Дверь в камеру оглушительно грохнула, и эхо раскатилось по всей тюрьме округа Сан-Матео, подобно взрыву в подземелье. Джесси схватилась за сердце и вскочила на ноги. В коридоре раздались шаркающие шаги, и несколько секунд спустя в скважину камеры кто-то вставил ключ.

– Уорнек, к вам посетитель, – Оказала надзирательница.

– Кто? – Джесси подошла поближе к двери, растирая болевшие руки. После того как ее сюда привели, она почти совсем не вставала с железной койки, и теперь все ее тело болело от постоянного соприкосновения с прутьями.

– Понятия не имею. Идите со мной в комнату для свиданий.

Ключи зазвенели снова. Железо клацнуло о железо, и дверь закрылась за ее спиной. Джесси почувствовала, как к горлу снова подкатывает тошнота. Она не ела со вчерашнего вечера – почти сутки. Когда ей предлагали еду, ужасающий запах мочи и плесени отбивал у нее всякий аппетит.

Надзирательница – крепко сбитая молчаливая женщина лет пятидесяти – провела Джесси через несколько коротких коридоров в каморку площадью полтора на два метра, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать комнатой. Помещение было разделено пополам стеклянной стеной с дыркой посередине.

По ту сторону стекла сидел Люк, беспокойно глядя на дверь, куда вошла Джесси. Его испытующий взгляд сразу же заставил ее вспомнить, как она выглядит, – без косметики, даже без помады, с грязью под ногтями.

Она поняла, что не может смотреть Люку в глаза и даже не стала пытаться поднять взгляд, пока не уселась на стул напротив него и не дождалась ухода надзирательницы. Люк смотрел на нее настороженно и вопросительно, со скрытой болью, и Джесси снова отвела глаза. Она – была виновной, преступницей, даже в его глазах. Она не просто предала его, но сделала это сознательно. И ее поступок не могли оправдать ни ранение, ни опьянение.

– Как ты, нормально? – спросил Люк. Джесси кивнула, как будто этот вопрос был чистой формальностью. В любом случае, говорить она не могла. В горле совершенно пересохло.

– Обвинение будет предъявлено тебе утром, – сообщил он. – Джил Стрэттон приедет сюда. Он попытается уменьшить размер твоего залога и назначить предварительные слушания на как можно более ранний срок.

– Какова величина… залога?

– Много. Миллион долларов.

Джесси положила руки на стоявший перед ней стол, как будто собиралась молиться. Миллион долларов. Наверное, они считают ее очень опасной. Или же думают, что она может сбежать. Как ее мать – грязная плебейка.

Люк прервал ее размышления.

– У меня к тебе только один вопрос, Джесси. И пожалуйста, скажи мне правду. Это ты убила Хэнка?

Джесси снова кивнула, не поднимая глаз. Отчетливо скрипнул стул – Люк выпрямился. – То есть ты вызвала у следователей интерес ко мне и заставила меня все эти годы спрашивать себя, не я ли совершил убийство? Если бы меня признали виновным, ты бы позволила мне провести десять лет в тюрьме?

– Я не знаю, – ответила Джесси с честностью отчаявшегося человека. – Я была совершенно опустошена тем, что произошло той ночью. Да, я, наверное, позволила бы им взять тебя в тюрьму. Прости меня, Люк. Ты хотел правды.

Его стул чуть не упал, когда Люк вскочил и принялся мерить шагами каморку. Ему явно не хватало места.

– Люк…

– Что такое, Джесси? В полиции мне предоставили для ознакомления твой рассказ о том, как все это произошло. Оказывается, ты пыталась защитить свою сестру, которую избивал Хэнк. На твоем месте так поступил бы кто угодно, но мальчиком, для битья оказался я. Я скажу тебе правду, хотя… – Он повернулся к ней, побелевший от злости. – Когда я думал, что Хэнка убил Саймон, мне это нравилось гораздо больше. Это было поэтично. Твой же случай… безнадежен.

Джесси вскочила, прижав ладони к стеклу, чтобы удержаться на ногах.

– Люк, мне нужна твоя помощь. Больше никто…

– Моя помощь? Ты с ума сошла?

