Итак, я стал котом. В облике человека я был молодым, высоким, красивым. Кот из меня получился молодой, крупный и опять-таки красивый. Как ни странно, я быстро – уж очень быстро, на мой взгляд, – примирился со случившимся со мною. Ворон объяснил, что моя вторая составляющая слишком долго находилась в подчинении у первой, человеческой, и теперь, вырвавшись на свободу, она (то есть кошачья составляющая) наслаждается жизнью. И что я довольно долго буду теперь находиться в состоянии эйфории – так всегда бывает, когда проходит первый шок после трансформирования. Зато потом – это чтобы я был готов – наступит легкая депрессия. Можно провести параллель с бросившим курить – вначале ему очень плохо, затем, наоборот, очень хорошо, а потом наступает время, когда он сам не знает, чего он хочет, а хочет он закурить. Я тут же почувствовал, что очень хочу курить. Ворон сказал, что препятствий тому он не видит и чтобы попросил Ладу купить сигареты. Я попросил. Лада купила мне пачку «Примы», и стал я курящим котом.

Но это чуть позже. А вначале я просто не мог понять, почему это я не тоскую, не лью, так сказать, слезы, не рву на себе волосы (пардон, шерсть) и вообще вполне спокоен и даже доволен. Я как будто родился котом, как будто всю свою жизнь провел на бархатной подушечке, питаясь молоком и манной кашкой, сваренной хозяйственным, рачительным и хлебосольным Домовушкой. Я даже не переживал о своих близких, то есть о маме, сестре и бабушке, а ведь они волновались, разыскивали меня и заявили в милицию – об этом я узнал, подслушав двух сплетничающих в подъезде кошек. К сожалению, я не мог расспросить этих кошек поподробнее. Всякие отношения с ныне мне подобными являлись для меня запретными.

При моем появлении во дворе я слышал за своей спиной хихиканье и насмешки. Иногда мне смеялись в лицо – извините, в морду – и называли всякими нехорошими словами. Позорная кличка «импотент» прочно прилипла ко мне. Так что, сами понимаете, ни о каком общении не могло идти речи. Я только мечтал встретить как-нибудь в темном уголке эту самую драную кошку-бродяжку и дать ей понять, что я о ней думаю. Я (мысленно) осыпал ее всеми известными мне оскорблениями на кошачьем и человечьем языках. Я (мысленно) подвергал ее самым изощренным пыткам, какие только мог изобрести. К сожалению, она очень долго не попадалась мне на глаза. А когда попалась, у меня были иные заботы.

Пока же я, так сказать, осваивал новую экологическую нишу. Я имею в виду пятьдесят вторую квартиру.

Должен отметить, что много времени это не потребовало. Очень скоро я стал здесь совсем своим.

Когда Лада возвращалась с работы домой, я терся о ее стройные, несколько полноватые ножки. По утрам я будил ее легким прикосновением к нежному личику или белому плечику. Лада в ответ говорила: «Ох ты мой ласковый Котик!» – и чесала меня за ушком. Или целовала в лобик. Я мурлыкал. Мы оставались довольны друг другом.

Вечерами или в выходные дни Лада любила сидеть у окошка в маленькой комнате – той самой, с кроватью и шкафом, в которой я был трансформирован, – и глядеть во двор. Я устраивался на ее коленях. Лада гладила мне спинку. Мы болтали о том о сем или молчали – смотря по настроению. Лада даже позволяла мне спать в своей постели, и я с удовольствием это делал. С удовольствием – потому что, во-первых, постель была мягкая и теплая: семь уложенных друг на друга перин и пуховиков; а во-вторых, потому что Псу это не нравилось. Он завидовал и ревновал.

С Псом у меня установились отношения ровные, но прохладные. Первое время он еще пытался меня опекать, но я, со свойственным мне чувством собственного достоинства, воспротивился этому, и Пес отстал.

