Глава 1. Пансион Бертолини

— Синьора не имела права так поступать! — возмущалась мисс Бартлетт. — Абсолютно никакого права! Нам обещали комнаты на южной стороне, с видом на реку, которая течет почти под самыми окнами. А вместо этого дали северные, окнами во двор, да и тот уходит куда-то вбок. Ах, Люси!

— И вдобавок ко всему, синьора — кокни, — с досадой отозвалась Люси. — С таким же успехом можно было не уезжать из Лондона.

Она осмотрела сидящих за столом англичан, разделенных двумя рядами прозрачных бутылок с водой и двумя рядами красных — с вином, а затем перевела взгляд на стены, где красовались портреты покойной королевы и последнего поэта-лауреата в массивных рамах. Других украшений не было, если не считать объявле¬ния Англиканской церкви за подписями преп. Катберга Эгера и м-ра М. А. Оксона.

— Шарлотта, а у тебя нет такого ощущения, что мы в Лондоне? Не могу поверить, что это другая страна. Или я просто устала?

— Мясо явно из супа, — сообщила мисс Бартлетт, откладывая свою вилку. — Я хочу видеть Арно. Комнаты, которые синьора обещала нам в письме, должны были выходить окнами на реку. Как ей только не стыдно! Мне-то любой закуток сойдет.

Люси мысленно упрекнула себя в эгоизме.

— Шарлотта, не нужно меня баловать. Ты тоже имеешь право любоваться Арно. Это подразумевается само собой. Первая же освободившаяся комната в фасадной части здания...

— ...станет твоей! — закончила мисс Бартлетт. Львиную долю ее расходов на эту поездку взяла на себя мать Люси, и мисс Бартлетт не упускала случая намек¬нуть на это обстоятельство.

— Нет, твоей!

— Люси, я настаиваю! Твоя мама никогда мне этого не простит...

— Этого мне она никогда не простит!

Голоса обеих путешественниц звучали все громче и, что греха таить, сварливее. Они очень устали с дороги, и борьба великодуший все больше походила на стычку. Соседи начали переглядываться, а один из них — очевидно, из тех нахальных типов, которые за границей попадаются на каждом шагу, — перегнулся через стол, чтобы вмешаться в разговор:

— Из моей комнаты прекрасный вид на реку. Просто прекрасный!

Мисс Бартлетт вздрогнула от неожиданности. Обычно в пансионах люди пару дней присматривались к ним перед тем как заговорить, да и то потом чуть ли не до самого отъезда не могли разобраться, подошли они друг другу или нет. Она поняла, что самозванец плохо воспитан, еще прежде чем обратила на него взгляд. Это был пожилой мужчина плотного сложения, с бледным, чисто выбритым лицом и большими глазами, в которых проглядывало что-то детское, — правда, о нем и нельзя было сказать, что он впал в детство. Мисс Бартлетт было не до того, чтобы подыскивать его глазам точное определение, и она переключилась на одежду. Тоже не бог весть что. Видимо, он из тех, кто прыгает в воду, не зная броду. Поэтому она приняла рассеянный вид и промолвила:

— Вид? Ах, прекрасный вид... Это радует.

— Я тут с сыном, — сообщил настырный незнакомец. — Его зовут Джордж. У него тоже комната с видом.

— Вот как?

— Это я к тому, что мы можем поменяться комнатами.

Лучшая часть туристов была шокирована и взглядами выражала сочувствие новоприбывшим.

Мисс Бартлетт процедила сквозь зубы:

— Большое спасибо, но об этом не может быть и речи.

— Почему? — потребовал старик, положив на стол руки, сжатые в кулаки.

— Потому что об этом не может быть и речи, большое спасибо.

— Понимаете, — открыла было рот Люси, но кузина взглядом заставила ее замолчать.

— Нет, все-таки почему? — упорствовал старик. — Женщины любят красивые пейзажи, мужчины к ним равнодушны. — Он, как капризный ребенок, стукнул кулаками по столу и повернулся к сыну. — Джордж, попробуй хоть ты их уговорить.

— Ясно же, нам нужно поменяться комнатами, — ответил юноша. — Тут не о чем говорить.

Он не смотрел на дам, но его голос звучал растерянно и грустно. Люси тоже растерялась, чувствуя, что дело идет к скандалу, и что бы ни сказали эти двое, конфликт будет углубляться и шириться, потому что дело уже не в комнатах, а в чем-то другом, с чем она до сих пор не сталкивалась.

Старик продолжал грубо наседать на мисс Бартлетт. Почему она не хочет меняться? Какие доводы может привести? Еще каких-нибудь полчаса — и они поймут друг друга.

Мисс Бартлетт поднаторела в тонкостях светской дипломатии, но оказалась совершенно беспомощной перед лицом неприкрытой агрессии.

Побагровев от возмущения, она посмотрела по сторонам с таким выражением, словно хотела спросить: «Неужели здесь все такие?» И тотчас две пожилые дамы на другом конце стола просигналили: «Нет, что вы, мы культурные!»

— Ешь, дорогая, — сказала мисс Бартлетт своей молодой кузине и стала ковыряться в тарелке с мясом, которому раньше вынесла суровый приговор.

Люси пробормотала: дескать, эти мужчины напротив — какие-то странные.

— Ешь. Нам просто не повезло с этим пансионом. Завтра же переедем в какое-нибудь другое место.

Но не успела она огласить свое решение, как передумала. Портьеры в дальнем углу столовой раздвинулись, и вошел толстый, но симпатичный священник и, на ходу извиняясь за опоздание, направился к своему месту за столом. Люси, у которой еще не выработалась привычка соблюдать приличия при всех обстоятельствах, вскочила на ноги и воскликнула:

— Ой, да это же мистер Биб! Чудесно! Шарлотта, мы непременно должны остаться, бог с ними, этими комнатами!

Мисс Бартлетт проявила большую сдержанность.

— Как поживаете, мистер Биб? Вы нас, конечно, не помните? Мисс Бартлетт и мисс Ханичерч. Мы встречались в Тонбридж Уэллсе, на Пасху, когда вы помогали нашему викарию. Помните, тогда еще стояли холода?..

Священник помнил их весьма смутно, но благовоспитанно подошел и сел на указанный Люси стул.

— Я так рада вас видеть! — возбужденно заговорила она, все еще будучи на грани нервного срыва. — А потом мы будем встречаться дома... Надо же, как тесен мир!

— Мисс Ханичерч живет недалеко от Саммер Стрит, — пояснила мисс Бартлетт, заполняя паузу, — и как-то в разговоре со мной упомянула, что вы согласились взять этот приход...

— Да-да, с неделю назад я получила письмо от мамы. Она понятия не имела, что я знаю вас по Тонбридж Уэллсу, — я ее просветила.

— Совершенно верно, — подтвердил мистер Биб. — Я назначен при¬ходским священником в Саммер Стрит и в июне должен буду приступить к исполнению своих обязанностей. Рад столь приятному соседству!

— А я как рада! Наша усадьба называется Уинди Корнер.

Мистер Биб поклонился.

— Нас в семье трое: мы с мамой и мой брат. Правда, его не часто удается вытащить в... Я хочу сказать, церковь довольно далеко от нас...

— Люси, милочка, дай мистеру Бибу спокойно поесть.

— Я ем, благодарю вас. И наслаждаюсь.

Естественно, ему было приятнее беседовать с Люси, чья игра на фортепьяно — как он теперь вспомнил — запала ему в душу, чем с мисс Барт¬летт, которая, должно быть, посещала его проповеди. Он осведомился, хорошо ли мисс Ханичерч знает Флоренцию, и получил ответ: она здесь впервые. Всегда приятно просветить новичка, а мистер Биб к тому же был мастером по этой части.

— Ни в коем случае не пренебрегайте окрестностями, — посоветовал он. — В первый же погожий денек поезжайте во Фьезоле, а оттуда в Сеттиньяно или еще куда-нибудь.

— Нет! — раздалось на другом конце стола. — Мистер Биб, вы неправы. В первый погожий день вашим дамам следует наведаться в Прато.

— У этой леди очень умный вид, — шепнула мисс Бартлетт кузине. — Нам крупно повезло.

И действительно, на них со всех сторон обрушились потоки полезной информации. Люди наперебой рассказывали, что и когда нужно смотреть, как остановить трамвай и отделаться от нищего, сколько стоит писчая и промокательная бумага. Все выражали уверенность в том, что они просто влюбятся в эти места. Пансион Бертолини почти с восторгом принял их за своих. Куда бы они ни бросили взгляд, все дружелюбно улыбались и давали советы. Но голос умной дамы перекрывал остальные: «Прато! Обязательно поезжайте в Прато! Этот городок невозможно описать, я его просто обожаю! Там сбрасываешь с себя путы нашей замшелой респектабельности».

Молодой человек по имени Джордж поднял на умную даму глаза и опять задумчиво уткнулся в тарелку. Очевидно, они с отцом пришлись тут не ко двору. Люси, наслаждаясь пиком светского успеха, сочла возможным посочувствовать им. Ей было неприятно, что кому-то рядом не по себе. Поэтому, встав из-за стола, она обернулась и отвесила беднягам неловкий поклон. Отец не заметил, зато сын, хоть и не ответил поклоном, но поднял брови и улыбнулся — немного натянуто, словно преодолевая некое препятствие.

Люси последовала за кузиной, уже исчезнувшей за тяжелыми портьерами. Выйдя из столовой в гостиную, она увидела обманщицу — хозяйку пансиона, та желала постояльцам доброй ночи. С одной стороны ее поддерживал «малыш» Энери, с другой — дочь Виктория. Было смешно смотреть, как эти кокни пытались имитировать изящество и добродушие южан. Так же нелепо выглядела сама гостиная с претензией на солидный уют меблированных комнат в Блумсбери. И это — Италия!

Мисс Бартлетт сидела в кресле, формой и цветом похожем на помидор, и беседовала с мистером Бибом.

— Мы вам так благодарны! Обычно все зависит от первого вечера. Мы же как раз перед вашим приходом попали в крайне затруднительное положение.

Он выразил свое сочувствие.

— Вы случайно не знаете фамилию того пожилого человека, что сидел напротив нас за столом?

— Эмерсон.

— Он ваш друг?

— Ну, я бы сказал, что мы на дружеской ноге — как обычно в таких пансионах.

— Я, как вы, должно быть, заметили, исполняю здесь обязанности дуэньи при молодой кузине, и было бы серьезным проступком с моей стороны поставить ее в зависимость от совершенно незнакомых людей. Манеры мистера Эмерсона оставляют желать лучшего. Надеюсь, что он руководствовался благими намерениями.

— Ваша реакция естественна, — задумчиво ответил священник. — Но мне кажется, если бы вы приняли его предложение, это не причинило бы вам вреда.

— Вреда — пожалуй, но чувствовать себя обязанной...

— Он, конечно, со странностями... — мистер Биб немного помешкал, прежде чем продолжить, — но вряд ли способен злоупотребить вашим доверием и меньше всего рассчитывал на вашу признательность. Он обладает редким достоинством — если это можно назвать достоинством — всегда говорить что думает. Ему случайно досталось то, что ему не нужно, зато нужно вам. Он не считает это услугой. Нам — во всяком случае, мне — трудно понять человека, который всегда абсолютно искренен.

— Я знала, что он хороший! — обрадовалась Люси. — Мне нравится видеть в людях хорошее!

— Да, полагаю, он такой и есть: хороший, но ужасно нудный. Мы с ним расходимся почти во всех важных вопросах, и я думаю... я надеюсь, что вы тоже придерживаетесь других взглядов на мир. Он из тех людей, с которыми можно не соглашаться, но которых нельзя жалеть. Сразу же по приезде он восстановил против себя всех обитателей пансиона. Он начисто лишен такта и светских манер — впрочем, дурными их тоже не назовешь — и не считает нужным держать свое мнение при себе. Мы как- то даже собирались пожаловаться на него нашей неподражаемой синьоре и, слава богу, передумали.

— Можно ли на основании вышесказанного заключить, что он социалист? — спросила мисс Бартлетт.

Мистер Биб немного скривил губы, но подтвердил: можно.

— Сына он тоже воспитал социалистом?

— Я плохо знаю Джорджа, потому что он крайне неразговорчив. Тем не менее он производит хорошее впечатление и, пожалуй, умен. Конечно, он многое перенял от отца, и не исключено, что разделяет его взгляды.

— Ну, просто гора с плеч, — призналась мисс Бартлетт. — Так, по- вашему, нам следовало принять их предложение? Вы считаете меня отсталой и чересчур подозрительной?

— Упаси бог, я так вовсе не считаю.

— Может, я должна извиниться перед ним за грубость?

Мистер Биб с досадой заметил, что это вовсе не обязательно, и отправился в курительную комнату.

— Кажется, я нагнала на него скуку, — предположила мисс Бартлетт после его ухода. — Люси, почему ты не поддерживала разговор? Ему, несомненно, интереснее с молодыми. Надеюсь, тебе не показалось, будто я его монополизировала? Я была уверена, что ты возьмешь его на себя.

— Он очень хороший! — воскликнула Люси. — Точно такой, каким я его запомнила. Должно быть, он видит в людях только хорошее. Даже не подумаешь, что священник.

— Люсия...

— О, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду! И знаешь манеру священников выдавливать из себя улыбку. А мистер Биб смеется от души, как нормальный человек.

— Ну и чудачка же ты! И как две капли воды похожа на мать. Интересно, он ей понравится?

— О, конечно — и ей, и Фредди!

— Да, пожалуй, он очарует всех просвещенных обитателей Уинди Корнер. Мы же у себя в Тонбридже безнадежно отстали от времени.

— Да, — хмуро подтвердила Люси.

У нее осталось смутное ощущение неудовлетворенности, но она никак не могла определить, кем именно недовольна: собой, мистером Бибом, просвещенными обитателями Уинди Корнер или косным мирком Тонбридж Уэллса. Тем временем мисс Бартлетт, всегда упорно отрицавшая свое недовольство кем или чем бы то ни было, продолжила разговор:

— Боюсь, что я для тебя плохая компания.

И, конечно, Люси в очередной раз упрекнула себя в эгоизме: «Я должна быть внимательнее. Шарлотте и так приходится туго: ведь она бедна».

К счастью, одна из миниатюрных старушек, видимо, старых дев, которые на протяжении всего этого времени благосклонно улыбались им из другого конца комнаты, подошла и попросила разрешения сесть на стул, освободившийся после мистера Биба. А когда села, тут же тихонько, как пташка, защебетала об Италии. О том, чего им стоило решиться на эту рискованную поездку, которая, однако, превзошла все их ожидания. О благотворной перемене в состоянии здоровья ее сестры, о необходимости закрывать на ночь окна спальни, а по утрам выпивать полную бутылку воды. Она излагала новости и делилась опытом в приятной, доброжелательной манере, уверенная в том, что беседа с ними заслуживала большего внимания, чем жаркий спор о гвельфах и гибеллинах в дальнем углу гостиной. Рассказала даже о кошмарном эпизоде в Венеции, когда она обнаружила в своей постели нечто такое, что хуже блохи, но все-таки лучше кое-чего другого.

— Зато здесь вы находитесь в полной безопасности — как в Англии. — Синьора Бертолини совсем как англичанка.

— В наших комнатах дурно пахнет, — пожаловалась Люси. — Мы боимся ложиться спать.

— И вдобавок ко всему вам приходится созерцать из окон пустой двор, — посочувствовала старая дама. — Ах, если бы мистер Эмерсон проявил больше такта! Мы все так переживали за вас!

— Я убеждена, что у него были добрые намерения.

— Вне всяких сомнений, — поддержала ее мисс Бартлетт. — Мистер Биб упрекнул меня в чрезмерной подозрительности. Но я должна была защищать интересы моей юной родственницы.

— О, разумеется, — согласилась старая леди, и они застрекотали в унисон о том, что молодым девушкам лишняя осторожность не помешает.

Люси постаралась придать себе кроткий вид, но не могла не чувствовать себя идиоткой.

— А что до старшего мистера Эмерсона — не знаю... Да, он абсолютно лишен такта, но... разве вам не приходилось видеть людей, которые делали что-нибудь без всякого изящества, а получалось почему-то... красиво?

— Красиво? — поразилась мисс Бартлетт. — Разве красота и изящество не одно и то же?

— Да, верно, — ее собеседница беспомощно пожала плечами. — Но иногда мне кажется, что все не так просто...

И она прикусила язычок, потому что в комнату вошел мистер Биб с чрезвычайно довольным видом.

— Мисс Бартлетт! — воскликнул он. — Конфликт из-за комнат улажен! Я так рад! Мистер Эмерсон заговорил со мной в курительной комнате, и я, будучи в курсе, поддержал его в намерении довести дело до конца. Он уполномочил меня передать, что это доставит ему огромное удовольствие!

— О, Шарлотта! — обрадовалась Люси. — Давай сейчас же переедем! Старый джентльмен так любезен!

Мисс Бартлетт молчала.

— Кажется, я влез не в свое дело, — сказал мистер Биб. — Извините за назойливость.

И, расстроенный, направился к двери. Но остановился, услышав за спиной:

— Мои желания, бесценная Люси, не идут ни в какое сравнение с твоими. Было бы жестоко с моей стороны лишать тебя права действовать по своему усмотрению здесь, во Флоренции, где я нахожусь исключительно благодаря щедрости твоей матери. Если тебе угодно выдворить этих джентльменов из их комнат, будь по-твоему. Мистер Биб, вас не затруднит передать мистеру Эмерсону, что я принимаю его предложение и хотела бы лично выразить ему свою благодарность?

При этом она все больше повышала голос, так что под конец он заглушил даже гвельфов с гибеллинами. Священник, проклиная в душе весь женский пол, поклонился и пошел выполнять поручение.

— Запомни, Люси: это исключительно на мою ответственность. Нельзя, чтобы это решение связывали с тобой. Позволь мне хотя бы это.

Вновь появился мистер Биб и нервно произнес:

— Мистер Эмерсон занят. Я привел его сына.

Молодой человек опустил глаза на сидящих дам, и тем показалось, что они сидят на полу — такими низкими были кресла.

— Отец принимает ванну, так что вы не сможете поблагодарить его лично. Но любое ваше сообщение будет передано ему при первой возможности.

Отдать предпочтение ванне перед благодарностью мисс Бартлетт! Все заготовленные ею колкости, которые она собиралась преподнести под видом любезности, остались невостребованными! Мистер Эмерсон-младший не скрывал своего торжества, к явному удовольствию мистера Биба и тайному — Люси.

— Бедный молодой человек! — сказала мисс Бартлетт после его ухода. — Как он, должно быть, зол на отца из-за этих комнат! Но что ему остается, кроме напускной учтивости!

— Примерно через полчаса ваши комнаты будут готовы, — сообщил мистер Биб и, бросив напоследок задумчивый взгляд на обеих кузин, удалился к себе, чтобы сделать запись в философском дневнике.

— Да уж, — вздохнула мисс Алан, собеседница Шарлотты Бартлетт, — джентльменам не понять... — На этом она выдохлась, но мисс Бартлетт уловила главную мысль, и они продолжили разговор, в котором главную роль играли непонятливые джентльмены.

Люси раскрыла свой «Бедекер». Этот путеводитель она прихватила с собой в Северную Италию и в свободное время прилежно заучивала наизусть важнейшие даты флорентийской истории. Ибо твердо решила на следующий день наслаждаться жизнью.

Полчаса прошли в плодотворных занятиях. Потом мисс Бартлетт со вздохом поднялась.

— Что ж, приступим. Сиди, сиди, я сама займусь переездом.

— У тебя все так ловко получается, — польстила ей Люси. — Но ведь ты стараешься для меня, так что я должна участвовать.

— Нет-нет, дорогая.

Шарлотта такая деятельная! И при этом — ни капли эгоизма! Она всегда была такой, но в этом путешествии по Италии превзошла себя. Так думала Люси — вернее, заставляла себя думать. Но... невесть откуда взявшийся дух противоречия нашептывал, что лучше бы в поведении кузины было меньше деликатности и больше... красоты. В общем, она вошла в свою комнату, не испытывая ни малейшей радости.

— Я хочу объяснить, — сказала мисс Бартлетт, — почему я заняла большую комнату. Естественно, я предпочла бы отдать ее тебе, но оказалось, что здесь жил молодой человек, и твоей маме это наверняка бы не понравилось.

Люси была озадачена.

— Раз уж так получилось, что нам сделали одолжение, тебе лучше быть обязанной отцу, а не сыну. Я тоже кое-что повидала в жизни и знаю, к чему это может привести. Хотя мистер Биб, по-видимому, может послу¬жить гарантией против злоупотреблений с их стороны.

— Мама не стала бы возражать, я уверена, — пробормотала Люси, и у нее уже не в первый раз возникло ощущение существования в мире каких-то сложных, неизвестных ей проблем.

Мисс Бартлетт покровительственным жестом обняла ее и пожелала доброй ночи. От этого объятия Люси вновь почувствовала себя в тумане и, придя к себе, первым делом открыла окно, чтобы вдохнуть свежего ночного воздуха. Она с теплом думала о щедрости старого джентльмена, благо¬даря которой может любоваться огнями, отражающимися в реке, кипарисами и предгорьями Апеннин, чернеющими в свете восходящей луны.

Мисс Бартлетт закрыла окно в своей комнате и заперла на задвижку дверь. Потом обошла свои апартаменты и обследовала шкафы — нет ли в них потайных дверей. И вдруг заметила прилепленный к умывальнику бумажный клочок, на котором был нацарапан большой вопросительный знак. И больше ничего.

