— Мистер Монтера, я на самом деле считаю, что вам следует… — Голос Ли сел, став низким.

— Я тоже считаю, что мне следует, — согласился он.

Кончиками пальцев она сжала столешницу, когда Монтера посмотрел на нее. Даже вопроса не было — ей следует запретить ему делать что бы он там ни имел в виду, но, судя по всему, она была неспособна с этим справиться. Она была слишком захвачена моментом, чтобы реагировать, но в то же время была полностью околдована тем, что происходило, — и как психиатр, и как женщина. Она не понимала, почему так сильно откликается на его прикосновение, особенно после его выходки с ножом. Как ему удалось буквально за несколько мгновений превратить ее в сгусток оголенных нервных окончаний?

Ее страшно интересовало, как он соблазнял свои модели. Неужели пугал до полусмерти и пользовался их слабостью? Страх иногда вызывает другие виды возбуждения, например сексуальное. И все-таки Ли представления не имела, как он это сделал. Она просто не хотела, чтобы он останавливался. Груди ее потяжелели от чувственных ощущений. Легкая ткань шелкового лифчика натянулась и давила на тело.

Боже, если она, психолог, настолько податлива, насколько же готова отозваться жаждущая, ничего не подозревающая женщина!

— Сядьте, мистер Монтера, — произнесла она, придав своему голосу решимость. — Немедленно.

Он улыбнулся уголком губ, темные волосы упали ему на лоб.

— Мне думалось, доктор, других запретов, кроме как на оружие, нет.

Выражение его лица сказало Ли, что он собирается испытать ее, как никто и никогда не испытывал ее раньше. И его глаза, такие странные и подвижные, теперь подернулись алмазной дымкой. Он демон, решила она. Один из приспешников Сатаны.

— Не надо, — на выдохе прошептала она, когда он наклонился было вперед.

Она откинулась назад, думая, что он попытается сделать что-то уж совсем безумное, например, поцеловать ее. Но еще не восстановив самообладание, она поняла, что он просто согнулся, чтоб сесть на край ее стола.

— Как скажете, доктор, — сказал он. — Попросили меня сесть, я сижу.

— Я имела в виду — на свое место.

— В таком случае…

— Что вы делаете? — Ли не могла поверить своим глазам, когда он наклонился вперед и положил руку на узкое пространство стола между ее рукой и телом. Он как будто хотел ее обнять.

— Заимствую ваш карандаш. Против этого есть запрет?

— Да, — чуть не задохнувшись, ответила она. — Есть. Я только что его установила.

Если до этого ее пульс был бешеным, то теперь он просто зашкаливал. Ее разум вопил, уговаривая что-то предпринять, но, как и раньше, она ничего не сделала, чтобы остановить Монтеру. Она лишь настороженно наблюдала, как он берет карандаш, лежавший у ее руки, затем блокнот и заключает написанный ею вопрос в круг. Это может оказаться просто великолепной возможностью понаблюдать за ним, сказала она себе.

Ей не было видно, что он рисует, но мягкие движения заинтриговали ее. Закончив, он сунул карандаш в нагрудный карман ее пиджака и бросил блокнот на стол. Ли взглянула на рисунок. Вокруг слов «В какую игру ты играешь, Монтера?» он нарисовал свернувшуюся кольцом змею. Первым впечатлением Ли было, что в рисунке заключается угроза, более того — непреодолимое зло, но она подавила желание проанализировать то, что видит. Она изучит этот образ потом.

— Игра — это жизнь, доктор. И мы оба в нее играем.

При звуке его голоса Ли подняла глаза, но не раньше, чем поняла, что нарисованная змея — точная копия браслета на его запястье. Она знала подробности убийства и то, что на шее мертвой женщины был обнаружен синяк — отпечаток змеиной головы. Чего она не понимала, так это почему Монтера стремится, чтобы его ассоциировали с этим символом. Браслет по-прежнему у него на руке, но зачем? Был ли это вызов? Еще один способ пренебречь общественным мнением? Или Ник Монтера — член секретного общества, поклоняющегося злу?

Ли почти не сомневалась, что в порыве страсти он способен убить человека. Большинство людей способны в соответствующих условиях. Но обладал ли он достаточным хладнокровием, чтобы расположить тело жертвы точно в той позе, в которой он ее фотографировал? От этой мысли по спине Ли побежал холодок.

