— Нас подбили! Нас подбили!

Джек Петраччи, командир республиканского дирижабля «Летящее облако», посмотрел в том направлении, куда указывал его второй пилот и бортмеханик Федор. В хвостовой части корабля, как раз позади правого заднего мотора, в баллоне виднелась аккуратная круглая дырочка. Несколько секунд он внимательно разглядывал ее. Хотя ткань была повреждена, планки каркаса и тросы рулей высоты и направления оставались целы, а главное — не вспыхнул пожар.

— Ничего страшного! — крикнул он Федору в ответ.

— Какой черт, ничего страшного! Я слышал, как внутри баллона разорвался снаряд. Мы горим!

Джек отмахнулся от Федора и опять перевел взгляд вперед: прямо на них стремительно надвигался воздушный корабль бантагов, снабженный крыльями, — одна из их последних разработок. В наушниках раздавалась отчаянная брань Степана, выпустившего очередной снаряд по вражескому дирижаблю. В том месте, где одно из крыльев крепилось к баллону, вспыхнуло голубое пламя, в течение нескольких секунд охватившее весь корабль; он камнем пошел вниз и исчез в плывущих над морем облаках. Это была уже вторая подбитая ими машина противника, но еще четыре штуки кружили рядом.

Джек с усилием потянул на себя рычаги, чтобы выполнить крутой вираж влево и вниз, и, когда дирижабль начал разворачиваться, выглянул из иллюминатора. В разрыве между облаками, в тысяче с лишним ярдах под собой, он увидел блики солнечного света на колышущейся поверхности воды.

Подав ручку управления вперед, он устремился в этот разрыв. Джек привык к тому, что они превосходят бантагов в высоте полета, но теперь, после того как эти подонки усовершенствовали свои летательные аппараты, единственное спасение от них — нырнуть в облака и потихоньку смыться.

— Майор Петраччи! — послышался истерический вопль Степана в переговорной трубке. — Мы горим!

Джек оглянулся через плечо. Федор, выпучив глаза, тоже что-то кричал ему, указывая назад. С нижней частью баллона и впрямь творилось нечто странное: ткань топорщилась, на ней образовались складки. И в то же мгновение желудок Джека подпрыгнул и уехал куда-то вбок — «Летящее облако» падало.

Он потянул рукоятку на себя. Никакого результата. Тросы управления разорваны. Всего несколько секунд назад дирижабль круто снижался, теперь же задний баллон выбросил огромный огненный шар, а нос корабля задрался кверху. Языки пламени уже лизали гондолу, и внезапно вся кормовая часть беспорядочной массой обрушилась вниз, дождем рассыпая искры. Федор смотрел на него круглыми от ужаса глазами.

— Прыгайте вниз! — крикнул ему Джек. — Все вниз!

— Мы сгорим! — завопил Федор.

Пробравшись на середину кабины, Джек отвинтил крепежные болты аварийного выхода и распахнул люк.

— Хватай эти зонтики, придуманные Фергюсоном!

— Черта с два! Пусть он сам на них порхает!

— Прыгай или вправду сгоришь!

Схватив Федора в охапку, он потащил его к люку. Дирижабль продолжал падать. По гондоле летали горящие обрывки баллона. Джек почувствовал сильный жар и увидел надвигавшуюся на них стену огня. Из переговорного устройства, все еще прикрепленного к его комбинезону, доносились вопли Степана, попавшего в западню у себя на верхотуре.

— Выбирайся оттуда, Степан! — закричал он. — Прыгай, чтоб тебя!

Он оторвал от себя переговорную трубку и, вцепившись в Федора мертвой хваткой, бросился в люк. Однако Федор раскинул руки и ноги и распластался, наподобие медузы, поперек люка, а Джек повис на нем. В этот момент внутри кабины прогремел взрыв. Федор инстинктивно прикрыл голову руками, и они оба вывалились наружу. Горящий дирижабль, казалось, угрожающе завис над ними. Джек выпустил Федора из своих объятий и стал судорожно искать вытяжное кольцо парашюта, притороченного у него на спине.

Порой неуемный изобретательский зуд Чака Фергюсона доводил Джека до белого каления, но сейчас он молился, чтобы это техническое новшество его друга сработало. Наконец он нащупал кольцо и дернул за него. Однако ровным счетом ничего не произошло!

