Ник Монтера с нечеловеческой сосредоточенностью смотрел, как Ли Раппапорт приносит присягу. Она казалась холодной и собранной в черном вискозном костюме. Ему это не понравилось. Ему хотелось думать, что она страдает. Ему хотелось думать, что ее сердце болит под этим идеально сидящем на ней, сшитом на заказ жакетом и что вся эта дурно пахнущая история хорошенько ее встряхнула.

«Пострадай, малышка…» У него пересохло в горле, пока он смотрел, как она занимает свидетельское место. Двигалась она грациозно, сдержанно, напомнив ему свечу, длинную, изящную свечу в хрустальной люстре. «Я прошу немного, Ли. Пострадай совсем чуть-чуть, чтобы я увидел, что небезразличен тебе».

Когда она села, Алек Саттерфилд встал и подошел к свидетельскому месту. Ник посоветовал своему адвокату, как разговаривать с врачом, и если Саттерфилд проиграет и на этот раз, Ник собирался уволить его, даже если это означало, что ему придется защищать себя самому.

— Доктор Раппапорт, — начал адвокат, поправляя золотой перстень-печатку на мизинце, — пожалуйста, расскажите суду о своем образовании и научной деятельности.

Ли коротко описала академическую подготовку, полученную в Калифорнийском и Стэнфордеком университетах, свой клинический опыт, включая обширную научную деятельность и опубликованные работы, а также рассказала о психологическом тесте, который разработала вместе с Карлом Джонсоном.

— Очень хорошо, доктор. А теперь не могли бы вы поподробнее рассказать о вашем тесте? Кажется, он называется «Руководство по арт-терапии Джонсона — Раппапорт».

— Да, конечно, — кивнула Ли и принялась описывать основное содержание своей методики, стараясь сделать это просто и доступно для присяжных.

Она являла собой образец профессионала. В ее блестяще выстроенной линии поведения оказался только один маленький прокол. Ник улыбнулся, когда она рассеянно затеребила золотое колечко-серьгу. В один прекрасный день он отберет у нее эти серьги и предложит поиграть чем-нибудь другим… если проживет достаточно долго.

Ли тем временем говорила, что это оценочный тест, призванный придумать рассказ по репродукциям с настоящих картин, отобранных из-за их символического содержания.

— Этот тест считается проективным, — пояснила она, — что означает: тест составлен таким образом, чтобы объект мог отдаться свободной игре своего воображения, внутренним конфликтам и страхам и «спроектировать» их на материалы теста. Мы с доктором Джонсоном разработали оценочные шкалы и количественные нормы, которые позволяют нам сравнить ответы объекта с базовой группой более тысячи респондентов.

— Был ли этот тест специально разработан, чтобы оценивать способность к насилию?

— Тест имеет несколько сфер применения. Одна из версий была разработана специально для оценки агрессивных и/или сексуальных побуждений. Количественные нормы базируются на ответах более чем пятисот заключенных, все они осуждены за совершение тяжких уголовных преступлений.

— И именно этот тест вы дали Нику Монтере?

— Да.

Ник крутил серебряный браслет на запястье. Доктор забыла упомянуть, что они так и не закончили с ее хваленым тестом. Они застряли на той хитрой картинке с псом-стражем. «Верно, доктор? — подумал он, глядя на нее и желая, чтобы она посмотрела на него хоть раз. — Застряли, да?»

— Под чьим руководством? — спросил Саттерфилд.

Она казалась удивленной:

— Прошу прощения?

— Кто посоветовал вам применить этот тест?

— А, сотрудники офиса окружного прокурора. Они связались со мной и попросили провести оценку состояния мистера Монтеры.

— Понятно. Тогда почему вас не оказалось в списке свидетелей обвинения?

Она потянулась к сережке, но вовремя остановилась.

— Потому что я попросила, чтобы меня отстранили от этого дела.

— Вы попросили, чтобы вас отстранили? — Адвокат защиты глянул через плечо на Клару Санчес и ее команду, как бы говоря: «Внимание, мои уважаемые коллеги, сейчас я вас поимею и хочу, чтобы вы это заметили». — Как интересно, доктор Раппапорт. Вы отстранились от дела. Почему же вы это сделали?

