Ночь окутала Жадеитовый остров. Где-то в темноте еле слышно плескалось море.

Мерцание факелов освещало стены и башни Колледжа анимистов, возвышающегося на гребне горы над джунглями и морем. Ниже, на пологих склонах, темнели леса лимуров с сияющими кое-где огоньками светляков или фонарями прячущихся в кронах деревьев домов. Вдоль берега горели более яркие и многочисленные огни жилищ хуманов. Больше всего света, шума и музыки было на границе земель хуманов и лимуров – дорожке, спускающейся от колледжа к морю.

Повсюду шатры – словно на стволы массивных деревьев надеты пышные юбки. Они защищали гуляк от того, что лимуры могут уронить сверху, а обитателей крон – от дыма и запахов кухни, а также шума. Хуманы, лимуры и даже несколько грызов бродили между шатрами, болтали, пили, обменивались товарами, кричали. Было Торжище – празднество всех видов жителей архипелага, поощряющее труд к взаимной выгоде.

И правильно, устало подумал Алекс, когда маленький, но проворный ремесленник-лимур принялся методично и жестоко избивать хумана, спьяну налетевшего на прилавок с сухофруктами. В потасовку вмешались другие хуманы, а потом и лимуры, и вскоре на развалинах прилавка бушевала великолепная драка в облаке клочков меха, ошметков кожи и богохульств. Тем временем какой-то грыз осторожно подобрался и начал сгребать рассыпанные фрукты в мешок. Может, на других островах еще сохранялся изначальный религиозный смысл Торжища, на Жадеите это была только традиция – одна из многих наряду с оскорблениями, предрассудками и кровной местью. Алекс пожалел, что не остался дома, в колледже.

– Ур-р-ра! Гуляем! – завопила прямо над ухом Джосин.

С другой стороны раздался смех Фила, еще одного его друга: Джосин запустила в дерущихся тыкву-горлянку. Обошлось – пьянящего душа никто не заметил. Все трое уже сильно набрались, и Алекс, виновник торжества, больше всех. Без помощи Джосин и Фила он вряд ли удержался бы на ногах. Поскольку они были довольно высокими, а Алекс низеньким, то вся троица походила на шатающуюся букву «W».

– Т'крен, по-моему, нам бы лучше вернуться, – с трудом выговорил Алекс, когда его затащили в шатер. – У меня завтра еще стока дел…

– Да ладно тебе, – фыркнула Джосин. – Послушаешь всякую болтовню, получишь кулон, а потом свалишь, и мы никогда больше не увидим нашего любимого такре.

– У него выпуск без диплома, – мягко возразил Фил, помогая Алексу плюхнуться на деревянную скамью и делая знак совершенно замотанному хозяину-лимуру. – Он вернется после поиска, ведь правда же, Алекс?

– Придется, – пробормотал Алекс. Ему было плохо. Он сидел, но шатер, казалось, по-прежнему ходил ходуном.

– И все равно он уже больше никогда не сможет выпить с нами, своими лучшими такренами, – настаивала Джосин.

Дипломированным анимистам запрещалось пить алкоголь и вообще принимать опьяняющие вещества в любой форме. Алексу казалось, что он уже напился на всю жизнь вперед. «Такрен» на языке лимуров означало что-то вроде «родной брат или сестра», но хватило бы одного взгляда, чтобы понять: эти трое не связаны родственными узами. У всех троих волосы были коротко пострижены, как и положено студентам, но на этом сходство заканчивалось. Фил, высокий и элегантный, был на десять лет старше Алекса. Джосин, наоборот, на год младше, и энергия била в ней ключом. Сам Алекс был едва пяти футов ростом и довольно хрупкий, с бледной кожей (посмуглевшей в вечном лете Жадеита) и темными глазами и волосами северянина. Ему исполнилось шестнадцать, и, несмотря на разницу в возрасте, он завтра оканчивал колледж, а обоих друзей ждало еще несколько лет учебы.

– Состязание выпивох! – Джосин схватила керамическую кружку и так стукнула по столу, что та разлетелась вдребезги. Потом вытащила нитку полированных костяных бусин, служивших для расчета. – Плачу за всех! Состязание выпивох! Вытаскивай крепкое пойло, м'тошо так-такуни! Тик! – крикнула она хозяину на несколько невнятном лимурском.

Это была грубость, и лимур сердито прижал уши, но пошел к бочкам с новыми кружками.

– На тебе крепкое пойло, несносный хуман, – ворчал он под нос на своем языке.

Еще один лимур соскочил с ветки у них над головами прямо за стол; Фил и Джосин отшатнулись. Хозяин, ухмыляясь, поставил на стол поднос с кружками – перед тонкими пушистыми пальцами ног новоприбывшего.

– Так, значит, состязание выпивох? – промурлыкал лимур.

Золотые глаза на черной лисьей мордочке придавали ему злобный вид. Густой мех был пестрым – черно-бело-коричневым, – а длинный, пушистый, прямой хвост метался, как у кошки. Лимур был размером с Алекса. На руках и ногах у него были длинные и тонкие пальцы без когтей, но поднятая в пародии на улыбку хуманов губа обнажила острые белые зубы. Самым зловещим считался густой меховой «воротник» на шее и плечах, указывающий, что это самка – доминирующий и более агрессивный пол данного вида.

Она уселась за их стол – нарочитое нарушение этикета – и схватила одну из кружек, пристально глядя на них.

– Школяры, судя по остриженным шкурам. Катака знает, что вы здесь?

– Ой, мехмех, да какое главному анимисту дело? И вообще мы не из этого дурацкого колледжа, правда же, такрены? – быстро соврала Джосин.

Алекс и Фил покачали головами; Алекс свалился со скамьи, и ему пришлось забираться обратно.

– Студентам нельзя удирать. Особ'но мне, – пьяно объяснил он, цепляясь за стол.

– Только потому, что ты, по крайней мере, дважды в год пытаешься сбежать, такре, – упрекнула его Джосин. – Да и вообще, мы не оттуда.

