18 июля в 8 часов утра мы достигли северной оконечности острова Аврора [Маэво] и увидели там всюду, даже на самых высоких горах, множество кокосовых пальм. Вообще вся страна, насколько можно было различить сквозь туман, была покрыта лесом, что придавало ей дикий, но тем не менее приятный вид. Когда в одном месте туман несколько разошелся, мой отец увидел невысокий скалистый пик, который господин Бугенвиль назвал пиком Этуаль [остров Мера-Лава] или пиком д' Аверди, и мы с еще большей точностью смогли установить свое местонахождение.

В подзорную трубу можно было видеть людей; мы слышали даже их голоса. Обогнув северную оконечность острова, мы, насколько нам это позволял южный ветер, взяли курс вдоль западного берега на юг. Правда, все еще сильно штормило, но с этой стороны было по крайней мере спокойнее, поскольку вокруг лежали острова. Прямо против нас находился остров, названный Бугенвилем Лепро [Аоба], и весь день мы лавировали между ним и Авророй.

В 4 часа пополудни мы приблизились к первому из них на полторы мили. Облака не позволяли разглядеть гор, зато равнинная часть была видна очень ясно. Насколько мы могли судить, остров был очень плодородный. Берег прямо перед нами был весьма крут, а море в этом месте такое глубокое, что на 120 саженях мы не достали дна. Северо-восточная оконечность острова, напротив, была низкая и заросла деревьями. Особенно много было пальм; к нашему удивлению, они росли даже на горах, чего мы не видели ни на одном другом острове. С крутого, поросшего кустарником берега в море низвергались большие водопады, что делало это место похожим на романтический берег бухты Даски. На воде можно было увидеть спящих черепах, кои, невзирая на сильный ветер, преспокойно продолжали спать.

Чтобы пройти между островом Лепро и островом Аврора, мы лавировали всю ночь, продвигаясь к югу, и утром 8-го уже подошли вплотную к первому из них. Наконец один индеец отважился выйти в море на своем каноэ, а вскоре мы увидели, как еще трое спускают свои лодки в воду, собираясь плыть к нам. Другие сидели на скалах и смотрели на корабль оттуда. Некоторые из них с головы по грудь были выкрашены черной краской, при этом совершенно нагие, если не считать набедренной повязки и чего-то белого на голове. Лишь один из них носил кусок материи, который спускался наподобие орденской ленты с одного плеча к противоположному бедру и там опоясывался вокруг чресел. Он, видимо, был белого цвета, но довольно грязный и с красной каймой. Жители, все с темно-коричневым цветом кожи, вооружены луками и длинными стрелами. Те, что находились в каноэ, подплыли вплотную к нам и некоторое время говорили что-то громко и отчетливо, но язык их был нам совершенно незнаком. Более близкое знакомство оказалось невозможно, так как никто не желал подняться на борт. Когда мы, лавируя, опять повернули в сторону моря, они отстали от нас и возвратились на берег. Между скалами в разных местах были поставлены тростниковые плетни, вероятно чтобы ловить ими, как вершей, рыбу.

Тем временем мы совсем приблизились к острову Аврора и увидели, что он всюду покрыт прекрасным зеленым лесом. Вдоль берега тянется очень красивый песчаный пляж. Множество лиан вьется вокруг высоких стволов, переползая с дерева на дерево и как бы украшая их природными гирляндами и фестонами. На склоне холма огороженная плантация, а под ней сквозь кустарник низвергается пенистый водопад.

В 2 часа в море были спущены два каноэ, но они вскоре возвратились на берег, поскольку корабль, вынужденный лавировать, повернул в другую сторону.

Остров Аврора представляет собой узкую и длинную, вытянутую с севера на юг гору, довольно высокую и остроконечную. В длину он составляет примерно 36 миль, но в ширину нигде не бывает более 6 миль; центр его расположен под 15°6' южной широты и 168°24' восточной долготы. Остров Пятидесятницы расположен в 4° южнее и в длину, вероятно, такой же, а в ширину несколько больше. Центр его расположен под 15°45' южной широты и 168°28' восточной долготы. Остров Лепро, или Прокаженных, примерно такой же величины, как Аврора, только шире и расположен под 15°20' южной широты и 168°3 восточной долготы.

На островах Пятидесятницы и Лепро вдоль побережья больше равнин, чем на других, поэтому они лучше обработаны и на них больше всего жителей. Когда стемнело, мы действительно увидели перед хижинами множество костров, причем на острове Пятидесятницы огни поднимались до самых высоких вершин. Судя по всему, жители здесь занимаются больше земледелием, чем рыбной ловлей; здесь было видно мало лодок, да и крутой берег не особенно благоприятствует сему промыслу.

Остров, указанный на карте господина Бугенвиля южнее острова Пятидесятницы, показался перед нами на следующее утро. Он, однако, был окутан облаками, что не позволяло судить ни о его виде, ни о высоте. Весь этот день нам пришлось идти против ветра, однако буря немного утихла.

На другое утро погода улучшилась, прояснело, так что мы отчетливо могли видеть самый южный из островов, открытых господином Бугенвилем. Между ним и южной оконечностью острова Пятидесятницы есть пролив шириной около 6 миль. С южного острова в море выдается к востоку длинный низкий мыс, северный же берег, напротив, обрывается к морю очень круто, зато дальше вверх весьма полого поднимается к горе в глубине острова. Под облаками, окутавшими ее вершину, мы заметили густые скопления дыма, который, видимо, исходил из огнедышащей горы. Этот остров имеет в длину около 7 миль, центр его расположен под 16° 15' южной широты и под 168°20' восточной долготы. Еще в тот же самый день показался и самый юго-западный из открытых здесь Бугенвилем островов. Мы были рады возможности осмотреть такое множество разнообразных новых земель и направлялись к ним каждый раз с величайшей охотой. По нашим предположениям, здесь должен был находиться вулкан. Достигнув северо-западной оконечности острова, мы убедились, что это предположение было совершенно правильно. Отсюда хорошо были видны столбы белого пара, бурно поднимавшегося с вершины горы в глубине острова. Юго-западное побережье острова представляло собой большую равнину. Среди деревьев, равных которым по красоте мы не видели с тех пор, как покинули Таити, перед хижинами горело множество костров. Это тоже свидетельствовало о плодородии и густонаселенности острова.

Обогнув западную его оконечность, мы увидели на юго-востоке еще два острова. Один из них представлял собой весьма высокую гору, также напоминавшую вулкан, а дальше к югу находился второй остров с тремя высокими горами.

Западная часть острова, вокруг которого мы плыли, тоже была прекрасна. Зеленели великолепные леса, всюду виднелись кокосовые пальмы. Горы находились довольно далеко в глубине острова, поэтому между ними и берегом простирались равнины, обильно поросшие лесом и обрамленные у моря красивыми песчаными пляжами.

К полудню мы подошли довольно близко к берегу и увидели множество туземцев; они шли к нам вброд по пояс в воде. Один из них был вооружен копьем, другие — луком и стрелами, все остальные держали палицы. Несмотря на такое воинственное снаряжение, они махали нам зелеными ветками, что повсеместно считается знаком мира. Однако против их ожиданий и, возможно, вопреки их желанию нам в этот момент пришлось, лавируя, повернуть в сторону.

После обеда мы наконец решили пристать к берегу и послали две шлюпки разведать бухту, которую облюбовали с корабля. Она была прикрыта коралловым рифом, и на южной ее стороне собрались несколько сот индейцев. Некоторые из них шли навстречу нашим шлюпкам в своих каноэ, однако подойти к кораблю они не решались, поскольку он был еще далеко в море. Наконец со шлюпок нам знаками дали понять, что здесь хорошее дно для якорной стоянки. Мы вошли в бухту вслед за ними. У входа в нее были коралловые рифы; она была узкая и глубоко вдавалась в сушу. Наши штурманы поднялись на борт, и офицер рассказал нам, что индейцы на каноэ подходили к ним вплотную, не выказывая никаких враждебных намерений, напротив, махали зелеными ветками, зачерпывали пригоршней воду из моря и выливали ее себе на голову. Офицер расценил эту церемонию как знак дружбы и ответил им таким же образом, чем островитяне, по-видимому, были очень довольны.

Как только мы вошли в залив, они сразу приблизились к кораблю, размахивая, зелеными ветками, главным образом Dracaena terminalis и красивого Croton variegatum. При этом они беспрестанно повторяли слово томарр, или гомарро, имевшее, видимо, тот же смысл, что и таитянское тайо, то есть «друг». В то же время они были вооружены по большей части луками и стрелами, а некоторые и копьями, готовые, по-видимому, как к войне, так и к миру. Когда они подошли достаточно близко, мы бросили им несколько кусков таитянской материи, которую они приняли с большой радостью. В виде ответного подарка они передали на корабль несколько стрел. У первых наконечники были просто деревянные, но потом они передали нам стрелы с костяными наконечниками, намазанными каким-то черным, похожим на камедь веществом, которое мы сочли за яд. Чтобы удостовериться в этом, мы укололи такой стрелой в ногу молодую таитянскую собаку, по никаких последствий это не вызвало.

Язык сего народа настолько отличался от всех известных нам диалектов Южного моря, что мы не могли у них понять ни слова. Он звучал гораздо грубее, так как в нем часто встречались «р», «с», «ч» и другие согласные. Телосложение этих людей тоже было довольно своеобразное. Тощие, ростом не более 5 футов 4 дюймов и сложены непропорционально. Руки и ноги у них длинные и очень тонкие, цвет кожи темно-коричневый, волосы черные и шерстистые. Особенно странными казались черты лица: широкие, приплюснутые, как у негров, носы и выдающиеся скулы, а лоб маленький, иногда странной формы, площе, чем обычно бывает у людей. Можно к этому добавить, что лицо и грудь они раскрашивали черной краской, и это делало их еще безобразнее. У некоторых на головах были маленькие, сделанные из циновок шапочки, в остальном они ходили совершенно нагие. Вокруг бедер была повязана только бечевка, причем так крепко, что глубоко вдавливалась в тело. Почти все другие народы из чувства стыдливости придумали прикрывать свое тело одеждой, здесь же только половые органы мужчин были обернуты кусочком материи и так, в своей естественной форме подтянуты кверху и прикреплены к бечевке или поясу, что не только не прикрывало их, но, наоборот, выставляло, да еще в крайне непристойном, по нашим понятиям, положении.