– Люк, пожалуйста. Я прошу не для себя. Он тяжело, мучительно вздохнул, потом взял в руки несчастный стул, подержал его немного и поставил на место, как будто не мог решить, что с ним делать – то ли сесть на него, то ли швырнуть об стену.

– Ты разрываешь меня на части, Джесси. Ты знаешь об этом?

Он долго смотрел на ее руки, на ее совершенно белые пальцы, а потом медленно, с болью в глазах, как будто хотел этого меньше всего на свете, прижал свою ладонь к стеклу так, что их пальцы совпали.

– Я не знал, что можно любить и ненавидеть женщину одновременно, – потерянно сказал он. – Причем оба эти чувства преследуют меня с одинаковой силой. Джесси…

Джесси подняла на него заплаканные глаза.

– Черт бы тебя побрал, – прошептал Люк. Джесси покачала головой, едва различая своего собеседника сквозь мокрые ресницы. В глазах его пылал гнев, черты лица застыли, но все же он оставался самым красивым мужчиной на свете. Через отверстие в стекле до нее доносился его аромат, мужской запах, которым упивалось ее обостренное сознание, – так, что на мгновение Джесси забыла, в каком убогом и замшелом месте она находится. От него пахло лесом – зелеными гротами и журчащими ручьями. И Джесси вспомнила об овраге, о парящих ястребах… о свободе.

– Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? – спросила она.

Люк не ответил, но мрачное выражение его лица говорило о том, что у него, скорее всего, не будет другого выбора.

– Мне так стыдно. Люк. То, что я в свое время выдала тебя полиции, было безумием. Но, раз уж я сделала это, отступать было нельзя. Потом я убедила себя в том, что твой отец вытащит тебя из этой переделки, привлечет лучших адвокатов, и, когда так оно и получилось, я вздохнула с облегчением. Несмотря на то что я тебя тогда ненавидела, мне не хотелось, чтобы все кончилось плохо.

– Плохо? – переспросил Люк. Его челюсть дергалась, как будто ему было трудно говорить. – Ты имеешь в виду в тюрьме? Что ты делаешь за решеткой, Джесси? Я не знаю, что с этим поделать. Это ненормально.

– Мы должны это принять. – Где-то хлопали двери камер, кричали люди. Периодически ревела сирена, а шум из тюремного двора долетал до комнаты свиданий. Люк смотрел на Джесси тяжелым взглядом.

– Ты сказала, что чего-то от меня хочешь. Чего именно?

– Две вещи. Обещай, что ты выполнишь мою просьбу, что бы со мной ни случилось.

– С тобой ничего не случится. Стрэттон найдет тебе самого лучшего адвоката.

– Я знаю, но на всякий случай выслушай меня.

Джесси не могла сказать ему, как сильно она боялась. Для горожан она была объектом любопытства и зависти одновременно, женщиной, которую местная чернь с удовольствием выставила бы на посмешище себе подобным. Шелби, скорее всего, не будут привлекать к суду из-за того, что она сделала признание; кроме того, ее сестра только выиграет от того, что Джесси будет за решеткой. Не будет ничего удивительного, если во время завтрашней процедуры прокурор убедит судью не выпускать ее под залог, сочтя это рискованным. Ее мать в свое время убежала.. Шелби, когда у нее были проблемы, тоже исчезала. С момента ареста Джесси не покидала мысль, что теперь она уже никогда не выйдет из тюрьмы.

– Я хочу, чтобы ты управлял «Уорнек Комьюникейшенс» вместо меня, – сказала она торопливо, видя вопрос в его глазах. – Мэтт на это не способен, но, даже если бы он и смог, все равно я ему больше не доверяю.

– Мэтт уже отказался. Когда я позвонил Джилу Стрэттону, у него уже была копия письма Мэтта совету директоров.

Джесси почувствовала скорее облегчение, чем удивление. Среди всего этого безумия поступок Мэтта хотя бы немного облегчал ситуацию.

– Ты сделаешь это, Люк? Примешь руководство?

– Как я могу, Джесси? У нас с тобой разные взгляды на компанию. Я хочу расширения, хочу сделать компанию открытой.

Джесси согнула пальцы, царапая ногтями стекло.

– Я согласна со всеми твоими действиями. Единственное, чего Я не хочу, это роспуска газет. Обещай мне, что ты не будешь их распродавать.

Он тихо кивнул.

