Время неумолимо катилось к зиме. Календарь худел, а я стал толстеть – отсутствие ставших уже привычными физических упражнений и строгая углеводная диета – каши, хлеб, картошка, пироги с горохом (или с грибами, или с капустой) – упорно делали свое дело. Погулять я выходил теперь редко – а зачем? Погода стояла мерзейшая: слякоть, морось, туман, мокрый снег, дождь – все это повторялось каждый день, иногда в розницу, но чаше оптом. Топили плохо – экономия энергоресурсов! – поэтому форточки кухонь в нашем доме были плотно закрыты, и невозможно стало добыть себе к обеду что-нибудь вкусненькое. Ворон тоже перестал вылетать, и даже Пес сократил свои прогулки до необходимого минимума. То есть он выходил теперь только с целью отправления физиологических надобностей, ну и иногда сопровождал Ладу в булочную или молочную. И по вечерам он уже не встречал ее, как бывало, – после одного или двух случаев, когда Лада (без предупреждения, между прочим) не вернулась домой ночевать.

Зато дома у нас царил мир и покой. Великая битва сплотила наши ряды. Ворон перестал депрессировать. Лада, чувствуя свою вину, была ласковой со всеми нами. Домовушка, отпраздновав окончание сезона заготовок, пересчитав баночки с консервами и закрутками, мешочки с крупой и корзины с овощами, пришел к выводу, что к зиме мы подготовились сносно, и стал понемногу разнообразить наш стол соленьями и вареньями. Холоднокровные, уютно устроившиеся на подоконнике, большей частью дремали (хотя в спячку в полном смысле этого слова не впадали), иногда вступали в разговор, и, кстати, товарищ капитан Паук оказался довольно приятным собеседником с неплохим чувством юмора. Он знал великое множество старых анекдотов и мастерски их рассказывал.

Но основным рассказчиком по-прежнему был я. Наши ночные бдения возобновились и стали теперь традиционными. Установился определенный ритуал: вначале Домовушка, занимаясь хозяйственными делами, вкратце пересказывал очередную серию «Марианны», затем мы садились за стол и пили чай. Потом Домовушка мыл посуду, наливал мне чашечку молочка, чтоб было чем смочить пересыхающее горло, брал в лапки свое вязание, устраивался поудобнее, и я начинал рассказывать. Теперь я не пересказывал вкратце содержание той или иной книги – нет, мои слушатели требовали от меня подробностей и следили за перипетиями сюжета со всем тщанием и вниманием, делая мне замечания, если я что-то, по их мнению, упускал. К счастью, моя великолепная память позволяла мне справляться со своими обязанностями совсем неплохо. Я пересказал им «Дюну» Херберта, «Основание» Азимова, его романы про роботов, и романы про драконов Энн Маккефри, и многое другое. Конечно, пересказ такого многотомного сочинения требовал не одной ночи, и мои повествования напоминали многосерийные фильмы. По окончании очередного сеанса слушатели обсуждали услышанное и прозрачными намеками пытались выведать у меня, что будет дальше: я по традиции, восходящей еще к Шехерезаде, завершал очередную порцию рассказов на самом интересном месте.

Однажды к нам на огонек заглянул Ворон. То ли ему надоело притворяться, что он занимается серьезной научной работой, то ли он просто заскучал в одиночестве, находясь в своем кабинете, возможно, что и замерз – на кухне, где нас было шестеро и где постоянно кипел чайник, было не в пример теплее. (Вы спросите, а как же наш Петушок? А никак, скажу я вам. Его не интересовали рассказы, ему не нужно было общение ни с нами, ни с кем иным. Ежеутренне и ежевечерне он докладывал Пауку, что на вверенном ему участке происшествий нет, заболевших и отсутствующих тоже – даже если Лады не было дома, – а потом отправлялся терроризировать Домовушку, требуя от него с интервалом в пять секунд: «Есть! Есть! Есть!..» Наевшись, он вспархивал на спинку кресла и спал там, сунув голову под крыло, пока его желудок не переваривал съеденное. Только на заре он несколько отвлекался и долго, со вкусом кукарекал, хотя и очень тоненьким голоском. А с заходом солнца он засыпал мертвым сном, и, по-моему, даже пожар не пробудил бы его ночью. Но если Паук командовал подъем – днем ли, ночью ли, – Петух вскакивал и начинал кукарекать.)