— Что бы это значило? — подумала она и тщательно рассмотрела записку, поднеся ее к свече. То, что вначале показалось пустяком, вдруг приобрело грозный, даже зловещий смысл. Ее так и подмывало выбросить листок, но она решила, что не имеет права, потому что он явно принадлежал младшему мистеру Эмерсону. Тогда мисс Бартлетт аккуратно отшпилила его и положила между двумя листами промокательной бумаги, чтобы сохранить сухим. Обход был закончен, она по привычке тяжело вздохнула и легла в постель.

 

Глава 2. В Санта-Кроче без «Бедекера»

Приятно проснуться во Флоренции! Открыть глаза в светлой комнате с голыми стенами, полом, выложенным красной немаркой керамической плиткой, и разрисованным потолком, на котором розовые грифоны и голубые амуры резвились в лесу под звуки скрипок и фаготов. Широко распахнуть створки окна, предварительно подергав непривычные задвижки, высунуться из окна навстречу живописным холмам, деревьям и мраморным церквям, а главное — увидеть, как внизу воды Арно бьются о парапет набережной.

За рекой, на песчаном берегу, рабочие копали и просеивали песок сквозь сито, а на воде качалась лодка, также выполняя какое-то непонятное задание. Под самым окном прошуршал трамвай. В салоне был всего один турист, зато на открытых площадках толпились итальянцы, предпочитавшие стоять. Сзади цеплялись мальчишки, и кондуктор беззлобно награждал их шлепками, чтобы заставить слезть. Потом на улице появились солдаты — бравые, все примерно одного небольшого роста; каждый нес заплечный мешок, заляпанный грязью и был одет в длинную, не по росту, шинель. По бокам колонны шли офицеры со свирепым и довольно-таки глупым видом. Трамвай полз медленно, как гусеница в муравейнике, боясь на них наехать. Какой-то мальчонка свалился с подножки, а из подворотни вышло несколько белых бычков. Если бы не мудрые советы старого продавца крючков для одежды, движение могло бы совсем застопориться.

На созерцание подобных пустяков можно угробить немало драгоценного времени, так что турист, прибывший в Италию для изучения «совсем как живых» образов Джотто или развращенности папства, по возвращении домой зачастую может припомнить только небесную лазурь и копошащихся внизу мужчин и женщин. Поэтому появление в комнате мисс Бартлетт оказалось весьма кстати. Она отругала Люси за незапертую дверь и за то, что та высунулась в окно не полностью одетой, и велела поторапливаться, чтобы лучшее время суток не прошло впустую. К тому времени как Люси была готова, кузина уже разделалась со своим завтраком и теперь, сидя за столом с крошками, внимала речам умной дамы.

Разговор покатился по наезженной колее. Мисс Бартлетт чувствовала себя недостаточно отдохнувшей и предпочла бы никуда не ходить, а получше освоиться в своих комнатах. Но, может быть, Люси хочет прогуляться? Люси хотела, ведь это был ее первый день во Флоренции, но при условии, что отправится на прогулку одна. Мисс Бартлетт сказала, что об этом не может быть и речи. Значит, Люси останется. Нет, так тоже не годится! Нет, годится!

Тут в разговор вмешалась умная дама.

— Если вас волнует, что скажет миссис Гранди, то, уверяю вас, вы смело можете не обращать внимания на эту достойную особу. Будучи англичанкой, мисс Ханичерч абсолютно ничем не рискует. Итальянцы все понимают. У моей приятельницы, графини Барончелли, две дочери, и когда служанка не может отвести их в школу, мать дает им надеть матросские бескозырки, и все принимают их за англичанок, особенно если волосы убраны назад.

Мисс Бартлетт усомнилась в методе графини Барончелли. Нет уж, она сама будет повсюду сопровождать Люси. Тогда умная дама сказала, что собирается на все утро в Санта-Кроче, и предложила Люси составить ей компанию.

— Возвращаться будем дворами, и, может быть, вы принесете мне удачу в виде настоящего приключения.

Люси поблагодарила ее за столь любезное приглашение и открыла путеводитель, чтобы посмотреть, где находится храм Санта-Кроче.

— Ну-ну, мисс Люси. Надеюсь, скоро мы отучим вас заглядывать в «Бедекер». Это хороший справочник, но... слишком поверхностный. Настоящей Италией там и не пахнет. Настоящую Италию можно узнать только путем терпеливого самостоятельного исследования.

Это звучало заманчиво. Люси быстро закончила свой завтрак и в приподнятом настроении вместе с новой знакомой отправилась на экскурсию по Флоренции. Наконец-то она увидит Италию! Синьора-кокни и ее заведение испарились как дурной сон.

Мисс Лавиш — так звали умную даму — свернула направо и пошла по залитой солнцем набережной.

— Какой замечательный, теплый денек! Однако на боковых улочках ветер пронзает как нож, не правда ли? Особенно живописен Мост Благодарения, о нем можно найти упоминание у Данте. Храм Сан-Миниато тоже очень красив и интересен, мисс Ханичерч наверняка помнит историю о распятии, поцеловавшем убийцу. Возможно, в действительности этого не было, но ведь история сплошь и рядом грешит неточностями.

Тут мисс Лавиш нырнула под арку, откуда утром выходили белые бычки, и воскликнула:

— Чувствуете, как пахнет? У каждого города, позвольте вас просветить, свой особый запах.

— По-вашему, этот — приятный? — усомнилась Люси, которой от матери передалось отвращение к грязи.

— В Италию ездят не за приятным, — отрезала ее спутница, — а за жизнью! Buon giomo! Buon giomo! — здоровалась она с прохожими, кивая головой направо и налево. — Взгляните на эту восхитительную повозку с вином! Как возница уставился на нас — милейший человек, простая душа!

Так мисс Лавиш продолжала путешествие по улицам Флоренции, маленькая, суетливая, игривая, как котенок, хотя не столь грациозная. Люси получала огромное удовольствие в обществе такой умной и жизнерадостной особы! Ее синий жакет — точно такого цвета, как итальянский мундир, усиливал ощущение праздника.

— Buon giomo! Уж поверьте старой женщине, вежливость по отношению к тем, кто ниже вас, никогда не помешает. Это и есть подлинная демократия. Хотя вообще я — убежденный радикал. Это вас шокирует?

— Вот уж нет! — воскликнула Люси. — Мы тоже радикалы. Папа всегда голосовал за мистера Гладстона — пока он так жестоко не обошелся с Ирландией.

— Ясно. А теперь вы переметнулись в лагерь противника.

— Ну что вы! Если бы папа был жив, он бы снова голосовал за радикалов — теперь, когда там восстановлен порядок. Во время прошлых выборов у нас выбили стекло над входной дверью. Фредди говорит, это сделали тори, а мама — какой-нибудь бродяга.

— Стыд-позор! Это что же — промышленный район?

— Нет — горная местность в Суррее. В пяти милях от Доркинга. От нас хорошо виден Уилд1.

Мисс Лавиш была настолько заинтересована, что даже замедлила шаг.

— Очень красивая местность, она мне хорошо знакома. Там живут милые люди. Может быть, вы знаете сэра Гарри Отвея? Вот уж радикал дальше некуда.

— Да, и довольно близко.

— А старую филантропку миссис Баттерворт?

— О да, она арендует у нас поле.

— Надо же! — Мисс Лавиш посмотрела на узкую полосу неба. — Так у вас в Суррее недвижимость?

— Так, пустяки, — ответила Люси, боясь обвинения в снобизме. — Каких-то тридцать акров: сад на склоне холма и несколько полей.

Мисс Лавиш отнеслась к этой информации без неудовольствия и в ответ сообщила, что поместье ее тетушки в Суффолке примерно тех же размеров. Италия была забыта. Некоторое время они пытались оживить в памяти фамилию леди Луизы, которая в прошлом году арендовала дом в деревне Саммер Стрит, но он ее чем-то не устроил, и она съехала. Наконец мисс Лавиш вспомнила ее фамилию — и тотчас воскликнула:

— О Боже! Господи, спаси нас и сохрани! Мы заблудились.

Действительно, им потребовалось слишком много времени, чтобы

достичь церкви Санта-Кроче, чьи готические башни были видны из окна на лестничной площадке пансиона, но мисс Лавиш столько раз уверяла, что знает Флоренцию как свои пять пальцев, что Люси следовала за ней без каких-либо опасений.

— Заблудились! Люси, мы так увлеклись политикой, что пропустили нужный поворот. Вот бы консерваторы позлорадствовали, если б узнали! Но что же нам делать? Две одинокие беспомощные женщины в незнакомом городе! Вот оно — то, что я называю приключением!

Люси, которой не терпелось посмотреть Санта-Кроче, предложила самый простой и самый очевидный выход: спросить дорогу у прохожих.

— Ну нет, так поступают только слабаки! И, пожалуйста, не открывайте свой «Бедекер»! Давайте-ка его сюда! Потащимся наугад и положимся на волю случая.

И они потащились по серо-коричневым улицам, которыми изобилует восточная часть города и о которых можно сказать «ни красы, ни радости». Люси почувствовала, что ей больше нет дела до причин недовольства леди Луизы, она начала испытывать его сама.

И вдруг перед ними предстала настоящая Италия! Стоя на Площади Аннунциаты, Люси залюбовалась ожившими терракотовыми детишками, которых даже самое бездарное копирование не могло лишить обаяния. Их ножки просвечивали сквозь ветхие, пожертвованные прихожанами одежки, и они тянули крепкие ручонки к небу. Люси показалось, что она не видела ничего более прекрасного, но мисс Лавиш брезгливо поморщилась и потянула ее дальше, сказав, что они уклонились от курса на добрую милю.

Наступило обычное на континенте время завтрака. Путешественницы купили в какой-то лавчонке горячую каштановую пасту, пахнущую оберточной бумагой, маслом для волос и еще чем-то, не поддающимся определению. Но она дала им силы дотащиться до следующей, большой и пыльной площади, на противоположной стороне которой высилось безобразное черно-белое здание. Мисс Лавиш с драматическими нотками в голосе объявила, что это и есть Санта-Кроче. Приключение закончилось.

— Пропустим этих людей, а то как бы не пришлось с ними разговаривать. Терпеть не могу пустую болтовню. Кошмар! Они идут в ту же церковь, что и мы. Ох уж эти англичане за границей!

— Это те, что вчера вечером сидели напротив нас в столовой. Они были так добры, что уступили нам свои комнаты.

— Нет, вы только посмотрите на эти фигуры! — развеселилась мисс Лавиш. — Топают по моей Италии, как коровы. Это, конечно, грубо с моей стороны, но я бы устроила в Дувре экзамен для туристов и не пускала бы тех, кто провалится.

— И о чем бы вы нас спрашивали?

Мисс Лавиш благосклонным жестом положила руку на плечо Люси, словно говоря, что уж она-то выдержала бы экзамен с блеском. В приподнятом настроении они поднялись по ступеням церкви и уже собирались войти, как вдруг мисс Лавиш взвизгнула, воздела руки к небу и воскликнула:

— Вон идет мой источник местного колорита. Мне нужно перемолвиться с ним парой фраз!

В следующее мгновение она уже летела через площадь, с развевающимися полами «военного» жакета, и наконец на полном ходу врезалась в пожилого мужчину с седыми бакенбардами, чтобы кокетливо повиснуть у него на руке.

Люси ждала ее десять минут, и в конце концов ей надоело. К ней цеплялись нищие, в глаза лезла пыль, и в довершение всего она вспомнила, что молодой девушке неприлично одной стоять в публичном месте. Она медленно спустилась по ступеням, чтобы присоединиться к мисс Лавиш, чья оригинальность поистине не знала границ. Но в этот самый момент мисс Лавиш и ее «источник» тоже, энергично жестикулируя, двинулись с места и скрылись в переулке.

У Люси выступили слезы на глазах: мало того, что мисс Лавиш ее обманула, так еще и унесла с собой путеводитель. Как ей теперь найти дорогу в пансион? Как ориентироваться в Санта-Кроче?

Первое утро пребывания во Флоренции было безнадежно испорчено. Лучше б она и не приезжала! Всего лишь несколько минут назад Люси была полна энтузиазма, ощущая себя культурной женщиной, и почти убедила себя в собственной оригинальности. А теперь она вошла в храм подавленной и даже не могла вспомнить, кто его построил: францисканцы или доминиканцы.

Здание, конечно, впечатляет, но уж слишком похоже на амбар! А внутри оказалось очень холодно. Да, фрески Джотто заставили ее ощутить положенное благоговение. Но кто объяснит ей, что на них изображено? Исполненная скептицизма, Люси бесцельно бродила по залу, не желая восторгаться скульптурами неизвестных авторов и бог весть какого исторического периода. Откуда ей знать, которая из надгробных плит в нефах действительно хороша и о которой восторженно отзывался в своих книгах мистер Рескин?

Постепенно на нее начало действовать неотразимое обаяние Италии, и вместо того чтобы впитывать информацию, Люси позволила себе расслабиться и получать удовольствие. Ее внимание привлекли объявления — например, запрещающие брать с собой в церковь собак и плеваться в этом священном месте. Она наблюдала за туристами — у многих от холода носы стали красными, как обложка «Бедекера». Посокрушалась над тяжкой участью трех маленьких католиков — двух мальчиков и девочки, которые сначала брызгали друг на друга святой водой, а затем перешли к мемориалу Макиавелли, мокрые, дрожащие, зато получившие благословение. Подойдя к памятнику, они стали касаться камня руками, головами и носовыми платками, а потом отошли на солидное расстояние. Эту процедуру они повторили несколько раз. Что бы это значило? Потом Люси догадалась: они приняли Макиавелли за одного из святых и надеялись набраться от него силы. Наказание не заставило долго себя ждать. Младший мальчик споткнулся о фигуру какого-то епископа. Несмотря на свое протестантское вероисповедание, Люси бросилась к нему, но опоздала: ребенок с размаху грохнулся на ноги прелата.

— Чертов поп! — выругался подбежавший мистер Эмерсон. — Как при жизни не давал людям спокойно жить, так и после смерти. Ступай на улицу, малыш, пусть тебя приласкает солнышко. Вот где твое настоящее место! Чертов епископ!

При этих словах ребенок дико заверещал, показывая свое отношение к страшным людям, которые подняли его, отряхнули, погладили и сказали, что не нужно верить во всякую чушь.

— Вы только посмотрите на него, — сказал мистер Эмерсон Люси. — Вот вам и месса. Ребенок ударился, замерз и смертельно напуган. Но чего можно было ждать от церкви?

Ножки мальчика сделались мягкими, как расплавленный воск. Всякий раз, когда мистер Эмерсон или Люси пытались поставить его на пол, он с криком падал. К счастью, итальянка, молившаяся поблизости, пришла им на помощь. Благодаря какой-то загадочной материнской силе она заставила его косточки отвердеть, мальчик встал и, бормоча от волнения что-то нечленораздельное, поплелся на улицу.

— Вы умная женщина, — похвалил ее мистер Эмерсон. — Вам удалось то, что не под силу никаким святым мощам на земле. Никакой божий промысел... — тут он запнулся, подбирая слова.

— Niente (Ничего), — произнесла итальянка и продолжала молиться.

— Наверное, она не понимает по-английски, — предположила Люси.

Этот эпизод отрезвил ее. Получив щелчок по носу, она больше не

презирала мистера Эмерсона и решила, что отныне будет мила с этими двоими — действительно мила, а не только учтива. Может быть, ей даже удастся какой-нибудь похвалой смягчить сердце мисс Бартлетт.

— Все она понимает, эта женщина, — возразил мистер Эмерсон. — Но что вы-то здесь делаете? Молитесь или с этим уже покончено?

— Нет-нет! — воскликнула Люси, вспомнив свои злоключения. — Я пришла сюда вместе с мисс Лавиш, она обещала мне все объяснить, но вдруг увидела в отдалении знакомого и убежала. Я подождала немного и наконец была вынуждена войти в церковь одна.

— Ну, и что тут такого? — удивился мистер Эмерсон.

— Действительно, что тут такого? — наконец подал голос его сын.

— Дело в том, что мисс Лавиш унесла с собой мой «Бедекер».

— «Бедекер»? — повторил мистер Эмерсон. — Я рад, что вы расстроились именно из-за «Бедекера». Он того стоит.

Люси растерялась. Она опять столкнулась с чем-то новым и не знала, куда это может привести.

— Без путеводителя вам лучше держаться нас, — посоветовал мистер Эмерсон-младший.

Люси призвала на помощь гордость.

— Благодарю вас, но об этом я и не помышляла. Уж не думаете ли вы, что я здесь для того, чтобы составить вам компанию? Я просто хотела помочь ребенку и, пользуясь случаем, хочу поблагодарить вас за то, что вы вчера уступили нам свои комнаты. Надеюсь, это не причинило вам особого ущерба?

— Дорогая, — мягко произнес старик, — мне кажется, вы повторяете то, что слышали от других. Притворяетесь обиженной, тогда как на самом деле не чувствуете этого. Не будьте ханжой — скажите лучше, какую часть церкви вам бы хотелось осмотреть. Я с удовольствием стану вашим гидом.

Ну, такой неслыханной дерзостью Люси просто обязана была возмутиться! Но иногда так же трудно вызвать у себя гнев, как в других случаях — сдержать его. Мистер Эмерсон был пожилым человеком, и, понятно, общество молодой девушки доставляло ему удовольствие. Да, но Джордж Эмерсон молод, на него-то ей и нужно сердиться! Или, по крайней мере, сделать вид, будто сердится.

Она какое-то время смотрела на него, прежде чем сказать:

— Я не обидчива. Мне хочется посмотреть работы Джотто. Буду признательна, если вы поможете мне отличить их от работ других художников.

Молодой человек кивнул в знак согласия. И с выражением мрачного удовольствия на лице возглавил маленькую процессию в часовню Перуц- ци. В нем было что-то от учителя. Люси почувствовала себя школьницей, только что правильно ответившей урок.

В часовне было полно солидных горожан. Один из них, видимо лектор, громко, во весь голос призвал всех восторгаться Джотто, руководствуясь не чисто художественными, а духовными критериями.

— Запомните, — вещал он, — навсегда запомните факты, которые я вам сообщу и которые относятся к истории построения храма Санта-Кроче, возводимого пылкой верой, присущей средневековью, хотя в то время с порчей Возрождения не было совсем покончено. Обратите внимание на то, как на этих фресках — к несчастью, пострадавших при реставрации, Джотто удалось избежать силков анатомии и перспективы. Что может быть величественнее, трогательнее и правдивее? Точное знание и техническое совершенство бессильны против умения истинно чувствовать!

— Ничего подобного! — раздался громовой голос мистера Эмерсона. — Даже не думайте это запоминать! Возведен верой, как же! Это надо понимать так, что строителям платили жалкие гроши! А что до фресок, то они не имеют никакого отношения к жизненной правде. Посмотрите вон на того толстяка в синем! Он весит столько же, сколько я, и, тем не менее, взмывает в небо, как воздушный шарик!

Это относилось к фреске «Вознесение святого Иоанна».

Лектор на мгновение умолк. Экскурсанты, включая Люси, неловко переминались с ноги на ногу. Она уже поняла, что ей не место рядом с этими двумя, по какой-то причине подпала под их влияние. Они были так серьезны и настолько отличались от других, что она не знала, как себя вести.

— Ну так как же — было это в действительности или не было? Да или нет? — спросил кто-то из присутствующих.

— Если и было, — сказал Джордж Эмерсон, — то именно так, как здесь нарисовано. Хотя я лично предпочел бы самостоятельно добираться до неба и не позволил бы херувимам себя тащить.

— Ты не попадешь на небо, — возразил его отец. — Таким, как мы, суждено упокоиться в земле, откуда мы пришли в мир, и наши имена забудутся, но останутся наши труды.

— Извините, — раздался пронзительный голос лектора, — эта часовня мала для двух групп. Идемте, не будем им мешать.

Лектор был священником, а экскурсанты, по-видимому, его паствой. Все они молча потянулись к выходу. Среди них оказались и две миниатюрные старушки из пансиона Бертолини — мисс Тереза и мисс Кэтрин Алан.

— Стойте! — крикнул мистер Эмерсон. — Здесь хватит места для всех!

Процессия удалилась без единого слова. И вскоре голос лектора раздавался уже в соседней часовне. Речь шла о святом Франциске.

— Джордж, кажется, этот экскурсовод — тот самый викарий из Брикстона.

— Может быть. Точно не помню.

— Тогда я пойду туда и напомню ему, кто я такой. Да, точно, это мистер Эгер. Почему он ушел? Неужели я слишком громко говорил? Неужели мы слишком громко говорили? Как это неприятно. Я должен пойти и извиниться. Да. Пойду, извинюсь за нас обоих. Может, он вернется?

— Не вернется, — уронил Джордж.

Но мистер Эмерсон, полный раскаяния, поспешил в соседнюю молельню, чтобы извиниться перед преподобным Катбергом Эгером. Люси, ушедшая в созерцание круглого окна на потолке, услышала, как прервалась лекция, затем послышался раздраженный голос мистера Эмерсона и пронзительные нотки в голосе его оппонента. Джордж Эмерсон, от рождения склонный воспринимать любое осложнение трагически, тоже прислушался.

— Отец почти всем действует на нервы, — сказал он Люси. — А ведь он хочет только добра.

— Все мы стремимся к добру, — с вымученной улыбкой произнесла Люси.

— Потому что считаем это полезным для нашего характера. А его доброта идет от любви к людям. Они же стараются вывести его на чистую воду, злятся или пугаются.

— Ну и глупо, — сказала Люси, хотя на деле была солидарна с большинством. — Добрый поступок, совершенный с надлежащим тактом...

