Глава 35

Оснабрюк, Германия

Дорога от аэропорта Мюнстер заняла около тридцати минут, и этого времени как раз хватило на то, чтобы мне кое-что пришло в голову.

– Я тебя проклинаю, – сообщила я шакалу, когда мы мчались через плоскую темно-зеленую равнину, насквозь пропитанную влагой. – Это тебе захотелось, чтобы я пряталась здесь. И что теперь?

Стоял бесцветный дождливый день, из тех, что так часто случаются в Северной Европе в ноябре. И хотя я никогда прежде не бывала в этой части Германии, я инстинктивно почувствовала себя дома при виде промозглого уныния, которое идеально подходило к моему нынешнему настроению. Подгоняемая паническим страхом, я сбежала, одолеваемая навязчивым чувством, что, может быть, куда умнее было бы лететь прямо в Оксфорд и просто-напросто обратиться в полицию. И в то же время… Что бы я от этого выиграла? Временное ощущение безопасности? Хотя меня все еще грызли сомнения из-за моего решения, я твердила себе, что поступила правильно, последовав указаниям мистера Телемакоса. И Резник, и аль-Акраб были полны решимости отыскать амазонок, и, похоже, я должна была добраться до них первой, чтобы спастись.

Во время полета я изучала остальные сверхсекретные документы Ника. То, что я обнаружила, слегка развеяло мою растерянность, но ни в малейшей мере не успокоило мою тревогу. С некоторым опасением копаясь в конверте, я нашла еще один отчет детектива, причем толще прежнего, но на этот раз он касался не меня и моей семьи, а меня и Катерины Кент.

К отчету прилагалось несколько нечетких снимков нас обеих в кабинете Катерины в Оксфорде, и выглядели мы в высшей степени подозрительно, хотя говорили, скорее всего, о каком-нибудь греческом историке, умершем пару тысяч лет назад. Но были здесь и другие фотографии Катерины, далеко не столь безобидные. На одной Катерина стояла перед боксерской грушей, вспотевшая, с исказившимся лицом. На другой Катерина сидела в такси, в шляпе и огромных темных очках, и под всеми снимками было написано: «Тайная операция». Но что меня едва не заставило подавиться сухим печеньем, принесенным стюардессой, так это серия снимков, на которых Катерина передавала кому-то маленький пакет на запруженной людьми железнодорожной станции.

И этим «кем-то» была, без сомнения, преследовавшая меня блондинка.

Не знаю, как долго я сидела вот так, снова и снова просматривая фотографии, пытаясь как-то примириться с правдой. Да, это, безусловно, объясняло интерес Катерины к моим передвижениям: она была как-то связана с людьми, устроившими нападение на меня в лабиринте и ограбление в порту Нафплиона. Значило ли это, что она была амазонкой? Я никогда не замечала на ее запястье браслета с головой шакала, и на снимках его тоже не было.

В отвратительной вспышке прозрения я по-другому взглянула на наши взаимоотношения с того самого дня, когда мы впервые встретились пять лет назад. Ведь в тот день, к моему немалому изумлению, этот известный ученый из Оксфорда подошла ко мне на студенческом симпозиуме в Лондоне и выразила интерес к моим дальнейшим планам. Как же мне это польстило!

– Если вы решите делать академическую карьеру, – сказала тогда Катерина с обычной для нее прямотой, – я была бы рада стать вашим наставником. Вот.

Она любезно написала какой-то телефонный номер прямо на листе с моими заметками, и я позвонила ей уже через неделю.

Это было как волшебство – такой желанный дар… Даже если жест Катерины был продиктован некими внешними силами, я отказывалась видеть его исключительно в дурном свете. Она помогла мне, и нам было так хорошо вместе; я льстила себя надеждой, что наша дружба доставляла удовольствие Катерине тоже. Но потом кое-что произошло. Я улетела с мистером Людвигом против воли Катерины, отправила ей сообщение из Алжира, а теперь ее номер – тот самый номер, который она дала мне тогда в Лондоне, – был отключен.

Лишь добравшись до последнего документа в конверте Ника, я начала осознавать всю безнравственность происходящего. Скрепленные степлером листы представляли собой подборку газетных статей, отпечатанные на машинке тексты и отвратительные полицейские снимки, на которых я увидела трупы и конфискованное оружие, оборудование для видеосъемок, а заодно и разбившийся вдребезги автомобиль на дне какого-то ущелья. И в первой же статье я наткнулась на знакомое имя: Александр Резник, известный в определенных кругах как Костяная Пила. Я безусловно смотрела на картинки бесславной смерти горячо любимого сына Резника, лишь благодаря политическим связям своего отца он сумел увернуться от нескольких обвинений в убийстве.

Я внимательно всматривалась в эти снимки, ужасаясь диким преступлениям, в которых подозревали Алекса Резника, причем одни из них явно предполагали тошнотворный акт каннибализма. В одном из сопроводительных протоколов приводились слова, сказанные Резником-младшим: «Какое же это преступление, если они сами приходят к вам и соглашаются на то, чтобы их съели?»

Вынырнув наконец из бездонной ямы жизни самого настоящего монстра, мои глаза остановились на газетной вырезке с сенсационной статьей, в которой Григорий Резник предлагал целый миллион долларов вознаграждения за «сучек-амазонок», убивших его сына. В статье цитировалось высказывание Резника: «У меня есть кое-что на них, и да поможет мне Бог. Они должны знать, что я не успокоюсь, пока не посажу их на кол».

Эти чудовищные отчеты в сочетании с открытием, что и Резник тоже охотится на амазонок, намереваясь их перебить, заставили меня так похолодеть от страха, что я была вынуждена попросить стюардессу принести мне одеяло. Похоже, ни Резник, ни аль-Акраб на самом деле вовсе не интересовались золотом амазонок; погоня, в которую оказались впутаны я и «История амазонок», была куда более смертельной, чем охота за сокровищами.

Я все еще дрожала от холода и тогда, когда устроилась в современном, но весьма удобном и спокойном номере гостиницы «Идингсхоф» в Брамше – городе, ближайшем к музею Калькризе. Выглянув в щель между задернутыми занавесками, я насчитала одиннадцать машин на парковке под моим окном, и пока я там стояла, подъехал еще один автомобиль. Но он не стал парковаться, просто немного постоял, а потом медленно выехал с площадки задним ходом. В сумерках я едва могла видеть мужчину, сидевшего за рулем, но, судя по тому, как он смотрел вверх, поднеся руку к уху, можно было предположить, что он говорит по телефону.

Отпрянув от окна, я почувствовала, как участился мой пульс. Мог ли это быть один из детективов аль-Акраба? Или кто-то из охранников Резника? Но вряд ли даже такие люди могли найти меня столь быстро. Более того, если говорить о Резнике, разве я не могла быть вполне уверенной в том, что Джеймс постарался как-то уладить все дела с ним до своего возвращения в Оксфорд? Даже если он все еще огорчен из-за меня, он все равно не мог позволить Резнику поверить в то, что я состою в заговоре с Ником. Или мог?..

Когда та машина уехала, я несколько раз прошлась по комнате взад-вперед, стараясь успокоиться. Конечно же, водитель той машины вовсе не искал меня. Просто мое воображение начало превращать каждую тень в дьявола. И на самом деле, подумала я, снова содрогнувшись, это уже начинало походить на паранойю. Теперь мне только и оставалось, что позволить шакалу убедить меня в том, что я амазонка, и тогда я могла бы действительно найти бабулю… превратившись в нее.

Я посмотрела на часы. Первоначально я планировала сразу же отправиться в музей Калькризе, но оказалось, что уже пять часов. Завтра, решила я, первым делом поеду туда, и у меня будет целый день на то, чтобы найти и расспросить ту женщину, с которой меня просил встретиться мистер Телемакос.

Убедившись в том, что дверь надежно запирается, я заказала ранний ужин в номер и наконец-то уселась за «Историю амазонок». Я твердила себе, что это великий момент в моей жизни; три недели назад я и вообразить не могла бы большего счастья, чем держать в руках этот древний манускрипт. Однако при нынешних обстоятельствах я бы, пожалуй, с легкостью обменяла его на один из пистолетов Ника.

Побледневшие буквы на хрупкой титульной странице возвещали, что «История» посвящена некоему близкому другу, оказавшемуся в изгнании, римскому поэту Овидию. Это заставляло предположить, что труд написан где-то на румынском побережье Черного моря. Удаленность места происхождения текста вполне могла объяснить то, почему этот труд никогда не входил в общеизвестное собрание латинской литературы, а передавался из рук в руки частным образом, пока наконец не был расшифрован и переписан в его нынешнем виде – предположительно в начале восемнадцатого века, решила я.

Повествование – пестрая смесь слухов и псевдонаучных рассуждений – выстраивало некую систему теорий о расцвете и гибели народа амазонок. По большей части все это было мне знакомо, однако несколько моментов оказались новыми для меня, и я была весьма рада сбежать от одержимого страхами настоящего, пусть и на время, и погрузиться в жизнь, протекавшую на юго-восточном побережье Черного моря.

– «Народы в этих краях рассказывают следующую историю, – бормотала я себе под нос, вслух переводя особенно интересные отрывки, – и утверждают, что это чистая правда. Они говорят, что после того, как амазонки потерпели сокрушительное поражение от рук могучего Геркулеса, униженные женщины, по обыкновению, перессорились между собой». – Я сделала большие глаза и откусила еще кусок от заказанного в номер шницеля «Вернер», прежде чем вернуться к тексту. – «В любом случае… По моему старомодному римскому пониманию, именно тогда юный народ амазонок разделился. Говорят, что наиболее свирепые из них отправились к Черному морю и основали прославленный город Фемискиру, в то время как остальные, уставшие от разрушений и трагических потерь во время Троянской войны, забрели в огромные леса на севере и растворились во мраке неизвестности».

Я откинулась на спинку кресла, чтобы переварить этот неожиданный поворот известной легенды. Мысль о том, что амазонки разделились на две группы, была для меня абсолютно новой, и я пыталась понять, почему никто из древних авторов никогда об этом не упоминал. Должно быть, решила я в итоге, либо это была полнейшая ерунда, либо никто, кроме П. Эксулатуса, не интересовался устными преданиями черноморского региона.

Лишь поздно вечером, уже после того, как я, почистив зубы, забралась в постель, «История» наконец-то доползла до темы, которую я жаждала увидеть в манускрипте с самой первой страницы, – сокровища амазонок.

– «Что касается прославленного сокровища амазонок, – прочла я, к этому времени уже привыкнув к помпезному стилю текста, – некоторые знающие люди поддерживают мнение, что его никогда не привозили в Фемискиру и что только дураки продолжают искать его в этих краях. Они утверждают, что тогдашняя царица амазонок, которой царь Приам доверил самые ценные предметы Трои, была как раз среди тех, кто удалился в темные леса на севере. По этой причине и возникло общее мнение, что это сокровище давным-давно утеряно, поскольку те амазонки, стерев себя с карты мира, заодно и сами исчезли с лица земли. И ни один из наших храбрых римских легионов, что стояли в земле сарматов или Великой Германии, никогда не докладывал о том, что видел там какие-либо сокровища, кроме примитивных… – я немного помедлила, подбирая подходящее для перевода слово, – безделушек, которыми так дорожили варвары и которые ни один из командиров не стал даже доставлять в Римскую империю, чтобы не позориться».

Далее в тексте излагались довольно-таки бесцеремонные замечания о северных варварах, но бледные буквы было так трудно читать в свете прикроватной лампы, что в конце концов я решила отложить дальнейшее до утра.

Я лежала в постели, и мои мысли вертелись вокруг Ника. Я пыталась вообразить себе его ярость, когда он обнаружил, что я сбежала вместе с «Историей» и его секретным конвертом… но не могла. Слишком возбужденная, чтобы заснуть, я села и снова принялась просматривать те документы, которые так потрясли меня утром, и в очередной раз прочитала сопроводительное письмо, приказывающее убивать амазонок. Могло ли быть так, что я слишком поспешила, решив, что это послание от аль-Акраба к Нику? Теперь, когда я знала об обещанном Резником вознаграждении в миллион долларов, мне казалось, что автором письма был скорее он, чем аль-Акраб.

Не в силах прийти к какому-либо выводу, я отложила письмо и снова легла. Пришло время, решила я, внимательно рассмотреть то, что, как мне казалось, я знала. Некий П. Эксулатус говорил об амазонках, двинувшихся на север… А почему бы и нет? Разве в некоторых европейских легендах не упоминались время от времени некие девственницы, посвятившие себя искусству войны? Однако до настоящего момента я лишь с презрением фыркала, натыкаясь на легенды о средневековых амазонках, живших вдоль Дуная, и об их женщине-военачальнике Шарке, которая будто бы обезглавила сотню мужчин в одной-единственной битве и изнасиловала несколько десятков пленников… прежде чем убить и их тоже.

Возможно, амазонки действительно продолжали жить там, в диких лесах Центральной и Северной Европы, только стали называть себя по-другому. Может быть, валькирии, воинственные девы со щитами из древних скандинавских мифов, и есть гордые наследницы доисторических амазонок? Эта соблазнительная идея на время заняла мой ум, и я, по крайней мере, перестала думать о Нике.

Музей Калькризе прятался среди полей и лесов, и его со всех сторон окружали высокие ели. Когда я въехала на пустую гравийную площадку парковки перед зданием, меня охватило жутковатое ощущение, что деревья наблюдают за мной, пытаясь понять, кто я такая и зачем забралась так далеко, тревожа их покой.

Всю ночь шел дождь, и хотя теперь солнце изо всех сил старалось прорваться сквозь тучи, утренний туман все еще лежал тяжелыми волнами на окружающем ландшафте, заполняя каждую низину среди дремлющих полей и цепляясь за каждую рощицу хвойных деревьев.

Почти боясь, что и музей, и его исторический парк окажутся закрытыми на зиму, я оставила машину на парковке и пешком направилась по грязной скользкой тропинке к приветливому входу. И лишь когда я вплотную подошла к зданию, то увидела велосипед, прислоненный к стене, и заметила свет внутри. Ободренная этими свидетельствами присутствия человеческой жизни, я открыла дверь – и была вознаграждена волной запаха теплого кофе.

При виде первого – и, возможно, единственного – посетителя в этот день молодой археолог по имени Феликс оказался настолько добр, что налил и мне чашку кофе и рассказал всякую всячину о музее. Мне хотелось немедленно спросить его о докторе Егер, но я чувствовала, что было бы слишком неразумно сразу раскрывать причину моего визита и что сначала нужно собрать побольше информации.

Когда я вышла наружу, чтобы быстрым шагом обойти отсыревшую археологическую экспозицию, я снова отчетливо ощутила, что ели потрескивают над моей головой и шепчутся у меня за спиной. Безусловно, местность здесь основательно изменилась за последние две тысячи лет, но все равно мне трудно было избавиться от чувства, что я шагаю – как и римские легионы задолго до меня – по коварным землям.

Мне часто приходилось путешествовать по полям сражений, читая книги по римской истории, но я и подумать не могла, что когда-нибудь окажусь в подобном месте или что след бабулиного шакала приведет меня во внутренние районы страны, населенной призраками.

Если верить истории, в девятом году нашей эры три римских легиона при поддержке вспомогательных сил, всего в количестве двадцати тысяч солдат, пали в Тевтобургском лесу на севере Германии, и Римской империи так никогда и не удалось продвинуться дальше этой границы. Латинские историки называют это событие «разгромом Квинтилия Вара», косвенным образом обвиняя римского командира в чудовищном уничтожении всей его армии.

Что мне всегда не слишком нравилось, так это то, что на самом деле никакой битвы не было, а была блестяще организованная засада, устроенная местными племенами, и римские легионеры оказались просто загнанными в такую местность, где их великолепное оружие стало бесполезным и собственно сражение, в прямом смысле этого слова, было невозможно. Двигаясь по узкой лесной дороге, римская армия растянулась до такой степени, что ее численность уже не имела значения, а солдаты, безусловно испуганные бесконечностью германских лесов, должны были ощущать себя беззащитными карликами еще до того, как их атаковали.

К тому же римские легионеры оказались не только зажаты между опасными трясинами и густыми лесными зарослями, на них еще и обрушилась гроза, их ослепил туман. Промокшие и потерявшие ориентацию, они стали легкой мишенью для местных племен, выскочивших из леса, чтобы загнать римлян в гигантскую топь.

Обойдя парк, я наконец вошла в сам музей – длинное здание ржавого цвета с высокой башней на одном его конце. Я могла бы провести там весь день, но я так спешила найти браслет амазонки и узнать, что о нем думают местные археологи, что промчалась через экспозицию за каких-нибудь двадцать минут. А потом потратила еще двадцать минут на то, чтобы вернуться и подтвердить свое грустное заключение.

Браслета в музее не было.

Снова выйдя на археологическую выставку, я заметила, что погода меняется в худшую сторону. Небо стало темным, как свинец, а деревья бешено раскачивались на крепчавшем ветру. От волнения мне даже почудилось, что они чувствуют присутствие кого-то куда более опасного, чем я, и что они – на свой странный и бессловесный манер – пытаются меня предостеречь.

Сбежав от первых капель дождя в холл, я с радостью увидела, что Феликс все еще там и по-прежнему не слишком занят.

– Может, это прозвучит немного странно, – сказала я, приподнимая рукав, – но кто-то говорил мне, что в вашем музее есть браслет, похожий вот на этот.

– В самом деле? – Феликс рассмотрел моего шакала, явно не узнавая его. – Уверен, я никогда ничего подобно не видел. Интересно…

– Я так поняла, что здесь работает одна женщина… – я посмотрела на Феликса с надеждой, – доктор Егер.

Феликс просиял:

– Кайми? Да, она раньше здесь работала. И теперь иногда заходит. – Бормоча себе под нос, он провел пальцем по ламинированному листу с телефонными номерами, лежавшему возле стойки регистрации. – Егер… Егер…

Потом последовал короткий разговор на немецком, после чего Феликс повесил телефонную трубку и широко улыбнулся мне:

– Она приглашает вас на кофе днем, в три часа, и просто горит желанием рассказать об этом браслете все, что знает.

Покинув музей, я провела несколько унылых часов в центре Брамше, покупая себе кое-что из одежды и прочие необходимые вещи. Наконец я вернулась в гостиницу, но решила войти в нее через боковую дверь, просто на тот случай, если кто-нибудь следит за приходящими и уходящими гостями.

За время моего отсутствия номер прибрали, и я быстро проверила то немногое, что оставляла здесь. Конечно, бабушкину тетрадь и «Историю амазонок» я теперь постоянно носила с собой, но украденный у Ника конверт оставила в ящике прикроватной тумбочки – и, да, он по-прежнему лежал там. Вот только… я была уверена, что положила на него туристический буклет, просто чтобы слегка прикрыть конверт. Буклет был по-прежнему там, только теперь он лежал под конвертом.

Дрожа от возбуждения, я быстро просмотрела документы, но ничего из них не пропало. Возможно ли, думала я, чтобы горничная поменяла местами эти предметы? Или я просто не помню, как именно оставила конверт?

Зайдя в ванную комнату, я убедилась, что и там все на месте, если не считать того, что горничная перевернула тюбик с зубной пастой, стоявший в стакане, вверх ногами; других следов постороннего вторжения я не заметила.

Злясь на себя за собственные фантазии, я решила больше ничего не предпринимать. До моей встречи с доктором Егер оставался всего час; если у меня снова возникнут сомнения насчет моего номера, то я всегда могу просто выехать из него.

Отъезжая от отеля на арендованной машине, я постоянно посматривала в зеркало заднего вида, проверяя, не следит ли кто за мной. Но в темноте и скуке этого дождливого ноябрьского дня все машины как будто растворялись, и «мерседес», встревоживший меня на минуту, тут же куда-то пропал.

Доктор Егер жила почти рядом с той археологической экспозицией, по которой я бродила утром. Похоже, она всю жизнь провела в одном и том же маленьком доме в лесу, и войти в этот дом представлялось мне необычной и большой честью.

– Ищите длинную боковую дорогу, ведущую к какой-то заброшенной ферме, – объяснил мне Феликс. – Езжайте по ней до самого конца и там остановитесь. Оттуда начинается тропа. Я ее никогда не видел, но доктор мне именно так сказала.

Я остановила машину там, где было велено, и дальше пошла пешком в лес, начинавшийся за ней. Когда я шагала по крутой грязной дорожке, ежась под моросящим дождем и перепрыгивая через небольшие ручейки воды, извивавшиеся среди неровностей почвы, мне пришло голову, что эта поросшая лесом линия холмов почти наверняка и была тем местом, где германские племена остановили нашествие римских легионеров, заманив их в ловушку возле огромного болота внизу.

Некоторые исторические источники утверждали, что через несколько лет после столь сокрушительного поражения Рим отправил в эти края другую армию, чтобы отыскать священные стяги с орлами, принадлежавшие погибшим легионам, и, если удастся, восстановить истинные события, произошедшие здесь. Если верить римскому историку Тациту, даже самые закаленные солдаты, участвовавшие в этом походе, пришли в ужас от того, что нашли, потому что лес, окружавший поле давней битвы, словно превратился в некий памятник смерти и уничтожения. Горы человеческих костей лежали на земле, а отделенные от скелетов черепа были прибиты к деревьям, возможно в процессе каких-то религиозных ритуалов или, может быть, как предупреждение тем, кто в будущем попытается вторгнуться в эти земли.

Шагая теперь через этот лес, я по-прежнему не могла избавиться от ощущения, что за мной кто-то наблюдает, а потому без труда понимала опасения римских солдат в давние времена и посочувствовала им. Внизу, рядом с музеем, ели выглядели мрачными и растрепанными, но здесь, наверху, лес был зрелым, величественным и пугал уже совсем по-другому. Колоссальные вековые сосны стояли очень близко друг к другу, окутанные туманом; несмотря на мерзкую погоду, они источали безмолвную торжественность, и это заставляло меня ощутить, что эти деревья в свое время видели слишком много жестокости и давным-давно научились хранить молчание. Даже в три часа дня здесь возникало некое потустороннее чувство, от которого становилось куда холоднее, чем от дождя.

Когда я наконец отыскала дом доктора Егер – скромный коттедж из плитняка, устроившийся на небольшой поляне и окруженный зарослями сорняков, – была уже четверть четвертого. Хотя предположительно я должна была идти от машины через лес минут пять, на деле дорога заняла более двадцати минут, и, прежде чем постучать в дверь из грубо отесанных досок, я решила, что должна уехать отсюда задолго до заката, чтобы не пришлось добираться до машины в полной темноте.

– Прошу, прошу! – Маленькая пожилая женщина приветствовала меня с широкой улыбкой. – Входите! Я как раз готовлю пряники! – Вытерев руки о коричневые вельветовые брюки, доктор закрыла за мной дверь и поспешила вернуться в кухню, как будто там уже что-то горело. – Не снимайте туфли! Пол очень холодный.

До этого момента я держала в голове заверения мистера Телемакоса на тот счет, что женщина, с которой я собиралась встретиться, «знает куда больше, чем может показаться». И как следствие, я почти представляла себе доктора Егер как оторванную от жизни амазонку и даже умудрилась вообразить что-то вроде шестифутового боевого топора, предназначенного для того, чтобы раз и навсегда меня остановить. А теперь мне хотелось посмеяться над собственными страхами. Несмотря на то что доктор Егер выглядела подтянутой и энергичной, она вряд ли могла произвести впечатление человека, который в свободное время стал бы охотиться на таких людей, как Алекс Резник.

Повесив промокшую куртку на вешалку, сооруженную из оленьего рога, я вошла в гостиную и огляделась по сторонам. Дом явно был очень старым, с неровными каменными стенами и беленным мелом потолком, который поддерживали деревянные балки. Все свободное пространство занимали разные части животных; стены были сплошь увешаны охотничьими трофеями – головы оленей, диких кабанов и даже медведей смотрели на меня настороженными стеклянными глазами, а все стулья и кресла были покрыты шкурами и выделанными кожами. Одно из кресел, стоявшее перед открытым очагом, укрывала темно-коричневая шкура медведя с лапами и когтями.

– Чьи это трофеи? – спросила я, когда доктор Егер вошла в гостиную с кофейным подносом.

Она весело рассмеялась и поставила поднос на каменный край очага.

– Охота – дело семейное. По крайней мере, всегда так было. В наших местах теперь нет медведей. – Она выпрямилась и посмотрела на стену. – Некоторые трофеи очень старые. Мне бы, наверное, следовало их выбросить. Но… – Она пожала плечами и разлила кофе по чашкам. – Они составляют мне компанию.

Радуясь открытому огню, я последовала примеру хозяйки и уселась в одно из кресел перед очагом, чтобы видеть пылающие поленья, и поставила ноги на теплый каменный выступ в нижней части очага.

– Попробуйте мои пряники, – предложила доктор Егер, протягивая мне тарелку с печеньем. – Это традиционное рождественское угощение, и я пеку их сейчас, чтобы они достигли кондиции к празднику. – Она улыбнулась с видом заговорщицы, и на ее щеках появились девичьи ямочки. – По правде говоря, я их пеку круглый год. Только никому об этом не говорите!

Мы немножко поболтали об этих перченых печеньях, а потом наконец доктор Егер хлопнула в ладоши и сказала:

– Итак, вы приехали в Калькризе из-за браслета. Расскажите, где вы о нем слышали?

Я поборола искушение выложить чистую правду, потому что тогда мне пришлось бы упомянуть мистера Телемакоса, который – по его собственному признанию – был персоной нон грата в музейном мире Германии… И в итоге просто сказала:

– Я точно не помню. Судя по всему, два похожих браслета были найдены в Турции. И так уж получилось, что у меня тоже такой есть. – Я показала доктору Егер шакала на своем запястье.

Она наклонилась поближе, явно заинтересованная:

– Выглядит как бронзовый… Как интересно! Тот браслет, что хранился здесь, у нас, был железным. – Видя мое удивление, она уклончиво покачала головой и откинулась на спинку кресла, набросив себе на ноги шаль. – Его носила женщина, утонувшая в большом болоте примерно две тысячи лет назад. Когда мы ее нашли во время раскопок, то предположили, что она участвовала в битве в Тевтобургском лесу, но нам никто не поверил. Женщины не принимали участия в войне, твердили мои коллеги, ученые мужи. Женщины были добычей, но не воинами. Однако мне было совершенно ясно, что череп той женщины рассекли острым лезвием. А еще ее уплотненный позвоночник и согнутый копчик говорили о том, что основную часть жизни она провела в седле, да еще под ней лежали семь наконечников стрел… – Доктор Егер жестом показала, где именно они лежали. – Это заставляет предположить, что она носила колчан со стрелами. Более того, у нее имелись усталостные переломы костей, зажившие еще при жизни, – переломы, которые возникают при очень суровых физических нагрузках. Конечно, все соглашались с тем, что наши выводы верны, пока мы не сообщили, что скелет принадлежит не мужчине, а женщине. Археологи всегда считают или, по крайней мере, привыкли считать, что скелеты, найденные вместе с оружием, принадлежат мужчинам. Им никогда даже в голову не пришло бы исследовать этот вопрос, и, вообще-то, иной раз на самом деле трудно увидеть разницу…

– Ну а как вы определили, что это действительно была женщина?

Доктор Егер наклонилась вперед, чтобы перевернуть поленья длинной кочергой:

– Ее тазовые кости. Они сохранились. И имели явственные признаки того, что называется «расхождение лонного сочленения». Она должна была страдать от ужасных болей. В общем, находка оказалась уникальной. Единственная проблема в том, что она исчезла. Мы отправили скелет в судебно-медицинскую лабораторию для дальнейшего анализа, но она туда не прибыла. В то время это был жуткий скандал. А у нас остался лишь ее браслет. Вот только через две недели после того, как мы поместили его в музейную экспозицию, он тоже исчез. – Встав, доктор Егер пошла к лежавшим в углу в большом медном котле дровам, чтобы подбросить их в очаг. – Так что, как видите, – продолжила она, укладывая поленья в огонь, – я знаю почти столько же, сколько и вы. И именно потому, – она чуть виновато улыбнулась мне, – я надеялась, что вы мне расскажете больше.

