— Черт побери, это самое удивительное из всего, что я когда-либо видел, — сказал, открыв рот от удивления, Эндрю, осматривая со всех сторон новое изобретение.

— Мы видели много таких штук, когда воевали во Флориде в шестьдесят втором, — заметил Ганс, с откровенным недоверием разглядывая воздушный шар.

Из последнего путешествия «Оганкит» привез груз двух новых видов. Первый был встречен всеми с бурной радостью: у карфагенян оказался табак. Кроме того, в трюме находилось с полдюжины тонн цинка, которые выменял Тобиас, хотя и не видел в нем тогда особой необходимости. Почти сразу же Хэнк Петраччи, рядовой роты A, выступил с предложением по поводу цинка, которое Эндрю не мог отклонить, несмотря на всю его эксцентричность.

До войны Хэнк сбежал из дому с бродячим цирком и путешествовал с ним несколько лет. Он утверждал, что мог бы сделать воздушный шар, наполнив его воздухом с помощью цинка и серной кислоты. Эндрю усмотрел в этом большие возможности для разведки и не колеблясь дал разрешение.

Весть об этом распространилась по городу, когда Эндрю дал приказ изъять у его жителей всю шелковую одежду. Чтобы избежать недоразумений на религиозной почве, Касмар отдал большой неф церкви под площадку для шитья купола воздушного шара. Таким образом все возможные кривотолки были пресечены в самом зародыше.

Из кусков карфагенского цинка Хэнк настрогал целую кучу стружки. Эндрю дал ему порцию весьма ценной серы, которую Хэнк подогрел и разложил проветриваться на солнце, чтобы превратить ее в некий непонятный продукт, который Фергюсон называл триоксидом серы. Затем этот продукт был смешан с водой, и получилась серная кислота. С утра Хэнк наконец-то вытащил гигантский купол на площадь и прицепил к нему брезентовый шланг, соединенный с большим ящиком. Ящик наполнили цинковой стружкой, влили туда семьдесят с лишним галлонов серной кислоты и запечатали. Менее чем через два часа воздушный шар уже парил над ними, готовый к первому путешествию.

О’Дональд, раскрыв рот, прохаживался вокруг воздушного шара. Сунув руку в карман, он вытащил сигару с карфагенским табаком и потянулся за спичкой.

С диким криком Хэнк прыгнул вперед и выбил спичку из рук О’Дональда.

Артиллерист рассвирепел, но Готорн сразу же встал между ними.

— Майор, эта штука наполнена водородом. Одна искра — и мы все взлетим.

— И скорее всего, прямо в ад, — нервно заметил Калинка, глядя на дымящуюся коробку и шелковую оболочку, висящую над их головами.

— Я все еще не могу поверить, что тебе удалось это сделать, — сказал Эндрю, глядя на Хэнка с восхищением.

— Я бы мог сделать шар побольше, сэр, но шелка в этих местах очень мало, — сказал Хэнк. — Он может поднять фунтов двести двадцать, самое большее двести сорок. Думаю, нас с Готорном он выдержит.

Готорн возбужденно повернулся к Эндрю, как маленький ребенок, спрашивающий у родителей разрешения принять участие в интересном приключении.

— Мистер Готорн, вы — капитан суздальской пехоты, и на плацу вы нужны мне гораздо больше, нежели в облаках. Кстати, сынок, где ты бросил своих людей?

Другие офицеры захихикали. К их изумлению, маленький Готорн превратился в одного из лучших инструкторов в стремительно разраставшейся суздальской армии. Оказалось, что каким-то странным образом его мягкий голос и репутация Новродского беглеца, а тем паче его женитьба на дочери Калинки завоевали ему глубочайшее уважение среди Суздальцев.

Несколько солдат первого обученного им подразделения теперь служили сержантами и даже офицерами в тех трех дивизиях, которые были уже экипированы и подготовлены к ведению боя.

— Сэр, мои люди несут караульную службу на стене, в ста ярдах отсюда, — ответил Готорн сухо.

— Что ж, вид их молодого командира, парящего в небесах, произвел бы на них большое впечатление, — добродушно бросил Эндрю. — Давай попробуй, но будь осторожен. Не хотелось бы, чтобы что-нибудь случилось с отцом такой красивой маленькой девочки.