В нескольких футах от него в воздухе кувыркался Федор. Задрав голову, Джек увидел, что «Летящее облако» вошло в пике. Несмотря на собственное отчаянное положение, он всей душой пожалел гибнущий корабль, с которым сроднился во время многократных рейдов вглубь вражеской территории. С ужасом он заметил, как от дирижабля отделился какой-то горящий предмет… Это был Степан. Охваченный пламенем, он камнем падал на землю.

Джек отвернулся, сосредоточившись на собственном спасении. Еще раз он ощупал мешок, висевший у него за плечами, но ничего, кроме карманов, не обнаружил. Проклиная Фергюсона за то, что он не проверил толком свое изобретение в действии, Джек поспешно ухватился за большой кусок шелкового купола, паривший среди облаков.

— Твой ход, Эндрю.

Эндрю Лоуренс Кин, командующий Армией Республики, очнулся от своих мыслей и взглянул на старого друга, доктора Эмила Вайса:

— Что ты говоришь?

— Твой ход. — Эмил с улыбкой кивнул на шахматную доску.

— А, ну да. — Решительно двинув вперед ферзя, Эндрю «съел» чужого слона.

— И кто только выдумал, что ты талантливый полководец? — вздохнул доктор и, перебросив собственного ферзя во вражеский тыл, провозгласил: — Вам шах и мат, сэр!

Эндрю молча уставился на доску. Он считал себя достаточно сильным шахматистом и когда-то, будучи профессором истории в Боуден-колледже, гордился своими победами над теми из студентов, кто осмеливался бросить ему вызов.

Он щелчком сбросил своего короля с доски, признавая поражение, и посмотрел на часы, тикавшие на стене. Полночь уже миновала. Его взгляд продолжал блуждать по комнате. Одна из стен была целиком занята картой восточных окраин Республики. Воткнутые в нее синие флажки показывали расположение его собственных войск, красные обозначали предполагаемые пункты дислокации бантагов. Несколько минут Эндрю разглядывал карту. Эмил хранил молчание.

Походный кабинет Эндрю имел спартанский вид. Стены были увешаны картами, на полках позади письменного стола громоздились стопки документов; в дальнем углу, напротив печурки, которую топили дровами, стояла складная койка. На ней, даже не сняв ботинок, распластался Ганс Шудер. Лицо его прикрывала мягкая шляпа с широкими полями, из-под которой доносился мирный храп. Койка была изготовлена рабочими из команды Фергюсона специально для Эндрю с учетом его почти двухметрового роста. Офицеры штаба, движимые, по-видимому, присущей всем русским любовью к природе, взяли за правило украшать помещение цветами, и в бутылке из-под водки, стоявшей на столе, ежедневно появлялся новый букет. Это были незнакомые Эндрю ярко-красные, зеленые и синие дикие цветы с сильным сладковатым ароматом — экзотические порождения этого странного мира. Там, где на стенах оставалось не занятое картами пространство, висели ксилографии из «Гейтс иллюстрейтед уикли», отображавшие наиболее примечательные события последнего времени — операцию по спасению Ганса, спуск на воду нового броненосца на Великом море и самый дальний рейд «Летящего облака» во вражеский тыл. Дирижабль парил над фабричными зданиями, где совсем недавно томился в качестве пленника Ганс.

А теперь, в довершение всех бед, пропал и Джек Петраччи. Эндрю встал, потянулся и, подойдя к двери, заглянул в соседнюю комнату. Телеграфист, прикрыв козырьком глаза от света керосиновой лампы, спал, сидя возле своего аппарата. На полу распростерлись два ординарца. Один из них при появлении полковника поднял голову и хотел вскочить, но Эндрю замахал руками, чтобы он не прерывал отдыха, и, прикрыв дверь, обернулся к Эмилу:

— Прошло уже четыре дня, а я все жду, что вот откроется дверь и войдет Петраччи. Не могу поверить, что он погиб вместе с последним нашим дирижаблем. Мы словно глаз лишились. — Он перегнулся через стол и, ухватив за горлышко стоявшую рядом с Эмилом бутылку водки, налил себе стакан и опрокинул его. — Джек, Федор, Степан… Ах, будь все проклято!

Эмил ничего не ответил. Известия, которые они получали в последнее время, были одно другого сквернее. Бантаги вовсю развернули строительство морских судов в порту Сиань, а только этим утром поступило сообщение о том, что их армия преградила подступы к Ниппону. Не радовала и политическая обстановка: вождь бантагов Гаарк прислал к ним для переговоров своих представителей, которые оказались весьма хитроумными людьми и сумели внести раздор в стан республиканских лидеров.

