былой храбростью в глазах и способностью говорить прямо, когда это было необходимо.

— Экономика в хаосе, сэр.

— На тебе лежит ответственность, что бы она продолжала работать, — вставил Ганс.

— Да, сэр, это так. Сейчас я могу начать многословную лекцию на эту тему, но простым и явным фактом является то, что мы пытались, начиная с тех пор, как прибыли сюда, протащить этих людей через сотни лет развития меньше, чем за поколение. Мы создали здесь неустойчивую систему, и теперешняя напряженная ситуация это показывает.

— Неустойчивую? Что ты хочешь этим сказать? — спросил Эндрю.

— Хорошо сэр. Когда в прошлом все началось, все, чего мы хотели, это построить фабрику, точнее несколько фабрик, которые могли выпускать легкие рельсы, паровые двигатели, и немного небольших локомотивов и все остальное, чтобы производить порох, гладкоствольные мушкеты, любимые четырехфунтовые орудия, и снаряды. Это не занимало много усилий, пока мы не привнесли идею железной дороги. Примитивы, как мы думали о них, но русские были мастерами в своем деле и они быстро привыкали к новому.

— Да и тугары дышали нам в затылок, подгоняя нас вперед, — вставил Готорн.

Вебстер кивнул в согласии и возобновил.

— У нас была пара лет мира после объединения. Фактически, это был период бума, благодаря строительству железной дороги и механизации сельского хозяйства с использованием жаток Маккормика, гужевых плугов и сеялок. Мы производили излишки, которые не шли на войну, а скорее шли на то, что бы производить еще больше продукции. У нас даже было достаточно «лишней» продукции, что бы также начать улучшать жизнь людей, благодаря дополнительной пище, одежде, и инструментам. Мы организовали школы, повысили грамотность, а с этим еще больше производительность.

— Не забудь про медицину и санитарию, — вставил Эмил, и Вебстер кивнул.

— Пример к месту, сэр. У нас была почти тысяча людей, работающих в одном только Суздале, чтобы установить коллекторы и трубы для воды. То же самое в Риме и любом другом городе. У нас тысячи были заняты на строительстве больниц и еще тех, кто учился на медсестер, акушерок и докторов. Их забрали из обычных трудовых ресурсов, но экономика могла позволить это и фактически была награждена за это. У людей немедленно понизился уровень смертности, особенно у детей. Такие вещи оказывали важное воздействие на человеческую мораль и желание работать.

— Затем пришла война с мерками. Сэр, как мы все знаем, Русь была опустошена от одного конца до другого в этой битве. Мы выжигали землю, как это делали русские в войне с Наполеоном, единственное, что мы эвакуировали, были машины для производства оружия и оборудования. После окончание той войны обычное восстановление заняло бы целое поколение. Вряд ли какой-нибудь дом, разве что в Суздале, оставался не разрушенным, и ко всему прочему нам приходилось помогать Риму в строительстве железных дорог.

Кроме всего этого, мы должны были полностью изменить нашу промышленность, чтобы создать армию нового образца. Теперь это были винтовки, пушки, заряжающиеся с казенника, более мощные локомотивы, дирижабли, броневики, новые корабли для морского флота, более тяжелые рельсы для дорог. Допуски на изготовление деталей всеми нашими станками должны были быть уменьшены на целый порядок или больше.

Например, наши старые, заряжающиеся с дула, кремниевые ружья были не чем иным как трубками, установленными на деревянных прикладах; если точность была менее сотой дюйма в стволе, то в этом не было ничего страшного. Калибр пули в любом случае был меньше ствола на три сотых дюйма. Однако когда дело дошло до нашего нового оружия, винтовки модели Шарпа, мы стали говорить о допусках в тысячные дюйма для каждой детали. Потребовались дополнительные усилия и обучение, что бы достигнуть такой точности. Мы должны были взять тысячи мужчин и женщин и научить их на голом месте с нуля, а это заняло время, ресурсы и деньги. Помните, они по-прежнему должны что-то есть, где-то жить, у них должны быть элементарные условия для существования, даже притом, что, в то время как они изучают новые навыки, они ничего непосредственно не вносят в экономику.

Эндрю кивнул, стараясь сосредоточиться на том, что говорилось, но уже ощущая раздражение. Направлением его внимания всегда было поле битвы, а вопросы существования республики, необходимость иметь дело с этим аспектом, была для него проблемой.

— Вся наша производственная энергия шла на улучшение наших вооруженных сил, — продолжил Вебстер без паузы, — вместо вещей непосредственно необходимых, чтобы построить более широкий фундамент для достижения богатства всеми. И хотя у нас было мирное время, мы по-прежнему наращивали военную экономику. Жизненные стандарты, как здесь, так и в Риме, по сути, начали падать, хотя люди работали больше.

Если бы у нас было пять лет, а еще лучше десять, то мы, возможно, приспособились бы, ослабили бы нагрузку, строили бы жилые дома, школы, церкви, больницы не только для военных, улучшили бы дороги, создали бы более качественные сельхозорудия, встали бы на путь для перевозки товаров, а не номенклатуры военной направленности, обучили бы докторов для деревень, а не для армии, и, что важно, у нас были бы сотни тысяч молодых людей, делающих все это, а не носящих винтовки. Таким образом, когда эти новые войны начинались, это словно удваивало усилия.

Добавьте к этому тот факт, что более половины Рима оккупировано. Часть наших самых богатых земель находится в лапах орды, и существует более чем миллион беженцев, которых нужно обеспечить всем необходимым.

— Подожди минуту, — вставил Ганс. — Я продолжаю слышать о том, как почти половина Руси умерла в результате войн.

— Все правильно, — спокойно ответил Вебстер.

— Тогда дайте их землю римским беженцам.

— Кроме того, у них должно быть место, чтобы жить, им нужно дать семена зерновых культур. Некоторые из полей не засевались в течение пяти и более лет и сильно заросли. Мы пробуем так делать, но, тем не менее, то, что они производят, возможно, одна десятая того, что они выращивали год назад.

Ганс поворчал, поозирался по сторонам, и наконец, сплюнул в открытое окно.

Эндрю не мог не усмехнуться и удостоверился, что Кэтлин этого не видела.

— Дело в том, — нажал Вебстер, — экономика нестабильна. Лучшей аналогией, которую я могу привести, является что-то наподобие того, что было с Конфедерацией в конце 1864. Шерман отрезал центральную часть Джорджии, Шеридан выжег долину, железные дороги развалились на куски из-за чрезмерного использования и недостаточности обслуживания и ремонта. Я помню, Шеридан сказал, что война это не только сражающиеся армии, это целиком все государство, и он принес войну в сердце неприятельского штата. Это — то, что сделали бантаги, хотя я не знаю, осознают ли они на самом деле это или нет.

— Из того, что я, подозреваю в Джураке, он знает об этом, — ответил Эндрю.

— Мне ненавистно это говорить, сэр, — ответил Вебстер, — но не важно, насколько доблестна наша армия, солдаты возвращающиеся домой, просто совсем измучены. Люди больше не доверяют бумажным деньгам, которые мы ввели. Возьмем женщин, которые изготавливают капсюли для снарядов, год назад мы платили им пять долларов в неделю, сейчас уже пятьдесят. Я печатаю деньги двадцать четыре часа в сутки, и никто больше не хочет иметь с ними дело. Эндрю, десятки тысяч тех, кто работает на фабриках, должны есть, они больше не выращивают свою собственную пищу. У нас нет запасов золота и серебра, так чем нам платить им?

Он затих, озираясь виновато, как будто это он принес плохие известия. Все знали, что он произвел на свет чудо, непосредственно руководя созданием системы, и для Эндрю это было ужасно — услышать, что она собиралась разрушиться.

— А бантаги, разве этой причины недостаточно чтобы работать? — ответил Ганс. — Черт побери, их сыновья и мужья умирают на фронте. Разве это не причина идти и работать?

— Бурчащий живот, крики твоих детей, потому что они голодны, это может свести на нет твой аргумент, — ответил Гейтс. — Я там каждый день разговариваю с людьми, слышу новости.

— И что говорят? — спросил Эндрю.

— Возможно, если бы бантаги появились у Белых холмов под Кевом, возможно это пробудило бы их снова. Но с другой стороны, Эндрю, сколько времени они уже терпят это, с тех пор как мы добрались досюда? Эти проклятые чинские послы ведущие переговоры о мире, и известие об этом идет прямиком с этажа, на котором заседает Конгресс, на улицы, вот что помогает подорвать ситуацию.

— И они не могут не видеть, что это проклятая ложь? — вскричал Ганс. — Я был там, проклятье. В этом отношении бантаги не отличаются от мерков или даже тугар.

— Нам необходимо поговорить не о том, что мы хотим или желаем, а скорее каким образом, — ответил Готорн.

Эндрю посмотрел на своего юного начальника штаба.

— Продолжай, Винсент.

— Я думаю, Вебстер и Гейтс правы. Военная изможденность разрушает нашу способность сражаться. Все эти люди пошли на эту войну с небольшим, если вообще имевшим место быть, понятием того, что такое свобода, кроме неопределенного идеала. Затем они ожидали, что это будет одна короткая жестокая битва, которая все решит. Никто, даже из нас, не ждал целую серию войн, которая будет тянуться почти десятилетие.

Эта идея и сама по себе тревожила Эндрю. Вопрос не раз был поднят во время его старой войны там дома, относительно того, была ли у республики способность поддержать долгосрочный конфликт. Именно благодаря личной силе одного только Джорджа Вашингтона, Революция, в конце концов, не выродилась в военную диктатуру. Во время войны с Конфедерацией, если бы победа не была настолько очевидно близка в 1864, Демократы, скорее всего, выиграли бы выборы и согласились разделить страну, таким образом, разбазарив кровь больше четверти миллиона граждан Союза, которые погибли, чтобы удержать от распада Соединенные Штаты. И он задавался вопросом — «учитывая это знание, могла ли республика вынести эти непрерывные удары?»

— Политики в Конгрессе, — продолжил Винсент, — делят Республику не только между Римом и Русью, но также и между теми, кто принимает приманку условий и теми, кто против. Наконец, есть простой военный вопрос, с которым мы все должны столкнуться.

— И что это?

— Можем ли мы по-прежнему победить на поле боя?

Эндрю огляделся в комнате. Кэтлин стояла в дверном проеме, руки засунуты в карманы передника. Наверху он слышал одного из детей, который что-то там проказничал, их нянька, пыталась его утихомирить. Все устремили свои взгляды на него, вызывая вопрос, который обременил его душу задолго до начала обреченного наступления.

— Это не вопрос, можем ли мы победить, — предложил Эндрю, — скорее это — утверждение, что нет никакой альтернативы победе. Даже если бы мы проиграли войну, там дома, мы бы продолжили жить. Несомненно, все мы помним истории об условиях содержания военнопленных в лагере Андерсонвилль в Джорджии и тюрьме Либби Присон в Вирджинии, но даже тогда мы знали, что если бы были загнаны в угол, все равно оставался бы вариант сдаться, и большинство солдат армии южан разделило бы с вами свои фляги, и перевязало бы ваши раны. Мы сражались в войне, где у каждой из сторон была возможность сдаться. Если бы мы проиграли ту войну, то нам не понравились бы результаты, но мы пошли бы домой и продолжили жить.

Скорее всего, на самом деле мы никогда не узнаем, выиграли ли мы ту войну там дома на Земле. Я думаю, очевидно, что мы победили. Что касается Конфедератов, поражение не означало уничтожение или даже порабощение, таким образом, мы все видели, что многие из них желали, наконец, получить мир и ответить за последствия. Здесь такой роскоши нет.

— Вы не ответили на вопрос, сэр, — давил Винсент.

Эндрю слегка ощетинился из-за холодного, почти обвиняющего тона в голосе Винсента, но знал, что парень делал свою работу, и кроме того, он будет вынужден ответить на тот же самый вопрос перед Конгрессом.

— Если все продолжится, как сейчас, то… — он заколебался, смотря вниз на сжатый кулак, — нет, мы проиграем войну.

В комнате все заволновались, в глазах появился страх, все были в шоке. Все, за исключением Ганса, который не волновался, его челюсти продолжали механически двигаться, словно его работой было жевать табак.

— Почему? — спросил Гейтс.

— Мы всегда были на переднем краю технологии, которая возмещала их численность. Мы едва смогли вооружить один корпус гладкоствольным оружием, когда пришли тугары. Нас превосходили в численности десять к одному, но этого оказалось достаточно, чтобы остановить их. Против мерков мы подготовили шесть корпусов, примерно такая же по размеру армия участвовала в битве под Геттисбергом. Тут мы уступали в отношении шесть к одному, и были чертовски близко к тому, чтобы побежать, так как у них тоже были гладкостволки и артиллерия, но мы перешли на винтовки, ракеты и улучшенные, по сравнению с вражескими, дирижабли.

Даже прошлой осенью у нас было превосходство. У них были броневики, но мы быстро изготовили их и даже лучше, вооружили пулеметами системы «гатлинг». Но за один неполный год они наверстали это, выпустили свое скорострельное оружие, их дирижабли того же качества, что и наши, а их новые броневики имеют усиленную броню по сравнению с нашими, и могут их подавить.

Относительно численности. Один корпус используется впустую, охраняя границу на западе. Еще два корпуса патрулируют территорию на юго-востоке Рима. У нас есть три корпуса в окружении на восточном побережье Внутреннего моря, и — всего тря дня назад — у нас было восемь корпусов на основном фронте. Сейчас у нас там остались немногим более пяти корпусов, — какое-то мгновение он колебался.

— Таким образом, мы потеряли преимущество. Они превосходят нас по уровню производства. Они превосходят нас числом шесть к одному на фронте Капуа. Мы можем предположить, что в течение двух недель они пересекут ту же самую реку, также как пробовали мы, но в отличие от нас, они в этом преуспеют. В тот момент, в тактическом смысле, мы будем точь-в-точь там, где мы были в середине зимы. Стратегически, однако, различие будет в том, что их оружие лучше, у них более благоразумный командующий, и у нас будет намного меньше, чем пятьдесят тысяч солдат по сравнению с тем, что у нас было в прошлый раз.

— И что именно будет? — спросил Гейтс.

— Я думаю, что политические нюансы достаточно отчетливы, — продолжил Эндрю. — Марк, бог с ним, умер. Хотя он был чертовски упрямым время от времени, он был другом, которому я мог доверять. То сильное руководство, что было у Рима, теперь отсутствует. Флавий отличный Спикер Палаты представителей, но у него нет того, чтобы стать следующим Марком. Я боюсь, что когда линия обороны будет прорвана, Джурак станет ловко предлагать личные условия все снова и снова, страхи между двумя штатами Республики буквально разорвут ее на части, Республика развалится, и затем нас уничтожат.

Эндрю прекратил говорить. Когда он обхватил стакан с чаем, то осознал, как трясется его рука.

— Вы предлагаете, чтобы мы организовали государственный переворот? — спросил Гейтс.

— Я не говорил этого, — резко ответил Эндрю.

— Это нужно рассмотреть, — с силой произнес Готорн.

Эндрю с удивлением воззрился на него.

— Сэр, армия знает то, за что она борется. Они видят то, что может сделать враг. В этом отношении, проклятье, почти каждый ветеран, который больше не находится на службе из-за инвалидности, также понимает это. Да, они устали от войны, все мы устали, но будь они прокляты, если они когда-либо подставят свои горла под бантагские ножи для забоя скота.

И что касается Конгресса. Если эти ублюдки готовы предать наше дело и спустить все на тормозах, если они маневрируют, чтобы расколоть Республику, тогда они заслужили, чтобы их повесили, как предателей, каждого из них.

— То, что ты говоришь, это измена, — рявкнул Эндрю.

— Если это — измена, то максимально используем ее, — закричал Готорн.

Винсент посмотрел на Ганса.

— Попроси Кетсвану рассказать нам то, что он узнал.

Ганс кивнул и быстро стал говорить с Кетсваной на чинском диалекте, который использовали пленники, когда были рабами. Кетсвана ответил на ломанном русском.

— Римский солдат, тот, которого повесили. Был в таверне за пять минут до момента выстрела.

Эндрю с удивлением посмотрел на Ганса.

— У меня здесь есть своя собственная шпионская сеть; они отвечают перед Винсентом, когда меня нет рядом.

— Я этого никогда не разрешал.

— Это сделал я. Чины и зулусы нейтральны; они могут разговаривать с обеими сторонами, и русскими и римлянами. Из-за напряжения, развивающегося между двумя сторонами, я думаю это лучшее решение. Таким образом, я начал это дело прошлой осенью.

— Что-то в той стрельбе не вязалось с самого начала, — ответил Винсент. — Я проверял дело бедного парня. Присвоено звание капрала за героизм, проявленный у Роки-Хилла. Из-за дизентерии серьезно заболел и последние девять месяцев провел в госпитале. Но все говорили, что он был отличным солдатом, весь в нетерпении, чтобы вернуться на фронт. Не тот тип, что быть убийцей.

— Но ведь его нашли в церкви? — спросила Кэтлин.

— Да, он зашел туда заглянуть, пытаясь найти того, кто это сделал. Затем толпа схватила его, заявила, что у него было оружие, его вытащили наружу и повесили.

— С чьих слов?

Ганс посмотрел на Кетсвану.

— Один из моих ребят пил с ним, был рядом, все видел, и убрался оттуда прежде, чем его бы повесили заодно.

— Так кто возглавлял эту толпу?

— Возможно, толпа неслась туда в кровавом безумии. Хотя возможно, было что-то еще, — сказал Ганс.

— Продолжай.

— Убить президента. Вице президента нет; следовательно, президентом становится Спикер Палаты представителей, Тиберий Флавий. Или он составлял заговор, чтобы совершить убийство или кто-то еще.

— Флавий — благородный человек, — резко ответил Эндрю. — Я знаю его как чертовски хорошего офицера, который вышел из пехотинца, и он — ветеран, раненый под Испанией. Он не тот тип.

— Или тогда контрудар с одновременной организацией переворота, — ответил Готорн. — Обвинить Флавия в смерти Калина, заявить, что это заговор Рима, захватить управление над правительством и в процессе развалить Республику.

— Бугарин?

— Мой вероятный кандидат, — жестко, с яростью в голосе, сказал Готорн.

— Будь все проклято, — вздохнул Эндрю.

Так вот почему Готорн думает о военном перевороте, ударить первыми, что бы предотвратить их удар. Тут было многое, что нужно было обдумать и понять. Он был слишком озабочен приготовлениями к наступлению и изучению результатов, чтобы уделить серьезное внимание тому, что происходило на расстоянии в семьсот миль в столице. Он знал, что существуют напряженные отношения, но молился, что успешное нападение, даже такое, которое было бы только с частичным успехом, успокоит разногласия и приведет к решению подтолкнуть войну к ее окончанию. Он задумался с критикой о себе, «а что если опасение за результат наложило свой отпечаток на его принятие решения идти в наступление». Внезапно он почувствовал себя опустошенным, неспособным решить, что же делать далее. Он знал, что простой кивок его головы будет означать, что Винсент встанет, выйдет из комнаты, и в течение часа будут арестованы все члены Конгресса. Помимо учебной школы кадетов, которыми были теперь 35-ый Мэнский полк и 44-ая Нью-Йоркская батарея, в городе было небольшое количество из сорока или пятидесяти солдат из «своей части», достаточно чтобы удержать различные ключевые позиции. Здесь была расквартирована бригада войск, и тысячи освобожденных от обязательств ветеранов на фабриках, которые могли быть вызваны в чрезвычайной ситуации.

К утру правительство было бы в его руках, беспорядки прекращены, а потом уже действовать исходя из ситуации. «И, черт побери, это разрушило бы навсегда все, что я хотел создать здесь». В этом он был уверен. Как только прецедент произойдет, он навсегда будет впечатан в сущность Республики. Вашингтон сопротивлялся искушению, зная историю Рима и Греции, когда они пришли к переворотам. Он бы лучше увидел, что Революция сходит на нет к кровавому поражению, чем предал бы ее. Тогда бы республика Наполеона, а не Линкольна и Вашингтона, была бы моделью для этой Республики, для всего этого мира. Понятие республики, которую он так тщательно лелеял, начиная с первой поступи по этому миру, будет потеряно навсегда. «Все же, даже если я действительно захвачу контроль, что тогда? Война все также идет к поражению. Мы могли бы удержаться некоторое время, возможно даже подготовиться и как-то выскользнуть из безвыходного положения на фронте Капуа, но все равно Джурак сотрет нас, поскольку у него есть рабочая сила миллионов рабов, чтобы поддержать его, и в случае необходимости накормить его их собственным мясом. Так или иначе, мы проигрываем». Он посмотрел на своих друзей.

«Как же допустили такое, что после десяти лет героической борьбы, они все теряли. Неужели мы проигрывали все время, и просто не желали допустить это?» задумался он. «Если это правда, то разве мечта о республике, в конечном счете, не обречена на провал?» Хотя он хотел верить в Калина, он чувствовал, что его старый друг слабел под давлением, и теперь более не влиял на ситуацию. Другая сторона обещала мир. И крайняя сложность решаемых вопросов — трагедия в том, что средний человек просто не мог ухватить их суть. Он осознал, что пробыл в армии слишком долго. У военных проблемы были весьма понятны — выживание или смерть, и это свербело на душе с самого начала. Ты сделал все правильно, ты выжил, сделал ошибку… ты умер, или того хуже, хорошие парни погибли из-за тебя. Чертова уйма хороших солдат уже погибла из-за твоей ошибки, он не осознавал, что в значительной степени природа войны менялась снова и снова. Она снова изменилась, так что мы обязаны найти способ поменять ее обратно, вернуть удачу на свою сторону. Он посмотрел на Эмила.

— Я хочу услышать от тебя правду, мой друг.

— Продолжай.

— Вот, что я имею в виду: поскольку я был ранен, то когда я возвратился к командованию, — сказал он колеблясь.

Эмил наклонился вперед на стуле. Он ощущал на себе осторожный внимательный взгляд Кэтлин.

— Я стал другим. Что-то изменилось во мне.

— Мы все изменились, — начал успокаивать Эмил, но волна гнева от Эндрю заставила его замолчать.

— Нет, я не об этом говорю. Это глубже. У меня ощущения, как будто я что-то потерял. Это не на поверхности, гораздо глубже, подлинный характер моей души. Все время я чувствовал сложность с нашим нападением в Капуа, я ощущал это, но был не в состоянии четко рассмотреть проблему и обдумать ее до того, как все произошло.

— Никто не мог ожидать такого ответа от их нового лидера, — ответил Эмил.

— Но я то, должен был. Нет никакого проклятого оправдания для ошибки в моем положении.

Он огляделся в комнате на своих старых друзей, задумавшись на минутку, с таким видом, как будто он собрался расплакаться. Сделай так, он понял, и мы все потеряем в конце, все это, начиная с момента, как они прошли через Врата света, так много лет назад, все держалось на нем. «Проклятье, я никогда не желал этого», но затем он заколебался из-за внутреннего раскаяния, поскольку это было не правдой. Скромность была ложью, отвратительной ложью. Он ведь на самом деле хотел этого. Он хотел командовать полком, Ганс знал это еще под Фредериксбургом. Он обожал своего старого командира, полковника Эстеса словного родного отца, но, как и любой сын, в душе он хотел превзойти то, чего достиг отец или то, что он мог бы достигнуть. И когда Эстес погиб у Геттисберга, он оплакал его, но, тем не менее, он бросился, чтобы занять эту должность. Он хотел бригаду, зная, что мог бы добиться большего успеха, чем эти чертовы дураки, которым Мид и Грант позволили командовать. В этом то и состояла трудность реализации задуманного. Каждого учат, чтобы он проявлял смирение, восхищение старшими и подражание им, и что демонстрация голого честолюбия, так или иначе, является безнравственной. Однако самой сутью своей души он знал, что был наделен чем-то, и что это что-то было способностью вести людей за собой… и мечтать обо всем величии, которого могла бы достичь республика. Тем не менее, к сожалению, республика, и вольнонаемная армия республики, слишком часто вовлекали в свои ряды слабых и продажных, тех, кто стремится к своей собственной выгоде. Он огляделся на своих друзей.

— Я разжег восстание против естественного порядка этого мира, — медленно сказал он. — Когда мы узнали о существовании орд, на самом деле солдаты проголосовали за то, что бы взять корабль, найти какое-нибудь безопасное пристанище и отсидеться там, но я уговорил их сражаться и убедил Русь, что они могут бороться.

И теперь все это рушится вокруг меня. Эмил, я думаю, что болен. Болен, внутри моей души. Начиная с этой зимы, давление всего этого парализовало меня. Я ощущаю себя словно марионеткой. Веревки дергались, и я безжизненно следовал им, делая следующий шаг, и таким вот образом, оцепенело, блуждая, я добрался до этой точки. Правительство падает в пропасть, я позволяю начаться наступление, хотя внутренний голос говорил мне обратное, и теперь я, одеревенело, сижу здесь, когда конец окружает нас.

Эмил ничего не ответил, уставившись прямо в его глаза. Казалось, момент затянулся.

— Я верю, что существуют два пути в этом мире, в любом мире, — медленно произнес Эндрю, его голос был наполнен эмоциями. — В одном ты должен верить тому, чему верят массы. Сделать себя их частью, и следовать, следовать в тоже время, утверждая, что это ты их вел.

— А другой путь? — спросил Эмил.

— Если Бог дал тебе способность, даже если все остальные думают, что ты безумен, то использовать ее.

Эмил тихо усмехнулся.

— Мы или подло потеряем или благородно спасем последний самый многообещающий шанс человечества, — наконец, выдвинул предположение Эмил.

— Я беру ситуацию под свой контроль, — сказал Эндрю. — Прямо сейчас мы все напуганы, а я больше всех. Или мы становимся безумными и сопротивляемся, или мы умираем. Но если мы обречены умереть, давайте умрем как свободные люди.

— Постулаты мирного прошлого не соответствуют бурному настоящему.

Удивившись, он посмотрел на Кэтлин, которая только что это сказала. Она понимающе улыбнулась, как будто ощущала каждую мысль, которая пришла ему в голову.

— И поскольку наш случай нов, — продолжил Гейтс, — мы должны действовать по новому и думать по новому. Мы должны освободить себя от рабства, и тогда мы спасем нашу страну.

Эндрю улыбнулся декламации известных слов Линкольна.

В комнате повисло напряжение, стояла тишина за исключением тиканья маятниковых часов в углу комнаты, еще одним звуком был смех одного из детей наверху.

Мы должны освободить себя… но как черт, как?

— Нам необходимо закончить эту войну сейчас, — сказала Кэтлин.

Ее голос был твердым и холодным. Это не было заявление предположения или надежды, это был просто жесткий непреложный факт.

Он посмотрел на нее.

— Ты имеешь в виду вести переговоры?

— Нет, черт возьми, нет! Мы все знаем, куда это заведет. Это просто отсрочит наши смерти. Если ты сделаешь так, я пойду наверх, и отравлю наших детей, а не оставлю их жить с мыслью о смерти, которая как мы понимаем, придет.

Джурак не успокоится пока все в этой комнате, и все кого вы затронули, не будут мертвы. Он понимает нас слишком хорошо, и таким образом понимает угрозу, которую мы представляем.

— Так, какова альтернатива тогда? — вздохнул Эндрю. — Еще одно нападение? Правительство заблокирует его. В этом отношении интересно, будет ли у нас вообще правительство или какие-либо совместные действия в следующие несколько дней.

— Исход, пойдем на север, — отважился произнести Вебстер.

— Ты имеешь в виду просто все бросить, — спросил Эндрю.

— Точно так. Мы делали так ранее, мы эвакуировали всю Русь в войне с мерками. Ну, возможно было ошибкой то, что мы пытались удержаться в открытой местности. Господь знает, как далеко на север протянулся лесной пояс. Собираемся и идем в лес, пока не найдем место куда они не доберутся.

— Мы говорили об этом раньше, — ответил Винсент. — Это невозможно. Прежде всего, правительство будет категорически против такого исхода. Во-вторых, они пойдут за нами, а мы будем обременены сотнями тысяч гражданских, детей, стариков. Это превратится в резню.

— Хорошо, если правительство действительно решится сдаться, то я думаю, мы должны все взять в свои руки, — ответил Вебстер. — Будь я проклят, если останусь здесь и буду ждать, чтобы мне перерезали горло. Во всяком случае, в этом есть некая надежда.

— Если бы я был Джураком, — ответил Эндрю, — я бы не стал беспокоиться, даже если это займет двадцать лет. Я бы охотился на выживших. Нет никакого шанса, что они могут когда-либо мечтать продолжить свою скачку, пока не убедятся, что мы все мертвы, если на этот раз они повернутся к нам спиной, то мы восстановимся. Основной проблемой, не считая праздника луны, и рабства, является то, что они кочевники. Они не могут уехать, рак позади, будет распространяться по их следу.

— Он убьет всех, стоит только нам погибнуть или скрыться, — сказал Ганс. — Вы люди, кажется, забыли кое-что во всем этом. Эндрю, я помню мечту, которая была у тебя в начале, но, похоже, она стерлась. Это не только про нас. Мы начали революцию в этом мире. Единственный способ выживания, это если мы распространим революцию по всей планете. Мы обязаны освободить каждого или никого. Я оставил миллионы товарищей в рабстве, когда сбежал, и я поклялся всей своей душой, что помогу освободить их всех, и если понадобится, то умру, выполняя это.

Эндрю был удивлен страстью слов Ганса. Обычно он был весьма сдержан, и так редко позволял своему идеализму выползать из-за грубой германской внешности старого сержанта-майора. Он не мог не улыбнуться революционной страсти, которая двигала его самого старого друга.

— Тогда освободи их, — сказала Варинна Фергюсон на безупречном английском.

Впервые, с момента начала встречи, Эндрю обратил серьезное внимание на женщину, сидящую на стуле перед дверным проемом. Руки Кэтлин соскользнули, чтобы опереться на тонкие плечи женщины. Когда она говорила, то казалось, что голос идет откуда-то еще, настолько ужасно безжизненный у нее был внешний вид, кожа, которая выросла поверх ожогов, вытянула лицо в ничего не выражающую маску. Но все-таки он по-прежнему чувствовал изящную красоту, которая была заперта внутри, которая заставила Чака Фергюсона видеть за изорванной внешностью — красоту и силу ее души.

— Я не знал, что ты говоришь на английском, — воскликнул Гейтс, смотря на нее с изумлением.

— Ты никогда не спрашивал, — ответила она, ее слова вызвали шквал смешков со стороны остальных.

— Вы были слишком заняты, разговаривая с моим мужем, чтобы обращать на меня внимание.

— Мои извинения, госпожа, — быстро сказал Гейтс, при этом покраснев, — мои самые скромные извинения.

— Ты сказала ‘освободи их’ — сказал Ганс, со слабым оттенком желания в голосе. — Могу я спросить, как?

— Как мы сначала узнали, что вы были живы? — ответила она.

— Джек Петраччи пролетал над нами.

Она вопросительно посмотрела на Эндрю, который кивнул. Она медленно встала. У нее в руках была потрепанная записная книжка.

— Здесь есть некоторые записи моего мужа. Как сказать… идеи, мечты. Вот почему он учил меня английскому, чтобы я смогла их прочесть после того, как он уйдет.

Она положила книжку на стол и все посмотрели на нее с долей почтения, поскольку без ума Чака Фергюсона, как они понимали, они погибли бы давным-давно.

— Сразу после того, как вы были спасены, прежде чем война началась на восточном фронте, он внес сюда некоторые записи.

И она открыла книжку, пролистала страницы, пока не нашла то, что хотела показать.

— Всего несколько страничек, но в ночь перед смертью, он показал их мне, сказав, чтобы я трудилась над ними.

Она протянула книжку Эндрю. Он бережно взял сброшюрованный томик, просмотрел страницу, задумавшись, как же она справилась с печально известным зигзагообразным почерком Чака, писавшим так небрежно. Она засунула руку в карман передника, вытащила пачку бумаг, тщательно развернула, и разложила их на столе. Это не была связка бумаг, а скорее большой одинарный лист чертежной бумаги, полдюжины футов поперек и несколько футов шириной, занявший большую часть стола. Эндрю только что заметил, как плохо выглядели ее руки, также обгоревшие, два из пальцев ее левой руки были небольшими обрубками.

Когда он просматривал бумагу, то увидел, что половина ее была детализированной картой, другая половина была покрыта различного вида приписками Чака, простой кусок с записями, немного вычислений, остальное комментарии со стрелками, тянувшимися к карте, в то время как у дальней правой стороны листа был нарисован эскиз дирижабля.

— Я сделала, — поколебавшись, сказала она, — расчеты. Я думаю это возможно, но вот шансы? Или все или ничего, мы или победим или потеряем все.

Эндрю поднялся и подошел к ней сбоку, остальные собрались вокруг него. Он стоял молча, рассматривая карту, потом написанный план и, наконец, расчеты. Это были детали плана, которые Винсент отправил ему прямо перед атакой. Он посмотрел на Винсента; в уголках его рта прослеживалась слабая улыбка.

— Невозможно, — резко заявил Вебстер, нарушая тишину.

Эндрю посмотрел на Ганса и увидел сияющий блеск в глазах товарища, и ощутил укол страха, точно зная, что это означает.

— Я отверг эту идею, менее недели назад, — наконец объявил он.

— То было неделю назад, — ответила Варинна. — А сегодня это сегодня, день после поражения. Всего несколько минут назад я слышала, что вы признали, что мы проиграем войну. Если мы должны проиграть войну, то этому плану самое место.

— Почему, — спросил Эмил, наклонившись над столом и изучая линии на карте. — Я думаю любой, кто пойдет на это, особенно в операции с дирижаблями, обречен умереть.

— Поскольку в этом случае это не будет иметь никакого значения, — спокойно заявила она. — Те, кто пойдут, так или иначе погибнут, если останутся дома. Если они отправятся туда и погибнут и проиграют, тогда здесь будет тоже самое. Если они отправятся туда и погибнут, но изменят путь войны к победе, то тогда это жертва, которая стоит того.

Эндрю поразился ее холодной точной логике, которая отсекла лишнее и перешла прямо к сути дела. Как будто на большом расстоянии он услышал напольные часы, пробивающие очередной час — наступила полночь. Все ждали, что он скажет. Он разрывался. Он так отчаянно хотел ухватиться за этот шанс, зацепиться за него, чтобы видеть, что это принесет изменение в их судьбу. Однако он также и боялся этой возможности, и все то, что она предлагала и содержала, особенно для Ганса.

— Это то, о чем я мечтал все время, я говорю — я иду, — наконец сказал Ганс, нарушая молчание.

Эндрю повернулся и снова посмотрел в его глаза. Наконец Эндрю кивнул.

— Сделаем это. Начинайте приготовления.

* * *

«Кто это был?» Калин неловко пошевелился, боль ошеломляла, но он знавал похуже, когда потерял руку, или избиения старого боярина Ивора, который им распоряжался, может быть его душа горит в аду. «Тем не менее, кто это сделал?»

Он открыл глаза. Его жена, сидящая на кровати у него в ногах, пробудилась ото сна и начала подниматься со стула. Она была бледна, ее тяжелые щеки выглядели одутловатыми при свете свечей. Он показал ей сесть обратно, но она уже была рядом.

— Воды, муж мой? — прошептала она.

Он начал качать головой, но боль была слишком сильна.

— Нет, не надо.

— Я приготовила говяжий бульон, как ты предпочитаешь.

— Нет, пожалуйста, не надо.

Он огляделся в комнате.

— Эмил?

— Он вышел. Сказал, что я должна сходить за ним, если ты захочешь.

— Куда?

— Он в доме у полковника.

— А, я понял.

Он знал, что она будет приставать к нему со своим вниманием, пока не сможет сделать хоть что-нибудь, поэтому, он, наконец, позволил ей подбить одеяла, даже притом, что ночь была такой жаркой.

Он остался один, уставившись на свечу, когда она, наконец, уселась обратно на стул и подняла свое вязание, которое упало на пол, когда она спала на ходу.

«Почему Эмил у Эндрю? Они что-то планируют? Не Эндрю. Никогда Эндрю. В начале, он очень легко мог сам стать боярином. Никто бы не возразил, я меньше всех», размышлял он. «Я был всего лишь крестьянином, он уже был офицером, словно дворянин, и он был освободителем. Вместо этого он поддерживал меня, обучал и сделал меня президентом. Но все происходило таким образом, что я всегда мог следовать тому, чего он желал. Бугарин же сказал так, что янки никогда не смог бы управлять долгое время и поэтому выбрал немого крестьянина, и использовал его в качестве щита». На мгновение в своих думах он остановился на этой мысли. «В этом была определенная мудрость, поскольку в конечном итоге я никогда не шел вразрез с тем, чего желал Эндрю; следовательно, при этом способе он действительно управлял без всего этого беспокойства».

— Не Эндрю, — прошептал он.

Она пошевелилась, готовая снова встать, и он быстро закрыл глаза. Она уселась обратно на стул.

«Бугарин? Логично. Возложить ответственность за это на Флавия. Я мертв. Флавия растерзает толпа, Бугарин становится президентом, а потом снова боярином. Так, нужно принять меры против Бугарина. Но, ведь, в конце концов, это мог быть Флавий. Однако если бы я умер, то он не прожил бы и часа в Суздале. Кто тогда?

Я потерял Конгресс. У Бугарина есть голоса тех, кто хочет положить этому конец. Римские конгрессмены в ужасе, потерянные после новостей о смерти Марка. Если я продолжу войну, как этого хочет Эндрю, то они заблокируют это решение, раскалывая Республику. Если я попытаюсь остановить ее, то, что сделает Эндрю?

Дюйм правее, сказал Эмил. Один дюйм и я бы не беспокоился обо всем этом. Я бы предстал перед Пермом и его блистательным сыном Кесусом, забыв обо всём. Но Таня бы осталась здесь, внуки со своим полусумасшедшим отцом Винсентом. Ага, здесь есть мысль. Винсент является сторонником военной конфронтации. Может ли он быть маской позади маски? Эндрю бы никогда этого не сделал, но Винсент был способен. Если бы Бугарин решился на переворот, то Эндрю воспрепятствовал бы ему, но мог бы также погибнуть. Тогда это был бы Винсент. Нет. Как же это назвал Эмил? Слово, в котором слишком много страха». Это беспокоило его, и он не мог заснуть.

* * *

Тот факт, что он попросил о встрече, застал его врасплох. Идя в главный зал Капитолия, он остановился, смотря на право, по отношению к его собственным палатам. Строение было пустым за исключением одинокой военной охраны, размещенной под открытой ротондой. Его начали строить за год до начала войны с бантагами. Хотя Кин настаивал на том, что строительство должно продолжаться, не смотря на военные действия, купол был закончен менее чем на половину и теперь стоял покрытый холстом. Он повернулся налево и пошел в зал заседаний Палаты представителей. Много раз он слышал громкие звуки дебатов, доносящиеся из зала, они были ему неприятны, шумное смешение чужаков и низкородных крестьян. По крайней мере, пятнадцать членов Сената были, за исключением одного или двух, надлежащей крови, даже тех же римлян, несмотря на то, что они были проклятыми язычниками.

— Сенатор Бугарин. Благодарим вас за то, что вы пришли.

Стул позади стола повернулся и на него уставился тщедушный Флавий. Он был худощавым и жилистым, простой слуга в доме Марка, а теперь Спикер. Хотя он ненавидел такой типаж, Бугарин чувствовал, что Флавий был солдатом до мозга костей, тот, кому могли доверять ветераны, которые преобладали в Конгрессе, были ли они с Руси или из Рима. И так как язычники были в большинстве, конечно же, их человек будет управлять этой половиной Конгресса. Бугарин промолчал. Он просто приблизился к стулу, ожидая, что этот язычник встанет перед ним и проявит вежливость. Флавий, как будто ощущая игру, ждал, а затем медленно встал, поддерживая свою правую ногу, делая незначительный поклон головой в признании человека, который управлял другой половиной законодателей.

— Я перейду прямо к сути, — сказал Флавий по-русски, его акцент резанул по ушам Бугарина. — Мы оба знаем, что бедный солдат, убитый сегодня, не имеет никакого отношения к попытке убийства.

— Откуда вы это знаете? — вежливо спросил Бугарин.

Флавий протянул свои руки в жесте раздражения.

— Мы можем не соглашаться по многим важным вопросам, но нападению на президента. Никогда.

— То есть вы говорите, что он действовал один?

— Вы прекрасно знаете, что я говорю. Парень не виновен. Он должен был стоять в этих палатах, и получать медаль вместо того, чтобы быть повешенным толпой русских.

— Таким образом, вы утверждаете, что мы убили его?

— Черт тебя побери, — ругнулся Флавий на латыни, но Бугарин словно почувствовал, что тот сказал и ощерился.

— Республика гибнет; мы по-прежнему можем ее спасти, — продолжил Флавий, возвращая контроль над своим вспыльчивым характером.

— Республика? Она уже мертва, — рявкнул Бугарин. — Она умирала, когда ваши солдаты бежали у Капуа, неспособные даже вернуть себе свою же землю.

— У меня был брат в Одиннадцатом Корпусе, — холодно заявил Флавий. — Если он мертв, он умер, сражаясь, а не бегая. Я был солдатом большую часть моей жизни, и я знаю своих людей. Они настолько же хороши в битве, как и русские солдаты. Мне жаль, что я не могу задушить своими руками любого, кто бы ни начал эти слухи, про эту ложь о моих людях.

— Понятно, как бы вы реагировали в таком случае.

Флавий остановился на минуту, не уверенный в том, что говорить дальше.

— Это все, что вы хотели обсудить? — надменно спросил Бугарин.

— Нет, конечно нет.

— Тогда выкладывайте. Уже поздно, а у меня есть другие обязанности.

— Вы будете настаивать на выходе Руси из войны?

— Моя позиция хорошо известна.

— И что?

— Сейчас войну невозможно выиграть. Мы должны искать выход из нее.

— И это означает продажу Рима бантагам?

— А разве вы не рассматривали то же самое соглашение с Джураком?

Флавий замолчал на минуту.

— У вас есть шпионы, также как и у меня. Я знаю, что Марк, перед своей смертью, тайно встречался с послами, прежде чем они отправились в Сенат. И не забывайте, Флавий, что проблемы войны и мира лежат на Сенате. Великий полковник придумал такое разделение обязанностей между палатами, разве не так?

— Здесь больше не о чем говорить, — холодно ответил Флавий.

Бугарин улыбнулся.

— Это была слабая попытка, — рискнул сказать Бугарин, в то время как он начал поворачиваться, чтобы уйти.

— Что? — в выбранном тоне Флавия появился холод.

— Только то. Очень жаль, что вы промахнулись.

Когда Бугарин повернулся, в зале заседаний прошелестел звук вытаскиваемого кинжала. Бугарин развернулся, также выхватывая кинжал.

— Ну, давай, ты, низкородный ублюдок, — проревел Бугарин. — Кровь прольется здесь и покажет, насколько лживо это место.

Флавий стоял словно статуя, с опущенным кинжалом. Наконец, он расслабился, позволяя кинжалу скользнуть в ножны.

— Да, это правда, я не знаю своего отца. Мое рождение вне брака — это рождение, а не поведение.

Бугарин напрягся, готовый прыгнуть, но зная, что до того как он пересечет несколько футов, разделяющие их, старый ветеран вернет клинок обратно, и со всей силы воткнул кинжал в ножны. Выдавив улыбку, Бугарин отступил на несколько футов.

— Это будет улажено достаточно скоро. Я думаю, что вопрос теперь в том, кто кого предаст первым.

— Как я и предполагал, Сенатор, — сказал Флавий с улыбкой.

 

Глава 6

Эндрю сбавил скорость, когда они проезжали мимо станции. Ему пришлось осадить на минуту лошадь, чтобы позволить проехать длинной процессии карет скорой помощи. Санитарные поезда прибывали в течение ночи, более чем три тысячи солдат за последнюю неделю, и с каждым выгруженным пострадавшим выбалтывалась новая история о поражении у Капуа. Он знал, что в предрассветной тьме никто бы его не узнал. В прошлом, он бы остановился, чтобы пообщаться с ранеными, когда их бы выгружали из вагона, предлагая поддержку, но только не этим утром. Очень многое нужно было сделать этим утром до того, как взойдет солнце. Ганс, ехавший рядом с ним, откусил жевательный табак и протянул плитку Эндрю, который кивком головы поблагодарил его и взял кусок горького табака. Они ехали молча. Ганс сгорбился в седле, бережно держа карабин одной рукой. Эндрю посмотрел на него, задумавшись, так много желая сказать, и не зная как это сделать.

— Ганс?

— Да?

Его голос звучал таким умиротворенным.

— Ты боишься? — прошептал Эндрю.

Ганс улыбнулся.

— У раба нет такой роскоши, как страх. Помнишь, я был рабом, а потом освободился, по крайней мере, телом. Интересно, является ли это тем же, что чувствовал Лазарь , видя то, что было там, когда он умер, а потом вернулся в мир живых.

Он покачал головой как будто мрачные мысли о годах, проведенных в неволе, давили на него.

— Каждый день, который у меня был с тех пор, я считаю подарком. Настала пора оплатить этот дар.

— Я хотел бы, что бы было по-другому.

— Я понимаю сынок. И все же, все в порядке, — успокаивающе произнес Ганс. — Ты был тем, кто должен был принять решение сделать это, теперь ты несешь ответственность за наши жизни. Вполне возможно, что это было самое трудное решение, которое ты принимал когда-либо в качестве командира.

Эндрю кивнул.

— Как только мы совершим взлет, такой шум, конечно же, заметят и тебе придется объясняться с Конгрессом. Если мы проиграем — со смешком произнес он — ну, тогда, как я полагаю, исчезнет последняя надежда.

Эндрю даже думать не хотел о такой возможности. Это означало бы, что каждый дирижабль и броневик будут потеряны. Без них, Джурак проскользнет через оборонительную линию у Капуа, как нож сквозь масло. Теперь операция стала реальностью, и даже если бы он пересмотрел свое решение, то правдой было то, что Джурак мог прорваться в любом случае.

— Чертовски трудное решение, — сказал Ганс, — а ты еще волновался, что потерял самообладание.

— Непосредственно перед тем, как мы вошли в Капуа, я солгал тебе, Ганс.

Ганс усмехнулся и сплюнул.

— Ты имеешь в виду о желании принести меня в жертву, если бы это принесло победу.

— Да, я жертвую слишком многим. Я по-прежнему думаю, что мне следует отправиться вместо тебя.

— Ты можешь говорить по чински? — спросил Ганс. — Как насчет диалекта бантагских рабов, или даже самого бантагского языка?

Эндрю вздохнул и покачал головой.

— Хорошо, таким образом, вопрос улажен, не так ли?

— Да, я знаю.

— Эндрю. Иногда стоять позади всего и ничего не делать является самым сложным делом из всех.

Они остановились, поскольку мимо прохрипел миниатюрный паровоз, старой 440-й модели, толкая вагон, загруженный двумя свежеиспеченными десятифунтовками, заряжающимися с казенника.

— Я тоже думал об этом, — сказал Эндрю.

— О чем?

— О ничегонеделании.

Ганс хохотнул.

— На самом деле, мой друг, учитывая мой выбор, я рад, что иду, вместо того, чтобы оставаться здесь и иметь дело с этим змеиным клубком политиков.

Эндрю не мог не улыбнуться, после того, как поезд проехал мимо, они пришпорили лошадей и отправились дальше. Оставив станцию в стороне, они поскакали через ряды грубо сработанных кирпичных домов, где разместили тысячи рабочих, которые трудились внизу в долине реки Вины.

Они продолжили подъем на холм, проехав мимо одного из могильников тугар, Ганс остановился на минуту, чтобы посмотреть на адский дым и пар, каскадом вздымающиеся от литейного завода как раз когда новую партию жидкого металла опрокинули из котла.

— Это почти восхитительно, — воскликнул Ганс, указывая на высокие облака дыма, освещенные первыми лучами зачинающегося рассвета.

Эндрю внутри себя согласился с ним. Это заставило его подумать о художественной школе, там, в старом мире, тех, кто поклонялся красоте природы и написал пейзаж долины реки Гудзон. Дым и пар были такие же по своему виду, как и растущие полуденные кучевые облака, скрывающие вершину горы, но эта гора была рукотворной, такими же были и облака. Однако освещение было внеземным, глубокие утренние красные цвета, уникальные для этого мира. Он улыбнулся мысли о слове «внеземной», внеземной для того мира, а теперь эта планета стала домом, после всех этих лет такой солнечный свет стал нормой, обычным стало наличие двух лун, и более легкое ощущение веса, тоже было обычным.

— Я понимаю так, что вчерашняя сессия с Сенатом была неудовлетворительной? — спросил Ганс.

Эндрю кивнул.

— Это — тупик. Калин в тяжелом состоянии, хотя и вне опасности. Флавий отказывается вступить в должность временно исполняющего обязанности президента, так как это будет означать, что его место займет сторонник мира, а Бугарин изводит всех тем, что необходимо подписать соглашение, представленное чинскими послами.

— Ну, через час я буду вне всего этого, — заявил Ганс.

— Я знаю, — прошептал Эндрю.

— Возможно, не делая ничего вообще, ты мог бы делать лучшее из возможного, — сказал Ганс.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты это поймешь.

Ганс усмехнулся, и Эндрю понял, что его друг подарил ему кое-что для размышлений, и не собирался ничего больше говорить по этой теме.

Их путь проходил через местность, которая когда-то была рощей, где он впервые признался Кэтлин в любви, давно срубленной и заставленной складами и еще большим количеством кирпичных домов. Наконец, они добрались до дороги, ведущей вдоль насыпей водохранилища, и покинули новую часть Суздаля. Вода в озере была неподвижна, зеркальная поверхность отражала утреннее небо, ласковый и манящий вид. Непосредственно впереди стояли несколько низких зданий, обшитых вагонкой, накрытых камуфляжной сеткой, и окрашенных в темно-зеленый и коричневый цвета. В окнах по-прежнему пылали лампы, и внутри кипела суматошная деятельность. Вокруг зданий люди десятками носились взад-вперед. Подъехав, Эндрю и Ганс соскочили с лошадей и привязали их.

Варинна стояла в открытом дверном проеме, и в тот миг, когда она с усталостью спустилась, чтобы поприветствовать их, стало очевидно, что она бодрствовала всю ночь. С момента решения начать миссию все ее люди работали в сумасшедшем темпе, затрудненным из-за приказа Эндрю, потребовавшего максимальной степени секретности для всей операции. Сделать это было практически не реально, ведь город находился всего на расстоянии пары миль, но каким-то непостижимым образом никто в Конгрессе ничего не узнал, скорее всего, из-за того, что они были слишком заняты собственными перепалками, чтобы заметить круглосуточное умопомешательство, творящееся на площадке для дирижаблей. Что касается десятков сообщений, отправленных на фронт и в Рим, приказывающих о передислокации дирижаблей и оставшегося бронеполка, то их отправляли, используя книжный код. Адмирал Булфинч лично приглядывал за погрузкой броневиков в течение ночи. Два корабля, перевозящие машины и транспортное судно, вывозящее цистерны для изготовления водородной смеси, боеприпасы, бригады механиков — все они плыли под покровом ночи. Если все пойдет согласно плану, то они должны в течение ночи прибыть в Тир, а также привести в состояние боевой готовности войска Стэна Бамберга, так как ситуация внезапно станет очень горячей. Варинна улыбнулась и протянула руку.

— Все готово, — заявила она.

— Что-либо известно из Рима?

— Ничего. На фронте тишина.

— Хорошо.

Эндрю взял ее руку и пожал, довольный светом, который, казалось, искрился в ее глазах. Это пожатие как-то отозвалось внутри нее, и он почувствовал прилив уверенности, поскольку именно она была их тайным лидером, который разработал большинство деталей плана. Смерть Чака глубоко потрясла его, так сильно, что он не сразу был в состоянии понять способности, которые были живы в ней.

— Давайте пойдем на поле.

Возглавив движение, она пошла вниз по склону и вышла на ровную открытую площадку. Бригады вытаскивали из ангаров последние дирижабли и начинали заводить двигатели. Ему внушила благоговение картина, лежащая перед ним. Шестнадцать «Орлов» стояло в линию крылом к крылу. Двенадцать из них были новыми, четыре, вернулись с фронта на ремонт и обслуживание двигателей. В неясном свете они выглядели призрачно, словно гиганты из какой-то забытой эры прошлого или пришельцы из другого мира.

Люди, отобранные для миссии, уже выстроились рядом с машинами, по десятку на каждый дирижабль вдобавок к экипажу. Почти все они были бывшими компаньонами Ганса, выжившими в освободительном побеге в прошлом году, или в зимнем фланговом нападении в долине реки Эбро. Три сотни их товарищей из чинской бригады погрузили на поезда, утром после решения совершить это нападение, и отправили экспрессом в Рим, а там пересадили на транспортные судна до Тира. С ними было отправлено оборудование, чтобы переоснастить двадцать восемь «Орлов» и тридцать «Шмелей», которые должны лететь из Капуа в Рим, а оттуда прямо в Тир. Если там все идет согласно плану, то те дирижабли стартовали незадолго до полудня.

— Ты понимаешь Варинна, что ты скрывала от меня, — сказал Эндрю, смотря на нее, пытаясь обсудить неприятное обстоятельство.

— Дирижабли? Некоторым необходим ремонт, у остальных тоже есть проблемы, что-то подрегулировать, что-то закончить, некоторые были построены раньше графика.

— Они могли дать нам преимущество у Капуа.

— Я так не думаю. Если бы Чак был жив, то он бы говорил вам не делать этого, а совершить то же самое, что делаю я.

— Так это оправдывает, что эти «Орлы» были придержаны?

— Нет, сэр. Но теперь вы рады, что я так поступила.

Эндрю не мог с ней спорить по этому пункту. И он знал, что восемь, десять, пятнадцать дирижаблей не дали бы превосходства в тот день.

Утренняя тишина была нарушена, когда запустили большинство двигателей, сначала неуверенно запинающихся, а потом гремящих, вплоть до мощного стука.

Он увидел Джека Петраччи, медленно идущего к ним, двигающегося скованно. Эндрю показал ему, что можно стоять вольно.

— Все готово?

Джек тихо рассмеялся.

— Полагаю, что да, сэр.

Эндрю ничего не ответил. С большинством солдат, он устроил бы выволочку за такой нерадивый вид, но были некоторые, особенно, такие как Джек, которые танцевали со смертью так близко и так долго, что он понимал их обреченное отношение, особенно в момент подобный такому.

— Номера сорок семь и пятьдесят два, нам следует вычеркнуть их из списка. Я думаю у сорок седьмого слишком большая утечка газа; на пятьдесят втором прострелен двигатель по правому борту.

Джек посмотрел на Варинну, которая покачала головой.

— Идут все, — сказал Эндрю. — Прикажите этим двоим, держаться побережья насколько это будет возможно, но идут все.

— Как я и думал, сэр. Я уже сказал им это.

— Все эти новые пилоты, ты думаешь, они справятся? — спросил Эндрю.

Джек снова захохотал.

— Ну, сэр, пока нет ни одного шторма, небо чистое, и ниоткуда не выскочат бантагские дирижабли. Я как бы считаю, что половина из них, так или иначе погибнет в течение недели, даже если план не сработает, но это их работа.

— Все в порядке, Джек, — негромко произнес Эндрю, но его тон показал, что фатализм Джека не должен распространяться так далеко. Эндрю посмотрел вокруг на собравшуюся группу, затем положил руку на плечо Джека и отвел его в сторону, чтобы поговорить наедине.

— У меня не было возможности поговорить с тобой ранее об этом плане.

Джек промолчал, предпочитая не вступать в разговор.

— Тебе не нравится план.

Снова смешок.

— Не нравится. Ну, я всегда понимал, что когда-либо я умру, начиная с того момента, как я позволил записать себя в этот проклятый дурацкий воздушный корпус. Вы понимаете, сэр, я только вчера думал, что если бы я держал рот на замке, о том, что я летал на воздушном шаре там, в старом мире, ничего этого бы не произошло.

И он неопределенно махнул в сторону дирижаблей.

— И мы бы погибли на войне давным-давно. Те полеты, которые ты совершил, изменили ситуацию.

— Сэр. Мы идем на смерть. Я имею в виду всех нас. Я видел битву у Капуа с высоты в милю. Резервы, которые есть у них, бесчисленны. Они просто прибывают к ним и прибывают. И я думал обо всем, чему нас обучали, когда мы были молодыми. Помните поэмы — «Старый броненосец» , и еще произведение Теннисона «Атака легкой кавалерии» . Мы полагали, что это здорово, погибнуть смертью героев. Но теперь я вижу, что это бессмысленно. Ты умираешь и верно лишь то, что ты продул.

Эндрю ничего не ответил. Для любого, чей разум задержится на этой мысли, такая идея становилась отравой, если она овладевала им накануне битвы.

— У вас когда-либо было чувство, что они только что отлили пулю с вашим именем на ней?

Эндрю кивнул.

— Несомненно, много раз. Помнишь Колд-Харбор. Мы написали наши имена и прикрепили их на спины прежде, чем мы вошли туда. В Испании, утром третьего дня, я знал, что отправляюсь на смерть.

— А зимой, у Капуа?

Эндрю почувствовал холодную дрожь. Нет, тогда не было никакого предупреждения, но, тем не менее, он чуть было не погиб. Все же слишком часто он видел таких парней как Джек, мечущиеся глаза, внутренние муки, усугубленные чувством пустоты, которое овладевало некоторыми из них.

Когда он смотрел на Джека, в нем в который раз возникала мысль о природе страха. Некоторые солдаты, такие как Винсент, по какой-то странной причине по-настоящему испытывали недостаток воображения, чтобы просто поразмыслить о том, каким может быть страдание от раны или смерть. Они просто исполняли свои обязанности, не загружая голову. Винсент страдал от ужасной раны, но, тем не менее, похоже, это не покрыло рубцами его душу. Шрам у него был другого характера, внутреннее противоречие, вызванное давним конфликтом между его воспитанием квакера и врожденным талантом вести людей за собой на поле боя. Ответом Винсента стало то, что он позволил своей душе впасть в холодное безразличие ко всем страданиям, и своим и чужим. Однако, были и другие, такие как Джек, те, кто постоянно мучился воображением, вздрагивая внутри, когда мимо свистела пуля, тех, кто просыпался среди ночи в пропитанных потом и скомканных простынях из-за кошмара, который вертелся в их трепещущих сердцах. Когда он посмотрел на Джека, он почувствовал прилив восхищения, понимая, что ту храбрость, которую проявлял Джек, было значительно сложнее найти в себе и поддерживать ее. Каждый день он должен был скрывать тот ужас, и идти лицом навстречу смерти.

Джек, дрожащей рукой, залез в карман жакета и вытащил свернутый лист бумаги.

— Я никогда не был, по большей степени, тем, кто являлся джентльменом с девушками. Помните общину Онейда , тогда, перед войной? На самом деле я пытался присоединиться к ним, да пытался, но они сказали, что я слишком молод.

Он рассмеялся, а Эндрю улыбнулся.

— Она из Рима, работает в главном госпитале девятого корпуса. Выхаживала меня после моего падения весной. Забавно, но теперь она неожиданно стала очень важна для меня, поэтому убедитесь, что она получит этот лист.

Эндрю торжественно взял письмо, зная, что было бы бессмысленно пытаться говорить по-другому в такой момент.

— Джек, мне жаль, что я не могу позволить тебе избежать этого. Но ты единственный, кто может вести их. Вот почему я прошу, что бы ты вернулся сюда с фронта. Эти мальчики — зеленые юнцы и я боюсь, что они не смогут найти Тир без тебя в качестве поводыря.

Джек слабо улыбнулся.

— Я знаю, и поверьте мне, я бы принял предложение, если бы думал, что могу.

— Джек, скажи со всей прямотой, есть ли шанс в этом деле? Я хочу сказать, что Винсент верит в это. Ганс, понятное дело, он сделает это. Мы совершали отчаянные дела в прошлом, но это — бросок во тьму.

Джек молчаливо посмотрел на него, и Эндрю пожалел о нескольких секундах проявленной слабости. Он оттянул Джека в сторону, чтобы вежливо сказать ему, быть бодрым перед другими, а вместо этого просил об утешении.

— Пока остановимся на том, о чем договаривались. Я знаю, что Ганс хочет отправиться в путь до самого конца, но сэр, корабли просто не имеют такой дальности полета. Я не могу просить ребят, пилотирующих корабли, отправиться в полет в один конец без надежды на выживание. Придерживайтесь первоначальной идеи, и тогда может быть шанс. Если бы у нас было в три или четыре раза больше дирижаблей, настоящий флот из нескольких сотен, то я бы гарантировал, что мы сделали бы это. Это означало бы, что у нас будет целая войсковая бригада, а не едва ли полк. Тем не менее, в любом случае, это будет один первоклассный удар по их снабжению и может снизить давление на фронте.

Эндрю кивнул. Это было первым большим сражением из оговоренных на всю неделю. План Варинны говорил о двухступенчатом развитии, вторая фаза, не начинается, пока первая половина не пройдет безупречно и не будет захвачен безопасный плацдарм, чтобы опереться на него. Утром после принятого решения, Ганс начал дискуссию, что атака должна быть произведена целиком и одновременно. Эндрю мог понять такое рассуждение, ведь это ошарашит Джурака и не даст ему времени для реагирования, но он понимал, как наверняка и Ганс, что это было бы самоубийственным актом, что бы его пробовать. И все равно он ощущал, что на самом деле сделает Ганс, как только он там окажется. Первая фаза была, в лучшем случае набегом, налетом на бантагский портовый город Сиань, разгромить все что получится, утопить корабли и уничтожить припасы. Миссия же Винсента состояла в том, чтобы действовать как приманка, чтобы привлечь войска, а еще лучше броневики из Сианя прежде, чем будет совершено воздушное нападение. Целью, если ее можно было достигнуть, была для Винсента в том, чтобы полностью перерезать путь к Великому морю и надежно защитить базу для дирижаблей и даже возможно для морских судов, захваченных в Сиане. Но по-прежнему это будет только полдела. Если бы они на самом деле могли удержать Сиань, переправляя воинов, из сил Винсента морем, для укрепления захваченного города, Джурак был бы отрезан от своего снабжения и вынужден был оставить всю территорию Рима и вернуться к Великому морю. Он должен был бы полностью отступить в Ниппон. Это была бы огромная победа… но бантагская армия по-прежнему будет не уничтожена, военная машина, все также работающая и готовая возвращаться снова и снова. То, что хотел Ганс, было пройти весь путь до самого конца, но он понимал, что никогда не отдаст такой приказ, в результате которого погибнут все, кто сделает такую попытку. Также это могло означать, что в попытке достичь всего, Джурак мог нанести контрудар и разбить план по частям. Эндрю взял руку Джека и плотно сжал ее.

— Безопасного полета.

— Да я всегда был образцом осторожности. Как бы я иначе дожил до двадцати восьми очень старых лет.

Приняв сухой вид, Джек отсалютовал.

— Сэр, я думаю, что самое время перейти к выдвижению, так что, вы извините меня.

