Закашлявшись от смеха, Эндрю утер выступившие на глазах слезы.

— «Но что за свет там, в окне? Джульетта, цыпочка, ты — словно солнце».

Пэт, произносивший свои реплики с пафосом и хриплым ирландским акцентом, заставил всех слушающих его янки умирать от смеха. А поскольку иногда он запинался, все дружно подсказывали ему забытые строки, ожидая новых откровений.

— «О Ромео, Ромео, куда же ты подевался, Ромео?»

Боб Флетчер, одетый в наряд русской поселянки, появился на балконе. На голову он водрузил парик из конского волоса, доходивший ему до колен. Зрители разразились дружным хохотом. Боб, не теряясь, приветственно помахал рукой и принялся посылать всем воздушные поцелуи, не обращая ни малейшего внимания на Пэта, который в коленопреклоненной позе взирал на предмет своей страсти.

«Ромео и Джульетта» так полюбились русским зрителям, что некоторые из самых знаменитых сцен многие знали наизусть. И поэтому, когда герои признавались друг другу в любви, не меньше десятка добровольных суфлеров выкрикивали слова в унисон с артистами, говорившими на английском языке.

Сказав наконец все положенное, Пэт вскарабкался на лестницу, удобно прислоненную к балкону, чтобы исполнить легендарный поцелуй. Он закрыл глаза и наклонился вперед, вытянув губы трубочкой, а зловредный Боб тотчас повернулся спиной, подставив влюбленному свою отнюдь не маленькую филейную часть.

Публика впала в истерику.

— Смесь Чосера с Шекспиром, — прокомментировала Кэтлин, держась за живот.

— Как удачно, что Пэт и еще нескольких парней притащили с собой Шекспира, — сказал Эмил между приступами смеха.

Грубоватый земной юмор вряд ли пришелся бы по душе смешанной аудитории дома, в Штатах, хотя пародии на Шекспира были там в ходу, у русских они пользовались необыкновенным успехом, и после каждого действия актеров вызывали на бис.

Следующая сценка была более серьезной — отрывок из «Макбета» в исполнении русских актеров, в котором главный герой представал в образе сумасшедшего боярина. Во время сцены смерти стояла гробовая тишина, зато гром аплодисментов, раздавшийся после того, как его тело утащили, превзошел все ожидания. На поклон вышел Макбет, чью роль исполнял молодой Григорий, прославившийся тем, что сумел-таки в свое время доставить в Суздаль весть о возвращении Эндрю с армией из Рима.

— Когда-нибудь этот мальчик станет вторым Эдвином Бутом, — одобрительно сказала Кэтлин. — Вы видели его игру?

— В Нью-Йорке, — отозвался Эмил. — Хотя мне больше понравился его отец в роли короля Лира.

— Мой отец обожал всех Бутов. — В голосе Кэтлин звучала ностальгия.

— Ну, самый младший мне не очень нравился, — сообщил Эмил. — Очень уж он собой любовался. Этакий позер с сумасшедшинкой в глазах.

— Возможно, чтобы стать актером, нужно действительно быть немного сумасшедшим, — тихо произнес Эндрю. На сцене появились фокусники. Их сначала радостно приветствовали, но фокусы оказались примитивными, давно известными, и вскоре они удалились. После этого показали несколько живых картин, начиная с подписания конституции Руси. За ним последовала постройка железной дороги — все, кто имел к ней отношение, бурно восторгались. Затем перед зрителями предстала сцена убийства сенатора Михаила, предателя. Исполнителя освистали с большим удовольствием. Михаил трусливо дрожал, знамя мерков позади него не оставляло сомнений в том, кому он служит, а русские солдаты делали выразительные жесты, подчеркивающие их презрение. Раздался ружейный залп, Михаил рухнул, зрители разразились воплями восторга. Последней картиной оказалась победа русских над тугарами, скопированная с популярной иллюстрации в газете Гейтса. На сцене в героических позах стояли солдаты, смотря за горизонт, другие валялись вперемешку с телами тугар. Кто-то крутил за кулисами ручку пропеллера, знамена развевались на ветру, — словом, выглядело все весьма значительно. Публика дружно спела «Боевой клич свободы» на русском и принялась хлопать актерам, которые тут же стали подниматься с пола и раскланиваться.

Во втором отделении появился русский хор, исполнивший несколько популярных любовных песен, зрители с удовольствием им подпевали. На смену русским народным песням пришли мелодии, принесенные в этот мир янки. Особенно популярной оказалась известная вещь «Тишина на Потомаке».

Песня показалась Эндрю не совсем к месту в данный момент — на Потомаке все готовились к кровопролитной войне, так что ее можно было воспринимать только как горькую иронию. После «Тишины» настал черед песни «Проходят дни в тоске и одиночестве», и Эндрю заметил, что у многих на глазах выступили слезы.

Рядом с Эндрю в президентской ложе сидела Кэтлин, она не любила такие сентиментальные баллады, но они напоминали о Земле, и он почувствовал, как она сжала его руку.

Проходят дни в тоске и одиночестве;

Тому, о чем мечтали, не бывать.

И лишь молюсь, чтобы скорей война закончилась,

И мы с тобою встретились опять.

Он старался не глядеть на нее, но не мог удержаться. Хор низкими голосами выводил слова на русском, а они с Кэтлин смотрели друг на друга. Однажды она сказала, что никогда не выйдет за него замуж, потому что не хочет вторично потерять любимого на войне, как это случилось с ее первым женихом. Но вышла, и теперь все время жила в страхе за него.

Прошло уже тринадцать дней после двойного полнолуния. Скоро начнется битва. Может быть, они нападут сегодня, когда он наконец-то сумел вырваться домой, но в любом случае военные действия начнутся до конца недели.

— Я люблю тебя, — прошептал он. Это были единственные слова, которые стоило сказать, только это имело значение.

Она прижалась к нему.

— Ты должен вернуться. — Ее голос был едва слышен на фоне хора. — Я не смогу жить без тебя.

Он не ответил, боясь, что у него задрожит голос.

Песня закончилась.

На сцене появился Григорий, одетый в синюю форму полковника Армии Союза. Левый пустой рукав у него был приколот к мундиру. Эндрю неловко поерзал на своем месте и тихонько огляделся. Кэтлин сжала его ладонь, он же постарался отодвинуться как можно дальше от края ложи, чтобы его никто не видел.

Позади Григория на сцене повалил дым, показались языки пламени, на заднике виднелись тени марширующих солдат. Послышался вон нарг — Эндрю вздрогнул, многие в зале закричали, одни от страха, другие от ярости. Раздался треск, воспроизводящий залп мушкетов, громовой удар барабана — выстрел пушки, и звук горна.

В отдалении шло сражение, а Григорий с силой произнес низким, мелодичным голосом:

— «И снова в бой, друзья мои, и снова в бой!» Эндрю почувствовал глубокое волнение, когда молодой человек начал читать из «Генриха V»:

Когда ж нагрянет ураган войны,

Должны вы подражать повадке тигра.

Кровь разожгите, напрягите мышцы,

Свой нрав прикройте бешенства личиной!

У. Шекспир. Генрих V. Акт III, пролог. Пер. Е. Бируковой.)

Его голос звучал все громче и громче, заглушая грохот выстрелов:

— Поселяне!

Вы Русью были взращены, — и вот теперь

Явите мощь свою, нам показав,

Что вы ее сыны. Я в том уверен;

Ведь нет средь вас столь низких, в чьих бы взорах

Теперь огонь не вспыхнул благородный.

Стоите, вижу, вы, как свора гончих,

На травлю рвущиеся. Поднят зверь.

С отвагой в сердце риньтесь в бой, крича:

«Перм с Кесусом за Русь и всех людей!»

(В оригинале парафраз монолога Генриха V из одноименной пьесы Шекспира (акт III, пролог). Кроме второй и последней строк — пер. Е. Бируковой.)

Секунду все молчали, а затем публика разразилась восторженным ревом и аплодисментами. Григорий обратил взгляд к президентской ложе и, дождавшись внимания зала, отсалютовал.

— Ну давай. — Эмил подтолкнул Эндрю, и тому пришлось встать. Колени у него дрожали, а в глазах стояли слезы. Он отсалютовал Григорию и приветствовал собравшихся таким же салютом. Овация, устроенная в его честь, звучала как пушечная канонада.

В зале послышался сначала один голос, потом другие подхватили мелодию. Через несколько секунд пел уже весь зал. «Я видел славную победу…»

Эндрю присоединился к хору, от волнения голос его звучал еле слышно. Рядом встал Калин. Прижав руку к сердцу, он пел вместе со всеми.

