Эндрю сбавил скорость, когда они проезжали мимо станции. Ему пришлось осадить на минуту лошадь, чтобы позволить проехать длинной процессии карет скорой помощи. Санитарные поезда прибывали в течение ночи, более чем три тысячи солдат за последнюю неделю, и с каждым выгруженным пострадавшим выбалтывалась новая история о поражении у Капуа. Он знал, что в предрассветной тьме никто бы его не узнал. В прошлом, он бы остановился, чтобы пообщаться с ранеными, когда их бы выгружали из вагона, предлагая поддержку, но только не этим утром. Очень многое нужно было сделать этим утром до того, как взойдет солнце. Ганс, ехавший рядом с ним, откусил жевательный табак и протянул плитку Эндрю, который кивком головы поблагодарил его и взял кусок горького табака. Они ехали молча. Ганс сгорбился в седле, бережно держа карабин одной рукой. Эндрю посмотрел на него, задумавшись, так много желая сказать, и не зная как это сделать.

— Ганс?

— Да?

Его голос звучал таким умиротворенным.

— Ты боишься? — прошептал Эндрю.

Ганс улыбнулся.

— У раба нет такой роскоши, как страх. Помнишь, я был рабом, а потом освободился, по крайней мере, телом. Интересно, является ли это тем же, что чувствовал Лазарь , видя то, что было там, когда он умер, а потом вернулся в мир живых.

Он покачал головой как будто мрачные мысли о годах, проведенных в неволе, давили на него.

— Каждый день, который у меня был с тех пор, я считаю подарком. Настала пора оплатить этот дар.

— Я хотел бы, что бы было по-другому.

— Я понимаю сынок. И все же, все в порядке, — успокаивающе произнес Ганс. — Ты был тем, кто должен был принять решение сделать это, теперь ты несешь ответственность за наши жизни. Вполне возможно, что это было самое трудное решение, которое ты принимал когда-либо в качестве командира.

Эндрю кивнул.

— Как только мы совершим взлет, такой шум, конечно же, заметят и тебе придется объясняться с Конгрессом. Если мы проиграем — со смешком произнес он — ну, тогда, как я полагаю, исчезнет последняя надежда.

Эндрю даже думать не хотел о такой возможности. Это означало бы, что каждый дирижабль и броневик будут потеряны. Без них, Джурак проскользнет через оборонительную линию у Капуа, как нож сквозь масло. Теперь операция стала реальностью, и даже если бы он пересмотрел свое решение, то правдой было то, что Джурак мог прорваться в любом случае.

— Чертовски трудное решение, — сказал Ганс, — а ты еще волновался, что потерял самообладание.

— Непосредственно перед тем, как мы вошли в Капуа, я солгал тебе, Ганс.

Ганс усмехнулся и сплюнул.

— Ты имеешь в виду о желании принести меня в жертву, если бы это принесло победу.

— Да, я жертвую слишком многим. Я по-прежнему думаю, что мне следует отправиться вместо тебя.

— Ты можешь говорить по чински? — спросил Ганс. — Как насчет диалекта бантагских рабов, или даже самого бантагского языка?

Эндрю вздохнул и покачал головой.

— Хорошо, таким образом, вопрос улажен, не так ли?

— Да, я знаю.

— Эндрю. Иногда стоять позади всего и ничего не делать является самым сложным делом из всех.

Они остановились, поскольку мимо прохрипел миниатюрный паровоз, старой 440-й модели, толкая вагон, загруженный двумя свежеиспеченными десятифунтовками, заряжающимися с казенника.

— Я тоже думал об этом, — сказал Эндрю.

— О чем?

— О ничегонеделании.

Ганс хохотнул.

— На самом деле, мой друг, учитывая мой выбор, я рад, что иду, вместо того, чтобы оставаться здесь и иметь дело с этим змеиным клубком политиков.

Эндрю не мог не улыбнуться, после того, как поезд проехал мимо, они пришпорили лошадей и отправились дальше. Оставив станцию в стороне, они поскакали через ряды грубо сработанных кирпичных домов, где разместили тысячи рабочих, которые трудились внизу в долине реки Вины.

Они продолжили подъем на холм, проехав мимо одного из могильников тугар, Ганс остановился на минуту, чтобы посмотреть на адский дым и пар, каскадом вздымающиеся от литейного завода как раз когда новую партию жидкого металла опрокинули из котла.

— Это почти восхитительно, — воскликнул Ганс, указывая на высокие облака дыма, освещенные первыми лучами зачинающегося рассвета.

Эндрю внутри себя согласился с ним. Это заставило его подумать о художественной школе, там, в старом мире, тех, кто поклонялся красоте природы и написал пейзаж долины реки Гудзон. Дым и пар были такие же по своему виду, как и растущие полуденные кучевые облака, скрывающие вершину горы, но эта гора была рукотворной, такими же были и облака. Однако освещение было внеземным, глубокие утренние красные цвета, уникальные для этого мира. Он улыбнулся мысли о слове «внеземной», внеземной для того мира, а теперь эта планета стала домом, после всех этих лет такой солнечный свет стал нормой, обычным стало наличие двух лун, и более легкое ощущение веса, тоже было обычным.

— Я понимаю так, что вчерашняя сессия с Сенатом была неудовлетворительной? — спросил Ганс.

Эндрю кивнул.

— Это — тупик. Калин в тяжелом состоянии, хотя и вне опасности. Флавий отказывается вступить в должность временно исполняющего обязанности президента, так как это будет означать, что его место займет сторонник мира, а Бугарин изводит всех тем, что необходимо подписать соглашение, представленное чинскими послами.

— Ну, через час я буду вне всего этого, — заявил Ганс.

— Я знаю, — прошептал Эндрю.

— Возможно, не делая ничего вообще, ты мог бы делать лучшее из возможного, — сказал Ганс.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты это поймешь.

Ганс усмехнулся, и Эндрю понял, что его друг подарил ему кое-что для размышлений, и не собирался ничего больше говорить по этой теме.