Когда, усевшись, она наконец посмотрела на него, ее раздирали противоречия. Здравый смысл советовал ей немедленно закончить беседу и отказаться от дела. Монтера опасный и непредсказуемый человек, казалось, испытывавший по отношению к ней враждебность, и тем не менее что-то удерживало ее от действий по разумному сценарию. Любопытство, поняла она. Он возбудил в ней сильнейшее любопытство и даже больше. Он побудил ее к действию. Ей захотелось узнать, кто же та золотая девушка, обидевшая его, когда он был еще ребенком. Ей захотелось узнать о женщинах, которых он фотографировал, о змее, которую он носил. Но больше всего ей хотелось узнать, на самом ли деле он убийца.

— Вчера в новостях выступала одна женщина, — сказала Ли, полная решимости возобновить беседу. — Она рассказывала о ваших с ней отношениях. Она призналась, что они вышли за рамки позирования.

Он посмотрел в окно кабинета, на ярком свету черты его лица казались застывшими. Лицо Монтеры при взгляде на него сбоку напоминало ястребиные профили его испанских предков. Смягчали его облик только голубые глаза, осененные густыми темными ресницами.

Ли редко думала о мужчинах с точки зрения красоты, но с ним на это трудно было не обратить внимания. От него исходила угроза, он обладал зловещей грацией, заставлявшей рассматривать его и пытаться понять, что же такого в нем привлекательного.

— Пола Купер не имеет к этому делу никакого отношения, — сказал он.

— Может, и нет. Но она защищала вас. Мне бы хотелось узнать о ней побольше… о вас и о ней.

— Мне нечего сказать.

— Мистер Монтера, надо ли мне напоминать вам, что я работаю на окружного прокурора и что в ваших интересах вам стоит подумать о сотрудничестве?

Он коротко и резко рассмеялся:

— Неужели действительно имеет значение, какое я произвожу впечатление, доктор? Окружному прокурору нужен обвиняемый, и вам заплатили, чтобы вы помогли получить его. Ведь ваша работа состоит в том, чтобы представить меня похожим на убийцу?

— Мне платят за то, чтобы я провела оценку вашей личности. И я намерена сделать это со всей профессиональной бесстрастностью. Именно поэтому я проанализирую ваши рисунки и применю некоторые психологические тесты. Они позволят мне быть объективной… даже если я лично нахожу это трудным.

Теперь он притих, его спортивное пальто распахнулось, правая рука покоилась на затянутом в джинсовую ткань бедре.

— Никакой тест не скажет вам, кто я, доктор. Если хотите меня узнать, вам придется пойти туда, где я обитаю, войти в мой мир. Рискните.

По счастью, она могла не отвечать на его вызов.

— Сейчас вы в моем мире, — возразила Ли. — Так и должно быть. Ни у кого из нас нет свободы, которой мы могли бы желать в данной ситуации, но на это есть причины.

— Причины безопасности? — спросил он. — Вашей безопасности?

— Я работаю здесь, — уклончиво ответила она. — Здесь мои инструменты. Так же как ваши инструменты находятся в вашей студии.

— И какие же инструменты могут вам сказать, что человек способен на преднамеренное убийство? Есть ли инструмент, позволяющий открыть его сердце и заглянуть туда? Есть ли инструмент, проникающий в его мозг?

На это у Ли ответа не было. Она ничего не нашла в себе, кроме отрезвляющего удивления. Он поднял голову, словно ожидая ее слов, его глаза встретились с ее глазами, но она оказалась безоружна. Не существовало тестов, позволяющих заглянуть человеку в сердце. Она откинулась в кресле, сознавая, что он раскрыл, возможно, самый серьезный недостаток ее работы — абстрактную и безличную природу тестов, которые она собиралась ему предложить. Они сведут его личность к числам и процентам, и, что хуже всего, если результаты будут неверно оценены, на лбу его навсегда будет выжжено клеймо.

Монтера поднялся и резко бросил:

— Если бы я убил женщину, зачем бы я объявил об этом всему миру, придав ее телу именно ту позу, в которой я когда-то ее фотографировал?