Ли глубоко вздохнула, выдав тем самым едва заметную неуверенность. «Что, нервы не выдерживают?» — подумал Ник.

Ему хотелось зааплодировать. Мало что могло доставить ему большее удовольствие, чем зрелище гибели этого врача.

Она продолжила несколько поспешнее, чем прежде, и чуть менее сдержанно:

— Желая провести клиническое сравнение, я дала мистеру Монтере всю подборку тестов, включая и свой собственный. По большей части результаты были достаточно однородны, чтобы сделать предварительные выводы, но были и некоторые расхождения, и, принимая во внимание историю мистера Монтеры, я начала сомневаться в надежности некоторых оценок.

— Расхождения? Не могли бы вы пояснить нам какие? В простых выражениях, доктор. — Саттерфилд ослепительно улыбнулся двенадцати присяжным. — Я уверен, дамы и господа в нашем жюри прекрасно вас понимают, а вот у меня с этим трудности.

Смех и одобрительные кивки присяжных — именно этого и добивался Саттерфилд.

— Разумеется, — заверила всех Ли. — Ответы мистера Монтеры, оцененные по нескольким шкалам, показали антисоциальные тенденции, сверхконтролируемую агрессию и паранойю, но это ничуть не удивительно для человека его происхождения. Он вырос в баррио, известном войнами между бандами. Условия его жизни требовали, чтобы он развил в себе эти склонности единственно из необходимости выжить.

— Понятно. Значит, если мы живем в условиях постоянной угрозы нападения, нам нужно развить в себе паранойю и агрессивность, вы это имеете в виду?

— Совершенно верно. Тесты также показали высокий уровень интеллекта мистера Монтеры, что смягчает агрессивное поведение объектов с повышенными социопатическими оценками.

— С повышенными социопатическими оценками?

— Простите… объектов с антисоциальными тенденциями. Исследования показали, что объекты, получающие более низкие оценки по стандартизованным тестам на умственное развитие, скорее могут совершить насилие. Кроме того, мистер Монтера — художник, а творческие личности видят мир несколько иначе, чем мы с вами. Уже один этот фактор может поставить под сомнение надежность норм, на которых основываются мой и другие тесты.

— Все это очень интересно, доктор, но, боюсь, еще не совсем мне понятно. Поэтому давайте посмотрим, нельзя ли упростить. — Адвокат сделал эффектную паузу, снова взглянув на присяжных. — Доктор Раппапорт, основываясь на вашей оценке Ника Монтеры, считаете ли вы, что он убил Дженифер Тейрин предумышленно, как настаивает обвинение?

— Протестую, ваша честь! — взлетела рука Клары Санчес. — Свидетельница здесь не для того, чтобы излагать свои домыслы.

Саттерфилд подошел к судейскому месту.

— Ваша честь, я спрашиваю мнение доктора Раппапорт, основанное на ее оценке моего подзащитного.

Судья кивнула.

— Можете ответить на вопрос, — обратилась она к Ли.

Смятение затуманило красивые серые глаза Ли. Она взглянула на Ника, и их глаза встретились на достаточно долгое мгновение, чтобы все в ней сжалось.

— Это трудный вопрос, — произнесла наконец Ли. — Если вы спрашиваете, считаю ли я его способным на такое преступление…

— Нет, я спрашиваю вас, считаете ли вы, что он ее убил, — пояснил Саттерфилд. — Каково ваше мнение профессионала и клинициста, доктор Раппапорт? Считаете ли вы, что Ник Монтера убил Дженифер Тейрин?

Ли слегка покраснела и отвела глаза:

— Нет, не считаю.

— Протестую! — Санчес была вне себя. — Мнение свидетеля не является показаниями эксперта!

— Отклоняю протест, — твердо сказала судья. — У доктора спросили ее мнение клинициста, и она его высказала.