— Тактом! — он возмущенно вскинул голову и стал нервно вышагивать взад-вперед по часовне.

Для молодого человека лицо Джорджа Эмерсона было суровым и даже грубым — пока на него падал свет. Зато, очутившись в тени, оно стало мягче.

Он был сильным, мускулистым молодым человеком, но почему-то сейчас представился ей убеленным сединой, как будто на нем лежал серый, невидимый в темноте налет трагедии.

Скоро это ощущение прошло — Люси не умела долго сосредоточиваться на чем-либо сложном, туманном. К тому же вернулся мистер Эмерсон, возвращая ее к привычному обмену репликами.

— Ну что, отбрили тебя? — спокойно спросил Джордж.

— Ничего не поделаешь. Мы испортили настроение множеству людей. Они не вернутся.

Сквозь перегородку до них доносились обрывки повествования о святом Франциске: «...полный врожденного сострадания... распознавать в людях добро... братство людей...»

— Не обижайтесь хоть вы на нас, — обратился мистер Эмерсон к Люси. — Ну что, насмотрелись на святых?

— Да. Они производят сильное впечатление. А вы не знаете, о чьем именно надгробии писал Рескин?

Он не знал — и предложил ей попробовать угадать.

К большому облегчению Люси, Джордж не последовал за ними. Они вдвоем бродили по храму Санта-Кроче, который, хотя снаружи и походил на амбар, хранил в своих недрах настоящие шедевры. Правда, им постоянно мешали то нищие, от которых приходилось уворачиваться и прятаться за колоннами, то старуха с собачкой, то какой-нибудь священник, бочком пробиравшийся к мессе.

Мистер Эмерсон был не особенно внимателен и время от времени с тревогой поглядывал на сына.

— Что он не может оторваться вон от той фрески? Я лично не вижу в ней ничего особенного.

— Мне нравятся люди на фресках Джотто, — сказала Люси. — Они и впрямь как живые. Хотя на меня больше подействовали младенцы делла Роббиа.

— Так и должно быть. Один ребенок стоит дюжины святых. А мое дитя стоит Эдема, но пока он живет в аду.

Люси почувствовала себя неловко.

— Живет в аду, — повторил ее спутник. — Он очень несчастен.

— О Господи!

— Вы спросите: как он может быть несчастлив, если здоров и силен? Чего ему не хватает? И ведь как его воспитывали! Ни предрассудков, ни невежества, из-за чего люди портят друг другу кровь во имя Бога. С таким воспитанием — и не чувствовать себя счастливым!

Люси ничего не смыслила в теологии, но она видела перед собой пожилого человека, который был невероятно глуп, при всей своей учености. Мама не одобрила бы то, что она разговаривает с таким человеком. А о Шарлотте и говорить не приходится.

— Ну что мне с ним делать? — сокрушался мистер Эмерсон. — Приехал в Италию отдыхать, а ведет себя, как тот мальчишка, которому полагается бегать и прыгать, а он в первый же день споткнулся о чье-то надгробье и повредил ногу. А? Что вы сказали?

Люси ничего не говорила. Неожиданно старик обратился к ней с просьбой:

— Бросьте глупые мысли. Никто не просит вас в него влюбляться. Но мне кажется, вы могли бы попытаться понять его. Вы почти его сверстница и, когда не притворяетесь, производите впечатление здравомыслящей девушки. Сын рос вдали от женщин, а у вас уйма свободного времени. Вы ведь приехали на несколько недель? Так будьте же собой! Иначе, судя по вчерашнему инциденту, вы запутаетесь и сами испортите себе жизнь. Выбирайтесь из болота чужих мнений, не мучайтесь из-за того, чего не понимаете. Пытаясь понять Джорджа, вы начнете разбираться в самой себе. Это принесет пользу вам обоим.

На столь шокирующее предложение у нее не было ответа.

— Я знаю, что с ним происходит, — подвел итог мистер Эмерсон. — Только не понимаю, почему.

— И что же это? — испуганно спросила Люси.

— Все та же вечная история. Все идет кувырком.

— Что именно?

— Вселенная. Это правда, я не преувеличиваю. Мир катится по наклонной плоскости.

— О, мистер Эмерсон, что вы все-таки имеете в виду?

Вместо ответа он продекламировал:

В далекой дали, каждое мгновенье,

Рождается загадка бытия.

Случайный сгусток, ветра дуновенье —

И вот на свете появился я.

— Мы оба читали эти строки, но почему Джордж воспринимает их столь трагично? Мы знаем, что в мир нас случайно занес ветер и он же унесет навсегда, что жизнь — это клубок противоречий, отклонение, крохотное пятнышко, зазубринка на безупречно гладкой поверхности. Но с какой стати расстраиваться? Давайте любить друг друга, трудиться и радоваться жизни! Я против мировой скорби.

Мисс Ханичерч наклонила голову в знак согласия.

— Так повлияйте на моего сына. Помогите ему понять, что рядом с вечным «почему» существует «да» — пусть преходящее, но все-таки «да»!

Она вдруг засмеялась — кто-то же должен был засмеяться. Молодой человек впал в меланхолию, потому что Вселенная несовершенна...

— Мне очень жаль! — откликнулась она. — Вы сочтете меня бесчувственной, но... — в ней заговорила светская женщина. — Я думаю, вашему сыну нужно чем-нибудь увлечься. У него есть хобби? Знаете, у меня тоже бывают приступы беспричинной тоски, но я забываю о них, садясь за фортепьяно. А коллекционирование марок принесло неоценимую пользу моему брату. Если вашему сыну скучно в Италии, увезите его в Альпы, в Озерный край...

Старик с грустью коснулся ее руки. Она не обиделась, сочтя это жестом благодарности за добрый совет. И действительно, она больше не боялась его, так как прониклась убеждением, что он — глупый, но хороший. И снова ощутила прилив радости — как час назад, перед тем как мисс Лавиш убежала с ее «Бедекером». Джордж, спешащий навстречу им, перешагивая через надгробия, казался смешным и заслуживающим снисхождения. Он приблизился, лицо его оказалось в тени. И объявил:

— Мисс Бартлетт.

— Господи! — ужаснулась Люси. Жизнь опять повернулась на 180 градусов. — Где?

— В нефе.

— Ясно. Должно быть, это те маленькие сплетницы, сестры Алан...

Она прикусила язычок.

— Бедная девочка! — со вздохом произнес мистер Эмерсон. — Бедная девочка!

Ну, уж этого она не могла стерпеть — может быть, потому, что чувствовала то же самое.

— Бедная девочка? Не понимаю, какой смысл вы вкладываете в эти слова. Я совершенно счастлива и с пользой провела утро. Не тратьте, пожалуйста, время попусту, оплакивая мою жалкую участь. В мире достаточно невыдуманного горя, не правда ли, чтобы не высасывать из пальца. До свидания. О, я вижу, сюда идет моя кузина! Вы были очень любезны. Какое замечательное утро! Санта-Кроче — удивительный храм!

И она присоединилась к кузине.

 

Глава 3. Музыка, фиалки и неприличное слово

Обычно, если день проходил сумбурно, Люси возвращала себе ощущение прочности мира, садясь за фортепьяно. Играя, она переставала быть почтительной или надменной, бунтаркой или рабыней. Царство музыки совсем не походило на окружающий ее мир. Оно принимало тех, кого, из- за их дурного воспитания, недостатка интеллекта или культуры, отвергало общество. Даже самый заурядный человек, начав играть, легко, без усилий, взмывает вверх и парит в эмпиреях, а мы, оставшиеся на земле, дивимся: как же мы не замечали его раньше? Ведь мы могли бы восхищаться им и даже любить — если бы он научился передавать свое видение словами, а свой духовный опыт воплощать в поступки. Но вряд ли это получится — даже наверняка не получится, или будет получаться крайне редко... Люси, во всяком случае, это никогда не удавалось.

Она не была блестящей пианисткой, ее пассажи не рассыпались жемчугом, и в ее арсенале было ничуть не больше точных аккордов, чем у других исполнительниц ее возраста и социального положения. Ее игра не отличалась страстностью, под пальцами не рождались трагические звуки, чтобы потом, летним вечером, улететь в открытое окно. Конечно, там было чувство — что-то среднее между любовью, ненавистью и ревностью — и весь положенный набор красок. Она не чуждалась и трагизма, но при этом всегда сражалась на стороне Победы. Чего и над чем — это трудно объяснить в обычных терминах. Никто не осмелится отрицать, что иные сонаты Бетховена трагичны, но каждый исполнитель сам решает, должны ли они оставлять у слушателя чувство безысходности или триумфа. Люси предпочитала триумф.

Однажды после обеда пошел сильный дождь, и это позволило мисс Ханичерч заняться тем, что ей действительно нравилось. Она расчехлила маленькое пианино. Немногочисленные постояльцы из тех, что слонялись поблизости, стали хвалить ее игру, но не дождавшись ее реакции, разбрелись по своим комнатам — кто вздремнуть, кто делать записи в дневниках. Оставшиеся все время что-то или кого-то искали: мистер Эмерсон — сына, мисс Лавиш — свой портсигар, а мисс Бартлетт — мисс Лавиш, Люси ни на кого не обращала внимания. Как всякий настоящий музыкант, она наслаждалась прикосновениями к клавишам. В ответ они, точно живые, ласкали ее пальцы, и это, а не одни только звуки, отвечало ее заветным желаниям.

Сидя тихонько у окна и стараясь не выдать своего присутствия, мистер Биб размышлял о противоречивости характера мисс Ханичерч. Впервые он подметил это в Тонбридж Уэллсе, на одном из благотворительных концертов, когда высшие развлекают низших. Зал был полон, публика — исполнена уважения. Дамы и господа из прихожан под руководством викария пели, читали стихи или смешили публику, имитируя звук пробки, вылетающей из бутылки с шампанским.

Одним из пунктов программы значилось: «Мисс Ханичерч. Фортепьяно. Бетховен». Мистер Биб попробовал угадать, что их ждет — «Аделаида» или марш «На руинах Афин», — и вдруг услышал первые такты Опуса III. Он напряженно прослушал вступление, зная, что вплоть до ускорения темпа невозможно судить о замысле пианиста. Когда загремела первая тема, он понял, что происходит нечто странное. В аккордах, предвещающих заключительную часть, он распознал удары победного гонга. Он был рад, что она сыграла только первую часть, потому что иначе мог не обратить внимания на сложные переливы тактов размера девять шестнадцатых. Публика почтительно захлопала в ладоши, и мистер Биб первый — это было самое меньшее, что он мог сделать.

— Кто эта девушка? — спросил он викария.

— Родственница одной из моих прихожанок. По-моему, выбор произведения был неудачным. Обычно Бетховен так прямо взывает к нашим чувствам, что сложная игра представляется неким извращением.

— Представьте меня.

— Она будет рада. Им обеим понравилась ваша проповедь.

— Проповедь? — удивился мистер Биб. — Чего ради она потащилась слушать мою проповедь?

Познакомившись с мисс Ханичерч, он понял, в чем дело. Встав с табурета, она стала обыкновенной девушкой с темными волосами и очень хорошеньким, бледным, еще не до конца сформировавшимся личиком. Ей нравилось ходить на концерты, она любила гостить у кузины, обожала кофе-гляссе и меренги. Естественно, ей понравилась и его проповедь. Но перед отъездом из Тонбридж Уэллса он сказал викарию то, что теперь повторил в пансионе Бертолини, когда она захлопнула крышку фортепьяно и с мечтательным выражением лица направилась к нему.

— Если ваша жизнь, мисс Ханичерч, когда-нибудь станет похожей на вашу игру, это будет весьма интересно и для нас, и для вас самой.

Люси тотчас спустилась с небес.

— Надо же, кто-то сказал то же самое моей маме, а она выразила надежду, что моя жизнь не превратится в дуэт.

— Миссис Ханичерч не любит музыку?

— Она ничего не имеет против музыки. Но не любит, когда люди слишком увлекаются чем бы то ни было. Мама считает, что я глупа и ничего не понимаю. Однажды я сказала, что собственная игра нравится мне больше, чем чья-либо еще. Это оказалось вне ее разумения. Конечно, я не хочу сказать, что моя игра гениальна. Я имела в виду...

— Конечно, — пробормотал он, удивляясь, зачем она оправдывается.

— Музыка. — начала она какую-то общую фразу и вдруг запнулась, засмотревшись в окно, на насквозь промокшую Италию. Юг утратил все свое очарование, а представители самого гармоничного народа в мире съежились и превратились в жалкие комочки. Улица и река стали грязновато-желтыми, мост — грязновато-серым, а горы — грязновато-лиловыми. Где-то там, в складках темноты, прятались мисс Бартлетт и мисс Лавиш, которые выбрали именно этот день для посещения Торре дель-Галло.

— Так что же музыка? — напомнил мистер Биб.

— Бедняжка Шарлотта промокнет до нитки, — проговорила Люси.

Как это похоже на мисс Бартлетт — вернуться продрогшей, усталой,

голодной и кроткой аки ангел, в мятой юбке, с потрепанным «Бедекером» и першением в горле. В прошлый раз, когда все вокруг пело и воздух вливался в горло как вино, ее было не вытащить из гостиной — нет-нет, она — старая женщина и никудышная компания для молодой, здоровой девушки.

— Это мисс Лавиш сбила вашу кузину с толку. Должно быть, она ищет в проливном дожде настоящую Италию.

— Мисс Лавиш такая оригиналка, — пробормотала Люси. Это была примечательная ремарка, высшее достижение пансиона Бертолини в области определений. Мисс Лавиш — оригиналка.

У мистера Биба оставались сомнения, но их можно было отнести на счет узости мышления священника. По этой или по какой-либо иной причине он предпочел промолчать.

— Это правда, — с благоговейными нотками в голосе спросила Люси, — что мисс Лавиш пишет роман?

— Да, ходят такие слухи.

— О чем же?

— О современной Италии. Я бы посоветовал вам обратиться к мисс Кэтрин Алан, она скорее найдет подходящие слова.

— Пусть лучше мисс Лавиш сама мне расскажет. У нас неплохие отношения. Но все равно она не должна была отбирать у меня путеводитель, когда мы ходили в Санта-Кроче. Шарлотта ужасно рассердилась, встретив меня одну. Я тоже обиделась на мисс Лавиш.

— Ну, они-то уже помирились.

Эта скоропалительная дружба между столь разными женщинами, как мисс Бартлетт и мисс Лавиш, возбуждала его любопытство. Они стали неразлучны, а Люси — сбоку припека. Мистер Биб еще мог понять мисс Лавиш, но странное поведение мисс Бартлетт ставило его в тупик. Всю свою жизнь он изучал старых дев, они были его коньком, и профессия предоставляла ему неограниченные возможности для изучения.

Люси уже в третий раз сказала, что мисс Бартлетт промокнет до нитки. Уровень воды в Арно постепенно поднимался, стирая на дороге следы колес и угрожая наводнением. Но на юго-западе уже появилась желтоватая дымка, суля перемены к лучшему, — а может, и к худшему. Люси открыла окно, посмотреть, что там на улице, и в гостиную ворвался холодный воздух. Показавшаяся в дверях мисс Кэтрин Алан жалобно вскрикнула:

— Мисс Ханичерч, дорогая, вы простудитесь! И мистер Биб тоже. Ну кто мог ожидать от Италии такой погоды? Моя сестра не расстается с грелкой, но что толку?

Она скользнула в комнату и села, напряженная, как всегда, когда входила в комнату, где был один мужчина или одна женщина, или мужчина с женщиной.

— Мисс Ханичерч, я слышала, как вы играете, даже через запертую дверь. В этой стране приходится держать двери на запоре: итальянцам не свойственно уважение к личной жизни. И это передается от родителей к детям.

Люси произнесла что-то подходящее к случаю. Мистер Биб пожалел, что не может рассказать им о том, как в Модене горничная ворвалась в его номер как раз в тот момент, когда он принимал ванну, и как ни в чем не бывало прощебетала на своем языке: «Не обращайте внимания — я уже старуха». Пришлось ограничиться подтверждением: «Вы абсолютно правы, мисс Алан, итальянцы — исключительно бесцеремонный народ. Они всюду суют свой нос, все замечают и знают, что нам нужно, еще до того, как мы сами это поняли. Мы полностью зависим от них. Они читают наши мысли и предупреждают желания. Все они, от простого возницы до Джотто, выворачивают нас наизнанку — у меня это вызывает протест. Причем, в глубине души они уверены в своем превосходстве и не имеют ни малейшего понятия об интеллектуальной жизни. Правильно сказала на днях синьора Бертолини: «Оу, мистер Биб, как я страдаю за образование моих детей! Я не допущу, чтобы мою крошку Викторию учила какая- нибудь итальянская невежда!»

Мисс Алан не все поняла, но у нее возникло чувство, будто над ней изощренно издеваются. Ее сестра уже разочаровалась в мистере Бибе. От священника с лысым черепом и рыжеватыми бакенбардами она ждала большего. В самом деле, кто мог предположить, что сострадание и терпимость способны уживаться с солдафонским юмором?

Она отчаянно ерзала в своем кресле, и они поняли, почему, когда она извлекла из-под себя стальной портсигар с напылением из бирюзы в виде инициалов Э. Л.

— Собственность мисс Лавиш, — констатировал мистер Биб. — Она, конечно, свой парень, но я бы посоветовал ей курить трубку.

— О, мистер Биб, — сказала мисс Алан, разрываясь между благоговейным восторгом и желанием рассмеяться. — Это в самом деле ужасно, что женщина курит, но она виновата меньше, чем вы думаете. Она начала курить от отчаяния, когда труд всей ее жизни пошел насмарку. Это можно считать уважительной причиной, не правда ли?

— А что случилось? — полюбопытствовала Люси.

Мистер Биб благодушно откинулся на спинку стула и приготовился слушать.

— Она написала роман. Судя по некоторым признакам, не слишком удачный. Всегда грустно наблюдать, как человек с незаурядными способностями использует их не по назначению — что чаще всего и происходит... В общем, она оставила его, еще не совсем законченный, в Гроте с Распятием при отеле Капуцинов в Амальфи и пошла за чернилами: они как раз кончились. Но пока она пыталась достичь взаимопонимания со служащими — ну, вы же знаете итальянцев, — грот обвалился. И, что самое печальное, она так и не смогла вспомнить ни слова из того, что написала. Бедняжка долго болела, а потом пристрастилась к курению. Это секрет, но я рада сообщить вам, что она начала новый роман. Даже сказала Терезе и мисс Пол, что уже собрала так называемый местный колорит, — это будет роман о современной Италии, тогда как первый был историческим. Но она не может начать, пока ее не осенит некая идея. Она искала вдохновение в Перудже, потом приехала сюда, но и это не помогло. Однако она остается оптимисткой! Поистине, в каждом человеке есть что-нибудь достойное уважения!

Мисс Алан славилась своей доброжелательностью, иногда даже противоречащей здравому смыслу. Тот ненавязчивый пафос, с которым она рассказывала, придал немного сумбурному рассказу своеобразную красоту.

Но мисс Кэтрин почувствовала, что сделала слишком много оговорок, и поспешила извиниться за чрезмерную снисходительность.

— И все-таки ей недостает... не то чтобы женственности, но... взять хотя бы ее странное поведение в тот вечер, когда приехали Эмерсоны...

Мистер Биб усмехнулся, смекнув, что мисс Алан взялась рассказывать анекдот, который не сможет закончить в присутствии джентльмена.

— Не знаю, мисс Ханичерч, обратили ли вы внимание, что мисс Пол — дама с густыми рыжими волосами — в больших количествах потребляет лимонад. И вот мистер Эмерсон, с присущей ему прямотой...

У нее вдруг отвисла челюсть, и она умолкла. Мистер Биб поднялся и вышел — якобы затем, чтобы попросить чаю. Тогда мисс Алан зачастила:

— Живот. Мистер Эмерсон предупредил мисс Пол, чтобы она не увлекалась, а то живот заболит из-за повышенной кислотности. Признаюсь, даже я забыла о правилах поведения за столом и прыснула. Но дело в том, что мисс Лавиш не только услышала это неприличное слово, но и приняла его за другое: ей послышалось, будто речь идет о разъездных торговцах1, и она вплоть до конца ужина доказывала Терезе и мисс Пол, что наша дорогая, великая Англия держится на торговле и ни на более.

Тереза рассердилась и вышла из-за стола, не дожидаясь, когда подадут сыр. При этом она сказала: «Вот, мисс Лавиш, кто объяснит вам вашу ошибку лучше меня!» — и указала на портрет лорда Теннисона. На что мисс Лавиш ответила: «Тю! Подумаешь, ранние викторианцы!» Представляете? Я сочла своим долгом поддержать сестру — и Англию. «Мисс Лавиш, я, как поздняя викторианка, никому не позволю неуважительно отзываться о нашей дорогой королеве». Я напомнила ей, как королева вопреки своему желанию поехала в Ирландию, и, надо сказать, она прикусила язычок. Но, к сожалению, мистер Эмерсон услышал мою реплику и во всеуслышание заявил: «Вот именно! Я уважаю эту женщину за этот поступок». «Женщину»! — представляете?.. Я плохо рассказываю, но можете себе представить, какая заварилась каша, и все потому, что он не к месту употребил слово «живот»!

Но это было еще не все. После обеда мисс Лавиш обратилась ко мне с весьма неуместным предложением: «Я иду в курилку, перекинуться парой слов с этими симпатичными джентльменами. Пойдемте со мной». Я, конечно, отказалась, а она имела наглость сказать, что это расширило бы мой кругозор. Дескать, у нее четыре брата, все они окончили университет, кроме одного, который служил в армии, и обожают поболтать с разъездными торговцами.