Эндрю вернулся к своей небольшой группе. В то время как он говорил с Джеком, подъехал Винсент. Как обычно он был одет в униформу стиля «Фил Шеридан», сапоги для верховой езды больше обычного размера, снежно-белые рукавицы, униформа со слишком большим количеством золотой тесьмы, щегольское кепи, и такая же смешная редкая козлиная бородка и усы. Эндрю видел, что парень стремится вернуться на фронт. Он бы предпочел, чтобы Винсент остался в Суздале, но из-за произошедшей попытки убийства его тестя, Эндрю ощущал, что лучше будет вытащить парня из города на некоторое время. Если бы не пуля выпущенная убийцей, то с другой стороны, Винсент сам мог сделать что-нибудь опрометчивое. И, кроме того, учитывая то, что он собирался делать, присутствие Винсента в городе просто не будет вписываться в план.

Вот и на самом деле пришел момент, наступило время отбытия. В течение многих дней он размышлял над этим моментом. Двигатели на большинстве дирижаблей теперь были заведены, нарушая предрассветную тишину, так как пилоты газовали каждый в свою очередь, позволяя им работать на полных оборотах в течение нескольких минут, затем перекрывая дроссель, и уменьшая обороты до холостого хода. Винсент был нетерпелив в своем желании отправиться. Он уже попрощался с семьей; это было частью его характера, никогда не позволять показывать на людях эту сторону своей жизни. Не было никакого смысла просматривать план еще раз. Часть его задумал Винсент, особенно атаку броневиками из Тира. Он знал ее значительно лучше Эндрю. Приветствие было обычным, как будто он направлялся для утренней инспекции.

— Это сработает, сэр, — сказал Винсент. — Я вам это обещаю.

Эндрю кивнул, и парень отошел, отправившись к своему дирижаблю в сопровождении отобранных офицеров штаба. Он оставил свою трость и медленно передвигался с явной хромотой. Теперь рядом остались только Ганс и Варинна, что-то бормотавшая о проверке одного из кораблей и необходимости оставить два на месте. Ганс вздохнул и сел на траву, показывая Эндрю последовать его примеру. Ганс улыбнулся, и Эндрю внезапно почувствовал острое желание любым способом повернуть время вспять, чтобы все происходило так, как это было за очень многие годы до сего дня и скрыться там от знания того, что произойдет. Ганс постарел, его волосы стали седыми, зубы изогнулись и окрасились в темно-желтый цвет, несколько из них выпали или почернели, его кожа больше не была загорелой и жесткой, а стала теперь похожей на воск. Он по-настоящему никогда не признавался себе в том, насколько годы тюрьмы изменили Ганса. Очень жестокими способами они смягчили его, сделали его более открытым человеком, который стал высказывать то, что лежит на сердце, но также он потерял свою неутомимую жизнеспособность. Однако сейчас, он ощущал, как будто Ганс вызвал обратно эту энергию для еще одного усилия.

— Война проиграна, Эндрю. Мы сражались в хороших драчках, бог знает как много лет. Мы сдерживали три империи, но теперь они приближаются. Но чтобы сделать это, они также должны были измениться и в этом их уязвимость. Раньше, это походило на нападение на пчелиный рой. Мы должны были вырезать их по одной, пока не останется никого. Эндрю, мы вынудили их измениться, стать похожими на нас и, при таком развитии, теперь у них появилась брешь. Мы можем добраться до гнезда, сокрушить королеву, и яйца погибнут вместе с гнездом.

Ганс оживился, говоря это, его глаза неотрывно смотрели в глаза Эндрю.

— Не думаешь же ты, что он не видит этого, — ответил Эндрю, — и не сделал необходимых приготовлений?

— Неожиданность будет на нашей стороне. Мы придерживаемся нашего плана, и мы побеждаем. Та часть плана, вовлекающего Винсента, похожа на безумие, но она удержит его внимание достаточно надолго, и они будут оставаться выведенными из равновесия. Затем остальная часть нашего плана пойдет в ход. Он будет полагать, что воздушная поддержка оказывается Винсенту. К тому времени, когда он поймет, мы уже будем у него в тылу. Мы должны сделать это, Эндрю; иначе, проиграем не только мы, проиграют и чины и весь мир. Сейчас это что-то, ради чего я готов рискнуть своей жизнью. Вопрос в том, найдешь ли ты мужество также рискнуть.

Эндрю сердито посмотрел на Ганса.

— Это ведь не вопрос о моей смелости.

— Да, не об этом. Храбрость в том, чтобы отпустить. Если бы это не я уходил, то возможно было бы как-то полегче.

Он хотел отрицать это. Бог знает, скольких он уже послал на верную смерть, пройдя весь путь по воспоминаниям от конца до начала, до своего собственного брата. Но Ганс — совсем другое дело. Эндрю наклонил голову.

— Да, черт возьми. Я думаю, что когда дирижабль взлетит с тобой, я никогда снова не увижу тебя. Я могу отрицать это, говорить, что это из-за того, что я вверяю наш оставшийся воздушный флот на безумное предприятие. Но на самом деле это из-за тебя.

— Я единственный, кто может возглавить эту атаку.

Наконец, Эндрю кивнул.

— Иди, — прошептал он.

Ганс нагнулся, робко взяв своей рукой руку Эндрю, а затем крепко сжал ее. Эндрю взглянул на него и увидел слезы в глазах друга.

— Ты все делаешь отлично, сынок, просто превосходно.

Эндрю начало трясти. Что он мог сказать, как он мог сказать это? Наконец, слова полились из него, сдерживаемые так долго.

— Я люблю тебя, Ганс, так как я любил собственного отца.

Ганс улыбнулся.

— Я знаю. Мы всегда любили друг друга, ты мне словно сын, которого у меня никогда не было; просто тот жизненный путь, которого мы оба придерживаемся, лишает нас возможности говорить то, что мы чувствуем.

Оба сидели в тишине несколько минут, смотря друг другу в глаза. На Эндрю нахлынул поток воспоминаний, Антиетам, одинокие ночи в карауле, чашка кофе, разделяемая холодным зимним утром, пыльные марши, моменты страха и триумфа, боли его потери и неописуемой радости обнаружения его снова.

— И Ганс.

— Да?

Он не произнес ни слова об этом никому за прошедшую неделю, но сейчас наступил момент истины, чтобы отыграть назад ту ложь, которую он прошептал у Капуа. Он знал, что должно было быть сделано… и они оба были солдатами, которые понимали это. Он расстегнул верхнюю пуговицу на куртке, засунул руку в потайной карман и вытащил конверт, протянув его Гансу.

— Я хочу, чтобы ты прошел весь путь до самого конца, — прошептал Эндрю.

Ганс смотря прямо в его глаза, понимая, что Эндрю просит, просто кивнул.

— Это — мое письменное распоряжение в случае, если Джек или кто-либо еще не согласятся. Ганс, ты должен пройти весь путь до самого конца с этим конвертом, никаких полумер.

Ганс улыбнулся.

— Ты же знаешь, что в любом случае я так бы и сделал.

— Я знаю это, — вздохнул Эндрю.

— Просто ты хочешь, чтобы я знал, что за моим решением стоишь ты.

Эндрю кивнул, не решившись ответить. Ганс похлопал Эндрю по плечу.

— Как я всегда говорил, я горжусь тобой, сынок, — сказал он, колеблясь, — и спасибо тебе. Начиная с того дня, как я сбежал, оставив позади моих товарищей, это преследовало меня. Я должен это сделать.

Между ними возникло молчание, оба погрузились в воспоминания.

— Я думаю, что они ждут, — сурово произнес Ганс, пытаясь скрыть эмоции, готовые его сокрушить.

Эндрю, наконец, взглянул через плечо и увидел, что все, кто ждет, стояли с почтением, некоторые склонив головы. Ничто не производило звуков за исключением работающих двигателей дирижаблей, пропеллеры разрезали все еще утренний воздух. Эндрю кивнул и очень медленно отпустил руку Ганса. Эндрю попытался улыбнуться, борясь, чтобы удержаться за те немногие силы, которые у него еще остались. Он, покачиваясь, встал, Ганс что-то проворчал, тоже поднимаясь.

— Ну, они безусловно пока еще не получили нас. Ты потерял руку под Геттисбергом, словил осколок в легкое под Римом. Черт, команчи не могли получить меня, снайпер повстанцев пытался отстрелить мне ногу, а мерки попасть мне стрелой в грудь и потом я избежал пулевого ранения. Дерьмо, мы пройдем через это сынок; ничего не остается, кроме как подняться.

Эндрю усмехнулся, когда Ганс положил руку ему на бок, как будто помогая ему идти в том же направлении, двоим старым пострадавшим в бою воинам, хромающим вперед. Остальные ждали, и Эндрю ощущал, как будто все они могли чувствовать то, что было сказано между ними двумя.

Эндрю удивился, увидев Отца Касмира, только что подъехавшего и слезшего с лошади. Как священник узнал, было вне его понимания, но казалось, что он всегда знает все. Он подошел к Эндрю и Гансу, и пожал им руки.

— Готорн рассказал мне о плане.

Эндрю молча, шевельнулся, злясь на Винсента за то, что тот такой болтливый.

— Не беспокойся, я ни слова не сказал об этом. План блестящий, он абсолютно блестящий.

Он посмотрел на Варинну.

— Возможно, ты должна стать постоянным членом военного совета.

— Чак хотел бы этого, — сказала она с улыбкой.

— Нет, ты теперь самостоятельная личность. Позволь мертвому спать, дочь моя. У тебя есть свои собственные разум и сердце.

— Ваша Святость, уверен, что хорошее благословение помогло бы, — сказал Ганс, и Эндрю в удивлении посмотрел на своего старого друга.

Ганс слегка покраснел.

— Ну, никогда не будет слишком поздно немного приобщиться к религии.

Касмир рассмеялся, и, засунув руку под одежды, вытащил маленький пузырек, заполненный святой водой. Откупорив его, он показал Гансу, чтобы тот преклонил колени и распрыскал над его головой несколько капель, мягко напевая молитву на древнем языке руссов, не изменившегося и за тысячу лет заточения на этой планете. Глубокое мелодичное песнопение разливалось в воздухе, все кто собрался вокруг, упали на колени, даже чины и Кетсвана. Хотя Эндрю принадлежал к старой Пресвитерианской церкви, он почувствовал потрясение моментом и также упал на колени, склонившись в молитве за своего друга, за миссию, за всех, кто сражался и стремился быть свободным. Касмир отвернулся от Ганса, удерживая пузырек вверху, разбрызгивая святую воду на молящихся, продолжая песнопение, Эндрю сумел понять несколько слов… — и для таковых из Старого Света и всех таковых из Диаспоры в изгнании на этот мир мы просим Вашего милосердия и защиты…

Диаспора, слово из древнегреческого, принесенное в этот мир. Мы Диаспора, подумал он, но если мы победим в этой борьбе, то больше так не должно быть. Мы закончим наше блуждание, наше порабощение, наше изгнание, и это место навсегда должно стать нашим домом. Он снова посмотрел на Ганса, и было так, как будто странный свет собрался вокруг него, вокруг всех тех, кто уходил. Он запомнил теперь и понял, что если и существовала когда-либо причина, ради которой можно умереть, то это была она. Это не была война, чтобы что-то захватить или даже защитить собственность или страну, которая есть у каждого. Ганс был прав. Это была и всегда будет война, ради освобождения людей, самая благородная из всех причин, из-за которых можно было когда-либо пожертвовать собой. Вот почему Ганс должен идти, и вот почему Эндрю должен позволить ему идти. Песнопение замирало, и наступила длинная минута молчания. Эндрю посмотрел вверх и увидел улыбающегося Касмира, пристально смотрящего прямо на него. Священник протянул свою руку, и Эндрю взял ее, поднимаясь на ноги.

— Все на погрузку! — прокричал Эндрю, удивившись мощи своего голоса.

Ганс подошел к Кетсване, они обменялись словами, хлопнули друг друга по спине, и Кетсвана начал выделять из чинов группы по десять человек, указывая каждой группе на одну из машин. С усмешкой Кетсвана направился к аппарату непосредственно позади «Летящего облака», затем обернулся к Эндрю.

— Не волнуйтесь, сэр, я верну его вам, — заявил Кетсвана.

Эндрю взял руку зулуса и крепко сжал ее.

— Бог в помощь и удачи, друг мой.

Кетсвана, явно восхищенный миссией, хлопнул Ганса по плечу, повернулся и убежал прочь.

— Не считая тебя, он самый близкий друг, который у меня есть, — сказал Ганс.

Эти двое подошли к Джеку, который наставлял пилотов, собравшихся вокруг него. С одной из сторон от Джека стояли Варинна и ее помощники.

— Помните, что теперь у вас нет нижнего стрелка. Если мы действительно доберемся, то вы направляетесь прямо к земле и держитесь за нее. Поддельное дуло пушки на какое-то время отгонит их, но как только они поймут, что это муляж, они пойдут в атаку.

Эндрю посмотрел на один из кораблей. Отделение, в котором находились нижний стрелок и бомбометатель, было снято и заменено на плетеную корзину пятнадцати футов в длину и шести в ширину. Муляж был ничем иным, как связанной вместе полудюжиной ручек от метел, окрашенных в черный цвет и торчащих из задней части корзины. Отделения чинских солдат выстроились в линии перед входами корзин, большинство явно испытывало потрясение размерами дирижаблей, грохотом двигателей и перспективой того, что они собирались сделать. Не было ни капли времени или лишнего топлива, что бы дать хоть кому-то из них поучаствовать даже в самом коротком ознакомительном полете; наверху они окажутся впервые. Они нервно болтали между собой, ожидая своей очереди, пока первый солдат поднимался по веревочной лестнице в плетеную корзину. К тому времени, как от шести до семи человек поднялись на борт, дирижабли приспустились на свои колеса, и теперь подъем стал не на много более чем высокий шаг на борт. После того, как последний человек оказался на борту, механики подали их карабины, которые все были проверены, чтобы удостовериться, что они не заряжены, ящики с патронами, два одеяла на человека, жестяные банки, заполненные пищевыми рационами и двумя пятигаллонными баррелями воды. Вдоль каждой из стенок отделения были брошены четыре ящика, затянутых канатами, несущих запасные части.

— Все, что вам потребуется сделать, это следовать за мной, — заявил Джек, продолжая брифинг. — Если я упаду, ну тогда вам придется самим заниматься навигацией. Разделитесь на отделения по четыре корабля, и в этом случае этим придется заняться командирам, это будет ваше дело. Морской флот дал нам хорошие карты побережья со всеми видными ориентирами, таким образом, как только вы натолкнетесь на побережье, вновь зафиксируйте ваше положение и либо направляйтесь на север, либо на юг в Тир.

Он огляделся на группу.

— Увидимся вечером.

Пилоты, которым почти всем еще не было и двадцати, нервно усмехнулись. Смех то возникал, то затихал, как от виселичного юмора, и группа встала.

— Придержите их!

Это был Гейтс. Эндрю почувствовал вспышку раздражения, когда увидел то, чего хотел журналист, но потом внутри него дернулся историк, и он одобрительно кивнул. Гейтс уже вытащил камеру из фургона и установил ее на треноге. Солнце только что прорезало горизонт и отбрасывало длинные тени.

— Вы все должны встать очень плотно, здесь мало света.

Гейтс слегка передвинул камеру так, чтобы можно было получить часть дирижабля на заднем фоне, затем показал Эндрю присоединиться к группе. Он ощутил сбоку чье-то присутствие, и увидел, что Ганс вернулся обратно от своего корабля, чтобы присоединиться на минуту, сопровождаемый Кетсваной и несколькими чинами. Винсент прогуливался и стоял около Варинны, которая свернула аэронавигационную карту под рукой, Касмир встал с другой от нее стороны.

— Не шевелитесь.

Гейтс снял крышку с объектива и начал отсчет секунд. Все стояли молча, застыв в самых разнообразных позах, Эндрю понял, что как всегда он слегка повернулся, чтобы скрыть пустой рукав. Уголком глаз он увидел Готорна, словно молодой Шеридан с рукой, засунутой в расстегнутый жакет. Пилоты стояли небрежно в своих просторных штанах-комбинезонах, шерстяных расстегнутых жакетах, некоторые, засунув руки в карманы. Затем стоял Ганс, ссутулившись, в низко натянутой кепке, прикрывающей его глаза, челюсть, жующая плитку табака, так что его лицо будет выглядеть стертым. И вновь наступил момент кристальной ясности, осознания того, насколько все происходящее было ценно, насколько все это было хрупким, словно стеклянная статуэтка.

— Нас так мало, но мы счастливое меньшинство, мы братья по оружию, — едва слышно прошептал он.

— Вот и все, — заявил Гейтс, ставя на место крышку объектива.

Джек нарушил сцену, выступая вперед из группы, и повернулся лицом к Эндрю.

— С вашего разрешения, сэр. Небо тяжелое и ветер нулевой. Все машины загружены. Пора идти.

Эндрю вернул приветствие.

— Удачи сынок.

Джек бледно улыбнулся и без лишних слов отправился к своей машине. Группа распалась, все побежали по местам, и внезапно Эндрю остался один. Он повернулся, чтобы сказать последнее прощай Гансу, но его друг уже ушел, пристроившись рядом с Джеком. Эндрю почувствовал вспышку раздражения, но понимал, что Ганс был прав. Ганс взобрался по лестнице в переднюю кабину экипажа, не оглядываясь назад, следуя за Джеком, который затянул веревочную лестницу за ним и закрыл люк. Он видел, как Ганс взобрался на сиденье, обычно занимаемое вторым пилотом, но Федор теперь стал дублером командующего воздушного корпуса и поэтому летел во втором дирижабле.

Механики отступили назад от своих дирижаблей, бригадиры стояли каждый перед своей машиной с поднятой правой рукой с вытянутым вверх красным флагом. Бригадир перед машиной Джека вращал флагом над головой по замкнутому кругу. Один за другим каждый из моторов увеличивал скорость, пропеллеры, превращались в неразличимые пятна, и работа вхолостую осталась позади. Отступая прочь по направлению левой стороны дирижабля, бригадир снова помахал флагом и указал им вперед. Все двигатели взревели и машина медленно качнулась вперед. Двухуровневые крылья по левому борту миновали Эндрю в каких-то футах от него, и когда они просвистели рядом, двойные двигатели подняли вверх вокруг Эндрю фонтан пыли, воздух заполнился вонью сгоревшего керосина. Второй и третий дирижабли отправились следом, рокоча двигателями. Колонна, выглядящая, словно неуклюжие птицы, вырулила к восточному концу травяной взлетно-посадочной полосы, линия стройных наполненных водородом кораблей, крылья, казалось бы, были добавлены случайно, словно исходя из чьей-то запоздалой мысли.

Ведущее судно повернулось носовой частью к слабому ветерку, едва струящемуся с запада. Прекрасный силуэт, освещенный сзади восходящим солнцем, захватил внимание Эндрю — потрясающе красивое зрелище — крылья словно сгустки отраженного света. Машина рванула вперед, несколькими секундами позже да него докатился звук двигателей. Он напрягся, видя, как неуклюже передвигается по взлетно-посадочной полосе дирижабль, сначала, как будто не двигаясь, затем очень медленно набирая скорость. Мягко, с изяществом, он оторвался от земли, когда до конца полосы еще оставалась сотня футов. Джек выровнял полет в дюжине футов от поверхности, зная, благодаря опыту, что сначала нужно набрать скорость, а уже потом продолжить подъем. Все произошло настолько быстро, что некоторые в толпе вокруг Эндрю наклонились. Он встал по стойке смирно, отдавая честь, когда машины взмывали, ревя двигателями, ветер играл на канатах, словно на арфе, плавающей в небесах. Он на мгновение увидел Ганса, взгромоздившегося на кресло второго пилота, по-детски непосредственная улыбка освещала его лицо. Их глаза встретились на секунду, и в это мгновение он был таким, как будто все годы были сброшены и теперь он был стариком, а Ганс стал мальчишкой, отправившимся в какое-то великое и славное приключение, а потом он ушел. Грохот усилился, «Летящее облако» начало подъем, за ним последовали «Огонь небес» и «Проклятие бантагов». Один за другим они проходили мимо, некоторые покачивая крыльями в приветствии, другие двигались прямо, их пилоты слишком нервничали, что бы пытаться сделать что-нибудь еще, кроме как не грохнуться на землю. Джек повел их в путь, взбираясь по спирали в небо, ожидая последний корабль, чтобы встать в построение в виде длинной, беспорядочно тянущейся колонны. Наконец, он повернулся прямо на восток, поднимаясь на высоту в тысячу футов, и поспешил прочь, ловя воздушный поток наверху. Эндрю наблюдал, как их вид изменялся от стройных крестов до круглого неясного пятна, а затем к простой точке света, которая, наконец, угасла из вида. Вокруг него бригады механиков, наконец, начали расходиться, тихо разговаривая между собой, отправляясь обратно в свои ангары, некоторые с тоской оглядывались назад, как будто желая самим отправиться туда.

— Я думаю, что это было одним из самых трудных решений, которые вы когда-либо принимали.

Эндрю повернулся, и увидел Касмира сбоку от себя.

— Да, Ваше Преподобие, это так, — прошептал он.

— Я помню, однажды вы сказали, что для того, чтобы быть хорошим командиром, ты должен любить армию всей своей душой. Парадокс в том, что придет время, когда ты будешь обязан приказать, а в результате уничтожишь то, что любишь.

— Да, я сказал это давным-давно.

— Вы думаете, это сработает?

— Ганс верит в это.

— Ну а вы?

— Я не знаю. Существует слишком много переменных. Погода станет плохой. Бантаги встревожатся и поднимут дирижабли им на встречу. У них с трудом хватит топлива, если они не захватят дополнительных складов, или отличные позиции для второй волны…

Его голос сошел на нет.

— Слишком многое может пойти не так, как надо.

— Жизнь это процесс, который состоит из того, что идет не так, как надо. Вот такой Перм создал вселенную. Это вызов нам в том, чтобы затем найти веру, чтобы переделать ее в то, что является правильным и приятным глазу Его.

Касмир улыбнулся и положил руку на плечо Эндрю.

— Мне жаль, что у меня не было вашей веры.

— Она есть, просто скрыта до поры до времени. Нам лучше вернуться в город. Кто знает, к тому времени как мы вернемся, у нас может даже и не быть правительства.

Он сказал это так небрежно, но Эндрю почувствовал все беспокойство за вернувшиеся, те, другие проблемы. Варинна, которая организовала все это действо, стояла задумчиво, приложив к бровям искалеченную руку, чтобы закрыть глаза от солнечного света, она продолжала пристально вглядываться в восточном направлении, по ее лицу струились слезы. Она почувствовала его взгляд на ней и повернулась лицом к Эндрю, и он понял, что должен вновь обрести свою силу. Он с трудом улыбнулся.

— Чак об этом мечтал, ты превратила эти мечты в реальность. Это сработает.

— Вы так думаете?

— Иначе, я бы не отдал приказ, — сказал Эндрю.

Он посмотрел вокруг на всех, кто собрался около него. Касмир, Варинна, Гейтс, техники и бригады механиков, все они хотели верить, а он знал, что потерял свою собственную веру, начиная с момента, как был ранен осколком мортирного снаряда. Теперь же она была необходима, для всех них. Он улыбнулся.

— У меня есть вера, — прошептал он. — Это сработает.

* * *

— Мой карт.

Джурак возмутился, смотря на вход своей юрты. Зартак стоял в открытом дверном проеме, выделяясь силуэтом на фоне предрассветного света.

— Пора? — спросил Джурак, смутившись, что он проспал восход солнца.

— Не волнуйся, ты был на ногах полночи. Я приказал охране не беспокоить тебя, но это не может ждать.

— Янки, они двигаются, — сказал Джурак, как раз когда размялся и поднялся на ноги.

— Как ты узнал? — осторожно спросил Зартак.

Джурак покачал головой.

— Не стоит бегать и орать на всех углах, что у меня есть способность к ясновидению. Просто такой у меня был сон. Я видел дирижабль янки. Я повернулся спиной, а они неожиданно набросились на меня.

Зартак пристально смотрел на него, пока Джурак не кивнул ему на то, что он держал. Старый воин шелохнулся и протянул ему две телеграммы, Джурак просмотрел содержимое.

— Три корабля янки, несущие броневики, были замечены вчера поздно вечером летчиком из Тирского лагеря, патрулирующего Внутреннее море между Тиром и Римом. При первых лучах утреннего света эти корабли увидели в гавани Тира. Новые дирижабли в Тире уже позади наших линий обороны и готовы атаковать.

— Когда пришли эти сообщения?

— Второй доклад всего несколько минут назад. Первое донесение в середине ночи.

— Почему задержали? — спросил он со злобой.

— Очевидно проблема с ретрансляционной станцией. Затем, когда оно прибыло сюда, чин, который его расшифровал, просто положил его вместе с другими отчетами о движении поездов и разгрузке поставок.

— Будь все проклято.

— Следует ли мне наказать его для примера? — спросил Зартак.

Джурак задумался на мгновение, затем покачал головой.

— Если я буду убивать каждого телеграфиста, который совершил ошибку, то очередь была бы до конца дня.

— Возможно, он сделал это сознательно, — давил Зартак.

— Скажи ему, что при следующей такой ошибке, его не просто отправят на Праздник луны, его медленно наколют на вертел, — ответил Джурак.

Зартак в ответ уклончиво проворчал. Джурак осмотрел юрту. Хотя это была юрта кар-карта, заполненная золотом и любой возможной роскошью, известной в этом мире, он по-прежнему с удовольствием обменял бы все это на кран с горячей водой, и возможности остаться одному, и конечно музыку, музыку, которую можно было бы услышать всего лишь коснувшись кнопки, вместо причитаний сказителей истории, и рвущих нервы визгов однострунной баши. Зартак предложил ему помочь одеться, но он отстранил старого воина, затем он скользнул в кожаные брюки, которые казались холодными и липкими, одел сапоги для верховой езды, кожаный жакет, и легкую кольчужную рубашку, ничего, что могло бы принести много пользы в сражении, но здесь в тыловых линиях носилось, как само собой разумеющееся, чтобы защититься от лезвия убийцы в спине. Одеваясь, он продолжал думать о двух телеграммах.

— Переброска их броневиков к Тиру, — сказал он. — Интересно передислоцировали ли они все с этого фронта.

— Мы можем отправить наши дирижабли, что бы посмотреть, что происходит здесь позади их линий обороны.

Он кивнул в согласии. Почему Тир? Он подошел к карте, натянутой на стене, разукрашенной одним из больших мохнатых гигантов, которые бродили по степи. Карта была натянута в деревянной рамке, показывая весь мир от Ниппона до Суздаля. Картография бантагов заинтриговала его, как только он попал в этот мир. С бесконечным кружением они нарисовали каждый шаг своего марша, каждый родник, речной брод, поселения скота, место с хорошим пастбищем и места, где земля была бесплодна. Большой свиток, растянутый от конца до конца, показывал намного больше двух сотен таких шагов. То, что висело перед ним, было всего лишь одной небольшой частью большой ткани этого странного мира, который был теперь его домом. Он уставился на карту.

— Из Тира, за два дня тяжелейшего марша они могут подойти к головной части железной дороги, которую мы ведем вот из этого маленького порта. — Он указал на карту.

Зартак кивнул.

— Карнаган — так его называет скот, — ответил Зартак. — Наши воины в Тире, за исключением нескольких полков, не вооружены винтовками. Если он бросит на них свои броневики, они не смогут остановить такой удар. Захватить нашу железную дорогу, продвинуться к Великому морю, основать там базу, чтобы наносить нам удары по морским линиям снабжения.

— Смело. Типично для Кина.

«Кин. Воплотил ли Кин эту мечту», задумался он. «Если так, то это была отчаянная попытка. Наиболее вероятно он выжал все свои броневики и все свои уцелевшие дирижабли для этой атаки. Он не мог просто послать броневики. Должна быть поддержка пехоты, по крайней мере, умен их войск». Он проследил маршрут на карте. «Отправить приказ в Сиань, чтобы они направили в другую сторону следующую поставку броневиков и срочно отправили машины в Карнаган. Хотя расстояние было большим, также передвинуть некоторые дирижабли, еще отправить несколько воздушных кораблей из Капуа. Около Тира было сосредоточено восемь уменов. Даже с простыми луками этого должно быть достаточно с учетом броневиков и дирижаблей, которые мы отправим в то место».

— Мы позволим засунуть им головы в ловушку, — объявил Джурак, — удостоверься, что мы не нападем слишком быстро. Затем захлопните ловушку и уничтожьте то, что останется от их передового оружия.

— Предполагаешь, что это их истинная цель?

— Что?

— Полагаю, что здесь есть что-то еще.

Джурак повернулся обратно к карте. Броневики были слишком далеко на юге, чтобы даже думать о попытке марша на северо-восток. Оттуда было около 150 лиг до его главной базы снабжения, которую янки однажды назвали фортом Хэнкок. Передвижная база? Две сотни лиг в южном направлении, затем на восток к узкому проливу Великого моря, но даже там он был шириной в милю, чтобы добраться до восточного побережья, а затем еще одну сотню лиг назад на северо-восток. Нет не то. Не Сиань.

— Думал ли ты о дирижаблях, мой карт, — сказал Зартак, его голос превратился в шепот, — не броневиках.

— Я понимаю.

Он продолжил взирать на карту.

— Ну, это была бы только мечта, мой друг.

 

Глава 7

— Вон берег, — прокричал Джек, пытаясь переорать рев двигателей. — Выглядит похоже на Тигранус-пойнт, значит мы примерно в двадцати милях к северу от Тира.

Джек опустил полевой бинокль и протянул его Гансу, но тому, в этот момент, было на самом деле все равно. В течение последнего часа он в значительной степени был занят собой, страдая от острого приступа морской болезни.

— При этом я по-прежнему вижу «Шмелей».

Он указал вниз и направо. Ганс неопределенно посмотрел в направлении, куда показывал Джек и уныло кивнул, хотя сам ничего не видел.

— Мы должны будем подождать здесь еще около десяти минут или чуть дольше, чтобы дать им немного больше времени на перерезку бантагских телеграфных линий, просто для большей верности.

Как раз когда он это говорил, он с трудом повернул штурвал направо. Дирижабль вошел в резкий вираж и Ганс ухватился за кромку передней панели, бросая быстрый взгляд направо от себя. Примерно в миле под ними искрился океан, отражая свет вечернего солнца. Он постарался не представлять себе, насколько далеко это было и сколько времени займет падение. Джек сграбастал переговорную трубку со своим верхним стрелком и дунул в нее.

— Там наверху, ты все еще с нами? Скажешь мне, когда все повернут на меня, я хочу их сосчитать.

Ганс откупорил свою переговорную трубку, чтобы слышать то, как римский стрелок пересчитывает суда, по-прежнему там было одиннадцать «Орлов» и все они поворачивали.

Как Джек и предсказал, всего лишь через час полета, дирижабль с пропускающим водородным баллоном повернул назад. После того, как они покинули побережье Руси и пересекали Внутреннее море по пути к Тиру, верхний стрелок с волнением доложил, что один из кораблей взорвался пламенем и упал. Было похоже, что еще два заблудились. Судно натолкнулось на еще одну воздушную яму, и Ганс снова высунулся в боковой иллюминатор, зажимая рот. Они выполнили полдюжины виражей по спирали. Ганс уныло огляделся. Он полагал, что вид вокруг корабля должно быть прекрасен. Тучные облака, казалось, танцевали и подскакивали вокруг него, дирижабли совершали пируэты внутри воздушной сферы, словно бабочки на поляне из белых цветов. Они скользили по кромке облака, мир становился белесым, воздух холоднее, корабль бросало то вверх, то вниз. Внезапно мир словно взорвался снова голубым цветом, бирюзово-синий океан под ними, кристально-голубой горизонт, и более темный, голубой оттенок, неба над ними. Он слышан стоны и проклятия, эхом доносящиеся через переговорную трубу, соединяющую с пассажирским отсеком. Для парней в полу, чтобы они могли облегчиться, было оставлено небольшое отверстие, но из-за криков и проклятий, спустя всего несколько минут после взлета, он легко мог предположить, что благодаря ветру, дующему через отсек со скоростью сорок миль в час, это приспособление не работало. Судя по всему, кто-то снова и снова попадал мимо цели. Джек усмехнулся над их страданиями.

— Нам следовало хотя бы прикрыть отсек картоном. Эти ребята должны были окоченеть там.

Джек повел корабль на еще один вираж, но более медленно, пристально вглядываясь в восточный горизонт.

— К настоящему времени они, должно быть, перерезали телеграфные линии; нам нужно двигаться дальше, если хотим скрыть все эти корабли в темноте.

Ганс вздохнул с облегчением, поскольку они выровнялись, снова держась юго-восточного направления. Спустя несколько минут он, наконец, смог различить восточное побережье Внутреннего моря, узнавая место к северу от Тира, и полого изгибающиеся отмели, и илистые поймы, которые, в конечном счете, шли вплоть до места, где земля повышалась и затем к узкой гавани. Джек медленно продвинул руль высоты вперед, немного разгружая двигатели, четырьмя регуляторами подачи топлива. Они проскочили через еще одно маленькое облачко, которое начинало окрашиваться в бледный желто-розовый цвет. Вершины Зеленых гор, в пятидесяти милях на северо-восток, были скрыты в облаках, которые, по всей видимости, были темным грозовым фронтом. Джек указал на шторм.

— Окажись пойманным в одном из них, и ты покойник, — прокричал Джек.

Ганс кивнул, глубоко дыша, в который раз сражаясь против рвотных посылов. Внимательно рассматривая восточное направление, он задался вопросом, а не играет ли с ним зрение дурную шутку, или он на самом деле может видеть отдаленный берег Великого моря на расстоянии около ста миль далее на восток. Эту пару огромных водяных просторов, там, в старом мире, скорее всего, назвали бы большими озерами. Они были наиболее близки друг к другу в этом месте. Задолго до войны, в этих местах, даже пролегал торговый путь, проходящий по земле от Тира в восточном направлении к небольшой рыбачьей деревушке, к Карнагану.

Тогда в старые времена бесконечной скачки, вечного кружения орд по миру, этот регион между двух морей, обычно оспаривался тугарами с севера и мерками, совершающих свою длинную скачку дальше к югу через Тир, оттуда вокруг южной оконечности Великого моря, а затем в Ниппон и по краю обширных густозаселенных земель чинов.

Он взял полевой бинокль, который валялся в коробке между его и Джека сиденьями, проверил карту, потом поднял его, чтобы внимательно рассмотреть берег. После месяцев, проведенных в осаде в Тире, он знал все наизусть, внешний круг бантагских линий, в полудюжине миль от города, внутренняя линия его собственных оборонительных построений, древние побеленные стены, сходящиеся вокруг гавани. Он заметил вспышку света, отраженную от крыльев «Шмеля», летящего в тылу противника, несколько секунд видел ее, а затем потерял, задумавшись над тем, как же Джек мог так легко определять такие вещи на расстоянии в десять или даже в двадцать миль. Он снова посмотрел в восточном направлении в бинокль, но теперь они опустились ниже. Было трудно сказать, насколько далеко он мог что-то рассмотреть на открытой коричнево-зеленой прерии.

Он снова изучил гавань, опершись локтями о переднюю панель, на которой были установлены указатели температуры и давления четырех двигателей. Однако машина слишком часто дергалась то вверх, то вниз, чтобы сохранить устойчивое положение, и на него начала накатывать еще одна волна тошноты. Сделав глубокий вздох, он уселся обратно в кресло. Воздух становился более теплым и влажным.

— Я вижу в гавани транспортные суда. Надеюсь это те корабли, иначе нам конец.

Ганс кивнул и закрыл глаза на минуту, глубоко дыша, желая, чтобы они вновь были повыше, где воздух был холоднее. Минуты медленно уплывали. Наконец он взял вверх в борьбе с тошнотой. Затем снова открыл глаза. Они находились всего в паре миль от гавани, летя параллельно берегу. Ганс опознал посадочную площадку дирижаблей к югу от города, прямо на побережье. Туда уже спускался один дирижабль.

— К северу от нас много кораблей, — сообщил верхний стрелок.

Ганс с тревогой посмотрел на Джека. Прошло несколько секунд.

— Четыре двигателя, должно быть они из Рима.

Оба облегченно выдохнули. Бантаги ввели в бой только пару воздушных судов, на этом фронте, и их обоих настойчиво преследовали и уничтожили в течение последней недели, но всегда была вероятность того, что Джурак передислоцирует сюда подкрепление. Прямо на востоке он также увидел двух появившихся «Шмелей», от одного из них тянулся тонкий пучок дыма. Они проследовали прямо к западной части гавани, и Ганс увидел полдюжины кораблей, пришвартованных в доках. Несколько броневиков находилось на причале, от них поднимались клубы дыма, когда они с пыхтением двигались вперед, чтобы присоединиться к длинной колонне, петляющей по узким улочкам города.

«По меньшей мере, эта фаза нашего безумного плана, похоже, что выполнена» подумал он. Они миновали аэродром слева от себя и в четверти мили от берега, Джек посмотрел на него, затем на океан под ними.

— Потребуется капелька изворотливости, с моря дует встречный ветер, приблизительно десять узлов или около того. Держите обе ваши руки на регуляторах подачи топлива. Помните, что два левых предназначены для двигателей левого борта, а два правых соответственно для правого борта. Требуется несколько секунд, чтобы что-то изменилось, поэтому, проклятье, будьте расторопнее.

Ганс шевельнулся, испытывая дискомфорт, делая, как приказано. Джек начал выполнять небольшой вираж к порту, высота по-прежнему уменьшалась. Когда они преодолели полпути, Ганс посмотрел сквозь палубный иллюминатор, который сейчас находился под углом к горизонту и увидел другие дирижабли, подскакивающие в том же направлении, словно мотыльки, следуя за ними неровной линией, протянувшейся назад примерно на милю. Джек постепенно начал выправляться, дрейфуя мимо аэродрома, слегка поворачиваясь к порту, чтобы компенсировать влияние встречного ветра. Сотни людей, словно муравьи, бегали со всех сторон летного поля, то были посадочные команды и механики.

Сохранение равновесия становилось искусным делом. Они стартовали тяжело загруженными, но после почти пятнадцати часов полета они сожгли сотни галлонов топлива. Возможно, они бы стравили часть водорода, чтобы компенсировать потерю веса, но приказы состояли в том, чтобы не делать этого, поскольку будет невозможно пополнить его до количества, необходимого чтобы суда могли быстро разворачиваться. Центральный воздушный баллон был наполнен горячим воздухом, отведенным выхлопными газами от четырех моторов. По пути вниз Джек учитывал все это. Превосходное уравновешивающее воздействие между водородными баллонами, воздушным баллоном с горячим газом и подъемной силой обеспечивали двухуровневые крылья, у корабля должна быть скорость сваливания всего около десяти узлов, такая же, как и у встречного ветра. Это означало, что они будут приземляться, практически оставаясь на одном месте, затем посадочные команды должны будут поймать канаты и страховочные швартовы. В противном случае, корабль начнет тащить назад, он зацепится каким-нибудь крылом и в течение нескольких секунд будет разрушен.

Джек держал нос корабля ниже, подходя к краю поля, затем продолжая снижаться и двигаясь над ним почти на всю его длину, чтобы оставить побольше посадочных мест позади для приземления всех остальных дирижаблей. Ганс, нервничая, крепко вцепился обеими руками за рукояти дросселей, ни разу полностью не совпав с тем, чего желал Джек, когда тот выкрикивал команды — поднять рукоятку с одной стороны, затем с другой, слегка назад, затем снова толкнуть дроссель вверх. Один раз дирижабль ринулся вниз, и медленно взлетел обратно вверх, Джек резко ругнулся, быстро хлопнул по мертвой хватке Ганса на рукоятках, сбивая все четыре обратно. На какой-то момент корабль завис в воздухе, затем опустился на землю, на этот раз более основательно, Джек покрутил затворный кран слева от себя, который открывал и закрывал вентиль в верхней части воздушного баллона. Ганс увидел, как кто-то бросился к их кабине, исчезая под ними, чтобы схватить носовую веревку, предназначенную для удержания корабля; дюжины других копошились с каждой из сторон. Казалось, что у Джека внезапно стало три или четыре руки, удостоверившись, что рукояти подачи топлива были убраны назад, но не на всю длину, так, чтобы если вдруг посадочная команда упустит захват, он сможет щелкнуть их вперед и постараться компенсировать рывок в небо. Вентиль воздушного баллона снова был открыт. Машина дернулась, механики снова показались под ними; дюжина парней, растянувшись в линию, удерживала наращенную длинную веревку, позволяя кораблю, словно флюгеру, встать по ветру, а затем тянула его с поля. Хлопок, который выглядел более похожим на приглушенный свист, чем на взрыв, ошеломил Ганса. Джек оглянулся назад через иллюминатор левого борта, тихо ругнулся, затем уселся обратно на свое сиденье.

— Похоже, это номер двадцать восемь; Я знал, что мальчик еще слишком зелёный.

— Что?

— Горит, тот, что слева. Скорее всего, пропахал землю крылом, порвал его, из топливной линии брызнула жидкость, загорелась, а затем взорвались водородные баки.

Он сказал это с легкостью, но тон выдавал глубокую, бесконечную усталость.

Командир бригады перед их машиной удерживал вверху красный флажок, выкрутив им несколько раз узкие круги, затем отбросил его в сторону.

— Дроссельные заслонки закрыты, — объявил Джек, в тот момент, когда полностью задвинул их назад. — Топливные клапаны закрыты, рычаги управления установлены в нейтральное положение…

Он продолжал вниз по списку, объявляя каждый шаг, когда выполнял его, наклоняясь в сторону Ганса, чтобы выполнить некоторые из задач.

— Прекрасно, это — все. Откройте люк.

Ганс открыл нижний люк, опустил лестницу, и, ощущая себя очень неуклюжим и старым, медленно спустился на дюжину футов до земли. Воздух ощущался другим, в памяти, за долгие месяцы, проведенные в Тире, вспоминался аромат океана, смешанный с сухим мускусным запахом шалфея. Когда он выбрался из-под корабля, то посмотрел назад и увидел догорающие обломки одного из дирижаблей. Корабль распластался на земле, команда качала насосы, поливая его слабенькими струями воды. Пилоты большинства подошедших дирижаблей мудро качнулись по направлению к встречному ветру, так, что смогли уклониться от искр. Некоторые из кораблей двигались легко, приземляясь также мягко, как и колибри; другие тащились с трудом, то срываясь вниз, то подпрыгивая.

Несколько зашли с недостаточной скоростью, повисли неподвижно и начали дрейфовать назад, один из них стал заваливаться на хвост. Джек непрерывно чертыхался, поскольку машина просто застряла там, механики отчаянно подпрыгивали, пытаясь схватить швартовочные канаты. Пилот дал полного газа, машина начала замедляться, вися в воздухе, наконец, остановилась, и на сей раз нос опустился, наиболее вероятно из-за того, что пилот приоткрывал передний водородный баллон. Машина с трудом шлепнулась на землю, шасси отвалилось и покатилось к крыльям, в то время как грузовое отделение казалось, исчезло. Несмотря на то, что они стояли по ветру, Ганс слышал крики находящихся внутри людей, пойманных в ловушку.

Как только наземная бригада вокруг него закрепила швартовые тросы к болтам, залитым в тяжелые бетонные блоки, командир экипажа, наконец, дал возможность выгрузиться верхнему стрелку и людям, сидящим в грузовом отсеке. Один за другим они спустились по веревочной лестнице, у них был жалкий вид, очевидно замерзшие, покрытые рвотой, чувствующие отвращение к себе и миру вообще. Двоим последним, нужно было помочь спуститься и их уложили на землю. Ганс осознал, что он, тоже, скорее всего, не слишком хорошо пахнул. Ганс был счастлив видеть вместе Кетсвану с Винсентом, идущим прямо за ним, в это время тени удлинились, так как приземлялся последний дирижабль из Суздаля.

Затем несколькими минутами спустя прибыли первые из еще двадцати восьми «Орлов», все они ветераны с Римского фронта, более опытные пилоты не имели проблем с приземлением против встречного ветра. Некоторые из них просто обошли полосу приземления и, игнорируя протестующие выкрики наземных бригад, выбрали место для посадки, замедлились до состояния парения, затем мягко опустились на землю. Позже всех приземлялись двадцать пять «Шмелей» из Суздаля и Рима, жужжащих, словно крошечные насекомые после тяжелых и неповоротливых четырехмоторных машин. Они смешались с еще полудюжиной «Шмелей», которые сражались в течение дня на Тирском фронте. У них днище было покрыто черным цветом из-за порохового дыма от переднего «гатлинга». Один из кораблей был сильно поврежден, лоскутья ткани трепетали на крыле по правому борту.

Картина заставила участиться пульс Ганса. Очевидно, что здесь и сейчас был один из самых достопримечательных дней в истории. Более семидесяти летающих машин, все они собрались вместе на этом куске земли. И хотя все выглядело дико и безумно, но в данный момент это дало ему проблеск надежды. Казалось, что природа только усиливала эту демонстрацию, и так не короткие тени конца дня еще более удлинились, преувеличивая реальный размер машин настолько, что они были похожи на исполинов, скользящих по земле. Кроваво-красное солнце висело в западной части небосклона, в то время как на севере поднимающийся шторм, за которым все следили с опаской, представляя величественное зрелище, прошел на восток. Последние из «Шмелей», версии со снятым передним орудием, замененным небольшим отсеком в нижней части судна, которое могло удержать одного человека, прилетели и приземлились. На открытом поле едва ли оставалось место для посадки, когда последний из кораблей остановился. Молодой майор подошел к группе, и среди теней Ганс опознал лазурный жакет и серебряную окантовку офицера воздушного корпуса.

— Добро пожаловать, господа. Извиняюсь, что я не мог подойти ранее, я был весьма занят, — заявил парень, очевидно из Рима, с трудом говорившего по-русски.

Джек похлопал его по плечу.

— Варро. Хорошая работа, сынок, твои люди выполнили чертовски хорошую работу.

— Благодарю вас, сэр. Помогли те дополнительные бригады механиков, доставленные из Рима, и все посадочные команды, которые еще вчера были пехотинцами. Я с докладом. «Шмели», которые прилетели вчера из Рима, — он кивнул на полдюжины машин, у которых снизу были необычные корзины, — стартовали сегодня утром согласно приказу. Двое не вернулись, но первые доклады состоят в том, что они перерезали телеграфные линии в двадцати или более местах отсюда на всем пути до Зеленых гор.

— Чертовски хорошие новости, — заявил Винсент.

Ганс кивнул, соглашаясь с ним. Еще одна идея Варинны. Одно из первых возражений, которые он выдвинул, когда был представлен план, являлся тот момент, что если они приземлятся с таким большим количеством дирижаблей в Тире, Джурак сможет предположить реальную цель. Она немедленно ответила, представляя эскиз того, как переделать легкие боевые дирижабли на двухместные. Снять «гатлинг» и добавить небольшой отсек на одного человека. Корабль приземляется рядом с каким-нибудь изолированным отрезком телеграфной линии, член команды спрыгивает наружу, взбирается на столб, перерезает проволоку, и если есть достаточно времени, то свертывает несколько сотен футов провода и берет их с собой, в то время как второй «Шмель», полностью вооруженный, крутится и удерживает позади любых всадников, отправленных, чтобы патрулировать линию. Ганс был восхищен простотой и изобретательностью предложения. Телеграфные линии всегда были настолько чертовски уязвимы. Там, во время старой войны на Земле, пара дюжин кавалеристов могли до основания разрушить линию, и из-за этого приходилось держать уйму солдат рядом с каждым столбом, чтобы сохранить линию в рабочем состоянии. Бантагские умены у Тира теперь были полностью отрезаны от Джурака, и потребуется, по крайней мере, несколько дней для донесений, которые будут доставляться на лошади. Уловка, конечно же, заключалась в выборе времени. Позволить Джураку получить данные о переброске броневиков, чтобы привлечь его внимание к Тиру, но не обо всём воздушном флоте.

— Генерал Тимокин и Стэн Бамберг здесь? — спросил Винсент.

— Следуйте за мной, господа; они ожидают в штабе.

Ганс присоединился к группе, когда они пошли через поле. Пассажиры дирижаблей находились снаружи, почти все они имели несчастный, вызывающий сожаление, жалкий вид.

— Майор, копии еженедельника Гейтса добрались до этих мест?

— Ах, да сэр, мы только получили номер, о том, что произошло у Капуа. Их перевезли на транспортном корабле с броневиками.

— Хорошо, выделите несколько человек. Я хочу собрать в кучу каждую копию, которую вы сможете найти. Затем найдите немного клея, в случае необходимости возьмите немного муки и смешайте ее в пасту. Затем расклейте все это на внешней стороне транспортеров.

Майор обескуражено посмотрел на него, затем обратился к сержанту, который шел впереди и передал приказ.

— Во всей операции, мы никогда не думали об этом, — сказал Джек. — Чертовски глупая ошибка, такая, что из-за нее можно проиграть войну.

Когда они проходили мимо линии «Шмелей», Ганс приостановился, чтобы проверить машины. Большинство были продырявлены, пара стояла с полностью опустошенными водородными баллонами, ремонтная бригада механиков работала на ощупь, так как рядом с судами, которые могли пропускать водород, были запрещены любые виды освещения. Несколько пилотов «Шмелей» подошли к Джеку, отдавая честь.

— Мы по-настоящему надрали им задницы, — заявил один из них взволнованно. — Я подошел на небольшой высоте и должно быть поймал сотню их, ночевавших под открытым небом, около пятидесяти миль позади линии фронта. Проклятье, я изорвал их.

— А высадки, они выполнены? — спросил Винсент.

Пилот поразился, увидев начальника штаба армии, стоящего в тени, отдал честь и отсалютовал.

— Ах, да сэр, «Шмель», который я эскортировал, он приземлялся три раза вдоль десятимильного отрезка провода и каждый раз вырывал хорошей длины кусок.

Пилот кивнул невысокому парню, стоящему около него.

— Николай, расскажи им.

— Как он сказал, сэр. Мы сняли провод между двух столбов в трех различных местах.

Ганс видел, что мальчик находился в шоке, его левая рука сжимала правое предплечье; в вечерних сумерках, на нем видлелось черное пятно, очевидно, что кровь.

— Что с твоим напарником? — спросил Джек.

Юноша покачал головой.

— Я потерял его на третьей посадке. Несколько этих ублюдков спрятались в овраге, без лошадей. Они подстрелили Петра, как только он взобрался на столб, затем принялись палить по мне. Я также был ранен, но сумел свалить.

Он склонил голову.

— Я думаю, что Петр все еще был жив, когда я оставил его, — прошептал мальчик.

Джек слегка похлопал его по плечу.

— Ты сделал все правильно. Ты был обязан сохранить «Шмеля».

— Нет, сэр, я был в ужасе. Я, возможно, был способен вытащить его.

— Нет, ты не мог, — вставил еще один пилот. — У меня закончились боеприпасы, таким образом, все, что я мог, это постараться их напугать низким полетом. Именно тогда они и повредили мое судно.

— Я испугался и сбежал.

— Мы все испуганы, — мягко ответил Джек. — Теперь идите и хоть немного отдохните. Я хочу, чтобы завтра, с первыми лучами, каждый из вас вернулся в воздух, раненый или нет. Любой, кто в состоянии летать, должен быть завтра в воздухе. Ты спас свой корабль, так что теперь не думай о чем-либо еще.

Они пошли дальше, Ганс мельком заметил бутылку, передаваемую между пилотами, как только они прошли.

Изба, в которой располагался штаб на аэродроме, была не чем иным, как глинобитной лачугой со стенами коричневого цвета, обычного строения в Тире, где древесина имелась в ограниченном количестве. Здесь было единственное освещенное место на поле, поскольку парни работали под отблесками двух лун, которые появились над восточным горизонтом. Когда они вошли, Ганс поразился, увидев Григория Тимокина. Его лицо все еще было опухшим, розовым, покрытым пузырями. Руки были завернуты в бинты, и это в очередной раз укрепило его в мысли, насколько отчаянным было их предприятие. Стэн стоял рядом с ним, ухмыляясь, очевидно в стремлении начать операцию. Хотя его живот все еще крутило после полета, он быстро поднял бутылку водки, стоящую на неотесанном столе, откупорил ее и сделал большой глоток.

— Отлично. Сначала, каковы плохие новости?

Григорий фыркнул.

— Вы хотите длинную или короткую версию?

— Продолжай.

— Прежде всего — топливо. Если бы мы жгли уголь, то было бы более чем достаточно. Пятьдесят два броневика. Мне потребуется двадцать пять тысяч галлонов, если мы хотим добраться до Карнагана.

— У меня приоритет, — вставил Джек. — По меньшей мере, еще сорок тысяч галлонов в одну сторону.

— Я так полагаю, мы запасли это на складах, — сказал Ганс, потирая лоб, так как водка ударила в голову.

— Нефтяные месторождения потеряны. Мы достаточно запасли благодаря коксованию и получению керосина из угля, — сказал Винсент.

— Так в чем проблема? И что означает «пятьдесят два броневика»?

Григорий вздохнул, уставившись в потолок.

— Один из кораблей, перевозящих большое количество керосина, и десять броневиков не добрался до доков.

— Что за черт? Предполагалось же, что ваших людей будет сопровождать монитор.

— Туман. Вчера и позавчера. Мы вышли из него около Тигранус-пойнта, а корабля не было. Я попросил «Шмеля» проверить побережье, пилот думает, что он нашел обломки. Он пошел прямо на мелководье, и затонул.

— Будь все проклято, — рявкнул Ганс.

— Так сколько мы потеряли?

— Пятнадцать тысяч галлонов.

Ганс посмотрел на Винсента, который качал головой.

— Мы можем пополнить запасы через неделю с наших заводов по переработке угля в Риме и Суздале.

Между Джеком и Григорием вспыхнул спор на предмет, кто получит приоритет по топливу; Ганс просто сидел без всякого выражения, уставившись на бутылку, задумчиво жуя кусок сухаря, чтобы хоть что-то сунуть в живот.

— Оставьте на земле «Шмели», которые получили повреждения. Оттащите «Орла», у которого сломано шасси, затем отберите еще четыре «Орла». Они останутся здесь.

— Что? — проревел Джек. — Это же десять процентов всех оставшихся у меня сил.

— Наших сил, Джек, наших сил. Нам необходимо топливо для броневиков. «Орлы» можно будет использовать для местной поддержки. Как только придет поставка с топливом, они могут быть использованы, чтобы буксировать по паре сотен галлонов каждый к колонне, для обеспечения ее снабжения. Григорий, я забираю у тебя пять тысяч галлонов для наших остающихся дирижаблей.

Теперь уже оба, и Джек и Григорий, нависли над ним, но он сидел молча, и его ледяной взор, наконец, заставил их утихомириться.

— Я знаю, что не оставляю тебе достаточно топлива для достижения поставленной цели, чтобы был какой-нибудь запас. Подумай вот о чем. Половина твоих машин выйдет из строя еще до того, как ты доберешься туда. Делай так, как мы делали у Эбро. Сливайте оставшееся топливо, грузите его на все еще рабочие машины, затем двигайтесь дальше.

Эта пара снова начала возражать, а Винсент даже треснул кулаком по столу.

— Проклятье. Сейчас нет времени для споров. Эта операция предполагает, что мы ударим завтра утром. Отставить споры. Григорий, твои машины готовы?

— Если вы имеете в виду — разгружены, то да. Как я и сказал, количество уменьшилось до пятидесяти двух штук.

— И бантаги видели их до того, как линии были перерезаны?

— Несомненно.

Ганс улыбнулся.

— Боже. То, что мы и хотели.

— Я этого не понимаю, — резко ответил Григорий. — Почему вы не перерезали телеграфные провода до того, как мы доставили броневики сюда. Теперь они узнают и предпримут меры.

— То, что я и хотел, — ответил Винсент. — Мы — приманка.

— Что? — спросил Стэн. — И что ты подразумеваешь, говоря «мы»?

— Потому что я иду с тобой, Стэн.

— Прекрасно, но, черт возьми, что насчет приманки?

— Мы должны были перерезать линию до того как перегоним все дирижабли сюда в Тир. В такой момент, как я предполагал, чтобы Джурак не смог вообразить, какова наша действительная цель. Я не хотел показывать истинное намерение, потому что хотел, чтобы Джурак получил данные о том, что все наши броневики были перемещены сюда. Он предположит, что мы постараемся прорвать окружение и захватить Карнаган. В конце концов — это логично. Если мы за короткий период захватываем Карнаган, то сможем угрожать его поставкам через Великое море. Кроме того, мы можем разрушить ту железную дорогу, которую они строят оттуда сюда. Я хочу, чтобы он сосредоточился на этом месте, пока Ганс осуществляет основную атаку.

И Стэн и Григорий кивнули, но было очевидно, что они не слишком довольны своей ролью, и знанием того, что они должны были быть диверсией, а не главным удар.

— Таким образом, только Третий корпус и ничего больше? — спросил Стэн.

— Да. Мы должны держать минимум два корпуса здесь в Тире, чтобы удержать эту базу. Я думаю один корпус это более чем достаточно.

— Ты готов? — спросил Ганс.

Стэн улыбнулся, запихнул плитку табака за щеку, немного походя на молодую версию Ганса.

— Мы наскребли десятидневный рацион на человека, сотню патронов каждому, плюс дополнительная сотня в фургонах сопровождения. Новые ботинки выдали. Мы готовы.

— А ваши ощущения на этот раз? — спросил Тимокин.

Стэн улыбнулся.

— О, примерно те же, что и у других. Но, какая разница? Вроде как представил себе, что мы все должны были утонуть недалеко от побережья Каролины десять лет назад. Каждый день с тех пор был вознаграждением. Если мы собираемся отправиться на дно, позвольте мне сделать это в открытом сражении. Скажи мне, Ганс, куда идти, и мы доберемся туда.

Ганс улыбнулся и посмотрел на Винсента. Три корпуса, окруженные в Тире, развили уникальный дух. В каком-то смысле они чувствовали себя брошенными, окруженными на бесполезном фронте, в то время как большие дела были сосредоточены около Рима. Но с другой стороны, у них была слепая вера в Ганса, и все различия между русскими и римлянами были выжжены из них за время мучительного отступления от Зеленых гор вниз к этому прибрежному порту и затем за долгие месяцы в траншеях. Эти парни были закалены в боях, а не истощены битвами, как те, кто выжил под Римом и в кошмарной атаке у Капуа.

— Численный состав?

— Десять тысяч двести солдат в корпусе готовы к походу. Шесть батарей трехдюймовок, заряжающихся с казенника и один кавалерийский полк.

— Что насчет фургонов сопровождения? — спросил Григорий. — Это крайне важный момент. Нам нужны здоровые лошади и добротные прочные фургоны, которые могут выдержать долгий путь.

— Около сотни, — пришел ответ, и снова Григорий показал, что раздражен.

— Проклятье, четыре сотни раненых в сражении и у нас проблемы.

Он посмотрел на Ганса. После того ужаса, когда во время отступления прошлого года позади были оставлены более тысячи раненых, Ганс непоколебимо решил, что теперь никогда не бросит ни одного раненого. Он неловко дернулся.

— На первом месте должны быть боеприпасы и керосин. При удаче мы сперва захватим много припасов. Это облегчит кормление и транспортировку легкораненых. Раненые, которые могут быть спасены, получат место в фургонах; тех же, кого спасти нельзя…

Он наклонил голову, оставляя недосказанной фразу о том, что, солдат будет оставлен с несколькими патронами.

— Как я и представлял себе, — ответил Стэн. — Просто я думаю, о старине Джеке Уотли время от времени…

Его голос затих.

— Что-нибудь еще? — спросил Ганс.

Группа молчала, поглядывая один на другого.

— Прекрасно, мы начинаем в шесть утра. Постарайтесь немного отдохнуть.

Один за другим офицеры потянулись к выходу. Он знал, что Джек и Григорий проведут эту ночь на ногах, дважды проверяя каждую машину. Наконец, остался только Винсент. Он уселся за столом на стул напротив Ганса, долго смотрел на бутылку, и, наконец, откупорил ее и сделал глоток. Ганс ничего не говорил.

— Война изменила слишком многое, — вздохнул Ганс, вытягивая негнущуюся ногу. — Я скучаю по старым временам. Там была приблизительно дивизия, целый корпус находился на линии огня. Это был ад, но я никогда не забуду Фредериксбург, наблюдая, как Ирландская бригада штурмует холм. Какое это было зрелище.

— Можно поставить на одну доску с Испанией, — ответил Винсент.

— Когда мы поворачивали целой дивизией, закрывая фланг, солдаты ликовали, плечо к плечу, прекрасный ровный строй, более четырех тысяч человек. Интересно, увидим ли мы когда-либо снова нечто подобное.

— Не с этими новыми машинами. Изменилось всё. Думаю это неизбежно. Там в старом мире, готов спорить, у них к настоящему времени есть тоже самое.

Винсент сделал еще один глоток и передал бутылку Гансу. Который поблагодарил его кивком, перестал жевать и насладился еще одним большим глотком.

— Не предпринимай ничего такого, чтобы погибнуть там, — сказал Ганс.

— Это моя работа.

— Нет, больше это не так.

Он наклонился вперед, пристально глядя в глаза Винсента.

— Сынок, мое поколение, Эндрю, Пэт, Эмил, мы отыграли нашу партию. Глава закроется, вместе с этой войной. Если мы победим.

Он покачал головой.

— Нет, когда мы победим, я молюсь, что это будет окончанием войн для нас. Но это не конец для этого мира. Мы с тобой, возможно даже более чем Эндрю и Пэт, являемся настоящими революционерами. Я был узником. Ты, ну у тебя были свои собственные переживания из-за них.

Винсент ничего не ответил.

— Мы оба знаем, что эта война должна будет охватить весь мир. Бантаги являются большой северной ордой, но должны быть еще орды. Мы знаем только одну маленькую часть этого мира. Мы понятия не имеем о том, что происходит на юге, вне сферы влияния бантагов, что с той стороны, какие еще угрозы там есть. Единственная надежда состоит в том, чтобы освободить все человечество на этой планете, нужно основываться исходя из этого. Тогда это будет твоя война.

— Так вот почему я должен остаться в живых?

Ганс улыбнулся.

— После того, как все закончится, Эндрю станет твоим наставником. Он думает, что хочет отойти от дел и отпустить уздечку, но зная Эндрю, думаю, это изменится. Предполагается, что в конце года будут выборы. Кто знает, он даже может поучаствовать в гонке, если у нас по-прежнему будет страна, и мы все еще будем живы. Если он так сделает, то ты был бы отличным кандидатом на должность командующего армией.

— А что насчет тебя или Пэта?

Ганс улыбнулся и отстранился от вопроса.

— У тебя не может быть лучшего варианта, чем он, чтобы следовать за ним. А также присматривать за ним. Что будет сложно время от времени.

— Как он следовал за тобой, — сказал Винсент, и Ганс был удивлен, увидев мягкость в этом мальчике, которая была столь редка в нем, он слишком рано повзрослел в суровых испытаниях войны.

Ганс нервно откашлялся.

— Вы говорите так, словно не рассчитываете вернуться, — сказал Винсент.

— Ну, когда ты планировал эту безумную операцию, какие шансы ты давал воздушной кампании?

Винсент не отвечал минуту.

— Ну?

— Варинна была немного более оптимистичной, чем я.

— Ясно. Но ты знаешь, что это то, чего я хотел с самого начала. Именно поэтому Эндрю решил, что я, а не ты, буду вести нас.

— Теперь я знаю это.

— И Винсент.

— Да.