— И Ниппон теперь для нас недоступен, — посетовал Эндрю и, склонившись над шахматной доской, стал задумчиво играть с фигурами. — Они могут напасть на нас с одной из двух сторон. Мне позарез необходимо знать, какую из них они выберут, — а как я могу получить эти сведения без воздушной разведки? — Он вернул своего короля на место и стал двигать ферзя и ладьи Эмила. — Первый путь — с востока, в обход моря, — проговорил он, переместив ферзя в правый верхний угол доски. Эндрю четко представлял себе расстановку сил на местности.

Земли Ниппона лежали в нескольких сотнях миль к востоку. Если бы он строил железную дорогу быстрее, послав подальше кое-кого из политиков с их недовольством, они успели бы добраться до Ниппона, переправить туда оружие и собрать немалое войско. За год они могли бы подготовить дивизий двадцать — численность населения вполне позволяла сделать это. И тогда уж бантаги не посмели бы сунуться к ним.

— Эх, если бы мы закончили линию!.. — вздохнул Эндрю.

— Если бы да кабы… — откликнулся Эмил. — И потом, это ведь не старое доброе время, когда можно было раздать этим детям природы гладкоствольные мушкеты, обучить за какой-нибудь месяц обращению с ними, построить шеренгой и двинуть на противника. Нынешнее военное искусство — штука непростая.

— Те бантагские войска, что нам довелось видеть, вооружены по старинке, луками и копьями, но Ганс-то говорит совсем о другом. У них там заводы, которые производят заряжающиеся с казенника пушки и винтовки, а также эти чертовы бронированные самоходки. И даже если бы мы построили дорогу до Ниппона, то она растянулась бы узкой лентой на сотни миль, став идеальной мишенью. Это было бы повторение Первой Римской кампании, только несравненно хуже. Стоило бы бантагам перерезать в одном месте эту трехсотмильную нить, и все наши усилия — псу под хвост.

— Получается, что ниппонцы были обречены с самого начала? — покачал головой Эмил. — Это похоже на то, как мы подбираем раненых на поле боя. Тем, кто способен оказать себе первую помощь самостоятельно, мы выдаем перевязочный материал и обезболивающие средства и просим их подождать. Вторая группа — воины, которых мы всеми силами пытаемся спасти, а третью просто оставляем умирать, потому что помочь им уже невозможно. У меня при этом всякий раз душа переворачивается — но что мы можем поделать?

Он отвернулся, и война предстала перед Эндрю такой, какой ее ежедневно видели Эмил, Кэтлин и другие медики. Но, несмотря на эту отвратительную изнанку войны, бывали моменты, когда все это отходило на второй план и ему открывались вещи, спрятанные в глубине его души.

Опять перед ним встал вопрос, мучивший его вот уже десять лет: «Кто я, по сути дела, такой? Я ненавижу войну, и вместе с тем без нее моя жизнь была бы неполной. Именно в горниле войны я стал таким, каков я есть. Я всегда всей душой молился о мире, а когда он наступал, я чувствовал себя как рыба, выброшенная из воды, как будто я создание бога войны Марса и оживаю лишь с первым призывным сигналом боевой трубы».

— Самое ужасное, — прервал его размышления Эмил, — когда, глядя в глаза какому-нибудь мальчишке, я как можно убедительнее лгу, что с ним все в порядке, что я вернусь к нему, как только окажу помощь другому, который больше нуждается в ней… — Его голос пресекся.

Эндрю стало совестно за мысли, пришедшие ему в голову перед этим. В «Гейтс иллюстрейтед уикли» публиковались сотни фотографий, запечатлевших подвиги воинов на поле брани, но никогда ни одного снимка не было сделано на том участке фронта, где сражался доктор Вайс. Самому Эндрю эта сторона войны была хорошо знакома. Он не раз был свидетелем того, как во время боя рядом с ним ранило человека. Как правило, у него был недоуменный вид — он, казалось, не мог поверить, что это случилось с ним. Потом он начинал ощупывать и осматривать себя, чтобы понять, насколько все плохо, и только после этого приходило осознание свершившегося. Опытный ветеран, внимательно осмотрев рану, часто издавал вздох облегчения, если видел, что все поправимо. У других в глазах появлялось отсутствующее выражение, как будто перед ними открывались некие неведомые дали. Но в тех случаях, когда положение было действительно безнадежным, все — даже новички — сразу каким-то образом чувствовали это, несмотря на утешительную ложь доктора.