Еще долго после того, как ушел Ник Монтера, Ли раздумывала над этим вопросом. Ключа для ответа не было, и по какому-то непонятному ощущению она была, пожалуй, рада этому. К своему удивлению, Ли поняла, что предпочитает думать, будто он этого не делал, хотя его агрессивное поведение должно было бы заставить ее думать по-другому. Постепенно она нашла одну причину, которая могла бы дать толчок макиавеллиевским инстинктам социопата. Ник Монтера был фотографом, и цена его работ взлетела до астрономических цифр после того, как ему было предъявлено обвинение в убийстве. Сама природа преступления привлекла к его работам огромное внимание, и он, без сомнения, должен был стать очень богатым человеком по окончании процесса. Истинный социопат не стал бы уклоняться от такого отчаянного номера, особенно если был бы абсолютно уверен, что это сойдет ему с рук.

Зачем бы я объявил об этом всему миру?..

Отличный вопрос.

* * *

— Хорошо, детки, продолжайте работать дальше. Следующий папин класс затаив дыхание ждет своей встречи с мастером.

Бербанкская актерская мастерская взорвалась громким гулом, когда двадцать с лишним студентов всех возрастов, убеждений и цветов кожи зашевелились, убирая свои сценарии и спеша пойти на пробы, в танцевальный класс или какое-то другое место, запланированное на остаток этого утра. Обладатель скрипучего голоса, их седеющий наставник Джил Чемберс, легендарный, игравший на Бродвее актер, был нынешним гуру новейшей в кажущейся бесконечной серии способов актерского перевоплощения, поразивших Голливуд со времен метода Станиславского.

Пола Купер закрыла сценарий, над которым работал класс, сунула бумаги в раскрытую сумку и скривилась, поняв, что придавила камамбер и крекеры, которыми собиралась перекусить вместо ленча.

— Глаз — шлюха, ухо — девственница! — крикнул Джил своим уходившим подопечным. — Пусть эти магнитофоны будут у вас постоянно включены. Поймайте своих матерей, братьев и любовников, когда они естественны, и принесите мне это в виде захватывающих диалогов.

— Глаз — шлюха? Что это значит, Пола?

Пола обернулась на приглушенный голос брюнетки, своей фигуристой соседки по классу, и улыбнулась. Джобет Тернер приехала сюда из глубинки и даже сейчас, спустя три года, не до конца понимала, что такое Голливуд. Пола всегда считала, что в этом и кроется секрет привлекательности ее подруги. Она еще могла удивляться.

— Это означает, что мы всё видели, Джо, — сказала она. — Видели и, вероятно, делали.

— А… понятно.

Джобет поправила лямку своей огромной холщовой сумки, висевшей на плече, и поднялась, готовая последовать за остальными студентами, выходившими из крохотного помещения на первом этаже репертуарного театра.

Несколько минут спустя обе женщины шагали по оживленной улице в ярком мареве. Чего ни одна из них не заметила, пока они шли и болтали, так это неприметного коричневого двухдверного седана, который медленно продвигался за ними и припарковался на первом же свободном месте.

— Разве это не противозаконно? — ни с того ни с сего спросила у Полы Джо.

— Что?

— Записывать людей без их ведома.

— Наверное, — согласилась Пола. — Но я это делаю все время. Это интересно. Дает тебе ощущение власти, особенно над парнями. — Она весело рассмеялась. — Все, что они говорят, может быть использовано против них.

— А! — вскрикнула Джо, поняв смысл слов подруги. — Это когда они, например, дают разные обещания в момент возбуждения?

Пола постучала по ее виску:

— В самую точку.

— Может, выпьем кофе? — спросила Джо. — Мой преподаватель отменил занятие, так что у меня образовалось три часа свободного времени. — Она усиленно пыталась избавиться от своего акцента жительницы Среднего Запада.

— Извини! — Пола вздохнула. — У меня встреча насчет съемок рекламы шампуня на яхте. — Она поправила золотые эполеты на темно-синем кардигане, затем стащила берет такого же цвета, и ее блестящие рыжие волосы упали сверкающим каскадом. — Ну, что скажешь? Хороши?

— Боже, как же тебе повезло! — с завистью протянула Джо. — Роскошные волосы и реклама шампуня.

Запустив обе руки в густые пряди, Пола отвела их от лица.

— Мне повезло? Если бы у меня была твоя фигура, я без труда нашла бы работу.

