Чарльз зря волновался. Мисс Шлегель ничего не слышала о странной просьбе его матери. Она услышит о ней через много лет, когда построит свою жизнь по-иному и пожелание миссис Уилкокс обретет свое законное место, как краеугольный камень в основании здания. Мысли Маргарет теперь были заняты другим, и она тоже отвергла бы эту просьбу как фантазию больного человека.

Во второй раз она прощалась с Уилкоксами. Пол и его мать, мелкая зыбь и большая волна, вошли в ее жизнь, а потом, схлынув, исчезли навсегда. Зыбь не оставила после себя следов. Но большая волна разбросала у ног Маргарет обломки неведомого. Пытливая искательница, Маргарет стояла у самой кромки моря, которое говорит так мало, но все же говорит кое-что, и смотрела, как отлив уносит эту последнюю огромную волну. Ее подруга исчезла, сопровождаемая агонией, но, как верилось Маргарет, не деградацией. Уход миссис Уилкокс подразумевал не только болезнь и страдание, но и что-то еще. Одни покидают нашу жизнь со слезами, другие — с безумным безразличием; миссис Уилкокс избрала средний путь, которым могут следовать лишь редкие натуры. Она сохранила соразмерность. Она раскрыла друзьям свою мрачную тайну, но не вполне; она замкнулась в себе — но не совсем, а отчасти. Именно так, если вообще существуют какие-то правила, мы должны умирать — не как жертвы и не как фанатики, а как мореплаватели, ровным взглядом обозревающие глубины, которые их ждут впереди, и берег, который приходится оставлять.

Последнее слово, каким бы оно ни было, конечно, не было произнесено на хилтонском кладбище. Она умерла не там. Похороны — это не смерть, как крещением не назовешь рождение, а свадьбой — союз. Как первое, так второе и третье — это лишь незатейливые способы, применяемые то слишком рано, то слишком поздно, которыми общество регистрирует быстрые перемены в человеческом существовании. Маргарет казалось, что миссис Уилкокс избежала этой регистрации. Она ушла из жизни ярко, по-своему, и никакой прах не был тем истинным прахом, что торжественно опустили в тяжелом гробу в прах земной, и никакие цветы не были так бессмысленны, как те хризантемы, что к утру наверняка погибли от мороза. Как-то раз Маргарет сказала, что «любит суеверия». Это была неправда. Мало кто из женщин так настойчиво пытался постичь сущность тех наслоений, которые опутывают тело и душу. Смерть миссис Уилкокс в этом ей помогла. Маргарет увидела несколько яснее, чем прежде, что такое человеческое существо и к чему оно может стремиться. Истинные отношения засияли мерцающим светом. Быть может, последним словом будет «надежда» — надежда даже по эту сторону гроба.

А пока она может заняться живыми. Несмотря на рождественские обязанности, несмотря на хлопоты с братом, Уилкоксы все еще занимали большое место в ее мыслях. За последнюю неделю они часто виделись. Это были люди «не ее круга», которые часто проявляли подозрительность и глупость; и там, где они ей уступали, Маргарет ощущала свое превосходство. Но споры с ними придавали ей силы и она испытывала интерес, близкий к симпатии, даже по отношению к Чарльзу. Ей хотелось защитить их, и она часто чувствовала, что и они могут защитить ее, превосходя там, где уступала им она. Умея огибать скалы эмоций, они прекрасно знали, что делать, за кем послать; их руки держали штурвал; они обладали упорством и упрямством, а упорство Маргарет ценила высоко. Уилкоксы вели жизнь, которая ей не давалась, — внешнюю жизнь, жизнь «телеграмм и гневных попреков», проявившуюся впервые, когда в июле встретились Хелен и Пол, и потом еще раз, на прошлой неделе. Для Маргарет эта жизнь казалась реальной силой. Она не могла ее презирать, как это делали, хоть и притворно, Хелен и Тибби. Жизнь Уилкоксов воспитывала такие добродетели как четкость, решительность и послушание — добродетели, без сомнения, второго сорта, но ведь именно они сформировали нашу цивилизацию. Да и характер тоже. В этом Маргарет не сомневалась: они не давали душе расслабиться. Как могут Шлегели презирать Уилкоксов, когда на свете вообще нет одинаковых людей?

«Не размышляй слишком много, — написала она Хелен, — о превосходстве незримого над зримым. Все верно, но размышлять об этом — дань Средневековью. Наша задача не противопоставлять их, а примирить».

Хелен ответила, что у нее нет намерения задумываться о таких скучных предметах. За кого сестра ее принимает? Погода великолепная. Она и Мозебахи ездили кататься на санках с единственной горы, которой так гордится Померания. Было весело, но слишком много народу, потому что все окрестные жители отправились туда же. Хелен понравилась страна, и в ее письме все говорило о физическом здоровье и поэзии. Она описывала пейзаж — неброский, но в то же время величественный: покрытые снегом поля с бегущими по ним стадами косуль; река, причудливо вливающаяся в Балтийское море; холмы Одерберге всего триста футов высотой, с которых слишком быстро скатываешься назад, на померанские равнины, хотя это настоящие горы с сосновыми лесами, ручьями и вдобавок прекрасными видами. «Важен ведь не размер, а то, как все расположено». Далее Хелен с сочувствием вспоминала миссис Уилкокс, но печальная новость не затронула ее глубоко. Она не была свидетелем сопровождающих смерть событий, которые в определенном смысле более памятны, чем сама смерть. Атмосфера предосторожностей и взаимных упреков, в которой человеческое тело становится таким заметным, ибо страдает от боли; конец этого тела на хилтонском кладбище; сохранение чего-то, что внушает надежду, в свою очередь тоже заметную на фоне будничной жизнерадостности, — всего этого не существовало для Хелен, которая чувствовала лишь, что милая дама больше никогда не сможет быть милой. Она вернулась на Уикем-плейс, полная собственных проблем — ей вновь сделали предложение, — и Маргарет после минутного раздумья решила, что так оно и должно было быть.