Их путь проходил через местность, которая когда-то была рощей, где он впервые признался Кэтлин в любви, давно срубленной и заставленной складами и еще большим количеством кирпичных домов. Наконец, они добрались до дороги, ведущей вдоль насыпей водохранилища, и покинули новую часть Суздаля. Вода в озере была неподвижна, зеркальная поверхность отражала утреннее небо, ласковый и манящий вид. Непосредственно впереди стояли несколько низких зданий, обшитых вагонкой, накрытых камуфляжной сеткой, и окрашенных в темно-зеленый и коричневый цвета. В окнах по-прежнему пылали лампы, и внутри кипела суматошная деятельность. Вокруг зданий люди десятками носились взад-вперед. Подъехав, Эндрю и Ганс соскочили с лошадей и привязали их.

Варинна стояла в открытом дверном проеме, и в тот миг, когда она с усталостью спустилась, чтобы поприветствовать их, стало очевидно, что она бодрствовала всю ночь. С момента решения начать миссию все ее люди работали в сумасшедшем темпе, затрудненным из-за приказа Эндрю, потребовавшего максимальной степени секретности для всей операции. Сделать это было практически не реально, ведь город находился всего на расстоянии пары миль, но каким-то непостижимым образом никто в Конгрессе ничего не узнал, скорее всего, из-за того, что они были слишком заняты собственными перепалками, чтобы заметить круглосуточное умопомешательство, творящееся на площадке для дирижаблей. Что касается десятков сообщений, отправленных на фронт и в Рим, приказывающих о передислокации дирижаблей и оставшегося бронеполка, то их отправляли, используя книжный код. Адмирал Булфинч лично приглядывал за погрузкой броневиков в течение ночи. Два корабля, перевозящие машины и транспортное судно, вывозящее цистерны для изготовления водородной смеси, боеприпасы, бригады механиков — все они плыли под покровом ночи. Если все пойдет согласно плану, то они должны в течение ночи прибыть в Тир, а также привести в состояние боевой готовности войска Стэна Бамберга, так как ситуация внезапно станет очень горячей. Варинна улыбнулась и протянула руку.

— Все готово, — заявила она.

— Что-либо известно из Рима?

— Ничего. На фронте тишина.

— Хорошо.

Эндрю взял ее руку и пожал, довольный светом, который, казалось, искрился в ее глазах. Это пожатие как-то отозвалось внутри нее, и он почувствовал прилив уверенности, поскольку именно она была их тайным лидером, который разработал большинство деталей плана. Смерть Чака глубоко потрясла его, так сильно, что он не сразу был в состоянии понять способности, которые были живы в ней.

— Давайте пойдем на поле.

Возглавив движение, она пошла вниз по склону и вышла на ровную открытую площадку. Бригады вытаскивали из ангаров последние дирижабли и начинали заводить двигатели. Ему внушила благоговение картина, лежащая перед ним. Шестнадцать «Орлов» стояло в линию крылом к крылу. Двенадцать из них были новыми, четыре, вернулись с фронта на ремонт и обслуживание двигателей. В неясном свете они выглядели призрачно, словно гиганты из какой-то забытой эры прошлого или пришельцы из другого мира.

Люди, отобранные для миссии, уже выстроились рядом с машинами, по десятку на каждый дирижабль вдобавок к экипажу. Почти все они были бывшими компаньонами Ганса, выжившими в освободительном побеге в прошлом году, или в зимнем фланговом нападении в долине реки Эбро. Три сотни их товарищей из чинской бригады погрузили на поезда, утром после решения совершить это нападение, и отправили экспрессом в Рим, а там пересадили на транспортные судна до Тира. С ними было отправлено оборудование, чтобы переоснастить двадцать восемь «Орлов» и тридцать «Шмелей», которые должны лететь из Капуа в Рим, а оттуда прямо в Тир. Если там все идет согласно плану, то те дирижабли стартовали незадолго до полудня.

— Ты понимаешь Варинна, что ты скрывала от меня, — сказал Эндрю, смотря на нее, пытаясь обсудить неприятное обстоятельство.

— Дирижабли? Некоторым необходим ремонт, у остальных тоже есть проблемы, что-то подрегулировать, что-то закончить, некоторые были построены раньше графика.

— Они могли дать нам преимущество у Капуа.

— Я так не думаю. Если бы Чак был жив, то он бы говорил вам не делать этого, а совершить то же самое, что делаю я.

— Так это оправдывает, что эти «Орлы» были придержаны?

— Нет, сэр. Но теперь вы рады, что я так поступила.

Эндрю не мог с ней спорить по этому пункту. И он знал, что восемь, десять, пятнадцать дирижаблей не дали бы превосходства в тот день.

Утренняя тишина была нарушена, когда запустили большинство двигателей, сначала неуверенно запинающихся, а потом гремящих, вплоть до мощного стука.

Он увидел Джека Петраччи, медленно идущего к ним, двигающегося скованно. Эндрю показал ему, что можно стоять вольно.

— Все готово?

Джек тихо рассмеялся.

— Полагаю, что да, сэр.

Эндрю ничего не ответил. С большинством солдат, он устроил бы выволочку за такой нерадивый вид, но были некоторые, особенно, такие как Джек, которые танцевали со смертью так близко и так долго, что он понимал их обреченное отношение, особенно в момент подобный такому.

— Номера сорок семь и пятьдесят два, нам следует вычеркнуть их из списка. Я думаю у сорок седьмого слишком большая утечка газа; на пятьдесят втором прострелен двигатель по правому борту.

Джек посмотрел на Варинну, которая покачала головой.

— Идут все, — сказал Эндрю. — Прикажите этим двоим, держаться побережья насколько это будет возможно, но идут все.

— Как я и думал, сэр. Я уже сказал им это.

— Все эти новые пилоты, ты думаешь, они справятся? — спросил Эндрю.

Джек снова захохотал.

— Ну, сэр, пока нет ни одного шторма, небо чистое, и ниоткуда не выскочат бантагские дирижабли. Я как бы считаю, что половина из них, так или иначе погибнет в течение недели, даже если план не сработает, но это их работа.

— Все в порядке, Джек, — негромко произнес Эндрю, но его тон показал, что фатализм Джека не должен распространяться так далеко. Эндрю посмотрел вокруг на собравшуюся группу, затем положил руку на плечо Джека и отвел его в сторону, чтобы поговорить наедине.

— У меня не было возможности поговорить с тобой ранее об этом плане.

Джек промолчал, предпочитая не вступать в разговор.

— Тебе не нравится план.

Снова смешок.