С тех пор, как мы вошли в бухту, индейцы окружили корабль и переговаривались друг с другом весело и возбужденно, как будто выражая радость. Едва кто-либо из них появлялся, как сразу начинал болтать без умолку, да при этом еще скалил зубы — дружелюбно, но ничуть не лучше, чем Смерть у Мильтона. Это, равно как и их тощее сложение, безобразие и черная раскраска, делало их совершенно похожими на обезьян. Мне было бы от души жаль, если бы господин Руссо и его поверхностные последователи сочли сии слова за подтверждение своей орангутанговой системы; напротив, по мне, достоин сожаления человек, способный так забыть самого себя, свой разум и снизойти чуть ли не до павиана.

Когда стемнело, индейцы вернулись на берег и разожгли там множество костров, вокруг которых продолжали громко переговариваться. Казалось, будто они не могут насытиться разговорами, ибо поздно вечером опять подошли к кораблю на своих каноэ с горящими факелами, дабы вновь побеседовать с нами. Что ж, с их стороны не было недостатка ни в словах, ни в желании — но тем хуже, однако, обстояло дело с нашей способностью ответить. Вечер был славный, безветренный, луна иногда выглядывала из облаков. Убедившись, что мы не столь разговорчивы, как они, островитяне стали предлагать нам на продажу свои стрелы и прочие мелочи; однако капитан, дабы избавиться от них, строго приказал не покупать ничего.

Для нас был необычным и новым вид индейцев, бодрствующих столь поздно ночью, да еще на воде. Некоторые из нас высказали мнение, что они просто хотели разведать, начеку ли мы, хотя до сих пор их поведение не давало повода для таких подозрений. Убедившись наконец, что мы расположены к торговле не больше, чем к разговорам, они в полночь вернулись на берег — однако вовсе не для того, чтобы спать. Всю ночь мы слышали, как они там пели, били в барабаны, а иногда и танцевали, что доказывает их природную склонность к веселью и удовольствиям.

И на другое утро нам также не было от них покоя. Уже на рассвете они приплыли на своих каноэ, стали звать нас, громко повторяя слово гомарр. Четверо или пятеро из них отважились без всякого оружия подняться на палубу. Они ходили по всему кораблю смело и беззаботно, даже вскарабкались с необычайной ловкостью по снастям на мачты до самой верхней марсовой корзины. Когда они спустились, капитан провел их в свою каюту и подарил медали, ленты, гвозди и куски красной ткани. Здесь они показали себя самыми смышлеными и толковыми людьми, каких мы до сих пор встречали в Южном море. Они так быстро и правильно схватывали наши знаки и жесты, как будто общались с нами бог весть с каких пор, и за несколько минут научили нас множеству слов своего языка.

Как мы и поняли с самого начала, он совершенно отличался от языка, распространенного, хотя и в виде разных диалектов, на островах Общества, Маркизских, Дружбы [Тонга], на низких островах [Туамоту], острове Пасха и в Новой Зеландии. Самым необычным в нем было бурлящее произношение звукосочетания бррр; звук этот производился губами. Так, одного из наших знакомцев звали Мамбррум, другого — Бономбрруаи. Желая выразить свое изумление, они издавали шипящий звук — примерно так шипят гуси, если их раздразнить.

Им хотелось заполучить все, что ни попадалось им на глаза, однако, получив отказ, они не огорчались. Особенно понравилось им маленькое зеркальце, которое мы им подарили. С огромным удовольствием они разглядывали в нем себя, показывая таким образом, что при всем своем безобразии они, возможно, нравились себе ничуть не меньше, чем более красивые обитатели Таити и островов Общества. В мочках ушей и в ноздрях у них были отверстия, куда они в качестве украшения втыкали тонкие палочки или даже по две палочки белого селенита или алебастра, связанных в форме тупого угла. Это украшение изображено на гравюре. На руках выше локтей они носят плетеные браслеты, усеянные белыми и черными ракушками. Их повязывают уже в детстве, и так крепко, что потом их уже нельзя снять через локти. Кожа у них мягкая, гладкая, темно-коричневого цвета, а лица с помощью черной краски делаются еще темнее. Волосы курчавые, шерстистые, но на ощупь не мягкие, борода густая, курчавая, но не шерстистая; татуировки на теле не было, да из-за черного цвета кожи ее на расстоянии и нельзя было бы заметить. Господин Ходжс воспользовался возможностью сделать несколько портретов этих людей; некоторые из них были выгравированы на меди для книги о плавании капитана Кука. Самое характерное в чертах лица схвачено там верно, жаль только, что художнику показалось необходимым набросить им на плечи драпировку, тогда как этим людям вообще незнакома какая-либо одежда. Их легко удалось уговорить посидеть спокойно, пока господин Ходжс87 их рисовал; казалось, они поняли, для чего это делается.

Беседа была в полном разгаре, и добрые люди, судя по всему, казались весьма довольными, когда в каюту вошел первый лейтенант и рассказал, что один из индейцев требовал допустить его на корабль. Ему отказали, потому что здесь и так было полным-полно народу. Тогда индеец нацелился из лука в матроса, который, находясь в шлюпке, оттолкнул его каноэ. Поняли ли находившиеся в каюте островитяне по выражению лица лейтенанта и по нашим лицам содержание его слов, или слуха их достигли голоса их товарищей возле корабля — сказать не берусь. Как бы там ни было, лейтенант еще не кончил рассказ, как один из индейцев уже выпрыгнул через открытое окно каюты в воду и поплыл к своему рассерженному земляку, чтобы его успокоить. Тем временем капитан вышел с заряженным мушкетом на палубу и наставил его на индейца, который, к неудовольствию своих земляков, все еще продолжал целиться в матроса. Увидев такое дело, этот малый нацелил свою стрелу в капитана. Тогда индейцы, находившиеся вокруг корабля, кликнули тех, что были в каюте, и, как мы ни старались их успокоить, они тоже один за другим попрыгали из окна, боясь, как бы строптивость земляка не обошлась им дорого.

Мы услыхали выстрел и поспешили на палубу. Капитан выпустил в парня заряд дроби, и несколько дробинок попали в него. Тот, однако, не испугался. Он совершенно хладнокровно отложил стрелу с деревянным наконечником и стал искать другую, должно быть отравленную. Едва он опять прицелился этой стрелой, как третий лейтенант выстрелил дробью ему в лицо, после чего тот потерял всякую охоту задираться дальше и поскорее поплыл к берегу. Зато вместо него выстрелил индеец, находившийся с другой стороны корабля, и его стрела воткнулась в среднюю мачту. В него послали пулю, но, к счастью, не попали. Тут все каноэ одно за другим поспешили к берегу, а индейцы, еще остававшиеся на борту, попрыгали, спасаясь, в море. Особенно испугался выстрелов индеец, который находился на марсе и не знал причины переполоха: с неописуемым проворством он прыгнул с мачты в море.

Чтобы нагнать побольше страху и показать свое могущество, мы выстрелили еще из пушки в сторону берега, по деревьям. Тут они побежали совсем уже без оглядки. Те, кто был ближе всего к нам, от страха попрыгали из каноэ в море и в величайшем замешательстве поплыли к берегу. Как только они до него добрались, с разных сторон послышался барабанный бой. Было видно, как бедолаги бегают туда-сюда, собираются группами в зарослях, очевидно совещаясь, что им предпринять в столь критических обстоятельствах. Мы же тем временем спокойно сели позавтракать.

В 9 часов опять показалось несколько каноэ, они сновали возле корабля; однако индейцы казались робкими и встревоженными. Мы помахали им веткой Dracaena terminalis, которую они накануне сами передали нам в знак мира. Увидев ее, они тотчас опустили свои руки в море, а затем возложили их на головы и приблизились, чтобы взять подарки, которые капитан спустил им с борта, и с ними вернулись на берег. Мы на двух шлюпках последовали за ними: капитан, мой отец, доктор Спаррман, я и еще несколько человек, а также отряд морских пехотинцев.

Шагах в тридцати от берега тянулся риф; за ним было так мелко, что пришлось выйти из шлюпок и добираться до суши вброд. Там наши морские пехотинцы выстроились перед индейцами, которых было не менее трехсот и которые были вооружены, но держались миролюбиво и приветливо. Мужчина средних лет, более высокого роста, чем остальные, и, судя по виду, вождь, передал свои лук и колчан другому, а сам безоружный спустился к берегу и протянул руку в знак дружбы и примирения. Затем он велел принести поросенка и передал его в подарок капитану — возможно, чтобы искупить поведение своих земляков, а возможно, чтобы подтвердить восстановление мира. Эта сцена зарисована господином Ходжсом и очень красиво выгравирована для книги о путешествии капитана Кука.

Когда с этим было покончено, мы дали им понять, что нам не хватает дров. Чтобы восполнить этот недостаток, мы показали им несколько деревьев у самой воды, которые тут же на месте велели срубить и распилить. Пляж в этом месте не шире пятнадцати шагов, так что в случае нападения мы оказались бы в весьма опасном положении. Чтобы обеспечить себе какое-то прикрытие, капитан Кук приказал провести черту и показал индейцам, чтобы те ее не переступали. Они соблюдали это условие, однако со всех сторон их собиралось все больше. У каждого был лук из темно-коричневой древесины, более гибкой и красивой, чем красное дерево. Стрелы находились в круглом, сплетенном из листьев колчане и представляли собой тростинки длиной 2 фута, обычно с наконечником длиной 12 дюймов из эбенового или похожего на него блестящего черного и ломкого дерева. У других наконечники были костяные, но более короткие, длиной 2—3 дюйма, вставленные в щель и укрепленные с помощью кокосовых волокон. Поскольку волокна наматывались крест-накрест, то в промежутках образовывались маленькие ромбовидные углубления, заполненные попеременно красной, зеленой и белой красками. Деревянные наконечники были очень острые и покрыты, словно лаком, смолистым веществом.

Доверившись вновь заключенному мирному союзу, мы решились переступить проведенную линию и оказались среди дикарей. В силу своей природной болтливости они тотчас залопотали друг с другом и с нами и начали обучать нас своему языку, очень удивляясь тому, что мы так быстро запоминаем слова, и, казалось, задумывались над тем, как возможно выразить звучание слов с помощью карандаша и бумаги. Насколько усердны они были, обучая нас своему языку, настолько интересовал их наш язык; они очень точно, с достойной восхищения готовностью повторяли все, что мы им говорили. Желая получше испытать подвижность их органов речи, мы попробовали предложить им самые трудные знаки из всех европейских языков, например русское щ, однако они не споткнулись даже на нем и с первого же раза без труда и ошибок повторили. Едва мы сообщили им название наших чисел, как они очень быстро повторили их на пальцах; короче говоря, все их телесные недостатки вполне восполнялись остротой ума.