Песня подошла к концу, и все снова захлопали. Эндрю поклонился публике и актерам, которые вышли на сцену, чтобы вместе спеть «Боевой гимн Республики», после чего покинул ложу, выйдя через маленькую боковую дверь, чтобы избежать приветствий толпы.

Он глубоко вдохнул теплый весенний воздух, наслаждаясь его свежестью после дымной духоты мюзик-холла. Из большой двери высыпала толпа и отправилась к янки-таун, где прямо на улице в разгаре был бал — даже сюда доносились звуки музыки и смех танцующих.

— Люди несколько недель к этому готовились, — пояснил вышедший вслед за ними Пэт, вытирая грим грязным носовым платком.

Эндрю молча кивнул. Он все еще не мог говорить. Калин и Эмил стояли рядом и понимающе улыбались.

— По-моему, это уже чересчур, — наконец выдавил он.

— Ну, мальчишка восхищался тобой с самого начала, а уж когда ты вручил ему медаль «За боевые заслуги», он и вовсе стал подражать тебе во всем. Но каков — прирожденный актер! Он запомнил, что ты любишь «Генриха Пятого», и решил сделать сюрприз.

Григорий, все еще одетый в форму полковника Тридцать пятого полка, вышел из боковой двери. Увидев Эндрю, он нервно отдал честь:

— Надеюсь, вам понравилось, сэр.

Эндрю шагнул вперед и похлопал Григория по плечу:

Ты чертовски смутил меня, но мне очень понравилось. Спасибо. Юноша расплылся в радостной улыбке.

— Как твоя рана, сынок? — тут же вмешался Эмил. — Ранение грудной клетки — штука серьезная.

— Все в порядке, сэр. Только что получил приказ о назначении.

Эндрю улыбнулся:

— Быть помощником начальника штаба Ганса Шудера — трудное дело, Григорий. Выполняешь фактически всю работу, а слава достается другим.

— По правде говоря, сэр, я рассчитывал, что буду полевым командиром, — отозвался Григорий.

— Всему свое время, сынок. В прошлый раз ты отлично выполнил порученное. Просто чудо, что ты остался в живых.

— Это заслуга вашего Меркурия, сэр, я просто сидел на нем верхом.

Эндрю улыбнулся:

— Подлечись немного, поучись у Ганса, наберись опыта, а через пару месяцев подумаем насчет командирского поста.

— Спасибо, сэр! — Юноша просиял от радости. Он снова отдал честь, четко повернулся и отправился в сторону, где его поджидала девушка, одетая в простое крестьянское платье. Глядя вслед поспешно удаляющейся парочке, Эндрю добродушно усмехнулся. Григорий что-то объяснял, размахивая одной рукой, второй он поддерживал девушку за локоток.

— Может, пойдем домой, выпьем чаю? — предложила Кэтлин. Она вопросительно посмотрела на стоящих перед ними героев сцены — выглядели они впечатляюще: Пэт со следами от грима в рыжей бороде, а за ним Боб Флетчер, так и не снявший женское платье.

— А может быть, и чего-нибудь покрепче. — Она заговорщицки подмигнула Пэту.

— Кэтлин, Кэтлин! — с укором воскликнул Эмил.

— Господи, Эмил, слишком долгое воздержание может убить несчастного.

— Точно-точно, — поддержал ее громовым басом Пэт. — Мне нужно подкрепиться после всех издевательств, которые мне пришлось вытерпеть на сцене.

— Ну, ты сам напросился в актеры, — парировал Эмил. — Хорошенькое занятие для командующего артиллерией!

— С вами не соскучишься, — одобрительно сказал Калин. — И все видят, что мы не кичимся своими титулами. Как бы то ни было, подкрепиться нам всем не мешает.

Они обогнули театр, выйдя к главному входу, где еще не рассеялась толпа. Зрители тотчас принялись благодарить за прекрасное представление и поздравлять актеров.

Для русских театр оказался открытием. Прежде они не видели ничего подобного. До появления в этом мире янки все развлечения сводились главным образом к представлениям скоморохов на рыночной площади или сценкам из жизни святых, которые разыгрывались перед церквями.

Сейчас в городе то и дело ставились отрывки из пьес Шекспира, пародии на него, музыкальные шоу, мелодрамы с такими названиями, как «Поруганная любовь» или «Боярин и крестьянка» — все с любимейшими русскими песнями или переведенными на русский популярными американскими куплетами. Двое рядовых Сорок четвертой Нью-Йоркской батареи, один из которых когда-то работал в театре, организовали труппу и построили зал на пятьсот человек; он почти каждый вечер был полон.

Их соперники в конце прошлого года открыли второй театр, поставив «Венецианского купца», переведенного на русский и получившего название «Новродский боярин». Хотя Джон постоянно жаловался на то, что люди только время зря теряют, сидя в театре, Эндрю от всего сердца одобрил начинание. Он подозревал, что, если Джону дать волю, работы велись бы круглосуточно. Правда, пришлось согласиться с необходимостью цензуры «Юлия Цезаря» из политических соображений, чтобы не оскорбить Марка и других римлян.

От театра группа направилась к холму, ее провожали задержавшиеся зрители. Эндрю запрокинул голову и посмотрел вверх, наслаждаясь теплым вечером и звездным небом. Весь день он пытался забыть о грядущей войне. В конце концов большего он сделать пока не мог. Армия была готова, пикеты выставлены — оставалось только ждать. Этот вечер был, возможно, последней передышкой перед схваткой, в первый раз после тифа он был дома. Все дружно смеялись и расхваливали Пэта, а он отпускал непристойные шуточки по поводу привлекательности Боба и его задней части. Они шли к центру поселка. Деревья отбрасывали длинные тени на дорогу, во многих домах еще горел свет. На площади звучала кадриль, и парочки весело танцевали. Это был бал, устроенный для Тридцать пятого полка и Сорок четвертой батареи, а также их дам, и бал этот был в самом разгаре, несмотря на то что театральное представление уже закончилось. Парочки шептались, прячась в тени. Звучала русская и английская речь, слышались латынь и карфагенский. Некоторые, коверкая слова, говорили на смеси четырех языков.

Оркестр заиграл кункстеп, и парочки со смехом и не слишком уверенно принялись плясать, а вокруг них танцевали их тени.

Эндрю остановился полюбоваться танцорами.

— Джентльмены, прошу, — пригласила остальных Кэтлин. — Пэт, ты знаешь, где водка.

— Только давайте тише, — предупредил Калин, -а то моя Людмила задаст нам жару, если мы разбудим ребенка.

Пэт благодарно поклонился Кэтлин, и все направились к дому, проталкиваясь через танцующих.

— Напоминает шестьдесят четвертый год, — сказала Кэтлин, глядя на танцоров.

— Что именно? — спросил Эндрю.

— Вторая армия устраивала бал в честь дня рождения Вашингтона. Это была чудесная ночь, молодые офицеры и их дамы танцевали всю ночь напролет. Последняя романтическая ночь, сумерки богов.

Она замолчала.

— А три месяца спустя было сражение при Уайлдернессе.

— Давай не будем думать об этом, — прошептал Эндрю.

Она посмотрела на него и улыбнулась:

— Давай не будем.

Он протянул руку, обнял ее за талию, и они закружились в вальсе.

Он всегда чувствовал себя неловко, когда ему приходилось танцевать, но сейчас их, казалось, подхватил ветер, и они летели между молодыми солдатами и старыми ветеранами, сияющими девушками, которые радостно улыбались своим любимым, и женами, которые плакали, думая о предстоящей разлуке. Как они все хотели остановить время, чтобы это мгновение длилось целую вечность и не было никакой угрозы с севера, хотя бы до рассвета. Люди танцевали, оркестр играл, музыка уносилась в ночное небо.

Калин стоял, глядя на них и сжимая рукой неизменный цилиндр. Он склонил голову, словно в молитве, по щекам его текли слезы.

Сон был добрым и светлым. Вокруг расстилалось зеленое поле, такой цвет бывает у травы только весной, когда все радуется жизни, и каждый вдох кажется глотком нектара. По бесконечному зеленому морю ходили волны, изменяя цвет от серебристого до темно-зеленого, когда в небе над ними медленно проплывали облака.

Странно, но даже во сне она понимала, что это другой мир. Не Валдения, а Земля. Ей снова было пятнадцать лет. Вот где это — в Иллинойсе. Ее отец работал там инженером на постройке железной доро-га, а она частенько ходила в степь любоваться зеленым океаном травы, тянущимся до самого горизонта, насколько хватало глаз.

Если она обернется, то увидит, как он стоит за ее спиной, улыбаясь знакомой, чуть грустной улыбкой. Она чувствует запах его табака и едва уловимый аромат бренди.