— Не нравится. Ну, я всегда понимал, что когда-либо я умру, начиная с того момента, как я позволил записать себя в этот проклятый дурацкий воздушный корпус. Вы понимаете, сэр, я только вчера думал, что если бы я держал рот на замке, о том, что я летал на воздушном шаре там, в старом мире, ничего этого бы не произошло.

И он неопределенно махнул в сторону дирижаблей.

— И мы бы погибли на войне давным-давно. Те полеты, которые ты совершил, изменили ситуацию.

— Сэр. Мы идем на смерть. Я имею в виду всех нас. Я видел битву у Капуа с высоты в милю. Резервы, которые есть у них, бесчисленны. Они просто прибывают к ним и прибывают. И я думал обо всем, чему нас обучали, когда мы были молодыми. Помните поэмы — «Старый броненосец» , и еще произведение Теннисона «Атака легкой кавалерии» . Мы полагали, что это здорово, погибнуть смертью героев. Но теперь я вижу, что это бессмысленно. Ты умираешь и верно лишь то, что ты продул.

Эндрю ничего не ответил. Для любого, чей разум задержится на этой мысли, такая идея становилась отравой, если она овладевала им накануне битвы.

— У вас когда-либо было чувство, что они только что отлили пулю с вашим именем на ней?

Эндрю кивнул.

— Несомненно, много раз. Помнишь Колд-Харбор. Мы написали наши имена и прикрепили их на спины прежде, чем мы вошли туда. В Испании, утром третьего дня, я знал, что отправляюсь на смерть.

— А зимой, у Капуа?

Эндрю почувствовал холодную дрожь. Нет, тогда не было никакого предупреждения, но, тем не менее, он чуть было не погиб. Все же слишком часто он видел таких парней как Джек, мечущиеся глаза, внутренние муки, усугубленные чувством пустоты, которое овладевало некоторыми из них.

Когда он смотрел на Джека, в нем в который раз возникала мысль о природе страха. Некоторые солдаты, такие как Винсент, по какой-то странной причине по-настоящему испытывали недостаток воображения, чтобы просто поразмыслить о том, каким может быть страдание от раны или смерть. Они просто исполняли свои обязанности, не загружая голову. Винсент страдал от ужасной раны, но, тем не менее, похоже, это не покрыло рубцами его душу. Шрам у него был другого характера, внутреннее противоречие, вызванное давним конфликтом между его воспитанием квакера и врожденным талантом вести людей за собой на поле боя. Ответом Винсента стало то, что он позволил своей душе впасть в холодное безразличие ко всем страданиям, и своим и чужим. Однако, были и другие, такие как Джек, те, кто постоянно мучился воображением, вздрагивая внутри, когда мимо свистела пуля, тех, кто просыпался среди ночи в пропитанных потом и скомканных простынях из-за кошмара, который вертелся в их трепещущих сердцах. Когда он посмотрел на Джека, он почувствовал прилив восхищения, понимая, что ту храбрость, которую проявлял Джек, было значительно сложнее найти в себе и поддерживать ее. Каждый день он должен был скрывать тот ужас, и идти лицом навстречу смерти.

Джек, дрожащей рукой, залез в карман жакета и вытащил свернутый лист бумаги.

— Я никогда не был, по большей степени, тем, кто являлся джентльменом с девушками. Помните общину Онейда , тогда, перед войной? На самом деле я пытался присоединиться к ним, да пытался, но они сказали, что я слишком молод.

Он рассмеялся, а Эндрю улыбнулся.

— Она из Рима, работает в главном госпитале девятого корпуса. Выхаживала меня после моего падения весной. Забавно, но теперь она неожиданно стала очень важна для меня, поэтому убедитесь, что она получит этот лист.

Эндрю торжественно взял письмо, зная, что было бы бессмысленно пытаться говорить по-другому в такой момент.

— Джек, мне жаль, что я не могу позволить тебе избежать этого. Но ты единственный, кто может вести их. Вот почему я прошу, что бы ты вернулся сюда с фронта. Эти мальчики — зеленые юнцы и я боюсь, что они не смогут найти Тир без тебя в качестве поводыря.

Джек слабо улыбнулся.

— Я знаю, и поверьте мне, я бы принял предложение, если бы думал, что могу.

— Джек, скажи со всей прямотой, есть ли шанс в этом деле? Я хочу сказать, что Винсент верит в это. Ганс, понятное дело, он сделает это. Мы совершали отчаянные дела в прошлом, но это — бросок во тьму.

Джек молчаливо посмотрел на него, и Эндрю пожалел о нескольких секундах проявленной слабости. Он оттянул Джека в сторону, чтобы вежливо сказать ему, быть бодрым перед другими, а вместо этого просил об утешении.

— Пока остановимся на том, о чем договаривались. Я знаю, что Ганс хочет отправиться в путь до самого конца, но сэр, корабли просто не имеют такой дальности полета. Я не могу просить ребят, пилотирующих корабли, отправиться в полет в один конец без надежды на выживание. Придерживайтесь первоначальной идеи, и тогда может быть шанс. Если бы у нас было в три или четыре раза больше дирижаблей, настоящий флот из нескольких сотен, то я бы гарантировал, что мы сделали бы это. Это означало бы, что у нас будет целая войсковая бригада, а не едва ли полк. Тем не менее, в любом случае, это будет один первоклассный удар по их снабжению и может снизить давление на фронте.

