— Жизнь — это вечная боль, Софи, — произнесла Уоллис, внимательно изучая холст, испещренный дьявольской смесью красных и темно-коричневых акриловых красок. — Если спросить человека, как он представляет себе идеальное счастье, окажется, что он понятия об этом не имеет. Но если спросить его о величайшей печали, он ответит без промедления. Интересно, не правда ли? И грустно.

Уоллис вовсе не ждала подтверждения своей теории, но Софи поймала себя на том, что согласно кивает. Это было действительно интересное наблюдение. Временами жизнь Софи превращалась в сгусток боли, и если бы у нее спросили о ее величайшей печали, то она сказала бы, что это, скорее всего, ее слепая, необъяснимая любовь к сыну Уоллис. И все же без этой боли она не была бы теперь тем, чем стала, и не находилась бы там, где находилась. Эта любовь заставила ее повзрослеть, сделала самостоятельной женщиной, причем в очень короткий срок.

— Ну, как тебе? — спросила Уоллис, отступая от холста, чтобы Софи могла рассмотреть его.

Не зная, что ответить, Софи разглядывала странно тревожащее изображение птицы в полете. Свекровь уже несколько лет не брала кисть в руки. А когда-то Уоллис Бэбкок была признанной в здешних местах художницей. Она писала акварелью и пастелью, и ее неизменным сюжетом была природа. Но после того как заболел Ной и исчез Джей, она заперла свою студию-мансарду на замок. И только на этой неделе снова открыла ее и установила мольберт. Поэтому сейчас в свете солнечных лучей, льющихся сквозь стеклянный купол потолка, глядя на Уоллис, застывшую перед мольбертом, Софи почувствовала себя обязанной поддержать свекровь, даже, несмотря на то, что картина производила жутковатое впечатление.

— Это... ну... это не похоже на ваши прежние работы.

Уоллис рассмеялась:

— Ты, наверное, подумала: что это еще за дурацкая чертовщина, не так ли, дорогая? Можешь мне честно все сказать.

Софи, словно извиняясь, приподняла плечи. Она пришла поговорить о Джее, о своих все возрастающих страхах, но состояние самой Уоллис оказалось в данный момент более важным. И почему это всегда так получается: как бы плохо ни было тебе, всегда найдется кто-то, кому еще хуже. Невозможно найти нужное время и нужную причину, чтобы поговорить именно о себе.

Майсенский фарфоровый кувшин для воды с широким горлышком стоял на захламленном столе рядом с коробкой красок. Уоллис опустила в него кисть и взяла из жестяной вазочки спицу.

— Если быть до конца честной, — призналась она, смешивая разные оттенки синего и зеленого на палитре, — я озадачена не меньше твоего. Проснувшись сегодня, я точно знала, что должна нарисовать птиц, а сорокопут — он такой яростный маленький боец, ты не согласна? Только посмотри, о Господи, как он насаживает свои жертвы — живые или мертвые — на шип колючего дерева.

Спицей, словно указкой, она ткнула в летящую грациозную черно-белую птичку. Ее можно было бы назвать прелестной, если бы не мертвая мышь, свисающая из крючкообразного клюва. А неподалеку было изображено дерево, усеянное колючками, на каждой из которых красовались птичкины жертвы: другие мелкие грызуны, насекомые и даже несколько рептилий — просто какая-то омерзительная рождественская гирлянда.

Софи не могла на это смотреть. От вида этого дерева ей становилось плохо.

— Жертвоприношения, — сказала Уоллис, прочерчивая спицей в грунтовке контуры других таких же деревьев, — вот что они такое, по-моему. И не только орнитологи знают, почему сорокопут это делает. Говорят, дело в эволюционном развитии. Все ученые, даже Эл, похоже, считают, что все происходящее в жизни основывается на инстинкте самосохранения... но я с этим не согласна.

Рюкзак, набитый продуктами, купленными на фермерском рынке, тяжело оттягивал плечи Софи. Она скинула одну лямку, но снимать рюкзак не стала. Накануне Софи позвонила Уоллис по телефону и спросила, можно ли ей зайти утром, после того как она сделает покупки. Уоллис очень обрадовалась и даже намекнула на какой-то сюрприз. Вероятно, она имела в виду эту незаконченную мерзопакостную картину.