Все засмеялись, а Винсент просиял при упоминании своей новорожденной дочери. Он прыгнул в корзину, подвешенную под шаром, и заговорщицки подмигнул своему другу Хэнку.

— Освободите стропы! — приказал Хэнк.

Команда Суздальцев, обслуживавших воздушный шар и ходивших вокруг него с важным видом, с готовностью выполнила приказание молодого янки, которого они считали кем-то вроде волшебника.

Стропы были свободны, но шар по-прежнему цеплялся за платформу посреди площади. Хэнк со значительным выражением на лице начал сбрасывать мешки с песком, подвешенные к корзине. Когда осталось два мешка, шар начал медленно подниматься в воздух.

— А сейчас профессор Петраччи покажет вам чудеса аэросмелости, никогда ранее не виданные в Валдении ни наяву, ни во сне! — прокричал Хэнк, как заправский цирковой зазывала, взмывая вместе с шаром к небесам.

Испуганные крики разносились над городом, когда корзина, покачиваясь, поднималась все выше и выше, приближаясь к башне большого собора.

— Дмитрий, Петра! — орал Готорн и махал рукой своим подчиненным, которые стояли разинув рты на городской стене. Увидев своего командира, солдаты возбужденно подпрыгивали, показывали на него пальцами и были очень горды тем, что служат под командой янки, умеющего даже летать.

Скорость подъема начала замедляться из-за веса канатов, которыми был привязан шар.

— Берегись! — прокричал Хэнк, отвязывая еще один мешок с песком, упавший посреди площади.

Все выше и выше поднимался шар, пока наконец не закончились все пятьсот футов канатов. Шар дернулся и медленно повернулся.

— Никогда не думал, что старик Кин разрешит мне лететь! — воскликнул Готорн.

— У тебя по глазам видно, что ты рожден, чтоб летать, — с пафосом произнес Хэнк. — Я заметил это, еще когда ты впервые забрел в мою лабораторию. И я сказал себе: «Вот тот, кого профессор Петраччи должен взять под свое крылышко». — И друзья рассмеялись.

Готорн жадно смотрел вокруг. На востоке на полную мощность работали мастерские и литейный цех, клубы дыма вырывались из их труб. К северу от литейного цеха стоял пороховой завод, его большое колесо поворачивалось, приводя в движение деревянные молотки и жернова. Внизу виднелись длинные сараи для хранения пороха. Там же вместе с бумагой для патронов и свинцовыми пулями он превращался в готовые патроны и упаковывался в коробки на тысячу патронов каждая. В отдельном здании десятки женщин шили матерчатые мешки, заполняли их порохом для артиллерийских снарядов и складывали на тележку, чтобы вести на склад в город.

С южной стороны послышался свист: большой воз тянул за собой дюжину вагонов, грохоча на стрелках и минуя старый «Уотервиль» с тремя пустыми вагонами. Внизу продолжались работы на укреплениях, наружные стены уже достигали двадцати футов в высоту и полностью окружали город. Раздавался гром мушкетной стрельбы, прерываемый гулом дюжины артиллерийских орудий, стреляющих залпом. При виде строевого плаца у Готорна мурашки забегали по телу: целая бригада суздальских полков, насчитывавшая тысячу шестьсот солдат, выстроилась боевым порядком триста ярдов длиной. С плаца поднимался дымок, отдаленные крики участников учений эхом разносились по округе. Тысячи других солдат стояли по обеим сторонам плаца, наблюдая за учениями и громко подбадривая участников.

Он посмотрел на север и на восток Далекие холмы, казалось, поднимались все выше и выше, громоздясь один над другим. В бинокль были хорошо видны проходы между холмами на расстоянии семи миль отсюда и линии строящихся укреплений. Над холмами клубился дымок от котлов, в которых рафинировали серу для изготовления пороха.

Но все эти военные приготовления не привлекали его так, как величественная красота сельского пейзажа, подернутого дымкой наступающей осени. Группы дубов и кленов уже покрылись первыми красными и желтыми листьями, березы мерцали в теплом полуденном свете, а поля были усеяны тысячами работников, среди которых разъезжали машины Флетчера, убиравшие урожай.