Некоторое время мы сидели в молчании, прислушиваясь к треску смоляных капель в огне. Потом я сказала:

– Мне известны люди, которые утверждают, что им приходилось видеть несколько подобных браслетов – именно бронзовых, – разбросанных, так сказать, по всему древнему миру. Я даже слыхала теорию, что такие браслеты носили… – я слегка откашлялась и постаралась говорить как можно более небрежным тоном, – древние амазонки.

Наверное, мне не стоило винить доктора Егер в том, что она громко рассмеялась.

– О, простите, – сказала она, – но это уж слишком прекрасно! Теперь я понимаю. Вы разговаривали с тем старым фантазером из Греции, Янни Телемакосом!

Слегка смущенная ее способностью сразу добраться до сути, я принялась бормотать какие-то объяснения, но доктор Егер отмахнулась от них.

– Не беспокойтесь, – сказала она, все еще посмеиваясь. – Я прекрасно знаю, что не только сумасшедшие грезят об амазонках, но и те, кто любит тайны и приключения. – Она всмотрелась в меня с понимающей улыбкой. – Вы тоже из их числа, Диана?

То ли разомлев от тепла очага, то ли растаяв от ее доброты, я вдруг ощутила неодолимую потребность рассказать доктору Егер все без исключения. Начиная с исчезновения моей бабушки восемнадцать лет назад и заканчивая моим приездом в Германию накануне днем. Даже если она не была амазонкой, мне все равно казалось, что стоило посвятить ее во все мои несчастья и открытия.

После того как я без передышки говорила почти час, я наконец откинулась на спинку кресла и покачала головой:

– Простите, что вывалила на вас все это…

– Нет-нет, – быстро ответила хозяйка с полным сочувствия взглядом. – Вам пришлось через многое пройти. Вы сделали важные открытия. А теперь вы гадаете, не была ли ваша бабушка в конце концов права. Была ли она действительно амазонкой. – Не обращая внимания на мои не слишком искренние возражения, доктор Егер продолжила, глядя в огонь: – Вы думаете про себя: «Если я пройду до конца по следу амазонок, увижу ли я ее снова?» Это вполне естественно, Диана, вы и должны думать так, потому что вы очень ее любили. Но вы и сами знаете, что это очень опасно – всю жизнь ожидать каких-то вестей из другого мира. Вы начинаете слышать и видеть несуществующее… Искать смысл там, где его нет. – Она рассеянно протянула руку, чтобы взять еще одно печенье, но обнаружила, что тарелка уже опустела. – Скажите, пожалуйста, эта ее тетрадь… В ней упоминаются какие-то имена? Места? Что-нибудь такое, что могло бы объяснить, почему все эти столь разные люди проявляют к ней такой сильный интерес?

– В том-то и дело, – ответила я. – Я даже не уверена, что тетрадь действительно их интересует или могла их интересовать. В ней нет никаких тайных посланий, нет карты места, где спрятаны сокровища, если хотите. Ясно, что Резник просто жаждет мести. А что нужно от амазонок аль-Акрабу, я совершенно не представляю, но вполне уверена, что он решил использовать меня в попытке их найти. Что же касается самих амазонок, – я посмотрела на хозяйку дома, подозревая, что она по-прежнему не верит в этих мифических женщин, якобы живущих где-то рядом с нами, – так они делают все, что могут, чтобы остановить меня.

Доктор Егер улыбнулась:

– Но вы все-таки здесь.

Чучела зверей внимательно следили за мной со своих полочек на стенах, как будто гадая, что я скажу дальше.

– Да, – кивнула я, отвечая скорее им, чем хозяйке. – Но это конец пути; дорога ведет прямиком в то огромное болото. «История амазонок» утверждает, что небольшая группа амазонок отправилась на север, и это вполне может быть правдой. Может быть, следующую тысячу лет они жили здесь, в Германии, и ковали новые браслеты из железа, и сражались с римлянами точно так же, как прежде с греками. Но разве мы когда-нибудь это узнаем?

Доктор Егер потянулась ко мне и крепко сжала мою руку:

– Возвращайтесь в Оксфорд и постарайтесь забыть обо всех этих ужасах. Я рада, что вы ко мне приехали. Вы сделали для меня больше, чем могла бы надеяться любая бабушка. И я уверена, что после этой поездки вы наконец-то оставите ее в покое, точно так же, как и сами теперь успокоитесь. Езжайте домой, дорогая, езжайте домой.

От нелепости ее совета я утратила дар речи. Как будто она вовсе не поняла ничего из рассказанного мной… Как будто она думала, что мой страх преследования был абсолютно необоснованным. Однако уже становилось поздно, и мне совсем не хотелось заново говорить о моем страхе перед Резником и аль-Акрабом кому-то, кого это явно ничуть не интересовало.

Перед уходом я спросила доктора Егер, могу ли я воспользоваться ее ванной комнатой, а когда мыла руки, не смогла удержаться и заглянула в аптечку. На полочках я заметила самые обычные кремы и таблетки… А рядом с ними – ряды пузырьков с фенолом, диэтиловым эфиром и морфином… И вдобавок к этому две большие кружки, в которых стояли хирургические инструменты.

Это выглядело настолько сюрреалистично, что я чуть не расхохоталась. Какого черта этой милой старой женщине нужно все это медицинское снаряжение? Лечить пострадавших животных? Или полученные на охоте раны? Или она тут занималась незаконной медицинской практикой? Однако импульс веселья быстро сменился неуверенностью. Диэтиловый эфир представлял собой старомодную анестезию, с его помощью прежде усыпляли пациентов. Но кого тут было усыплять? Болтливых гостей? Я вышла из ванной комнаты, чувствуя, как сердце колотится прямо в ушах.

Спеша вернуться в гостиную, я ошиблась дверью и очутилась в узеньком коридоре, из которого вышла в тускло освещенную комнатушку вроде кабинета. Единственная имевшаяся здесь лампа стояла на самом краю маленького письменного стола, заваленного стопками бумаг, и ее зеленый свет зловеще падал на забитые до отказа книжные полки, закрывавшие все стены.

Но самым странным в этой комнате был не призрачный свет и даже не тот факт, что здесь не было окон, – нет, это был вид книжных полок. Потому что на них вообще не было книг, только какие-то брошюры. Совершенно одинаковые белые брошюрки лежали друг на друге с максимальной плотностью… И такие же вываливались из открытых картонных коробок на полу.

Я не могла удержаться. Я просто должна была рассмотреть их повнимательнее.

Подойдя к одной из открытых коробок, я наклонилась, чтобы рассмотреть обложку брошюры, лежавшей сверху. Это оказался каталог какого-то аукциона с греческой вазой на обложке, явно только что из типографии. Ничего особенного в его виде не было, и тем не менее он пробудил во мне смутные воспоминания. Разве я не видела, и совсем недавно, точно такой же каталог на письменном столе Катерины Кент? Я его запомнила так хорошо только потому, что Катерина с совершенно необъяснимой скоростью спрятала его в ящик стола.

На мгновение я как будто вернулась в подвал мистера Телемакоса и услышала, как он говорит, воодушевленно и с вызовом: «Кое-кто поговаривает, что они никогда не пользуются телефонами или электронной почтой для связи друг с другом… что они используют разные средства массовой информации, по которым их невозможно выследить… ну, может быть, типографские брошюры или что-то в этом роде».

Не в силах удержаться, я взяла один каталог и начала его перелистывать, торопливо ища какие-то слова на языке амазонок. Но все, что я увидела, были узкие колонки с пронумерованными краткими описаниями, да кое-где черно-белые фотографии античных ваз, картин и прочих предметов, выставленных на продажу. Вот разве что…

Подойдя поближе к настольной лампе, я всмотрелась в изображение какого-то восточного ковра, пытаясь найти в рисунке письмена либо какие-то символы. То ли меня подвело воображение, то ли там действительно был какой-то крошечный текст, написанный бабулиным алфавитом и безупречно смешавшийся со сложным орнаментом ковра? Текст настолько миниатюрный, что для его прочтения понадобилось бы увеличительное стекло…

В волнении я чуть не забыла, что забралась в кабинет в чужом доме. Но тут я услышала, как где-то скрипнула доска пола, и, быстро положив каталог на место, развернулась, чтобы выйти из комнаты.

И обнаружила доктора Егер прямо у себя за спиной, и ее доброе лицо исказилось от гнева и подозрения.

– Ох, простите, пожалуйста! – воскликнула я. – Я страдаю топографическим критинизмом, совершенно не запоминаю направлений. – Я изобразила нечто похожее, как я надеялась, на обезоруживающую улыбку. – Я так полагаю, это все относится к немецкой археологии? Вы редактор, да?

– Да, – ответила наконец доктор Егер, слегка смягчаясь. – Я главный редактор. Неблагодарная работа. Но кто-то ведь должен ее делать. – Взяв за локоть, она мягко подтолкнула меня к двери и повела в гостиную. – Хотите еще чашечку кофе? Или, может быть, лучше чай?

– Вообще-то, уже поздно. Мне, пожалуй, пора…

– Но я настаиваю! – Она буквально толкнула меня обратно в кресло, в котором я сидела до этого. – Снаружи довольно холодно. Вам просто необходимо выпить чего-нибудь согревающего.

С улыбкой, почти такой же добродушной, как прежде, доктор Егер исчезла в кухне, и я услышала, как она возится с чайником.

Опустив взгляд, я увидела свою роскошную новую сумку на полу рядом с креслом. Она стояла на том самом месте, где я ее оставила, однако в нарастающей тревоге мне показалось, что она подозрительно изменила положение. Неужели моя хозяйка быстренько порылась в ее содержимом, подумала я, неужели постаралась придать ей прежний вид, но не совсем удачно?..

Открыв сумку дрожащими пальцами, я убедилась, что все по-прежнему на месте: бабулина тетрадь, «История амазонок» и все те деньги, что у меня оставались, скрепленные тугой резинкой.

Я просто не представляла, что теперь делать. Я хотела вскочить и уйти, но, как всегда, любопытство во мне разгорелось с такой силой, что заглушило все разумные мысли. Неужели я случайно наткнулась на те самые тайные брошюрки амазонок, о которых говорил мистер Телемакос?

Какой-то звук, донесшийся с кухни, вернул меня к реальности. Или, может быть, лучше было бы сказать, что как раз отсутствие каких-либо звуков на кухне насторожило меня, и я расслышала тихий голос, явно с осторожностью говоривший по телефону.

На этот раз я не задумалась ни на секунду; мое тело как будто само собой поднялось с кресла. Одолеваемая пугающими образами (гневное выражение лица доктора Егер, хирургические инструменты, сотни, если не тысячи аукционных каталогов…), я как можно тише прокралась к двери. Моя паника нарастала с каждым шагом. Хозяйка дома явно была полна решимости удержать меня здесь… Но почему? И зачем этот тайный телефонный разговор? Что бы ни крылось за странным поведением доктора Егер, это не предвещало мне ничего хорошего, в этом я была уверена.

Прихватив по дороге куртку, я выскочила наружу, даже не потрудившись прикрыть за собой входную дверь, и помчалась со всех ног назад по тропинке, к своей машине.

Но теперь в лесу было темно, и туман стал еще гуще, чем в момент моего приезда сюда, и когда я наконец услышала, как доктор Егер кричит мне вслед с порога дома, я поняла, что она, скорее всего, уже не может меня видеть.

– Диана! – звала она полным гнева голосом. – Вернитесь! Я вам приказываю!

Само собой, я продолжала бежать вперед. Хотя я едва видела что-то на пять метров перед собой, я знала, что мне только то и нужно, что шагать по дорожке и спускаться вниз с холма. И я продолжала бежать вниз, вниз, вниз, сквозь туманную мглу, шлепая по жидкой грязи и подмерзшим лужам, пытаясь при этом не налететь на низкие ветви деревьев.

Я была уверена, что помню дорогу, и для меня стало немалым потрясением, когда тропа разделилась надвое. В полном ошеломлении я пробежалась несколько раз туда-сюда, пытаясь определить, которая из этих двух тропок может оказаться неверной. Однако обе они как будто вели вверх, обратно в лес, хотя и в двух прямо противоположных направлениях. А я видела только серую пелену, прикрывающую угольно-черное ничто вдали, и ни одно из направлений не казалось мне подходящим.

И в этот момент, когда я в растерянности стояла там, я услышала звуки, от которых все мое тело затрепетало. Это был протяжный вой, за которым последовал лай… Может, это и не был голос волка, но все-таки очень на него походил. А дальше в наступившей тишине послышалось кое-что еще… Весьма знакомые звуки, которые, впрочем, при данных обстоятельствах совсем не успокаивали.

Потому что это был тяжелый ритмичный стук копыт лошадей, несущихся галопом.

 

Глава 36

Лес как будто наполнился призраками: завывающими, шипящими демонами с лошадиными ногами, способными находиться в нескольких местах одновременно. Только что были там, а потом сразу в другой стороне… Но через несколько пугающих минут все смолкло.

Однако после мгновения тишины я услышала растерянные мужские голоса. Они переговаривались между собой на языке, который я не смогла узнать… Потому что слова как будто таяли в тумане, долетая до меня лишь частично. А потом прозвучали выстрелы, не меньше десяти, один за другим… И вслед за ними раздался самый ужасный крик из всех, что я когда-либо слышала.

Я была слишком напугана, и мне понадобилось некоторое время для того, чтобы понять смысл всех этих звуков. Если я могла доверять собственному слуху, в тумане скрывались люди, собаки, лошади, и там же звучали леденящие крики диких зверей, неведомых мне. Единственным логическим объяснением, решила я, стоя за стволом толстого дерева рядом с тропинкой, было то, что уже начался охотничий сезон, и все эти демонические крики и шипение были вполне объяснимыми звуками, издаваемыми убегающей добычей.

Отчаявшись выбраться из леса до того, как меня догонят перепуганные хищники или, что было куда хуже, их преследователи, я нырнула в ближайшие заросли и стала продвигаться вниз по склону под их прикрытием, надеясь в конечном итоге добраться до машины. Может, было бы логичнее выбрать другое направление, чтобы охотники меня заметили, а я, пожалуй, даже смогла бы расспросить их, куда мне идти… но что-то в ярости их голосов, в том, как низко они звучали, и в том, как отчаянно скакали по темному лесу, подсказало мне, что будет гораздо лучше, если они не узнают, что я здесь.

Пробираясь сквозь густую ежевику, я скоро промокла насквозь. Зубы у меня стучали от холода, и я вдруг заметила, что умоляю лес простить мне мое вторжение и отпустить меня… Но он продолжал держать меня высокой травой и злобным терном, изо всех сил стараясь помешать моему бегству.

Из-за того что кусты были очень густыми и из-за моих жалких попыток не нарваться на мстительные ветки ежевики, я совершенно не слышала приближения лошадей… Пока прямо за моей спиной не раздалось громкое фырканье.

Звук настолько меня испугал, что я инстинктивно упала на землю и застыла, стараясь не шевелиться. А потом я услышала голоса, только не мужские, что доносились прежде, а женские, и они переговаривались на немецком.

– Где же она? – спросила одна женщина.

– Мне показалось, я ее видела, – ответила другая, – но я не уверена.

Далее последовала короткая, насмешливо прозвучавшая фраза, которой я не поняла… И женщины умчались в лес, понукая лошадей гортанными криками.

Настолько потрясенная, что руки и ноги с трудом слушались меня, я поднялась на четвереньки, потом встала на ноги, желая помчаться вниз по склону… Но тут же моя нога провалилась в пустоту, и я прокатилась по склону на несколько метров, прежде чем влететь головой вперед в колючие кусты, торчавшие из озерца жидкой грязи.

Задохнувшись от неожиданности, я кое-как извлекла себя из путаницы веток и стерла грязь с лица. Как ни удивительно, однако моя новая сумка по-прежнему висела у меня на плече, и хотя она промокла так же, как и я, но, по крайней мере, была на месте.

Стоя на коленях, я попыталась определить, где нахожусь. Когда мои глаза более или менее приспособились к темноте, я увидела впереди слабый свет. Оказалось, что это электрическая вывеска, означавшая вход на музейную парковку по другую сторону шоссе. Я в буквальном смысле вывалилась из леса и упала на распаханное поле не более чем в нескольких сотнях метров от подъездной дороги к заброшенной ферме.

К тому времени, когда я наконец тронула с места взятую напрокат машину, обогреватель работал вовсю, но сама я настолько устала от холода и волнений, что едва могла сидеть прямо. Когда я задним ходом выбиралась по гравийной дороге к шоссе, мне понадобилась вся моя сила воли, чтобы сосредоточиться на управлении и объехать автомобиль, который появился здесь за время моего отсутствия.

Темно-синий «мерседес». Тот самый «мерседес», который я уже замечала в городе, когда днем выходила из гостиницы. Я разглядела на нем женевские номера.

В мгновение ока мой страх утих, подавленный яростью. Кем бы ни были эти люди, больше они не будут меня преследовать. Меня почти тошнило от гнева, когда я остановилась и схватила аптечку с заднего сиденья, чтобы найти в ней что-нибудь полезное. Конечно, в ней не было ножей, а больше ничто не годилось на то, чтобы перерезать тормоза… Но зато там были бинты и пластырь – этого было достаточно, чтобы скрутить два крепких шарика и затолкать их в выхлопную трубу «мерседеса».

– Если это старая машина, не трать времени зря, – советовала мне когда-то бабуля, говоря о подобной возможности. – Этот прием сработает, только если все системы в порядке.

Когда я наконец снова тронулась с места, я только и могла, что кое-как согнуть ледяные пальцы на рычаге передачи и прижать онемевшую ногу к педали газа. Однако чувство торжества вскоре начало согревать меня изнутри. Да, в том лесу произошло что-то дурное, однако я выбралась! Там были мужчины и женщины с лошадьми и ружьями, но ни один из них не сумел меня поймать. А теперь я выиграла для себя еще немножко времени… По крайней мере, я на это надеялась.

Вернувшись в отель, я сразу отправилась под горячий душ, прямо в одежде. Один за другим смывая с себя слои грязи, я обдумывала свои возможности. Впрочем, много времени это не заняло, потому что сделать я могла только одно: моментально сбежать отсюда.

Если даже я и таила слабые надежды на то, что в конце моих запутанных приключений меня ждет радостное воссоединение с бабулей или, по крайней мере, дружеская встреча с людьми, которые ее знали, события прошедшего дня полностью меня исцелили. Учитывая то, как доктор Егер мгновенно мобилизовала женщин, устроивших охоту на меня в лесу, я могла сделать только один вывод: нынешние амазонки – иначе и не назовешь – были так же опасны для меня, как Резник и аль-Акраб.

Завернувшись в полотенце, я несколько минут бродила по комнате, собирая вещи. Не было времени на то, чтобы проверить, как пережили купание в грязи бабушкина тетрадь или «История амазонок»; мне сейчас по-настоящему нужно было только одно: найти мою карту Германии. Куда, к черту, она запропастилась?

Три быстрых удара в дверь прервали мои безумные поиски.

Окаменев от неожиданности, я уставилась на дверь, почти ожидая, что она вот-вот распахнется. Но тут под ней появился листок бумаги.

Подобравшись ближе, я наклонилась, взяла листок и прочла нацарапанное на нем сообщение: «Ты в опасности. Я могу помочь. Ник».

Быстрый взгляд в замочную скважину подтвердил, что Ник и в самом деле стоит за моей дверью, небритый и хмурый.

Несколько секунд я была не в силах принять решение. Я ведь украла у этого человека сверхсекретные документы, заодно с бесценным манускриптом, и понимала, что мне следовало бы его бояться… Знала, что он должен быть вне себя от злости. И тем не менее при виде Ника я совершенно неожиданно почувствовала облегчение, а за этим облегчением трусливо пряталась всеобъемлющая, сияющая радость.

Мое сердце бешено колотилось, но я нашла в себе силы открыть дверь. И лишь когда Ник вошел в номер, я сообразила, что на мне одно только полотенце и что, наверное, мне было бы невредно быстренько найти какое-нибудь средство самообороны, просто на всякий случай.

Ник с подозрительным видом оглядел комнату, прежде чем повернуться ко мне. Его глаза потемнели, когда он увидел мое едва прикрытое тело и, я уверена, все те противоречивые чувства, что отражались на моем лице. Потом, как будто сообразив, что я жду от него объяснений, он сказал, довольно глупо:

– Я пришел, чтобы спасти тебя.

– Вообще-то… – Я заперла за ним дверь. – Ты меня задерживаешь…

Не знаю точно, кто начал первым. Ник определенно не имел в виду ничего такого, и я тоже… Но мы вдруг очутились в объятиях друг друга, уничтожая мучительное, разрушающее душу расстояние между Стамбулом и Брамше.

Мои сомнения и страхи тут же улетучились, стоило губам Ника коснуться моих губ. Застонав, судя по всему от собственной слабости, Ник целовал меня с исступленным забвением, словно я осталась единственным человеческим существом в мире, населенном дикими зверями, и он потратил всю свою жизнь, чтобы найти меня.

– Добро пожаловать в Германию, – прошептала я спустя некоторое время, в тщетной попытке восстановить дыхание; даже сквозь толстый свитер я ощущала тепло и силу, исходившие от его тела, и мысль о том, чтобы выпустить все это из рук, меня ничуть не привлекала. – Ты, конечно, можешь здесь остаться, но мне, боюсь, нужно уезжать.

– Не так быстро, богиня, – пробормотал Ник мне в ухо. – На этот раз мы сбежим вместе.

Но то, как он зажал меня между собой и стеной, заставляло предположить, что он вовсе не торопится давать тягу.

– Ты ужасный человек. – Я провела ладонью по его волосам, все еще не в силах поверить, что это действительно он и что он забрался в такую даль, чтобы вернуть меня. – Мне нужно было сбежать отсюда еще несколько часов назад… И ты бы тогда ни за что меня не нашел.

– Ох, да я бы нашел тебя где угодно.

Я попыталась заглянуть ему в глаза:

– Что нужно от меня аль-Акрабу?

Ник наклонился и снова меня поцеловал.

– Он не знает, что я здесь.

Я задохнулась, почувствовав под полотенцем руку Ника, наслаждавшуюся моей наготой. И с изумлением обнаружила, что хотя в моей голове продолжал отчетливо звучать голос шакала, предостерегавший меня и напоминавший, что нужно держать себя в руках и потребовать каких-то объяснений, тем не менее другая, примитивная и склонная к фатализму часть меня самой не хотела ничего, кроме как слиться с Ником, со всеми его семнадцатью версиями.

– А ты разве не боишься, – прошептала я, – что тебя порвут на части мои сестры-амазонки?

– Да. – Ник стал целовать мои обнаженные плечи, подбираясь к изгибу шеи, заставляя меня невольно сдерживать дыхание. – Но ты того стоишь.

И как раз в это мгновение зазвонил гостиничный телефон.

– Черт! – Я оттолкнула Ника. – Посмотри, кто там снаружи?

Пока Ник осторожно выглядывал в окно в щель между задернутыми занавесками, я сняла трубку и коротко бросила:

– Да?

Никто не ответил, в трубке раздались гудки.

– Что там? – спросила я Ника. – Синий «мерседес»?

– Не уверен. – Он выглянул еще раз. – Но только что подъехал темный «ауди».

– Слушай, а как насчет того… – Я могла сейчас думать только об одном – о возможном пути бегства, – чтобы я оставила «Историю амазонок» прямо здесь, на кровати?

Ник покачал головой и подошел ко мне, чтобы помочь уложить вещи.

– Да Резник и гроша ломаного не даст за этот манускрипт. Это была приманка, чтобы поймать амазонок, что убили его сына. А теперь он думает, что ты – одна из них.

– Да какого черта! – закричала я из ванной комнаты, быстро собирая недавно купленные – и весьма недешевые – туалетные принадлежности. – Какого черта он вообще решил, что я амазонка?

– Потому что Резник – параноик и сукин сын, – прокричал в ответ Ник, – и он на входе просвечивает своих гостей сканером, и так уж получилось, что он увидел и твой браслет.

Через мгновение мы уже мчались по тихому коридору к аварийному выходу. Но едва Ник протянул руку к белой металлической двери, та внезапно распахнулась снаружи, и в проеме появились две женщины.

Поскольку они были в спортивных костюмах, а на их плечи были наброшены полотенца, в первый момент я подумала, что это просто постояльцы гостиницы, которые вернулись из спортивного зала. Но я едва успела приветливо кивнуть одной из них, как вторая с силой ударила Ника в живот, а потом схватила за волосы и приложила лицом о свое колено.

Я была настолько потрясена таким поворотом событий, что мне понадобилось мгновение-другое на осознание того, что, собственно, происходит. Несмотря на хлынувшую из носа кровь, Ник весьма успешно отбил атаку, нанеся хулиганкам несколько крепких ударов, чего они, похоже, не ожидали… Но тут появилась третья женщина.

Я как раз успела схватить тяжелую малярную кисть, стоявшую у стены, чтобы использовать ее как оружие, но тут заметила и других людей, приближавшихся к нам из дальнего конца коридора.

Только тогда мне наконец пришло в голову, что нужно позвать на помощь, но было уже слишком поздно. Двое мужчин, спешивших к нам, сунули руки во внутренние карманы пиджаков, и по их лицам я отлично поняла, что последует дальше.

Заорав от страха, я сумела привлечь внимание женщин к опасности, и они тут же бросили Ника и метнулись вперед по коридору, чтобы остановить мужчин до того, как полетят пули.

– Бежим! – Я дернула Ника за руку. – Это наш шанс!

Схватив те сумки, до которых смогла дотянуться, я выскочила на пожарную лестницу. Через секунду мы уже выбежали через заднюю дверь в сад отеля.

– Сюда, – сказал Ник.

В темноте я видела лишь силуэт Ника, бежавшего впереди меня по мокрой от росы траве. Нырнув под проволочную изгородь, мы продолжили бегство через бугристый сырой луг, где топтались молчаливые овцы, пока наконец не добрались до узкой гравийной дороги и какой-то машины, стоявшей под навесом сарая для садовых инструментов.

– Нет! – воскликнула я, когда Ник открыл передо мной дверцу с пассажирской стороны. – Я поведу. А ты лучше займись своим носом.

Мы больше не обменялись ни словом, пока не добрались до автострады. Я была слишком занята, то и дело проверяя, не гонится ли кто-нибудь за нами, а Ник как можно дальше откинулся на спинку сиденья в попытке остановить кровотечение.

– Что, сломан? – спросила я наконец.

Ник рыкнул:

– Ну этот носище сломать не так-то просто. Но что, черт возьми, там произошло?!

– Этот же самый вопрос я задаю себе дважды в день, – ответила я. – Думаю, мы умудрились попасть под перекрестный огонь. Какие-то придурки Резника из Женевы ездили за мной в «мерседесе», и я совершенно уверена, что те три милые леди были амазонками. Что ты думаешь?

Ник застонал, хотя, возможно, собирался хихикнуть.

– Ну, ты ведь меня предупреждала, чтобы я не злил твоих сестер-амазонок, так что… – Открыв бардачок, он взял оттуда что-то и протянул мне. – Вот твой новый паспорт. Нам придется на какое-то время затаиться. Тебя теперь зовут Артемида Панагополус. Думаю, нам лучше стать греками. Ты знаешь греческий. А я буду твоим слабоумным мужем. Как насчет того, чтобы устроиться в каком-нибудь бунгало на берегу маленького симпатичного острова и уже оттуда послать поздравления моему боссу?

Если бы мне не нужно было следить за дорогой, я наверняка схватила бы Ника за воротник и попыталась придушить.

