Вашингтон, округ Колумбия

Зал заседаний был почти пуст. В третьем ряду полукруглых скамей, слева, чопорный сенатор из Нью-Хэмпшира о чем-то спорил с молодой, удивительно привлекательной женщиной. Еще один сенатор внимательно слушал коллегу, призывавшего с трибуны спасти от вымирания какого-то редкого и никому не нужного жука. Оратор, несомненно, понимал, что его страстная речь перед горсткой равнодушных людей звучит нелепо – но телекамеры работали, и он старался вовсю: возвышал голос и воздевал руки к небу, описывая неисчислимые достоинства этого насекомого. В правом дальнем углу сидела рыжеволосая женщина – сенатор из Миссури; она скинула туфли и углубилась в чтение журнала. Еще несколько человек сновали туда-сюда в просторном холле: приближались рождественские каникулы, и сенаторы спешили закончить дела, прежде чем разъехаться по домам.

В тени на галерее, почти невидимый для остальных, сидел еще один человек. Он наклонился вперед и положил подбородок на сложенные, словно в молитве, руки. Лицо его казалось вялым и апатичным, но живые серые глаза наблюдали за всем, что творилось вокруг.

Ему было лет сорок пять; не толстый и не тощий, одетый прилично, но без роскоши – обыкновенный человек, из тех, что не привлекают ничьих любопытных взоров. Но вглядитесь в его лицо во время увлекательного разговора – и правильные черты, одушевленные волнением, навеки врежутся вам в память. Прислушайтесь к его словам – и за монотонным голосом вам откроются энергия и блестящий ум.

Звали этого человека Александер Грант. В сенате он представлял Калифорнию.

Коллеги-сенаторы встретили новичка с почтением и некоторой опаской, – но, убедившись, что Александер, слава Богу, пошел не в мать, успокоились и больше не обращали на него внимания.

Маргарет Грант – хитроумная, безжалостная, искушенная в политической игре – много лет наводила ужас на своих миролюбивых коллег и давала богатый материал журналистам. Она умерла на сенаторском посту, и Александер по просьбе губернатора Калифорнии согласился заменить ее до конца срока. Однако он ни в коей мере не унаследовал ее бойцовских качеств. Придут выборы, и его сменит более яркий политик. Так полагают сейчас почти все. Быть может, пройдет время, и одни сенаторы пожалеют, что не обратили внимания на Александера Гранта, а другие будут уверять, что с самого начала заметили в этом человеке что-то эдакое. Но это случится не скоро; да и Бог знает, случится ли вообще?

– Извините. Сенатор Грант?

На плечо ему легла чья-то рука. Александер повернул голову, и его стальные глаза встретились с медоточивым взглядом помощника матери. Александер улыбнулся. Не матери. Его помощника. Теперь Эрик Кочран в его команде.

– Пора.

– Спасибо, – кивнул Александер.

Александер Грант встал и в последний раз окинул взглядом полупустой зал, где, словно маяк, блистало глубокое декольте красавицы в третьем ряду.

– Сборище кретинов, верно? – заметил он, положив руку Эрику на плечо.

Эрик тоже взглянул на красотку и, усмехнувшись, кивнул. Положительно, сын нравился ему больше матери. Маргарет была убийственно серьезна: ей не хватало умения взглянуть на свое дело отстраненным, чуть ироническим взором. Работать с ней было приятно, но скучно. Но скоро… скоро все изменится.

– И еще каких! – согласился он. Затем заговорщицки улыбнулся: – Я мог бы кое-что… – неопределенный жест, – …приготовить. Если хотите.

– Отлично. И не уходи. Ты мне понадобишься, – ответил Александер скучным голосом, как будто уже забыл, о чем речь.

Он не сказал больше ни слова, и Эрику хватило такта не продолжать разговор. Они вышли вместе, рука об руку: Александер и Эрик. Одна команда.

Заседание подкомиссии уже началось. Александер сел на свое место. Соседи вежливо и равнодушно поздоровались; он ответил тем же. Председатель заговорил: быстро, глотая слова, ибо все, что он мог сказать, было и так всем известно.