– Очень на это надеюсь, – проворчала лимурка. – Участие студентов в постыдном пьяном дебоше на Торжище было бы страшным позором для Катаки.

– Мы просто путешественники, – заявил Фил.

– Музыканты, – добавил Алекс.

– Идиоты, вот вы кто, – фыркнула Джосин и, толкнув их, схватила кружку. – Ты тоже выпей, пушистик, – пригласила она лимурку. – Мы, хуманы, всегда можем перепить наших отсталых кузенов-приматов.

Алекса чуть не вырвало от страха, ведь Джосин таким образом, возможно, нарвалась на безотлагательный смертельный поединок, но собеседницу это скорее позабавило, чем обидело. Слегка дернув хвостом, она подняла кружку, и они выпили.

Алекс, хотя уже был пьян, страшно хотел пить, а новый напиток с привкусом фруктового сока действительно оказался очень хорош. Он не мог быть очень крепким: Алекс не чувствовал в нем алкоголя, и он был гораздо лучше пальмового вина и забродившего кокосового молока, которые они пили раньше. Совсем другой вкус.

Лимурку звали Хашана, и, как оказалось, Катака ей нравится не больше, чем трем студентам… м-м… путешественникам. Несмотря на прежние попытки схитрить, скоро они уже болтали с Хашаной, как старые друзья, и даже рассказали, что у Алекса завтра выпуск.

– Ну что же, поздравляю.

Хашана залпом осушила кружку. Все четверо пили на равных, хотя Алексу, который говорил меньше друзей, показалось, что хозяин вроде бы наполняет кружку лимура из другого бочонка. Ей-то, наверное, дает пойло получше этого фруктового сока, подумал он про себя, но поскольку Хашана предложила заплатить за всех, промолчал. Он понимал, что выпил больше, чем следовало, и теперь был рад притормозить. И по-прежнему чувствовал себя пьяным; в сущности, даже еще хуже, чем раньше. Наверное, от сидения в шатре.

– Н-да, неплохо для мальчишки-раба, а? Джосин хлопнула Алекса по плечу, снова сбивая его на землю.

– Джосин! – прикрикнул Фил. – Ну же, помнишь, мы договорились не упоминать об этом?

Алекс снова забрался на скамью, лицо его было странного бледно-малиново-зеленого оттенка.

– Ой, черт, прости, – охнула Джосин. – Вот, выпей-ка еще.

Алекс взял кружку и сделал большой глоток, чтобы спрятаться от пристального взгляда Хашаны.

– Раб? Неужели? В колледже?

Ее хвост подрагивал. Алекс устало кивнул; он был пьян, и ему было все равно. Реальность то словно бы расплывалась, то снова приобретала четкость, так что, возможно, это не имело значения.

– Ага, его родители были так бедны, что им пришлось продать его, – объяснила Джосин, размахивая кружкой. – Но его заметил поисковик колледжа и купил. И понимаешь, после выпуска он отправится в духовный поиск.

– А потом, когда у меня будет аним, вернусь сюда, – добавил Алекс, для выразительности тыча пальцем в крышку стола. – Сюда. Заканчивать обучение.

– А потом его купят.

Фил дружески хлопнул приятеля по спине, так что тот стукнулся головой о стол.

– Наймут! – запротестовал Алекс, уткнувшийся носом в стол.

– Ага, наймут, чтобы погасить долг…

– У лимуров нет рабов, – холодно сказала Хашана. – Странно, что Катака допускает это.

– Ш-ш-ш! Эт-то с-с-се-екрет, – прошипела Джосин, подмигивая. – Он один такой. За меня заплатил отец.

– За меня тоже, – добавил Фил.

– А что об этом думаешь ты, мальчик? – спросила Хашана; она пушистыми пальцами схватила Алекса за короткие волосы и подняла его голову со стола, чтобы видеть лицо. – Каково это – быть купленным или проданным?

– Мерзко, – пробормотал Алекс. – Столько времени – а я вещь. Шесть лет дерьма, работы, пота, уроков – и в конечном счете я по-прежнему… вещь.

– Но теперь эта вещь стоит гораздо дороже, – заметил Фил.

– Не намного. – Алекс допил кружку и попытался встать на ноги. – Вот, погляди на меня. Маленький. Тощий. Хуман. Мне надо связать саблезубого льва или что-то в этом роде, чтобы завоевать хоть какое-то уважение. Ха!

И он, потеряв сознание, повалился на компанию лимуров, которым это вторжение совершенно не понравилось. Джосин и Фил попытались вытащить приятеля и сами оказались в гуще шумной драки, к которой вскоре присоединились и прочие посетители бара, кроме Хашаны, которая спокойно забралась на стропила, и Алекса, который пришел в себя настолько, что смог уползти.

Он смутно сознавал, что что-то не так. Этот самый фруктовый сок явно был настоящим алкоголем – и очень даже крепким. Алекс не мог идти – только ползти. Он нашел дыру в ткани шатра и вывалился в грязь. Представители всех рас спотыкались об него, ругались, пихали его. Алекс упал, покатился, его вырвало. Это, кажется, не слишком помогло. Он продолжал ползти, его окружила темнота.

– Ты дал тилку хуманам ? – недоверчиво спросил Кинтоку.

Анимиста-лимура вызвали из колледжа, когда лимурская полиция вытащила наконец Джосин и Фила из свалки. Оба были без сознания и едва дышали.

– Они попросили чего-нибудь покрепче, – пожал плечами хозяин. – Это было самое крепкое.

– Был тут кто-нибудь еще? Я знаю этих двоих. Должен был быть еще один.

– Был еще один. По-моему, самец. Маленький. Сейчас я его не вижу, – ответил хозяин. Кинтоку выругался.

– Алекс. Ну, приятель, если по твоей милости…

Он вытащил из шерсти на спине кожистый сверток, и тот развернулся в маленького крылана. Прочие лимуры отступили, бормоча и закрывая уши при этом проявлении силы анимиста. Анимизм являлся единственным типом волшбы, который лимуры допускали, но и к нему относились настороженно.