Ему казалось, что в тридцати милях к северу он видит расчищенный участок вокруг брода. Неподалеку возвышалась новая сторожевая башня, и можно было разглядеть, как оттуда махали сигнальными флажками, очевидно передавая сообщения целой цепочке башен, построенных к западу и к югу. А на западе перед ним открывалась степь, уходившая вдаль и сливавшаяся с небом. Его взгляд задержался там на минуту, пытаясь разглядеть какое-то пятно на горизонте — не то облако, не то пыль.

Приглушенный стон отвлек его, и, повернувшись, он увидел, что Хэнк сидит, скрючившись, на дне корзины.

— Что случилось? — спросил Готорн.

— Ничего, совсем ничего, — отозвался Хэнк слабым голосом.

— Дружище, ты выглядишь не лучшим образом.

— Это пройдет, — прошептал Хэнк. Небольшой порыв ветра качнул корзину, и Хэнк застонал.

— Хэнк, — произнес спокойно Готорн. — У меня к тебе вопрос.

Простонав, Хэнк сжал голову руками.

— Ты никогда не летал на такой штуке раньше не так ли?

— Я просто был на земле и смотрел, — ответил Хэнк, и в этот момент следующий порыв ветра стал раскачивать и крутить корзину.

— Интересно, что могло так рассмешить Готорна там, наверху? — удивился Эндрю.

— Понятия не имею, — откликнулся Эмил, задрав голову вверх. — Знаю только, что я ужасно завидую этому мальчишке.

— Ну, Эмил, может быть, когда война кончится, Хэнк устроит аттракцион и позволит тебе покататься. — Эндрю подошел к своему коню и вскочил в седло. Остальные поспешили последовать его примеру.

— Двинулись, — сказал Эндрю, пришпорив лошадь, и они галопом поскакали по восточной дороге через главные ворота.

Внешние укрепления были уже на несколько сотен ярдов выше деревянных стен города. За шесть месяцев, проведенных в окопах под Питерсбергом, Эндрю и его подчиненные стали умелыми землекопами, и теперь под их руководством вокруг всего города выросла огромная земляная стена. По ее углам были построены бастионы, возвышавшиеся на десять футов над стеной. Если бы они оказались отрезанными от остального мира, то могли бы продержаться достаточно долго, так как в бункерах хранились солидные запасы продовольствия и боеприпасов. Группа проехала через хорошо укреплённые северные ворота и пересекла мост над высохшим тридцатифутовым рвом. За воротами им открылось поле с рядами остро заточенных кольев, за которыми рос колючий кустарник, а еще дальше были вырыты глубокие ямы. Приблизившись к железнодорожному полотну, Эндрю натянул поводья, и мимо них с грохотом пронесся поезд, влекомый их новым паровозом — «Бангором». У рукоятки дроссельного клапана сидел Мэлади, который приветствовал их свистком, перед тем как поезд повернул в направлении мастерских.

— Именно здесь все и решится, джентльмены, — сказал Эндрю, указывая на оборонительные сооружения. — Я планирую задержать их у брода на день или два, а также в проходах между холмами. Но разобьем мы их здесь.

Эндрю замолчал и посмотрел на телеги с первым урожаем, громыхавшие мимо них к городу.

— Как дела, Флетчер?

Толстый капитан на секунду остановился, схватил с проезжающей телеги два яблока и предложил одно из них Эндрю. Тот с удовольствием вонзил в яблоко зубы.

— Часть пшеницы уже на мельницах, но уйдут недели, пока доставят все из отдаленных районов. У нас есть несколько тысяч голов скота и вдвое больше свиней, все они находятся в загонах к югу от города. При первой же опасности мы пригоним их в город и начнем забой.

— Сколько сейчас в городе еды? — спросил Эндрю.

— Еды хватит на шестьдесят дней, — ответил Флетчер. — Нужно еще два месяца, чтобы накопить достаточное количество, которое позволит нам протянуть до следующего урожая. Ваше дело — война и сражения, сэр, а мое дело обеспечить, чтобы в случае победы нам хватило пропитания до следующего лета.

— Понятно, Боб, — ответил Эндрю невозмутимо. — Продолжай в том же духе. Майна? — окликнул он главного оружейника.