Я стал постоянным собеседником Ворона. Прежде, до моего появления в семье, Ворон постоянно нуждался в аудитории. Он привык выражаться заумным наукообразным языком, и лексикон его был слишком сложен для понимания, недоступен прочим домочадцам. За исключением Лады, конечно. Но Лада отказывалась выслушивать длинные речи Ворона, потому как во всем, что касается магии и колдовства, она разбиралась гораздо лучше своего советника, а рассуждения на прочие темы ее просто не интересовали. «Надо будет, я тебя спрошу, а сейчас помолчи, пожалуйста!» – обрывала она Ворона на полуслове. Я же, с моим неоконченным высшим образованием, вполне подходил Ворону в качестве слушателя. Даже иногда выступал его оппонентом, когда Ворон, по моему мнению, слишком уж вольно трактовал некоторые научные положения.

Я помогал Домовушке в его хозяйственных хлопотах: накрывал на стол, резал хлеб, вытирал после мытья посуду, подставлял лапы, когда Домовушке было нужно перемотать пряжу. Я даже обсуждал с ним похождения Марии (или Марианны) – ни с кем другим Домовушка не мог об этом поговорить. Нет, я не смотрел сериал, не думайте, просто Домовушка, пока возился с тестом или кроил для Лады новую рубашку, подробно пересказывал мне содержание предыдущей серии, с комментариями, разумеется, а потом высказывал предположения о том, что будет дальше. Главное для него было, чтобы конец был хорошим. Кстати, очень скоро я оказался для Домовушки незаменимым. Меня заинтересовало, почему Домовушка смотрит телевизор только лишь по вечерам или в выходные. Днем же, прочитав по слогам телевизионную программу и обнаружив в ней какой-нибудь фильм, Домовушка вздыхал сокрушенно и впадал в свое ворчливое настроение. В этом настроении он постоянно ссорился с Вороном, придирался к Псу и ко мне, язвительно прохаживался по поводу Паука, а самое неприятное – он не стряпал ничего вкусного. Более того – в этом самом настроении он варил пшенную кашу. А я не терплю пшена ни в каком виде.

Однажды я задал Домовушке вопрос, почему бы ему не включить сейчас (было что-то около полудня) телевизор и не посмотреть первую серию фильма «Цыган».

– Не умею я, – ответил мне Домовушка со вздохом. – Не обучен.

– Врет, – квакнул на это Жаб из своей миски. – Боится просто.

– Не вру. Не умею. А никак взорвется? Или сломаю чего в машинке-то…

Пес со своими неловкими лапами ничем не мог ему помочь. А Ворон считал просмотр кинофильмов пустой тратой времени и не включал телевизор для Домовушки из принципа.

– Вот если бы ты захотел посмотреть передачу «Очевидное невероятное» или хотя бы киножурнал «Хочу все знать», я бы с удовольствием пошел тебе навстречу, – говорила мудрая, но слишком нудная птица.

Выяснив, что я умею, не боюсь и всегда готов нажать на кнопочку, Домовушка полюбил меня благодарной и преданной любовью. С тех пор, стоило мне только намекнуть, что вот, мол, пирожочков что-то хочется с грибочками, как Домовушка вихрем мчался на кухню ставить тесто и замачивать сушеные грибки. Впрочем, Домовушка всегда все делал быстро – я имею в виду его хлопоты по дому. Только и слышны были «шлеп-шлеп» или «хлюп-хлюп» его растоптанных валенок, когда он стряпал, или убирал, или стирал. Иголка и спицы молнией мелькали в его ловких лапках. Ел он тоже быстро. Зато обстоятельно и со вкусом пил чай, особенно уважал с конфеткой, любой шоколадке предпочитая карамель «Взлетная».