— Позвольте мне закончить эту историю, — сказал, входя в комнату, мистер Биб. — Мисс Лавиш сделала то же предложение мисс Пол, мне, всем присутствующим, и в конце концов отправилась одна. А минут через пять вернулась с доской, обтянутой зеленым сукном, и стала прилежно раскладывать пасьянс.

— Что же там произошло? — спросила Люси.

— Тайна, покрытая мраком. Этого мы, скорее всего, никогда не узнаем. У мисс Лавиш духу не хватит, а мистер Эмерсон определенно считает, что не о чем рассказывать.

— Скажите, мистер Биб: мистер Эмерсон... хороший человек или нет? Мне очень нужно знать.

Священник усмехнулся. Ему показалось, что она уже решила для себя этот вопрос.

— Ну, так прямо не скажешь. Иногда он ведет себя совершенно по- дурацки, и я перестаю его уважать... Мисс Алан, а вы как считаете?

Миниатюрная старая дама вздохнула и неодобрительно покачала головой. Мистер Биб подбодрил ее словами:

— Мне кажется, мисс Алан, вы просто обязаны за него заступиться — после той истории с фиалками.

— Фиалками? Боже мой! Кто вам рассказал об этих несчастных фиалках? Этот пансион — настоящий рассадник сплетен!.. Не могу забыть, как он чуть не сорвал лекцию мистера Эгера в Санта-Кроче. Бедная мисс Ханичерч, ей можно только посочувствовать! Увы, мистер Биб, мое мнение об Эмерсонах изменилось в худшую сторону.

Священник вновь усмехнулся. Одно время он пытался примирить обитателей пансиона с выходками мистера Эмерсона и потерпел фиаско. Кажется, он единственный остался в приятельских отношениях с этим господином. Мисс Лавиш, представитель интеллектуальной элиты, не скрывала враждебности. А теперь еще и мисс Алан, олицетворение хорошего тона, перешла на ее сторону. Мисс Бартлетт страдала оттого, что в силу обстоятельств вынуждена была держаться в рамках приличий.

С Люси дело обстояло иначе. Она в общих чертах и временами туманных выражениях поведала ему о своих злоключениях в Санта-Кроче, и у него сложилось мнение, что эти двое предприняли странные и, возможно, согласованные действия, чтобы показать ей мир со своей колокольни, заинтересовать ее своими радостями и невзгодами. Какая дерзость с их стороны! Ему бы не хотелось, чтобы юная девушка разделяла их взгляды. Да он и плохо знал их, коли на то пошло. Знакомство в пансионе для отдыхающих — вещь ненадежная, а Люси как-никак стала его прихожанкой.

Кося одним глазом на улицу, Люси сказала, что они показались ей симпатичными, но их что-то давно не видно — даже их стулья унесли из столовой.

— Разве они всякий раз не звали вас с собой? — инквизиторским тоном спросила мисс Алан.

— Только однажды. Шарлотта была против и довела это до их сведения — разумеется, оставаясь в рамках вежливости.

— Правильно сделала! Они не нашего круга. Пусть ищут себе ровню.

Мистер Биб назвал бы это «уходом в себя» вследствие провала очередной попытки завоевать симпатии местного общества. А может, сделать им что-нибудь приятное? Например, организовать интересную экскурсию и позвать обоих Эмерсонов. При этом нужно будет хорошенько присматривать за Люси, но, конечно, попросить ее быть с ними полюбезней. Больше всего на свете мистер Биб любил дарить людям приятные воспоминания.

Солнце клонилось к закату. Воздух стал прозрачнее, деревья и холмы выглядели умытыми, а тяжелые воды Арно — не такими мутными, они даже начали поблескивать. Между облаками проглянули зеленоватоголубоватые клочки неба, а мокрый фасад Сан-Миниато ярко засверкал в наклонных солнечных лучах.

— Сегодня уже поздно отправляться на прогулку, — с облегчением произнесла мисс Алан. — Все галереи закрыты.

— А я бы прогулялась, — возразила Люси. — Мне хочется объехать вокруг города на трамвае, на площадке рядом с водителем.

У обоих ее собеседников сделались серьезные лица. Мистер Биб, чувствуя себя ответственным за нее в отсутствие мисс Бартлетт, рискнул высказаться:

— А что, пожалуй, это можно. К сожалению, я должен написать несколько писем. Но если вы хотите погулять одна, то лучше пешком.

— Итальянцы, знаете ли... — засомневалась мисс Алан.

— Может, я встречу кого-нибудь из знакомых, кто будет переводить мне надписи на вывесках.

Но они все еще сомневались. В конце концов ей все же удалось уговорить мистера Биба, пообещав, что она совершит короткую пешую прогулку и при этом будет держаться улиц, где много туристов.

— Вообще-то не надо бы ей выходить, — задумчиво проговорил мистер Биб, провожая ее взглядом. — Слишком много Бетховена.

 

Глава 4.

Мистер Биб был совершенно прав. Никогда Люси так ясно не отдавала себе отчета в собственных желаниях, как после игры на фортепьяно. Она не оценила ни остроумия священника, ни намеков мисс Алан. От скуки ей требовалось средство посильнее — может быть, поездка на продуваемой ветром площадке трамвая с круговым маршрутом.

Правда, это считалось «не для леди». И почему только все самое интересное — «не для леди»? Шарлотта объяснила это так:

— Дело не в том, что мы выше или ниже мужчин, мы просто сильно отличаемся от них. Наша миссия заключается не в том, чтобы чего-нибудь добиваться самим, а в том, чтобы вдохновлять мужчин. Косвенным образом, благодаря такту и незапятнанной репутации, женщина может добиться многого. Но если она собьется с пути, ее осудят, начнут презирать, а потом и вовсе перестанут с ней считаться. Сколько поэм об этом написано!

Прекрасная дама средних веков оказалась бессмертной. Исчезли драконы, а вместе с ними и рыцари, но она по-прежнему находится среди нас. Приятно опекать ее на досуге, воздавать ей почести после вкусного обеда. Но, увы! Нежное создание начало деградировать. В сердце прекрасной дамы рождаются странные желания. Ее увлекают шквальные ветры, широкие просторы и колоссальные водные пространства. Она научилась ценить царство мира сего, его богатство, красоту — и даже войну, как средство защиты сверкающих вершин, устремленных ввысь, навстречу падающим небесам.

Мужчины, твердя, будто она их вдохновляет, радостно скользят по поверхности и развлекаются в обществе других мужчин, радуясь не тому, что сильны, а тому, что живы.

Но прежде чем опустится занавес, она хочет отбросить августейший титул Вечной Женственности и уйти в качестве простой смертной, в своем собственном преходящем облике.

Люси — не прекрасная дама средних веков, не абстрактный идеал, к которому ей предначертано стремиться. Но она и не борец. Время от времени ее начинает сильно раздражать какой-либо конкретный запрет, и она переходит границы, но потом раскаивается.

В тот день она была как-то особенно беспокойна. Ей хотелось совершить какой-нибудь поступок, который бы не одобрили ее доброжелатели. И, раз ей запретили круговую поездку на трамвае, она зашла в магазин «Алинари» и купила репродукцию картины Боттичелли «Рождение Венеры». Мисс Бартлетт как-то сказала, что, к сожалению, Венера только портит прекрасный пейзаж, и отговорила ее от покупки. (Сожаление относилось к обнаженной натуре.) Такая же судьба постигла «Бурю» Джорджоне, «Маленького идола», некоторые сикстинские фрески и «Апоксиомена» Лисиппа. Теперь же Люси чувствовала себя увереннее и приобрела «Коронацию» Фра Ангелико, «Вознесение святого Иоанна» Джотто, нескольких младенцев Делла Роббиа и мадонн Гвидо Рени. Ее вкусы не отличались от общепринятых, и она безоговорочно одобряла любое прославленное имя.

Но и после того, как она истратила целых семь лир, врата свободы все еще оставались закрытыми. Она отдавала себе отчет в каком-то смутном недовольстве — уже одно это было ей в диковину. «Мир, — размышляла Люси, — полон восхитительных вещей, но мне они почему-то не попадаются». (Недаром миссис Ханичерч возражала против ее увлечения музыкой: после игры дочь становилась раздражительной, непрактичной и обидчивой.)

«Со мной никогда ничего не случается, — думала Люси, стоя на площади Синьории и равнодушно созерцая достопримечательности, о которых успела многое узнать. Вся огромная площадь была в тени: солнце слишком поздно вышло из-за туч. Нептун выглядел каким-то нереальным — полубог, полупризрак. А фонтан лениво брызгал на ноги людей и сатиров. Лоджия казалась тройным входом в пещеру, где обитало множество странных существ, плохо различимых, но бессмертных, бесстрастно, как за приливами и отливами, наблюдающих за приходами и уходами человечества. Это был час, когда самые нереальные вещи становятся реальными. В этот час старики задумываются о том, что, должно быть, достаточно пожили, пора и на покой. Люси хотела чего-то большего.

Она устремила печальный взор на дворцовую башню, которая поднялась из тьмы, как колонна из шершавого золота. Да это была уже как бы и не башня, прочно стоявшая на земле, а недоступное сокровище, сверкающее и пульсирующее в небе. Ее блеск заворожил Люси и еще долго плясал у нее перед глазами после того как она опустила их долу. Она собралась идти домой.

И вдруг что-то случилось.

Стоя возле Лоджии, два итальянца повздорили из-за денег. «Пять лир, — кричали они, — пять лир!» Вспыхнула драка, один получил сильнейший удар в грудь и начал клониться в сторону Люси, морщась и раскрыв рот, словно желая сказать ей что-то важное. Показалась кровь. Она вытекала у бедняги изо рта и капала вниз, на землю между ними.

Все было кончено. Откуда-то набежала толпа, оттеснила ее от этого человека и потащила его к фонтану. Почему-то рядом очутился мистер Джордж Эмерсон, он стоял в нескольких шагах от Люси, их разделял только клочок земли, где только что лежал раненый итальянец. Его лицо плавало в серой дымке, и дворец плавал в дымке, а потом тяжело качнулся и рухнул прямо на Люси, и вместе с ним рухнуло небо.

«О, что я наделала!» — мелькнуло у нее в голове.

«О, что я наделала.» — пробормотала Люси и открыла глаза.

Джордж Эмерсон по-прежнему смотрел на нее, но теперь их уже ничто не разделяло. Она пожаловалась, что у нее вдруг потемнело в глазах и ей померещилось, будто одного человека закололи ножом, а другой теперь держал ее в объятиях. Они сидели на ступенях галереи Уффици. Наверное, это Эмерсон перенес ее туда. Когда она заговорила, он встал и отряхнул колени. Она повторила:

— Что я такое наделала?

— Вы упали в обморок.

— Я... прошу прощения.

— Как вы себя чувствуете?

— Отлично. Замечательно. — Она изобразила улыбку.

— Тогда пойдемте домой. Не стоит здесь задерживаться.

Он протянул руку, чтобы помочь ей встать. Она сделала вид, будто не заметила. Возле фонтана по-прежнему голосили, не умолкая ни на минуту. Весь мир лишился красок и смысла.

— Вы очень добры. Кажется, я ушиблась при падении. Но сейчас уже все прошло. Я могу идти сама, благодарю вас.

Он все еще протягивал руку.

— О, мои репродукции! — вспомнила Люси.

— Какие репродукции?

— Которые я купила в «Алинари». И, должно быть, выронила на площади. — Она покосилась на Джорджа. — Может быть, вашей доброты хватит и на то, чтобы сходить за ними?

Конечно, хватит. Когда Эмерсон повернулся к ней спиной, Люси встала и с осторожностью преступника стала красться в сторону Арно.

— Мисс Ханичерч!

Она остановилась, держась за сердце.

— Посидите еще немного, вы не дойдете одна.

— Нет-нет, дойду. Большое спасибо.

— Не дойдете. Вон, вы не можете выпрямиться во весь рост.

— Нет, лучше я...

— Тогда я не пойду за вашими репродукциями.

— Мне лучше побыть одной.

Он властно произнес:

— Убили человека. По всей вероятности — убили. Сядьте и отдохните как следует. Не двигайтесь, пока я не вернусь.

Ошеломленная, на этот раз она послушалась.

В отдалении, как в страшном сне, мелькали люди в черных капюшонах. Дворцовая башня потускнела и вернулась на землю. Как ей держаться с мистером Эмерсоном, когда он вернется?

«Что я наделала!» — эта мысль неотступно сверлила ее мозг. У нее было такое чувство, словно она вслед за убитым переступила некую черту.

Молодой человек вернулся, и она заговорила с ним об убийстве. Это почему-то оказалось легко. Слова полились рекой, хотя еще совсем недавно при виде крови она потеряла сознание. Люси быстро справилась с шоком и, будучи физически крепкой, без посторонней помощи поднялась на ноги, чтобы, несмотря на дрожь во всем теле, двинуться к реке. Мимо проехала карета. Извозчик предложил ей свои услуги — она отказалась.

— Вы говорите, убийца поцеловал убитого, а потом сдался полиции? Странные эти итальянцы! Мистер Биб говорит, что они все на свете знают, а по мне, так сущие дети... Что вы делаете?

Он что-то бросил в мутный поток.

— Что вы туда бросили?

— Так, кое-что ненужное, — буркнул он.

— Мистер Эмерсон!

— Что?

— Где мои репродукции?

Он молчал.

— Мне показалось или это их вы бросили в реку?

— А что мне было делать! — выкрикнул он, как мальчишка, и впервые за все время их знакомства вызвал у нее теплое чувство. — Они были все в крови. Вот! Я рад, что сказал правду. Пока мы разговаривали, все думал, как же мне поступить. — Он махнул рукой в сторону Арно. — Все — их больше нет! Они меня ужасно раздражали. Наверное, это глупо. Я решил: пусть их унесет в море. Испугался, наверное. — Тут мальчик снова превратился в мужчину. — Дело в том, что случилось кое-что очень важное. Не только убийство.

Интуиция подсказала девушке: его нужно остановить!

— Случилось нечто важное, — повторил он. — И я должен разобраться, что именно.

— Мистер Эмерсон...

Он повернулся к ней с хмурым видом, как будто она помешала ему в поисках истины.

— Мне бы хотелось кое о чем попросить вас, прежде чем двигаться дальше.

До пансиона было уже рукой подать. Люси облокотилась на парапет набережной. Он сделал то же самое. В этом сходстве поз крылся намек на взаимопонимание. Она убрала руки и сказала:

— Я вела себя как последняя идиотка.

Он думал о чем-то своем.

— Мне никогда в жизни не было так стыдно. Не представляю, что на меня нашло.

— Я сам чуть не грохнулся в обморок, — сказал он, но она поняла, что ему неприятен такой подход.

— Я должна тысячу раз извиниться перед вами.

— О, не беспокойтесь, пожалуйста.

— Да, но... Главное дело в том, что... вы же знаете, как недалекие люди, особенно женщины, любят сплетничать... Вы понимаете, что я имею в виду?

— Боюсь, что не понимаю.

— Вы никому не расскажете о моей оплошности?

— Вашей оплошности? Нет, конечно.

— Большое спасибо. И... не могли бы вы...

Ей было трудно продолжать. Внизу катились потемневшие в наступающих сумерках воды Арно. Он выбросил репродукции и честно объяснил свой поступок. Нельзя требовать от него еще и рыцарского благородства. Он не причинит ей вреда досужими сплетнями, он надежен, умен, добр и, кажется, уважает ее. Но ему несвойственен рыцарский дух, его мысли и поступки лишены благоговейного трепета. Такому скажешь: «Не могли бы вы?..» — и не надейся, что он сам мысленно закончит фразу, тщательно отводя глаза от ее наготы, как рыцарь на известной картине. Он держал ее в объятиях и не забудет этого, так же как кровь на репродукциях, купленных ею в магазине «Алинари». Случилось не только то, что один человек убил другого, — в судьбах живых тоже произошли необратимые перемены. Бывают моменты, когда характер человека становится виден как на ладони. Так кончается Детство и начинается Молодость.

— Большое спасибо, — повторила Люси. — В жизни всякое случается. Откуда ни возьмись налетит вдруг ураган, а потом человек возвращается к привычному распорядку.

— Только не я.

Тревога подтолкнула ее спросить, что он имеет в виду. Ответ привел ее в замешательство.

— Кажется, мне теперь есть для чего жить.

— Как это?

— Ну, я же сказал: мне теперь есть для чего жить.

Она снова облокотилась на парапет и уставила задумчивый взор на реку. В рокоте волн ей вдруг послышалась незнакомая мелодия...

 

Глава 5. Возможности хорошей прогулки

В семье говорили: у Шарлотты Бартлетт семь пятниц на неделе. На этот раз она на удивление спокойно отнеслась к приключению Люси, найдя ее отчет удовлетворительным и воздав должное любезности мистера Джорджа Эмерсона. У них с мисс Лавиш было свое приключение. На обратном пути, спасаясь от дождя, они заглянули в «Дацио», и там молодые нахальные служащие обыскали их сумки. Это было ужасно. К счастью, мисс Лавиш с кем угодно справится.

Хорошо ли это, плохо ли — Люси пришлось решать свою проблему самостоятельно. Никто из знакомых не видел ее на площади или позднее — на набережной. Правда, мистер Биб за обедом заметил ее испуганные глаза, но прибегнул к прежнему объяснению: «Слишком много Бетховена». Он чувствовал, что Люси созрела для приключений, но не знал, что она уже пережила одно. Одиночество угнетало молодую девушку, а тяжелее всего было не знать, правильно ли она оценивает ситуацию.

На следующее утро за завтраком она совершила решительный поступок. Ей пришлось выбирать между двумя планами. Мистер Биб собрался на экскурсию в Торре дель-Галло вместе с Эмерсонами и несколькими пожилыми американками. Не хотят ли мисс Бартлетт и мисс Ханичерч к ним присоединиться? Шарлотта отказалась: она уже побывала там накануне, когда шел дождь. Но она сочла предложение мистера Биба подходящим для Люси, которая терпеть не могла ходить по магазинам, писать письма, обменивать деньги и заниматься другими подобными вещами, с которыми мисс Бартлетт было нетрудно справиться самой.

— Нет, Шарлотта! — с искренней благодарностью воскликнула Люси. — Это очень любезно со стороны мистера Биба, но я лучше пойду с тобой.

— Хорошо, дорогая, — обрадовалась мисс Бартлетт, и Люси стало стыдно. Как же гадко она до сих пор вела себя по отношению к Шарлотте! Но теперь все будет иначе!

Она взяла кузину под руку, и они тронулись в путь, вдоль по набережной. Мощью, громоподобным ревом волн и желтизной Арно в этот день напоминала льва. Мисс Бартлетт предложила постоять у парапета и полюбоваться рекой. За этим последовала вечная ремарка:

— Какая жалость, что твоя мама и Фредди этого не видят!

Люси беспокойно переминалась с ноги на ногу: надо же было Шарлотте остановиться именно в этом месте!

— Смотри, Люсия! Там наша группа, направляющаяся в Торре дель- Галло! Ты, наверное, уже жалеешь о своем выборе.

Люси и не думала жалеть. Вчерашний день обрушил на нее великое множество проблем, так что Шарлотта с ее магазинами в этот день казалась ей предпочтительнее Торре дель-Галло и Джорджа Эмерсона. Если ей не дано справиться с передрягами, она хотя бы постарается в них не попадать. И она со всей искренностью отвергла инсинуации мисс Бартлетт.

Ей удалось уклониться от встречи с главным героем, но, к сожалению, осталось место действия. Шарлотта с неумолимостью судьбы влекла ее на площадь Синьории. Люси не могла себе представить, что камень, лоджия, фонтан, дворцовая башня возымеют над ней такую власть. И чуть было не поверила в привидения.

Там, где накануне произошло убийство, на том же самом месте, стояла мисс Лавиш с утренней газетой в руке. Она коротко поздоровалась. Вчерашняя катастрофа подарила ей идею, которую она непременно использует в романе.

— О, позвольте вас поздравить! — сказала мисс Бартлетт. — После вчерашнего отчаяния — такой подарок судьбы!

— Точно! Мисс Ханичерч, идите-ка сюда! Какая удача! Вы должны рассказать мне все, что видели своими глазами, — от начала до конца.

Люси стала чертить зонтиком по земле.

— Или вам не хочется?

— Извините... Если без этого можно обойтись...

Старшие дамы понимающе переглянулись. Молодым девушкам полагается быть чувствительными.

— Это вы меня извините. Мы, литературные клячи, не знаем ни стыда ни совести. Нет ни одного потаенного уголка души, в который мы бы не сунули свой длинный нос.

Она бодро протопала до фонтана и обратно, считая шаги. Картина должна выглядеть абсолютно реалистичной. Правда жизни — превыше всего! Недаром она торчит на площади с восьми утра, собирая материал. Ее далеко не все устраивает, но всегда можно найти выход. Двое мужчин дерутся из-за пяти лир? Вместо лир в романе будет молодая девушка, благодаря чему история приобретет драматический оттенок.

— Как вы назовете героиню? — полюбопытствовала мисс Бартлетт.

— Леонора, — ответила Элинор Лавиш.

— Надеюсь, она будет хорошенькая?

— Ну как же без такой важной детали!

— А сюжет?

— Любовь, убийство, похищение, месть... — прозвучало под плеск фонтана с сатирами.

— Надеюсь, вы простили мне мое занудство, — сказала мисс Лавиш в заключение. — Так трудно удержаться от соблазна — поболтать с истинно симпатичными людьми. Конечно, это всего лишь сюжет. Читателя ждет масса деталей, создающих местный колорит, подробное описание Флоренции и окрестностей, и кроме того я введу в действие нескольких комических персонажей. Позвольте честно предупредить: я буду беспощадна по отношению к британским туристам.