Господи, как это было красиво! Совсем не похоже на унылый тесный Бостон.

Неужели это сон? Наверное. Отец умер, а с тех пор, как ей было пятнадцать лет, прошла целая вечность. Но все кажется таким живым, настоящим.

«Почему я об этом думаю? Почему мне приснился такой сон?»

— Красиво, правда, Кэти, дорогая моя?

Она вздрогнула — это был голос отца. На глаза тотчас навернулись слезы.

Это сон, — прошептала она.

— Правда? — Он тихонько рассмеялся.

Теперь она вспомнила. Это было то место, где похоронена мама. Она хотела, чтобы ее похоронили за городом. И она, Кэтлин, каждый день приходила к ее могиле поговорить, помолчать, просто смотреть на бескрайнюю прерию.

— Я боюсь, папочка. — Она услышала свой голос с тем самым провинциальным акцентом, избавиться от которого ей стоило стольких трудов.

У тебя есть полное право чувствовать себя испуганной, — шепнул он.

Она почувствовала, как он нежно погладил ее по щеке.

— Ты же умер, — выдавила она.

— Не совсем. Не для моей Кэти. Я — в твоем сердце, поэтому я всегда с тобой, мой ангел.

Не оглядываясь, она протянула ему руку, и он коснулся ее.

Пробежал ветерок, трава заколыхалась, в воздухе разнесся нежный запах золотистых цветов.

— Ты плачешь.

Голос доносился откуда-то издалека, будто с другой планеты.

Она почувствовала, как рука отца тает, словно сделанная из дыма, и проснулась.

Тикали часы. Раздавались чьи-то голоса. Послышался отдаленный грохот, и в ответ жалобно зазвенело стекло в раме.

Она вздрогнула и села. Раздался новый взрыв, и еще два, уже ближе. Пахло шерстью, лошадьми, выдубленной кожей. Голос прошептал ей в ухо:

— Все в порядке, дорогая, это просто налет на фабрики.

Громкий крик заставил ее окончательно проснуться. Эндрю сидел на кровати, обнимая ее единственной рукой, и укачивал как ребенка. Он был дома, он дома со вчерашнего вечера. Ночью они танцевали, а потом… Вот почему она еще в постели, хотя уже позднее утро. Они были вместе этой ночью, впервые за последние два месяца.

Крик превратился в рев. Сквозь слезы она увидела Мэдди, которая сидела на кровати рядом с ней и громко плакала — бомбежка и грохот ответных артиллерийских залпов напугали ее. Малышка хотела, чтобы ее взяли на руки. Должно быть, они обе проспали.

Сон? Она знала, что ей снился какой-то сон, но он быстро исчезал, растворялся, когда она пыталась вспомнить его. Она посадила Мэдди к себе на колени, теперь они были вместе — все трое.

Эндрю сморщил нос:

— Похоже, нашему ангелу надо сменить пеленки.

— Ты хочешь сказать, что мне пора заняться этим, — отозвалась Кэтлин. Она расслабила ворот рубахи и дала малышке грудь. Та, довольно вздохнув, тут же замолчала.

— Сменим позже, — сказал он и обнял их обеих. Продолжая сосать грудь, Мэдди выпростала ручонку и, ухватившись за блестящую пуговицу отцовского мундира, перевела взгляд с Кэтлин на отца. Канонада продолжалась, теперь Кэтлин отчетливо слышала низкое басовитое гудение воздушных кораблей. Казалось, они летят прямо над городом. Кэтлин нервно взглянула в сторону окна, но Эндрю ее успокоил:

— Их всего восемь. Не волнуйся, их интересуют мельницы и железнодорожный мост.

— Еще утро? — вздохнула она.

— Девять часов.

Она смутно помнила, как на рассвете он принес к ней Мэдди и ушел, пообещав вернуться вечером. Волнуясь, она вопросительно заглянула ему в глаза.

— Через час я отправляюсь на фронт.

Она не хотела ничего говорить — она давно пообещала себе, что не станет умолять его остаться. Это его долг. Она не хотела верить в то, что может случиться с каждым солдатом на войне.

— Началось, — прошептал Эндрю.

— Уже намного лучше, сэр.

Чак Фергюсон лишь поморщился, понимая, что сказанный машинистом комплимент не что иное, как ложь. Почему-то он никак не мог научиться извлекать из паровозного гудка мелодии простых песенок. Машинист приоткрыл клапан и виртуозно изобразил начало «Дикси». Чак улыбнулся тому, с каким удовольствием старый новродец показывал все, на что он способен. Занятно, но неофициальный гимн мятежников сыграть было гораздо легче, чем «Боевой гимн». У всех машинистов была собственная любимая мелодия — у набожных строчка из гимна, у любителей «клубнички» — непристойный мотивчик, у патриотически настроенных — одна из военных песенок, привезенных янки. Майна давно уже рукой махнул на такое разбазаривание топлива -чтобы сыграть несколько тактов из песни, конечно, требовалось куда больше дров, чем на обычный гудок.

Стук колес на стыках рельсов изменился, и Чак выглянул в окно. Они были на территории Рима и пересекали реку Сангрос. Большинство со страхом переезжало по четырехсотфутовой эстакаде. Все сооружение содрогалось, когда состав грохотал по рельсам. Но Чак невероятно гордился им.

Железная дорога была настоящим чудом света -шестьсот миль путей между Суздалем и Римом. Она пересекала шесть больших рек и несколько десятков маленьких речушек, шла по Белым холмам под Кевом и тянулась по степи до города Испания на западной границе римских владений. И все это по его чертежам.

Словно Бог подарил ему целый мир, где он мог играть, строить все, что пожелает, все, что сможет придумать. Конечно, все создавалось для нужд войны, потому что с тех пор, как перед воротами старого Форт-Линкольна появился оповещатель тугар, стало понятно, что приготовила им эта планета.

Он сконструировал машины, которые помогли победить врагов, и, черт побери, сделает это снова. Но ему хотелось делать больше, он не мог сдержать пьянящей радости от осознания своих возможностей. Билл Уэбстер создал финансовую систему и заложил основы капитализма, Гейтс издавал газету и книги, Флетчер стал ответственным за продовольствие, а Майна руководил ими всеми, составляя планы и обеспечивая всем необходимым, но машины создал он.

— Настанет день, и железная дорога пройдет по всему миру, — сказал Чак, оглядываясь на машиниста.

— Я слышал, эти горы на востоке такие высокие, что доходят до звезд, — отозвался новродец.

— Ты их увидишь собственными глазами. Думаю, сквозь них можно будет проложить туннель.

— Туннель?

Чак рассмеялся, покачал головой и хлопнул машиниста по плечу.

Туннель — это такая дыра под землей. Не надо будет перебираться через горы, можно проехать под ними! Машинист уставился на него округлившимися от удивления глазами.

— Поверь мне, — сказал Чак. — Когда-нибудь ты поведешь поезд на восток, а через пару месяцев снова окажешься в Суздале. Мы опояшем весь мир железными рельсами и станем его хозяевами.

— Если победим мерков, — тихо добавил машинист. — Мы с ними справимся, — заверил молчавший до этого Винсент.

Кочегар прошел мимо него, открыл чугунную топку и сунул в нее несколько поленьев.

Перестук колес снова изменился — мост остался позади, они опять ехали по твердой земле. Машинист дал три коротких свистка — сигнал тормозному кондуктору приготовиться к остановке. Потом мелодично зазвонил колокольчиками — все русские почему-то очень любили колокольный звон. И конечно, даже в тесной кабине машиниста нашлось место для творчества: ручка на дросселе была выполнена в виде медвежьей головы, на стенах виднелась замысловатая резьба, колокола звучали так, словно их настраивали по камертону.

Машинист нажал на ручку и дал знак кочегару тормозить. Выглянув из кабины, Чак увидел, что они подъезжают к станции Испания, — впереди высились стены древнего города, сложенные из известняка и обожженного кирпича. Вокруг них в прошлом году появился новый город. Его строительство началось с хижин для железнодорожных рабочих. Потом стали строить ангары для машин, запасные пути, склады и паровозное депо. Все эти строения защищала земляная стена форта, возникшего во время короткой римской кампании. Потом форт укрепили, а железнодорожная ветка пролегла дальше на север, мимо серебряных рудников, в глубину лесов, где теперь находились завод по производству пороха и мастерская Чака, спрятанные от глаз мерков.

Звеня колокольчиками, поезд подъехал к станции. На платформе суетились люди. Чак улыбнулся и, по-

прощавшись с машинистом и кочегаром, повис на паровозной лесенке, готовясь спрыгнуть. Машинист исполнил несколько тактов «Дикси», начальник станции объявил о прибытии поезда.