С тех пор как мы перешли на дневной просмотр телевизионных программ, многие свои хозяйственные дела Домовушка перенес на ночное время. Видел он в темноте прекрасно, и вообще ночью был более бодр, чем днем: по его словам, все-таки он являлся существом, ведущим ночной, а не дневной образ жизни. Я же еще в бытность мою человеком привык не спать по ночам, а уж став котом, просто испытывал потребность в ночных бдениях. Поэтому я охотно составлял компанию Домовушке и в темное время суток. А тот, изложив мне очередную серию «Марии-Марианны», переходил к русским народным сказкам, которых знал великое множество, или рассказывал о своей жизни: об их с Бабушкой и Ладой скитаниях по городам страны, или о еще более ранних временах истории из быта русской дореволюционной деревни. На вопрос о своем возрасте он отвечал очень туманно, мол, года мои не считаные, не веданые, а помню я дела-события былые почитай от ляшского нашествия. Вот тогда-то он, Домовушка, и начал понемногу из черного таракана, каким был до того, в домовые перевоплощаться.

Оказывается, они, домовые то есть, именно таким способом и появляются на свет. Берегите черных тараканов!

Домовушка посмеялся над этим моим заблуждением. Далеко не каждый таракан может превратиться в домового, а только таракан особой породы, которая ныне – благодаря широкому распространению инсектицидов – практически исчезла. К тому же в доме, где обитает таракан нужной породы, должно жить как минимум три поколения семьи. То есть если в доме часто меняются хозяева или нет детей – в таком доме домовой не появится никогда. Потому что для домового необходима определенная моральная атмосфера, которая держится на мудрости дедов и веселом озорстве внучат. Или, если хотите, на занудливых стариках и доставучих детках. Прежде домовых ценили, берегли и, перебираясь на новое место, брали с собой, обычно в совке для мусора, накрыв веником, – домовой не может самостоятельно покинуть место своего обитания, и его надо ограждать от вредного для него воздействия окружающей среды. Поскольку Бабушка с Ладой переезжали часто и на далекие расстояния, такой способ транспортировки явно не годился. Поэтому Домовушку перевозили внутри небольшой матрешки. Обычно матрешка эта стояла в кухне на полочке в качестве украшения.

Домовушка превращался, или, как он говорил, перекидывался, в таракана редко. Когда у него что-то болело, потому что, по его словам, «у тараканов в нутре и нет ничего, и болеть нечему», или когда в дверь звонили либо в квартире находился кто-то чужой.

– Нам, домовым, не след на глаза людям показываться, – объяснил он мне. – Это я после уж пообвык, заленился каждый раз нужный вид принимать. А прежде я все больше в щели какой отсиживался, а уж ночью – тогда да, ночью я перекинусь, да и на кухню, порядок наводить. И Бабушка мне оченно пособляла. Это Лада у нас белоручка, а Бабушка – не-э, Бабушка работяща была… А вот как купили телевизорную эту машину – тут я и того… Очень уж дело завлекательное – кино это.

Однажды я невольно обидел его.

– Значит, ты будешь нечистая сила? – спросил я как-то, когда он рассказывал о способах порчи имущества, применяемых для воспитания нерадивых хозяек.

– Почему это нечистая? – возмутился он до слез, – нечистая – это Баба-яга, или кикимора болотная, или там упыри с вурдалаками, а мы, домовые, – род почтенный, уважаемый, наравне с лешими и водяными стоим…

– Значит, вы добрые?

Домовушка разозлился, и слезы его мигом высохли.

– Что это ты такое говоришь! – закричал он воинственно. – По-твоему, кто не нечистый – так и добрый уже! Охранители мы, сила такая, охранительная. Дух бережем. А уж какой в доме дух – добрый, злой ли, – это уж от вас, от людей, зависит.

Я извинился, и мир был восстановлен.

Иногда, когда Домовушка уставал работать языком, который у него уже и заплетаться начинал, он просил рассказать что-нибудь меня. Очень скоро я исчерпал запас своих заслуживающих внимания воспоминаний и перешел к изложению прочитанных когда-то книг. Домовушке очень понравилось мое новое начинание, и скоро ночные наши бдения превратились почти исключительно в театр одного актера, коим выступал я. К нам присоединялся – послушать – также и Пес, считавший своим долгом не спать по ночам. Он притворялся, что охраняет квартиру. А поскольку посиделки наши проходили в основном на кухне, моими невольными слушателями – а потом и горячими поклонниками – стали Жаб и Рыб. Как-то раз залетел к нам на огонек и Ворон, что имело для всех нас очень серьезные последствия. Но об этом позже.

