Готорн в ужасе глядел на разверзшуюся перед ним бездну ада. Все небо на севере было освещено заревом пожарища, а они все наступали и наступали, и в конце концов тугары, огонь и бесконечный поток беженцев слились в один сплошной кошмар, сводящий его с ума.

Он расстался со всякой надеждой удержать свою команду среди разбушевавшейся устрашающей стихии. Исчезало всякое подобие какого-либо порядка. Обезумевшая масса людей, ринувшаяся к югу, заполнила улицы так, что двигаться по ним стало невозможно. Тугары, неудержимые в своей ярости, оттесняли их все дальше, убивая всех встречавшихся им на пути.

Добравшись до площади, он ошеломленно огляделся. Поперек всей огромной площади выстроились остатки подразделений, в центре — люди из Тридцать пятого и О’Дональд с четырьмя «наполеонами».

Волнующаяся масса людей уносила его дальше. Наверное, он успеет еще добраться до Тани с малышкой. По крайней мере Эндрю позволил им перейти под конец в собор. Проталкиваясь сквозь толпу, он достиг наконец рядов Тридцать пятого, где свалился от истощения рядом с Дмитрием, единственным оставшимся воином его подразделения, сжимавшим в руках обгорелое полковое знамя.

— А где твой полк, парень? — спросил подошедший Ганс, помогая ему подняться на ноги.

— Никого не осталось. Я потерял их возле пристани.

— Ты сделал все, что мог, сынок, — бесстрастно сказал Ганс. — Найди себе винтовку и становись в строй.

— Сюда? — спросил Готорн оцепенело.

Ганс кивнул в ответ и стал протискиваться сквозь плотную толпу, требуя, чтобы люди очистили площадь.

Оставив Дмитрия с кучкой Суздальцев из дюжины разных подразделений, Готорн прошел в собор, беспомощно оглядываясь по сторонам. Шла служба, Касмар стоял у алтаря, но его слова невозможно было расслышать сквозь пронзительные выкрики.

Проталкиваясь вперед, он все время звал Таню. Молодой служка подошел к нему. Схватив Винсента за рукав, он провел юношу через битком набитый коридор, открыл дверь и впустил его внутрь.

В узкой комнате он встретил взгляд Калинки, увидел Таню, малышку и Людмилу рядом с ней.

В глазах Калинки застыл вопрос. Готорн печально покачал головой и присел возле койки старого крестьянина.

— Мы устроили им битву, которую они никогда не забудут, — произнес Калинка слабым голосом, подавшись вперед и тронув Готорна за руку. Таня, стоя на коленях рядом с ним, молчала, пытаясь скрыть страх.

— Я только этого проклятого огня и боюсь, — продолжал Калинка. — Я всегда боялся огня. Наверное, с тех пор, как мальчишкой увидел их ямы для поджаривания.

— Весь нижний город в огне, — тихо сказал Готорн. — Я всегда говорил Ивору, что он должен найти способ предотвращать пожары. Ведь каждые лет двадцать большая часть города выгорала. Этот жирный тупица не видел смысла устраивать резервуары для воды. Ну и ладно, теперь все сгорит раз и навсегда.

— Ветер с запада его раздувает, — сказал Готорн, как будто разговор мог заставить страх отступить. — Так что хотя бы оттуда пламя не придет, его несет прямо на лагерь тугар. Я слышал, что несколько их палаток загорелось.

— Пусть они берут воду из хранилища за дамбой — пробормотал Калинка. — К черту, хоть что-то, построенное мною, останется.

Внезапно Готорн поднялся и обвел комнату взглядом. Крепко обняв Таню, он горячо поцеловал ее.

Они не произнесли ни слова, но оба понимали, что это прощание.

— Храни вас всех Бог, — прошептал он и толкнул дверь.

Выйдя, он прошел по коридору, нашел узкую дверь, открыл ее и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал наверх, пока, задыхаясь, не достиг крыши.

— Полковник Кин здесь? — крикнул он озираясь.

Несколько человек из штаба, находившиеся здесь, отрицательно покачали головой и указали вниз, на площадь.