Обе женщины понимали ценность физических данных в индустрии шоу-бизнеса, помешанного на красоте. У Джобет была большая грудь, и она платила за свое обучение, работая на телевидении и в кино дублером тела. Пола была довольно удачливой моделью фотографов. Но обе они приближались к тридцати годам и уже чувствовали уколы извечного безразличия дельцов от кино к немолодым женщинам.

— Подвезешь меня до машины? — спросила Джо, когда они подошли к покрытому пылью красному «рэббиту» с откидывающимся верхом. — Мне пришлось запарковаться за милю отсюда.

— Хороший предлог, — подмигнув, заявила Пола. — Помоги мне опустить верх.

Опустив тяжелый виниловый верх, они кинули сумки на заднее сиденье и забрались в маленький автомобиль. Солнце светило им в глаза, головы были заняты будущим, и они не заметили, как коричневый седан тихонько влился в уличное движение и последовал за Полой до перекрестка, втиснувшись в полосу левого поворота почти сразу же после нее.

— Эй, это прекрасно, прекрасно… покажи мне свое роскошное тело и как следует потяни-ись. Так, продолжай. Хорошо… потянись для меня, малышка. Выгни спину, ноги вытяни до Китая. Вот та-а-ак, — сказал Ник и раскатисто засмеялся. — Вот так просто прекрасно!

Ник редко работал с цветной пленкой и никогда не делал фотографий, бьющих на эффект роскоши, но сегодня он устоять не смог. Мэрилин, периодически позировавшая ему, пребывала в редком для нее рабочем настроении. Стройная и чувственная, она подвигла его на композицию, невероятно простую, но в то же время позволяющую выявить чистоту линии и цвета, которая была такой же эффектной, как все, что он делал.

Из листа фанеры он вырезал подобие горного ландшафта, подсветил сзади, уложил ее перед ним в томной позе так, чтобы изгибы ее тела контрастировали с резкой линией гор. Проявлением изобретательности стало насыщенное сияние оранжевого заката — свет вольфрамовой лампы на раскрашенном заднике.

Теплый свет блестел на теле Мэрилин, создавая глубокие тени и подчеркивая женскую таинственность. Нагота редко вдохновляла Ника. Этой же модели недоставало тонкости, но сегодня удалось все. Лежавшая на боку Мэрилин была сфинксом, символом невозмутимости и загадочности. А теперь, лежа на спине и потягиваясь, она казалась очаровательной игрушкой.

Ник двигался вокруг нее, очарованный красотой ее стройного тела. Он любил, когда объект поначалу сопротивлялся ему, сдаваясь только тогда, когда он убеждал модель, что она необыкновенная, что она — основа его творческого видения. Остальное получалось само собой. С помощью ласковых уговоров он прорывал оборону, словно любовник, вовлекая в свою работу и ее, заставляя участвовать в воплощении замысла.

И наступал момент, когда она окончательно размякала, подчиняясь происходящему, подчиняясь камере, и это приносило ему огромное удовлетворение. Иногда он задавался вопросом: не это ли в первую очередь привлекало его в эту область — неотразимая власть фотографа над своими объектами, тонкое подчинение, навязываемое камерой?

Сейчас Мэрилин молча смотрела на него, в ее зеленых кошачьих глазах читалось любопытство, и Ник понял, что перестал снимать.

— Повернись, — попросил он ее; его голос упал до шепота. — Медленно, вот так, медленно. Покажи мне свою спину… ну же, покажи мне свою чудную спинку. Хорошо, хорошо, хорошо… еще немного… еще чуть-чуть. Поворачивайся… еще. Снято!

Упав на колени, чтобы снять под другим углом, и повернув объектив, чтобы навести фокус, он быстро делал снимки, ловя ее на вздохе, запечатлевая ее, пока она позирует именно так, как ему нужно, — с выгнутой спиной и крестцом, почти упершимся ему в лицо.

— Боже, — проговорил он, — держи эту позу. Я хочу снять тебя вот так… именно так.

Но Мэрилин уже овладевало беспокойство. По ее грациозной спине пробежала нервная дрожь, а глаза заблестели, когда она заметила что-то постороннее.

Ник быстро сменил скорость затвора, поняв, что времени у него осталось мало.

— Подожди, малышка, — попросил он, заговорив быстрее, когда она перевернулась на живот. — Замри вот так! — взмолился он. У него созрела идея для другого снимка, но было поздно.

Мэрилин уже сидела и щурилась, глядя куда-то вдаль. Она отвлеклась, явно заинтересовавшись вспышкой света в углу студии.