Эндрю кивнул. Это было первым большим сражением из оговоренных на всю неделю. План Варинны говорил о двухступенчатом развитии, вторая фаза, не начинается, пока первая половина не пройдет безупречно и не будет захвачен безопасный плацдарм, чтобы опереться на него. Утром после принятого решения, Ганс начал дискуссию, что атака должна быть произведена целиком и одновременно. Эндрю мог понять такое рассуждение, ведь это ошарашит Джурака и не даст ему времени для реагирования, но он понимал, как наверняка и Ганс, что это было бы самоубийственным актом, что бы его пробовать. И все равно он ощущал, что на самом деле сделает Ганс, как только он там окажется. Первая фаза была, в лучшем случае набегом, налетом на бантагский портовый город Сиань, разгромить все что получится, утопить корабли и уничтожить припасы. Миссия же Винсента состояла в том, чтобы действовать как приманка, чтобы привлечь войска, а еще лучше броневики из Сианя прежде, чем будет совершено воздушное нападение. Целью, если ее можно было достигнуть, была для Винсента в том, чтобы полностью перерезать путь к Великому морю и надежно защитить базу для дирижаблей и даже возможно для морских судов, захваченных в Сиане. Но по-прежнему это будет только полдела. Если бы они на самом деле могли удержать Сиань, переправляя воинов, из сил Винсента морем, для укрепления захваченного города, Джурак был бы отрезан от своего снабжения и вынужден был оставить всю территорию Рима и вернуться к Великому морю. Он должен был бы полностью отступить в Ниппон. Это была бы огромная победа… но бантагская армия по-прежнему будет не уничтожена, военная машина, все также работающая и готовая возвращаться снова и снова. То, что хотел Ганс, было пройти весь путь до самого конца, но он понимал, что никогда не отдаст такой приказ, в результате которого погибнут все, кто сделает такую попытку. Также это могло означать, что в попытке достичь всего, Джурак мог нанести контрудар и разбить план по частям. Эндрю взял руку Джека и плотно сжал ее.

— Безопасного полета.

— Да я всегда был образцом осторожности. Как бы я иначе дожил до двадцати восьми очень старых лет.

Приняв сухой вид, Джек отсалютовал.

— Сэр, я думаю, что самое время перейти к выдвижению, так что, вы извините меня.

Эндрю вернулся к своей небольшой группе. В то время как он говорил с Джеком, подъехал Винсент. Как обычно он был одет в униформу стиля «Фил Шеридан», сапоги для верховой езды больше обычного размера, снежно-белые рукавицы, униформа со слишком большим количеством золотой тесьмы, щегольское кепи, и такая же смешная редкая козлиная бородка и усы. Эндрю видел, что парень стремится вернуться на фронт. Он бы предпочел, чтобы Винсент остался в Суздале, но из-за произошедшей попытки убийства его тестя, Эндрю ощущал, что лучше будет вытащить парня из города на некоторое время. Если бы не пуля выпущенная убийцей, то с другой стороны, Винсент сам мог сделать что-нибудь опрометчивое. И, кроме того, учитывая то, что он собирался делать, присутствие Винсента в городе просто не будет вписываться в план.

Вот и на самом деле пришел момент, наступило время отбытия. В течение многих дней он размышлял над этим моментом. Двигатели на большинстве дирижаблей теперь были заведены, нарушая предрассветную тишину, так как пилоты газовали каждый в свою очередь, позволяя им работать на полных оборотах в течение нескольких минут, затем перекрывая дроссель, и уменьшая обороты до холостого хода. Винсент был нетерпелив в своем желании отправиться. Он уже попрощался с семьей; это было частью его характера, никогда не позволять показывать на людях эту сторону своей жизни. Не было никакого смысла просматривать план еще раз. Часть его задумал Винсент, особенно атаку броневиками из Тира. Он знал ее значительно лучше Эндрю. Приветствие было обычным, как будто он направлялся для утренней инспекции.

— Это сработает, сэр, — сказал Винсент. — Я вам это обещаю.

Эндрю кивнул, и парень отошел, отправившись к своему дирижаблю в сопровождении отобранных офицеров штаба. Он оставил свою трость и медленно передвигался с явной хромотой. Теперь рядом остались только Ганс и Варинна, что-то бормотавшая о проверке одного из кораблей и необходимости оставить два на месте. Ганс вздохнул и сел на траву, показывая Эндрю последовать его примеру. Ганс улыбнулся, и Эндрю внезапно почувствовал острое желание любым способом повернуть время вспять, чтобы все происходило так, как это было за очень многие годы до сего дня и скрыться там от знания того, что произойдет. Ганс постарел, его волосы стали седыми, зубы изогнулись и окрасились в темно-желтый цвет, несколько из них выпали или почернели, его кожа больше не была загорелой и жесткой, а стала теперь похожей на воск. Он по-настоящему никогда не признавался себе в том, насколько годы тюрьмы изменили Ганса. Очень жестокими способами они смягчили его, сделали его более открытым человеком, который стал высказывать то, что лежит на сердце, но также он потерял свою неутомимую жизнеспособность. Однако сейчас, он ощущал, как будто Ганс вызвал обратно эту энергию для еще одного усилия.

— Война проиграна, Эндрю. Мы сражались в хороших драчках, бог знает как много лет. Мы сдерживали три империи, но теперь они приближаются. Но чтобы сделать это, они также должны были измениться и в этом их уязвимость. Раньше, это походило на нападение на пчелиный рой. Мы должны были вырезать их по одной, пока не останется никого. Эндрю, мы вынудили их измениться, стать похожими на нас и, при таком развитии, теперь у них появилась брешь. Мы можем добраться до гнезда, сокрушить королеву, и яйца погибнут вместе с гнездом.

Ганс оживился, говоря это, его глаза неотрывно смотрели в глаза Эндрю.

— Не думаешь же ты, что он не видит этого, — ответил Эндрю, — и не сделал необходимых приготовлений?

— Неожиданность будет на нашей стороне. Мы придерживаемся нашего плана, и мы побеждаем. Та часть плана, вовлекающего Винсента, похожа на безумие, но она удержит его внимание достаточно надолго, и они будут оставаться выведенными из равновесия. Затем остальная часть нашего плана пойдет в ход. Он будет полагать, что воздушная поддержка оказывается Винсенту. К тому времени, когда он поймет, мы уже будем у него в тылу. Мы должны сделать это, Эндрю; иначе, проиграем не только мы, проиграют и чины и весь мир. Сейчас это что-то, ради чего я готов рискнуть своей жизнью. Вопрос в том, найдешь ли ты мужество также рискнуть.

Эндрю сердито посмотрел на Ганса.

— Это ведь не вопрос о моей смелости.

— Да, не об этом. Храбрость в том, чтобы отпустить. Если бы это не я уходил, то возможно было бы как-то полегче.

Он хотел отрицать это. Бог знает, скольких он уже послал на верную смерть, пройдя весь путь по воспоминаниям от конца до начала, до своего собственного брата. Но Ганс — совсем другое дело. Эндрю наклонил голову.

— Да, черт возьми. Я думаю, что когда дирижабль взлетит с тобой, я никогда снова не увижу тебя. Я могу отрицать это, говорить, что это из-за того, что я вверяю наш оставшийся воздушный флот на безумное предприятие. Но на самом деле это из-за тебя.