Готорн перешел на восточную сторону башни и огляделся. Языки пламени из города перемещались на восток, освещая небо. По всей нижней половине города, вниз, к пересохшим берегам Вины, двигались вперед десятки тысяч тугар, просачиваясь сквозь зияющие дыры в линии обороны.

Отвернувшись, Готорн поднял голову. Воздушный шар Петраччи все еще качался наверху со своим одиноким пассажиром, испуганные крики которого терялись среди окружающего шума.

Готорн сбежал по лестнице вниз. Проталкиваясь изо всех сил сквозь толпу, он встретил одного из адъютантов Эндрю. Винсент спросил его о полковнике, но тот лишь махнул рукой в неопределенном направлении.

— Найдите его! — крикнул Готорн. — Пусть он идет ко мне, под воздушный шар!

Люди взглянули на него как на сумасшедшего, однако тем не менее несколько человек отправились на поиски.

Прокладывая себе дорогу в толпе, Готорн двигался к центру площади. Путь, который раньше занял бы пару минут, теперь, казалось, требует многих часов. Наконец он достиг платформы, которую окружали люди из Тридцать пятого и прикрывали с флангов «наполеоны».

— Помогите мне спустить Хэнка, — закричал Готорн, показывая вверх.

— Господи Иисусе, мы совсем забыли про этого дурака, — воскликнул кто-то. Схватив лебедку, несколько человек потянули за трос. Крутясь и прыгая на ветру, шар двинулся к земле, едва не задев самый высокий крест собора. Он садился, почти не замечаемый никем из множества людей, в голове у которых не осталось места ни для чего, кроме надвигающейся с севера гибели.

Наконец шар спустился. Хэнк перевалился через край, спрыгнул и обессилено рухнул на платформу.

— Я пробыл там, наверху, шестнадцать часов! — задыхаясь, кричал он. — Подонки, вы обо мне забыли! Я все ждал, что какой-нибудь раскаленный кусок железа врежется в шар и меня унесет!

— Ты когда-нибудь видел такую штуку в свободном полете? — требовательно спросил Готорн.

— Ты с ума сошел? — слабо сказал Хэнк. — Какие свободные полеты? Это может стоить жизни.

— Тогда, черт побери, дай мне пройти, — крикнул Готорн.

Оглядевшись вокруг, он не увидел ни Эндрю, ни Ганса. Ну и черт с ним — он все равно это сделает, по приказу или без него.

Он спрыгнул с платформы и, заметив О’Дональда, стал пробираться к нему.

— О’Дональд, у тебя есть бочонки с порохом для твоих пушек?

— Пара сот фунтов привязано к одному орудию.

— Мне срочно нужна сотня фунтов!

— Какого черта? Я собираюсь набить им орудия, чтобы их разнесло, когда у нас кончатся снаряды.

— Отдай мне порох! — отчаянно прокричал Готорн. — Я тебе все объясню, пока будем грузиться.

— Капитан, мы не можем их бросить, — виновато сказал Буллфинч, молодой офицер.

— Все кончено, пойми, — закричал Тобиас. — Все кончено, черт возьми, что толку оставаться? Я год назад говорил Кину, какой он дурак, что остался здесь. С таким кораблем мы могли основать собственную империю, не боясь этих тугар. Так нет, проклятый дурень захотел освобождать этих Суздальцев, как будто он второй Линкольн, дарующий свободу неграм. Ну и черт с ним. А теперь отваливаем. Будем пробиваться, пока можем.

Буллфинч окинул взглядом людей на палубе. Тобиас прошлой ночью предусмотрительно разрешил своему артиллерийскому расчету, состоящему из Суздальцев, принять на борт семьи, и было ясно, что все они, увидев путь к спасению, последуют за капитаном.

— На этом корабле мы вернемся к этим уродам на юге и сделаемся королями. Двигай.

— Ты можешь идти хоть к дьяволу, — огрызнулся Буллфинч, направляясь к трапу. — Я остаюсь. Лучше погибнуть сейчас, чем всю жизнь стыдиться того, что ты предлагаешь.

Буллфинч стал спускаться по трапу. Юный солдат из Тридцать пятого протолкался к судну сквозь толпу на пристани.