Каким бы ужасающим ни было поведение птицы, оно основывалось на инстинкте. Причины, по которым Уоллис взялась за подобную работу, смущали Софи гораздо больше — они едва ли были простыми. Тем не менее, хорошо, что она снова открыла свою студию. Софи всегда нравилась эта деревянная мансарда с ее небесным светом и запахами загрунтованных холстов и растворителей.

Золотая искорка промелькнула перед глазами Софи. Это сверкнул на солнце браслет Уоллис, когда та поднесла кисть к холсту. У Софи екнуло сердце, а в голове пронеслось: уж не завидует ли она свекрови, вновь обретшей вкус к жизни? Возвращение Джея, судя по всему, освободило Уоллис от той кабалы, на которую она добровольно обрекла себя, между тем как саму Софи оно, напротив, ввергло в кабалу. Кабалу страха, наверное. Страх ведь может очень крепко связать по рукам и ногам.

— Все в порядке, дорогая? Ты сегодня какая-то очень тихая. — Уоллис обернулась медленно, словно покачиваясь на волнах мыслей Софи.

Однажды во время званого ужина Уоллис допустила ошибку, переоценив свои физические возможности, и Джерри Уайт с партнером, находившиеся среди гостей, воспользовались впоследствии этой ее оплошностью. Они заявили перед советом директоров, что она эмоционально неуравновешенна и неполностью излечилась от лекарственной зависимости.

Софи никогда не могла понять, была ли Уоллис действительно так слаба или просто являла собой калифорнийскую разновидность стальной магнолии. Человек, способный вызывать страх у Маффин, должен обладать некими магическими, способностями. В последнее время Уоллис излучала силу. Софи ощущала ее, даже стоя в другом конце комнаты.

Оба сына Бэбкоков унаследовали от отца высокий рост и импозантную внешность, но харизму Джею дала Уоллис. Должно быть, от нее он перенял и некие интуитивные способности.

— Может быть, я прервусь, и мы с тобой выпьем чаю? — предложила Уоллис. — Хочешь, Софи? Я прихватила немного «Розового букета» из того ресторанчика, в котором мы с тобой на днях обедали.

— Не вздумайте прерываться, — с притворной суровостью предупредила она Уоллис, натягивая на плечо лямку рюкзака. — Со мной все в порядке, вероятно, я просто немного устала. Эти дети меня совсем умотали.

— А мой сын? — заговорщически подмигнула Уоллис. — Он тоже, надеюсь, тебя умотал?

Софи смешалась. Это был намек на сексуальные отношения, слишком смелый для Уоллис, чтобы воспринять его именно так. К тому же Софи в любом случае уже решила не поддаваться сомнениям и оставить свои страхи при себе. Если рассказать обо всем Уоллис, ее это только расстроит, и, вместо того чтобы внимательно выслушать сомнения Софи, она начнет настаивать на том, что та просто слишком остро реагирует и не дает возможности Джею постепенно приспособиться к новой жизни.

«А может быть, она и права», — подумала Софи. Учитывая, через что пришлось пройти Джею, можно понять, в какое смятение приводят его воспоминания о прошлом, особенно те, которые его травмируют. А относительно ее подозрений... Софи снова пришло в голову, что, быть может, причина здесь кроется скорее в ней, а не в нем. Если она не дает ему шанса, то, вероятно, потому, что боится позволить себе снова увлечься им. Сомнение в том, что Джей — это Джей, хорошая защита. Не может же она вступать в интимные отношения с человеком, который не является ее мужем. И таким образом, все остается в подвешенном состоянии.

— Но ты ведь не уходишь, правда? — Уоллис небрежно бросила спицу в майсенский кувшин, где уже отмокали кисти, и скинула цветастый рабочий халат, под которым оказались трико и свитер такого же пронзительно голубого цвета, как ее глаза. — Я надеялась, что мы сможем поболтать.

— Разумеется. О чем?

— О результатах тестов Джея, которые пришли сегодня утром. Я думала, может быть, ты захочешь узнать, каковы они.

Несколько мгновений Софи могла только неподвижно стоять, уставившись на нее. «Может быть, захочу узнать?» Если допустить, что это шутка, то можно признать ее смешной.