— Я пройду с этим весь путь до самого конца.

Он не упоминал о разрешении Эндрю; он не стал бы так вести себя, только из-за того, что оно у него есть.

— Я не сомневаюсь, что это так, — спокойно ответил Винсент.

Ганс посмотрел на простые деревянные часы, висящие над изодранной иллюстрацией из еженедельника Гейтса, фото на всю страницу Джека Петраччи, с четырьмя изображениями меньшего размера в каждом из четырех углов, показывающих сражение дирижаблей.

— Итак, минуло десять вечера, — заявил Ганс. — Будем вставать в три, так что давай иди немного поспи.

Винсент кивнул. Он никогда не был тем, кто был в состоянии не опьянеть от спиртного, а три рюмки водки делали его простаком. Через минуту он уже мирно храпел. Ганс вышел на улицу. Под светом двух лун он видел смутные очертания, выстроившихся по линии, дирижаблей и людей, трудящихся около них в темноте. Мимо него прогремел фургон, сопровождаемый тяжелым ароматом керосина. Он слышал невнятные кусочки разговоров на русском, латинском и чинском языках и даже несколько отборных ругательств на английском. Над головой Большое Колесо заполняло небо. Успокаивающий вид.

«Это хороший мир. Может быть, мы сможем избежать ошибок старого мира, построить что-то лучшее. Но сначала мы должны выжить», думал он.

Он вернулся в штаб и бесшумно улегся на другую раскладушку. Необычные воспоминания всплыли в нем на мгновение, не война, даже не прерия, а значительно раньше, Пруссия, аромат леса, доносящийся через открытое окно ночью, когда он был мальчишкой. Тень матери, заглянувшей в комнату, чтобы проверить его, затем все унеслось прочь.

«Почему так?» задался он вопросом. Его рука опустилась на грудь, ощущая тихий стук. «Теперь успокоиться, не поддаваться этому щемящему чувству, которое приходит теперь слишком часто. Эмил продолжает твердить о необходимости успокоиться. Старый Эмил, бог мой, сколько же ему лет? Должно быть значительно за семьдесят. Трудно отслеживать возраст, реальный возраст, таким образом как он считался там дома, в старом мире». Часы спокойно тикали, его мысли дрейфовали и он понимал, что сегодня сна не будет ни в одном глазу. Слишком многое лезло в голову, не о том, что будет… а скорее о том, что было когда-то.

* * *

Джурак перелопачивал доклады, внимательно вчитываясь в грубо выведенные печатные буквы на русском языке, записанные чинским телеграфистом. Все телеграфные линии к югу от Зеленых гор были перерезаны в результате нападения дирижаблей. Однако в данный момент не это беспокоило его. Проблема заключалась в дирижаблях. Вдоль всей линии фронта у Капуа, находился один единственный дирижабль. Предполагалось, что здесь есть десять кораблей, но это был неуклюжий обман, который провел его. Люди решили использовать символы, которые, как было известно, были числами на их английском языке. Наблюдателям на линии фронта дали наистрожайший приказ записывать такие символы, потом они сообщали о наблюдениях. Те же самые десять чисел продолжали появляться в течение последних семи дней, но сегодня утром, одному из его воинов, младшему командиру десятка, разрешили к нему обратиться, поскольку тот утверждал, что абсолютно убежден в том, что не было никаких десяти судов, а был лишь один корабль. При расспросе он сказал, что было одно, особое для него, судно, так как оно почти убило его во время речного сражения, и что у него была небольшая окраска вдоль нижней стороны по левому крылу, и заплатка в форме треугольника по правому крылу в размере не более чем охват рук. У всех воображаемых десяти кораблей были идентичная окраска и заплатка. С этими данными Джурак указал наблюдать за кораблем, поскольку он пролетал дважды в течение дня, и командир десятка (теперь уже командир сотни) был прав. Они приклеивали на судно различные числа. Это была старая уловка, и тот факт, что люди обратились к ней, должен означать, что все их дирижабли были где-то в другом месте. Он уже отправил самых быстрых всадников на юго-восток из ближайшего к месту обрыва гарнизона, с требованием доставить полный доклад. Новости, однако, будут старыми. Утром он думал, что у него есть ясное понимание их плана. Сейчас он в этом не был уверен.

«Такая операция не потребовала бы каждого дирижабля флота янки. Возможны несколько сценариев, пара из них в пределах человеческих познаний о войне. Несколько вне их знаний, или же они поняли, что дирижабли можно использовать не только для разведки и бомбежки?» Он почувствовал холодную дрожь от этой мысли и приказал охране вызвать Зартака.

 

Глава 8

— Ганс, пора выдвигаться, — произнес Кетсвана.

Его гигантское тело заполняло дверной проем. Первый луч наметил горизонт, до рассвета оставалось более часа. На взлетно-посадочной полосе уже прогревали двигатели, звуки от них эхом неслись в дали.

— Винсент! Живее! Поехали!

Парень крепко спал, свернувшись калачиком под пальто, в сапогах для верховой езды большего размера, он еще сильнее походил на ребенка, настоявшего на том, что будет спать в своей игровой униформе. Винсент пошевелился, затем вытянулся в струнку, запаниковав на краткий момент, пока не осознал то, где он находится. Ганс ничего не сказал, все понимая. Старые инстинкты с поля боя.

— Все в порядке? — слишком громко спросил Винсент.

— Просто пора.

— Хорошо.

Кетсвана вернулся в комнату, неся деревянный поднос, сколоченный из досок. На нем стояли две, испускающие пар, оловянные кружки, вместе с сухарями, увенчанными кусками холодной засоленной свинины. Ганс, между большими глотками обжигающего напитка, дул на оправку чашки, потом быстро поглотил холодный завтрак.

Винсент поднялся, кушая немного более медленно. Вошел Григорий Тимокин.

— Все готово, сэр, — заявил он Винсенту. — Нам лучше отправиться на фронт.

Винсент кивнул, и пошел к двери, забирая кружку чая с собой. Он остановился рядом с Гансом.

— Не буду говорить сентиментальных прощаний, Ганс.

— И я не буду.

Винсент усмехнулся. — Верно, Ганс. Увидимся через неделю.

— Увидимся, сынок. Григорий, не позволяй ему стукаться головой.

Григорий улыбнулся и протянул Гансу руку. Ганс взял ее нежно, но даже при этом Григорий искривился от боли.

— Хотелось бы идти вместе. Это еще более походило бы на поход к Эбро, — сказал он, с усилием улыбаясь.

— И одного раза было достаточно, — солгал Ганс, — Кроме того, мне нравится летать.

Винсент, подойдя к двери, остановился.

— Вы ведь оставите для меня немного славы, не так ли? — спросил он весело.

Ганс тихо засмеялся.

— И ради бога, пожалуйста, возвращайтесь.

А теперь в его голосе было заметно беспокойство. Прежде чем Ганс смог что-либо ответить, он вышел.

— Похоже, что все думают, что мы собираемся погибнуть, мой друг, — сказал Ганс Кетсване.

— Нас не убьют, мы бессмертны. Пока я с тобой, ты в безопасности.

Закончив пить чай, Ганс оставил кружку в хижине и вышел наружу, чтобы облегчиться, затем отправился к месту стоянки воздушных кораблей. Все больше и больше моторов проворачивались и прогревались. В грузовые отделения залезали команды, и Кетсвана упомянул, что те девять человек, которые летели с ним из Суздаля, категорически отказались туда вернуться. Добровольцы из наземных бригад заменили их.

Все вокруг них суматошно бегали. Они миновали несколько «Шмелей», увеличивающих обороты своих двигателей, бригадир орал ругательства на русском. Мимо прогремел фургон, снова пахнув керосином. Тысяча человек работала в посадочных командах, большинство из них втиснули в обслуживание, при этом дав всего несколько дней на тренировку.

«Это какое-то чудо», осознал Ганс, «что все это место не взорвалось из-за какого-нибудь проклятого идиота, тайком пронесшего коробок спичек, чтобы покурить, или из-за случайного ружейного выстрела».

Они миновали «Орла», десятка чинов собралась перед ним, сидя на корточках вокруг ведра с парящей овсяной кашей, и ведерком чая меньшего размера. Они даже не обратили внимания на проходящего рядом командира, и продолжили щебетать своими однообразными голосами. Мимо пронеслась посадочная команда, несущая мотки веревок, а следом несколько молодых парнишек, огибая Ганса, тащили кожаные бурдюки, заполненные водой, которые затем погрузят на судна.

— Здесь не будет оплаты за работу, — сказал Ганс. — Часть меня считала, что Варинна сошла с ума, думая, что все это может быть выполнено, но здесь так и происходит. Люди, оборудование, топливо, пища, боеприпасы, все это собралось вместе в одной точке.

— Они знают, что или так, или поражение, — ответил Кетсвана.

— Мы также знаем, что это нечто особенное, новая вещь, нечто, что мы будем помнить всегда.

В темноте было трудно разобраться в мешанине кораблей, и, наконец, они были вынуждены схватить одного из механиков, чтобы тот провел их к дирижаблю Джека. Когда они приблизились к воздушному судну, Ганс обрадовался, увидев, что еженедельнику Гейтса нашли правильное применение, достаточным количеством найденных копий обклеили передок и боковые стороны грузового отделения, чтобы заслониться от ветра.

Кетсвана направился к пассажирской корзине под кораблем Джека.

— Я думал, ты будешь на номере тридцать-девять, — заметил Джек.

— Мне не нравится пилот.

— Предположим, что-то произойдет со мной, — вставил Ганс. — Ты должен принять командование, помнишь?

Кетсвана рассмеялся.

— А если предположить, что на другом судне со мной что-то случится. В каком положении окажешься ты? Нет, я остаюсь с тобой, мой друг.

Ганс хотел поспорить, но он увидел Джека, стоящего рядом с веревочной лестницей к переднему отделению, сложившего руки и скалящего зубы.

— Вроде как логично на самом деле, — заявил Джек. — Я проведу вас. Кроме того, парни знают, что делать; все командиры рот проинформированы.

— Хорошо, давай, влезай, — сказал Ганс, и Кетсвана махнул напоследок, перед тем, как нырнуть под дирижабль и подняться на борт.

— Как наши дела? — спросил Ганс.

— Еще одна машина остается на земле. Около часа назад загорелся двигатель, когда его запускали, и обгорела часть крыла. Этот взлет в темноте, малость заковыристый.

— Я знаю. Таков расклад. Я бы предпочел вылет на рассвете, но это означало бы, что в конце нас ожидает ночной полет, и большинство этих мальчиков заблудится, или окажется в Карфагене, или вернется в Суздаль. Мы должны приземлиться при достаточном количестве дневного света, чтобы выполнить задачу.

— Тогда нам лучше пошевеливаться.

Джек первым взобрался по веревочной лестнице, а моментом спустя, один из механиков, тот, что находился в передней кабине, пока двигатели работали на холостом ходу, быстро спустился вниз. Ганс поднялся в кабину и взобрался на кресло второго пилота, внезапно осознавая, что зловоние вчерашнего дня из-за укачивания, полностью не исчезло. Ганс задался вопросом, было ли что-то странное в пилотах, в их тайном восхищении запахом. На минуту он испугался, что у него в животе поднимется революция, и он останется без завтрака. Открыв боковой иллюминатор, Ганс высунулся наружу и сделал глубокий вздох.

— Давайте надеяться, что все на своих местах, — прокричал Джек. — Я выруливаю первым, затем каждый дирижабль в дальнейшем следует за нами. Мы двигаемся по кругу наружу к морю и там выстраиваемся, затем оттуда и отправляемся.

Открыв обе переговорные трубки, он прогудел в них.

— Верхняя палуба. Нижняя палуба, держитесь, мы выдвигаемся.

Ганс расслышал снизу несколько стонов и взрыв смеха. Кетсвана ведь на самом деле получал от этого удовольствие. Любой шанс пойти в битву, на броневике, на дирижабле, а если понадобится, то хоть через выгребную яму, это не имело для него никакого значения, если он мог убить бантага.

Джек ухватил рукоятки управления подачей топлива, медленно продвигая их вверх, до тех пор, пока все четыре мотора не взвыли. Наконец, корабль дернулся вперед.

— Мы тяжело нагружены, чертовски тяжело, и ветра нет, что бы помочь нам оторваться от земли.

Он повернул колесо, перекрывая спусковой вентиль горячего газа, в верхней части центрального воздушного баллона. Они достигли центра взлетно-посадочной полосы, следуя за механиком из посадочной команды, держащего над головой белый флажок, который выделялся словно бледное мерцание в раннем утреннем свете. Ганс почувствовал, как будто машина каким-то образом начала ощущаться легче, и указал на это Джеку.

— Центральный баллон, в зависимости от наружной температуры, обеспечивает несколько сотен фунтов подъемной силы. Черт возьми, да я еще сделаю из вас воздухоплавателя. Похоже, что у вас есть необходимое ощущение для этого. Правобортные рукояти на холостой ход, сохраняйте левобортные в положении полного газа.

Ганс положил руки на рукоятки. Джек быстро наставлял его, затем отошел, так как ему нужно было повернуть штурвал руля направления. С помощью посадочной команды, дирижабль медленно повернулся и встал на полосу в слабом мерцающем свете, три фонаря в конце поля, отмечали путь взлета. Бригадир держал флажок вверху, вращая им над головой, и опустил его только тогда, когда побежал к левому борту, чтобы убраться с дороги.

— Ну, начали, полный газ, теперь не так быстро… вот так.

Ганс подал топливо, и тепловые двигатели медленно начали набирать скорость. Они оставались неподвижными столько, что казалось прошла целая вечность, затем вновь начали движение. Взлет выглядел более долгим, чем вчера, корабль медленно дергался и качался, один раз подскочил вверх, потом опустился на землю, затем, наконец, взмыл в воздух. Три фонаря юркнули под днищем судна, Джек удерживал корабль низко, чтобы набрать скорость, горячие выхлопные газы поступали в центральный воздушный баллон, еще сильнее нагревая его, увеличивая подъемную силу. Он аккуратно накренился к правому борту, и в темноте Ганс скорее почувствовал, чем увидел океан, открывшийся внизу под ним. Джек продолжил медленный поворот с подъемом, верхний стрелок доложил, что второй, третий и четвертый корабль построились в линию позади них. Они по спирали взбирались наверх и Ганс задался вопросом, как хоть кто-то мог видеть, где находятся другие суда, но когда они завершили полный круг, и вернулись в направлении восточного горизонта, он ясно разглядел несколько силуэтов дирижаблей на фоне красно-фиолетового горизонта.

Воздух был великолепно неподвижным, напоминая Гансу диковинное ощущение скольжения на коньках по первой зимней гололедице, когда он был мальчишкой. Они совершили еще один круг, и еще, корабль двигался по спирали вверх, словно орел, медленно взбирающийся по летним восходящим теплым потокам воздуха, взмывающий в темные небеса. Обширный мир распростерся под ними, слабые пучки наземного тумана, теперь выглядели темно-серыми, вторая из двух лун скользила по западному горизонту, на востоке небо становилось более ярким. Каждый разворот относил их все дальше в море, побережье отдалялось, часть плана, на всякий случай, ведь на земле были внимательные глаза врага, которые могли как-то восстановить сообщение в течение ночи.

— Потеряли еще одного, — заявил Джек, нарушая тишину, и он указал туда, где судно истекало дымом из одного двигателя, развернулось и направилось назад на поле для дирижаблей.

Подошли два «Шмеля», поднимаясь под намного более крутым углом, чем «Орлы», взмывая ввысь, и их сопровождение, и сигнал о том, что последний из «Орлов» стартовал.

— Какое количество? — спросил Джек, вызывая верхнего стрелка, которого Ганс по-настоящему жалел, сидящего на взрывоопасном водородном баллоне, с прикрепленным незащищенным «гатлингом». Также его задачей было ползать вокруг по баллону и затыкать любые дырки, пробитые выстрелами во время битвы. На время этого полета экипажу не выдали ни одного парашюта, соображение уменьшения веса исключили их, но даже с таким приспособлением для прыжка, верхний стрелок редко использовал его, поскольку, как только корабль загорался, большой вес орудия бросал человека вниз, прямо в горящий баллон.

— Трудно считать. Я прикидываю, что, по меньшей мере, тридцать кораблей в воздухе, сэр.

— Лучше старайся и предоставь мне точные цифры, — рявкнул Джек. — Проклятье. Если в воздух смогли подняться только тридцать, то нам конец.

Джек вздыхал, смотря на Ганса.

— Мы идем с тем, что есть, даже если к этому моменту их всего тридцать, — рассеянно ответил Ганс, напрягая зрение, чтобы хоть немного увидеть землю восточнее Тира. Там рассвет только прорезался; наиболее вероятно, что Винсент перешел в наступление .Ганс думал, что сможет заметить намеки дыма, или вспышки огня. Они продолжали свой последний разворот, мягко выводя дирижабль из подъемного виража. Джек выровнял их, при этом комментируя, что они были на высоте более трех тысяч футов и медленно поднимались. Воздух был заметно более прохладным, по-прежнему неподвижный и спокойный.

Несколькими сотнями футов ниже заметили дирижабль, проходящий непосредственно под ними, стрелок смотрел вверх и махал. Джек подстроился по компасу на юго-восточное направление, нажал руль высоты обратно немного выше, наклоняя носовую часть корабля вверх. Тир теперь находился по левому борту, на расстоянии в дюжину миль, и с этого момента Ганс не мог видеть его со своего места у правого борта.

— Мы выровняемся на девяти тысячах, где у нас должна появиться возможность поймать поток, идущий с запада. Это нам немного поможет. Теперь помните Ганс, все эти карты взяты просто из памяти. Я там был только два раза, поэтому схемы не слишком хороши.

— Я доверяю тебе.

— Вам придется, другого пути нет.

Подъем продолжался и постепенно, через обзорный застекленный порт между их ног, внизу в позиции переднего «гатлинга», Ганс заметил берег, когда они направились обратно к побережью.

— Возьмите штурвал вместо меня, держите его ровно в этом направлении, — приказал Джек. — Наблюдайте за компасом, а также прочертите мысленно прямую линию на что-то примечательное на горизонте. Также вы можете использовать солнце, но помните, что оно перемещается, так что не следуйте за ним по кругу.

Ганс неуверенно положил руки на штурвал.

— Вот так, только держите его ровно. Позвольте мне немного убрать обратно рукоятки управления дроссельными заслонками — мы должны беречь топливо.

Раздался монотонный глухой стук моторов, через корабль пробежали вибрации, скорость винта изменилась, и хотя звук все еще был громким, изменение принесло долгожданное облегчение. Ощущение скольжения по льду пока что оставалось. Ослепительный свет встающего солнца внезапно прорвался через горизонт, затопляя кабину темно-золотистым заревом. С носовой частью, приподнятой вверх, он чувствовал, как будто он поднимался в небеса и был наполнен глубоким прочным покоем. Момент стоил того, чтобы удерживать и смаковать его. Он посмотрел по сторонам, Джек обосновался на сиденье, глаза полузакрыты, его руки не касались рычагов управления, а были сомкнуты на груди. Ганс почувствовал вспышку страха, а Джек улыбнулся.

— Ганс, на самом деле, все это не так трудно. Просто держите направление, когда мы точно доберемся до девяти тысяч футов, то ртуть в том указателе будет посередине, это подскажет вам, слегка опустить нос. До тех пор просто расслабьтесь и держите курс.

И он закрыл глаза.

Внезапно Ганс почувствовал, как будто остался один на корабле, ощущение, принесшее радость, управление судном до верхних пределов неба. На минуту он забыл то, что ожидает впереди, все это было смыто прочь… и он был доволен.

— Эндрю.

Сон был о давнем, о Мэри. Задолго до ее предательства, задолго до всей боли, когда все было таким невинным, таким новым и живым, идти, взявшись за руки вдоль берега. Даже во сне он помнил о том обстоятельстве, что однажды застал Мэри с другим мужчиной, тогда, когда он все еще был в Мэне, и что Кэтлин была теперь центром всей его жизни, но по-прежнему было такое удовольствие снова увидеть свою первую настоящую любовь, не смотря на всю боль, которую она причинила ему.

Мягкое прикосновение Кэтлин выдернуло его из воспоминаний, и он почувствовал муки вины, когда всматривался в ее обеспокоенные глаза, как будто боялся, что она может каким-то образом ощутить то, что ему снилось.

— Который час? — прошептал он.

— Как раз перед рассветом.

Он услышал отдаленный грохот ружейного огня и мгновенно проснулся.

— Что это?

— Я была в церковной больнице, когда это началось, и вернулась сюда. Я не знаю.

Как раз когда она помогала ему надеть брюки и куртку, он услышал сильный цокот копыт на булыжной мостовой под окном, всадник осадил лошадь, животное тяжело дышало, вестовой что-то крикнул охране у дверей. Эндрю выглянул в окно и увидел одного из офицеров своего штаба, юного лейтенанта из Рима, еще одного из бесчисленных «племянников» старины Марка. Он спрыгнул с седла и побежал вверх по ступенькам переднего подъезда, затем принялся колотить по двери под ним. В соседней комнате заволновался один из близнецов, тихо вскрикивая, Кэтлин посмотрела на Эндрю. Он кивнул, и она вышла в тот момент, когда он шагнул в тускло освещенную прихожую и пошел вниз по лестнице. Он видел тень вестового позади стеклянного панно двери и позвал его. Парень вошел, встал по стойке смирно, и отдал честь, говоря так быстро на латыни, что Эндрю вынужден был показать ему, говорить помедленней.

— Сэр. В холле Конгресса оружейная стрельба. Докладывают, что спикер мертв, и Бугарин провозгласил себя в качестве действующего президента.

Эндрю устало вздохнул, опершись о стену. «Бедный Флавий. Скорее всего, пошел на встречу с Бугариным один и поплатился за это», подумал он.

— Эндрю.

Эмил вошел через дверь, тяжело дыша.

— Эндрю, они захватили Белый дом!

— Что? Я только был там.

Он взял паузу, пытаясь припомнить. Он сидел с Калином до полуночи. Президент по-прежнему, то приходил в сознание, то терял его, но очевидно шел на поправку. Но, то было четыре часа назад.

— Ну, его только что заполонили некоторые из старых бояр, — задыхаясь, произнес Эмил. — Провозглашая, что Бугарин президент.

— Если Флавий мертв, то он следующий, — тихо сказал Эндрю, уставившись в никуда, глаза больше не смотрели ни на вестового, ни на Эмила.

— Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

— Только то. По Конституции Бугарин занимает четвертое место в порядке преемственности. Президент все еще не в состоянии. Флавий хотел избежать кризиса, но при этом не быть объявленным исполняющим обязанности президента. Бугарин же хотел этого, и теперь, при мертвом Флавии, у него это есть.

— И ты позволишь ему получить власть?

Эндрю ничего не ответил.

— Эндрю, в этот самый момент, этот ублюдок скорее всего объявляет о перемирии, передав армии приказ к отступлению.

— Я знаю.

— И что ты собираешься делать?

— Делать? Боже мой, Эмил, какого черта я делал здесь все эти десять лет? Мы не хотели здесь находиться. Мы не хотели втягиваться в эту войну. Проклятье, почти все парни из нашего затерянного полка погибли в этой богом забытой адской бездне.

Он отвернулся и отступил к лестнице.

— Кэтлин, буди детей.

— Зачем, Эндрю?

— Мы уберем их отсюда на время.

Он посмотрел назад, на юного римлянина, офицера его штаба.

— Отправляйся в офис еженедельника Гейтса. Найди Гейтса, сообщи ему что происходит, собери в одном месте солдат, если сможете, то удерживайте ту позицию, и не позволяйте никому пройти в эту часть города, если вы его не знаете.

Он посмотрел наверх лестницы, где стояла Кэтлин, выводящая детей из спальни.

— Отведи детей на оружейный склад тридцать-пятого. Там они будут в большей безопасности.

— Куда ты идешь?

Он потянулся к этажерке за дверью, беря клинок, он неуклюже ухватил его, с неохотой позволяя Эмилу помочь.

— Я отправляюсь в Белый дом.

— Ради Бога, зачем. Бугарин убьет тебя.

Эндрю покачал головой.

— Нет. Слишком много бывших ветеранов по-прежнему рядом с ним, чтобы позволить это. Мы собираемся поговорить.

— О чем?

Он взял паузу, взглянув в кабинет, где на его столе находились две самые дорогие его сердцу вещи, бумага о назначении его полковником вольнонаемного полка, подписанная Линкольном, и Почетная медаль, заслуженная под Геттисбергом, и врученная также Линкольном. Подойдя к выставочному шкафу, он распахнул его, вынул медаль, почтительно подержал ее в руке несколько секунд, прежде чем неуклюже прицепить, и вышел за дверь. Еще несколько человек подъехало на лошадях, другие собрались на городской площади, которая выглядела так необычно, словно маленький кусочек Новой Англии, перенесенный в этот чужой мир. Один из его ординарцев, как будто читая мысли Эндрю, привел Меркурия из конюшни позади дома. Эндрю взобрался на лошадь, Меркурий легко двигался под ним, два старых компаньона, которые были вместе больше десятилетия.

Слухи быстро распространялись, и у домов, обшитых вагонкой, обрамляющих площадь, он видел последних немногих своих старых товарищей, которые находились в Суздале, готовых выступить, Вебстер возился, пытаясь застегнуть униформу, которая была чересчур облегающей для него. С северо-восточного угла площади появилось небольшое отделение, двигающееся по двое… это были мальчики, кадеты, обучающиеся в 35-м Мэнском, который теперь стал тренировочным полком, этаким Вест-Пойнтом Республики, юноши были слишком молодыми, чтобы их засунули в пекло фронта. Один из них с гордостью нес полковой штандарт.

Эмил нагнал Эндрю, взяв лошадь одного из курьеров.

— Отправиться сейчас в Белый дом это безумие, Эндрю. Если Бугарин действительно заполучил правительство, то он тут же убьет тебя.

Эндрю почувствовал зарождающийся гнев. Тяжело дыша, подскакал Вебстер.

— С Калином все в порядке?

— Мы не уверены, — ответил Эмил.

— Будь все проклято, Эндрю, это зашло слишком далеко. Захватите управление правительством теперь. Парни последуют за вами!

Он выдал последнее слово с напыщенной демонстрацией, которое эхом пронеслось через площадь, и восторженные крики раздались в ответ.

Эндрю жестко осадил Меркурия, его стальной пристальный взгляд заставил замолчать группу. Развернувшись, ничего не говоря, он отправился к юго-восточному углу площади, пока Эмил понукал свое животное, такое же огромное как лошадь Клейдесдальской породы, чтобы удержаться около него. Когда Эндрю свернул за угол на центральную улицу, ведущую к Главной площади и к Белому дому за ней, он увидел, что улица уже заполнена. Он проехал мимо театра, изодранный плакат свисал с боковой доски для афиш, объявляющий о спектакле «Король Лир». На какой-то момент это привлекло его внимание, необычно наблюдать за постановкой Шекспира на русском языке в этом чужом мире. Римские солдаты, расквартированные в Суздале, были очарованы «Юлием Цезарем», поскольку настоящий Цезарь жил на Земле после того, как их древние предки были унесены в этот мир. Также он вспомнил последнюю ночь, прямо перед началом меркской войны и спектакль «Генрих V».

Он ехал по широкому открытому бульвару, обрамленному с обеих сторон зданиями высотой в три и четыре этажа, с витиеватой резьбой, и несколькими более старыми, пережившими пожары и войны, все еще украшенными изображениями тугар, похожих на горгулий.

В толпе ощущалась тревога, сегодня не было никаких приветствий. И при этом не было и гнева… скорее это походило на истощение души и духа. Было очень легко определить ветеранов, почти все другие люди были или очень старыми, или очень молодыми, или женщинами, ветераны выделялись — мужчины, стоящие на костылях или с пустыми рукавами. Эти, кто мог, вставали по стойке смирно и отдавали честь, когда он проезжал мимо, но он продолжал смотреть строго вперед.

— Ты собираешься бороться с ним? — наконец, спросил Эмил, но Эндрю промолчал.

— Люди за тебя. Ты понимаешь это? — Эмил кивнул за спину.

Ему не нужно было поворачиваться; он слышал ритмичный топот ног кадетов, голос Вебстера выкрикивающего приказы, призывающих даже ветеранов, стоящих на обочинах, становиться в строй и «поддержать их полковника». Они проехали офис еженедельника Гейтс-иллюстрейтед. Издатель находился на улице, в седле, ожидая их, ученики, печатники и остальная часть персонала вываливалась из помещения, некоторые из них тащили винтовки и пистолеты. Гейтс пристроился рядом с Эндрю.

— Я думал, что пресса, как предполагается, является нейтральной, — язвительно заметил Эндрю. — Вне зависимости от того, что произошло, разве карандаш не является оружием более могучим, чем кинжал?

— Черта с два мы нейтральны, — злобно огрызнулся издатель. — С ним несколько вооруженных сенаторов.

— Кто-то из военных?

— Неорганизованные единицы. Главным образом там есть несколько человек из старых бояр и их бывших воинов. Я знаю, мы должны были убить их всех после того последнего восстания.

— Что произошло? — спросил Эндрю.

— Флавий мертв. Я знаю, что это факт; один из моих репортеров находился в здании, когда это произошло. Хотя Бугарин этого не делал, по меньшей мере, не своей рукой. И снова, все было так же, как и в случае с Калином. Мы не знаем. Но как только это случилось, Бугарин, в окружении некоторых своих последователей, пошел прямо в Белый дом. Очевидно, что несколько выстрелов были выпущены там уже позже.

— Калин?

— Без понятия. Но по слухам, Бугарин привлек одного из судей и Касмира.

— Таким образом, он хочет принести присягу, — ответил Эмил. — Если он — президент, то мы должны сражаться с ним, Эндрю.

— Я это понимаю, — тихо сказал Эндрю.

Иногда самым трудным делом является не делать ничего, говорил ему Ганс, и он улыбнулся этой мысли.

Главная центральная площадь Суздаля лежала прямо впереди, и уже заполнялась жителями города. Когда он подъехал к краю площади, гудящий шум вырвался из толпы. Позади себя Эндрю услышал, как Вебстер выкрикивает группе кадетов выдвинуться вперед по двое и очистить путь. Эндрю резко осадил лошадь, затем повернул Меркурия в бок. Он посмотрел назад на улицу и увидел несколько сотен человек, которые его сопровождали. Позади них теснилась куча народу, желающая наблюдать за происходящей драмой.

«Так много истории и драматичности на этой площади», подумал он. «Впервые мы маршировали здесь. В тот день прибыл посланник тугар. Сражение против армии бояр, а затем строй против тугар в последней атаке. Еще великие моменты, это парады побед, первое чтение Конституции, которую я сам и сочинил, ее общественная ратификация и декларация Республики, и инаугурация президента Калинки.

Теперь это».

Он поднял руку вверх, указывая Вебстеру остановиться.

— Я хочу, чтобы это сборище остановилось и сложило оружие на землю, — сказал Эндрю.

Он говорил тихо, но твердо. Вебстер, посмотрев на него, смутился.

— Господин Вебстер, вы министр финансов и более не состоите в списочном составе тридцать пятого, но, тем не менее, я ожидаю, что вы повинуетесь моим приказам. Остановитесь и стойте спокойно.

Вебстер по-прежнему не реагировал.

— Уильям, ты понимаешь меня?

— Да, сэр.

Вебстер неохотно повернулся и прокричал приказ. Наступил напряженный момент, некоторые из людей что-то кричали в протесте, но, наконец, приказ был выполнен. Мельком он заметил Кэтлин в толпе, и натянул улыбку на лицо, пытаясь унять ее страхи.

— Мистер Гейтс, вы также можете идти, как представитель четвертой власти. Эмил, я просто хочу, чтобы вы тоже пошли вперед. Как только у вас будет шанс, то идите внутрь и проверьте Калина.

Он увидел флаг 35-го Мэнского полка, безвольно висящий в неподвижном утреннем воздухе. Слегка толкнув Меркурия пятками, Эндрю отправился в головную часть колонны, где стоял знаменосец. Мальчик стоял неподвижно, и при приближении Эндрю отдал честь. Он посмотрел вниз на него и улыбнулся.

— Сынок, ты понимаешь ответственность, которая лежит на тебе?

— Да, сэр, души солдат, которые умерли под этим стягом, — он кивнул на сгибы, пропитанные кровью, — теперь они держатся неподалеку от нас. Их духи живут в знамени.

Ответ застал Эндрю врасплох, и он застыл. Конечно, мальчик верит в это, он же из Рима. Две тысячи лет назад их солдаты верили, что их мертвецы собираются вокруг штандарта легиона.

«Был ли Джонни сейчас здесь, а Фергюсон, Майна, Мэлади, Уотли, Киндред и так много остальных, были ли они здесь»? Медленно он поднял правую руку, его взгляд сфокусировался на флаге, его разум заполнился всем тем, что это представляло. Он отдал честь стягу. Быстро, прежде чем люди могли бы увидеть его эмоции, которые собирались нахлынуть на него, он повернул Меркурия кругом, слегка подталкивая пятками, и прошептав команду, подобрал уздцы, и в спешном порядке взнуздав лошадь, поскакал медленным галопом.

Эмил пристроился позади него, доктор сквернословил при каждом вздохе, так как терпеть не мог ездить верхом. Толпа, собравшаяся на большой площади, раздвинулась при приближении Эндрю, он слышал свое имя, эхом разносившееся через площадь. Как только он проходил мимо, толпа позади него смыкалась, продвигаясь вперед к Белому дому.

На самом деле здание было ничем иным, как срубом очень большого размера, типичным для древних руссов, оконные ставни окрашены веселыми картинками, дикие причудливые орнаменты украшающие углы и круто наклоненная черепичная крыша. По настоянию Калина здание было полностью побелено, с тех пор, в конечном итоге, оно стало резиденцией президента, живущего в доме, окрашенном в белый цвет.

Он задался вопросом, «был ли там бедный Калин по-прежнему жив». Его старый друг, его первый настоящий друг в этом мире, который так сильно изменился за последний год. Это было словно какое-то помешательство, истощение, которое сломало его. Он время от времени задумывался, а не был ли Калин слишком мягок, чересчур заполнен состраданием, чтобы быть президентом. Каждая новая смерть на фронте сказывалась на нем. Едва ли был такой день, когда он бы не приходил днем в собор, посещая очередную поминальную службу по сыну своего друга, старого товарища, с которым он не раз выпивал, или просто потому, что он чувствовал, что президент должен быть там, где кто-то оплакивал жизнь, отданную за Республику.

Эндрю помнил, насколько он был потрясен последним разом, когда видел Линкольна, лицо глубоко вытравленное, глаза темные и запавшие. Когда Линкольн заметил его пустой рукав, он отвел взгляд в сторону, а затем посмотрел в его глаза, и Эндрю почувствовал, словно президент был переполнен отцовскими чувствами и молитвами, за то, чтобы Эндрю был защищен впредь от любых страданий на службе своей стране. Таким же был Калин, и даже больше, он был тем человеком, который хотел, чтобы убийства прекратились. Но в этом и заключался парадокс войны, что наступало такое время, когда для сохранения жизней, убийство обязано было продолжаться. Он осадил лошадь перед лестницей резиденции президента. Кордон солдат окружил нижние ступеньки, толпа нервно придвинулась.

Внезапно, Эмил загородил собой обзор, выставляя коня перед Эндрю.

— Доктор, какого черта вы вытворяете, — прошептал Эндрю.

— Будь все проклято, Эндрю, вон там может быть снайпер, в любом из тех окон.

— Я знаю это, Доктор; теперь будьте добры отъехать. Последнее, что я хотел бы видеть сейчас, это как вас подстрелят.

Эмил неохотно потянул лошадь, объезжая вокруг Эндрю, но при этом, продолжая косо вглядываться в темные уголки здания. Эндрю стоял неподвижно, медля несколько секунд.

— Эндрю?

— Что?

— Какого дьявола ты делаешь?

— Ожидаю.

— Чего именно?

— Просто жду, — рявкнул Эндрю, его тон ясно показал, что он не желает разговаривать.

Толпа сжималась вокруг него, и одна старуха с усилием потянула его за ногу. Он посмотрел вниз, она слишком быстро говорила по-русски, и он не мог ее понять, ее голос заглушился возрастающим шумом взволнованной толпы.

Наконец, из передней двери вышел капитан, оставляя ее открытой, шагнув через кордон охраны, спустился по лестнице, ловко вытянулся по стойке смирно и отдал честь. Эндрю признал его, как командира личной охраны Калина.

— Полковник, сэр?

— Доброе утро, капитан.

Солдат посмотрел на него, судя по всему слегка смущенный.

— Капитан, президент Калинка, как он?

— Сэр, он по-прежнему жив. Я поставил два отделения охраны у его дверей, и также двух вооруженных офицеров в его комнате.

— Они надежны?

— Сэр, я сам отбирал их, — заявил капитан, задетый замечанием.

Эндрю пристально всмотрелся в юного офицера, взвешивая его, затем кивнул.

— А его состояние?

Капитан приблизился, подойдя рядом к Эндрю, толпа немного отступила.

— Боюсь, что не хорошо, сэр; его жена говорит, что вернулась лихорадка.

— Будь оно неладно, — пробормотал Эмил.

Эндрю согласно кивнул, поднимая взгляд, вновь уставившись на здание.

— Сэр?

— Да?

— Сэр, что-то еще?

— Бугарин был приведен к присяге, как исполняющий обязанности президента?

— Да, сэр. Сэр, я получил приказ от одного из его людей, снять охрану у Президента Калинки и поместить ее около комнаты, в которой находится Бугарин.

— И вы отказались?

— Да сэр, однозначно.

— Как полковник, командующий армией, я даю вам личный приказ, капитан. Вы должны охранять Калинку ценой собственной жизни.

— Я бы сделал так в любом случае, сэр.

— Неважно, какие приказы вы получите позже, мой приказ, отданный сейчас, будет на первом месте. Президент Калинка должен быть защищен любой ценой.

— Прежде я умру, чем кто-то навредит ему, сэр, — горячо ответил юный капитан.

— Хорошо, сынок. Теперь, пожалуйста, иди вовнутрь и заяви господину Бугарину и Патриарху Касмиру, что я прошу «видеть их здесь».

Этот приказ он произнес с повышенной громкостью, команда эхом прокатилась над толпой. Площадь стала замолкать. Капитан отсалютовал, поспешил вовнутрь, прошло много времени. Наконец, он вернулся, один.

— Полковник Кин, Господин… — и он, замялся на несколько секунд. — Действующий Президент Бугарин сказал, что вы должны доложиться ему внутри.

Эндрю застыл.

— Как командующий армией, я требую публичной встречи, здесь, перед лицом жителей Суздаля, и скажите ему, что я буду ждать здесь весь проклятый день, в случае необходимости.

Капитан понесся назад, а Эндрю пожалел его, зажатого между двух огней.

— Эндрю, ты собираешься делать то, что, как я думаю, ты делаешь?

Эндрю посмотрел на Эмила и улыбнулся.

В церковной башенке прозвенел колокол, отмечая ход времени, и, наконец, кто-то появился в двери. Это был Патриарх Касмир. Он обернулся, посмотрел обратно в Белый дом, видимо прокричал что-то, что было неразборчиво, затем повернулся и шагнул вниз по ступенькам, спускаясь волной черной одежды. Он остановился несколькими ступенями выше Эндрю, осмотрел его штаб, и всмотрелся в толпу, затем всех благословил. Сразу же наступила тишина, все встали на колени, молясь. Оставаясь верхом, Эндрю находился на одном с ним уровне глаз.

— Бугарин был приведен к присяге, как исполняющий обязанности президента? — спросил Эндрю.

— Да, Эндрю.

Его голос был едва слышен, чуть ли не шепот.

— Именно ваша собственная Конституция заставила меня это сделать. Калин, я не уверен, что он выживет. Марк мертв, Флавий погиб. Бугарин следующий в линии. Конституция требует этого; я обязан был благословить церемонию.

Эндрю сразу же понял, насколько ненавистно было Касмиру делать то, что он должен был выполнить.

— Поскольку вы являетесь главой правосудия, я прошу вас, чтобы вы инициировали расследование по попытке убийства президента и убийства спикера. Я сильно сомневаюсь, что исполнительная власть сделает это. Я также сомневаюсь, что вы могли бы набрать достаточно голосов в Сенате, чтобы снять Бугарина.

— Я сделаю все, что в моих силах, и как судья и как священник.

Толпа начала шевелиться. Касмир посмотрел назад через плечо. Полдюжины охранников стояли в дверном проеме.

— Я сказал Бугарину, что заклеймлю его как труса, если он не выйдет к вам на встречу, — прошептал Касмир.

Эндрю не мог не усмехнуться.

— Вы собираетесь свергнуть его? — спросил Касмир, и Эндрю ощутил конфликт в голосе своего друга.

Он ничего не ответил, внимательно наблюдая за тем, как из дверного проема появился Бугарин, необычно для него, одетый в цилиндр Калина, который в этом мире стал церемониальным символом президента. Охранники, все из сенаторов, спустились по лестнице, Бугарин шел в середине группы. Они остановились позади Касмира. Эндрю пристально уставился на него. Во взгляде того был вызов, но еще он почувствовал страх.

Был ли этот человек тем, кто не только задумал убийство спикера, но и также попытку убийства президента? Верил ли он так неистово в то, что война должна быть прекращена любой ценой, что готов был убить, или он был всего лишь пешкой?

Независимо от того, что полагал Эндрю о том, как Бугарин пришел к власти, по крайней мере, в этот момент он был президентом Республики. С преднамеренной медлительностью Эндрю поднял руку и отдал честь. Тихие шепотки побежали через толпу. Они все знали, что все это означает. Он почувствовал, как напряжение отпускает Бугарина, но тот по-прежнему был насторожен. Он услышал бормочущее проклятье; то был Эмил, который был не способен заставить себя приветствовать Бугарина.

— Я сейчас же желаю видеть президента Калинку, — заявил Эмил, адресуя свое послание Касмиру, выделяя при этом слово «президент».

— Я прослежу за этим Эмил, — ответил священник, — и вы будете под моей личной охраной.

Эмил посмотрел на Эндрю.

— Еще секунду, — прошептал Эндрю.

— Для чего? Видеть, как ты целуешь его окровавленные ботинки?

Эндрю проигнорировал вызов своего друга.

— Могу ли я спросить исполняющего обязанности президента, будут ли какие-либо приказы для армии относительно боевых действий как оборонительного, так и наступательного характера.

Он преднамеренно произнес слова медленно, так чтобы расслышали все.

— Все наступательные операции должны прекратиться. Я немедленно попрошу о перемирии. Мы должны прекратить эту бессмысленную войну.

По площади снова прокатилась волна голосов. Толпа была в замешательстве. Слабый хор приветствий, но им не хватало силы и энтузиазма. Он слышал лязг оружия с другого конца площади, приглушенные приказы, скорее всего Вебстер говорил солдатам, приготовиться.

— Сэр, если вы приказываете мне, чтобы я вывел в тыл армию, я не могу повиноваться такому приказу.

Наступила выжидающая тишина. Эндрю медленно протянул руку к боку, берясь за рукоятку сабли. Один из сенаторов начал понимать пистолет. Касмир повернулся лицом к сенаторам, крича им оставаться неподвижными. Эндрю бережно вытащил саблю, официальный клинок был выдан ему Калином и Конгрессом, в знак признания их победы над тугарами. Он стал теперь официально признанной частью ритуала приветствия с холодным оружием. Рукоять поднята перед лицом, лезвие вертикально, но когда он сделал так, он посмотрел на флаг, слабо трепещущий на вершине Белого дома. Он сделал глубокий вздох, подготавливая себя перед тем, что сейчас произойдет. Он быстро, слегка неловко, поскольку нервничал, действуя единственной рукой, перевернул клинок, схватившись за лезвие. Рукояткой, в направлении Бугарина, он бросил саблю на лестницу, так что она прогремела до ног Касмира.

— Тем самым я слагаю с себя полномочия командующего Армией Республики, — закричал он, голос донесся до самых дальних уголков площади. — Я ухожу в отставку и покидаю этот город и Республику.

Толпа замолкла, стояла могильная тишина. Бугарин смотрел на него в оцепенении, не способный как-то отреагировать. Эндрю сделал глубокий вздох; к его удивлению, он почувствовал так, словно снял с себя ужасное бремя. Он развернул своего коня прочь от Бугарина. В его сознании это человек больше просто не существовал. Эндрю посмотрел на толпу, на лица поднятые кверху.

— Я отдал этой стране десять лет, — прокричал он, его голос пронесся эхом. — Когда мы пришли в этот мир, нас было более пяти сотен. Свыше четырех сотен уже мертвы, отдав свою жизнь, чтобы вы были свободны. За эти десять лет служения и жертв, я понял кое-что.

Он подождал минуту, толпа по-прежнему была тиха как могила.

— Ты не можешь дать свободу кому-то. Каждый мужчина, каждая женщина должны сами заработать ее, а затем охранять ее от тех, кто желает забрать ее. Охранять ее от орд, охранять ее от тех, кто снова бы поклонялся ордам.

Когда он сказал последние слова, он кивнул на Белый дом. Он посмотрел назад, прямо на Бугарина.

— Теперь я обычный гражданин, и как обычный гражданин, я говорю это вам. Я ожидаю, что здоровье нашего горячее любимого Президента Калинки будет охраняться любой ценой. Если он умрет, неважно по какой причине, вам лично придется ответить мне за это.

Бугарин побледнел из-за прямой угрозы, но промолчал. С нарочито показным презрением, Эндрю повернулся к нему спиной, не ожидая никакого ответа, и вновь оказался лицом перед толпой.

— Тем, кто были моими друзьями, тем, кто сражался за свободу, я говорю — спасибо вам. Что касается остальных.

Он колебался, помня известное прощальное высказывание Дэйви Крокета.

— Ну, вас мне жалко, поскольку если вы сдадитесь, то вы умрете. Прощайте.

С высоко поднятой головой, он начал двигаться обратно к своему дому, и чувствовал внутри легкость, которой он не знал много лет. Он выполнил свой долг, он поборолся с желанием взять все это в свои руки, то, что, как он знал, он мог бы сделать. Он не запятнал свою честь, и он не разрушил Республику. Если Республика обречена на смерть, то это будут чужие руки, которые уничтожат его мечту, а не его собственные. Не сделав более ничего в этот момент, он ощутил, что выполнил одно из самых важных дел за свою карьеру.

Когда он проезжал мимо, все вокруг него за короткий промежуток времени буквально взорвалось криками, одни кричали ему остаться, другие призывали сражаться, еще одни орали, что война закончена.

Гейтс скача рядом с ним, смотрел на него с широко открытым ртом.

— Что насчет войны? — наконец, спросил Гейтс.

Эндрю улыбнулся.

— У них там, в Тире, есть три дня, прежде чем известия смогут каким-то образом добраться до них. Теперь операция вне моего контроля.

— Боже защити Ганса и Винсента, — вздохнул Гейтс.

— Да, — ответил Эндрю, наклоняя голову. — Боже, защити нас всех.

— Куда вы собираетесь?

— На север; завтра я уеду из города.

 

Глава 9

Ганс говорил ему, что он будет наслаждаться этим, и был прав. Ему никогда так уж сильно не нравились лошади. Офицер должен был ехать верхом, и он так делал, но пытаться сохранить удобное положение на спине монстра, размером с Клайдесдала было невозможно, особенно после ранения в бедро.

Езда на броневике была другой. Она отбила ему все кишки, пока они грохотали то вверх, то вниз по обширной волнистой равнине, но на данный момент ему было все равно… он вернулся к боевым действиям, а это единственное, что берется в расчет.

Достигнув вершины низкого откоса, водитель остановил машину. Слева от Винсента, растянувшись на земле, валялось полдюжины бантагов, разорванных на части огнем «гатлинга», их животные также были мертвы. «Шмель», который выполнил работу, возвращался с востока, прочесывая территорию. Он помахал крыльями, когда пролетал над головой, скорее всего, растратив боеприпасы, отправляясь обратно на базу.

С трудом передвигаясь, Винсент повернулся, держась за стенку башни, свесил ноги за борт машины и неуклюже спрыгнул на землю. Было здорово оказаться вне машины. Открытый люк в потолке башни, как правило, выступал в качестве вытяжной трубы, вытягивая тепло с главной палубы ниже, где находился котел. Сухой шалфей трещал под ногами, резкий запах перебивал вонь горячего масла и керосина.

Он поднял полевой бинокль. Далеко впереди, на расстоянии в несколько миль, он видел их, шесть уменов, которые смогли идентифицировать к настоящему времени, шестьдесят тысяч верховых воинов Орды… и все они в ужасном замешательстве.

Прорыв начался на рассвете. Нападению предшествовал заградительный ракетный залп из пятисот снарядов, а затем пошли пятьдесят два броневика. Они потеряли шесть единиц в такой открытой атаке, но в течение нескольких минут их огневая мощь, совмещенная с поддержкой двадцати «Шмелей», прорвала зияющую дыру в милю шириной в линии обороны бантагов, враг бежал в панике дезорганизованной толпой.

Вслед за ними отправился весь 3-й корпус, двигаясь полками в громадном каре, ту же систему Ганс использовал год назад во время отступления от Зеленых гор. Но на этот раз с ними дополнительно была артиллерия и фургоны с припасами, в дополнении к «гатлингам» на борту броневиков и в воздухе.

«Это был другой вид войны в другую эпоху», осознал Винсент. Варинна постигла эту мысль, и она начала обретать черты в его собственном разуме. Это более походило на корабли, маневрирующие в море, чем на старый стиль баталий на земле. Держать бронемашины вместе за исключением дюжины, разбросанной по всему расположению 3-го корпуса, для обеспечения огневой поддержки, и выступления в качестве пункта сбора.

Броневик взобрался по склону рядом с ним и остановился, с шипением из предохранительного клапана вырвался пар, открылась верхняя дверца и оттуда высунулась голова.

— Ублюдки не знают что делать!

Тимокин усмехнулся, сидя в башне своей машины и вытирая лицо тряпкой перепачканной потом. Он выбрался наружу и спрыгнул на землю рядом с Винсентом. Другие машины взбирались на склон позади них, двигаясь в гигантском V-образном построении в полмили шириной. Это было грандиозное зрелище, дым вздымающийся волнами, колеса, врезающиеся в сухой дерн своими накладками, орудийные порты машин открыты, трехдюймовые орудия и «гатлинги» высунуты и готовы к использованию.

Позади них весь 3-й корпус шел в громадном каре. Непосредственно внутри гигантского квадрата не спеша передвигались шесть батарей, готовые развернуться и передислоцироваться по необходимости, в то время как в самом центре огромного квадрата находились фургоны, загруженные сверху донизу дополнительным топливом, боеприпасами и медикаментами. Единственный кавалерийский полк петлял то вперед, то назад снаружи каре вдоль флангов и тыла, солдаты иногда придерживали лошадей, чтобы обменяться парой выстрелов с бантагскими всадниками, которые рисковали подобраться слишком близко к боевому построению. Над головой лениво кружили четыре «Шмеля», готовые спикировать на бантагов, которые могли бы попытаться предпринять атаку.

Он чувствовал радостное настроение в рядах солдат. Третий корпус оставался в Тире на протяжении всей зимы, избегнув распотрошения армии в Риме и поражения у Капуа.

Во всяком случае, люди чувствовали себя брошенными, забытыми на вторичном фронте, и спустя девять месяцев в осаде, они упивались возможностью что-то доказать.

Григорий предложил Винсенту свою фляжку, и тот с радостью взял ее. Он осушил свою собственную флягу пару часов назад, и гордость удерживала его попросить еще воды у экипажа под ним, который страдает от гораздо более сильной жары. Слишком много месяцев проведено за столом, понял он. Вода была горячей, но ему было все равно, он сполоснул рот, чтобы избавиться от маслянистого привкуса, а затем сделал большой глоток.

— Это проклятое зрелище лучше, чем Капуа, — сказал Григорий, слегка морщась, когда Винсент бросил фляжку обратно. — Эти машины были сделаны для такого типа территории, а не для клубка траншей и ловушек на севере.

Винсент кивнул, соглашаясь с ним.

Он продолжал изучать врага. Струйки пыли вздымались на западе несколькими милями позади колонны.

«Скорее всего, они направили большую часть войск на некоторое расстояние от Тира, чтобы последовать за нами», подумал он. «Возможно, даже совсем отказались от осады, за исключением небольшого заслона, рассчитывая здесь припереть нас к стене в полном составе, и что они уничтожат нас».

Несмотря на энтузиазм Григория, и тот факт, что он сам планировал эту операцию, Винсент чувствовал холодок, ползущий по позвоночнику. Одно дело рассчитать все это на бумаге и на карте, и совсем другое дело оказаться здесь и сейчас. Ганс был прав, здесь было по-другому. На севере, в Риме, земля была населена. Там были дороги, виллы, городки, типично упорядоченные для Рима, все расчерчено на квадраты и надлежащего качества. Здесь же была ненаселенная территория, холмистая прерия, видимая настолько далеко, насколько позволяло зрение, такая, какой он себе ее представлял в Канзасе или Небраске. Местность для броневиков, но не для колонны пехоты, передвигающейся на своих двоих.

Это был странное соотношение сил. У бантагов на этом фронте не было ни одного броневика. Несколько ракетниц они уже израсходовали, а артиллерия не могла устоять против атаки броневиков в открытом поле. Однако верхом они могли скакать по кругу, вокруг машин и марширующей колонны 3-го корпуса. Он оглянулся на запад, где 3-й корпус, почти одиннадцать тысяч человек, двигались через сухую траву высотой по колено, глядя, как колеблющиеся синие волны пересекают зелено-коричневое море. Теперь ни одна из сторон не могла вступить в схватку с другой.

Тем не менее, бантаги имели одно серьезное преимущество — они могли выбрать место, где остановиться и сражаться. Он не мог. У них была подвижность, как тактически, так и стратегически, с его стороны была огневая мощь. Если бы они тоже смогли увеличить огневую мощь, то это могло бы стать смертельным. И это также было частью плана.

Он шел перед своей машиной, рассматривая землю, вспоминая карты, которые он изучил настолько внимательно, что они намертво были запечатлены в его памяти. Они находились примерно в двадцати милях от Тира, чертовски неплохой марш для первого дня. Мелкий ручей протекал непосредственно впереди, несколькими сотнями ярдов вниз по склону, вода была темной, загрязненной после прохождения всадников орды.

— Поставим лагерь здесь, — заявил Винсент.

— У нас все еще есть четыре часа светлого времени или даже больше, мы могли бы сделать еще восемь — десять миль.

Винсент покачал головой.

— Нет. Это место достаточно далеко. Кроме того, я хочу, чтобы парни окопались и огородились частоколом, с валом из дерна, и вон оттуда мы можем взять воду на ночь. Следующий поток будет через шесть миль, и если бантаги видят в этом какой-то смысл, то они будут сражаться с нами за него.

— Великолепно, и мы разжуем их по частям.

— Для этого есть время, очень много времени, — рассеянно сказал Винсент. — Позволим сначала еще немного накалиться обстановке. Кроме того, мы не главное представление, главное — это работа Ганса. Помни, мы — диверсия, приманка. Мы располагаемся на ночлег сегодня рано вечером, завтра совершим трудный марш, и должны будем почти достигнуть головной части железной дороги, которую они ведут на запад от Великого моря. Бесспорно, что к настоящему времени Джурак рассчитывает на то, что мы нападем здесь. Он, возможно, уже послал войска и броневики из Сианя и Форта Хэнкока, чтобы сойтись в одной точке и встретить нас для защиты этой железной дороги. Давай дадим ему время, чтобы добраться сюда и облегчим ситуацию для Ганса.

«Ганс». Он вытащил свои часы. «Примерно сейчас он должен совершить нападение», подумал он. «Боже помоги ему».

* * *

Сейчас не было времени на тошноту, но прошлые два часа были сущим адом. Слабо наклонившись, он тужился, чтобы вызвать рвоту, но уже ничего не осталось. Корабль взбрыкивал и колебался, поднимаясь вверх от теплового потока воздуха, затем погружаясь обратно вниз.

— Это Сиань? — прокричал Джек.

— Чего?

— Черт побери, Ганс, возьмите себя в руки.

Он вяло кивнул, смотря вперед. Они находились над землей уже в течение часа, разрезая надвое кривую излучину реки, идущей вплоть до Сианя. Облачный покров стелился с начала дня, вынуждая их снизиться, Джек выказывал все увеличивающееся беспокойство из-за перспективы грозы. Если бы шторм действительно настиг их, то он мог уничтожить всю миссию.

Ганс поднял полевой бинокль, опершись локтями о переднюю панель, пытаясь компенсировать непрерывную болтанку дирижабля, который качался словно пробка в открытом море.

Это должен быть он. Несмотря на растущую болтанку корабля, мельком он увидел огромную, окруженную стенами территорию вокруг стоянки кораблей, и на мгновение место, которое выглядело слишком знакомым, леденящим кровь, небольшая деревня в крепости, полудюжиной миль ниже Сианя, где он укрывался после побега из лагерей для рабов. Дирижабль на мгновение утихомирился, и мир под ним, казалось, резко обрел черты. Город распростерся вдоль восточного берега, древние кирпичные стены пылали красным цветом в свете послеполуденного солнца.

Дюжины кораблей выстроились в линию в доках под утесами, большинство из них галеры, несколько пароходов, остальные традиционные чинские джонки. Темная бурлящая масса кишела в доках, выглядя, словно взбаламученное гнездо муравьев… рабы-чины. С воздуха можно было подумать, что под ними раскинулся сказочный город — высоченная пагода в центре, строения с крутыми красными черепичными крышами, дюжины небольших храмов усеивающих горизонт. И все же, когда он смог обеспечить устойчивость полевому биноклю, он скорее почувствовал, чем увидел, что волшебная часть города заброшена — дома покинуты, улицы забиты сорняками, крыши обрушены. Несмотря на то, что они трудились на своих владельцев, жители Сианя умирали, выбранные для Праздника луны, или перевозились для работы на железных дорогах, на фабриках и на линиях снабжения, или просто трудились до смерти.

Проверяя снова деревню, где он отбивался от бантагов, пока не прибыла помощь, он измерил расстояние вверх по реке. Больше не было сомнений. Они достигли Сианя, основную базу снабжения бантагской орды, транзитную точку для поставок, приходящих из центра чинского государства.

В двух сотнях миль в восточном направлении лежало черное сердце бантагской империи, обширные тюремные лагеря и фабрики, где миллионы рабов чинов трудились, чтобы поддержать войну. То сердце было его конечной целью, но сначала он должен был захватить город. Все что бантаги производили, чтобы поддержать военный натиск, проходило через это место, здесь происходила разгрузка с поездов и погрузка на корабли, которые транспортировали поставки через Великое море, на пятьсот миль к северу, там их в очередной раз разгружали и отправляли в окончательный путь до Капуа. Здесь было слабое звено в этой длинной цепи.

Это был стержень, на котором держался весь план Варинны. Глубокий рейд в центр бантагов, чтобы захватить доки, сжечь поставки — перерезать жизненно важную артерию. Винсент был диверсией, сталкивая Джурака с двумя возможными действиями противника, одно из которых — перспектива захвата ими базы у Великого моря, и, если повезет, это отвлечет на себя некоторые силы бантагов, прежде чем его собственный набег достигнет цели. Если же Винсент добьется успеха, тем лучше.

— Где приземляемся? — прокричал Джек.

— Будь я проклят, если я знаю, — ответил Ганс. — Разве ты не помнишь?

— Я только однажды пролетал над этим адским местом, и это было год назад. Второй раз я летал туда, где были вы, затем убрался оттуда к чертовой матери. Проклятие, Ганс, мы должны были совершить, по крайней мере, один разведывательный полет, прежде чем ввязываться в это предприятие.

Ганс покачал головой. Один такой полет, возможно, раскрыл бы их карты. Поэтому налет собирались выполнять вслепую.

— Думаете, они догадались о нас? — спросил Джек.

— К настоящему времени обязаны; у них должны быть береговые наблюдатели, сообщающие о том, что мы на подходе.

Город был всего в нескольких милях. Ганс с тревогой просмотрел побережье реки, в поисках места для приземления, чтобы оно было достаточно близко для непосредственного штурма территории гавани.

Ничего.

— Мы потеряли еще один корабль.

Сообщил верхний стрелок.

— Он спускается. Черт, это — бантагский летчик!

Его голос был заглушен ревом стаккато «гатлинга», вибрации, вызванные стрельбой верхнего парового оружия, встряхнули кабину.

Джек держал корабль в устойчивом положении, по-прежнему нацеленным прямо на город, с тревогой просматривая небо над ними, в поисках вражеского судна.

— Там, к северу от городской стены, похоже на аэродром! — закричал Ганс.

— Это потом! Мы атакуем, — прокричал Джек. Он выследил корабль под ними, набирая скорость.

— Достали его! Он разваливается по правому борту. Он горит!

Ганс наклонился вперед, выглядывая наружу в боковой иллюминатор, и мельком увидел двухмоторный дирижабль, объятый пламенем, опускающийся вниз.

— Наверху, сколько все еще с нами?

— Я думаю, что где-нибудь около тридцати пяти.

Ганс ничего не сказал. Лучше, чем он надеялся, но осталось всего 350 человек.

Они падали с высоты в две тысячи футов, канаты на крыльях пели.

Ганс приоткрыл переговорную трубу с грузовым отделением.

— Кетсвана, готовьтесь!

— Давно пора.

Двигатели выли, дирижабль выровнялся на сотне футов над болотистым западным берегом, потом повернулся, когда они достигли реки к югу от города, и полетел по прямой на посадку. Прямо впереди он видел потрясенные лица, смотрящие вверх, чинские рабы в доках и вокруг складов, с поднятыми руками, указывая на приближающееся нападение. Россыпь бантагов бежала вдоль стен. Поток трассировочных пуль рявкнул мимо открытого иллюминатора, ошарашивая Ганса, то был один из стрелков, летящих позади них, обстреливающий стены.

— Пролети над морскими кораблями, затем сделай вираж кругом и лети на аэродром, — прокричал Ганс.

— Зачем?

— Я хочу, чтобы чины в доках увидели наши опознавательные знаки с тем, чтобы понимали, что за ад здесь творится.

Джек накренил корабль, сильно повернув на восток, направляясь прямо к городу, затем совершил резкий вираж, опустив вниз крыло левого борта. Они находились непосредственно над доками, окаймляющими реку под городскими стенами, белые звезды Республики, нарисованные на нижних сторонах крыльев, и опознавательные знаки явственно отличались от человеческих черепов бантагов. Несмотря на вой двигателей и визжание ветра, он отчетливо услышал тысячи усиливающихся голосов, взволнованные крики надежды.

Тошнота закончилась, он выдержал, наблюдая как земля, река, город и небо катились перед ним. Пуля щелкнула по салону, разбивая окно, стекло разлетелось вдребезги.

Они выровнялись, направляясь прямо к ряду галер, стоящих на якоре бок обок, каждая из них была загружена двумя броневиками. Пароход, лишь отдаленно напоминающий речной корабль в старинном стиле, курсирующий по Миссисипи, буксировал две баржи и находился в центре реки, которые были загружены ящиками, направлялся вниз по течению. Снова над ним проревело стаккато «гатлинга»; трассировочные пули разорвались внутри первой баржи. Она взорвалась высоченным огненным шаром, обломки взметнулись ввысь на сотни футов.