– Не беспокойся. Я поговорю со Стрэттоном завтра. Всегда можно сочетать расширение и сохранение семейного контроля. Мы сделаем так, что у всех акционеров, кроме тебя и директоров фирмы, будет только совещательный голос. То есть власть сохранится за вами.

Джесси откинулась на стуле, почувствовав, что напряжение отпустило ее. С его стороны это была большая уступка – ведь раньше он хотел уничтожить компанию, а не сохранить ее.

– Спасибо, – прошептала она. Люк прижал кулак к стеклу с такой силой, что барьер сдвинулся.

– Господи, я не знаю, что мне делать – бежать из этой комнаты прочь или сломать ко всем чертям этот барьер и…

– Что? Побить меня?

– Обнять тебя, – сказал он с болью в голосе. Джесси пришлось с силой опереться на край стола. Физическое влечение было таким сильным, как никогда в жизни. Оно прорывалось через нее, как горный поток через плотину.

– Я бы хотела, чтобы ты обнял меня. – Это было все, что она могла сказать, – слова утратили всякий смысл. На какое-то мгновение ей было достаточно того, что она находится с ним в одной комнате, что они могут смотреть друг другу в глаза, пусть и сквозь стекло. Ничего другого им сейчас не оставалось.

Боль желания пронзила Джесси, и ей пришлось остановить ее усилием воли.

– Еще одно, – сообщила она. – Я должна знать, что у Мэл все будет в порядке, что ты позаботишься о ней. Шелби на это не способна, и я не хочу, чтобы моя дочь оказалась под опекой адвокатов Саймона и была отправлена в интернат.

Растерянный Люк откинулся на спинку стула.

– Я не смогу воспитать ребенка, Джесси. Я ничего не знаю про девятилетних девочек.

– Мэл не просто девятилетняя девочка. Она взрослый человек, в каком-то смысле более мудрый, чем многие из нас.

– Дело не в Мэл, – пытался возражать Люк. – Дело во мне. У меня нет отцовского инстинкта. Я не люблю детей.

– Я в это не верю. Вспомни день, когда ты нашел ее в овраге. Ты же ее не бросил! Я думала, что мне придется драться с тобой за нее.

– Это был защитный инстинкт, всего на несколько минут. Мэл должен воспитывать человек, который сможет удовлетворить ее эмоциональные потребности наряду с физическими. Я, скорее всего, не способен ни на то, ни на другое.

– Тогда кто способен, Люк? Кто еще? Шелби?

Люк замолчал, начиная понимать, что эта проблема непреодолима.

– Она моя дочь, Джесси?

– Какое это имеет значение?

– Никакого, но я хочу знать. Я имею право знать, – Джесси хотела солгать. На этот раз у нее была самая веская причина. Но ложь привела ее в это место, и теперь она чувствовала, что не может больше лгать. И она сказала ему правду, внимательно глядя в глаза, чтобы удостовериться, что это действительно не имеет для него никакого значения.

– Она не твоя дочь, Люк. И не моя. Это ребенок Шелби… от Хэнка Флада.

Люк погрузился в размышления. Все – от удивления до разочарования – отразилось на его лице, но он ничего не сказал.

– Когда я решила взять на воспитание Мэл, – объяснила она, – я пообещала себе, что никогда ее не брошу, никогда не оставлю ее так, как меня оставила Линетт. Или как Шелби оставила Мэл. Я собиралась стать единственной женщиной из семьи Флад, которая никуда не сбежала.

– Мы теряем время на пустяки, – хрипло сказал Люк. – Ты отсюда выберешься. Я поговорю с начальником тюрьмы. Когда-то он дружил с Саймоном. Потом я должен поговорить с прокурором…

– Перестань, Люк! Если ты пытаешься успокоить меня, есть только один способ сделать это.

– Я тебя умоляю, Джесси. Мэл больна. Что, если с ней что-нибудь случится?

Джесси понимала, что в нем бушуют противоречия. Казалось, он всерьез напуган перспективой воспитывать не вполне здорового ребенка. Внезапно она разозлилась.

– Неужели ты не понимаешь, что ты делаешь? Ты относишься к Мэл так же, как Саймон относился к тебе, как будто она неполноценная!