Майор с осунувшимся от недосыпания лицом подошел к Эндрю.

— Мы уже производим до трехсот мушкетов в день, сэр, сейчас их немного больше десяти тысяч, — начал он сухим, почти механическим голосом. — Кроме того, мы делаем по двадцать винтовок в день, и всего их у нас примерно пятьсот штук. Если мне дадут еще два месяца, я смогу производить даже больше винтовок, чем мушкетов.

— Я не могу обещать тебе столько времени, Джон, — тихо сказал Эндрю.

— А как с артиллерией? — спросил О’Дональд.

— Три легкие пушки ежедневно. Были установлены литейные формы для тяжелых, но производить их мы начнем не раньше чем через две недели. Так что на сегодняшний день всего девяносто штук.

— Что с другими ресурсами? — терпеливо спросил Эндрю, понимая, что Майна находится на грани нервного истощения.

— Сейчас, сэр, мы работаем с последней доставленной партией свинца. У меня есть около четырех миллионов пуль для мушкетов и на сто тысяч больше для наших ружей, а также двадцать тысяч артиллерийских снарядов. В день выпускается сто тысяч пуль и пятьсот снарядов. Проблема сейчас в том, что пороховая фабрика достигла максимума выработки, и это наше слабое место. Нам нужно больше тонны серы в день, но столько не поступает. В противном случае я мог бы выпускать больше.

— Ты молодец, Джон, я горжусь тобой. Никто не мог бы делать больше. — Майор рассеянно кивнул в ответ.

Этого недостаточно, мрачно подумал Эндрю, нужно вдвое больше. Под Геттисбергом каждый из его людей расходовал за четыре часа по сто патронов. Четыре крупных сражения, и у них почти ничего не останется. Им нужно время, нужно очень много времени.

Демонстрируя тем не менее спокойную уверенность, Эндрю кивнул молодому телеграфисту.

— Мы тянем линию по мере того, как мастерские выпускают провода, — сказал Митчелл. — Пока что готовы четыре линии к главным бастионам от вашего командного поста в соборе, линии к литейному цеху, пороховой фабрике и в Форт-Линкольн. Я также сделал одну линию для воздушного шара и завтра начну тянуть провод к броду. За бродом мы поставили сигнальные башни на расстоянии двух миль друг от друга до самой степи. Это даст нам хорошую возможность предупредить о приближении врага. Пару миль телеграфного провода я оставил про запас, если понадобится тянуть линию, когда начнется осада. У нас есть двадцать обученных операторов. У некоторых Суздальцев действительно хорошие руки, один из них может передавать до двадцати слов в минуту.

— Ты хорошо поработал, сынок. Продолжай.

Пустив лошадь легким галопом, Эндрю поскакал в сторону холмов и, добравшись до нижнего гребня, оказался на строевом плацу.

— Ну, генерал Ганс, как у них дела?

Эндрю улыбнулся старому сержанту, который носил теперь звездочки генерал-майора Суздальской армии, но старые сержантские лычки не спорол.

— Никогда не думал, черт возьми, что буду генералом, — рявкнул Ганс.

— Мы в последнее время только и делаем, что повышаем сами себя в званиях, — добродушно сказал Эндрю.

Он хорошо представлял себе, как позавидовали бы его старые товарищи такому быстрому продвижению по службе, если бы он вернулся домой. Ганс стал командиром корпуса, в его подчинении находились три дивизии пехоты и два дивизиона артиллерии. Офицеры и сержанты Тридцать пятого, которые исполняли приказы Ганса, не особенно возражали против этого, но О’Дональда распоряжения Ганса поначалу коробили. Эндрю подозревал, что этот конфликт был разрешен где-то за сараем, потому что однажды они оба появились, щеголяя фингалами, после чего вдруг стали закадычными друзьями.

Хьюстон и сержант Киндред из роты E стали командовать первой и второй дивизиями, а сержант Барри — третьей. В подчинении были командиры шести бригад и двадцати четырех полков по четыреста человек в каждом. Четвертая дивизия проходила строевую подготовку и пока еще только ждала выдачи оружия, в то время как пятая и шестая были уже полностью укомплектованы. Почти половина людей Тридцать пятого полка нашла себе место на командных должностях, но Эндрю хотел сохранить ядро старого Тридцать пятого как группу профессионалов, находящуюся непосредственно в его подчинении. По совету Калинки он пополнил Тридцать пятый полк Суздальцами-ветеранами, принимавшими участие в сражении у перевала, и теперь двести Суздальцев гордо носили голубую форму армии Союза.