— Я иду с вами! — крикнул боец.

— Кто это, к дьяволу? — взревел Тобиас, стоявший с ружьем возле трапа, чтобы сдержать напирающую толпу.

— Рядовой Хинсен, сэр!

Тобиас усмехнулся:

— Поднимайся на борт, рядовой. Мне нужны такие, как ты!

Послав Буллфинчу сардоническую улыбку, Хинсен прыгнул на борт.

Отдали швартовы, и одинокий морской офицер молча смотрел, как «Оганкит», пуская клубы пара, разворачивается и выходит на глубину. Вода пенилась у него за кормой. Корабль повернул на юг и исчез из виду, прокладывая себе путь среди десятков других суденышек, набитых беглецами, которые направлялись в безбрежное море.

— Ты безумец, благослови тебя Бог! — кричал О’Дональд, вручая Готорну кирку и лопату.

— Только скажи Кину, если сможешь его найти.

— Я попробую, но на это не слишком много надежды. Это наше с тобой решение, и я говорю, что мы это сделаем!

— У тебя есть спички?

— Что за дурацкий вопрос в такое время! — взревел О’Дональд, указывая на бушующий пожар. Похлопав себя по карманам, он вытащил коробок.

— Минуточку. — Он полез в другой карман, вынул сигару, и, откусив кончик, стал раскуривать ее.

— Не надо! — закричал Готорн.

— Уже сделано, паренек. — И огонь разгорелся еще ярче. Бодро попыхивая, О’Дональд оглянулся на север.

— Надо же извлечь хоть какое-то удовольствие из жизни, пока есть возможность, — сказал он мрачно. — Прощай, мальчуган, и удачи тебе. Взорви их к чертовой матери.

Вынув нож, он перерезал канат и передал нож юному лоцману. Когда шар оторвался от земли, О’Дональд вынул свой револьвер и вложил его в руку Готорна.

Шар, нагруженный до предела, висел не двигаясь. Готорн срезал единственный оставшийся мешок с песком.

Подрагивая, шар начал подниматься. Когда он достиг развалин дворца с восточной стороны, ветер подхватил наполненный газом шар и потащил его прямо на собор. Готорн не мог сделать ничего, кроме как крепко держаться. Главный купол собора заслонил небо, и с ужасным скрежетом шар врезался в него, ободрав себе бок.

Перепуганный Готорн болтался в корзине, умоляя шар не напороться на шпиль. Тот лениво протащился вдоль стены башни и вырвался на свободу, раскачивая корзину под собой немыслимыми, дикими зигзагами.

Вся панорама битвы раскинулась под ним в серебристом свете луны. Северная часть города была окружена плотным кольцом тугар. Улицы из конца в конец были так тесно забиты отступающими жителями, что не оставалось ни сантиметра свободного пространства. Прямо под ним была образована последняя линия обороны, приготовившаяся к заключительной резне, — жалкие остатки армии растянулись поперек площади и дальше, вниз, по Главной западной дороге, до самых каменных ворот.

Вся нижняя часть города была объята пламенем, узкие улицы и широкие дороги запружены наступающими тугарами, которые даже теперь стремились к центральной площади. Он видел, как за ними все новые и новые формирования входят в город, их радостные крики предвкушения кровавой добычи витали в ночном воздухе.

Набрав высоту, шар летел точно на восток, постепенно погружаясь в темноту и лишь снизу все еще освещенный заревом пожара.

И тогда прямо перед собой он ясно увидел свою цель.

— Что это? — спросил Кубата, показывая на восток.

— Просто несколько тлеющих головешек — пренебрежительно отозвался кто-то из свиты Музты, чувствуя, что роняет свое достоинство, отвечая человеку, столь открыто проявляющему слабость перед своим кар-картом.

— Нет, я думаю, это их летающий пузырь, — быстро сказал Кубата.

— И что же? — отозвался Музта.

— Пошли кого-нибудь за ним, — сказал Кубата. — У них, должно быть, есть какая-то цель.

— Сам иди за ним, старик, — сказал Музта равнодушно, — я думаю, то, что творится сейчас в городе, не для тебя.

В его голосе звучала не злость, а лишь глубокая печаль.