Однако я отвлекся. Итак, Ворон залетел погреться, чему мы были не очень рады – я ожидал придирок, многословных высказываний и язвительной критики. В ту ночь я рассказывал им Сташеффа, «Чародей поневоле». При появлении Ворона я замолчал. Мои слушатели зароптали, как это бывает в кинотеатре, когда пленка вдруг рвется. Ворон добродушно захихикал, извинившись за свое вторжение, попросил чашку чаю и сказал дружелюбно:

– Что ж ты, Кот, молчишь? Продолжай, я с удовольствием послушаю. Обязуюсь не перебивать.

Слушатели, получив к тому времени едва ли треть обычной порции, потребовали продолжения. Для приличия я поломался немного и стал рассказывать дальше. Против ожидания Ворон не перебил меня ни разу, внимал с интересом, хотя и несколько хохлился на своем насесте.

– Ты там побывал? Где это находится? – спросил он, когда я закончил свое повествование.

– Нигде, конечно, – хмыкнул я. – Это же фантастика.

– Фантастика? – переспросил Ворон, наклоняя голову к плечу и глядя на меня своими желтыми горящими глазами.

– Ну да. Книга такая. Роман фантастический.

Ворон от изумления разинул клюв.

– Ты хочешь сказать, что это… Странно. Я прочел все издаваемые Здесь сказки, но никогда не встречался с чем-либо подобным…

– Это не сказка, сказано тебе – фантастика. Есть такой жанр в литературе, в нашей и зарубежной. Научная фантастика, авантюрная фантастика, фэнтези и так далее…

– Что?! – Ворон подпрыгнул на насесте. – Ты хочешь сказать, что у вас Здесь существует серьезная магическая литература? Что у вас пишутся книги на такие темы? И что их много?

Я не мог понять, чему он так изумляется и почему так волнуется. Ворон перестал нервничать, взял себя в руки, то есть в крылья, и сказал очень спокойно и очень официально:

– Будь добр, зайди ко мне в кабинет.

…Ворон расхаживал по столу, заложив крылья за спину, – ни дать ни взять полководец, вынашивающий план решающего сражения. Я слегка мурлыкнул, давая знать о своем присутствии. Ворон, не прекращая вышагивать, махнул крылом: заходи, мол, и я присел на стульчик, по-прежнему недоумевая. Потом мне надоело недоумевать, равно как и искать разгадку вопроса, зачем я понадобился его наимудрейшеству, и я задремал, кажется, даже сон успел увидеть, но скоро был прерван весьма бесцеремонно, я бы даже сказал, грубо – болезненным щипком за ухо. Я взвыл.

– Прости, – кротко сказал Ворон. – В волнении я не соразмерил свои силы. Извини, если сделал тебе больно.

– Ничего себе! – ахнул я. Ухо горело. – Ничего себе «не соразмерил силы»! Мог бы разбудить более безопасным способом: похлопать по плечу крылышком, например. Или подать сигнал голосом.

– Я извинился, – по-прежнему кротко сказал Ворон. – Ты должен согласиться, что не каждый день происходят такие события, какое случилось сегодня. И мое волнение, и то, что я на какое-то время утратил контроль над собой, – мне кажется, это вполне понятно и вполне простительно.

– Но какое такое событие произошло сегодня, я что-то не соображу? Кроме того, что ты нарушил свое уединение и присоединился к нашей компании, не припоминаю никаких других событий. За что же ты мне чуть ухо не оторвал?

– Я извинился! – каркнул Ворон, теряя терпение. – И давай прекратим эту дискуссию, чтобы не терять драгоценного, и без того уже безвозвратно потерянного времени! Если же ты не удовлетворен, то по окончании нашего разговора я позволю тебе отплатить мне тем же.

– То есть ущипнуть тебя за ухо? – саркастически хмыкнул я. – Хорошо. Только ты должен показать мне, где у тебя уши. Так что ты от меня хотел?