Кинтоку переглянулся со своей анимой, погладил кончиком пальца мягкую шерстку, и летучая мышь тихонько зачирикала в ответ.

– Миска, ищи Алекса. – Он вздохнул. – Опять. Неистово хлопая крыльями, летучая мышь сорвалась с места, едва не задев выход из шатра.

Алекс был как в тумане: полз по чему-то вонючему, потом свалился в канаву. Внезапно он понял, что остался один и – на мгновение – свободен. Несмотря на тошноту, это чувство опьяняло. Где-то в темноте вроде бы шумело море; если он сумеет найти берег, то, возможно, найдет лодку, может быть, сумеет выбраться с острова. Мысль, что завтра ему так и так позволят уехать, мелькнула и пропала.

Как упомянул Фил, он уже не раз пытался сбежать. И тщетно, всегда тщетно. Анимисты всегда находили его – благодаря разнообразным анимам, которые бегали быстрее, видели дальше и всегда выслеживали его по запаху и звуку. А потом приходили работники колледжа и забирали его.

Алекс пытался объяснить, заставить их понять – бесполезно. Хуманы из колледжа, кажется, считали его неблагодарным, полагая, что, раз ему дали кров, еду и образование, он не имеет права даже мечтать о побеге. С ним никогда не обращались хуже, чем с другими студентами. Но, однако, он не был свободен.

На этот раз он успел уже добраться до берега, когда над головой раздался писк летучей мыши и среди пальм мелькнула мохнатая тень. Когда подошел Кинтоку – его глаза почти светились от гнева, – Алекса вырвало прямо на лимура. Потом он потерял сознание.

Небо становилось светлее, а шум – все громче. Запевалами обычно выступали обезьяны-ревуны; они начинали с коротких воплей, которые быстро становились настолько громкими, что разносились на много миль и действенно будили всех прочих. Далее вступал хор больших кошек, а к их несмолкающему, визгливому реву добавлялся кашель гиен. Потом, словно протестуя против шума, подключались псовые: лаяли, тявкали, выли (волки тише и ниже всех). Пронзительный свист доносился из загонов для куньих, ревущий лай – из колонии ластоногих на берегу. Снова и снова кукарекали петухи в курятниках, издавали шипящие крики траусы, а местные попугаи либо подражали другим животным, либо просто испускали хриплые вопли. Вносил свой вклад и копытный скот – фыркал, блеял, мычал, ревел, – а мириады существ поменьше помалкивали, повинуясь инстинкту скрытности. Наконец, когда из-за горизонта показалось солнце, заливая море золотым светом, раздался жутковатый слаженный хор щебечущих завываний: обитающие в колледже лимуры приветствовали рассвет.

Алекс застонал и попытался засунуть голову под подушку, чтобы спрятаться от звуков. Не помогло. Не помогало все шесть лет, но мысль, что сегодня он в кои-то веки действительно мог бы поспать, заставила его попытаться. Похмелье, по крайней мере, было не очень сильным: аллопат колледжа заставил его выпить множество очищающих препаратов для подготовки к сегодняшнему дню.

Двое соседей по комнате уже вылезли из гамаков и начали одеваться, так и не проснувшись окончательно. Фил – с подбитым глазом – тоже мучился от похмелья. Другой сосед, Микель, схватил веревку гамака Алекса и начал раскачивать его. (Джосин, конечно, была в девчоночьей спальне… если не отправилась уже на поиски новых приключений.)

Микель раскачивал гамак все сильнее и сильнее. Алекса, наверное, вырвало бы, если бы осталось чем.

– А-а-а-алекс, вста-а-ава-а-ай, – пропел Микель.

– У м'ня выпуск. Мне не н'до, – промычал в подушку Алекс.

– Самодовольный щенок, – фыркнул Микель и крутанул гамак. Но Алекс привык к этому и не упал, хоть и повис в конце концов на перевернувшемся гамаке, как ленивец. – Будь ты настоящим студентом, тебя бы исключили после подвигов вроде вчерашнего. И сделали бы это еще много лет назад.

Несколько сильных ударов по полотняной крыше у них над головами дали знать, что лимуры закончили обряд встречи рассвета и теперь прыжками направляются от ритуальных насестов к дневным трудам.

– Оставь его в покое, Микель. – Фил поморщился. – Никого из нас не выгнали бы. Даже директор когда-то был молод.

– Однако Катака была сильно расстроена. А Кинтоку, похоже, хотелось повесить твою шкуру на стену – после того, что ты сделал с его шкурой. Тебе лучше убраться до того, как он придет искать тебя. – Микель начал натягивать башмаки.– Или ты снова собираешься бежать? Мехмех, Алекс, мог бы по крайней мере научиться убегать успешно.

Алекс болтался под гамаком, пытаясь перевернуться, но безуспешно.

– Я-то сегодня уезжаю отсюда, Микель, а тебе до этого еще до-о-олго, первогодок в чистенькой рубашечке. Микель сделал вид, что не слышит.

– Ты тоже мог бы отправиться пораньше, Алекс, – довольно доброжелательно посоветовал Фил. – Если больше не увидимся до твоего отъезда – желаю удачи.

– Ага, и смотри не убейся, – добавил Микель, натягивая комбинезон из промасленной парусины для утренней уборки.

Фил уже надел простую свободную полотняную одежду для занятий медитацией. У Микеля впереди еще долгие месяцы тяжелой работы в зверинце колледжа, тогда как Фил продвинулся до более метафизических аспектов обучения анимистов, хотя по-прежнему продолжал работать с кое-какими видами.

Обучение в Колледже анимистов не было ни престижным, ни легким. Многие студенты уходили, не выдержав тяжелой, грязной, бесконечной работы. Других исключали за неспособность придерживаться строгих правил или оправдать ожидания преподавателей. Некоторые уходили по другим причинам… но это был их выбор, выбор свободных людей. У Алекса права выбора не было. Он всего лишь имущество и не мог уйти. Неудача означала наказание, иногда очень суровое: на теле юноши осталось немало шрамов от палки профессора-хумана. Лимуров вчера ночью не побеспокоили – либо же они приберегли для него что-то другое. Алекс не понимал, что лимуры, превыше всего ценившие свободу, втайне восхищаются его силой духа.