– Да, ты права! И именно поэтому я не могу исполнить твою просьбу. В детстве мне внушали отвращение к своей собственной персоне. Ты не боишься того, что это слишком сильно въелось в меня и я начну обращаться с ней так, как со мной обращался Саймон? Вдруг я причиню ей боль?

– Ты не сможешь.

– Я говорю не о физических издевательствах. Не мне тебе это объяснять. Она рискует стать заброшенным ребенком. Я все время путешествую и редко бываю дома. Ты хочешь, чтобы ее растили гувернантки?

Джесси в отчаянии отвернулась от него. Он так же яростно отбрыкивался от ответственности за Мэл, как она пыталась переложить ее на его плечи. И она не могла понять почему.

– Ты хватаешься за соломинку, – сказал Люк. – Если бы ты исследовала свое сердце, ты бы поняла, что это не лучшее решение для Мэл.

– Тогда каково же лучшее?

– Я не знаю. Дай мне время, и я найду его. Люк ничего не понимал. Она хотела, чтобы Мэл была с ним. Почему он не видит, как это для нее важно? Только эта мысль и приносила Джесси некоторое успокоение в той чудовищной дыре, куда она попала. Если уж она не сможет быть рядом с двумя людьми, которых любит, то, по крайней мере, будет знать, что они вместе. Но переубедить его трудно. Она уже научилась понимать его внутренний мир.

Откинувшись на складном стуле, Джесси почувствовала, как ее позвоночник наткнулся на железный прут. Боль была внезапной и острой, но, вместо того чтобы выпрямиться, Джесси еще сильнее выгнулась назад, продлевая свое мучение. Ей пришлось отвести глаза, чтобы Люк не заметил, что ей больно. Ее мир разваливался на куски.

Звук шагов и скрежет открываемой двери возвестил о приходе надзирательницы.

– Уорнек, – грубо сказала она. – Ваше время истекло. В комнате стало тихо, если не считать печального скрипа дверных петель. Надзирательница вошла и остановилась у двери, ожидая Джесси.

Помоги мне, молила про себя Джесси, вставая из-за стола. Если то, что произошло между нами, имеет для тебя хоть какое-нибудь значение, помоги мне.

Достаточно было бы одного слова. Но Люк не сказал ничего.

***

Вернувшись в «Эхо», Люк обнаружил там человека, которого меньше всего ожидал застать – Шелби Флад. Она была в гостиной и валялась на старинной роскошной черной кушетке орехового дерева, которую мать Люка когда-то разыскала в Англии во время их медового месяца с Саймоном.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Люк, снимая свою замшевую куртку и небрежно бросая ее на спинку стула. Он даже не пытался быть вежливым.

– Напиваюсь, – ответила Шелби, помахав бутылкой «Мутона-Ротшильда» разлива 1928 года. В другой руке она держала бокал.

– Заливаешь нашу вину? – Ему хотелось спасти драгоценный напиток, предложив ей утопиться, но в этот момент сквозь окно в сводчатом потолке пробился луч света, который осветил темноволосую голову Шелби, создав нечто вроде нимба. «Неужели знамение?» – саркастически подумал Люк. Если Шелби Флад выступала в роли ангела милосердия, ее, должно быть, послал ад.

– Как наша птичка в клетке? – спросила она. – Ты видел ее?

Люк подавил острое желание выбить бутылку у Шелби из рук и за шиворот оттащить на порог.

– У Джесси все в порядке – твоими молитвами. – Люк тоже уселся на кушетку, мгновенно утонув в подушках, и уставился на свою непрошенную гостью.

– Что ты намерена делать, пока твоя сестра будет гнить в тюрьме, Шелби? Продолжишь штурмовать мир моды?

– Конечно, а почему нет? У тебя есть другие предложения?

Люк вскочил, дав волю ярости, кипевшей у него в крови.

– Так ты платишь ей за то, что она спасла твою жизнь? Ты пьешь ее вино и оскверняешь ее дом своим присутствием? Если бы не Джесси, он убил бы тебя, Шелби. Твои кости уже давно сгнили бы в земле. И я бы предпочел, чтобы все так и было.

Шелби вздрогнула.

– Господи, Люк…

– В конце концов, она спасла твою жизнь. Она вырастила твою дочь! Это не ты бросила школу в шестнадцать лет, отказавшись от поступления в колледж. Ты не поступилась своей карьерой. Ты перед ней в неоплатном долгу.