– Я? Ах да! – Ворон потер лоб и снова заложил крылья за спину. – Из твоих слов, – начал он, расхаживая вдоль стола, – я вывел, что у вас Здесь существует целый пласт неизвестной мне литературы, которую можно отнести к магической. Я не буду останавливаться на причинах, почему, – он выделил голосом последнее слово, – почему я узнаю об этом только сейчас. Я не могу признать это своим упущением, так как в силу ряда обстоятельств не являюсь ни покупателем книг, ни абонентом какой-либо публичной библиотеки. Не скажу также, что виноват в том ты, хотя мог бы меня и проинформировать ранее, зная, чему именно я посвящаю все свое время и все свои силы.

– Но я не знаю! – возразил я возмущенно. – Я знаю только, что ты целыми днями читаешь сказки…

– Я не читаю! – возмущенно каркнул Ворон. – Я изучаю! Я продолжаю начатый Бабушкой труд по изучению Здешнего фольклора – сказок, легенд и мифов – с целью определить, имеются ли какие-то сведения в вашем Здесь о наличии перехода между вашим Здесь и нашим Там. И, ежели таковые имеются, попытаться наладить этот переход. В поисках выхода, да-да, в поисках выхода, для возвращения домой…

– Погоди, погоди! – остановил я Ворона. – Не ты ли говорил, что фольклор в частности и произведения искусства вообще нельзя считать источником научных знаний? Помнится, ты еще с Ладой поссорился по этому поводу?..

– Да, то есть нет! – каркнул Ворон, выходя из себя. – Я говорил и повторю, что литература не есть источник фактических знаний, а только лишь творческое переосмысление действительности! Но, – я подчеркиваю! – Действительности! Для того чтобы произведение искусства имело художественную ценность, оно должно быть прежде всего правдивым. Правда должна лежать в его основе, истина! Поэтому я ищу и извлекаю из сказок крупицы истины, которые относятся к посещению Здешними уроженцами нашего мира. И наоборот. И ты должен составить для меня список книг, то есть этой своей фантастики, в которых упоминается о переходе между мирами…

– Ворон, опомнись! – теперь уже заорал я. – Какая истина в фантастике! То есть там есть, конечно, правда характеров и логика событий, но не больше! Все, о чем там пишется, не существует! Это выдумка! Фантазия автора! Он придумывает миры и персонажей, придумывает сам, из головы берет! На самом деле в реальности всего этого нет!

Ворон посмотрел на меня как-то странно. Я бы даже сказал, с жалостью.

– Откуда ты знаешь? – спросил он неожиданно спокойно. – Откуда ты знаешь, что ничего этого не существует?

– Ну как это? – опешил я. – Знаю, и все. Выдумка это, и ничего более.

– А что такое выдумка? – вкрадчиво спросил Ворон. – Ты уверен, что знаешь, что такое выдумка и откуда она берется? Как она возникает? Может быть, человек, имеющий определенный дар, то есть то, что вы называете воображением, просто неким неизвестным пока науке способом получает информацию? О событиях, произошедших в других мирах? Реальных мирах, заметь! То, что миров – множество, считай доказанным нашим с Ладой Здесь пребыванием. Мы-то ведь – и это абсолютно точно – из другого мира!

– Ерунда! – не сдавался я. – Ты что, видел этот мир? Ты его щупал? Тебе просто сказали, что ты – Оттуда, а ты ничего и не помнишь даже! В том мире, как мне Лада говорила, ты был просто яйцом! Это уже Здесь ты вылупился! И тебе просто рассказали – Бабушка рассказала, – что ты – не Отсюда, а Оттуда. Поэтому давай будем считать существование твоего Там гипотетическим. Чтобы избежать голословных утверждений.

– Утверждение лица, обладающего магическим даром, не бывает голословным, – устало произнес Ворон. – Ты не знаешь еще, что маг, даже начинающий, не может врать. Он может скрывать истину тем или иным способом, но врать напрямую маг не может. Он может заблуждаться, то есть принимать ложь за истину – мага, как любого человека, можно обмануть. Но сам он не может вымолвить даже и слова неправды. Поэтому Бабушке можно верить.