Напряжение, сковавшее Ника, исчезло без следа. Матерь Божья, подумал он, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться вслух. Он в ней не ошибся. Женщина, которая жалеет котят, не колеблясь защитит угнетенного, повергнутого во прах и по-настоящему в этом нуждающегося. Доктор сделала именно то, на что он надеялся. Она смело встала на его сторону.

Криво усмехаясь, Саттерфилд повернулся к Кларе Санчес:

— Свидетельница ваша.

На какой то миг всем показалось, что Санчес откажется от перекрестного допроса. Но она постучала карандашом по лежавшим перед ней бумагам, вздохнула, отбросила карандаш и встала:

— Доктор Раппапорт, вы любите Ника Монтеру?

По всему залу суда послышались вздохи удивления.

— Протестую, ваша честь! — Саттерфилд вскочил, словно подброшенный пружиной. — Вопрос обвинителя не только не относится к делу, но и оскорбителен.

Санчес злобно глянула на Саттерфилда и пошла к судейскому месту.

— Ваша честь, есть основания считать, что у этого свидетеля-эксперта могли сложиться с обвиняемым отношения, выходящие за рамки ее профессиональных обязанностей. Исходя из этого, вопрос полностью относится к делу, и я прошу вашего разрешения продолжить эту линию допроса.

— Протестую! — вспылил Саттерфилд. — Здесь суд не над доктором Раппапорт.

— Под сомнением ее вывод клинициста, — настаивала Санчес. — Обвинение имеет право убедиться в надежности доктора как эксперта. Ваша честь?

У судьи был такой вид, словно она раскусила что-то очень горькое.

— Мне не нравится такой поворот событий, — сказала она. — Совсем не нравится. Разрешаю задать еще один или два вопроса, но добирайтесь до существа дела побыстрее.

Казалось, что Санчес самой не нравится эта ситуация. Она прикусила нижнюю губу, рассматривая Ли.

— Доктор Раппапорт, сколько часов вы потратили на оценку подсудимого?

Ли пожала плечами:

— Точно не знаю. Я хотела сделать эту работу. Я сообщала в офис прокурора, что не возьмусь за это дело, если у меня не будет столько времени, сколько нужно для подобной оценки. В конце концов, на карту поставлена жизнь человека.

Санчес кивнула:

— Да, это верно. И это очень вас тревожит, не так ли, доктор Раппапорт? Тот факт, что на карту поставлена жизнь Ника Монтеры?

И снова Ли вспыхнула:

— Разумеется, тревожит. Как профессионал и дипломированный психиатр, я очень серьезно подхожу к ответственности, которую налагает оценка психического состояния клиента, не важно, что это за клиент. Если на карту поставлена жизнь, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы узнать правду. Я бы не стала свидетельницей, если бы приложила все усилия, чтобы разобраться с мистером Монтерой. Поэтому я и отказалась от дела, советник.

Ник нашел ее негодование абсолютно убедительным. Однако, судя по всему, заместитель окружного прокурора готовилась открыть огонь.

— Все это очень хорошо, доктор. Очень впечатляет, но мне любопытно узнать, насколько усердны вы были как эксперт. Я так поняла, что вы совершили несколько поездок домой к мистеру Монтере, не так ли?

— Его дом — это еще и его студия. Да, я ездила туда оценить его фотографии и рабочие привычки.

— Сколько раз?

— Два или три.

— Вопреки совету окружного прокурора?

— Я посчитала это необходимым…

Санчес оборвала Ли, настаивая на точном ответе на вопрос, и когда Ли наконец признала, что сделала это вопреки совету окружного прокурора, Санчес перешла к добиванию жертвы. Она рассказала о нежелании Ли тестировать подсудимого даже после настойчивых просьб, о ее внезапном отказе от дела. И закончила настоящей бомбой:

— Доктор Раппапорт, вы признавались своей помощнице, что находите Ника Монтеру очень привлекательным? Вы говорили, что боитесь эмоционально привязаться к нему?

— Нет! Не такими словами, я…

— Протестую! — закричал Саттерфилд. — Наводящие вопросы свидетелю!

— Отклоняется. — Судья повернулась к Ли: — Свидетельница должна ответить на вопрос.