Лицо Шелби стало совершенно белым – только два ярких, похожих на раны пятна украшали ее безупречные скулы. Осушив бокал, она высоко подняла его, держа в почти негнущихся пальцах, и с силой швырнула в бронзовую японскую вазу, стоявшую у ее ног. Звук разбившегося хрустального бокала, казалось, принес ей боль и удовлетворение одновременно.

– Мне не нужно напоминать о тех жертвах, которые ради меня принесла моя сестра, – ядовито сказала она. – Я только об этом и думаю.

– Приятно слышать. – Он указал пальцем в сторону вестибюля. – Подумай об этом где-нибудь в другом месте, ладно?

– Я пришла сюда, чтобы помочь, черт тебя подери! Но, если ты будешь вести себя, как последняя сволочь…

– Да, я буду вести себя как сволочь. Убирайся!

Разгневанная Шелби схватила свою сумку и прошествовала мимо Люка. Золотые сандалии отражали свет, ноги были туго обтянуты джинсами. Люк подождал, пока она дойдет до двери в вестибюль, и только тогда остановил ее.

– Шелби. Если ты будешь свидетельствовать против Джесси, я найду способ вернуть те деньги, которые я вложил в твое дело, – до последнего цента. Можешь мне поверить, в конечном итоге от тебя ничего не останется.

– Свидетельствовать против нее? – Шелби обернулась, словно ее поразила эта перспектива. – Зачем мне это? Я хочу, чтобы она оттуда вышла, не меньше тебя.

– Но ты же сама ее засадила!

Шелби повернулась и ушла. А по лестнице уже спускалась Джина, явно чем-то обеспокоенная.

– Это была она? – спросила Джина. – Она ушла?

– Если ты имеешь в виду Шелби, то да, ушла.

Люк подошел к бару и налил себе молодого «бордо», отвергнутого Шелби. Джина была в полной растерянности.

– Шелби вела себя… как вы это говорите? Pazzo. Безумно.

– Почему?

– Она угрожала сказать Мэл, кто ее настоящая мать. Она говорит, что девочка должна знать правду, что это позволит ей не чувствовать себя одинокой. А потом она поклялась вытащить свою сестру из тюрьмы.

Няня смущенно прижала пальцы ко рту. Ее подбородок дрожал – казалось, она вот-вот заплачет. – Я ничего не понимаю. Я думала, что Мэл – дочка Джесси.

– Все в порядке, Джина, – сказал Люк, коснувшись ее руки, чтобы успокоить. – Мэл знает, что Джесси арестовали?

– Нет, я была не в состоянии ей сказать. Но она знает, что что-то случилось. Утром она дышала с трудом. Мэл решила, что Джесси пошла в овраг, и отправилась ее искать, но даже не дошла до конца розового сада. Я нашла ее лежащей на земле и едва дышащей. Силы небесные, как я была напугана!

– Джина, кто-то должен сказать Мэл, что произошло.

Няня отступила назад и ухватилась руками за викторианское кресло.

– Это убьет ее, – сказала она, тяжело опираясь на его спинку. – Быстрым приглушенным голосом она начала произносить латинские молитвы.

Бормотание Джины подтвердило страхи Люка. Джина не сможет сейчас поддержать Мэл. Слишком уж она выбита из колеи. Люк посмотрел вверх, на лестницу, ведущую на второй этаж, спрашивая себя, в состоянии ли он будет сделать то, о чем просила его Джесси. Он был для девочки посторонним человеком, но кто-то должен сообщить бедняжке, что ее мама арестована по обвинению в убийстве, прежде чем она узнает об этом из новостей. Более того, нужно убедить больного и испуганного ребенка в том, что все будет хорошо.

Замирая от ужаса, Люк поднялся наверх и свернул в коридор. Но это смятение было вызвано не только перспективой разговора с Мэл. Детское крыло дома вызывало у него кошмарные воспоминания. Когда здесь рос он, эти помещения выглядели совсем по-другому, скорее напоминая бараки. Он сразу же увидел дверь в конце коридора в свою детскую комнату, и сердце его истекало кровью при одной мысли о том, что тут с ним творили.