Он вспомнил, как это произошло с ним самим при отступлении с Семинарского хребта под Геттисбергом. Он собрал вместе всех уцелевших воинов своего полка, как вдруг совсем рядом разорвался снаряд, практически оторвавший ему руку. Последнее, что он видел, лежа на спине, — столпившиеся вокруг солдаты и полощущееся на ветру, окутанное дымом знамя полка с обломанным древком. Затем он погрузился в темноту, а вынырнув из нее, увидел возле своей койки Эмила, который сообщил ему, что левой руки у него больше нет.

«Ты не можешь один спасти мир, Эндрю Кин», — вспомнилось ему.

И теперь он пытался уговорить самого себя, что овладевшее им отчаяние носит чисто прагматический характер и вызвано лишь тем, что из-за близорукости правительства армия Республики лишилась стотысячного пополнения. Но на самом деле его чувства были гораздо глубже. Ему явственно представлялось, как орда захватывает очередной город и сразу возникает незримый, но вполне реальный рубеж между людьми, которые будут еще какое-то время жить, и теми, кто отправится в убойные ямы. Он так надеялся, что они достроят железную дорогу, опередят орду и, резко свернув к югу, отрежут все подходы к Ниппону и спасут миллионы, десятки миллионов людей. Но вместо этого сами бантаги, двигаясь на юг и восток, встали заслоном перед ними, и теперь все оказавшиеся на пути орды были обречены.

Он посмотрел на главного сержанта Ганса Шудера. Старый вояка не упускал возможности перехватить часок-другой для отдыха, и ему требовалось всего несколько секунд, чтобы уснуть.

Эндрю с любовью глядел на старого друга. Прошло уже четыре месяца с тех пор, как Ганс бежал из плена; зажили пулевая рана на ноге и жуткий шрам от сабли на голове. Но внутренне он изменился. Эндрю с грустью подумал, что он уже никогда не станет прежним Гансом — слишком многое ему пришлось пережить за годы неволи. Эмил даже придумал название душевному беспокойству, мучившему почти каждого из трех сотен людей, спасшихся вместе с Гансом, — «комплекс выжившего». Все они, и особенно Ганс, испытывали острое чувство вины перед теми, кого оставили позади и обрекли своим побегом на верную смерть.

— Всем привет! Догадайтесь, кого я к вам притащил!

Дверной проем загородила массивная фигура Пэта О'Дональда. Он встряхнулся, и целый водопад низвергся с его накидки. Затем Пэт снял насквозь промокшую шляпу с обвисшими полями, схватил свободный стул и, усевшись рядом с Эндрю, деловито налил себе стакан водки и залпом осушил его.

Ганс пошевелился и поднял голову:

— Эй, ты, тупоголовый ирландец, нельзя ли потише?

— И это я слышу от голландца? Кто же может быть тупее?

— Prussian bei Gott.

Улыбнувшись, Эндрю приготовился выслушать одну из хорошо знакомых всем перебранок, во время которых Ганс честил Пэта на немецком, а тот в ответ поливал его градом отборных гэльских ругательств. Но на этот раз Пэт не подхватил игру, а указал на дверь. Там, вытянувшись по стойке «смирно» и улыбаясь во весь рот, стоял Джек Петраччи.

Эндрю вскочил на ноги и кинулся к молодому человеку:

— Сынок, мы уж не чаяли тебя увидеть! Что с тобой стряслось?

Схватив Джека за руку, он потащил его к столу. Позади пилота он заметил бортмеханика Федора с перевязанными руками и сделал знак, чтобы он проходил тоже. Джек с вожделением взглянул на бутылку, и Пэт, усмехнувшись, разлил водку по стаканам. Джек передал стакан Федору, тот взял его обеими руками с гримасой боли.

— Я был в гавани, наблюдал, как в нее заходит наше патрульное судно, — объяснил Пэт. — Вдруг гляжу — мать честная! На палубе прохлаждается не кто иной, как этот вот известный вам субъект.

— Мы уж решили, что тебе крышка, — сказал Ганс, пододвигая Джеку стул. — Что произошло?