– А это тебе откуда известно? Не сама ли Бабушка тебе это сказала? Но если она врала и в этом случае? Тогда и прежнее ее утверждение было ложью – я имею в виду утверждение о вашем происхождении из другого мира!

– Нет, это-то как раз не ложь! – покачал головой Ворон. – Ты когда-нибудь слышал, чтобы Лада солгала?

– Нет, но это ничего не доказывает! Может быть, она врет хорошо. Талантливо. И ее на вранье просто еще не поймали.

– Никак нет, – по-прежнему покачивая головой, грустно сказал Ворон. – Она не умеет. Попроси ее что-нибудь солгать – и ты увидишь. Это невозможно.

– А подделка документов? Это то же самое, что вранье, – а она подделывала документы. И неоднократно. И Бабушка подделывала.

– Я же тебе объяснил – она не может произнести ни слова неправды. Физически не в состоянии. А подделка документов – это всего только отображение на бумаге несуществующих на самом деле событий и дат. Это не ложь в прямом смысле слова, то есть не высказанная ложь, понимаешь? Да что Лада – ты сам у нас всего только начинающий маг, но попробуй солги что-нибудь. Вот увидишь, у тебя не получится.

– Ну какой же я маг! – засмущался я. Мне, конечно, было приятно слышать такое лестное о себе мнение. – Я так, подмастерье пока что… – Мне хотелось сказать Нечто иное: что я не маг, что уметь пользоваться магическим прибором – еще не значит быть магом, что я вообще не хочу быть магом, а мечтаю опять превратиться в человека… В общем, я много чего хотел сказать.

– Подмастерье в магическом деле называется фамулус. Ученик то есть, – пояснил Ворон. – Ну давай, попробуй, – подзадорил он меня. – Скажи, например, что ты – собака.

– Нет, зачем же величать себя таким бранным словом. Я кот… То есть человек… То есть…

Я запутался.

– Ну хорошо, скажи… Скажи, что ты – птичка. Это ведь не бранное слово?

– Нет, – согласился я. – Не бранное. Я… я… я…

Я не смог. Как ни пытался назвать себя птичкой, у меня ничего не получалось. То есть слова из меня не выдавливались. До тех пор, пока я не придумал такой вариант:

– Где-то в глубине своей души я – птичка…

– Что означает, что в птицу тебя тоже можно было бы трансформировать, – заметил Ворон глубокомысленно, скорее для себя, чем для меня. – Вот видишь, а без оговорок утверждать, что ты есть птица, ты уже не можешь, потому как это будет вранье. Ложь, говоря иначе. Возвращаясь же к нашим баранам, я повторю: – будь добр до завтрашнего утра составить мне полный список…

– До утра я не успею, – прервал я его. – И список полный я не составлю. Фантастики сейчас развелось слишком много, я не упомню даже то, что читал, не говорю уже о том, чего не читал. И при чем здесь бараны?

– Неважно, – сказал Ворон. – Значит, все, что упомнишь, – чтобы утром у меня на столе был список. Спокойной ночи! – Он вылетел из кабинета, а я остался сидеть на стульчике перед пишущей машинкой. В машинку был вставлен листочек.

Как назло, и как это всегда бывает, все перепуталось в моей голове. Если я помнил название, я никак не мог сообразить, кто автор. Или же точно зная, что вот у этого автора есть роман о том-то и том-то, с многочисленными мирами и переходами между ними, я никак не мог вспомнить название книги. Или же вылетело из головы все: и автор, и название – зато остались в памяти обложка и сюжет.

Кое-как, с грехом пополам я настучал списочек из пяти или шести книжек. Помнится, там был Сташефф с его чародеем и с его магом, «31-е июня» Пристли и что-то еще. Во всяком случае, Ворон получил требуемое и вручил наутро Ладе составленный мною список с поручением найти требуемые книги как можно быстрее.

Вот так все и началось – я имею в виду трудовые будни на моем новом поприще. Конечно, я сам этого хотел – не зря же с такой настойчивостью добивался у Лады позволения носить магопенсне и обучения плетению магионной сетки. Но я же не знал, чем это все закончится! А закончилось все очень для меня невесело.

