Трагедия началась довольно тихо, и, как многие разговоры, с непременного подчеркивания мужчиной своего превосходства. Услышав, что Маргарет спорит с водителем, Генри подошел к ним, утихомирил парня, который не проявил должной вежливости, а потом повел жену к креслам на лужайке. Долли, которую «не посвятили» в произошедшее, выскочила с предложением выпить чаю. Генри отказался и велел увезти коляску с младенцем, поскольку они с женой хотят побыть наедине.

— Но мой маленький зайчик ничего не поймет. Ему еще и девяти месяцев нет, — попросила Долли.

— Я говорил не об этом, — резко возразил свекор.

Малыша увезли подальше, чтобы ему ничего не было слышно и он узнал о разразившемся кризисе лишь многие годы спустя. Теперь подошла очередь Маргарет.

— Это то, чего мы боялись? — спросил ее Генри.

— Да.

— Дорогая моя девочка, — начал он, — нам предстоит очень непростое дело, и мы сможем все уладить, только если будем с тобой говорить прямо и начистоту. — Маргарет опустила голову. — Я вынужден задать тебе несколько вопросов о предмете, которого мы оба предпочли бы не касаться. Как тебе известно, я не один из ваших Бернардов Шоу, для которых нет ничего святого. Мне тяжело говорить то, что я вынужден сказать, но бывают такие обстоятельства… Мы с тобой муж и жена, а не дети. Я человек, имеющий жизненный опыт; ты исключительная женщина.

Все чувства оставили Маргарет. Покраснев, она посмотрела мимо Генри на Шесть холмов, покрытых весенней листвой. Заметив ее румянец, Генри стал еще ласковее.

— Я вижу, ты чувствуешь то же самое, что и я почувствовал, когда… Моя бедная женушка! Будь смелее! Один или два вопроса, и я тебя отпущу. У твоей сестры было кольцо?

— Н-нет, — запинаясь, произнесла Маргарет.

Повисла пугающая тишина.

— Генри, в сущности, я пришла попросить у тебя одолжения. Это касается Говардс-Энда.

— Всему свое время. Теперь я вынужден спросить, знаешь ли ты имя совратителя.

Маргарет встала и взялась за кресло, стоявшее между ними. С ее лица сошла краска, и оно посерело. Генри не удивился, что она именно так отреагировала на его вопрос.

— Не торопись, — посоветовал он ей. — И помни, что мне придется гораздо хуже, чем тебе.

Маргарет покачнулась, и он испугался, что жена лишится чувств. Потом, обретя дар речи, она медленно проговорила:

— Совратителя? Нет, я не знаю имени совратителя.

— Она не захотела тебе сказать?

— Но я и не спрашивала, кто ее совратил, — сказала Маргарет, повторяя в уме это отвратительное слово.

— Странно.

Потом он передумал.

— Возможно, это и естественно, дорогая моя девочка, что ты не стала ее спрашивать. Но пока мы не узнаем имени, ничего нельзя будет сделать. Сядь. Как ужасно видеть тебя такой расстроенной! Я знал, что ты была не готова к этой встрече. Не надо было мне брать тебя с собой.

— Если ты не против, я лучше постою, — ответила Маргарет. — Отсюда такой красивый вид на Шесть холмов.

— Как хочешь.

— У тебя еще есть вопросы, Генри?

— Теперь ты должна мне сказать, не возникло ли у тебя каких-нибудь догадок. Я не раз был свидетелем твоей прекрасной интуиции, дорогая. Мне даже завидно. Ты могла что-то понять, даже если твоя сестра ничего не сказала. Малейший намек был бы нам полезен.

— «Нам» — это кому?

— Я счел, что будет правильно позвонить Чарльзу.

— В этом не было никакой необходимости, — сказала Маргарет, раздражаясь. — Он слишком болезненно воспримет эту новость.

— Он сразу же отправился к твоему брату.

— И это тоже ни к чему.

— Позволь мне объяснить тебе, дорогая, каково положение дел. Не думаешь же ты, что я и мой сын не джентльмены? Мы действуем исключительно в интересах Хелен. Еще не поздно спасти ее честное имя.

Маргарет сделала первый выпад:

— Мы что же, собираемся заставить ее совратителя жениться? — спросила она.

— Если возможно, то да.

— Но, Генри, а вдруг он уже женат? Такое иногда бывает.