— У них дирижабли новой конструкции, мне такие до сих пор не встречались, — просипел Джек, еще не пришедший в себя после принятой дозы. — Очевидно, они прятали их, пока не изготовили сколько им надо. Крылья увеличены, на каждом по одному мотору. Мы полетали над Сианем, затем сделали крюк миль в двадцать к востоку и повернули обратно. И только я стал снижаться, чтобы разглядеть все толком, как вдруг, откуда ни возьмись, — незваные гости. — Вздохнув, он сделал еще один глоток. — Ну мы, как обычно в таких случаях, стали набирать высоту. Облака висели на уровне девяти тысяч футов. Я вышел из них на десяти тысячах и вижу — эти парни поднимаются за нами! И самое паршивое, что они теперь не только способны забираться на эту высоту, но и делают это быстрее нас. Наверное, благодаря их новым крыльям.

— Нарисуй, как они выглядят. Надо поскорее показать их Фергюсону, — сказал Эндрю.

Чаку Фергюсону все чаще приходилось играть роль палочки-выручалочки. Как только противник модернизировал свое вооружение, Чак тут же отвечал какой-нибудь еще более эффектной новинкой. В прошлую войну их спасли изобретенные Фергюсоном ракеты, теперь они возлагали надежды на сверхмощные воздушные корабли и бронированные самоходные орудия, которые он разрабатывал.

— Я тут уже набросал кое-что, — ответил Джек и, порывшись в карманах потрепанного мундира, вытащил пачку бумаг и разложил их на столе. Все склонились над рисунками. Джек не только был лучшим пилотом Республики, но и умел неплохо рисовать. Новый корабль бантагов даже выглядел более внушительно, чем прежние: моторы были установлены на крыльях, и, судя по указанному на полях масштабу, размах крыльев достигал почти ста футов. Эндрю посмотрел на Ганса, тот в ответ покачал головой:

— Чертов Гаарк. Надо было пристрелить подонка во время переговоров. Наверняка он вывез эту идею вместе со всем прочим из своего мира.

— Если бы ты пристрелил его, то уж точно не сидел бы сейчас с нами, — отозвался Эндрю. — А переговоры, я считаю, все же пошли нам на пользу.

— Ну и что было потом? — нетерпеливо обратился к Джеку Ганс.

— Мы дрались с ними всю дорогу, пока летели обратно. И спрятаться от них негде — облака слишком редкие. Куда бы я ни свернул, один из них тут же оказывался у меня на хвосте. У них было не меньше десятка кораблей, шесть из них новой конструкции. А когда мы достигли побережья, они окружили нас со всех сторон. Я никак не мог улизнуть от них — они точно приклеились. Двоих мы подбили, но на высоте в тысячу двести футов им удалось вдребезги разнести нашу корму разрывным снарядом, и на этом «Летящему облаку» пришел конец.

— Расскажи им, как ты прыгал, — ухмыльнулся Пэт.

Джек вздохнул, и Эндрю понял, что пилота все еще не отпустил пережитый страх. Во время операции по спасению Ганса Эндрю совершил полет на «Летящем облаке», и это оказалось едва ли не самым жутким событием из всех, что ему довелось испытать в жизни. Он скорее согласился бы идти в лобовую атаку на целую артиллерийскую батарею или очутиться лицом к лицу перед кавалерийским полком, нежели еще раз подняться в воздух на одной из этих душегубок.

— Если бы не Фергюсон, мы были бы уже покойниками. Я считал эти зонтики совершенно дурацкой выдумкой, но нам ничего не оставалось, как прыгать. Правда, пришлось повозиться, прежде чем удалось высвободить эти штуки из мешков у нас на спине, но в конце концов мы с ними справились и преспокойно опустились прямо в воду.

— А Степан?.. — спросил Эндрю ровным тоном.

— Он слишком поздно выбрался из машины, — тихо проговорил Джек. Закрыв глаза, он допил остатки водки.

— А знаете, что самое странное? — произнес Федор, нарушив гнетущее молчание. — Парочка бантагских дирижаблей вынырнула вслед за нами из облаков, и один из них все время кружил вокруг нас, пока мы висели на своих зонтиках. Я видел, как их стрелок взял нас на мушку, и уже распрощался с жизнью, но тут пилот вдруг помахал нам рукой и улетел!

— Ничего удивительного, обыкновенная пилотская солидарность, — отозвался Джек. — На его месте я сделал бы то же самое.

— Но это же бантаги! — возмутился Ганс.

Взглянув на него, Джек покачал головой:

— Да, я понимаю, но он дал мне шанс на спасение, и я отвечу ему тем же, если мы когда-нибудь встретимся. Как бы то ни было, нам чертовски повезло. Мы опустились всего в двух милях от берега, и совсем рядом оказался «Питерсберг». Когда я рассказал Буллфинчу о том, что мы видели, он сразу посадил нас на дозорный катер и отправил сюда.