– Я думала, ты бросил свою работу. Ты ведь говорил, что аль-Акраб не знает, где ты находишься…

– Не знает. Но я все равно работаю на него. – Ник бросил на меня неуверенный взгляд. – Но если тебя это утешит, так меня едва не выгнали за то, что я украл «Историю амазонок»…

– Вот как? – Я почувствовала, что мое настроение слегка улучшилось от такого поворота событий. – Но если этот твой аль-Акраб не приказывал тебе украсть манускрипт…. Тогда зачем ты это сделал?

Ник вздохнул:

– Видишь ли, судя по всему, Резнику достался манускрипт, украденный из маленького архива в Румынии. За кражу арестовали одного из сторожей.

– Но ты ведь не поэтому его стащил?

– Ну ладно… – Ник немного приподнял спинку сиденья. – Случилось вот что: у меня был строжайший приказ не появляться на вечеринке у Резника, но я не смог устоять перед искушением еще раз тебя увидеть. Однако до того, как я нашел там тебя, меня отвлекла какая-то женщина в костюме кошки, она смотрела на меня так, словно мы были знакомы, а потом сбежала с кем-то в костюме мыши…

– Погоди-ка минутку… – Я попыталась вспомнить ту весьма враждебно настроенную «кошку», с которой столкнулась в дамской комнате в доме Резника. – Я их тоже видела. Та, что была в мышином костюме, украла мой телефон в Нафплионе. И могу поклясться, что именно она напала на меня в лабиринте.

– Вряд ли. – Ник повернулся на сиденье и поморщился от боли. – Та, что напала на тебя в лабиринте, украла твой ноутбук, а этот ноутбук оказался в доме Резника задолго до начала приема. Я совершенно уверен, что те две женщины явились туда как раз для того, чтобы украсть твой компьютер у него. А теперь этот ноутбук лежит где-нибудь на дне Черного моря, дремлет среди рыб по соседству с твоим же телефоном. Но как бы то ни было – и мне жаль, что от этого ты вообразишь меня закоренелым преступником, – я видел, как две эти милые цыпочки прокрались в маленький музей Резника во время приема. Я решил пойти за ними и слышал, как они поднимались на верхний этаж. А это дало мне шанс заглянуть в библиотеку. И вот тебе на – там лежит академическое будущее Дианы Морган, бери не хочу. Я собирался подарить тебе его в тот же вечер, но потом все пошло… немного наперекосяк.

Я глянула на Ника, смягчившись от его исповеди:

– Я вполне ценю такой жест, вот только теперь за нами гонится толпа головорезов Резника вместе с новоявленными амазонками.

Ник горестно хмыкнул:

– Ладно, я совершил ошибку. Я был уверен, что те особы отключили камеры наблюдения заодно с системой сигнализации. Однако если бы я не стащил «Историю амазонок», твой приятель не настучал бы на меня и Резник не стал бы связываться с моими людьми в Дубае, а тогда я так и не узнал бы, что его сканер превратил тебя в амазонку. Назови-ка мне какую-нибудь греческую трагедию, которая с этим сравнится!

Некоторое время мы ехали молча. Здесь, вдали от Тевтобургского леса, ночь казалась спокойной и ясной: вокруг нас мигали звезды, а над горизонтом повис тонкий полумесяц. Но внешняя безмятежность никак не влияла на мое внутреннее состояние. Недоумение волна за волной накатывало на мое сознание, и я была разочарована тем, что даже теперь, сидя в машине рядом с Ником, я по-прежнему не знала, что скрывалось за интересом Фонда Акраб к амазонкам. Но у меня хватало ума не расспрашивать Ника, пока мы неслись на скорости сто тридцать километров в час. И я просто сказала:

– Как ты меня нашел?

– Хм, начнем с того, – Ник явно развеселился, – что ты путешествовала под собственным именем, взяла в аренду машину на свой паспорт, зарегистрировалась в отеле «Идингсхоф» тоже по нему…

Не глядя на Ника, я почувствовала, что он улыбается.

– Мне очень жаль, доктор Ливингстон, но если вы действительно не хотели, чтобы я к вам явился, вам не следовало оставлять за собой след шириной в Нил… или, лучше сказать, шириной в Амазонку? – Поскольку я промолчала, Ник вздохнул и продолжил: – Я просто позвонил Ребекке. Она была более чем рада помочь. Сказала, что мистер Телемакос посоветовал тебе отправиться в музей Калькризе. После этого мне только и оставалось, что обзвонить все гостиницы в округе…

Я вспыхнула:

– Бекки тебе поверила?

– А почему бы и нет?

Мне на ум пришла тысяча причин, по которым Ребекке не следовало доверять Нику, однако все они выглядели довольно жалко перед тем фактом, что Ник бросил вызов могущественному аль-Акрабу и проехал через всю Германию, чтобы спасти мою жизнь и в награду получить разбитый нос.

Весь остаток пути я излагала историю своих злоключений в Калькризе, включая и подозрения насчет аукционных каталогов и того, что доктор Егер могла быть распространителем информации среди амазонок.

– Это выглядит более чем логично, разве не так? – сказала я, когда мы свернули с автострады. – Конечно же, амазонки не могут рисковать тем, что кто-нибудь обнаружит их тайные средства связи… в особенности при той награде в миллион долларов, которую Резник назначил за их головы.

Я была настолько поглощена нашей беседой, что едва замечала темноту вокруг, пока не услышала хруст грязи под колесами. Ник говорил мне, куда поворачивать, и я так и делала, но…

– Но это не аэропорт Франкфурта… – Только это я и смогла сказать, когда мы остановились перед каким-то неосвещенным коттеджем.

– Я вовсе не пытался надуть филолога, – ответил Ник, выходя из машины. – Я просто подумал, что мы нуждаемся в небольшом отдыхе в тишине.

Я услышала, как он отпирает дверь коттеджа старомодным ключом.

– Но где мы находимся? – спросила я, выбираясь из машины и тщетно пытаясь разглядеть окружавший нас пейзаж; здесь пахло лесом, а единственными звуками были уханья совы где-то вдалеке, но я не помнила, чтобы замечала деревья вдоль дороги. – Какое-то тайное укрытие аль-Акраба во Франкфурте?

– Что угодно, только не это, – возразил Ник, включая внутри несколько ламп. – Добро пожаловать в мою Германию. Это Таунус, он находится неподалеку от аэропорта. Сейчас ничего не видно, но отсюда открывается великолепный вид на долину Майна. – Он улыбнулся мне, оглянувшись через плечо. – В этом доме я так хорошо сплю, что не раз опаздывал на самолет. Это, вообще-то, моя единственная настоящая собственность.

Следом за Ником я вошла в маленький домик. Кроме огромной кровати, здесь почти не было мебели. Небольшой письменный стол с шатким стулом стояли у окна, а сидеть можно было только на большой диванной подушке перед камином.

– Ну как? – спросил Ник, опускаясь на колени перед очагом, чтобы смять какую-то старую газету. – Недостаточно шикарно для доктора Ливингстона?

Я окинула взглядом неровные каменные стены и деревянный потолок. Было нечто невероятно соблазнительное в этой беззащитной простоте и слабом запахе углей, висевшем в воздухе. Да, это был не отель «Чираган-Палас», но, будь у меня выбор, я бы предпочла именно это место.

Когда я вернулась из крошечной ванной комнаты, Ник стоял, прислонившись к камину, ожидая, пока разгорится огонь.

– Вот. – Я протянула ему влажную губку. – Твоя очередь.

Он криво улыбнулся:

– Ну да, я знаю, что жутко выгляжу…

– Не хуже, чем обычно. – Я помогла ему стянуть заляпанный кровью свитер и заметила, как он морщится, оберегая плечо. – Очень болит, да?

– Ну, мне и посильнее доставалось с того дня, как я с тобой встретился.

То, как Ник посмотрел на меня, откровенно сказало мне, что именно он подразумевал.

– Тебе следовало меня пристрелить, когда у тебя была такая возможность, – прошептала я, запуская руки под его футболку. – Или оставить меня умирать в том подземном храме…

Ник поцелуем заставил меня умолкнуть. Потом поцеловал еще раз. И только после этого сказал, сердито качая головой:

– Я сделал все, что мог, чтобы не влюбиться в тебя.

От его слов я почувствовала себя до глупости счастливой.

– И каков результат?

Ник взял мою руку, прижал свою ладонь к моей, и через несколько секунд я уже не могла различить, чей именно пульс я ощущаю.

– Что скажешь, богиня? – Он заглянул мне в глаза. – Позволишь ли ты смертному полюбить тебя?

Я наклонилась поближе к нему:

– Это опасно. Но тебе ведь нравится опасность, разве не так?

Более не колеблясь, Ник заключил меня в объятия, и мы с жадностью прижались друг к другу. У меня еще оставались к нему вопросы, но я их уже не помнила. Все, что я хотела знать, был Ник… И как моя кожа ощутит его кожу, и так ли он нетерпелив, как и я… Одежда была сорвана, руки дали себе волю… Наша потребность быть вместе стала так велика, что мы оба совершенно забыли о вежливости. Я слышала, как стонет Ник, когда я сжимаю его плечи, но не знала, стон ли это боли или наслаждения. И меня это не остановило. Я желала Ника куда сильнее, чем когда-либо желала кого-то, я стремилась к его телу с ненасытностью… Еще не успев даже раздеться до конца, я уже была прижата к стене и ощутила Ника в себе – наслаждение было таким сильным, что я чуть не потеряла сознание.

– О, бог мой… – выдохнул Ник, когда мы наконец упали на огромную подушку на полу, и из его носа снова потекла кровь. – Что ты со мной делаешь?

– Наверное, ты хотел добавить «богиня», – пробормотала я, осторожно стирая кровь с его губ. – И с каких это пор ты стал таким религиозным?

Ник провел пальцами по моей вспотевшей коже, и в его глазах светилось благоговение.

– Только бессмертные могут так действовать на человека, как ты действуешь на меня.

– Ну, поначалу ты вовсе не так уж и сох по мне, а?

Ник улыбнулся, понимая, что я на самом деле имею в виду.

– Не думаю, что смог бы заманить тебя в Алжир, если бы сразу потащил в свой шатер и начал расстегивать штаны. А?

– Ну… если бы ты сначала сбрил свою ужасную бороду…

Ник засмеялся:

– Поосторожнее! Если ты будешь плохо себя вести, она может снова отрасти…

Позже, когда мы уютно устроились в кровати, я наконец задала вопрос, который уже много дней вертелся у меня в голове.

– А что ты подразумевал тогда в Стамбуле, заявив, что уже поймал пулю вместо Джеймса? – спросила я, поглаживая грудь Ника.

Ник улыбнулся и поцеловал меня.

– Ты и сама знаешь. Если бы не он, я бы давно тобой занялся.

Я расхохоталась:

– А твои боссы никогда тебе не говорили, что нельзя домогаться своих служащих?

Ник громко хмыкнул:

– Домогательство – это часть договора.

– Слушай… а тебе нравится работать на мистера аль-Акраба?

Ник немножко подумал:

– Нет.

– Тогда почему ты не уйдешь от него?

– Это не так-то просто. – Ник как будто почувствовал себя неловко, чтобы не сказать глупо. – Думаю, пора уже все тебе рассказать. Мистер аль-Акраб – мой отец.

– Что?!

Я бы свалилась с кровати, если бы Ник меня не удержал.

– Ну, ну… – Он поцеловал меня в шею. – Это все-таки не то же самое, что оказаться в постели с самим дьяволом.

– Не знаю…

Я не понимала, то ли мне смеяться, то ли плакать. Трудно было сердиться на Ника за то, что он в конце концов сказал правду, однако мысль о том, что Ника окружала неизбежная для таких людей свита моделей в бикини и гоночных автомобилей, вызвала во мне грусть.

– Дай определение, что такое «дьявол».

– У меня есть кое-какие искупающие вину качества, разве не так? – Ник взял мою руку и утащил ее под одеяло. – Ну, например, очень большое… сердце.

– А как насчет очень больших объяснений? – возразила я, напоминая себе обо всех тех замечательных причинах, по которым я сбежала от него в Стамбуле. – Твои люди шпионили за моими родными! В том числе какой-то низкопробный детектив, который лазил сквозь зеленые изгороди и прочие кусты, чтобы сфотографировать моих родителей у них дома! А как насчет тех пистолетов под твоей кроватью? Уверена, они для того, чтобы стрелять в людей! – Я уставилась на Ника, чтобы проверить, как именно подействовали на него мои слова, и была вознаграждена тем, что его улыбка растаяла. – Так что уж извини меня, если я рассердила тебя такой малостью. Но ты с самого начала лгал мне, дурачил меня, манипулировал мной… Я даже не знаю твоего настоящего имени!

Ник откинулся назад и скрестил руки на груди:

– Меня зовут Ник. Так, как я тебе и сказал. Отец называет меня Камалем, но мама звала меня Никколо.

– Бразильянка? – предположила я, подталкивая его к дальнейшим объяснениям.

Я ведь отлично помнила наш разговор в Микенах за обеденным столом мистера Телемакоса, сооруженным из школьной доски, когда Ник потчевал нас литературной импровизацией – полностью фальшивой, как я теперь понимала, – на тему своего горестного детства.

– Нет. – Ник вздохнул и закрыл глаза. – Моя биологическая мать.

И он снова погрузился в молчание, а моя давно назревшая растерянность превратилась теперь в полнейшее недоумение. Я была так уверена, что мы будем говорить о содержании того конверта, который я стащила, начав с отчетов частного сыщика обо мне и моей семье… Но осознание того, что на самом деле я могу оказаться лишь фигурой второго плана в пространных объяснениях Ника, основательно меня отрезвило.

– Мой отец родился в Иране, в старой и очень богатой семье, – заговорил наконец Ник, по-прежнему не открывая глаз.

– Семья аль-Акраб, полагаю?

– Нет, нет, нет… – Ник отмахнулся от этого предположения усталым жестом, – аль-Акраб – это арабское имя. Оно означает «скорпион». Мой отец взял его, когда в двадцать два года его изгнали из семьи.

Видимо почувствовав мое удивление, Ник открыл глаза. Он выглядел таким несчастным, что я ощутила укол жалости. Лишь в этот момент мне пришло в голову, что, может быть, скрытыми причинами его столь продолжительной таинственности было вовсе не желание одурачить меня, а просто необходимость создать некий внутренний барьер между собой и отцом. Все эти бесконечные маскировки и перемены мест, все эти паспорта… Могло ли быть так, что Ник прятался не только от мародеров и контрабандистов, но и от самого себя? Наклонившись, я поцеловала его в щеку, и он улыбнулся в ответ.

– Тридцать четыре года назад мой отец со своей командой выиграл в Оксфорде соревнования по гребле, – продолжил Ник. – И вместе с товарищами отправился в Лондон отпраздновать это событие. И там он познакомился с одной девушкой, и они провели ночь вместе. Но она сбежала еще до рассвета, и он больше никогда ее не видел… – С этими словами Ник встал с кровати и ушел в крошечную кладовую, абсолютно голый, предоставив мне гадать, как это мне удавалось так долго удерживать внимание такого потрясающего мужчины, и еще – закончил ли он свой рассказ…

Через несколько минут Ник вернулся с бутылкой красного вина, двумя бокалами и коробкой печенья. И только когда бокалы были наполнены и он коснулся своим моего, он сказал:

– Год спустя мой отец получил по почте младенца. То есть меня. К посылке прилагалось письмо. В нем говорилось: «Милый Хасан, это твой сын. Его зовут Никколо. Пожалуйста, прости его. Ему не понять того, кем является его мать». Там было еще кое-что, но теперь это не имеет значения. Под запиской также была подпись: «Мирина».

Я вытаращила глаза, утратив дар речи.

– В общем, как ты можешь догадаться, – Ник основательно отпил из своего бокала, – мой отец потратил следующие тридцать три года на попытки отыскать эту самую Мирину. Он был убежден в том, что она амазонка. Она была невероятно красивой и сильной, а обстоятельства их встречи были столь необычными… Мой отец возвращался с друзьями из ночного клуба, когда прекрасная латиноамериканка подошла к ним и взяла его под руку. И только много лет спустя отец сообразил, что по улице в тот момент проехало несколько полицейских машин с включенными сиренами. Но как бы то ни было, эта женщина вошла с ним в отель, а затем и в отцовский номер. Он был так зачарован ее внешностью, что не стал возражать. Как только они остались наедине, она извинилась и ушла в ванную комнату. Она провела там довольно много времени, и отец даже постучал в дверь и спросил, все ли у нее в порядке. Она не ответила. Когда отец толкнул дверь и понял, что та заперта изнутри, он просто вышиб ее, подумав, что девушка, возможно, принимает наркотики или задумала самоубийство… В общем, ему что только не пришло в голову. Но он нашел ее рыдающей под душем. Поначалу он подумал, что она ранена, потому что на полотенце для рук и в раковине он увидел кровь, но на ее теле ран не было. Потом он заметил охотничий нож на груде ее одежды. – Ник скривился, посмотрев на меня. – Конечно, отец был заинтригован. Кто эта женщина? Что она натворила? Он попытался разговорить ее, приласкать, но она оттолкнула его и огрызнулась: «Ты знаешь, как наказывают того, кто оскверняет амазонку?» В конце концов она встала и вытерлась, а мой отец убедил ее остаться на ночь в его номере. Подробностей я не знаю, но, учитывая то, что я был зачат именно в ту ночь, я прихожу к выводу, что отец вовсе не спал в кресле. И – да, – Ник кивком указал на мою руку, – она носила точно такой же браслет, как у тебя. Поэтому мой отец и отправился тридцать лет назад в Микены, чтобы поговорить с мистером Телемакосом.

И тут наконец длинная цепочка костяшек домино начала стремительно падать в моей голове.

– Ну конечно! – воскликнула я. – Это был твой отец! Мистер аль-Акраб! Это он был тем Крисом Хаузером из Балтимора, так ведь? Вот почему ты был таким странным в тот день!

– А я был странным? – Ник как будто слегка развеселился. – Ну, теперь ты понимаешь. Я ведь даже не догадывался о том, что отец приезжал туда прежде, да еще и под чужим именем. Я и теперь не понимаю, как мистер Телемакос умудрился увидеть связь… Я совсем не похож на отца. Да?

– Ну он же Оракул, в конце-то концов, – ответила я, дипломатично уходя от прямого ответа. – Он сказал, что и моя сумка вернется. Так оно и вышло.

Ник внимательно посмотрел на меня, словно не был пока уверен, до какой степени я его простила. Потом, с надеждой коснувшись ладонью моей щеки, он прошептал:

– Он сказал мне, что ты – моя половинка. Но я и так уже это знал.

Я поцеловала его в ладонь:

– Хотелось бы мне, чтобы мы обо всем этом поговорили до поездки в Стамбул. Или, по крайней мере, до того, как уехали из Стамбула.

Ник покачал головой:

– Диана… до вчерашнего вечера я просто не знал всего этого. Когда ты исчезла, я полетел в Дубай, чтобы наедине увидеться с отцом, что всегда очень нелегко…

– Ты летал в Дубай? Но я же видела твоего отца там, в отеле «Чираган-Палас», вместе с мистером Людвигом…

– Он весьма подвижный и увертливый тип, – сказал Ник, наливая нам обоим еще вина. – Я потребовал, чтобы он мне все объяснил: какого черта мы вообще делаем, и при чем тут ты, и почему Резник гоняется за тетрадью твоей бабушки… И тогда он отдал мне тот конверт, который ты у меня свистнула. – Ник покосился на меня. – И еще, кстати, он дал мне те пистолеты, на случай, если придется столкнуться с Резником. Это его способ показать свою любовь.

Переполнившись сочувствием, я прижалась головой к его плечу:

– Мне ужасно жаль…

– Не стоит. Если бы ты вот так не сбежала, я бы никогда не смог вытрясти из него всю правду. Я, вообще-то, всегда знал, что женщина, которая меня вырастила, не моя мать, но, как ты сама заметила, до встречи с тобой я и слова «амазонка» почти не знал. И только тем вечером на лодке, когда ты рассказала мне о своей бабушке и о том, что амазонки отказываются от рожденных ими мальчиков, я начал подозревать, что наше путешествие имеет какое-то отношение и ко мне тоже. Отец отправил меня на это странное задание – держаться как можно ближе к тебе и проследить, что ты собой представляешь… Но не объяснил, зачем ему это нужно.

– Но почему? – спросила я. – Зачем вся эта таинственность?

Ник глубоко вздохнул:

– Таков уж мой отец. Он всегда говорит, что тот, кто управляет настоящим, переписывает прошлое. Я только никогда не понимал, что он говорит о самом себе. Я полагаю, что, если ты начинаешь лгать людям и создавать альтернативную реальность, ты не можешь просто взять и отодвинуть ее в сторонку. – Он снова покачал головой и выглядел теперь почти таким мрачным, как в Алжире. – Я понимаю, все выглядит так, словно я лгал тебе с самого начала, но на самом деле я просто изложил тебе ту историю, которую мой отец рассказал мне. Я понятия не имел, что он тридцать три года подряд искал амазонок и что его странноватый интерес к археологии был всего лишь предлогом для того, чтобы разворошить каждый муравейник в Средиземноморье…

– Может, он считал, что таким образом защищает тебя? – предположила я, думая о своих собственных родителях. – Но тогда… Тогда зачем он пожелал, чтобы именно ты пошел по следу амазонок? И похоже, надеялся, что я тебе в этом помогу.

– Он утверждает, что хотел дать моей биологической матери шанс встретиться со мной. – Ник нахмурился. – Я лично думаю, что это игра с позиции силы. Он желает доказать, что в конце концов был прав и что амазонки действительно существуют и по сей день. Он велел, чтобы я не спускал с тебя глаз… везде следовал за тобой… выяснял, куда ты хочешь направиться.

Я ощутила укол подозрения.

– Но ты меня уволил. В один прекрасный день. Зачем тебе было меня увольнять, если предполагалось, как ты утверждаешь, что ты должен постоянно за мной следить?

Ник кивнул, понимая мою идею:

– Когда мы с тобой впервые встретились, для меня на первом месте был тот храм. Я решил, что тебя пригласили, поскольку ты связана с Оксфордом и Моузлейнами. – Ник улыбнулся, наверное вспомнив, как многое весьма драматически изменилось с тех пор. – Признаю: я дождаться не мог, когда наконец от тебя избавлюсь. Но потом я переговорил с отцом, и он четко мне объяснил, что ты куда важнее храма. – Ник обнял меня за плечи и запечатлел поцелуй на моем лбу. – Он и представления не имел, насколько оказался прав.

– Даже несмотря на то, что я с чем-то там связана?

– Ты связана с браслетом амазонки. – Ник провел пальцем по шакалу. – С этого все и началось. Мой отец был убежден, что рано или поздно ты приведешь меня к плавучей базе амазонок. А когда он увидел, что события не спешат развиваться, то решил, что следует как-то подтолкнуть амазонок к действию. Поэтому он и потребовал, чтобы я вернул тебе телефон там, в Алжире. Он хотел узнать, кому ты позвонишь и что после этого произойдет. Он уже подозревал, что твой контакт в Оксфорде, Катерина Кент, как-то связана с амазонками; он просто не знал, какую именно роль она играет.

– Как мило! – сказала я. – Ставить научные эксперименты на своем собственном сыне! Отлично! Ему все это явно недешево обошлось. Полагаю, он поэтому и хотел, чтобы ты начал болтать о сокровищах амазонок? Чтобы заставить амазонок ощутить некоторое давление?

Ник выглядел виноватым.

– Подумать только, я играл на его стороне, а на тебя навлекал неприятности… Но я просто не представлял, с чем нам придется столкнуться. Да и он тоже. Видимо, он был убежден, что в какой-то момент моя мать должна будет осознать, кто я таков, и откроется мне. А если нет… Ну, ничего страшного, поскольку я же все равно ничего о ней не знал. Он наверняка даже не воображал, что мы можем оказаться зажатыми между амазонками и головорезами Резника.

Некоторое время мы оба молчали. Мне казалось странным сидеть вот так и наблюдать за языками пламени, танцующими в камине, зная, что огромные поленья скоро превратятся в пепел… И что весь мой мир пошатнулся. В конце концов я прижалась к Нику и сказала:

– Ты говорил, что твой отец был уличным музыкантом. И мне это понравилось.

Ник в очередной раз вздохнул:

– Ну, он действительно был. А я действительно был его обезьянкой и бегал по кругу со шляпой. Его родные в Иране, узнав о ребенке, то есть обо мне, просто пришли в бешенство. Они пожелали, чтобы отец отказался от меня и продолжил учебу в Оксфорде, как будто ничего не случилось, а когда он не согласился с ними, они выбросили его из семьи. Тогда отец обратился в колледж, предлагая как-то отработать плату за обучение, но ему объяснили, что он не может там оставаться с ребенком… Это «не в духе Оксфорда». У него не было денег, домой он вернуться не мог… Вот он и сунул меня в рюкзак и присоединился к группе бродячих музыкантов. Так он оказался в Рио, где и начал свое первое дело, и встретил женщину, которая стала мне приемной матерью. Отец целиком и полностью сделал себя сам. Рядом с ним нелегко находиться. Он испытывает потребность контролировать все и вся.

– Даже тебя?

– В особенности меня.

Я попыталась улыбнуться:

– Он явно не слишком популярен в Оксфорде. У меня сложилось впечатление, что он довольно… беспощаден?

Ник сжал мое бедро:

– Он вовсе не так плох, как людям нравится думать, просто он весьма целенаправлен. Тебе когда-нибудь приходилось слышать о капиталистах, которых бы не считали беспощадными? Это же общее мнение бездумного стада.

– Но даже если и так, полагаю, он был бы не слишком доволен, если бы узнал, что ты связался с оксфордской училкой.

Ник повернул голову и посмотрел на меня с кривой улыбкой:

– Он бы понял мое желание завоевать ледяную принцессу, которая и руки бы мне не подала…

Улыбка Ника угасла, он провел пальцами по всему моему телу, как бы демонстрируя ту вольность, с которой теперь могла путешествовать по нему эта некогда презираемая рука.

– И ты именно это и сделал? – спросила я, когда он наклонился ко мне, чтобы поцеловать. – Преодолел мою ледяную царственность?

– Преодолел ли? – Ник лег на меня сверху. – Разве я не ощущаю нечто вроде бунта? – Он улыбнулся, когда я расслабилась под ним. – Что-то не похоже на капитуляцию…

– Поосторожнее! – предостерегла я его. – Это может оказаться засадой. В любой момент мои сестры-амазонки могут вышибить дверь…

– И то верно. – Ник прижал мои руки к постели. – Так что лучше мне поспешить.

 

Глава 37

Я внезапно проснулась, испугавшись, что все было сном. Мое сердце колотилось как сумасшедшее. Но когда я увидела Ника, мирно спавшего рядом, то ощутила такое огромное облегчение, как будто пробудилась от чудовищного кошмара. Прижавшись к его соблазнительно теплому боку, я смотрела на него, уже освещенного легким светом начинавшегося дня. Как могло случиться, что этот великолепный мужчина, вообще не знавший меня какой-нибудь месяц назад, тем не менее открыл во мне такие стороны – если не всю меня до конца, – о которых я никогда и не подозревала?

– Дай мне минутку, богиня, – пробормотал Ник. – Я ведь простой смертный, помнишь?

Несмотря на разбитый нос, Ник даже во сне выглядел как античная статуя, и мне вдруг пришло в голову, что при всех его тайнах на теле Ника не осталось никаких следов его необычной истории. Ни шрамов, ни драгоценностей, ни татуировок, ничего, что могло бы дать хоть какой-то намек на его происхождение или на те события, через которые он прошел, прежде чем упасть в мои объятия. Камаль аль-Акраб жил под фальшивыми именами и, по его собственному признанию, всю свою сознательную жизнь удирал от лизоблюдов, которые за роскошной наклейкой не видят человека.