Сто пятьдесят тысяч других были организованы в части ополчения, в основном под командой Суздальцев. Несколько представителей местной знати и многие бывшие маркитанты сейчас руководили этими частями под началом Калинки.

Устроившись поудобнее в седле, Эндрю наблюдал, как бригада, только что выпустившая несколько залпов, отрабатывала перемещение вправо. При этом правый фланг стоял на месте, в то время как две шеренги из тысячи шестисот человек, растянувшиеся на три сотни ярдов, начали разворачиваться, подобно створке гигантских ворот; над их головами развевались голубые полковые знамена и белые государственные флаги. Левый фланг был чуть нарушен, люди бежали слишком быстро, и командиры кричали, стараясь поправить положение.

— Неплохо, — тихо сказал Эндрю. — Совсем неплохо, Ганс.

— Могло бы быть и лучше, черт побери, — проворчал сержант, но Эндрю видел, что его старый учитель горд за своих новых питомцев.

— Они никогда не делали этого на поле битвы, — задумчиво сказал Ганс. — Вот где все станет ясно.

Отдаленный крик прервал их мысли, и, обернувшись, Эндрю увидел вестового, галопом мчавшегося по направлению к ним из города и яростно хлеставшего свою лошадь.

— Я думаю, — спокойно сказал Эндрю, — все станет ясно уже совсем скоро.

Музта натянул поводья и посмотрел на деревянную башню на холме. Ее единственный обитатель лежал мертвый на земле, из груди его торчало несколько стрел.

Кубата стоял рядом, задумчиво глядя на тело.

— Что это? — спросил Музта.

Кубата показал на красный с зеленым флаг, валявшийся рядом с телом.

— Они знают, что мы идем, — тихо сказал он. — Сигнальщик увидел нас за тысячу шагов, но оставался на своем месте, посылая сигналы, пока мы не застрелили его. Ему недостаточно было просто сообщить о нашем приближении — он должен был точно сосчитать, сколько нас.

Музта прикрыл глаза от солнца ладонью и посмотрел на северо-восток. Отдельные группы деревьев постепенно сливались вместе там, где земля поднималась выше, а отдаленные холмы были полностью покрыты лесом, уже пестревшим красными и желтыми листьями.

Передовая разведка уже почти скрылась из виду, пустив своих лошадей галопом.

— Смотри — вон там! — вскричал Кубата, показывая на красную точку вдали, подпрыгивавшую вверх-вниз.

— Эта башня дала сигнал той, а за холмом должна быть еще одна, и так на всем пути до брода, восемьдесят башен на расстоянии тысячи шагов друг от друга. Полагаю, что весть уже достигла города.

— Чтобы добраться до брода, нужно скакать два дня без отдыха, — проговорил Музта.

— Они будут ждать нас там, — невозмутимо откликнулся Кубата.

Музта повернулся в седле и увидел на холме знамена олькты, десятитысячного гвардейского умена тугарской армии. Знамена с подвешенными конскими хвостами развевались на ветру, командиры на полном скаку приветствовали Музту поднятыми кулаками. За ними следовали построенные сотнями всадники, лучшие из лучших, элитная гвардия тугарской орды.

Сердце Музты забилось от гордости. Уже более оборота подобная демонстрация силы была всего лишь ритуалом — с тех самых пор, когда под Ончи олькта двигалась так в бой. Тогда в рядах гвардейцев были их отцы, теперь же перед ними гарцевали их сыновья, и Музта увидел, как трое его собственных мальчиков от первой жены проехали мимо, весело помахав ему. Музта бросил на них гневный взгляд, возмущенный таким нарушением дисциплины.

— Они молоды и возбуждены походом, — как будто извиняясь за них, сказал Кубата. — Так же, как и ты когда-то.

Музта улыбнулся:

— Неужели я действительно был таким разболтанным?