— Проклятый идиот! — проорал Джек, выполняя крутой вираж, прочь от взрыва. — Прекрати стрелять туда!

Мальчик вопил от радости, трассирующими патронами расстреливая вторую баржу, также зажигая боеприпасы на ее борту. Было похоже на гигантский фейерверк, устроенный впавшим в исступление. Джек продолжил отворачивать, взлетая над городской стеной, над бантагом смотрящим вверх изумленным взглядом. Тучи чинов бегали в доках, охваченные паникой.

Ганс был переполнен сумасшедшим весельем, держась за бортовое ограждение, когда Джек резко развернулся в противоположном направлении, выровнялся, стреляя вдоль городской стены, бантаг так приблизился под ним, что Ганс не смог сопротивляться искушению и, высунув руку в боковой иллюминатор, показал тому универсальный грубый жест. Он испытал желание занять место переднего стрелка, но знал, что обязан оставаться сосредоточенным на битве. Внизу на многочисленных узких переплетающихся городских переулках, он видел сотни людей, выплескивающихся наружу из зданий, и указывающих на них. Они достигли северо-западного угла стены. Аэродром был менее чем в четверти мили впереди, но теперь они приближались к нему под прямым углом к продольной оси. Бантагская воздушная машина начала отрываться от земли, медленно поднимаясь в небо, поворачиваясь к ним.

Джек хлопнул по рукояткам дросселей назад, накреняясь на запад, снова к реке, пока не достиг противоположного побережья. Затем он толкнул штурвал, поворачивая на 180 градусов. Дирижабль, казалось, застыл на крыле правого борта, когда он вертелся на месте, разворачиваясь, чтобы встать на прямую линию в восточном направлении, нацеливаясь прямо на аэродром. Джек еще дальше убрал рукоятки управления дроссельными заслонками.

Ганс потерял из виду бантагский дирижабль, почувствовал дрожь и мельком заметил трассировочные пули, щелкающие рядом, ответный огонь сверху. Когда они повернулись, он увидел, как один из их дирижаблей снижался, левая половина крыла сложилась, захваченная огненным шаром при взрыве баржи, машина падала, словно мотылек с оторванным крылом. Корабль рухнул в реку, взвилась голубая вспышка водородного взрыва, пожирая парусину и плетеную раму.

Небо наполнилось дирижаблями, летящими словно рой сбитых с толку и разозленных пчел, направляющихся во все возможные направления. Бантагский корабль полетел прямо через середину, трассировочные снаряды прочертили полосы со всех сторон света, когда больше десятка стрелков начали палить по нему. Бантагская машина взорвалась и рухнула в доки, сбивая с ног дюжины чинов. Еще одна пуля щелкнула через кабину мимо головы Ганса, выпущенная с одного из их собственных кораблей, летящих в полнейшем беспорядке.

— Видимо это будет весело! — прокричал Джек, ложась на прямой курс на аэродром.

Он не был большим, понял Ганс, не что иное, как узкая полоса, покрытая травой, западная сторона заканчивается у речного обрыва, остальные три стороны окружены беспорядочно натыканными складами, рабскими лагерями, и круглыми деревянными строениями, которые были похожи на бантагские юрты очень большого размера.

Корабль качнулся вниз, падая ниже края обрыва, Джек хлопнул по рукояткам, задрал нос, чертыхнувшись. Они, казалось, висели в воздушном пространстве, дрейфуя к обрыву. Ганс мельком увидел красную ленту, трепещущую по ветру в конце полосы. Они шли на посадку при ветре, дующем в спину.

Корабль едва поднялся над кромкой оврага, как последовал резкий удар. Они приземлились!

Корабль подпрыгнул при посадке и покатился по аэродрому. Ганс увидел несколько дюжин бантагов, стоящих в одной стороне, все они были неподвижны и совершенно поражены.

Джек позволил кораблю выкатиться до самого конца взлетно-посадочной полосы, очищая путь для остальных прибывающих, хлопнул рукоятки дросселей вниз.

— Все наружу! Вываливайте, черт побери!

Ганс отстегнулся от сиденья, спустился, потянул приоткрытый нижний люк, вытащил карабин из-под своего сиденья. Нужно было спуститься на дюжину футов, но внезапно он понял, что не может держаться за веревочную лестницу, пока держит карабин.

— Шевелитесь, черт возьми, шевелитесь! — кричал Джек.

Ганс бросил оружие через люк, и скатился по веревочной лестнице, держась за нее, как мог, обжигая при этом руки. Сильно ударившись о землю, он схватил карабин, поместил его на колени, передернул затвор, вытащил обойму из кармана и захлопнул ее вовнутрь. Некоторые бантаги по-прежнему стояли вдоль края полосы, наблюдая за ними. Он встал и вышел из-под машины, двигаясь вдоль крыла, почти подобравшись к пропеллеру, который все еще крутился.

Кетсвана, с поднятым карабином, находился рядом с ним. Ганс шагом начал движение к бантагам, на секунду не совсем понимая, что делать. Главным образом они были седовласыми и юнцами. Еще один дирижабль проскользнул мимо него, разворачиваясь, пока не опустился на землю. Ганс смотрел на взлетно-посадочную полосу. Дирижабли шли в линию, приземляясь один за другим, за одним из них тянулся дым от горящего крыла. Он не смог дотянуть, врезавшись в обрыв чуть ниже полосы и взорвавшись. Корабль позади него пошел ввысь, выполняя крутой вираж, почти задев городскую стену крылом, выровнялся, затем полетел по всей длине поля, чтобы сделать разворот и вернуться для еще одной попытки.

Он продолжил идти к бантагам. Они стояли замороженные, словно статуи, скорее всего даже не представляя, что происходит. Их бездеятельность рассказала ему о многом… нападение было полным и безоговорочным сюрпризом, прибытие воздушного флота для них это полнейший шок. Он был уже так близко, что мог бы поговорить нормальным голосом. Он сделал паузу, и, несмотря на его ненависть, он не мог заставить себя поднять оружие; это слишком сильно походило на убийство.

Внезапно они ожили. Один из них покопался в поясе, вытащил пистолет, и поднял его. Другие также начали вытаскивать свое оружие. Кетсвана прицелился и выстрелил, отбрасывая одного из них назад. Выстрелы прорвались, Ганс продолжал движение вперед, пуля раскромсала воздух рядом с его лицом. Он выбрал постоянную цель на лбу седовласого и метким выстрелом свалил его. Перезарядив карабин, он поднял взгляд и увидел, как последний из них бежит к стене.

Ганс посмотрел назад через плечо. Множество людей лезли из-под приземлившихся дирижаблей. Восемь уже были на земле, еще два заходили на посадку, приземляясь почти крыло к крылу, один из них приземлялся прямо на него. Он рванул в сторону, чтобы убраться с дороги, падая на землю, в то время, когда корабль поворачивался, его крыло правого борта разрезало стену лачуги, пропеллер оторвался, полетел, вращаясь через поле, словно обезумевшая игрушка гигантского ребенка, вырывая большие сгустки грязи, затем развалившись на осколки. Корабль, дернувшись, остановился, правое крыло свободно качалось над головой Ганса. Нижний отсек для команды уже был открыт, чинские солдаты лились через край, тараторя и ругаясь.

Один из людей Кетсваны поднял горн, пропевая сигнал сбора, и солдаты бегом бросились со всех сторон. Мимо над головой прогудел дирижабль, летя с противоположной стороны от направления посадки, его верхнее и нижнее орудия палили вверх. Он мельком заметил отворачивающуюся бантагскую машину, огонь вздымался из ее водородного баллона, пилот выбросился из передней кабины, раскрывая парашют. Бантагского пилота ветром сносило в сторону взлетно-посадочной полосы. Прежде, чем Ганс мог хоть что-нибудь произнести, чины поднялы винтовки, изрешетив воина, который повис обмякшим телом на веревках.

Вокруг Ганса падало все больше солдат. У кого-то был его флаг. Он совершенно позабыл о том, чтобы нести его.

Он внимательно оглядел наружную стену аэродрома. В ней находились ворота, но они уже были закрыты.

«Нет, так можно заблудиться в лабиринте стен. Здесь были доки, захватить их, собрать там чинов, затем взять город с той стороны».

Он посмотрел назад над полосой. Большинство кораблей по-прежнему шли на посадку.

«Что с другой стороны этих деревянных юртоподобных строений? Бантагские бараки. Если это так, то мы можем потерять наши корабли».

— Джек?

— Здесь.

— Собери примерно пятьдесят парней; я хочу защитить периметр поля с другой стороны. Как только последний дирижабль приземлится и разгрузится, начните их разворачивать, и отправьте их назад в воздух для обеспечения поддержки.

Он побежал по уклону аэродрома, даже не дожидаясь ответа. Корабли продолжали приземляться; один находился с его стороны, яростно горел, выжившие высовывались из стенки грузового отделения, прыгали на землю и отползали прочь.

Грохот выстрелов раздался со стороны стены. Он, посмотрев вверх, увидел там нескольких бантагов, стреляющих по дирижаблям на поле.

Он выделил дюжину человек, крича им, чтобы они подавили огонь, и в тот же самый момент дирижабль, заложил крутой вираж, рассекая воздух над головой, его верхний и передний стрелки вылили потоки огня из «гатлингов» вниз на стену. Отлично, что кто-то наверху догадался об этом.

Он возобновил путь, тяжело дыша, с бешено колотящимся сердцем, трепетавшим в груди. На мгновение, он замедлил шаг, призывая Кетсвану устремиться вперед. Резкий укол боли проскочил в груди, он почти лишился дыхания.

Проклятье, не сейчас. Он наклонился, солдат-чин сбавил шаг, приблизился с лицом наполненным страхом.

— Ганс, вас подстрелили?

— Нет, нет, я в порядке.

Он выпрямился, положил руку на плечо юного солдата, чтобы удержаться на ногах. Приступ боли прошел.

Он снова отправился вперед, по дуге к северо-западному углу стены. Верфи и доки были намного больше, чем он думал, когда находился в воздухе. Справа от него, на северной стороне полосы приземления, находился ряд корабельных ангаров, выступающие части которых указывали на то, что там стоят морские броненосцы. Если любой из этих кораблей сможет развести пары, и выбраться на реку, то с ними покончено.

«Хотя, если бы они могли захватить их», подумал он с усмешкой, «Булфинч смог бы разрушить до основания бантагское судоходство».

Поймав взгляд сержанта-чина, командира отделения, он указал на корабельные ангары. Сержант не нуждался в пояснениях. Он отдал честь, крикнул своим людям следовать за ним, и побежал прочь. Прямо под его ногами, на расстоянии меньше чем сотня футов, догорали остатки дирижабля торчащего из реки. Он видел нескольких выживших, ползущих вверх по берегу реки.

По всей длине города располагались дюжины причалов, с судами, стоящими на якорях, некоторые из них горели яркими факелами. Боеприпасы на барже, горящей на середине реки, все еще взрывались, осыпая придоковую территорию пылающими угольками.

Уровень воды в реке был невысоким, почти на двадцать футов ниже уровня стены. Утес, на котором был построен город, простирался примерно на сорок футов за стену, а затем резко обрывался вниз к докам на двадцать футов ниже уровня мыса. Дорога с крутым уклоном связывала верхний и нижний уровни. Она выходила из главных ворот города, находящихся на расстоянии в пару сотен ярдов. К югу от ворот, он в первый раз заметил, что железнодорожные пути шли между стеной и краем утеса, крытые вагоны и вагоны-платформы стояли на пути, все они кишели чинами. На крышах нескольких вагонов заняли позиции бантаги; низко прижавшись, они стреляли в его направлении.

Широкая пристань на берегу реки стала местом абсолютного хаоса. Тысячи чинов роились взад-вперед, бантаги видимые в давке, возвышались над своими рабами. Кетсвана развернул густую стрелковую цепь от стены до края утеса. Ганс подошел к нему.

— Мы не в состоянии разойтись! — прокричал Ганс, стараясь преодолеть какофонический рев. — Я буду идти по верхней части мыса. Не отставайте от меня, спускаясь к пристани. Когда вы будете проходить мимо каждого корабль, стоящего на якоре, сметайте бантагов, но не спутайтесь с ними. Мы доберемся до ворот, затем попытаемся закрепиться в городе. Теперь двигайтесь!

Он двинулся вперед медленным шагом, за ним последовало несколько дюжин человек, двигаясь по губе мыса, настороженно глядя на стену над ними. Кетсвана, возглавивший еще несколько десятков, скатился на глинистый береговой вал, спускающийся к пристани. Бурлящий хаос из чинов и бантагов дал задний ход в замешательстве при виде этой одетой в голубое линии, охватывающей их дугой со стороны города. Клубки дыма зажглись со стороны бантагов, расположившихся на пристани, вдоль берегового вала, с кораблей и с крыш стоящего поезда.

— Цельтесь тщательно! — прокричал Ганс.

Цепь стрелков открыла ответный огонь, пытаясь избежать попаданий в испуганных рабов, пойманных в середине хаоса. Они рванули вперед, мимо первых мертвецов, к огромному несчастью многие из них были люди. Уничтожающий залп разразился со стороны галеры, привязанной к пирсу, несколько дюжин бантагов, расположились в линию у борта корабля. Человек рядом с Гансом упал, не произнеся ни звука, лицо превратилось в кровавое месиво.

Ганс стал на колени, тщательно прицелился и выстрелил. Бой затянулся на несколько минут, поскольку они изо всех сил пытались подавить бантагов, обороняющих стоящее на якоре судно, парни вокруг Ганса, стоя на коленях и лежа на животе, вели ответный огонь. Он потерял еще двоих в скоротечной перестрелке. Они теряли драгоценное время. Кетсвана, сделал первый шаг, он вскарабкался на нос корабля, исчезнув в неразберихе. Через несколько секунд он снова появился, размахивая тяжелым двуручным бантагским ятаганом, зарубив, одетого в черное воина. Выкрикивая дикий боевой клич, держа ятаган в воздухе, он прыгнул обратно на палубу и атаковал.

Следующий вниз по течению корабль был объят огнем, связанные в узел паруса горели как факелы. Ганс бросил свою атакующую линию вперед; они должны захватить ворота. Он увидел темную колонну, выходящую из ворот, пехоту бантагов и его сердце сжалось.

А потом началось восстание. Пехота бантагов, зажатая со всех сторон тысячами обезумевших от страха чинов, попыталась отстраниться от столкновения с толпой, рубя ятаганами, избивая прикладами винтовок, коля штыками, пробивая себе путь через свалку.

Пойманные между двух огней, чины, наконец, взорвались. Ужас толпы выплеснулся на своих мучителей, и через несколько секунд вся территория доков от одного конца до другого превратилась в ужасное и ожесточенное восстание, местом революции замученных рабов против их безжалостных и жутких хозяев.

Бантаги были деморализованы, они исчезали в этом бушующем шторме восстания.

— Держаться вместе! — проорал своим подчиненным Ганс. — Не затеряться в этом! Захватить ворота и держаться там!

Он направил линию вперед, медленно продвигаясь, сохраняя напор, холодно и логично осознавая, что если он может толкнуть чинов назад, сохраняя их вместе, паника захватит их, и они набросятся на своих врагов. Земля была скользкой от крови, близко шагать было невозможно из-за массы тел. Его линия солдат, наконец, разделилась на две части, между насыпью вдоль стены и нижним доком, чины сотнями кишели на крутом склоне, разделяя две группы.

Когда у него получилось, он посмотрел вниз на корабли справа от него. Большинство из них горели, один из них пылал словно плавильная печь, бантаги объятые пламенем бросались за борт.

«Проклятье, скорее всего, загружен керосином», подумал он.

Внезапно они оказались у ворот… которые висели распахнутые настежь, тела, разбросанные в беспорядке на входе, большинство из них были чинами, но также там валялось с полдюжины бантагов. Крытые вагоны, которые по его опасениям могли использоваться в качестве заградительного барьера на его пути, были охвачены пламенем. Он почти чувствовал жалость к одинокому воину, бегающему взад-вперед, очевидно обезумевшему от страха; оружие потеряно, растущая толпа чинов под ним дразнила и кричала на него. Внезапно он рухнул и свалился боком в ожидающие руки толпы. Боевые действия развернулись на улицах города, исторгая долго подавляемый гнев.

Он повернулся, посмотрел вниз на доки. Если бы было возможно пожалеть бантагов, то он бы сейчас так и сделал. Они больше не были внушающими ужас властелинами. Некоторые до сих пор сражались, несколько их дюжин сформировали каре, держа штыки наружу. Большинство были просто погребены толпой. Он видел одного бантага поднятого в воздух, удерживаемого наверху дюжиной чинов, он слабо брыкался, пока толпа рвала его на куски, избивая дубинками, разрезая ножами; один чин, держащий бантагскую винтовку, воткнул штык в бок воина, вытащил его, затем снова воткнул.

Пламя продолжало распространяться вдоль доков, прыгая с корабля на корабль, жадно пожирая паруса, просмоленные канаты и доски палуб, уничтожая запасы керосина и ящики с боеприпасами.

Он прислонился к городской стене, опершись на минутку, чтобы перевести дух.

— Ганс, ты в порядке? — спросил Кетсвана.

Очевидно, что он был в восторге от резни; карабин перекинут через плечо, волосы на голове взъерошены, сабля все еще в руках, и с нее капала кровь.

Ганс кивнул.

Здесь было чертовски горячо, все усугублялось пожарами и напором толпы. Над головой пророкотал летательный аппарат, скользя вниз к реке, передний стрелок палил по одинокой джонке, которой удалось отчалить от причала. Вода вспенилась вокруг корабля, трассировочные пули прошлись по палубе, сбивая с ног бантагский экипаж, паруса вспыхнули пламенем, дикое истерическое веселье раздалось от тысяч чинов вдоль речного побережья. Пока Ганс смотрел на него, парящего мимо ,у него сформировалась мысль, желание, чтобы он оказался на нем, выше всего этого безумия, крови и хаоса, там, где он мог успокоить свое колотящееся сердце и вдохнуть холодный воздух.

— Легко, так чертовски легко! — возбужденно произнес Кетсвана.

— Пока нет, черт подери! — рявкнул Ганс, переключая внимание. — Во-первых. Подбери несколько наших чинских сержантов. Заставьте людей, там внизу в доках, организоваться и потушить пожары. Нам нужны эти корабли и припасы на их борту.

Кетсвана посмотрел на него.

— Более это уже не рейд; мы собираемся удержать это место.

Его компаньон разразился усмешкой. Он указал на южную оконечность дока, где он сначала обнаружил два броневика. Корабль по-прежнему находился там, огонь лизал его носовую часть.

— Я хочу сохранить эти броневики. Мы можем использовать их. Затем, собери отряд отправляйся в город и узнай, есть ли какие-то очаги сопротивления. Постарайся найти там вождя или правителя из людей. Я возвращаюсь на аэродром, мы должны привести в порядок летательные аппараты, и узнать, есть ли какие-либо силы, идущие на нас из-за пределов города.

Он вырвался из сумятицы около ворот, жестом указав знаменосцу и горнисту следовать за ним. Двигаясь назад вдоль стены, он пришел в ужас от размаха бойни, оставшейся по их следу. Он повидал слишком много сражений, но не было ничего хуже, чем место после кровавого убийственного бунта. Мертвецы были не просто застрелены, они были разорваны на части, люди и бантаги сплелись в смертельном объятии, руки каждого вокруг горла другого, цепляясь друг другу в глаза; кровь, мозги и перекрученные внутренние органы покрывали набережную. Сотни чинов бродили бесцельно, многие из них получили серьезные ранения, но все еще были способны наброситься на бантага, если видели малейший признак жизни.

Он достиг северо-западного угла стены. Аэродром снова находился в поле зрения. Горящие дирижабли валялись на земле, также горели участки сухой травы, густой белый дым закручивался вверх. В отдалении он услышал несколько выстрелов. Ганс успел мельком увидеть ангары броненосцев, строения были объяты пламенем. Он двигался медленно, еле переводя дух после боя, достигнув сарая, который должен был быть штабом аэродрома. Перед собой он увидел Джека, выкрикивающего приказы, тот в раздражении широко развел руки при приближении Ганса.

— Будь все проклято! Где вас черти носили?

— Сражался в битве.

— Это ваша работа стоять в этом чертовом месте и отдавать приказы. Я не командир наземных сил, а это то, что мне пришлось делать здесь по вашей милости.

Ганс улыбнулся раздраженному Джеку.

— Один из моих парней, который только что приземлился, сказал, что он летал на несколько миль на северо-восток. Вы знаете, что там стоят лагерем должно быть несколько полков бантагов, и что они уже занимают боевой прядок?

— Мы должны были ожидать этого, — сказал Ганс, заставляя себя скрыть удивление.

— Мы сделали здесь нашу работу, Ганс. Давайте свалим отсюда к черту, пока можем.

— Сколько дирижаблей осталось?

Джек огляделся на сущий беспорядок на аэродроме.

— Мы потеряли девять при подлете, во всяком случае, я думаю о таком количестве. Еще полдюжины заблудились или повернули назад. Мы посадили двадцать-пять, с едва достаточным количеством топлива, чтобы добраться домой. Давайте разгрузим оружие, передадим его чинам, таким образом, я смогу вытащить наши дирижабли отсюда.

Ганс покачал головой.

— Воздушный флот остается здесь.

— Что?

— Только то, что я сказал. Подбери один корабль с хорошим экипажем, чтобы не заблудились, и отправь их обратно в Тир с известиями, что мы сделали. Я напишу сообщение до того, как они отправятся.

Джек подошел ближе.

— Ганс, вы знаете, и я знаю, что не таков был план, при котором я согласился лететь. Рейд состоял в том, чтобы совершить погром в Сиане и, мы надеялись, вызвать восстание, чтобы связать им Джурака и перерезать снабжение. Если вы и ваши люди собираетесь остаться, то я должен развернуть мой флот и возвращаться в Тир. Мы выполнили миссию. Я хочу, чтобы дирижабли убрались отсюда сейчас.

Оба быстро наклонились, когда пуля, завывая, пролетела мимо. Повернувшись, Ганс увидел нескольких бантагов на стене. Чинские солдаты, стоящие вокруг двоицы, дали ответный залп, заставляя бантагов пригнуться.

— Будь оно неладно, Ганс, дюжина бантагов с винтовками может изрешетить остаток моих кораблей. Я должен поднять их вверх и убраться отсюда. Это место чересчур горячее.

— Я знаю это. Взлетай, у нас все еще есть пара часов светлого времени суток. Отправься на восток, до дороги, захвати с собой еще несколько дирижаблей и лети к лагерю, где готовятся вражеские войска, и расстреляй их сверху. Пусть они запаникуют. Если сможешь, отправь кого-нибудь на двадцать или тридцать миль далее по путям и перережьте телеграфную линию в нескольких местах. После заката, возвращайтесь и приземляйтесь сюда. К тому времени мы обезопасим это место.

Снова еще одна пуля рявкнула мимо них. Чертыхнувшись, Ганс поднял карабин, тщательно прицелился в бантага на стене и свалил его.

— Если я так сделаю, то у нас не хватит топлива, чтобы всем вернуться, — прокричал Джек, пока Ганс стрелял.

— Я знаю это, — сказал Ганс.

— Ганс?

Старший сержант уставился на него, ничего не отвечая.

— Черт побери, Ганс, вы победили. Джурак, там у Капуа, растеряется. Ему понадобятся недели, чтобы получить хоть что-то после такого. Если вы хотите остаться здесь, отлично, такой вариант в плане предусмотрен, если вы думаете, что сможете удержаться. Я могу вернуться из Тира завтра вечером, еще с двумя сотнями солдат и припасами.

— Нет.

Он яростно покачал головой.

Джек уставился на него и их взгляды пересеклись.

— Я знал, что вы так и сделаете, — наконец прошептал Джек. — Будьте вы прокляты. Я не думал, что мы достигнем своей цели вот на этом месте. Ганс, я все еще жив. Вы понимаете это? Я думал, что погибну, а я все еще жив. Ради бога, все, что я хочу сделать сейчас, это пережить еще несколько дней, без постоянного ощущения страха.

Когда он произносил последние слова, его голос начал ломаться.

— И ты, также как и я, знаешь, что мы должны сделать здесь.

— Вы говорите о кровавом самоубийстве, — прокричал Джек.

Он отступил от Ганса, яростно ругаясь.

— Я не отдам приказ, чтобы мои люди погибли. Будьте вы прокляты, Ганс, я уже потерял почти половину из них.

Он указал на пылающие ошметки, разбросанные по полю.

— Ты не прикажешь им, — прошептал Ганс. — Я прикажу.

— Эндрю ничего мне не говорил об этом, — проорал Джек.

Ганс полез в нагрудный карман, где лежал спрятанный приказ с его полномочиями, и заколебался. «Нет, это не вариант», понял он. Он подошел к Джеку, положил руку на плечо пилота. Джек попытался стряхнуть ее, но Ганс схватил сильнее, заставляя того снова посмотреть ему в глаза.

— Джек, я собираюсь закончить эту войну единственным способом, которым она может быть закончена, — медленно объявил он. — Мы пришли прямо в сердце этой кровавой империи, и мы вырвем его. Мы не остановимся в Сиане. Мы собираемся освободить всех чинов.

Джек ничего не ответил.

— Я не могу приказать людям идти на почти верную смерть, Джек. Но ты знаешь, что это единственный путь, который остался, и кто-то должен пройти его.

* * *

— Итак, они нашли слабое место.

Джурак отвернулся от карты в центре юрты, освещенной масляными лампами, принесенными из близлежащей разграбленной виллы.

Он указал своему престарелому другу куда-нибудь сесть. Сняв винный бурдюк с полки, он бросил его. Зартак проворчал благодарность, откупорил бурдюк и высушил его наполовину большими, измученными от жажды глотками.

— Это вино из Рима, намного лучше варева, которое делают чины. Единственная вещь, которая мне нравится в этой омерзительной стране, так это вино.

Джурак ничего не ответил, поворачиваясь обратно к карте, чтобы изучить ее и рассчитать свой следующий шаг.

— Существует вино с юга, с земли, простирающейся за большим океаном, — сказал Зартак. — Наши двоюродные братья, которые живут там, делают его самостоятельно, восхитительное как нектар.

— Производят его сами? — спросил Джурак.

Зартак кивнул, показывая Джураку присаживаться. Выражение на физиономии Джурака очевидно показывало, что тот не хотел бы отвлекаться в данный момент, но Зартак просто усмехнулся и постучал по походному стулу.

— Ты уже знаешь, что необходимо сделать, также как и я. Сейчас расслабься на несколько минут перед тем, как отправиться.

Джурак неохотно сдался и сел на стул, беря бурдюк.

— Ни один из этих людей не был там, — продолжил Зартак. — О, конечно мы продали несколько рабов, когда проезжали рядом. Около пяти сотен лиг к югу от Карфагена. Эти два моря по отношению к тому океану, словно озера по сравнению с Великим морем.

— Ты когда-нибудь видел его?

— Я скачу почти четыре круга, — фыркнул Зартак. — Я видел все в этом мире. Не похоже на истории, которые ты рассказывал мне о своем мире, мой кар-карт.

Джурак посмотрел вверх, раздражаясь от почетного звания. Зартак улыбнулся, как будто пошутил.

— Города, которые сверкают по ночам, летающие машины, такие же быстрые, как и звук. Сейчас ты являешься моим кар-картом, но я должен признаться, что мне трудно поверить в это, поскольку ничто не может обогнать голос грома. Джурак, ты видел очень много необычных вещей.

Зартак устало вздохнул, качая головой, долго водя сучковатыми пальцами по своей тонкой гриве волос.

— Ты тоже другой, — ответил Джурак. — Не такой, как другие вожди кланов.

Зартак рассмеялся.

— У мерков, в их орде, была такая должность — носитель щита, который, как полагают, был духовным советником, второй половиной души кар-карта. У павших тугар тоже был свой старейший .Однажды я сражался с ним, с последним из них. Он был хорош, очень хорош.

— И вы были тем же у последнего кар-карта бантагов, прежде чем мы, Гаарк и остальная часть команды попала сюда? — спросил Джурак.

Зартак кивнул.

— Мы не все такие примитивные как Гаарк верил, или хотел верить. Мы были здесь задолго до того, как первые люди шагнули в этот мир. Я, со своей стороны, полагаю, что это родной мир, место рождения наших прародителей, которые захватили звезды, а потом рухнули от величия. Каким образом иначе объяснить, что вы пришли из другого мира через Врата света.

Джурак кивнул. История его собственного мира учила, что они были потомками первых старших, богоподобных путешественников, которые ступили через пространство, а затем застряли на его планете. Если это так, то они должны были прийти откуда-то. Этот мир на самом деле очень хорошо подходил на роль древнего мира всей его расы.

— Врата, я задавался вопросом о них, с тех пор как попал сюда, — сказал Джурак, пристально смотря вверх через открытые откидные створки его юрты на Большое Колесо над головой.

— Ворота, я думаю, — ответил Зартак. — И может и боги, и все предки проклинают тот день, когда они были созданы в мир людей. Глупцы, которые построили их, а затем оставили без присмотра, были безумцами.

— Все же они принесли вам лошадей, таких же больших, как шерстистые твари, и, конечно же, скот? — осторожно спросил Джурак.

Зартак посмотрел на него внимательно и наклонился вперед. Он поднял бурдюк, понял, что тот был пустым и отбросил в сторону. Джурак дотянулся рукой под стол, вытащил еще один мешок и передал его Зартаку. Старый воин кивнул в знак благодарности.

— Ночью в этой местности воздух становится прохладным; это согреет мои кости и поможет мне уснуть.

Он причмокнул губами, вздыхая, когда снова закупоривал пробкой бурдюк, который теперь был полупустым. Подхватив складной стул, на котором сидел, он подвинул его к открытому проему юрты, и жестом показал Джураку присоединиться к нему. Несколько минут они сидели в тишине, всматриваясь в степь и на Большое Колесо, поднимающееся на востоке небосклона.

— Бесконечная скачка, — прошептал Зартак, не отрываясь смотря в небеса. — О, как славно это было в моей юности. Вы пришли вскоре после того, как начались эти неприятности, и все стало меняться. Я думаю, она бы вам понравилась, несмотря на то, что вы цивилизованный.

Джурак посмотрел на Зартака, и увидел, что тот лукаво улыбается.

— Видеть на рассвете, как поднимается безбрежная масса, лицом на восток, воспевая наши приветствия утреннему небу. Сотни тысяч юрт, и среди них юрта великого кар-карта, запряженная сотней волов, с внутренним пространством на сотню воинов. Наши походные лагеря покрывали степь настолько далеко, насколько мог видеть глаз. А затем мы бы поскакали, а ветер развевал бы наши волосы, и грохот миллионов копыт заставлял бы трястись землю. Охотники мчались бы далеко вперед, принося мясо диких животных, больших мохнатых гигантов с клыками, которое могло накормить тысячу в день.

Он улыбнулся, делая еще один глоток.

— Я помню моего первого орла-охотника. Я дал ему имя — Бакгар, в честь бога западного ветра. Его крик — достиг бы небес. Мы забирались далеко вперед, он и я. Был ли ты когда-либо по-настоящему один в степях, сынок?

Джурак покачал головой, внутренне довольный тем, что вино развязало язык старика, заставляя его отказаться от уважительного отношения, от титулов, называть его сынок. Он понял, что Зартак просто грезит наяву.

— Быть по-настоящему одному, с небесной голубой чашей над головой, великое зеленое море под тобой, весенняя трава, достигающая твоего стремени. Когда бог Бакгар вздыхал, зеленое море сдвигалось, покачиваясь, а ветер становился видимым, когда касался земли. И этот воздух, и запах, ты понимал, что дышишь сладким дыханием небес.

И я поднимал бы запястье и отпускал моего собственного Бакгара, и с величественным криком он, кружась, поднимался бы вверх, с переливающимися яркими золотистыми перьями. Один, по-настоящему один, и это все стоило того, чтобы жить и чтобы знать эту жизнь, знать радость табуна лошадей, орла на твоем запястье, и ветра в твоих волосах.

Он на минуту наклонил голову, затерявшись в своих мечтах.

— И ты никогда не узнаешь той радости, которую чувствует молодежь, которая впервые отправляется на войну. Наши умены заполнили бы то зеленое море, десять тысяч скакали бы как один, поворачивали бы как один, а вымпелы щелкали бы над головой, нарги умена пели бы сигнал в атаку. Моя первая атака, ах, вот это было время. Это произошло за год до того, как я завершил мой первый круг, недалеко отсюда в земле Ниппона. Мы и мерки. Когда мы выпустили стрелы, десять тысяч заслонили солнце, черная тень от них помчалась, словно штормовое облако.

Он покачал головой и вздохнул.

— Безумие конечно. Но тогда мы сражались за другие идеалы. Мир был достаточно большим для всех нас, чтобы скакать, охотиться, и иметь место для пастбищ. Все было просто, сталь против стали, чтобы доказать что мы были все еще достойны крови наших древних предков и не боимся. Это не приводило к окончательной бойне, к резне молодежи, стариков, подростков. Нет, просто сталь против стали. Не как сейчас.

И он неопределенно махнул назад на запад и на передовые линии.

— Если ты был лучше противника, то ты забирал себе его «фака» , его славу, но позволил бы ему жить, даже попировал бы с ним, прежде чем отправить его обратно в юрту. Именно такой и должна быть война.

Он сделал еще один глоток вина.

— Но всегда были люди.

— Ты не называешь их иначе как скот, — сказал Джурак.

Зартак печально рассмеялся.

— Ты знаешь, что однажды у меня был любимец. Тогда, когда я был ребенком, это была женщина. В те дни, среди особ благородных кровей с королевской родословной было распространено давать юнцу человеческого любимца, чтобы тот служил компаньоном, учителем их языка, слугой, для выполнения черновых работ.

На минуту он затих.

— Продолжай.

— Некоторые, когда они входили в пору юношеских страстей, становились опьяненными такой самкой скота.

Джурак не скрывал своего отвращения даже от простой мысли об этом. Это было предметом, о котором не говорят, темный позор о котором только шептались, и который жестоко наказывался.

— Нет, не в таком смысле я заботился о ней, — добавил Зартак, даже не подозревая о реакции друга.

— Не в таком смысле? — осторожно спросил Джурак.

— Ее звали Елена. Она была родом из племени византийских греков, которые живут примерно в тысяче лиг на запад. И я любил ее.

Зартак пошевелился, чувствуя себя неловко.

— Я думаю, что она действительно заботилась обо мне, почти как мать ребенка. Она была нежным созданием. Я помню, что когда мне было около пяти лет, меня поразила лихорадка, которая убила всех, кроме меня. Она сидела около меня день и ночь, на протяжении почти целой луны.

— А твоя мать?

— Я никогда не знал ее. Она умерла, дав мне жизнь. Мой отец так и не смог взять другую в свою постель, и умер, оплакивая ее. Таким образом, была только Елена, чтобы ухаживать за мной. Она рассказывала мне истории своего народа, о человеческих царях и принцах их старого мира, о поэте по имени Гомер. Она знала большую часть его великих баллад наизусть.

И на мгновение Зартак задумался настолько, что стал рассказывать о Доме Атрейдис и о кораблях с черными корпусами на неизвестном языке.

Древняя песня угасла, и он сделал еще один глоток.

— Ты знаешь ритуал дня имени, день, когда воина принимают в десяток, и наконец, он берет имя, которое будет носить всю оставшуюся часть жизни?

Джурак кивнул, достаточно часто наблюдая за этим процессом, с момента прибытия в этот мир.

— Каждый, как ожидается, приносит жертву, обычно лошадь, — на несколько секунд он сделал паузу, — но также и скот. Мои кузены насмехались надо мной, что я слишком привязан к своему любимцу, к своему скоту. К тому времени мой отец был мертв, таким образом, в то утро мой самый старший дядя постановил, что Елена должна стать жертвой.

Он снова остановился, приканчивая остатки вина. Со слабым ворчанием он выбросил бурдюк из юрты, и, не потрудившись спросить, подошел обратно к столу, вытащил из-под него еще один мешок и открыл его.

— Странно, как это варево расслабляет язык, чтобы говорить такие глупости.

— Продолжай, — тихо сказал Джурак. — Расскажи мне.

— Так что я пошел в свою юрту. Она достала и выложила мой воинский наряд, мою первую кольчужную рубашку, ятаган и лук моего отца. Я знал, что она гордится мной, хотя я был из орды, а она просто скот. И она была одета в простую белую одежду, белую, как утренний туман, одежду жертвы скота. Она уже знала. Я не мог говорить. Она улыбнулась и сказала, что сегодня присоединится к своим родителям. Мы убили их за несколько лет до того, и все же она любила меня. Она пошла не запуганная. Я был тем, кто боялся, когда мы шли к кругу, где ожидала моя семья.

Мы вошли в круг. Она заколебалась при виде столба, к которому она, как предполагалось, будет привязана. Мой дядя был жестоким, и выложил вокруг столба поленья. Он хотел соблюсти старые обычаи, таким образом, она должна была быть сожжена заживо, а затем сожрана.

Зартак заколебался и посмотрел вдаль.

— Она обернулась и посмотрела на меня, и прошептала на своем языке «если ты любишь меня, как я люблю тебя, сделай это сейчас. Пожалуйста, не позволяй меня сжигать».

Он снова остановился. Джурак ждал в тишине.

— Он покоит меня на злачных пажитях. Он водит меня к водам тихим .

— Что?

— Последние слова, которые она сказала, — прошептал Зартак. — Это была молитва ее народа. Она научила меня произносить ее. Она сказала, что ее бог обучил ею ее народ, и что мои боги тоже услышат ее. Когда я был детенышем, мы вместе произносили ее каждую ночь.

Она начала шептать эту молитву. Я встал позади нее, так, чтобы она не могла видеть нож.

Он вновь взял паузу.

— Нет. Это ложь. Потому что я не мог это выдержать и смотреть в ее глаза. Я убил ее единственным ударом, до того как она закончила молитву. Я сделал это так, чтобы застать ее без предупреждения, и это были ее последние слова.

Вот так начался праздник моего дня имени. Мои кузены бросились на ее тело. Я потерял лицо, показав слабость, убив ее таким способом, и надо мной насмехались в течение многих лет. Меня это не волновало. Я знал, что лежало у меня на сердце, хотя бы это они не знали.

Голос Зартака оборвался, и Джурак был не в состоянии сдержать удивление. Такая демонстрация эмоций не перед одним из твоей семьи было неслыханным делом.

Через несколько минут Зартак вернул самообладание.

— Пьяные бредни старого воина, — смущенно заявил Зартак.

— Нет, нисколько.

— Я тогда знал, что у них есть души. Что они были в сущности, такими же, как и мы. Да, я участвовал в Праздниках луны, и ощущал страсть от резни, когда после долгой и голодной скачки набрасывались на их большой город и один из десяти вызывался, чтобы накормить нас. Я помню, как три круга назад, один из их городов на дальней стороне этого мира восстал. Это было немного похоже на то, что происходит сейчас; несколько человек проникло сюда через Врата на корабле. У них было пороховое оружие, люди с темными бородами, в синих униформах, на огромном корабле под флагом красно-сине-белой расцветки. Однако у них не было тех знаний, что есть у янки, чтобы создавать машины. Но они выставили огромную армию людей, вооруженных пиками и луками, сопровождаемую этими флагами и беркутами в качестве штандартов. Мы убили их всех, пир продлился в течение нескольких недель, прежде чем мы двинулись дальше, и мне действительно нравилось это.

Все же она всегда будет преследовать меня.

— Твоя любовь к ней? — спросил Джурак, испытывая неудобство при ассоциации слова «любовь» к человеку.

— Нет. Она находится внутри, вот здесь.

Он указал на свой живот, в область печени, где покоились все чувства.

— Нет, это было знание того, каковы они на самом деле. Когда первые люди попали сюда, наши предки без долгих слов убивали их.

Он задумался на мгновение.

— И это было правильно.

— Почему?

— Наши предки вернулись к варварству, став не лучше чем скот, который они резали. А затем появились лошади, мы вывели их до размера, подходящего нам и племена начали Великую скачку по миру. Если бы все так и оставалось, я также сказал бы, что это хорошо. Но где-то в те времена наши предки решили не убивать всех людей, а вместо этого распространить их по всему миру. Назначить одного из каждого племени вождем или королем. Затем, когда мы совершали круг по миру и возвращались через двадцать лет, их там становилось больше.

Мы думали, что сами весьма мудры, ибо рассуждали, пусть люди выполняют работу. Пусть они выращивают пищу для нас, пусть они изготавливают седла, садят виноградники, изготавливают лодки и плоты, строят мосты, чтобы мы могли пересекать широкие реки на нашем пути. Пусть люди выполняют все эти вещи и вдобавок к тому предлагают свое мясо в качестве пищи.

Мы думали, что будем контролировать их численность, заготавливая их так, как каждый заготавливает крупных зверюг с бивнями, или огромные стада горбатых зубров. Таким образом, в тот первый круг давным-давно, в том месте могла стоять деревня на сто человек у реки. Двадцать лет спустя уже две сотни, а затем, в мое время, город в сто тысяч, в двести тысяч.

Они плодовиты, а мы нет. Возможно, наша кровь стара, а их молода. Я не знаю. Но наша численность, кажется, никогда не увеличивается, а их постоянно. Некоторые, в своей мудрости, убеждали, чтобы мы собирали половину, и мы время от времени так и делали, но затем мы уезжали, а по нашему возвращению, спустя поколение, их там было еще больше.

Они лились через край Врат света. О, никогда помногу, бывало за целый круг, мы не обнаруживали ни одного нового племени. Иногда их было несколько дюжин, чаще корабль или два. Я полагаю, что в их мире древние Врата потеряны под несколькими различными морями. Мы рассеивали их вокруг или селили в одном месте, говорили им трудиться и шли дальше. Тем не менее, за последние примерно десять кругов мы должны были понять, что в их мире что-то происходит, то, чего нет здесь.

— Что?

— Их изобретательность, их умения с машинами. Помнишь тот корабль, я рассказывал тебе о нем. Однажды я разговаривал со старейшим воином из тугар, который рассказал мне о похожем судне, заполненном людьми, носящими куртки из полированной стали. Тугары конечно убили их, но мы должны были понять угрозу и действовать до того, как станет слишком поздно. Старейший тугар также сказал мне, что поблизости было еще одно такое же судно, команда которого сбежала и поплыла на юг к океану, который омывает южную половину этого мира.

— Нам необходимо было понять тогда, что мы должны, так или иначе, изменить баланс между нами.

— И что?

— Или достигнуть соглашения с ними, или убить их всех.

— Договориться? Как?

— Я знаю. Я думаю теперь это невозможно. Мои двоюродные братья, все мои подчиненные, никто из тысяч, я думаю, не рассматривал то, кем на самом деле являются люди. Они были скотом, они были пищей, они были рабами. Никто не слышал красоты их языков, их поэм и их песен.

Снова его слова перешли на древний человеческий язык, говоря о кораблях и именах капитанов умерших три тысячи лет назад и на расстоянии через бесконечную вселенную.

— Однако мы зашли еще дальше. Мы стали — он колебался мгновение, а затем выложил слова — паразитами на плоте людской и их разуме.

Джурак неловко шевельнулся, и начал высказывать возражение, но Зартак махнул рукой, показывая ему жестом молчать.

— Подумай об этом. Каждое оружие, которое мы несем, вся одежда, которую мы одеваем, пища, которую едим, все новое оборудование для войны, ничто из этого не было создано нашими руками. Мы ничего не делаем, но существуем; это они, те, кто изменяет мир.

Это дошло до самой души, — вздохнул Зартак. — Между нами теперь барьер. Вообрази, если бы мир перевернулся. Представь, что это люди скачут и обжираются нашей кровью, что они взламывают наши кости и высасывают из них костный мозг, пока мы еще остаемся в живых.

Джурак задрожал от этой мысли. Невозможно. Первобытный страх быть употребленным в пищу, съеденным заживо, страх, который был еще ужаснее, чем страх перед смертью, наполнял его тьмой.

— Нет, этого не могло быть никогда. Не могло же? — холодно рассмеялся Джурак.

— Теперь эту бездну никогда невозможно будет пересечь, — продолжил Зартак. — Слишком много крови было пролито ими, чтобы они когда-нибудь простили нас. В этом отношении, наши собственные родичи также не могут представить себе никакого другого пути. О, иногда я секретничал, и, был отвергнут, когда предлагал такие мысли в молодости. Мои двоюродные братья дразнили меня и обвиняли в непристойной любви к моему мертвому любимцу, поэтому я научился молчать. Я научился скрывать такие мысли и, таким образом, стал продвигаться — командир десятка, сотни, тысячи, десяти тысяч, самый старый из клана белых лошадей. Теперь, хотя я стал древним старцем, я понял, что свободен, чтобы снова говорить как в молодости.

— И именно поэтому я и ценю тебя, — ответил Джурак.

Он колебался, смотря на Большое Колесо, видимое снаружи открытых откидных створок юрты, задаваясь вопросом, которая из всех миллионов звезд была его родным миром. Он чувствовал холодную дрожь, одиночество, и бесконечную печаль.

— Таким образом, ты не видишь шанса что-то изменить? — наконец он прошептал.

— Выйди наружу из этой юрты и крикни западному ветру, убраться прочь.

Зартак вздохнул, затем тихо усмехнулся, печальным и одиноким смехом.

— Нет, обе наши стороны пойманы в ловушку в этой войне. Янки освободили этих людей, и с такой свободой их внутренний страх, парализующий страх быть сожранным заживо, заменился слепым всепоглощающим гневом. Ты видел своими собственными глазами, что они теперь могут сделать, даже голыми руками, если у них есть шанс.

Джурак кивнул, вспоминая резню в Риме, и то, что случилось вдоль Эбро, где рабы восстали и сбежали, буквально отрывая конечности воинов от тела в своем безумии.

— И что теперь?

Зартак посмотрел на него и улыбнулся.

— Я уйду до того, как все разрешится. Возможно, последний из вас в ближайшее время присоединится ко мне наверху, где снова будет Бесконечная скачка. Я боюсь, сынок, что либо ты убьешь их всех, либо они убьют всех нас.

— Несмотря на то, что ты любил одну из них?

Зартак вздрогнул.

— Слабость молодости, — пробормотал он.

— Нет, это не так. Может быть это способность проникновения в суть?

Зартак печально покачал головой.

— Не позволяй этой идее ослабить тебя. Сейчас не время для слабости. Ты искренне думаешь, что после всего того, что мы им сделали, когда-либо может быть мир, место в этом мире и для нас и для них?

Джурак понял, что снова сражается с такой мыслью. Если бы эта кампания была проиграна, чего он не раз боялся, что так и случится, то, что тогда?

— Ты задумался, что произойдет, если мы проиграем эту войну? — спросил Зартак. — Эта атака на Сиань застала нас совершенно врасплох.

— Да.

— Меня это тоже удивило. Я не понимаю этих летающих машин. Я бы никогда не подумал, что их можно использовать, чтобы перевезти сотни воинов через сотни лиг и наброситься на наш центр снабжения. Расскажи мне, делались ли такие вещи в твоем мире?

Джурак почувствовал легкий намек на упрек в тоне вопроса Зартака.

— Да. Но дирижабли там могут нести сотни на своем борту. И там за раз в небе были бы сотни таких кораблей, воины выпрыгивали из них, плывя к земле под парашютами.

— Должно быть потрясающее зрелище.

Джурак кивнул.

— В сравнении с ними, корабли здесь настолько примитивны, что я никогда не предполагал, что они рискнут ими всеми. В этом нападении не может участвовать более трех сотен.

— Объединенные со сколькими десятками тысяч чинов?

Джурак молчал. Проклятье.

— Если ты не подавишь это восстание в течение следующего дня, двух дней, не более, то все пропало. Ты должен будешь бежать на восток, или на юг, на юг через море, ибо они будут идти за тобой.

— Из всего, что я слышал о Кине, я задавался вопросом, что бы он сделал, если бы мы ушли.

Зартак закряхтел.

— Я также задумываюсь о нем. У меня действительно есть чувство, ты знаешь. И о Кине я чувствую многое. Но учтите остальной мир. Позвольте слухам дойти до всех других людей этого мира, которых мы забивали, и они восстанут, вспоминая своих мертвецов на протяжении всех этих тысяч лет. Боюсь, что здесь нет никакого компромисса.

Джурак медленно кивнул в знак согласия.

— Я понимаю. Возможно, в этом мы похожи, поскольку я знаю, что если бы они, как ты сказал, если бы они скакали, а мы покорялись, я бы умер, чтобы убить хоть одного.

— Видишь, что мы здесь натворили? — грустно рассмеялся Зартак.

— Я знаю.

— И что?

— Они нашли слабое звено. Они использовали свои машины, чтобы перевезти по воздуху несколько сотен солдат к Сианю. Город в хаосе, там восстание, в последней телеграмме, перед тем как были перерезаны провода, говорилось, что убиты сотни, включая женщин и детей.

Зартак кивнул.

— Потрясающий ход, — прошептал Джурак. — Будь все проклято. Я старался рассмотреть каждое потенциальное движение, каждый ход и противоход. Я знал, что если мы перейдем к обороне и подождем, то укрепим наши силы, натренируем наших воинов, и даже превзойдем янки по уровню производства. Я знал, что если мы удержим большую часть территории Рима, то могли бы даже внести политический раскол между двумя штатами их Республики, может быть даже заставить их подозревать друг друга и повернуть их друг на друга.

— Ты в тайне послал людей, чтобы убить их президента и Кина, виртуозный ход, — сказал Зартак.

«Даже сейчас это может сработать», подумал Джурак.

Несколько новых беженцев проскользнули через линию обороны, обученных и обработанных, знающих, что если они не вернутся в течение трех Праздников луны, все их семьи умрут в следующий.

— До сих пор я не слышал, чтобы это произошло.

— Твой сон прошлой ночью, — произнес Зартак, — это было знамение. У тебя есть сила, ты знаешь.

«Если бы у меня была сила», задумался он, «тогда почему все пути вперед теперь выглядят одинаково темными».

— Ты говорил мне, что у вас есть оружие, которое может сжигать целые города в одной ослепительной вспышке. Можешь ты изготовить такое сейчас? Это бы положило конец войне.

Джурак был удивлен таким небрежным упоминанием этого страшного оружия.

— Нет, это работа для тысяч, десятков тысяч, — ответил Джурак, отстраненным голосом.

«Чтобы эти примитивы добрались до точки, когда они смогут изготовить магнитный разделитель, не говоря уже о ядерном реакторе-размножителе, то возможно пройдет тысяча лет. Что касается науки? Я могу понять, как сделать взрывчатку, даже токарный станок для производства оружия, ну и что?

И даже если бы я мог так сделать, подумал он, разве я бы спустил с привязи такой ужас на этот мир?»

— Когда-нибудь янки создадут такое оружие, — заявил Зартак.

Такая мысль никогда не посещала его разум. Да они, скорее всего, сделают. Они были создателями машин, в машины породят еще больше машин.

— А эта атака из Тира? — спросил вдруг Зартак, переходя на более насущные проблемы.

— Возможно это диверсия, но если они захватят западное побережье Великого моря, создадут базу, объединятся с судами, захваченными в Сиане, то нам конец на этом фронте. Это тоже был мастерский ход. Позволить нам увидеть такой поворот событий. Мы отослали броневики из Сианя, если бы они сейчас были там, мы бы подавили восстание.

— Но ведь новая железная дорога, достигающая Ниппон, и соединяющая нас через север Великого моря закончена. Нам не нужно море.

Джурак покачал головой. Здесь было очевидно, что Зартак думает как воин, который сражается только на земле, и никогда прежде не сталкивался с военно-морскими силами.

— Мы должны удержать море. Если они захватят железную дорогу, которую мы строим в сторону Тира и объединятся с теми, кто удерживает Сиань, они смогут подтянуть подкрепления. Я полагаю, что именно поэтому они вместе с броневиками двинули один из своих сухопутных корпусов. Если они захватили корабли в Сиане, они смогут доставить их в Карнаган за три дня. Или они смогут ударить по нам сзади, или даже в любом месте высадить на севере десантные войска и перерезать новую железную дорогу вдоль северного побережья. Мы должны сокрушить восстание в Сиане и в то же самое время отбросить назад их атакующие силы.

Зартак медленно кивнул, соглашаясь.

— Или послать их прямо в сердце чинской империи, в Гуань.

Джурак вздохнул, оглядываясь на карту в центре юрты.

— Что они предпримут потом? — прошептал Джурак, больше себе, нежели компаньону.

Зартак встал и посмотрел на карту.

— Я думаю, что эту операцию возглавляет тот, кого они называют Ганс, — сказал Зартак.

— Почему ты так говоришь?

Он улыбнулся.

— Называй это тем чувством, в которое мы верим.

Ганс. От этой мысли Джурак почувствовал озноб, пока он смотрел на карту.

— Если это Ганс, как ты думаешь, что он будет делать дальше? — наконец, спросил Джурак, оглядываясь на своего старого друга.

Зартак подошел к карте и ткнул в нее костлявым пальцем.

— Он пойдет сюда. Прямо в сердце. Почему они не сделали этого своим первым ударом, вне моего понимания.

— Скорее всего, их летательные аппараты не могли долететь так далеко и нести при этом достаточно людей.

— Если это так, то такой шаг, полет из Сианя, теперь будет возможен. Он сделает это завтра, сразу же с первыми лучами света. То, что вы видели в Риме, что происходит сегодня в Сиане. Завтра извергнется там.

Джурак почувствовал холодную дрожь.

— У нас по-прежнему есть железная дорога назад к Ниппону и оттуда обратно в страну чинов, — сказал Зартак, показывая путь на карте. — Люди, скорее всего, даже не знают, что мы завершили ее. Снабжение может быть перекинуто на этот путь. Прикажи каждому поезду на этой линии развернуться, чтобы вернуться назад. В Ниппоне есть два умена с современным вооружением. Отправь их вместе зараз.

Джурак посчитал в уме количество поездов для перевозки этих двух уменов на фронт.

— Они могут быть в Гуане завтра ночью.

— Предупреди коменданта города. Пусть он соберет лидеров людей. Пусть четко объяснит им, что если приземлятся янки, а местное население не примет участие в мятеже. Все они будут спасены. Если они присоединятся, то все умрут.

Джурак удивился неистовости в его голосе. Он кивнул в знак согласия.

— Я возвращаюсь туда. Я хотел сначала свериться с тобой, но на всякий случай я уже приказал очистить путь и подготовить поезд.

Казалось, что все расставлено по своим местам. Он посмотрел на свой стол, заваленный донесениями за день, и его мысли сосредоточились на одной частности.

— Знаешь ли ты, что сегодня утром в Гуань прибыл Тамука? — спросил Джурак.

— Узурпатор. Бывший кар-карт мерков?

— Да.

— Он безумное животное. Зачем он туда пришел?

— У меня есть донесение, что мерки, которые за ним последовали, в конечном итоге восстали и прогнали его. Я полагал, что его убили, или он выбрал почетный путь и упал на свой меч.

— Тебе следовало рассказать мне об этом, мой друг. У Тамуки нет мужества, чтобы избавить мир от своего присутствия.

— Когда я услышал, что его видели этим утром, я предположил, что он едет на восток, возможно даже, чтобы присоединиться к тугарам в пустых землях к востоку.

— Или создать проблемы тебе. Это наиболее вероятный путь.

— И он прибрел прямо туда, где завтра будет сражение, — ответил Джурак. — Неужели боги сплетают здесь нити нашей судьбы?

— Я надеюсь, нет. Прикажите коменданту схватить его, а если потребуется, то убить.

Джурак кивнул. Он услышал гудок поезда, прозвучавший из железнодорожного депо. Через несколько секунд раздался стук копыт, зашел его охранник и сообщил, что путь вперед очищен и пора выдвигаться.

— Мне лучше отправляться, старый друг.

— Поездом, это займет несколько дней.

— Только до рассвета. Я приказал летательному аппарату ждать меня в 150 лигах к западу отсюда. Поезд доберется туда к рассвету, и оставшуюся часть пути я полечу.

Зартак хмыкнул.

— Лучше ты, чем я. Единственный раз, когда я намереваюсь полететь, это когда предки призовут меня домой.

Он почесал лысеющую шевелюру.

— Это случится достаточно скоро, но не слишком. Я желаю увидеть, чем все это закончится.

— Я хочу, чтобы ты командовал здесь, решительно атакуй.

— Мы не готовы.

— Подготовьтесь и надавите. Я предпочел бы, по возможности сегодня утром.

Зартак кивнул головой.

— Броневики, которые мы направили в Карнаган. Мы будем нуждаться в них. Ты помнишь, что они начали высадку сегодня днем.

Джурак вздохнул.

— Сейчас у меня нет времени для проработки деталей. На моем столе я оставил сообщения для отправки. Пошли инструкции в Гуань, как мы обсуждали, и в Карнаган, что они должны решительно атаковать завтра и закончить там. По крайней мере, мы сможем разбить ту армию, а потом пойдем в наступление здесь. Победа или поражение у Гуаня — не столь важно, мы разобьем их армии прежде, чем они поймут, что чего-то достигли, и мы все еще сможем победить, несмотря на эту неудачу.

Зартак официально поклонился, и они снова стали играть старые роли.

— Мой кар-карт. Паровая повозка ждет вас.

Произнес один из охранников, в почтении ожидая за пределами юрты.

— Таким образом, ты не видишь другой альтернативы, кроме этой, — спросил Джурак, тихим голосом, пристально смотря на Зартака. — Войне на тотальное уничтожение одних или других.

— Ради старой подруги моей юности, я хотел бы иначе, — прошептал Зартак. — Но, нет. И я думаю, она тоже это знала. Мы и они связаны в этом мире, и только одни должны восторжествовать.

— Тогда пусть это будем мы, — холодно произнес Джурак.

 

Глава 10

Хотя Ганс и ощущал чудовищную усталость, все же он чувствовал сильное ликование. Несмотря на всю жестокость и мрачность войны, в ней, несомненно, были такие события, которые тем не менее, вопреки всей их трагичности, содержали в себе трогательные для него моменты.

В течение ночи бантаги предприняли три попытки атаковать, чтобы ворваться в освобожденный Сиань. Третья волна атаки практически перевалила через стены, пока она в конечном итоге не была отбита несколькими резервными сотнями. Чины вооружились револьверами, доставленными дирижаблями. Большинство из них едва ли знало, как стрелять из этого оружия, почти все они погибли, но и всех бантагов захватили с собой.

Стоя за стеной, он оглянулся назад на город. Тот беспорядочно полыхал, громадный столб света, как из некоей библейской истории, отмечал место отмщения и освобождения. Святое очищающее пламя, которое уничтожит клеймо неволи.

Этим утром он чувствовал себя не так, как обычно. Не только из-за чувства истощения, или грызущей боли в груди. Фактически, из-за его решения немедленно атаковать, сама природа войны изменилась в нем и в его людях. Больше это не был отчаянный защитный выпад, чтобы лишь удержаться за то, что у них еще оставалось. Теперь это была настоящая война за освобождение, бескомпромиссный бросок в кости. Он никогда не был одним из тех ложных героев битвы — у него всегда было ощущение, что он не такой, что он вне таких глупых понятий — но в тот момент, когда он наблюдал за горящим городом, он чувствовал странное ликование, как будто его малочисленная армия была мстящим хозяином, собирающимся в дальнейшем очистить этот мир от его греха.

Он ткнул пятками бока лошади, бантагского боевого коня, со слишком большим седлом; животное было столь же измучено, как и он, и оттого послушно. Они медленно поплелись по дороге через развалины железнодорожного депо к востоку от города. Полоска товарных вагонов по-прежнему яростно горела, густой масляный дым беспорядочно поднимался ввысь, насыщая воздух запахом горящего мяса. Бантагские пищевые пайки. Он предпочитал думать, что это была соленая говядина, добытая из бизоноподобных животных, бродивших стадами по степям в этой части мира, или же это была засоленная конина. Мысль, что на самом деле, это могут быть забитые люди, которых засолили и упаковали тем же способом, каким его собственная армия приготовила пайки, была ужасной, чтобы рассмотреть ее.

Ветер повернул, на мгновение его окутало темное облако, и он поперхнулся от запаха. Ганс снова ткнул лошадь пятками, и, выбравшись на место без дыма, он на минутку приостановил ее. Кучка чинов собралась вокруг сарая около железнодорожной насыпи. Они кричали проклятья, и он приблизился к ним. Три израненных бантага были загнаны внутри в угол. Они медленно умирали под градом ударов ногами и руками.

Ганс заметил одного из своих собственных парней, в чинской униформе, и проорал ему прикончить раненых. Солдат отсалютовал, потянул револьвер, и протолкнулся через толпу. Ганс поскакал далее, едва расслышав треск пистолета позади себя.

По всей территории железнодорожного депо в беспорядке валялось ненужное вооружение и оборудование. Сломанные винтовки, перевернутые вверх дном ящики из-под патронов, и опрокинутые зарядные ящики, снаряды, валяющиеся на земле, полевые орудия на боку, груда тлеющих седел, связки стрел, разбитые вдребезги бочки, сочащиеся маслом и керосином, или с высыпающейся мукой, что-то даже пахло как рисовая водка чинов, и везде тела, бантаги и люди. Все это освещалось яркими всполохами красного цвета от горящего города. Зарево было такое яркое, что он легко мог прочитать одну из газет Гейтса, оно напомнило ему о ночном Фредериксбурге, сожженном прямо перед нападением.

Войска, которые он привел, были поглощены работой. Теперь каждый человек отвечал за отряд из десяти местных чинов, ведя их за собой, организуя команды, чтобы поднять снаряжение, которое могло бы быть полезным; одна группа, стоящая на четвереньках, поднимала патроны, просыпанные из коробки с боеприпасами. Один сержант, оставшийся в живых после побега из фабричной тюрьмы год назад, разделил своих ребят на команды по два человека. Один из них, как предполагалось, будет стоять неподвижно, в то время как второй ставил огромную бантагскую винтовку на его плечо, прицеливался, и стрелял. Это выглядело нелепо, но проклятая идея на самом деле работала, позволяя тщедушному и истощенному чину по-настоящему использовать вражеское оружие. Они радостно расстреливали патроны, стреляя по укрывшимся бантагам, которые все еще оставались на противоположной стороне железнодорожного депо.

Если бы у него было время, то здесь располагалось достаточно захваченной артиллерии, чтобы выставить несколько батарей, однако такая мысль была абсурдна. Они могли бы получить один или два залпа, но все что находилось вне зоны прямой наводки, было безнадежно. Глубоко внутри себя он знал, что вся их затея идет рядом с безнадежностью. Единственное, что они могли сделать, это совершить внезапный налет, напасть так, как они это сделали, вызвать восстание, и сокрушить местный гарнизон. Если бы им пришлось столкнуться с дисциплинированным уменом бантагов, то их бы всех перерезали.

Чтобы уловка работала, они должны были сохранять темп, добираться до врагов прежде, чем у них появилось бы время на подготовку. Он должен поддерживать движение, несмотря на истощение.

Он поехал вокруг состава из полудюжины платформ, стоящего на запасном пути. Несколько сотен чинов столпились на борту, половина из них была вооружена драгоценными револьверами, доставленными сюда на дирижаблях, остальные просто держали самодельные копья, палки с привязанными к ним ножами. Когда он проезжал мимо паровоза, то узнал одного из своих товарищей, еще одного заключенного оставшегося в живых.

