Приобретение сапог прибавило Матвеевне головной боли. Вася резво ковылял по двору и огороду, а Матвеевна, забросив домашние дела, ходила за ним следом, как за малым дитятей, опасаясь, как бы с ним чего худого не вышло. До тех пор ходила, пока на Васю не напала соседская собака. Матвеевна в тот момент замешкалась, выдергивая из земли пробившуюся на свет божий крапивину, а потому заметила псину слишком поздно, когда она уже, азартно поскуливая, промчалась за спиной и крупными прыжками понеслась на ошалевшего куренка. Матвеевна закричала и рванулась следом изо всех сил, насколько позволяли тяжелые ноги, заранее понимая, что не уберегла, что Васеньке уже ничем не помочь, и сейчас, через мгновение собачьи клыки хряпнут его тонкую шею, перекусывая позвонки, как сухую веточку.

— А-а-а, подлая, стой!

Да куда там! Криком паровоз не остановишь. Вася, отчаянно шипя и размахивая драповыми рукавами, кинулся в сторону, пытаясь увернуться, но собака сделала последний, точно направленный бросок, взлетела над землей, оскалила пасть и вдруг тяжело рухнула, напряженно вытянувшись в воздухе. Матвеевна, не веря своим глазам, подошла поближе, опасливо наклонилась, рассматривая удивительные черные кольца на полированном камне. Странно, она же сама две секунды назад видела, как собака бежала по свежевскопанной земле, собственными ушами слышала возбужденное дыхание и нервное поскуливание. Вот, даже следы отпечатались в грунте. А тут она смяла клубничный кустик, а здесь взлетела, сильно оттолкнувшись лапами. И что же с ней случилось? Отчего она теперь лежит под ногами, раззявив каменную пасть с мраморными зубами и воткнув в грядку острое треугольное ухо? Наваждение, не иначе… Чур меня, чур, крестная сила.

— Вась, что это было-то? — беспомощно спросила она для того, чтобы, услышав собственный голос, зацепиться за него, как за конец болтающейся в воздухе веревки, и выкарабкаться в реальность.

Васенька в ответ встрепенулся, и поковылял прочь, сосредоточенно рассматривая что-то под ногами. Но Матвеевне показалось, что под этим простым куриным поведением мелькнуло вполне человеческое смущение. И сразу вдруг сама собой вспомнилась окаменевшая в новогоднюю ночь жаба, в ту самую, между прочим, ночь, когда Вася вылупился из яйца. И странные, твердые корешки, похожие на гнутые гвозди без шляпок, попадавшиеся на огороде в последнее время все чаще и чаще — не корешки это вовсе, а замороженные в камень земляные черви. И недобрый взгляд из щели в заборе, которым Вася провожал забредших к ее окраине односельчан. Окружающий мир второй раз за день задрожал перед глазами, сбрасывая на этот раз со своей надежной спины Анну Матвеевну, как старая лошадь стряхивает со своей шкуры божью коровку.

Женские обмороки припадчивы. Раз посетив, возвращаются снова и снова, быстро перерастая из разряда досадных недоразумений в короткие мгновения блаженства. Упавшая в обморок дама пусть на краткий миг, пусть на час, но все же становится центром всеобщего внимания и трепетной заботы. А все страсти, бушевавшие до того, будь то агрессия, страх или горячая семейная перепалка, мгновенно укрощаются, уступая место новому чувству — чувству неподдельной тревоги и искренней любви. Да и можно разве относиться иначе к нежному существу, способному всего лишь при виде восьминогого насекомого или мышиного хвоста покрыться ангельской бледностью и провалиться в тонкий ров, разделяющий жизнь и смерть? Безусловно, нет. И потому любой, находящийся поблизости и в сознании человек, вне зависимости от возрастной и половой принадлежности, бросается подхватить обмороченную под локоток, поддержать голову, дабы не ушиблась, расстегнуть пуговку на груди — как бы не задохнулась! — и опрыскать водой бескровное лицо. И в этот, увы, короткий миг, ибо обмороки, как и все прекрасное, недолговечны, каждый, оставшийся в памяти, остро чувствует свою вину. И Вася не был исключением. Бог точнее знает, какие процессы произошли в его куриной голове, только с тех пор каменные черви больше не попадались Матвеевне под лопату.

Жизнь потекла обычным чередом: прополки, окучки, поливы и бесконечное истребление колорадских жуков. Немного подумав, Матвеевна положила каменную жабу на свекольную грядку, точно на то место, где она больше полугода назад уселась на яйцо. В память. Жаба смотрелась на огороде так хорошо, что Матвеевна решилась вынести туда же и каменную собаку — а чего добру в подполе пылиться. Первое время немного беспокоилась, не признал бы кто из односельчан в черно-подпалой скульптуре пропавшего месяц назад Шарика или Тузика, но, как оказалось, напрасно. Никто не признал. То ли собака была приблудной, то ли, что более вероятно, никому в голову не пришло сопоставить живое существо с куском пусть и хорошо обработанного, но все же камня. Хотя посмотреть на невидаль и выразить свой восторг переходили все кривинцы: и нижние, и верхние.

— Ну, Матвеевна, какую красоту развела! Прям не огород, а кладбище!

— Окстись! Чего удумали — кладбище, — крестилась суеверная Матвеевна. — Тьфу, господи прости! Для красоты это, понимаете? Для души.

— Так мы и говорим — для души. Для вечного ее успокоения.

Нервы Анны Матвеевны не выдерживали. Она, ловко наклоняясь, выдергивала из земли камни и швыряла за забор, целясь в восхищенные лица ценителей. А однажды за забором появился председатель.

— Добренького утречка, Анна Матвеевна. Бог в помощь.