— Замри! — крикнул Ник.

Но его объект потерял интерес к фривольным заботам людей и их взрослым игрушкам. Она кое-что заметила — шерстистое четвероногое существо — и явно собиралась им поужинать. Если сможет его поймать.

Собравшись, как тугая пружина, Мэрилин спрыгнула с сиденья, устроенного Ником специально для нее, метнулась по полу студии, как маленькая дикая кошка из джунглей, и набросилась на мышь, пахнущую кошачьей мятой, которую он купил для нее в магазине для домашних животных, схватила за голову и энергично потрясла красную мягкую игрушку.

Ник засмеялся и положил камеру на алюминиевый треножник. Ему ловко удалось заставить ее подчиниться хотя бы на несколько минут, зная, какая она охотница. Кошку он обнаружил у себя в студии, как-то раз придя туда. Он решил, что гостья забралась через окно, и судя по тому, что кошка позаимствовала его переполненную бельевую корзину, устроив в ней свою постель, похоже было, что она собирается здесь остаться.

Он никогда раньше не видел белых кошек, но скорее всего именно ее урчание — быстрое, задыхающееся и сексуальное, словно у нее была астма, — побудило его назвать ее Мэрилин. Сначала он честно пытался от нее избавиться. Поспрашивал по соседству, дал объявление в газету, но никто не откликнулся. И вот так Ник Монтера стал гордым владельцем белокурой секс-бомбы с астмой в начальной стадии и дурным характером.

Пахучая мышь бежала по сверкающему деревянному полу, а Мэрилин прихлопывала ее лапой. Ник поймал мышь и поднял ее. Кошка сразу изготовилась для прыжка, произведя на Ника впечатление: уши прижаты, глаза отливают бронзой, хвост бешено мечется.

Нападение было неизбежно. И это заставило Ника вспомнить о положении, в котором оказался он сам. Мэрилин жаждала крови. Только вот в кошачьем царстве это убийством не считается. Это называется выживанием сильнейших. Законом джунглей. Но в мире Ника — человеческих джунглях — правят законы цивилизации и «высшего» общества, если судить по доктору Ли Раппапорт. Тут не проходило — ты убьешь или убьют тебя. Когда человека судили за убийство и признавали виновным, то у него забирали либо свободу, либо жизнь. В семнадцать лет у Ника уже отнимали его свободу.

Осталось только одно.

Он почувствовал, как что-то тянет его за запястье, и понял, что Мэрилин зацепила мышь. Она вытащила ее у него из пальцев и теперь каталась по полу, вцепившись в игрушку зубами и когтями.

Ник очнулся и схватил камеру. Неловкими пальцами он стал наводить фокус и каким-то образом нажал на вспышку. 35 миллиметровый «Кэнон» начал неистово вспыхивать, прежде чем он установил параметры на камере. Мэрилин прервала свое роскошное нападение и посмотрела на него с любопытством. «Чем там занят этот парень? — словно хотела спросить она. — Почему бы ему не обзавестись собственной мышкой?»

Ник положил камеру. Даже самый никудышный фотограф знает, когда момент упущен. Он присел на корточки рядом с одной из вольфрамовых ламп, которые использовал для имитации заката. Задник для Мэрилин занимал только угол студии. Все помещение было заставлено разнообразными зеркалами и отражающими поверхностями в форме призм — для будущих съемок, которые ему пришлось отложить из-за обвинения в убийстве.

Он в первый раз держал в руках камеру после той ночи, когда полицейские забрали его и отвезли на допрос. В последнее время, если он не корпел над юридическими книгами, помогая подготовить свое дело, Ник сражался с мучительными головными болями, от которых страдал с самого детства, — обретавшейся по соседству банде не понравились его глаза гринго, за что он получил по голове и был оставлен умирать на улице. Хорошо бы вот так тихо исчезнуть сегодня. Никакой юридической зауми. Никакой помрачающей разум боли.

Он услышал мяуканье и посмотрел вниз.

Мэрилин перестала мучить мышку и гордо шествовала к нему, а из пасти у нее торчала половинка тела игрушки с длинным красным хвостом. Кошка подошла к нему и бросила мышь к его ногам в качестве подношения.

— Следи за своим поведением, — с притворной серьезностью предостерег ее Ник. — Ты можешь прослыть убийцей.