Это был аванпост Руси, но, прибыв сюда, никто бы не усомнился, что находится в римских владениях. Рабочие на водокачке и дровяном складе носили туники свободных граждан Рима — а еще в прошлом году они были рабами.

Доска, прикрепленная к зданию вокзала, оповещала приезжих на русском, английском и латыни о том, что они вступают на территорию римского государства и должны подчиняться его законам.

Посреди платформы был водружен каменный постамент, на котором располагались несколько составленных вместе копий, а поверх них сидел деревянный орел. Или по крайней мере то, что здесь, на Валдении, считалось орлом. На взгляд Чака, пернатое гораздо больше напоминало раскормленную хищную индюшку с голубыми перьями.

На перроне стоял неумолчный гвалт. Главным образом звучала латынь, хотя и русского крика было достаточно. Из-под паровоза вырвалось облако пара, заставив зрителей отскочить от края платформы, и состав остановился.

Спрыгнув с паровоза, Чак забросил вещевой мешок на спину и смешался с толпой. Внезапно он понял, как соскучился по хорошей римской бане. — Винсент!

Улыбающийся Винсент увидел, как сквозь толпу к ним пробирается Джек Петраччи в сопровождении помощников. После совещания Джек вернулся в Испанию, а Чаку пришлось остаться в Суздале еще на неделю, чтобы осмотреть все фабрики и выяснить, какие у них есть затруднения с производством оружия. В результате он уехал с сильнейшей головной болью.

«Наконец-то можно вернуться к настоящей работе», — радостно подумал Чак. Грохот двигателя и бол-товня с машинистом, казалось, прочистили ему мозги. Похоже, он придумал, что нужно сделать с этой проклятой летающей машиной. Головная боль прошла — наверное, выветрилась в кабине машиниста.

Он увидел, что из первого вагона выходит консул от плебса Юлий, радостно приветствуемый встречающими. Небольшого роста, темноглазый, он смущенно улыбался. Но как только он увидел девушку с длинными черными волосами, доходившими почти до талии, он решительно протолкался к ней и обнял ее.

— Старик, похоже, не придерживается строгих принципов Калина, — заметил Джек по-английски. — Калин поцеловал бы пару ребятишек, отпустил несколько шуточек и отправился на водокачку испить водицы.

— Каждый держится так, как привык, — отозвался Винсент, не в силах отвести глаз от стройной фигурки, прижавшейся к Юлию и обнявшей его за талию. — Этим людям и так нелегко принимать все те новшества, которые мы им принесли.

Юлий, увидев Чака, жестом пригласил его подойти. Чак, приблизившись, отдал ему честь.

— Прекрасная машина, — объявил Юлий. — Спасибо, сэр.

— Я понимаю необходимость секретности, но, может, нам с дочерью можно взглянуть, что находится в том здании?

Джек нервно откашлялся. Рабочие, занимающиеся проектом, жили почти как заключенные — за забором, ни с кем не общаясь. Чак понимал всю бессмысленность подобной предосторожности — в ангаре могло быть только одно, а что именно это было, знали все. В общем-то, секрет Полишинеля, но тем не менее только его людям и рабочим с порохового завода разрешалось ехать дальше — за серебряные рудники, на север.

— Ваш поезд отправляется через десять минут, сэр, — торопливо ответил Джек.

— Дочерью, сэр? — спросил Чак.

Посмотрев на молодого человека, Юлий улыбнулся.

— Оливия, сэр, — прошептала девушка и тоже улыбнулась.

— Думаю, все получится, — возбужденно продолжил Чак, взглянув на расписание. — Следующий поезд на Рим — через восемь часов. Вы можете отправиться с нами, а потом вернуться на станцию полуденным поездом.

Джек вздохнул, но ничего не сказал.

Девушка радостно улыбнулась, и он пригласил их пройти на платформу, где маленький паровозик под названием «Старый Уотервиль» уже стоял под парами, ожидая пассажиров. Он был меньше паровозов, которые курсировали между Суздалем и Римом, и двигался в два раза медленнее. Когда-то начищенные до блеска буквы «Уотервиль» были покрыты патиной, красноречиво свидетельствуя о том, что этот паровоз был одним из первых, появившихся на Валдении. Чак почувствовал ностальгию по тем славным временам.

Паровоз казался одним большим котлом с крохотной кабинкой, примостившейся сзади, колеса были значительно меньше, чем у других паровозов. Сейчас эта машина выглядела как игрушечная по сравнению со своими собратьями-великанами — что и говорить, за три года все изменилось. И теперь было немного странно возвращаться к тому, с чего и начиналась железная дорога.

Машинист приветствовал Чака.

— И как он справляется? — спросил изобретатель.

— Тормозные колодки слегка скрипят, сэр, и скоро надо будет менять цилиндры, но двигатель у него прежний — ни разу не меняли. — И машинист гордо похлопал по боку паровоза, словно это была любимая, хорошо объезженная лошадь.

Чак посмотрел на часы на башне станции. Паровоз свистнул, зазвенел колокол, и состав медленно отправился в путь — в Рим. Опоздавшие пассажиры выбегали из здания станции, прижимая к груди кто хлеб, кто сумку, набитую фруктами, и на ходу запрыгивали в вагоны.

Только отошел поезд на Рим, как к платформе с долгим гудком подъехал следующий, называвшийся «Город Испания». Стрелочник высунулся из своей будки и показал им зеленый шар, означающий, что путь на запад свободен.

Машинист помахал ему, и паровоз потащил пятнадцать вагонов, набитых хлебом и соленой свининой в количестве, достаточном, чтобы прокормить целую армию в течение нескольких дней.

Чак с гордостью проводил состав взглядом. Эндрю, конечно, руководит всем, планирует кампании и заботится о будущем всей республики, но без железной дороги у них не осталось бы ни единого шанса противостоять орде. Именно железная дорога станет фактором, от которого будет зависеть победа или поражение в этой войне.

Он не раз слышал, как железнодорожники говорили, что если бы война с Конфедерацией началась на десять лет раньше, южане наверняка бы выиграли, потому что без железных дорог невозможно снабжать армию в стране, которая больше, чем вся Европа. Здесь — то же самое: связь с союзниками, снабжение и мобильность в борьбе против конных противников возможны только с помощью машин.

Поезд отправился по мосту через Сангрос, прогудев отрывок из «Гимна Кесусу».

— Ведет Петров, — заметил машинист «Уотервиля». — У него хорошо получается эта мелодия. — Затем он взглянул на часы. — Пора отправляться, сэр.

Чак улыбнулся, испытывая сильное желание взобраться в кабину и осмотреть двигатель. Но было кое-что гораздо более интересное, и он отправился в единственный пассажирский вагон, прицепленный позади четырех вагонов с серой для производства пороха.

Чак мог бы часами исследовать работу двигателя, придумывая разные усовершенствования и продумывая технические детали, но сейчас его вниманием полностью завладела Оливия, которую он подсаживал в вагон.

Крошка «Уотервиль» отправился в путь со звуком, больше всего напоминавшим кипение чайника, в отличие от его более крупных собратьев, двигавшихся с ревом и гулом. Поезд проследовал по боковой ветке мимо паровозного депо, где виднелись несколько разобранных двигателей.

Они миновали земляной вал, окружавший склады и депо, оставив их по левую сторону. Первоначально он хотел устроить ангар среди железнодорожных складов, но потом пришлось согласиться с Кином, который из соображений безопасности предложил возвести его за городом.

Они направились на север. За окном мелькали обработанные поля, которые тянулись несколько миль, а потом сменились лесами, спускавшимися с холмов. Повсюду росли высокие сосны, аромат их смолы на мгновенье заставил Чака почувствовать себя дома. Состав проехал по мосту над рекой Сангрос, и стук колес вспугнул целую стаю уток. Они недовольно закрякали и поднялись в воздух. Чак смотрел на них с завистью.

Внизу по реке сплавляли лес для лесопилок Испании. Плотогоны помахали поезду, и тот приветственно загудел в ответ.

Поворот, и вот они уже в лесу. Вдоль дороги росли толстые старые деревья.

Казалось, мир мгновенно переменился: стало холоднее, повеяло запахом сырой земли, влажной листвой, зеленый полог над головой почти не пропускал солнечные лучи. Такой была Русь к северу от Суздаля, и таким же был Мэн. Чаку нравились открытые пространства, он полюбил степь, расчерченную надвое серебристой полоской рельсов, но только здесь, в лесу, он чувствовал себя дома.