Алекс перестал цепляться за гамак и тяжело свалился на базальтовый пол. Микель закатил глаза, Фил отвесил ему дружеский подзатыльник, и они вышли из маленькой спальни, захлопнув сплетенную из прутьев дверь.

Алекс оделся и собрал вещи, мысленно ворча. Формально как выпускник он имел право на уважение младшекурсников, пусть даже они старше и выше его. Но на практике этого, вероятно, не будет, пока он не вернется в колледж с анимом. Надо надеяться, это будет какое-то особенно эффектное и экзотическое существо, и они все очень пожалеют, что так поступали. И девчонки тоже будут поражены… Большинство студентов-хуманов колледжа было женского пола, что должно бы означать повышенные шансы для немногочисленных мужчин. Но на практике девочки были склонны видеть в Алексе друга – из пресловутого «давай будем просто друзьями». Да это и не имело особенного значения: романтические увлечения редко сохраняются, если человека видишь каждый день, часто покрытым грязью и фекалиями.

Алекс собрал вещи; их было немного. В холщовом мешке лежали пара штанов, носки, трусы, рубаха. Его рабочие рубахи выгорели, покрылись выцветшими пятнами – признак студента шестого курса. На нем была полотняная одежда и хорошие кожаные башмаки, непромокаемые, но со следами помета множества разных видов. Еще он носил куртку из шерсти ламы с кожаной отделкой по вороту, рукавам и краям – теплую, но легкую. Вся одежда была некрашеной, оставаясь серой, белой, коричневой или зеленой от природы.

Деревянный свисток, сделанный для зачета по резьбе, кусок веревки с завязанными узлами, коробочка с сыромятной мездрой, издававшей резкий щелкающий звук, если надавить большим пальцем, и кожаный ремешок с несколькими петушиными шпорами. Камешек-талисман – почти совершенно круглый, серо-зеленый – отправился в карман; Алекс нашел его на пляже, пока вместе с отцом ждал работорговца. С того дня все изменилось – и к лучшему, так что, возможно, камешек был немножко волшебным – совсем чуть-чуть, так что анимисты ничего не заметили.

На шею он повесил кожаный кошелек. В нем хранились разные мелочи, которые могли оказаться ценными при торговле: зуб тирга, пара обсидиановых лезвий, завернутых в кусок шерсти, подобранная пара ярких перьев пустельги, завернутых в обрывок бумаги, крохотный глиняный горшочек с двумя унциями цибетина. Еще в кошельке была целебная мазь от оводов и крохотная жемчужина неправильной формы. Архипелаг – тысячи островов и множество рас с различными культурами и стандартами цен – жил торговлей: бесполезное для одного могло оказаться заслуживающим любопытства для другого или предметом вожделений для третьего. Только металлы, редкие и драгоценные, были абсолютной величиной. Бронза больше годилась для орудий труда, а серебро и золото были настолько редки, что использовались только в ювелирных изделиях.

Еще у него на шее висело ожерелье из четок, каждая из которых означала прослушанные курсы и пройденные уровни обучения. Самую большую, плоский диск из твердой глины с отпечатком его большого пальца и несколькими символами, Алексу выдала вчера ночью Катака, ректор колледжа.

Он тогда сидел, измученный рвотой, и пил очередную дозу отвратительного тошнотворно-сладкого снадобья, приготовленного доктором Педдаэ, аллопатом и ветеринаром колледжа. Катака появилась откуда-то сверху, как заведено у лимуров.

Она была серой, с белым воротником на шее и плечах, симметричными черными пятнами на груди и боках и черным хвостом. Глаза ярко-оранжевые с узкими щелями зрачков. К выражению ее лица с мерками хуманов подходить было нельзя, но по положению хвоста и ушей Алекс видел, что она в ярости, хоть и сдерживается, как могут только лимуры.

Лимуры, откровенно говоря, хуманов презирали. Почти половину студентов колледжа составляли лимуры, но совсем немногих из них Алекс мог считать друзьями. Остальные не желали знаться с ним.

– Ты. Незрелый. Глупый. Легкомысленный, упрямый и бестолковый. Просто безобразие выпускать такое позорище, но лишь бы избавиться от тебя хоть на время.

Она швырнула керамический значок прямо в лицо Алексу, тот больно ударил, но Алекс успел поймать его и растерянно пробормотал, уважительно склонив голову:

– Спасибо, мирр'тика ши шинта…

– До отъезда повидайся с директором-хуманом, – холодно сказала Катака, прервав длинную тираду с официальным выражением уважения и благодарности. – Ему надо кое-что объяснить тебе.

С этими словами лимурка подпрыгнула и исчезла в лабиринте зелени, расползшейся над базальтовыми камнями колледжа.

Алекс закончил укладывать скудные пожитки и в последний раз оглядел комнату, которая так долго была его домом. Потом повернулся – и дверь за ним захлопнулась. Навсегда.

Но тут же вернулся. Гамак тоже принадлежал ему: он сделал его во время курса по сетям и силкам. Алекс отцепил его, сложил и запихнул в мешок. Потом вышел из комнаты в последний раз.

Директор по работе с хуманами занимался студентами-хуманами. В это время дня он обычно был в зверинце: проверял, все ли обитатели живы и утащили ли студенты – и хуманы, и лимуры – корзины и лопаты. Разыскивая его, Алекс прошел по зданию колледжа, составленному из шестиугольных базальтовых плит (некогда здесь стоял храм, уже давно заброшенный, и теперь территория была застроена лимурскими строениями из дерева, бамбука и прутьев). Покинув темные стены, он спустился по извилистой тропинке между загонами для животных, разделенных на секции по видам: травоядные, крупные плотоядные, мелкие плотоядные и так далее. Некоторые загоны были построены из камня и разделены внутри на забранные стеклом или решетками клетки. В некоторые были встроены собственные очаги, чтобы подогревать полы для нежных видов, которые с трудом выносили даже мягкие зимы Жадеита. Имелись и открытые загоны, и деревянные сараи и стойла, и каменные ограды с прутьями из редкой и драгоценной бронзы: только она достаточно крепка, чтобы удержать некоторых животных. Лабиринт с открывающимися лишь в одну сторону воротами и подъемными дверями вел от загона к загону. Здесь содержались животные со всего архипелага; одни были потомками анимов прошлого, других по случаю привозили и разводили в надежде, что в один прекрасный день они, возможно, снабдят кого-нибудь анимом.