— Ах вы, злюка! — засмеялась мисс Бартлетт. — Намекаете на Эмерсонов?

Мисс Лавиш позволила себе макиавеллиевскую улыбку.

— Не стану скрывать: в Италии мои симпатии — не на стороне моих соотечественников. Меня привлекают бедные, обездоленные итальянцы. Для описания их жизни я не пожалею никаких красок! Ибо я повторяла и буду повторять: вчерашняя трагедия ничуть не менее страшна оттого, что произошла в убогой обстановке.

После подобающей паузы слушатели пожелали мисс Лавиш успеха в ее благородном труде и побрели через площадь.

— Мисс Лавиш для меня — образец истинно умной женщины, — сказала мисс Бартлетт. — Последняя фраза поразила меня своей правдивостью. Это будет в высшей степени трогательная книга!

Люси выразила согласие. На самом деле она думала только о том: как бы самой не вляпаться. Обострившееся чутье подсказало ей, что мисс Лавиш пробует ее на роль инженю.

— Она эмансипирована в лучшем смысле этого слова, — продолжала мисс Бартлетт. — Только злостные консерваторы могут жаловаться, что она их шокирует. Вчера мы с ней имели долгий, очень серьезный разговор. Она верит в торжество справедливости и в то, что писатель должен писать для людей. Она также поделилась со мной своей верой в высокое предназначение женщины... О, мистер Эгер! Какая приятная неожиданность!

— Только не для меня. Я уже давно наблюдаю за вами и мисс Ханичерч.

— Мы тут побеседовали с мисс Лавиш.

Он насупился.

— Да, я видел... Отстань от меня, я занят! — эти слова, произнесенные на итальянском языке, предназначались для уличного продавца панорамных снимков с видами Флоренции и окрестностей. — Позволю себе предложить вам обеим на этой неделе прокатиться в горы. Поднимемся до Фьезоле, а на обратном пути спустимся к Сеттиньяно. Там есть одно место, где можно выйти из экипажа и погулять часок. Оттуда открывается неописуемый вид на Флоренцию, не такой привычный, как из Фьезоле. Фрагменты этого вида Алессио Бальдовинетти неоднократно использовал в своих картинах. Он очень тонко чувствует пейзаж. Но кому сейчас это нужно? В мире становится неуютно таким как мы.

Мисс Бартлетт понятия не имела, кто такой Алессио Бальдовинетти, зато знала, что мистер Эгер — не простой капеллан. Он принадлежал к колонии иностранцев, избравших Флоренцию местом своего проживания, и водил знакомство с людьми, которые никогда не бродили по окрестностям с путеводителем в руках, а после обеда привыкли справлять сиесту. Он возил их такими маршрутами, о которых туристы из пансиона Бертолини слыхом не слыхали, и, пользуясь своим влиянием, водил в частные галереи, недоступные для простых смертных. Живя в приятном уединении, кто в меблированных комнатах, кто на виллах эпохи Возрождения, построенных на склоне горы Фьезоле, эти люди читали, писали, предавались ученым занятиям и обменивались мнениями, благодаря чему достигли углубленного знания и понимания Флоренции, в чем отказано приезжим с купонами туристического агентства Кука.

Поэтому предложением капеллана можно было только гордиться. Он служил связующим звеном между двумя группами, составляющими его паству. Все знали о его манере выбрать из своего разношерстного стада наиболее достойных и дать им возможность несколько часов попастись в райских кущах, предназначенных для избранных. Чаепитие на вилле эпохи Ренессанса! Речи об этом еще не заходило, но мисс Бартлетт сказала себе: то-то Люси обрадуется!

Несколько дней назад Люси отнеслась бы к этому предложению точно так же, как кузина. Но в последнее время в ее жизни произошла переоценка ценностей, и многие вещи на шкале удовольствий поменялись местами. Поездка в горы в обществе мисс Бартлетт и мистера Эгера, даже с чаепитием на вилле, больше не относилась к самым большим радостям. Так что ее восторги прозвучали как слабое эхо Шарлоттиных. Даже то, что приглашен и мистер Биб, не вызвало у нее горячих изъявлений благодарности.

— Итак, едем вчетвером, — подытожил капеллан. — В наши дни тяжких трудов и суеты человек особенно нуждается в чистоте и прелести, которые встречаются только на лоне природы. Мы все спешим: скорей, скорей, скорей!.. Ах, город! Он прекрасен, но он всего лишь город!

Дамы выразили согласие.

— Вот эта самая площадь, как мне рассказали, вчера стала местом действия одной из самых мрачных трагедий. Для того, кто любит Италию Данте и Савонаролы, в этом кощунственном акте проявилось нечто зловещее. Зловещее и унизительное.

— Вот именно — унизительное, — поддакнула мисс Бартлетт. — Мисс Ханичерч как раз проходила мимо, когда это произошло. Ей трудно говорить об этом. — И она с гордостью посмотрела на свою подопечную.

— Как же мы допустили, что вам пришлось подвергнуться такому испытанию? — отеческим тоном произнес капеллан.

Недавний либерализм мисс Бартлетт исчез, как и не бывало.

— О, мистер Эгер, не ругайте ее, пожалуйста. Это целиком и полностью моя вина: я оставила ее без присмотра.

— Так вы были одни, мисс Ханичерч? — с мягким упреком спросил он, одновременно давая понять, что желал бы услышать подробности. И даже приблизил к ней свое смуглое, красивое лицо.

— В общем, да.

— К счастью, кое-кто из наших знакомых по пансиону любезно проводил ее домой, — сказала мисс Бартлетт, искусно маскируя пол знакомого.

— Смею выразить надежду, что ни одна из вас не находилась в непосредственной близости к месту происшествия.

Среди множества наблюдений, сделанных Люси в этот день, было то, с какой омерзительной жадностью праведники набрасываются на пролитую кровь. Отношение мистера Джорджа Эмерсона было не в пример чище.

— Это произошло у фонтана.

— А вы и кто-то из ваших знакомых...

— Мы стояли около лоджии.

— Это избавило вас от многих неприятностей! Вы не можете себе представить, какими дикарями становятся в таких случаях представители бульварной прессы... Вот негодяй! — это снова относилось к продавцу фотографий с видами. — Знает ведь, что я здесь на постоянном жительстве, и все-таки лезет со своими пошлыми картинками.

Между продавцом панорамных снимков и Люси возникла неуловимая связь — знак нерушимого союза Италии с молодостью. Он вдруг развернул всю ленту так, что она соединила их руки и замелькала церквями, произведениями изобразительного искусства и видами Италии.

— Ну, это уж слишком! — вскричал капеллан, с силой ударяя по одному из ангелов Фра Ангелико. Лента порвалась. Раздался громкий, пронзительный вопль продавца: как оказалось, она была самой дорогой.

— Я бы с удовольствием купила... — начала мисс Бартлетт.

— Не обращайте внимания, — резко прервал ее мистер Эгер, и они быстро пошли прочь.

Но от итальянца не так-то просто отвязаться, особенно если он в гневе. С необъяснимым упорством он преследовал своего врага. Воздух сотрясался от угроз и жалоб. Торговец взывал к Люси — неужели она за него не вступится? Ему нужно кормить большую семью, а налоги очень высоки. Он оглашал окрестности воем, нечленораздельными выкриками и, даже получив компенсацию, не оставлял их в покое, пока не довел до полного одурения.

Теперь на повестке дня значились покупки. Под охраной капеллана Люси и мисс Бартлетт накупили массу безвкусных сувениров. Тут были всевозможные рамки для фотографий — резные, с позолотой, или не столь вычурные, с подставкой из дуба, наборы плотной писчей бумаги, книжечки Данте, дешевые брошки, якобы из сусального золота, — на Рождество горничные не отличат их от настоящих, заколки, горшочки, декоративные блюдца с геральдикой, фотографии в сепии, алебастровые статуэтки Амура, Психеи и Святого Петра — в общем, все то, что в Лондоне обошлось бы гораздо дешевле.

Удачно проведенное утро, тем не менее, оставило в памяти Люси неприятный осадок. Она была напугана мисс Лавиш и мистером Эгером — и, как ни странно, перестала их уважать. Она усомнилась в литературных способностях мисс Лавиш, а мистер Эгер оказался вовсе не тем олицетворением духовности и культуры, каким его считали. Сами того не зная, они подверглись испытанию, и результаты оказались не блестящими. Что же касается Шарлотты...

Что касается Шарлотты, то она осталась такой же, как была. К ней по- прежнему можно было хорошо относиться — но о любви к ней не могло быть и речи.

Разговор перекинулся на Эмерсонов.

— Он сын рабочего, мне доподлинно известно. Сам тоже в молодости работал механиком, потом стал журналистом, печатал статьи в социалистической прессе. Мы познакомились в Брикстоне.

— Как быстро в наши дни делают карьеру, — сказала мисс Бартлетт, проводя пальцем по наклонной стене миниатюрной Пизанской башни.

— Как правило, — подхватил мистер Эгер, — эти выскочки вызывают жалость. В стремлении к образованию и общественному признанию есть что-то порочное. Здесь, во Флоренции, встречаются простые рабочие, достойные всяческого уважения и не поднимающие шума вокруг собственной персоны.

— Так он и теперь журналист? — спросила мисс Бартлетт.

— Нет. Дело в том, что он выгодно женился.

Мистер Эгер произнес эту фразу с подтекстом и сопроводил глубоким вздохом.

— Ах, так у него есть жена?

— Покойная, мисс Бартлетт, покойная! Я поражаюсь — вот именно поражаюсь, — как ему не совестно бравировать нашим так называемым знакомством. Когда-то, много лет назад, он был в моем приходе. Позавчера в Санта-Кроче я поставил его на место. Пусть побережется: уж я выведу его на чистую воду!

— Что-что? — покраснев, спросила Люси.

— Преступление, вот что, — прошипел мистер Эгер.

Он предполагал сменить тему, но полная драматизма история достигла кульминации, и интерес аудитории оказался выше того, на который он рассчитывал. Мисс Бартлетт распирало естественное любопытство, а Люси, хоть и предпочла бы никогда в жизни не встречаться с Эмерсонами, не собиралась выносить приговор по первому слову доносчика.

— Вы хотите сказать, что мистер Эмерсон неверующий? Это мы уже знаем.

— Люси, дорогая, — с мягким упреком произнесла мисс Бартлетт.

— Я был бы крайне удивлен, если б оказалось, что вы знаете ВСЕ. Я, конечно, исключаю сына: в то время он был маленьким. Впрочем, одному Богу известно, как на него повлияли подобное воспитание и наследственность.

— Может быть, — произнесла мисс Бартлетт, — это не для наших ушей?

— Откровенно говоря, да, — ответил мистер Эгер. — Больше я не скажу ни слова.

Впервые в жизни внутренний протест в душе Люси нашел выражение в словах.

— Но вы сказали очень мало.

— Это входило в мои намерения, — жестко ответил капеллан.

Он гневно посмотрел на молодую девушку, она ответила тем же. Грудь ее вздымалась от волнения, брови приподнялись, а губы сложились в жесткую линию. Ему было невыносимо думать, что она ему не верит.

— Этот человек, — выпалил он, — убил свою жену.

— Как?!

— Практически он убил ее. Там, в Санта-Кроче — он что-нибудь говорил против меня?

— Ни единого слова, мистер Эгер. Ни единого слова.

— Странно. Я был уверен, что они не преминут воспользоваться случаем меня очернить. Но, конечно, только личное обаяние этих людей побуждает вас заступаться за них.

— Я не заступаюсь, — пробормотала Люси, теряя мужество и возвращаясь к прежнему хаосу в мыслях. — Они мне никто.

— Как вы могли подумать, будто она их оправдывает? — упрекнула священника мисс Бартлетт, сильно огорченная этой сценой. Продавец наверняка все слышал.

— Это было бы трудно, — ответствовал капеллан. — Потому что этот человек убил свою жену перед лицом Господа.

Упоминание о Боге произвело сильное впечатление. Но капеллан понимал, что подобное обвинение нуждается в доказательствах. Все смолкли. Пауза могла стать впечатляющей, но вместо этого оказалась неловкой.

Мисс Бартлетт расплатилась за Пизанскую башню и направилась к двери.

— Мне пора, — сказал священник, взглянув на карманные часы.

Мисс Бартлетт поблагодарила его за доброту и с энтузиазмом заговорила о предстоящей поездке.

Люси вспомнила о хороших манерах.

— Так, значит, она состоится?

И к мистеру Эгеру вернулось прежнее благодушие.

— Чтоб она провалилась, эта поездка! — воскликнула Люси, когда он ушел. — Это ведь та самая, на которую нас пригласил мистер Биб, — причем, без всякого ажиотажа? Почему он сделал свое предложение в такой нелепой манере? С тем же успехом мы могли бы сами его пригласить.

Мисс Бартлетт с удовольствием продолжила бы злословить по адресу Эмерсонов, но эти слова навели ее на неожиданную мысль.

— Если мистер Биб и мистер Эгер имеют в виду одну и ту же поездку, нас ожидает большая путаница.

— Почему?

— Потому что мистер Биб позвал еще и мисс Лавиш.

— Значит, нужна еще одна карета.

— Хуже того — мистер Эгер терпеть не может Элинор, и она это знает. Откровенно говоря, она слишком вольно себя ведет.

К этому времени они уже добрались до читальной комнаты Английского банка. Люси остановилась возле журнального столика в центре комнаты и, не обращая внимания на стопку комиксов и гравюр, пыталась если не ответить, то хотя бы сформулировать вопросы, от которых у нее пухла голова. Привычный мир раскололся, и на авансцену вышла Флоренция, волшебный город, где люди говорили и делали очень странные вещи. Убийство, обвинение в убийстве — это что, рядовые явления, изо дня в день происходящие на флорентийских улицах? Может быть, этот город обладает способностью пробуждать сильные чувства — добрые или злые — и добиваться их стремительного воплощения в поступки?

Счастливая Шарлотта — тревожится по пустякам и не замечает действительно важных вещей! С достойной восхищения проницательностью угадывает, «к чему это может привести», но, как правило, теряет цель из виду в самый момент ее достижения. В данный момент она сидит, сгорбившись, в уголке, пытаясь незаметно вытащить аккредитив из сложенного кошельком кусочка льняной материи, стыдливо спрятанного за пазухой. Ей сказали, что в Италии это самое надежное место для хранения денег. Разворачивать лоскут рекомендовалось только в стенах Английского банка.

Продолжая шарить за пазухой, мисс Бартлетт пробормотала:

— Неважно, забыл ли мистер Биб предупредить мистера Эгера, или наоборот, они договорились между собой не брать с собой Элинор Лавиш, — мы должны быть готовы ко всему. В сущности, их интересуешь ты, я нужна только ради соблюдения приличий. Поезжай с джентльменами, а мы с Элинор — сзади, в коляске, запряженной одной лошадью. Ах, как это все сложно!

— Да уж, — мрачно подтвердила Люси.

— Но все-таки, что ты обо всем этом думаешь? — спросила мисс Бартлетт, застегивая пуговицы на платье.

— Сама не знаю, что я думаю и чего хочу.

— Люси, дорогая! Надеюсь, Флоренция тебе еще не надоела? Скажи только слово — и я завтра же увезу тебя в любой уголок мира.

Люси поблагодарила и задумалась над предложением.

Ей передали письма из дому. Одно от брата, сплошь о спорте и биологии. Другое — как всегда очаровательное — от матери. Из него Люси узнала о крокусах, которые ей продали как желтые, а они оказались красно-коричневыми, о новой горничной, полившей кактусы лимонадом, и о двух смежных виллах, которые своим видом портят Саммер Стрит и разрывают сердце сэра Гарри Отвея.

Она вспомнила легкую и приятную жизнь дома, где ей разрешалось делать все что заблагорассудится и где никогда ничего не случалось. Дорогу, уходящую вверх по склону, в сосновый лес... Их светлую, праздничную гостиную... Вид на Сассекс Уилд... Все это представилось четко и трогательно, как картины в галерее, куда путешественник возвращается, обогащенный новым опытом.

— Что там новенького? — полюбопытствовала мисс Бартлетт.

— Миссис Вайз с сыном подались в Рим, — сообщила Люси самое неинтересное. — Ты знакома с Вайзами?

— Э... слушай, Люси, давай пойдем обратно тем же путем. Площадью Синьории любуешься — и не можешь налюбоваться!

— ...Они очень приятные люди. И очень умные — в моем понимании... Тебе не хочется в Рим?

— До смерти хочется!

Площадь Синьории слишком камениста, чтобы радовать глаз. На ней нет ни травинки, ни цветка, ни фрески, ни сверкающих мраморных стен, ни утешительного красноватого отблеска. По случайному стечению разных факторов — если только не верить в существование духа местности, — статуи, которые должны были бы смягчить ее суровый вид, вызывают ощущение не детского простодушия и не кипучей молодости, а зрелости и завершенности. Персей и Юдифь, Геракл и Туснельда — все они много страдали и многого достигли. Бессмертие досталось им ценой нелегкого опыта. Здесь, а не только на лоне природы, герой может встретить богиню, а героиня — бога.

— Шарлотта! — воскликнула Люси. — У меня идея! Что, если мы с тобой завтра махнем в Рим — прямо в отель, к Вайзам? Кажется, я наконец-то знаю, чего хочу. Хватит с меня Флоренции! Ты же сказала, что готова ради меня отправиться на конец света. Давай, а? Ну пожалуйста!

— Ах ты, проказница! А как же наша завтрашняя поездка в горы?

И все время, пока они вместе пересекали величественную площадь, Люси и мисс Бартлетт потешались над своим несбыточным проектом.

 

Глава 6. Преподобный Артур Биб, Преподобный Катберт Эгер, мистер Эмерсон, мистер Джордж Эмерсон, мисс Элинор Лавиш, мисс Шарлотта Бартлетт и мисс Люси Ханичерч двумя экипажами едут в горы любоваться видами. Возничие — итальянцы.

Не иначе как сам Фаэтон вез их в тот памятный день во Фьезоле — юноша горячий и безответственный, — он безжалостно стегал кнутом хозяйских лошадей, понукая их взбираться по каменистому склону. Мистер Биб сразу узнал его. Ни эпоха фанатичной веры, ни века сомнений не наложили на него своего отпечатка, это был все тот же Фаэтон из Тосканы, правивший своей колесницей. И рядом с ним на козлах сидела Персефона, которую он испросил разрешения подбросить по дороге, выдав за свою сестру. Высокая, стройная, бледнолицая Персефона, по весне возвращающаяся в дом своей матери. Она все еще заслоняла глаза рукой от непривычно яркого света. Мистер Эгер был против: дескать, доска с той стороны не такая прочная и вряд ли выдержит второго седока. Но после вмешательства дам, в виде исключения, богине разрешили сесть рядом с богом.

Фаэтон тотчас набросил на нее левую вожжу, что дало ему возможность обвить рукой ее стан. Она не противилась. Мистер Эгер, сидя спиной к лошадям, продолжил свой разговор с Люси. Помимо них в карете сидели мистер Эмерсон и мисс Лавиш. Ибо случилась ужасная вещь: мистер Биб без ведома мистера Эгера увеличил состав группы вдвое. И хотя мисс Бартлетт с мисс Лавиш все утро планировали, кто где будет сидеть, в решающий момент, когда были поданы экипажи, все растерялись, и мисс Лавиш полезла вслед за Люси, так что мисс Бартлетт очутилась в другой коляске, вместе с Джорджем Эмерсоном и мистером Бибом.

Туго пришлось бедному капеллану после таких изменений в составе экспедиции. Если он и планировал чаепитие на одной из фешенебельных вилл эпохи Возрождения, от этой мысли пришлось отказаться. Конечно, Люси и мисс Бартлетт были женщины со вкусом, а мистер Биб слыл образованным, разносторонним человеком. Но сочинительница низкопробных романов и журналист, убивший свою жену перед лицом Господа, никак не могли претендовать на такую привилегию.

Люси в элегантном белом платье прямо держала спину и слегка нервничала, но добросовестно внимала речам мистера Эгера. Ее угнетало присутствие мисс Лавиш, и она исподволь наблюдала за мистером Эмерсоном, который после плотного второго завтрака разомлел от качки и весеннего тепла и моментально отключился. У нее было такое чувство, словно сама судьба устроила эту поездку. До сих пор ей удавалось избегать встреч с Джорджем Эмерсоном, который ясно дал понять, что хотел бы продолжать доверительные отношения. Она не захотела. Не потому, что он ей не нравился, а потому, что не понимала, что происходит, и подозревала, что он понимает. Это ее пугало.

Потому что главное — что бы ни считать главным — случилось не в лоджии, а позже, у реки. Потерять сознание при виде пролитой крови — вполне простительно. Но последующее обсуждение, незаметно перешедшее в полное значения молчание, — совсем другое дело. Она усмотрела что-то предосудительное в совместном созерцании темных вод и обоюдном стремлении скорее вернуться домой.

Вначале чувство стыда было слабым. Она даже чуть не присоединилась к экскурсии в Торре дель-Галло. Но чем упорнее она уклонялась от встреч, тем сильнее была потребность в дальнейших уклонениях. А потом, по неисповедимой прихоти небес, взявших в подручные мисс Бартлетт и двух священников, ее лишили возможности покинуть Флоренцию, прежде чем она побывает вместе с Джорджем в горах.

Тем временем мистер Эгер занимал ее светским разговором. Их маленькая размолвка была забыта.

— Итак, мисс Ханичерч, вы путешественница? Изучаете искусство?