Вот в этом мы на самом деле были похожи куда больше, чем я осознала вначале. Да, мы выросли рядом с совершенно различными кострами – если даже не в разных племенах и пещерах, – но у нас также было очень много общего, и в основном это потребность убегать и искать. В то время как Ник пересекал самые дальние концы земли, ища спасения от имперских амбиций своего отца, я галопом уносилась в прошлое, чтобы сразиться с теми, кто утверждал, будто амазонки не что иное, как затертые слова на хрупких пергаментах. Как это было странно – и как удивительно, – что наши дорожки сошлись вот таким образом.

Слишком возбужденная, чтобы снова заснуть, я выбралась из постели и подошла к камину, чтобы проверить, не удастся ли мне вернуть угли к жизни. Потом я повернулась к своей грязной сумке, готовясь к тому, что найду ее абсолютно пустой. Это была уже третья сумка, которой я обзавелась на протяжении двух недель; как бы злая фея дамских сумок не устала от меня…

К счастью, «История амазонок» пострадала лишь чуть-чуть; главный удар приняла на себя бабулина тетрадь. Разбухшая и отсыревшая, она приобрела вид мокрой кухонной тряпки, и я чуть не заплакала, когда отклеила первую страницу и увидела, что синие буквы размыло до такой степени, что разобрать их было уже невозможно.

Усевшись за письменный стол у окна, я осторожно разделила страницы в надежде, что влага не проникла до самой середины тетради… но она и туда пробралась. Из всех тех сотен слов, которые бабушка так старательно переводила для меня, не осталось ни одного.

Подавленная горем, я продолжала перебирать страницы наугад, чтобы проверить, не осталось ли где-то хоть каких-то понятных записей и не смогу ли я как-то все это восстановить. И тут я увидела их…

Слова, написанные невидимыми чернилами.

Точнее, по одному слову примерно на каждой третьей странице… Но этого оказалось достаточно, чтобы я подпрыгнула на месте от волнения, вскочила и стала бегать взад-вперед по комнате.

Чем могла воспользоваться бабуля? Белым мелком? Но что бы это ни было, его невозможно было прочитать за синими буквами, которые покрывали каждую страницу. Однако теперь, когда от них остались лишь смутные воспоминания, белый мел – явно смешанный с жиром – выступил из-под синей маскировки. Так просто…

Все это время, подумала я с благоговейным страхом, я носила с собой тайное послание бабули, и, если бы я накануне не провалилась в грязь в Тевтобургском лесу, я могла бы так никогда и не узнать правды.

Снова усевшись за стол, я стала просматривать промокшие страницы с самой первой, поворачивая каждую так, чтобы солнце, поднимавшееся над лугом, помогло мне прочитать каждое слово.

Однако дело оказалось не таким легким, как могло показаться поначалу; на первый взгляд ни одно из этих слов просто не имело смысла. Заинтригованная, я порылась в ящиках письменного стола, нашла какой-то блокнот и авторучку и принялась переписывать слова точно в том порядке, в каком их находила:

ФИН КСПО ЛЕМЗ АИ ПП ЛА ПАД ОБ РЕМЗ

АПА НТА РИТ ЕТ ЕРМО ДО АМР ПЕ ЗИ ААКИ

БИ ИНИ ТИ ЯМО ЛП АД АВ АБ УРУС И

После первоначальной растерянности я атаковала список со всеми известными мне дешифровочными кодами: я так и эдак тасовала буквы, переставляла слоги, брала то каждую первую букву, то каждую вторую… Но ни одна из моих попыток не дала результата.

В особенности меня разочаровывало то, что слова казались смутно знакомыми именно в том виде, в каком они были написаны, пусть даже в них не было никакого смысла; меня одолевало чувство, что нужно какое-то самое минимальное изменение перспективы, чтобы все стало безупречно ясным. Но при этом в списке ощущалось нечто греческое и латинское, а я сильно сомневалась в том, что бабуля владела этими языками. Даже если она когда-то училась археологии, могла ли она в те дни, много лет спустя, с легкостью составить подобную записку? Более того, если сообщение и вправду было составлено на смеси древних языков, разве бабушка могла быть уверенной в том, что я когда-нибудь сумею его прочесть?

Как бы то ни было, можно было не сомневаться, что бабуля хотела быть уверенной: сообщение не попадет в чужие руки. Вопрос был только в том, что подпадало под определение «своих» рук? С каким именно знанием хотела познакомить меня бабушка еще до того, как я поняла, что достойна ее доверия?

Впрочем… Ну конечно!

Все стало вдруг ясным, как созвездия на безоблачном небе.

Я была так поглощена своим открытием, что вздрогнула от неожиданности, когда Ник подошел ко мне сзади и обнял.

– Если ты не вернешься в постель прямо сейчас, – пробормотал он, – я подам на тебя жалобу в Европейский суд по правам человека.

– Но я на грани совершенно потрясающего открытия, – возразила я. – Дай мне пару секунд…

– Извини… – Ник поднял меня со стула и понес вместе с заметками, авторучкой и прочим. – Это я – бог величайших открытий, и они происходят здесь и сейчас…

Лишь много позже, после того как я извлекла свои бумаги из-под смятых простыней, я наконец-то смогла вовлечь Ника в разговор о бабулином тайном послании.

– Я поняла! – сообщила я, размахивая своими заметками. – Это список имен амазонок, разделенных на части, и в каждом не хватает по букве!

Почесывая небритую щеку, Ник взял список, который теперь выглядел так:

ФИНКС ПОЛЕМЗА ИПП ЛАПАДО БРЕМЗА

ПАНТАРИТЕ ТЕРМОДОА МРПЕЗИЯ АКИБИ

ИНИТИЯ МОЛПАДЯ ВАБУРУСИ?

Прочитав имена, Ник вернул мне блокнот, насмешливо сказав:

– Ну конечно, это все объясняет.

– Ну да… Только тот, кто знает легенды об амазонках, мог бы в этом разобраться, – принялась растолковывать я. – Имена не так уж и очевидны. Смотри-ка. – Я протянула Нику последний листок бумаги, и теперь список выглядел так:

С ФИНКС ПОЛЕМ У ЗА ИПП О ЛА М ПАДО БРЕМ У ЗА

ПАНТАРИ С ТЕ ТЕРМОДО С А М А РПЕЗИЯ А Л КИБИ

М ИНИТИЯ МОЛПАД И Я ВАБУРУСИ?

– Сфинкс? – спросил Ник. – Разве это не зверь какой-то?

– Да. – Я снова забрала у него листок. – Полагаю, это предостережение: «Опасайся загадок». А потом – просто список имен амазонок. Если я не ошибаюсь, Полемуза и Бремуза сражались вместе с Пентесилеей, Молпадия принимала участие в набеге на Афины и так далее и тому подобное. Единственное имя, незнакомое мне, стоит в конце: Вабуруси. Но это не важно. Ты посмотри на те буквы, что были пропущены! Это же читается как «Суомуссалми»!

– Что также нуждается в расшифровке.

– Нет! – Я ткнула в него авторучкой. – Где ты вообще учился, в какой школе? Это город на севере Финляндии!

Глаза Ника расширились.

– Ох, прошу, только не говори, что ты хочешь туда поехать!

Я села, выпрямившись, охваченная возбуждением.

– А почему бы и нет? Разве это не удивительно? Бабуля говорит нам, что нужно ехать в Суомуссалми. Я буквально слышу ее!

– Это странно. – Ник склонил голову набок, словно прислушиваясь к далекому зову. – А мне кажется, она велит нам оставаться здесь… вот в этой кровати. И вообще-то…

Он потянулся ко мне, заключая в объятия.

Хотя я слегка расстроилась оттого, что он как будто не слишком заинтересовался моим открытием, я не удержалась от смеха, когда Ник опрокинул меня на себя.

И тут зазвонил телефон Ника. Но он не обратил на это внимания.

Минутой позже телефон снова принялся звонить. Когда Ник все-таки проверил, от кого звонок, он скривился и протянул телефон мне. Это были мои родители.

– Ох, слава богам, ты в безопасности! – воскликнул мой отец, и в его голосе звучало необычное для него волнение. – Мы даже не были уверены, что можно позвонить тебе по этому номеру… Где ты? Чей это телефон?

Я заколебалась, мне не хотелось отвечать ни на один из этих вопросов.

– Не важно! – перебила отца мама. – Милая, нам позвонили в четыре утра, и мы просто не знали, что и думать!

– Да, это был какой-то весьма неприятный человек, – сказал отец, – и он велел сообщить тебе, что… – Он немного помолчал, вспоминая точные слова. – Что у тебя три дня на то, чтобы передать тетрадь. Он упомянул какую-то особенную скамейку в парижском парке. А если ты этого не сделаешь… – Отец откашлялся, пытаясь придать своему тону простую деловитость. – Тогда начнутся неприятности у тех, кого ты любишь.

Я была настолько потрясена, что даже и вида не стала делать, будто все это не слишком серьезно.

– Я знаю, что это звучит пугающе, – признала я, – но мы тут как раз работаем над решением проблемы.

– Кто это «мы»? – пожелал узнать отец. – Это как-то связано с Бекки?

– Нет, – ответила я. – Все дело в бабушке.

Я подавила совершенно детское желание добавить: «И мы бы не очутились в таком дерьме, если бы мы с вами просто обсудили в свое время некоторые вещи». Потому что на самом деле это было бы несправедливо по отношению к моим родителям. Так что я сказала:

– Но вы не беспокойтесь, все не так плохо, как кажется. Я все подробно объясню при встрече. А пока не пора ли вам наконец-то отдохнуть? Например, на море? Я понимаю, сейчас ноябрь, но вы могли бы поехать в какой-нибудь уютный пансионат в Корнуолле, где подают завтрак в номер, и пожить там какое-то время, а? Под чужим именем. Пожалуйста…

– Резник, – сказал Ник, как только я закончила разговор. – Всегда на какой-нибудь скамейке. Всегда в какой-нибудь толпе. И еще специалист по античности Моузлейн, который доносит ему, где живут твои родители.

Я вдруг рассердилась непонятно почему:

– Не амазонки?

Ник спрыгнул с кровати и принялся собирать нашу одежду:

– Амазонки с нами не воюют; они объявили войну ему. Если бы им действительно нужна была та тетрадь, готов поспорить, они могли бы украсть ее давным-давно.

– Может, они просто не знают о ее существовании.

Ник через голову натянул футболку, морщась от боли.

– Отличная идея. А как узнал о ней Резник? От Джеймса?

– Джеймсу ничего об этой тетради не известно, – возразила я.

И тут мне кое-что пришло в голову, и я застонала:

– Конверт! Тот, что я стащила у тебя! Бандиты из Женевы наверняка видели его в моем номере в гостинице в Брамше! И если помнишь, там была медицинская статья, написанная доктором Трелони…

– Я так далеко не заходил, – нахмурившись, сказал Ник. – Я видел только отчет детектива о тебе и письмо от Резника к его информаторам…

– Ты имеешь в виду письмо к Джамбо? Я думала, это записка какому-то наемному убийце. То есть, вообще-то, я думала, что это для тебя.

– Джамбо. Большие Уши. – Ник показал руками, какие именно. – Резник пытался собрать побольше информации. А награда в миллион долларов была объявлена позже. Потому что он параноик, у него кругом камеры наблюдения, и у этого несчастного ублюдка есть запись убийства собственного сына. Избавлю тебя от подробностей. Просто скажем так: Алекс Резник знал, кто его убивает и за что. И это стало причиной того, что Резник окончательно свихнулся на амазонках. Не знаю, как близко ему удалось к ним подобраться, но его интерес к тетради твоей бабушки подсказывает мне, что он идет по горячим следам.

– Наши следы горячее, – сказала я.

Ник, прищурившись, посмотрел на меня:

– В смысле?

– Подумай вот о чем. – Я села в кровати на колени, желая объяснить все так, чтобы Ник понял. – Если мы отдаем Резнику тетрадь, он сразу увидит секретное послание. И, учитывая его одержимость амазонками, он тут же разгадает бабулину загадку. Бог знает, может быть, «Суомуссалми Вабуруси» и есть то единственное, в чем он нуждается, чтобы отыскать большую плавучую базу амазонок, как ты сам говорил, и… – От новой мысли я буквально содрогнулась. – И взорвать ее.

Ник подошел ко мне с видом серьезным, как никогда. Наклонившись, чтобы погладить меня по щеке, он сказал:

– А ты уверена, что это такая уж плохая идея?

Сквозь облака мы разглядели внизу Финляндию, покрытую снегом. И пока мы шли к взятому напрокат автомобилю, большие пушистые снежинки падали с небес, будто приветственный залп конфетти.

– Совсем не похоже на песчаный пляж, на который ты надеялся, – сказала я Нику.

Когда мы выезжали с парковки, снег повалил так густо, залепляя ветровое стекло, что пришлось включить дворники на полную скорость.

– Разве здесь не прекрасно? – заговорила я, пытаясь выглядеть беспечно. – Так и слышу бодрые крики финских детишек!

– Ты сегодня уже всякого наслушалась. – Ник включил освещение салона, чтобы рассмотреть карту. – А голоса тебе не подсказывают, повернуть нам налево или направо после Оулун-Лаани… чем бы это ни было?

Я несколько раз нажала на педаль тормоза, проверяя, насколько скользит дорога.

– Я же тебе говорила, что нужно взять навигатор.

– Настоящие мужчины не пользуются навигаторами, – напомнил мне Ник.

– И как раз поэтому, – подчеркнула я, – настоящих мужчин осталось так мало. Они сбегают из своей генетической популяции и не могут найти дорогу обратно.

Какое-то время мы ехали молча. Я знала, что Ник все еще сердится из-за моего решения поехать в Суомуссалми, но он ведь не смог предложить какой-либо приемлемой альтернативы. Единственное, что во всем этом было положительного, так это то, что он не бросил в одиночестве меня, и за это я была ему бесконечно благодарна.

Прежде чем покинуть его коттедж этим утром, я позвонила в музей Калькризе и попросила телефонный номер доктора Егер. В конце концов, она была единственной близкой к амазонкам особой, которую я знала. Но Феликс ответил, что доктор внезапно уехала к сестре, о существовании которой никто не знал до сегодняшнего дня. И не стоило удивляться тому, что она не оставила ему никакой контактной информации.

Учитывая то, как они с нами обоими обращались, ни я, ни Ник теперь не слишком любили амазонок. Но я, в отличие от Ника, чувствовала некие обязательства по отношению к ним, пусть даже только из-за любви к бабуле. Я просто не могла отдать Резнику – или кому-либо еще – ее тетрадь. А если бы я этого не сделала, мне пришлось бы всегда беспокоиться о безопасности моих родителей.

И в результате даже Ник неохотно согласился, что мы должны поехать в Финляндию. Пусть принцип «враг твоего врага – твой друг» всегда казался мне нездоровым, все равно это был наш наилучший шанс отыскать амазонок раньше, чем это удастся Резнику. Может, они были в Суомуссалми, а может, их там не было… Но этот след оказался у нас единственным. К тому же, продолжая уговаривать Ника, а заодно убеждая и саму себя, я в конце концов пришла к окончательному выводу, что бабуля не отправила бы меня туда просто так. Конечно, не стоило забывать и о том, что ее тайному меловому посланию было уже почти двадцать лет, но все же написала она его явно не из прихоти. И на самом деле чем больше я обо всем этом думала, тем сильнее верила, что бабуля доверила мне некий магический ключ к какой-то неприступной крепости амазонок и что, как только мы туда доберемся, все наши проблемы разрешатся.

– Эй, выше голову! – сказала я Нику, когда мы неслись сквозь непогоду. – Скоро у тебя будет мартини с водкой в подогретом бокале, а вокруг будут толпиться грудастые суперкрасотки в крошечных бикини.

Однако, когда мы направились вглубь страны от аэропорта Оулу, мне все же думалось о том, что обстоятельства уж слишком жестко прижали нас со всех сторон. В безмолвной снежной мгле финской зимы невозможно было понять, то ли мы едем мимо каких-нибудь ферм, то ли через тундру, потому что все застыло в неподвижности – каждый столб у дороги, каждый куст, каждый сухой сорняк. А над этим погруженным в зимнюю спячку пейзажем висело древнее солнце, слишком усталое, чтобы хоть слегка рассеять сумерки, несмотря на то что была лишь середина дня.

– У меня идея, – заявила я наконец, останавливаясь прямо посреди густого леса. – Ты садись за руль, а я почитаю нам кое-что.

Я вовсе не предполагала, что это чтение нас как-то развеселит. По правде говоря, я просто горела желанием вернуться к «Истории амазонок» и узнать, чем закончилось дело. Хотя П. Эксулатус и написал ее две тысячи лет назад, я все же продолжала думать, что, возможно, каким-то косвенным способом его знания помогут нам, когда мы действительно найдем амазонок. И вот, на ходу переводя с латыни, я начала вслух читать для нас обоих окончание древнего манускрипта. Автор писал примерно так:

– «О варварах Сарматии и Великой Германии много еще можно сказать, но я ограничу себя лишь тем, что касается амазонок. Многие утверждают, что видели женщин, сражавшихся сидя верхом на лошадях, именно в тех краях, но можно ли их действительно называть амазонками, это уже совсем другое дело. Женщин, которые просто сопровождают своих мужчин во всех их делах, я бы не стал считать амазонками, так же как и тех варварских женщин, которые носят оружие, чтобы защитить свои семьи и плоды своего труда. Они просто действуют в соответствии… – я немного помолчала, подбирая правильное слово, – в соответствии со здравым смыслом, и во всех этих диких народах все-таки можно найти и мужчин, и женщин, обладающих немалыми добродетелями. Они не пытаются прятаться за письменными договорами и правилами, поддерживаемыми некими далекими армиями, но просто каждый день просыпаются, готовые защитить свои права».

– А мне этот парень нравится, – сказал Ник, когда я ненадолго остановилась, чтобы разобраться в нечетком тексте. – Очень жаль, что его никто больше не читает.

– Ну, – ответила я, – будем надеяться, что мы сможем это изменить.

Просмотрев несколько следующих страниц, на которых приводились имена прославленных сарматских и скифских женщин-воительниц, я сразу перешла к части, которая имела для меня смысл:

– Ладно, теперь дальше: «Таких рассказов о кочевых народах более чем достаточно. Но мы уже приближаемся к концу нашей истории, потому что из всех историй о Великой Германии только одна касается амазонок. Мне рассказал ее один солдат, он был там во время разгрома Квинтилия Вара и едва сумел спастись от смерти»… – Я нервно вздохнула и еще раз прочитала последнюю фразу. – Разгром Вара! Это же та самая битва в Тевтобургском лесу… Я тебе рассказывала, Ник, там устроили засаду, и там погибли «болотные женщины», как говорила доктор Егер… Да, это уже кое-что! Ты только послушай: «Тот солдат клялся, что был ординарцем при командире Девятнадцатого легиона»… – Я была так взволнована, что схватила Ника за руку. – Выживший! А ведь предполагалось, что те три легиона были уничтожены до последнего воина! Однако остался прямой свидетель! – Я снова вернулась к тексту, не в силах больше сдерживаться. – «В канун этой ужасной битвы некая женщина, одетая по-мужски, пришла поздно ночью, чтобы просить о встрече с командиром. Она настаивала на том, чтобы поговорить с ним тайно, наедине. Заинтересовавшись, тот отослал всех, кроме своего ординарца…»

– Так, я уже чую опасность! – воскликнул Ник.

– «Когда командир предложил объяснить суть ее визита, – с жаром продолжила я, – та женщина спросила командира, знает ли он легенду об Александре Великом и Талестрис, царице амазонок. Когда тот признал, что слышал эту историю, женщина сказала, что и она пришла с подобной просьбой. Она объяснила, что желает провести с командиром ночь; к рассвету же она уйдет навсегда».

Ник присвистнул:

– Я и не знал, что ты можешь сказать такое на латыни!

– «Командир, конечно же, был поражен подобными словами, – продолжила я, ткнув Ника в ребра. – Будучи римлянином, он не привык к подобной откровенности женщин-дикарок. Но он подумал, что, должно быть, женщину подослали к нему офицеры, и, будучи человеком самодовольным, решил первым получить удовольствие. К его удивлению, едва забрезжил рассвет, женщина поднялась с его постели и собралась уйти, как и обещала. А когда командир, который весьма наслаждался ее… э-э… обществом, предложил ей остаться, она ответила следующее: „Римлянин, наши пути пересеклись ненадолго, как иной раз пересекаются пути Солнца и Луны, но теперь мы должны снова идти каждый своей дорогой. Таковы правила, по которым живем мы оба. Но сегодня, когда наступит темнота, ты сможешь утешить себя тем, что будешь знать: твоя сила продолжит жить“. Неудовлетворенный ее неопределенным ответом, командир принялся настаивать на своем, давая разные обещания, какие обычно действуют на женщин. Но она вдруг показала ему браслет на своей руке и сказала: „Ты – мужчина многих достоинств, сильный и незапятнанный человек, потому я и выбрала тебя. Но этот священный шакал руководит моей судьбой и напоминает мне о том, что моя госпожа – Луна. Я не могу не слышать ее требований. Она запрещает мне делить с тобой дневной свет“. На это командир сказал женщине: „Ты говоришь с такой уверенностью, что я просто вынужден тебе верить. Ты, наверное, знатная немецкая особа? Может быть, когда начнутся переговоры о мире, я снова тебя увижу?“ Она ответила: „Ты можешь снова меня увидеть. Но это не будет радостным воссоединением. Мы оба знаем, что мира без крови не бывает“. Остановившись на пороге, она в последний раз оглянулась и сказала: „Поскольку твой вид все еще мне приятен, я бы посоветовала тебе поберечь свою жизнь. Но я знаю, что такое не в твоей природе. Твоя храбрость – это то, из-за чего я тебя выбрала среди тысяч, чтобы ты стал отцом моего ребенка. А теперь я ухожу со словами: римлянин, ты живешь ради того, чтобы убивать, и твоя честь питается плотью врагов. Но пока этот золотой браслет надет на мою руку и пока такие же браслеты на руках моих сестер, мы будем хранить твою силу, но презирать твою власть и власть подобных тебе. Потому что будут и другие; каждое столетие рождает своего жадного владыку, но все они обратятся в прах, в то время как мы, амазонки, будем жить вечно“». – Я опустила манускрипт на колени, едва дыша от волнения. – Здесь действительно упоминается браслет с головой шакала! В этой истории должно быть хоть сколько-то правды! Как ты думаешь?

Брови Ника сдвинулись к переносице, он глубоко задумался, и на мгновение мне показалось, что на самом деле он и не слушал последнюю часть перевода. Но наконец он сказал:

– Ты не могла бы прочитать один отрывок еще раз? Тот, где она объясняет, почему не может остаться?

Я прочитала, и Ник снова погрузился в молчание, постукивая пальцами по рулевому колесу.

– В чем дело? – спросила я. – Ты пробуждаешь во мне ужасное любопытство.

– Я почти уверен, – наконец заговорил Ник, – что моя мать-амазонка говорила моему отцу нечто в этом роде. Всякую поэтическую ерунду насчет шакала и луны и того, что ей не позволено делить с ним дневной свет.

Я положила ладонь на бедро Ника, слегка сжав его. Лес, окружавший нас, был густым и всепоглощающим, его накрывало ледяное молчание, он был каким угодно, только не приветливым. И еще эта кривая луна, что сопровождала нас накануне вечером, по пути во Франкфурт, висела теперь точно над нашими головами. Неоспоримая владыка арктической зимы, она как будто кивала нам…

– Ну, – начала я, перелистывая последние страницы «Истории амазонок», – дальше тут подобострастная болтовня, и ее смысл в том, чтобы убедить какого-то императора – видимо, Тиберия – позволить автору вернуться в Рим. Но бедняга П. Эксулатус, скорее всего, скончался в изгнании, как и многие другие, и никто на его родине даже не узнал о его великом труде.

– Печально, – произнес Ник. – Мне понравилась его последняя история.

– Даже притом, что она ничего не объясняет?

– Но она объясняет. – Ник посмотрел на меня. – «Только мы, амазонки, будем жить вечно». Что еще тебе нужно знать?

Городок Суомуссалми выглядел как маленькое случайное скопление магазинчиков и жилых домов, сгрудившихся перед неизмеримой дикой глушью, напиравшей на него со всех сторон.

Мы остановились у заправки, чтобы узнать дорогу к ближайшей гостинице, и меня поразило то, что местные жители, казалось, укоренились в тех же самых мистических первичных элементах, что и молчаливый лес Кайнуу. Они смотрели на нас так, словно в точности знали, кто мы такие, и просто ждали, когда мы наконец сюда доберемся… Но даже при этом их глаза не выдавали никаких чувств. Мы могли быть их друзьями… или врагами. Чтобы это выяснить, понадобилось бы нечто большее, чем короткий обмен словами с несколькими коренастыми молчальниками.

Да и номер в гостинице не вызвал у нас особого энтузиазма, хотя при желании можно было бы посмотреть на холодный минимализм его спальни как на образец современной нордической элегантности.

– Чисто для протокола, – сказал Ник, бросая наши сумки на голый пол из березовых досок, – на случай, если в будущем понадобится… а я знаю, что понадобится… – Он подхватил меня на руки и прорычал прямо мне в ухо: – Это именно ты решила сбежать из моего декадентского номера в «Чираган-Паласе». – Направившись прямиком к кровати, он опустил меня на спартанское одеяло и навис надо мной. – Да что такое с вами, британцами, происходит? Почему вы так боитесь простого комфорта?

– В уюте люди теряют остроту восприятия.

– Знаешь… – Ник принялся целовать меня в шею. – Я очень рад, что никогда не учил тебя какой-нибудь технике самообороны. И я даже не вижу поблизости твоей шпаги дуэлянта. Так что могу делать с тобой что хочу.

– Ты, похоже, забыл, что я только что приволокла тебя аж за полярный круг.

– Ох, это я прекрасно осознаю! – Ник лег на спину, закинув руки за голову, и дерзко улыбнулся мне. – А теперь я получу вознаграждение. Разве не так?

– Ты просто настоящий пещерный человек, – засмеялась я.

– И тебе следует быть благодарной за это, – подчеркнул Ник. – Это ведь не пещерные люди придумали метафизику женоненавистничества. Понадобилось немножко цивилизации, чтобы дойти до такого варианта зла.

Позже этой же ночью, после нескольких изумительно нецивилизованных часов в постели и долгого чувственного мытья под душем, я снова получила напоминание о том, насколько хрупко наше нынешнее счастье.

– Что это такое? – спросил Ник, когда я начала чистить зубы, и его улыбка мгновенно угасла. – Где ты взяла эту пасту?

Я уставилась на совершенно невинный тюбик, лежавший рядом с раковиной, и похолодела от страха. Прежде чем утром мы поднялись на борт самолета, Ник строго-настрого велел мне избавиться от всего того, что оставалось в моем номере в Калькризе в то время, когда я из него выходила. Но почему-то паста ускользнула от моего внимания.

– Что ты делаешь? – спросила я, когда Ник стал выдавливать пасту в раковину.

– Вот… чувствуешь?

Он заставил меня пощупать нижнюю часть тюбика, где приютилось нечто маленькое и твердое, похожее на крошечный камешек.

Наши взгляды встретились. Неужели это был «жучок»?

– Так они знают, где мы находимся? – спросила я, похолодев при мысли о том, что нам, пожалуй, снова придется бежать от бандитов Резника прямо среди ночи.

– Не обязательно, – ответил Ник, быстро одеваясь. – Но я не хочу давать им ни малейшего шанса. Ты пока согревай постельку, а я прокачу немножко нашего фторсодержащего дружка.

 

Глава 38

Суомуссалми, Финляндия

Монумент в память советско-финской войны в Суомуссалми был настолько необычен, что мы проехали мимо него несколько раз, прежде чем поняли, что это такое. Пользуясь светом полуденного солнца, мы высматривали нечто вроде целой армии одинаковых надгробий, выстроившихся в строгом порядке, но то, что мы в итоге нашли, самым ошеломительным образом от них отличалось.