О, где вы, беззаботные деньки минувшего лета! Где вы, ночные чаепития и неторопливые беседы за чашечкой чая с молочком или же – изредка, чтоб не привыкать чрезмерно к такой роскоши, – со сливочками, густыми, жирными, божественного вкуса!.. Где вы, приятные пробежки по соседским кухням, небесполезные в гастрономическом отношении и безусловно полезные для здоровья!..

Увы! Всего этого я был теперь лишен. Денно и нощно я занимался теперь с Вороном, или – когда позволяло время и было на то у Лады желание – с ней, с нашей Ладушкой, нашей чародейкой. Я заучивал наизусть заклинания и наговоры, зазубривал заговоры и рецепты, учился распознавать полезные и вредные растения, а также существа и вещества. На мои робкие попытки протеста – дескать, мне все это не нужно и вряд ли когда-нибудь пригодится – Ворон отвечал только одним способом – очень больно клевал в темечко.

– Мне лучше знать, что тебе пригодится, что нет. И вообще, учу как умею – как меня учили, даже нет, меня еще не так учили! – каркал он раздраженно. – Человек не может знать, что ему пригодится, и чем больше он узнает в процессе обучения, тем легче ему потом в процессе применения своих знаний на практике.

– «Тяжело в учении – легко в бою», – бормотал я себе под нос, и Ворон с его сверхчувствительным слухом поддакивал:

– Вот-вот! Ты сам все понимаешь!

– Это не я, это Суворов!

– Значит, Суворов все понимал. Ничего, ты тоже поймешь, еще и спасибо скажешь!..

Спал я теперь урывками и все больше на стуле в кабинете. Прогуливался только раз в день, утречком, и только при условии хорошей погоды. Одно лишь осталось от прежнего – наши трапезы: завтрак, обед, полдник и ужин. Я старался подольше посидеть за столом, порастягивать удовольствие, но Ворон, бдительно заглядывавший в мою тарелку, каркал повелительно:

– Давай жуй быстрее! У нас еще полно работы!..

И я послушно давился непрожеванным куском и плелся в кабинет. Работы действительно было много.

Ведь я не только учился. Я еще и помогал Ворону, делая выборки из книг в жанре фэнтези, исправно поставляемых нам Ладой. Нас интересовала любая информация о множественности миров и возможности перехода между ними. Конечно, мы отбрасывали такой способ путешествия, как межзвездный перелет – из-за его сложности и дороговизны, а также непредсказуемости результата и скорости достижения цели. Нас совсем не устраивало попасть в нужный мир лет через тысячу после старта с Земли. К тому же мы не знали координаты этого Там, а не зная координат, легко заблудиться как в море или на суше, так и во Вселенной. Всю остальную информацию мы тщательно выискивали и выписывали на отдельные карточки, употребляя для этого использованные перфокарты, которые Лада приносила нам с работы. А потом мы эти карточки классифицировали: переход с применением магических предметов собственного изготовления, предметов, изготовленных действующими магами, изготовленных неизвестно когда и кем, давними магами или даже богами, и так далее и тому подобное; переходы, обеспеченные силой мысли, или с помощью заклинания, или с помощью знания, или…

Разделов, пунктов и подпунктов в этой классификации имелось множество, и я все не помню. Зато Ворон обладал феноменальной памятью. Однажды прочитанное им укладывалось в его памяти на полочку и в случае надобности могло быть извлечено в считаные секунды. Никакого склероза! Впрочем, для ворона он был очень и очень юн и не достиг еще совершеннолетия. Я недоумевал: зачем ему карточки, если он и так все помнит? Но Ворон настаивал на необходимости картотеки, и я не спорил – и так темечко мое постоянно болело. Ворон утверждал, что это фантомные боли, потому что трижды в сутки Домовушка обрабатывал мои раны живомертвой водой, и все сразу зарастало и исцелялось. И что если бы на то его, Ворона, воля, я был бы необработан и окровавлен двадцать четыре часа в сутки, потому что в таком случае моя память работала бы быстрее и лучше. Я протестовал поначалу по поводу столь варварского, средневекового подхода к образованию, но потом перестал, потому что ничего, кроме серии новых клевков, своими протестами не добился.