— Нет, что вы, не-е-ет!

— Может быть, человеческую натуру, — вмешалась мисс Лавиш, — как я?

— Нет, нет. Я обыкновенная туристка.

— Да? — усомнился мистер Эгер. — Но так ли это на самом деле? Извините за грубость, но мы, постоянно проживающие здесь, смотрим на туристов с некоторым презрением. Их передают, как почтовые отправления, из одного города в другой: из Венеции во Флоренцию, из Флоренции в Рим. Они сбиваются в кучки, как в стадо, ютятся в пансионах и гостиничных номерах и не интересуются ничем за пределами путеводителя. Одна светлая мысль: скорее покончить с одним и приступить к другому! В результате они путают один город с другим, в их головах царит мешанина из городов, рек и дворцов. Может быть, вы видели в «Панче» — девочка спрашивает: «Папа, а что мы смотрели в Риме?» А тот отвечает: «Кажется, Рим — это то место, где мы видели ярко-желтую собаку». Вот вам и туристы! Ха-ха-ха!

— Я с вами совершенно согласна, — вставила реплику мисс Лавиш. Это был уже не первый раз, когда она прерывала поток его остроумия. — Узость кругозора и поверхностность англо-саксонских туристов достигли прямо-таки угрожающих размеров.

— Вот именно. Теперь перейдем к нашей английской колонии во Флоренции, мисс Ханичерч, — а она, знаете ли, довольно многочисленна, хотя и неоднородна. Часть ее составляют люди, занимающиеся торговлей. Но основной костяк — учащиеся и исследователи. Леди Хелен Хаверсток, например, изучает творчество Фра Ангелико. Я вспомнил ее потому, что мы как раз проезжаем мимо ее виллы — вон там, слева. Чтобы ее увидеть, нужно привстать. Нет-нет, не вставайте — можете упасть! Она гордится своей густой живой изгородью... полное уединение! Отдельные критики придерживаются того мнения, будто в этом саду разыгрывались многие сцены «Декамерона», — интересно, не правда ли?

— О да! — воскликнула мисс Лавиш. — Но скажите: какая именно часть сада послужила местом действия восхитительной седьмой новеллы?

Однако мистер Эгер в разговоре с мисс Ханичерч уже перешел к вилле справа, где жил мистер Такой-То — американец, каких мало, а ниже него на склоне горы проживают муж и жена Сякие-То.

— Вы, конечно, слышали о ее монографии «Малоизученные направления в итальянском искусстве средневековья»? А он исследует творчество Гемистуса Плето. Иногда во время чаепития в их особняке можно услышать звонок трамвая, поднимающегося по недавно открытому маршруту и битком набитого потными «дикарями», чья цель «отметиться» во Фьезо- ле, чтобы потом рассказывать, что они там были. Эти несчастные и не подозревают, какие сокровища культуры находятся у них под самым носом.

Тем временем двое на козлах флиртовали самым беззастенчивым образом. Люси кольнула зависть. Может быть, они единственные по-настоящему наслаждались поездкой. Карету сильно трясло, особенно после того как она пересекла главную площадь Фьезоле и съехала на дорогу, ведущую в Сеттиньяно.

— Тише, тише! — мистер Эгер, не оборачиваясь, изящно помахал рукой у себя над головой.

— Да, синьор, хорошо, синьор, — затараторил возница и хлестнул лошадей, чтобы прибавили скорости.

Мистер Эгер и мисс Лавиш завели разговор о Бальдовинетти. Был ли он одним из праотцов Ренессанса, или, наоборот, под влиянием Ренессанса стал художником?

Всякий раз, когда лошади пускались в галоп, сонная, массивная фигура мистера Эмерсона сталкивалась с капелланом.

— Тише, тише! — страдальчески повторял тот.

Следующий сильный толчок заставил мистера Эгера сердито обернуться. Как раз в этот момент очередная попытка Фаэтона поцеловать Персефону увенчалась успехом.

Разыгралась сцена, которую мисс Бартлетт позднее охарактеризовала как чрезвычайно неприятную. Лошади стали. Влюбленным приказали оторваться друг от друга. Плакали чаевые возничего! Девушке было велено спуститься на землю.

— Это моя сестра, — с несчастным видом пробормотал возница.

Мистер Эгер не пожалел слов, чтобы доказать ему, что он лжет. Фаэтон

повесил голову, удрученный не столько самим обвинением, сколько тоном обвинителя.

Пробудившись от сильного толчка, мистер Эмерсон высказался в том духе, что влюбленных ни в коем случае нельзя разлучать, и в знак одобрения похлопал парня по спине. А мисс Лавиш, хоть и не в восторге от неожиданного союза с ним, была вынуждена поддержать представителей богемы.

— Я тоже за то, чтобы девушка осталась! — громко заявила она. — Но вряд ли могу рассчитывать на поддержку присутствующих. Я всегда выступала против условностей. Это-то я и называю настоящим приключением!

— Мы не должны им потакать, — возразил мистер Эгер. — Я давно понял, что он испытывает наше терпение. Ведет себя так, словно мы — туристы от агентства Кука.

— Нет, конечно, — проговорила мисс Лавиш, уже без прежней горячности.

Тут подъехала вторая карета. Узнав, в чем дело, рассудительный мистер Биб сказал, что, по его мнению, влюбленные получили урок и теперь будут хорошо себя вести.

— Оставьте их в покое, — без малейшего пиетета воззвал к капеллану мистер Эмерсон. — Разве счастье так часто встречается в мире, что мы сталкиваем его с козел, на которых оно примостилось? Нас везут влюбленные — такому сам король мог бы позавидовать! Не берите греха на душу!

Мисс Бартлетт обратила внимание других пассажиров на то, что вокруг начали собираться люди.

Мистер Эгер, плохо понимая скороговорку итальянской речи, тем не менее был полон решимости заставить этих людей считаться с собой. Он обратился к парню на его языке, но в его устах бурный поток превратился в злобное шипение.

— Синьорина! — сказал парень, умоляюще глядя на Люси. Она-то тут при чем?

— Синьорина! — подхватила Персефона великолепным контральто и оглянулась на вторую карету. Интересно, почему? Какое-то время девушки молча смотрели друг на друга. Наконец Персефона слезла с козел.

— Победа! — возвестил мистер Эгер, когда карета тронулась.

— Какая там победа, — возразил мистер Эмерсон. — Самое настоящее поражение. Вы разлучили двух счастливых.

Мистер Эгер закрыл глаза. Его можно было заставить сидеть рядом с мистером Эмерсоном, но не разговаривать с ним.

После благодатного сна энергии у старика прибавилось. Сначала он потребовал, чтобы Люси выразила свое согласие с ним. Потом крикнул сыну, сидевшему во второй карете:

— Мы хотели купить то, что не продается. По условиям сделки, он обязался везти нас, что и делает. Но мы не приобрели права на его душу.

Мисс Лавиш поморщилась, как всегда в случаях, когда человек, причисляющий себя к британцам, ведет себя противно национальному характеру.

— Он плохо выполнял свои обязанности. Нас все время трясло.

— Я лично прекрасно выспался. Зато теперь нас действительно трясет — и это не удивительно. Будь его воля, он вывалил бы нас на дорогу — и правильно. А я, если бы был суеверен, опасался бы козней со стороны девушки. Помните Лоренцо из рода Медичи?

Мисс Лавиш ощетинилась.

— Я — да. Только уточните, пожалуйста, о ком идет речь: о Лоренцо Великолепном, или Лоренцо из Урбино, или Лоренцо по кличке Лоренци- но — он получил ее из-за своего низкого общественного положения.

— Понятия не имею. Вернее, должен был бы знать, потому что я говорю о поэте Лоренцо. У него есть такая строчка — слышал вчера от кого- то — «Не спорьте с Весной».

Мистер Эгер не мог удержаться, чтобы не блеснуть эрудицией:

— «Non fate guerra al Maggio» — «Не пытайтесь бороться с Маем».

— Вот-вот — именно это мы с вами и пытались сделать. Смотрите, — мистер Эмерсон махнул рукой в сторону долины Валдарно, видневшейся сквозь покрытые почками ветви деревьев. — Вот она, весна, простирается перед нами на добрые пятьдесят миль, которыми мы приехали любоваться. Неужели весна в природе и весна в сердце человека — разные вещи? Нет, конечно. Но мы поем хвалу одной и порицаем другую, стыдясь того, что с нами происходит то же самое.

Никто не поддержал разговор. Наконец мистер Эгер сделал знак обоим возничим остановиться и повел за собой маленький отряд на гору. Между ними и вершиной Фьезоле распростерлась широкая лощина, похожая на гигантский амфитеатр с многочисленными уступами и оливковыми рощами, а извилистая дорога уходила вдаль, к расположенному на равнине мысу. Этот-то мыс — дикий, сырой, заросший кустами и деревьями, и поразил воображение Алессио Бальдовинетти почти пятьсот лет назад. Упрямый, часто непредсказуемый мастер поднялся на гору, то ли движимый практическим интересом, то ли ради восхождения как такового, и оттуда увидел Валдарно, а много дальше — Флоренцию, которую потом без особого успеха изображал на своих полотнах. Но в какой именно точке он стоял, обозревая окрестности? Этот вопрос мистер Эгер и пытался сейчас решить для себя. И даже мисс Лавиш, которую привлекало все малоизученное, спорное, испытала прилив энтузиазма.

Но не так уж легко — хранить в голове яркими и свежими картины Алессио Бальдовинетти, даже если перед экскурсией человек позаботился

о том, чтобы освежить память. Да и легкая дымка тумана над долиной не

облегчала экскурсантам задачу. Они прыгали с кочки на кочку; первоначальное решение держаться вместе сменилось желанием разделиться. Люси старалась не отходить от кузины и мисс Лавиш. Эмерсоны вернулись на стоянку и разговорились с возницами. А двое священников, которых, по мнению окружающих, должны были связывать общие интересы, были предоставлены обществу друг друга.

Вскоре спутницы Люси сбросили маски и громким шепотом, к которому она уже привыкла, начали обсуждать — нет, не Алессио Бальдови- нетти, а перипетии самой поездки. Перед этим мисс Бартлетт спросила Джорджа Эмерсона, где он работает, и получила ответ: «На железной дороге». Она тотчас пожалела, что спросила. Но кто же мог предположить, что он даст такой вульгарный ответ? Не зря мистер Биб искусно перевел разговор на другое. А она теперь мучилась вопросом: обиделся молодой человек или нет?

— На железной дороге! — ахнула мисс Лавиш. — Ну конечно! То-то я смотрю — он поразительно похож на носильщика. Точно — на Юго-Восточной железной дороге! — и она долго не могла унять смех.

— Тише, Элинор, — просила приятельница. — Еще услышат.

— Ой, не могу. Не заставляйте меня прятать мою зловредную сущность. Носильщик! Это же надо!..

— Элинор!

— Ничего страшного, — сказала Люси. — Эмерсоны не услышат. А если и услышат, не обратят внимания.

На мисс Лавиш ее ремарка подействовала отрезвляюще.

— Вот тебе на — мисс Ханичерч подслушивает наш разговор! — сердито пожаловалась она. — Фу! Уходите, скверная девчонка!

— Ступай, Люси, тебе будет интереснее с мистером Эгером.

— Я уже не знаю, где их искать. Да и не хочу.

— Мистер Эгер может обидеться. Он организовал эту экскурсию в твою честь.

— Нет, Шарлотта, я лучше останусь с вами.

— Нет, правда, — возразила мисс Лавиш, — получается какой-то школьный пикник — мальчики и девочки врозь! Уходите, мисс Люси, нам нужно поговорить о том, что не для ваших ушей.

Однако девушка стояла на своем. Время ее пребывания во Флоренции подходило к концу, и она чувствовала себя свободно только в обществе тех, кто был ей совершенно безразличен. Это включало мисс Лавиш и — в последнее время — Шарлотту. Ей так хотелось не привлекать к себе внимания! Однако подруги были полны решимости от нее избавиться.

— Эти вылазки на природу — такая скука! — промолвила мисс Бартлетт. — Жалко, что с нами нет твоей матери и брата!

Энтузиазм ее иссяк, и она снова почувствовала себя жертвой. Люси тоже не интересовалась окрестностями. Способность наслаждаться жизнью вернется к ней не раньше, чем она окажется в безопасности — в Риме.

— В таком случае присядем, — предложила мисс Лавиш. — Оцените мою предусмотрительность.

Она достала два больших квадратных куска прорезиненной ткани. В походах это — незаменимая вещь, когда приходится сидеть на сырой земле или холодных мраморных ступенях.

— Ну, — сказала она мисс Бартлетт, сияя улыбкой, — кому достанется вторая подстилка?

— Люси, конечно. Я и на земле посижу. Мой ревматизм уже сто лет меня не беспокоил. А если все-таки напомнит о себе, я просто встану. Представляю себе лицо твоей матери, дорогая, если она узнает, что я разрешила тебе сидеть на сырой земле в одном легком платье.

И она тяжело опустилась на траву, туда, где было особенно сыро.

— Ну вот, все прекрасно устроилось. Садись на подстилку, Люси. Ты ведь сама о себе не позаботишься. — Шарлотта закашлялась. — Не волнуйся, это еще не простуда. Просто я уже три дня чуточку покашливаю. Не из-за того, что сижу тут на земле.

Выход из положения был только один. Люси, спасовав перед куском прорезиненной ткани, отправилась на поиски мистера Биба и мистера Эгера.

Она решила справиться об их местонахождении у возниц, которые пыхтели сигарами, стряхивая пепел на сиденья. Давешний нарушитель порядка, рослый костлявый парень, загорелый дочерна, встал, чтобы приветствовать ее, как гостеприимный хозяин, почти родственник.

— Где... — она не сразу вспомнила подходящее слово.

Он просиял, потому что, само собой, знал — где. И не слишком далеко. Он описал рукой три четверти горизонта. Это могло означать, что он все- таки не знает — где.

Люси попыталась вспомнить, как по-итальянски «священник»?..

— Dove buoni uomini? (Где хорошие люди?) — спросила она.

Вместо ответа он продемонстрировал ей свою сигару.

— Uno... piu... piccolo? — был ее следующий вопрос. Это следовало понимать: «Вам дал сигару тот священник, что ниже ростом?»

Она, как обычно, угадала. Парень привязал лошадь к дереву, пнул ее, чтобы стояла смирно, смахнул пепел с сиденья, пригладил волосы, заломил шляпу, пригладил усы и менее чем через четверть минуты был готов ее сопровождать. Итальянцы от рождения прекрасно ориентируются на местности. Казалось, весь мир у них как на ладони. Было бы правильнее сравнить его с шахматной доской, где происходит постоянный обмен фигурами и клетками. Впрочем, в отличие от умения найти нужное место, талант находить людей дается от Бога.

Он только один раз остановился — чтобы нарвать ей крупных голубых фиалок. Люси сердечно поблагодарила его. В присутствии этого простого парня мир был прекрасен и открыт. Она наконец-то почувствовала весну. Он как будто мановением руки раздвинул горизонт, и Люси увидела вокруг множество фиалок — не хочет ли она постоять, полюбоваться ими?

— Ma buoni uomini.

Парень кивнул. Все правильно. Сначала хорошие люди, потом фиалки. Они быстро продвигались вперед через кустарник, который становился все гуще. И наконец приблизились к краю мыса. Молодой человек с удовольствием попыхивал своей сигарой и раздвигал коричневые ветки, чтобы она могла пройти. Люси радовалась своему бегству от уныния и скуки. Каждый шаг, каждая крохотная веточка вдруг приобрели особое значение.

Сзади послышались голоса. Люси показалось, что она узнала голос мистера Эгера. Парень пожал плечами. Молчание итальянца бывает красноречивее всяких слов. Еще мгновение — и перед ней откроется великолепный вид! Она уже различает реку, залитую солнцем долину, другие холмы...

— А вот и он! — раздался торжествующий возглас Фаэтона.

Кусты перед ней расступились, и Люси буквально выпала из леса. Свет и красота окружающего мира ослепили ее. Она приземлилась на небольшую полянку, сплошь покрытую фиалками.

— Мужества вам! — крикнул проводник. — Мужества и любви!

Она вскрикнула. Прямо у нее под ногами начинался живописнейший склон с ручейками, мелкими речонками и водопадами, завихряющимися возле корней старых деревьев, образуя в углублениях маленькие лужицы. Вода была голубой от фиалок.

На краю природного бассейна стоял, как перед прыжком в воду, хороший человек — но не тот, кого она искала, и — один.

Услышав ее вскрик, Джордж обернулся. Несколько секунд он молча смотрел на ту, которая как будто свалилась с небес. Он видел радостное выражение ее лица, видел цветы, голубыми волнами ходившие вокруг ее ног. Он шагнул вперед и поцеловал ее.

Прежде чем к ней вернулся дар речи, чуть ли не прежде чем она что- то почувствовала, рядом прогремел чей-то голос: «Люси! Люси! Люси!» Тишину нарушила мисс Бартлетт, чья темная фигура возвышалась над ними, заслоняя солнце.

 

Глава 7. Они возвращаются

Какая-то сложная игра разыгрывалась на склоне горы во второй половине дня. Ее цель и расстановка игроков долго оставались неясными.

Мистер Эгер встретил их вопрошающим взглядом. Шарлотта отвлекла его светским разговором. Мистеру Эмерсону сказали, где примерно искать его сына, и он отправился туда. Мистеру Бибу, как подчеркнуто нейтральному лицу, не оставалось ничего другого, как собрать вещи перед возвращением домой. Всеми владело чувство растерянности и неприкаянности. Казалось, в общество экскурсантов затесался Пан — не великий бог Пан, похороненный два тысячелетия назад, а мелкий божок, непременный участник и заводила всевозможных каверз, сопутствующих неудачным вылазкам на природу. Мистер Биб растерял всех своих спутников и вынужден был в гордом одиночестве оприходовать содержимое «чайной корзины», куда перед поездкой заботливо сложил разные лакомства в качестве приятного сюрприза.

Мисс Лавиш потеряла мисс Бартлетт, Люси потеряла мистера Эгера. Мистер Эмерсон потерял Джорджа. Мистер Бартлетт потеряла свою подстилку. Фаэтон потерял надежду на благополучный исход.

Последнее не вызывало сомнений. Дрожа от холода, с поднятым воротником, он взобрался на козлы, предчувствуя скорое и очень резкое похолодание.

— Мы должны срочно возвратиться в город, — убеждал он своих пассажиров. — Синьорино решил добираться пешком.

— В такую даль? — удивился мистер Биб. — На это же уйдет несколько часов.

— Я не смог его отговорить.

Бедняга старался не встречаться ни с кем взглядом: видимо, переживал поражение острее, чем другие. Он один вел себя разумно, воспользовавшись всей мощью своего инстинкта, тогда как остальные полагались на разрозненные клочки интеллекта. Он единственный понял, что к чему и чего он сам хочет. Он, а не кто-нибудь другой, сумел расшифровать смысл послания, полученного Люси от умирающего за несколько дней до поездки. Персефона, вынужденная большую часть года проводить в царстве мертвых, тоже смогла бы его понять. Но не англичане. Этим людям знание дается постепенно, по крупицам, и как правило, слишком поздно.

Догадки возницы, пусть даже правильные, редко что-то значат для господ. Фаэтон был наиболее сильным противником мисс Бартлетт, но и наименее опасным. Скоро они вернутся в город, и он, как свидетель, больше не будет угрожать благополучию британских дам. Конечно, неприятное чувство останется — ведь дуэнья видела его черноволосую голову в кустах — вдруг он будет болтать об этом по тавернам? Но, в конце-то концов, какое нам дело до таверн? Важно только то, что происходит в фешенебельных гостиных. Завсегдатаи гостиных — вот о ком беспокоилась мисс Бартлетт, сидя рядом с Люси и время от времени ловя на себе инквизиторский взгляд мистера Эгера. Они продолжили разговор об Алессио Бальдовинетти.

Как-то внезапно стемнело, и пошел дождь. Дамы жались друг к другу под ненадежным зонтиком. Сверкнула молния. Мисс Лавиш нервно вскрикнула. Следующая молния заставила вскрикнуть Люси. Мистер Эгер попытался успокоить ее, высказав профессиональную точку зрения:

— Мужество, мисс Ханичерч, мужество и вера! Я нахожу в страхе людей перед природными явлениями что-то кощунственное. Неужели вы всерьез думаете, будто все эти тучи, всё это электричество созданы специально для того, чтобы уничтожить вас или меня?

— Н-нет, конечно.

— Если говорить об электричестве, наши шансы на то, что в нас не попадет разряд, достаточно велики. Из всей поклажи только стальные ножи способны притягивать молнию, да и те находятся во второй карете. В любом случае, мы находимся в гораздо большей безопасности, чем если бы шли пешком. Мужество! Мужество и вера!

Люси почувствовала ласковое прикосновение руки мисс Бартлетт к ее руке.

Временами потребность в сочувственном жесте так велика, что нам нет дела до того, что он означает и чем придется расплачиваться впоследствии. Мисс Бартлетт одним движением мышц добилась большего, чем всеми расспросами, выяснениями и нотациями.

Она повторила этот жест, когда обе кареты резко остановились на полдороге.

— Мистер Эгер, — окликнул его мистер Биб, — требуется ваша помощь в качестве переводчика.

— Где мой сын? — выкрикнул мистер Эмерсон. — Спросите вашего возницу, в какую сторону он пошел! Мальчик мог заблудиться. Его могли убить!

— Ступайте туда, мистер Эгер, — сказала мисс Бартлетт. — Нет смысла расспрашивать нашего возницу, он не знает. Просто окажите бедному мистеру Эмерсону моральную поддержку, а то он сойдет с ума.