К предложению руки и сердца Хелен отнеслась легкомысленно. Все устроила фрейлейн Мозебах, которой на полном серьезе пришла в голову патриотическая мысль с помощью замужества отвоевать для фатерланда своих кузин. Англия поставила на Пола Уилкокса и проиграла; Германия же поставила на господина старшего лесничего такого-то — Хелен не запомнила его имени. Лесничий жил в лесу и, стоя на вершине Одерберге, показал Хелен свой дом, или, скорее, сосняк, в котором этот дом находился. «Как славно! — воскликнула она. — Вот где я хотела бы жить!» А вечером Фрида появилась у нее в спальне. «Мне поручено тебе кое-что передать, дорогая Хелен», — и так далее и тому подобное… Предложение было передано, но когда Хелен принялась хохотать, Фрида не расстроилась. Ей было понятно: в лесу слишком одиноко и сыро, — тут она была вполне согласна с Хелен, хотя господин лесничий решил, что Хелен намекала на нечто прямо противоположное. Германия проиграла, но проиграла в хорошем расположении духа. Имея самых лучших мужчин, она чувствовала, что в конце концов победа ей обеспечена. «И даже для Тибби нашлась невеста, — заключила Хелен. — Представляешь, Тибби? Фрида припасла для тебя маленькую девочку с косичками и в белых вязаных носочках, но пяточки у носочков розовые, как будто девочка бегала по землянике. Что-то я много болтаю. Голова разболелась. Теперь вы рассказывайте».

Тибби согласился поучаствовать в беседе. У него тоже было множество дел — он как раз собирался получить стипендию для обучения в Оксфорде. Студенты разъехались, так что кандидатов разместили в различных колледжах и кормили в университетской столовой. Тибби умел чувствовать красоту, и к тому же это был новый для него опыт, поэтому он описал свое тамошнее пребывание самыми яркими красками. Величественный древний университет, весь пропитанный богатством западных стран, которым он служил тысячу лет, сразу же понравился мальчику: это было то, что он мог понять, и он понял его еще лучше, потому что университет был пуст. Оксфорд — это… Оксфорд, а не просто помещения для пребывания в нем юношей, как Кембридж. Возможно, Оксфорд требует, чтобы обитатели любили его, а не друг друга. Во всяком случае, именно это почувствовал Тибби. Сестры отправили его туда, чтобы он подружился с кем-нибудь, ибо знали, что учится Тибби с капризами, из-за чего плохо сходится с другими ребятами и преподавателями. Но Тибби ни с кем не познакомился. Оксфорд остался для него безлюдным, и в его жизнь вошли не яркие воспоминания, а цветовая гамма.

Маргарет с удовольствием слушала, как разговаривают сестра и брат. Обычно они не слишком ладили. Некоторое время она следила за их беседой, чувствуя себя благодушной пожилой дамой. Потом, что-то вспомнив, вмешалась в разговор:

— Хелен, я говорила тебе о бедняжке миссис Уилкокс, об этой печальной истории?

— Да.

— Я получила письмо от ее сына. Он разбирался с наследством и спрашивал меня, не собиралась ли его матушка что-нибудь мне оставить. По-моему, это было очень мило с его стороны, если учесть, что мы так недолго были с ней знакомы. Я сказала, что однажды она собиралась сделать мне рождественский подарок, но потом мы обе об этом забыли.

— Надеюсь, Чарльз понял намек.

— Да, то есть ее муж написал мне позже: поблагодарил за то, что я была к ней добра, и подарил ее серебряный флакон для нюхательной соли. Тебе не кажется, что он был слишком щедр? Мне его поступок очень понравился. Он надеется, что наше знакомство на этом не закончится, что мы с тобой как-нибудь приедем навестить Иви. Мне нравится мистер Уилкокс. Он вновь принялся за работу — что-то связанное с резиной, какой-то крупный бизнес. Кажется, он открывает новое предприятие. Чарльз в нем тоже участвует. Чарльз женат — хорошенькое милое создание, но, кажется, не слишком умна. Они снимали квартиру, но сейчас переехали в собственный дом.

Выдержав приличествующую паузу, Хелен продолжила рассказ о Штеттине. Как быстро меняется ситуация! В июне случился кризис, даже в ноябре она еще краснела и смущалась, а теперь, в январе, вся ее любовь совершенно забылась. Оглядываясь на прошедшие полгода, Маргарет осознавала хаотическую природу нашей обычной жизни и ее отличие от той упорядоченной последовательности, которую сочиняют историки. Реальная жизнь полна ложных подсказок и указаний, которые ни к чему не ведут. Бесконечными усилиями и переживаниями мы подталкиваем себя к решающему моменту, который так и не наступает. Самая успешная карьера демонстрирует столько потраченных сил, что ими можно было бы сдвинуть горы, а самая неудачная бывает не у того, кто в нужный момент оказался неготовым, а у того, кто подготовился, но никому не понадобился. О трагедиях такого рода наша национальная мораль, как и положено, молчит. Предполагается, что готовность к борьбе с опасностями сама по себе благо и что люди, как и нации, делаются лучше, если идут по жизни во всеоружии. Трагедия такой готовности почти не исследовалась, разве только греками. Жизнь и вправду опасна, но не так, как нас хочет в этом уверить наша мораль. Жизнь и впрямь неуправляема, но сущность ее не в борьбе. Она неуправляема, потому что представляет собою роман и сущность ее — романтическая красота. И Маргарет надеялась, что в будущем станет не более, а менее осторожной, чем в прошлом.