Посетить музей «Рааттеен Портти» нам предложил бакалейщик в лавке напротив гостиницы, потому что он был настоящими воротами в историю Суомуссалми. Ранее тем же утром мы поговорили с портье гостиницы, и он нам сообщил, что «Вабуруси» – это на самом деле не одно, а два слова. «Вабу» – это женское финское имя, а «Руси» – фамилия. К несчастью, в местной телефонной книге не нашлось ни единой Руси. И в итоге мы оказались в бакалейной лавке, но и бакалейщик тоже сказал, что не знает никого с такой фамилией.

– Но вы попытайте удачи в «Рааттеен Портти», – предложил он, рисуя на листке маршрут. – Марко, он там работает, помнит все обо всех. Даже то, – мужчина отвел взгляд, и вокруг его глаз появились напряженные морщинки, – чего мы не хотим помнить.

И вот днем, в обеденное время, когда солнце светило ярче всего, мы поехали в «Рааттеен Портти», чтобы понять, что в этом местечке нет ничего предсказуемого. Несмотря на сдержанную внешность Суомуссалми или, возможно, как раз из-за нее, я чувствовала, что этот городок обладает глубокой темной душой, битком набитой тщательно хранимыми тайнами.

Когда мы входили на территорию мемориала, навстречу нам задул пробирающий до костей восточный ветер, заставивший нас поднять капюшоны и натянуть теплые перчатки, которые мы купили утром, собираясь на эту экскурсию. Курток, приобретенных нами в аэропорту Франкфурта, было явно недостаточно для страны, где в ноябре солнце едва показывалось над горизонтом, перед тем как снова нырнуть вниз головой в полярную ночь – уже в три часа дня.

– Давай зайдем в здание, – предложил Ник из-под капюшона.

– Сначала осмотрим парк. Потом согреемся.

Вокруг нас лежали тысячи грубых валунов всевозможных форм и размеров, напоминая о том, что каждый павший солдат, чью память чтили здесь, был самостоятельным и независимым человеческим существом, кем-то, чьи последние мысли едва ли относились к международной политике, а скорее к его любимым и друзьям. По крайней мере, я именно так истолковала увиденное, разглядывая все из-за обмотанного вокруг шеи и лица шарфа, пока мы шагали по обледеневшему гравию.

Когда мы подошли к памятнику с колокольчиками в центре мемориала, то увидели какого-то человека, направлявшегося к нам со стороны музейного здания с лесенкой в руках. Когда он понял, что мы идем в том же направлении, что и он, то положил лесенку на землю, поправил очки и подошел к нам, чтобы поздороваться. И хотя на нем была только кожаная куртка, и никаких там шерстяных свитеров, его рука оказалась такой же теплой, как и его улыбка.

– Я Марко, – сообщил он, поднимая воротник своей куртки. – Я как раз хотел почистить колокола. Их здесь сто пять, и все разных размеров. – Он показал на вершину памятника, представляющего собой четыре резные деревянные балки, прислоненные друг к другу вершинами. – По колоколу на каждый день войны. Их слышно, когда дует ветер. Но давайте лучше зайдем внутрь и выпьем кофе. У нас на этой неделе karjalanpiirakat. – Видя, что мы его не понимаем, Марко улыбнулся и взмахнул руками. – Карельские пирожки.

В музее «Рааттеен Портти» в этот день было всего несколько посетителей. Парочка разговорчивых женщин устроилась в кафе, и еще какой-то пожилой мужчина в инвалидном кресле-каталке сидел за столиком у окна, молча перебирая фотографии.

Хотя Марко был явно заинтересован нашим визитом, он не стал нас расспрашивать, откуда мы явились, а просто быстро провел нас по экспозиции, заверяя, что сделать это необходимо, потому что мы вряд ли хоть в какой-то мере представляем себе даты или обстоятельства советско-финской войны, которая была его особой страстью.

– Зимой тысяча девятьсот тридцать девятого – тысяча девятьсот сорокового годов Сталин попытался вторгнуться в Финландию, – объяснил он, показывая на ламинированные фотоснимки Красной армии, висевшие на стене. – Русские превосходили нас численностью в пять раз, и Сталин думал, что при современном вооружении его армии финны едва ли смогут сопротивляться дольше двух недель. Он даже не позаботился снабдить своих солдат зимней формой.

Мы молча шагали вдоль экспозиции, рассматривая картины, на которых были изображены финские лыжные патрули в белом камуфляже… И леденящие снимки мертвых русских солдат, замерзших на месте, с застывшими в попытке защититься от удара руками…

Видя наш ужас, Марко остановился, чтобы кое-что объяснить:

– В том году выдалась очень холодная зима. А при минус сорока человеку нельзя потеть, даже от страха, потому что влага сразу превратится в лед и убьет его. Но в то же самое время вы должны заставлять пульс биться как следует. В тот момент, когда кровь замедляет ток… – Марко кивнул в сторону мрачных фотографий вокруг нас, – например, когда вас ранило пулей или кто-то перерезал вам горло ножом, привязанным к лыжной палке, тогда ваше тело просто замерзает в том положении, в каком оно находилось, – сидя, стоя, это не имеет значения. Если вы прочтете наш народных эпос «Калевалу», вы поймете, что финны умеют уважать мороз и что мы давным-давно заключили с ним соглашение, чтобы мирно сосуществовать. Сталин не уважал финскую зиму. Он послал своих солдат сюда, чтобы мороз их убил, и так оно и вышло.

Мы остановились у одной из витрин, чтобы повнимательнее рассмотреть предметы, которые имели при себе погибшие русские, и я поняла, что Марко жалеет их точно так же, как и финнов. Как и римлян, брошенных в Тевтобургскую трясину, этих людей погнали во враждебные незнакомые земли, и сделал это надменный властитель лишь для того, чтобы несчастных солдат разорвали в клочья морозы, которым было наплевать на соседнюю империю.

– Но что именно произошло здесь, в Суомуссалми? – спросил Ник. – Наверное, следовало бы предположить, что Сталин должен был сначала направить свои войска в Хельсинки.

– Он и послал, – ответил Марко. – Он желал захватить все сразу. Хельсинки бомбили даже без официального объявления войны, а после этого Сталин переправил через границу свои самолеты и танки, устроив чудовищную резню. А у нас что было? Только храбрые люди, которые бросались прямо на танки и швыряли «коктейли Молотова» в их люки. – Марко горделиво выпрямился. – Эти «коктейли» придумали мы. Как раз тогда, во время советско-финской войны. Потому и назвали их именем русского министра иностранных дел. – Видимо почувствовав, что слишком отклонился в сторону, Марко сунул руки в карманы своей кожаной куртки и прижал локти к бокам, прежде чем продолжить. – Здесь, в Суомуссалми, шла в основном партизанская война. Многие из наших ветеранов отказываются вспоминать об этом даже теперь. Они просто говорят, что делали ужасные вещи. – Марко как будто растер нечто на полу носком ботинка, как окурок. – Две русские дивизии пересекли границу прямо здесь, к востоку от Суомуссалми, на Рааттеенской дороге. У них было множество танков и полевых орудий, так что им пришлось остановиться и вытянуться на дороге в одну длинную линию, потому что вода в моторах замерзла. А финны подкрались к ним на лыжах, в камуфляже. Русские были легкой добычей. Тысячи тел, застывших как статуи, километр за километром вдоль Рааттеенской дороги…

Когда мы наконец добрались до уютного кафе и принялись за кофе и печенье, Марко продолжил рассказ, говоря, что даже теперь мало кто желает поселиться поблизости от Рааттеенской дороги. В том лесу водятся волки и медведи, но что куда страшнее – там захоронены тысячи русских солдат, в ямах по маршруту страшной бойни. Сталин же, в свойственной ему манере, просто отказался признать поражение; не пожелав забрать тела своих погибших солдат на родину, он предоставил финнам хоронить тех, кто был послан, чтобы их уничтожить. Некоторые из могил отмечены, но большинство – нет. Если верить Марко, то каждая рощица особо пышных берез среди косматых елей – знак массового захоронения; сама природа воздвигла собственный мемориал в память жизней, оборвавшихся в этих дремучих лесах.

– Наверное, – заговорила я после довольно долгого молчания, – вам никогда и слышать не приходилось о некой женщине по имени Вабу Руси?

Марко немножко подумал:

– Нет. Но Аарне может знать.

Он встал и направился к мужчине в инвалидном кресле, чтобы переговорить с ним.

Я и сама не осознавала, насколько горю нетерпением, пока не увидела, как старик в кресле вдруг оживился, выпрямился и быстро заговорил в ответ на вопрос. А потом Марко повел всех нас в некую комнату с архивными шкафами и проекционным аппаратом для слайдов.

Тихо переговариваясь на финском, мужчины принялись рыться в ящиках, наполненных слайдами, пока наконец Аарне не достал какую-то узкую коробку, проверил надпись на этикетке и серьезно кивнул.

Включив проектор, Марко объяснил, что Вабу Руси была своего рода Лоттой военного времени – одной из многих женщин-добровольцев, помогавших финским солдатам из-за линии фронта.

– Аарне говорит, что Вабу была прекрасной медсестрой и что она всегда помогала при ампутациях. Молодым мужчинам нравилось, – нахмурился Марко, – смотреть на ее милое лицо вместо хирурга… Ну, вы понимаете. – Он грустно покачал головой. – Но ее история трагична. Муж Вабу погиб в этой войне, а она вместе с маленькой дочерью попала в плен к русским партизанам… Ну, по крайней мере, Аарне так думает. И, как и многих других финских матерей и детей, их больше никто никогда не видел. Но давайте посмотрим.

Марко вставил в проектор первый слайд, и мы увидели на экране старую черно-белую фотографию группы женщин, стоявших перед каким-то зданием; все они были в форме медсестер.

Аарне наклонился вперед, всматриваясь в каждое из лиц, потом покачал головой. Только когда Марко вставил в проектор четвертый слайд – еще один снимок улыбающихся медсестер, – Аарне наконец кивнул и с волнением показал на некую молодую женщину, сидевшую на длинной скамье в первом ряду.

– Вот! – сказал Марко. – Это Вабу Руси. Она была единственным ребенком, говорит Аарне. И это ужасно плохо, потому что все молодые люди хотели бы жениться на ее сестрах.

Я подошла как можно ближе к зернистому изображению, всматриваясь в милое улыбчивое лицо. Было просто невозможно не ощутить своего рода связь с Вабу Руси после того, что мы узнали о ее жизни, но я не была уверена, говорил ли набухший в моем горле ком об обычном сочувствии. Была ли эта женщина в чем-то похожа на мою бабушку? Трудно было сказать. Я ведь даже не помнила, чтобы видела бабулю улыбающейся.

– А ее дочь? – спросила я мужчин, прикрывая ладонью глаза от луча проектора. – Наверное, ее фотографии у вас нет?

Марко с сожалением покачал головой:

– Она была слишком молода, когда они пропали. Аарне даже имени ее не помнит.

Я видела, что ему очень хочется узнать, почему все это имеет такое большое значение для меня, но вежливость не позволяла ему проявлять любопытство. Наверное, подумала я, долгая жизнь в окружении ветеранов советско-финской войны давным-давно научила Марко не задавать вопросов.

Когда мы вышли из музея, солнце уже исчезло за горизонтом, а воздух похолодел настолько, что меня пробрало его дыханием до мозга костей. Идя к машине рядом с Ником, я невольно сомневалась в том, что сумею когда-либо отогреться снова. И дело было не только в разочаровании от открытия, что бедняжка Вабу Руси ничем не смогла помочь в разгадке тайны моей бабули; суть была в том, что все это место погружало меня в глубочайшую печаль. Мне не терпелось покинуть эту промерзшую пустыню, населенную тысячами бездомных призраков.

– Здесь мы ничего полезного о Вабу не узнали, – сказала я, засовывая руки глубоко в карманы в поисках ключей от машины. – И куда дальше? В городской архив?

Но Ник почему-то молчал, то и дело поглядывая на другую сторону дороги, на какой-то мотоцикл и его седока, пристроившихся в тени между двумя уличными фонарями.

– Это, – сказал он наконец, – мотоцикл фирмы «Керни энд Трекер Марвин». Они только что выиграли ралли в Дакаре. В очередной раз. – Видимо сообразив, что я ожидаю каких-то пояснений, Ник добавил: – Я видел такой сегодня утром, когда мы заходили в магазин одежды. Могу поспорить, это тот же самый. Немногим захотелось бы кататься на мотоцикле в такую погоду.

Как только Ник это сказал, мотоцикл сорвался с места и исчез в темноте, умчавшись в сторону русской границы.

– Резник? – спросила я, снова охваченная холодом, на этот раз от страха.

– Не думаю. – Ник все еще смотрел в черную пустоту Рааттеенской дороги, и на его подбородке дергался маленький мускул. – Но я совершенно уверен в том, что за нами наблюдают.

Когда мы вернулись в гостиницу, я затащила Ника с собой под душ, отчаянно желая обладать им хоть какое-то время. Мы пока еще не решили, уехать или задержаться здесь, но я знала, что Камаля аль-Акраба вскоре снова поманит вдаль зов сирен, не говоря уж о велениях того безжалостного родителя-циклопа, который управлял его жизнью.

– Изысканная, редкостная богиня, – сказал Ник, входя в ванную комнату. – Но мы ведь оба знаем, что случается со смертными, которые видят, как купается Диана.

– Да. – Я втащила его под поток горячей воды, желая насладиться его совершенством и забыть о несовершенном мире вокруг нас. – Но я обещаю, что ты хотя бы об этом не пожалеешь.

– Я такого и вообразить никогда не мог, – пробормотал Ник, крепко прижимая меня к себе, – что я окажусь вовлеченным в hieros gamos в Финляндии, в ноябре…

Я удивленно засмеялась и лишь тогда вспомнила о нашем нескромном разговоре с Ребеккой на Крите.

– Я думала, ты не знаешь греческого.

– Я проверил по словарю. Хотя твое покрасневшее лицо тем вечером и без того все достаточно объяснило. – Ник погладил меня по щеке, его взгляд был мягким и искренним. – Мне за всю жизнь не приходилось так много раз заглядывать в словарь… Ты очень хорошо действуешь на мой словарный запас.

Я нахмурилась, притворяясь рассерженной:

– И только?

Ладони Ника скользнули по моему мокрому телу.

– Дай-ка подумать… А на что еще ты годишься?

– Ну, например, я могла бы высечь тебя березовым веником, – предположила я, шлепая его по ягодицам. – Финны как раз этим и занимаются в своих саунах. Весьма освежающе действует. А потом они выскакивают на улицу и катаются в снегу. Неплохо звучит, а?

Ник одарил меня плутовской усмешкой:

– Да мы так растопим весь снег в Финляндии. – Потом, развернув меня, он обхватил мое тело теплыми снисходительными руками и пробормотал через мое плечо: – У меня есть идея получше. И нам даже не понадобится березовый веник.

И только когда мы уже собирались выйти, чтобы где-нибудь поужинать, я заметила конверт, подсунутый под дверь. Он был адресован мистеру и миссис Панагополус и содержал в себе сложенный листок плотной бумаги, на котором была от руки нарисована некая карта и написано над ней:

Пожалуйста, немедленно приходите повидаться.

Вабу Руси

Ник первым опомнился при виде такого поворота игры.

– Поздравляю, – сказал он, целуя меня в шею. – Ты нашла амазонок.

Я с сомнением рассмотрела рисунок:

– Неужели все действительно так просто? А что, если это Резник? Его люди ведь нашли меня в Калькризе… По крайней мере, я предполагаю, что их послал именно он.

Некоторое время мы обсуждали все это и в итоге решили, что Резник сумел выследить меня в Германии по определенным причинам, и Ник сумел сделать то же самое, и все из-за того, что Ребекка проболталась по телефону о моем интересе к музею Калькризе. Можно было не сомневаться в том, что Резник прослушивал ее разговоры с того самого вечера, когда состоялся прием в его доме. А тот факт, что после он перешел к угрозам моим родителям, если это действительно был он, а не амазонки, служил хорошим признаком того, что в настоящий момент он не имеет представления, где мы с Ником находимся.

Но если письмо действительно прислали амазонки, без ответа оставался главный вопрос: приглашали нас на дружескую встречу или заманивали в ловушку? Карта предлагала нам поехать по Рааттеенской дороге мимо мемориала в ту самую черную пустоту, в которой исчез мотоцикл. Но я знала, что должна туда отправиться.

– А вот тебе этого делать не обязательно, – сказала я Нику, когда мы уже шли к машине. – Это же моя бабушка, значит и проблема тоже моя.

Он открыл багажник и бросил в него наши вещи. Мы решили сразу забрать все, просто на тот случай, если что-то пойдет не так и нам придется в спешке удирать из Суомуссалми.

– Ты ведь это не всерьез, а? – поинтересовался Ник, захлопывая багажник. – Я уже нашел то, что искал. И это и есть счастливый конец для меня, и я намерен им наслаждаться, даже если он меня убьет.

Я потянулась к нему и поцеловала:

– Не надо так говорить.

Мы выехали из сонного города и покатили в сторону русской границы. Лес смыкался вокруг нас со зловещей решительностью. Декорация избитой старой дороги, так хорошо нам знакомой, исчезла; теперь перед нами лежали дикие киммерийские земли на самом краю света. Мы наконец въезжали на истинную территорию амазонок.

– А ты, случайно, не прихватил из Стамбула какой-нибудь из тех пистолетов? – спросила я Ника просто для того, чтобы нарушить молчание.

Но Ник был слишком сосредоточен, рассматривая что-то в зеркале заднего вида, а когда я обернулась, то увидела два слабых огонька фар на пустынной дороге за нами.

– Они что, следят за нами?

– Думаю, да, – скривившись, ответил Ник. – Давай посмотрим, не сможем ли мы от них оторваться.

Мы проехали еще с километр или около того и наконец добрались до пересечения дорог. Карта Вабу Руси предлагала нам ехать прямо, но, едва мы очутились на перекрестье, Ник внезапно выключил сигнальные огни и резко повернул на узкую, изрезанную колеями дорожку, шедшую прямо в лес. Как только мы скрылись за деревьями, Ник поставил машину на ручной тормоз и выключил двигатель.

Мы остановились настолько внезапно, что я не успела ничего сообразить и дернулась вперед, натянув ремень безопасности.

– Эй, ты в порядке? – спросил Ник, касаясь меня в темноте. – Извини, что пришлось вот так…

Мгновение спустя по дороге мимо нас проехали две машины.

– Ну а теперь посмотрим… – Ник повернулся назад. – Дадим им три минуты…

Но и минуты не прошло, как машины проехали в обратную сторону, на этот раз гораздо медленнее.

– Сиди тут! – сказал Ник, открывая дверцу.

Однако я тоже вышла из машины и пошла за ним к дороге, спотыкаясь на кочках, и мы наконец очутились достаточно близко к тем двум машинам. Они остановились на пересечении дорог, и водители явно обсуждали, куда им двигаться дальше.

Когда же они тронулись с места, выбрав западное направление, Ник обнял меня и какое-то время мы стояли на месте, стараясь отдышаться. Не обменявшись ни словом, мы вернулись к нашему автомобилю и поехали дальше, чувствуя себя на волосок от гибели. Нам незачем было обсуждать, кто мог отправить за нами две машины; мы оба знали, что это должен быть Резник. Накануне вечером Ник догнал какой-то грузовик, шедший на север, в Лапландию, чтобы подбросить в него тюбик с зубной пастой… Но похоже, сделал это слишком поздно.

Сосредоточившись на указаниях Вабу Руси, я показала Нику сначала одну боковую дорогу, потом другую, и мы оба не уставали удивляться тому, что кто-то не поленился установить в этой глуши указатели, и лишь потом я сообразила, что указатели эти временные и изготовлены из досок.

Не могу сказать точно, как долго мы ехали, пока наконец не повернули на длинную подъездную дорогу, расчищенную от снега. Что-то во всех этих лунных тенях и пустынной лесной дороге заставило меня совершенно утратить чувство времени. А кривые ветки, цеплявшиеся за машину, когда мы виляли между лесными стражами, ничуть не помогли развеять ощущение, что мы приближаемся к некоему месту, приютившемуся на самом краю физического мира.

Двухэтажный особняк в конце извилистой дороги выглядел именно таким заброшенным, как и заставляла предположить не слишком ухоженная подъездная дорога. В пляшущем свете фар нашей машины я видела величественный, но облупившийся фасад, обшитый досками, с заколоченными окнами; лишь когда мы подъехали поближе, я заметила с полдюжины пар лыж, прислоненных к стене. Но хотя дом явно оказался не совсем пустым, он все же определенно не произвел на меня впечатления той лесной крепости, какую мы оба ожидали увидеть.

– Это и есть?.. – Ник наклонился вперед на своем сиденье, и на его лице отразилось недоверие. – А где могучая изгородь для защиты от хищников и ров с пираньями? Могу я посмотреть еще раз на карту?

Но, судя по карте, никаких ошибок не было; мы приехали, куда надо.

– Ну понятно же, что это просто какой-то случайный дом, избранный для встреч, – сказала я, надеясь, что мое разочарование не слишком заметно. – Они бы ни за что не выдали нам местоположение своего настоящего штаба.

Выйдя из машины, я направилась к дому. Парадное крыльцо потрескалось за десятилетия безжалостных зим, а бронзовый дверной молоток в форме конской подковы своим зеленым налетом выдавал солидный возраст. Что же происходило в этом обветшалом здании, думала я. Был ли он предназначен для того, чтобы встречать и приветствовать людей… или для того, чтобы прощаться с ними? Как только Ник догнал меня, поднявшись по ступеням, я отогнала сомнения и решительно постучала в дверь, давая понять, что вне зависимости ни от чего я отвечаю за свои действия.

Некоторое время мы молча ждали. Когда же дверь наконец распахнулась, все мои сомнения улетучились, как будто их никогда и не бывало, потому что свет, лившийся из дома, был теплым и обильным, а женщина, вышедшая нам навстречу, излучала лишь покой и добрые намерения, и ничего больше. Высокая и подтянутая, она была одета в джинсы и пушистый свитер с изображением северного оленя, а ее седые волосы были собраны в тугой хвостик. При первом взгляде на ее открытое, милое лицо можно было подумать, что этой женщине около шестидесяти, но ощущение узловатых пальцев при рукопожатии заставило меня предположить, что она много старше, чем выглядит.

– Наконец-то! – воскликнула она с финским, как я уже понимала, акцентом. – Входите, входите. И извините, что дом выглядит так… Здешние зимы весьма суровы.

Она провела нас по широкому коридору к дугообразной лестнице на второй этаж. Несколько антикварных предметов обстановки и большое живописное полотно, на котором изображались пасущиеся коровы, заставляли предположить, что мы пришли в дом какой-то образованной семьи. И тем не менее что-то подсказывало мне, что все это простая показуха.

– Вы и есть Вабу Руси? – спросил Ник, расстегивая молнию своей лыжной куртки.

Женщина улыбнулась:

– Нет, мое имя – Отрера. – Она взяла наши куртки и повесила их на бронзовые крючки на стене, рядом с оружейной стойкой, в которой красовались шесть винтовок. – Медведи, волки, росомахи, – сказала она в ответ на наш невысказанный вопрос. – Даже когда я выношу мусор, то беру с собой дробовик. Или вот это. – Хозяйка выдернула из стойки для зонтиков заржавевшую рапиру. – Росомахи знают, что эта штука очень неприятна, когда ею тычут в нос. Но идемте…

Она сунула рапиру на прежнее место и направилась впереди нас в гостиную с высоким потолком и древней трехъярусной дровяной печью в дальнем конце.

– Надо согреться.

Мы вошли в эту большую комнату, и группа девочек-подростков мгновенно поднялась со своих мест и бесшумно исчезла за другой дверью. Девочки были одеты в спортивные штаны и футболки с длинными рукавами. Судя по потрепанным учебникам и пеналам для карандашей, которые они держали в руках, можно было подумать, что это подружки, собравшиеся позаниматься в чьем-то доме. Через мгновение мы уже слышали, как они громко переговариваются между собой, уходя куда-то вглубь дома. Книга, забытая на одном из стульев, выдала причину их встречи; это был учебник русского языка отнюдь не для начинающих.

Несмотря на солидные размеры, гостиная производила впечатление помещения, которое использовалось строго в определенных целях; все окна были закрыты ставнями, а обстановку составляли одни лишь стулья самых разнообразных фасонов. Одни имели мягкие бархатные сиденья, у других были прямые жесткие спинки, и еще здесь стояло множество простых табуретов; но все они смотрели на большую карту мира на стене и стеклянную школьную доску рядом с ней.

– Садитесь! – настойчиво предложила Отрера, быстро стирая с доски разноцветные надписи.

Потом она схватила стул и села на него верхом, небрежно опустив руки на спинку. Я невольно восхитилась ее физической уверенностью и ощутила легкий всплеск надежды. Может, и моя бабуля старилась так же не спеша, как Отрера? И если она действительно до сих пор была жива, не могла ли она находиться здесь, в этом самом доме, ожидая подходящего момента, чтобы выйти и поприветствовать меня?

И как раз в этот момент я услышала, как что-то приближается к дому с протяжным ревом и останавливается прямо перед ним. Посмотрев на Ника, я поняла, что и он тоже это слышал. Мотоцикл.

Глядя на дверь, ведущую в коридор, я нервно ожидала, кто же в нее войдет. Но никто не появился. До нас донеслись лишь тяжелые шаги на лестнице, шум взволнованных голосов, а потом хлопнула какая-то дверь.

Сколько же народу было в доме? Мне хотелось это узнать. И кем они были, эти люди? Пока что я не видела никого, кто совпадал бы с моими представлениями об амазонках, да и сам дом не производил впечатления места постоянных встреч, не говоря уж о том, чтобы выглядеть как штаб, достойный могущественной международной организации. Посмотрев на Отреру, я увидела, что она пристально и задумчиво смотрит на Ника, но наконец она заговорила:

– У вас есть какие-то вопросы ко мне.

– Вопросов у меня множество. – Ник наклонился вперед, чтобы опереться локтями о колени. – Полагаю, это именно вы заманили нас сюда.

Губы Отреры слегка дернулись – то ли весело, то ли нервно.