— Я единственный, кто может возглавить эту атаку.

Наконец, Эндрю кивнул.

— Иди, — прошептал он.

Ганс нагнулся, робко взяв своей рукой руку Эндрю, а затем крепко сжал ее. Эндрю взглянул на него и увидел слезы в глазах друга.

— Ты все делаешь отлично, сынок, просто превосходно.

Эндрю начало трясти. Что он мог сказать, как он мог сказать это? Наконец, слова полились из него, сдерживаемые так долго.

— Я люблю тебя, Ганс, так как я любил собственного отца.

Ганс улыбнулся.

— Я знаю. Мы всегда любили друг друга, ты мне словно сын, которого у меня никогда не было; просто тот жизненный путь, которого мы оба придерживаемся, лишает нас возможности говорить то, что мы чувствуем.

Оба сидели в тишине несколько минут, смотря друг другу в глаза. На Эндрю нахлынул поток воспоминаний, Антиетам, одинокие ночи в карауле, чашка кофе, разделяемая холодным зимним утром, пыльные марши, моменты страха и триумфа, боли его потери и неописуемой радости обнаружения его снова.

— И Ганс.

— Да?

Он не произнес ни слова об этом никому за прошедшую неделю, но сейчас наступил момент истины, чтобы отыграть назад ту ложь, которую он прошептал у Капуа. Он знал, что должно было быть сделано… и они оба были солдатами, которые понимали это. Он расстегнул верхнюю пуговицу на куртке, засунул руку в потайной карман и вытащил конверт, протянув его Гансу.

— Я хочу, чтобы ты прошел весь путь до самого конца, — прошептал Эндрю.

Ганс смотря прямо в его глаза, понимая, что Эндрю просит, просто кивнул.

— Это — мое письменное распоряжение в случае, если Джек или кто-либо еще не согласятся. Ганс, ты должен пройти весь путь до самого конца с этим конвертом, никаких полумер.

Ганс улыбнулся.

— Ты же знаешь, что в любом случае я так бы и сделал.

— Я знаю это, — вздохнул Эндрю.

— Просто ты хочешь, чтобы я знал, что за моим решением стоишь ты.

Эндрю кивнул, не решившись ответить. Ганс похлопал Эндрю по плечу.

— Как я всегда говорил, я горжусь тобой, сынок, — сказал он, колеблясь, — и спасибо тебе. Начиная с того дня, как я сбежал, оставив позади моих товарищей, это преследовало меня. Я должен это сделать.

Между ними возникло молчание, оба погрузились в воспоминания.

— Я думаю, что они ждут, — сурово произнес Ганс, пытаясь скрыть эмоции, готовые его сокрушить.

Эндрю, наконец, взглянул через плечо и увидел, что все, кто ждет, стояли с почтением, некоторые склонив головы. Ничто не производило звуков за исключением работающих двигателей дирижаблей, пропеллеры разрезали все еще утренний воздух. Эндрю кивнул и очень медленно отпустил руку Ганса. Эндрю попытался улыбнуться, борясь, чтобы удержаться за те немногие силы, которые у него еще остались. Он, покачиваясь, встал, Ганс что-то проворчал, тоже поднимаясь.

— Ну, они безусловно пока еще не получили нас. Ты потерял руку под Геттисбергом, словил осколок в легкое под Римом. Черт, команчи не могли получить меня, снайпер повстанцев пытался отстрелить мне ногу, а мерки попасть мне стрелой в грудь и потом я избежал пулевого ранения. Дерьмо, мы пройдем через это сынок; ничего не остается, кроме как подняться.

Эндрю усмехнулся, когда Ганс положил руку ему на бок, как будто помогая ему идти в том же направлении, двоим старым пострадавшим в бою воинам, хромающим вперед. Остальные ждали, и Эндрю ощущал, как будто все они могли чувствовать то, что было сказано между ними двумя.

Эндрю удивился, увидев Отца Касмира, только что подъехавшего и слезшего с лошади. Как священник узнал, было вне его понимания, но казалось, что он всегда знает все. Он подошел к Эндрю и Гансу, и пожал им руки.

— Готорн рассказал мне о плане.

Эндрю молча, шевельнулся, злясь на Винсента за то, что тот такой болтливый.

— Не беспокойся, я ни слова не сказал об этом. План блестящий, он абсолютно блестящий.

Он посмотрел на Варинну.

— Возможно, ты должна стать постоянным членом военного совета.

— Чак хотел бы этого, — сказала она с улыбкой.

— Нет, ты теперь самостоятельная личность. Позволь мертвому спать, дочь моя. У тебя есть свои собственные разум и сердце.

— Ваша Святость, уверен, что хорошее благословение помогло бы, — сказал Ганс, и Эндрю в удивлении посмотрел на своего старого друга.

Ганс слегка покраснел.

— Ну, никогда не будет слишком поздно немного приобщиться к религии.

Касмир рассмеялся, и, засунув руку под одежды, вытащил маленький пузырек, заполненный святой водой. Откупорив его, он показал Гансу, чтобы тот преклонил колени и распрыскал над его головой несколько капель, мягко напевая молитву на древнем языке руссов, не изменившегося и за тысячу лет заточения на этой планете. Глубокое мелодичное песнопение разливалось в воздухе, все кто собрался вокруг, упали на колени, даже чины и Кетсвана. Хотя Эндрю принадлежал к старой Пресвитерианской церкви, он почувствовал потрясение моментом и также упал на колени, склонившись в молитве за своего друга, за миссию, за всех, кто сражался и стремился быть свободным. Касмир отвернулся от Ганса, удерживая пузырек вверху, разбрызгивая святую воду на молящихся, продолжая песнопение, Эндрю сумел понять несколько слов… — и для таковых из Старого Света и всех таковых из Диаспоры в изгнании на этот мир мы просим Вашего милосердия и защиты…

Диаспора, слово из древнегреческого, принесенное в этот мир. Мы Диаспора, подумал он, но если мы победим в этой борьбе, то больше так не должно быть. Мы закончим наше блуждание, наше порабощение, наше изгнание, и это место навсегда должно стать нашим домом. Он снова посмотрел на Ганса, и было так, как будто странный свет собрался вокруг него, вокруг всех тех, кто уходил. Он запомнил теперь и понял, что если и существовала когда-либо причина, ради которой можно умереть, то это была она. Это не была война, чтобы что-то захватить или даже защитить собственность или страну, которая есть у каждого. Ганс был прав. Это была и всегда будет война, ради освобождения людей, самая благородная из всех причин, из-за которых можно было когда-либо пожертвовать собой. Вот почему Ганс должен идти, и вот почему Эндрю должен позволить ему идти. Песнопение замирало, и наступила длинная минута молчания. Эндрю посмотрел вверх и увидел улыбающегося Касмира, пристально смотрящего прямо на него. Священник протянул свою руку, и Эндрю взял ее, поднимаясь на ноги.