Вообще анимисты верили, что у всего – животных и даже растений, камней и погоды – есть душа. Иногда эти души можно увидеть глазами анима. И конечно, есть множество богов и духов, обычно не обладающих материальной формой. Но только у животных – и только млекопитающих – достаточно общего на метафизическом уровне с млекопитающими-анимистами, чтобы могли появиться животные-партнеры, обычно называемые «анимулэ». Далеко не каждый аним может быть совместим с каждым анимистом. В сущности, считалось, что вероятность установления связи анимиста с любым данным анимом весьма незначительна. Своего анима еще надо было найти. Для этого и предпринимался духовный поиск.

Профессор Синд объясняла это, показывая им стеклянные свистки, используемые для дрессировки.

– Если я дуну вот в этот, – говорила она, – вы все слышите звук?

Класс кивал. Она брала другой свисток и дула в него.

– А это слышите?

Студенты-хуманы качали головами, а студенты-лимуры важно кивали.

– Это вопрос… высоты звука. Похоже, все анимы существуют на разных уровнях звука; каждый отдельный аним может услышать только определенный уровень.

Алекс быстро шел мимо загонов, то и дело останавливаясь, чтобы проститься с друзьями – и студентами, и животными. Несмотря на возбуждение, связанное с выпуском, к горлу подкатил комок, когда Мотати, одна из его немногих друзей-лимуров, проявила совершенно нетипичную эмоциональность и робко обняла его, прижавшись мягкой шерсткой к лицу. На глаза навернулись слезы, когда он почесал сквозь прутья решетки совсем старого льва, пока урчащий зверь, по привычке, приобретенной в младенчестве, мирно посасывал кончик хвоста. Лев прожил здесь дольше Алекса, и тот знал, что, хоть и вернется, больше не увидит старика. Он погладил тусклую гриву, внимательно следя, чтобы зверь вдруг не повернулся и не откусил палец. Кое-кто из новичков, занятых ежедневной уборкой, смотрел на него с завистью: в первые годы обучения студентам запрещалось разговаривать с животными, прикасаться к ним или даже смотреть им в глаза.

Алекс пытался сократить прощание, но все равно задержался и перехватил директора только у последних загонов зверинца.

Здесь держали домашнюю скотину, предназначенную в пищу студентам и животным колледжа. Загоны со свиньями и козами, большой курятник, утки и гуси в пруду, несколько загонов с морскими свинками. По одному склону холма бродили траусы, другой склон занимало стадо буйных длиннорогих буйволов. За загонами склон становился более пологим; здесь начинались террасы полей с каменными оградами и дренажными канавами для орошения, на которых использовался имеющийся в колледже в изобилии навоз. Поля и фруктовые сады простирались вокруг колледжа повсюду, где землю можно было хоть как-то разровнять. Работали на полях студенты; сейчас несколько из них занимались ремонтом каменных загородок.

Директор-хуман, которого звали Уэлсон, перебравшись через изгородь, подталкивал буйвола-вожака, не желающего выходить из загона вместе со всем стадом. Он был не первой молодости (бык, а не директор) и не хотел спускаться по крутому склону. Двое студентов, ответственных за вывод стада на водопой и на пастбище, нервно переминались поблизости.

Директор еще раз похлопал быка по спине, потом потянул его за хвост. Бык обернулся к нему с удивительным проворством, грозя огромными рогами в форме полумесяца, и директор, едва успев отскочить, потерял равновесие и спиной перевалился через изгородь. Бык фыркнул и медленно прошествовал к реке; студенты осторожно следовали за ним.

Когда Алекс подошел, директор уже встал и отряхивался, усмехаясь, но стараясь сохранять достоинство. Анима директора, грязная бурая длиннохвостая обезьянка, сидела неподалеку под лимонным деревом, угрожающе скаля зубы вслед удаляющемуся буйволу. Связать такое смышленое животное, как обезьяна, считается большой редкостью, но выучка и искусство директора были исключительными. Обезьянка повернулась к Алексу и сделала вялый угрожающий жест – скорее по обычаю данного вида, чем с реальной агрессией, и директор обернулся на неслышную подсказку анимы.

– А, вот и ты, Алекс. Готов к отъезду? – спросил он, заметив мешок.

– Да, господин, – ответил Алекс. – Но Катана сказала, чтобы перед отъездом я поговорил с вами.

– Ах да. – Директор быстро огляделся и присел на низкую каменную стенку. Так он оказался на одном уровне с глазами Алекса. Это был высокий, темноволосый и голубоглазый человек; за внешним дружелюбием скрывался стальной стержень дисциплины. Его обезьянка, которую звали Рез, подбежала к Алексу и вскочила ему на плечо. – Как ты знаешь, мы вложили некоторую сумму, чтобы купить тебя и привезти на Жадеит. Из-за твоей первоначальной цены сейчас ты – чистый убыток, если, например, отправишься в поиск и погибнешь. Мы, конечно, не хотим, чтобы это произошло.

– Нет, господин, – согласился Алекс. Рез перебирала его волосы.

– Или если мы потеряем тебя каким-либо иным образом, – добавил Уэлсон. – Если ты просто… м-м… сбежишь, например.

Алекс почувствовал, как вспыхнули уши. То, что Рез тянула за них, не помогало.

– Так что нам необходимо защитить свои интересы. Ты окончишь колледж, как все студенты. Найдешь своего анима. Вернешься. И мы найдем тебе работу, чтобы ты смог выплачивать долг, какое бы жалованье ни определил тебе работодатель.