– До каникул всего два дня. Думаю, вы все уже прочли свои доклады…

Над круглым столом пролетел смешок. Кто-то подмигнул председателю – и он моргнул в ответ, сохраняя на лице полную серьезность, как умеют только политики.

– М-да, так вот. Позволю себе кратко повторить основные моменты. Джентльмены, мы столкнулись с неприятной проблемой. Наши химические компании продают в Южную Америку некоторые химикаты и продают столько, что можно этой дрянью залить всю Колумбию. Кстати, восемьдесят процентов химикатов именно в Колумбии и оседают. Спрашивается, зачем им столько? Судя по всему, химикаты отправляются прямиком в непроходимые джунгли, на тайные плантации наркобаронов. Дело в том, что все эти вещества необходимы при изготовлении кокаина.

Председатель прочистил горло. Шутки в сторону: когда нужно, он мог быть серьезен, почти драматичен. Слушатели, как того требовали приличия, заворочались на своих местах и взволнованно загудели.

Александер едва не расхохотался. Проблема серьезная, кто бы спорил: но как можно поручать ее решение этому сборищу самодовольных ослов?

– Президент обеспокоен этой историей. Чертовски обеспокоен. Подумать только: наши крупнейшие предприниматели наживаются на пагубном пристрастии американской молодежи! Компании, разумеется, заявляют, что ничего плохого не делают. Они продают товар потребителю, а что происходит с этим товаром дальше, их не касается. А ограничивать экспорт – неконституционно.

Председатель почесал макушку, прихлопнул свой доклад ладонью и продолжал:

– Южноамериканцы утверждают, что они не в состоянии проследить путь товара: наркобароны владеют множеством подставных фирм. Они настаивают также, что основная масса наркотиков уходит на нашу половину Нового Света.

Он вздохнул – скорее от скуки, чем от волнения – и откинулся в кресле. Сенаторы беспокойно переговаривались, но председатель видел, что принимать закон для них – все равно, что рвать зуб: конечно, зуб болит, неприятно, но… зачем же так сразу щипцами? Может, сам пройдет? А нельзя ли пока как-нибудь залечить, а там видно будет?.. Председатель покосился на часы и обнаружил, что опаздывает к портному, а ему не хотелось заставлять того ждать.

– Итак, этим делом озабочено немало народу, и у каждого свой интерес. Четвертая власть требует, чтобы мы – ни больше ни меньше – запретили вывоз некоторых химикатов в места производства кокаина. А химические компании вопят о тоталитарном режиме и клянутся, что такой закон повлечет за собой падение прибыли, рост безработицы и вообще приблизит отечественную экономику к пропасти. Хотя, по-моему, ближе некуда. – Председатель хихикнул. – Похоже, все старые добрые Штаты поднялись на дыбы из-за нескольких тонн какой-то гадости. Короче, мы оказались между молотом и наковальней. Наша задача: принять такой закон, которым все останутся довольны, заткнуть глотку прессе и выйти из этого дела не только сухими, но и благоухающими, словно майская роза.

Сенаторы согласно закивали. Возобновился притихший было тревожный шум. Молчал только Александер Грант. Никто не желал узнать его мнение; но его это, казалось, вовсе не беспокоило. Сенаторы почти забыли о нем и были немало удивлены, когда он вдруг заговорил.

– По-моему, главная наша задача – принять закон, который будет работать. А осчастливит он кого-нибудь или нет – уже второй вопрос.

Его голос прорезал невнятный шум. Воцарилось изумленное молчание. Председатель вздернул голову, поросячьи глазки на мясистом лице недовольно заморгали. Что-то не нравится ему этот тихоня!

– Ну разумеется! – расплылся он в улыбке. – Совсем забыл! Спасибо, что напомнили, сенатор… Грант, кажется?