Редкие часы, посвящаемые мне Ладой, я расценивал как подарок судьбы. Лада была педагогом мягким и понимающим, хотя и требовательным. Она не заставляла меня напрягать память, мы с ней занимались прикладной магией и выполняли различные упражнения, причем она хвалила меня, если, по ее мнению, я справлялся неплохо, и никогда не била и не ругала, когда у меня что-нибудь не получалось. Просто повторяла упражнение еще раз, и еще, и еще. Иногда она высказывала Ворону свои сомнения по поводу количества сообщаемой мне информации.

– Все-таки он кот, а не человек, – говорила она задумчиво, поглаживая мою шейку или почесывая за ушком. – Вряд ли его магические способности останутся с ним в его человеческой ипостаси… А у котов совсем другая магия, не такая, как у людей, и, кстати, очень плохо изученная… Может быть, ограничимся только некоторыми прикладными дисциплинами, кошачьим чихом, например, сглазом и его снятием, изгнанием демонов и прочей информацией того же порядка?

Ворон, нахохлившись и насупившись, отвечал ей, что он учит меня тому, что знает сам, и так, как умеет, и что он, Ворон, делает все, что в его силах, и иначе не может. А если он не подходит на роль преподавателя, то пожалуйста, он может бросить это занятие, и пусть Лада сама готовит своего фамулуса. В его словах я слышал обиду и – немножечко – зависть. Ворон завидовал тому, что вот он, Ворон, такой грамотный, такой образованный, будущий преминистр, а ныне – первый советник Лады, а не может выполнить даже простого упражнения по строительству решетки магионов. А я, непросвещенный, глупый местный уроженец, справляюсь не только с решеткой, но и с направленным потоком, и узорным плетением, и чихом, и сглазом, и даже начинаю уже различать магионы без всяких приборов, а просто определенным образом прищурив глаза. Конечно, то, что я делал, еще не было в полном смысле слова магией, я даже положительно заряженный магион от отрицательного не мог отличить, не говоря уже о наложении и снятии сложных заклятий или изменении структуры вещества. Но первые шаги были мною уже сделаны, и Ворон прекрасно понимал, что ему меня уже не догнать. Я был магом, а он – нет, и все его теоретические знания ничего не значили по сравнению с этими самыми первыми моими шагами.

Кончилось тем, что я похудел, пострашнел, шерсть моя стала вылезать клочьями и потеряла прежний блеск, появились одышка и слабость – поднимаясь на пятый этаж, я два-три раза останавливался.

Домовушка, встревоженный моим состоянием, попробовал урезонить Ворона, требуя уменьшения нагрузки на мой ослабленный учением организм.

– Глянь, птица ты жестокая, безразумная, совсем хворый наш коток! Одни глазищи да усищи остались, ни тела, ни вальяжности прежней!.. Не ровен час, помрет, что тогда делать-то будем!.. Давеча шерсти котиной с ковра собрал – на чулки хватит, врать не буду, да еще останется…

– Линька у него, – резко возражал Ворон. – От линьки еще никто не умирал. Не мешай нам заниматься.

– Да какая ж то линька, когда на ём уж проплешины, как на выкошенном лугу, – по бочкам да на спинке!.. Совсем котейка загонишь, птица ты безжалостная!

Ворон игнорировал такие заявления – в лучшем случае; в худшем же – клевал меня в темечко не за провинность, а просто так, авансом. Домовушка, видя, что его вмешательство ни к чему хорошему для меня не приводит, вздыхал сокрушенно и удалялся, бормоча что-то себе под нос – я думаю, поносил Ворона.

В конце концов он не выдержал и пожаловался Ладе.

Надо заметить, что с Ладой в то время творилось что-то странное. Я, занятый науками, не сразу отметил эту перемену, зато коалиция холоднокровных, как мне было сообщено после, без устали чесала языки по поводу того, что происходит, и перемывала Ладе ее белые косточки.