– Позвольте мне начать с той женщины, от чьего имени вам было послано приглашение, – сказала она. – Как вы узнали в музее «Рааттеен Портти», Вабу Руси и ее маленькая дочь Энки были среди тех, кого захватили в качестве заложников русские партизаны в отместку за поражение Сталина в Суомуссалми. По большей части партизаны просто убивали гражданских – женщин, детей, стариков, – но Вабу и Энки были посажены в грузовик и отвезены в Россию, где их отправили с лагерь пленных, который назывался Кинтисмяки. Я тоже там была, и моя сестра Тююне. Наш отец погиб на войне, а нашу мать убили, когда захватили в плен нас с сестрой. – Отрера сдула с рукава своего свитера какую-то пушинку и смотрела, как та падает на пол, прежде чем продолжить намного тише. – Малышка Энки, дочка Вабу, умерла в том лагере. Она по-настоящему не ела много недель, как и все мы, и мать уже не в силах была согревать ее. Когда пришли два охранника, чтобы унести тело, Вабу убила одного из них кухонным ножом…

Я была настолько потрясена сдержанным рассказом Отреры, что с трудом могла верить, что и она тоже была там. И снова нечто в ее манерах напомнило мне бабулю, которая точно так же умела говорить о самых ужасных вещах со сверхъестественной отстраненностью, будто слова были просто какими-то инструментами, утварью, которую используют по мере необходимости…

– Из-за этого в лагере начались большие беспорядки, – продолжила Отрера. – Бунт. И во время этого сражения Вабу собрала некоторых из нас – девушек, у которых не было родителей, – и в суматохе сумела вывести нас через дыру в изгороди. Мы шли целый день и целую ночь, а к утру у нас уже просто не осталось сил. Нам хотелось только спать, и Вабу не могла заставить нас идти дальше. Но нам повезло. Какой-то русский лесоруб увидел, как мы лежим в снегу у дороги, подобрал нас и отвез к себе домой. Он и его семья отогрели нас, дали нам теплую одежду и немного еды, а когда мы достаточно окрепли, они сумели отвести нас обратно через границу. – В этот момент Отрера вздохнула, и только теперь, услышав этот тяжелый судорожный вздох, я начала понимать всю силу ее самообладания. – Мне тогда было всего восемь лет, – пояснила Отрера, взяв себя в руки. – Но я отлично все помню. Я помню, что Вабу не хотела возвращаться в свой прежний дом, потому что знала: партизаны сожгли его. На самом деле здесь, в Суомуссалми, все было так переполнено страхом, что многие люди сбежали отсюда. И в какой бы из домов мы ни заходили, мы видели либо разруху, либо чужих людей, обосновавшихся в нем. Это выглядело как конец света. Моя сестра Тююне ничего не понимала. «Почему мы не можем вернуться домой? – спрашивала она. – Что те люди сделали с мамочкой?» – Отрера замолчала и некоторое время сидела, закрыв глаза, как будто рассказ совершенно лишил ее сил. Но когда я уже подумала, что остаток истории она решила отложить на потом, Отрера снова посмотрела на нас, и в ее глазах вспыхнула новая сила. – Но чего я совершенно не понимала, – продолжила она, – так это того, что все это время Вабу кого-то искала: женщину, с которой она встретилась в госпитале во время советско-финской войны, сразу после смерти ее мужа. Эта женщина, скрипачка по профессии, говорила Вабу, что если та хочет начать все сначала, то она и малышка Энки могут присоединиться к ее бродячему цирку, который в тот год зимовал рядом с Аммансаари. – Как будто ощутив наше недоумение, Отрера поспешила добавить: – Я понимаю, это звучит довольно странно, но Вабу больше некуда было идти. После того как она потеряла всех любимых, она взяла на себя ответственность за семерых сирот: меня, Тююне и еще пятерых девочек. А та скрипачка говорила ей, что цирк принимает молодых женщин, которым некуда деваться, и учит их не только акробатике… В цирке их учат тому, как существовать в этом мире, не становясь зависимым от кого-либо. Ох, и в самом деле, когда мы нашли этот цирк, он оказался настоящим раем! – Отрера наконец улыбнулась, наслаждаясь воспоминанием о крошечной радостной части прошлого. – Лошади, музыка, костюмы… Это была настолько другая жизнь, настолько экзотическая для юной девочки вроде меня… Акробаты, работавшие на трапециях, умели выделывать такие невероятные вещи! А человек-змея? Я помню, как наблюдала за всеми ними и пыталась понять, как можно добиться такого от собственного тела? И конечно… – Она бросила на нас заговорщицкий взгляд. – Конечно, все они были женщинами!

Явно наслаждаясь тем, насколько мы были захвачены ее рассказом, Отрера соскользнула со стула и пошла к печи, чтобы подбросить в нее дров. Ее походка была легкой и энергичной; видя ее сзади, в джинсах и ботинках на высоких каблуках, никто бы не смог предположить, что этой женщине около восьмидесяти.

За ее спиной я посмотрела на Ника, но увидела, что он сосредоточенно прислушивается к звукам, раздающимся в доме. Где-то далеко звучали голоса… бренчали кастрюли и сковородки… даже пианино играло… И тем не менее Ник не сводил глаз с двери в коридор, как будто не сомневался в том, что там – засада.

Вернувшись к нам, Отрера перевернула стул и села нормально. Теперь она выглядела более сдержанной, ее эмоции опять ушли в далекое прошлое.

– Вы, конечно, понимаете, к чему я веду, – сказала она. – Тот бродячий цирк был балтийским отделением организации амазонок.

Я была настолько взволнована, что не удержалась от восклицания:

– Так вы тут действительно амазонки?!

Отрера уклончиво улыбнулась:

– Ну, в общем, вроде того. В течение многих поколений балтийский филиал существовал на цыганский манер, никогда не задерживаясь подолгу на одном месте и редко связываясь с сестрами-амазонками в других частях мира. Конечно, война еще более лишила их жизнь хоть какой-то стабильности…

Нас ненадолго прервали, когда в дверь просунула голову молодая женщина в спортивной короткой майке и что-то сказала по-фински.

– Ах да! – Отрера взмахом руки отпустила девушку. – Тут есть кое-кто, кто хочет с вами поговорить перед ужином. Но позвольте мне сначала закончить свою историю. Видите ли, это именно Вабу Руси убедила балтийских амазонок – наше отделение, – что пришло время осесть на месте и обдумать стратегию нашего возможного участия в делах современного мира. Мы, новое поколение, не хотели просто выступать за деньги да время от времени устраивать рукопашные бои. Вместо этого нам хотелось объединить силы с другими отрядами амазонок, чтобы сражаться за свободу и безопасность женщин во всем мире. Так что после Второй мировой войны мы стали организовываться и развивать связи с нашими сестрами в других странах. И мы настолько преуспели в модернизации нашей общины и развитии связей между разными подразделениями, что штаб-квартира международного движения амазонок в итоге перебралась сюда двадцать пять лет назад.

– А сколько всего у вас подразделений? – спросил Ник.

Отрера весело покачала головой:

– Ясно же, что я не могу вдаваться в подробности, но можете быть уверены: у нас свои люди везде, от Аляски до Фиджи. Каждый из наших филиалов имеет собственную структуру и свою собственную царицу. Мы не верим в централизацию, но нам необходимо действовать вместе, а такое равновесие создать очень трудно. Незаконная торговля, похищения, изнасилования и прочие злодеяния не признают границ и законов, а значит, и мы тоже. Однако мы надеемся, что молодые женщины, живущие в открытых, терпимых обществах, как ты, Диана, со временем будут меньше нуждаться в нас, что такие, как ты, станут амазонками внутри себя. У тебя есть возможность тренироваться, учиться. – Она суховато улыбнулась. – Ты нуждаешься лишь в том, чтобы освободиться от влияния государства и от его фальшивых обещаний защитить тебя. Хватит заглатывать наживку; крючок порвет тебе кишки! А теперь идемте. – Она встала и направилась к двери, мы – за ней.

Мы с Ником обменялись озадаченным взглядом, следуя за хозяйкой по коридору в просторную библиотеку, в центре которой стоял великолепный рояль. В этой комнате имелось несколько диванов, окруженных битком набитыми книжными полками, но единственной живой душой здесь оказалась коротко стриженная женщина, сидевшая у рояля и с закрытыми глазами наигрывавшая какую-то меланхолическую сонату.

И это была Катерина Кент.

 

Глава 39

Изумленная встречей со своей оксфордской наставницей в этом необычном месте, я просто молча ждала, когда она доиграет сонату. Но что потрясло меня сильнее всего, так это не столько присутствие Катерины в штабе амазонок, сколько ее весьма интимная манера игры на рояле. Она касалась клавишей так, словно это были чувствительные части какого-то живого существа; я никогда не подозревала в ней такой эмоциональной чуткости.

Наконец Катерина опустила руки и несколько секунд сидела, склонив голову, а потом посмотрела на меня с задумчивой улыбкой:

– Я изо всех сил старалась избежать этого момента. Но я тебя недооценила.

Я почувствовала, как где-то в глубине моего сознания вскипает гнев.

– Для того, кто редко ошибается в ком-то или в чем-то, такой просчет странен.

Катерина медленно поднялась на ноги:

– Я думала, для тебя будет лучше ничего не знать. Знание может оказаться весьма опасной штукой…

– Не столь опасной, как неведение.

Отрера встала между нами:

– Диана, ты должна понять, что ситуация для нас очень сложная. У нас есть строгие правила, запрещающие нам открыто говорить о том, кто мы такие, особенно по телефону. И поэтому Катерина сделала то, что считала правильным: она наблюдала за некоторыми твоими открытиями и действиями, ничего не говоря. Не забывай о том, что мы ведь и не подозревали о существовании тетради твоей бабушки до того момента, когда ты встретилась в Калькризе с доктором Егер. Ты же не объяснила Катерине, как умудрилась расшифровать надписи в алжирском храме за какие-то пять дней. И она пришла в ужас оттого, что наш тайный язык может быть с такой легкостью переведен на английский.

Ник положил руку мне на плечо, как бы заявляя о своем праве вмешаться в разговор.

– И потому вы решили взорвать храм, – сказал он с горьким упреком. – А заодно избавиться от нас обоих.

– Нет! – вскрикнула Отрера, с беспокойством глядя на Ника. – Задача была возложена на североафриканское отделение. Совершенно ясно, они просто не знали, что вы находитесь внизу. Они же специально убедились в том, что взрыв никому не причинит вреда, эвакуировали персонал…

Катерина обошла рояль, чтобы подойти ближе к нам. Она казалась сейчас меньше ростом, чем я ее помнила, не такой грозной, более человечной.

– Мы всегда знали о существовании того храма, – сказала она, – и мы были постоянно настороже с того момента, когда аль-Акраб узнал о нем. Но только после того, как ты послала мне сообщение о том, что расшифровала надписи на стенах, мы полностью осознали, какую ответственность налагает на нас то сооружение. – Она всмотрелась в мое лицо, ища понимания, а возможно, даже прощения. – Если тебя это хоть немного утешит, помни, что храм по-прежнему там. Он просто заполнился песком. – Она наконец подошла ко мне, и мне даже показалось, что она вот-вот протянет руку и коснется меня. – У нас и в мыслях не было причинить тебе хоть какой-то вред, но остановить тебя было необходимо. Ты невольно помогала Резнику. Позже, после того как его люди украли твой ноутбук на Крите, мы должны были его вернуть, на тот случай, если в нем содержался ключ к расшифровке нашего языка… Ну, по той же причине, почему мы должны были не дать тебе воспользоваться телефоном. Я была уверена, что ты сдашься и после Нафплиона вернешься домой. Но, как я уже говорила… – Катерина улыбнулась, и я увидела в ее глазах вспышку восхищения, что случалось чрезвычайно редко. – Я тебя недооценила.

– Простите, что говорю об очевидном, – вмешался Ник, – но почему вы не меняете способ связи друг с другом? Все эти древние символы, бумажные буклеты, отсутствие сотовых телефонов… Все это выглядит слишком по-дилетантски. Не пришла ли пора перейти на цифровые технологии?

Отрера раздраженно выпрямилась. На высоких каблуках она была почти такого же роста, как я, и возраст явно ничуть не ослабил ее властности.

– Мы поддерживаем связь именно таким образом со времен Гутенберга. Вы и сами прекрасно видели, как опасно пользоваться мобильными телефонами. Если вы хотите выжить – особенно в наши дни, в век тотальной слежки, – вы должны оставаться самостоятельной структурой. И не надо мне говорить, что вы не знаете о том, что ваше собственное правительство постоянно отслеживает все цифровые коммуникации с полной безнаказанностью. – Ноздри Отреры раздулись, она вскинула руки, словно привлекая наше внимание к этой комнате с античными светильниками и старыми книгами. – Здесь только печатные книги, – продолжила она, – не говоря уж о том, что мы пользуемся автомобилями без компьютеров и древними карманными часами, которые будут ходить вечно. Снова и снова бездумная страсть к модернизации навязывает нам новые методы, все лучше и лучше… И не важно, что в любой момент какая-нибудь электромагнитная буря может поджарить все эти электронные схемы и оставить любого и каждого в некоем бредовом мире, в чем-то вроде комнаты с мягкими стенами, как в психушке, потому что он окажется полностью оторванным от того мира, который знал. – Отрера посмотрела на Ника с откровенной неприязнью, как будто обвиняла его лично. – Нет, не будем говорить о скором конце света, о котором большинство людей вообще никогда не задумывалось. Вы просто спросите себя: кто на самом деле более уязвим – тот, кто полагается на механизмы, к которым должен быть постоянно привязан, кто так или иначе не может существовать без какого-то бессмысленного куска пластика… Или тот, кто научился устраивать жизнь без всей этой ерунды? – Отрера помолчала, многозначительно глядя на нас обоих. Несмотря ни на что, она явно была рада возможности поделиться своими взглядами на мир и вскоре продолжила почти восторженно: – Вы явились сюда, предполагая увидеть сверхсовременную крепость с мигающими панелями управления и сканерами сетчатки глаза на каждой двери, ведь так? Нечто вроде пятиугольного здания, берлоги, наполненной людьми в оранжевой форме, которые носятся по периметру в маленьких тележках, как на поле для гольфа? – Губы Отреры изогнулись в коварной усмешке. – Ну, мне очень жаль, однако мы не представляем собой тайное общество в таком виде, в каком людям нравится это воображать. Мы здесь рубим деревья, чтобы поддерживать тепло в доме. Если вы считаете, что это любительство и дилетантство, я могу вам сказать только одно: вы куда более уязвимы, чем можете себе представить.

В этот момент Катерина нетерпеливо пошевелилась и сказала, обращаясь ко мне и Нику:

– Но вполне понятно, что мы всегда стараемся улучшить нашу систему, и очень скоро каталоги выйдут из употребления. Наша команда связи уже некоторое время занимается разработкой новой схемы…

– Почтовые голуби? – предположил Ник.

Отрера грозно прищурилась:

– Насмешки невежды! Мы и так используем почтовых голубей, но только для внутренней связи в пределах одного региона.

– Суть в том, – продолжила Катерина, и ее губы напряглись от раздражения, – что последние несколько недель были для нас просто катастрофичны. Если подобные Резнику наложат лапу на секретные записки и на способ их расшифровки, они смогут получить свидетельства наших действий в прошлом и, возможно, предугадать наши следующие шаги. Когда наша команда пробралась в дом Резника, чтобы выкрасть у него твой ноутбук, Диана, мы обнаружили на его письменном столе целую коллекцию наших внутренних публикаций. Это доказало нам, что он действительно сумел проникнуть в наши способы связи. – Катерина одарила меня мрачным взглядом. – Ему только и нужно было, что заглянуть в твой компьютер, и он бы получил все то, что ему было необходимо для расшифровки наших разговоров.

– В тот вечер, после приема у Резника, – сказала я, – когда та ваша блондинка заманивала меня с помощью моих же бумажника и паспорта, что случилось бы, если бы я пошла дальше? Это была ловушка?

Отрера и Катерина переглянулись. Потом Отрера уклончиво произнесла:

– Нашей косвенной целью было твое скорейшее возвращение в Оксфорд.

– А что насчет доктора Егер в Калькризе? – продолжила я. – Почему она не снизошла до меня и не объяснила все разом? Или в действительности она надеялась меня убить?

Я знала Катерину достаточно для того, чтобы понять: она внутренне съежилась от страха.

– Кайми прожила в том доме всю свою жизнь. Она все сделает для того, чтобы не скомпрометировать это место. Она надеялась, что ты просто отправишься домой, в Оксфорд, она готова была предоставить все объяснения мне…

– Я, может быть, и отправилась бы, – напомнила я ей, – если бы могла связаться с вами. Но ваш телефон…

– Да, был выключен. – Катерина нетерпеливо повела глазами. – Но ясно же, я не могла рисковать, позволяя тебе звонить мне, задавать вопросы. Это лишило бы меня прикрытия.

Я покачала головой:

– Кайми, по крайней мере, могла бы намекнуть, что мы на одной стороне.

– Поверь, – сказала Катерина, – она была просто в отчаянии, когда мы дали ей знать, что за тобой гнались убийцы Резника, и просили не отпускать тебя до тех пор, пока мы не сможем их нейтрализовать. Если бы ты тогда не сбежала, все бы встало на свои места и нашим немецким сестрам не пришлось бы… – Ее рассеянный взгляд остановился на лице Ника.

– Ломать мне нос? – предположил он.

– Ну… да. – Катерина отступила на шаг назад. – Наше германское отделение было не в курсе насчет тебя. Они должны были спасти Диану и не понимали… – Катерина посмотрела на Отреру, внезапно окаменев.

Звон старомодного колокола нарушил неловкое молчание.

– Ужин! – возвестила Отрера с явным облегчением.

Ник не тронулся с места.

– А зачем вы сегодня пригласили нас сюда? – спросил он, обращаясь к обеим женщинам. – Я пока что не слышал никаких извинений.

Отрера бросила на него взгляд, от которого любой другой на месте Ника смутился бы.

– Ты вообще первый мужчина, который оказался приглашенным в этот дом. Так что уж, пожалуйста, не забывай об этом, Никколо.

Ник вздрогнул, услышав свое настоящее имя, но Отрера просто повернулась ко мне и сказала с благожелательным превосходством деспота, обладающего абсолютной властью:

– Тетрадь твоей бабушки. Я уверена, ты не будешь против того, чтобы оставить ее здесь, у нас.

Я ощутила укол разочарования. С самого момента появления здесь я ожидала, когда разговор зайдет о бабуле. Не желая форсировать события, я предоставила Отрере разбираться с прошлым на свой лад. Но теперь, как ни грустно, все выглядело так, словно ее опасения касались только тетради, и ничего больше. Пора было мне признать, что мои детские надежды на воссоединение с бабулей этим вечером именно такими и были: детскими.

– Да, я понимаю, – сказала я. – Однако Резник предъявил мне некий ультиматум. Если я не отдам тетрадь ему, он займется людьми, которые мне дороги. Но так уж получилось, – я достала из сумки испорченную водой тетрадь и протянула ее Отрере, – что теперь это никакой не словарь вашего языка. В нем осталось лишь послание – «Суомуссалми Вабу Руси», а поскольку Резник и так уже знает, что мы здесь, то нет никакого смысла скрывать это от него. Однако, как видите, тетрадь стала абсолютно бесполезной, так что он может разозлиться на меня вне зависимости от того, отдам я ему бывший словарь или нет.

Отрера, нахмурившись, пролистала тетрадь.

– Весьма тревожная новость. Я не знала о его ультиматуме и о том, что ему известно, где ты находишься. – Она посмотрела на нас с Ником. – Но почему вы в этом уверены?

– Потому что сегодня за нами ехали две машины, – ответил Ник. – Мы сумели от них оторваться, но они по-прежнему где-то там, в лесу, ищут нас.

– Понятно… – Отрера отдала тетрадь Катерине. – Это все меняет. Мне очень жаль. У нас нет времени на ужин.

Столовая располагалась в задней части здания и в противоположность гостиной и пустынной библиотеке оказалась теплой и шумной. Ее главной достопримечательностью был стол, длинный, как в столовых Оксфорда, и за ним могли усесться по меньшей мере пятьдесят человек, на длинных деревянных скамьях по обе его стороны. В дальнем конце стола стояло похожее на трон кресло с резной деревянной спинкой.

– Обычно в этом доме полно людей, – пояснила Отрера, закрывая за нами дверь. – Но из-за двух чрезвычайных происшествий на русской стороне и задержке рейсов в аэропорту Орландо сегодня здесь всего несколько человек. Это наши стажеры.

Шагая впереди нас по комнате, Отрера показала на цепочку молодых женщин, несших исходящие паром блюда и охапки дров из соседней кухни.

– Каждый год мы спасаем тысячи девочек и женщин, и некоторые из них решают остаться с нами. В настоящий момент у нас четыреста стажерок по всему миру, они разделены на группы. – Отрера показала на долговязую женщину в джинсовом комбинезоне и горделиво кивнула. – Это Лилли. Ее похитили из одного приюта в Эстонии, когда ей было семь лет, и продали в сексуальное рабство. Но мы ее спасли, точно так же, как и многих других. Надеюсь, вы ее простите. – Отрера многозначительно оглянулась через плечо на Ника. – Лилли сильна, но намерения у нее всегда хорошие. Она сейчас готовится стать нашей следующей царицей, и именно поэтому мы время от времени отправляем ее с разными заданиями за пределы нашего региона. – Похоже сообразив, что сказала больше, чем следовало, Отрера нахмурилась и добавила: – Царица – это наш самый открытый оперативник, который подвергается самому большому риску. Первая на поле действия, последняя в убежище. Если бы все народы избирали своих лидеров по такому же принципу, я уверена, в мире случалось бы куда меньше войн. Посмотрите на Лилли. – Отрера снова кивнула в сторону молодой женщины. – Мы не учим ее прятаться в бункере с воздушным кондиционером, а войска отправлять в бой нажатием кнопки. Она никогда не объявит войну лишь для того, чтобы мы не заметили какую-то ее ошибку. И не пошлет своих сестер в бой с недостаточным вооружением, потому что, если дело обернется плохо, она погибнет первой.

Несколько озадаченная таким долгим и пылким введением, я повнимательнее присмотрелась к Лилли. Она повязала на голову красную бандану, из-под которой свисали две длинные светлые косы. Но только когда она бросила на меня осторожный взгляд через комнату, я внезапно ее узнала.

– Это же она! – прошептала я Нику. – Та самая мышь, которая заманивала меня в Стамбуле! И воровка на роликовых коньках из Нафплиона!

– Питана! Пентесилея! – быстро пройдя вперед, Отрера подошла к четырем женщинам, стоявшим у дальнего конца стола и о чем-то говорившим над чашей с орехами. – Нам необходимо действовать. Резник уже близко.

Женщины повернулись к нам, подозрительно прищурившись. Они были не выше меня ростом, но что-то в их сложении и манере держаться выдавало необычайную внутреннюю силу. На одной были сапоги до колен и такого же цвета замшевая куртка. Бледный шрам, пересекавший ее левую бровь, резко выделялся на загорелом лице. Другая была одета во все черное, ее подтянутое тело плотно облегали кожаные брюки и свитер с высоким воротом. Контраст между ее молодым телом и четкими полосками седины на висках ошеломлял; конечно же, она с легкостью могла покрасить волосы и выглядеть женщиной моего возраста, но, видимо, все искусственное было чуждо амазонкам.

Все четыре держались с уверенностью женщин, находящихся в великолепной физической форме, и их вид наполнил меня эмоциями, каких я не испытывала с тех пор, когда мы с бабулей путешествовали по миру амазонок с помощью затейливых рисунков и леденящих душу сказок. Те эмоции теперь были настолько сплетены с реальными детскими воспоминаниями, что я почти помнила запахи и звуки золотого мира цокающих копыт и мчащихся колесниц…

Не тратя времени на то, чтобы представить нас друг другу, Отрера быстро обрисовала ситуацию и завершила свою речь так:

– Мы предполагаем, что это Резник, но доказательств у нас нет.

Женщины переглянулись между собой. Они явно не обрадовались новостям, но в их молчании крылось что-то еще. По их глазам я видела, что они разгневаны, и не только на нас, но и на Отреру. Я поняла: они не желали нашего появления здесь; по всей вероятности, они выступали против нашего приглашения, и теперь реальность доказала их правоту.

– Я удивлен тем, что вы не знали, что Резник был рядом, – сказал Ник, ничуть не огорошенный холодным приемом. – Вы же за нами следили весь день. – Он посмотрел на женщин по очереди. – Кто гонял на том мотоцикле? Разве он не привлекает чересчур много внимания к себе зимой?

Его нахальная манера держаться привела к тому, что амазонки рассердились еще сильнее. Наконец женщина в черном свитере сказала с сильным славянским акцентом:

– Финские мужчины не боятся сильных женщин. Только слабакам хочется, чтобы женщина была слабой. А как насчет тебя? – Ее темные глаза осмотрели тело Ника, задержавшись на каждой группе мышц. – Ты боишься женщин, которые могут надрать тебе задницу?

– Я бы предпочел, чтобы ты надирала ее кому-нибудь другому, – ответил Ник. – Разве вокруг нет людей, которые действительно этого заслужили?

Он внимательно посмотрел на меня, как бы говоря: «Пожалуй, лучше не раздражать этих дам еще сильнее».

– Ты можешь нас считать бандитками, – сказала женщина со шрамом; она говорила с вызовом, а в ее речи звучал певучий шведский акцент. – Но на самом деле мы и есть закон. Не тот жалкий, противоречивый, бессильный закон, что устроился в толстых томах на полках из фальшивого красного дерева, а тот закон, что живет в человеческом сердце. Тот закон, который говорит, что плохой человек должен быть наказан. Закон, который говорит, что власть не всегда права и что убийцы и насильники не могут ходить на свободе.

– Кстати, есть и такие полицейские, – вмешалась женщина в черном, – которые буквально молятся о том, чтобы мы нашли этих уродов до того, как их найдут они. – Ее глаза сощурились. – Мы-то не освободим их под залог. И нас не остановит прожорливая бюрократия.

– Я целиком и полностью за ограничение власти государства, – сказал Ник, – но неужели вы не боитесь, что ваше бдительное правосудие не зацепит нескольких невиновных?

Тут наконец заговорила и Отрера, и заговорила с несгибаемой решительностью:

– Мы можем ошибаться, но только не в этом. Тот, кто нарушает чужие права, лишается своих собственных. Но сейчас не время для политической философии. Питана… – Отрера бросила быстрый взгляд на женщину со шрамом. – Нам нужен какой-то план.

– Очень плохо, – заговорил Ник, не обращая внимания на нетерпение Отреры, – что у вас сегодня слишком многие отсутствуют. – Он кивнул в сторону похожего на трон кресла во главе длинного обеденного стола. – Кто сидит там? Ваша царица? Хотелось бы знать, как ее зовут? – Он пристально посмотрел на амазонок. – Мирина?

Его слова были встречены таким глубоким молчанием, что можно было услышать, как наверху кто-то задвигает ящик комода.

– Идем! – Отрера решительно схватила меня и Ника за руки. – Я должна вам кое-что показать. Катерина, оставайся здесь. – Когда мы покинули остальных, Отрера покачала головой и сказала: – Для нас не так-то легко открывать свой дом перед чужаками.

Я увидела, как Ник нахмурился:

– Так вот мы кто для вас? Чужаки?

Отрера одарила его долгим взглядом:

– Твой отец сменил имя, когда ушел из Оксфорда. Мы понятия не имели, кто ты таков. – Она замолчала на время, ведя нас через заднюю дверь со старомодным засовом. – И только в день маскарада у Резника мы заподозрили правду. Кто-то заметил тебя в толпе и подумал, что ты похож…

В молчании, последовавшем за незаконченной фразой Отреры, я вспомнила женщину-кошку, которая смотрела на меня с необъяснимой ненавистью в дамской комнате в доме Резника и которая позже, как говорил Ник, участвовала во взломе. Но даже тогда, во всей той суете, что царила вокруг меня, ее темные, проницательные глаза показались мне зловеще знакомыми. Теперь наконец до меня дошло, где я видела их прежде. Это были глаза человека, шедшего сейчас рядом со мной.

– Но это не помешало твоим людям поколотить меня в гостинице, – заметил Ник, когда мы уже вошли следом за Отрерой в темный, пахнувший плесенью коридор, вдоль стен которого стояли вешалки с верхней одеждой и подставки для обуви.

Отрера включила свет:

– Наше германское отделение весьма квалифицированно. И они делают то, что считают необходимым. По крайней мере, после этого мы узнали, кто ты.

– Как именно узнали? Потому что я дерусь, как мой отец?

Начав спускаться по узкой лесенке вниз, в подвал, Отрера бросила через плечо:

– А ты как думаешь? У нас есть лаборатория. Им только и нужно было что капля твоей крови…

– О, это они уж точно получили. – Ник протиснулся вперед, обгоняя меня, и пошел прямо за Отрерой, явно не разделяя моих опасений насчет цели нашего подземного путешествия. – А дальше что? Хорошо, вы получили мою ДНК, узнали, кто мои родители. И теперь что? Вы собираетесь показать мне какую-то коробку с моими старыми детскими игрушками? Мы для этого лезем в подвал?