– Правильно. Александер Грант. – Грант взглянул председателю в лицо; серые глаза его потемнели, стали стальными, словно два ружейных дула. Несколько секунд продолжался поединок взглядов. Наконец председатель наклонился вперед, его толстые губы сложились в покровительственную улыбку.

– Конечно, конечно! – воскликнул он. – Я хорошо знал вашу мать. Близко знал, можно сказать. – Он хитровато улыбнулся.

Александер не ответил. Он знал свою мать гораздо лучше, чем этот жирный ублюдок.

Председатель, смущенный его молчанием, заговорил громче: его техасский акцент проявился в полную силу.

– Сенатор, мы делаем все, что можем. Но наши возможности ограничены. Вы недавно пришли в политику: думаю, для вас пока лучше всего сидеть и наблюдать за тем, что происходит. Да и для всех нас лучше будет подождать. Когда потребуются активные действия, мы вам сообщим – правда, ребята?

И он закрыл заседание. Следующий раз члены подкомиссии встретятся после Рождества, когда придет время заслушивать экспертов. Полгода на экспертов, год на разработку закона, два – на то, чтобы его протолкнуть, – а тем временем в Белом доме сменится хозяин и все полетит к чертям. Сенаторы серьезно относились к своей работе: но они знали, что каждое новое правительство, стремясь стать в глазах избирателей лучше предыдущего, разворачивает политический курс на сто восемьдесят градусов. Итак, сенаторы разошлись – каждый по своим делам. В толпе вышел и Александер Грант. Снаружи его ждал Эрик.

– Ну как? – спросил он босса.

– Интересно, – вяло ответил Александер. – Узнал много нового. Не хочешь выпить?

– С удовольствием. – Не в правилах Эрика было отказываться от дарового угощения.

Они дошли до маленького офиса Маргарет Грант. Нет: теперь – офиса Александера.

Александер открыл дверь. В приемной было тихо и пусто. Мужчины прошли в кабинет; Александер указал Эрику на встроенный бар.

– Что предпочитаешь?

– «Джек Дэниелз», если есть. – Эрик удобно – нога на ногу – устроился в кресле и расслабил узел галстука.

«Чудной парень», – думал он, глядя на босса. Никак его не разгадаешь. Порой чертовски умен, а иногда… как будто его пыльным мешком по голове стукнули. Но, гений он или идиот, деспот или либерал – Александер не из тех, кто весь на ладони. Это Эрику нравилось. И не только это. Проницательным взором опытного сердцеведа он видел то, чего не замечали другие: как бы ожесточенно Александер ни отрекался от Маргарет, он оставался ее сыном.

– Разумеется, есть.

Эрик моргнул, возвращаясь к реальности, и обнаружил у себя перед носом полный стакан. «Спасибо», – пробормотал он. Александер расстегнул пиджак, сел напротив и отпил бренди с содовой. Прежде чем заговорить, он задумчиво окинул взглядом аскетически обставленный кабинет.

– Не странно ли? – заговорил он наконец. – У матери был изысканный вкус, но она его тщательно скрывала. Этот кабинет обставлен по-спартански, словно комнатка какого-нибудь клерка, но если открыть бар… Чего там только нет! Даже «Наполеон», представляешь?

– Я всегда восхищался баром вашей матушки, – улыбнулся Эрик и поднял стакан. – Что ж, выпьем в ее память и за ее хороший вкус.

– Будь здоров.

Они выпили, не чокаясь.

– Слава Богу, она осталась только в нашей памяти, – пробормотал Александер словно про себя. Он сделал большой глоток, отставил стакан и остановил свой удивительный взгляд на Эрике. – Нелегкое время мы с тобой пережили, верно? – осторожно начал он и замолчал, ожидая реакции своего помощника.

– А чего вы ожидали? – ответил вопросом Эрик. – Вы не готовились к политической деятельности; вы попали в сенат случайно. Неудивительно, что вам пришлось туго, да и мне тоже.