Во-первых, Лада начала краситься. У Домовушки случилось что-то вроде сердечного приступа (поскольку сердца у него нет, то до инфаркта дело не дошло, хотя – кто его знает, что у них, у домовых, за болезни! Может, то, что случилось, еще хуже инфаркта?), когда он впервые увидел, как Лада красит помадой губы и пудрится. Дальше – больше: она купила французскую тушь для ресниц и огромный трехэтажный набор косметики – всякие там тени, блестки, румяна и прочее в изящном зачехленном футлярчике. Домовушка, узнав про цену этого наборчика, мигом пришел в себя и закатил Ладе грандиозный скандал, предсказывая' всем нам голодную смерть, а также нищенскую суму и прочие столь же приятные атрибуты разорения.

– По миру пойдем! – кричал он, пытаясь рвать шерсть на своей головке. – Протянем лапы! Объедками помойными питаться будем!.. Доброхотными даяниями пробавляться!.. А ты, глупая девка, еще наплачешься!.. Ишь, что удумала – рожу себе малевать! Страмница! Да какой Светлый витязь, Славный царевич, Удалой королевич на тебя глянет! Кому девка размалеванная нужна! Только для баловства, а жениться чтобы – так никто на тебе теперь не женится!.. Разве что охламон какой, Иван Запечный, пеплом вымазанный, таку кралю за себя возьмет, и то, я мыслю, поостережется!..

Я не слышал этого скандала, потому что, умаявшись, спал без задних лап. Много позже мне рассказывал о нем Жаб, изображая действие в лицах:

– А Лада так руки в боки, и на Домовушку пошла, и аж шипит: «Ты что ж это такие слова мне говоришь, а? Кто дал тебе право меня, княжну Светелградскую, такими словами позорить? Как у тебя язык на такое вот повернулся? Как смеешь!» – и вроде бы – поверишь, Кот, ростом под потолок стала, Домовушка вначале начал в таракана перекидываться – от испуга, я думаю, но после перестал, и вот так – голова тараканья, с усищами, а ножки – в валенках – на Ладу пошел. Я уж драки жду, а они сошлись посреди кухни и только друг на друга уставились. И молчат. Ну я и говорю: а что, говорю, ничего, говорю, такого, сейчас все красятся, время такое, мода. Против моды, говорю, идти – что против ветра плевать. А ты, Домовушка, должен войти в положение – как же, чтоб княжна наша хуже других оказалась, говорю. И тут этот карась – веришь ли, Кот! – высовывает свое рыло из банки и строго так заявляет: «Я с Домовушкой целиком и полностью согласный. Все эти размалеванные девицы не отличаются моральной чистоплотностью. Чем больше на лице краски, тем грязнее под этой личиной душа. Зачем тебе, Лада, столь дешевый прием? Ведь ты же магиня, тебе же и так нету равных по красоте!» Тут Пес выступает – он, конечно, тоже против раскраски, но его бесценную Ладочку затронули, и он как рявкнет: «А ну молчать все! Все, что Лада делает, она делает правильно. И нечего всяким лохматым ей пенять! Свои бы усы мыли почаще!» Домовушка лапой за усы свои тараканьи – а у него манная каша на усах присохшая, с утра не умылся. Он и заверещал не пойми что и перекинулся в таракана уже окончательно…

Домовушка просидел в щели, принимая нормальный облик только лишь на недолгое время – чтобы приготовить поесть, – два дня. Даже посуду не мыл. Даже телевизор не смотрел. Потом Лада к нему подлизалась, отнесла в починку кофемолку, сломанную еще прошлой зимой, пирожок с орехами и курагой, довольно вкусный, самолично испекла, и Домовушка вылез из своего добровольного заточения. Они долго разговаривали о чем-то, запершись в комнате Лады, но я был слишком утомлен, чтобы подслушивать. Мир на некоторое время был восстановлен, и мы облегченно вздохнули – пшено за эти два дня успело нам поднадоесть.

Как раз в этот период мирного соглашения Домовушка и обратил внимание Лады на мое плачевное состояние. Конечно, будь Лада повнимательнее, она и сама заметила бы мою худобу и вылезшую шерсть. Однако, как я уже указывал, с Ладой творилось нечто странное. Она разговаривала и ходила как бы во сне, иногда замирала, не договорив фразу и даже слово, и смотрела куда-то мимо нас – и не в стенку, а сквозь нее – и видела неизвестно что, но находилось это неизвестно что, судя по ее прищуру, очень далеко, где-то в Африке. Разве тут разглядишь несчастного отощавшего кота у себя на коленях!..