И пока Ли пыталась подобрать слова, Ник с трудом подавил сильнейшее желание прийти ей на помощь. Потрясенное выражение ее лица подсказало ему, что Ли кто-то предал, и он очень сомневался, чтобы это была ее помощница Нэнси. Наверное, ее жених каким-то образом дал своим людям такую информацию — и разрешение ее использовать. Доусон Рид, вне всякого сомнения, отчаянно хотел выиграть это дело, если пошел даже на унижение Ли.

— Доктор, — продолжала заместитель окружного прокурора, — помните, что вы принесли присягу, поклялись говорить правду. Вы можете честно сказать, что единственной причиной, по которой вы отказались от дела, была ваша неуверенность в вине подсудимого? Или потому, что вы эмоционально привязались к Нику Монтере за время тестирования?

Ли явно переживала жестокую внутреннюю борьбу. Она была выбита из седла, но собирала силы для ответа. Наблюдая за ней, Ник испытывал все муки ада. С одной стороны, он никогда так не хотел услышать признание женщины в ее чувствах. С другой — этим она могла легко уничтожить их обоих.

— Это зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слова «эмоционально привязалась», — сказала Ли. — Я привязалась к мистеру Монтере не больше, чем к любому своему клиенту, с которым работала бы столь же напряженно. Вам становится небезразлична судьба человека.

Небольшая ложь ради самосохранения, подумал Ник. Он по крайней мере надеялся, что она ни к одному из своих пациентов не привязывалась так, как к нему.

— «Становится небезразлична»? — подчеркнула ее слова Санчес. — Интересная формулировка, доктор. Я воспользуюсь ею, если вы не возражаете. Если вам настолько «небезразличен» Ник Монтера, вы действительно считаете себя способной объективно его оценить? Возможно, все сказанное вами здесь — следствие влияния ваших чувств к нему?

— Нет! — горячо возразила Ли. — Моя оценка основана на многих часах бесед и тестирования, а не на моих чувствах…

— Спасибо, доктор Раппапорт.

Обвинитель попыталась прервать ее, но Ли резко повернулась к судье:

— Ваша честь, разрешите мне продолжить? Под сомнение поставлена не только моя надежность как свидетеля, но и моя профессиональная репутация.

— Ваша честь…

Судья подняла руку, заставляя обвинителя замолчать.

— Продолжайте, доктор Раппапорт, — сказала она.

Совершенно бесстрастная, Ли повернулась к залу:

— Работа всей моей жизни, вместе с доктором Джонсоном, была посвящена тому, чтобы сделать психологические оценки более научными и надежными. В настоящее время я пишу книгу о своем тесте, чтобы сделать его доступным для личного пользования. Более того, я дипломированный психиатр. Я провела бесчисленные часы, учась, как быть одновременно объективной и внимательной. Я знаю, как отделить свои чувства от клинического мнения. И я делаю это в своей работе каждый день.

Она вдруг замолчала, и Нику показалось, что зал вот-вот взорвется аплодисментами. Она была великолепна, пылающая праведным гневом. Он с бьющимся сердцем смотрел на нее. Но, к несчастью для них обоих, похоже, никто не купился на ее рассказ. Осмотревшись, Ник увидел напряженные лица присяжных. Они хотели ей верить, но не могли.

Он не знал, плакать ему или смеяться. Своим смущенным отказом от любви к нему доктор Ли Раппапорт призналась всему миру в обратном. Она поколебала его мир. Но и определила его судьбу.

— Доктор Раппапорт здесь!

— Доктор! Вы еще одна жертва Ника Монтеры?

— А как же ваш жених? Что думает по этому поводу окружной прокурор?

Дикий шум сразу же обрушился на нее в коридоре за дверями зала суда. Она оказалась не готова к нападению прессы и попыталась пробраться к выходу. На нее налетели со всех сторон, перед ней мелькали чьи-то лица, плечи, руки, все безжалостно теснили друг друга, стремясь добраться до нее. Образовалась жуткая давка.

— Пожалуйста, — попросила она, прижимая кейс к груди. — Дайте мне пройти. У меня нет никаких комментариев.

Какая то женщина сунула ей в лицо микрофон:

— Вы любите Ника Монтеру, доктор?