С обитателями кухни – почти со всеми, кроме Паука, – я тоже завел приятельские отношения.

Я сочувственно выслушивал жалобы Жаба – ах как он любил пожаловаться, этот Жаб! Не знаю, что думал там в своей паутине Паук – за два месяца я видел его едва ли раза два, а голоса его и вовсе не слыхал, – а вот Жаб был уверен во всеобщем к нему, Жабу, отвращении. Можно ли хорошо относиться к такому бугристому и шишковатому, к такому противному на вид земноводному? Нет, нельзя. И Лада лицемерит, когда говорит, что можно. Впрочем, чего еще следует ожидать от красивой женщины! Все красивые женщины – лицемерки. Да и некрасивые – тоже. «Тебе хорошо, – говорил он мне с завистью, – ты теплокровный. Мягкий и пушистый. Тебя погладить можно, приласкать… А мы вот с ним, – он тыкал лапкой в сторону банки с Рыбом, – холоднокровные, и никакого кайфу нет с нами возиться. Это всегда так: кто теплый – того и греют». Жаб имел большую склонность к пессимистическим обобщениям.

Рыб иногда пытался остановить струящийся из широких уст Жаба поток мрачных излияний. Высовывался из воды до половины своего туловища – если бы у Рыба была талия, я сказал бы «по пояс», – и, смешно шлепая толстыми губами, говорил, что Жаб не прав, что Лада хорошо к ним относится, и ласкала бы и их обоих. «Но что поделаешь, – говорил он Жабу, – если твоя кожа не терпит грубого прикосновения человеческих пальцев? Вспомни, как однажды ты пересидел перед телевизором, и твоя спина пересохла, и кожа полопалась, и какие муки ты после этого испытывал? Что же касается меня, то лично я предпочитаю, чтобы меня руками не трогали. Нечего».

Как-то я спросил его, не тесно ли ему в банке.

– Нет, – ответил Рыб, подумав. Потом, пошлепав губами, добавил: – А зачем мне простор? Для размышлений места хватает.

– Ну банка – это же так неэстетично, – заметил я.

– Об эстетике пусть она думает, – сухо сказал Рыб. – Я размышляю об ином.

Отвечать на вопрос, что является предметом его размышлений, он категорически отказался, обрезав довольно грубо: «Не твоего ума дело!» Лада явно ошибалась на счет Рыба, говоря, что тот молчалив и задумчив. То есть задумчив он иногда бывал, но вот молчалив – разве что в присутствии Лады. Поболтать Рыб любил, несмотря на то, что от долгого пребывания на воздухе у него начиналась одышка и, по его выражению, «свербела спина».

Кстати – не в порядке сплетни, а из одной лишь любви к истине, – Рыб говорил исключительно неграмотно. Не знаю, что он там преподавал в средней школе, но уж точно не русский язык. Причем его неграмотность ни в какое сравнение не шла с милой старомодной речью Домовушки, со всякими его «ужо», «токмо», «пущай». Нет, лексикон Рыба начинался словом «ихний» и заканчивался словом «покласть».

Я все-таки поговорил с Ладой насчет аквариума.

– Ой, а мне как-то и в голову не пришло! – воскликнула она обрадованно. – Конечно, в банке ему тесно, а аквариум – это так красиво! Можно туда растения всякие, водоросли запустить, домик ему построить из камушков.

– Домик из камушков – это ты, пожалуй, увлеклась, – заметил Ворон, – великоват наш Рыб для домика. А вот украсить наш быт, а также благоустроить среду обитания Рыба – это хорошая мысль.

Против выступил один только экономный Домовушка.