Мы захотели приобрести кое-что из их оружия, однако они не проявили склонности уступить его нам. Но все их колебания прекратились, едва мы предложили взамен носовые платки, куски таитянской материи и английской ткани. На товары, имевшие в их глазах особенно большую цену, они скоро стали обменивать обычные и, наконец, даже отравленные стрелы, однако предупредили нас, чтобы мы не касались их острия пальцем, так как малейшая рана, нанесенная ими, смертельна; другими можно попасть в руку, и это не будет опасно для жизни. Когда мы делали вид, будто, несмотря на это предостережение, хотим пощупать острие, попробовать пальцем, насколько оно остро, они всякий раз с искренней тревогой отдергивали нашу руку, точно остерегая нас от неминуемой опасности.

Кроме луков и стрел на правом плече у них на толстом, сплетенном из травы шнуре висела палица из казуаринового дерева. Как и все их деревянные орудия, она была очень тщательно отделана и красиво отполирована, в нижней части обычно имела утолщение, но была длиной не более 3,5 фута. Ее, видно, пускали в ход в настоящей рукопашной схватке, когда стрелы иссякали. На левой руке островитяне носили круглую дощечку, обтянутую соломой и крепко привязанную к сгибу пальцев. Она имела в поперечнике около 5 дюймов и служила для защиты руки от удара спущенной тетивой. Однако эти деревянные машкеты, как их можно было бы назвать, а также упомянутые выше украшения (браслеты из ракушек, камень, продеваемый в нос, и раковины, какие они носят на груди) слишком высоко ценились, чтобы служить предметом обмена.

Недалеко от берега, где наши люди валили деревья, мы отыскали несколько новых растений. Тем больше сокровищ хранили, видимо, внутренние области острова, который производил впечатление одного сплошного леса. Доктор Спаррман и я обнаружили тропу, по которой можно было пройти довольно незаметно, прячась за кустарником. Мы так и сделали и уже через первые двадцать шагов нашли два прекрасных новых растения. Однако не успели мы спрятать свою ботаническую добычу, как из леса вышли несколько индейцев и знаками дали нам понять, что­бы мы вернулись к берегу. Мы показали им сорванные растения и жестами, как могли, постарались объяснить, что просто ищем травы. Но это не помогло, они настаивали, чтобы мы ушли из леса, и во избежание неприятностей нам пришлось вернуться обратно.

На этом участке леса деревья стояли плотно и заросли низким кустарником, но дальше лес казался более редким. Судя по тому, что оттуда доносились голоса женщин и детей, там, возможно, находились плантации или жилье. Поэтому нам было крайне жаль, что нас обнаружили в такой неподходящий момент. Под деревьями в лесу мы не нашли ничего нового, однако много неизвестных пород могло быть в так называемом подлеске. Что здесь были кокосовые пальмы, бананы, хлебное дерево и другие ценные деревья, мы не сомневались, ибо видели их еще с корабля и уже знали, как они называются на местном языке.

Во время нашего недолгого здесь пребывания капитан Кук попросил у человека, которого считал вождем, свежей воды, и ему тотчас принесли полную калебасу. Вода была очень чистая и прозрачная, ее подали капитану вместе с кокосовым орехом. Но, кроме этой маленькой порции, получить ничего не удалось.

У некоторых островитян с руки свисали маленькие пучки некоей травы, относящейся к новому семейству Evodia и имеющей благоуханные цветы. Чтобы исследовать это растение, мы сняли с их рук несколько пучков, что одни позволили сделать без возражений, другие, напротив, вырвали у нас траву и отбросили с таким недовольным видом, словно это было теперь что-то подозрительное или зловредное. Мы попробовали семена этой травы на вкус, они были приятны и ароматны; не было никаких причин считать эти растения ни ядовитыми, ни просто вредными для здоровья. Почему же индейцы с таким неистовством вырывали их у нас из рук? Понять сие трудно — разве что это растение считается знаком вражды или вызова, подобно тому как некоторые другие растения считаются знаками дружбы и мира.

Наступила пора отлива, и вода отошла от берега так далеко, что посуху можно было дойти до рифа, где вокруг наших шлюпок собралась толпа индейцев, желавших менять вещи. Таким образом мы могли оказаться в некотором окружении. Потому части морских пехотинцев было приказано образовать фронт в сторону суши, а другой части — в сторону моря, хотя индейцы не выказывали в отношении нас никаких враждебных намерений. Так что мы беззаботно продолжали свои беседы, да и они без умолку болтали между собой; шум стоял сильнее, чем на самой большой и людной ярмарке.

Вдруг все разговоры смолкли и наступила мертвая тишина. Мы озадаченно переглянулись, в испуге осмотрелись вокруг и ради осторожности присоединились к солдатам. Дикари были смущены не меньше; казалось, они сами опасались какой-то беды, но, увидев, что мы держимся вполне спокойно, стали опять болтать, и за несколько минут всякая настороженность с обеих сторон исчезла.

Ничтожное обстоятельство, послужившее причиной этой тревожной тишины, в то же время красноречиво доказывало, как хорошо эти люди были настроены по отношению к нам. Дело в том, что один из матросов велел какому-то индейцу пустить как можно выше в воздух стрелу. Тот уже готов был это сделать, натянул тетиву, но некоторые из его земляков испугались, что мы неверно истолкуем этот выстрел, начали его отговаривать, а заодно громкими возгласами призвали поберечься остальных. Поэтому вдруг и наступила общая тишина. Вообще вся эта сцена могла бы дать тему как поэту, так и живописцу. Выражение испуга и ожидания, мелькнувшее на всех лицах, дикие, опасливые взгляды, мрачные, угрожающие мины, сияющие отвагой глаза, бесконечное разнообразие поз, характерных движений, когда каждый потянулся к своему оружию, природа, группы индейцев — словом, все вместе составляло сюжет, достойный исторической картины.

Когда переполох утих, наши дровосеки вновь принялись за работу, немало восхищая индейцев своей сноровкой. Показалось и несколько женщин, однако все они еще держались в некотором отдалении от намеченной нами черты. Они были маленького роста и притом самой безобразной наружности, какую мы только встречали в Южном море. На взрослых, вероятно замужних, были короткие куски материи или циновки, достававшие от бедер до колен. Иные носили только шнур вокруг тела с повязанными на нем соломенными жгутами; они, как передник, прикрывали, во всяком случае, самое необходимое. Дети же без различия пола до десяти лет ходили совершенно голые. Некоторые женщины посыпали волосы желтой пудрой из куркумы, другие раскрашивали этой краской лицо, иные даже все тело, что неприятно контрастировало с темным цветом их кожи. Здесь это, конечно, считалось красивым, ибо вкусы людей бесконечно разнообразны. Сей желтый грим, если его можно так назвать, составлял все украшение женщин; во всяком случае, мы не видели больше ничего: ни ушных колец, ни ожерелий, ни браслетов. Похоже было, что до таких украшений здесь падки лишь мужчины. Обычно это служит признаком презрения к женщинам, кои живут в величайшем рабстве. Видимо, так оно было и здесь. На спине женщины носили большие узлы, а в них ребенка, иногда даже не одного, что при их и без того хилом сложении производило тяжкое впечатление. Мужчины не выказывали им никакого уважения, они даже не позволяли им подойти к нам поближе, и женщины держались соответственно: они убегали, когда мы к ним приближались.

К вечеру большая часть толпы разошлась, вероятно чтобы поесть. Вождь пригласил капитана в свою лесную хижину, однако тот не принял приглашения. Побыв еще немного на берегу, он к 11 часам вместе с нами вернулся на корабль. Туземцы спокойно пропустили нас, но оставались на берегу, пока мы не достигли корабля. Господин Бугенвиль на острове Лепро столь же легко не отделался; там индейцы держались дружелюбно лишь до тех пор, пока его люди не сели в шлюпку, а потом обстреляли их из луков, на что те ответили ружейным залпом, так что несколько индейцев упали на землю. Поскольку эти острова расположены близко друг от друга и господин Бугенвиль был там всего несколько лет назад, вероятно, и здешние жители кое-что слышали о могуществе европейцев; потому и держались с нами осторожно.

Сразу после обеда капитан Кук и мой отец отправились на берег, на северную сторону бухты, чтобы забрать наш якорный буй, украденный туземцами, и, как мы могли видеть через подзорную трубу, утащенный ими в ту сторону. Все это время на южном берегу бухты, где мы высаживались утром, не было видно ни одного индейца. Из леса, однако, слышалось хрюканье свиней; очевидно, на острове имелся кое-какой скот.

Как только наша шлюпка отошла, несколько каноэ с индейцами, желавшими торговать, подплыли к борту. До позднею вечера они привозили на продажу луки, стрелы, палицы и копья и уступали их за небольшие куски ткани. Их каноэ были не более 20 футов в длину, однако плохо сработаны и без украшений, но с выносными поплавками, или противовесами (аутриггерами). Мы насчитали их всего не более четырнадцати, из чего можно было заключить, что рыбная ловля для здешних жителей значит немного.

Капитан с моим отцом вернулись на борт еще до захода солнца. Туземцы спокойно позволили им забрать якорный буй. Правда, некоторые принадлежности к нему пропали, но их легко можно было заменить. Индейцы, жившие на том берегу, скоро начали торговать с нашими людьми; однако они не хотели продавать ничего, кроме оружия и украшений, да и в обмен получали лишь незначительные мелочи.

Одна старуха отдала украшение, которое здесь обычно вдевают в нос. Оно состоит из двух полупрозрачных клиновидных кусочков селенита, связанных острыми концами с помощью стеблей травы. Толстый конец в диаметре имеет около полудюйма, а в длину каждый составляет три четверти дюйма. Сию ценную вещь она вынула из собственного носа. Вообще это громоздкое украшение, выкрашенное черной краской, можно было назвать во всех отношениях безобразным.

Наши люди хотели раздобыть съестного, но, несмотря на все их старания, индейцы ничего подобного на продажу принести не пожелали. Возможно, товары наши казались им не так хороши, чтобы отдавать за них продовольствие, которое всюду составляет истинное богатство народа. Так к нему относятся при меновой торговле все народы Южного моря, и по тому, каким количеством съестного оплачивали они наши товары в зависимости от их полезности, можно было почти всегда довольно точно судить о богатстве народа и о плодородности страны.