Алекс кивнул:

– Да, я знаю.

– Но большинство студентов учатся разделению сразу по возвращении из поиска. В твоем случае ты сначала должен отработать долг, и потом – только потом – мы научим тебя разделению.

Он свистнул, и Рез, покинув Алекса, вернулась к хозяину.

– Что? Но… но если я не буду знать разделения … – запротестовал Алекс.

– Ты должен понять, Алекс, что анимисты обладают определенной силой и нас высоко ценят. Раз ты должен нам деньги, мы хотим быть уверенными, что долг будет заплачен. Ты показал, что мы не можем полностью доверять тебе.

Алекс снова опустил глаза, проглотив возражения. Директор продолжал:

– Нам нужна гарантия. Тебе понадобится колледж, чтобы научиться разделению. А мы не сделаем этого, пока долг не будет выплачен. Понимаешь?

– Но если мой аним умрет без разделения, я тоже умру! Тогда вы потеряете все…

– Мы решили рискнуть. Шансы очень неплохи. Уверен, ты понимаешь, что страх смерти – более сильная мотивация, чем некая хрупкая верность колледжу, из которого ты пытался сбежать при каждом удобном случае.

– Это негативное поощрение или позитивное наказание? – саркастически спросил Алекс.

Директор невесело улыбнулся.

Связь между анимом и анимистом сильна, настолько сильна, что они чувствуют эмоции, переживания, удовольствие и боль друг друга. Две души – зверя и разумного существа – переплетались. Ослабить эту связь могло только разделение ; без соответствующего обучения, если один из пары умирал, второй получал ужасную, мучительную травму разума и духа, подобную зияющей физической ране. Счастливчики умирали мгновенно, следуя за своими анимами в сферы за пределами Офира. Некоторые жили еще какое-то время, если только кататонию и постоянные припадки можно считать жизнью.

– Уверен, господин, что смогу расплатиться с вами без всяких проблем, – сказал Алекс с большей убежденностью, чем чувствовал.

Рез бросила на него подозрительный взгляд и оскалила зубы, а директор вздохнул.

– Ты права, Рез, он что-то скрывает. Алекс попытался принять невинный вид.

– Давай-ка подумаем. Вероятно, что-то вроде: «Только бы сесть на корабль, и я не вернусь сюда», верно? Алекс опустил глаза.

– Я думал об этом, – произнес он спокойно. – В смысле, я знаю, что должен стать анимистом, но… я предпочел бы быть свободным.

– Алекс, – вздохнул Уэлсон. – Почему, по-твоему, мы купили тебя? Ты талантлив. Твой разум заметен в Офире, как маяк.

– Но разве я не могу просто не звать ? – жалобно спросил Алекс. – Разве я не могу стать… ну, может быть, дрессировщиком или чем-то таким?

– Как я сказал, ты очень заметен. Все наше обучение направлено только на усиление твоей чувствительности… – Тон директора стал суровым. – Ты можешь позвать и стать анимистом… или могут позвать тебя, и ты станешь чем-то другим. – Его взгляд был холоден. – И тогда ты никогда не будешь свободным. У силы всегда есть цена.

Алекс вздрогнул.

– Я так и думал…

– Не беспокойся, Алекс. – Уэлсон снова улыбнулся. – Уверен, у тебя не возникнет проблем с освобождением. Мы найдем тебе хорошую работу. Конечно, вид у тебя не слишком эффектный, но, уверен, ты найдешь хорошего, удачного анима, который усилит твои позиции. Ты ведь уже пробовал звать в наших угодьях?

– Нет, господин… Я думал, что сначала лучше проверить с вами.

– Да, верно. И спасибо, – добавил директор. – Ты не поверишь, сколь немногие соблюдают в этом этикет. Все эти студенты, что шляются вокруг маленьких тиргов, постоянно зовут. Мы просто не можем не слышать их. А одна девочка позвала в первый же день, как ее научили. И это сработало: она связала поросенка в свинарнике.

Он покачал головой.

– И что произошло? – спросил Алекс.

Он никогда не слышал об этом; кормовой скот колледжа направленно разводили с низким интеллектом и низкой восприимчивостью к связыванию.

– Она попыталась сохранить все в тайне, потому что знала, что звать так рано нельзя. Но конечно, мы узнали: поросенок пропал, девочка не ходила на занятия… мы нашли ее. Никто не наймет анимиста со свиньей! Мы стали бы посмешищем. А просто научить ее разделению, избавить от свиньи и отправить в поиск было рискованно: она могла просто устроиться где-то и работать только на себя. Она была очень похожа на тебя и очень возмущалась из-за этого… Так что, в конце концов, мы осуществили химраз.

– Что?

– Химраз, химическое разделение. Погрузили ее в кому при помощи наркотиков, заперли части разума, затронутые связыванием. Потом усыпили анима и привели ее в чувство; у разума был шанс оправиться, ведь шока от смерти не было. Потом она могла бы жить как ни в чем не бывало.

– И как же она жила?

– М-да… – Директор явно смутился. Рез положила голову на колено Уэлсона, и тот рассеянно погладил грубую шерсть. – Да, в общем, никак. Думаю… ну, другие студенты изводили ее. Был скандал: она, конечно, не хотела, чтобы убивали ее анима. Поросенок не страдал, и, знаешь, мы похоронили его честь по чести. Клянусь, его не зажарили. И мы заботились о ней, но… были шуточки. Ты ведь знаешь, какими бывают студенты…

Алекс кивнул. Любой, кто считает диких животных злыми, никогда не сталкивался с компанией девочек-подростков.

– М-да… она покончила с собой. – Директор опустил глаза. Рез посмотрела на него и успокаивающе помахала лапой. Уэлсон вздохнул и поднял голову. – Однако нет никакого смысла задерживаться на этой чепухе, не правда ли? Ну-ка позови.

– Что, сейчас? Здесь? – Алекс огляделся. На него презрительно смотрела пара старых коз, но других студентов поблизости не было.

– А почему бы нет? – Директор посмотрел вокруг, заметил взгляд Алекса. – Что? Ну, это тебе не грозит. Они почти твои ровесницы. Давай.