— Готов вернуться? — спросил Ганс.

Старик на секунду усмехнулся.

— Я знаю эту машину. Помню путь туда.

Он жестом показал на юг, где в полудюжине миль отсюда они скрывались после побега.

— Я отлично им управляю.

Ганс наклонился, пожал руку мужчине, и поскакал дальше.

За прошедшее время они подготовили четыре поезда. Четыре локомотива потащат в общей сложности тридцать платформ и крытых вагонов, все они были битком набиты более чем пятнадцатью сотнями чинов. Значительное большинство чертовски мало знало о том, что они делали. День назад они были рабами, зная, что они будут жить, только пока будут работать. А сейчас их погрузили на поезд, отправляющийся на восток, прямо в сердце бантагской империи. Если у них вообще было хоть какое-то ощущение об этом, они, несомненно, знали, что собирались умереть. Он видел страх и обреченность у многих, оторванных от оцепенелой жизни смертника, но все-таки жизни. Некоторые были охвачены огнем желания мести, сжимая выданные пистолеты так, что когда Ганс проезжал мимо, они заставили его понервничать. Достигнув передового паровоза, он ответил на воинское приветствие Сеету, одному из людей Кетсваны, который быстро продвинулся от сержанта, до командира этой боевой операции.

— Готов? — спросил Ганс.

Сеету кивнул нетерпеливо.

— Все локомотивы стоят под парами. Пара этих чинов работала на железной дороге, так что они знают, как управлять паровозами и что находится впереди.

— Помни. Пока много света, двигайтесь медленно. Если там есть кто-то с мозгами, они разломают колею. На каждой стрелке и станции, которые вы проходите, убедитесь, что вы перерезали телеграфную линию. Собирайте каждого чина, которого повстречаете; если вы захватите еще поезда, то берите их с собой.

— Мы пройдем весь путь до самого Гуаня.

Ганс промолчал.

— Похоже, это будет трудной задачей, Сеету. Я хочу, чтобы ты добрался вперед настолько далеко, насколько сможешь. Но помни, они могут отрезать вас позади, как только вы пройдете. Если вы сможете преодолеть тридцать или сорок миль по той дороге и начнете там все крошить, это купит пару дней местным жителям, чтобы успеть организоваться.

Сеету ничего не ответил.

— Сынок, я не буду лгать. Почти нет никакой надежды, что вы пройдете через это. Они, скорее всего, устроят ловушку, позволят вам пройти, отрежут железнодорожные пути впереди и позади, затем окружат вас и прикончат. Постарайтесь заметить это, остановитесь, затем медленно тащитесь назад, разрушая полотно, сжигая мосты. Если они действительно заманят вас в ловушку, — он заколебался, — ну тогда, возьмите с собой столько ублюдков сколько сможете и разнесите все в пух и прах.

— Я умер где-то год назад, — ответил Сеету. — Каждый день, который вы дали мне с тех пор, это дополнительный подарок богов. Ганс, я не остановлюсь. Ожидайте увидеть меня в Гуане завтра.

Ганс наклонился, пожал его руку, и поехал далее. «Странно, как мы все ощущаем этот путь», подумал он. «Ты возвращаешься из могилы и после такого, это подарок».

Ганс развернул коня и медленно поскакал от железнодорожного депо, ведя свой путь мимо стрелковой цепи чинов, двигающейся сквозь все еще горящие руины бантагского лагеря из деревянных бараков.

Таким образом, они даже отказались от жизни в своих юртах. Необычные, огромные круглые строения были точными деревянными копиями их палаток. Еще одно изменение, касающееся человеческого пути развития. Чины были не намного лучше, чем кишащая толпа, возглавляемая полудюжиной его солдат, которые отчаянно выкрикивали приказы, пытаясь создать хоть какое-то подобие организованности.

Похоже, все это из-за шока после воздушной атаки, из-за бунта поднятого десятками тысяч жителей Сианя, которые выиграли это сражение, осознал Ганс. Огромное количество бантагов было деморализовано. Он задавался вопросом, сколько по-прежнему скрывалось за городом и окруженных на складах и лагерных стоянках.

Как будто в ответ на его вопрос рядом просвистела винтовочная пуля. Впереди послышались крики и беспорядочная пистолетная пальба. Он поехал дальше.

Достигнув основания восточной стены, он с осторожностью объехал вокруг гор трупов бантагов, убитых при попытке вернуть себе город. Чертовски глупая атака. Им нужно было просто потерпеть, дождаться подкрепления, затем обстреливать это место, пока обороняющиеся не запаникуют. Дурацкое высокомерие, чтобы взять и атаковать так, как это сделали они.

Скача вдоль стены, он добрался до северной стороны города. Взлетное поле ясно выделялось на фоне яркого света адского пламени. На выстроенных в линию машинах работали двигатели. Джек, заметив, что он подъезжает, медленно приблизился.

— Я собираюсь придать этому официальный статус, — заявил Джек, подойдя и помогая Гансу слезть с лошади.

— Я знаю, знаю, — вздохнул Ганс.

— Мои экипажи и машины на пределе. Мы кружили над этим проклятым городом полночи, пока здесь продолжалось сражение.

Он жестом показал на тела, распростертые по периметру взлетно-посадочной полосы.

— Затем мы вернулись и снова приземлились, при этом потеряв еще три корабля. Ганс, их количество уменьшилось до двадцати двух штук, в среднем осталось по двести патронов на «гатлинг».

— Во всяком случае, у тебя есть топливо, — ответил Ганс, кивая на пустые бочки, вытащенные из горящего поезда.

— Ну да, отлично.

Ганс устало присел на траву, наклонив голову на минуту. Снова почувствовав одышку и приступ боли.

Джек встал на колени рядом с ним.

— Ганс? Вы в порядке?

Он уныло посмотрел вверх.

— Нет. Говоря по правде, я так не думаю.

— Ганс, вам нужно отдохнуть. Все здесь нуждаются в отдыхе. Люди вокруг шатаются, словно ходячие мертвецы. Я собираюсь спросить об этом в последний раз. Мы захватили Сиань. Отсидимся здесь. Я возьму дирижабли и вернусь в Тир. Мы перевооружимся, закачаем водород, в котором отчаянно нуждаемся, и вернемся через два дня, с подкреплением.

— Еще две сотни солдат, теперь, не сделают погоды.

Он был слишком оцепеневшим, чтобы приказать, чтобы проорать распоряжение уйти. Он посмотрел вверх на Джека, наполовину мертвый внутри, взывая того взглядом к пониманию.

— Ганс, делая так, мы все погибнем.

Ганс усмехнулся, несмотря на боль.

— Джек, разве ты уже не помер? — прошептал он. — В тот день на Оганките, день, когда мы покинули Землю навсегда и пришли сюда. Мы умерли. Ты знаешь, я держу пари, что дома, где-нибудь там, на побережье Мэна, у них есть памятник со всеми нашими именами на нем. Мы умерли. Мы умерли, но затем Господь задержал нас так, чтобы мы чувствовали, и сбросил нас сюда. Возможно это — чистилище, может быть это — наше наказание за грехи. Большего я не знаю. Но я был в их тюрьмах; ты не был. Я знаю, что там ключ к нашей победе.

— К настоящему времени они готовы нас встретить.

— Я не знаю. Может быть да, может, нет. Но у нас никогда не было лучшего шанса, чем нынешний. Завтра будет слишком поздно. Джурак отреагирует, и тогда уже будет слишком поздно. Джек, сегодня мы можем либо выиграть, либо проиграть эту войну.

Он взял паузу.

— Тебе решать. Вчера вечером я приказал тебе сделать это. — Он сделал паузу, изо всех сил пытаясь отдышаться. — Сейчас у меня нет сил, чтобы приказать тебе. Я просто прошу тебя.

Джек поднялся.

— О, конечно, будь оно проклято, спасибо вам сержант Шудер очень большое, за чувство вины.

Ганс посмотрел на него, и не смог сдержать улыбку.

— Еще одно усилие, — прошептал Ганс. — Это все чего я прошу, а потом можно будет остановиться. Тогда мы сможем отдохнуть.

* * *

Стояла удивительная тишина. Стоя на вершине невысокого холма, Винсент Готорн прикрыл глаза, смотря на встающее солнце. Он знал, что они были там, облако пыли обрамляло горизонт по обширной дуге на севере, востоке и юге, оно показывало, что они были там.

Ночь была бессонной, свернувшись калачиком около броневика, в ожидание нападения, которое никогда не произойдет.

На этот счет у них было преимущество. Ублюдки могли решить, где и когда атаковать; скорее всего, они отошли и сладко проспали всю ночь, в то время как он и его солдаты оставались настороже всю темную часть суток.

Потянувшись, он почесал затылок. «Два дня здесь, и я завшивел», подумал он с отвращением. «Позабыл слегка, какой запаршивевшей армия могла быть», и он задумался, кто же из членов его экипажа в броневике наградил его этими мелкими проклятыми тварями.

— Ваша честь, немного чаю?

Это был Станислав, водитель броневика, который, несмотря на годы, проведенные в армии, не избавился от почетного обращения принятого при боярах. Несомненно, он был раза в два старше него самого, его призвали из паровозных механиков для службы на линии фронта.

Винсент осторожно взял жестяную кружку, держа ее за края, подул на воду у ободка и сделал глоток. Одно из настоящих преимуществ службы на броневиках, понял он, горячий чай — воду из котла можно налить в любое время. Несмотря на то, что она, как правило, имеет маслянистый привкус. Плюс к этому, большое количество продовольствия у солдат, которым, как кажется, всегда удавалось «позаимствовать» несколько дополнительных ящиков соленой свинины, сухарей, а для этой экспедиции некоторое количество драгоценного джема и масла, и даже несколько буханок хлеба, которые были почти свежими.

Станислав приготовил бутерброд из большого ломтя хлеба, намазанного джемом и маслом. Винсент проглотил его с волчьим аппетитом; он, пока ел, сидел на корточках на траве.

Всё вокруг него начинало двигаться, дальше вниз по уклону холма просыпалась армия, звучали горны, солдаты слонялись туда-сюда, собираясь вокруг дымящихся костров, созданных при помощи перекрученных пучков сухой травы и повсеместных сухих кизяков бизоноподобных существ и шерстистых слонов, бродящих на равнинах.

Конные разъезды выступили за земляную насыпь, окружающую лагерь, чтобы удостовериться, что в течение ночи к нему не подкрались бантагские стрелки, и солдаты выбирались наружу, чтобы справить нужду. Винсент поморщил нос. Всякий раз, когда ты размещаешь десять тысяч человек в одном месте, то не займет много времени, как все вокруг провоняет.

— Думаете, мы сразимся сегодня, ваша честь?

— Не знаю, Станислав. Это их выбор. Они верхом, мы нет. Они будут выбирать время и место.

Станислав залез в карман и вытащил пару сухих яблок, предлагая одно Винсенту, который кивнул, благодаря его.

— Пока «Святая Катерина» с нами, — он отошел и ласково похлопал их броневик, — мы им покажем, что такое ад.

— Ты обожаешь свой броневик?

— О, сначала нет, ваша честь. Я помню, когда вы янки впервые пришли. — Он тихо засмеялся. — Я думал, что вы дьяволы, когда в первый раз увидел паровую машину, созданный вами паровоз, который прибыл из вашего форта в Суздаль.

— Звучит так, словно это было вечность назад, — улыбнулся Винсент.

— Потом меня призвали работать на прокладке железной дороги к Кеву, а оттуда в Рим. На строительство оборонительных сооружений .

— Что ты делал до того, как мы пришли?

— Я был садовником у жены боярина Гаврилы.

Имя что-то всколыхнуло в памяти. Один из бояр, которые пытались свергнуть правительство до прихода мерков, вспомнил Винсент.

— О, он был демоном, а его жена нет. Она любила цветы, которые я выращивал.

Он вздохнул, и Винсент понял, что вчера он заметил свежие полевые цветы, связанные в пучок рядом с местом, где под ним сидел Станислав.

— Ну, в новом мире, который вы янки создали, не было места для цветоводов и садовников. Машины и еще раз машины. Таким образом я понял, что я, Станислав, могу либо укладывать рельсы, либо управлять машиной, которая по ним ездит. У меня был племянник, который управлял одним из ваших новых паровозов, и я попросил его взять меня к себе кочегаром. Я учился, и вскоре у меня была моя собственная машина, я стал машинистом.

Он вздохнул.

— Я назвал ее — Святая Катерина, также как нашу боевую машину здесь. Она покровительница садов. Она защищала меня.

Он покачал головой.

— Думаю, что хотел бы, чтобы она защищала меня и дальше, и удержала меня на паровой машине, двигающейся по рельсам, а не на этом черном монстре на колесах, ползающим по земле.

— Почему ты не остался с локомотивами?

— А, это из-за моего племянника. Он пошел с этими машинами и сказал, как ему повезло, и хотел, чтобы я пошел с ним. Он сказал, что будет слава, и возможно какая-нибудь женщина посмотрит на меня с благосклонностью из-за моей новой черной униформы, и у меня наконец-то будет жена. Я глупец. Я пошел.

Винсент постарался не улыбаться, поскольку Станислав был, несомненно, безобразен — голова слишком большая для его тела, огромный уродливый нос, и он был абсолютно лысым. Но все же, в его улыбке присутствовала нежность, а надежный спокойный блеск в глазах был трогательным.

— Вы знаете, я был у Роки-Хилла, — гордо заявил Станислав, — на одной из самых старых машин, которая работала на угле, а не на нефти. То была славная битва.

Винсент ничего не сказал. В памяти быстро промелькнули атака, павшие, поражение, идущий мимо шатающийся знаменосец, и все это теряется в огне и дыме.

— Вы были храбры, запредельно храбры, ваша честь.

Винсент, смутившись, ничего не ответил.

— Ты был у Капуа? — наконец спросил Винсент.

— Нет, ваша честь. То есть да, но я был во втором полку, тот который не пошел в бой. Благословенная Святая Катерина защитила меня, — и в момент, когда он это произносил, он схватил маленькую иконку, которая болталась на цепочки вокруг шеи, и, держа изображение святой, трижды перекрестился.

— А как ты относишься к происходящему здесь? — спросил Винсент.

— Я иду куда приказали, ваша честь.

— Нет. Мы вместе участвуем в этом. Как ты себя при этом чувствуешь?

— Вы янки, — усмехнулся Станислав. — Спрашиваете крестьянина вроде меня.

— Ты гражданин Республики, — медленно произнес Винсент. — У тебя есть право на собственное мнение.

Станислав улыбнулся. — Когда эта война закончится, тогда я стану гражданином, а сейчас я солдат, который следует приказам. Это то, что говорит мой племянник.

— Ты несчастен из-за этого? — надавил Винсент.

— Ну, ваша честь. Нам простым солдатам кажется, что мы двигаемся, словно в никуда. Бантаги, тугары, они все кочевники. Они хозяева степей. У них есть лошади, у нас нет. Я хотел бы, чтобы мы могли просто позволить им владеть степями, и чтобы они согласились оставить нас в покое.

— Мы знаем, что это невозможно, — ответил Винсент.

— Да, да, я знаю. Если бы пожелания исполнялись, то мыши оседлали бы кошек.

Станислав взял у Винсента пустую оловянную кружку, отступил вовнутрь броневика через открытую дверцу. Теперь лагерь был наполнен жизнедеятельностью, гудение десяти тысяч человек, сержанты гаркающие приказы, обрывки фраз; кто-то даже играл на дудке, еще один инструмент, назойливо звучащий в ушах, был похож на банджо.

Он был рад, что отдал приказ: начать марш поздно, через час после восхода солнца. Это дало людям время отдохнуть немного дольше, и съесть плотный завтрак перед переходом. Станислав вышел через минуту с вновь наполненной чашкой, неся вторую чашку для себя и снова сел.

— Ты не ответил на мой вопрос, — надавил Винсент, благодаря кивком головы за чай и вторую порцию хлеба с джемом.

— Ваша честь, если мы доберемся до их железной дороги, а оттуда до Великого моря, что потом?

— В таком случае там мы создадим базу для тех кораблей, которые Ганс и его люди захватят в Сиане.

— Я слышал, что у кочевников в том море есть броненосцы.

— Да.

— Не утопят ли броненосцы те корабли, которые мы захватим?

— Возможно, мы захватим несколько броненосцев в Сиане.

— А если нет?

— Мы все-таки сможем поднять большой шум.

— Предположим, бантаги подтянут свои собственные броневики для сражения с нами. У нас будет только то, что мы несем с собой.

— Это то, чего мы хотим, — ответил Винсент. — Если они пришлют свои броневики, то мы сможем сражаться с ними в открытом бою. Будет битва, в которой мы все решим. Уничтожим их броневики, разобьем их армию здесь на юге, и их лидер будет гадать, что же такое мы делаем. Нам нужна эта битва, Станислав.

— Тогда почему я чувствую себя мышью, которая отправилась подергать кошку за усы, так что старая кошка сможет ее преследовать, а затем другие коты ее сожрут. Сейчас я хотел бы быть одной из тех мышей, которые собрались пообедать, а не той, которая должна убежать.

Винсент рассмеялся.

— Назад в Суздаль, — продолжил Станислав. — Предположим, они заключили мир. Знаете, мы слышали слухи об этом, как раз накануне нашей отправки. Бедный Калин, в старые деньки мы вместе много выпивали и травили байки о боярах.

— Мы выиграем эту битву прежде, чем они смогут наделать глупостей.

Станислав ничего не ответил, затем, посмотрев за Винсента, поднялся на ноги и отдал честь.

Винсент посмотрел через плечо и увидел Григория, идущего вверх по склону.

— Доброе утро, сэр, — объявил Григорий, вытягиваясь по стойке «смирно» и отдавая честь.

— Доброе, Григорий. Все в порядке?

— Все машины прогреты, за исключением одной. Нам придется оставить ее. — Он кивнул вниз по склону, туда, где толпа солдат облепила вокруг броневик, некоторые спорили, другие вытаскивали снаряды. Несколько распахнули петли на верхней башне и начали демонтировать «гатлинг».

— Треснул котел, здесь это отремонтировать невозможно.

Винсент кивнул. — Не так ужасно, сломалось только две машины.

— То было вчера. Сегодня мы добавим много лиг, и как я и предупреждал, будут еще потери.

— У нас будет достаточно, когда наступит пора.

Григорий помолчал минуту, очевидно не согласный с оценкой Винсента.

— Сэр, мои машины будут готовы в течение пятнадцати минут. Я думаю, что третий корпус также готов двигаться.

Винсент улыбнулся. Ему мягко намекали, что он потратил несколько лишних минут, на беседу со Станиславом.

— Прекрасно. Передай — выступаем через пятнадцать минут.

Григорий отсалютовал и отправился обратно вниз по склону, где остановились на ночь его машины.

— Мой племянник — отличный офицер.

— Это — твой племянник?

— Разве вы не слышали? — рассмеялся Станислав. — Кто-то же должен был пойти и присмотреть за ним.

Винсент заканчивал пить чай, в то время как Станислав скрылся внутри броневика, выкрикивая приказы экипажу приготовиться. Выхлопные газы от керосиновых горелок струились из дымохода, предохранительные клапаны паровых линий хлопнули несколько раз, стравливая излишки пара. Двигатель был прогрет и готов к работе. Подошел курьер, ставя Винсента в известность, что корпус построился. Осмотревшись со своей верхней точки, дающей отличный обзор, он увидел, что полки построились в каре, приняв походной порядок. Конница уже выдвинулась, охватывая огромный круг в милю диаметром. Несколько хлопков карабинных выстрелов отметили места, где происходили незначительные стычки между эскортами конницы орды и выдвинувшимися пикетами. Конные упряжки прицепили к фургонам, подводам для перевозки снарядов и орудийным лафетам. Сигналы горна извещали приказ встать в строй, а барабанщики начали выбивать такт.

Винсент допил чай и взобрался через люк в уже удушающую жару нижней палубы броневика. Проскользнув рядом с котлом, мимо следящих за ним кочегаров, он прошел позади канонира и его помощника, которые в неформальной обстановке на борту, кивнули приветствия, поскольку у любого из них было слишком мало места, чтобы отдать честь.

Станислав посмотрел на него с сиденья водителя и улыбнулся. Винсент заметил новую охапку диких цветов прерии, перевязанных тесемкой и свисающих с потолочной переборки, ярко красные и голубые цвета, добавляющие ласковый штрих стальным внутренностям.

Поднимаясь по лестнице в верхнюю башню, он протиснулся мимо отверстия парового «гатлинга», широко открыл верхний люк, и наполовину выбравшись из него, уселся на край. Григорий, который уже был на месте, встретился взглядом с Винсентом, и он поднял вверх сжатый кулак, указывая им вперед.

Горнист, сидящий верхом на лошади рядом с машиной Винсента, дал сигнал к выступлению. Машина под ним дернулась, большие железные колеса, взбили облака грязи, и раздавили траву, когда они начали движение вниз по склону, двигаясь вперед мимо линии пехоты. Перейдя вброд мелкий ручей, они начали взбираться на следующий холм, двигаясь мимо возвращающегося назад одинокого кавалериста, с сигарой, зажатой между зубов, зажимающего раненую руку, но выглядящего бодро.

Винсент обернулся, смотря, как он проехал через пехотный строй к медицинским фургонам, отмеченными большими зелеными кругами. Десять тысяч солдат корпуса были на марше, полковые колонны, развернутые в огромное каре, с пустым квадратом внутри, стволы винтовок блестели, отражая утренний солнечный свет так, что армия выглядела, словно через шеренги солдат танцевал огонь.

«Ряды полированной стали», слова из «Боевого гимна» пришли ему на память.

«По-прежнему существуют моменты», понял он, «такие моменты, когда можно еще раз мельком взглянуть на несбыточную мечту о славе».

* * *

Он ни разу не оглянулся назад пока ехал через городские ворота. На мгновение он забылся, поскольку старые привычки трудно изжить, и отдал честь охранникам, стоящим с каждой стороны, что привлекло к нему внимание.

В костюме он чувствовал себя неловко, но это была единственная имеющаяся у него гражданская одежда. Черное пальто, типичное тем, что носились на Земле, по крайней мере, они были в моде тогда, когда они покинули ее. Неотбеленная ситцевая рубашка стандартного армейского образца, и черные брюки. Больше не было кинжала, болтающегося на ремне, хотя он по-прежнему держал пистолет в седельной кобуре. Позади него, в фургоне, принадлежавшем Гейтсу, ехали его жена и дети, следом за ними скакал Вебстер со своей молодой семьей, который также вышел из состава правительства.

В некотором смысле все это было чертовски глупо; показной блеф. Отставка на самом деле застала Бугарина и его последователей врасплох, они ждали попытки государственного переворота. Он должен был пройти весь путь в этом деле до самого конца. Если бы он остался в городе, это каким-то образом указало бы, что он все еще в игре, ожидая, когда взволнованные жители соберут делегацию, чтобы прийти и попросить его вернуться. Он знал, что этого не произойдет. В то самое время, когда он уезжал из города, Республика распадалась в хаосе.

Римские сенаторы и конгрессмены собрались отправиться домой, разъяренные убийством Флавия, и громко заявляли, что они будут стремиться к сепаратному миру. Как будто началась какая-то гонка, поскольку Бугарин также объявил о том же самом намерении. И чинским послам Джурака даже при таком раскладе были отправлены предложения договоров, чтобы те отвезли их своему повелителю.

Он, в свою очередь, предоставил им разбираться с дилеммой. Теперь Винсент должен был стать во главе армии, но он был вне пределов досягаемости. Следующий после него, стоял Пэт, но он видимо перерезал телеграфную линию, или некто прервал сообщение прямо из Рима.

«Что делать, если они объявили о перемирии, но никто их не услышал?»

Меркурий ступил на мост через реку Вину, и он посмотрел направо от себя, на долину забитую фабриками и рядами кирпичных домиков. Плотина, дальше вверх по реке, была едва видна в воздухе, наполненном дымным туманом. Удивительно, что после десяти лет это место выглядело гораздо больше похожим на Вотервилль, Льюистон, или Лоуэлл, чем на средневековый город древней Руси. Город, который он покидал, был уже только воспоминанием о минувшем веке. Это же был новый Суздаль, если ему только будет суждено пережить безумие его собственных испуганных вождей.

Должно быть слух о том, что он покидает город, добрался до этого места. Он видел тысячи рабочих, выходящих из литейных заводов, железнодорожных цехов, котельных, оружейных фабрик, монтажных площадок, заполняющих улицы и смотрящих на него.

Он с печалью задался вопросом, что же на самом деле он пытался создать для них. Поколение назад они рождались, жили и умирали в поместьях бояр, их жизнь была короткой и жестокой, невежественной и наполненной страхом. Что же у них было теперь? Сыновья, отцы, братья, мужья гибли на фронте. Двенадцатичасовая рабочая смена в жаре, дыму, и саже на военных фабриках, чтобы лить железо, производить сталь, отливая орудия, создавая машины войны, и еще машины, и еще больше машин войны. Бесконечный труд и по-прежнему ранняя смертность, но теперь от туберкулеза, или несчастных случаев или простого истощения.

Он подумал, что Руссо был прав, и эта мысль заставила его на мгновение улыбнуться, разум профессора все еще был при нем, готовый пофилософствовать от случайной мысли, даже в самые мрачные моменты. Все же у него была надежда на то, что они увидят, что все они поймут, что это было поколение, которое принесло высшую жертву, что оно должно было нести ужасное бремя, чтобы их дети, их внуки никогда бы не узнали этот страх, эту грязь, этот упадок, и не только из-за орд, но и рабства и ужаса войны.

Он осознал, что придержал уздечку Меркурия, и его лошадь, словно читая его мысли, остановилась, чтобы он мог смотреть с моста, созерцать то, что он пытался сделать, и где он потерпел неудачу.

— Кин…

Он услышал далекий крик, одинокий голос, заставивший пробежаться мурашкам по его спине, напомнивший момент триумфа под Испанией, когда его имя звучало синонимом слова — победа.

Кто-то поднял ее, женщину, вплотную стоящую в открытом дверном проеме цеха по нарезке стволов. Она сняла платок с головы и помахала им. Женщины вокруг присоединились к ней, имя, эхом вторило через долину, сопровождаемое громкими звуками современной эпохи, сначала одним паровозным гудком, затем другим, потом свистками с фабрик. Смущенный таким проявлением, он не знал, что делать. Что и говорить, было искушение, и он ощущал, что в этот момент можно было бы все сделать очень легко.

«Вашингтон в Ньюберге», подумал он. Но там было проще — «ставки были не выбором между жизнью или уничтожением — они были абстракцией, идеалом, который Вашингтон сохранил. А было ли?».

Мысли неслись через его разум. Как легко было бы даже теперь развернуть Меркурия, направиться к городу, и можно быть уверенным, что они последуют за тобой. И что потом?

Он спиной чувствовал взгляд Кэтлин, и, посмотрев через плечо, он увидел, как она смотрит на него, глазами, наполненными гордостью.

— Не кажется ли тебе, что нам пора отправляться дальше, — тихо спросила она.

Он улыбнулся, ее слов было достаточно.

Не отдавая честь в ответ, не оглядываясь назад, он выехал из Суздаля и направился на север в бескрайний лес.

* * *

Устало потягиваясь, Джурак сошел с вагона, взяв донесения, которые курьер вложил ему в руку. Он тщательно просмотрел их, обращая особое внимание на последнее, которое только что было передано от самого Гуаня.

«Докладывают, что дирижабли янки покинули Сиань. Их заметили рядом со станцией Чи-лин. Направляются на восток».

Чи-лин? Это был город, где Гаарк организовал маневры в прошлом году, чтобы показать вождям кланов превосходство нового оружия. Почти треть пути между Сианем и Гуанем.

Это должен был быть Ганс. Таким образом, он шел до конца. Дирижабли, скорее всего, могли добраться до Гуаня, но было сомнительно, что хоть один когда-либо будет в состоянии вернуться. Это была отчаянная попытка, не только чтобы разрушить его снабжение, но и чтобы уничтожить все.

Блестяще… и безумное безрассудство.

Он пробежался по другим донесениям. Транспортное судно, перевозящее тридцать новых броневиков, стояло в Карнагане и уже разгружалось.

Он записал неуклюжими печатными буквами на русском две коротких записки и вручил их телеграфисту. В сотне ярдов к северу от железной дороги ожидали три дирижабля, самые быстрые новой двухмоторной конструкции, с лениво вращающимися пропеллерами. При его приближении пилоты отдали честь.

— На котором я полечу?

— Моем, кар-карт.

Он кивнул и подошел к пилоту. Как странно, скорее всего, пять лет назад этот воин был неграмотным всадником, никогда и не мечтавшем о подобном. Джурак медленно обошел вокруг машины, проверяя ее состояние. Он чувствовал небольшой комок страха в животе. Он никогда особо не беспокоился о полетах, там, в старом мире, они проходили на гигантских шестимоторных транспортниках, способных пересечь континенты, чтобы извергнуть из себя сотни десантников. Сейчас же это был хлипкий гибрид, похожий на колбаску дирижабль, наполненный водородом, с крыльями, прикрепленными для подъема, и хрипящими паровыми двигателями в качестве силовых установок. Единственный фактор, который хотя бы позволял летать этим проклятым штуковинам, была более легкая гравитация этого мира, и даже при такой силе тяжести, они едва могли карабкаться наверх.

Сделав глубокий вздох, он поднялся, залез в кабину, и закрепил себя ремнем на переднем узком сиденье, пилот забрался и сел позади него.

— Мой кар-карт, ранец с парашютом, это то, на чем вы сидите. Закрепите ремень безопасности, перекинув его через ваше плечо. Если я скажу вам убираться, сделайте это быстро. В этом случае дерните веревку слева от себя.

Джурак кивнул, когда выслушал указания пилота.

— Орудие между ваших ног. Вы отвечаете за стрельбу из него. Спусковая рукоятка управления огнем справа от вас.

Джурак знал обо всем этом немного больше, так как он разработал эту модель больше года назад, примитивный пулемет, приводящийся в действие коленчатой рукояткой.

— Вы готовы, сэр?

— Готов.

Спустя несколько секунд оба двигателя набрали полную мощность, и машина медленно дернулась вперед, подпрыгивая и перекатываясь по неровной поверхности покрытого травой поля, и, наконец, поднялась, направляясь прямо на запад в сопровождении утреннего ветерка.

Пилот сделал вираж, проходя над поездом, который всю ночь вез его на расстояние две сотни миль от Капуа. Когда они выровнялись, летя на низкой высоте, менее чем в сотне футов от земли, он мельком заметил один из двух дирижаблей сопровождения, резко развернувшегося, чтобы подойти к их левой стороне. Под ними, сотни рабов-чинов прекратили на мгновение свой тяжкий труд, подняв лица вверх. Он увидел, как темные высокие фигуры взмахами кнутов заставили людей вернуться к их работам.

С ветром, дующим им в спину, они быстро набрали скорость, и помчались в восточном направлении, их вела единственная линия железной дороги. Они пролетели над составом, остановившимся на главном пути, наиболее вероятно в ожидании поезда, который перевез его на это рандеву с воздушными машинами, чтобы тот оттащил его на запасной путь.

Обширные открытые равнины были усеяны виллами, маленькими деревушками, которые раньше были частью земель Рима, под управлением тугар. Следы войны были повсюду. Не было ни одного неповрежденного здания.

Они проскользили над рекой, где по-прежнему чернели руины моста, свежая заплатка построенная чинами выглядела опасно слабой. Когда они медленно продолжали набирать высоту, он смог различить бескрайние северные леса, а далеко на юге поднимающиеся из земли холмы и отдаленные горы за ними. Он откинулся назад. День обещал быть долгим.

Первой их остановкой для дозаправки будет северная оконечность океана. Затем полет через него к базе на восточном побережье для повторной заправки, и оттуда к середине ночи до Гуаня, где, как он предполагал, и состоится настоящая битва. Этот день и следующий могут решить все, все это. Он знал это своим сердцем. И в ожидании того, что должно произойти, он откинулся на стуле и позволил гулу двигателей погрузить его в сон.

 

Глава 11

— Проклятье!

Ганс отдернул руку от разбитой вдребезги панели управления дроссельными заслонками. Он почувствовал острую боль в пальцах, из ладони, испещренной деревянными щепками, стала сочиться кровь.

— Заслонки! — проорал Джек.

Лобовое стекло взорвалось, осыпая их осколками.

— Я знал, что это местечко будет горячим! — прокричал Джек. — Под вашим сиденьем. Там находится главный топливный клапан, закройте его!

Ганс выкроил секунду и бросил торопливый взгляд наружу. Место, которое они выбрали для посадки, было открытым полем, примыкающим к фабрике, где он когда-то трудился рабом. Так многое изменилось за прошлый год. Клубы черного дыма извергались из полудюжины дымовых труб новой фабрики, занимавшей смежную землю на западе. Он видел, как из открытых ворот в стене, окружающей лагерь, выплескиваются десятки бантагов. Выстрелы пробивали дырки в газовых баллонах позади него, громкий протяжный звук, показал, что порвался несущий канат крыла правого борта.

Гримасничая от боли, Ганс залез руками под сиденье, повозился там, его руки, нащупали холодный медный клапан. Надеясь, что поступает правильно, он повернул его, и в тот же самый момент все четыре двигателя сбросили обороты.

— Не закрывайте его полностью.

Ганс посмотрел наружу. Открытое поле, которое они выбрали для приземления, лежало прямо впереди, точно к северу от железнодорожного депо, откуда он и сбегающие вместе с ним рабы угнали поезд для побега к предместьям Сианя.

Тонкая стрелковая цепь бантагов выбежала на поле, некоторые из них уже стояли на коленях и стреляли, потом рычажком открывали казенники, чтобы вогнать новые патроны.

Дирижабль, пролетающий над Гансом, на мгновение бросил на них тень. Машина летела на полной мощности, закладывая резкий вираж, поток огня, изливался вниз от верхнего стрелка, пули, прошивали поле, разбивая стрелковую линию, рассеивая ее.

— Огонь!

Крик долетел через переговорную трубу, соединяющую с нижним грузовым отделением. Ганс вытянул вперед шею, смотря на крыло правого борта. Язык пламени сине-оранжевого цвета тянулся от внешнего двигателя. Ткань вокруг двигателя также горела, огонь распространялся раскаленными клиньями вдоль задних краев верхнего и нижнего крыльев.

— Закрывай! — проорал Джек.

Ганс довернул главный клапан до конца, полностью перекрывая все четыре топливные линии. Машина просто начала падать. Джек наклонил ее нос вниз, направляя прямо к дренажной канаве, граничащей с западным концом поля, потянул вверх в последнюю секунду, дирижабль подпрыгнул на дюжину футов, а затем тяжело рухнул вниз.

Верхнее крыло со стороны правого борта загорелось, огонь скакнул вовнутрь к взрывоопасным водородным баллонам.

— Наружу, все наружу! — прокричал Джек.

Ганс завозился со своим ремнем безопасности, расстегивая его, проклиная все от боли, когда он схватил свой карабин и бросил его в нижний люк. Не теряя времени на разворачивание лестницы, он высунул ноги через открытый низ, глубоко вздохнул, затем сложил руки над головой и прыгнул на дюжину футов к земле, выбивая воздух из легких.

Ошеломленный, он не мог двинуться. Джек рухнул вниз около него. Он почувствовал, что Джек ухватил его под плечи, вытаскивая на чистое место, притом, что он продолжал сжимать свой карабин.

Проревело длинное стаккато выстрелов из «гатлинга». Когда они отошли в сторону от судна, он увидел, что их верхний стрелок все еще стрелял. Выливая непрерывный поток пуль из «гатлинга» в колонну бантагов, стремительно выносящихся из ворот двух бараков, он уничтожил дюжины из них.

— Выметайся! — прокричал Джек, поскольку пламя от крыла правого борта добралось до боковой стенки переднего газового баллона. В течение секунд огонь прожег отверстие, поджигая водород, который полился через край, объединяясь с окружающим кислородом и вспыхивая тусклым призрачным синим светом. Вся площадка дирижабля полностью отделилась от корпуса.

Мальчик на верхней палубе продолжал палить, обстреливая все вокруг своим «гатлингом», выпуская потоки огня в сторону железнодорожного депо, разрывая на части небольшой склад, который служил выходом для вырытого Гансом и его людьми тоннеля спасения. Как только пули насквозь пробили тонкую деревянную стенку, Ганс услышал бантагов, кричащих внутри.

Оружие затихло, перегорела паровая линия, прицепленная к внутреннему двигателю правого борта. Парень поднялся, чтобы выпрыгнуть наружу, несмотря на то, что его кабина обрушилась в горящий баллон.

Снаряд разорвался прямо у него за спиной. Он попытался выбраться, двигаясь на заплетающихся ногах, но кабина исчезла, падая в ревущий ад, и мальчик исчез. Выругавшись, Ганс отвел взгляд.

Он услышал крик Кетсваны и мельком увидел разъяренного зулуса, сопровождаемого его людьми, выбирающихся из-под горящего дирижабля; один из парней, каким-то невероятным образом вытащил драгоценный ящик, загруженный револьверами и дополнительными боеприпасами.

Второй дирижабль затормозил, останавливаясь позади горящей машины Джека, выгружая собственную штурмовую группу, верхний стрелок также опустошал свой «гатлинг» огнем поддержки. Третья машина врезалась в землю слева от машины Джека, совершив почти полный разворот, поскольку ее переднее колесо разломалось от жесткой посадки. Четвертый дирижабль, входя на посадку слишком низко, потерпел аварию над третьей машины, разломав палубу верхнего стрелка, опрокинувшись через нос третьего судна, и врезался в землю, передняя кабина исчезла, крылья отломались и воткнулись в газовые баллоны, которые взорвались. Полдюжины мужчин вылетели из грузового отделения.

Еще один дирижабль, прерывая попытку приземления, взлетел вверх, закладывая резкий вираж, крыло правого борта почти зацепило склад, который был измельчен огнем «гатлинга». Верхний и передний стрелки выпустили потоки огня, когда они пролетали над посадочной площадкой. Еще один дирижабль, отвернув от скопления первых четырех, благополучно приземлился, за ним секундами спустя приземлился еще один корабль, а за ним еще один.

Кетсвана и его атакующая группа уже прошли склад, который начинал гореть, крики умирающих бантагов, эхом неслись изнутри. Здание внезапно взорвалось с громовым раскатистым ревом, куски древесины, тел, и бочонков с порохом взлетели на воздух, разрываясь подобно фейерверку на праздновании Дня Независимости, взрыв, накрыл дирижабль сверху и сбил с ног нескольких человек Кетсваны.

Обломки дождем лились вниз; Ганс сложился в плотный комок, и Джек бросился сверху на старого сержанта. Выглянув, Ганс увидел, что пылающий бочонок плюхнулся рядом с дирижаблем, который приземлился позади машины Джека, разрываясь несколько секунд спустя, также уничтожая это судно, поймав в ловушку пилота и его помощника, когда они попытались пробиться наружу.

— Мы приземлились в сумасшедшем доме! — проревел Джек. — Я займусь приземлением! Охраняйте эту территорию, иначе, нас всех перебьют.

Отпустив Ганса, он поднялся на ноги, игнорируя обломки, все еще падающие с небес, и помчался в поле, размахивая руками, пытаясь сигнализировать другим дирижаблям, держаться подальше от их места приземления. Ганс увидел, как две машины заложили крутые виражи и повернули на север, но еще один подлетел на посадку прямо сквозь разрастающиеся клубы дыма, усиливая беспорядок, солдаты выскочили из грузового отделения прежде, чем судно даже остановилось.

Ошеломленный, Ганс медленно поднялся на ноги, его разум помутился от безумной суматохи вокруг. Отделение воинов, чины, одетые в униформу, пробежали мимо, их лейтенант прокричал им, чтобы они атаковали первую фабрику. Он отстал от них, подходя к Гансу.

— Сядьте, сэр.

Ганс в смущении посмотрел на него.

Чинский офицер мягко помог Гансу опуститься на траву, развязал красный платок, привязанный вокруг его горла, и начал вытирать лицо Ганса. Ганс вздрогнул от боли. Осколки стекла от взорвавшегося окна, понял он смутно. Офицер говорил мягко, как будто успокаивая ребенка, перейдя на диалект лагерей, странную комбинацию чинского, русского, зулусского, многоязычный язык рабов.

— Мы вернулись, теперь мы вернулись с оружием. Слушайте, слушайте.

Чин очистил его глаза, заляпанные кровью, и Ганс посмотрел на покрытые завесой дыма ворота. Кетсвана стоял, вырисовываясь на фоне фабричных ворот, где они когда-то были рабами, карабин поднят над головой, его боевое пение служило сигналом сбора. Однако было что-то еще, громкий ревущий крик, крики тысяч мужчин и женщин.

Ганс поднялся на подкашивающихся ногах, лейтенант-чин, который был почти одного с ним возраста, помог ему.

— Мы освободим здесь наших братьев, а затем отдохнем, старина. Мы выпьем чаю, и затем присмотрим за рабами бантагов, — сказал он ухмыляясь.

Он обошел вокруг тела двух мужчин, пойманных взрывом на складе, оба разорванные и ужасно обожженные. На главной железнодорожной линии громоздились обломки дирижабля, уничтоженного во взрыве и отчаянно горевшего. Чудесным образом, большинство солдат в грузовом отделении выжили, хотя были сильно помяты, и они съежились в кучку в сторонке, безучастно смотря на творившийся ад.

— Идите туда, идите! — прокричал лейтенант, указывая на ворота. У нескольких парней все еще были с собой карабины; остальные вытянули пистолеты и безжизненно поплелись к воротам.

Когда Ганс добрался до ворот, то он на секунду в ужасе отскочил от них. Прежде всего, он почувствовал зловоние, отвратительное приторное зловоние лагерей, невымытых тел, насыщенный горячий водяной пар литейного цеха, затхлый запах бантагов, и более глубокий запах гниющей еды и человеческих отбросов, пропитавших поверхность почвы, и запах смерти, и еще странное нереальное ощущение, что также можно почувствовать запах ужаса.

Лагерь внутри стены являл собой сцену кровавого хаоса. Кетсвана мудро остановил своих людей прямо у ограждения, расположив их в линию для залпа. Иногда один из солдат поднимал карабин, чтобы выстрелить в бантага, но внутри ограды находились тысячи рабов, которые делали эту работу. Заключенные были наполнены до краев безумием мятежа, роясь, словно извивающаяся толпа раздраженных насекомых, разрывая на части оставшихся в главном внутреннем дворе бантагов. Они атаковали через мертвое пространство, которое отделяло стену периметра от бараков, и теперь находились на стенах с бойницами. Обезумевшие бантаги, отступали вдоль верхнего прохода, неистово пытаясь удержать на месте взбесившийся сонм чинов. С поверхности земли внутри лагеря, заключенные забрасывали пойманных в ловушку бантагов глыбами угля и кусками искореженной породы из отвалов шлака, пока их товарищи двигались по проходу вдоль стены с бойницами, приближаясь к врагу. Четыре, шесть, иногда дюжина погибала, пока, наконец, кто-то один не осиливал бантага и не сбрасывал его с высоты. Тот, крича, падал в ожидающие руки толпы внизу.

Ганс заметил группу из нескольких дюжин бантагов, прорезающих себе путь через территорию двора, сражающихся за то, чтобы добраться до дверного проема в просторный литейный цех, построенный так, что он доминировал в центре лагеря. Ганс прокричал Кетсване отрезать их. Вместе Ганс, Кетсвана, и несколько отделений его воинов стали пробиваться через растущую толпу.

Бантаги закрепились у двери прямо перед ними, его собственные люди не могли стрелять, чтобы не зацепить чинских рабов, зажатых между двумя группами. Первые двое солдат упали под огнем внутри здания, при попытке захватить лестничную площадку. Ганс прижался к теплой кирпичной стене здания, постепенно придвигаясь к огромным открытым воротам, которые были достаточно широки, чтобы через них мог прокатиться железнодорожный товарный вагон, и посмотрел за угол. Бантаги были внутри, не более чем в дюжине футов, разворачиваясь в линию. Один поднял винтовку, и Ганс отдернул голову, брызги кирпичной крошки выбились из стены от бантагского выстрела.

Сконцентрированный залп проредил чинов, столпившихся около дверей, поэтому они отступили. Ганс посмотрел на Кетсвану, который кивнул, без нужды в словах. Раздался второй залп; еще больше чинов попадали. Кетсвана, казалось, рассчитывал, он держал свой карабин наготове. Рявкнул еще один залп.

— В атаку!

Кетсвана выпрыгнул из-за угла стены здания, держа карабин прямо, стреляя от бедра. Остальные бросились после него, стреляя на ходу, как только выскочили из-за угла. Ганс попытался следовать за ними, но лейтенант-чин толкнул его обратно, ступил за угол, выстрелил, и был отброшен назад пулей, которая попала ему прямо в лицо.

Ганс переступил через тело, стреляя вслепую, и мельком увидел бантага, рухнувшего всего в футе от него. Толпа чинов, которая отскакивала от залпов, словно от ударов молотом, теперь повернулась в неистовом безумстве и ворвалась на склад, отталкивая Ганса к стене, Кетсвана и солдаты, которые следовали за ним, исчезли в давке.

Тонкая линия бантагов была смята, воины сломали строй, побежали в панике, некоторые повернули, чтобы добраться до северного крыла литейного цеха, другие, побежали на юг. Сотни чинов толкались внутри. Ганс уклонился от толпы, двинувшись вдоль боковой стенки первой плавильной печи, прямо за воротами. Взглянув на стену цеха, он увидел, что омерзительные «беличья колеса» по-прежнему стояли там, их человеческие обитатели были все также заперты внутри, их костлявые руки сжимали боковую грань колеса, все они вопили в гневе.

Бантаг, бежащий вслепую, увернулся, пробегая мимо Ганса, наткнулся прямо на бригаду плавильщиков. Длинные железные ломы для накатывания крицы на подине пламенной печи теперь стали оружием. Рабы-чины бросились на бантага, первый погиб от удара бантагского штыка. Один из чинов, ухватил лом как дубинку, ударил бантага по коленке, ломая его ногу. Бантаг упал словно срубленное дерево, но попытался встать, опираясь на здоровую ногу. Еще один чин ударил того по спине, и он рухнул, опрокидываясь на спину. Крича с безумной ненавистью, один из чинов сел верхом на бантага, ухватил свой железный лом как копье, и забил его прямо в лицо бантага. Затем все они начали бить все еще дрожащий труп.

Сумасшествие охватило это место, и из-за всего того, что он помнил, он чувствовал, что безумие также захватило его собственную душу. Игнорируя боль осколков в руке, он взвел курок карабина, вложил в патронник новый боеприпас, и рванул вперед, двигаясь вдоль стены, петляя около тыльных частей печей.

Все это было так леденяще кровь знакомо, плавильная печь номер одиннадцать. Он задавался вопросом, по-прежнему ли она плохо выжигает из чугуна лишний углерод. Он шагнул мимо свежего потока из печи номер восемь, нескольких тонн жидкого чугуна, которые все еще кипели, постепенно застывая в каналах, прорезанных в полу, наполовину в потоке лежал мертвый чин, его одежда и волосы медленно тлели. Поскольку литейный цех был без окон, и всегда являл собой адское местечко, освещаемое только вспышками света от открытых горнов и жаром горячего железа, то из-за несущихся эхом криков, выстрелов, шипения горячего металла, всё, скрывающееся в темном мраке, казалось призрачными тенями.

Он протолкнулся к концу коридора, выйдя из-за печи, сражая бантага выстрелом в спину, пока воин двигался задним ходом. Мимо пробежал чин, что-то бессвязно крича, с глазами, широкими от ужаса и ярости.

Он мельком увидел бранящегося чина, настолько худого, что были видны все кости, голого за исключением грязной тряпицы, обвязанной вокруг бедер, который показал пальцем. Ганс развернулся вокруг себя, и по-кошачьи отскочил назад, когда кто-то перевернул вверх ногами тяжелый котел с жидким металлом, пылающий серебристый каскад, взорвался паром, когда он низвергнулся наружу на площадку разливочного пролета. Полдюжины чинов, тех, кто находтлся рядом с Гансом, оказались пойманными в кипящей реке, люди спотыкались, падали, взрывались огнем, когда жидкость расплескивалась на их одежду, волосы, и кожу.

Два бантага позади перевернутого вверх ногами котла выбежали из-за опрокинутого ими чана. Атакующая толпа обошла вокруг распространяющийся поток и напала на двоицу. Борьба была ужасающей. Ганс смотрел, разрываясь на части между гневом к своим старым мучителям и жалостью к двум живым существам, которые вскоре умрут в агонии.

Толпа просто забила одного до полусмерти, затем выбросила его на медленно твердеющий пол с расплавленным чугуном. Второй был поднят дюжиной чинов, которые несли его, пиная ногами и избивая руками, к открытой двери пылающего горна.

Достаточно часто Ганс видел, как бантаг подбирал раба единственной рукой, и бросал его в печь лишь за какое-нибудь незначительное нарушение, или просто так, без всякой причины, чтобы немного развлечься. Бантаг находясь в полубессознательном состоянии, осознавая свою судьбу, начал пинаться и кричать, когда они попытались отправить его головой вперед в огонь. Его руки, ухватились снаружи, пытаясь заблокировать вход. Удары ломами сломали его конечности.

Крича, он был брошен вовнутрь, и, к внушающему ужас изумлению Ганса, бантаг, объятый пламенем, встал в аду, ревя от мучительной боли. Единственным выстрелом из карабина, Ганс прекратил его агонию, пуля закончила этот ужасающий кошмар.

Выстрел отразился через огромное помещение, и на мгновение наступила странная тишина. Толпа была ошеломлена тем, что она сделала, казалось, все они вместе взяли паузу на передышку.

— Ганс.

Пораженный, он повернулся. Это был бантаг, умирающий в расплавленном чугуне, по-прежнему медленно растекающемуся по полу литейного цеха.

Слабо брыкающийся бантаг смотрел прямо на него.

«Мой Бог, был ли это один из моих поработителей не так давно?», задумался Ганс. «Какие мучения он причинял мне, моим товарищам?»

— Ганс.

Это было хрипящее дыхание агонии, и он ощущал умоляющую просьбу в чужом гортанном голосе.

Руки затряслись, когда он выкинул гильзу. Он не мог остановить дрожь, пока возился с тем, чтобы вытащить новый патрон из своего патронташа, уронил его, и, чертыхаясь, постарался поднять его с пола, пропитанного кровью. Чины, все еще окружающие медленно распространяющуюся лужу металла, пристально глядели в немой тишине на муки бантага и очевидно бесполезную попытку Ганса прекратить их.

Наконец он вставил патрон в казенник, взвел курок, и, подняв карабин, нацелился прямо в голову.

— Нет, нет!

Заявили несколько чинов, сердито жестикулируя, двигаясь на него, чтобы он не выстрелил.

— Ганс…

Слезы заполнили его глаза. Зарычав, он поднял свой карабин, прицеливаясь прямо в лоб. Бантаг, дергаясь, время от времени, казалось, опустил голову в признание.

Он нажал спусковой механизм.

Опуская оружие, Ганс посмотрел на толпу.

— Мы — люди, черт побери, — прокричал он. — Не как они. Мы — люди.

Он почувствовал бесконечное опустошение, желание просто забиться подальше в темный угол, чтобы рухнуть в забвении. Его пристальный взгляд охватил толпу, глаза, задержались на том самом месте, где всего год назад он сжался в страхе, когда бантаг, возможно как раз этот самый, в которого он только что стрелял, почти раскрыл секретный подземный ход, который привел его обратно к свободе.

— Мы не походим на них, — прокричал он, снова его голос сломался. — Сражайтесь, чтобы быть свободными, не ради мести, не надо походить на них!

И все же он знал исступление и ужас рабства, потайное желание, похороненное в сердце, ни к чему иному, как убить одного из них. Убить одного из них самым ужасным и мучительным из всех возможных способов, быть готовым обменять собственную жизнь за это страшное мгновение свободы, свободы чтобы убить прежде, чем умереть самому.

— Мы должны здесь завоевать свободу для всех чинов, — сказал Ганс, его голос был теперь не намного сильнее, чем шепот, речь начинала становиться нечленораздельной от истощения, его сердце, ощущаемое тяжелым и свинцовым, снова было сведено судорогой боли. Он глубоко вздохнул, стараясь загнать боль подальше, тем не менее, она осталась.

— Мы из Республики. Я был рабом здесь, как вы теперь.

Несколько из чинов кивнули, и он услышал, как они шепчут его имя своими ритмичными монотонными голосами.

Он сделал еще один вздох.

— Бригадиры плавильных печей и руководители бараков. Организуйте своих людей. Соберите все оружие, захваченное у бантагов. Найдите начальника лагеря и его помощников, я хочу встретиться с ними за воротами через десять минут.

Группа, казалось, оцепенела.

— Разрушьте все это проклятое место, — прокричал он, — разрушьте все это, сожгите бараки. Мы уходим отсюда в течение часа, навсегда.

* * *

Винсент мрачно смотрел в тишине, как огонь факелом вырвался из башни оставленного броневика, его экипаж, печально стоял со стороны одного из бортов. Рядом с механиком парового котла находился санитар, намазывая мазью его ошпаренные руки и лицо. Это был уже пятый броневик, сломавшийся за день, на полной скорости треснула паровая линия. Два или три часа ремонтных работ, и они, возможно, демонтировали бы трубопровод, заменив его запасной частью, но на это не было ни секунды лишнего времени. Хвост огромной марширующей колонны уже прошел мимо и находился на четверть мили к востоку. Он видел, что замыкающие конные пикеты начинают нервничать, желая поскорее продолжить движение.

Травмированного водителя погрузили в двухколесный фургон скорой помощи, погонщик, дернул вожжи, посылая лошадь медленной рысью. Второй фургон, загруженный вытащенными из броневика боеприпасами и паровым «гатлингом», пристроился позади повозки скорой помощи. Экипаж стоял молча, не вполне понимая, что делать, и Винсент, показал им жестом, сдвинуться с мертвой точки. Они пошли, и он почувствовал их несчастье из-за понижения в должности до пехотинцев.

Винтовочная пуля просвистела мимо его лица, еще одна шлепнула по задней части башни. Он оглянулся назад на запад. Плотная стрелковая цепь верховых бантагов, некоторые из которых были вооружены винтовками, находилась на расстоянии менее чем в четыреста ярдов.

В течение дня давление со всех сторон медленно возрастало. Большинство бантагов по-прежнему были из более старых воинских формирований, вооруженных традиционными луками, но и выяснилось, что, судя по всему, несколько полков, возможно, целый умен были вооружены винтовками. Они подтянули две батареи полевых орудий, а также несколько мортирных батарей, которые начинали причинять некоторое беспокойство.

Мортирный снаряд пролетел высоко по дуге, разрываясь около фургона скорой помощи, ошарашенный погонщик, заставил своего тяжеловоза перейти на медленный галоп, чтобы поскорее вернуться под защиту квадрата, сформированного 3-м корпусом. Капитан сопровождающего конного подразделения подскакал к борту броневика Винсента, и отсалютовал.

— Ах сэр, они начинают наседать совсем близко.

Винсент кивнул, и закричал своему водителю, чтобы тот сдвинул машину с места.

Он заметил клубы дыма, когда мортира, находящаяся в тылу, прямо позади прикрывающей ее стрелковой линии бантагов, изгибающейся позади них, выстрелила снова. Хотя это было против приказа, запрещающего стрельбу на большое расстояние, он развернул башню вокруг оси, спустился вовнутрь, поднял угол прицеливания на оружии, открыл паровой кран, и выпустил несколько длинных очередей. Несколько наездников свалились.

Станислав включил передачу, и броневик дернулся вперед, колеса врезались в сухой дерн. Заняв в башне устойчивое положение, он наблюдал за тем, как конница, умело рывками двигалась назад, один отряд останавливался в прикрытие, в то время как второй отряд в ста ярдах дальше позади них отрывался от противника, пробираясь через линию прикрытия первого отряда, затем в свою очередь становился в прикрытие. Парни были отличными, квалифицированными солдатами, всегда держа бантагов в страхе. Дважды в течение долгого дневного перехода бантаги пытались совершить опасные конные атаки. В этих случаях кавалеристы отступали, позволяя броневикам размочалить их на куски.

Они пересекли невысокую возвышенность. Снова бескрайняя видимость впереди… 3-ий корпус в огромном каре, со стороной в тысячу ярдов, внутри пустого квадрата находились фургоны с припасами, медицинские повозки, резервная бригада, чтобы заткнуть собой любую возможную дыру, и дюжина броневиков. Снаружи, вокруг квадрата, на несколько сотен ярдов расположились конные подразделения и по пять броневиков на фланг. От построения в виде буквы V предыдущего дня пришлось отказаться, так как бантаги усилили давление.

Принесся «Шмель», обстреливая расчет мортиры, которая беспокоила их, трассирующие патроны подожгли орудийный лафет. Стремительно растущий огненный шар вызвал взрыв восторга у солдат из тыльной части каре. «Шмель», резко прекратил пальбу и продолжил полет на запад, возвращаясь в Тир, чтобы перевооружиться и заправиться горючим.

Чем дальше пробирались они на восток, тем более сложным становилось производить прикрытие с воздуха, так как дирижабли теперь должны были совершать почти сто мильные перелеты туда и обратно перед вступлением в бой. Непрерывный полет и сражение последних трех дней, несомненно, также требовали время на техническое обслуживание; теперь были долгие отрезки времени, когда над головой не было ни одного дирижабля.

Он подумал о школе, в которой учился, очень много лет назад, в старом Оук-Гроуве в Вассалборо. Воспоминание о Плутархе и последней кампании Красса против парфинян. Почти такие же, кружащиеся наездники. Однако существовало и два различия. Первое, у его армии был порох. Но тревожило второе, в отличие от Красса, который фактически превзошел численностью парфинян, он столкнулся с врагом, превосходящим его в численности немногим более чем примерно шесть к одному, и единственной вещью, которая удерживала их позади, были броневики и «Шмели», кружащиеся наверху.

Его водитель на главной палубе, слегка повернул машину, и Винсент снова посмотрел вперед, где в высокой траве лежало несколько человек, мертвых пехотинцев. Он очень не хотел оставлять их ублюдкам. В траве также валялись несколько бантагов и лошадей, попытавшихся повоевать за обладание холмом, когда головная часть колонны добралась сюда полчаса назад.

Они ускорили ход, порыв сухого ветра с запада накрыл их удушающим облаком дыма от выхлопных газов из броневиков. Кашляя, он подождал, пока не очистится воздух. Из облака дыма выскочил курьер, остановился около его машины, и перешел на медленный галоп, скача в том же темпе.

Винсент ответил на воинское приветствие и взял записку. Все еще взгромоздившись на башне, он развернул бумагу, игнорируя случайное жужжание просвистевшей мимо пули.

Послание было от Григория, едущего во главе колонны, он заявлял об обнаружении воды. Он прикрыл глаза от света и оглянулся назад на запад. Осталось пара часов солнечного света. Не было никакой потребности смотреть на карту, еще один ручей был на расстоянии пяти или шести миль. Согласно карте, там также находилась головная часть бантагской железной дороги, которая строилась от Великого моря. «Шмель», пролетевший сегодня ранее весь путь на восток, сбросил сообщение, что с двух транспортных кораблей бантагов разгружали броневики и дополнительные войска. Два «Шмеля» были потеряны, пытаясь обстрелять суда и локомотивы, и процесс погрузки оборудования на несколько поездов продолжался, хотя они еще не были отправлены.

«Ну, именно этого мы и хотели», понял он. Но, тем не менее, это была пугающая мысль, что где-нибудь впереди для них был запланирован теплый прием.

Он знал, что люди вымотались, они были на марше в течение почти четырнадцати часов, сложные тридцать миль за сегодня, немного больше чем на полпути к побережью. Они все равно должны окопаться где-то, остановившись на ночь. Враг приедет к ним. Будет лучше, чтобы ребята отдохнули насколько возможно для следующего дня.

— Скажите генералу Тимокину удержаться у ручья. Скажите Стэну также остановить корпус и закапываться. Захватим ли мы головную часть сегодня, или нет, на самом деле это не имеет значения; они просто разгрузятся чуть раньше, назад по дороге.

Он мог ощутить разочарование мальчика, когда тот неловко поерзал в седле, затем отдал честь и пришпорил своего коня вперед.

Он смотрел на кружащее войско кочевников. После месяцев в линиях осады они тоже должны были быть вымотаны. «Нет, они пока еще не надавят, они будут ждать пока подойдут броневики. Вот тогда мало не покажется» .

* * *

Дирижабль приземлился легко, лишь однажды подпрыгнул, затем спокойно опустился, быстро прогрохотав до места остановки.

Джурак потянул ручку, открывая люк, и спустился вниз, едва замечая поклоны посадочной бригады. Это было отдаленное место на северо-восточном берегу Великого моря, около Ниппона, немного больше чем на полпути к его месту назначению. Единственная цель этой авиабазы состояла в том, чтобы служить в качестве склада горючего для редкого дирижабля, совершающего полет по длинному маршруту из Чинской империи, на север в Ниппон, затем на северо-запад, окаймляя побережье моря, потом, наконец, чтобы повернуть прямо на запад к фронту, теперь находящемуся в трех сотнях лиг. Он жалел, что не настроил авиабаз на западном и восточном побережье моря, таким образом, можно было бы просто полететь через морской простор, но после того, как слишком многие из драгоценных судов исчезли, совершая транзит, Гаарк запретил такие перелеты, и он так и не потрудился отменить этот запрет.

Когда так и произошло, чему он и стал свидетелем, у него появилась возможность не понаслышке оценить мудрость такого решения. Тридцать лиг назад, один из его двух дирижаблей эскорта просто вышел из строя, сломался двигатель, и судно, постепенно снижаясь, совершило аварийную посадку рядом с железной дорогой, которая бежала по всему длинному северному побережью.

— Есть какие-либо сообщения? — прокричал он, смотря на командира авиабазы, который уставился на него, как будто он был богом, который упал с неба.

Пачку бумаги вложили в его руку, и он внимательно просмотрел их, все снова и снова проклиная тот факт, что не была введена письменность его собственного мира, а применялись омерзительные буквы Руси.

Итак, в конце концов, это был Гуань. Он, по крайней мере, угадал это; иначе, эта поездка была бы глупой тратой времени. Он кратко записал полдюжины сообщений на листках блокнота из рисовой бумаги, оторвал их, и вручил командиру авиабазы. Не произнеся ни слова, он оглянулся назад на своего пилота.

— Как двигатели?

— Мой кар-карт, они должны работать.

— Они могут доставить нас до следующей остановки?

— Ночью?

— Да, будь оно все проклято, ночью. Полетим при лунном свете, просто следуй за этой проклятой железной дорогой. Мы почти обогнули море. Железная дорога повернет на юго-восток к Ниппону. Скоро будет открытая степь.

Пилот ничего не сказал.

— Разве мы не должны дождаться наш эскорт? — Он кивнул на маленькую точку, которая только сейчас подлетала с запада.

— Он может нагнать. Давайте убираться.

Захватив бурдюк с водой и наплечную сумку с сушеным мясом, которые предложил дрожащий раб, человеческий скот, Джурак вернулся к воздушной машине и поднялся вовнутрь, нетерпеливо ожидая пилота, который присматривал за тем, как заливали в топливный бак последнюю канистру керосина.