— Все на погрузку! — прокричал Эндрю, удивившись мощи своего голоса.

Ганс подошел к Кетсване, они обменялись словами, хлопнули друг друга по спине, и Кетсвана начал выделять из чинов группы по десять человек, указывая каждой группе на одну из машин. С усмешкой Кетсвана направился к аппарату непосредственно позади «Летящего облака», затем обернулся к Эндрю.

— Не волнуйтесь, сэр, я верну его вам, — заявил Кетсвана.

Эндрю взял руку зулуса и крепко сжал ее.

— Бог в помощь и удачи, друг мой.

Кетсвана, явно восхищенный миссией, хлопнул Ганса по плечу, повернулся и убежал прочь.

— Не считая тебя, он самый близкий друг, который у меня есть, — сказал Ганс.

Эти двое подошли к Джеку, который наставлял пилотов, собравшихся вокруг него. С одной из сторон от Джека стояли Варинна и ее помощники.

— Помните, что теперь у вас нет нижнего стрелка. Если мы действительно доберемся, то вы направляетесь прямо к земле и держитесь за нее. Поддельное дуло пушки на какое-то время отгонит их, но как только они поймут, что это муляж, они пойдут в атаку.

Эндрю посмотрел на один из кораблей. Отделение, в котором находились нижний стрелок и бомбометатель, было снято и заменено на плетеную корзину пятнадцати футов в длину и шести в ширину. Муляж был ничем иным, как связанной вместе полудюжиной ручек от метел, окрашенных в черный цвет и торчащих из задней части корзины. Отделения чинских солдат выстроились в линии перед входами корзин, большинство явно испытывало потрясение размерами дирижаблей, грохотом двигателей и перспективой того, что они собирались сделать. Не было ни капли времени или лишнего топлива, что бы дать хоть кому-то из них поучаствовать даже в самом коротком ознакомительном полете; наверху они окажутся впервые. Они нервно болтали между собой, ожидая своей очереди, пока первый солдат поднимался по веревочной лестнице в плетеную корзину. К тому времени, как от шести до семи человек поднялись на борт, дирижабли приспустились на свои колеса, и теперь подъем стал не на много более чем высокий шаг на борт. После того, как последний человек оказался на борту, механики подали их карабины, которые все были проверены, чтобы удостовериться, что они не заряжены, ящики с патронами, два одеяла на человека, жестяные банки, заполненные пищевыми рационами и двумя пятигаллонными баррелями воды. Вдоль каждой из стенок отделения были брошены четыре ящика, затянутых канатами, несущих запасные части.

— Все, что вам потребуется сделать, это следовать за мной, — заявил Джек, продолжая брифинг. — Если я упаду, ну тогда вам придется самим заниматься навигацией. Разделитесь на отделения по четыре корабля, и в этом случае этим придется заняться командирам, это будет ваше дело. Морской флот дал нам хорошие карты побережья со всеми видными ориентирами, таким образом, как только вы натолкнетесь на побережье, вновь зафиксируйте ваше положение и либо направляйтесь на север, либо на юг в Тир.

Он огляделся на группу.

— Увидимся вечером.

Пилоты, которым почти всем еще не было и двадцати, нервно усмехнулись. Смех то возникал, то затихал, как от виселичного юмора, и группа встала.

— Придержите их!

Это был Гейтс. Эндрю почувствовал вспышку раздражения, когда увидел то, чего хотел журналист, но потом внутри него дернулся историк, и он одобрительно кивнул. Гейтс уже вытащил камеру из фургона и установил ее на треноге. Солнце только что прорезало горизонт и отбрасывало длинные тени.

— Вы все должны встать очень плотно, здесь мало света.

Гейтс слегка передвинул камеру так, чтобы можно было получить часть дирижабля на заднем фоне, затем показал Эндрю присоединиться к группе. Он ощутил сбоку чье-то присутствие, и увидел, что Ганс вернулся обратно от своего корабля, чтобы присоединиться на минуту, сопровождаемый Кетсваной и несколькими чинами. Винсент прогуливался и стоял около Варинны, которая свернула аэронавигационную карту под рукой, Касмир встал с другой от нее стороны.

— Не шевелитесь.

Гейтс снял крышку с объектива и начал отсчет секунд. Все стояли молча, застыв в самых разнообразных позах, Эндрю понял, что как всегда он слегка повернулся, чтобы скрыть пустой рукав. Уголком глаз он увидел Готорна, словно молодой Шеридан с рукой, засунутой в расстегнутый жакет. Пилоты стояли небрежно в своих просторных штанах-комбинезонах, шерстяных расстегнутых жакетах, некоторые, засунув руки в карманы. Затем стоял Ганс, ссутулившись, в низко натянутой кепке, прикрывающей его глаза, челюсть, жующая плитку табака, так что его лицо будет выглядеть стертым. И вновь наступил момент кристальной ясности, осознания того, насколько все происходящее было ценно, насколько все это было хрупким, словно стеклянная статуэтка.

— Нас так мало, но мы счастливое меньшинство, мы братья по оружию, — едва слышно прошептал он.

— Вот и все, — заявил Гейтс, ставя на место крышку объектива.

Джек нарушил сцену, выступая вперед из группы, и повернулся лицом к Эндрю.

— С вашего разрешения, сэр. Небо тяжелое и ветер нулевой. Все машины загружены. Пора идти.

Эндрю вернул приветствие.

— Удачи сынок.