— Ваша помолвка расторгнута?! — прокричал кто-то позади нее.

— Без комментариев, — умоляюще проговорила Ли.

До выхода было меньше двадцати футов, но она не могла их преодолеть! У двери стоял охранник. Прикрываясь своим чемоданчиком, как щитом, она пригнула голову и начала проталкиваться сквозь густую толпу. Если она доберется до него, он ей поможет.

— Сюда, мэм.

Кто-то крепко схватил Ли за руку и потащил за собой в противоположном направлении. Сначала она не поняла, кто это, только по голосу определила, что мужчина. Он уводил ее от этого столпотворения, похоже, к другому выходу.

— Куда мы идем? — спросила Ли, как только мужчина оказался к ней достаточно близко. Она не узнавала своего спасителя, а его спортивного покроя пиджак, солнечные очки и квадратный подбородок спокойствия не прибавили.

— Мне велено вызволить вас, мэм. Идемте сюда.

Оглянувшись на беснующуюся позади толпу, Ли, вздохнув, выбрала меньшее из двух зол. Мужчина открыл дверь и быстро протолкнул Ли вперед, одновременно оттесняя журналистов, норовивших протиснуться в узкий коридорчик за дверью. Когда дверь захлопнулась, отрезав шум и крики, Ли, если бы у нее было время, вздохнула бы с облегчением. Она и забыла, как благословенна тишина.

Освещен коридор был слабо, и Ли ослепла от яркого солнца, когда ее спаситель открыл дверь на улицу в другом конце коридора. Тридцатипятиградусная жара навалилась на нее со всей тяжестью.

— Такси, мэм, — сказал мужчина, указывая на желтый автомобиль, скромно припаркованный у тротуара. Когда задняя дверь такси открылась, Ли увидела, что несколько репортеров выскочили из-за угла здания суда. Она побежала к машине, и когда добралась до нее, пот струился по ней ручьями.

— Доктор! — проревел кто-то позади нее. — Вы спите с Монтерой?

Ли еще садилась в машину, а водитель уже завел мотор. Когда Ли пришла в себя и повернула голову посмотреть, кто ее спутник, было уже поздно. Машина неслась по Хилл-стрит, а рядом с ней сидел человек, которого она меньше всего хотела сейчас видеть, а может, и никогда.

— Прости меня, Ли, — сказал Доусон. — Я пытался предупредить тебя, что может произойти.

Ли с размаху поставила между ними кейс. В такси воняло грязными ковриками и потом, но это было лучше, чем запах сидевшего рядом с ней человека. Кожа Доусона была бледной и влажной от напряжения, глаза за стеклами очков от Армани казались огромными, но Ли не испытывала никакого сочувствия. Ее лицо пылало от гнева ничуть не меньше, чем от жары.

— Ты пытался предупредить, что собираешься выставить меня на публичное осмеяние? — спросила она. — Что ты собираешься вывалять в грязи мою профессиональную репутацию? Доусон, это окажется во всех газетах страны! Я стану посмешищем. Моя издательница, возможно, аннулирует договор со мной!

С безрассудным жестом, что было для него совершенно нехарактерно, Доусон нагнулся и достал букет цветов.

Ли была настолько поражена, что оттолкнула это воплощение смехотворной просьбы о примирении.

— Ты с ума сошел? Ты что, не понимаешь, насколько оскорбительны твои цветы? Я не хочу, чтобы мне устраивали ловушки, Доусон, особенно мой собственный жених!

— Все было не так, Ли. Я просил Клару не использовать это.

— Ну а она использовала! Что дает тебе прекрасный повод ее уволить. Она не выполнила прямого приказа.

Где-то в глубине души Ли понимала, что ведет себя по детски, но ей было все равно. Увольнение было наименьшей карой, какую она могла придумать для Клары Санчес.

Доусон избегал ее взгляда. Ли увидела, как подпрыгнул его кадык, когда он сглотнул, и поняла, что еще не знает самого худшего.

— В чем дело? — спросила она, отталкивая его, когда он попытался взять ее за руку. — Говори, Доусон.