— Тогда — с твоего позволения, мой кар-карт. — И, поклонившись с седла, Кубата развернул скакуна и галопом двинулся на восток.

Кто-то из свиты рассмеялся, но Музта взглядом заставил его замолчать.

— Будь осторожен, мой друг, — прошептал он — наверное, в конечном итоге ты был прав.

Музта пришпорил коня и рысью поскакал в город.

«Вот где лучше всего со всем этим покончить», — думал Эндрю, возвращаясь с линии обороны, образованной на Восточной дороге. Остановив коня, он спешился, потом хлопнул Меркурия по крупу, отпуская на волю.

Подойдя к государственному флагу и флагу своего штата, он долго с любовью смотрел на них, как будто они были последней ниточкой, связывающей его с домом.

Дом, подумал он, вспоминая золотые осенние дни, наполненные туманной дымкой и теплом, холодные зимние тучи, прибой, бьющий о скалы, кружащиеся снежинки, беззвучно укрывающие мир своим пушистым одеялом.

Если бы увидеть Мэн еще хоть раз. Пройтись по лесу. И чтобы рядом была Кэтлин, а впереди пробирался бы сквозь высокую траву его старый пес…

Взволнованный воспоминаниями, он еще раз поднял глаза на флаги, трепетавшие на ветру. Трудно было найти лучшее место, чтобы умереть. Как и многие другие участники бесчисленных войн до него, он почти верил, что души тех, кто воевал под этими знаменами, все еще каким-то образом сохраняют связь со своими товарищами и наблюдают теперь за их последним боем.

Впервые он сражался под этими знаменами под Антьетамом, тогда они были новыми и сияли на солнце. Потом он последовал за ними в Фредриксберг и Чанселлорсвиль, пережил те незабываемые четыре часа под Геттисбергом, где он впервые принял командование. Затем были Уайлдернесс, Колд-Харбор, Питерсберг и, наконец, — это.

Джонни скорее всего тоже где-то здесь. По крайней мере больше не будет этих снов. Наверное, теперь Джонни станет легче, ведь брат будет рядом и ему нечего больше бояться.

Последние спасающиеся бегством жители скрылись, и вдали показалась идущая в атаку орда.

Эндрю вынул из ножен меч.

«Ладно, мы им покажем, как умирают мужчины из Мэна!»

— Первая шеренга, приготовиться. Огонь!

Ухватившись за свисающий трос, Готорн потянул за него, веревка легко поддавалась.

Корзина, казалось, уходила из-под него. Он мгновенно понял, что выпустил слишком много газа, но никакой возможности заткнуть отверстие не было. По мере того как выходил газ, корзина падала все быстрее.

Он упадет совсем рядом с целью, теперь он это видел. Шар, все еще кружась на ветру, стремительно снижался. Вскарабкавшись по стропам, Готорн ухватился покрепче и зажмурился.

С оглушительным треском корзина ударилась о землю. Шар, частично еще наполненный газом, протащил его по пням и камням, и наконец стало тихо.

Он, пошатываясь, вылез из-под обломков и огляделся.

Вокруг не было ни души. Но ведь они, наверное, видели, как он летит.

Он залез в корзину, вытащил из нее пятидесятифунтовый бочонок и поспешил вперед, оставив позади рваную оболочку шара. Дойдя до склона холма, он взобрался на три четверти его высоты и быстро огляделся. Место лучше этого трудно придумать, заключил он.

Повернув обратно, он спустился с откоса, достал другой бочонок, кирку, лопату и снова побрел через поле наверх, задыхаясь от усталости.

Он положил бочонок, схватил кирку и начал с ожесточением врубаться в землю. Через несколько минут он взмок от тяжелой работы. Стащив с себя куртку, он бросил ее на землю. Остановившись на мгновение, он посмотрел на запад, и зрелище города, объятого пламенем, подстегнуло его. Углубляя яму под углом, он продолжал работать — подкапывал землю, вытаскивал грунт и камни, так что под конец пришлось ползать на коленях, вынимая камни голыми израненными руками, пока из них не потекла кровь.