— Может, в моего мальчика ударила молния! — верещал несчастный старик. — Его убило!

— Типичное явление, — презрительно уронил капеллан, выходя из кареты. — Перед лицом реальной опасности все эти бунтари сразу ломаются. Становятся совершенно невменяемыми!

— Что он знает? — шепотом спросила Люси у кузины, как только они остались одни. — Я имею в виду мистера Эгера: что ему известно?

— Ничего, дорогая. Но вот этот, — она указала на Фаэтона, — видел и знает все. Может, нам следует... — она достала свой кошелек. — С низшими классами только так можно поладить.

Дотронувшись до спины возницы справочником, она протянула ему франк и прошептала: «Silenzio!» Он поблагодарил и взял. День кончился не хуже, чем все предыдущие. И только Люси почувствовала себя разочарованной.

На дороге случилась авария. Молния ударила в провода, и одна трамвайная штанга рухнула. Не остановись они вовремя, могли быть столкнуться. Мисс Бартлетт и Люси усмотрели в этом небесное знамение. В смятении они вышли из кареты и обнялись. Быть незаслуженно прощенным не менее приятно, чем даровать прощение.

Пожилые участники экспедиции быстро пришли в себя. Мисс Лавиш прикинула, что даже если бы они продолжали двигаться, вероятность столкновения была минимальной. Мистер Эгер прибегнул к сдержанной молитве. И только итальянцы еще долго взывали к святым и дриадам. Что касается Люси, то она нашла утешение в обществе мисс Бартлетт.

— Шарлотта, милая, поцелуй меня. Еще раз. Ты одна меня понимаешь. Ты предупреждала... А я... возомнила себя взрослой.

— Не плачь, дорогая. У нас еще будет время...

— Я была такой непослушной, такой упрямой — ты даже не представляешь... Там, у реки... Но ведь его не убила молния? С ним ничего не случилось?

Эта мысль не давала Люси покоя. На самом деле гроза на проезжей части опаснее, чем в лесу, но она так близко соприкоснулась с опасностью, что ей показалось — другие тоже.

— Полагаю, ничего. Будем молиться и надеяться на лучшее.

— На самом деле он просто... как и в прошлый раз... просто был застигнут врасплох. Меня так и вынесло на ту полянку с фиалками. Нет, если быть до конца честной, тут есть и моя вина. У меня возникли глупые мысли. Небо казалось золотым от солнца, а земля — голубой от фиалок. На мгновение он показался мне персонажем из сказки.

— Какой сказки?

— О богах... о героях... Ну, словом, обычные девичьи фантазии...

— А потом?

— Шарлотта, но ведь ты же видела, что потом...

Мисс Бартлетт не ответила. От ее цепкого взора действительно почти ничего не ускользнуло.

Всю обратную дорогу Люси вздрагивала и тяжело вздыхала — никакая сила не могла бы удержать эти вздохи.

— Я должна научиться быть абсолютно честной и правдивой. Это трудно...

— Не волнуйся, моя прелесть. Подожди, пока совсем не успокоишься. Мы поговорим об этом перед сном в моей комнате.

Наконец они въехали в город. Люси поразило, как быстро успокоились остальные. Гроза миновала, и мистер Эмерсон уже не так сильно тревожился о сыне. К мистеру Бибу вернулось доброе расположение духа, а мистер Эгер успел «поставить на место» мисс Лавиш. Только Шарлотта осталась прежней — на ее лице были написаны понимание и любовь.

Роскошь откровенного признания сделала Люси почти счастливой, и это чувство владело ею весь вечер. Она не столько анализировала случившееся, сколько подыскивала подходящие слова для его описания. Все ее ощущения, моменты беспричинной радости и недовольства собой — все будет выставлено напоказ перед кузиной. И они вместе, в чудесном единении, распутают и объяснят все от начала до конца.

«Наконец-то, — думала Люси, — я пойму самое себя и перестану сходить с ума из-за сущих пустяков».

В гостиной, после ужина, мисс Алан попросила ее сыграть. Она отказалась. Музыка показалась ей глупым, детским занятием. Она сидела рядом с мисс Бартлетт, пока та с героическим терпением слушала рассказ мисс Алан о пропавшем багаже. А по окончании рассказала похожую историю, случившуюся с ней самой. Эта задержка чуть не довела Люси до истерики. Тщетно пыталась она наводящими вопросами заставить кузину сократить рассказ и таким образом приблизить финал. Только поздно вечером мисс Бартлетт отыскала, наконец, свой багаж и произнесла своим обычным тоном мягкого упрека:

— Ну вот, дорогая, я готова отправляться в Бедфорд. Идем в мою комнату, я расчешу тебе волосы.

У себя в спальне Шарлотта тщательно заперла дверь, подвинула к Люси плетеное кресло и спросила:

— Ну, что же нам теперь делать?

Люси не была подготовлена к такому вопросу. Ей не приходило в голову, что нужно что-то делать. Все, на что она рассчитывала, это подробная исповедь, честное и полное обнажение души.

— Что будем делать? — повторила мисс Бартлетт. — Потому что теперь, моя прелесть, все зависит от тебя.

По темным стеклам бежали струйки дождя. В комнате было холодно и сыро. Свеча, стоявшая на комоде, рядом со шляпой мисс Бартлетт, бросала зловещие тени на запертую дверь. За окном прогрохотал трамвай. Люси больше не плакала, но ей было невыразимо грустно. Она подняла глаза к потолку, где грифоны и фаготы казались призраками.

— Дождь льет уже четыре часа подряд, — пробормотала она, но мисс Бартлетт не позволила отвлечь себя от главного.

— Как заставить его молчать?

— Возницу?

— Ну что ты! Мистера Джорджа Эмерсона.

Люси заметалась взад-вперед по комнате.

— Я тебя не понимаю.

На самом деле она прекрасно поняла, но у нее пропало желание откровенничать.

— Как ты думаешь добиться, чтобы он не болтал?

— Мне кажется, он и не собирается.

— Хотелось бы надеяться, но, к несчастью, я хорошо знаю этот тип. Эти люди редко держат свои подвиги при себе.

— Что значит подвиги? — больше всего на Люси подействовало множественное число.

— Бедняжка, неужели ты думаешь, что у него это впервые? Сядь и выслушай меня. Я всего лишь анализирую его собственные слова. Помнишь, на днях за обедом он поспорил с мисс Алан — мол, если кто-то нравится, может нравиться и кто-то другой?

— Да, — неуверенно пробормотала Люси. Тогда эта реплика доставила ей удовольствие.

— Я не ханжа и далека от того, чтобы обвинить его в разврате, но ему не хватает утонченности. Если хочешь, отнесем это на счет наследственности или плохого воспитания. Но так мы не продвинемся с ответом на вопрос: что нам теперь делать?

Люси пришла в голову мысль, которая, если бы она хорошо подумала и свыклась с ней, могла бы привести ее к победе.

— Я с ним поговорю.

Мисс Бартлетт испуганно вскрикнула.

— Шарлотта, я никогда не забуду твоей доброты. Но это — моя проблема, ты сама сказала. Это касается только меня и Джорджа Эмерсона.

— Уж не собираешься ли ты умолять его?

— Нет, конечно. Я уверена: это будет совсем не трудно. Я задам ему прямой вопрос — он честно ответит «да» или «нет», только и всего. Я просто испугалась от неожиданности. Но теперь мой страх прошел.

— Зато мы волнуемся за тебя, дорогая. Ты так молода и неопытна, ты росла среди порядочных людей и не знаешь, на что способны мужчины. Они испытывают скотское удовольствие, если оскорбят беззащитную женщину. К примеру, сегодня — если б я не подоспела, — знаешь, что могло случиться?

— Понятия не имею, — серьезно ответила Люси.

Что-то в ее голосе заставило мисс Бартлетт повторить свой вопрос.

— Что случилось бы, если бы я не подоспела?

— Понятия не имею, — повторила Люси.

— Если бы он оскорбил тебя — что бы ты сделала?

— У меня не было времени подумать: ты появилась так неожиданно...

— Но все-таки?

— Я бы... — Люси прикусила язычок и, подойдя к окну, стала смотреть на улицу. Она действительно не знала, как ответить на этот вопрос.

— Отойди от окна, дорогая, — велела мисс Бартлетт. — Тебя могут увидеть.

Люси послушалась. Она чувствовала себя во власти кузины, потому что уже не могла щелкнуть переключателем — и отбросить взятый с самого начала виноватый тон. Вопрос о ее разговоре с Джорджем больше не поднимался.

Мисс Бартлетт продолжала нападать на мужчин:

— Ах, если б рядом был настоящий джентльмен, чтоб тебя защитить! От мистера Биба мало толку. Мистер Эгер? — ты ему не доверяешь. Твой брат? Он еще слишком юн, но я уверена: за честь сестры он дрался бы как лев! Слава богу, не перевелись еще рыцари! Есть мужчины, в чьем сердце живет уважение к женщинам!

Она говорила — и одновременно снимала кольца, которых носила по нескольку штук сразу, и клала их на подушечку для иголок. Потом надула перчатки и стала обследовать — не прохудились ли?

— Нам придется спешить, чтобы сесть на утренний поезд, но мы постараемся успеть.

— Какой поезд?

— Поезд Флоренция—Рим. — Мисс Бартлетт в последний раз тщательно осмотрела перчатки.

Люси приняла новость так же спокойно, как ее сообщили.

— Во сколько он отходит?

— В восемь.

— Синьора Бертолини расстроится.

— Нам придется это пережить, — ответила мисс Бартлетт. Ей не хотелось признаваться, что она уже обо всем договорилась.

— Она потребует, чтобы мы оплатили полную неделю.

— Да. Но мы будем в безопасности только в отеле с Вайзами. Вроде бы, утренний чай там подают бесплатно?

— Да, только за вино придется платить отдельно.

После этого Люси надолго замолчала. В ее усталых глазах Шарлотта пульсировала и раздувалась, как призрачная фигура.

Время поджимало. Они стали вынимать из шкафов одежду и укладывать в чемоданы. Однажды дав себя убедить, Люси засуетилась, курсируя из одной комнаты в другую, всецело поглощенная сборами и связанными с ними мелкими неприятностями. Более важные — и более абстрактные — вещи теперь причиняли ей гораздо меньше хлопот. Шарлотта — более практичная, но не такая ловкая, стоя на коленях перед открытым чемоданом, тщетно пыталась компактно уложить книги разного формата и толщины. Время от времени она охала из-за боли в спине. Как ни крути, а старость была уже не за горами.

Люси услышала очередной вздох, и у нее возникло смутное ощущение, что и свеча горела бы ярче, и сборы в дорогу шли быстрее, и мир стал бы более уютным местом, если бы она могла получать и дарить кому-то капельку любви. Она опустилась на колени рядом с кузиной и обняла ее за плечи.

Мисс Бартлетт ответила на ласку со всей теплотой и нежностью, на какие только была способна. Но она была неглупа и догадалась, что Люси не любит, а только нуждается в ней. Поэтому после длительной паузы мрачно, со страхом спросила:

— Люси, милая, простишь ли ты меня когда-нибудь?

Люси насторожилась и ослабила объятие. Она уже знала по горькому опыту, что значит простить Шарлотту.

— Мне нечего прощать.

— Есть, и многое. И мне самой есть за что прощать себя. Я раздражаю тебя на каждом шагу.

— Ну что ты...

Но мисс Бартлетт уже вошла в свою излюбленную роль — мученицы.

— Да! Я чувствую, что наше путешествие оказалось не таким удачным, как я надеялась. Нужно было раньше догадаться. Тебе нужна спутница моложе, сильнее и симпатичнее меня. Я только и гожусь на то, чтобы паковать и распаковывать вещи.

— Шарлотта, пожалуйста!..

— Единственное утешение — в том, что ты нашла себе более подходящую компанию и временами могла уходить на прогулку одна. У меня свои представления о том, как должна вести себя леди, но, надеюсь, я навязывала их тебе не больше, чем это было необходимо. Во всяком случае, ты настояла на своем в истории с комнатами...

— Не говори так, — мягко остановила ее Люси, все еще веря, что они с Шарлоттой искренне любят друг друга.

— Я не справилась, — продолжала Шарлотта, сражаясь с ремнями на чемодане Люси вместо того, чтобы заняться своим. — Не выполнила свой долг перед твоей матерью. Она была так великодушна. Я не смогу смотреть ей в глаза после этой катастрофы.

— Мама поймет, что ты тут ни при чем. И никакая это не катастрофа.

— Нет, катастрофа, и я одна во всем виновата. Она не простит меня и будет права. Например — какое я имела право дружить с мисс Лавиш?

— Все права на свете!

— Но не тогда, когда я должна была присматривать за тобой. Я пренебрегла своим долгом. Твоя мама сделает именно такой вывод после того, как ты ей все расскажешь.

— А зачем об этом рассказывать?

— Ты же привыкла ничего от нее не скрывать.

— Обычно — да.

— Я не смею злоупотреблять твоим доверием. Это — святое. Разве что ты сама решишь, что этот эпизод не стоит того, чтобы о нем говорить.

Люси остро почувствовала свое унижение.

— В обычных обстоятельствах я бы рассказала. Но если ты говоришь, что мама обвинит во всем тебя, могу и не рассказывать. Ни ей и никому другому.

На этом обещании разговор резко закончился. Мисс Бартлетт расцеловала Люси в обе щеки, пожелала ей доброй ночи и отправилась к себе.

Инцидент, послуживший первопричиной всех этих переживаний, был отодвинут на второй план. Джордж вел себя по-скотски — наверное, со временем Люси усвоит именно такой взгляд на происшедшее. В настоящее же время она ни осуждала, ни оправдывала его. А потом, всякий раз как она решала во всем разобраться, голос мисс Бартлетт заглушал ее собственный. Той самой мисс Бартлетт, чьи вздохи еще долго доносились до нее сквозь щели в перегородке. Мисс Бартлетт, которая на самом деле не была ни уступчивой, ни кроткой, а показала себя настоящей артисткой! Годами она представлялась Люси серенькой, незначительной — и вдруг явилась перед молодой девушкой как олицетворение безрадостного мира, где нет любви, а молодые стремятся к гибели, пока им не преподадут жестокий урок.

Мира запретов, предосторожностей и барьеров, которые могут оградить от зла, но и добра не принесут — если судить по серым лицам тех, кто жил по их законам.

Люси страдала от самого тяжкого горя, какое только знал мир: дипломатический перевес был достигнут за счет ее искренности, потребности в сочувствии и любви. Такое не забывается. Никогда больше она не откроет сердце другому человеку, прежде чем все обдумает и примет защитные меры.

Звякнул колокольчик у входной двери, и Люси бросилась к окну. Но вдруг заколебалась, замешкалась, задула свечу. Теперь она видела того, кто мокнул под дверью, а он ее — нет.

Чтобы попасть в свою комнату, он должен был пройти мимо ее двери. Она была полностью одета. Ей захотелось выскользнуть в коридор и сказать ему, что рано утром она уезжает и что между ними все кончено.

Одному богу известно, сделала бы она это или нет. Потому что в решающий момент мисс Бартлетт выглянула в коридор и попросила:

— На одно слово, мистер Эмерсон, давайте, пожалуйста, зайдем в гостиную.

Потом они вернулись, и Люси услышала:

— Доброй ночи, мистер Эмерсон.

Он тяжело дышал: дуэнья сделала свое дело.

Люси разрыдалась.

— Это неправда, неправда! Я так боюсь запутаться! Скорей бы стать взрослой!

Мисс Бартлетт постучала в стенку.

— Спи, дорогая. Тебе нужно как следует отдохнуть.

Утром они отбыли в Рим.

 

Глава 8. Средневековье

Портьеры в гостиной усадебного дома Уинди Корнер были задернуты, иначе новый ковер быстро выгорел бы в ярких лучах августовского солнца. Они были тяжелыми, эти портьеры, и доставали до пола. Проникая сквозь них в комнату, свет становился приглушенным и рассеянным. Поэт — хотя вообще-то здесь поэтами и не пахло, — продекламировал бы: дескать, «жизнь — многоцветный мозаичный купол», или сравнил бы эти занавеси с воротами шлюза, преграждающими путь безудержному потоку солнечных лучей, льющихся с небес. Иначе можно было ослепнуть, а так — это сверкающее великолепие хоть и не исчезло, но осталось в рамках человеческого восприятия.

В комнате сидели двое. Один, симпатичный девятнадцатилетний юноша, штудировал учебник по анатомии, то и дело поглядывая на лежащий на крышке пианино скелет. Время от времени он начинал ерзать в кресле, кряхтеть и пыхтеть, потому что шрифт был слишком мелкий, человеческий организм — не приспособлен к такой жаре, а его мать, тоже очень симпатичная дама, писала письмо знакомой и периодически читала ему написанное. Или вставала и, чуточку раздвинув портьеры, отчего на ковре появлялась узенькая яркая полоска, сообщала сыну, что «они все еще там».

— И там, и здесь, и повсюду — только и делают, что путаются под ногами, — проворчал Фредди, брат Люси. — Меня уже тошнит от них.

— Сейчас же марш из гостиной! — вскричала мать, искренне убежденная в том, что можно отучить взрослых детей от жаргона, делая вид, будто она понимает их фразы буквально.

Фредди прикусил язык и перестал ерзать.

— Кажется, дела идут на лад, — проговорила мать в надежде, что «они» наконец-то добьются успеха — и без дополнительных усилий с ее стороны.

— Да уж пора бы.

— Хорошо, что Сесил отважился на новую попытку.

— Это уже третья, нет?

— Фредди, мне не нравится твой тон.

— Извини, не хотел тебя обидеть. И тем не менее, я считаю, что Люси могла бы покончить с этим еще в Италии. Не знаю, как выкручиваются другие девушки, но почему бы ей четко и решительно не сказать «нет» — не пришлось бы мучиться сегодня. И вообще, не по душе мне вся эта история.

— Правда, милый? Интересно, почему?

— У меня такое чувство... Ладно, замнем, — он снова уткнулся в учебник.

— Послушай, что я пишу его матери. «Дорогая миссис Вайз!..»

— Это ты уже читала. По-моему, нормально.

— «Дорогая миссис Вайз! Сесил спросил, не возражаю ли я против того, чтобы он сделал Люси предложение, и разумеется, я буду счастлива, если оно будет принято. Но...» — она оторвалась от письма. — Я все-таки не понимаю, зачем Сесилу понадобилось мое разрешение. Он всегда называл себя врагом условностей, и «при чем тут родители», и все такое. А как дошло до дела, почему-то не может обойтись без меня.

— И без меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Он и у меня спрашивал разрешения.

— Странно! — воскликнула миссис Ханичерч.

— Это почему же? Чем я хуже других?

— Что ты знаешь о Люси, о девушках и о жизни вообще?.. Ну ладно, что ты ответил?

— «Хочешь — женись, не хочешь — не женись, мне-то что?»

— Неоценимая моральная поддержка!

Но на самом деле мать понимала, что от ее ответа, пусть даже лучше сформулированного, столько же проку.

— Дело в том... — начал было Фредди, но застенчивость помешала ему говорить.

Мисс Ханичерч снова подошла к окну.

— Иди сюда, Фредди. Они все еще там.

— Между прочим, подсматривать неприлично.

— Что значит подсматривать! Я уже не могу посмотреть в окно собственной гостиной!

Тем не менее она вернулась на место, а проходя мимо сына, заглянула в учебник анатомии.

— Все еще на 322-й странице?

Фредди фыркнул и перевернул две страницы сразу. Какое-то время оба молчали. Из сада доносился тихий, нескончаемый разговор.

— Я, собственно, почему дергаюсь? — Фредди нервно сглотнул. — Дело в том, что я, кажется, дал маху в этом разговоре с Сесилом, получилось некрасиво. Ему, конечно, не понравился мой ответ, но он решил, что я просто спятил от радости. Вот и выложил открытым текстом: разве от этого не выиграют и Люси, и Уинди Корнер в целом? Я должен был подтвердить, что он делает нам одолжение.

— Надеюсь, ты ответил обтекаемо, дорогой?

— Я сказал: нет! — процедил Фредди сквозь зубы. — Испортил ему обедню. А нечего приставать. Сам напросился.

— Ну и глупо! — упрекнула его мать. — Ты думаешь, ты такой честный, такой бескомпромиссный? Нет, это одно лишь твое раздутое самомнение. Неужели такой человек, как Сесил, станет придавать значение словам мальчишки? Надеюсь, он дал тебе затрещину? Как можно в таких случаях говорить «нет»!

— Успокойся, мама. Я сказал нет, потому что не мог сказать да. И тотчас захихикал, как бы давая понять, что шучу. Он тоже засмеялся и ушел. Так что, наверное, все не так уж страшно. Просто у меня остался неприятный осадок — будто я во что-то вляпался. В общем, успокойся, и давай займемся делами.

— Нет, — сказала миссис Ханичерч с видом человека, который все обдумал и пришел к определенному выводу. — Я не успокоюсь. Ты знаешь, как сложно у них развивались отношения в Риме, знаешь, что он специально приехал... — и нарочно делаешь все, чтобы его отвадить.

— Да нет же! — взмолился Фредди. — Я просто дал понять, что не в восторге от него. Плохо только, что он расскажет Люси.

Он угрюмо покосился на окно.

— А мне Сесил нравится! — заявила миссис Ханичерч. — Я знаю его мать. Он умен, порядочен, богат и со связями. И нечего пинать ногами пианино! Могу повторить: со связями! — Она сделала паузу, как бы обдумывая продолжение своего панегирика, но выражение ее лица осталось недовольным. — Вдобавок ко всему, у него превосходные манеры.