– Опять растраты! – завопил он. – По миру пойдем! Жалованье у тебя, Ладушка, не такое уж и великое, чтобы на забавы деньги тратить. А Рыбу нашему и в банке ладно. Вода свежая, кормят вовремя – что еще человеку надо? Вы его, его спросите, нужон ему тот акварий али не нужон!

Рыба спросили. И тот ответил многословно и многозначно, что вообще-то места ему и так хватает, и он, Рыб, всем доволен и ни в чем не нуждается, и размышлять в тесной клетке можно с не меньшим эффектом, чем в золоченой, но что если она, Лада, так уж желает, чтобы он, Рыб, жил в золоченой клетке, что ж, пусть будет золоченая, а ему, Рыбу, все равно.

Из его речи Лада сделала правильный вывод, что Рыбу очень хочется аквариум.

Вы когда-нибудь видели счастливого карася? Я видел.

Лада все-таки накидала в аквариум камней, расположив их в виде грота, и теперь Рыб не плавал взад и вперед, как прежде, но целыми днями висел на одном месте – в этом самом гроте. Целиком он туда не помещался, и наружу торчала его голова в обрамлении зеленых водорослей. Глаза его были закрыты, а рот растянут в довольной улыбке. Оказывается, рыбы тоже умеют улыбаться – во всяком случае, такие, как наш Рыб. Разумные в некотором роде.

А между тем время шло, и лето уже было в разгаре, я привык к моему новому облику и почти уже не вспоминал, что был когда-то человеком – чьим-то сыном и братом, и еще студентом, и нравился девушкам. Кошкам я не то чтобы не нравился, просто дурная слава бежала впереди меня, и, когда на прогулке я удалялся далеко от дома, забегая в соседние дворы, я имел случай в этом убедиться. Правда, там меня называли несколько иначе – малахольный. Однако общаться со мной не желали. Но и я уже не так сильно стремился к этому. Хотелось, конечно, иногда поухаживать за какой-нибудь миловидной кошечкой, но полное счастье недостижимо, а я пока был доволен своей жизнью и готов был мириться с отсутствием некоторых вещей. Сигареты, покупаемые для меня Ладой, иногда перепадающий мне кусочек мясца – эти маленькие радости компенсировали (пока) отсутствие в моей жизни секса.

Зато в моей жизни появился спорт. Когда я был человеком, я не отличался стремлением к «выше, дальше, сильнее». Став котом, я не очень изменился в этом отношении, то есть результат меня по-прежнему не очень интересовал (за исключением некоторых случаев, на которых я остановлюсь особо). Но небольшая физическая нагрузка, как то: легкая пробежечка на зорьке, карабканье по деревьям, гимнастические упражнения – все это стало мне просто необходимо. Я думаю, потому, что на четырех лапах значительно удобнее (и приятнее) бегать, чем на двух ногах. Кто хочет – может проверить.

Но я остановлюсь на том виде спорта, в котором меня все-таки интересовал результат. Этот вид спорта является исключительно кошачьей прерогативой, человеку им заниматься опасно. Не для жизни опасно, а для личной свободы.

Некоторые очень честные (а именно Пес) называют данный вид спорта воровством. Я много размышлял по этому поводу и пришел к выводу, что к моей ситуации это грубое и вульгарное слово неприменимо. В самом деле, воровство – это лишение кого-либо его собственности незаконным путем, с применением технических средств либо без применения таковых, тайно, то есть украдкой, либо… Впрочем, если не тайно, то это получится уже грабеж или разбой. Когда человек, пусть и очень голодный человек, украдкой берет чужие деньги или даже еду, ему нет оправданий. За ним гонится милиция и владелец украденного, его ловят, отбирают ворованное, сажают в тюрьму. И правильно делают. Закон есть закон, нарушил закон – будь наказан по закону. Я всегда чтил наши советские законы и законы любой другой страны, разумеется, тоже. И никогда их не нарушал, если не считать проезда зайцем в троллейбусе в часы пик. Но кто из нас без греха!.. Тем более что безбилетный проезд в общественном транспорте – это и не грех даже, а так, грешок.