Вместо ответа Отрера просто пошла дальше, через узкий проход, оставшийся между хранившимися в подвале вещами, – там были копья, луки, боевые топоры и снегоступы, и все это либо висело на стенах, либо стояло на полу возле них. Когда мы проходили мимо полуоткрытой двери в глубине подвала, и я, и Ник остановились, чтобы заглянуть в комнату, в которой целая стена состояла из сплошных телевизионных экранов, на которых шли новости по разным каналам. Как ни странно, единственным звуком, раздававшимся в этой комнате среди водоворота мелькавших вокруг картинок, был ритмичный стук клавиш, – по клавишам пульта управления стучала крепкая женщина с наушниками на голове, внимательно наблюдавшая за менявшимися кадрами.

Отрера, заметив, что потеряла свою свиту, вернулась к нам с напряженной улыбкой.

– Понятно же, что мы должны знать, что происходит в мире, – резко произнесла она, обращаясь прежде всего к Нику. – Но в этом доме у нас нет компьютеров с Интернетом. Наша поисковая группа подвижна на все сто процентов и работает исключительно случайным образом, в разных интернет-кафе, выбранных наугад. Но прошу, войдите. У нас не так много времени. – Отрера достала из кармана брюк большой ключ и остановилась в конце узкого прохода, чтобы отпереть еще одну массивную дверь. – Здесь, – сказала она, нажимая на дверь плечом и щелкая выключателем внутри, – здесь наше святилище.

Мы вошли за ней в просторное, тускло освещенное помещение, в котором было холодно и влажно, как в склепе. Свет исходил лишь от полок на стенах, а темнота остальной части святилища была настолько глубокой, всеобъемлющей, что мне понадобилось несколько мгновений для того, чтобы понять, что мы стоим перед огромным, обитым железом сундуком, красующимся на каменном полу в центре помещения. Сундук, по меньшей мере полтора метра в ширину и один – в глубину, был заперт на средневековый висячий замок, и, несмотря на нетерпеливый взмах руки Отреры, мы с Ником не сразу смогли отвести от него взгляды.

– Что в нем? – спросил Ник. – Сокровище амазонок?

Видя, что нас не отогнать от таинственного хранилища, Отрера снова вернулась к нам, обхватив себя руками от холода.

– Это не то, что вы думаете. – Она посмотрела на нас пристально, почти нервно. – Это не золото.

Мое сердце забилось намного быстрее.

– Но ведь это и есть сокровище царя Приама?

Отрера заколебалась:

– Ну… мы думаем, да. – Она опустила ладонь на крышку сундука, как бы убеждаясь, что та по-прежнему заперта. – Но ключ есть только у царицы.

Хотя я прекрасно видела, что Отрере не хочется говорить на эту тему, я все равно была не в силах сдвинуться с места. Ведь я, всегда преданно верившая в амазонок, оказалась на расстоянии вытянутой руки от сокровища, которое даже я привыкла считать легендой… Это было уж слишком прекрасно. Но все же я кивнула и сказала Отрере:

– Да, понимаю. И в то же время я должна как-то понять идею сохранения истории вот таким образом. Если предположить, что царь Приам действительно доверил амазонкам наиболее ценные артефакты троянской культуры… Но почему он это сделал? Ведь в таком случае он должен был иметь гарантии, что все это не погибнет. А он был человеком мудрым. Греки практически уничтожили троянцев, и мы теперь даже не можем с уверенностью сказать, на каком языке они говорили. И на сегодняшний день троянская культура – одна из величайших загадок древнего мира. То есть на самом-то деле многие сотни лет ученые полагали, что Троя и Троянская война были не чем иным, как грандиозным фантастическим мифом. Может, как раз это и имел в виду царь Приам, когда просил амазонок сохранить его сокровище? Что его царство будет стерто, вычеркнуто из человеческой истории на три тысячи лет? Нет! – Я хлопнула ладонью по крышке сундука и увидела, как Отрера буквально подпрыгнула при этом звуке. – Уверена, он как раз отчаянно желал, чтобы вот эти вещи стали известны миру. Потому что, если они просто сгниют в каком-то ледяном подвале на краю пустоты, они могли быть с таким же успехом уничтожены кровожадными греками!

Отрера отшатнулась от меня, потом напряженно произнесла:

– Я позвала вас сюда не для того, чтобы обсуждать мифологию. Как вы можете видеть, это место предназначено для воспоминаний и медитации. – Она широким жестом указала на полки вокруг нас, и только тогда я заметила стоявшие на них предметы: бронзовые урны разных форм и размеров. – Вабу Руси и ее девушки покоятся здесь. Я – последняя из них. Идемте. – Она крепко взяла меня за локоть и повела дальше, к одной из полок, на которой стояли восемь урн. На стене за ними висела черно-белая фотография в рамке: хмурая леди, сидевшая в кресле, и семь девочек вокруг нее. – Вот! – Отрера показала на одну из девушек на снимке. – Узнаете этого маленького ангела?

Я наклонилась поближе, предполагая, что это и есть сама Отрера. Но вместо того увидела лицо с безмятежным взглядом и инстинктивно узнала его.

– Моя сестра Тююне, – сказала Отрера. – Она была твоей бабушкой.

Открытие настолько потрясло меня, что я не смогла сдержать слезы. Дело было не только в фотографии и внезапном осознании того, почему Отрера пригласила нас… Сильнее всего меня ударила свалившаяся на меня тяжесть потери. Бабуля умерла. Конечно, я подозревала это с тех самых пор, как получила по почте ее браслет, но теперь я знала совершенно точно. Передо мной стояла урна с ее прахом. Я коснулась ее с необъятным ощущением потери.

Я была захвачена чувствами, мне хотелось обнять Отреру и поблагодарить ее за то, что она позволила мне все узнать… Но она быстро сунула руку в карман брюк, достала маленький запечатанный конверт и протянула мне, как бы предупреждая, что не нужно приближаться к ней.

– Возьми! – сказала она, явно спеша покончить с этим делом. – Писать посторонним строго запрещено нашими правилами. Но Тююне – или Кара, как мы звали ее здесь, – всегда нарушала правила. Она заставила меня поклясться, что, если ты когда-нибудь в своих поисках доберешься до Суомуссалми, я встречу тебя как родную и отдам тебе это письмо.

Ник обнял меня, стараясь утешить, возможно почувствовав, насколько я взволнована.

– Ты нас называешь посторонними, – сказал он, – но мы твои родственники, даже если ты не хочешь нас таковыми видеть. Должны быть и другие вроде нас… Мальчики, родившиеся, как я. И они должны пытаться найти вас.

Отрера покачала головой:

– Это чрезвычайно редко случается, чтобы мы соединялись с мужчинами. Никто не хочет рисковать зачать мальчика и потом терзаться выбором между ребенком и союзом сестер. Но иногда природа берет верх. – Она улыбнулась нам обоим, как бы говоря, что вполне понимает силу романтической любви, даже если и прожила всю жизнь в ее отрицании. – Ох, вы мне напомнили… – Она протянула ко мне руку. – Браслет с головой шакала. Тююне передала его тебе, и поэтому он твой. Но она вовсе не предполагала, что ты станешь его носить как какое-то украшение. Он представляет собой некое соглашение, Диана, и вместе с ним передаются определенные правила и ответственность. Твой браслет – настоящий, бронзовый; таких осталось всего несколько штук. Кто-то из нас носит железные браслеты, кто-то серебряные, у кого-то есть бронзовые копии, но мы все больше и больше отходим от металлов. Они слишком приметны, их ловят сканеры… Так что большинство наших молодых учениц предпочитают теперь татуировки. Царица по-прежнему носит бронзового шакала, но снимает его, когда отправляется на задание. – Отрера посмотрела на Ника. – По крайней мере, теперь она так делает. Когда она встретилась с твоим отцом, то была еще стажером и носила браслет постоянно. Полагаю, он и заставил ее отказаться от твоего отца.

Ник напряженно обнял меня:

– Поправка: она отказалась от меня. Это что, часть испытания для цариц – выбор между союзом сестер и материнством? Мирина явно с честью его выдержала.

Отрера, явно теряя терпение, хмуро повернулась ко мне:

– Ладно… – Взяв меня за руку, она приподняла мой рукав и одним ловким движением сняла браслет с моего запястья. И тут же протянула его мне, мрачно кивнув. – Если ты решишь снова его надеть, твоим связным будет Катерина Кент.

Я совершенно не понимала, что мне теперь делать с этим браслетом.

– Ты думаешь, моя бабушка хотела именно этого? – спросила я. – Чтобы я стала одной из вас?

Отрера посмотрела на меня задумчиво, слегка искоса, а потом направилась обратно к двери.

– Я не знаю. Как я уже говорила, Тююне постоянно нарушала правила. И когда она вернулась к нам после многих и многих лет, она была вся изранена. Но все равно оставалась лучшей наставницей для наших девушек, какие только у нас были. И она была непредсказуемой… – Отрера улыбнулась мне, оглянувшись через плечо. – Уверена, мне незачем говорить это тебе, Диана. Она была блестящим учителем, и мне хочется, чтобы ты знала: в ее последние годы здесь, с нами, она была постоянно занята, и ее весьма ценили.

– Как она умерла? – спросила я.

Отрера остановилась, чтобы мягко, почти нежно посмотреть на меня.

– Так, как ей всегда и хотелось: во время верховой езды.

– Она когда-нибудь говорила обо мне?

Отрера снова тронулась с места:

– Постоянно. Но прочти письмо. А когда прочитаешь, пожалуйста, уничтожь его.

– Погоди! – вмешался Ник. – А как насчет меня? Для меня разве нет письма?

Отрера опять остановилась, но на этот раз для того, чтобы открыть тяжелую дверь.

– Человеческие сердца – весьма запутанные и непредсказуемые механизмы.

– Она здесь, ведь так? – Ник посмотрел на потолок, подразумевая дом над нами. – И почему она не желает со мной встретиться? Или знатная царица Мирина стыдится своего прошлого?

Прислонившись к открытой двери, Отрера повернулась к Нику, и на ее лице отразилась борьба сочувствия и строгости.

– То, что она сделала с твоим отцом, ничуть не хуже того, что мужчины делали с женщинами с начала времен. Радуйся тому, что она позволила тебе жить. – С этими словами Отрера выключила свет и подождала, пока мы начнем подниматься следом за ней по лестнице. – Очистите свои умы, успокойте мысли. Мы должны подготовиться к битве.

Все остальные по-прежнему находились в столовой. Как только мы туда вошли, Питана поспешила к нам; в высоких сапогах и со шрамом она выглядела как какой-нибудь предводитель пиратов.

– Есть новости? – спросила Отрера.

Питана ответила с коротким кивком:

– То аварии, то задержки рейсов. Никто из команды не сможет добраться к нам до утра. Если Резник явится этой ночью, мы не сможем его атаковать, пока не выясним, чем он располагает.

– И именно в эту ночь! – Отрера глубоко вздохнула. – Ну и каков план?

Питана повернулась к славянке в черном, которая недавно насмехалась над Ником:

– Пен?

Пентесилея шагнула вперед, в ее глазах светился вызов.

– Все зависит от вас двоих, – сказала она, переводя взгляд с меня на Ника и обратно с осторожным ожиданием. – И от того, насколько вам хочется сражаться вместе с нами.

 

Глава 40

От дома мы отъехали в леденящем молчании. Все это было таким новым, таким странным; лишь в двух вещах я могла быть уверенной: в том, что бабуля надеялась, что я обязательно ее найду, и в том, что я ее нашла. Я дождаться не могла момента, когда наконец распечатаю письмо, оставленное ею для меня… И в то же время какая-то часть моего «я» пугалась эмоций, которые оно могло пробудить.

– Не грусти, – сказал Ник, обнимая меня одной рукой, а другой держась за руль. – Порадуйся за нее. Она сумела вернуться домой, и все благодаря твоей копилке-поросенку.

Я вытерла влажные глаза:

– Мне просто хотелось бы это знать… Вместо того, чтобы так горевать из-за нее все это время. Когда она говорила о людях в зеленой одежде, она думала вовсе не о врачах, а о жутких русских партизанах. Какими ужасными должны были быть ее воспоминания…

– Но ей здорово повезло, что у нее была ты, – возразил Ник. – Ты дала ей укрытие, и она могла там спрятаться на время.

Снова повалил снег, и снежинки плясали перед нами в бледных лучах фар. Все выглядело зловещим и нереальным. Мы нашли амазонок, и я узнала правду о бабуле, но какой ценой?

– А ты как? – Я посмотрела на профиль Ника, слабо освещенный огоньками приборной доски. – Ты в порядке?

– Буду, – ответил он не слишком уверенно. – Как только все это закончится.

И тут мы оба заметили нечто темное и неподвижное, перегородившее дорогу впереди. Фургон. Замедлив ход, Ник включил дальний свет, чтобы видеть лучше, но снег валил так густо, что отражал лучи фар.

– Ну вот, приехали, – мрачно сказал Ник, резко останавливая машину на обледеневшей дороге. – Ты готова?

В одну секунду меня переполнил отчаянный, тошнотворный страх. А потом нас внезапно залило светом – слепящие прожектора вспыхнули на двух других автомобилях прямо позади нас, лишив возможности повернуть обратно.

– Так, а теперь прошу… – Ник повернулся, чтобы посмотреть на меня, и его черты исказились от безжалостного резкого света. – Не провоцируй их, не зли. Просто подыгрывай.

Как только мы вышли из машины, не меньше дюжины мужчин в черной униформе выскочили из других автомобилей и мгновенно окружили нас. У половины из них были пистолеты, направленные на нас. У других, скорее всего, тоже имелось оружие, судя по их холодным и жестким лицам.

– Как мило, – сказал Резник, лениво выходя из тени.

Одетый в такую же форму, как и его люди, отставной глава коммунистов выглядел в этой дикой глуши как дома, со снежинками, падавшими на его седые стриженые волосы.

– Вы просто чудесная парочка. А у меня есть для вас кое-что.

Остановившись прямо перед нами, он изобразил ту самую натянутую усмешку, которая так нервировала меня при первой нашей встрече в Стамбуле, – усмешку расчетливого убийцы.

– Принц Акраб и его принцесса-амазонка. Complimenti. Вы меня одурачили, вы оба. Я и не представлял, что амазонки могут быть такими… – Он окинул меня взглядом с головы до ног с веселым презрением. – Такими тощими. Ох, ладно. – Резник оглянулся через плечо. – Видишь? Я же тебе говорил, что мы поймаем их вместе.

И только тогда я заметила, кто стоит за его спиной.

Джеймс Моузлейн.

Он съежился от холода и щурился, потому что снег летел ему в лицо, и вообще мой старый друг выглядел таким несчастным, что поначалу я приняла его за пленника Резника. А потом заметила, что и Джеймс тоже держит в руке пистолет.

– Какого черта?! – воскликнула я, настолько ошеломленная, что почти забыла о страхе. – Это просто чушь! Вы прекрасно знаете, что я не амазонка!

Джеймс устало скривился и сказал, обращаясь прежде всего к Нику:

– Ну хватит! Ведите себя как взрослые люди. Отдайте нам ее.

Я посмотрела на Ника, чувствуя, что ему отчаянно хочется врезать Джеймсу по физиономии.

– Вот! – Я вытащила из сумки «Историю амазонок». – Мы и сами собирались ее вернуть…

Резник схватил манускрипт, но лишь для того, чтобы со злобой отшвырнуть его в сторону.

– Не этот бессмысленный кусок дерьма! Тетрадь!

– У меня ее нет, – забормотала я. – Мы ее оставили профессору Сеппянен…

– Какого черта, что еще за профессор Сеппянен?

Я посмотрела на Ника. Эту историю мы разрабатывали вместе с Питаной, и она настаивала на том, что все прозвучит более естественно, если говорить буду я.

– Он специалист по древним языкам, – пояснила я, и у меня застучали зубы – от холода, от страха и от необходимости выглядеть убедительно. – Мы просто ужинали с ним…

– Где?

Я махнула рукой в сторону черной пустоты за нашими спинами:

– Там, дальше по дороге…

Резник, прищурившись, всмотрелся в меня. Потом повернулся к Джеймсу:

– Что думаешь?

Я не осмеливалась отвести взгляд от Резника. Настолько ли хорошо знал меня Джеймс, чтобы понять, что я лгала? Но если и понял, он ничем этого не выдал.

– Ладно. – Резник махнул своим бандитам. – Поехали…

– Погоди! – Джеймс шагнул к нему поближе, и они о чем-то коротко и жарко поговорили. Я была уверена, что слышала, как Джеймс говорил: «Мы же договорились!» – на что Резник ответил неохотным ворчанием, в конце концов что-то раздраженно произнес и повернулся к своим, чтобы отдать какой-то приказ четверым из них.

Бандиты без малейших колебаний бросились к Нику, схватили его за плечи и оттащили в сторону от меня. Я цеплялась за их руки и кричала, чтобы они его отпустили, но Резник остановил меня, с бешеной силой схватив за руку. Поскольку я продолжала вертеться и вырываться, он наотмашь ударил меня по лицу.

Это был ошеломляющий удар, и на несколько секунд все вокруг меня потемнело. Я с трудом расслышала, как Ник зовет меня по имени, но ответить не могла – не хватало воздуха.

– Я потерял в Калькризе двоих своих лучших людей, – с бешенством произнес Резник прямо мне в лицо. – Неделя выдалась не из лучших. Вы, амазонские сучки, все одинаковы…

– Пожалуйста! – прохрипела я, пытаясь восстановить равновесие. – Не делайте ему ничего…

Резник весело фыркнул:

– О, разве это не трогательно? Влюбленная амазонка! От этого все становится еще забавнее!

Щелкнув пальцами, он велел своим уродам сорвать с Ника лыжную куртку, а потом и свитер, оставив его в одних брюках и футболке.

– Как тебе это нравится? – спросил он меня, и у него даже глаза выпучились от желания показать свою власть. – Твой горячий дружок очень скоро станет очень холодным. Ну, дай-ка посмотреть… Девяносто килограммов, сто восемьдесят пять сантиметров, тридцать пять лет, без ученых степеней… – Он покачал головой в ответ на собственные насмешливые подсчеты, потом снова щелкнул пальцами.

– Перестаньте! – закричала я, когда бандиты начали стаскивать с Ника футболку. – Вы же его убьете!

– Ошибочка. – Резник схватил меня за подбородок, его лицо исказилось в сардонической усмешке. – Это ты его убьешь, если не…

Ник вдруг бросился на одного из своих стражей – на того, который прижимал к его ребрам автомат. Бандит упал на землю, шипя от боли и хватаясь за горло, а автомат сменил хозяина. Все произошло так быстро, что я не успела опомниться. И в то же мгновение трое других бандитов уже попятились назад, хватаясь за свое оружие.

– Не надо! – крикнул Ник, наводя ствол на них по очереди. – Не надо крови. Ладно? Без крови. Давайте все сделаем чисто. Вы ведь не хотите поругаться с моим отцом, да?

На несколько напряженных мгновений вокруг стало так тихо, что можно было услышать далекий вой волка. Потом Резник отошел от меня и жестом велел всем угомониться.

– Да мы просто хотели немножко пошутить. Вернемся к делу. Незачем скандалить с аль-Акрабом. – Он нетерпеливо махнул тому бандиту, который держал одежду Ника. – Отдай ему все обратно.

Резник был настолько занят, отдавая приказы, что не заметил, как Джеймс, побледнев от ярости, поднял свой пистолет и направил его на Ника.

Я ринулась вперед и толкнула Джеймса, но пистолет при этом дьявольски громко выстрелил, а Резник подскочил к Джеймсу, дал ему подзатыльник и вырвал дымящееся оружие из его руки, сопровождая все потоком весьма крепких ругательств.

Я в ужасе подбежала к Нику, который со стоном упал на колени, хватаясь за бедро, на котором уже выступило кровавое пятно. Меня затошнило от ужаса при виде его крови, и я поскорее сняла куртку и набросила ему на плечи, чтобы защитить от холода.

– Ему нужно в больницу! – закричала я. – Пожалуйста, прошу вас!

Я услышала, как Резник хрюкнул:

– Ты хочешь отправиться в больницу? Ну конечно! Я же старый романтик. Вы можете провести ночь вместе в морге. Может, вас даже уложат в один мешок.

– Не будь таким идиотом, – процедил Ник сквозь стиснутые зубы, все еще держась за бедро. – Тебе ведь нужна тетрадь, так? Но Диана уже сказала тебе: тут недалеко, дальше по этой дороге. Только она тебе понадобится для того, чтобы его найти.

– Нет! – Я обняла Ника. – Я не оставлю тебя здесь вот так!

Ник умоляюще посмотрел на меня:

– Но ты должна. Я на тебя рассчитываю.

– Довольно!

Резник сорвал мою куртку с плеч Ника и так дернул меня за волосы, что я закричала от боли. Потом снова стал отдавать приказы своим людям, и кто-то из них подошел к нашей машине, забрался на водительское сиденье и загнал ее в канаву.

Резник повернулся к Джеймсу:

– Ты просто долбаный идиот. Нам теперь черт знает как придется разбираться со всем этим. А ты молись, чтобы аль-Акраб не узнал, кто это сделал. Но лучше тебе купить билет в один конец до Марса, маленький лорд Моузлейн!

Я уставилась на Джеймса, охваченная отвращением к этой скользкой гадюке в человеческом обличье. Хотя Резник давным-давно уже отобрал у него пистолет, Джеймс продолжал стоять с приподнятой рукой, словно окаменев.

– Я не хотел в него стрелять, – прошептал он едва слышно. – Я просто…

– Поздно! – Резник еще раз с силой ударил Джеймса по затылку, отходя в сторону. – Поехали, найдем эту тетрадь. А с телом разберемся потом.

И мы оставили Ника, согнувшегося на залитом кровью снегу. Потом я увидела перед собой грязное заднее сиденье какой-то машины, когда меня впихнули туда головой вперед.

– Ты сама во всем виновата, – заявил Резник, садясь в машину. – Если бы ты сразу отдала мне свой компьютер… – он одной рукой сжал мое лицо и заглянул в глаза с издевательской усмешкой, – мы бы могли остаться друзьями.

Я промолчала. Я только и могла, что сдерживаться изо всех сил, чтобы не наброситься на этого мерзавца, когда мы отъезжали, оставив Ника в леденящей тьме.

Я почти не видела дороги. Я говорила шоферу, куда ехать, совершенно не думая, потому что в мыслях у меня была только кровь Ника, вытекавшая из его тела вместе с теплом, делая его совершенно беззащитным перед арктической ночью. Он дрожал, когда мы покидали его, и будет дрожать еще какое-то время, борясь с переохлаждением… А потом дрожь прекратится. И тогда я просто должна буду вернуться, чтобы спасти его. Потому что, если я этого не сделаю, его тело начнет отказывать ему, орган за органом, пока не лишится жизни…

Когда мы повернули на бугристую дорогу к убежищу амазонок, я уже так переполнилась нетерпением, что наклонилась вперед, чтобы толкнуть шофера.

– Езжай быстрее!

Когда я это произнесла, впереди появилось здание с облупившимся фасадом и заколоченными окнами, и впечатление от призрачного вида этого дома усилилось от неровного света фар нашей машины и двух тех, что следовали за нами.

– Это? – Резник вытянул шею, всматриваясь в убогое на вид строение. – Да там же никто не живет! – Он уставился на меня, и в его взгляде начала разгораться ярость. – Ах ты, маленькая шлюха…

Я была уже слишком не в себе, чтобы сдерживать бешенство.

– Ник там замерзает насмерть! – воскликнула я. – Зачем бы я стала тебе лгать?

Выйдя из машины, Резник собрал вокруг себя своих бандитов и приказал трем водителям оставаться на местах и не глушить моторы. Потом он ткнул ствол своего пистолета мне в спину и погнал меня вперед, по каменным ступеням к парадной двери.

Я не имела ни малейшего представления о том, что ожидает нас внутри. Питана не стала делиться этой частью плана со мной и Ником. Как горстка амазонок, большинство которых были слишком юными, а Отрере, наоборот, было уже за восемьдесят, могла одолеть банду хорошо вооруженных головорезов?

Когда я несколько раз безрезультатно постучала в дверь, Резник оттолкнул меня в сторону и сам заколотил кулаком в дверь. Потом, также не дождавшись ответа, он дернул дверную ручку… и обнаружил, что дверь не заперта. К нам подошел Джеймс, и Резник схватил меня за плечо.

– Вперед, вперед! – прошипел он, вталкивая меня в дом перед собой.

Я, осторожно окликая: «Эй? Профессор Сеппянен?» – перешагнула порог и вошла в темный дом. Благодаря тому что фары машин снаружи были направлены на вход, я увидела лишь собственную тень, растянувшуюся на деревянных досках пола. В прихожей было абсолютно пусто. Все предметы обстановки исчезли, включая и оружейную стойку. Осталась только подставка для зонтиков.

Измученная вконец, я едва не заплакала от разочарования. Амазонки исчезли. Их штаб-квартира была раскрыта, и план засады оказался на самом деле способом избавиться от нас. Я почувствовала, как у меня все сжимается в груди; никогда в жизни я не чувствовала себя настолько одинокой. Даже предательство Джеймса выглядело пустяком по сравнению с этим.

Резник снова с силой ткнул в мою спину дулом пистолета:

– Ну и где он?

– Не знаю. – Я огляделась, пытаясь сообразить, что мне делать. – Похоже, уже слишком поздно. Наверняка профессор Сеппянен лег спать.

Обернувшись к своим людям, Резник велел обыскать дом. Двое отправились в комнату для собраний, двое – в библиотеку, а остальные поднялись наверх. Потом Резник кивнул в сторону двери в столовую, которая была прямо перед нами и слегка приоткрыта.

– Там что?

– Я не знаю, – ответила я.

Нас осталось в прихожей всего трое – я, Резник и Джеймс. У меня стучало в голове оттого, что я искала возможные пути бегства от двух мужчин, я надеялась как-нибудь ускользнуть из дома…

– Дамы вперед.

Резник стиснул мой локоть, его пистолет впился в мои ребра, когда мы вместе направились через прихожую к двери столовой.

В столовой было совершенно темно. Фары машин снаружи, так ярко освещавшие вход в дом, оказались бессильны сделать видимым хоть что-то, кроме нескольких футов длинного обеденного стола, который в полумраке казался уходящим в бесконечность в обе стороны.

И тут мы услышали какой-то шум наверху, прямо над нашими головами. Это было нечто вроде звука короткой схватки… затем раздался приглушенный вскрик… а потом стало тихо.

Застыв на месте, Резник достал из кармана переговорное устройство и рявкнул в него, интересуясь происходящим. Ответа не последовало.

– Включи свет! – потребовал он, тыча в меня пистолетом.

По его голосу я поняла, что Резник уже начал переполняться подозрениями насчет этого места, и делу ничуть не помогло то, что свет не загорелся, когда я щелкнула выключателем.

– Попробуй еще раз! – оскалился Резник.

– Тсс! – прошипел коренастый головорез в лыжной шапочке, вскидывая автомат. Он был одним из тех четверых, что осматривали комнаты внизу, и теперь присоединился к нам.

Все напряженно прислушались.

В доме было абсолютно тихо. Единственным звуком, нарушавшим впечатление полной заброшенности, оказалось далекое ржание коня. Этот звук заставил Резника грязно выругаться.

– Наружу! – рявкнул он, резко разворачиваясь. – Вон, вон из дома!

Но как только его люди начали поворачиваться, входная дверь со стуком захлопнулась, и мы очутились в полной темноте. Слишком потрясенная, чтобы соображать, я действовала чисто инстинктивно. Выскользнув из руки Резника, я отскочила подальше от его людей. Прижавшись спиной к стене, не замечая боли от удара затылком об один из крюков для пальто, я прислушивалась к ругательствам и топоту тяжелых военных ботинок, когда уроды Резника пытались нащупать дверь, а потом вдруг…

Ослепительный взрыв света наверху и ужасающий, леденящий свист оглушили нас всех на несколько секунд, и это не было похоже ни на один звук, который мне приходилось слышать прежде.