Пилот, наконец, поднялся обратно через люк и прежде, чем он успел его закрыть, Джурак наклонился и толкнул рычаг дросселя, пропеллеры, дернувшись, раскрутились до неразличимого пятна. Вернувшись на покрытую травой полосу, они взлетели, пройдя мимо высоких деревьев в дальнем конце поля, возвращаясь на мгновение к заходящему солнцу. Заложив крутой вираж, они продолжили подниматься, Джурак мельком увидел море со стороны правого борта. Прямо перед собой он увидел место, где мелководный рукав океана, наконец, превращался в залив, окруженный низкими холмами — место, где год назад были проведены первые боевые действия их кампании, в тщетной попытке заманить янки в восточном направлении прежде, чем произойдет нападение через океан в двухстах лигах на запад.

Гуань. Война прыгнула обратно в то место. Хаос на всем пути от Сианя до Гуаня, полдюжины фабрик во вражеских руках. И все-таки они толпа. Неорганизованная толпа возглавлена в лучшем случае двумястами или тремястами обученных солдат. Они наиболее вероятно по-прежнему думают, что существует только одна железная дорога. Та, по которой бежали от Гуаня до Сианя. При удаче они не знали, что в течение зимы и в начале лета он добился завершения второй линии, той, которая бежала к северу из Гуаня, до Ниппона, и затем, наконец, соединяла с маршрутом, который янки пробили вдоль северного берега Великого моря. И по этой дороге, прямо сейчас, он повернул в противоположном направлении каждый поезд, более чем тридцать из них несли два полных умена, которые отослали назад после осады Рима на перевооружение и на обучение обращению с новейшим оружием.

Это был его план держать их в запасе в Гуане, внутреннее предупреждение, возможно из-за того, что обширные территории лагеря для стариков, молодёжи, и женщин, больше чем триста тысяч юрт распространившихся по обширной дуге через сотни лиг между Гуанем и Ниппоном, были слишком уязвимы.

* * *

Пэт О'Дональд неистово раскромсал бумагу, разрывая ее напополам, затем снова, и еще и еще, пока она не превратилась в ничто иное как конфетти. Рик Шнайд, его заместитель фронта Капуа, ничего не сказал, прочитав записку через плечо Пэта.

Пэт посмотрел вниз на телеграфиста, который записал на бумагу текст.

— Эта штука все еще работает? — спросил Пэт.

Парень, с широко раскрытыми от удивления глазами, кивнул, ничего не понимая из длинного потока английских и гэльских проклятий, которые лились из Пэта, пока он читал записку.

Пэт осмотрел комнату; полдюжины солдат войсковой связи сидели у своих телеграфных аппаратов, которые соединялись с различными частями вдоль реки, и главной линией назад к Риму, а затем в Суздаль.

Вытащив револьвер, он схватил оружие за ствол, и треснул рукояткой по приемнику, разбивая его вдребезги.

— Ну, теперь сукин сын сломан, — рявкнул он.

В комнате стояла тишина.

Развернув револьвер, он небрежно держал его в своей руке, не указывая им на телеграфиста, но также, и не совсем отклоняя ствол от него.

— Если хоть слово, если хоть единое слово из этого сообщения выскользнет из этой комнаты, то пеняйте на себя сами, — он сделал паузу, его пристальный взгляд охватил окружающих, которые нервно на него уставились. — Я обвиню всех вас. Мы понимаем друг друга?

Никто не ответил; все вокруг просто кивали.

— Я ожидаю, что, по крайней мере, пройдет день до того, как вы сможете найти замену для этой машины.

— Ах, да сэр, более вероятно несколько дней.

— Прекрасно.

— Сэр, я должен внести что-нибудь в официальный журнал регистраций.

— К черту этот проклятый журнал регистраций, — прокричал он, затем дотянулся до него, оторвал несколько страниц, и также раскромсал их.

— В это место угодил снаряд, чертовски удачно, что все остались в живых, чертовски удачно. Мы понимаем друг друга?

— Сэр, вы правы.

— Что, черт возьми, вы подразумеваете под словами, что я прав?

— Только это, сэр.

— Никогда не говорите такого, мальчик, или тебя вздернут рядом со мной. Остальные из вас, держите меня в курсе событий. К рассвету мы, наверное, можем ожидать боевые действия. Я хочу знать об этом.

Бросив листки бумаги на утоптанный земляной пол, он вышел, отбрасывая в сторону одеяло, служившее в качестве дверной завесы. Поднявшись наружу из командного бункера, он приблизился к стене с бойницами, и со вздохом прислонился к земляному валу, пристально глядя безучастным взглядом на встающие луны.

— Ты не можешь навсегда удержать на месте эту информацию.

Это был Шнайд, подходя, чтобы присоединиться к нему, предлагая зажженную сигару, которую с удовольствием принял Пэт.

— Мне нужны подходящие войска, старые ветераны, которым мы можем доверять, — сказал Пэт. — Возьмем Первый Суздальский. Будь честен и расскажи им, что происходит. Посади их на поезд, и направь обратно к оборонительной линии у Рима. Передай командование корпусом твоему заместителю и отправляйся с ними.

— Я? Пэт, мы знаем, что те ублюдки, на той стороне, уже подтягивают войска, чтобы напасть, возможно завтра. Я необходим здесь.

— Нет, ты больше необходимости там, сзади. Выбери хорошее место, скажем мост, через тот болотистый ручей приблизительно в тридцати милях отсюда. Это — достаточно хорошее место. Заблокируй дорогу, подорви мост, затем останавливай любого, кто туда приближается. Если окажется, что там появятся послы-чины, арестуй их или расстреляй, мне все равно, от кого они будут в тот момент.

— Ты уверен, что знаешь то, что ты делаешь?

— Блокирование, Рик. Правительство сначала не сможет никого послать, кроме пары сладкоречивых сенаторов. Если они так поступят, арестуй и их.

— И по какому обвинению?

— Будь оно все проклято, Шнайд, мне все равно. Организация беспорядков, сексуальное домогательство, распитие спиртных напитков в общественном месте, мне плевать.

Наклонившись, он потер виски.

— Извини, я не хотел срываться на тебе.

— Все в порядке.

— Я просто не могу поверить, что после всего через что мы прошли, все свелось к этому.

— Я знаю.

— Они могут послать войска, потом.

— Я тоже это знаю. Я оставлю этот вопрос на твое усмотрение. Я не хочу, чтобы наши люди убивали друг друга, я не приказываю тебе делать это.

— Пэт, ты сможешь сохранить информацию в тайне только день, два дня от силы. Армия обязательно выяснит. Ты не сможешь перехватить каждый проклятый товарняк, идущий в этом направлении. Слухи, наконец, прорвутся.

— Два дня, лучше три, это — все.

— Для какой цели?

— Если потребуется, я собираюсь попробовать еще раз.

— Попробовать что?

Пэт кивнул на восток.

— Чтобы пересечь ту проклятую реку.

— Даже не думай об этом, Пэт. У тебя нет приказов.

— Рик, все разламывается в прах. Республика, Эндрю подал в отставку, та последняя проклятая телеграмма, говорящая нам сообщить ублюдкам с другой стороны реки, что мы хотим перемирие. Все идет под откос. Ну, возможно, у них там, тоже все идет к черту. Я готов сделать еще одну попытку. Я думаю, что они ударят первыми, тогда я планирую защищаться всем, что у меня есть.

— Пэт, дай еще один день. Мы все еще не знаем о том, что происходит с Винсентом или Гансом. Возможно, они преуспели. Если так, ублюдки здесь должны будут отступить, и это сможет полностью изменить всю политическую ситуацию дома.

Пэт ничего не сказал, уставившись на поднимающиеся луны.

— Ну ладно, еще один день, но потом, ей-богу, я планирую пойти в бой.

— С армией, которая больше, как предполагается, не должна воевать?

Пэт улыбнулся.

— Сейчас они этого еще не знают, не так ли?

— Ты говоришь о восстании.

— Только ты и я знаем об этом, мой друг, и возможно небольшое восстание сейчас, это то, в чем эта страна нуждается в данную секунду.

 

Глава 12

Он и раньше видел горящие города — Фредериксбург, Суздаль, Кев, Рим, и всего лишь этим утром — Сиань. Однако ни один из прошлых кошмаров не подготовил Ганса к апокалипсису, творящемуся от одного края горизонта до другого. Гуань, огромный чинский город, умирал.

Все началось в сумраке, на востоке появился столб дыма, маяк, сигнализирующий о предстоящем, затем столб дыма днем, и теперь столб пламени ночью, и казалось, как будто мир, весь этот мир, был обречен на искупление вины огненным факелом за свои грехи.

Первые беженцы, в поисках убежища, вошли в его предместья как раз перед сумерками. Никто не мог объяснить, откуда они знали, что нужно отправиться на запад, и зачем они это делали, но выглядело все так, как будто была высвобождена первобытная сила природы, скованная в течение десяти тысяч лет.

Во время рабства, он узнал что-то вроде тайны, чины называли это «словами ветра», странный почти сверхъестественный способ, которым новости текли через рабские лагеря, прыгая, словно какое-то невидимое фантастическое существо, несущее с собой весть о смерти, о выборе того, кто должен быть следующим для Праздников луны, отдаленных шепотков войн. Еще до того, как бантаги даже заходили в бараки, чтобы увести кого-нибудь, новости уже прибывали со «словами ветра».

Ганс знал, что в мире господ и рабов, раб всегда присутствовал около каждого стола, каждого входа в юрту, там всегда были рабы, безгласные, выглядящие немыми, но всегда слушающие, и передающие из уст в уста слова того, что было решено. Это было единственным объяснением, которое он теперь мог найти. «Слова ветра» пронеслись в город Гуань, стоящий в нескольких милях от места, где он приземлился, неся с собой новости о распространяющемся восстании.

Некоторые из беженцев утверждали, что бантагский гарнизон Гуаня начал этот ад, собирая назначенных лидеров из числа жителей города, вытаскивая их за стены, чтобы убить их всех, что один из предводителей убил бантага, и таким образом на улицах города началось смертельное безумство. Еще одни, что бантаги впали в панику, убегая из города, поджигая его и запечатывая ворота с намерением убийства сотен тысяч внутри. И все же другие сказали, что Ку-Ган, великий бог предков, въехал в город на крылатом коне и свалил Угарка, бантагского карта города, пылающий свет его меча ослепил бантага, и затем он возвестил, что настал час освобождения.

Он подозревал, что знал правду. Все эти истории были правдой. Когда пришло известие о воздушном нападении на Сиань, и на следующий день об ударе по фабрикам к западу от Гуаня, командир гарнизона испугался и приказал собрать всех чинов, тех, кто были сотрудниками и управляли ежедневным распорядком миллионов чинов, тех, кто трудился рабами. Возможно, чтобы просто опросить, возможно, даже, чтобы взять заложников для гарантии, что люди не взбунтуются, или просто сглупив, с намерением убить их всех в качестве возмездия. Что касается бога — это была очаровательная ирония, подобие их имен, и если в настоящее время оно помогло подпитать восстание, пусть так и будет. Но когда он смотрел на тысячи идущих мимо заплетающимся шагом, он также видел панику.

Паника подпитывалась паникой, бантаги начали резню, и население, после стольких лет оккупации, рабства, и ужаса, ощущало, что освобождение было под рукой, но находясь перед лицом смерти, которой они стремились так долго избежать, они повернулись, словно загнанные в угол крысы, полагая, что теперь сами боги пришли им на помощь.

Сидя на боковой стенке тендера с дровами бантагского паровоза, который медленно продвигался по главной линии к городу, он нянчил чашку чая, данную ему машинистом локомотива, рабом-чином, освобожденным, когда они захватили моторостроительный завод, примыкающий к литейному цеху в том месте, где они приземлились.

Чай и грязный кусок черствого хлеба придали ему сил, и к своему изумлению ему на самом деле удалось урвать нескольких часов сна, впервые за два дня. Видя, что чашка была пуста, машинист мягко взял ее у Ганса, открыл вентиль горячей воды, наполнил чашку, затем, засунув руку в карман, он вытащил грязную тряпицу, зачерпнул горстку драгоценных листьев, и добавил их в чашку, размешивая содержимое.

Ганс кивнул с благодарностью. Поставив чашку вниз на пол тендера, чтобы позволить ей немного охладиться, Ганс высунулся из кабины. Впереди вспыхнула перестрелка, еще один лагерь обнесенный стеной; один из людей сообщил, что это пороховой завод. Комплекс резко выделялся на фоне горящего города, освещающего мир, который находился еще на несколько миль далее. Его стрелковая линия, развернутая на половину мили в каждую из сторон от дороги, вела ожесточенный бой. Теперь она была увеличена за счет тысяч чинов, некоторые из них были вооружены тяжелыми бантагскими винтовками, другие драгоценными пистолетами, которые принесли на дирижаблях до Сианя, а потом сюда. Большинство было просто бушующей, беспорядочно кружащей оравой, несущей дубинки, вилы, ломы, ножи, тяжелые бантагские мечи, и копья.

Прямо через сердце сражения, с каждой из сторон железной дороги, тащилась бесконечная колонна: женщины, цепляющиеся за вопящих младенцев, напуганные дети, сжимающие юбки своих матерей, старики и старухи, потерявшиеся дети, все они растерянные, перепуганные, движущиеся на запад, в попытке выйти из безумия.

Он выделил несколько драгоценных отделений, чтобы отобрать любого, мужчину или женщину, которые казались способными к борьбе. При любом другом раскладе такой жест был бы непристоен, поскольку все они были немного больше чем истощенные скелеты, заключительные отбросы ямы после многих лет существования в аду и смерти миллионов в ежемесячных праздниках луны или умирающие, чтобы поддержать империю орды.

Он старался игнорировать их, не позволить своему взгляду задерживаться даже на секунду на потерянном ребенке, или на изможденной матери, лежащей в грязи и окруженной кричащими детьми, это бы иссушило его желание продолжать безумие. Он прибыл, чтобы постараться освободить их, поскольку они стали его братьями и сестрами, однако теперь, чтобы освободить их, все, что он мог сделать, просто наблюдать, как они умирают, и это опустошало его.

Они все, в любом случае, были мертвецами, он должен был напомнить себе об этом. Можно не сомневаться, что, как только республика будет разрушена, бантаги уничтожат здесь всех и затем отправятся дальше. Все же вместо того, чтобы чувствовать себя подобно освободителю он ощущал, как будто он был ангелом смерти, осознавая, когда он смотрел на ад, окутывающий мир, что сто тысяч или даже больше должны будут умереть этой ночью.

Небо ослепительно полыхнуло. Место, где стоял пороховой завод, озарилось резким ярко-белым светом, более ярким, чем сто солнц, пламя поднялось ввысь, блеск вспышки этого взрыва как будто всех заморозил. При свете взрыва весь мир приобрел четкие очертания. Далеко с левой стороны от себя он видел, что край линии фронта, превратился в абсолютный хаос, верховые бантаги кружились, затягиваемые человеческой массой. Прямо впереди железная дорога была забита людьми, все они замерли, потом упали на землю, а их крики были заглушены расколовшим землю раскатом грома. Потрепанная линия пехоты, сгрудившаяся вокруг обнесенного стеной лагеря, развернулась и побежала назад, люди ничком бросались на землю.

Огненный шар на тысячи футов взлетел ввысь, блестящий яркий свет начал меркнуть, превращаясь в угрюмую красноту ада. Ударная волна ошеломила его. Он пошатнулся, наклоняясь вперед в бурю, воздух был горячий и сухой. Началась бесконечная канонада, ящики боеприпасов, брошенные взрывом ввысь, начали рваться по отдельности, миллионы патронов, горящие и сверкающие, полосами огня нырнули обратно на землю.

Стены лагеря обрушились, разлетевшись на куски, далеко друг от друга, давая возможность заглянуть в ад. Бантаги, выглядели похожими на пылающих демонов, они, шатаясь, выходили наружу, в дикой агонии, которая снедала их, пытались содрать с себя кожу, люди, подобно карликам среди них, также горели. Коробка винтовочных патронов упала около двигателя, взрываясь, словно связка фейерверков, пули просвистели около боковой стенки тендера.

— Ганс!

Это был Кетсвана, таща позади себя нескольких чинов, все трое были одеты в свободные черные рабочие комбинезоны, отмечающие их как людей, которые работали на борту локомотивов. Их было очень мало, они получали дополнительные порции еды, и освобождение своих семей от убойной ямы. В вакханалии последних нескольких часов, далеко не один был избит до смерти теми, кто находился ниже них в порядке выживания в этом безумном мире и поэтому специальный приказ собрать их вместе, заключался не только для сбора важной информации, но также и для их собственной безопасности.

Кетсвана забрался в кабину локомотива и, в изнеможении тяжело опустился на пол, прислонившись спиной к груде дров в тендере. Ганс предложил свою чашку чая, и Кетсвана жадно проглотил ее, благодарно кивая, когда Ганс предложил часть галеты. Три чина-железнодорожника, которых он притащил, также забрались в кабину, взволнованно разговаривая с машинистом, ведущим поезд Ганса, их слова, текли так быстро, что Ганс едва мог понять то, что говорилось.

— Они от северной линии, — объявил Кетсвана, все еще пережевывая сухой хлеб.

— Северная линия?

— Помнишь, мы знали, что они прокладывают линию к Ниппону.

— И? — Он почувствовал вспышку страха.

— Ганс, нам следовало совершить несколько разведывательных полетов в том направлении прежде, чем приказывать Джеку забрать оставшиеся суда в Сиань.

Это была глупая ошибка, чертовски глупая, понял Ганс. Он должен был приказать Джеку покрутиться вокруг для беглого осмотра, но уступил аргументу, что, если какой-либо из дирижаблей и сможет выжить, то они должны вернуться в Сиань засветло, заправиться горючим, подлатать повреждения, и надеяться найти водородный газогенератор на бантагском аэродроме. Оттуда следующим утром они смогли бы возвратиться в Тир. Но теперь вот это.

Он знал, что то, что он отпустил Джека, также было мотивировано виной. Джек, наконец, согласился на нападение, хотя он плохо настоял на том, что другие пилоты также должны были вызваться добровольно, и что не могло быть никаких приказов. Конечно, все они на самом деле вызвались добровольно, они были слишком зелены, чтобы знать, когда сказать нет, и ни один никогда не позволит себе, чтобы его могли назвать трусом.

Только девять дирижаблей пережили нападение неповрежденными, и сохранили некоторую видимость летного порядка. Почти пять из каждых шести экипажей «Орлов» бывших живыми всего две недели назад, теперь были мертвы. Джек и его парни вышли за пределы человеческих возможностей, и поэтому Ганс отослал их домой. Его сентиментальность, возможно, будет стоить ему битвы. Он и понятия не имел о завершении железной дороги на север.

— Ублюдки не просто провели линию до Ниппона, — продолжил Кетсвана, — они состыковали весь этот путь до дороги, которую мы строили вдоль северного берега моря!

Ганс опустил голову, ничего не говоря. Проклятье! Шесть, восемь сотен миль пути за год. Он не думал, что бантаги были способны на это. Устало, он посмотрел на Кетсвану.

— У них есть другой маршрут, Ганс. Даже при том, что мы перерезали морской путь, они по-прежнему могут перемещать припасы по железной дороге! Взятие Сианя ничего не означает; они все еще могут поддерживать военные действия!

— Мы должны были слышать что-то, — ответил Ганс, его голос начал заплетаться от усталости, его разум отказывался верить темной действительности, которую эта разведка преподнесла. — Заключенные, рабы, сбежавшие в течение зимы, еще как-то.

— Рабов, работающих там, держали отдельно. Они только закончили ее в течение прошлого месяца. Почти все поставки по-прежнему шли до Сианя и перемещались кораблями — это было легче. Теперь плохие вести.

Он уже чувствовал, что же это будет.

— Прежде всего, они построили еще несколько фабрик в Ниппоне и заставили людей работать. Ганс, даже если мы разрушим это место, они все равно будут в состоянии произвести оружие.

— Мы должны были рассчитывать на это. — Вздохнул Ганс, пытаясь скрыть свое горькое разочарование. Таким образом, их атака не была сокрушительным ударом. С жестокой ясностью пришла мысль, что война была действительно проиграна. Джурак уничтожит чинов, возможно, остановится на некоторое время, чтобы перегруппироваться, затем просто надавит на них со всей силой. Он испугался, что из-за истощения, они увидят его отчаяние. Он опустил голову, чтобы скрыть лицо.

— И Ганс. Те три чина, которых я привел с собой, — продолжил Кетсвана, — как предполагалось, они должны были перегнать целый состав с рельсами на север этим утром. Они сказали мне, что примерно в то время слухи о том, что мы взяли Сиань, уже попали в город. Бантаги стали нервничать, собирая семьи чинов-правителей в качестве заложников, когда мы атаковали фабрики к западу отсюда. Именно тогда весь этот ад вырвался на свободу, и город взбунтовался.

— Можно сказать это то, на что мы рассчитывали.

— Однако, это не основной момент. Эти трое, уже должны были отправляться с тем грузом рельсов, когда внезапно они получили приказ ждать в железнодорожном депо. У одного из них брат работает на телеграфной линии. Он сказал, что на север, в Ниппон, были отправлены телеграммы, вызывающие назад два умена войск.

Ганс попытался не отреагировать.

— Мы должны были рассчитывать на сопротивление. Если у них здесь есть всего два умена, прикрывающие их тыл, то мы должны быть в состоянии справиться с этим.

— Ганс, два умена войск с современным оружием. Их отослали назад сюда после Битвы за Рим, на перевооружение. Эти бантаги — ветераны. Они прямо сейчас развертываются к северу от города.

Ганс оглянулся назад к Гуаню. Будь все проклято, это было бы прекрасное место для оборонительного сражения. Как и большинство чинских городов, это был кроличий лабиринт узких улочек, расположенных без какого-либо плана или мысли. Когда-то в нем проживало более миллиона человек. Никто не мог бы сказать, сколько осталось после стольких лет оккупации и рабства, но даже с несколькими сотнями тысяч он, возможно, был способен перебить полдюжины уменов в уличных боях.

Безбрежный столб огня заполнил ночное небо, город, возрастом в несколько тысяч лет, умирал в финальном катаклизме. Он почувствовал вспышку вины. Он знал, что все, кто жил в этом городе, были обречены. Если война в тысяче миль к северу и западу закончится, все здесь будут уничтожены прежде, чем бантаги отправятся дальше. И всё же, он слишком хорошо помнил, как будучи рабом, цепляться за жизнь, несмотря на неминуемую гибель. Если еще один день мог быть выжат из бытия, то все, на что можно было рассчитывать, это целый день отупляющих мук, в котором облегчением служили теплая миска проса на закате, мягкое прикосновение любимого человека в середине ночи, молитва в надежде, что ночь продлится вечно, а рассвет и страдания, которые приходят с ним, прогонит сон.

Его прибытие разрушило эту мечту, для всех здесь это была последняя ночь, и они знали это. С приходом рассвета, два умена отборных воинов орды, закаленных горечью битвы проведенной кампании в Риме, будут брошены в бой, и в их безумстве все умрут.

Он повернулся, чтобы посмотреть на запад, спаренные рельсы мерцали от света огня. Он мог тотчас пойти на попятную, и дать поезду задний ход. Борясь против отчаяния, он попытался рассуждать, что, по крайней мере, они достигли чего-то. Это был удар, который займет месяцы, чтобы оправиться от него. Джурак несомненно должен будет отступить к морю, возможно даже настолько далеко назад, что отойдет до Шенандоа или Ниппона, если благодаря своему сумасшедшему удару Винсент победит и таким образом будет угрожать южному флангу армии орды.

И что потом? В конечном счете, ничего не изменится, ничего. Джурак просто построит новую военную машину.

Ганс сел на корточки рядом со своим другом, вздыхая от боли, поскольку его колени заскрипели в протесте. Он посмотрел на троих железнодорожников, которые сидели сгорбленные в дальнем углу кабины, переговариваясь шепотом с машинистом локомотива. Он услышал обрывки фраз, шепотки о резне, смерти, потерянных семьях, страхе.

Снаружи, с каждой стороны остановившегося состава, продолжали проходить колонны напуганных беженцев, они не знали куда бежать, но все равно пытались убраться. Снова еще один короткий укол боли.

— Ганс?

— Да?

— Ты в порядке?

— Просто устал, так чертовски устал.

— Мы должны сделать что-нибудь, ты понимаешь.

— Что?

Он чувствовал, что голос срывается. Его ум был омрачен, и ему становилось слишком трудно сосредоточиться.

— С приходом рассвета они нападут; они перегруппировываются не далее, как в пяти милях отсюда.

— Я знаю это.

Кетсвана быстро поговорил с машинистом, жестом показывая на свою оловянную кружку. Инженер взял ее, нацедил еще немного горячей воды, и добавил несколько листьев. Кетсвана взял чашку и вложил ее в дрожащие руки Ганса.

Ганс сделал глоток, поставил чашку на пол, и наклонил голову назад на поленницу.

— У нас есть приблизительно шесть часов до рассвета, — заявил Кетсвана. — Мы должны окопаться и подготовиться. Построим укрепленную линию, опираясь на эту железную дорогу, используя фабричные лагеря, которые мы захватили, в качестве оплотов.

— Я знаю, я знаю, — шептал он.

«Так много лет борьбы, так много долгих трудных лет, и теперь, похоже, что все закончится здесь».

Его разум унесся прочь, прерия, звездные ночи: Антиетам, дорога к Антиетаму, поднимающуюся на Южную Гору, взгляд назад через долину, синие колонны, серпантином простирающиеся к горизонту, послеполуденное солнце, вспыхивающее на пятидесяти тысячах винтовочных стволов; Геттисберг, когда солнце, казалось, остановилось в небесах; и эти странные небеса. Он посмотрел вверх на Большое Колесо, снова задаваясь вопросом, какая звезда была их домом. Продвинуться далеко, так далеко, и теперь упасть на последнем шаге, и увидеть, как все будет потеряно.

Он закрыл глаза, молитва шла прямо через его сердце, «Боже, пусть все это будет не напрасно».

— Ганс?

Кетсвана наклонился, испугавшись на долю секунды, его рука, мягко коснулась лба друга, проведя вниз до горла, нащупывая пульс.

Он вздохнул и откинулся назад. Ему надо поспать, он должен поспать. Всегда пытаясь нести все бремя, забывая только, скольких он воодушевил и обучил. Нет, ему надо поспать.

Машинист посмотрел на него, и Кетсвана, жестом, показал, что Ганса нельзя тревожить.

— Кетсвана?

Он выглянул из кабины. Сквозь растерянную, топчущуюся на месте толпу, он увидел Фен Чу, одного из старой гвардии, оставшегося в живых при побеге.

— Не слишком многое осталось от порохового завода, — доложил Фен. — Все взорвалось к чертям собачьим.

— Следующий лагерь? — Он показал жестом вверх по железной дороге к Гуаню.

— Некоторые из рабов, которые смылись оттуда, сказали, что охранники начали стрелять во всех, затем сбежали. Это фабрика по производству патронов для их винтовок.

Кетсвана посмотрел назад на запад. Фабричные лагеря были вытянуты, как бусинки, вдоль дороги, на несколько миль, большинство из них были в основном одной и той же планировки. Кирпичные строения, в которых располагались литейные цеха, лесопилки, заводы по производству патронов, снарядов, пуль, винтовок, орудийных стволов, броневиков… кирпичное здание, окруженное деревянными бараками для рабов, а те в свою очередь окруженные частоколами, обычно из бревен или горбыля.

Большинство из них горело.

Он посмотрел обратно на город. Нет, с надеждой на него покончено.

Юг? Он почти ничего не знал о той местности, только слухи. Во времена рабства ему иногда разрешали покидать лагерь по какому-нибудь поручению, на юге были только открытые сельхозугодья, обширные рисовые плантации и пастбища до того, как пришли бантаги. Сейчас большинство ферм было покинуто. Он помнил, что в ясный день, с крыши цеха можно было видеть, что холмы повышаются, и позади них, в отдалении был намек на окутанные облаками горы.

— Мы не можем пойти на юг, — заявил Фен, как будто читая мысли Кетсваны.

— Почему?

— Люди также бегут по этому пути. Они сказали, что большинство лагерных стоянок орды лежат на том пути, там сотни тысяч бантагов, их стариков, женщин и детёнышей, юрты, располагающиеся настолько далеко, насколько ты можешь видеть. Это — их летние пастбища на тех местах, что когда-то были фермами до того, как всех загнали в лагеря или убили.

То есть это не вариант.

Нет. Якорем спасения была железная дорога. Если мы попытаемся сбежать на юг, эта толпа, в панике, разбежится кто куда, и все превратится в охоту. — Хорошо, сплотите наших людей; мы начинаем отступать назад вдоль дороги. Мы отодвинем поезда назад по линии на три или четыре мили. Мы выставим поезда в ряд вдоль железной дороги между тремя или четырьмя лагерями и перевернем их вверх ногами. Соберите все трофейное оружие, какое сможете. Зайдите на завод по производству патронов, например, и вытащите так много боеприпасов, сколько сможете. Начните отбирать эту толпу, скажите им, что подкрепление приближается по железной дороге, но мы должны протянуть время.

— Они приближаются?

— Мы оба знаем ответ на этот вопрос, но мы добрались сюда, чтобы дать этим людям какую-то надежду, какую-нибудь причину повернуться и сражаться как люди, вместо того, чтобы быть выслеженными как скот, которым они были. Если мы можем получить десять часов, даже восемь, мы должны быть в состоянии укрепить хорошие позиции, а затем посмотрим, что эти ублюдки будут делать.

— Ты говоришь о сотнях тысяч людей здесь, — закричал Фен. — Они все умрут, как только орда оправится и нападет.

— Фен, год назад все мы полагали, что при любом раскладе мы покойники. Все, о чем я просил тогда, возможность умереть, убивая ублюдков. Я по-прежнему чувствую тот настрой; как насчет тебя?

Усмешка исказила утомленное лицо Фена, он встал по стойке «смирно» и отдал честь.

— Хорошо, давай перейдем к работе.

Фен умчался прочь, исчезая в толпе, выкрикивая приказы. Кетсвана посмотрел на машиниста и показал ему жестом дать задний ход. Когда машина медленно покачнулась при изменении направления движения, он посмотрел вниз на Ганса. Подняв грязное одеяло из угла кабины локомотива он мягко обернул его вокруг плеч друга.

— Мой друг, сегодня будет хороший день, чтобы умереть, — прошептал он.

* * *

По ощущениям было похоже на былые времена, нападение на Карадогу, пятый год войны Самозванца-Лженаследника. Во время войны город был уничтожен третьей атомной бомбой. Атака с воздуха была совершена против ветра, чтобы предотвратить отступление беженцев и отправить их прямо в ад, так как Карадога был центром непоколебимого сопротивления. Это было сражение, во время которого он потерял веру в цели войны. Гаарк присоединился к части вскоре после того сражения. Возможно, подумал Джурак, если бы он увидел это, его пыл угас бы быстрее.

Чинский город Гуань сейчас выглядел точно также. Это был их маяк на последние пятьдесят лиг полета, сначала на горизонте возникло свечение, затем вздымающийся столб света, настолько яркого, что он заполнил кабину дирижабля адским ярко-красным светом. Это напомнило ему также Священные Тексты, разрушение города Джакаву из-за его греховных обычаев.

Цепочка огненных вспышек прокатилась по городу, целые кварталы теснящихся друг на друге покинутых домов, оставленных, когда население, заставили работать на фабриках, железных дорогах, или отправили в убойные ямы, теперь истреблялись огнем, вспыхивая ярким пламенем до белого накала. Весь город, от северной до южной стены, горел. Благодаря сиянию он мог разобрать змееподобные колонны, выходящие из ворот к западу от города, где бушевали огромные пожары.

Как раз когда он обратил внимание на то направление, вспыхнул раскаленный добела взрыв, взлетая ввысь гигантским огненным шаром. Это был пороховой завод. Будь все проклято, таким образом, они были внутри фабрик. Более дюжины заводов; литейные цеха, орудийные заводы, пороховой завод, заводы по производству патронов и винтовок, все они горели.

Было трудно разглядеть заводы на востоке и юге. Он ни в коем случае не должен был оставлять старого Угарка в качестве командира умена. Он чересчур придерживался старых обычаев, и также горько то, что у него не было никакого опыта командования на фронте. В этом отношении те, кто там находился, были, вообще, воинами, не пригодными больше для фронта, или теми, кто никогда не был пригоден, кто достаточно был готов замучить беззащитный скот, но не настолько желал стоять перед теми, кто мог бы быть просто вооружен.

Всегда была одна и та же самая ошибка, собрать вместе менее компетентных, затем отослать их на какой-нибудь позабытый фронт.

И все же война была настолько чертовски близка к победе, что он буквально чувствовал ее внутри себя, своим внутренним восприятием. Набеги, и здесь и из Тира, хотя и были блестящими, были индикаторами окончательного отчаяния. Все, что теперь было необходимо, нужно было просто продержаться, сдержать это безумие, спасти фабрики, которые они покинули. Как только это будет сделано, вернуться на фронт и выполнить последний натиск, как будто вообще ничего не произошло. Это подорвало бы их моральное состояние раз и навсегда, и они сдадутся.

Ветер усиливался; столб дыма впереди поднялся в небеса примерно на десять тысяч футов, затем распространился темным грибовидным облаком, которое заслонило Большое Колесо. Даже с расстояния в две лиги кусочки пепла и тлеющих угольков дождем лились вниз. Машина дернулась и подскочила.

Он понял, что огненная буря втягивает в свою адскую сердцевину воздушные потоки по внешней границе, и приказал утомленному пилоту повернуть кругом и найти место для приземления вдоль железнодорожных путей к северу от города.

Он видел выстроенные в линию воинские эшелоны, их было больше двух дюжин. Позади них, в отдалении, передний бортовой сигнальный свет еще одного дирижабля шедшего из Ниппона, мигнул, и замерцал. Пилот по спирали пошел вниз, решив садиться, на, казалось бы, открытую землю, параллельно дороге, где стояла длинная линия поездов.

Залп пуль хлестнул через кабину. Красный туман брызнул в глаза Джурака когда машина резко накренилась вверх. Стерев его с глаз, он увидел пилота, резко упавшего на панель управления, боковина его головы, превратилась в кровавую мякоть.

Когда Джурак наклонился, пытаясь сдвинуть пилота в сторону и освободить штурвал, снова град пуль врезался в кабину.

Он мельком увидел локомотив, искры взлетали вверх от дымовой трубы, блестки света сверкали позади него, винтовочные выстрелы, и на мгновение он задумался, как проклятые люди добрались настолько далеко, затем понял, что это его собственные солдаты палили по нему в слепой панике.

Отдернув штурвал, он заложил резкий вираж, закрывая на мгновение глаза и подальше отворачивая голову, когда взорвались передние ветровые стекла, забрасывая его осколками.

Черт, в конце концов, быть убитым своими собственными воинами, подумал он мрачно. Когда он открыл глаза, то на долю секунды заметил несколько юрт прямо впереди, потянул штурвал обратно вверх, чтобы пройти над ними и из-за потери скорости почувствовал содрогание, встряхнувшее машину. Управление было потеряно, и машина начала опускаться, сначала хвостом, затем вся с грохотом шлепнулась на землю.

Кабина отломалась от передка машины, и, закрыв лицо, он упал.

Наступил момент ошеломляющей тишины, а затем он почувствовал высокую температуру. Горели водородные баллоны.

Пинаясь и скребясь, он высвободил себя из запутанного плетения кабины и выполз на траву. Комок грязи брызнул ему в лицо, щелчок еще одной пули провыл над головой.

— Вы проклятые дураки, это — ваш кар-карт! — проревел он.

Еще одна пуля разрезала воздух настолько близко, что он почувствовал ее глухой всасывающий звук, когда она слегка задела его лицо и затем крики командира, несущиеся эхом, кричащего воинам, прекратить огонь.

Нерешительно, он встал на колени, зная, что съежиться на земле будет потерей лица. Он встал, отряхивая себя. Командир десятка подбежал, приостановился, повернулся, чтобы прокричать всем, опустить оружие, затем пал на колени.

— Простите нас, мой карт.

Его голос дрожал.

— Мы думали…

— Я знаю, что это был дирижабль янки.

— Да, мой карт. Возьмите мою жизнь в искупление.

Джурак потянулся и схватил командира за плечо, потянул его вверх, поднимая на ноги.

— Если бы я убил всех, кто сделал ошибку, я не думаю, что от моей армии многое бы что осталось.

Командир посмотрел на него широко раскрытыми от изумления глазами, и кивнул.

— Ваш командир умена, где он?

Дрожащий лидер десятки указал на поезд. Он видел, что к ним из любопытства подходили сотни. Он вдруг понял, что в долгой истории орд никогда не было кар-карта, который бы прибыл таким манером.

— Отведите меня к нему.

Джурак последовал за ним, поскольку его повели к длинной цепочке поездов. Новость о том, что произошло, уже распространилась вокруг, и все стояли на коленях, головы наклонились в искуплении и страхе.

Бокара, командир умена белоногих лошадей, выступил вперед на несколько шагов, остановился, и упал на колени.

Джурак показал ему жестом подняться.

Он начал бормотать извинение, но Джурак отрезал его.

— Твои воины будут готовы к рассвету?

— Да, мой карт. Последний из поездов прибывает прямо сейчас.

— Ситуация?

Бокара посмотрел на юг, на пылающий ад.

— Правду, мой кар-карт?

— Чего я и ожидаю и никак иначе.

— Угарк запаниковал, мой лорд. Когда он услышал, что янки приземлились в Сиане, он приказал, собрать всех лидеров скота и убить их. Мне доложили, что бунт уже вспыхнул, еще раньше, чем янки приземлились здесь днем. Слухи неслись между чинами, что их освободитель, бог Ганс, пришел, чтобы освободить их.

— Убить лидеров? Я это не приказывал.

— Я знаю, мой кар-карт.

— Продолжай.

— Мне доложили, что вчера вечером операторы-чины на городском телеграфе получили ваше сообщение. Я знаю, что оно было правильно передано через Ниппон, поскольку я был там и получил его, и удостоверился, что оно было передано.

Джурак кивал, ощущая, что Бокара также делал все возможное, чтобы умыть руки от этой ошибки.

— Очевидно, что телеграфисты скота не отдали сообщения Угарку, а на самом деле распространили новость среди своего собственного вида. Таким образом бунт фактически начался до того, как янки приземлились здесь.

Джурак кивал. «Снова это показывает нашу слабость», подумал он. «Наши важнейшие сообщения несут наши враги». Он должен был понять, что конечно, учитывая то, что содержало его сообщение Угарку, телеграфисты скота будут скрывать его и использовать против него. И то, как Бокара рассказывал о бунте, несло с собой определенное недоверие, ведь рабы чины, более немые, чем самое немое животное, с его точки зрения были неспособны на такое восстание.

— Мой поезд прибыл сюда прямо перед закатом. Я услышал, что Угарк уже был мертв и что Тамука захватил командование.

— Мерк?

— Да, мой кар-карт.

— Как, черт побери? Я хотел, чтобы его задержали.

— Сэр. Он носит крест кар-карта и сказал, что вы дали ему власть.

— Где он сейчас?

— Я не знаю, мой кар-карт. Согласно донесениям, он к западу от города, сражается, сплачивая вокруг себя воинов, которые выжили. Они говорят, что он отлично воюет.

Джурак уловил нотки восхищения в голосе Бокара. Не было ли это также тонким способом передать свое несогласие. Слишком многие из его собственной орды фактически восхищались фанатичной манерой Тамуки и ненавистью к скоту.

— Тогда позвольте ему сражаться там, в течение ночи, — заявил Джурак, наконец, посчитав, что решение проблемы с Тамукой может подождать.

— Я прибыл сюда, в то время когда скот начал толпами валить из горящего города. Это походило на волны большого океана, мой кар-карт, никто не мог остановить их, ведомых паникой, когда огонь гнал их позади. Я оставил свою попытку попытаться соединиться с теми, кто собрался около Тамуки, решив, что лучше всего отступить, перегруппировать мои умены здесь, к северу от города, и дождаться рассвета, чтобы двинуться всеми силами.

Джурак кивнул в согласии.

— Второй умен?

— Также уже перестраивается. У нас будет двадцать тысяч хорошо вооруженных воинов, при поддержке артиллерии и полдюжины броневиков, которые мне удалось вытащить с одной из фабрик прежде, чем она была захвачена.

— Очень хорошо.

— Мой лорд.

— Да.

— Лагерные стоянки кланов черных лошадей и серо-хвостатых лошадей. Наши соплеменники находятся в летних лагерях на юге, на холмах.

Джурак не совсем понял на минуту, к чему он клонит.

— Скот, мой кар-карт. Они между нами и ста тысячами юрт моего собственного клана. Детёныши моей собственной молодёжи, все, что осталось от моей крови, находятся всего лишь в дне скачки к югу отсюда.

Он уловил нотку страха в голосе старого воина.

— Они вооружены, — ответил Джурак, пытаясь подбодрить.

— Только луками, мой лорд. У многих из янки и скота, который они освободили, теперь есть оружие.

— Мы победим янки завтра утром, так что страху будет положен конец.

— Да, мой карт.

— Я устал; мне необходимо перекусить и место, чтобы отдохнуть.

— Сюда, мой карт.

Бокара повел его к поезду.

Он остановился на мгновение и увидел, что на земле лежит темная фигура, затем еще и еще. Всего десять. Другие воины стояли в тишине. Это был командир десятка и его воины, все они мертвые, выполнив «акба», ритуал, при котором воины формировали круг и одновременно перерезали горло товарища с правой стороны от себя в искупление промашки подразделения.

Он хотел осудить такое безумие; это была ошибка, но ритуалу нужно было повиноваться. Он ничего не сказал, эти десять были мертвы, ему будет не прилично высказаться о тех, кто должен быть ниже его внимания. Его взгляд охватил окружающую его группу, у воинов были при себе винтовки, но, тем не менее, они носили древние церемониальные военные шлемы, украшенные человеческими черепами и рогами. Он увидел поезд, выпускающий пар, в то время как рабы-чины, двигались украдкой, чтобы на них никто не обратил внимания, присматривали за ним, подкидывая в топку дрова, в то время как еще один смазывал приводной вал. Какие диверсии они могли бы тайно планировать в эту самую минуту, задался он вопросом.

Впереди город все еще горел, выделяя на своем фоне растянувшуюся лагерную стоянку его армии: полевые орудия, выстроенные в линию рядом с юртами из шкур и войлока, дюжину воинов, которая собралась вокруг огня, поджаривая то, что, казалось, было ногами и руками человека, в то время как еще один небрежно вскрыл отрубленный череп, чтобы вычерпать мозги.

Сделать их современными, понял он с мрачной уверенностью, было невозможно; нельзя было ожидать, что они на протяжении нескольких коротких лет, прыгнут через поколения. Так или иначе, люди были более приспосабливаемыми, или же они просто были более отчаянными. Понимали ли представители его собственной расы, насколько действительно люди были отчаянны в этот момент?

Он почувствовал приступ страха. «Нет, не сейчас, я не могу потерять самообладание теперь, хотя темное предчувствие готово поглотить меня. Сначала победа, а затем пусть все будет так, как будет».

 

Глава 13

Сидя на крыше броневика, Винсент Готорн поднял полевой бинокль, внимательно просматривая горизонт на востоке, который вырисовывался на фоне первых лучей солнца.

— Видите их? — спросил Григорий. — Я насчитываю, по крайней мере, двадцать пять дымовых шлейфов. Они, должно быть, доставили их по железной дороге в течение ночи. А вот там, посмотрите, взлетает еще четверка, нет, пятерка машин.

Винсент ничего не сказал, медленно окидывая взглядом линию горизонта. Глаза Григория, несомненно, видели намного лучше, он научился этому, пройдя через жестокий годовой опыт.

— Тогда прекрасно. Они собираются сражаться, — объявил Винсент, опуская бинокль.

Раздался пронзительный треск винтовочного огня, звучащего резко и звонко в раннем утреннем воздухе. Непосредственно впереди линия кавалеристов отступала от противоположного холма. С тех пор, как солдаты окопались в лагере сразу после заката, холм был источником раздора в течение ночи. Если бы ублюдкам позволили развернуть там артиллерию, то они могли бы стрелять прямо вниз по укрепленному лагерю 3-го корпуса.

Встав, он медленно повернулся. Первые лучи солнца начали освещать окружающие их войска. Трудно было сказать, но он ощущал, что в течение ночи подошло еще больше бантагов. Превосходство противника становилось невероятным, по крайней мере, шесть к одному, возможно даже семь к одному, и былое преимущество, удерживаемое за счет тридцати восьми имеющихся броневиков, теперь нивелировалось прибытием вражеских машин.

Итак, этот день настал, и будет битва, несмотря на то, что он знал, что за пределами этого места, в большом мире, война уже, может быть, закончилась. От Ганса не было никаких известий, ни один летчик не вернулся из Сианя с докладом. Он начинал подозревать, что этот день, будет очень плохим.

— Следует ли нам выдвинуться, чтобы встретить их? — спросил Григорий.

Винсент покачал головой.

— Поручи людям вырыть окопы. Здесь у нас есть пресная вода. — Он кивнул на оазисоподобную рощицу в центре лагеря. — Даже если вода несколько горька, они не смогут перекрыть ее. Мы окапываемся и позволяем им прийти к нам. Что касается наших броневиков, мы выдвигаем их на холм к востоку отсюда, чтобы удержать на месте их артиллерию. Это то место, где мы встретим их приближающиеся броневики.

— Они могут переждать нас, вы же знаете. У нас остался пятидневный паек.

— Они этого не знают. Нет, я думаю, что задета их гордость, мы забрались настолько далеко по территории, которая, как они считали, принадлежит им. Нет, как только их броневики подойдут, начнется сражение.

— Жаль, если при любом раскладе все это будет тщетным, — вздохнул Григорий.

Винсент посмотрел на него.

— Извиняюсь, но известия распространяются с ребятами. Так или иначе, гуляют слухи о государственном перевороте в Суздале, что война может быть уже закончена, и мы сдались, что Ганс и даже Эндрю мертвы.

— А что ты думаешь?

— Если мы сдались, то, сколько времени, по вашему мнению, эти волосатые ублюдки позволили бы кому-то вроде вас или меня жить. Мы знаем слишком много.

Он рассмеялся, покачал головой, и хлопнул бронемашину, на которой они сидели.

— Мы, в любом случае, все обречены умереть; и если есть выбор, я хочу пойти и сражаться в одном из них. Я был ничем перед тем, как вы, янки, пришли. Вы обучили меня, дали мне шанс командовать, дали мне машину, с которой я могу справиться и даже научиться любить. Это, я так считаю, довольно хорошая жизнь, и ради этого стоит сегодня умереть.

— И, тем не менее, я бы хотел, чтобы у нас был еще один корпус, — прошептал Винсент.

— Прикрытие с воздуха, это — то, что хочу я. Как вы думаете, что, черт возьми происходит, что «Шмели» делали прошлой ночью?

Винсент покачал головой. По меньшей мере, двадцать машин пролетели прямо над головой в середине ночи. Один из них покружился несколько раз и затем что-то сбросил. Он надеялся, что кто-то найдет сброшенное с корабля донесение, но до сих пор ничего не было. Возможно, они совершали попытку нанести удар при лунном свете по вражеским судам, с которых разгружали броневики. Если это было их миссией, то дым сразу за следующим холмом достаточно ясно показывал, что безумный план был ошибочен.

— Во всяком случае, чем меньше народу, тем больше славы нам достанется, — продолжил Григорий с улыбкой, и два офицера тихо рассмеялись.

— Отлично. Я предполагаю, что мы — приманка. Мы хотели открытого сражения, и мы получим его. Давайте извлечем из этого максимальную пользу.

* * *

— Ганс.

Голос был нежен, но настойчив, пробуждая его от мягкого переменчивого сна. Ему снился Мэн. Забавно, ведь на самом деле он провел там очень мало времени, но даже после всех этих лет, он все еще преследовал его в памяти и снах. Вытащив из Регулярных войск, его послали в Огаст, чтобы помочь сформировать наемный полк, 1030 с лишним фермерских пареньков, лесорубов, клерков, студентов, рыбаков, кораблестроителей, мастеров, железнодорожников, фабричных рабочих, и одинокого преподавателя истории, который станет 35-ым Мэнским. Он прибыл в начале июля. К концу августа они уже направились на юг, чтобы присоединиться к армии Потомака в Мэриленде. Меньше чем два месяца, и все же, так или иначе, это место поставило свою печать на его сердце. Он помнил тот день, когда он и возбужденный и все еще молодой лейтенант с компанией шли пешим строем от парадной площади ниже Капитолия в деревню Белград. Лейтенант позволил мальчикам раздеться, чтобы поплавать в Снежном пруду, в то время как они вдвоем сидели на покрытом травой холме, и офицер задал свои первые вопросы. «На что похожа война… насколько хороши солдаты армии южан» и ошеломительное признание… «Я надеюсь, что не подведу этих мальчиков».

У него нарастало чувство тошноты от офицеров, которые только и казались заинтересованными званием, привилегиями, жадно хватающиеся за продвижение и этот застенчивый вольнонаемный, с едва ломающимся голосом, громко задающийся вопросом, что если он «подведет своих мальчиков».

Ему снился об этом сон, но был и другой сон. Его собственная жена, Тамира, их ребенок Эндрю, и с ними Эндрю, Кэтлин, и их дети. Это походило на грезы о царстве небесном. Никакого страха, мягкий ленивый летний день в Мэне, где, хотя солнце было теплым в июле, всегда был прохладный бриз, дующий с озера.

Даже во сне он задумался, блуждал ли он в области грез Эндрю, так как полковник рассказывал ему о своих лихорадочных, изломанных морфием видениях смерти, затянутого берегом озера со всеми мертвыми, тех, кто ушел туда раньше.

Нет. Этот сон был другим, и он задался вопросом, был ли он предзнаменованием, грезами о царстве небесном.

— Ганс.

Рука Кетсваны легонько касалась его плеча, с настойчивостью тряся.

Ганс открыл глаза и увидел темную обеспокоенную физиономию, побритую голову, глаза, которые были настолько прозрачны, словно окна в душу.

Ганс, дезориентированный, выпрямился. Он сел на поленницу, город горел, пороховой завод взорвался.

Он сидел, чувствуя себя не в своей тарелке, неуверенный в том, где он находится. Воздух был тяжелым от запаха сожженного леса, мусора, и вездесущего цепляющегося запаха лагерей. Осмотревшись, он увидел, что находится не в поезде, а в кирпичном здании, с сожженной и обвалившейся крышей. Он ощутил озноб; все это место было столь хорошо знакомо своим извращенным видом, литейный цех, где он когда-то трудился рабом.

Вокруг творилась безумная суетливая катавасия, люди, используя топочные ломы, пробивались в кирпичную стену, вырубая наружу бойницы через толстую стену. Он находился около главных ворот, мертвых бантагов после штурма здания оттянули в одну сторону и сложили в кучу, они были наполовину обгоревшие в огне.

Он встал. — Как я добрался сюда?

— Ты не помнишь?

Ганс покачал головой.

Кетсвана внимательно посмотрел на него.

— Ты в порядке?

— Конечно. Теперь расскажи мне, что происходит.

Кетсвана показал ему следовать за собой, он взобрался по скату, который когда-то использовался рабочими бригадами, толкающими тачки размельченной руды, кокса, и флюса вверх к загрузочным колошникам печей. Большая часть прохода, перекрытого тяжелыми балками, пережила огонь, но была крайне сильно обуглена.

Проход шел ободком внутри фабричных стен прямо под линией кровли, и мужчины и женщины лихорадочно работали, убирая завалы от рухнувшей крыши, и к его изумлению несколько дюжин медленно тянули легкое бантагское полевое орудие, пушку, заряжающуюся с казенной части, к северо-восточному углу.

— Где, проклятье, вы достали эту штуку?

— На заводе по производству артиллерийских орудий. Дюжина из них абсолютно новые. Мы даже нашли несколько снарядов. Я поставил одно у ворот, остальные орудия находятся в других лагерях.

Пара чинов с единственной винтовкой на двоих, подняли глаза, когда они проходили рядом, один из них держал наполовину обугленный кусок мяса и, ухмыляясь, кивнул ему в благодарность. Непосредственно ниже, на полу цеха, Ганс увидел сожженные останки бантага, в которого он вчера стрелял, испеченного в застывшем бассейне с железом.

Кетсвана, зная, что он подумал, покачал головой и рассмеялся.

— У меня были бригады, работавшие всю ночь. Мы нашли стадо лошадей. Я приказал им забить их, и мы зажарили тонны конины, используя обломки бараков.

Он скривился.

— Ну, большая часть мяса была почти совершенно недожаренной, но я помню время, когда ты и я не отказались бы от сырого мяса, до тех пор, пока не узнавали, чем оно было. Это была приманка, слух, мы должны были заставить прийти их к нам десятками тысяч. Любого, кто мог бы хоть что-нибудь сделать, мы направляли к их собственным местным лидерам, деревенским старейшинам, даже к некоторым из их принцев.

— Мы накормили их и прояснили для них ситуацию, что если они убегут, то все они, с приходом рассвета, будут убиты. Ганс, они все знают это. Ты слышал, кто здесь?

— Нет, кто?

— Тамука.

Ганс промолчал.

— Слухи, он — тот, кто разжег их в городе. Они вчера сошли с ума, начали убивать всех, как раз когда распространились слухи, что мы взяли Сиань и пошли в этом направлении.

Ганс кивнул, но ничего не сказал. Не было никакой надежды даже пытаться превратить этих людей в обученные кадры, это займет недели, месяцы, а также нужны месяцы, чтобы просто кормить их надлежащим образом. Хотя в это было трудно поверить, он чувствовал, что они на самом деле выглядели даже хуже чем, он год назад после всех испытаний. Простое знание того, что наступило в этот день, даст им мужество броситься в последнее неистовое безумие.

— Ганс, они подготовились для этого дня, ты знал об этом?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты думаешь, что мы были единственными? — осклабился Кетсвана, когда он протянул руку и переместил Ганса в сторону, поскольку мимо них, медленно перемещаясь, прошла рабочая бригада, несущая ящик боеприпасов для бантагских винтовок, они сделали паузу, приостановившись около пары, жующей пищу, чтобы те могли захватить несколько дюжин патронов перед тем, как идти дальше.

— Ганс, их, вместе взятых, соединяет целая сеть. Известие о нашем побеге год назад распространилось от одного конца империи Чинов до другого. Они говорят, что даже люди к северу в землях Ниппона знали об этом. «Слова ветра» об этом восстании также прорываются в Ниппон. Бантаги не могут искоренить их. Ганс, ты здесь — что-то вроде бога.

— Что?

— Легенды о том, что мы вернемся, что мы не позволим им быть уничтоженными. Они правы, ты знаешь.

— Ну да.

Он грустно долго смотрел на бригаду, состоящую из скелетообразных чинов, работающую над тем, чтобы подкатить полевое орудие на место так, чтобы оно не упало из-за отдачи с платформы сразу же после первого же выстрела.

— Таким образом, у них была сеть, каждый лагерь соединялся вместе с другими посредством железнодорожных бригад и путевых рабочих. Телеграфисты держали лидеров в курсе всего, что делали бантаги. Со слухами, охватившими город — о том, что республика сдалась, они по-настоящему собирались попытаться организовать массовое восстание даже прежде, чем мы полетели в Сиань.

— Безумие.

— Ну а что еще они могли сделать? Даже если бы они обменяли жизни сто к одному, они бы в итоге встряхнули положение на севере. Они знали только, так же как это знали и мы, что как только война будет закончена, они все будут безжалостно убиты. Некоторые говорили о необходимости двигаться к лагерным стоянкам к югу отсюда.

— Что?

— Там старики, женщины и дети бантагов.

Он ничего не сказал, темное отталкивающее намерение.

— Они говорят, что там расположились сто тысяч юрт, меньше чем в тридцати милях отсюда.

Идея, о которой говорил Кетсвана, вызвала у Ганса озноб, и он покачал головой, заставляя его замолчать.

Кетсвана жестом показал Гансу идти вперед, после того как мимо прошла последняя из бригад по переноске боеприпасов, поднимающих наверх снаряды для полевых пушек. Добравшись до угла здания литейного цеха, Ганс поднялся на выступающую смотровую площадку и втянул в себя воздух.

Вражеские войска наступали. Они все еще находились на расстоянии нескольких миль, но в прохладном утреннем воздухе они резко выделялись. Они не были верховыми лучниками, старыми охранниками, или жестокими поводырями рабов, которые могли исхлестать запуганного чина до смерти, но наверняка отступили бы от единственного человека вооруженного топочным ломом или киркой. Они шли медленно, демонстративно, развернутая стрелковая цепь на переднем плане. Каким-то образом у Кетсваны по-прежнему имелась пара полевых биноклей, и Ганс взял один, повозился с фокусировкой. Один из двух цилиндров был пробит и пришел в негодность, поэтому он закрыл один глаз.

Они были отличными воинами, Ганс мог видеть это, одетые в черную униформу, держащие наготове винтовки. Перед ними отступало небольшое количество чинов, беженцев, которые бродили в полях к северо-западу от горящего города. Бантаги даже не трудились тратить впустую выстрел на такую добычу. Если их неуклонно продвигающаяся линия настигала кого-нибудь, то жертва просто закалывалась штыком и оставлялась. Они не захватывали добычу с собой, не разрывали тела на части, просто холодное убийство и затем движение дальше.

Позади двойного ряда стрелков он видел основную часть войск, продвигающихся колоннами в рассредоточенном боевом порядке, сильно растянутом, полдюжины шагов между воинами так, чтобы каждый полк из тысячи воинов занимал фронт в полмили шириной и сто ярдов глубиной. «Гатлинги» завершили времена, когда ряды воинов шагали плечом к плечу, и Джурак знал это, казалось, что он знал слишком много вещей.

Окидывая взглядом наступающие колонны, он видел, что их левый фланг, справа от него, полностью подобрался к стенам все еще горящего города, в то время как их правый фланг перекрыл пространство влево от него, по крайней мере, примерно на милю. Несколько тысяч бантагов передвигались на лошадях, располагаясь дальше в открытую степь. Эти войска не были одетыми в черную форму, многие носили жакеты более старого стиля из коричневой кожи. Он мельком увидел штандарт, украшенный человеческими черепами.

Это был флаг мерков.

Он опустил полевой бинокль, посмотрел на Кетсвану, который кивнул.

— Ублюдок здесь, Ганс. В течение ночи он оттянулся на запад, объединяя выживших после вчерашнего сражения.

Ганс снова поднял бинокль, но штандарт исчез в закружившемся облаке пыли.

У него ничего не было, чтобы укрепить свой собственный левый фланг; он просто заканчивался у этого фабричного лагеря. Было очевидно, что в течение нескольких минут после начала битвы, верховые бантаги обойдут его слева и проникнут в тыл.

Он различил двигающиеся вместе с приближающимся войском полдюжины батарей полевых пушек, и несколько дюжин фургонов, которые, несомненно, перевозили мортиры. За исключением нескольких жалких пушек, таких как та, которую они установили рядом с тем местом, где он стоял, у них не было ничего, чтобы противостоять им. Однако, все же хуже было то, что в середине продвигающейся линии, также приближались полдюжины броневиков, в то время как наверху поднимались несколько бантагских дирижаблей, проплывая над пехотой и направляясь прямо на него.

Что касается его собственных дирижаблей, не осталось ничего. Обломки его воздушного флота загромождали поле, кусочки плетеной рамы, выгоревший брезент, и темные глыбы, которые когда-то являлись двигателями, это все что осталось от воздушного корпуса Республики. У него промелькнула мысль о Джеке, он задумался, а возвратился ли кто-либо из них хотя бы в Сиань.

Повернув полевой бинокль, он внимательно просмотрел позиции Кетсваны, его немногих ветеранов, и чинов, которые пытались подготовиться в течение ночи, и он изо всех сил постарался не зарыдать. Железная дорога, построенная прямо как стрела с запада на восток, направляясь в горящий город, была местом сосредоточения их сил. Во время ночи дорога была разрушена, шпалы и щебень навалили таким образом, чтобы построить грубый частокол.

Дюжина фабричных лагерей, понастроенных вдоль железной дороги, была их сильной стороной; к сожалению, большинство из них сильно пострадало во время сражения. Пороховой завод, в нескольких милях с правой стороны от него, все еще тлел.

Тем не менее, людская масса, толпящаяся и ожидающая, заставляла леденеть его душу. Вдоль частоколов он видел случайную вспышку ствола винтовки или кого-то держащего драгоценный револьвер, но большинство было вооружено не чем иным как копьями, дубинками, кирками, железными палками, несколькими ножами, или камнями. И там их находилось несколько сотен тысяч.

Испуганные дети вопили, старики и женщины сидели на корточках на земле, в страхе прижимаясь друг к другу, их голоса смешивались в жалобный вопль людей, отчаявшихся от ужаса. Посмотрев на юг, он увидел десятки тысяч тех, кто с приходом рассвета, уже покинули место сражения, направляясь через открытые поля, двигаясь через то, что когда-то было преуспевающими деревнями и селениями, но которые давно были заброшены, поскольку бантаги забрали население в качестве рабочей силы и для убойных ям. Они отправлялись, один Бог знает куда, поскольку нигде не было места, чтобы скрыться, и как только кочевники окажутся в тылу, они будут выслежены как напуганные кролики.

Он знал с болью в сердце, что его прибытие вызвало заключительный апокалипсис. После того, что произошло вчера, Джурак не позволит жить ни одному человеку. Они убили бантагов, они разрушили фабрики, которые были единственной остающейся причиной их существования. Они должны были бы все умереть.

Один из бантагских дирижаблей лениво прошел наверху, пилот оставался достаточно высоко, чтобы держаться в стороне от дистанции поражения винтовочного огня. Он чрезмерно накренился, выполняя несколько трудных поворотов. Ганс оглянулся назад через стену и увидел море поднятых кверху лиц, руки, указывающие ввысь.

Теперь это не были суда янки, приходящие, словно боги с небес, приносящие мечту о свободе. Это была страшная Орда, и как будто для привлечения внимания, днище машины было украшено знаменами из человеческих черепов. В толпе раздались крики страха. Еще больше чинов стали вырываться из лагеря. Прозвучало несколько разрозненных винтовочных выстрелов, несколько его человек, расставленных в тыловой части лагеря, держали свое оружие над головой, стреляя не в судно, а чтобы напугать беженцев и вернуть их назад в линию обороны. Некоторые развернулись, но он знал, что, как только завяжется настоящая битва, скорее всего, начнется паника.

Машина повернула еще раз, задрала нос, выпустила клубок дыма. Секунду спустя раздался звук — почти ленивое хлоп, хлоп, хлоп — медленно стреляющее автоматическое оружие бантагов. Между его лагерем и следующим разорвалась линия пуль, полдюжины чинов упали, вспыхнула паника. Машина, наконец, выровнялась и полетела к городу.

Ганс посмотрел на Кетсвану.

— Боже мой, это будет резня, — прошептал Ганс.

Кетсвана посмотрел на него, сузив глаза.

— Если они поймут, что все они в любом случае погибнут, то они будут сражаться. Они должны.

— Сражаться? Чем.

— Своими голыми руками в случае необходимости.

— Против винтовок и артиллерии.