Джек бледно улыбнулся и без лишних слов отправился к своей машине. Группа распалась, все побежали по местам, и внезапно Эндрю остался один. Он повернулся, чтобы сказать последнее прощай Гансу, но его друг уже ушел, пристроившись рядом с Джеком. Эндрю почувствовал вспышку раздражения, но понимал, что Ганс был прав. Ганс взобрался по лестнице в переднюю кабину экипажа, не оглядываясь назад, следуя за Джеком, который затянул веревочную лестницу за ним и закрыл люк. Он видел, как Ганс взобрался на сиденье, обычно занимаемое вторым пилотом, но Федор теперь стал дублером командующего воздушного корпуса и поэтому летел во втором дирижабле.

Механики отступили назад от своих дирижаблей, бригадиры стояли каждый перед своей машиной с поднятой правой рукой с вытянутым вверх красным флагом. Бригадир перед машиной Джека вращал флагом над головой по замкнутому кругу. Один за другим каждый из моторов увеличивал скорость, пропеллеры, превращались в неразличимые пятна, и работа вхолостую осталась позади. Отступая прочь по направлению левой стороны дирижабля, бригадир снова помахал флагом и указал им вперед. Все двигатели взревели и машина медленно качнулась вперед. Двухуровневые крылья по левому борту миновали Эндрю в каких-то футах от него, и когда они просвистели рядом, двойные двигатели подняли вверх вокруг Эндрю фонтан пыли, воздух заполнился вонью сгоревшего керосина. Второй и третий дирижабли отправились следом, рокоча двигателями. Колонна, выглядящая, словно неуклюжие птицы, вырулила к восточному концу травяной взлетно-посадочной полосы, линия стройных наполненных водородом кораблей, крылья, казалось бы, были добавлены случайно, словно исходя из чьей-то запоздалой мысли.

Ведущее судно повернулось носовой частью к слабому ветерку, едва струящемуся с запада. Прекрасный силуэт, освещенный сзади восходящим солнцем, захватил внимание Эндрю — потрясающе красивое зрелище — крылья словно сгустки отраженного света. Машина рванула вперед, несколькими секундами позже да него докатился звук двигателей. Он напрягся, видя, как неуклюже передвигается по взлетно-посадочной полосе дирижабль, сначала, как будто не двигаясь, затем очень медленно набирая скорость. Мягко, с изяществом, он оторвался от земли, когда до конца полосы еще оставалась сотня футов. Джек выровнял полет в дюжине футов от поверхности, зная, благодаря опыту, что сначала нужно набрать скорость, а уже потом продолжить подъем. Все произошло настолько быстро, что некоторые в толпе вокруг Эндрю наклонились. Он встал по стойке смирно, отдавая честь, когда машины взмывали, ревя двигателями, ветер играл на канатах, словно на арфе, плавающей в небесах. Он на мгновение увидел Ганса, взгромоздившегося на кресло второго пилота, по-детски непосредственная улыбка освещала его лицо. Их глаза встретились на секунду, и в это мгновение он был таким, как будто все годы были сброшены и теперь он был стариком, а Ганс стал мальчишкой, отправившимся в какое-то великое и славное приключение, а потом он ушел. Грохот усилился, «Летящее облако» начало подъем, за ним последовали «Огонь небес» и «Проклятие бантагов». Один за другим они проходили мимо, некоторые покачивая крыльями в приветствии, другие двигались прямо, их пилоты слишком нервничали, что бы пытаться сделать что-нибудь еще, кроме как не грохнуться на землю. Джек повел их в путь, взбираясь по спирали в небо, ожидая последний корабль, чтобы встать в построение в виде длинной, беспорядочно тянущейся колонны. Наконец, он повернулся прямо на восток, поднимаясь на высоту в тысячу футов, и поспешил прочь, ловя воздушный поток наверху. Эндрю наблюдал, как их вид изменялся от стройных крестов до круглого неясного пятна, а затем к простой точке света, которая, наконец, угасла из вида. Вокруг него бригады механиков, наконец, начали расходиться, тихо разговаривая между собой, отправляясь обратно в свои ангары, некоторые с тоской оглядывались назад, как будто желая самим отправиться туда.

— Я думаю, что это было одним из самых трудных решений, которые вы когда-либо принимали.

Эндрю повернулся, и увидел Касмира сбоку от себя.

— Да, Ваше Преподобие, это так, — прошептал он.

— Я помню, однажды вы сказали, что для того, чтобы быть хорошим командиром, ты должен любить армию всей своей душой. Парадокс в том, что придет время, когда ты будешь обязан приказать, а в результате уничтожишь то, что любишь.

— Да, я сказал это давным-давно.

— Вы думаете, это сработает?

— Ганс верит в это.

— Ну а вы?

— Я не знаю. Существует слишком много переменных. Погода станет плохой. Бантаги встревожатся и поднимут дирижабли им на встречу. У них с трудом хватит топлива, если они не захватят дополнительных складов, или отличные позиции для второй волны…

Его голос сошел на нет.

— Слишком многое может пойти не так, как надо.

— Жизнь это процесс, который состоит из того, что идет не так, как надо. Вот такой Перм создал вселенную. Это вызов нам в том, чтобы затем найти веру, чтобы переделать ее в то, что является правильным и приятным глазу Его.

Касмир улыбнулся и положил руку на плечо Эндрю.

— Мне жаль, что у меня не было вашей веры.

— Она есть, просто скрыта до поры до времени. Нам лучше вернуться в город. Кто знает, к тому времени как мы вернемся, у нас может даже и не быть правительства.

Он сказал это так небрежно, но Эндрю почувствовал все беспокойство за вернувшиеся, те, другие проблемы. Варинна, которая организовала все это действо, стояла задумчиво, приложив к бровям искалеченную руку, чтобы закрыть глаза от солнечного света, она продолжала пристально вглядываться в восточном направлении, по ее лицу струились слезы. Она почувствовала его взгляд на ней и повернулась лицом к Эндрю, и он понял, что должен вновь обрести свою силу. Он с трудом улыбнулся.

— Чак об этом мечтал, ты превратила эти мечты в реальность. Это сработает.

— Вы так думаете?

— Иначе, я бы не отдал приказ, — сказал Эндрю.

Он посмотрел вокруг на всех, кто собрался около него. Касмир, Варинна, Гейтс, техники и бригады механиков, все они хотели верить, а он знал, что потерял свою собственную веру, начиная с момента, как был ранен осколком мортирного снаряда. Теперь же она была необходима, для всех них. Он улыбнулся.

— У меня есть вера, — прошептал он. — Это сработает.