— Велел бог, кабы ты помог, — удивленно отхамилась Матвеевна. Неужто тоже поглумиться пришел? Да вроде, на него не похоже…

— Я тут прослышал, — сказал председатель, зажав зубами папиросу. — Что ты у нас скульптором стала. Решил заглянуть.

Матвеевна в ответ молча повернулась задом, ухватила за хрусткие листья одуванчик и вонзила под корень тяпку. Председатель чикнул спичкой, затянулся и продолжил.

— Да не смущайся ты. Хорошие скульптуры, красивые. Тематика только какая-то странная. Жабы, собаки… Ты бы хоть к собаке пограничника приставила или, на худой конец, охотника с ружьем.

Матвеевна, упорно не оборачиваясь, продолжала копать, извлекая ломкий, истекающий горьким молоком корень, но уши навострила. К чему, интересно, старый лис клонит? Он ведь такой, слова в простоте не скажет, все с подковырками.

— Вот нам бы такого, с ружьем, перед сельсоветом поставить, — плел свое кружево старый лис. — А то скоро комиссия у нас ожидается. Слыхала, Матвеевна, про комиссию-то? Нет? Ну, ничего, я тебе расскажу, время есть. Так вот. Полгода назад выбрали в стране нового президента, это ты, поди, слышала. И новый президент сказал, что главное на сегодняшний момент — возрождение деревни. Возвращение стране, так сказать, прежнего аграрного величия. И взялся за это дело основательно. Для начала смотр колхозов и фермерских хозяйств объявил. Как в старые времена, короче. Помнишь, Матвеевна, как раньше-то было, а? Как мы плакаты рисовали и булыжники белой краской красили, а? Вот, примерно, так и сейчас, только белыми булыгами уже никого не удивишь. Надо что-то принципиально новое или, на худой конец, оригинальное, понимаешь? Вот, например фигуру колхозника из такого цветного камня предъявить. Ты, кстати, где такой камень берешь? Красивый черт! Колечками… Никогда такого в наших краях не встречал. Выписываешь что ль откуда?

— Где надо, там и беру, — огрызнулась Матвеевна. — Не вашего ума дело.

— Не нашего, согласен, — миролюбиво кивнул председатель, но от этого миролюбия обдало Матвеевну холодным потом. — Нашего ума дело колхозу не дать сгнить, вас всех работой и зарплатой обеспечить, технику, мать ее, допотопную на колеса поставить и молодежь удержать, чтобы не бежала из родных краев, как крысы от чумы. Смех кому сказать, чем занимаюсь на склоне лет — танцами и кинцами.

— Ты мне не плакайся, — не выдержала Матвеевна. — Я и сама плакаться умею. Ты прямо говори, за каким хреном пришел. А то развел тут беседу на полчаса, а у меня и помимо твоих бесед есть чем заняться.

— Ага, это мы тоже слыхивали. Ты ж у нас скотиной разжилась, верно? Курицу держишь. Говорят, странная у тебя курица… Ну, не о том я сейчас, не о том. Надо нам, Анна Матвеевна, удивить высокую комиссию чем-то таким, чего ни в Верхнем Кривино, ни вообще в области еще не видывали. Например, скульптуры твои из цветного камня установить. И эстетика, и наглядная агитация, и народное умельство. А? Как тебе идея, Матвеевна?

— Никак! Хреновая идея.

— Да нет, мать. Не хреновая. Грамотная идея. Соглашайся, чего ломаешься, как девка на дискотеке. А мы тебе в помощь и парней дадим и машину выделим. Мало ли камни привезти да что-то обтесать придется…

— Не буду я этого делать, — уперлась Матвеевна. — Хоть озолоти, хоть зарежь — не буду.

— Не будешь? Ну, ладысь. Не хошь, не надо. Резать тебя, дуру упертую, никто не собирается. Есть у меня еще одна задумка. Поумнее, чем статуи. Вот бы нам новую породу домашней птицы показать. Не привычной двуногой, а о четырех конечностях, а? Представь себе, Матвеевна, курица. В содержании неприхотлива, корма потребляет немного, растет быстро, только окороков у нее не два, а четыре. А? В два раза больше. Да нас за такое открытие в государственной награде приставят. Что на это думаешь, мать?

— А что тут думать? — разогнулась Матвеевна и посмотрела в упор в хитрые председательские глаза. — Совсем ты из ума выжил, вот что я думаю. Кинцев пересмотрелся. Курицы не кошки, на четырех ногах не бегают.

— Бегают, мать, еще как бегают. Тебе ль не знать. Вот возьмем твою курицу многолапую и на расплод запустим. Она нам яиц нанесет, а там, глядишь, два-три месяца, и мы получаем новую, прибыльную породу. И тут ты мне даже не возражай, ничего слушать больше не буду. Конфискую, и дело с концом.

— Это не курица, это петух, — пролепетала Матвеевна последний аргумент. — Он яйца нести не может.

— А ему этого и не надобно. Пойдет в качестве производителя. Ну так чё? Добровольно сдашь, или мне с представителями власти приходить?

— Сволочь ты! Фашист!

— Стало быть, сама не отдашь. Ну, жди гостей, Анна Матвеевна.

— Петр Лексеич, — крикнула Матвеевна, когда председательская кепка мелькнула последний раз в сиреневых гроздях. — А ежели я соглашусь?

— На что? — с притворным удивлением спросил председатель.

— Скульптуру сделать соглашусь.

— Тогда, как я уже говорил, выделим тебе машину и хлопцев в помощь.

— А петуха не отнимешь?

— Да сто лет он мне сдался, мутант твой!

— Не надо мне хлопцев, — вздохнула Матвеевна. — Сама справлюсь.

Она спокойно докопала грядку, вымыла руки и, пройдя на кухню, вытащила из ящика стола самый острый нож.