– Ты прав. – Александер помолчал, затем продолжил: – Она заседала в сенате почти двадцать пять лет. И перед этим десять – в конгрессе штата. Итого – тридцать пять лет в политике. Мне было семь, когда все это началось, и мой отец уже год как умер. Когда я подрос и начал что-то понимать, я возненавидел мать за то, что, заботясь о «народе», она забыла обо мне.

Александер рассмеялся – удивительно открыто, без сарказма или затаенной злобы. Эрик впервые слышал, как смеется его босс, – и этот смех ему понравился.

Политики и простые люди похожи в одном: начав исповедь, они не успокоятся, пока не откроют душу до конца.

– Ты, кажется, не удивлен, что я отношусь к ней без должного пиетета? – улыбнулся Александер.

– Я давно заметил, что вы умны, – откровенно ответил Эрик.

– Ты так думаешь? Тогда объясни, ради Бога, почему у меня ничего не выходит? Вспомни: когда я только приехал, все эти ослы дрожали передо мной! Я решил молчать и изучать обстановку. По-моему, именно этого обычно ждут от новичка. Что я сделал неправильно?

Эрик сделал большой глоток и заговорил:

– Вы и вправду молчали. Как рыба. Если вы любили и уважали свою мать, если вам хоть немного нравилось то, что она делает, – вы должны были подняться на трибуну и сказать, что она была замечательным политиком и прекрасным человеком, и вы собираетесь продолжить ее дело. Вот чего от вас ждали! А вы?.. – Эрик задумчиво потер подбородок. – У нее на столе не было вашей карточки, – продолжал он, – и Дебби – секретарше – не приходилось оплачивать телефонные счета за звонки домой. Похоже, вы с матерью были близки – как две параллельные прямые.

– Очень верно подмечено, – спокойно ответил Александер.

Эрик скромно пожал плечами.

– Я работал с вашей матерью два года. Я-то знаю, что она была за человек. Динамит, а не женщина! – Александер слегка пошевелился в кресле, но не ответил. Эрик продолжал: – Не то чтобы я был очень ей предан… в огонь и в воду, конечно, не пошел бы… Но мне нравилось, как она делает свое дело. А семья – кто же знает, что там происходит, в семье? Мне рассказывали, например, что она вас била.

Итак, Эрик отрекался от матери, чтобы заверить в своей преданности сына. Александер улыбнулся.

– Хуже, – ответил он. – Она меня просто не замечала. Отправила в закрытую школу и извлекала оттуда только на время выборов. Мы стояли рядом перед камерами – маленькая семья, пораженная, но не сломленная безвременной смертью отца. В роли любящей матери Маргарет была поистине великолепна. А потом меня отсылали обратно. Я ненавидел ее. Ненавидел политику. А потом… Потом я вырос. Много лет работал в суде и узнал жизнь во всех ее проявлениях. И я понял, что не стоит тратить силы на ненависть.

– Почему же вы согласились на просьбу губернатора?

– А почему бы и нет? Меня ничто не связывало. Я разменял пятый десяток, устал от калифорнийского солнца. С женой разошелся. Захотелось перемен… Не знаю. Интересно стало. Может быть, подсознательно я хотел понять, что же это такое – политика, ради которой мать бросила своего ребенка.

Александер замолк и налил себе еще. Тишину нарушало лишь тиканье часов и постукивание кубиков льда в бокале. Эрик был слишком взволнован, чтобы говорить. Взволнован не рассказом о предательстве и ненависти – он слыхал истории и похуже. Много дней Эрик ломал голову, пытаясь разгадать нового шефа, – и вдруг он сам открывает душу и делится с подчиненным своими детскими горестями! Неужели же он и вправду пошел в политику из любопытства? Нет, должно быть что-то еще…

– И что же, поняли? – решился наконец Эрик.

Александер не медлил с ответом.

– Да. Теперь я знаю, почему мать любила политику. Это восхитительная игра. И я тоже хочу попробовать свои силы. – Он помолчал, затем спросил негромко: – Поможешь мне?

– Разумеется! – широко улыбнулся Эрик и допил свой бокал.