Чак не спускал глаз с Оливии, которая бросала на него насмешливые взгляды. Он никак не мог приду-

мать, о чем бы завести разговор. Если бы она спросила что-нибудь о поезде или о каком-нибудь из его проектов, тогда он мог бы говорить часами. Но она сидела молча, словно ожидая, чтобы он сделал первый шаг. Он тоже молчал, а его помощники не хотели обсуждать технические детали перед незнакомцем, пусть даже это и был представитель плебса. Тянулись томительные минуты. Чак в очередной раз посмотрел на Оливию, а потом вновь вперил взгляд в окно, на проплывающие мимо деревья.

Наконец поезд выехал на открытое пространство, где были сложены тысячи бревен. Юлий озадаченно уставился на них.

— Здесь сложены дубликаты элементов для всех мостов, по которым проложены рельсы, — пояснил Чак. — Если мост сожгут во время набега, как они это сделали в прошлом году с мостом через Кеннебек, мы сможем доставить туда бревна, и через пару дней мост снова будет готов. В этот раз они не застанут нас врасплох. Все бревна пронумерованы в нужном порядке, в них выпилены пазы, так что остается только собрать их на месте.

— Кто же это придумал? — спросила Оливия. Он хотел солгать, но не смог.

— Герман Гаупт, еще там, на Земле. Мятежники сжигали наши мосты, а он их восстанавливал. Говорили даже, что он строит их быстрее, чем враг успевает зажигать спички.

— Спички?

Чак порылся в кармане и достал спичку. Некоторые из его помощников посмотрели на него слегка испуганно.

— Не волнуйтесь, я выкину их, прежде чем мы приедем, — заверил их он.

Он зажег спичку, и Оливия была так изумлена, словно простая спичка была настоящим чудом, таким же невероятным, как и везущий их поезд.

Поезд замедлил ход и остановился.

— Выходим! — объявил Чак, вскочив и ударившись головой о низкой потолок вагона. С невнятным проклятием он выскочил наружу и подал Оливии руку. Она вышла и на несколько секунд задержала ее в своей, зажмурясь от яркого солнечного света.

— Дальше придется идти пешком. Паровозы туда не ездят — слишком опасно. Одна-единственная искра -и все будет кончено, — объяснил Чак.

— Но ведь там пороховой завод. Почему же туда поезд ходит, а на склады нет? — спросил Юлий.

— Завод в безопасности. Мы проявляем сегодня осторожность, потому что ветер дует в сторону складов, — ответил Чак, слегка удивившись, что Юлий знает все их секреты.

После воздушной атаки мерков прошлым летом Майна сказал, что восстановить завод где-нибудь на территории Руси — значит напрашиваться на новое нападение. Тем более что производство пороха — одна из самых уязвимых точек. К тому же еще одним фактором, определившим перенос завода сюда, стало то, что римские месторождения серы и селитры находились среди лесов, в незаселенной местности. Поэтому завод построили здесь, а тот, который на скорую руку соорудили из досок, чтобы одурачить мерков, бомбили еще дважды.

Чак вел всех вдоль железнодорожного полотна. Оливия, хоть и не позволила держать себя за руку, держалась рядом. Через сто ярдов колея сворачивала налево, и, дойдя до поворота, Чак расплылся в радостной улыбке.

Перед ним стоял ангар для воздушного шара — сорока футов в высоту и ста пятидесяти в длину. Еще два. таких же располагались рядом, а четвертый только начали возводить. Посреди ангара парило последнее детище Чака, словно ожидая отлета с минуты на минуту.

Джек посмотрел на него и довольно ухмыльнулся:

— Мы надули его два дня назад. Похоже, протечек нет. Осталось только прикрепить двигатель, и можно взлетать. — А как двигатель?

— Мы ждали тебя, чтобы проверить, как он работает. Чак кивнул и, забыв обо всем, пошел в ангар. Двери были широко распахнуты, люки на крыше открыты — чтобы газ, случайно вытекший из шара, свободно выходил и не задерживался в помещении.

— И это может летать? — спросила Оливия.

— Конечно. Если эти мерзавцы могут, то и мы тоже можем. Дайте нам немного времени, и мы справимся с ними в воздухе.

Чак медленно, словно к алтарю, подошел к парившему над его головой шару.

— С надуванием были проблемы?

— Одна из деревянных опор соскользнула и прорвала ткань, но мы все уже починили, — ответил Джек.

Чак кивнул. Он еще раньше говорил, что шар -или, как он назвал свое детище, паролет — не должен быть просто оболочкой, наполненной газом. Необходим жесткий внутренний каркас, на который двойным слоем будет натягиваться простеганный шелк. Мерки полагались на давление газа внутри шара и не предпринимали подобной меры предосторожности. Чак заметил, что их шары во время полета часто меняют форму, то вздуваясь, то опадая.

Основу его шара составляли тонкие деревянные планки наподобие бамбуковых, сплетенные в виде некой гигантской корзины. Но хотя шар стал благодаря им намного прочнее, такая основа предполагала большую грузоподъемность. Подойдя к шару, Чак остановился там, где была оставлена дыра для поступления газа, и взглянул вверх. Внутри шара царила темнота, но он мог представить себе вздымающуюся к потолку конструкцию. Все, что им теперь надо, — это поместить двигатель прямо под отверстием. Теплый воздух будет подниматься вверх, обеспечивая подъем и необходимую маневренность. Емкости с водородом спереди и сзади будут поддерживать шар в равновесии. Он по-прежнему опасался прицеплять паровой двигатель к шару с легко взрывающимся водородом, но выбора не оставалось. Ему, конечно, приходилось слышать о гелии, но он не имел представления, где и как его добывают. Если бы не цирковой опыт Джека, они бы не смогли добыть водород из цинка и серной кислоты и взлететь. Чак помнил, что, когда Джек работал над проектом, поблизости шнырял Хинсен, и мог предположить, что предатель выдал секрет водорода меркам. И теперь его самого потрясло, какую ненависть в нем вызвало воспоминание о предательстве. Им на войне всегда двигала не ненависть, а желание перехитрить врага.

Проходя по ангару, он показывал и объяснял Юлию назначение различных деталей шара, зная, что Оливия внимательно слушает его.

— Двигатель — это уже последний этап, — сообщил Чак и повел гостей за ангар. Там суетилась бригада рабочих, убирая щепки и прочий мусор, оставшийся после работы.

В центре расчищенной площадки стояло несколько четырехфунтовых пушек. Их стволы можно было поднять в вертикальное положение для отражения воздушной атаки. Такие же пушки были установлены во всех крупнейших городах Руси и Рима. Конечно, попадания в цель случались не часто — пока что им удалось сбить только один шар врага. Всего неделю назад мерки пролетали в опасной близости от них. Скинув бомбы на город, шар отправился было прямо к ним на север, но затем повернул на юг. Они чудом спаслись. Одна бомба — и труд целой зимы пойдет насмарку.

Двери бревенчатых мастерских были распахнуты настежь, внутри горели керосиновые лампы. Чак повел свою группу туда. Команда русских механиков радостно приветствовала возвращение своего руководителя. Он шел, хлопая кого-то по плечу, здороваясь, задавая вопросы. С явной гордостью он показал им маленький двигатель, стоявший на верстаке посреди помещения. В воздухе витал тяжелый маслянистый запах, Чак с наслаждением вдохнул его.

— Горючим для этого двигателя служит сырая нефть, — объяснил он Юлию, который покачал головой, не понимая. — Мы добываем ее в Каприуме и Брундизии, где она выходит на поверхность земли. Ее перегоняют, и она горит намного лучше, чем уголь.

Чак кивнул на бочку, которая стояла неподалеку, и на горящие лампы.

— Для паролета вес — это все. Нефть выделяет гораздо больше энергии, чем уголь, и гораздо меньше вредных веществ. Можно не беспокоиться об искрах. Теплый воздух из двигателя заполняет среднюю часть шара. Когда мы хотим подняться, нужно просто закрыть вентиль, а для снижения — открыть его. Двигатель — самое трудное…

Он увлекся объяснениями, не замечая, что Юлий и Оливия вежливо улыбаются, не понимая ни его исковерканной латыни, ни технических подробностей.

— Обычный паровой двигатель слишком много весит, и к тому же для его работы нужно много воды. Так что я посчитал, что тепловой двигатель будет более эффективен. Джон Эриксон сконструировал такой примерно тридцать лет назад.

Чак посмотрел на Юлия.

— Джон Эриксон построил первые броненосцы. Юлий вежливо кивнул.

— Вместо того чтобы использовать силу пара, он приводил поршни в движение горячим воздухом. — Чак подошел к двигателю, погладил его и принялся с энтузиазмом объяснять принцип его работы. — Горячий воздух выталкивает поршень и охлаждается, и с противоположной стороны тоже подается струя горячего воздуха, чтобы поршень опустился. Поршни вращают вал, который придает вращение вот этому.