– M-м… я бы на самом деле предпочел… – начал Алекс.

– Ты не сможешь ускользнуть таким образом, – прервал директор. – Ты должен доказать, что можешь делать это, прежде чем мы отпустим тебя. А если ты полагаешь, что позже сможешь избежать этого… – Он покачал головой. – Когда Куша, моя первая анима, умерла, я чувствовал себя ужасно. И был уверен, что никогда больше не захочу снова пройти через это. Говорил, что больше не буду звать. А потом в один прекрасный день Миркошо принес этого грязного, оголодавшего щенка, которого он нашел и собирался отдать на кухню… Я взглянул и… – Директор щелкнул пальцами. – Вот так. Это была Грязнуля, коричневая собака на фреске у меня в кабинете.

– Я-то думал, почему вы назвали ее так. – Алекс невольно улыбнулся.

– Вот так. Таковы мы все, Алекс. Даже без обучения ты анимист в душе. Колледж – это семья. Иногда мы суровы, но ведь и твоя настоящая семья была не намного лучше? – Алекс покачал головой. – Ну же, Алекс, зови, а потом ты волен идти. Во всяком случае, пока.

Он закрыл глаза.

Алекс вздохнул. Потом сел и прислонился к стене.

– Я никогда этого не делал, – предупредил он. – И не знаю…

– Просто попробуй, – настаивал директор. – Я понаблюдаю.

Алексу очень не хотелось. Он все еще надеялся, несмотря на слова директора, что сможет жить просто как человек: не анимист, не раб. Но Уэлсон явно не отпустит его, если он не докажет, что может звать. И по крайней мере в зверинце колледжа много интересных животных. Тирги, смышленые и игривые, с черными и оранжевыми полосками, были особенно прелестны.

Алекс скинул башмаки и принял позу для медитации: ступни ног соприкасаются, ладони рук соприкасаются, голова опущена, глаза закрыты. Солнце припекало голову, пахло навозом.

Он медленно отсчитывал вздохи: семь вдохов, семь выдохов. Прислушивался к тихому шепоту, пока тот не заполнил разум без остатка. Блеяние пережевывающих жвачку коз, отдаленный гул колледжа – все звуки внешнего мира, казалось, затихали и исчезали.

Он сосредоточился на расслаблении – мускул за мускулом, сустав за суставом, сухожилие за сухожилием, – постепенно ослабляя контроль. Руки и ноги, казалось, затянуло в небытие, но осталось ощущение тепла на ступнях и ладонях. В ушах стучал пульс – его ровный ритм был медленным контрапунктом дыханию.

Используя офирное зрение Рез, директор видел, как слабый след Алекса в Офире постепенно превратился в большой яркий шар. Уэлсон быстро огляделся, опасаясь других духов, но все было тихо.

Алекс мысленно свел всего себя к одному-единственному кличу «Я здесь! » и бросил его – зов личности, ищущей недостающую половинку.

В разуме директора зов гудел, как колокол, огромный бронзовый колокол, звенящий на одной-единственной ноте. Уэлсон отшатнулся и зажал уши, защищаясь от звука, который воспринимал только мозг; Рез кашлянула от удивления и досады.

Отзвуки распространялись по волнующемуся и содрогающемуся Офиру, как круги по воде, и Алекс чувствовал/видел, как они разбегаются, как слегка вздрагивают при контакте в Офире с другими духами – анимов и анимистов – и катятся дальше, не встретив пары. Ответа не было. Волны, постепенно затихая, докатились до дальнего предела, до леса за стенами колледжа (он чувствовал прикосновения смятенных лесных духов). Ничего. С облегчением, но и несколько разочарованный, Алекс начал потихоньку выводить себя из транса, медленно возвращаясь к реальности, к пекущему голову солнцу, впившейся в спину стене и онемевшей коже. Директор с надеждой наблюдал за ним.

– Ну как?

Алекс покачал головой.

– Нет… но ведь получилось, правда? Я все сделал правильно?

– О, конечно. И весьма громко. Да, ты, несомненно, очень талантлив. Стоишь всех заплаченных за тебя риллов, – добавил Уэлсон, пытаясь пошутить, но Алекс только поморщился. Он привстал, но тут же снова сел, когда кровь отлила от головы, потом, оправившись, пошел за директором к главным воротам. – И все равно попробовать стоило. Всегда стоит. Когда-нибудь мы сможем навсегда покончить с этими поисками и просто будем разводить всех нужных анимов в колледже. И кстати, где ты собираешься искать ?

– Я думал… хотел на самом деле съездить домой, – ответил Алекс, потягиваясь и потирая глаза. – Повидать родителей.

– Ты уверен, что это хорошая мысль? – осторожно спросил директор. – Я имею в виду – они же продали тебя в рабство. Ты не в обиде?

– Мы голодали. – Алекс пожал плечами. – Они сделали то, что должны были сделать. Может быть, когда-нибудь я смогу помочь им, обеспечить им лучшую жизнь. Может быть, они уже умерли, но… мне надо знать. А кроме того, на Дальнем есть такие животные… – Он отвел взгляд, погрузившись в воспоминания. – Снежные лисы. Белые, величиной почти с волков… Я часто видел издали, как они играют в холмах. Мне всегда хотелось погладить их, но они никогда не подходили близко. – Он вздохнул. – Может, на этот раз кто-то и подойдет.

«А кроме того, – подумал он, – вполне возможно, что на этих далеких, холодных землях колледж даже не станет разыскивать меня».

Петляющая лесная тропинка привела Алекса к вьющейся вдоль берега дороге, и теперь с одной стороны чернели песчаные пляжи, с другой зеленели склоны холмов. Ему не раз случалось ходить этой дорогой, поскольку колледж торговал с хуманскими и лимурскими деревнями Жадеита.

Пришлось пройти через торговую деревню лимуров, где накануне они с Джосин и Филом так опозорились. Алекс шел очень быстро, опустив голову и надеясь, что никто не узнает его.