— Ты был похож на юного орла, — сказал Кубата улыбаясь.

— Тогда давай заберемся в это «орлиное гнездо» и посмотрим на округу, — предложил Музта.

Цепляясь за перекладины приставной деревянной лестницы, они поднялись на башню. На ее вершине Музта обернулся назад, на запад, и его сердце возрадовалось от представшего перед ним зрелища. Он увидел под собой дюжину уменов, выстроившихся в длинную колонну, которая, извиваясь, исчезала за горизонтом. Сто двадцать тысяч тугар шли четким строем, разбитые на отряды по сто всадников, шахматной доской покрывая безбрежную степь.

— Превосходно, просто превосходно! — воскликнул Музта, глядя на Кубату, который стоял скрестив руки и наблюдал за движением войск.

— Так же красиво, как под Ончи, — задумчиво отозвался старый воин, и кровь в его жилах побежала быстрее.

Он поглядел через плечо на холмы, покрытые лесом.

— И всех их, — добавил он невозмутимо, указывая на войска, — мы должны провести по узкой тропе между холмами, а потом через один-единственный брод. Там, где они будут ждать нас.

— Олькта расчистит нам путь, — ответил Музта.

Эндрю скакал мимо плотно сомкнутых рядов и придирчиво осматривал свою армию, окутанную предрассветной дымкой.

Десять тысяч под его командованием, подумал Эндрю. Когда-то Рейнольдс, его старый корпусной командир, так же проезжал перед войском в сопровождении своего штаба, знаменосцев и курьеров. Он помнил, какой трепет испытывал тогда перед столь огромной властью, и зависть тоже.

И вот теперь у него такая же власть, а воины в строю глядят на него так, как он когда-то глядел на Рейнольдса. Все три дивизии были полностью экипированы для битвы: мушкеты на плечах, сотни патронов в карманах и магазинах; свернутые одеяла висели через плечо, грубые мешки с семидневным запасом провизии болтались на поясе. Никогда ему не доводилось видеть пехоты, которая выглядела бы так нелепо. Почти все мужчины носили традиционные большие рубахи, на ногах были обмотки и сверху надеты лапти суздальских крестьян. Но все-таки они были солдатами, и по их бурному приветствию можно было видеть, что они гордятся этим.

Отдавая войскам честь, Эндрю продолжал двигаться вдоль строя, мимо пятидесяти артиллерийских орудий, отданных в распоряжение О’Дональда. Остальные пушки были оставлены в резерве или находились на корабле у Тобиаса. Достигнув наконец головы колонны, Эндрю в последний раз оглянулся на свое войско.

«Интересно, так ли себя чувствовали Грант или Бобби Ли в аналогичной ситуации?» — подумал он отстраненно. Во всем этом было что-то, заставлявшее его сердце биться, но теперь на нем лежала также огромная дополнительная ответственность. Прежде над ним всегда стоял командир, который приказывал его подразделению занять такое-то место, маршировать туда-то или отступать. Теперь он был один. Стоит сделать одну ошибку, и тут же все будет потеряно. На той войне они шли в атаку, крича: «Победа или смерть!» — но при этом все знали, что, даже если битва будет проиграна, останется возможность с честью капитулировать. Здесь же этот старый клич приобретал буквальный смысл. Если он совершит ошибку, погибнет не только его армия, но и все остальные, доверившие ему свою жизнь.

Эндрю посмотрел на городские стены, с которых тысячи горожан наблюдали за выступлением войск. Он не хотел так начинать эту войну, но тугары вынудили его сделать, так как он рассчитывал, что даже в худшем случае они придут гораздо позже. Им нужно было выиграть время, попытаться задержать тугар не на день-два, а на неделю или, если возможно, на две. Каждый новый день приносил больше ружей, больше пороха и, главное, жизненно необходимую провизию, которая продолжала поступать с полей.

Он должен выиграть время и был вынужден сделать это, пожертвовав частью своей армии, хотя, ввиду ее малочисленности, терять людей было никак нельзя. Его помощники собрались вокруг него. У многих были суровые лица, у других же, в особенности у новоиспеченных командиров дивизий и бригад, глаза восторженно блестели оттого, что им предстояло вести в бой такое количество воинов.