Он отступил в сторону и показал на деревянный пропеллер, лопасти которого достигали почти двенадцати футов в длину.

Чак вопросительно взглянул на Джека:

— Попробуем? Джек кивнул.

— Федор, поршни хорошо подогнаны?

— Точность расточки до одной тысячной дюйма. Общий вес машины снижен до пяти сотен фунтов, — внушительным голосом ответил молодой механик.

Он был на несколько лет младше Чака, но это не мешало ему осознавать собственную значимость. Сначала, когда началось массовое производство мушкетов, он изготавливал инструменты. Но вскоре Чак понял, что у этого мастерового врожденный талант, и назначил его главным механиком своего самого важного проекта. Единственной проблемой было то, что у Федора имелся брат-близнец по имени Теодор, одаренный такими же способностями. Они были похожи как две капли воды, так что чаще всего, говоря с одним из них, вы не были уверены, что не обращаетесь к его брату.

— Давайте начнем.

Подойдя к дросселю, Чак ухватился за рычаг, потом оглянулся на Федора и кивнул:

— Давай, это твоя игрушка.

Федор усмехнулся, шагнул вперед и довел рычаг до упора.

Ничего не произошло.

Чак озадаченно открыл крышку патрубка подачи топлива. Оттуда показался легкий дымок, и с легким шорохом двойные цилиндры чуть сдвинулись с места.

Федор дождался повторного кивка и передвинул рукоятку дальше. Один из цилиндров ушел вверх, другой опустился — машина заработала.

Чак толкнул лопасть пропеллера, цилиндры стали двигаться все быстрее и быстрее. Улыбаясь, Федор отжал рычаг, и двигатель заработал с равномерным свистящим гулом.

— Надо перенести его на измерительный стол! -крикнул Чак. Подскочили помощники и, схватив металлический лист, к которому была привинчена машина, осторожно, чтобы пропеллер не коснулся земли, перенесли его на стол в глубине ангара. Чак подошел к столу, он был в опасной близости к вращающимся лопастям. Пригнувшись, он прикрепил удерживающий трос одним концом к столу, а другим — к двигателю.

— Все из здания!

Джек подскочил к Чаку и потащил его прочь.

— К тебе это тоже относится. Кин приказал, чтобы ты никогда не подвергал себя опасности!

Чак только рукой махнул.

— К черту! — крикнул он, смеясь. — Я здесь самый главный! А теперь — уходите!

— Я остаюсь, — объявил Джек. Остальные рабочие согласно закивали.

— Ладно, тогда все остаются!

Чак знаком приказал Федору открыть дроссельную заслонку.

Пропеллер, который до этого вращался довольно спокойно, взвыл. Рубашка Федора вздулась от мощного потока горячего воздуха. Лопасти со свистом рассекали воздух, помещение заполнил маслянистый запах сгоревшего керосина.

Теперь пропеллер уже ревел, и Чак с радостным криком показал на двигатель, который медленно двигался по столу, натягивая трос.

— Он уже развил тягу в сто фунтов, и она все возрастает! Федор, давай на полную!

Механик полностью открыл заслонку, и их оглушил невыносимый грохот двигателя.

— Три сотни, и поднимается! Мы сделали это, черт побери!

Чак направился к Юлию и Оливии, которые стояли, прижавшись к стене и широко раскрыв глаза. — Он оторвался!

Повернувшись, Чак с изумлением уставился на двигатель, который, увлекаемый бешено крутящимся пропеллером, действительно оторвался от стола. Все случилось так быстро, что он ничего не успел предпринять. Пропеллер наткнулся на стол, и в воздухе тотчас замелькали летящие во все стороны щепки. Кто-то толкнул Чака, и он упал.

Раздались испуганные крики: керосиновая лампа, которую пропеллер сбил со стола, разбилась, и вверх взметнулось пламя.

Тут же какофония звуков сменилась криками рабочих, уже тащивших ведра с песком. Двигатель свалился набок, но еще работал, пропеллер, превратившийся в неуправляемую силу, ревел. Бочка, наполненная горючим почти доверху, пылала.

Чак почему-то ощутил необычайную легкость. Казалось, он мог бы взлететь без всякого пропеллера. Потом в глазах у него потемнело, и он с удивлением почувствовал, что его каким-то образом ранило.

— Да вы же кровью истекаете!

Он посмотрел на ноги и увидел Оливию, вцепившуюся в него. Девушка сумела среагировать быстрее всех — пока он стоял столбом и смотрел на катастрофу с двигателем, она толкнула его на землю и спасла ему жизнь.

Оливия отерла кровь с его глаз. Он попытался сесть, но девушка силой уложила его обратно. Вокруг него собралась целая толпа, он слышал, что двигатель по-прежнему работает, а люди пытаются потушить разгоревшееся пламя. Федор поднялся на ноги, вернул рукоять в исходное положение, и с пронзительным скрежетом машина наконец-то остановилась.

— Он работает, черт меня побери! Он и вправду работает! — Джек плюхнулся на колени рядом с Чаком.

— По шкале — триста фунтов! — отозвался Чак с болезненной гримасой. — Он оторвался от стола, таща за собой всю конструкцию!

— Этого вполне достаточно! Мы сможем на нем летать! — ликовал Джек. — У нас есть еще пропеллеры. Надо принести один из них и проверить, как долго эта штука сможет работать.

— Вас чуть не убило, а вы собираетесь включить ее снова! — сердито сказала Оливия. И действительно, просто чудо, что никто не погиб.

Он посмотрел в ее глаза и внезапно почувствовал такую слабость…

Краем глаза он заметил появившегося в задымленном ангаре телеграфиста. Он тяжело дышал, сжимая в руке какую-то бумагу. На лице у него был написал ужас.

Почему-то Чак сразу понял, что означает это послание.

— Нам лучше вернуться к работе, — тихо промолвил он. И детская радость от совершенного, и взволнованный взгляд Оливии отступили на задний план.

— Да нет же, дубина! Вверх надо колоть, черт возьми! Винсент Готорн повернулся, услышав возмущенный рев сержанта на плацу. Слова прозвучали на едва понятной латыни, но в каком бы мире ни происходило дело и на каком бы языке ни отдавались команды, а сержанта, орущего на бестолкового новобранца, всегда можно понять без перевода.

Сержант отнял у дрожащего рекрута мушкет и, перехватив его, направил штык в живот солдату.

— Ты хоть раз видел тугарина?

— На крестах вдоль дороги.

Винсент вздохнул. После долгой зимы от трупов тугар остались лишь кости, которые не смогли расклевать вороны, да несомненный запах смерти. На черепе одного из них виднелись шесть пулевых отверстий. Марк оставил их здесь как предупреждение, но Винсенту скалящиеся черепа напоминали о том, каким он стал.

— Чтоб мне провалиться! — вопил сержант, перейдя на родной русский. — Я видел их живьем. Они шли на нас тысячами с воинственным кличем, от которого кровь стыла в жилах.

Он растянул рот в страшном оскале, изображая врагов. Вид у него и впрямь был страшный.

— Я сражался в Пятом Суздальском, был ранен в битве на перевале и, лопни мои глаза, знаю, о чем говорю.

Сержант обвел разгневанным взором аудиторию.

— Они идут на тебя стеной, как гигантская волна, и их ничем не остановить, кроме этого! — Он воинственно потряс штыком.

Рекруты не поняли ни слова из его пространной речи, но никто не осмелился возразить.

— Если слишком пригнешься — вот так, — показал он, ткнув штыком в сторону отскочившего рекрута, — тогда штык пройдет у противника между ног, и он окажется верхом на твоем мушкете. Помните, ростом они восемь-девять футов. Только смотрите, чтобы не попасть под удар сабли. Они, правда, движутся медленнее, чем мы, так что надо подождать, когда враг замахнется, пригнуться и броситься вперед. И колоть вверх! — Он снова перешел на латынь. — Прямо в брюхо, оно как раз окажется у вас перед носом! А потом повернуть! — Он совершил сложное вращательное движение. — И вытащить! — Сержант отскочил, выдернув штык из предполагаемого противника. — А теперь еще раз!

Он всучил мушкет рекруту, который пристыжено покраснел и, казалось, был готов разрыдаться.

— Да помогут ему Перм и Кесус, — мягко сказал Дмитрий.

— Слабые погибнут, — холодно отозвался Винсент. — Надеюсь только, что они нас всех не потянут за собой.

Дмитрий с некоторым изумлением и тревогой взглянул на Винсента, который пустил свою лошадь в легкий галоп. Он наконец-то научился хорошо держаться на своей огромной лошади, хотя все равно узкие плечи, небольшой рост и худоба делали его похожим на подростка. Утро было ясным и прохладным, что обещало хороший теплый день. С запада дул легкий ветерок, принося с собой из степи запах травы. Раздался свисток — из города на юг устремился следующий поезд.