— Мне он тоже до сих пор нравился. Должно быть, я злюсь за то, что он отравил Люси первую неделю дома. Или на меня подсознательно подействовали слова мистера Биба.

— Мистера Биба? — переспросила миссис Ханичерч, стараясь не выдать своего любопытства. — А при чем тут мистер Биб?

— Ну, ты же знаешь его манеру говорить: можно понять и так, и этак. Так вот, мистер Биб сказал: «Мистер Вайз — идеальный холостяк». Ну, от меня так просто не отделаешься, я пристал — что он имеет в виду? «Он, — говорит, — так же, как и я, лучше себя чувствует, когда он один». Больше я ничего не смог вытянуть, однако задумался. В общем, с тех пор как Сесил притащился сюда вслед за Люси, он уже не кажется мне таким замечательным... не могу выразить свою мысль...

— Зато я могу. Ты просто ревнуешь. Боишься, что Люси перестанет вязать тебе шелковые галстуки.

Этот довод показался Фредди довольно убедительным. Но в голове засело смутное сомнение. Может, дело в том, что Сесил без устали хвалил его физические данные? Навязывал ему свою манеру вести разговор?.. И еще: Сесил из тех людей, которые ни за что на свете не наденут чужую шляпу... Нет, видимо, дело в ревности...

— Так хорошо? — спросила миссис Ханичерч, возвращаясь к прерванному занятию. — «Дорогая миссис Вайз. Сесил только что просил у меня руки моей дочери, и я буду рада, если Люси примет его предложение». Здесь я сделала вставку: «так я и сказала Люси» — придется снова переписывать. — «Так я и сказала Люси. Но мне кажется, она еще не совсем уверена в своих чувствах, а в наше время молодежь должна сама за себя решать. Я знаю, Сесил ей нравится, потому что дочь от меня ничего не скрывает. Вот только...» Видишь ли, я не хочу, чтобы миссис Вайз сочла меня отсталой. Сама-то она посещает разные лекции для расширения кругозора, зато под кроватями толстый слой пыли, а стоит включить свет, как повсюду становятся заметны следы пальцев горничной... да что говорить, дом совсем запущен.

— Если Люси выйдет за Сесила, где они будут жить?

— Не перебивай меня! Так на чем я остановилась? Ах, да. «Молодежь должна сама за себя решать. Я знаю, Сесил ей нравится, потому что дочь ничего от меня не скрывает, и когда он в первый раз сделал ей предложение, она сразу же написала мне об этом из Рима»... Нет, это лучше вычеркнуть: я взяла слишком покровительственный тон. Оставлю только — «Люси ничего от меня не скрывает». Или тоже зачеркнуть?

— Зачеркни, — авторитетно произнес Фредди.

Миссис Ханичерч подумала — и оставила.

— Вот что получается в итоге. «Дорогая миссис Вайз. Сесил только что просил у меня руки моей дочери, и я буду рада, если Люси примет его предложение. Так я и сказала Люси. Но она еще не уверена в своих чувствах, а в наше время молодежь должна сама за себя решать. Я знаю, Сесил ей нравится, потому что дочь ничего от меня не скрывает. Вот только...»

— Смотри! — воскликнул Фредди.

Портьеры раздвинулись.

Сесила раздражала манера Ханичерчей сидеть в полутьме, жалея мебель, поэтому первым делом он дернул за шесты, и половинки разъехались в разные стороны. В комнату хлынул свет. Взорам открылась терраса, по местному обычаю обсаженная со всех сторон деревьями, а на ней грубо сколоченная скамья и две цветочные клумбы. Но все это бледнело на фоне простиравшегося за террасой пейзажа. Уинди Корнер был построен на одном из холмов, составлявших горную цепь, окаймляющую Суссекс Уилд. Поэтому казалось, будто Люси стояла не на террасе, а на парящем в воздухе ковре-самолете.

В гостиную через балконную дверь шагнул Сесил.

Появившись в этом повествовании с большим опозданием, Сесил несомненно заслуживает подробного описания.

В нем было что-то средневековое. Что-то готическое.

Рослый, хорошо сложенный, с плечами, которые он время от времени распрямлял усилием воли и одновременно откидывал голову назад, он напоминал тех строгих святых, чьи статуи стерегут порталы французских кафедральных соборов. Высокообразованный, одаренный от природы и без каких-либо физических недостатков, он все-таки не избежал когтей дьявола, которого мы называем мнительностью, а в средние века называли аскетизмом. Готическая статуя неотделима от идеи безбрачия, тогда как греческая подразумевает умение наслаждаться жизнью, — возможно, именно это и имел в виду мистер Биб. Не исключено, что и Фредди, будучи полным профаном в вопросах истории и искусства, мысленно выразил то же самое словами «Сесил ни за что не наденет чужую шляпу».

Оставив письмо на столе, миссис Ханичерч двинулась навстречу молодому человеку.

— Ну, Сесил, выкладывай!

— I promessi sposi (я обручен), — сказал юноша.

Ханичерчи нервно уставились на него.

— Люси согласна стать моей женой, — сказал Сесил по-английски и покраснел, отчего показался проще и симпатичнее.

— Очень рада, — сказала миссис Ханичерч, а Фредди протянул Сесилу руку, пожелтевшую от химикалий. Мать и сын пожалели, что не владеют итальянским, потому что наши слова, предназначенные для выражения удивления и восторга, так часто употребляются по разным мелким поводам, что нам кажется профанацией пользоваться ими в более торжественных случаях. Приходится прибегать к туманным поэтическим или библейским образам.

— Добро пожаловать в семью! — и миссис Ханичерч обвела рукой гостиную со всей ее мебелью. — Сегодня поистине день радости! Я уверена — вы сделаете нашу дорогую Люси счастливой.

— Надеюсь, — ответствовал молодой человек, вперяя взор в потолок.

— Мы, матери, — начала было миссис Ханичерч и вдруг поймала себя на чрезмерной аффектации, сентиментальности и напыщенности — то есть на всем том, чего терпеть не могла. Почему она не может вести себя, как Фредди, — тот застыл как изваяние посреди комнаты, мрачный и даже почти красивый.

Почувствовав, что разговор не клеится, Сесил позвал Люси. Она вошла в гостиную и улыбнулась с таким видом, словно собиралась предложить им сыграть в теннис. Но увидев недовольное лицо брата, подошла и заключила его в объятия.

— Спокойно, Люси, — буркнул тот.

— А меня ты не поцелуешь? — упрекнула мать.

Люси поцеловала.

— Веди их на террасу и все расскажи, — предложил Сесил. — А я пока напишу маме.

Он проводил их взглядом. Втроем они пересекли террасу и начали спускаться по ступеням, постепенно исчезая из виду. Он уже знал их обычный маршрут: мимо кустарника, теннисного корта и цветника с георгинами. А дальше — огород, и вот там-то, среди гороха и картофеля, и состоится обсуждение.

Он снисходительно улыбнулся, закурил и стал восстанавливать в памяти события, наконец-то приведшие их с Люси к счастливой развязке.

Он знал Люси вот уже несколько лет, но считал ее ничем не примечательной девушкой с некоторыми музыкальными способностями. Какой это был ужас, когда она и ее жуткая кузина свалились ему как снег на голову в Риме и потребовали, чтобы он сводил их в собор Св. Петра. Тогда она показалась ему типичной туристкой — грубой, измученной. Но Италия оказала на нее благотворное влияние, подарив ей свет и — что он ценил намного больше — тень. Он обнаружил в Люси благородную сдержанность. Для него она стала женщиной с полотен Леонардо да Винчи, которых мы любим не ради них самих, а ради сопутствующей им тайны.

Постепенно светская учтивость и желание покровительствовать перешли если не в страсть, то в глубокое волнение. Уже там, в Риме, Сесил позволил себе намекнуть, что, возможно, они могли бы составить идеальную пару. Его тронуло то, что она не порвала с ним после столь прозрачного признания. Отказ был недвусмысленный и в то же время мягкий, в их отношениях ровным счетом ничего не изменилось.

Тремя месяцами позже, на границе Италии, среди усыпанных цветами Альп, он вторично сделал ей предложение — теперь уже с соблюдением всех формальностей. В этот момент она более чем когда-либо напоминала ему женщину Леонардо. Ее загорелое лицо трудно было разглядеть в тени фантастической скалы. Она обернулась на звук его голоса и оказалась между ним и светом, за ее спиной простиралось обширное плато. Он вернулся домой, отнюдь не чувствуя себя отвергнутым соискателем. Главные чувства и принципы остались непоколебимыми.

И вот теперь он в третий раз сделал ей предложение, и она согласилась, четко и недвусмысленно и в то же время мягко, как всегда, не объясняя причин отсрочки — просто сказала, что любит и постарается сделать его счастливым. Его мать тоже будет довольна: он советовался с ней, она одобрила этот шаг и с нетерпением ждет подробного отчета.

Он проверил, не осталось ли на пальцах желтых следов после рукопожатия Фредди, зажег вторую сигарету и подошел к письменному столу. Там лежало письмо, начинающееся словами: «Дорогая миссис Вайз...», со множеством зачеркиваний. Он тотчас отпрянул и после непродолжительных колебаний, не читая, устроился в другом углу комнаты и начал водить карандашом по бумаге, разложенной на коленях.

Эта вторая сигарета оказалась менее приятной. Сесил оторвался от письма и задумался о том, как сделать гостиную Уинди Корнер более элегантной. Она и так, благодаря виду из окна, производила хорошее впечатление, однако несла на себе отпечаток Тотенхэм Корт Роуд. Он живо представил себе, как автофургоны крупного мебельного магазина «Шул- дред и Мейплз» подъезжают к парадному и оттуда выносят это кресло, эти полированные книжные шкафы и письменный стол... Со стола его мысли перекинулись на письмо миссис Ханичерч. У него не было желания прочесть его — сроду не возникало подобных желаний, — но что-то его все- таки беспокоило. Конечно, он сам дал миссис Ханичерч повод обсуждать его с матерью. Хотел в этой третьей попытке заручиться ее, и не только ее, поддержкой, обеспечить себе тыл перед решающим сражением. Миссис Ханичерч — культурная женщина, но есть тонкости, недоступные ее пониманию, а уж о Фредди и говорить не приходится.

— Фредди еще мальчишка, — размышлял он, — для него я — олицетворение всего, что он презирает. Почему он должен радоваться оттого, что я стану его родственником?

Ханичерчи пользовались в округе уважением, но теперь до Сесила начало доходить, что Люси сделана из другого теста, и, по всей видимости, он должен будет ввести ее в более высокое общество — чем скорее, тем лучше.

— Мистер Биб, — доложила горничная, и в гостиную вошел новый пастор. Он всего лишь несколько месяцев прослужил в деревне Саммер Стрит, но благодаря хвалебным письмам Люси из Флоренции успел завязать дружеские отношения с ее родными.

Сесил окинул его критическим взглядом.

— Вот, мистер Вайз, зашел выпить чаю. Как вы думаете, мои надежды не беспочвенны?

— Думаю, нет. Угощение — это именно то, на что здесь всегда можно рассчитывать. Не садитесь в это кресло: юный Ханичерч оставил там скелет.

— Фу!

— Вот именно... Не понимаю, как миссис Ханичерч это терпит.

Рассматривая скелет отдельно от мебели, Сесил не понимал, что только вместе взятые они вдыхают в гостиную жизнь.

— Так я зашел выпить чаю и обсудить последнюю новостишку. Она стоит того, чтобы немного посплетничать, не правда ли?

— Вы называете это новостишкой? — растерянно спросил Сесил.

— Надеюсь, меня не обскакали? Я встретил по дороге сэра Гарри Отвея. Он купил у мистера Флэка «Сисси с Альбертом»!

— В самом деле? — пробормотал Сесил, приходя в себя. Надо же так опростоволоситься! Разве джентльмен, тем более священник, станет говорить о его помолвке в такой легкомысленной манере? Но напряжение не отпускало, и его мнение о мистере Бибе изменилось к худшему.

— Какое невежество! Неделю прогостить в Уинди Корнер — и не знать «Сисси с Альбертом» — два маленьких смежных домика напротив церкви! Я пожалуюсь на вас миссис Ханичерч.

— Я полный профан в местных делах, — вяло произнес Сесил. — Никак не могу запомнить разницу между приходским советом и органами местного самоуправления. Возможно, тут вообще нет разницы, или это просто неудачные названия. Я всего лишь время от времени выезжаю за город, чтобы повидаться с друзьями и полюбоваться природой. Каюсь, Италия и Лондон — единственные места, где мне не приходится вооружаться терпением.

Расстроенный холодным приемом, оказанным его грандиозной новости, мистер Биб решил сменить тему.

— Послушайте, мистер Вайз, я запамятовал — кто вы по профессии?

— Никто. У меня нет профессии. Это еще одно свидетельство моего нравственного падения. Несмываемый позор на мою голову. Мой подход заключается в том, что, пока я никому не мешаю, я имею право делать то, что хочу. Умом я понимаю, что мой общественный долг — тянуть из людей деньги или всецело отдаться делу, на которое мне совершенно наплевать, но все как-то не могу собраться.

— Везет же вам, — сказал мистер Биб. — Наличие свободного времени — это ли не подарок судьбы!

Он говорил, как подобает священнику, но никак не мог взять верный тон, потому что в душе, подобно всем людям, имеющим постоянное занятие, считал, что и другие должны к этому стремиться.

— Рад, что вы меня одобряете. А то я не могу со спокойной совестью смотреть в глаза нормальным здоровым людям — таким, как Фредди Ханичерч.

— О, Фредди отличный парень!

— Выше всяческих похвал! На таких держится Англия.

Сесил сам себе удивлялся. Почему именно в этот день, как ни в какой другой, в него вселился бес противоречия? Он попытался вернуться на путь праведный, задав нейтральный вопрос о самочувствии матери мистера Биба, пожилой старой дамы, до которой ему не было никакого дела. Потом польстил священнику, похвалив его за широту взглядов и просвещенный подход к философии и искусству.

— А где остальные? — спросил мистер Биб. — Я настаиваю на том, чтобы меня напоили чаем еще до ужина.

— Скорее всего, Энни не потрудилась доложить о вашем прибытии. В этом доме с первого дня пребывания начинаешь вырабатывать в себе терпимость по отношению к слугам. Главный недостаток Энни — привычка переспрашивать, хотя она прекрасно слышит. И ее манера открывать двери ногой. Не могу вспомнить недостатков Мэри, но, уверяю вас, это что-то очень серьезное.

— Я могу напомнить вам главный недостаток Мэри. Она оставляет мусорное ведро на крыльце.

— А Юфимия недостаточно тонко срезает почечный жир.

Они оба покатились со смеху, и дела наконец-то пошли на лад.

— Что до недостатков Фредди... — продолжил Сесил.

— ...их может упомнить только мать. Давайте перейдем к недостаткам мисс Ханичерч, они не столь многочисленны.

— У нее их нет.

— Абсолютно с вами согласен. В настоящий момент у нее их нет.

— Что значит «в настоящий момент»?

— Не сочтите меня циником. Просто я пытаюсь применить к мисс Ханичерч свою излюбленную теорию. Ну разве же они совместимы — неподражаемая игра на фортепьяно и спокойный образ жизни? Подозреваю, что в один прекрасный день она удивит нас и в том, и в другом. Плотина в глубине ее души рухнет, и жизнь и музыка сольются воедино. И тогда мы увидим перед собой героиню — неважно, добрую или злую... Это будет героизм за гранью добра и зла.

Сесил был заинтригован.

— А сейчас вы считаете ее обыкновенной — если говорить о жизни?

— Ну... должен сказать, я встречался с ней только дважды: в Тонбрид- же, когда она ничем не отличалась от других девушек, и во Флоренции.К тому времени как я перебрался в Саммер Стрит, она еще не вернулась из Италии. А вы, как я понимаю, встречались с ней в Риме и Альпах, не так ли? Хотя нет, вы же и раньше были знакомы... Во Флоренции она тоже ничем не отличалась от других, но я ждал чуда...

— Какого чуда?

— С равным успехом вы могли бы спросить меня, какую пьесу она сыграет в следующий раз... Просто у меня появилось такое чувство, что у нее растут крылья и она вот-вот взлетит. Я мог бы показать вам рисунок из моего итальянского дневника: на котором мисс Ханичерч изображена в виде воздушного змея, а мисс Бартлетт держит в руках бечевку. Следующий рисунок: бечевка рвется...

В его дневнике действительно был такой рисунок, только нарисованный позднее, когда он взглянул на вещи с художественной точки зрения. А тогда, во Флоренции, он и сам крепко держал бечевку.

— Но на самом деле этого не случилось?

— Нет. Я бы еще мог пропустить момент взлета мисс Ханичерч, но не грохот от падения мисс Бартлетт.

— Так вот, бечевка оборвалась, — тихим, вибрирующим голосом произнес Сесил.

И в тот же миг до него дошло, что из всех способов сообщить о своей помолвке он выбрал самый неудачный. Ох уж это его неумение обращаться с метафорами! Мистер Биб может понять это так, будто он — звезда, к которой Люси взмывает в небеса.

— Что значит оборвалась?

— Ну... Люси дала согласие стать моей женой.

Его собеседник не сумел скрыть своего разочарования.

— Простите. Я не знал, что вы так близки, иначе не позволил бы себе говорить о мисс Ханинчерч снисходительным тоном. Мистер Вайз, вы должны были меня остановить.

Сесил поджал губы. Он ждал не извинений — поздравлений. Вот, значит, как мир отнесся к его подвигу! Конечно, он, как всякий мыслящий человек, презирал мир, но был чувствителен к некоторым свидетельствам своего успеха.

— Прошу извинить меня за то, что я заставил вас пережить шок. Кажется, вы не одобряете выбор Люси?

— Не в том дело. Просто вам следовало меня предупредить. Я знаю мисс Ханичерч недостаточно хорошо, чтобы обсуждать ее характер и поступки — тем более с вами.

— Вы упрекаете себя в нескромности?

Мистер Биб взял себя в руки. Поистине, мистер Вайз обладает даром ставить людей в неловкое положение!

Он воспользовался преимуществом своей профессии.

— Нет, конечно. Во время нашего пребывания во Флоренции я предположил, что ее бедное событиями, безмятежное детство скоро кончится, — и оно кончилось. Я смутно предвидел, что она вот-вот совершит очень важный шаг в своей жизни, — так и вышло. На нее снизошло озарение. Благодаря вам — простите за откровенность, но раз уж мы так начали... — благодаря вам ей открылось, что значит любить. Это величайшее знание, которое дается людям в их земной юдоли.

Тут он снял шляпу, чтобы помахать ею приближающейся со стороны сада троице. И поспешил закруглиться:

— Теперь уже от вас зависит сделать так, чтобы это знание обернулось ей на благо.

— Большое спасибо! — процедил Сесил, чувствуя, что не напрасно он не жаловал священников.

— Нет, вы слышали? — крикнула, поднимаясь по склону им навстречу, миссис Ханичерч. — Мистер Биб, вы уже знаете нашу грандиозную новость?

Фредди, к которому вернулось природное добродушие, начал насвистывать свадебный марш. Молодежь редко выступает против свершившегося факта.

— Так точно, слышал! — откликнулся гость. — Миссис Ханичерч, сейчас я сделаю то, чего от меня ждут в подобных случаях, но чего я почему-то ужасно стесняюсь... Я призываю на молодых людей благословение небес. В горе и радости, в большом и малом, пусть их жизнь, жизнь мужа и жены, отца и матери будущих детей, будет счастливой и безоблачной!.. А теперь я хочу чаю.

— Вы вовремя сменили тему, — сказала хозяйка дома. — Здесь, в Уинди Корнер, быть слишком серьезным воспрещается!

Он с радостью перенял ее шутливый тон. Кончились потуги на строгую доброту, равно как и попытки придать ситуации торжественность за счет поэтических и библейских образов. Никому больше не хотелось или не удавалось быть серьезным.

Помолвка — столь важное событие, что каждый, кто с ним столкнется, неизбежно испытает радостное, благоговейное чувство.

Потом, в тиши своих комнат, мистер Биб, или Фредди, или кто-нибудь еще снова настроится на критический лад. Но сейчас все они были во власти радостного возбуждения. Сила, подчинившая их себе, затронула не только уста, но и сердце каждого из них. Эта власть сродни той, что обуревает человека, случайно забредшего в храм чуждой ему веры. Стоя поодаль и глядя со стороны, мы сохраняем способность смеяться над ней, отрицать ее или — что хуже всего — дать волю сантиментам. Но очутившись внутри, перед лицом чуждых богов, мы ничем не отличаемся от ее приверженцев.

Так что после всех проб и ошибок, всех дурных предчувствий этого дня члены семьи Ханичерч и их гости взяли себя в руки и приступили к приятному чаепитию. Если они и фальшивили немного, то, во-первых, не отдавая себе в этом отчета, а во-вторых, фальшивые чувства в любой момент могли стать искренними. И не могли же они отстать от Энни, которая ставила каждую тарелку на стол с таким видом, будто это свадебный подарок. Мистер Биб то и дело хлопал в ладоши, Фредди превзошел самого себя по части остроумия, именуя «обрученного» Сесила не иначе как «обреченным». Миссис Ханичерч с блеском изображала будущую грозную тещу. Что касается Люси и Сесила — тех, для кого, собственно, и разыгрывалось представление, то они также участвовали в потешном ритуале, но как истинно верующие, — предвкушая встречу с каким-то иным, священным источником радости.

Перевод с английского Валерии Ноздриной.