Пользуясь случаем, наши люди прошли еще вверх к месту, где заканчивался мыс, огибавший бухту, и увидели там огороженные плантации бананов, хлебного дерева, кокосовых пальм и других растений, а неподалеку — несколько бедных маленьких хижин. Это были просто навесы из пальмовых листьев, покоившиеся на нескольких сваях, однако такие низкие, что под ними нельзя было стоять прямо. Поблизости в траве бегали свиньи и домашняя птица. Жителей, казалось, не обеспокоил нежданный приход чужих гостей; вообще они проявили к нам меньше любопытства, чем их земляки, с которыми мы имели дело утром. Их было немного, и они казались не особенно довольными тем, что капитан Кук дошел до их домов, но свое недовольство не выражали какими-либо открытыми действиями.

От этих хижин наши люди дошли до конца мыса, откуда на востоке были видны три острова. Они спросили у своих спутников-индейцев, как называются эти острова, и те сказали, что самый большой, на котором мы заметили вулкан, называется Амбррим [Амбрим], другой, с высокой горой, напоминавшей по форме сахарную голову,— Па-ум [Паама], а самый южный—Апи [Эпи]. Потом они показали на мыс, где сами стояли, и спросили, как называется на здешнем языке их собственный остров. Малликолло [Малекула] — ответили те. Это название было так похоже на Маниколло (как назвал капитан Кирос в описании своего плавания 160 лет назад один из островов), что несомненно речь шла об одной и той же земле. Небольшое расхождение в звучании связано было, скорее всего, с тем, что капитан Кирос, по его собственным словам, не был тут сам, а лишь слышал об этой земле от индейцев. Как бы то ни было, из истории его плавания можно заключить, что земля, которую он назвал Землей Святого Духа (Тьерра дель-Эспириту-Санто), есть не что иное, как один из островов архипелага, где мы сейчас находились [остров Эспириту-Санто, или Мерена]. С этой точки зрения открыть название Малликолло было для нас очень важно.

На обратном пути кто-то из наших людей нашел на берегу апельсин — явное доказательство того, что сведения, которые Кирос сообщает о продуктах, производимых на открытых им землях, заслуживают такого же доверия, как и все остальное, о чем он рассказывает. В данном случае мы были вправе составить о Малликолло самое лестное представление, ибо он славил сей остров как особенно богатый всевозможными дарами природы. Наши люди показали этот фрукт индейцам, и они тотчас сказали им, как он называется на их языке. На островах Дружбы мы встречали пампельмусы (шеддок), но апельсинов до сих пор не видели ни на одном из островов Южного моря.

Капитан велел шлюпке пройти около двух миль в глубь бухты. Берег там зарос мангровыми деревьями, но пресной воды не было видно нигде, хотя, наверное, между деревьями в море стекал ручей. Обнаружить его не удалось, потому что просто невозможно было продраться через эти заросли, где ветви, свисая, пускают новые корни и переходят таким образом в новые стволы, не отделяясь от материнского дерева. В тот день до вечера держалась жара, и наши люди вернулись на борт крайне утомленные. По пути они слышали бой барабанов и видели, как индейцы под этот бой танцуют на берегу возле костров. Музыка, подобная той, что мы слышали прошлой ночью, была неблагозвучна и однообразна, зато она казалась более живой, чем на островах Дружбы.

Ночью наши люди попробовали ловить рыбу, и довольно успешно. Особенно кстати нам пришлась девятифутовая акула, ибо из свежих съестных припасов у нас оставалось лишь немного клубней ямса, которые мы употребляли вместо хлеба. Другой матрос поймал индейскую прилипалу (Echeneis naucrates) почти двух футов в длину, третий — двух больших красных морских лещей, похожих на тот вид, что Линней называет Sparus erythrinus. Одной из этих рыб матрос угостил своих товарищей, другую подарил лейтенантам. Капитану досталась часть акулы, которую мы и поели на другой день. Таким образом, вся наша команда получила немного свежей еды. Правда, акулье мясо нельзя назвать лакомством, но все-таки оно было лучше нашей обычной солонины; нужда заставила нас счесть его даже вкусным. Ведь превращает же сей строгий воспитатель во вкусную еду для гренландцев китовый жир, а для готтентотов — отвратительные грязные потроха!

Когда акулу вскрыли, в ней нашли костяное острие, вероятно, отравленной стрелы, застрявшее глубоко в голове. Она пронзила насквозь череп, но, несмотря на рану, акула вела себя так, будто и не была ранена. На этом наконечнике оставалось еще немного дерева и кокосовых волокон, но они уже так истлели, что рассыпались от малейшего прикосновения. Похоже, яд, который якобы содержался в этих стрелах, для рыб не был смертельным.

На другое утро мы снялись с якоря и покинули этот остров. За короткое время мы едва успели сделать план здешней гавани. Как показали астрономические наблюдения, она расположена под 16°28' южной широты и 167°56' восточной долготы и получила название бухта Порт-Сандвич. Не успели мы выйти за риф, как наступил штиль. Пришлось спустить шлюпки, которые отбуксировали нас в открытое море, затратив на это немало времени и труда. Индейцы воспользовались случайной отсрочкой и на четырнадцати каноэ привезли нам еще множество оружия в обмен на таитянскую материю, которая им очень нравилась. Мы и на сей раз потребовали от них продовольствия, но они расположены были к этому так же мало, как накануне, и не соглашались отдать нам ничего, кроме этих вещей, без которых им легче было обойтись или которые они без особого труда могли сделать.

К полудню мы наконец вышли из бухты, и поднявшийся ветер стал уносить нас от Малликолло. Теперь мы держали курс на Амбррим, то есть на остров, где видели огнедышащую гору. Могли бы мы получить продукты, если бы пробыли здесь подольше и ближе познакомились с местными жителями, сказать трудно; думается, все равно вряд ли, потому что о пользе наших железных изделий они не имели пока никакого представления, а других товаров за их продовольствие мы не могли им предложить.

Остров Малликолло вытянут с севера на юг и имеет в длину около 20 морских миль; гавань, где мы останавливались, расположена на его юго-восточной оконечности. В глубине острова лежат высокие, покрытые лесом горы, с которых, видимо, стекают хорошие источники и ручьи, хотя из-за густых мангровых зарослей мы не смогли до них добраться. Земля там, где мы могли ее видеть, жирная и столь же плодородная, как на островах Общества. Поскольку на соседнем острове Амбррим находится огнедышащая гора, можно предположить, что остатки, вулкана есть и на Малликолло. Растения на такой почве и в здешнем климате произрастают, видимо, хорошо и в большом разнообразии, и полезных растений здесь не меньше, чем на других островах Южного моря. Кокосовые орехи, хлебное дерево, бананы, ямс, корни Arum[таро], куркуму и апельсины мы покупали здесь сами и узнали от местных жителей, как называются эти плоды.

Домашние животные представлены здесь свиньями и курами, однако наше присутствие расширило этот перечень, поскольку мы оставили на Малликолло для разведения пару молодых собак с островов Общества. Индейцы выказали по этому поводу необычайную радость, но дали этим животным то же название, каким на их языке обозначают свиней (брооас). Очевидно, собаки для них оказались совершенно новыми, неизвестными животными. Других четвероногих мы за время нашего короткого пребывания здесь не встретили, однако вряд ли на острове, столь далеко отстоящем от материка, таковые вообще водятся. Зато в лесах много разных птиц, часть которых наверняка еще неизвестна натуралистам. Более близко изучить животный и растительный мир нам не позволила кратковременность стоянки, ведь мы провели на острове всего один день, причем главным образом на бесплодном побережье.

Куда более странными, чем природные продукты этой страны, выглядят ее обитатели. Насколько можно судить по толпе, что встретила нас в Порт-Сандвиче, число их довольно значительно, однако, если принять во внимание размеры острова, его не назовешь особенно густонаселенным. По-моему, самая высокая цифра, какую можно предположить,— 50 тысяч, и живут они не только в низменных областях страны, как на Таити, а расселены но площади более чем в 600 квадратных миль. Вообще Малликолло представляет собой как бы один большой лес; лишь несколько участков среди него выкорчеваны и обработаны, но подобные обитаемые места рассеяны в нем, как маленькие острова в просторах Южного моря.

Если нам когда-либо удастся проникнуть сквозь мрак, каким окутана история сего народа, то, скорее всего, окажется, что они появились в Южном море позднее, нежели обитатели островов Дружбы или Общества. Во всяком случае, очевидно, что они совсем иного происхождения; это доказывает как их вид, так и язык и нравы. Кое в чем они, видимо, сходны с жителями Новой Гвинеи и Папуа, во всяком случае у них такая же черная кожа и такие же шерстистые волосы. И если климат действительно влияет на людей до такой степени, как это утверждает граф Бюффон, то Малликолло заселен не так давно, поскольку у здешних жителей со времени их переселения в эти более мягкие широты не уменьшилась ни первоначальная чернота кожи, ни шерстистая курчавость волос. Я, со своей стороны, считаю, что климат не оказывает столь общего и явного влияния, и называю данную причину лишь, предположительно, но готов отказаться от нее в пользу другого, более вероятного мнения.

К сожалению, Новая Гвинея и соседние с ней острова, единственные земли, исследование которых могло бы пролить на данный вопрос какой-либо свет, еще мало изучены, а что касается до их жителей, то они почти совсем еще нам неизвестны. Немногие путешественники, там побывавшие, сообщают лишь, что на Новой Гвинее живет более чем один народ и, что самое примечательное, наряду с неграми там есть люди с более светлой кожей, которые, судя по их обычаям, возможно родственны обитателям островов Общества и Дружбы. А может, там есть и третье племя, возникшее из смешения негров с менее чернокожими.

Тощее телосложение позволяет сравнить малликольцев с жителями Новой Голландии [Австралии], однако в остальном они совершенно от них отличны. Представляется особенно странным и, на мой взгляд, совершенно своеобразным обычай этого народа перетягивать себе живот шнуром так крепко, что тому, кто не приучен к сей моде с детства, он причинял бы, вероятно, крайнее неудобство, а возможно, и вред здоровью. Шнур, который для этого используется, примерно с палец толщиной, образует над пупком очень глубокую перетяжку, так что кажется, будто у них два живота, один выше, другой ниже пояса. Капитан Кук по этой причине любил сравнивать их с муравьями. Рука выше локтя тоже перетянута очень тесным браслетом, вероятно таким же манером. Несомненно, подобные браслеты они должны надевать уже в детстве, да так с ними и вырастать.

Черты лица у них крайне безобразны, но в них немало мужественности, живости, смышлености. Нижней частью лица, особенно губами, они весьма отличаются от африканских негров, верхняя же часть, особенно нос, имеет такой же вид, как у них, и волосы такие же шерстистые и курчавые. Вдавленный лоб сформирован, видимо, не природой, а руками матерей; ведь известно, что голова новорожденного может принимать любые формы. Например, на Американском континенте есть народы, которые стараются придать головам своих детей форму солнца, луны или других тел. На Малликолло стискивание головы не заходит столь далеко и немного добавляет к природному безобразию их лиц.