— В этом случае ему придется дорого заплатить за свой проступок и получить такую взбучку, что он ее век не забудет.

Похоже, ее удар пришелся мимо цели, чему Маргарет даже обрадовалась. Что толкнуло ее поставить под угрозу их совместную жизнь? Твердолобость Генри спасла и ее, и его самого. Изнемогая от злости, она снова села и, прищурившись, стала слушать то, что, по его мнению, ей можно было сообщить. Наконец она спросила:

— Могу я теперь задать свой вопрос?

— Конечно, дорогая.

— Завтра Хелен уезжает в Мюнхен…

— Наверное, она права.

— Генри, дай даме договорить. Завтра она уезжает, а сегодня с твоего разрешения ей хотелось бы провести ночь в Говардс-Энде.

Наступил критический момент. Как только она произнесла эти слова, ей опять показалось, что следовало бы забрать их назад. Она еще недостаточно подготовила мужа. Ей хотелось дать ему понять, что сказанное ею гораздо важнее, чем он думает. Чувствовалось, что Генри взвешивает ее просьбу словно деловое предложение.

— Почему в Говардс-Энде? — наконец спросил он. — Разве в гостинице, как я советовал, ей не будет удобнее?

Маргарет поспешила предоставить объяснения.

— Это странная просьба, но ты знаешь, какая Хелен и какие бывают женщины в ее положении. — Генри нахмурился и раздраженно заерзал в кресле. — Ей пришло в голову, что одна ночь в твоем доме доставит ей большое удовольствие и будет полезна. И я думаю, она права. Ведь она девушка впечатлительная, и все наши книги и мебель действуют на нее успокаивающе. Это факт. Ее девичеству приходит конец. Последнее, что она мне сказала: «Прекрасное окончание истории».

— Она, должно быть, ценит старую мебель по сентиментальным причинам.

— Именно так. Ты вполне меня понял. Это ее последняя возможность побыть среди этой старой мебели.

— Здесь я с тобой не согласен, дорогая! У Хелен всегда будет довольно добра, куда бы она ни отправилась, — быть может, даже больше, чем ей нужно, потому что ты так к ней привязана, что отдашь ей и свое, стоит ей захотеть, так ведь? И я не стану возражать. Я мог бы понять, если бы это был ее старый дом, потому что дом, — он подчеркнул это слово, ибо оно было важным для его дальнейших рассуждений, — потому что дом, в котором человек когда-то жил, становится в некотором смысле священным, не знаю отчего. Ассоциации и тому подобное. Но у Хелен нет никаких ассоциаций с Говардс-Эндом, а вот у меня, Чарльза и Иви есть. Не понимаю, зачем ей оставаться там на ночь. Только простудится.

— Пусть ты не понимаешь! — воскликнула Маргарет. — Называй это причудой. Но пойми, что причуда — это признанный наукой факт. Хелен вообще с причудами, и ей хочется там переночевать.

И тут Генри ее удивил, что случалось не часто. Он сделал неожиданный выпад:

— Если она хочет переночевать один раз, то может захотеть и второй. Так мы ее никогда не выдворим из дома.

— Ну и что? — сказала Маргарет, предвидя разверзающуюся между ними пропасть. — Предположим, мы не выдворим ее из дома. И что случится? Она ведь никому не причинит вреда.

Снова раздраженный жест.

— Нет, Генри. — Маргарет, задыхаясь, уступила. — Я не имела это в виду. Мы пробудем в Говардс-Энде лишь одну ночь. Завтра я отвезу ее в Лондон…

— Ты что, тоже собираешься спать в сыром доме?

— Нельзя же оставлять ее одну.

— Это абсолютно невозможно! Сумасшествие. Ты должна быть здесь, чтобы встретиться с Чарльзом.

— Я уже сказала тебе, что не нужно было ничего говорить Чарльзу. И у меня нет желания с ним встречаться.

— Маргарет… моя дорогая Маргарет…

— Какое отношение это имеет к Чарльзу? Если меня это касается лишь в определенной степени, то тебя еще меньше, а уж Чарльз тут совсем ни при чем.

— Как к будущему владельцу Говардс-Энда, — сказал мистер Уилкокс, скрестив пальцы, — я сказал бы, что к нему это имеет прямое отношение.

— Каким образом? Из-за положения Хелен его недвижимость упадет в цене?

— Дорогая моя, ты забываешься.

— По-моему, ты сам советовал мне говорить просто и ясно.