Глядя на ожесточенное лицо командующего, Дмитрий осознал, что в двадцатидвухлетнем генерале не осталось больше ничего детского, или по крайней мере оно было глубоко спрятано. Некогда мягкое выражение лица сменилось упрямой решимостью, у губ залегли жесткие складки, серо-голубые глаза казались холодными, как лед. Винсент отрастил небольшую бородку (которая почему-то напоминала козлиную) и усы. Он больше не носил форменное кепи Тридцать пятого полка, сменив его на черную широкополую шляпу, придававшую ему несколько отстраненный вид. На шляпе сияли две золотые звезды — и такие же сверкали на погонах синего мундира. Приняв командование Пятым Суздальским полком, он сменил мундир на полотняную белую рубаху и брюки русской пехоты. Но теперь это осталось позади. Он командовал двумя корпусами новобранцев и выглядел как настоящий профессионал. Да, Винсент изменился.

— Двадцать третий римский, — тихо сказал Дмитрий, оглядываясь на поезд, — везет пополнение Четвертому корпусу в Суздаль.

Винсент рассеянно кивнул. Пятьсот солдат для мясорубки на Потомаке.

Потом Винсент тихо выругался, метнув раздраженный взгляд на Дмитрия, словно старый генерал был в чем-то виноват.

— Кто-нибудь может мне объяснить, каким образом я должен сформировать два боеспособных корпуса, если полковник забирает людей, как только они пройдут хоть какую-то начальную подготовку?

Действительно, от Кина пришло несколько сердитых телеграмм, в которых он требовал прислать на фронт Двадцать третий и Двадцать пятый полки для укомплектования римской дивизии.

— У тебя шестьдесят два других полка, — напомнил Дмитрий, — плюс еще тридцать полков у Марка.

— Но они недоукомплектованы оружием на десять процентов, а у меня вообще только треть солдат вооружена. — Он покачал головой. — Рим по крайней мере пока может давать людей. Живая сила не менее важна, чем техника.

«Слава Богу у нас есть Рим, — подумал Винсент, глядя вслед удаляющемуся поезду. — К середине лета, если мы, конечно, доживем до этого времени, — мрачно сказал он себе, — римская армия станет больше русской». Его собственные Шестой и Седьмой корпуса составят двенадцать бригад в шести дивизиях. Тридцать две тысячи человек — почти столько же, сколько было во всей русской армии, когда она впервые столкнулась с тугарами.

Теперь русская армия насчитывала около ста двадцати полков, примерно по пятьсот человек в каждом, и более пятидесяти артиллерийских батарей. Все мужчины от шестнадцати до сорока пяти лет, не владевшие каким-либо ремеслом, необходимым в промышленности, были мобилизованы. Две из четырех оставшихся в Суздале дивизий, а пятая работала на железной дороге и прочих производствах. Римские войска образовывали еще одну дивизию в составе Четвертого корпуса. Все, не годные для службы в армии, работали на полях и фабриках, хотя и были готовы принять на себя функции милиции. Это было чуть ли не хуже, чем у конфедератов, — работать было просто некому. Без Рима они давно проиграли бы войну.

Эндрю уже обсуждал с ним политическую подоплеку ситуации и возможные пути решения конфликта в будущем. С римлянами, которые численно в три раза превосходили русских, был необходим прочный союз, иначе мог настать день, когда Рим воскресит в памяти обычаи своих далеких предков и пойдет по пути завоевания территорий.

Но, по правде сказать, римских солдат едва ли можно было сравнить с русскими, которые успели принять участие в двух войнах и обучались американцами. Так что выжившие были ветеранами, знающими, почем фунт лиха.

Но Винсент чувствовал, что природные ресурсы Рима для русской республики даже важнее, чем живая сила. В новом порту на Тибре царило оживление. Прибыло транспортное судно, груженное несколькими сотнями тонн серы. Она предназначалась для завода по производству пороха, спрятанного недалеко от Испании, и для воздушных шаров, которые наполняли водородом, добытым из смеси цинка с серой.

Несколько галер сновало на реке, гребцы учились выполнять быстрые повороты. Как показала короткая война на море, галеры были уязвимы для огня противника. Впрочем, свою роль они сыграли, ведя разведку карфагенского побережья и сумев вывезти тысячи беглецов.

Трюмы других судов были заполнены провизией, живым скотом, тросами и шелком для воздушных шаров — все, имеющие шелковую одежду, были вынуждены проредить свой гардероб. Некоторые корабли отправлялись торговать на юго-восток — в земли Каты, куда скоро должны были прийти бантаги.

Под Капрой были открыты залежи угля. Драгоценную породу осторожно свозили на берег реки и там пережигали для дальнейшего использования.

Рядом с печами был медеплавильный завод, производивший телеграфный провод и капсюли для патронов. Дальше располагался кожевенный завод, где делали ремни, подсумки, сапоги, седла, лошадиную сбрую и многое другое. В Испании шла добыча ртути для ударных капсюлей и взрывателей, там же были сооружены ремонтные мастерские, оснащенные всем необходимым для починки паровозов. В Силции мелкий и чистый песок с побережья использовали в производстве стекла — удалось наладить изготовление не только полевых биноклей, но и стеклянной тары для консервирования плодов и сгущенного молока.

Скважины в Брундизии и Каприуме ежедневно давали несколько баррелей отличной нефти, которая использовалась как горючее для двигателей воздушных шаров, а также в качестве смазки для паровозов.

Поезд двигался вдоль Аппиевой дороги, медленно карабкаясь на последнюю гряду холмов, потом он набрал ход и направился на северо-запад в сторону Испании и дальше — на Русь.

Винсент смотрел на высовывающиеся из вагонов головы — солдаты, обряженные в новенькую форму, ехали на войну. Их мундиры, окрашенные в темный цвет, напомнили ему серую форму конфедератов. Некоторые офицеры до сих пор носили старую форму Союза, и в современной армии это выглядело немного странно, архаично. Этот полк — один из немногих в римской армии — был вооружен спрингфилдскими винтовками — обстоятельство, заставлявшее Винсента бессильно скрипеть зубами от досады. Он с таким трудом доставал это лучшее в армии оружие, а теперь оно уплывало у него из рук.

В отличие от русских, римлянам не надо было защищать свой дом — враг не стоял у их порога. Им предстояло воевать за чужую землю, лежавшую в шестистах милях от их родного Рима. И хотя все они понимали, что случится, если Русь падет, он не мог не думать о том, как они станут сражаться, когда начнется настоящий бой и мерки с воинственным кличем ринутся на них.

Ему вспомнилось, как он удерживал перевал: армия отходит, а он прикрывает тыл; на него наступает стена тугар, раздаются их гортанные крики, воют нарги, грохочут барабаны, развеваются по ветру знамена. В дыму и тумане мелькают сабли, враги лавиной катятся вперед.

Он снова оглянулся на строй рекрутов, строящихся в каре, и сержантов — в большинстве своем русских, — выкрикивающих команды. Солнце поднялось высоко, утренний туман рассеялся — стоял чудесный летний день, но в мыслях у него царил такой мрак, что день казался черной ночью.

Они казались совсем неплохими солдатами, если учесть, что всего несколько месяцев назад никто из них и ружья-то в глаза не видел. Как они поведут себя, когда смерть устремится им навстречу со скоростью двести ярдов в минуту?

— Неужели мы были такими? — спросил Дмитрий, проницательно глядя на Винсента. — Когда Пятый полк только сформировали, большинство из нас не отличало правую ногу от левой. И ты привязал сено к одной ноге, а солому к другой. «Сено — солома, сено — солома» — вот как ты командовал нами.

— Я сейчас уже и не помню, — отозвался Винсент.

— А твои янки, неужели они сразу стали умелыми солдатами? — тихо спросил Дмитрий, словно успокаивая неразумного сына.

Винсент слегка улыбнулся. «Господи, сколько же времени прошло с тех пор? Да, наверняка мы выглядели такими же неумехами, испуганными детьми, которым впервые дали мушкет, а они даже не знают точно, как он стреляет».

Когда же он впервые убил человека? Ах да, в Новроде. Когда он бежал из плена, ему пришлось убить часового на стене. Теперь они с Новродом союзники, части одной республики.

Потом было восстание на площади, война, разрушение плотины. Тогда он убил, наверное, не меньше пятидесяти тысяч. А может быть, семьдесят или восемьдесят. Наутро, казалось, можно было перейти Нейпер по трупам тугар — столько их было. Запах смерти висел в воздухе несколько недель, а на берегах до сих пор валялись скелеты.