— Я велел Кларе не использовать это, если только ситуация не станет крайней, понимаешь? Я приказал ей ни под каким видом не пользоваться этой информацией, если только не настанет конец света. Я не знаю, что случилось. Должно быть, твои показания оказались настолько убедительными, что она решила — пришло время бросить бомбу.

Капля пота скатилась по его виску.

От ярости Ли даже не могла говорить. На глазах у нее выступили слезы, и на какое-то мгновение она подумала о том, чтобы выпрыгнуть из машины. Когда она наконец обрела дар речи, то голос дрожал от злости и неверия:

— Значит, вот как? Моя карьера и мой покой не имеют никакой ценности, просто это еще один гвоздь в крышку гроба Ника Монтеры?

— Все имеет ценность, Ли, и в первую очередь наши отношения. Я все продумал. Мы устроим пресс-конференцию и вместе покажем, что мы заодно. Я подниму вопрос о тактике Клары. Я категорически заявлю, что ничему не верю, ни единому слову. Мы объявим дату нашей свадьбы, расскажем о наших планах…

— Свадьбы не будет, Доусон.

Пораженный, он подался к ней:

— Ли, прошу тебя! Ты это не серьезно?

И внезапно Ли поняла, в чем дело и в чем всегда было дело. Сожаление в глазах ее жениха не имело никакого отношения к чувству вины за содеянное. Он искал ее прощения не потому, что причинил ей боль. Он пытался избежать собственной боли — боли, связанной с потерей ее, Ли, и социального статуса, который она несет с собой. Социопат действует в своих интересах, часто не задумываясь и не сожалея о том, чего это будет стоить другим людям. Ника Монтеру можно было оправдать тем, что он пережил в детстве. Интересно, а как мог бы оправдаться Доусон?

— Вполне серьезно. — Голос Ли смягчился и сделался печальным, когда она осознала, как глубоко ее это поразило. — Даже если бы я смогла простить тебя, Доусон, у нас все равно ничего бы не вышло. Я не хочу становиться женой окружного прокурора. Я не хочу жить исключительно твоими интересами. Я не собираюсь жертвовать всем ради твоей карьеры.

В его глазах закипел гнев.

— Но ради него ты все это отшвырнула?

Теперь Ли поняла, что еще им двигало. Ревность, как она и подозревала.

— Я ничего не отшвырнула ради него. Я взялась за это дело, потому что ты убедил меня. Это было моей первой ошибкой — и роковой. Мне надо было предвидеть остальное. Пожалуйста, остановитесь! — попросила она водителя. — Я хочу выйти.

Ли открыла дверцу еще до того, как машина остановилась. Доусон попытался удержать ее, в его охрипшем голосе звучало сожаление:

— Я не позволю тебе это сделать, Ли.

— Все уже сделано, Доусон. И это сделал ты.

Она пресекла его попытки остановить ее, подхватила кейс и, выбравшись из такси, огляделась в недоумении. Она не знала, где находится.

— Ли…

Дверь захлопнулась, оборвав его голос. Исполненная решимости убежать от него, Ли покрепче ухватила свой чемоданчик и поспешила к похожему на деловой центр зданию. Ступеньки привели ее в обширный внутренний двор, где она помедлила у небольшого фонтана. В воде плескались два голубя. Она покачала головой и двинулась дальше. Даже это она не смогла сделать как надо! Достойно порвать с этим негодяем.

Она чувствовала себя несчастной, и, похоже, это ощущение, заставило ее бродить по кругу, поглядывая туда, откуда она пришла. «Я ищу его, — сообразила Ли, — смотрю, не преследует ли он меня». Но что было еще хуже, она чувствовала себя слишком слабой и беззащитной, чтобы капитулировать, если бы он появился. Ее карьера и личная жизнь лежали в руинах. Все, с чем она связывала свои надежды и мечты — ее имя, ее репутация, — все то, что она большего всего ценила и чем больше всего дорожила в жизни, все это пошло прахом.

Мгновение спустя, стоя на верхней ступеньке лестницы, она увидела, что такси уехало. Доусона нигде не было видно.