— Ганс, у них просто есть очень много пуль, очень много снарядов. Они могут убить сто тысяч, но, тем не менее, мы будем превосходить их численностью.

— Боже мой, чем мы стали, чтобы говорить такое? — вздохнул Ганс.

— Тем, чем они заставили нас стать, чтобы выжить.

Шелестящий вибрирующий звук прервал их. Ганс инстинктивно присел, когда мортирный выстрел по дуге пролетел над головой, ухнул вниз в середину лагеря литейного цеха и сдетонировал, взрыв, немедленно породил крики боли.

Оглянувшись назад над стеной, он увидел место, где несколько дюжин мортир были установлены на невысокой возвышенности, в тысяче ярдов впереди. Приближающиеся пехотинцы уже прошли то место, все также неуклонно продвигаясь.

Клубки дыма вспыхивали на всем протяжении низкого холма.

— Вот оно, — объявил Ганс, голосом наполненным покорностью.

Несколько секунд спустя территорию фабричного лагеря накрыла волна взрывов.

* * *

Джурак, с тревогой сидел верхом на своем коне, ничего не говоря подчиненным вокруг себя. Он ощущал их жажду крови. Больше это не было войной; это был акт истребления. При продвижении к месту атаки они прошли через поля, где днем ранее ничтожные группы охранников, спасаясь бегством от беспорядков, были сметены и разодраны толпой чинов. Также его взволновал их вид, и одна мысль обеспокоила его. Он почти стал невосприимчивым к виду убиваемых и пожираемый людей, но сейчас было очевидно, что не один мертвый бантаг был искалечен после смерти, или, возможно, в то время пока еще был живым. Он задавался вопросом, опустился ли скот до поедания плоти бантагов, и эта мысль ввергала его в озноб. Смотря вниз на трех старых охранников, которые валялись в канаве, он видел, что руки одного были отрублены, конечности отсутствовали, и их вид заставил ощетиниться волосы на его спине.

Он задумался, если на самом деле это было тем, что люди чувствовали при виде убойных ям. Возникал ли у них тот же самый примитивный страх? Ни это ли было также, в таком случае, причиной их фанатического сопротивления? Он внезапно вспомнил, как во время войны Самозванца-Лженаследника он узнал, что два самых влиятельных фактора в морали солдата не имели ничего общего с уставом, убеждениями, и командованием. Первый был знанием того, как хорошо за тобой будут ухаживать, если тебя ранят. Второй, что произойдет, если тебя возьмут в плен. В этом мире не было такой вещи как пленные, и, поэтому, хотя люди, сталкивающиеся с ним, были неорганизованной толпой, каждый из них может прекрасно сражаться с отчаянной яростью.

Он поехал вперед, чтобы присоединиться к мортирным батареям, развернутым на низком холме, их равномерные покашливающие глухие удары, эхом неслись через поле битвы. Фабричный лагерь на левом фланге человеческой линии обороны был подавлен под постоянным градом взрывов снарядов. Далеко справа от себя он видел, что верховые отряды передвигались широким мерным шагом, единицы уже перемещались с той стороны железнодорожных путей, двигаясь чтобы зайти в тыл.

Он послал курьера к ним с приказом, чтобы они держались и стояли на месте. Люди должны были верить, что у них есть путь к побегу, и благодаря этому у них могла бы начаться паника. Если их линия обороны будет слишком быстро обойдена с флангов, то они могут окружить их и вызвать дальнейшее сопротивление.

Наверху лагерной стены возник клубок дыма и несколько секунд спустя к ним долетел шипящий рев, когда мимо пронесся артиллерийский заряд, снаряд потряс его и послужил причиной отправиться в тыл.

— Отвратительный способ умереть, Джурак.

Он посмотрел через плечо и увидел позади себя Тамуку, сопровождаемого своей маленькой свитой.

Джурак ничего не сказал. Тамука, осадил лошадь около него, тяжело заваливаясь вперед, удерживаясь рукой за переднюю луку седла своего коня.

Он знал, что мерк наблюдал за ним, оценивая его действия, полагая, что он мог добиться большего успеха. Хотя это и разозлило его, сейчас не было времени, чтобы выразить свое отношение.

— Ганс там, — наконец заявил Тамука.

— Что заставляет тебя так думать?

— Я могу ощутить это. Было бы похоже на него, вернуться сюда. Самая большая ошибка, которую я сделал — это передал его твоему Гаарку. Я должен был держать его для своих собственных развлечений. Я, возможно, сделал бы из него Праздник луны, который продолжался бы в течение многих дней.

— Нет. Твоя величайшая глупость заключается в проигрыше, в том, как ты его добился, — рявкнул Джурак.

Тамука повернулся, глаза наполнились холодной яростью.

— Повтори это.

— Ты все правильно услышал в первый раз. Если бы ты хорошо выполнил свою работу в качестве кар-карта, у тебя все еще была бы своя орда.

— Я ослабил их для тебя.

Еще один снаряд с воплем пронесся мимо, но они оба проигнорировали его.

— Ослабил их? Ты пробудил их. Ты убил законного кар-карта и захватил власть для себя и использовал войну в качестве оправдания. Ты позволил своей ненависти ослепить тебя. А теперь мои воины должны будут заплатить за это, возможно все кто есть из нашей расы.

Тамука засунул руку за бок, вытаскивая вспыхивающий на солнце ятаган. Жест был встречен щелчками полудюжины винтовок личных охранников Джурака. Они подняли стволы, взвели курки и направили прямо на него.

— Ты не из этого мира, — прошипел Тамука.

— Точно! Именно поэтому я все вижу более ясно, чем ты. Они — и он указал на лагерь, исчезающий под дождем огня артиллерии — они также не из этого мира. Они принесли изменения. Теперь настало мое время. Старые пути исчезли навсегда, Тамука. Даже если мы победим в этот день, мы проиграем. Смогу ли я восстановить здесь все за месяц, даже за год?

— Нет. Я должен убить здесь каждого человека из-за их собственной глупой веры в свободу. Если повезет, по ту сторону линии фронта сила воли надломится, и мы сможем атаковать, чтобы закончить все это. Но даже если так, я боюсь, что это — не что иное, как погребальный костер для обеих наших рас.

Как раз когда он это говорил, шагающая фаланга пехоты начала проходить мимо, ломая строй, чтобы лавировать вокруг лафетов и зарядных ящиков мортирных батарей.

Воины были хорошо обученными ветеранами, двигающимися с кажущейся непринужденностью, винтовки, с примкнутыми штыками, приготовленными к действию, но большинство по-прежнему несли свои традиционные ятаганы, привязанные к бедрам. Когда начнется настоящая резня, какое оружие они предпочтут. Они казались беззаботными, стремящимися к драке, в отличие от уставших, изможденных воинов, за которыми он наблюдал, будучи в Римском аду. Для них это было спортом, почти как полевые испытания, которые устроил бы Гаарк, когда был бы выбран чинский город и его бы штурмовали только для того, чтобы дать воинам вкус современного боя.

Стрелки далеко впереди уже принялись за работу, стреляя, медленно продвигаясь. Несколько из них упали на землю, изрешечённых огнем, открывшимся с позиций чинов. С левой стороны от него приближались традиционные сигнальщики орды, гигантские трубы нарги и литавры, низкий гул горнов и барабанные глухие удары в такт биения сердца, заставили его волосы встать дыбом.

Он оглянулся назад на Тамуку.

— Если ты столь стремишься к убийству, почему бы тебе не поехать вперед и не присоединиться к атаке? — спросил Джурак.

Тамука злобно посмотрел на него.

— А ты должен остаться здесь?

— Я — кар-карт. Это — современная битва.

Тамука рыкнул. Кивнув своим последователям-отщепенцам, он злобно пришпорил животное и поскакал прочь.

Джурак, довольный что избавился от его присутствия, слез с коня, бросая узды одному из своих охранников. День уже был жарок, усугубленный горящей травой, подожженной разрывами снарядов, над всем фронтом навис покров дыма.

«После того, как я добьюсь здесь победы, что потом?» задался он вопросом.

Шагающая колонна сбавила шаг, достигнув передней линии перестрелки. Разрывы залпов начали волной катиться по всей длине фронта, когда двадцать тысяч воинов, элита двух уменов, начала стрелять в сотни тысяч чинов, съежившихся позади железнодорожной насыпи. День превращался в резню.

* * *

— У тебя есть своя миссия, — прокричал Винсент. — Я хочу, чтобы их броневики держались подальше от этого квадрата. Если они смогут подобраться и подставить нас под огонь, они разобьют нас на мелкие кусочки.

Григорий, сидя на крыше своей машины, усмехнулся и кивнул.

Отдав честь, он поднял сжатый кулак, махнул им над головой, и указал на восток, на наступающую колонну бантагских броневиков.

Соскользнув вниз в башню, он плотно закрыл люк, машины, выстроившиеся в линию с каждой стороны от него, уже накренились вперед. Винсент, пытаясь проигнорировать боль, сел верхом на лошадь, приведенную ординарцем, и развернув ее вокруг, поскакал обратно по отлогому склону холма в укрепленный лагерь 3-го корпуса.

Битва вот-вот должна была разразиться. После стольких лет сражений с ордами он ощущал нарастающее напряжение. Они были приманкой, точкой сосредоточия внимания, чтобы отвлечь Джурака. И теперь настала пора платить по счету.

Орда полностью окружила их позиции, но довольно хорошо было видно, что большая часть их сил, по крайней мере четыре умена, изготовились к действию на севере, и в тоже время более чем достаточное их количество стояло кольцом вокруг трех остальных сторон квадрата, чтобы сковать его силы. Броневики удерживали возвышенность на востоке, но он все равно должен был держать войска вдоль той стороны, в случае, если их пехота или конные отряды пролезут позади Григория и нападут.

Когда они, наконец, ударили, не было никаких предварительных действий, никакого подготовительного артобстрела. Они знали, что, если битва броневиков пойдет вразрез с их планами, то не останется никакой надежды на суровое отмщение. Даже если они на самом деле выиграют столкновение бронемашин, артиллерия, как следует зарывшаяся в четырех углах квадрата, и находящаяся в резерве в центре, разжуют их драгоценные машины по частям. Они собирались попробовать атаковать одним резким натиском.

С расстояния в милю он увидел их, появившихся из облака пыли, поднятого десятками тысяч лошадей. Это была сплошная стена бантагов, спустившихся с лошадей, продвигающихся длинноногими шагами.

Его сердце забилось быстрее при их виде. И снова это походило на былые времена, и к своему собственному изумлению он почувствовал всплеск эмоций. Так они выглядели перед Суздалем, на Потомакском фронте, и в Испании. Из всего того, что опытные ветераны рассказывали ему, то же самое было в Колд-Харборе, Геттисберге, Фредериксбурге, и Антиетаме. Видимый во всех деталях бросок в атаку, не считаясь с потерями.

Ропот пронесся через окопы вдоль северного фланга квадрата. Некоторые из них встали, игнорируя разрывы мортирных снарядов, льющихся дождем вниз. Рябь волнения пронеслась вверх и вниз по линии обороны. Юные капитаны сновали взад и вперед, передавая команды поторопиться назад к фургонам снабжения, чтобы принести дополнительные ящики с боеприпасами. Сержанты отмеряли шаги позади огневого рубежа, командир дивизии в тот момент ринулся вверх, перепрыгнул на лошади над земляным оборонительным валом, покрытым дерном и поскакал вниз к своей линии обороны, махая шляпой, солдаты разразились приветствиями при демонстрации им глупой бравады.

— Черт побери, если это не походит на Атаку Пикетта!

Фразу произнес Стэн, осаживая лошадь около него, его голос от волнения прозвучал резко и громко.

Винсент ничего не сказал, поднимая полевой бинокль, изучая вражеское продвижение вперед. На переднем плане виднелись красные штандарты умена, несколько из их командиров передвигались верхом. Равномерно до самого конца наверху держались полковые тотемы каждой тысячи из человеческих черепов, окруженные высокими большими воинами, вооруженными винтовками. Остальные несли мощные военные луки, бьющие на двести футов, с уже вставленными стрелами.

Батареи на северо-восточном и северо-западном флангах открыли огонь по продвигающемуся врагу, картечь разрывалась над шеренгами, но это была всего-навсего раздражающая помеха. Благодаря прямому попаданию флаг одной из тысячи упал на землю, но затем снова поднялся. Расстояние было меньше чем тысяча ярдов, затем девятьсот, потом восемьсот.

Сержанты вдоль его собственных линий обороны выкрикивали приказы, говоря солдатам поднять с помощью рычажка прицелы на максимальный угол. Прозвучало несколько отдельных выстрелов, это действовал отряд снайперов, вооруженных винтовками Уитворта и новыми длинноствольными тяжелыми винтовками Шарпа. Некоторые из солдат, вооруженных более легким оружием, открыли пальбу и обоснованно получили нагоняй от офицеров.

Хорошо. Ждем, пока они не подойдут на четыреста ярдов. По-прежнему стоит утро, дым будет прилипать к земле, ослабляя видимость. Лучше подождать.

Расстояние было в шестьсот ярдов, и тут они остановились.

Наступила жуткая минута тишины, и затем он услышал ритуальное пение, странные жуткие крики. Резкие, гортанные слова. Он видел это прежде, наездники орды, которые знали, что они идут на смерть, и перед атакой они совершали этот заключительный жест по отношению к своим врагам и своим богам… воспевая названия своих кланов, имена своих предков, и свои собственные имена и боевые награды.

Странные грохочущие крики катились через степь, к которым присоединялись нарги и военные барабаны, грозовой рев. Бантаги топали ногами в ритм скандирования, сотрясая землю. Эффект был гипнотическим, скандирование нарастало до своего пика, постепенно понижалось, затем становясь даже выше.

Снова солдаты встали, наблюдая, преисполненные благоговейным страхом. В течение краткого момента вся ненависть умерла в сердце Винсента. Он почти восхищался такой безумной примитивной храбростью. Отдельные бантаги начали выступать из шеренги, вынимая из ножен ятаганы, многих из них полоснули острыми, как бритва лезвиями по своим собственным предплечьям, затем снова поднимая к верху пропитанную кровью сталь, их отдельные скандирования заглушались грозовым ревом.

Вдоль его собственной линии обороны он услышал солдат предпринимающих ответ, сюрреалистический звук «Боевого гимна республики», поющегося на русском. Всему этому были противопоставлены непрерывные хрустящие звуки разрывов мортирных снарядов, артиллерия, оглушающая картечью, и при этом, вдалеке с правой стороны от него, в миле на восток от квадрата, слышался постоянно увеличивающийся рев бронированного сражения.

Он посмотрел вверх. Воздушные машины были там, почти двадцать штук. Они держались позади, летя высоко и, весьма вероятно, выжидали того, что каре распадется, прежде чем устремиться вниз, начав атаку. Он мельком увидел всего двух «Шмелей», устремившихся вниз словно соколы, врывающиеся в стан вражеских машин.

Он задался вопросом, где, черт побери, находилась остальная часть «Шмелей».

Ревущее скандирование, понизилось до глубокого рычащего баса, и затем за несколько секунд раскрутилось до высокого вопящего пика…

— Бантаг ху! Бантаг ху! Бантаг ху!

Штандарты уменов, держащиеся наверху, вращали вокруг непрекращающимися кругами. Верховые командиры выехали перед шеренгой, подгоняя своих лошадей на медленный легкий галоп, выдернули ятаганы. Как будто управляемые единой рукой двадцать тысяч луков были повешены через плечо, затем двадцать тысяч ятаганов были вытащены из ножен и подняты ввысь, отражая лучи утреннего солнца. Общий вздох изумления прошел через его линии обороны.

— Боже мой, они собираются атаковать по прямой! — прокричал Стэн.

Винсент повернулся к курьеру.

— Я хочу, чтобы резервная бригада из центра сейчас же передислоцировалась! — прокричал Винсент.

Юноша отсалютовал и поскакал прочь. Винсент схватил еще одного вестового и послал его к командиру на восточном фланге квадрата, приказывая ему быть готовым переместить половину своих людей на север, и послал еще одного с тем же самым приказом западной стороне.

Как раз когда эти три курьера умчались прочь, красные знамена, развивающиеся на ветру, опустились вниз, указывая прямо на центр его линии обороны.

Вырвался безумный, воющий рев. Не было ни перехода в атаку медленным равномерным шагом, ни какого-либо искусного маневрирования.

С безумным страстным воплем двадцать тысяч бантагов бросились бежать вперед, их гигантские шаги сокращали расстояние между противостоящими сторонами в пугающем темпе.

— Приготовиться к четырехсотярдовому залпу! — крик эхом пронесся вдоль его собственной линии обороны.

Солдаты присели на корточки позади брустверов, покрытых дерном, отщелкнули назад ударники, обвили пальцы вокруг спусковых механизмов.

Атака пронеслась через первую сотню ярдов меньше чем за двадцать секунд, оценил Винсент, и они все еще набирали скорость, самые храбрые и самые проворные двигались впереди всех. Командиры, скачущие верхом на лошадях, унесенные безумным исступлением, находились далеко впереди, некоторые почти наполовину расстояния до линии обороны.

— Великолепно! — прокричал Стэн.

Пораженный, Винсент посмотрел на своего старого товарища, но и в нем тоже что-то взволновалось. Он вспомнил множество ночей, давным-давно, там, на Земле, слушая опытных ветеранов говорящих с трепетом, описывающих атаку южан, несущихся к Семинарийскому холму и через кукурузное поле у Антиетама. Боже мой, это — то, на что она, должно быть, была похожа, незамутненная безумная храбрость, бросок в бой в дикой, всепоглощающей вспышке.

— Прицелиться. — Крик эхом несся вверх и вниз по линии от сотен сержантов и офицеров. — Цельтесь ниже, парни, цельтесь ниже!

Винсент придержал дыхание.

— Огонь!

Залп разорвался в центре линии обороны, и в течение нескольких секунд нахлынул на фланги.

Вздыбившееся волной белое облако временно ослепило Винсента. Был слышен общий металлический звон тысяч открывающихся затворов, извлечения гильз, новых патронов, вставляющихся вовнутрь, захлопывания затворов. Офицеры и сержанты ревели приказы, чтобы солдаты опустили планку прицеливания на триста ярдов.

Винсент почувствовал прилив гордости. Они были ветеранами. Не было никакой паники, только равномерный профессиональный темп.

Те, кто были самыми быстрыми, ждали, зафиксировав свои стволы на насыпи.

— Прицелиться!

Отдельные роты и полки выстрелили, выбрасывая наружу стены огня. Сухая трава перед укреплениями уже загорелась, клубы густого белого огня прилипли к земле. На мгновение, прежде, чем дым от второго залпа перекрыл всю видимость впереди, он увидел смертоносный эффект первого залпа — множество бантагов рухнули на землю, однако это лишь слегка замедлило темп безумной атаки, поскольку волна наступавших просто перекатилась через павших, раздавив их.

Режущее слух сотрясение прокатилось по квадрату, в центре каре разорвался зарядный ящик, из-за мортирного снаряда сдетонировали несколько сотен фунтов снарядов, посылая на сотню футов в воздух огненный шар.

Он мельком увидел батарею, установленную в углу с правой стороны от него, расчет лихорадочно проворачивал барабан угла прицеливания, в тот же самый момент, когда их товарищи раскрыли казенники, протерли канал ствола, и со стуком зашвырнули вовнутрь кучу картечи.

— Произвольный самостоятельный огонь!

Команда пронеслась эхом над какофоническим громом, солдаты приветствовали приказ одобрительными возгласами, поскольку их освободили от необходимости ждать, и в течение секунд размеренные тяжелые залпы заменились непрерывным треском.

Силы утреннего ветра оказалось как раз достаточно, чтобы приподнять занавес дыма настолько, что темная стена продвигающейся атаки стала видна. Они находились меньше, чем в двухстах ярдах, и по-прежнему приближались в ужасающем темпе.

Они собирались идти напролом.

Стэн оторвался от Винсента, пришпоривая вперед своего коня, вытаскивая револьвер.

Винсент также почувствовал силу, втягивающую его в сражение.

«Нет, здесь, стоять здесь». Он посмотрел налево, его знаменосец был неподвижен, сидя высоко в седле, но на самом деле челюсть мальчика висела широко открытой в потрясенном изумлении.

Внезапно из дыма появился одинокий всадник, кровь вытекала из полудюжины ран, его лицо превратилось в мякоть, мертвый, но все еще атакующий, его лошадь в неистовом безумстве смогла перепрыгнуть через земляное укрепление, прежде чем рухнуть под градом пуль. Еще один наездник выскочил из дыма, он был по-прежнему жив. Он не держался за узды, обе его руки были широко расставлены, ятаган в его правой руке, лошадь под ним прыгнула через баррикаду. Дикий вопль боевого безумия наездника прозвучал громче ревущего сражения. Казалось, что он висит в воздухе, люди отскакивали назад, как будто он был безумным богом.

Лошадь приземлилась, всадник поскакал прямо на Винсента. Он вытащил свой собственный револьвер, начал поднимать его, и затем залп пронзил берсеркера. Он упал со своей лошади, растянулся навзничь на земле, лошадь рухнула около него.

Изумительная храбрость, подумал Винсент.

Потом он заметил темное облако, поднимающееся вверх из-за покрова дыма. Залп лучников. Это была старая тактика орды выпускать тучи стрел, вести огонь поддержки позади атакующей линии. В дыме и беспорядке впереди он только видел их, взлетевших высоко над шеренгой, которая все также вела атаку вперед и находилась теперь на расстоянии меньше чем в сто ярдов.

Мало кто из людей вообще видели их, столь полны решимости были они, поливая врага огнем. Тысячи стрел летели по дуге вниз, так, что в момент их приземления показалось, как будто тысячи молодых, покрытых перьями, побегов выросли из земли. Залп был недолетом, однако довольно много стрел врезалось в оборонительные линии, солдаты падали, хватаясь за пронзенные руки, ноги, или просто от смертельной раны. Число криков боли росло и росло.

Винсент повернулся к еще одному курьеру, крича ему, чтобы тот нашел командира четырех батарей мортир и сказать ему, установить диапазон на двести ярдов и бить по нему непрерывно.

Еще один залп полетел вверх и затем еще, этот уже прицельнее. Ублюдки взяли выше, посылая смертельные стрелы в центр квадрата. Почти в тот же самый момент из клубящегося дыма появились атакующие, сплошная стена бантагов, бегущих прямо на них.

Дикие крики приближались, командиры призывали своих людей стоять. Прямо перед Винсентом, командир полка, держащий флаг 15-ого Суздальского и демонстрирующий незаурядное самообладание, обладая прочным контролем над своим подразделением, приказал солдатам прекратить огонь и ждать. Когда стена бантагов очутилась на расстоянии меньше, чем тридцать ярдов, была дана команда, приготовиться и прицелиться.

Бантагские атакующие едва заколебались. С расстояния в десять ярдов вырвался залп четырехсот винтовок. Он ударил с такой силой, что передние ряды бантагов, казалось, столкнулись со стеной, сплющиваясь, теряя ход, некоторых целиком подняло и отбросило назад в бантагов позади них.

Он физически мог слышать звук залпа, пули шлепали в тела, мечи, амуницию, шлемы, луки… вооружение, части тел, и кровь настоящим фонтаном лились вверх и назад. Как один, полк лязгнул открытыми затворами, захлопывая патроны вовнутрь. Несколько бантагов справились с замешательством и бросились через оборонительную стену, сверкая мечами. Винсент увидел человеческую голову, кувыркающуюся в воздухе. Еще одного солдата подняли в воздух, ятаган, прошил его тело до рукояти, бантаг завопил в триумфе. Лейтенант прыгнул вперед, втыкая лезвие своего собственного меча в горло воина.

Еще больше бантагов ринулись вперед, следующий залп сразил их в десяти шагах. Фланги 15-ого полка начали прогибаться, поскольку полки с каждой из сторон были отброшены назад от насыпи, изгибаясь вовнутрь, словно оттянутый лук. Темная стена бантагов хлынула через защитную стену, сверкая мечами. Солдаты, по-прежнему находившиеся внизу позади вала, хлестнули вверх своими штыками, нанося удары своим высоким противникам в ноги, пах, и живот. Ятаганы поднялись и опустились, кровь брызнула во все стороны.

Запасной полк слева от Винсента пронесся вперед, люди десятками падали на землю, поскольку сотни стрел стремительно рванули вниз прямо из поднебесья.

Батареи по углам и окопавшиеся в середине линии обороны являлись опорными точками, артиллеристы пустили на двойную картечь все, что было в наличии, каждая пушка разряжала сотню железных шариков на высоте на уровне пояса каждые двадцать секунд.

Налево от 15-ого полка и центральной батареи вся оборонительная линия начала отходить назад, люди терпели неудачу в битве, безумная атака продвигалась внутрь.

Винсент мельком увидел Стэна в середине драки, все еще сидящего верхом, он палил по врагам из револьвера, в этот момент с западного фланга, контратакуя, как ураган влетели резервы. Ближе к центру квадрата солдаты перевернули вверх ногами пустые фургоны снабжения, чтобы построить баррикаду, в то время как батарея в центре, теперь со снятыми с передков орудиями, совершила разворот при подготовке к стрельбе, но настолько плотной была перепутанная свалка из бантагов и людей, что они не смели стрелять.

Ревущий залп разразился позади Винсента, и, посмотрев через плечо, он увидел, что бантаги также атаковали с южной стороны квадрата, это была совместная атака конными и пешими силами. Ординарец справа от Винсента был выбит из седла, поймав в спину винтовочную пулю, он замертво рухнул на землю. Винсент увидел клубки дыма с южной стороны… «таким образом, это — то место, где они вводят в бой свои вооруженные винтовками войска».

Бантагские стрелки сотнями надавили на южную сторону, и хотя его собственные солдаты имели преимущество в виде защитного земляного вала, они неуклонно продвигались, падая в траву высотой до колена, появляясь из нее, чтобы выстрелить, затем исчезая снова.

Затем наступило время последнего удара. В небе, первая из воздушных машин бантагов вошла в крутое пике, застучало медленно-стреляющее автоматическое оружие, пули прошили центр лагерной стоянки.

Именно сейчас пришло время бросить в бой его единственный резерв для этого случая, и два специально оборудованных броневика, расположившихся в центре квадрата, вошли в бой. С крыш переделанных машин стянули брезент, демаскируя открытую среднюю часть и пару «гатлингов», установленных для стрельбы прямо вверх. Стрелки в этих двух машинах ждали, позволяя бантагским машинам зайти поближе в пределы досягаемости, а затем открыли огонь.

Трассирующие патроны взлетели ввысь из центра осажденного квадрата. В течение секунд оба стрелка взяли цель, пули растерзали первую из машин, которая немедленно загорелась. Стрелки переместили прицелы ко второй машине, затем третьей и четвертой в линии.

Один за другим дирижабли бантагов взорвались, пилоты остальных дирижаблей прерывали атаку в резких, и крутых разворотах. Один из них вошел в вираж настолько резко, что машина зависла вертикально на боку, словно в состоянии неопределенности, затем медленно перевернулась на спину и пошла к земле.

Обломки дождем полились вниз на квадрат, части горящих судов, крылья, воющие двигатели, ставшие причиной десятков жертв, но вид внушающего страх воздушного флота бантагов, дочиста разбитого вдребезги за несколько секунд, воодушевило осажденную обороняющуюся сторону, бушующее веселье вырвалось из каре.

Но ситуация начинала обрушиваться, несмотря на победу над головой. 15-ый Суздальский был почти полностью окружен, сформировав свое собственное небольшое каре, солдаты спиной отступали назад, задние шеренги стреляли, передние стояли с изготовленными к действию штыками, пронзая любого, кто прорвался. Сотни бантагов кишмя кишели справа от Винсента, дикая сумбурная драка в рукопашную бурлила не далее как в пятидесяти ярдах от него. Стрелы тысячами продолжали литься дождем вниз, теперь насаживая так же много бантагов сколько и людей, сея беспорядок и хаос с обеих сторон.

Что касается сражения броневиков на востоке, невозможно было увидеть что-либо из-за неразберихи и дыма.

Винсент услышал от своего знаменосца предупреждающий крик. В его ноге застряла стрела, но он по-прежнему сидел верхом на лошади, он кричал и указывал своей свободной рукой.

Вокруг края 15-ого Суздальского просочились несколько десятков бантагов, во главе с тем, кто, как он полагал, был командиром умена, который невероятным образом все еще восседал на коне, они шли прямо на них.

Винсент навел револьвер и стал не торопясь стрелять. Тем не менее, они приближались.

Он повернул животное; атакующие добрались до него. Бантаг, держащий ятаган обеими руками высоко над головой, полез в атаку прямо на него. Он выстрелил в лицо воина своим предпоследним патроном. Позволяя пройти лезвию своим опускающимся кончиком над головой, сверкнувшим мимо лица Винсента. Еще один бантаг, атаковавший пешим, приблизившись, наклонился, стремясь подрезать поджилки лошади Винсента. Он свалил того на землю, поднял револьвер, чтобы выстрелить в командира умена, и нажал на пустой цилиндр.

Командир, ревущий в диком триумфе, весь в крови, стекающей от ран на лице и груди, злобно рубанул с плеча, Винсент поднырнул под ятаган, лезвие просвистело мимо его ушей. Их лошади столкнулись, почти выбив Винсента из седла. Он дрогнул под натиском, отбросил револьвер в сторону, неуклюже пытаясь вытащить свой собственный меч, и едва успел сделать это, чтобы парировать следующий удар, который послал ошеломляющий укол боли через руку.

Он мельком увидел своего знаменосца раскачивающегося в седле, с мечом, погруженным в его грудь, безуспешно сжимающего флаг, когда темные жаждущие руки поднялись, хватая его.

Командир умена без труда оправился от парирования и начал наносить удар с уклоном влево. Винсент попытался повернуться, неловко поднимая онемевшую руку и лезвие, чтобы заблокировать выпад.

Раздался рев стаккато, пронося мимо Винсента разгоряченные трассирующие пули, прошивающие командира. Наступил момент, когда они вглядывались в глаза друг друга, бантаг внезапно стал выглядеть бесконечно старым и слабым, его обманул в последнюю секунду приз, к которому он так смело и в данный момент так тщетно стремился. Он упал на спину, и громкий крик поднялся среди бантагов вокруг него, крика страдания и страха, когда один из двух броневиков, которые настолько целиком и полностью отбили воздушное нападение, теперь с грохотом продвигался вперед, его спаренные «гатлинги» были опущены, чтобы стрелять по атакующим.

Трассировочные снаряды бушевали через фланг 15-ого, по две, три, четыре тяжелых пули 58 калибра прошивали каждого воина. В течение секунд прорыв был отбит и отступил через вал.

Машина, своими колесами разворашивая толстый дерн, проскрипела мимо Винсента, по-прежнему стреляя. Он попытался отстраниться от гортанного воя раненых бантагов, когда тяжелые железные колеса прокатились через них, вдавливая их все еще дергающиеся тела в землю.

Длинная очередь пронеслась вдоль защитной стены, валя на землю атакующих, которые все еще врывались на вал. Радостные вопли донеслись со стороны 15-ого полка, солдаты повернулись и бросились вперед в контратаку со штыками наперевес. Опять это был старый размен, массивный размер и сила бантагов, возмещенные меньшими, но намного более ловкими людьми, которые могли избежать сокрушительных ударов, врываться, и колоть штыком вверх.

Постепенно защитный вал был возвращен, земля на сто ярдов внутри квадрата была усеяна мертвыми, раненными, и умирающими. Когда броневик добрался до оборонительного вала, он повернул поток огня, направляя наружу, разрезая конных лучников, обеспечивающих огонь поддержки, и в течение нескольких секунд, создал хаос.

Бантаги спотыкаясь, стали спасаться бегством обратно из квадрата; кучки непокорных выживших и попавших внутри в ловушку, дорого продали свои жизни. Те, кто был ранен, в заключительном жесте презрения, изо всех сил старались перерезать свои собственные горла, а не страдать в предсмертной агонии в руках людей.

Винсент, все еще ошеломленный от краткого поединка на мечах, поскакал к защитному валу. Нападение было отбито, разрозненные фрагменты отступали подобно волне, разлетевшейся вдребезги на зажатом между скалами морском побережье.

— Вы видели их, вы видели их!

Это был Стэн, кровь вытекала из сабельного разреза по его левой щеке. Он истерично кричал, нацеливая револьвер, сжимая спусковой крючок. Его ударник бил по пустым цилиндрам, и все же он все равно пытался стрелять.

После того как отступили последние из атакующих в пешем строю, винтовочный огонь переместился на всадников. Лошади встали на дыбы, падая на землю, благодаря чему поток стрел из луков уменьшился, затем они заставили лошадей развернуться и начали отступление, сопровождаемые выжившими пехотинцами.

Винсент, пораженный пристально посмотрел вокруг в благоговейном страхе. Земля устилалась бантагами в черной униформе. Атака была уничтожена. Тем не менее, когда он рассмотрел свою собственную линию обороны, то увидел, что также получил ужасный удар. Намного больше тысячи, возможно две тысячи или даже еще больше его собственных солдат погибло, их тела, перепутанные с бантагами, лежали вдоль линии оборонительной стены и дальше, ближе к центру квадрата.

Центральная батарея была полностью разгромлена, весь ее расчет был уничтожен в рукопашном бою, какой-то пехотный офицер уже принялся за дело, крича своим людям сложить винтовки и очистить орудие. Легкораненые возвращались в центр каре, санитары-носильщики уже принялись за работу, а крики и вопли с места расположения полевого госпиталя можно было услышать на всем пространстве квадрата.

— Проклятье. Мы побили их, мы побили их, — прокричал Стэн на английском языке. — Как в Фредериксбурге, не считая того, что на сей раз, позади стены были мы.

Винсент ничего не сказал, его пристальный взгляд повернулся обратно на восток, где громыхал рев бронированного сражения. Одна из машин Григория вспыхнула огненным шаром, башню подбросило прямо вверх, когда внутри взорвались керосин и боеприпасы.

Горящие машины, и человеческие, и бантагские, в большом количестве накрывали следующий холм, поскольку обе стороны сражались за обладание высотой. Сотни бантагских пехотинцев проникали на фланги сражения снаружи квадрата. Он видел, как маневрировали несколько ракетных команд, пробегая по траве, в попытках оказаться достаточно близко для смертоносного выстрела.

— Мы выпутались, да еще надрали им задницу, — задыхался Стэн.

Винсент устало покачал головой. Подняв полевой бинокль, он посмотрел прямо вперед. Отбитые атакующие отступали, чтобы выйти за пределы диапазона поражения, но их по-прежнему оставались многие тысячи. Если бы они послали в пехотинскую атаку три умена вместо двух, то, предположил он, они наиболее вероятно пробились бы насквозь.

Посмотрев на запад и вокруг на юг, он увидел, как в воздухе развеваются сигнальные вымпелы, и водовороты кружащейся вверху пыли, там перемещались тысячи верховых воинов. Они могли бы побеспокоить их с юга, но крутой уклон вдоль той стороны был слишком хорошей защитной позицией, чтобы взять его штурмом. Нет, они просто крутились.

— Стэн, — рявкнул Винсент, — доставь сейчас же сюда своих командиров дивизий. Они возвращаются, и у нас нет лишнего времени.

Стэн, успокаиваясь наконец от безумства сражения, огляделся на останки своего корпуса и наконец кивнул на запад.

— Тот путь, местность по-прежнему чиста.

— У нас нет лишнего времени.

Время. Он оглянулся назад на восток на столкновение броневиков. Оно медленно тянулось во времени. Бантаги не входили в соприкосновение на расстояние поражения цели, Григорий, мудро не заходил слишком далеко из-за страха того, чтобы быть разбитым пехотой. Если оно будет держаться на прежнем уровне, то пехота будет уничтожена, и тогда битва броневиков больше не будет иметь значения.

Он пристально поглядел на солнце, которое стало теперь кроваво-красным от дыма сражения. Казалось, как будто оно неподвижно висит в утреннем небе.

 

Глава 14

Ганс смотрел вверх на красное солнце, которое, казалось, висело неподвижно в полуденном небе.

В лагере под ним творился сущий кавардак, территория от стены до стены была заполнена ранеными и испуганными беженцами. Мортирные снаряды падали внутри с ужасающей регулярностью, и не было ничего, что он мог бы сделать, чтобы остановить их. Единственное артиллерийское орудие затихло, закончились снаряды, оставшиеся в живых из его расчета стали поднимать выломанные из стены кирпичи и бросать их, когда бантаги нахлынули к внешней стороне стены. На всем протяжении железнодорожной насыпи, чины после нескольких часов неистового сопротивления откатились назад, отступая в руины фабричных лагерей, тянувшихся вдоль железной дороги. В полях к югу, десятки тысяч беженцев, спотыкаясь, шли прочь, отчаянно пытаясь убежать. Конные отряды бантагов скакали со всех сторон, загоняли их в угол и убивали.

Ганс понимал, что ситуация безнадежна. Лагерь больше не мог держаться. Единственной вещью, которая замедляла бантагов, было неимоверное число людей, которых они должны были убить. Однако и они тоже платили своими жизнями. Их первое нападение, произошедшее с самоуверенной дерзостью, пронеслось через насыпь и затем захлебнулось за ней, когда десятки тысяч сходящих с ума от страха чинов, поняв, что были загнаны в угол конницей, приближающейся сзади, в отчаянии повернули, и в стихийном всплеске ринулись вперед, сокрушая бантагов своим огромным количеством.

Это дало ему еще несколько тысяч винтовок и боеприпасов, достаточно для того, чтобы, когда началась вторая атака, единственный залп с расстояния меньше дюжины шагов, чтобы его неопытные стрелки не могли промахнуться, свалил на землю сотни врагов.

Тогда Джурак отступил. Позволяя своей огневой мощи, безжалостной артиллерии и винтовкам, нацеленным с нескольких сотен ярдов, делать свое дело. Чины, беззащитные против такого натиска, держались с самого утра, но теперь, наконец, начали рассеиваться.

Рискуя под вражеским огнем, Ганс выглянул над восточной стеной и посмотрел назад на Гуань. Пришли слухи, что десятки тысяч оставшихся в живых, все еще ютящихся в южном конце горящего города, повалили наружу, огибая фланг врага, но невозможно было увидеть то, что там происходило.

Прозвучали нарги, и несколько секунд спустя раздалось шумное приветствие. Наклонившись над стеной, он увидел, что бантагская пехота потянулась назад.

Кетсвана, с широко открытыми от боевого исступления глазами, подошел в сопровождении двух выживших зулусов, двигающихся позади него, и, встав рядом с Гансом, потащил его вниз с незащищенной позиции.

— Они отступают! — прокричал Кетсвана.

Ганс, выглядевший изможденным, рассеянно потер левую руку и кивнул.

— Ты знаешь почему?

— Артиллерия; он перемещает свою артиллерию сюда, тот же самый сценарий, что и у винтовочного завода.

Следующий вверх по железнодорожной линии лагерь был уничтожен прорвавшейся толпой бантагов, после того, как они прикатили дюжину орудий на дистанцию в сотню ярдов и пробили дыру сквозь стену.

Ганс опять приподнялся и увидел, что эти две батареи въехали на середину поля, в то место где приземлились дирижабли. Как раз пока он смотрел, первое из орудий отцепили от упряжи, расчет развернул его, нацеливая прямо в его сторону. Другие пушки устанавливали на позиции.

Они были настолько близко, что он мог видеть, как канониры открыли зарядные ящики, вытащили снаряд и пороховые мешочки. Ганс положил свой карабин на край стены, аккуратно прицелился, и нажал на курок, роняя на землю того, кто, как он подозревал, был командиром батареи. Это едва замедлило расчет.

Он покопался в своем патронташе. Остался всего один выстрел.

Один последний патрон, и когда он дослал его в патронник, то знал, для чего должен был быть сохранен этот выстрел.

Первое орудие выстрелило, сотрясение от снаряда, попавшего в стену у основания, почти нарушило его равновесие. Остальные орудия также открыли огонь, и снаряд за снарядом врезались в стену под ними. Меньше чем через пять минут кирпичный барьер был полностью расколот, снаряд на излете залетел в литейный цех. Платформа, на которой они находились, покачнулась, стена разошлась огромной трещиной от земли до самого верха.

— Вниз!

Ганс стремительно последовал за товарищами, и они оставили свое местоположение, спускаясь толпой по наклонному мостку. Еще несколько бронебойных врезалось в здание, обширное пространство внутри лагерных стен заполнилось эхом от воплей ужаса; тысячи чинов, без возможности укрыться, съежились на земле; незначительное количество с оружием сгруппировались позади печей, перевернутых вверх ногами котлов, груд кокса, шлака, и железной руды.

— Они будут атаковать, как только артиллерия прекратит стрелять! Так что подготовьтесь, — проревел Кетсвана, отчаянно пытаясь перекричать грохот. Мало кто обратил на это внимание.

Кетсвана выдернул из кобуры револьвер, раскрыл ствол, выкинул пустой барабан, и, засунув руку в рюкзак, вытащил заряженный, затем защелкнул его вовнутрь. Он посмотрел на Ганса.

— Рассчитывал сохранить последние шесть патронов.

— У меня есть один для себя, — сказал Ганс, и пытаясь улыбаться он похлопал свой карабин.

— Таким образом, мы вернулись к исходной точке, — вздохнул Кетсвана. — Пока ты не дал мне надежду, я всегда считал, что умру здесь.

Ганс оглядел испуганную толпу, слишком мучительно вспоминая то же самое зрелище, чуть больше года назад, когда он пробивался через это же самое здание, чтобы добраться до туннеля и спасения, оставляя умирать тысячи других. Возможно, это было искуплением.

— По крайней мере, мы разрушили это место, — мрачно заявил Ганс. — Размочалили все это проклятое место отсюда до Гуаня и дальше. Также захватили их порт Сиань и разгромили его в пух и прах. Пройдут месяцы, возможно год или даже больше, прежде чем они смогут даже подумать о восстановлении.

Огонь артиллерии ослабел и прекратился. Крики изнутри здания утихли. В ужасе, Ганс увидел, что часть чинов уже делала свой окончательный выбор, не один повернул лезвие на себя или близких, не в состоянии вынести ужас заключительного забоя скота.

Нарги пропели сигнал в атаку.

* * *

— Проклятый Тамука, — орал Джурак. — Черт его побери. Я хотел, чтобы фланги держались сзади, дать им пространство для возможности бежать, позволить им прорваться.

Джурак вышагивал туда и сюда, сердито крича, не обращая гнев ни на кого конкретно. Он знал, что должен был убить Тамуку. Несомненно, он тот, кто подогнал атаку вперед, которая приперла чинов к стенке, и подвигла на сражение. Он задался вопросом, ведь Зартак предвидел же это каким-то образом, и было жаль, что его старый друг не находился здесь сейчас.

Потери были ужасающи. Он потерял почти половину своих воинов, большинство из них погибли, погребенные в резне. Теперь пришло известие, что чины десятками тысяч шли из-за Гуаня и из того, что осталось от горящего города. Еще через час они окажутся у него на фланге, вынуждая прервать бой. Он уже передал сигнал по всей дороге вплоть до самого Ниппона, прислать еще два умена. Но каждый доступный поезд использовался, чтобы привезти силы, которые имелись у него сейчас. Потребуется по крайней мере два дня, возможно три, чтобы прислать резервы. Что касается обширных лагерных стоянок на юге, он послал к ним дирижабль. Женщины, детёныши, и старики должны будут приготовиться защитить себя, и это причиняло ему истинное беспокойство. Сто тысяч юрт не смогут пойти дальше на юг из-за гор и джунглей. Если он прервет битву, если он позволит все еще окопавшимся вдоль железнодорожной линии взять передышку, то они созовут сотни тысяч чинов, все еще живых, и, если они повернут на юг, произойдет бойня. Он должен был уничтожить очаг сопротивления сейчас… или проиграть войну.

Стена цеха, наконец, обрушилась под непрерывным обстрелом. По крайней мере, это было утешением. Его командир батареи прежде, чем быть убитым снайпером уже сообщил ему, что они практически исчерпали резервы боеприпасов. Радостные вопли выплеснулись из воинов, которым приказали отойти назад, и они снова хлынули вперед, наступило время для убийства. Скоро все будет закончено.

Каким-то образом по его армии пополз слух, что борьбу с ними вел легендарный Ганс. Полубог чинов, легенда, вернувшаяся, чтобы освободить их. И что-то теперь подсказывало ему, что прямо впереди находилось то место, где Ганс оказался загнанным в угол. Он уже передал приказ своим воинам, что, если кто-то сможет действительно захватить и принести ему Ганса живым, то этот воин будет назначен командиром тысячи.

Он так приказал не из-за того, что хотел, чтобы Ганс умер в муках, хотя Тамука что-то бормотал об этом. Правда в том, что Ганс должен будет умереть, а чины должны будут увидеть его мертвым, что навсегда сокрушит их надежду на сопротивление. И затем чины также должны будут погибнуть.

Ганс должен будет умереть, но сначала он хотел бы поговорить с ним. Такая привилегия у Гаарка была не раз. Он мог бы с ним пообщаться, но лишь наблюдал с расстояния. Ведь нужно было понять Кина, а Ганс был его учителем. Также он был непревзойденным противником, воином, достойным всяческого уважения за то, чего он достиг, совершив побег и проведя фланговую атаку, которая завершила Римскую кампанию, и теперь вот эту миссию.

Таким образом, однажды, он бы разделил с ним пищу и проговорил бы целую ночь. Возможно, он узнал бы что-то от него, возможно, нет, но, тем не менее, он хотел бы получить такую возможность, а затем, с приходом следующего рассвета, он предложил бы ему нож или пистолет, чтобы Ганс мог бы закончить все своей собственной рукой. Затем, после того, как чины удостоверятся, что они видят его тело, он из уважения сожжет его и развеет пепел по ветру.

Атака достигла стены, и в течение нескольких секунд воины захватили лестничную площадку, отчаянная рукопашная битва развязалась на нагроможденных руинах.

А затем он увидел их.

Командир тысячи только что подъехал, чтобы запросить приказы и его внимательный взгляд, сосредоточенный на Джураке, переместился, смотря мимо него, глаза широко распахнулись. Поднимая руку, он указал вверх.

Джурак повернулся и посмотрел. На мгновение он отказался верить своим глазам, а затем вражеский дирижабль открыл огонь.

* * *

Ганс, стоя рядом с Кетсваной, просто ждал внутри разрушенной стены. Первые из бантагов подобрались и перевалили через барьер, низко приседая, чтобы не попасть под град брошенных кирпичей и кусков железной руды. Они врезались в защитников, смертельное безумие владело ими. Несколько, посмотрев в его направлении, что-то прокричали друг другу, и пошли к нему, как будто узнавая его.

Инстинкт взял свое, и он поднял карабин, прицеливаясь прямо в грудь самого близкого врага, и выстрелил, роняя его на землю. Он услышал, как рядом с ним револьвер выпустил несколько патронов, кидая на землю следующих двоих.

Кетсвана прикрывал его бок.

— Осталось два патрона, — прокричал его друг, смотря на него вопросительно.

Ганс улыбнулся.

* * *

Скользя над поверхностью земли, Джек Петраччи выдерживал курс по прямой, нацеливаясь точно на высокий штандарт украшенный конскими хвостами и человеческими черепами. По крайней мере, командир умена, возможно даже сам Джурак, думал он мрачно.

Не было никакой необходимости говорить второму пилоту, открыть огонь. Его помощник, присевший позади приводящегося в действие паром «гатлинга» в передней части корабля, пустил в дело носовое оружие. Непрекращающийся поток пуль прошил низкий холм, расчленяя мортирную батарею, поднимающуюся по склону, знаменосец рядом с флагом рухнул на землю.

Продолжая стрелять, стрелок переместил прицел, врезаясь в рассредоточенный боевой порядок колонн бантагской пехоты. Когда они мчались мимо первого лагеря, который был покрыт дымом и огнем, он увидел, что атакующая колонна захватила разрушенную стену. Смотря сверху вниз, он увидел тысячи съежившихся внутри чинов и понял, что должно произойти.

Надеясь, что другие дирижабли не следовали за ним слишком близко и продолжат стремиться к Гуаню, он до отказа повернул руль, бросая «Орла» в крутой вираж, крича верхнему стрелку, чтобы он перенес огонь на колонну, когда они повернут.

Разворачиваясь на юг, он бросил быстрый взгляд обратно на запад. Двадцать «Шмелей», летя почти крылом к крылу, шли по прямой, также объединившись с четырьмя выжившими «Орлами». Прибытие «Шмелей» в Сиань как раз перед рассветом привело его в состояние глубокого потрясения. «Орел», которого он отослал назад в Тир, как ни удивительно выжил и приземлился. Пилоты «Шмелей» подняли шум, чтобы их отпустили, чтобы подняться в воздух и спасти Джека и Ганса. Тот факт, что они на самом деле совершили отчаянный прыжок от позиций Винсента до самого Сианя, сжигая почти каждую унцию топлива, что они вынуждены были сделать, чтобы достигнуть своей цели, наполнил его благоговейным страхом. При этом почти половина из них потерялась в пути. Никогда раньше он не ведал такой гордости за своих подчиненных, какая наполняла его в этот момент.

Эти двадцать «Шмелей» и четыре «Орла» было всё, что осталось от воздушных сил числом более восьмидесяти штук, которые существовали всего лишь неделю назад. От взглядов на то, что продолжалось под ними, было понятно, что как только они израсходуют свои боеприпасы, то не найдется ни одного клочка для приземления. Он, может быть, сможет возвратиться в Сиань, но при увеличивающемся западном ветре, «Шмели» были обречены. И всё же они надвигались, низко несясь над землей.

Позади них, в полудюжине миль в сторону Сианя, он по-прежнему видел восемь поездов. Он чуть не обстрелял их при приближении, пока не заметил самодельные флаги Республики, развевающиеся около каждого локомотива, и затем осознал, что толпы, заполняющие борта открытых платформ, на самом деле были чинами. Что они намеревались делать, было выше его понимания.

Он направился прямо на лагерь; верхний и передний стрелки выпустили непрерывные потоки пуль из «гатлингов» в атакующую колонну. Через несколько секунд противник, смотря в панике вверх, начал разбегаться в стороны.

Когда он рассек воздух над лагерем, он покачал крыльями, надеясь, что все люди под ним увидят звезды Республики, нарисованные на днище его судна. И, несмотря на шум сражения, он услышал вопли радости.

Выполнив сложный вираж, вверх и налево, он резко повернул через крыло, направляясь прямо к артиллерийским батареям, которые бомбардировали самодельную крепость всего за несколько минут до этого. Огонь «гатлинга» из «Шмеля», пролетающего под прямым углом через его собственный путь, хлестнул по их позициям, выкашивая расчеты. Когда «Шмель» прошел мимо, он для спокойствия добавил свой собственный огонь. Зарядный ящик взорвался, и он в очередной раз встал на крыло, чтобы избежать взрывающегося облака грибовидной формы.

Он находился позади продвигающейся линии «Шмелей», которые теперь, когда они вошли в битву, шли на полном газу и быстро продвигались вперед на почти милю за минуту.

Дым сплошным потоком лился из-под них, двадцать «гатлингов» палили, уничтожая бантагские атакующие линии пехоты, разрывая их в клочья. Враг просто развалился от этого неожиданного обстрела сверху. Толпы чинов начали выплескиваться из осажденных лагерей, мчась вперед, человеческая волна из десятков тысяч, перемещалась, словно рой саранчи.

Он сделал круг назад, чтобы еще раз проверить первый лагерь. Но контратака уже перевалила через разрушенную стену, часть чинов находилась почти на позиции бантагской артиллерии.

А затем он заметил Ганса, рядом с рваным флагом, несколько зулусов стояли вокруг него, выделяясь темным контрастом по отношению к окружающим чинам.

И он увидел, что Ганс упал.

* * *

Джурак стоял неподвижно, когда взрыв огня пронесся мимо него, сбивая с ног его знаменосца, и он желал в тот момент, чтобы он также захватил бы и его, прекращая навсегда это ужасное бремя.

Пули прострочили мимо, швыряя комки земли в его лицо, затем машина ушла. Еще одна парила рядом, едва касаясь земли, так близко, что он мог посмотреть прямо в кабину и увидеть человеческого пилота.

Вокруг него творился хаос. Мортирная батарея была полностью уничтожена, зарядный ящик огненным шаром взлетел на воздух. Он видел, что его воины откатывались назад, не пытаясь оказывать упорное сопротивление, а просто убегая, испугавшись толпы, десятков тысяч чинов, выливающихся из осажденных позиций, сметающих все на своем пути.

Оглянувшись назад на запад, он увидел клубки дыма, и на долю секунды почувствовал проблеск надежды, но в сердце он знал, что это должны были быть чины, подходящие со стороны Сианя. Если бы это были его собственные воины, то дирижабли янки обстреляли бы их.

В этот момент он понял, что проиграл войну.

Воины в панике мчались мимо него, и натиск толпы вынудил его лошадь повернуться. Внезапно его животное встало на дыбы, заржав от боли. Он никогда не был искусным наездником, поэтому запаниковав, он схватился за поводья вместо того, чтобы отпустить и спрыгнуть. Лошадь тяжело упала на бок, придавив его.

Чертыхаясь, он с трудом ловил воздух, пытаясь вытянуть себя на свободу, и затем был ошарашен взрывом боли из-за сломанной лодыжки, которая была перекошена в стремени.

Воины продолжали бежать мимо, не замечая его. Внезапно над ним возникла тень, и, посмотрев вверх, он увидел истощенного чина, стоящего над ним, держащего сломанную винтовку, с примкнутым штыком. Чин пристально глядел вниз на него, глазами широкими от ненависти и желания убивать. Он поднял оружие. Джурак смотрел прямо на него, не сопротивляясь, не заботясь ни о чем в данный момент.

— Нет!

Человек, темнокожий мужчина, схватил чина за плечо, оттаскивая его назад.

* * *

Едва лишь дирижабль Джека подкатился к месту остановки рядом с развалинами фабричного лагеря, как он уже выскочил наружу. Он пролетел над этим местом еще раз, чтобы проверить то, что он увидел, и зрелище убедило его, что что-то не так и заставило его совершить рискованное приземление. Перебегая через поле, ему пришлось пробиваться через толпу двигающихся чинов.

Он заметил Кетсвану, стоящего на коленях около артиллерийского полевого орудия, и стал проталкиваться вперед к нему.

Там находился Ганс, он сидел прямо, в расстегнутой куртке. Крови не было, но лицо было смертельно бледным, бусинки холодного пота виднелись на лбу. Кетсвана, очевидно напуганный, держал его за руки.

Джек прорвался через толпу, ругая их, чтобы они отошли в сторону. Он стал на колени рядом с Кетсваной, и к своему облегчению увидел, что глаза Ганса были открыты, хотя и выглядели тусклыми.

— Что произошло? — прокричал Джек.

— Мы думали, что это конец, — прошептал Кетсвана, — У меня в запасе оставалось два патрона, один для него, один для меня, а затем вы спикировали над нами. Я никогда не видел его таким улыбающимся как на этот раз, и смех, в первый раз за такой длинный промежуток времени, он смеялся от всей глубины своей души.

— Мы последовали за атакой наружу. Он только что заметил Джурака, указывая на него, как внезапно остановился, схватился за грудь и упал.

Кетсвана опустил голову, рыдание сокрушило его.

— Я все еще здесь, мой друг, — прошептал Ганс.

Ганс пошевелился, жизнь возвращалась в его глаза.

— Джек, это ты? — он говорил на английском языке, произнося слова немного нечленораздельно.

— Здесь, Ганс. Я не мог оставить вас здесь. Многое произошло, Ганс. Вчера вечером до Тира дошли новости, что правительство захотело перемирия. Чертовски глупые пилоты «Шмелей» решили самостоятельно заправиться топливом и увидеть, смогут ли они достигнуть Сианя. Они приземлились сразу после рассвета. Я в любом случае собирался возвратиться сюда, и они захотели пойти вместе.

— Вы сломали бантагов благодаря этой атаке.

— Нет, это сделали вы. Мы просто зачистили территорию.

Ганс слабо усмехнулся, затем на минуту замолчал, явственно сраженный еще одним приступом боли.

— Проклятье, боли хуже, чем, если тебя подстрелят.

— Насколько все неладно, Ганс?

— Я думаю, что старое сердце, наконец, решило отказать.

Джек с усилием попытался улыбнуться.

— Черт, если это все, что есть, то мы в мгновение ока отправим вас назад на север.

Ганс посмотрел на него вверх, его безмолвный внимательный взгляд испугал Джека.

Позади Джека творился переполох, катавасия злобных голосов. Кетсвана поднялся, чтобы увидеть то, что там происходило, затем рявкнул резкую команду. Джек увидел нескольких человек Кетсваны, тащивших к ним бантага. Он сразу же понял, кто это был, золотая отделка по униформе, позолота на изогнутых рогах боевого шлема.

— Ганс, это он?

Ганс снова пошевелился.

— Вы захватили его?

— Я так думаю.

— Помогите мне встать. Не позволяйте ему увидеть меня в таком виде.

Кетсвана схватил несколько чинов, и поставил их вокруг Ганса, загораживая обзор.

Джек со своей стороны опустился на землю.

— Вам нужно отдохнуть. Не двигаться.

Ганс улыбнулся.

— Сынок, сколько уже времени я участвую в этой войне? Я не собираюсь пропускать заключительный акт. Теперь застегни на мне мою куртку.

Джек на мгновение не двигался.

— Сделай это сейчас же, сынок, — задыхаясь, сказал он сквозь сжатые зубы.

Джек положил руку на узкую грудь. Это была грудь старика, которая была переполнена неудержимой силой в юности, но теперь была впалой, плоть обвисла, как будто была готова начать отслаиваться. Кожа ощущалась холодной, липкой, и хотя он не был доктором, он мог сказать, что с сердцем было что-то не так, оно неровно билось под ребрами.

— Хорошо, — наконец прошептал он, и застегнул куртку; на пуговицах все еще были старые орлы от старой униформы армии Союза, хотя золочение уже давно истерлось.

Ганс кивнул с благодарностью.

— Теперь помогите мне встать.

Джек взял его за руку, когда Ганс стоял, то с трудом ловил воздух от боли. Он с минуту неловко покачивался, глубоко вздохнул, и казалось, как будто сердце продолжало биться на чистой силе воли.

Он медленно счистил грязь со своей куртки и вышагнул из окружения. Джек хотел остаться рядом с ним, чтобы помочь ему идти, но Кетсвана удержал его.

Ганс боролся с собой, чтобы отстраниться от боли, странное, опустошенное ощущение, что часть его уплывала. Он сосредоточился на воине перед ним, неловко прислоняясь к колесу повозки, перевозящей артиллерийские зарядные ящики. Хотя он видел его только на расстоянии, старший сержант Ганс Шудер знал, что столкнулся с Джураком, кар-картом Орды бантагов.

Он медленно приблизился, осторожно. Не считая, жара боя, последний раз он находился так близко к всаднику орды, когда он все еще был рабом, и ему стало стыдно, что старый инстинкт почти овладел им, заставляющий опустить голову и отвести глаза пока непосредственно говоришь с ним.

Он удержал зрительный контакт. Джурак немного передвинулся, и у него проскочила небольшая гримаса боли.

— Вы ранены? — спросил Ганс, снова говоря на бантагском языке, простое применение его послало холод через него, когда он тщательно подбирал слова.

Джурак сказал что-то в ответ, немного слишком быстро, и Ганс покачал головой, жест, который они также использовали.

Джурак снова заговорил, более медленно.

— Лодыжка сломана; это — ничто. Вы также выглядите раненым.

Ганс сделал паузу на мгновение при переводе в уме, пораженный, когда понял, что на языке Орды, Джурак использовал личную форму «вы», используемую только при обращении к другому из той же самой расы, а не презренную «кагса», их форме слова «ты» для того, чтобы говорить со скотом.

Ему потребовалось время, чтобы вернуть самообладание из-за этого. Боль в груди все еще была там, быстро спускаясь по рукам; он с усилием загнал ее подальше.

— Сбило взрывом. Это — ничто, — солгал он.

Джурак уставился на него, и Ганс задался вопросом, была ли у него способность видеть в мыслях других. Он понял, что должен был быть осторожным, должен оставаться сосредоточенным.

— Хотя мы враги, мы должны поговорить, — заявил Ганс.

Он чувствовал головокружение, зная, что Джурак также страдал от боли. Наконец, он указал на землю. Джурак кивнул и, вытянув ногу, сел, Ганс сделал тоже самое, не дожидаясь приглашения сесть.

— Вы проиграли, — сказал Ганс.

— Сегодня да, но не завтра. У меня есть еще два умена прибывающих поездом прямо сейчас.

Он ждал, формируя слова тщательно, чтобы не подразумевать, что Джурак лжет, и поэтому автоматически опозорить его.

— Мои глаза видят по-другому, — сказал он, наконец.

— И что это такое, что ваши глаза видят то, что мои не видят?

Ганс смотрел прямо на него. Меньше чем час назад он предполагал, что все было потеряно. Они нанесли ущерб орде, возможно непоправимый, но для него и его товарищей все будет по-прежнему потеряно. Теперь появился слабый проблеск света.

Снова импульс боли, но он проигнорировал его. «Даже если я не выживу в этот день, те, кого я люблю, будут жить».

Он попытался проникнуть в разум, в сущность Джурака. Орда верила, что их шаманы могли читать в душах других. Эндрю также утверждал, что это было правдой, сопротивляясь лидерам тугарской и меркской орд. Он, в свою очередь, был в присутствии Тамуки и Гаарка. В Тамуке что-то было, какое-то холодное беспокойство, чувство, что он действительно мог видеть.

Что касается Гаарка, то он был просто воином. Проницательный время от времени, но, тем не менее, не способный проникнуть. Однако в этом воине что-то было, он был не таким как все.

Ганс полез в рюкзак, Джурак с беспокойством опустил взгляд. Ганс медленно извлек маленькую плитку табака и откусил кусочек. Джурак издал тихий ворчливый смешок.

— Теперь я припоминаю, — сказал Джурак. — Вы жевали тот высушенный сорняк. Отвратительно.

Ганс также не смог не рассмеяться тихонько.

Он продолжал взирать на Джурака. Как с большинством из орды, не было никакого ощущения дискомфорта из-за тишины, чувства, что кто-то один должен был заполнить пустоту. Как кочевники они были расой, долго приучаемой к тишине, к дням одной бесконечной скачки.

В воздухе вокруг них струились звуки, отдаленные взрывы, стрекотание «гатлинга». С запада раздавался свисток приближающегося парового поезда, ржание лошадей, гортанные крики верховых воинов. Ганс посмотрел вперед. На расстоянии меньше чем в полмили он увидел группу бантагов, они занимали боевой порядок, упавший штандарт Орды снова подняли вверх, в качестве пункта сбора. Они, скорее всего, знали, что их кар-карт упал; он задался вопросом, знали ли они, что он был все еще жив и взят в плен.

«Шмель» налетел на формирующиеся ряды, открыл огонь, рассеивая их.

Ганс посмотрел через плечо. Несколько сотен мужчин собрались позади него, смотря с неприкрытым страхом и любопытством.

— Джек, у тебя есть своего рода сигнал сказать тем летчикам прекратить огонь? И Кетсвана, я думаю, что они понимают, что такое белый флаг. Отправь нескольких человек туда, людей, которые могут говорить на бантагском. Мы не сдаемся, но мы предлагаем перемирие. Скажите им, что мы захватили их кар-карта.