Климат на этом и на соседних островах очень теплый, но, вероятно, не такой умеренный, как на Таити, поскольку Малликолло гораздо большe пo размеру. Правда, во время нашего краткого здесь пребывания мы не страдали от чрезмерной жары. Термометр показывал 76—78° [24—25°С], что для жарких широт вполне сносно. В таком климате не нужно одежды, и носить ее было бы чистой роскошью, для которой местные жители еще недостаточно богаты и зажиточны. Густой лес, покрывающий всю страну, достаточно защищает ее как от жара отвесных солнечных лучей, так и от суровых ветров.

Единственное, что прикрывали туземцы,— это половые органы, и то, по-моему, лишь для того, чтобы защитить от повреждений сии чувствительнейшие части тела в лесах, полных колючек и сучьев. Что это было главной причиной, доказывает хотя бы обыкновение подтягивать их вверх. Стыдливость, во всяком случае, тут ни при чем; ведь она, как целомудрие, является лишь следствием нашего воспитания, но не врожденным понятием; считать ее таковым у нас столь же мало оснований, как выдавать за природные инстинкты многие другие моральные чувства. Все грубые, необразованные народы наглядно показывают, что стыд и целомудрие в природном состоянии — добродетели совершенно неведомые. А значит, это чисто условные добродетели, всюду принимающие разные формы в зависимости от степени утонченности и нравов. Если бы мы попытались внушить мужчинам на Малликолло наши понятия о воспитанности и чести и прикрыть их к тому же чужеродными одеждами, вот тогда они наверняка не смогли бы воздержаться от непристойных мыслей, ибо форма таких одежд скорее поощряет их, нежели им препятствует. Точно так же и женщины здесь меньше всего заботились о стыдливости, когда надевали свой жалкий пук соломы, который служил им вместо передника.

Гораздо более глубокими и коренными можно считать свойственные всем представления о красоте, сколь ни различны они у разных народов. Малликолец считает, что камень в носу, браслет, ожерелье и черный глянцевый грим необычайно его красят, зато своей жене он не позволяет никаких, украшений. Женщины, насколько мы видели, довольствуются тем, что раскрашивают себе тело желтой куркумой, которая издает особый ароматический запах. На островах Дружбы [Тонга] эту краску употребляют вместо пудры для волос, а на острове Пасхи женщины раскрашивают себе ею лицо и одежду. Возможно, сие делается и не для украшения, а больше ради других полезных свойств, приписываемых этому веществу. Татуировка, распространенная у других народов Южного моря, имеющих более светлую кожу, малликольцам, видимо, совершенно неизвестна.

Пища у них по большей части растительная, поскольку они занимаются настоящим земледелием. Иногда они могут съесть свинью или курицу, да и море способно поставлять им съестное. Правда, мы не видели у них рыболовных снастей, но наличие каноэ позволяет предположить, что они без рыбной ловли не обходятся. С их орудиями мы познакомиться не смогли из-за краткости своего здесь пребывания. Однако, насколько можно судить по их лодкам и жилищам, они мастера не особенно умелые. Почва здесь, видно, хорошая и плодородная, однако из-за леса, покрывающего весь остров, должно быть, крайне трудно обрабатывать столько земли, сколько нужно, дабы обеспечить себе пропитание, тем более что произрастание культурных растений весьма затруднено обилием сорняков. И кто знает, не для того ли они перетягивают себя бечевками и браслетами, чтобы помешать росту тела и, стало быть, меньше нуждаться в питании? Во всяком случае, я склонен думать, что лишь необходимость может породить столь противоестественный обычай, а затем он, возможно, остался уже по привычке, и теперь это считается просто красивым.

Время, которое им приходится тратить на возделывание земли, видимо, не оставляет им досуга для изготовления настоящей одежды, да она им и не особенно нужна. Кроме того, хорошо известно, что любовь к покою и праздности является обычным недостатком всех малых нецивилизованных народов. Они не возьмутся за работу, покуда не заставит нужда. Мы заметили, что малликольцы часть своего времени посвящают музыке и танцам. Их инструменты, как можно себе представить, весьма просты. Мы не слышали у них ничего, кроме барабана, но барабаны, как и дудки,— обычно первые изобретаемые инструменты. Повседневные домашние занятия столь однообразны, что человеку для отдыха действительно нужно что-то необычное; похоже, что именно этой цели служат повсюду сильные и своеобразные движения тела, искусственные звуки, напряжение голоса и органов речи.

Однако малликольцам барабаны служат не только для досуга; в случае опасности ими подается сигнал тревоги. Мы с большой вероятностью можем предположить, что они ведут частые войны со своими соседями; наверняка и между ними самими бывают раздоры, ибо они живут отдельными семьями, рассеянными по всему острову. Они привыкли всегда носить при себе оружие, никогда не выпускать его из рук; безоружными были разве только те, кто входил в каюту к капитану. Похоже, что и в изготовлении его они выказывают больше искусства и старания, нежели в других своих занятиях. Луки их крепки, сделаны из очень упругого дерева и чисто отшлифованы. Стрелы красиво отделаны, особенно ядовитые снабжены настоящими маленькими украшениями. Само изготовление ядовитых стрел свидетельствует о смышлености островитян. Возможно, на эту уловку толкнули их жажда мести и страх перед угнетением. А может быть, такое вспомогательное средство возмещает им недостаток телесной силы, слабость сложения. Однако нельзя с уверенностью сказать, действительно ли стрелы у них были отравлены. Собака, на которой мы вскоре по прибытии поставили опыт, сама собой поправилась, хотя она как раз в это же время поела и ядовитой рыбы.

Позже мы устроили испытание еще на одной собаке. Ланцетом ей сделали надрез на бедре, затем соскоблили камедь, которую считали ядом, посыпали на рану и перевязали. Несколько дней собака хромала как из-за нарыва, так и из-за тугой перевязки; но когда перевязку сняли, она постепенно выздоровела, как и первая.

Жители острова Санта-Крус или Эгмонт [остров Нденде], убившие несколько человек из экипажа капитана Картерета, видимо, во многих отношениях напоминали малликольцев, о чем можно судить по описанию, содержащемуся в «Истории английских морских путешествий» Хауксуорта (ч. 2, с. 87, 179 и сл.). По свидетельству Картерета, правда, луки и стрелы у них длиннее, а острия стрел делаются не из костей, а из кремня. Однако что касается главного, то есть их отравленности, то тут они несхожи. Во всяком случае, Кирос (первым открывший Санта-Крус) уверяет, что и жители этого острова, как и жители залива Св. Филиппа и Св. Якоба [Сент-Филип-энд-Сент-Джемс на острове Эспириту-Санто], также имеют обычаи отравлять свои стрелы. Должен, однако, сказать, что примеры, приводимые им в доказательство этого предположения, на мой взгляд, столь же мало позволяют судить о действительном положении вещей, как и опыты с нашими собаками.

Выше я упоминал, что малликольцы пытаются защитить руку от спущенной тетивы с помощью своего рода деревянной манжеты; судя по тому, что они их никогда не снимают, луком они пользуются постоянно. Кроме того, они носят также копья или дротики и короткие боевые палицы, которые, видимо, используют лишь в рукопашной. Обилие оружия позволяет предположить воинственность их нрава, хотя с нами они держались в общем миролюбиво, но притом осторожно. Иногда в физиономиях их проступало что-то враждебное и злое, однако причиной могла быть просто озабоченность или недоверие. Конечно, они нас не пригласили задержаться, однако стоит ли их упрекать за это, если они видели в нас страшных и могущественных пришельцев, от коих нельзя было ждать ничего хорошего?

О форме правления этого народа при беглом взгляде судить трудно, так что я здесь могу высказать не более чем предположения. Чувствуется, что они постоянно настороже, а стало быть, часто воюют или находятся с кем-то во вражде. Для этого им надобны предводители, которым они, возможно, подчиняются, как это делают новозеландцы, на время боя. Единственный, кого мы могли счесть вождем, был человек, по приказанию которого нам принесли воду; это показало, что он пользуется среди своих земляков некоторым почтением, хотя внешне от них ничем ее отличается .

Религия их осталась нам совершенно неизвестна, как и их домашняя или частная жизнь. Страдают ли они болезнями, мы тоже не могли выяснить. Нам самим не встретилось ни одного больного, однако, по сведениям господина Бугенвиля, жители одного из соседних островов так страдают от проказы, что он даже назвал их землю Isle de Lepreux, то есть островом Прокаженных.

О национальном характере малликольцев следует судить, учитывая степень их культуры. Они живут, разделенные на множество мелких племен и отдельные семьи, рассеянные по всему острову, отсюда, видимо, частые столкновения друг с другом. Поэтому не приходится удивляться их постоянной настороженности и недоверчивости. Однако задираться они отнюдь не склонны; напротив, их поведение с нами доказывало, что они предпочли бы избегать ссоры, и бывали весьма недовольны, когда кто-либо из их земляков предпринимал что-то, способное нарушить добрые взаимоотношения. Часто они вручали нам зеленые ветки, повсеместно служащие знаком мира. Судя по всему, то же значение имеет и обычай поливать водой голову; одновременно он подтверждает наше предположение, что этот народ имеет сходство с обитателями Новой Гвинеи. Дампир, в частности, обнаружил подобную же моду и в Пуло-Сабуда, на западном побережье Новой Гвинеи. В обращении они проявляют большую смышленость, понятливость, обладают желанием и способностью обогащать свои знания. Вероятно, они очень любят танцы и темперамент имеют веселый, живой. Было бы нетрудно сделать их несравненно более цивилизованными; думаю, честолюбивый человек из их же среды быстро добился бы этого.

Однако возвращаюсь к истории нашего плавания.

Мы вышли за риф бухты Порт-Сандвич, взяли курс на Амбррим, и перед нами постепенно открылась юго-восточная оконечность Малликолло, где четыре-пять маленьких островов образовали нечто вроде бухты.

Амбррим, на которой находится огнедышащая гора, имеет в окружности около 20 морских миль. Центр острова лежит под 16° 15' южной широты и 168°20' восточной долготы. К югу от него находится остров Па-ум с большой горой. Он на вид не очень крупных размеров, хотя мы не знали, не соединяется ли с ним низкая земля, находящаяся западнее. Но если обе они образуют остров, все равно он в поперечнике не более 5 морских миль.