— Жаль, здесь нет Фергюсона, я, наверное, прямо расцеловал бы его! — воскликнул Федор и тут же скривился от боли, так как Эмил, ухватив его руку, стал разматывать бинты, чтобы осмотреть рану.

— Так что интересного вы видели? — допытывался Ганс у Джека.

— Мы удалились миль на двадцать к востоку от Сианя, как я уже сказал, и заметили больше десятка поездов, до отказа набитых солдатами. Они направлялись на восток.

— Ты уверен?

— Абсолютно, сэр. Лагеря, совсем недавно разбитые под Сианем, были свернуты, все оборудование упаковано, войска перебрасывались на восток. Суда на реке еще стояли, но никаких рабочих не было видно. Я хотел спуститься, чтобы получше рассмотреть ангары вдоль реки и, может быть, даже заглянуть внутрь, но как раз в это время они на нас напали.

Эндрю обменялся недоумевающим взглядом с Гансом.

— Что все это значит, хотел бы я знать? Они что, отказались от своего плана атаки с моря?

— Джек, а они не могли подбить вас раньше? — спросил Ганс.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Сколько времени они вас преследовали? Час? Два?

— Да, вроде того.

— И они не атаковали вас, пока вы не добрались до побережья, так?

— Я что-то не пойму, к чему ты клонишь, Ганс, — вмешался Эндрю.

— Да, собственно, ни к чему, просто размышляю, — вздохнул Ганс.

Эндрю встал и подошел к висевшей на стене карте. На ней было отмечено местонахождение по меньшей мере трех десятков бантагских уменов на территории Ниппона. Большинство было вооружено по старинке, луками и копьями, но им были приданы артиллерийские батареи, а некоторые конники располагали винтовками старого образца. На одной из фотографий, снятых Джеком во время предыдущего полета, были ясно видны длинные ряды пушек, стоявших под Сианем. Может быть, Гаарк действительно раздумал атаковать с моря и перебрасывал современное оружие в Ниппон?

К нему подошел Ганс.

— Боюсь, Гаарк водит нас за нос, — прошептал он. — Возможно, он хотел, чтобы Джек все это увидел и передал нам. Им скорее всего известно, что у нас больше нет воздушных кораблей и мы не сможем проверить это.

— Тогда зачем они сбили Джека? Вряд ли они знали о зонтиках.

— А может, и знали. Или просто у одного из них не выдержали нервы, и он выстрелил вопреки приказу. Но они явно не случайно крутились вокруг «Летящего облака» столько времени и открыли огонь только после того, как он достиг побережья.

— Так ты полагаешь, что это обманный трюк?

— От Гаарка можно ожидать чего угодно. Черт его знает, что за игру он задумал.

Эндрю молча смотрел на Ганса. Он чувствовал, что старый сержант боится Гаарка — не встречи с ним на поле боя, а его хитроумия и фанатичного стремления к амбициозной цели. Не исключено, что из-за этого Гансу мерещился подвох там, где его не было. Если бы бантаги дали Джеку спокойно улететь, а в следующий раз перекрыли ему доступ к Сианю, это было бы и впрямь подозрительно, но ведь они подбили его на обратном пути. Беда в том, что у них не было возможности удостовериться.

Тем временем Эмил снял повязки с ран Федора и, прищелкивая языком, осматривал его красные, распухшие руки.

— Если они действительно нападут с востока, — продолжил Эндрю, указывая на карту, — это даст нам большое преимущество. Местность тут почти сплошь лесистая, коннице пробираться по ней трудно. Мы же можем в крайнем случае отступить за Шенандоа. Она почти шестьсот ярдов в ширину и представляет собой прекрасный оборонительный рубеж.

— Но они могут растянуть фронт на несколько миль, а тогда и у нас возникнут проблемы, — возразил Ганс. — Не забывай, Гаарк совсем не то, что эти дикари. Военная техника на их планете обогнала нашу лет на пятьдесят, если не на все сто. И они умеют сражаться в пешем строю в отличие от мерков, которым на Нейпере пришлось продираться через лес с сотней тысяч конников. Пешком они прошли бы это расстояние гораздо быстрее и набросились бы на вас, пока вы еще не заняли оборону на Сангросе. Как-то в разговоре со мной Гаарк очень точно перечислил все ошибки, допущенные мерками.

Эндрю кивнул:

— Ну и что он, по-твоему, предпримет?