— Иди сюда, — позвала Уоллис, кивком головы указывая на скамейку с решетчатой спинкой, стоявшую у окна. После того как они уселись на ситцевые подушки, Уоллис тяжело вздохнула, словно чувства переполняли ее. Но когда она потянулась, чтобы взять Софи за руки, что-то заставило ту отшатнуться.

— Софи, да что с тобой творится последнее время? — негромко воскликнула Уоллис. — Постарайся расслабиться. У меня для тебя самые лучшие новости. Какие бы страхи ни одолевали тебя в отношении Джея, можешь спокойно отбросить их.

В груди у Софи что-то рокотало, словно гром. Это не могло быть биением сердца. От подскочившего давления ее подташнивало. Такая ошеломляющая реакция была прекрасным доказательством тому, что конфликт происходил внутри ее. Неужели она действительно боится, что он окажется настоящим Джеем? Или не хочет этого?

— Он прошел тесты? — спросила она. — Все? И на ДНК тоже?

Уоллис радовалась как ребенок.

— «Прошел» — это слабо сказано, но, тем не менее, да, он их прошел, и они полностью подтвердили его идентичность.

— Но всегда существует какая-то вероятность ошибки, не так ли? Даже при исследовании ДНК. Ни один тест не дает полной гарантии.

На сей раз Уоллис удалось схватить ее за руки, и она крепко сжала их:

— Дорогая, у него отпечатки пальцев Джея. Во всем мире не существует двух одинаковых отпечатков пальцев. Он и есть Джей. Тебе придется поверить в это и перестать сомневаться. Ты ведь любишь его, правда?

У Софи от непонятных ей самой чувств кружилась голова. Любит ли она его? Она не смогла бы ответить на этот вопрос даже под угрозой для жизни ее маленьких подопечных, но слова сами слетели у нее с губ:

— Да, люблю.

— Тогда в чем дело? Не понимаю.

Софи высвободила руки и встала. Просторная комната была наполнена светом и воздухом, тем не менее, Софи задыхалась. «Я и сама не понимаю, — подумала она. — Но проблема существует».

Пристроив рюкзак поудобнее, она нерешительно шагнула к двери, отдавая себе отчет в том, что Уоллис продолжает что-то говорить. Ей хотелось убежать. Убежать и мчаться долго, без оглядки. Что-то было не так, пугающе не так, и дело не только в ее боязни близости с Джеем. Да, ее реакция была слишком бурной. Но дело заключалось и в нем тоже. Джей Бэбкок возник из мира теней. Он сам — тайна. Почему никому, кроме нее, это не приходит в голову?

— На этой неделе Джей начал курс лечения, — говорила между тем Уоллис. — Это обещает быть чудом, Софи. Все потрясены успешными результатами первого этапа. О нашем препарате «Нейропро» говорят как о чуде последнего десятилетия, так что я хочу, чтобы ты перестала волноваться. Джей все преодолеет. Эл и весь персонал клиники Ла Джолла обеспечат успех. — Она колебалась, словно подбирая слова. — Разумеется, Джей будет постоянно находиться под контролем приборов и, как положено по процедуре, под наблюдением терапевта. Но я подумала, быть может, ты тоже захочешь с кем-нибудь проконсультироваться? Ведь для тебя процесс адаптации не менее болезнен, чем для него.

Софи поймала себя на том, что впилась ногтями в брезентовые лямки рюкзака. Она ожидала этого. Бедная Софи. Сначала ты отчаянно желаешь возвращения Джея и повсюду видишь призраки, веря, что они — это и есть Джей. А теперь, когда он здесь, во плоти, отказываешься верить и это, даже несмотря на очевидные доказательства. Бедная безумная Софи.

— Со мной все в порядке, Уоллис. — Она заставила себя улыбнуться и, обернувшись, посмотрела на свекровь. Уоллис желала ей добра, не стоило ее расстраивать. — Во всяком случае, будет в порядке, — пообещала она. — Мне просто нужно время, чтобы заново узнать его.

— Разумеется. Именно. Время и соответствующая обстановка. — Уоллис, взволнованная, встала со скамейки — все ее мечты были близки к осуществлению, — Ты больше не думала о том, чтобы вернуться в этот дом? Гиацинтовый флигель такой милый. Я снова открою его, и он будет полностью в вашем распоряжении. Мы с Ноем были безумно счастливы, когда жили там до рождения детей.