* * *

— Мой карт.

Джурак возмутился, смотря на вход своей юрты. Зартак стоял в открытом дверном проеме, выделяясь силуэтом на фоне предрассветного света.

— Пора? — спросил Джурак, смутившись, что он проспал восход солнца.

— Не волнуйся, ты был на ногах полночи. Я приказал охране не беспокоить тебя, но это не может ждать.

— Янки, они двигаются, — сказал Джурак, как раз когда размялся и поднялся на ноги.

— Как ты узнал? — осторожно спросил Зартак.

Джурак покачал головой.

— Не стоит бегать и орать на всех углах, что у меня есть способность к ясновидению. Просто такой у меня был сон. Я видел дирижабль янки. Я повернулся спиной, а они неожиданно набросились на меня.

Зартак пристально смотрел на него, пока Джурак не кивнул ему на то, что он держал. Старый воин шелохнулся и протянул ему две телеграммы, Джурак просмотрел содержимое.

— Три корабля янки, несущие броневики, были замечены вчера поздно вечером летчиком из Тирского лагеря, патрулирующего Внутреннее море между Тиром и Римом. При первых лучах утреннего света эти корабли увидели в гавани Тира. Новые дирижабли в Тире уже позади наших линий обороны и готовы атаковать.

— Когда пришли эти сообщения?

— Второй доклад всего несколько минут назад. Первое донесение в середине ночи.

— Почему задержали? — спросил он со злобой.

— Очевидно проблема с ретрансляционной станцией. Затем, когда оно прибыло сюда, чин, который его расшифровал, просто положил его вместе с другими отчетами о движении поездов и разгрузке поставок.

— Будь все проклято.

— Следует ли мне наказать его для примера? — спросил Зартак.

Джурак задумался на мгновение, затем покачал головой.

— Если я буду убивать каждого телеграфиста, который совершил ошибку, то очередь была бы до конца дня.

— Возможно, он сделал это сознательно, — давил Зартак.

— Скажи ему, что при следующей такой ошибке, его не просто отправят на Праздник луны, его медленно наколют на вертел, — ответил Джурак.

Зартак в ответ уклончиво проворчал. Джурак осмотрел юрту. Хотя это была юрта кар-карта, заполненная золотом и любой возможной роскошью, известной в этом мире, он по-прежнему с удовольствием обменял бы все это на кран с горячей водой, и возможности остаться одному, и конечно музыку, музыку, которую можно было бы услышать всего лишь коснувшись кнопки, вместо причитаний сказителей истории, и рвущих нервы визгов однострунной баши. Зартак предложил ему помочь одеться, но он отстранил старого воина, затем он скользнул в кожаные брюки, которые казались холодными и липкими, одел сапоги для верховой езды, кожаный жакет, и легкую кольчужную рубашку, ничего, что могло бы принести много пользы в сражении, но здесь в тыловых линиях носилось, как само собой разумеющееся, чтобы защититься от лезвия убийцы в спине. Одеваясь, он продолжал думать о двух телеграммах.

— Переброска их броневиков к Тиру, — сказал он. — Интересно передислоцировали ли они все с этого фронта.

— Мы можем отправить наши дирижабли, что бы посмотреть, что происходит здесь позади их линий обороны.

Он кивнул в согласии. Почему Тир? Он подошел к карте, натянутой на стене, разукрашенной одним из больших мохнатых гигантов, которые бродили по степи. Карта была натянута в деревянной рамке, показывая весь мир от Ниппона до Суздаля. Картография бантагов заинтриговала его, как только он попал в этот мир. С бесконечным кружением они нарисовали каждый шаг своего марша, каждый родник, речной брод, поселения скота, место с хорошим пастбищем и места, где земля была бесплодна. Большой свиток, растянутый от конца до конца, показывал намного больше двух сотен таких шагов. То, что висело перед ним, было всего лишь одной небольшой частью большой ткани этого странного мира, который был теперь его домом. Он уставился на карту.

— Из Тира, за два дня тяжелейшего марша они могут подойти к головной части железной дороги, которую мы ведем вот из этого маленького порта. — Он указал на карту.

Зартак кивнул.

— Карнаган — так его называет скот, — ответил Зартак. — Наши воины в Тире, за исключением нескольких полков, не вооружены винтовками. Если он бросит на них свои броневики, они не смогут остановить такой удар. Захватить нашу железную дорогу, продвинуться к Великому морю, основать там базу, чтобы наносить нам удары по морским линиям снабжения.

— Смело. Типично для Кина.

«Кин. Воплотил ли Кин эту мечту», задумался он. «Если так, то это была отчаянная попытка. Наиболее вероятно он выжал все свои броневики и все свои уцелевшие дирижабли для этой атаки. Он не мог просто послать броневики. Должна быть поддержка пехоты, по крайней мере, умен их войск». Он проследил маршрут на карте. «Отправить приказ в Сиань, чтобы они направили в другую сторону следующую поставку броневиков и срочно отправили машины в Карнаган. Хотя расстояние было большим, также передвинуть некоторые дирижабли, еще отправить несколько воздушных кораблей из Капуа. Около Тира было сосредоточено восемь уменов. Даже с простыми луками этого должно быть достаточно с учетом броневиков и дирижаблей, которые мы отправим в то место».

— Мы позволим засунуть им головы в ловушку, — объявил Джурак, — удостоверься, что мы не нападем слишком быстро. Затем захлопните ловушку и уничтожьте то, что останется от их передового оружия.

— Предполагаешь, что это их истинная цель?

— Что?

— Полагаю, что здесь есть что-то еще.

Джурак повернулся обратно к карте. Броневики были слишком далеко на юге, чтобы даже думать о попытке марша на северо-восток. Оттуда было около 150 лиг до его главной базы снабжения, которую янки однажды назвали фортом Хэнкок. Передвижная база? Две сотни лиг в южном направлении, затем на восток к узкому проливу Великого моря, но даже там он был шириной в милю, чтобы добраться до восточного побережья, а затем еще одну сотню лиг назад на северо-восток. Нет не то. Не Сиань.

— Думал ли ты о дирижаблях, мой карт, — сказал Зартак, его голос превратился в шепот, — не броневиках.

— Я понимаю.

Он продолжил взирать на карту.

— Ну, это была бы только мечта, мой друг.