— Будет сражаться на два фронта, — ответил Ганс. — Сил у него для этого хватит. У нас есть только один опасный для него пункт — Порт-Линкольн. С этой базы мы за один день можем развернуть наступление вглубь его территории. Нам надо опередить его и захватить Сиань прежде, чем он нападет на нас. Кто первый совершит успешную атаку, тот и выиграет войну.

— То есть ты уверен, что отвод наиболее боеспособных подразделений из Сианя — это блеф?

Ганс кивнул и указал на пространство между восточным берегом Внутреннего моря и западным побережьем Великого:

— Нам известно, что он увеличил численность войск в этом месте, — десяти имевшихся у него уменов недостаточно, чтобы справиться с тремя нашими корпусами. Я думаю, Эндрю, он обойдет нас по морю и высадится милях в ста южнее Порт-Линкольна.

— Но даже если это обманный финт, то Буллфинч со своим флотом заблокировал выход в море перед Сианем.

— Гаарк полагает, что может разбить наш флот.

Эндрю вздохнул и снова принялся разглядывать карту — занятие, которому он предавался последние четыре месяца. Расклад сил был предельно прост. Исход сражения зависел от того, насколько успешно справится каждая из сторон с материальным обеспечением армии. Его собственные базы находились в пятистах милях к западу — ближайшая из них в Риме. Но у бантагов они располагались еще дальше — в тысяче миль восточнее, возле Сианя. Если бы орда захватила Порт-Линкольн, то не оставила бы Эндрю ни малейшего шанса. Бантаги без помех наращивали бы свои силы, пока не достигли бы подавляющего превосходства. В то же время у Эндрю практически не было возможности совершить бросок на восток и захватить Сиань. И даже если бы это им удалось, орда бросила бы на них все свои силы и Армия Республики болталась бы в сотнях миль от своих баз, связанная с внешним миром лишь тонкой ниточкой морских перевозок.

Достаточно ли Гаарк силен, чтобы нанести удар прямо сейчас? Ганс исходил в своих расчетах из двух предпосылок: первая заключалась в том, что отвод бантагских войск — это мистификация, а вторая — что их флот способен без труда разгромить Буллфинча. Однако Эндрю эти предположения представлялись недостаточно обоснованными.

— Теперь мы к тому же вынуждены действовать вслепую, — прошептал Эндрю, оглянувшись на Джека с Федором. Эмил достал медицинскую сумку и обрабатывал руки Федора составом, который он называл антисептиком. — Черт, слетать бы туда еще разик, всего один только раз!

Петраччи услышал его слова и поднял голову.

— Джек, я знаю, ты тут ни при чем. Это не твоя вина, что мы потеряли «Летящее облако».

— Но я не могу не чувствовать себя виноватым.

— Главное — насколько ты уверен в том, что видел.

— Не меньше дюжины составов, — подтвердил Федор. — Все двигались на восток и были загружены под самую завязку.

Эндрю посмотрел на Ганса:

— Пройдет не меньше месяца, прежде чем мы сможем построить новый дирижабль и посмотреть, что там творится.

— А как насчет намеченной встречи с президентом и Конгрессом в Суздале? — спросил Ганс.

Эндрю ответил не сразу. Встреча действительно была запланирована уже давно, но она почти на три дня отвлекла бы его от подготовки к войне. Тем не менее необходимо было увидеться с представителями гражданских властей и утрясти целый ряд вопросов.

— Поедем, как договаривались, — наконец сказал он. — А ты, Пэт, тем временем двигай на восток. Готорн останется здесь за начальника штаба, будет присматривать за южным фронтом. Марк пусть продолжает руководить возведением укреплений и строительством железной дороги на юге. — Эндрю направился к дверям, но задержался и похлопал Джека по плечу. — Чертовски рад, что ты вернулся, парень. Тебе надо съездить на несколько дней домой, отдохнуть. Можешь отправиться завтра утром вместе с нами.

— Сэр, я бы предпочел остаться здесь.

— Тебе тут все равно нечего делать, пока мы не построим новый дирижабль. Отдохни, поработай с Фергюсоном над его проектами; заодно научишь чему-нибудь начинающих пилотов.

Эндрю вышел на крыльцо своего штаба и вдохнул прохладный ночной воздух. Оглядел станцию, служившую главным пунктом обеспечения Порт-Линкольна и всего восточного фронта. На станции разгружались десятки составов — последний прибыл только что, доставив еще одну артиллерийскую батарею и 43-й Римский пехотный полк.