Он оглянулся назад на Джурака, который сидел, с неразборчивыми чертами лица. «Это всегда было одной из проклятых проблем, когда имеешь с ними дело», думал он. «Невозможно прочитать их лица, их тонкие жесты; это походит на контакт с каменной статуей».

— Я сказал моим людям прекратить огонь, пока мы говорим, — сказал Ганс.

Джурак кивнул, затем посмотрел вокруг. Группы чинов бродили по полю битвы. Всякий раз, когда они разыскивали раненного бантага, они приближались с криками гнева, и ликования и падали на него, чтобы помучить его, прежде чем прикончить его толчком штыка или сокрушительным ударом по голове.

— И Кетсвана!

Его товарищ подошел рядом, смотря вниз на него, глаза, все еще заполненные беспокойством.

— Я в порядке теперь. Но скажите нашим людям остановить это, — сказал Ганс на языке бантагов. Он кивнул туда, где, на расстоянии меньше чем в пятидесяти ярдов, толпа чинов навалилась на воина бантага. — Это недостойно. Это — перемирие, черт побери, а не возможность для резни. Я хочу, чтобы наши люди остановились там, где они сейчас находятся и задержались. Раненые должны быть оставлены в покое; если они могут выйти самостоятельно, позвольте им пройти.

— Их кровь проснулась, — Кетсвана ответил на том же самом языке, его голос был наполнен горечью. — Настала пора все вспомнить и отомстить. Они не предложили бы нам милосердия, если бы это ты сейчас был заключенным.

— И это — то, что отличает нас от них, — прокричал Ганс. Из-за усилия этого крика он почувствовал головокружение и стал задыхаться.

Пристальный взгляд Кетсваны остановился на Джураке. Наконец, он кивнул, официально отдал честь Гансу, и убежал, выкрикивая приказы.

— Неужели мы такие разные? — спросил Джурак.

— Я хотел бы думать, что мы одинаковы, по крайней мере, когда речь идет о том, как мы ведем войну.

— И скажите мне, Ганс. После всего этого, после всех тысяч лет этого, если ваша раса возьмет вверх, мы можем ожидать, что будет по-другому?

— Я ничего не могу обещать, — ответил Ганс. — Что касается меня, то да. За тех, кто прожил здесь всю свою жизнь, кто ничего не знает об иной. Я не знаю.

— Таким образом, мы продолжим сражаться. Убейте меня, если вы желаете. Но я всегда был чужаком. Немногие будут действительно скучать по мне. Я был кар-картом, потому что они боялись вас и верили в Гаарка, который утверждал, что нас послали боги. Они выберут одного из своей собственной крови, чтобы продолжить борьбу.

— То, что я и предполагал, — устало ответил Ганс.

Они услышали продолжительный звук из паровозного свистка. Посмотрев через плечо, он увидел поезд, который сбавлял ход перед остановкой. Потрясенный, он увидел, что Сеету, один из людей Кетсваны вел их. Они на самом деле сделали это, прошли весь путь из Сианя. Высаживаясь с локомотива, сотни чинов, все они вооруженные бантагскими винтовками, спрыгнули с вереницы безбортовых платформ и построились.

— Они из Сианя, — с гордостью объявил Ганс, — и будут еще тысячи.

Джурак ничего не сказал.

Если то, что сказал Джурак, было правдой, понял Ганс, война просто продолжится. Он, возможно, спас чинов, но кто будет следующим после этого? И таким образом, война продолжится.

— Вы сказали, что ваши глаза не видели моих новых уменов, — произнес Джурак, прерывая мысли Ганса.

Ганс рассеянно оглянулся назад на него, потирая левое плечо.

— Я достаточно знаю ско… — Джурак быстро остановился, — людей, чтобы знать, что вы больны.

— Я буду в порядке.

— Это — ваше сердце, не так ли?

Удивленный, Ганс кивал.

— Вы очень больны, Ганс Шудер.

— Не настолько, я найду силы пережить это до конца.

Джурак тихо засмеялся.

— Однажды Гаарк сказал мне, что вы неукротимы. Я помню, как однажды сказал ему, что, если он ощущает это в вас, то возможно было бы лучше убить вас прежде, чем вы создадите проблему.

— Одна из его многих ошибок, — сказал Ганс со слабым смехом.

— Да. Я знаю.

— Так что же я вижу из того, что ваши глаза не видят? — ответил Ганс. — Я знаю, что два умена были доставлены по железной дороге вчера вечером из Ниппона. Это, должно быть, потребовало почти каждый локомотив и вагоны подвижного состава в пределах трехсот лиг, чтобы сделать это. Даже если у вас есть полдюжины уменов в Ниппоне, вам потребуются еще два дня, чтобы обернуть те поезда, отправить их на север, загрузить, затем еще два дня, чтобы доставить их все обратно сюда.

— Как вы можете видеть, я теперь контролирую железную дорогу между этим местом и Сианем.

Джурак посмотрел мимо Ганса и кивнул.

— Я не буду говорить неправду. Я не знаю, как они прошли. Возможно, они контролируют линию. Возможно, у вас почти не было воинов между Гуанем и Сианем, чтобы остановить их.

Джурак помолчал мгновение.

— Очевидно, не достаточно, чтобы остановить их.

— Мы захватили снаряжение в Сиане. Порох, артиллерия, оружие. — Он колебался, вспоминая баржи с взорвавшимися боеприпасами. — Миллионы патронов, тысячи снарядов, даже некоторые из ваших пароходов и броневиков.

— К тому времени, как вы подвезете подкрепление, я смогу вооружить пятьдесят тысяч чинов.

— Тогда это будет взаимная бойня.

— Я могу также отступить, разрушая железную дорогу. Сжечь фабрики, которые мы покинем перед уходом. Потом вы получите еще один фронт и сотни тысяч чинов, вооруженных и стремящихся к крови к тому времени, когда ваши умены достигнут Сианя.

Джурак устало покачал головой.

— Тогда мы обречены сражаться. И вы, и я не будем здесь и не увидим это, но битва продолжится.

Ганс вздохнул и опустил свою голову.

— Я знаю.

Наступила долгая минута молчания. Он оглянулся назад на Джурака. Здесь был воин Орды. Восемь футов или больше ростом, черно-коричневая грива, спутанная, грязная, такая же, как и черная униформа. Облик, который в течение десятилетия наполнял его ужасом. Он вспомнил о рабстве, ужасе, жестокости, праздниках луны и убойных ямах. И всех, очень многих товарищей 35-ого полка и 44-ой Нью-Йоркской батареи. Русских людей, своего друга Марка, тех, с кем он перенес неволю. Все убитые этой расой.

Он подавил порыв найти оружие, нож, что-нибудь еще, чтобы тут же выпотрошить Джурака, сделать это сигналом для резни, чтобы продолжать смертоубийство. Ибо он, действительно, взял вверх в данный момент.

Он посмотрел налево и увидел, что Кетсвана стоит над раненым бантагом, приказывая чинам отойти назад. Они были готовы навалиться на него с вытянутыми ножами.

Он думал о вчерашних слухах, что в безумстве убийства, бантаги были искалечены до неузнаваемости; и некоторые даже шептали, что кое-кто даже брал их мясо и ел его.

Он пристально посмотрел на раненого бантага и понял, что тот был чуть больше чем детёныш, почти того же самого роста что и зулус стоящий над ним. Он лежал на боку, раненый в живот. Смотря вверх на Кетсвану.

Чины отступили. Кетсвана начал отворачиваться, и тут раненый бантаг что-то сказал. Кетсвана заколебался, затем достал фляжку, вытащил пробку, встал на колени, и предложил бантагу напиток.

Джурак также смотрел на это.

— Несмотря на то, что сделала моя раса, тем не менее, один из ваших предложил напиток умирающему ребенку.

Ганс ничего не говорил с минуту. Он был готов выплюнуть в ответ что-то с сарказмом, взбешенным откликом о том, сколько человеческих детей умерло в муках, наблюдая за родителями, которых зарезали прежде, чем сами они были убиты. Он ощущал, также, что у Джурака было внутреннее отвращение к тому, каким этот мир был. И пока он продолжал наблюдать за Кетсваной, держащим флягу у губ детёныша, возникла мысль.

— Джурак.

Он посмотрел прямо в глаза противника.

— Да, Ганс.

— Ваши родовые лагерные стоянки. Ваши старики, ваши дети, ваши женщины. Вы знаете, где они стоят лагерем сейчас?

Джурак, казалось, слегка напрягся, первый истинный жест, который, как Ганс чувствовал, он мог точно прочитать.

— Да.

— Многие к югу отсюда, к Горам Шин-Ту.

Наступила минутная пауза.

— Да, некоторые там. Другие на севере и востоке.

— Но многие там. Сто тысяч юрт, возможно двести тысяч.

— Я не могу сосчитать их всех.

Ганс улыбнулся. Джурак мог пытаться блефовать, но так или иначе он этого не сделал.

— Мои силы здесь между ними и вами. Войска, двигающиеся вдоль этой железной дороги, находятся между ними и вами. В этом отношении, у меня есть десяток дирижаблей, которые могут быть над ними в течение часа.

— Что вы говорите?

Ганс использовал этот поворот разговора, чтобы на мгновение прервать зрительный контакт. Он медленно встал. Джурак остался сидеть, но теперь именно он смотрел на Джурака сверху вниз, а не наоборот.

— Я прикажу, чтобы все они были казнены.

Джурак ничего не сказал, его взгляд становился ледяным.

— Умены, которые вы видите, те, которых не вижу я, могут подойти, если вы хотите. Но через два дня у меня будет кольцо окружающее сто тысяч юрт. Воздушные суда будут над ними непрерывно от рассвета до заката. Стрелы, выпущенные женщинами и стариками, упадут обратно на землю. Пули и зажигательные бомбы, хлещущие вниз с небес, будут уничтожать их десятками тысяч.

— И вооруженные чины окажутся среди них, как только я скажу чинам, что это — их судьба, что боги ищут мести, резня продолжится, пока даже земля больше не сможет впитать всю кровь, и реки покраснеют.

— Вы могли бы прислать два умена, дюжину уменов, но они обнаружат, что стали бездетны, и потеряли отцов, поскольку их семя будет истреблено из этого мира навсегда.

— Это — война, которую начала ваша раса, и я теперь ее закончу.

Когда он это говорил, он знал, что Кетсвана вернулся и стоял рядом с ним.

— Когда мы начинаем? — спросил Кетсвана, в его голосе прозвучал гортанный вызов.

Джурак посмотрел на них двоих, и устало покачал головой.

— Неужели я поверю вам, что воин, которого я начал уважать, сделает эту вещь?

— Вы первыми сделали это с нами.

Джурак явно вздрогнул и опустил голову.

Он снова замолчал, и затем очень медленно он ухватился за колесо повозки, напротив которой сидел и потянул себя вверх, вздрогнув, когда осторожно попытался положить вес на сломанную лодыжку.

— Война закончена, — наконец он прошептал. — Я хотел бы верить, что вы не желаете продолжить это смертоубийство. Я прошу, чтобы вы пощадили их.

Ганс ничего не сказал, с трудом сдерживая непроницаемое выражение лица.

— Ваши условия?

Это был прорыв для Ганса, который на мгновение застал его врасплох. Двумя часами ранее он надеялся, что Кетсвана припас один последний патрон, чтобы предотвратить муки последующие после захвата, теперь же он договаривался о конце войны. Ему было жаль, что Эндрю не было здесь; его друг был бы намного лучше в переговорах, чем он.

— Немедленное перемирие на всех фронтах. Немедленный вывод войск с территории Рима, Ниппона, и Чина.

— Куда мы пойдем?

— На восток, если хотите, на юг. Мне сказали, что к востоку отсюда есть тысяча лиг, где с трудом можно найти хоть одного человека. То есть достаточное пространство для жизни вашего народа.

— Вы готовы заставить страдать нас, чтобы жить?

— Либо так, либо убить всех вас. — Он сдерживался в течение секунды, затем позволил выливаться наружу чувству. — И если бы я сделал так, если бы мы сделали так, то в конце мы стали бы вами.

Джурак стоял с опущенной головой и наконец, кивнул.

— Я не предлагаю извинений за то, каким стал этот мир.

— Тогда измените его, черт побери. Измените его.

— И что же должно воспрепятствовать тому, чтобы война не началась снова?

— Я не знаю, — сказал Ганс, утомленным голосом. — Я обещаю вам это, тем не менее, если вы пойдете за пределы этой тысячи лиг открытой прерии, если когда-либо до нас дойдет известие, что еще один человек погиб, умерщвленный ради пищи, или захваченный в неволю, то я, или Эндрю, или те, кто придет после нас, будут охотиться на ваш народ без пощады.

— У вас будут фабрики, воздушные суда, машины. У нас нет, — ответил Джурак. — Я, знаю, каков будет результат этого.

— Прекрасно. Я удержу на месте чинов, подальше от ваших лагерных стоянок. Я прикажу немедленно выпустить десять тысяч юрт, они начнут двигаться на восток. Как только ко мне придет доклад, что последние из ваших войск покинули территорию Рима, я выпущу еще двадцать тысяч. Когда уйдете из империи Ниппон и Чина, еще пятьдесят тысяч, и через год, начиная с сегодняшнего дня, мы отпустим оставшихся. Любое нарушение того, что мы согласуем здесь, и все они будут убиты без малейшей пощады.

— Вы действительно сделали бы это? — спросил Джурак.

Ганс посмотрел прямо на него.

Он знал, что в блефе не было никакого смысла, но он также не мог предать свои собственные сомнения.

— Я не думаю, что любой из нас хочет узнать то, что мы способны сделать.

Джурак кивнул.

— Возможно, когда-нибудь мы сможем поговорить еще, Ганс Шудер. Вы можете не верить этому, но я ощущаю, что ваш Эндрю и я более похожи, чем каждый из нас осознает, так же как у Эндрю есть вы, есть старший товарищ и у меня.

Ганс не знал, что сказать.

В некотором смысле все это было настолько просто, и все же все годы мук и страданий, чтобы достигнуть этого момента, и все миллионы мертвых.

Странно, он внезапно подумал об Эндрю, и знал, что с тем, что здесь произошло, Эндрю бы согласился.

— Я подам сигнал, об отмене нападения у Капуа.

Ганс посмотрел на него вопросительно.

— Были слухи, что ваше правительство рухнуло, что Эндрю отправился в изгнание. Мы должны были начать нападение этим вечером, как раз перед закатом.

Ганс попытался быстро переварить все, что он только что узнал. Эндрю в изгнании? Предположим, что правительство уже сдалось. Тогда, что? Если это сражение должно было закончиться, то ему лучше что-то быстро предпринять. Он уже решил позволить Джураку идти, но он должен был вернуть его туда, где он мог бы телеграфировать приказы о перемирии, до того, как правительство там дома сдастся первым. Если бы они сделали это, то некоторые другие бантагские вожди могли бы испытать желание в любом случае настаивать на атаке.

— Кетсвана, приготовьте пару животных.

Они вдвоем стояли в тишине, ожидая пока Кетсвана, оставивший их, найдет лошадей.

— Двадцать лет спустя, мне интересно, — произнес Джурак.

— Интересно, что?

Джурак снова затих, поскольку приближался Кетсвана, ведя двух лошадей, одна из них была легко ранена и прихрамывала.

Ганс указал Джураку, чтобы тот взял лучшую лошадь. Он хромал. Гримасничая, он ухватился за луку, перекинул травмированную ногу через лошадь, затем сунул здоровую ногу в стремя.

Ганс, по-прежнему чувствуя головокружение, хотя боль немного утихла, изо всех сил попытался забраться на коня и смутился, когда Кетсвана и несколько других солдат пришли к нему на помощь.

— Ганс, куда, черт возьми, ты идешь? — спросил Кетсвана.

Ганс посмотрел вниз на своего старого товарища.

— Лишь небольшая поездка, вот и все.

— Подожди меня.

— Я не могу ждать тебя, мой друг.

Ганс внезапно наклонился и взял руку Кетсваны.

— Спасибо. Я не знаю, сколько раз я обязан тебе своей жизнью.

— Я обязан тебе свободой, — ответил Кетсвана, его голос, внезапно задохнулся.

— Ни один человек не должен другому свою свободу, — тихо ответил Ганс. — Она всегда была, и всегда будет вашим правом. Помните это.

Он нежно подтолкнул свое животное, не желая навредить ему.

— Жди здесь; я вернусь довольно скоро.

Вдвоем они поскакали прочь, бок о бок, направляясь туда, где собирались оставшиеся в живых после кровавой битвы бантаги. Наверху, как будто неся вахту, кружился корабль. Чинская пехота, отходящая от поездов, развертывалась веером, чтобы окутать фланг бантагов. На востоке, в направлении к по-прежнему горящему городу, продолжал греметь звук сражения, хотя казалось, что он замирал, становясь финальным приступом бойни.

Боль уменьшилась; он на мгновение задумался, что бы это означало, толи он, в конце концов, переживет этот день, толи это был его последний звоночек, опускающегося занавеса, и что скоро он угаснет.

В настоящий момент казалось, что это не имеет никакого значения. Он почувствовал внезапную легкость, умиротворение и бесконечное счастье. Дома, там в Суздале, где для него теперь был дом, Тамира, скорее всего, на улице с его маленьким Эндрю, мальчик ведет свою мать на ежедневную прогулку через луга на востоке и юге города. Мысль об этом заставила его улыбнуться. В прошлом году он провел с ними не больше чем неделю, но каждый момент был просто сокровищем, каждая ночь заново пробужденной мечтой.

Они будут в безопасности, и, в конечном счете, он знал, что человек не может просить что-нибудь, кроме того, чтобы знать, что те, кого он любит, находятся в безопасности.

— О чем вы думаете? — спросил Джурак.

Ганс пошевелился.

— О моей семье.

— У вас был ребенок, я помню это.

— Да.

— И они в безопасности?

— Видимо вы подразумеваете, убежали ли они благополучно со мной? — спросил Ганс, легкий гнев вспыхнул в его голосе.

— Нет. Я знаю это. Я был там, я видел, как она бежала, неся вашего ребенка. Она была храброй. Этому можно гордиться.

Удивленный, Ганс кивнул с благодарностью.

— Они сейчас в безопасности?

— Да, насколько я знаю.

— Вам повезло.

— Почему так?

Удивившись, он повернулся, чтобы посмотреть на Джурака. Странно, в течение краткого момента он почти забыл, с кем он говорил.

— Мой родной мир. Моя семья, родители, та которую я… которую вы назвали бы женой.

— Да.

— Они все погибли. Вид бомбы, я молюсь богам, чтобы она никогда не стала известна в этом мире. Они все умерли. Это было сразу перед тем, как я прибыл сюда.

— Я сожалею.

Джурак посмотрел на него с удивлением. Ганс также почувствовал слабый шок. Эти два слова выскользнули из него так легко. Он никогда не мог представить себе, что может почувствовать горе по отношению к бантагу. Все же в голосе Джурака он ощутил боль.

Наступил неудобный момент тишины.

— У вас здесь есть семья? — спросил Ганс.

Джурак покачал головой.

— Нет. Они не могут заменить ее.

— Возможно, когда-нибудь. Я жил один почти всю свою жизнь и не находил ее пока… — Он решил не продолжать, учитывая то, как он и Тамира встретились.

— Возможно, когда-нибудь.

Они приближались к строю бантагов. Ганс видел, что они заволновались, когда осознали, что их кар-карт все еще жив. Джурак осадил лошадь, и пристальным взглядом окинул разгромленные ряды.

— Война закончена, — прокричал он. — Мы уходим.

Вырвалось взволнованное бормотание. Ганс ощутил гнев со стороны многих бантагов, но были и другие, те, кто казалось, избавились от напряжения, кивали головами, опуская на землю сжатые винтовки.

Джурак посмотрел на Ганса.

— Я прикажу своим войскам, сразу же оттянуться на север от города. Завтра, в полдень, давайте встретимся на железнодорожных путях, идущих на север из Гуаня. Мы должны предположить, что там по-прежнему будет идти сражение, пока новости не достигнут всех, и мы сможем отделиться друг от друга.

Ганс кивнул.

— Тогда в полдень.

К его удивлению, Джурак вытянул руку в жесте обхвата. Ганс нерешительно потянулся, затем схватил запястье Джурака, и почувствовал крепкий захват на своем собственном предплечье.

— Нет!

Ганс посмотрел в сторону выкрика. Всадник, сопровождаемый полудюжиной воинов, вырвался из строя и приблизился. Было что-то мрачно знакомое в нем, и затем встряска признания, травмированное изуродованное лицо. Это был Тамука.

— Нет! Это — путь труса. Отправляйтесь сражаться сейчас же и убейте их всех.

Джурак выпрямился, приняв застывшее выражение.

— Они между нами и юртами наших кланов. В соглашении об окончании войны и о нашем отступлении, они никому не нанесут вреда, и позволят нашим семьям жить. Если это безумие продолжится, полмиллиона или больше наших родителей, женщин, и детёнышей умрут.

После объявления этого, Ганс увидел, что еще больше были теперь рады, что война закончена. Он внезапно понял, что бантаги напуганы, что за последний день чины прямо сейчас двигаются толпами на юг, чтобы начать бойню.

— Они сделали жест доброй воли, позволяя нашим старикам и молодежи жить, даже при том, что теперь у них есть власть убить их всех. Все мы знаем, что мы бессильны остановить их. Больше нет ни одного воина между Сианем и Ниппоном, способным оказать им сопротивление. Потребуется несколько дней, чтобы доставить сюда тех, кто у нас есть в резерве в Ниппоне. К тому времени, все наши семьи будут убиты.

Это признание поразило Ганса. Таким образом, это был блеф. Они раздели себя догола.

Ганс увидел косой взгляд от Джурака, и почувствовал, что мог почти улыбнуться, как будто Джурак наконец показал, что у него не было даже пары двоек, не говоря уже о фулл-хаусе.

Тамука повернулся лицом к бантагам.

— Боритесь! Убейте их всех, пока еще есть время! Еще одна атака, и мы прорвемся и убьем их всех!

Его крики были встречены с волнением. Не один бантаг снова ощутил жажду к сражению, некоторые подняли свои винтовки в ответ, выкрикивая согласие.

Ганс не мог понять все, что говорилось, слова выливались потоком из Тамуки так быстро, все же он ощущал гнев, который был неконтролируемым. Он снова посмотрел на Джурака, который сидел неподвижно. Он не был вождем, который мог победить, пересиливая криком. Он должен был быть образцом спокойствия перед лицом безумия.

Он знал что, если Тамука так или иначе выиграет спор, то все будет закончено. Джурак умрет, и они нападут в неистовом бешенстве, а чины развяжут резню против сотен тысяч в заключительной оргии взаимного уничтожения. Сумасшествие, чтобы быть настолько близко к миру и затем погрузить все это назад в безумие.

— Убейте их всех!

Мир, казалось, вращался словно песок, сметенный приливной волной. Страсть убийства возвращалась. Джурак безразлично сидел, несомненно зная, что он не мог перекричать безумного лидера когда-то великих мерков.

— И убейте сначала этого предателя из другого мира! — прокричал Тамука.

Ганс едва понял слова, но он узнал жест, когда Тамука отпустил узды и полез в седельную кобуру. Револьвер вспыхнул на солнце, словно атакующая змея.

— Нет!

Ганс пнул ногой, посылая вперед свое собственное животное. Он увидел, как револьвер идет вверх, большой палец оттягивает курок назад. Он повозился со своей собственной кобурой… и ухватил только пустоту. Яркая картина в памяти о том, как он выбросил его после выстрела последним патроном. Казалось, что время искривилось, он почувствовал, как его сердце заколотилось сильнее, задаваясь вопросом, надрывалось ли оно, наконец. Или же это был страх.

Он увидел, как пистолет опускается, Тамука прищурился, один глаз полузакрыт, другой прицеливается вдоль ствола, направляя его прямо на Джурака. Он мельком увидел Джурака, зная, что бантаг, в глубине души, не был истинным строевым солдатом.

Он реагировал слишком медленно, только теперь сознавая опасность, начиная отскакивать в ожидании сокрушающего удара.

Наступил решающий момент, он изумился, возникло чувство, что, так или иначе, ситуация была огромной космической шуткой. Это не был Эндрю, или Пэт, или Эмил, или даже простой чин, которого он пытался спасти. Он не был никем из них, все же он был воином, которого он научился уважать за последние несколько минут. Он был кем-то, кто предложил окончание безумия, предложил выход, путь для Тамиры и ребенка, чтобы жить в мире… и этот мир собирался погибнуть, если умрет Джурак.

Время исказилось, и он знал, что существовала всего лишь одна последняя вещь, которую он мог сделать. Без колебаний Ганс совершил выпад вперед через шею своей лошади. Он увидел зияющую утробу револьвера, глаза позади ствола, лицо, искаженное в безумном крике… и затем вспышку.

— Нет!

Вопль выпустил Джурак, когда Ганс, поднявшись из седла, споткнулся и упал назад, рухнув на землю. Грязный желто-белый дым закрутился в облачко, и через облако он увидел Тамуку. У того во взгляде мелькнула секундная вспышка удивления, что он стрелял в Ганса, а затем, даже еще большая ярость, лающий рев восторга.

Джурак выдернул ятаган, лезвие сверкнуло, отражая свет. Он заметил мгновенный взгляд бантагов, наблюдающих за ним. Теперь это была кровавая разборка за контроль над ордой бантагов. Он ударил шпорами, боль в ноге была забыта. Его лошадь прыгнула вперед.

Тамука, держа большой палец на курке револьвера, взвел ударник оружия и стал выцеливать.

Издавая вопль, с безумной яростью Джурак атаковал своей лошадью прямо во фланг коня Тамуки. Револьверные выстрелы свистели мимо лица, разрывы оглушали его, вспышка одного обожгла щеку.

Их глаза встретились на секунду. В то мгновение когда он начал свою атаку, наступил финальный момент, вспышка осознания. Его ярость, гнев, который удивил его, потому что он был безумной яростью за то, что было сделано человеку, добавило силы его удару.

Выражение в глазах Тамуки превратилось в тот момент в неверие, когда лезвие врезалось в его горло, ведомое с такой силой, что оно начисто прошло через плоть, мускулы, и кости.

Поток горячей крови каскадом полился по крупу лошади Тамуки, она испугалась, встала на дыбы и поскакала прочь, с сидящим верхом на ней обезглавленным трупом, все еще разбрызгивающим кровь.

Джурак на какое-то мгновение был ослеплен, не уверенный в том, не был ли он ранен каким-то образом, после всего произошедшего, выстрелом из пистолета. Потом туман начал рассеиваться, когда он, щурясь, слезами вымыл кровь Тамуки из глаз.

Он злобно развернул свою лошадь вокруг, его пристальный взгляд охватил сборище, желая выплеснуть свой гнев на них, за все их безумие и скотство. И в их глазах он увидел что-то, чего в полной мере никогда прежде там не было. Это было не просто из-за того, что он был их кар-картом. Это было из-за того, что он был их лидером. Некоторые встали на колени, опустив головы.

Что-то лопнуло внутри, и он бессвязно кричал на них, держа над головой свой окровавленный ятаган. Еще больше упали на колени; в течение нескольких секунд все опустились, склонив головы.

Он, натянув вожжи, развернул лошадь вокруг и посмотрел вниз. Дико ругаясь, он спрыгнул с коня. Когда он ударился о землю, его сломанная лодыжка надломилась, и с удушьем боли он упал на колени. Ни один не посмел подняться, чтобы помочь ему.

Он медленно встал обратно на ноги, и хромая прошел полдюжины шагов туда, где лежал Ганс. Посмотрев в сторону, он увидел людей, сотнями они бежали к нему, во главе с темным зулусом. Он поднял и удерживал свой меч в воздухе, таким образом, чтобы они могли видеть его, затем бросил его вниз отрезанной головой Тамуки. Люди замедлили бег, зулус повернулся, выкрикивая команду. Они остановились, и, один, Кетсвана вышел вперед.

Джурак стоял на коленях рядом с Гансом, Кетсвана присоединился к нему.

— Я сожалею, — задыхаясь, произнес Джурак. — И спасибо за мою жизнь.

* * *

Ганс посмотрел вверх. Странно, никакой боли. Темное предчувствие, которое плелось за ним, за каждым шагом через все годы, и все миры, наконец, догнало его, и, удивительно, не было никакой боли.

Тем не менее, он задумался, почему он сделал это. «Это произошло, потому что я знал, что умираю при любом раскладе?»

Нет.

Тогда галантный жест? И он хотел посмеяться над иронией этого, но смех не пришел.

Он видел, что они пристально смотрят вниз. Джурак что-то говорил, но он не мог услышать его. Он видел Кетсвану, слезы текли по его лицу. Он попытался поднять руку, вытереть их, как будто успокаивая ребенка, но по некоей странной причине его рука, его руки больше не повиновались.

Они стояли на коленях рядом друг с другом, и он с абсолютной ясностью понял, что это было то, за что он боролся все это время, и ради чего он теперь умирал. И он был доволен.

Потом они ускользнули… и Ганс Шудер улыбнулся, когда они исчезли в восхитительном свете.

* * *

Изнуренный, он стоял один, смотря, как солнце коснулось горизонта.

Последний звук стрельбы угас вдали, и он почувствовал холод, одиночество, пустоту. В течение долгого дня оборонительный квадрат медленно уменьшался вовнутрь, приближаясь к центру все ближе и ближе после каждой следующей одной за другой атаки, пока спины выживших солдат почти не соприкоснулись.

Земля устилалась мертвыми и умирающими, десятки тысяч бантагов и людей переплетенных вместе.

Если когда-либо и существовала земля сплошного поражения огнем, зона умопомешательства, то это была она. Он стоял на невысокой возвышенности, смотря как полдюжины броневиков, уцелевших в продолжающейся весь день битве, петляли, пробираясь наверх холма, медленно маневрируя, выискивая открытый путь через побоище.

Ведущая машина сбросила ход в пятидесяти ярдах, не доезжая до квадрата, башня широко открылась, и он увидел, как Григорий неуклюже вылез, затем наполовину соскользнул, наполовину упал на землю. Он посмотрел на другие машины. «Св. Катерина?» Нет, он видел, как она поднялась на воздух… нежный садовник был мертв, и Винсент заморгал, глаза наполнились слезами.

Идя, словно марионетка с перепутанными нитками, Григорий медленно двигался по пути наверх холма. Люди вокруг Винсента разошлись при его подходе.

Вытянувшись по стойке «смирно», он отдал честь. Винсент, изможденно, без слов, просто кивнул в ответ.

— Они уходят, — заявил Григорий, невнятным голосом.

— Что?

— Что избавляемся от них, ничтожных проклятых ублюдков. Они оседлывают лошадей в данный момент, направляясь на север.

Как раз когда он произносил эти слова, вдоль потрепанной линии обороны прошла рябь восклицаний. Винсент посмотрел мимо Григория и увидел одинокого всадника, появившегося на следующем холме, на расстоянии в полмили. Бантагский наездник резко выделялся на фоне горизонта. Он держал вверху штандарт — лошадиный хвост.

Он махал им назад и вперед, и Винсент, загипнотизированный, смотрел на него. Всадник орды швырнул его вниз, втыкая древко в землю. Наездник поднял сжатый кулак вверх, и он услышал отдаленный одинокий и жалобный крик. Винсент выступил из разгромленного квадрата, снял кепи, и поднял ее наверх.

Бантаг повернулся и исчез, оставляя флаг.

Григорий подошел и встал рядом с ним, и Винсент повернулся к нему лицом.

— Я надеюсь, что это стоило того, — прошептал Григорий.

Пристальный взгляд Винсента охватил обломки битвы, спутанные кучи мертвецов. Все, что он мог сделать, это опустить голову и заплакать.

* * *

— Пэт!

— Это началось?

Он сразу же проснулся, и сел на раскладушке. Весь день он ожидал нападение. На самом деле молясь, чтобы оно наступило, началось раньше, чем кто-либо с запада, наконец, прорвется с приказами вывести войска в тыл, или он, в конце концов, совершит самоубийственный жест и нападет вместо них. Слухи гуляли по армии с тех пор, как Пэт прекратил телеграфное сообщение, и с запада перестали прибывать поезда.

Только этим утром Шнайд вернулся на фронт, лично принеся сообщение, что в Суздале и Риме вспыхнули беспорядки.

Рик стоял в дверном проеме бункера, небо позади него пылало всеми цветами заката.

— Где они ударили? — прокричал Пэт, ковыляя вверх по ступенькам, выводящим на оборонительный вал.

Он был ошеломлен тишиной. Не было никакой стрельбы, не было даже обычной слабой перестрелки между снайперами. Потом он услышал странные отдаленные завывания.

Он подступил на ступеньку для стрельбы и осторожно выглянул за стену. Однако он увидел, что солдаты теперь стояли во весь рост, некоторые на вершине защитного вала, полностью открытые, и никто не стрелял с другой стороны.

— Что, черт возьми, происходит?

— Будь я проклят, если я знаю. Это началось приблизительно час назад. Это причудливое пение. Я думал, что они готовили себя, возбуждаясь перед нападением. Тем не менее, я решил позволить вам поспать максимально долго, и ждал. Ну, это пение продолжало идти и идти, а затем, приблизительно пять минут назад, я увидел вещь за пределами возможного.

Он внезапно указал через реку.

— Там, еще один!

Пэт посмотрел, не уверенный на мгновение в том, что он увидел. Это было более темное пятно на дальнем берегу, и затем он увидел то место, куда указывал Рик. Два бантага стояли, полностью беззащитными. Они что-то держали. Это была мортира… и они перебросили ее через стену форта вниз в прибрежную грязь реки. И затем, без какой-либо церемонии они повернулись и просто ушли.

Вдоль всего берега реки теперь он видел их, не просто нескольких, а сотни за сотнями, вылезающими наверх из траншей, по-прежнему поющих, затем уходящих в темноту.

Внезапно на дальнем берегу появилась вспышка, и в мерцающем свете он увидел бантага верхом на коне, со снятым боевым шлемом, белая грива отражала свет. Бантаг держал факел, и Пэт смотрел на него загипнотизированный.

Он почувствовал странное шевеление внутри, как будто этот бантаг каким-то образом дотянулся до его души и дотронулся до его сердца. Не было никакой ненависти, только бесконечная печаль.

— Все закончено, — казалось, что его голос шептал внутри.

При свете факела он увидел, что наездник спустился в реку, держа наверху белый флаг, в его другой руке что-то развевалось, что было похоже на листок бумаги.

— Пошлите кого-то вниз, чтобы забрать его, — прокричал Пэт.

Всадник достиг середины реки и стал ждать, и минуту спустя артиллерист верхом на лошади поскакал в мелководную речку, приблизился к посыльному, и взял бумагу.

В тот же самый момент факел был брошен ввысь. Он проследил за его полетом, когда он разделил пополам Большое Колесо, которое уже сейчас появилось на востоке. Он упал в воду, и все погрузилось во тьму.

Пэт, не в состоянии говорить, просто посмотрел на Рика и улыбнулся, хотя в своем сердце он также ощущал, в тот же самый момент, что что-то было потеряно навсегда.

Эндрю Лоуренс Кин, и его жена, скачущая около него, въехали на Главную площадь столицы. Все население вышло на нее, приветствуя его прибытие, скандируя его имя, но он проигнорировал дань уважения.

Он увидел, что Отец Касмир стоит на ступенях Белого дома, и когда Эндрю осадил животное, Касмир выполнил традиционный русский поклон, он снял головной убор и правой рукой махнул к земле.

Эндрю улыбнулся и слез с коня. Он начал поднимать руку в официальном приветствии, затем вспомнил, что больше не был в армии, и вместо этого он просто протянул ее. Касмир схватил ее.

— Добро пожаловать домой, Полковник Кин.

Эндрю не знал, что сказать. Курьер, молодой священник, добрался до его убежища, загородного дома на краю Большого леса, около старого тугарского брода, только этим утром. Затаив дыхание, он объявил, что Отец Касмир настаивает на том, чтобы он немедленно вернулся в город.

Все вопросы Эндрю натыкались на упорство молодого человека, который не сдвинулся с места, настаивая, что он поклялся хранить обет молчания. Единственной новостью, которую он разгласил, было то, что Калин вышел из комы и также попросил его приехать.

Покинув детей под защитой нескольких молодых солдат из 35-ого, которые ушли с ним в изгнание, он поехал на юг, назад в город по старой дороге от переправы, Кэтлин настояла, что она также будет сопровождать его. Поездка с молчаливым священником и Кэтлин была наводнена воспоминаниями… сражения вокруг тугарского брода, первая же стычка в лесу против боярского рейда, засада колонны тугар прямо к северу от города. Когда они миновали нижние ворота, он был ошеломлен, увидев тысячи людей за воротами, выстроившихся в ряд вдоль дороги.

Не было никаких одобрительных возгласов, только благоговейная и почтительная тишина. Когда он проходил мимо, все сопровождали его старым традиционным русским поклоном, сгибаясь в поясе, с правой рукой, тянущейся к земле. Он хотел спросить, но ощущал, что всем сказали ждать, позволить Касмиру все объяснить.

Он посмотрел в глаза Патриарха Руси.

— Я никогда не забуду ночь, когда я, молодой священник, бежал босиком через снег туда, где вы и ваши люди стояли лагерем ниже этого города, — начал говорить Касмир, его голос эхом пронесся через площадь, и Эндрю понял, что все это было частью некоей тщательно продуманной церемонии.

— Я знал, что вы янки голосовали той ночью, остаться ли и сражаться с тугарами или сесть на судно и оставить это место и поискать безопасность. Я пришел, неся новости, что мы, жители Суздаля, восстали против бояр и также хотим бороться с тугарами.

— Полковник Кин, вы могли повернуться спиной ко мне в тот момент. Вы могли уехать, но вы решили остаться и бороться за нашу свободу.

— Эти люди, кто были с вами той ночью, — и его голос заколебался, — как же немного теперь их осталось.

Касмир сделал паузу, и Эндрю видел его эмоции и чувствовал комок в своем собственном горле.

— Вы не оставляли нас, Эндрю Кин. Именно мы оставили вас.

Эндрю хотел что-то сказать, смутившись. Он почувствовал на плече прикосновение руки Кэтлин, остановившее его.

— Мы оставили вас. Вы пытались учить нас, что, хотя вы сражались, чтобы дать нам свободу, у нас самих должна быть сила, чтобы защитить ее. Когда вы поехали из города, один, мы, наконец, осознали это.

— Мой друг, теперь я прошу вас. Поднимите свой меч снова. Примите командование армиями. Будьте Полковником Эндрю Лоуренсом Кином еще раз.

Когда он произносил последние слова, возобновилось скандирование, — Кин, Кин, Кин.

Пораженный, Эндрю с минуту был неспособен что-либо сказать в ответ.

— Что насчет Бугарина, и голосования за перемирие? — спросила Кэтлин.

— А, эти презренные. Мы загрузили их на паром через реку. Они собрали вещи и уехали по дороге к западу отсюда, — заявил Эмил, спускаясь по ступенькам, чтобы присоединиться к ним.

При его виде Эндрю оживился, протянул ладонь, и схватил его руку.

— Все началось на фабриках, — продолжил Эмил. — О, этот священник мог бы отрицать, но его монахи организовывали это. Вчера вечером забастовал весь город. Они неоднократно перерезали телеграфные линии, блокировали Капитолий и Белый дом. Бедные проклятые чинские представители не смели носа высунуть наружу из-за страха, что их разорвут на части.

— Они не свергали правительство, не так ли? — спросил Эндрю.

Эмил улыбнулся.

— Давайте назовем это «глас народа». Некоторых из сенаторов немного избили, возможно, паре из них было сказано, что, если они проголосуют не в ту сторону, их нельзя будет переизбрать, потому что они не проживут достаточно долго, для переизбрания. Но жители Суздаля дали понять, что они будут бороться до конца, а не пойдут ко дну, и также сообщили это по-настоящему открытым текстом Риму.

— Что сделал Бугарин?

— Вчера вечером это достигло кульминации. Он попытался приказать нескольким головорезам, которые окружали его, стрелять в толпу, собравшуюся прямо здесь. Они шеренгой стояли на ступенях, а затем Касмир вышел сюда на лестницу, простер руки, и сказал им сначала целиться в него.

Эндрю посмотрел на священника, неспособный что-то сказать.

— Этот жест закончил сопротивление. Было немного грубости, несколько синяков под глазами, сломанные ребра и руки, и несколько парней, заверещавших сопрано, но люди этого города, взяли Белый дом. Я объявил, что Калин компетентен, принять обратно должность. Существовал разговор о процессе по делу о государственной измене, и поэтому случилось так, что десять сенаторов и пара конгрессменов быстро ушли в отставку, и дали дёру из города.

— Моя роль несколько преувеличена, — вмешался Касмир. Дикие аплодисменты взвились в воздух на площади, смех, противоречащий заявлению Касмира.

— Я не сомневаюсь относительно вас, — прокричал Эндрю, стараясь, чтобы его было слышно над ревом толпы.

— Вы знаете, Эндрю. Возможно такой бунт — хорошее дело для Республики, иногда вычищать дом, и время от времени выбрасывать из него несколько трусливых сенаторов.

Эндрю ничего не сказал, качая головой с недоверием.

— Флавий, и выстрел в Калина. Кто это сделал?

— Я не думаю, что мы когда-либо действительно узнаем, но если бы мои священные клятвы не запрещали это, я бы держал пари на Бугарина даже при том, что он с пеной у рта отрицал это.

— Я хотел бы увидеть Калина, — сказал Эндрю. — Он — президент, и он один может назначить командующего армией.

— Я же сказал вам, что он так и скажет, — вставил Эмил, когда он возглавил движение наверх по лестнице в Белый дом.

Следуя за Эмилом, он не смог больше сдерживать себя и задал вопрос, который терзал его душу с тех пор, как он снял мантию командующего.

— Есть какие-либо новости с фронта?

— Ничего, — ответил Эмил. — Я думаю, что Пэт перерезал линии, хотя мы пытались связаться с ним весь день. Конечно, ничего из Тира, однако мы должны исходить из того, что курьерский корабль из Рима, несущий приказ о перемирии, достиг города вчера вечером.

— Нет даже дирижабля?

— Нет, ничего.

— Я надеюсь, что эти люди понимают, что, сделав это, они наиболее вероятно осудили себя на смерть.

— Эндрю, они знают это. Они знают также, что то, что предложил Бугарин все равно было смертью. Смертью труса. Возможно, что это дало бы им дополнительный месяц, возможно год, возможно даже пять лет, но в конце, без свободы, в любом случае придет смерть. По крайней мере, теперь, даже если мы обречены, мы уйдем на тот свет с высоко поднятыми головами. Я думаю, что одно это стоит того, чтобы бороться за него.

Они добрались до двери в комнату больного Калина. Он шагнул вовнутрь, после идущего впереди Эмила. Калин находился на кровати, поддерживаемый подоткнутыми подушками, черты лица, бледные и вытянутые. Линкольновская борода все еще была на месте, и неофициальный символ его должности — цилиндр, располагался позади, рядом с ним на тумбочке.

Эндрю приблизился к кровати, и Калин, слабо улыбаясь, похлопал покрывало.

— Сядьте, мой старый друг.

Только в тоне его голоса вырвалась вся напряженность прошлых месяцев. Эндрю сел и взял руку друга.

— Как только я вырвусь из этой проклятой кровати, мы должны вместе пройтись по улице, выпить, и возможно купить ту пару перчаток, о которых мы всегда говорим.

Эндрю хмыкнул этой неуклюжей шутке, поскольку Калин потерял свою правую руку, а Эндрю левую.

— Как вы, Калин?

— Лучше чем когда-либо. Возможно, та пуля вразумила мой толстый череп.

— Вы знаете то, на что вы обрекаете себя?

— Я знаю. Наиболее вероятно кровавый конец. Но с другой стороны, мой боярин часто говорил мне, что именно так я и закончу.

— Для всех, — прошептал Эндрю.

— В этом заключалась разница между нами, мой друг. Я хотел найти выход, любой выход остановить бойню. Вы видели, что единственный выход в том, чтобы вытерпеть, иметь храбрость сражаться вашим способом и пройти через все. Когда я думал о Бугарине, ползающем перед ними, снова предлагающем нас, что-то, наконец, изменилось в моем сердце, как будто я отбросил болезнь. О, он был бы спасен, возможно, даже я буду спасен, но я дал клятву себе, задолго до Республики, задолго до того, как я стал президентом, что никогда снова я не увижу, как ребенок отправляется в убойные ямы. То, что я бы сначала умер, то, что я скорее увидел бы, что мы все погибли, чем снова терпеть все это.

— Вы знали это все время. Я же должен был повторно научиться этому. Таким образом, если нам суждено погибнуть, то мы умрем как свободные люди. И пока вы рядом со мной, Полковник Эндрю Кин, я буду доволен.

— Тогда прекрасно, — прошептал Эндрю, сжимая руку друга. — Вместе, и возможно мы все еще можем победить.

Калин улыбнулся.

— На самом деле, я думаю, что мы победим. Этим днем у меня был сон. Вы часто говорили мне, что Линкольн был известен такими вещами.

— И?

— Странно. Это даже походило на его сон. Судно, далеко в море, шло ко мне. Оно проплыло мимо, и я почувствовал странный замечательный мир в душе.

— Хорошо. Возможно, он осуществится.

— Однако было что-то еще. Кто-то стоял на палубе. Я не могу сказать кто. Он был один, но затем он уже не был один. Палуба была переполнена, очень сильно переполнена. Я чувствовал, что это был «Оганкит», судно, которое привезло вас в этот мир, плывущий в один последний раз, возможно назад туда, откуда он прибыл, неся на себе всех тех, кто отдал последнюю жертву. Одинокий человек поднял руку, и затем судно исчезло в тумане.

Эндрю ничего не сказал.

— Спите, мой друг. Возможно, у вас будет другой сон.

— Я думаю, что будет. Зная, что вы вернулись, я чувствую себя снова в безопасности.

— Я никогда на самом деле не уходил.

Калин замигал. — Я знаю это, тоже.

Эндрю посмотрел на Эмила, который кивнул, и с Кэтлин спокойно вышел. Эндрю сел рядом с Калином, наблюдая, как его старый друг погружается в сон.

Это был мирный момент. Странное смешение чувств. С одной стороны бесконечная печаль, знание того, что по-прежнему ожидает их впереди, жертва, которую все еще предстояло сделать. С другой стороны, тем не менее, была огромная гордость. Победа или поражение, люди Руси, и Рима объединились, смешали свою кровь, и из этого смешения родилась Республика. И теперь, даже если они должны проиграть, они не поползут низко во тьму ночи, а пойдут с высоко поднятыми головами. И тогда легенда об этом также будет жить, и на повороте веков ее будут помнить, она возродится, и наконец, одержит победу.

Его мысли плавно перетекли к Гансу, желая, чтобы он был здесь, чтобы разделить момент. Как учил его Ганс, он передал ту силу и видение другим. Все указывали на него, но на самом деле это был Ганс, тот, кто все время кроил и вел его, и, в свою очередь, уже он создал Республику.

Он услышал снаружи возобновленные одобрительные возгласы и аплодисменты, дикий шумный рев, который гремел в воздухе. Смущенный, он встал, мягко выпуская руку Калина. Они, скорее всего, приветствовали новости, что он принял переназначение; он должен был бы выйти и произнести еще одну речь, что-то, что он не хотел делать сейчас.

И затем он увидел Кэтлин в двери, слезы текли по ее щекам.

— Все закончено, — задыхалась она.

— Что?

— Война Эндрю! Она закончена.

Он не мог говорить, а затем он почувствовал что-то еще.

— Телеграфная линия только что восстановилась до самого фронта. Пэт докладывает о сообщении со стороны бантагов. Они уходят. Чин восстал.

— Слава аллилуйя, — задыхался Эндрю.

— Эндрю.

И тогда уже он знал, даже прежде, чем она прошептала слова и упала, рыдая, в его объятия.

— Эндрю, любимый. Ганс мертв.

Он не мог говорить. Он крепко держал ее, пытаясь не сломать. Он увидел Эмила и Касмира в дверном проеме.

Так странно, такая радость, и все же такая боль в их глазах.

— Эмил, останьтесь с Калином. Позвольте ему поспать; если он проснется, скажите ему, но ничего пока не говорите о Гансе.

— Тот сон, я думаю, он уже знает, — вздохнул Эмил.

Он попытался прошагать мимо Эмила. Доктор дотронулся до его плеча.

— Год, этот год был подарком, Эндрю. Он вернулся, чтобы вести нас в один последний раз. Теперь работа закончена.

Эндрю кивнул, неспособный говорить.

Он вышел из комнаты, и Кэтлин остановила его.

— Эндрю.

— Да?

Она кивнула на Касмира, который держал пакет.

— Я принес его с собой; я думаю, что вы, может быть, хотите это взять.

Касмир открыл пакет. Внутри лежала выцветшая форменная куртка Эндрю, его медаль Почета, по-прежнему прикрепленная к груди.

Он кивнул в согласии, и Касмир с Кэтлин помогли ему снять простой коричневый пиджак. Ощущение от обтягивающей униформы каким-то образом подбодрило его, и он безмолвно кивнул с благодарностью.

Держа руку Кэтлин, он прошествовал по коридору, пройдя мимо приемной залы, где он и Ганс впервые стояли перед боярином Ивором, и наконец, достиг лестницы в Белый дом.

На площади стояла дикая радость, и хотя он был переполнен горем, он также не мог не почувствовать их радость. Они приняли решение стоять и бороться, спасая свои души в тот момент, и теперь они обнаружили, что это были не только их души, которые были спасены, но и их жизни тоже.

При виде его приветствие удвоилось и превратилось в грозовой шум, так, что казалось, как будто сами небеса будут разорваны на куски.

Он стоял молча, и затем постепенно дикое празднование замерло. Как будто ощущая его мысли и его боль, возникло новое скандирование, — Ганс, Ганс, Ганс.

Никакой радости не было в этом повторении, только глубокое и почтительное уважение.

Он стоял один, глаза повернулись ввысь, воображая судно, которое снилось Калину.

— Прощай, Ганс, — прошептал он. — Прощай и спасибо тебе, мой товарищ, мой друг.

 

Глава 15

— Как Он умер, чтобы сделать людей святыми, позвольте нам умереть, чтобы сделать людей свободными…

Заключительный припев песни эхом пронесся через простор степи.

Полковник Эндрю Лоуренс Кин, командующий армией Республики, стоял по стойке «смирно», пока последние звуки хора не замерли вдали.

Церемония была почти завершена. Все почетные гости произнесли речи, также как и он. Теперь оставался единственный заключительный ритуал.

Рота солдат, кадетов 35-ого Мэнского полка, встали по стойке «смирно», первый ряд повернулся точно на пол оборота.

— Прицелиться… огонь!

Из-за залпа он вздрогнул. В памяти возникло мгновенное воспоминание — первый залп, врезавшийся в его линию у Антиетама.

— Прицелиться… огонь!

Он поднял взгляд. Руины того, что теперь просто называли «Литейный цех», лежали перед ним. Перед цехом разместилось кладбище, опрятные аккуратные ряды с тысячами простых каменных плит. Некоторые были для одиноких тел, но большинство отмечало братские могилы, тысячи и тысячи тех, кто умер в финальном сражении войны.

— Прицелиться… огонь!

В середине обширного кладбища стоял одинокий крест. Одни хотели возвести гигантский памятник, другие огромный мавзолей, но его спокойная настойчивость на том, что он знал, чего хотел бы его друг, отмела все грандиозные предложения. Ганс Шудер испытал рабство, поднялся, и освободился от оков, а затем умер, вернувшись, чтобы освободить не только людей, которых он называл своими товарищами, но и весь мир. Покоиться среди тех, кто умер с ним в тот день, было наибольшей наградой, которую он хотел бы.

Когда звуки последнего залпа замерли вдали, одинокий горнист, скрытый в руинах «Литейного цеха», протрубил первые ноты отбоя.

Это был еще один ритуал из старого мира. Мелодия, родившаяся в армии Потомака, написанная Дэном Баттерфилдом и использовавшаяся в качестве сигнала «отбой!». «Колыбельная Баттерфилда», как многие стали называть ее. Ганс когда-то сказал, что неравнодушен к ней, и теперь Эндрю думал, что эта мелодия будет подходящим жестом.

Когда горнист взял последнюю высокую ноту, казалось, дрожь прошла через собравшихся. Он слышал, что президент Калин захлебывается слезами. Нотка пронеслась эхом и исчезла вдали.

— Стоять, вольно!

Приказ, отданный молодым русским полковником, который теперь командовал 35-ым Мэнским, прорезал воздух. Эндрю опустил руку от головного убора, юноши 35-ого резко переместили винтовки из положения на караул вниз, в положение вольно.

Эндрю окинул собрание пристальным взглядом. Все они оказались здесь, совершив поездку по железной дороге из Суздаля до Рима, где к ним присоединилась делегация римских сенаторов и конгрессменов. Затем по железной дороге весь путь до самого Ниппона, где еще больше недавно избранных сенаторов и конгрессменов присоединилось к ним, и затем, наконец, к Чину.

Прошел год со дня окончания войны, и в конечном итоге он пришел навестить своего друга и сказать последние слова прощания.

Они проехали через Римские территории, опустошенные войнами, и он был рад видеть, как растут новые дома, заброшенные виноградники очищаются и заново высаживаются.

Они прошли через поля битвы вокруг Джанкшин-Сити, Роки-Хилла, и Шенандоа, и в тех местах уже строились памятники, чтобы чтить память полков, которые сражались и погибли там. Он видел также аккуратные кладбища на каждом из полей сражений и останавливался на каждом из них, чтобы отдать честь и помолиться.

Еще остается четыре места. Завтра они закончат долгую поездку на поезде, отправившись в Сиань, там они сядут на судно до Карнагана, чтобы посетить поле битвы, которое по-прежнему неотступно преследовало Винсента, а оттуда в то место, где Ганс оказал сопротивление при отступлении к Тиру, и, наконец, последнюю остановку в Тире.

Но именно это место было ключевым в его туре по полям сражений и освящению кладбищ. Неделей ранее в Чине были проведены первые выборы, и Калин задался целью прибыть туда, чтобы засвидетельствовать приведение к присяге новых сенаторов и конгрессменов, как мужчин, так и женщин. Политика возвращалась в нормальное русло, понял он. Подошло время президентских выборов, Калин подлежал переизбранию, и казалось, что вхождение Ниппона и Чина в Республику не произойдет до тех пор, пока не будут подсчитаны голоса, и станет понятно, что Республиканская партия сдала свои позиции. Однако настроения в это время, в первые пьянящие дни мира, были такими, что Калин ничего не боялся; каждый гражданин, чин, римлянин, русский, и ниппонец, голосовали бы за новый срок.

Забавный эпизод вступления Чина в республику состоял в том, что они действительно выбрали несколько женщин на службу. Это было действие, которое восхищало его, хотя выборы шокировали некоторых из более пуританских семей из Рима и Руси. Он указал, что в Конституции не было ничего сказано о том, что женщина не может служить таким образом, и именно Кэтлин вызвала даже еще больше шума своим заявлением в «Гейтс иллюстрейтед уикли», что в Конституцию должна быть внесена поправка, предоставляющая женщинам право голосовать, и она запланировала организовать движение, чтобы увидеть, что это будет сделано.

«Так много произошло за год», думал он. Только в этом месяце последние из орды были освобождены в соответствии с условиями договора с Джураком, и сопровождены к границе. Только что пришло донесение и о том, что остатки старой тугарской орды присоединились к ним. До сих пор соблюдался хрупкий мир, но он будет чувствовать себя гораздо лучше, когда вернется с отчетом экспедиция, посланная вступить в контакт с теми, кто проживает в тысяче лиг на восток, о том, что бесчинства орды на самом деле также остановились и вдоль дальней границы. От последних из кланов Орды, тех, кто скакал южнее и восточнее от бантагов и прошли через регион полдюжины лет назад, не было никаких известий; очевидно, они просто поехали дальше, игнорируя конфликт на севере. Он ощущал, что когда-нибудь с ними, может быть, придется иметь дело, но это произойдет спустя годы, возможно даже десятилетия.

Он стал доверять Джураку, встретившись с ним дважды за первые месяцы после войны, но, к сожалению Джурак был единственным, кто шел навстречу, ломая тысячелетние традиции. Все доклады указывали, тем не менее, что, по крайней мере, пока Праздники луны прекратились, и всадники орды предпочитают вместо этого охотиться на бизонов и шерстистых слонов степей.

Пришли и другие отчеты, с юга, из-за границы Карфагена, который только теперь начал совершать первые попытки мирных переговоров. Торговец из Карфагена сообщил, что в южной половине мира находится обширный океан, область которую видел мало кто из людей. Эндрю задумался, что же было там, но в настоящий момент это могло подождать.

Внезапно он понял, что снова грезил наяву. Кэтлин в шутку сказала, что он уже снова начал входить в роль преподавателя, деятельность, к которой он по-прежнему обещал вернуться, как только требования управления армией уменьшатся, и он, наконец, почувствует себя спокойно, с тем, чтобы выпустить нити из рук.

Он вышел вперед, его пристальный взгляд охватил почетных гостей, собравшихся на помосте, упрямого Отца Касмира, Калина, Эмила, Пэта, Винсента, других командиров корпусов, сенаторов, и конгрессменом. Насколько он мог видеть, территория вокруг «Литейного цеха», и кладбище были полностью заполнены стоящими сотнями тысяч чинов, все они молчали, наполненные почтительным уважением к этой церемонии, посвященной их покойным родственникам и тому, кто, как они теперь считали, является их вечным защитником в мире духов.

Он ждал. Остался один последний штрих, и он выполнялся с небольшим опозданием. Наконец, он услышал их. Толпа зашевелилась, смотря на запад.

Подразделение дирижаблей, полдюжины «Орлов», сопровождаемое полудюжиной «Шмелей», летело прямо на них, и из толпы вырвалось громкое ревущее приветствие, поскольку они были исполнением пророчества, пришествия богов, богов янки, сходящих с неба и приносящих освобождение.

Дирижабли высоко летели над головой, и он мельком увидел Джека Петраччи, высовывающегося из кабины, резко выбрасывающего руку в воинском приветствии. Они продолжили полет в восточном направлении.

Эндрю ответил воинским салютом. Аплодисменты были оглушительными, и не было никакого смысла в объявлении, что церемония закончена. Его голос никто бы не услышал. Он просто поприветствовал толпу, жест вызвал удвоенные неистовые одобрительные возгласы и аплодисменты.

Фейерверк, который тщательно оберегали, пока дирижабли не оказались на безопасном расстоянии, начал взлетать ввысь, и даже при том, что стояла середина дня, толпа по-прежнему хлопала и одобрительно кричала. Эндрю повернулся, чтобы отдать честь Калину, который усмехнувшись, снял в ответ цилиндр.

Эндрю посмотрел на Кэтлин и кивнул.

Улыбнувшись, она выступила вперед и взяла его руку. Вместе они сошли с помоста и осторожно вышли на кладбище. Оркестр подхватил патриотическую мелодию, походную песню армии, «Боевой клич Свободы», и музыка пронзила его душу.

«Так много раз я слышал ее», думал он с сожалением, «на плацу в Мэне, на дороге к Антиетаму, когда мы пересекли Южную Гору, снова на дороге в Геттисберг, в лагерях вокруг Питсбурга, а затем через очень многие ожесточенные победы на этом мире. И теперь в который раз здесь».

— Не возражаешь, если мы присоединимся к тебе?

Это были Пэт, Винсент, и Эмил, тянущийся позади.

Эндрю улыбнулся.

Вместе они пошли к середине кладбища. Вместе они остановились перед его могилой. Эндрю посмотрел вниз на холмик земли, убеждаясь, что так трудно поверить в то, что здесь находилось последнее пристанище его самого старого друга. Нет, не здесь, попытался он рассуждать, и снова подумал о сне Калина. Кэтлин отпустила его руку, и он, оглянувшись назад, увидел, что Тамира, ведущая за руку своего сына, бесшумно приближалась.

Кэтлин обняла ее за плечо. Эндрю и другие почтительно отступили.

Она опустилась на колени рядом с могилой, положив на нее цветок, мальчик, сделал то же самое.

— Папа здесь? — прошепелявил мальчик.

— Нет, — ответила она мягко, — Папа на небесах.

Мальчик улыбнулся и, поскольку ему было всего два года, он побежал прочь.

Кэтлин посмотрела на Эндрю, в глазах блестели слезы, и снова в них было глубокое невысказанное понимание любви.

Он кивнул, и она повернулась, обняла Тамиру за плечо, и увела ее.

— Ты старый немец. Проклятье, как же я скучаю по тебе, — вздохнул Пэт, выходя вперед, он неловко посмотрел вокруг, вытер слезы с глаз, и отдал честь. Немного застенчиво залез рукой в карман, вытащил флягу, поднял ее в приветствии, и сделал глоток. Повторно закупорив флягу пробкой, он положил ее на могилу.

— Прощайте, сэр, и спасибо. — Винсент вышел вперед и отсалютовал. Отказавшись от щегольского кепи и бакенбард как у Шеридана. Мальчик был чисто выбрит, нося стандартную фетровую шляпу. Эндрю тщательно рассмотрел его и улыбнулся внутри. Гансу всегда нравился парень, и он ощущал, что в Винсенте он видел те же самые вещи, которые Ганс однажды увидел в нем. Мальчик был очищен от ледяной ярости войны. У него был закаленный командир, который мог повести за собой, добиться уважения, и показать сострадание. Винсент застенчиво положил единственный цветок на могилу.

Эмил подошел, чтобы присоединиться к друзьям. Он начал говорить что-то, но не смог. Опустив голову, он нежно протянул руку и коснулся надгробного камня.

Эндрю уловил шепот древней молитвы на иврите. «Йисгадахл в’йисгадаш…» Со все еще опущенной головой, доктор наконец отступил.

Как будто по невысказанному соглашению, эти трое оглянулись назад на Эндрю и кивнули. Они повернулись, Пэт в середине, двое других положили руки на его плечи, и ушли, оставив Эндрю в одиночестве.

Больше ничего не осталось, что хотелось сказать, понял Эндрю. Слезы почти прекратились, замененные печальной, но все же счастливой памятью обо всем, что было, обо всем, что они сделали и обо всех мечтах, которые все еще произойдут.

Здесь, в конечном итоге, Затерянный полк нашел дом и родину. Он залез рукой в карман и вытащил драгоценный подарок на память из другого мира.

— Это всегда было твое, Ганс, — шептал он сквозь слезы. — Я просто прицепился к нему на некоторое время.

Он поместил предмет на могилу, отступил, и отдал честь.

— Прощай мой старый друг.

Когда он начал поворачиваться, то увидел флаги, проносимые по краю кладбища, полк следовал в сомкнутом строю, сопровождаемый оркестром, все еще играющим «Боевой клич Свободы».

Вытянувшись по стойке «смирно», он приветствовал прохождение знамен 35-ого Мэнского полка, 44-ой Нью-Йоркской батареи легкой артиллерии, и флага Республики.

Полковник Эндрю Лоуренс Кин, командующий Армией Республики, тихо покинул кладбище, чтобы воссоединиться с друзьями… оставив позади, на могиле Старшего Сержанта Ганса Шудера… Почетную медаль Конгресса, вручаемую за героизм и наивысшее проявление чувства долга.