Совсем другое дело, когда голодный кот видит кусок мяса. Кот – животное, подчиняющееся законам животного мира, и, не являясь гражданином никакой страны, кот не подчиняется законам этих стран. Закон же животного мира гласит: «Ешь, когда голоден». Есть еще другой вариант этого закона: «Ешь, не то будешь съеден». Поэтому всякий кот вправе съесть любой кусок мяса. К сожалению, не все люди это понимают.

Поскольку нас дома держали на жесткой вегетарианской диете, я просто был вынужден удовлетворять свою потребность в белках на стороне.

Летом условия для этого оказались чрезвычайно благоприятными – окна во всех квартирах были нараспашку, а в листве растущих возле дома деревьев или вьющегося по стенам винограда можно было прекрасно прятаться от любопытных и бдительных глаз. Я не злоупотреблял своим правом. Я никогда два раза подряд не посещал одну и ту же кухню. Разве что там готовилось что-то уж очень вкусное.

Несколько раз я был бит – не больно, полотенцем по спине, – но ни разу никому не удавалось отнять у меня то, что я приобрел.

К сожалению, мое человеческое прошлое мешало мне. Обычные коты с удовольствием употребляют сырые продукты. Но мне – мне-то перед употреблением нужно было подвергнуть продукт тепловой обработке! Не мог я есть сырое мясо или рыбу!

Однажды я не утерпел. На первом этаже на кухонном столе размораживалась курица. А хозяйка ушла к соседке смотреть телевизор – утренний показ Марии (или Марианны), святое дело! Некоторые пенсионерки в нашем доме предпочитали смотреть сей киношедевр в компании – наверное, чтобы сразу обсудить просмотренную серию.

Это был не какой-нибудь тощий синий магазинный цыпленок – нет, это была жирная курица с базара, с округлыми ногами и полной грудью. Весила она килограмма три, не меньше. Я с трудом уволок ее в кусты и сел отдышаться.

Что дальше? Развести прямо здесь костер и изжарить ее на открытом огне? Но, во-первых, вряд ли я справлюсь со спичками. Во-вторых, вряд ли я смогу приготовить курицу хорошо. Она обязательно с одной стороны подгорит, а внутри будет сырая. То есть я ее испорчу, а портить такой качественный продукт непростительно. А в-третьих – и весьма немаловажное соображение, доложу я вам! – вдруг меня кто-нибудь увидит? Кот, поджаривающий на костре курицу! Это зрелище может свести человека с ума. Мне же прибавит славы, а я не гонюсь за славой. Я скромный.

Потом я подумал о своих соратниках – я имею в виду обитателей пятьдесят второй квартиры. Ведь все они, за исключением, может быть, Рыба – я не знаю, чем питаются караси в природных условиях, – все они хищники, вынужденные довольствоваться кашкой с молочком. А ведь их организмам тоже требуется мясо! И никто, кроме разве что Ворона, не имеет возможности удовлетворить свою потребность в животном белке.

И я принес курицу домой.

Ах, что тут началось!

Если бы я только мог подозревать, что несчастная, ощипанная кустарным способом, замороженная в бытовом холодильнике «Донбасс» птица вызовет такую бурю, я бы никогда и не помыслил приобрести ее!

Домовушка, открыв мне дверь – он всегда впускал меня и Пса, когда мы возвращались с прогулки, – всплеснул лапками и возопил:

– Скоромное! Куда, куда, с дичью-то нельзя!

Но я уже вошел.

Некоторые честные (Пес, например) сразу же начали клеймить меня позором, называя некоторыми неприятными словами, как то: «вор», «негодяй» и совсем уж плохим словом «подонок».