Итак, Домовушка указал Ладе на мой ужасный вид. Лада встревожилась:

– Да, Кот, правда? Что это с тобой? С чего бы это?

– Вот ежели на дворе был бы март, – глубокомысленно заметил Домовушка, берясь за спицы, – или когда бы наш котейко шлялся по крышам дни и ночи напролет, тогда бы оно ясно было бы – от такого вот дела завсегда тощими становятся, что коты, что кобеля, что – прости уж – мужики… Наш, однако, дома сидит, учится. И потому все это – от учения, поскольку, пока он в лапы к Ворону не попал, был гладкий да ладный, как то коту приличному и полагается… У, птица жестокая!.. – Домовушка погрозил в сторону кабинета, в котором сейчас дремал Ворон, спицей. – Нет в ней ни к кому ни жалости, ни сострадания!

– Я вообще-то Ворону намекала… – задумчиво произнесла Лада. – Только он говорит, что иначе учить не умеет…

– Дак на что его и вовсе учить-то? – вскричал Домовушка. – На что? Что, волхва из него готовить будем али чародея брадатого? Кот – он котом и должен быть, и никем иным. Я так разумею: ежели ему на роду написано ведуном стать, так он им и станет, не перенапрягаясь. А ежели не написано, то он лапы протянет от эдакой науки. Всему меру знать надобно, я тебе скажу. Делу, как говорится, время, а потехе – час, но этот час всенепременно нужон. А котейко-то наш не то что тешиться – и поесть толком не успевает, не дает ему эта птица прежесточайшая…

– Так я и знал! – каркнул Ворон из-за двери. – Стоит мне на минуту – да где там на минуту! – на секунду отвлечься, как этот неуч начинает уже свои гнусные инсинуации!

– Во! – ткнул спицей в сторону двери Домовушка. – Слышь? Об сером речь, и серый навстречь. Со всеми своими непотребствами словесными.

Лада махнула белой ручкой, прерывая Домовушку. Она задумалась – едва заметная морщинка прорезала ее хорошенький лобик. Ворон с треском распахнул дверь, влетел и уселся на кресле, нахохлившись. Но и его, как только он раскрыл клюв, чтобы разразиться гневной тирадой, прервала Лада.

– Режим! – изрекла она наконец. – Ворон, я прошу тебя: составь расписание занятий, обязательно с учетом замечаний Домовушки и, конечно, пожеланий самого Кота. Ему нужен режим, иначе он действительно скоро протянет лапы.

Ворон возмущался, Ворон доказывал, что без труда не вытянешь рыбку из пруда, и что терпенье и труд все перетрут, и что ученье – свет, а неученье, как вы сами знаете, тьма. И так далее.

Лада была непреклонна. Она не спорила, и не убеждала, и не уговаривала. Она сказала:

– И необходима какая-то учебная программа. Нужна система, научный подход. Ворон, ты ж у нас наимудрейший, неужели ты не понимаешь необходимости научного подхода в педагогике?

И все. Ворон заткнулся, хрипло каркнув нечто неразборчивое. Он погрустнел, и, когда чуть попозже я зашел в кабинет подготовиться к очередному уроку, Ворон изгнал меня и велел вплоть до его позволения в кабинет не входить.

– А что ж ты думал, – сказал мне Домовушка в ответ на мое недоумение по поводу странного поведения Ворона. – Ему таковой упрек, что он не по науке что-то делает, – нож острый. Боюсь, как бы у него снова дырпрессия не случилась… Оченно он мученически таковые упреки переносит.

Депрессия у Ворона не началась, но наутро он объявил мне, что до тех пор, пока он, Ворон, не составит требуемую Ладой учебную программу, я могу почитать себя свободным не только от занятий, но и от работы по изучению фантастики. Так сказать, в отпуске. Или, точнее, на каникулах – тем более что приближался Новый год, а там Рождество и Святки, так что каникулы у меня вполне законные. «Обусловленные», по выражению Ворона.