Упомянутый пик, согласно нашим наблюдениям, лежит под 16°25' южной широты и 168°30' восточной долготы. К югу от этой горы находится остров Ани. Он большой, гористый, одинаковой величины с Амбрримом, то есть примерно 7 миль в длину. Центральная его часть находится под 16°42' южной широты и 168°36 восточной долготы. Дым, который, как мы видели, часто поднимался со всех этих островов, заставлял нас предположить, что туземцы готовят здесь еду на кострах под открытым небом, ибо на островах Общества и Дружбы, где пища готовится всегда в земле с помощью раскаленных камней, мы редко видели дым либо огонь.

Свежая рыба, которой в тот день угостилась вся наша команда, едва не стала причиной смерти некоторых. Все лейтенанты и лица, сидевшие с ними за одним столом, а также один помощник штурмана, кадеты и корабельный плотник съели двух красных морских лещей (Sparus erythrinus). Спустя несколько часов у них появились сильнейшие симптомы отравления. Недомогание началось с сильного жара, затем последовали невыносимая головная боль, рвота и понос. Все тело, особенно руки, колени и вообще ноги, настолько онемело, что люди не могли даже стоять, а тем более ходить. Слюнные железы стали выделять много слизи. Наконец заболел и живот, то и дело начинались кишечные судороги. То же самое случилось со свиньей, поевшей внутренности этой рыбы; она ужасно раздулась, а на другое утро ее нашли в стойле мертвой. Остальные внутренности и несколько кусков вареной рыбы съели собаки, которые расплатились подобным же образом. Они жалобно выли и скулили, их все время тянуло на рвоту, и от изнеможения они едва ползали. Подох, к сожалению, даже маленький попугай с островов Дружбы, привыкший сидеть за столом на плече своего хозяина, хотя он попробовал всего маленький кусочек. Словом, радость от возможности поесть свежей рыбы внезапно обернулась болью и стенаньями. К счастью, наш врач избежал судьбы своих сотрапезников благодаря тому, что ел на сей раз не за нашим столом; так что он сумел оказать больным необходимую помощь.

На следующее утро мы находились все еще недалеко от Малликолло, Амбррима, Апи и Па-ума, а курс держали к южному острову, который увидели 21-го. По трем небольшим горам мы назвали его островом Три-Хиллс, то есть островом Трех холмов [Май]. Подойдя к нему на полмили, мы нашли его похожим на встреченные прежде. Он был лесист и производил впечатление густонаселенного. Некоторые из жителей спустились к берегу. Они были вооружены луками и видом очень походили на малликольцев.

У северо-западной оконечности этого острова находились риф и несколько отдельных утесов. Сам остров в окружности имеет около 5 морских миль и вытянут с северо-востока на юго-запад. Согласно астрономическим наблюдениям, он расположен под 17°4' южной широты и 168°32' восточной долготы.

В полдень мы развернули корабль и пошли на северо-восток, чтобы поближе рассмотреть мелкие острова к югу от Апи. При этом мы увидели на юго-востоке высокую гору, а за ней довольно большую полосу земли. Нас начинала удивлять многочисленность островов, которые здесь лежали группами, и то, что они располагались в юго-восточном направлении, наводило на мысль, не тянутся ли они до Новой Зеландии, что сулило нам цепь открытий.

После полудня мы достигли самого северо-восточного из этих островов. Все они были гораздо меньше, чем Малликолло, Амбррим и Апи, даже не так велики, как острова Три-Хиллс и Па-ум. Тем не менее большинство их оказались обитаемы. Особенно хорошо это было видно вечером, ибо, когда темнело, даже на самых крутых скалах, где днем мы не предполагали жителей, появлялись огни. После заката наступил штиль, продолжавшийся несколько часов. Ночь была на редкость темная, а множество скал, окружавших нас со всех сторон, делали наше положение вдвойне опасным. Поистине мореплаватель, желающий открыть новые острова и точно определить их местонахождение, должен каждый миг опасаться крушения! Ведь чтобы по-настоящему исследовать берега неизвестной земли, надо подплыть к ней вплотную, а там уж зависит от везения, разрушат ли разом все твои честолюбивые надежды внезапный шторм, скрытые рифы или морское течение. Конечно, при всяком большом предприятии необходимы осторожность и ум, но при морских открытиях, как и во многих других важных делах, наиболее верный путь к славе обеспечивает известная степень отваги и безусловная вера в наилучший исход; они часто увенчивают смельчака наградой большей, чем он, в сущности, заслуживает.

Эти опасные острова были названы островами Шепард, в честь кембриджского профессора астрономии доктора Антона Шепарда. Ночью ветер усилился, и до рассвета нам пришлось лавировать. С восходом солнца мы отошли от самого южного из островов Шепарда и взяли курс к земле, которую накануне обнаружили к югу. По пути мы прошли мимо острова Три-Хиллс и еще нескольких островов, расположенных от него всего лишь несколькими милями южнее. Они были гораздо меньше по размеру, но тоже покрыты лесами и красивой зеленью. Мы проплыли между одним из этих островов и высокой скалой; она напоминала видом колонну и потому была названа островом Монумент [Монумент-Рок].

Волны, которые неистово бились об нее, выбили в ней много глубоких морщин. Вся скала поднималась над водой на высоту около 300 футов, была черноватого цвета и не лишена растительности. Вокруг летали олуши и морские ласточки, которые, видимо, гнездились на ней. Соседний с Монументом остров капитан Кук назвал Ту-Хиллс, то есть островом Двух холмов [Матасо], так как на нем имелись две приметные возвышенности.

Отсюда мы взяли курс на юг, к земле, которую заметили 24-го. На юго-западе мы увидели каноэ с раздутым треугольным парусом, оно проплывало немного в стороне от острова Три-Хиллс. Вероятно, жители этой группы островов общаются друг с другом, как и жители островов Общества и Дружбы. После полудня мы приблизились к южному острову, который, как оказалось теперь, состоял из двух, и хотели проплыть мимо него, когда ветер вдруг стих, а морское течение неудержимо потащило корабль к западу.

Итак, в эту ночь, как и в предыдущую, мы опять попали в опасное положение, с той только разницей, что теперь ярко светила луна и мы поэтому хорошо могли видеть, как быстро течение относит нас к западному острову. Приходилось опасаться, как бы нас не разбило о его северную оконечность, ужасавшую своим видом. Она представляла собой черные почти отвесные скалы, у подножия которых находился узкий, усеянный камнями пляж. До 10 часов мы пребывали в страшной неизвестности относительно своей судьбы! При столь мощном течении нечего было и пытаться опустить шлюпки, дабы они взяли корабль на буксир. Волны словно играли судном, они крутили его, поворачивали к берегу то бортом, то носом, то кормой. Как ужасно отдавался от скал грохот бушующих волн! Еще никогда шум прибоя не казался таким страшным, никогда он не грозил нам столь очевидной опасностью. Наконец течение пронесло нас довольно близко от берега, не причинив никакого вреда.

Утром снова поднялся ветер, позволивший нам пройти между обоими островами. Восточный, всего 8 или 9 миль в окружности, был, однако, обитаем. Множество людей, вооруженных луками, стрелами и дротиками, высыпало на берег поглазеть на нас. Посредине острова возвышался довольно большой, почти безлесный холм. В нижней его части и у подножия можно было увидеть обработанную землю, равно как и рощи кокосовых пальм, бананов и разных деревьев, в тени которых стояли несколько хижин, а на берегу — вытащенные из воды каноэ.

Другой остров находился в 4—5 морских милях к западу. Оказалось, что и этот клочок суши состоит из двух островов. Северный был тот самый, о который мы чуть не разбились. В окружности он не больше 12—15 миль, той же высоты и по виду такой же, как восточный. Больший остров располагался южнее и тянулся с северо-запада к юго-востоку по меньшей мере на 10 морских миль. Как и прочие, он был довольно гористый, но не крутой и радовал взор обилием прекрасных видов. Угрюмые леса живописно чередовались с большими оголенными участками, золотисто-желтый цвет которых заставлял вспомнить спелые европейские нивы. Вообще сей остров показался нам самым красивым в этой группе, на нем лучше всего было бы устроить европейскую колонию. Мы проплыли мимо него довольно далеко от берега, и на вид он показался нам не столь густо заселенным, как более северные острова, оставшиеся позади. Это могло бы облегчить закладку здесь колонии, и, прояви колонисты человеколюбие, они могли бы стать истинными благодетелями туземцев. Ведь здешние жители — соплеменники малликольцев, то есть, как мы заметили, весьма смышленые люди, вполне расположенные принять усовершенствования цивилизованной жизни.

На северо-западной оконечности острова, похоже, имелся залив, глубоко вдававшийся в сушу, однако более близко исследовать это место мы не смогли из-за рифов и мелких островов, закрывавших к нему доступ с востока. Наверное, удобнее можно было подойти туда с запада. Капитан Кук назвал большой остров островом Сандвич [Эфате], расположенный к северу от него — Хипчингбрук [Нгуна], а восточный — Монтегю [Эмау], в честь первого лорда Адмиралтейства и двух его сыновей. Центр острова Сандвич находился под 17°40' южной широты и 168°30' восточной долготы.

После полудня и всю ночь мы плыли на юго-восток. На рассвете мы находились милях в 14 от острова Сандвич и почти на таком же расстоянии от нового лежавшего перед нами острова.

Наш корабль теперь напоминал своим видом госпиталь. Отравившиеся чувствовали себя все еще плохо, боли в животе и в суставах не уменьшались; встав с постели, они от головокружения не могли держать прямо голову, а когда ложились, ломота из-за постельного тепла до того усиливалась, что люди не могли сомкнуть глаз. Продолжалось и слюнотечение, а на руках показалось множество маленьких нарывов. Многие жаловались не столько на боль, сколько на слабость. Бледные и изможденные, они двигались как тени. Из лейтенантов ни один не мог стоять на вахте, а поскольку младший штурман и многие кадеты тоже отведали этой злосчастной рыбы, то вахту несли по очереди констебль и двое младших штурманов. Собаки, принявшие участие в угощении, тоже еще не выздоровели и страдали тем паче, что никто им не мог оказать помощь. Они беспрерывно скулили и все время просили пить, из чего следовало, что наряду с сильнейшей болью они испытывали жгучую жажду. Хуже всего было тем из них, кто поел внутренностей. Одно из этих бедных животных было как будто предназначено для мученической судьбы, потому что как раз незадолго до того его уже использовали для опыта с якобы отравленной стрелой. Однако эта собака благополучно все пережила и здоровой прибыла в Англию.