Люди с поезда цепочкой тянулись мимо него в сторону военного городка, построенного на крутом берегу над заливом, не подозревая, что их разглядывает главнокомандующий. Топот сапог, позвякивание оловянных кружек и котелков, приглушенные разговоры, обрывки песен — он столько раз слышал все эти звуки ночного перехода на дорогах под Антьетамом, Геттисбергом, Колд-Харбором, затем на Нейпере, в Риме и, наконец, под Испанией, что они стали лейтмотивом его существования. В сторону складов с грохотом проезжали повозки, до предела нагруженные бочонками с солониной, ящиками с галетами, боеприпасами, солдатской формой и уймой прочих вещей, составлявших неотъемлемую часть повседневной жизни армии.

Эндрю поднял голову и посмотрел на висевшее прямо над ним Большое Колесо. Вид звездного неба уже, наверное, в сотый раз пробудил у него вопрос: которая из мириадов светящихся точек его родина?

Он улыбнулся, вспомнив, как после войны с мерками они с Кэтлин устроили себе каникулы и провели неделю на заброшенной вилле, предоставленной в их распоряжение римским проконсулом Марком. Кроме них двоих, детей и нескольких слуг, на вилле никого не было. По вечерам они поднимались на большой луг, где трава выросла почти до пояса, ложились в нее и, глядя на звезды, пытались найти Солнце, вокруг которого вращалась Земля. Особенно запомнилась Эндрю одна ночь, когда на небе высыпало невероятно много звезд, а Кэтлин шепнула ему, что теперь их дом, их Земля здесь и никуда они отсюда не денутся.

И все же он не мог забыть родной Мэн. Море здесь было пресным, теплым, — совсем не таким, как дома; Эндрю тосковал по восхитительной прохладе осеннего бриза, по пронизывающему зимнему туману, кристальной голубизне летних дней, невыразимо прекрасных. Он, разумеется, не стал бы теперь ничего менять в своей жизни. У него была Кэтлин, были дети и была мечта, достижению которой он отдавал все свои силы, — освободить людей, живших в этом кошмарном мире. Но, глядя на звезды там, наверху, он поневоле думал о том, как было бы хорошо, если бы можно было вернуть прошлое — беззаботные летние ночи в Мэне, юношескую невинность, — и ему хотелось верить, что это осуществимо.

— Вспоминаешь Мэн?

Рядом с ним стоял Ганс, тоже глядевший на небо.

— Как ты угадал?

— Бог его знает. Интуиция. Я чувствую то же самое. Хочется мира, покоя для жены и сына. Помнишь тот луг на берегу пруда к северу от Огасты, на котором мы как-то сделали привал, когда ты был еще совсем зеленым лейтенантиком и впервые повел роту в поход?

Эндрю вздохнул:

— Ну еще бы! Сноу-Понд под Огастой. Прекрасно помню.

— В тот день все дышало таким покоем! Поднятая ветерком рябь на воде, медленно плывущие над головой белые облака, голубое небо, прохладный воздух. Все такое свежее, будто в первый день творения… Когда я был там, — Ганс кивнул в южном направлении, — то мечтал по ночам, что вот закрою глаза и вновь окажусь в прошлом, на этом лугу.

Они помолчали. После возвращения из бантагского ада Ганс изменился. Разумеется, он оставался все тем же опытным седовласым сержантом — этого у него не отнять, — но теперь в нем чувствовалось что-то трагическое, тоска по тому, чего они никогда не найдут в этом мире.

— Судьба никак не хочет оставить нас в покое, — нарушил молчание Эндрю, по-прежнему глядя на небо. — После окончания последней войны я надеялся, что наконец-то наступит прочный мир. Но он никогда не наступит, по крайней мере при нашей жизни. Может быть, наши дети будут жить без войн, но только не мы. Войны будут вспыхивать снова и снова, бесконечно.

Кивнув, Ганс вытащил из кармана плитку табака и откусил от нее. Машинально он протянул плитку Эндрю, и тот, улыбнувшись, тоже отломил кусок и взглянул на своего старого друга. Это был ритуал, заведенный ими много лет назад, еще там, на Земле. В годы плена одно воспоминание об этом простом жесте вызывало слезы на глазах старого сержанта.

— И почему только испытания сыплются на нашу голову? — вздохнул Эндрю.

— Да просто потому, что нас угораздило попасть сюда, приятель, — так уж случилось.