С реки донесся свисток «Оганкита»: корабль тронулся вверх по течению, к броду. На его борту находился авангард Тридцать пятого полка, четыре «наполеона» и дюжина легких пушек, которые должны были служить плавающей батареей, держащей под прицелом брод.

— Итак, джентльмены, пора выступать, — сказал Эндрю спокойно.

С бурными криками восторга офицеры галопом поскакали к своим подразделениям, представляя довольно забавное зрелище на своих неповоротливых клайдсдейлах.

Эндрю посмотрел на Майну, Калинку и Флетчера, стоявших рядом с ним.

— Джентльмены, я покупаю для вас время кровью. Вы понимаете это? Время в обмен на человеческие жизни. Выжмите из него все, что можете. — И он пришпорил коня.

На поле раздавались громкие приказания командиров, слышалась барабанная дробь, разворачивались знамена.

Первый Суздальский завёл эту песню, и вскоре ее подхватили другие. Странно она звучала по-русски, но все равно от этих слов на глазах Эндрю наворачивались слезы.

И армия во главе с Эндрю, одиноко скакавшим впереди всех, прошла под стенами Суздаля и двинулась по дороге на север.

Полки шли вперед, суровые лица солдат согревались лучами теплого утреннего солнца, страдали от полуденного зноя, овевались вечерней прохладой. Они проходили мимо полей, где крестьяне, на минуту отвлекшись от своей работы, провожали их взглядом и тут же торопливо возвращались к сбору урожая. Рабочие, рывшие окопы новых линий обороны, расступались, чтобы пропустить армию, и продолжали заниматься своим делом.

Две мили в час — пятьдесят минут марша и десять минут отдыха, снова в путь, и еще две мили на негнущихся ногах.

Останавливаясь у каждой сигнальной башни, Эндрю выслушивал последние сообщения. Уже тридцать башен захвачено, тридцать одна, тридцать две. Он знал, что с потерей каждой сигнальной позиции погибал человек, остававшийся там до конца ради того, чтобы передать жизненно важную информацию.

Тугары продвигались быстро и напористо. Он полагал, что предупреждение об их появлении в восьмидесяти милях от города даст им достаточно времени, но тугары наступали без остановки. Сообщили, что «Оганкит» с авангардом Тридцать пятого уже вышли на позиции, но этого было недостаточно. Они прошли еще двадцать миль, и Колесо уже висело в вечернем небе над ними. Но он все еще не разрешал останавливаться на ночлег, заставляя войско двигаться дальше.

Колонна шла вперед, мимо деревень и развилок. Это напомнило ему Геттисберг, тот странный, похожий на сон ночной марш, когда все воины понимали, что от них зависит судьба нации. Даже ночь была похожа на ту. Прохлада, наступившая после жаркого дня, равномерный топот ног, тот же рефрен:

— Подтягивайтесь, друзья, не отставайте…

Великое Колесо поднималось все выше и выше и перешло в западную часть неба. Достигнув следующей сигнальной башни, Эндрю посмотрел вверх и потребовал доклада. Человек наверху не ответил, продолжая размахивать фонарем. Наконец, передав сообщение, он спустился. Старик Суздалец забыл отдать честь и, следуя древней традиции, поклонился до земли.

— Пали все башни, кроме последних пяти, — сказал он.

«Им осталось десять миль, — подумал Эндрю. — А нам пять. Они, должно быть, так же устали, как и мы». Он оглянулся на своих солдат. Люди плелись, засыпая на ходу. Впереди их ждал один полк Суздальцев, не считая Тридцать пятого. Но люди, которые шли с ним, нуждались в отдыхе, иначе они будут бесполезны, дойдя до места.

— Вестовой!

Утомленный юноша на коне приблизился и отдал честь.

— Передай генералу Шудеру мою благодарность и приказ остановить войско на привал. Пусть люди поспят остаток ночи, поднимите их на рассвете. Я буду продвигаться дальше к броду.

Мальчик отдал честь и исчез, скрывшись в темноте.

«Старина Ганс, приведи их быстрее, если услышишь стрельбу», — подумал Эндрю. С трудом заставив себя сесть обратно в седло, он поскакал вместе со своим штабом на север, в ночь.