Взявшись за ручку двери, он почувствовал, что его затылок вспотел. Холодный латунный шарик повернулся, и спящие демоны зашевелились в темных углах. Люк открыл дверь медлен но, чтобы его глаза привыкли к полутьме, которая обычно здесь царила. Он ожидал увидеть казарменную обстановку своего детства, но с тех пор, оказывается, все изменилось. Это была традиционная детская спальня, с занавесками и подушками на подоконнике и кроватью с альковом.

На мгновение Люк почувствовал облегчение, но потом услышал чье-то затрудненное дыхание – словно нож в сердце. Под простынями лежал маленький комочек, сражаясь с болезнью за каждый вдох. Люку показалось, что он стоит на пороге прошлого, глядя на себя самого. Судорожные вдохи Мэл были так похожи на его собственные отчаянные попытки наполнить воздухом легкие, его бессознательную потребность сохранить жизнь, когда на самом деле ему хотелось умереть.

Теперь он мечтал только об одном – уйти, закрыть дверь и выгнать этот новый кошмар – комнату, прошлое и, главное, этого ребенка – из головы. Мэл была живым напоминанием о том, что такое болезнь и хрупкость, подумал Люк. Она воплощала собой все то, от чего он пытался отгородиться.

Он уже совсем было собрался закрыть дверь, когда девочка приподнялась.

– Кто здесь? – хрипло спросила она. Голубые глаза выглядывали из ее простынной крепости.

– Это я, Люк, – сказал он успокаивающим тоном. – Я думал, что ты спишь.

– Нет, совсем не сплю. – Мэл откинула простыню и с видимым усилием повернула к нему голову. – Вы когда-нибудь пробовали спать во время приступа астмы? Мне кажется, что мою грудь раздирает стая драконов.

Она попыталась сесть в постели, и Люку ничего другого не оставалось, как ей помочь.

Усадив ее, Люк не отошел от кровати. Чувство вины даже – заставило его неловко присесть на ее краешек.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, глядя на ее посиневшие губы и впалые щеки. – Ты не слишком-то хорошо выглядишь.

– Я должна выглядеть как настоящий leta-me, – игриво согласилась Мэл. – По-итальянски это значит…

– Я знаю. Удобрение, да?

Девочка натужно рассмеялась, но при виде ее болезненной улыбки Люк подумал, что ему удалось совершить чудо.

– У твоей мамы серьезные проблемы. Мэл кивнула.

– Я этого боялась.

– Ты знаешь, кто такой Хэнк Флад, да? Приемный отец твоей матери? Он умер до твоего рождения. – К величайшему облегчению Люка, девочка снова кивнула. Теперь ему оставалось только объяснить, что произошло за последние двадцать четыре часа.

– Полиция снова начала расследовать это дело, – сообщил о ней, – и они говорят, что это был не несчастный случай, Мэл. Они… считают, что твоя мама была причастна к этому, так что ее арестовали.

– Причастна? Как?

Люк замешкался с ответом, ожидая какой-нибудь обостренной реакции. Но любопытство, казалось, победило астму. Мэл смотрела на него с нетерпением, и дышать ей стало немного легче.

– Они думают, что она это сделала? – настаивала Мэл.

– Да, в каком-то смысле, но…

– Вы не шутите? – Глаза девочки расширились от страха и восхищения. – Моя мама? Наверное, это была самозащита, да?

– Не совсем, она пыталась защитить другого человека.

К удивлению Люка, Мэл села прямо, похрипывая.

– Правда? Но тогда зачем ее арестовали? Если она кого-то защищала, то она, наоборот, герой. Ей надо дать какую-нибудь награду.

Люк вдруг понял, что сам улыбается. Ведь он же пришел сюда успокаивать Мэл. А теперь эта девочка несколькими словами облегчила его душевное состояние.

– Точно, – сказал он. – Я передам это ее адвокату. – Потом Люк объяснил Мэл, что Джесси проведет ночь в тюрьме, а утром будет освобождена под залог.

– Я уверена, что там плохо кормят, – сказала Мэл, морща нос. – Когда вы ее увидите, скажите ей, что гусеницы еще не превратились в бабочек, но я внимательно слежу за ними. И еще скажите… что я скучаю по ней, ладно?