Кирос в описании своего путешествия рассказывает, что многие из его людей пострадали таким же образом, отведав в заливе Св. Филиппа и Св. Яго ту же самую рыбу, ибо «паргос» по-испански как раз и означает «морской лещ» (Pagrus). Однако этот вид рыбы бывает ядовит не всегда, а лишь после того, как они поедят ядовитых растений, что часто случается в ост-индских и вест-индских водах. Это предположение подкрепляется тем, что внутренности были ядовитее остальных частей рыбы. Несомненно, самая сильнодействующая часть яда осталась там, и лишь более слабые частицы через кишечный сок и кровь проникли в мясо.

Со дня отплытия с Малликолло держалась мягкая погода и время от времени дул свежий пассат. Но когда мы находились недалеко от последнего из новых островов, ветер заметно ослаб. На следующий день установился полный штиль, однако волны продолжали довольно неприятно раскачивать корабль, а течение снесло нас на несколько миль к северу. Вечером вдали на юго-востоке мы увидели еще один остров, на который поначалу не обратили внимания.

Ветер, опять поднявшийся 29-го, позволил нам 30-го приблизиться к берегу на расстояние 6 морских миль. После полудня мы еще раз решили испытать на собаке, которая уже совсем выздоровела, действие малликольской стрелы. Ланцетом ей сделали надрез на бедре и насыпали в ранку не только камедь, которой было обмазано костяное острие, но и зеленое землянистое вещество с кокосовых волокон, которыми стрела была обмотана; на рану наложили липкий пластырь, чтобы эксперимент прошел как следует. Но собака выздоровела так быстро, словно в ране и ничего не было.

На другое утро опять наступил полный штиль; матросы уже готовы были думать, не заколдован ли этот остров, потому что мы, как ни старались, не могли к нему приблизиться. Другой остров на юго-востоке, открытый 28-го, теперь стал виден гораздо отчетливее. Ближний остров выглядел не таким плодородным и не таким красивым, как те, что мы открыли прежде, но тем не менее он казался обитаемым, так как над ним поднимался дым. Крайне досадно было видеть совсем рядом перед собой берег и не иметь возможности приблизиться к нему! Быть привязанным к кораблю и знать, что совсем близко находятся люди, образ жизни и мыслей которых может оказаться для нас во многом новым! Не познакомиться с ними, когда так хотелось бы рассказать об этом! Препятствия нередко лишь разжигают желание; так было и на сей раз, ибо, в сущности, не было бы большой беды, если бы мы здесь и не высадились, поскольку остров выглядел неплодородным а не сулил ничего съестного.

После полудня удалось поймать двух акул, которые плавали возле корабля в сопровождении рыб-лоцманов и прилипал, всегдашних своих спутников. Один из этих крупных прожорливых хищников оказался своего рода эпикурейцам. В его желудке мы нашли не более и не менее как четырех молодых черепах 18 дюймов в диаметре, а также кожу и перья так называемой олуши (Pelecanus sula Linn.). Но и поглотив все эти лакомства, акула все же не удержалась от соблазна схватить кусок жирной свинины, насаженной на крючок. Едва ее вытащили на палубу, как каждый захотел себе порцию, и в считанные минуты она была разделана, зажарена и съедена. Другая попробовала вырваться, однако офицеры прикончили ее несколькими пулями, ибо им не меньше, чем простым матросам, не хотелось ее упускать. Так мы отомстили двум прожорливым тиранам за всех морских жителей. В жарких широтах солонина особенно противна, возможно потому, что она еще больше разжигает и без того сильную жажду. Однако со времени нашего отплытия с Намокки другой мясной пищи у нас не было; поэтому можно себе представить, как нам понравилось акулье мясо.

Ночью поднялся слабый ветерок, который помог нам еще немного приблизиться к берегу. На другое утро, 1 августа, мы увидели отдельные утесы, отстоявшие от берега на несколько морских миль. Чем ближе мы подходили, тем меньше видели причин считать остров столь неплодородным, как показалось вначале.

В десять утра кто-то закричал, что на судне пожар! Страшная весть вызвала у всех внезапный ужас, всюду видны были растерянные лица. Эта растерянность длилась некоторое время, прежде чем принялись тушить. Внезапная опасность вначале обычно лишает нас способности быстро все обдумать и решительно действовать. Вот почему столь ценными, хотя и редкими, свойствами бывают присутствие духа и решительность. Стоит ли удивляться, если их не оказалось у большинства из тех немногих, на ком лежало командование кораблем? Но и для самых стойких трудно было найти испытание более суровое, чем пожар на судне! Куда менее страшна буря, даже вблизи опаснейших берегов, ибо всегда остается надежда спасти но крайней мере жизнь. Но тут страх был куда сильнее. В минуту первого замешательства мы решили, что горит в по­мещении, где хранилась парусина. Однако вскоре выяснилось, что от лампы в каюте провиантмейстера загорелся всего лишь кусок таитянской материи; и только дым вызвал такие опасения.

По мере приближения к острову мы видели все больше лесов, а среди них расчищенные участки и плантации, которые поднимались до самой верхушки горы. Уже можно было различить множество кокосовых пальм, однако вид у них был не такой красивый, как в других местах. После полудня мы добрались до западной стороны острова и пошли вдоль побережья. Между горами и пляжем то и дело видны были небольшие участки, засаженные по большей части бананами и обнесенные изящными изгородями. Возле них стояли хижины, или, вернее, просто навесы на столбах, а вдоль берега шли тридцать-сорок жителей, вооруженных луками, стрелами и копьями. С отдаления они казались чернокожими и вообще весьма напоминали жителей Малликолло. Среди них было не­сколько женщин, носивших нечто вроде юбки из соломы и листьев, которые доставали до икр, а иногда и до щиколоток. Мужчины же, подобно малликольцам, ходили совершенно нагие.

Тем временем мы достигли открытого залива. С берега в воду отважно бросилось множество людей обоего пола, они зазывали нас дружест­венными жестами. Однако капитану показалось неудобным становиться здесь на якорь, и он приказал плыть дальше. Когда мы увидели южную оконечность острова, откуда берег уходил на восток, уже начинало темнеть, а поскольку и ветер ослаб, мы повернули в сторону моря, чтобы какое-нибудь морское течение ночью не снесло нас к берегу.

Матросам, помимо всего прочего, пришлось каждое утро и каждый вечер мыть палубу, дабы она не пересохла и не растрескалась от сильной жары. Один морской пехотинец хотел достать для этой цели воды из моря и имел несчастье упасть за борт. Плавать он не умел и погиб бы, если бы корабль тотчас не развернули по ветру и ему не бросили сразу много веревок. К счастью, он сумел ухватиться за одну из них и был вытащен. Страх смерти и напряжение, с каким он избежал ее, так его изнурили, что, ступив на палубу, он едва мог держаться на ногах. Его товарищи проявили по отношению к нему подлинную заботливость, они повели его в кубрик, переодели в сухое платье и дали несколько глотков водки, так что он скоро пришел в себя. Солдаты относились друг к другу так по-братски почти во всех случаях. Среди матросов это было гораздо реже.

Штиль, до сих пор испытывавший наше терпение, никак не кончался. И в эту ночь корабль оставался недвижим, как бревно в воде, а на другой день течение постепенно снесло нас обратно в залив, мимо которого мы проплыли накануне вечером. Пришлось послать шлюпки, чтобы они поискали место для якорной стоянки. Глубина была измерена не ближе чем шагах в пятистах от берега; она здесь достигала примерно 20 саженей. Жители опять высыпали на берег, но наши люди не смогли вступить с ними в беседу, ибо капитан как раз увидел, что поднимается ветер, и дал сигнальный выстрел, приказав шлюпкам возвратиться. Насколько мы могли заметить, звук этого пушечного выстрела не произвел на островитян особого впечатления, возможно потому, что они в силу своего неведения не связывали его ни с чем-либо хорошим, ни с плохим и вообще, должно быть, еще не видели европейцев.

Теперь мы направились к северо-западной оконечности острова и на другое утро приблизились к обособленным скалам, которые заметили прежде. Как раз против них на острове находилась гора с двугорбой вершиной; видом она напоминала седло и казалась довольно высокой. На обособленных скалах росло много кустарника, и, поскольку мы испытывали недостаток в топливе, капитан послал две шлюпки, дабы привезти его оттуда. В надежде на новые ботанические открытия мы отправились с ними.

С корабля до скал казалось рукой подать, однако пришлось грести по меньшей мере 5 миль, покуда мы к ним не подошли. И тут нам пришлось разочароваться во всех своих надеждах, потому что море било об эти скалы такими неистовыми волнами, что высадиться не было никакой возможности. Напрасно мы плавали вокруг, жадно глядя на кусты и деревья. Еще больше подогрели наше любопытство большая летучая мышь и несколько мелких птиц, летавших среди кустов, а также множество рыб, плававших среди камней. Однако птицы не приближались к нам на выстрел, а рыбы не желали клевать.

На обратном пути мы все-таки выловили одну водяную змею (Coluber laticaudatus Linn.) того же вида, что часто встречались и на Тонгатабу. Как только мы вернулись на борт, корабль при небольшом ветре поплыл к заливу у западного склона седлообразной горы. Вечером мы вошли в него. Он оказался шириной свыше 8 миль, в берег же вдавался не более чем на 2 мили. Так называемая Седельная гора образует на восточной стороне этого залива полуостров и защищает рейд от пассатных ветров. У самого залива эта гора очень крутая, однако к середине она становится более пологой и поднимается в виде череды холмов. Вдоль всего берега любое свободное местечко среди диких зарослей использовано для плантаций, которые обнесены тростниковыми оградами, как на островах Дружбы.

Мы проплыли примерно в миле от берега к низкому мысу, за которым предполагали стать на якорь. Толпа жителей стояла на берегу, некоторые плыли нам навстречу и приблизились настолько, что мы отчетливо слышали их призывные крики; однако подплыть к кораблю ни один не отважился. Как и малликольцы, на которых они весьма походили внешне, здешние жители были темнокожи, но мы видели одного с более светлой кожей и рыжеватыми волосами. Нам показалось странным, что нигде, ни на воде, ни на берегу, не видно было каноэ; трудно поверить, что на таком прекрасном острове нет ни единой лодки!

Когда стало темнеть, жители поплыли обратно к берегу и зажгли на плантациях костры. Поскольку пресная вода была у нас на исходе, а та, что мы взяли на Намокке, оказалась невкусной, мы охотно стали бы на якорь близ этого острова, где, судя по всему, имелась в изобилии не только пресная вода, но и продовольствие. Те, кто отравился на Малликолло красным морским лещом, все еще не совсем оправились, по ночам у них ломило кости, они жаловались, что шатаются зубы, а нёбо и гортань болезненно воспалены. Но они тешили себя надеждой, что улучшенное питание поможет им избавиться от сей тягостной болезни. Однако все эти надежды оказались напрасными.