Гиацинтовый флигель представлял собой действительно совершенно изолированное, с отдельным входом, редко используемое крыло Большого дома. До рождения Колби Ной и Уоллис сделали его своей личной резиденцией, но потом перебрались в основное помещение, чтобы всегда быть рядом с ребенком.

Этот флигель был идеальным любовным гнездышком, однако Софи не чувствовала себя готовой к супружескому блаженству независимо от того, был Джей настоящим Джеем Бэбкоком или нет. Однако заявить об этом Уоллис она не могла. Свекровь только-только возродилась к жизни. Она так стремилась к осуществлению своих грандиозных планов и своей мечты, что у Софи не поднималась рука проткнуть этот воздушный шар.

Поэтому, когда Уоллис бросилась к Софи, чтобы обнять ее, та просто кивнула в ответ, продолжая мысленно молить Бога о том, чтобы гром, по-прежнему рокотавший где-то у нее внутри, барабанным боем отдававшийся в ушах, колотившийся в висках, не оказался свидетельством недуга.

— Я не могу, — все же выдавила она, наконец. — Мои детишки... я должна оставаться с ними.

Уоллис еще раз прижала ее к себе и отошла.

— Ты действительно хочешь продолжать заниматься детьми, Софи? Чувствуешь себя в состоянии делать это?

— О да, я должна. Я не брошу свою работу.

Уоллис снисходительно улыбнулась лучезарной улыбкой:

— Ну конечно, конечно. Если это так важно, мы потом что-нибудь придумаем. Не беспокойся сейчас об этом. Просто представь себе, что это будет значить, и не сомневайся, что поступишь правильно. Это на самом деле будет правильно, Софи.

— Что вы имеете в виду под «что это будет значить»? Но Уоллис уже стояла у окна, возле которого они только что сидели, и, глядя на подножия дальних холмов, о чем-то размышляла. Когда она заговорила снова, голос ее был тих и звучал почти благоговейно. Казалось, она вспоминала свои лучшие дни, самые сладостные времена.

— Что это будет значить для семьи, — уточнила она. — Для компании. Вы двое знаменуете собой новое начало. Вот уже целый век Бэбкоки, по традиции, считаются пионерами в исследованиях и нововведениях, и меня убивает мысль о том, что эти выскочки адвокаты — превращают мирового лидера в области фармацевтических исследований в «безрецептурную шлюху», как сказал бы Ной. Но Джей этого не допустит. Под его руководством компания снова станет такой, какой была когда-то, и будет процветать. — Она обернулась к Софи, лицо ее горело. — Но без тебя он не сможет этого сделать, Софи. Ему нужна твоя поддержка. О, как ясно я вижу это в своем воображении. Вижу, как вы вдвоем, вместе, работаете на благо нашего прекрасного, благородного дела во имя будущего поколения Бэбкоков.

Будущего поколения? Но никакого будущего поколения Бэбкоков не будет. Джей бесплоден. Либо Уоллис забыла об этом, что едва ли возможно, либо она действительно неадекватна, как утверждают адвокаты.

Смущенная, охваченная внезапным приступом страшной усталости, Софи рассыпалась в извинениях. Понимая, что скупое выражение чувств не удовлетворит Уоллис, она пообещала обдумать ее предложение перебраться во флигель, но в этот момент боковым зрением заметила нечто, что заставило ее резко обернуться в сторону картины. Черный треугольник.

Этот образ стоял перед ее мысленным взором, как предупреждающий об опасности знак. Он ассоциировался у нее непосредственно с Джеем, и она поймала себя на том, что безотчетно бродит по комнате в поисках его. Но, взглянув на картину, поняла, откуда шло это ощущение. Сначала она не придала значения тому, что черно-белая окраска сорокопута имеет треугольный узор. Воинственные прекрасные черно-белые птички. Яростные маленькие бойцы. Так называла их Уоллис, очарованная каким-то кровавым ритуалом. В голове у Софи невольно промелькнула мысль: «Не суждено ли и мне стать одним из этих жертвенных существ, пришпиленных к дереву?»

Страх заглушил все воспоминания. Когда, ничего не видя перед собой, она выходила из студии, ее сопровождал голос Уоллис. «Это Джей. Тебе придется поверить в это...»