Когда яма показалась ему достаточно глубокой, Винсент схватил первый бочонок и пробил сбоку дыру. Перевернув бочонок, он зажал его между колен и стал пригоршнями набирать порох, разбрасывая его по стенкам ямы. Взяв второй бочонок, он снова проделал отверстие и на этот раз отсыпал несколько горстей пороха в свою куртку. Потом он начал таскать камни, весом всего лишь вдвое меньше него самого, и складывать их вокруг бочонков.

Набирая порох из куртки, он насыпал от ямы дорожку длиной несколько футов. «Этого недостаточно, — внезапно понял он. — Будь я проклят, нужно было взять больше». Но теперь уже было поздно.

Потянувшись за курткой, он вынул из кармана коробок спичек.

Внезапно он услышал, как позади него катятся вниз по склону камни.

Резко повернувшись, Винсент увидел всего в десятке футов от себя тугарина, который пытался подкрасться сзади.

Готорн, уронив спички, полез за револьвером. Тугарин не шевелился.

— Я знаю, чем ты сейчас занимался, — спокойно сказал старый воин.

— Тогда смотри, как я это сделаю! — крикнул Готорн. Повернувшись, он направил пистолет прямо в кучу пороха и выстрелил.

Порох вспыхнул и запылал. Тугарин с громким криком побежал в сторону огня, в то время как Готорн пополз прочь. Достигнув дорожки огня, Кубата бросился на нее всем телом, пытаясь сбить пламя. Спустя мгновение земля, казалось, встала на дыбы, отшвырнув старого воина, как сломанную куклу. Сбитый с ног ударной волной, Готорн свернулся клубком и накрыл руками голову, когда столб камней и грязи взметнулся на сотню футов в небо и затем осел. Оглушенный, он поднялся, шатаясь, на ноги.

Ничего, будь он проклят! Ничего не случилось!

С откоса послышался тихий стон. Неверной походкой, обожженный, весь в крови от острых осколков камней, юноша наполовину дошел, наполовину дополз до израненного тела врага и перевернул его.

— Я бы тебя не убил, — прошептал Кубата. — Когда-то я мог убивать, но больше не могу. Я только хотел остановить тебя, удержать, чтобы ты перестал убивать моих людей.

Ошеломленный Готорн тяжело опустился рядом со старым тугарином, глядя ему в глаза.

— Все это должно было происходить по-другому, совсем не так, — шептал Кубата. — Мы были не правы. Наверное, вместе мы могли бы все изменить. Прости меня, юноша, прости, что… — Голос стал еле слышным и затих совсем.

Раздался грохот, и земля содрогнулась.

Готорн взглянул наверх, туда, где в передней части дамбы был заложен заряд. Участок стены более тридцати футов шириной выпал. Наружу вырвался бурный поток воды.

Как в рваном куске прогнившей ткани, дыра увеличивалась с каждой секундой, она становилась все шире, и тысячи тонн воды хлестали сквозь преграду из грунта и камней, будто взрезая ее острым, как бритва, ножом. Книзу плотина тоже мгновенно размывалась, и в считанные секунды вода добралась до основной породы. Гигантский водяной вал под огромным напором ринулся вниз.

Борясь с водой, Готорн вскочил на ноги, чтобы оттащить тело тугарина.

Но поток подступал все ближе.

— Прости меня, — прошептал Готорн тупо и, повернувшись, побрел вдоль плотины к холму, высившемуся на севере, и в это время восточная стена рухнула позади него. Оказавшись наконец в безопасности на холме, он без сил рухнул на землю.

«Вода всегда приносит мне неприятности, — думал он, пытаясь отогнать все остальные мысли, но они не уходили. — Они могли стать такими, как я, а я под конец стал таким, как они», — думал Готорн, и эта мысль наполняла его мукой.

Набрав скорость на склоне, водяная стена, достигшая двухсот ярдов в ширину и более пятидесяти футов в высоту, взрываясь от ярости, гоня перед собой завывающий ветер, обогнула холм и понеслась вперед.

Поток наполнил свое привычное русло канала, повернул на запад и, разливаясь, двинулся прямо на нижний город. «Бог теперь никогда меня не простит, — апатично подумал Готорн. — Я только что своими руками убил десятки тысяч людей».