Ворон явно был смущен. С одной стороны, его желтые глаза горели жадным огнем – Ворон алкал мяса. С другой – положение его в семье, чин советника и преминистра в будущем не позволяли ему опускаться до столь низменных желудочных вожделений. И Ворон промямлил:

– Да, Кот, это ты погорячился… Не стоило…

– Что значит «не стоило»! – возмутился Домовушка. – Мы тут Ладу бережем, охраняем, пылинки с нее сдуваем, запреты и условия блюдем, чтоб заклятие не нарушить, не в руку будь сказано. – Суеверный Домовушка поплевал, нагнулся и постучал кулачком по паркету. – А он птицу битую в дом волочит! Ой как негоже! А ты, преминистр, советник наипервейший, всего-то и говоришь, что не стоило! Тьфу!

Пес продолжал бубнить нехорошие слова, иногда срываясь на собачье рычание, и в этом рычании я ясно различал крайнее раздражение – в мой адрес, разумеется. Я решил перейти к активной обороне.

– Я не понимаю! – закричал я, выгибая спину. Шерсть встала торчком, когти как-то сами собой, без моего участия, выпустились. – Я не понимаю! Я несу домой добытое с риском для жизни (тут я малость приврал, не было риска для жизни, не было даже риска просто быть побитым), хочу вас всех накормить, забочусь об окружающих, не съедаю в одиночку! А вы! Я знаю, что Лада не ест мяса. Но где написано, в каком законе сказано, что нам тоже мясо нельзя? Ворон, а ну-ка!

– Да, действительно, – пробормотал смущенный Ворон, – Лада, конечно, не может употреблять мясные продукты в пищу и не может даже их приобретать для нас, но если вы помните, Бабушка, бывало…

– Ой, а ведь да… – растерянно произнес Домовуш-ка. – Бабушка и колбаску когда-никогда, и сало приносила… Но до прихода Лады съедали до шкурочки.

– А что, Лада дома сейчас? Дома, да? – разозлился я окончательно. – Что, эта несчастная курица такая большая, что мы до ее возвращения съесть не сможем? Я что, мамонта принес?

– Сможем, сможем, не волнуйся, – успокоил меня обрадованный Ворон. – Домовушка, ты ее готовь, как хочешь, но я попрошу оставить мне одну ножку сырой.

Я предпочитаю жареную, – заметил я. – Обмазать ее сметанкой, на бутылку – и в духовку.

– Какая бутылка, какая бутылка, и без всякой бутылки управлюсь, вот еще вздумают, бутылки им! – Домовушка, как всякая опытная стряпуха, не терпел указаний и замечаний на тему, что и каким способом стряпать. Он подавал результат на стол и требовал оценки, но не дай бог ему было услышать, что то или иное блюдо можно было приготовить по-иному, а уж о том, что кто-то где-то ел подобное и нашел более вкусным, чем у него, Домовушки, вообще лучше было не заикаться, если вы не хотели потом неделю, а то и две есть три раза в день пшенную кашу.

Казалось, мир был восстановлен, и Домовушка уже зажигал газ, чтобы обшмалить курицу на огне, как вдруг все опять рухнуло. Возмутителем спокойствия на сей раз стал Пес.

– Вы что, совсем ничего не поняли?! – рявкнул вдруг он. – Ведь эта курица – она ворованная! Вы что же, собираетесь есть чужую курицу?

– Она была чужая, – зашипел я по-кошачьи, – а теперь она моя! Я ее добыл! Приобрел! И принес для всех!

– В самом деле, – сконфуженно проговорил Ворон, – эта птица приобретена несколько незаконным путем…

По его алчному взгляду, по тому, как он склонил голову к левому плечу – уж не знаю, что такого было в этой позе, но я понял, что Ворон на моей стороне; более того, я догадывался, что и сам он иногда не брезгует приобретать подобным способом различные деликатесы, чтобы несколько разнообразить свой вегетарианский стол. Но ох уж эти чины! Ох уж это положение в семье! Из-за них Ворон боялся высказать свои соображения в мою пользу.

Трезвый голос со стороны внес ясность в сложившуюся ситуацию и положил конец прениям. Из-под полотенца высунул свою безобразную голову Жаб.