На другое утро капитан, взяв две шлюпки с людьми, отправился на берег. Одной командовал он сам, другой — штурман; задачей их было найти удобное место, где можно было бы наполнить бочки питьевой водой. Они поплыли к месту, расположенному прямо против корабля. Там уже собралось по меньшей мере шестьдесят местных жителей. Когда моряки уже приближались к берегу, несколько туземцев пошли вброд им навстречу и окружили шлюпки. К их великому удовольствию, капитан раздал им гвозди, медали и таитянскую материю, однако вскоре поплыл к другой стороне упомянутого низкого мыса. Увидев это, островитяне побежали туда по суше. Шлюпки обогнули мыс, скрылись за ним, и почти целый час мы их не видели. Зато было видно, как к заливу отовсюду сбегаются туземцы, некоторые же оставались против корабля и, как нам казалось, рассматривали его с большим вниманием.

Не успели мы оглянуться, как послышались ружейные выстрелы, а затем поднялась беспорядочная стрельба, продолжавшаяся некоторое время. Тотчас на подмогу обеим шлюпкам была послана третья, а из полуфунтовой пушки выпустили в сторону мыса ядро. Затем установили пушку на носу корабля и выстрелили из нее по горам. Звук выстрела до того перепугал жителей, которых мы видели, что они поскорее убежали в заросли. Некоторые удивленно пришли со своих плантаций, но, увидев, что их земляки разбегаются, тотчас повернули назад. С того места, откуда послышался первый выстрел, несколько человек понесли в горы убитого или раненого. Наконец вернулся в шлюпке капитан. Один из матросов получил две раны, в щеку и в руку, и капитан Кук рассказал нам, что произошло.

Обогнув мыс, шлюпки сразу оказались близ места, удобного для высадки. Капитан с еще одним человеком вышли на берег и увидели несколько сот жителей, вооруженных луками, стрелами, палицами и длинными копьями. Кожа у них орехового цвета, рост средний, но выше, чем у малликольцев, телосложение и черты лица гораздо более красивые, наряд же с европейской точки зрения столь же непристойный, то есть они также совершенно нагие, с бечевкой вокруг тела. У некоторых лица разрисованы черной и красной красками. Волосы и борода курчавые а густые, иногда более, иногда менее шерстистые, но почти у всех черные; лишь у некоторых волосы рыжеватые.

Чтобы снискать доверие новых знакомых, капитан раздал им разные безделушки, причем первым делом одарил человека, который по виду пользовался уважением у остальных. Он объяснил ему знаками, что нам нужна вода и продовольствие. Как только вождь понял, о чем идет речь, он тотчас отослал куда-то нескольких индейцев, а пока их не было, беседовал с капитаном. Посланцы скоро вернулись и принесли полую бамбуковую трубку с пресной водой, несколько кокосовых орехов и один клубень ямса. Судя по их знакам, воду они взяли где-то поблизости, однако всячески старались не допустить, чтобы наши люди сами отправились туда и исследовали местность. Поскольку число их все прибывало, капитан счел благоразумным вернуться на корабль.

Однако их отход послужил сигналом к нападению. Не успела шлюпка оттолкнуться от берега, как один из индейцев силой выхватил у нашего матроса весло. Правда, другой забрал его и бросил обратно нашим, зато некоторые другие жители попытались силой вытащить на берег доску, по которой наши матросы входили в шлюпку, а иные пошли к ней по воде, выхватили два весла и вцепились в саму шлюпку, чтобы вытащить ее на берег. Было похоже, что командовал всем этим нападением сам вождь, поэтому капитан Кук хотел выстрелить в него. Но случилось то же, что было на острове Сэвидж [Ниуэ]: ружье дало осечку. Туземцы увидели, как он целится, и, естественно, поняли что у него в руках; тотчас на шлюпку со всех сторон полетели стрелы и дротики. Один дротик, который представлял собой просто заостренную палку, попал в щеку нашему матросу. Тогда капитану пришлось дать своим людям команду открыть огонь. Потребовалось некоторое время, пока хоть одно ружье сработало, но первыми же выстрелами были убиты два дикаря, находившиеся близко к шлюпке.

Остальные, однако, не испугались, они лишь отбежали на несколько шагов, а потом смело вернулись и снова атаковали шлюпку камнями и стрелами. Тут открыли огонь и со второй шлюпки, и, хотя там тоже сработали лишь два или три ружья, все же несколько туземцев оказалось ранено. Хотя в Англии есть отличные кремни и правительство немало уплатило за их поставку, войска там снабжены самыми худшими ружейными кремнями в мире. Невероятно, но английские поставщики не упускают случая нажиться даже ценой человеческих жизней! Я полагаю, однако, что, если не везде, то уж в таких вещах, как эта, необходим строжайший надзор, ибо малейший недосмотр тут может стоить жизни тысячам подданных, а иногда и решить счастливый или несчастливый исход сражения.

Тростниковая стрела с наконечником из черного дерева, зазубренным с обеих сторон, попала в грудь штурману, но она была уже на излете и лишь контузила его. Раненые индейцы на четвереньках уползли в заросли, а когда началась настоящая стрельба, весь их отряд поспешно убежал. Лишь у некоторых хватило смелости занять позицию за песчаным холмом; под его защитой они продолжали беспокоить наших людей, но выдержать там долго они не смогли, ибо, едва кто-либо высовывал голову, в него тотчас стреляли. Увидев третью шлюпку, спешившую к ним на помощь, капитан повернул к кораблю и приказал двум другим промерить дно по всему заливу.

И все же я до сих пор не могу поверить, что эти дикари имели на уме враждебные намерения, когда пытались задержать нашу шлюпку! Враждебность могла возникнуть, лишь когда они увидели, что в них, более того, в их предводителя целятся из ружья. Однако нашим это не пришло в голову. Видимо, такова уж неизбежная наша, европейцев, беда, что мы во время путешествий, совершаемых для открытий, всегда жестоко обходимся с бедными дикарями.

После завтрака мы снялись с якоря, чтобы войти поглубже в залив, где наши шлюпки неподалеку от берега нашли более удобное место для стоянки. Весь западный берег залива был покрыт тысячами пальм, что выглядело очень красиво; однако, судя по всему, это были не кокосовые пальмы. По пути мы прошли мимо места, где произошла стычка. Там еще оставалось несколько индейцев; однако, увидев корабль, они убежали в лес. Оба весла, которые мы потеряли, все еще стояли там, прислоненные к кустам; но было решено, что не стоит посылать за ними шлюпку. Мы уже радовались, что станем на якорь, когда капитан неожиданно приказал развернуть корабль и обогнуть с востока Седельную гору.

Мыс, где индейцы так коварно напали на нас, получил название Трейтрсхед, то есть Голова предателя. Мы миновали его лишь в 3 часа пополудни. Когда мы проходили с восточной его стороны, перед нами оказался залив, глубоко вдававшийся в сушу; там было несколько удобных бухт или гаваней. Оба берега поросли густым лесом, чей великолепный вид манил взгляд ботаника. К югу поднимался пологий склон, и взору открывалась просторная, почти всюду возделанная местность, наверняка богатая растительными продуктами.

Сколь ни привлекателен был этот вид, капитан, кажется, все еще не решил, входить ему в залив или нет. Тем временем на юге опять показался тот остров, который мы уже видели 28 июля, и капитан решил наконец все-таки покинуть залив и плыть к этому отдаленному острову, дабы по возможности осмотреть все острова этой группы.

Остров, от которого мы теперь удалялись, расположен под 18°48' южной широты и 189°20' восточной долготы. Он имеет почти четырехугольную форму и не менее 30 морских миль в окружности. Свежий попутный ветер быстро уносил нас к новому острову, где ночью мы увидели много огней, в том числе один большой столб пламени, какой обычно бывает на вулканах.

На рассвете оказалось, что ночью мы прошли совсем рядом с низким, поросшим пальмами островом, находившимся к северо-востоку от нас. Но установить, представляет ли он, как большинство таких низких островов, один коралловый риф, мы не могли. Большой остров, к которому мы направлялись, был вытянут с северо-запада на юго-восток; на нем виднелась цепь высоких гор. А перед ними шел ряд невысоких холмов: крайний из них, на юго-востоке острова, представлял собой вулкан, как мы и предположили минувшей ночью, когда увидели огонь. Вулкан состоял из обгоревших и потому совершенно бесплодных каменных глыб красновато-бурого цвета; он имел конусообразную форму с кратером посредине. Это был самый низкий из холмов. Из его жерла время от времени поднимался столб густого дыма, напоминавший огромное дерево, чья густолиственная крона постепенно расширялась. Каждый раз, когда появлялся новый такой столб, слышался глухой гул, подобный далекому грому, и эти извержения следовали одно за другим довольно часто. Цвет дыма не всегда оставался одинаковым, обычно он был белый или желтоватый, но иногда серовато-красный; последнее, вероятно, было вызвано отсветом внутреннего огня. За исключением вулкана, весь остров был покрыт деревьями, преимущественно кокосовыми пальмами, и листва даже в это время года, как ни говори, зимнее, была на вид светлая и свежая.

После 8 часов были спущены шлюпки и с ними послан штурман, чтобы замерить дно в гавани, лежавшей перед ними к востоку от вулкана. Пока попутный ветер нес их туда, показались два каноэ с местными жителями. Они отошли с разных мест на берегу и собирались следовать за нашими шлюпками. Третье каноэ шло под парусом на отдалении вдоль берега. Наши люди дали знак, что корабль может идти за ними. Мы направились в сторону гавани, куда вел узкий проход, но были немало испуганы, когда лот, который выбрасывался постоянно, после 6 саженей вдруг показал 3,5. Однако тут же глубина опять стала увеличиваться до 4,5 сажени и более. Потом выяснилось, что на мелком месте находилась скрытая скала, на которую мы легко могли наткнуться и в без того узком проходе. Гавань сама по себе была круглая, маленькая, но защищенная и удобная; глубина ее в том месте, где мы бросили якорь, была 4 сажени.

Среди всех островов, открытых нами здесь, этот был единственный, на котором мы пробыли некоторое время. Мы запаслись на нем топливом и пресной водой, однако местные жители не захотели нас снабдить продовольствием, хотя у них не было в нем недостатка. В этом отношении стоянка здесь дала нам немного, зато она предоставила нам драгоценную возможность познакомиться с народом, или, вернее, с особым человеческим племенем, совершенно непохожим на все, что мы видели прежде, и потому вызывающим особенный интерес и достойным внимательного изучения.