На мгновение Люк почувствовал полную беспомощность. В первый раз в голосе девочки послышалась тоска, и при виде ее несчастной улыбки ему остро захотелось как-то утешить ее. После некоторого колебания Люк неуклюже взял ее за руку и обнял.

– Все будет хорошо, Мэл, Твою маму так просто не возьмешь.

Мэл кивнула, сжав губы. Откинув голову на подушку, она внимательно разглядывала огромную ладонь Люка, сжимавшую ее ручонку.

– Можно задать вам один вопрос?

– Конечно.

Девочка подняла глаза, и Люк снова ощутил беспомощность. Мэл рассматривала его так, как будто собиралась спросить о чем-то глубоко личном. Но потом она быстро выдохнула воздух, словно передумав.

– Много лет назад, когда вы и моя мама были детьми, – наконец сказала она, – вы рассказали ей легенду о полумесяце. Однажды она начала мне ее рассказывать, но не смогла закончить, потому что расплакалась. И после этого она отказывалась об этом говорить, и…

– И ты хочешь знать, чем все кончилось?

– Больше всего я хочу узнать, как мальчик вытащил луну из воды. Наверное, это было какое-то волшебство, да?

Люк улыбнулся, пытаясь вспомнить легенду. Это была сказка про мальчика-индейца, который боялся дневного света и никогда не выходил на улицу. Когда первые лучи солнца пробивались в вигвам его родителей, он прятался под шкурами, служившими ему одеялом, и не выходил наружу до заката. Как-то раз мальчик увидел отражение полной луны в пруду и попытался вытащить ее оттуда. Но ему удалось взять только половину, и когда он глянул на небо, он увидел, что там сияет вторая половина.

– У него был волшебный мешок из оленьей шкуры, – объяснил Люк, – который дал его отцу шаман племени.

Мэл вздохнула.

– Тогда меня не удивляет, что мне не удалось ничего достать. Да, сейчас детям трудно. Никакого волшебства не осталось.

– Даже в лучших магазинах, – сочувственно поддержал ее Люк. – Но не забывай о том, что использование волшебной силы может быть опасным.

– Почему? Разве с мальчиком что-нибудь случилось?

– Да. Прежде всего, он пытался спрятать лунный свет от всех остальных, но луна была такая яркая, что просвечивала сквозь мешок. Отец нашел его и велел немедленно вернуть полумесяц в пруд, но мальчик не стал этого делать.

– А почему?

– Потому, что он впервые в жизни ничего не боялся. Он чувствовал себя полноценным и счастливым. – Ведь он же всегда думал, что родился не таким, как все, что ему не хватает чего-то очень важного. А потом он решил, что ему как раз не хватало полумесяца.

– И он не стал возвращать его в пруд?

– Нет, даже когда начались штормы и потекли потоки воды. Индейский мальчик избавился от своего страха, но все остальные были в ужасе. Его собственный отец был так напуган, что украл из мешка полумесяц и попытался водворить его обратно на небо.

– И не смог это сделать, да? В легендах всегда так бывает.

Люк ответил ей с кривой улыбкой.

– Ты права наполовину. Отец не смог отпустить луну и улетел в небо вместе с ней. Но к мальчику тут же вернулся страх, и он стал умолять отца отцепиться от луны.

– Да? И что было дальше?

– Отец отпустил полумесяц и упал на землю, став первой падающей звездой. Но лунный свет рассеялся по всей земле, и с тех пор луна бывает полной только раз в месяц. Все остальное время она ищет свой потерянный свет и собирает его по кусочкам.

– Неплохо, – пробормотала Мэл. – Но что было с мальчиком? Боялся ли он дневного света по-прежнему?

– Нет, но я думаю, что он тосковал по своему отцу.

– У этой истории обязательно должна быть мораль. Что-нибудь вроде «не вмешивайтесь в матушку-природу», да?

– Может быть, – согласился Люк. Ему хотелось рассмеяться над ее серьезностью. На самом деле, он придумал эту легенду сам, собрав кусочки всяких историй, которые он тайком читал в библиотеке их дома. Но до этого момента он не задумывался о ее скрытом смысле.

– Я думаю, что это может много чего означать, – сказал он вслух, в назидание скорее себе, чем ей. – Например, ничего не бояться. И знать, что для того, чтобы стать цельным человеком, тебе не нужно ничего, кроме того, что у тебя уже есть. Даже когда ты чувствуешь себя, как последнее дерьмо – извини, удобрение, – икогда в твоей груди бушуют драконы.