— У нас осталось всего по пять зарядов на человека, полковник!

Дав последний залп из «наполеонов», О’Дональд и его люди влились в отступающие ряды Тридцать пятого. Залпы стрел неслись на них, люди падали духом. С каждой секундой становилось все яснее, что скоро они будут полностью уничтожены. Тугары, наученные опытом, не атаковали орудия, а сомкнутыми рядами, по три-четыре лучника в глубину, занимали позиции в дальнем конце площади. Батарея, которая продержалась так долго, теперь молчала под смертоносным градом стрел.

Когда обстрел немного слабел, из строя взметнулся одинокий голос:

Внезапно песню подхватил весь строй, голоса окрепли, полетели вызывающие крики в сторону врага, люди теснее сомкнулись вокруг знамени.

Холодная дрожь пробежала по телу Эндрю при первых звуках песни. Когда-то, под Фредриксбергом, он слышал, как бойцы пели во время боя, но с тех пор — ни разу.

Их голоса вызвали у него озноб, по спине побежали мурашки, глаза наполнились слезами, в этот последний для его полка час он чувствовал огромную гордость.

Никогда он не видел войска, которое держалось бы лучше, не сдавая ни пяди земли, медленно смыкая тающие ряды вокруг знамени. Они держались как скала, твердо решив умереть там, где сейчас стояли.

Эндрю посмотрел на пространство позади шеренг. Там уже не оставалось свободного места, жителям некуда было бежать. Стоя на коленях, они молились в ожидании конца.

Сбоку к Эндрю подошел Ганс.

— Больше мы почти ничего не можем сделать, — мрачно сказал он. Он полез в карман, достал кусочек жевательного табака, откусил половину и протянул Эндрю остальное. Эндрю взял его, и Ганс дружески улыбнулся.

— Помнишь Джошуа Чамберлена? — спросил Эндрю.

— Кто же в Мэне его не помнит?

— Я с ним учился в Боуден-колледже. Он как-то был в переделке вроде этой, под Геттисбергом, когда у них кончились боеприпасы. Кажется, я сейчас сделаю то же, что сделал он. Ничего худшего мне не приходит в голову.

Ганс, подняв вверх карабин, зарядил его, посмотрел на Эндрю и улыбнулся.

— Сынок, ты лучший офицер, с каким я когда-либо служил! — крикнул он.

Эндрю встал перед строем и протянул вперед саблю. Люди переглянулись, широко открыв глаза.

— Тридцать пятый Мэнский! В атаку, ребята, в атаку!

Громкие, лихорадочные крики раздались над шеренгами, крики последней яростной решимости погибнуть в борьбе.

Юный знаменосец, бешено размахивая знаменем Мэна, вырвался из рядов и помчался к шеренгам тугар.

Стрела угодила ему в грудь и пригвоздила к земле. Увидев, что он упал, весь строй ринулся вперед, Уэбстер, бухгалтер в очках, подхватил знамя и высоко поднял его. Стоявшие позади Суздальцы, глядя на происходящее, возбужденно кричали, не зная, рвутся ли янки ко все еще желанной победе или мчатся навстречу смерти.

И через всю площадь, с песней, не обращая внимания на потери, покатилась атака Тридцать пятого Мэнского полка и Сорок четвертой Нью-Йоркской батареи. Тугары, так спокойно обстреливавшие их, приостановились, смущенные этим последним бунтом, и в этот момент откуда-то сзади послышался нарастающий гром.

Музта, который забрался на крышу здания в северной части площади, чтобы наблюдать за финальным сражением, стоял с широко открытым от ужаса ртом, не веря своим глазам. В двойном свете лун он увидел темный вал, перехлестывавший через наружные укрепления, которые под его натиском стали рушиться. Его драгоценные умены, которые за несколько мгновений до этого входили в город с победными криками, в панике разбегались во все стороны. Но им не под силу было состязаться с мощью и тяжестью воды, несущейся по всей ширине долины, и с криками ужаса их полчища исчезали с лица земли.

Как рука великана, водяной вал крушил город с таким грохотом, будто пришел конец света, а под тяжестью его шагов здания подпрыгивали и шатались.