— Нет, Дмитрий, — прошептал он. — Не помню, чтобы когда-то выглядел так же.

— Но так оно и было, — уверил его старик. — Наверное, и сам полковник некогда стоял на плацу, глотая слезы и не понимая, чего от него требуют.

Трудно было представить Кина молоденьким лейтенантом. А ведь и Тридцать пятый в свое время был просто толпой несмышленых мальчишек. И многие из них намочили штаны, впервые оказавшись под огнем противника.

— Придет время, и они научатся. Как научились вы, и мы тоже.

— Будем надеяться, Дмитрий. Потому что в противном случае они станут просто жертвами. Мятежники по крайней мере брали пленных. А с мерками… Одна ошибка — и все мы будем мертвы, все до единого.

Он задумался, безучастно глядя куда-то в сторону. Потом направил лошадь к выстроившемуся на плацу каре, отсалютовал офицерам, которые при его приближении вытянулись во фронт. Дмитрий и адъютанты следовали за ним. Винсент пересек все поле и подъехал к бригаде, которая отрабатывала маневрирование крупными формированиями. Некоторые лица были ему знакомы. Командовал бригадой один из старых воинов Тридцать пятого полка. Возле него развевался треугольный флаг — красный с белым крестом — штандарт Первой бригады Второй дивизии.

Традиция различения корпусов с помощью штандартов шла от армии Потомака. Для недавно сформированного Шестого корпуса таким отличительным знаком служил греческий крест. Винсент покосился на собственного знаменосца, который гордо держал квадратный штандарт — золотой крест на темно-синем поле, означающий, что в войсках присутствует командующий корпусом.

«Странно все-таки видеть крест в качестве знака моего подразделения», — подумал он и вспомнил мертвого мерка на форуме, распятого на кресте. Но воины Тридцать пятого полка настояли на том, чтобы в новых войсках были оставлены старые обозначения.

— Рад видеть тебя, Стрейтер.

Роджер Стрейтер в ответ отдал честь. Он служил в Тридцать пятом еще с Антьетама, от сражения под Фредриксбергом у него остался на щеке уродливый шрам. Впервые они встретились в местечке Вассалборо в штате Мэн, где Роджер подрабатывал в качестве грузчика. Винсент сомневался, чтобы Стрейтер помнил, как гнался однажды по улице за «маленьким квакером», грозя поколотить его. Сейчас Винсент почитал за лучшее не напоминать ему о том эпизоде.

Роджер оказался отличным командиром, и теперь под его началом была целая бригада. Однако Винсент почувствовал некоторое пренебрежение, сквозящее во взглядах одного из подчиненных Стрейтеру солдат: молодому широкоплечему великану казалась смешной мысль исполнять приказы щуплого коротышки.

— Первый день обучаешь? — спросил Винсент. Роджер кивнул.

— Ну, тогда не буду мешать. Роджер повернулся к солдатам:

— Еще раз! И, черт побери, Алексей, твои парни должны стоять ровно! Построй их как следует!

Офицер отдал честь и помчался к своей роте.

Винсент посмотрел на строй. Перед ним стояли три полка, растянувшись на добрых четыре сотни ярдов, а за ними колонной построились еще два. По крайней мере три полка были вооружены мушкетами, которые поблескивали на солнце. Стена из плоти и стали.

— Бригада! — раздалась команда. — Заход справа флангом… — И через секунду: — Выполняй!

Строй начал разворачиваться гигантской дугой в четверть мили. Винсент медленно ехал вдоль поля, оценивающе глядя на производимый маневр.

Между Вторым и Третьим полками образовалась огромная брешь. Офицеры безуспешно пытались заставить солдат закрыть ее, она все ширилась и ширилась. Строй все больше изгибался, напоминая змею, офицеры выкрикивали команды, солдаты шарахались из стороны в сторону. Третий полк образовал нечто напоминающее перевернутую латинскую букву V. Винсент посмотрел на Роджера, который от злости покраснел как рак.

Наконец перестроение было завершено. Все смотрели, на Винсента, ожидая оценки.

Вместе с Роджером Винсент направился к месту, где стоял командующий римскими войсками.

— Могло быть и лучше, — сказал Винсент. Его голос разносился по всему полю.

Командующий ничего не ответил.

— Намного лучше, черт побери! — продолжал он. — Это всего лишь поле для парадов, а вы не в состоянии построить полк! Если мерки нападут на тот фланг, который будете удерживать вы, нам придется о нем забыть. Его сметут в мгновенье ока! А на войне будет не до парадов, там дым, грязь, там умирают люди, и если вы не хотите, чтобы противник нас смял, надо все делать как следует. А так вы, недоумки, не продержитесь на поле боя и пяти минут!

Он сердито пришпорил лошадь и поскакал прочь. Дмитрий ехал рядом. Несколько минут они молчали, потом Винсент не выдержал:

— Ну давай, скажи это.

— Что я должен сказать?

— Что я никогда раньше не терял терпения и всегда добивался своего, спокойно объяснив, что требуется сделать. Я знаю, о чем ты думаешь.

— Ты сам все сказал, мой генерал.

— Я хочу, чтобы они были готовы убивать мерков, сражаться с этими проклятыми ублюдками.

И он замолчал, мысленно продолжая ругаться. «Я хочу, чтобы их всех уничтожили».

— Я не могу допустить, чтобы эти солдаты совершали глупые ошибки, которые в конечном итоге могут стоить жизни всем нам.

— Можно, конечно, стремясь к этой благой цели, орать на них, — ответил Дмитрий. — Но я помню, что, когда ты был моим капитаном, ты вел себя иначе и все равно добивался своего. Винсент сгорбился в седле. Он знал, что Дмитрий прав. Но внутри него что-то словно надломилось -он потерял всю мягкость, которая когда-то казалась неотъемлемым свойством его натуры. Наверное, это произошло, когда он разрядил пистолет в корчащуюся фигуру на кресте и понял, что наслаждается ощущением собственной силы. «Господи, смогу ли я когда-нибудь стать прежним?… Но есть ли где-нибудь Бог, который слышит меня?»

Дальше они с Дмитрием ехали молча.

Едва отвечая на приветствия частей, мимо которых они проезжали, он думал о другом мире — мире войны, крови, боли. Им вскоре придется вновь окунуться в него с головой.

От западных ворот города им навстречу мчалась кавалькада. В одном из всадников Дмитрий тотчас узнал Марка. За ним развевался штандарт консула патрициев — орел на пурпурном поле.

Винсент натянул поводья. Щека у него нервно задергалась, — как заметил Дмитрий, это случалось все чаще и чаще.

Мрачный Марк остановился рядом.

— Началось. Десять уменов направляются к центру потомакского фронта.

— Проклятье, — пробормотал Винсент, поворачивая лошадь, чтобы взглянуть на бригаду, которая по-прежнему училась делать фланговый разворот. «Мы еще не готовы, и я вынужден сидеть здесь, как прикованный», — подумал он, но спросил лишь одно: — А как дела на юге?

— Никаких известий. Он кивнул.

— Они пойдут не останавливаясь. У них есть эти проклятые воздушные корабли, а у нас нет. Они будут знать о нас все, а мы можем только догадываться, где их войска, пока они не ударят. Проклятье! — Кулаком он стукнул по луке седла. — Еще что-нибудь?

Марк отрицательно покачал головой.

— Мы останемся здесь и будем ждать, как и планировалось.

Винсент ничего не ответил, но выругался про себя. Он не хотел этого назначения, но Эндрю и Калин буквально заставили его. По крайней мере Таня и трое ребятишек в безопасности, в шестистах милях от линии фронта. Нет, он вовсе не хотел стать командующим. Что-то подсказывало ему, что лучше всего ему было бы оставаться в штабе тестя и заниматься рутинной работой.

Но приказы нужно исполнять. И теперь каждый день он видел висящий на кресте труп того, кого он так спокойно убил. Он ежедневно приезжал на плац наблюдать, как тренируются солдаты, готовить свой корпус к бою. Он стал генерал-майором, как те, о ком он когда-то читал в американских газетах, — Хэнкок, Седжвик, Фил Шеридан. Винсент мысленно улыбнулся, вспомнив, что газета Гейтса не так давно напечатала на первой странице его портрет, и он разглядывал его с тайным удовольствием, особенно бороду, которая была точь-в-точь как у Шеридана.

Сейчас военные действия уже начались, а он сидит в шестистах милях от линии фронта. Он посмотрел на запад, словно мог увидеть происходящее там и услышать гром орудий.

— Скоро и мы ввяжемся в это, — прошептал он. Дмитрий почувствовал, как дрогнул голос командующего. Он словно ждал смерти.