– Эй, вы, умники! – квакнул он. – Об чем речь? Как я понимаю, наш котяра позаимствовал где-то курицу. Оно, конечно, красть грешно. Он больше этого делать не будет – ведь так? – Жаб моргнул. – Однако курица вот она, и с ней надо что-то делать, а выбросить нельзя. Поскольку не нести же бе обратно, значит, нужно съесть. И дело с концом.

Я даже зааплодировал, так мне понравилась мудрая лаконичная речь Жаба. Ворон радостно защелкал клювом.

– Ты совершенно прав! Нести обратно никто ничего не собирается! Хранить ее нельзя, необходимо утилизировать, а поскольку лучшим видом утилизации продуктов питания является их употребление в пищу, необходимо как можно быстрее приступить к тепловой обработке продукта с целью дальнейшего его потребления… Что касается меня, то я уже готов утилизировать причитающуюся мне долю. Ты же, Кот, – обратился он ко мне, вспомнив о своих должностных обязанностях, – ты должен постараться, чтобы этот случай не имел прецедентов…

– Вы как хотите, а я ворованное есть не буду. И Ладе расскажу, – сказал Пес и улегся поперек входной двери хвостом к нам.

Ах, какой аромат разнесся через некоторое время по квартире! Ах, как аппетитно шипела и плевалась начинающая подрумяниваться корочка, когда Домовушка открывал духовку и поливал курочку ее же собственным, вытопившимся в процессе жарки жиром! А когда противень с готовой уже курицей был водружен на стол, какое ласкающее глаз зрелище, какой праздник для всех пяти – или сколько их там – чувств!

Ворон, успевший уже справиться со своей порцией – он умял чуть ли не четверть курицы, доложу я вам! – с вожделением поглядывал на стол. Он, наверное, думал, что поторопился с выбором.

Домовушка, торжественно вымыв лапки, быстро и споро разделал курицу на части так, чтобы никого не обидеть, – соответственно размерам и аппетитам каждого, разумеется. Мне досталась вторая ножка – как виновнику пира. Часть белого мяса Домовушка искрошил меленько и часть (меньшую) высыпал в аквариум Рыбу. Большую часть, нарезанную покрупнее, чем для Рыба, он поставил на блюдечке перед Жабом. Для себя он аккуратно отделил оба крылышка, на отдельное блюдечко уложил печеночку, слегка обжаренную на сковороде, а остальное – кости грудки, спинку, шею – сложил в тарелку Пса.

– Кушать подано! – провозгласил он торжественно. – Пожалуйте к столу. Товарищ капитан Паук, для вас особо сочный кусочек приготовлен, будьте добры… – Я в первый раз увидел, как Паук, ловко перебирая всем своим неимоверным количеством ног, спускается вниз по тоненькой паутинной ниточке, вытягивающейся у него прямо из волосатого живота. Зрелище не из приятных, но даже оно не могло испортить мне аппетит.

Однако некоторые честные, заявив: «Я же сказал, ворованного есть не буду!» – остались лежать в коридоре, напряженной спиной, и хвостом, и ушами выказывая чрезвычайное презрение ко всем нам, нечестным. Поэтому пировали мы не так весело, как того можно было ожидать.

Пес так и не покинул своего поста. Мы разделили его порцию на всех, кроме Паука. В силу сложного устройства организма Паук не мог употреблять такую грубую пищу, как мясо и кости, но сок из печеночки он высосал дочиста. То, что осталось, Домовушка сжег.

Я думал, что Пес только пугает обещанием рассказать все Ладе. Увы, он оказался стукачом и наябедничал ей сразу же. Бедная девочка даже переодеться не успела. Лада пожурила меня ласково и потребовала обещания больше так не делать. Как «так», она при этом не уточнила.

После этого не совсем удачного эксперимента я действительно больше «так» не делал и свою добычу поедал самостоятельно, не доставляя ее домой. К тому же скоро похолодало, окна стали держать закрытыми, и добывать что-нибудь вкусненькое становилось все труднее.

А с этим предателем я месяц не разговаривал.