Они посмотрели друг на друга с изумлением. Теперь пропасть была уже у них под ногами.

— Хелен требует моего участия, — сказал Генри. — Как твой муж я сделаю для нее все, что смогу, и у меня нет сомнения, что скорее всего этот грех в большей степени ложится не на нее, а на другого человека. Но я не могу относиться к ней так, как будто ничего не произошло. Я попаду в ложное положение в обществе, если закрою на все глаза.

Маргарет сдержалась в последний раз.

— Хорошо. Давай вернемся к ее просьбе, — сказала она. — Конечно, она неразумна, но это просьба несчастной девушки. Завтра она уедет в Германию и больше не будет беспокоить общество. Сегодня она просит разрешения переночевать в твоем пустом доме — в доме, который тебя совершенно не интересует и в котором ты не живешь уже больше года. Можно моей сестре это сделать? Ты дашь свое разрешение? Ты простишь ее — так же как, ты надеешься, простят и тебя, как тебя на самом деле уже простили? Прости ее хотя бы на одну ночь. Этого будет достаточно.

— Как, меня на самом деле уже простили?

— Не обращай сейчас внимания на эти слова, — сказала Маргарет. — Ответь на мой вопрос.

Возможно, Генри все-таки уловил намек, содержавшийся в словах Маргарет. Но если и так, то он выкинул его из головы. Скрывшись за стенами своей крепости, он ответил:

— Тебе может показаться, что я не желаю идти навстречу, но у меня есть немалый жизненный опыт и я знаю, как один поступок ведет к другому. Боюсь, твоей сестре все же будет лучше остановиться в гостинице. А у меня есть дети и память о моей дорогой покойной жене, а с этим я не могу не считаться. Извини меня, но проследи, чтобы она немедленно покинула мой дом.

— Ты вспомнил про миссис Уилкокс.

— Прошу прощения?

— Редкий случай. В ответ позволь мне упомянуть миссис Баст.

— Ты сегодня целый день не в себе, — сказал Генри и поднялся с невозмутимым видом.

Маргарет бросилась к нему и схватила за руки. Ее словно подменили.

— Больше я не могу этого терпеть! — воскликнула она. — Ты увидишь связь, даже если это тебя убьет, Генри! У тебя была любовница — я тебя простила. У моей сестры тоже есть любовник — и ты выгоняешь ее из дому. Ты не видишь связи? Ограниченный, лицемерный, жестокий — о, низкий человек! — тот, кто оскорблял своим поведением жену, когда она еще была жива, и лицемерно скорбит о ее памяти после смерти. Человек, который ради своего удовольствия ломает женщине жизнь, а потом бросает ее, чтобы она ломала жизни другим мужчинам. Дает плохой финансовый совет, а после заявляет, что не несет за это ответственности. Все это ты. Ты не узнаешь этих людей, потому что не способен увидеть связь. С меня хватит твоей показной благожелательности. Я достаточно тебе потакала. Тебе всю жизнь все потакают. И миссис Уилкокс тоже. И никто не сказал тебе, кто ты есть на самом деле, — человек, у которого путаница в голове, катастрофическая путаница. Для таких, как ты, раскаяние всего лишь уловка, так что не надо раскаиваться. Просто скажи себе: «Я сделал то же самое, что сделала Хелен».

— Это два разных случая, — запинаясь, проговорил Генри. Он еще не был готов дать настоящий ответ. Его мысли находились в смятении, и ему требовалось время, чтобы собраться.

— В чем же разница? Ты предал миссис Уилкокс, Хелен — только себя. Ты остаешься в обществе, Хелен — нет. Ты получил одно лишь удовольствие, Хелен же может умереть. И ты имеешь дерзость говорить мне о разнице, Генри?

Все оказалось бесполезно. Генри уже знал, что ответить.

— Я чувствую, ты пытаешься меня шантажировать. Едва ли такое оружие, да еще используемое женой против мужа, можно назвать достойным. Мое жизненное правило — никогда не обращать внимания на угрозы, и я могу лишь повторить то, что уже сказал: я не разрешаю тебе и твоей сестре ночевать в Говардс-Энде.

Маргарет отпустила его руки. И Генри ушел в дом, вытерев сначала одну, а потом вторую носовым платком. Некоторое время Маргарет стояла, глядя на Шесть холмов — воинские курганы, вздымающиеся груди весны. Потом ее окутал наступивший вечер.