Мэл рассмеялась и тут же откинулась назад, закашлявшись так, что Люк в отчаянии принялся искать среди простынь ее ингалятор.

Когда приступ отступил, девочка снова уселась прямо и устремила на него взгляд своих голубых глаз.

– Скажите, вы мой отец? Мой настоящий.

Люк чуть не подскочил.

– Почему ты спрашиваешь?

– Моя мама говорила мне, что мой настоящий отец умер, но всегда отказывалась рассказывать о нем. И я ей не верила. Но когда она приехала после своего медового месяца с вами, то была такая печальная, и я спросила ее, любит ли она вас. И в том, как она мне ответила, было что-то такое… И я подумала…

Мэл вдруг оборвала себя, слегка пожав плечами. Сердце Люка бешено забилось.

– Как она тебе ответила?

– Она сказала, что когда-то любила вас. Но это слово – «когда-то» – она сказала особенно. – Девочка продолжала смотреть на него, не моргая. – Вы мой отец?

Люк вдруг понял, что очень хочет отвести взгляд – на цветастую простынку, в которую куталась эта хрупкая девочка с явно непобедимым духом, на обои – на что угодно, только бы не смотреть ей в глаза. Его поразило то, как ему хочется ей соврать, ответив на ее вопрос утвердительно и сказав, что он любит ее всем своим сердцем. Но это было невозможно. Это только усложнило бы все. Но что он скажет ей вместо этого? Правду? Правду она всегда успеет узнать. Сейчас, в отсутствие ее матери, делать этого было нельзя.

Он снова взял ее за теплую ручку и стал поглаживать большим пальцем тоненькое запястье.

– А тебе хотелось бы, чтобы я был твоим отцом?

Мэл облизала губы, моргнула и, не задумываясь, выпалила:

– Да, мне бы это понравилось. У меня никогда не было папы, чтобы с ним играть. Саймон совсем не годился для этого.

Люк кивнул, чувствуя, что в горле у него пересохло.

– Да, я думаю, это было бы здорово, – закончила она, глядя на него.

От ее доверчивого взгляда могли бы сдвинуться горы и зарыдать ангелы. Что уж говорить о сердце одинокого мужчины?

– Тогда я попробую, Мэл, – услышал Люк свой голос. – Я попробую стать твоим папой.

И вдруг девочка оказалась в его объятиях, хотя он и не мог сказать, как это произошло. Он не решался открыть рот, боясь, что заплачет, если выскажется, и просто держал ее, пытаясь сглотнуть странный комок в горле. Ее маленькие ручки гладили его спину, как будто Мэл чувствовала, что ему тоже нужно утешение.

Чувства переполняли Люка. Ему казалось, что раны его сердца открылись. Такой боли он не испытывал никогда, но в этом была и какая-то невероятная сладость, и облегчение. Такое облегчение, что ему не хотелось, чтобы этот поток эмоций иссяк. «Неужели это любовь? – спрашивал он себя. – Неужели это радость?»

Наконец Мэл прекратила эту пытку.

– А что будет с мамой? – спросила она с надеждой в голосе, уткнувшись щекой в его грудь. От нее пахло маргаритками и свежевымытыми волосами, лекарствами от астмы и мятными пастилками. Она пахла так, как пахнут маленькие девочки – потрясающе.

Люк справился с собой и отодвинулся от этого странного тоненького ребенка с завораживающими бирюзовыми глазами и маленькими рыжими, кудряшками. Жаль будет парня, который в нее влюбится. Сейчас это была смешная девчонка, которая, казалось, пришла ниоткуда – так же, как и он. Сирота. Но мальчик, который ее полюбит, – этот бедный, ничего не подозревающий дурачок, – никогда не узнает, что упало с небес и ударило его.

– Твоя мама вернется, – пообещал Люк. Он всегда думал, что у него никогда не будет ребенка, что его воспитание сделало его неспособным к этому. Но обнимать Мэл было таким же естественным действием, как дыхание или сердцебиение. Если он больше всего боялся причинить ей боль, это означало только одно – что он любит ее.

– Она должна вернуться, Мэл, – сказал он. – Потому что мы с тобой будем ее здесь ждать.