Волна пронеслась над разрушенными до основания стенами, и будто занавес опустился над полем боя. Огни тысяч пожаров разом исчезли, весь нижний город окутался туманом и шипящим паром. В течение нескольких секунд мир погрузился во тьму.

— Ты оказался прав, мой друг, — произнес Музта с благоговейным ужасом, — в глубине души я всегда знал, что ты прав.

Спустившись с крыши, Музта выбежал на улицу, повернул на восток и покинул город. Перепуганная свита устремилась за ним.

Линия атакующих смешалась и остановилась, потому что огонь, который неистовствовал впереди всего секунду назад, исчез, будто кто-то внезапно задул лампу. Послышался отдаленный рокот, волна горячего влажного воздуха донеслась с боковых улиц и обдала людей запахом обугленного дерева, разрушений и смерти.

— Милостивый Боже, что это? — прошептал Эндрю и ошеломленно замер, не веря своим глазам.

— Это работа мальчугана! — вскричал О’Дональд, выскочив из неподвижной теперь цепи. С воплем восторга он подбежал к Эндрю. — Он взорвал дамбу! Готорн взорвал дамбу! Я напрочь забыл сказать тебе, что он собирался это сделать!

Расширенными глазами Эндрю смотрел на очертания площади в облаках курившегося пара; земля все еще дрожала у него под ногами, а река со сдержанным гневом продолжала бушевать в нижнем городе, круша все на своем пути.

Он повернулся и посмотрел на своих людей, онемевших от изумления.

— Вперед, ребята, вперед, пора с этим кончать! В атаку! С громкими торжествующими криками строй вновь кинулся вперед, их крики донеслись до самых восточных ворот. Перепуганные жители позади них поднялись с колен и кричали, указывая друг другу на происходящее. Сначала один, потом другой, затем тысячами они пошли вперед, размахивая дубинами, копьями, голыми руками, крича, что Перм услышал их молитвы и даровал им чудесное избавление.

Бегом, под флагами Мэна и Союза, Эндрю бросился на линию тугар.

Кто-то из них выронил лук, и вскоре сотни луков с грохотом полетели на мостовую, а тугары, теснясь, побежали обратно по улицам на север, на восток — куда угодно, только бы избежать яростной мести. Считанные минуты назад они считали, что победа и добыча у них в руках, а теперь застыли в полной растерянности, в то время как однорукий янки ворвался в их ряды, а его люди с хриплыми криками заработали штыками, прогоняя эту объятую ужасом толпу в темноту. Но деться им было некуда.

Промчавшись вдоль погруженных в темноту улиц, тугары ныряли в ревущий поток и с дикими криками уносились в ночь.

Пробиваясь вперед, Эндрю резал и колол, забыв обо всем на свете в пылу сумасшедшей схватки. И наконец перед ним не осталось ничего, кроме потока бурлящей воды. Из воды доносились ужасные крики, и среди теней этого Стикса он различал отдельные фигуры, которые проносились мимо, вцепившись в бревна, в обломки лодок, друг в друга, и вопили как проклятые, каковыми они и были.

На обочине дороги Эндрю увидел кучку тугар с расширенными от страха глазами, которые с одинаковым ужасом смотрели на него и на бушующую темную смерть. Повсюду вокруг звуки боя стихали, в городе звонили колокола церквей, раздавались громкие радостные крики.

Он посмотрел на перепуганных врагов.

— Достаточно для одной ночи, — сказал он. — Возьмите их в плен.

Солдаты, которые еще были с ним, окружили тугар и увели.

Задыхаясь от усталости, рядом стоял Уэбстер, знамя Мэна развевалось на влажном ветерке. Сквозь толпу к нему пробились Ганс и О’Дональд. Крики тысяч людей из темноты становились все громче.

Он оглянулся на Ганса, который по-прежнему безмятежно жевал свой табак. Эндрю только теперь с удивлением понял, что еще где-то на площади проглотил свой, но его тело почему-то не взбунтовалось в ответ.

Оки стояли рядом и наблюдали, как армия тугар исчезает в ночи.

— Надеюсь, джентльмены, — сказал он тихо, — это был мой последний бой.