Прикрыв глаза ладонью, чтобы защитить их от яростных лучей света, я через мгновение наконец различила тела, распростершиеся на полу у двери, пришпиленные к месту десятками стрел. Это было тошнотворное зрелище. Бо́льшая часть стрел попала в головы и лица, над бронежилетами. И по полу уже растекались лужи крови, струившиеся из отвратительных ран.

Единственными, кто не был ранен, оказались Резник и Джеймс, и оба они стояли у стены столовой, прижимаясь к ней, как это делала я, чтобы скрыться от глаз лучниц на галерее над нами.

Резнику не потребовалось много времени на то, чтобы понять: все его люди мертвы, и наверху, и внизу, и что в живых остались лишь мы трое. Когда его взгляд упал на меня, лицо Резника настолько исказилось от ярости, что он вообще перестал походить на человеческое существо.

– Ты меня обманула! – прорычал он, подбираясь ко мне вдоль стены и стараясь не попасть в зону обстрела.

У меня не было времени на то, чтобы гадать о намерениях Резника. Пистолет в его руке и выражение бешенства на лице – вот и все, что мне понадобилось увидеть, чтобы протянуть руку к подставке для зонтиков. К счастью, старая ржавая рапира все еще была там.

Не ожидавший увидеть меня с каким-то оружием в руках, Резник продолжал продвигаться вперед, явно не осознавая опасности.

– Эй, ты! – рявкнул он Джеймсу, который все еще не мог сдвинуться с места от ужаса. – Мы ее возьмем в заложницы.

Продолжая направлять на меня пистолет, Резник протянул ко мне свободную руку, но я оттолкнула ее рапирой.

– Не надо! – сказала я таким спокойным голосом, что и сама удивилась. С оружием в руке я почему-то снова обрела способность связно мыслить. – Я собираюсь вернуться за Ником…

– Черта с два ты вернешься! – Резник отпихнул рапиру и сунул пистолет мне в лицо. – Ты отправишься со мной.

И тут из коридора в столовую, за спиной Резника, ворвалась женщина, вооруженная мачете. Питана. Но она не напала на Резника, а бесшумно остановилась, понимая, в какой опасности я нахожусь.

Все произошло в одно мгновение. Резник оглянулся через плечо, чтобы проверить, что́ это он заметил боковым зрением, – и я ринулась на него, обезоружив ударом в запястье. Взвизгнув от удивления и боли, Резник другой рукой зажал рану. Пистолет с грохотом упал на пол прямо между нами.

Зарычав от бешенства, Резник наклонился, чтобы поднять его, но я ногой отшвырнула оружие прочь. Я была так сосредоточена на том, чтобы не дать Резнику приблизиться к себе, что не успела заметить, чем занят Джеймс, пока тот не прыгнул вперед и не подхватил пистолет.

– Какого черта ты делаешь? – закричала я, когда Джеймс направил пистолет на меня и начал пятиться к двери, перешагивая через мертвые тела.

– Идем! – Джеймс отчаянно махнул Резнику, чтобы тот следовал за ним. – Выберемся отсюда…

Он не договорил, тоже закричав от боли. Пистолет во второй раз грохнулся на пол. Стрела, прилетевшая сверху, ударила Джеймса точно в правую руку, пронзив его ладонь, и он согнулся пополам, рыча.

– Джентльмены! – прогремел откуда-то властный голос.

Подняв голову, я увидела Отреру – мою ужасную и прекрасную двоюродную бабушку Отреру, стоявшую на галерее с луком в руках; тетива лука все еще вибрировала после безупречного выстрела. Отреру окружали молодые амазонки, и среди них – Лилли.

Не выпуская лука, Отрера развела руками и сказала, обращаясь к Резнику:

– Ты хотел нас найти. Ну так вот мы.

Я не стала дожидаться реакции Резника. Не колеблясь ни секунды, я ринулась мимо Джеймса, попутно подхватив с пола пистолет. Почти не остановившись, я так толкнула входную дверь, что она распахнулась во всю ширь, но я, слишком спеша выскочить наружу, споткнулась о порог и упала на четвереньки на шершавые каменные ступени.

Я поднялась на ноги, продолжая сжимать в руке пистолет, но почувствовала, как чья-то рука схватила меня за волосы, и осознала, что Резник находится прямо за моей спиной. Извернувшись, я ударила его в лицо пистолетом и сумела выдернуть волосы из его пальцев. По лицу Резника текла кровь из рассеченной брови, когда я помчалась прочь. Но Резник, несмотря на рану, последовал за мной вниз по ступеням и дальше через снег.

– Пистолет! – проревел он так же властно, как обычно. – Дай сюда!

Громкое фырканье и быстрый стук копыт заставили нас обоих подскочить от испуга. Конь и всадница, слившись в единое черное великолепное существо, галопом вырвались из леса и проскакали между нами – так близко, что пола длинного кожаного пальто всадницы хлестнула меня по щеке. Я видела ее лицо лишь долю секунды, но этого оказалось достаточно, чтобы узнать Пентесилею, которая и придумала всю эту засаду.

Победоносно взвизгнув, Резник наклонился и поднял нечто, что Пентесилея швырнула в снег прямо рядом с ним, когда скакала мимо. Револьвер.

Пальцы Резника жадно вцепились в оружие, но я не испугалась. Вот ведь придурок, подумала я, поворачиваясь к нему спиной. Он что, до сих пор не знает законов амазонок? Правило номер четыре: никогда не убивай безоружного человека, если в том нет крайней необходимости.

Прежде чем Резник успел выстрелить хоть раз, Пентесилея развернулась в седле, вскинула длинноствольное ружье, которое было спрятано под ее пальто, – и оглушительный выстрел отшвырнул и Резника, и револьвер назад, прямо в сугроб. Я видела лишь его руки и ноги, но знала, что ни они, ни сам этот человек никогда больше не пошевелятся.

– Морган! – Полный бешенства голос вывел меня из состояния шока. На пороге дома стоял Джеймс, яростно маша мне рукой. – Вернись! Я тебя прошу!

Я повернулась и побежала.

Держа собственный пистолет обеими руками, я неслась по подъездной дороге. Я ожидала, что звероподобные шоферы Резника заперлись в своих машинах, вооруженные и полные отчаяния, но с облегчением обнаружила, что их там нет. Обе машины стояли пустые, дверцы со стороны водителей были распахнуты, и от бандитов, ожидавших здесь Резника, остались только кровавые следы на снегу – там, где их волочили прочь.

Запрыгнув в заднюю машину – новенький внедорожник с кожаными сиденьями, – я принялась искать ключи зажигания и наконец нашла их на полу перепачканными кровью и тающим снегом. Я была настолько взволнована, что едва справлялась с собственными руками и ногами, однако все же сумела запустить мотор и развернуть машину, а потом уже погнала ее как можно быстрее по извилистой подъездной дороге.

Выехав на главную дорогу, я понеслась вперед, едва дыша. В мыслях у меня был только Ник, ожидающий меня, мучительно переживающий минуту за минутой…

Образ Ника, скорчившегося в снегу в безмолвной агонии, стоял перед моими глазами. И когда я добралась до того места, где мы Ника оставили, я была полностью уверена, что увижу его стоящим на коленях у обочины дороги, замерзающего…

Но Ника там не было.

Выскочив из машины, я несколько раз повернулась во все стороны, во всю силу своих легких зовя Ника, пока у меня в животе не начал разрастаться ледяной шар панического страха. Снегопад прекратился, в лесу было абсолютно тихо… настолько тихо, что я могла быть уверенной: на мой зов никто не откликнулся.

Подойдя к нашей арендованной машине, все так же торчавшей в канаве, я распахнула дверцу, надеясь, что Ник забрался внутрь… Но и там его тоже не было.

И только тогда мне пришло в голову изучить следы на свежем снегу и поискать след, говоривший о том, что здесь кто-то шел или полз. Моим единственным источником света были фары машины, дававшие слишком резкие тени, и мне понадобилось некоторое время, чтобы разобраться: следы там действительно были, и свежие, и это были следы колес мотоцикла, уходившие в сторону Суомуссалми.

Я заново исполнилась надежды. Возможно, Ника подобрал какой-то мотоциклист?

Вернувшись в машину, я поехала по следу, спеша изо всех сил. Лишь когда я добралась до окраины городка, на дороге появились и другие следы, пересекавшие нужный мне, но все же, благодаря позднему часу и отсутствию движения, я могла проследить за следом мотоцикла и добраться через городок к единственной логически возможной цели.

 

Глава 41

Госпиталь был тихим и сонным, и лишь горстка людей работала здесь в ночную смену. Я вошла в дверь приемного покоя, и все, кто там был, уставились на меня. По их взглядам я поняла, что представляю собой не слишком привлекательное зрелище.

Как только я получила подтверждение, что Ник действительно там, полная сочувствия медсестра провела меня в небольшую комнату ожидания, где стояло с дюжину пустых стульев.

– Вот здесь, в термосе, горячая вода, – сказала она. – Я скажу доктору Хууско, что вы здесь.

– Как он? – спросила я, всматриваясь в лицо медсестры, чтобы понять, что у нее на уме. – В порядке?

Женщина отвела взгляд:

– Доктор Хууско сам вам все объяснит.

Я не имела ни малейшего представления, как долго я там просидела, в тревоге ожидая новостей. Рядом со мной стоял радиатор, горячий на ощупь, но я никак не могла справиться с дрожью. Ночные события проморозили меня до мозга костей, и я почти что впала в ступор от потрясения и усталости. У меня не было сил даже на то, чтобы встать и пойти помыть руки, хотя они были липкими от крови.

Когда наконец появился доктор Хууско, он не подошел ко мне сразу, а сначала остановился в отдалении и всмотрелся в меня. А когда он заговорил, его голос показался мне таким глухим, словно доносился из-под земли:

– Вам бы лучше рассказать мне все как есть.

Я встала на деревянных ногах, тщетно ища признаки тепла во взгляде доктора. Он был из тех крепких, похожих на дубы людей, которые, кажется, легко выдержат и несколько ледяных бурь подряд, и удары молний и для которых человеческие существа типа меня представляют всего лишь нечто вроде пролетающих мимо надоедливых мошек.

– Прошу, скажите, что с ним все будет хорошо, – попросила я, с трудом проталкивая слова сквозь горло.

Доктор Хууско показал на свой стетоскоп:

– Это не хрустальный шар гадалок. Это наука. Но наука на нашей стороне. – Он наконец подошел ко мне. – Если бы я не был человеком рационально мыслящим, то сказал бы, что у вашего друга есть ангел-хранитель. – Он показал мне то, что сжимал в ладони.

Это был бабулин браслет. Или, скорее, я могла только предположить, что это был ее браслет, потому что шакал оказался настолько смятым, что вообще не походил уже ни на какое животное.

– Это было в его кармане, – пояснил доктор Хууско. – И оно остановило пулю. Я никогда ничего подобного не видел. Похоже, эта штука спасла ему жизнь.

– Но он истекал кровью, – прошептала я, стараясь сдержать слезы растерянности и облегчения.

Доктор Хууско бросил на меня слегка тревожный взгляд:

– Разумеется, он истекал кровью! А как бы вы себя чувствовали, если бы вот такую штуку вколотили вам в тело с силой в несколько сот фунтов?

Я тревожно заглянула в глаза доктора Хууско, надеясь услышать от него, что теперь Нику ничто не грозит.

– Значит, с ним все будет в порядке?

Но лицо доктора уже снова окаменело.

– Он без сознания. Посмотрим. У него сильное переохлаждение. И сердце останавливалось; надолго ли, я не знаю. Мозг может оказаться в какой-то мере поврежденным. – Брови доктора Хууско еще сильнее сдвинулись к переносице. – Когда мозг лишается притока кислорода…

Я не упала в обморок, но вокруг все потемнело на несколько секунд.

– Можно мне его увидеть?

– Когда его состояние стабилизируется. – Доктор Хууско выудил что-то из кармана халата. Это был сотовый телефон Ника. – Нашли в другом его кармане. Может, вы захотите кому-нибудь позвонить? Женщина, которая привезла его сюда, сказала, что она его мать, но больше ничего нам не сообщила. Мы пытались ее задержать, но… – Доктор Хууско поморщился. – Она не пожелала остаться.

Я расхаживала по коридору, слишком потрясенная и переполненная горем, чтобы плакать. В конце концов я устроилась в пустом кафетерии с телефоном Ника и изуродованным браслетом, положив их на стол перед собой. Одинокая флуоресцентная лампа тихо жужжала над пустой раздаточной стойкой, время от времени мигая, как будто собиралась перегореть. Почему-то она заставила меня мысленно вернуться в мой уголок в трейлере в Алжире, и я ненадолго оказалась во власти бессмысленных мечтаний о том, что хорошо было бы вернуться в то время, когда мы с Ником не слишком нравились друг другу и мне даже в самых диких фантазиях не привиделось бы, что я буду вот так сидеть в госпитале и страдать из-за него.

Несколько раз глубоко вдохнув, я сумела отогнать всю эту ерунду в сторону и сосредоточилась на телефоне. Хотя последнее, чего бы я могла захотеть, были разговоры с какими-нибудь незнакомцами, ситуация сложилась достаточно серьезная для того, чтобы предпринять такую попытку.

После того как я просмотрела список контактов Ника, не опознав ни один из них, я наконец додумалась проверить быстрый набор, чтобы узнать, с кем Ник связывался чаще всего. К моему удивлению, этот список возглавлял номер, обозначенный как «Повод для споров». Следующим шел «Вундеркинд», а потом «Голдфингер». Я решила отказаться от лишних раздумий и набрала первый номер.

Телефон звонил довольно долго, наконец кто-то ответил, и я уже приготовилась говорить с каким-нибудь автоответчиком в Дубае, но услышала сонный мужской голос:

– Как насчет времени?..

– Это Диана Морган, – быстро перебила его я. – Я звоню по поводу Камаля аль-Акраба. Полагаю, вы его знаете…

На другом конце раздался сильный шум. Потом мужчина спросил, то ли тревожась, то ли сердясь:

– Что случилось? Откуда вы звоните?

Я окинула взглядом пустое кафе:

– Из Финляндии. Из госпиталя в Суомуссалми. – Я сделала паузу, чтобы набраться сил. – Боюсь, тут кое-что…

– Мой сын жив?

Вопрос ударил меня прямо в сердце.

– О!.. Вы…

– Отвечайте!

Враждебность тона мистера аль-Акраба почему-то прибавила мне храбрости.

– Да, но мы пока не знаем… – Мой голос снова дрогнул. – У него было сильное переохлаждение…

– Оставайтесь там. Я скоро буду.

Мистер аль-Акраб прервал связь.

Такой меня и нашел доктор Хууско – лежащей головой на столе, прямо на телефоне Ника, в пустом кафетерии… Мне было слишком тяжело, я просто не могла сдвинуться с места.

– Вот. – Доктор протянул мне распечатанный кадр с камеры видеонаблюдения, серый, не слишком отчетливый. На нем была изображена женщина, снимавшая мотоциклетный шлем в тот момент, когда она входила в стеклянные двери госпиталя. – Вот эта особа привезла сюда вашего друга. Вы ее знаете?

Я наклонилась вперед, чтобы повнимательнее рассмотреть снимок. Он, естественно, был сделан сверху, но я сразу же узнала серебристую короткую стрижку. Ангелом-хранителем Ника оказалась сердитая женщина-кошка из Стамбула. Она всячески старалась избежать нас, сидя весь вечер на втором этаже, но сама Судьба отыскала ее, чтобы испытать. Прошла ли она на этот раз испытание с честью? Как посмотреть. Нарушая все правила, по которым ей полагалась быть первой в сражении, царица балтийских амазонок оставила своих сестер наедине с бандитами Резника, чтобы спасти своего сына.

– Ну? – поторопил меня доктор Хууско.

Я покачала головой, не глядя ему в глаза:

– Нет, мне очень жаль. Не знаю.

– Идемте. – Доктор жестом предложил мне встать. – Я позволю вам побыть с ним. Он все еще без сознания, но человеческий мозг – странная штука.

Ник, лежавший в постели в отдельной палате, был, казалось, присоединен ко всем имевшимся в здании медицинским аппаратам. И он был настолько бледен, что я, наверное, и не узнала бы его, если бы не была уверена, что это он.

Подойдя к кровати, я положила ладонь на его руку, осторожно, чтобы не задеть многочисленные трубки и проводки. Никакой реакции не последовало. И ничего не произошло, когда я наклонилась и поцеловала его в щеку.

Доктор Хууско проверил пульс Ника самым старомодным способом, игнорируя все дорогие аппараты.

– Он сильный мужчина, с сильным сердцем, – сказал доктор, делая какую-то запись в карте. Потом он повернулся ко мне и посмотрел на меня менее сурово. – Я не знаю, что случилось с вами двоими. И не уверен, что хочу знать. Но у полиции обязательно возникнут вопросы. Так что вам лучше подумать над ответами.

Оставшись наедине с Ником, я прилегла на узкую кровать, придвинувшись к нему как можно ближе. Несмотря ни на что, от Ника пахло по-прежнему. Я постаралась мысленно вернуться в то утро, когда проснулась рядом с ним в теплом коконе гостиничных одеял. У меня возникло чувство, что ничто вокруг нашего маленького гнездышка более не имеет значения; я наконец-то нашла центр своей собственной вселенной.

– Я так тебя люблю, – прошептала я в ухо Нику, надеясь, что мои слова доберутся до него, где бы он ни находился. – Прошу тебя, вернись. Мне так плохо, я так сожалею…

Это ведь именно я захотела поехать в Финляндию, именно я упорно желала пройти по следу бабушки до самого конца. А когда все пошло хуже некуда, я продолжала колебаться и тянуть время, пока Ник противостоял бандитам Резника.

«Разве ты не хочешь узнать, как лучше защитить своих близких? – спросил меня Ник на руинах Микен. – Я тебе покажу кое-какие простенькие приемчики…»

Я была слишком сердита, чтобы слушать его. А теперь великий механизм небес подхватил мое высокомерие и швырнул его прямо мне в лицо с ослепляющей точностью.

Мистер аль-Акраб прибыл на рассвете. Когда я услышала резкие вопросы и негодующие восклицания в коридоре за дверью, то решила, что пришли полицейские, чтобы допросить меня. Но потом дверь палаты распахнулась, и внутрь вошли четверо мужчин, а за ними – доктор Хууско и две взволнованные медсестры.

Мистер аль-Акраб, державшийся жестко, по-деловому, был так не похож на человека, которого я видела неделю назад, когда он не спеша проходил через вестибюль «Чираган-Паласа» в бейсбольной кепке, что мне пришлось напрячь память и вспомнить старую фотографию в альбоме мистера Телемакоса, чтобы поверить, что это действительно он. Его костюм и галстук были почти такими же, как костюмы его сопровождающих. Сначала он остановился посреди палаты, совершенно не замечая моего присутствия, потом подошел к кровати Ника с выражением бессильной ярости на лице.

– Кто это сделал? – Таким был его первый вопрос, ни к кому в особенности не обращенный.

– Резник и Джеймс Моузлейн, – ответила я, бросив взгляд на доктора Хууско. – Они нас преследовали.

Мистер аль-Акраб негромко выругался.

Я немного подождала, думая, что он попытается заговорить с Ником или хотя бы прикоснется к нему. Но он этого не сделал, и я сказала:

– Но это ведь не должно было нас удивить, правда? Разве план не был таким с самого начала – использовать нас как наживку?

Мистер аль-Акраб медленно повернулся в мою сторону, как будто не поверил собственным ушам.

– А вы кто такая?

– Диана Морган. – Я протянула ему руку. Но он не захотел ее пожимать, и меня охватила беспомощная злость. – Конечно же, вы меня знаете по отчетам детектива. Я так понимаю, что вы и ваш, – я кивнула в сторону других мужчин, которые стояли вокруг нас с выражением сдержанной агрессии на лицах, – отдел разведки знаете обо мне больше, чем мои собственные родители.

– Верно. – Мистер аль-Акраб сунул руку во внутренний карман. – Сколько я вам должен?

Я отступила на шаг назад:

– За что именно?

Он достал чековую книжку:

– За то, чтобы вы прямо сейчас вышли за дверь. – Он ткнул через плечо авторучкой с золотым пером. – И забыли обо всем случившемся.

И хотя весь тон нашего разговора вряд ли можно было назвать цивилизованным, тут уж я была настолько потрясена его грубостью, что палата буквально закружилась у меня перед глазами.

– Я бы не взяла от вас ни пенни, – сказала я, подчеркивая каждое слово, – даже если бы мне пришлось просить милостыню на улицах. Это вы виноваты в том, что случилось с Ником. И если бы не его мать, которая вытащила его из сугроба и привезла сюда, он бы сейчас был уже мертв.

Я говорила с бешеной страстью, и мистер аль-Акраб слегка дрогнул под моим напором, но тут же расправил плечи и поправил галстук.

– Сейчас не время и не место… – Он снова показал куда-то, и я только теперь заметила, что в палату входит группа медиков, а следом за ними – доктор Хууско.

– Что вы делаете? – спросила я, подходя ближе к Нику.

Но я уже и так все поняла.

Я попыталась преградить им дорогу:

– Пожалуйста, не увозите его отсюда! У доктора Хууско есть все… – Видя, что никто меня не замечает, я повернулась к мистеру аль-Акрабу и воскликнула: – Неужели вам мало того, что вы уже с ним сделали? Снаружи жуткий мороз!

Поскольку мистер аль-Акраб не обратил на меня ни малейшего внимания, я встала прямо перед ним, вынуждая посмотреть мне в лицо.

– Отлично. Вы везете его в Дубай. – Я была настолько расстроена, что даже не пыталась смягчить тон. – Значит, и я тоже туда еду.

Большего изумления в глазах моего собеседника никто, наверное, и не видел.

– Вы? Зачем?

Я оглянулась на Ника, изо всех сил пытаясь сдержать слезы:

– Затем, что он спросит обо мне, когда очнется.

Очередной высокомерный взгляд поставил меня на место.

– Сомневаюсь. А теперь извините нас…

Действуя без малейших колебаний, медики отсоединили от тела Ника все трубки и провода и быстро и искусно заменили их такими же, но от передвижной системы. Когда они покатили кровать наружу, я побежала за ними по коридору.

– Я не шучу, – сказала я мистеру аль-Акрабу. – Вы не посмеете… – Я протянула руку и попыталась схватить поручни кровати. – Стойте! Вы не понимаете!

Спокойно и без усилий мистер аль-Акраб снял мои руки с поручней, а медики поспешили дальше по коридору и исчезли за углом.

– Ох, почему же, я прекрасно понимаю! – сказал мистер аль-Акраб, снисходительно похлопывая меня по плечу. – Ник – мой сын. Он всегда вот так действует на женщин. Вот… – Он достал из кармана пиджака толстую пачку купюр и решительно впихнул ее мне в ладонь. – Купите себе что-нибудь в качестве компенсации. Ему бы это понравилось.

Когда поднялось солнце, я села во внедорожник Резника и снова поехала на Рааттеенскую дорогу, но обнаружила, что наш с Ником арендованный автомобиль больше не торчит в канаве, а все следы схватки занесены снегом. Исчезли и наши вещи, и моя куртка, и «История амазонок», и письмо бабули… и даже ни единого отпечатка ног вокруг не осталось.

Я поехала дальше, упорно отыскивая путь к тайному убежищу амазонок, хотя при дневном свете все вокруг выглядело совершенно иначе, а самодельные дорожные указатели исчезли.

Но когда я уже ехала по извилистой подъездной дороге, то увидела, что потратила время впустую. Исчезли не только машины, остававшиеся на этой дороге, но и сам дом. На месте старого печального особняка теперь высилась лишь груда обгоревших камней.

Выйдя из машины, я немного побродила вокруг, по колено в снегу, ища хоть какие-то признаки жизни. Из-под почерневших руин здания еще поднимались кое-где тонкие струйки дыма.

Стоя там, глядя на развалины, я чувствовала себя странно оцепеневшей. Чего я ожидала? Что амазонки все еще будут здесь, что я застану их старательно отскребающими пятна крови с пола?

Обходя фундамент дома по кругу, я заметила старый серый сарай, пристроившийся поодаль, среди деревьев. Это было длинное высокое строение – пожалуй, даже побольше самого сгоревшего дома. Подобравшись к нему через снег, я с осторожным любопытством открыла двери.

Внутри я увидела десятки пустых конских стойл и груды грязной соломы на полу… И следы поспешного бегства: перевернутую тачку, разорванный тюк кормового сена…

В глубине конюшни имелась другая дверь, открытая настежь. За ней находилось огромное пустое помещение с бетонным полом. Моим первым впечатлением было то, что здесь, на этом обширном пространстве с высокими, как в соборе, потолками, хранилось нечто чрезвычайно важное… Чего теперь здесь не было. Но потом я заметила три веревки, свисавшие с балок перекрытия и… трапеции.

Внезапно я вспомнила, как Отрера рассказывала о бродячем цирке, бывшем некогда балтийским отделением организации амазонок, и поняла, что в этом пустом зале действительно было нечто особенное: тренировочная площадка. И ни единое зеркало или тюфяк на полу не смягчали ее суровости; здесь работали не ради представления, это было место сосредоточения, напряженных усилий, боли.

Надписи на стенах подтвердили мою догадку. Большинство из них были на неизвестных мне языках, но две оказались на английском. Одна была довольно длинной: «Те, кто может дать нам достаточно свободы, чтобы обрести немножко временной безопасности, не заслуживают ни свободы, ни безопасности». Вторая оказалась короче: «Нация овец порождает правительство волков».

Подойдя к поручню, тянувшемуся вдоль стены, я схватилась за холодный металл и попыталась подтянуться. Но не смогла. Когда-то я это делала, в детстве, вместе с Ребеккой играя в саду в амазонок, но потом… став взрослой, я с удовольствием прислушивалась к тем, кто утверждал, будто женщинам такое просто не дано.

Возвращаясь обратно через конюшню, я внимательно осматривала все вокруг, надеясь найти какие-то забытые вещи, что-нибудь, какой-нибудь маленький сувенир, который дал бы мне силу жить дальше. Но все исчезло. И я просто собрала горсть зерна, высыпавшего из порванного мешка для корма, и сунула его в карман.

Где теперь балтийский филиал союза сестер? Хотелось бы мне знать. И что случилось с Джеймсом? Исчез ли он в дыму пожара, как и прочие тайны дома амазонок?

Похолодев при воспоминании о кровавом завершении войны Резника с амазонками, я повернулась, чтобы выйти наружу. И тут заметила нечто, висевшее на гвозде рядом с дверью. Это была моя куртка. Изумленная, я сняла ее и внимательно осмотрела. И конечно же, в карманах обнаружила все то, что считала потерянным: мои деньги, паспорт (опять!)… и бабушкино письмо.

Усевшись на опрокинутую тачку, я там же, на месте, открыла конверт. Письмо было коротким, а неровные буквы заставляли предположить, что бабуля была уже довольно слаба, когда писала его.

Диана…

Кара.

Сколько тебе теперь лет? Я пытаюсь представить тебя, но не могу вообразить, сколько времени тебе понадобится на то, чтобы меня найти. Я хотела еще раз поговорить с тобой, объяснить все, узнать, как ты поживаешь, но теперь уже слишком поздно. Катерина Кент говорит, что ты счастлива. Это меня утешает.

Я собираюсь передать тебе мой браслет с головой шакала, но не уверена, что хочу, чтобы ты стала амазонкой. Я просто хочу, чтобы у тебя был выбор. Слишком многим женщинам приходится взрослеть и жить без выбора. Мое самое главное желание – чтобы твоя жизнь была свободной. Всегда выбирай сама, не позволяй лишить тебя этого. И не позволяй другим убедить тебя в том, что выбор – не твое дело. Помни: храбрость возраста не имеет.

Я не знаю, где буду, когда ты это прочтешь, но если смогу, я найду тебя и кое-что шепну тебе на ушко. И первым делом вот что: никогда не сдавайся. В конце концов добро всегда одолеет зло.

С любовью,