Наконец он добрался до города на берегу, где когда-то впервые ступил на остров: хуманский городок, не особенно большой, но достойный внимания торговца. Не говоря уже о колледже, всегда заинтересованном в покупке редких животных, трав и металлов, Жадеит торговал превосходным обсидианом, лимурскими винами и кисло-сладкой приправой к мясу из лесных фруктов и овощей, свежей водой, кофе, чаем и какао, травами, приправами и лекарствами, керамикой и прочими ремесленными изделиями, и даже строевым лесом.

В порту не оказалось кораблей, направляющихся на север, и Алекс нашел маленькую ферму, где его согласились пустить ночевать в сарай и кормить в обмен на уход за траусами и козами. Алекс был счастлив пригодиться.

Работа помогала отогнать тяжелые мысли: о долге колледжу, неуверенности в будущем и усиливающемся одиночестве. После стольких лет, проведенных в окружении приятелей, если не друзей, было странно и неуютно не слышать знакомых голосов. Неожиданно он заметил, что разговаривает с козами, и заставил себя прекратить: не хватало только случайно связать себя с козой. Будет хуже, чем у той девочки с поросенком.

Но однажды утром в бухту вошел корабль, идущий, как сказал обрадованному Алексу начальник дока, куда-то на север. «Неплохо, – подумал Алекс. – По крайней мере попаду в какой-нибудь более оживленный порт, а там уж и до Дальнего доберусь».

«Очарованная» оказалась трехмачтовым хуманским судном простых и функциональных очертаний, украшенным только парой больших глаз, нарисованных по обеим сторонам носа (предполагалось, что они не дадут кораблю наскочить на рифы). Корабль стоял в конце глубоководного дока, и команда грузила на борт припасы. Судя по низкой осадке, трюмы были полны товарами для Севера, и, судя по запаху, по крайней мере часть груза составлял кофе.

На крик Алекса с палубы соскочил грыз. Грызы очень похожи на больших скачущих крыс, хотя головы по отношению к туловищу больше, глаза как бы выдвинуты вперед и посажены ближе друг к другу, делая возможным бинокулярное зрение, а хвосты с кисточкой на конце покрыты короткой, плотно прилегающей шерстью. Алекс знал, что они ближе скорее к пустынным тушканчикам, чем к крысам, но некий неизвестный вид, из которого они развились, давно вымер, и «большие скачущие крысы» было, пожалуй, самым точным описанием. Обычно они прыгали, отталкиваясь обеими задними ногами, ходили неуклюже, вперевалку, а могли и быстро бегать на четырех конечностях – обычно они так и передвигались по родным туннелям в пустынях. На руках с острыми коготками и шишковатыми ладонями имелись противостоящие большие пальцы. Передние резцы желтые, длинные, острые и очень заметные. Этот грыз, стоя на задних ногах, был всего на фут ниже Алекса. Многие были еще меньше; жили они обычно в бедности, а грызы, голодавшие в детстве, никогда не вырастали такими большими, как те немногие, кто ел хорошо. Алекс иногда размышлял, не связан ли его маленький рост с голодным детством.

Этот грыз, коричневый, как какао, носил широкие мешковатые штаны, завязанные над основанием хвоста; значит, самец. Он приветственно пошевелил большими ушами, чуть насмешливо глядя на Алекса.

– Ну, чего тебе? – пропищал грыз на торге.

Голос у него был выше, чем у хуманов, каждый согласный – резкий и щелкающий. Торгом, простым и ясным языком, состоящим из легко издаваемых звуков, владели все торговые расы – разумные виды архипелага. Разумеется, у всех имелись и свои собственные языки, часто со множеством разновидностей и диалектов, но повсюду, где имелся какой-нибудь жрец, имелся и кто-то, говорящий на торге. Ибо торг был также и святым языком, волшебным языком теистов, теургов и тавматургов. Теистами называли жрецов, служителей богов, теургами – шаманов мира духов, а тавматургами – редких и могущественных настоящих чародеев и колдунов. По сравнению с ними анимисты были простыми дилетантами… но у них имелись свои – отдельные и опасные – функции.

– Начальник порта сказал, что вы идете к Патралинкосу и что вам, возможно, нужен анимист.

Алекс уважительно поклонился, от чего ожерелье звякнуло.

– Хм… анимист? Где ж тогда твой ручной дух? – спросил грыз, пытаясь заглянуть Алексу за спину.

– Его еще нет, – объяснил Алекс. – Понимаешь, потому-то мне и надо в путешествие.

– На что ж ты тогда годишься?

– Я все равно могу предсказывать погоду; просто это будет чуть подольше. Еще я могу… – Алекс мысленно просмотрел список искусств, которым обучали в колледже. – М-м… могу шить, перевязывать раны, вправлять кости, готовить еду, делать лекарства, плести загородки, корзины и веревки, резать по дереву, забивать скотину, заготавливать кожу, колоть обсидиан, гадать по внутренностям, обучать хорошим манерам, рассказывать поучительные истории о животных, распознавать и понимать большинство видов млекопитающих, завязывать четырнадцать настоящих узлов и одиннадцать прочих и, как я уже говорил, проникать взором в Офир, если мне дадут для этого немного времени.

Он не потрудился упомянуть сгребание навоза, ремонт межевых камней, дежурство и копание дренажных канав, хотя иногда казалось, что именно это в колледже главное.

– Драться можешь? – спросил грыз, смерив его взглядом.

– Немножко.

Алекс постарался уверенно встретить его взгляд. Учителя-лимуры прекрасно знали болевые точки на теле, и ему не раз случалось пронзительно кричать от их щипков; да и непокорных животных приходилось усмирять.

– Ну, вряд ли ты много ешь, – вздохнул грыз. – Да и половинка анимиста, пожалуй, лучше, чем ничего. Лучше бы, конечно, иметь жреца Шантовара, но…

– Здесь таких нет. Служители богов и анимисты не уживаются вместе.

Алекс сложил руки на груди.

– Мне еще надо будет переговорить с кэпом, но поднимайся на борт.

С этими словами грыз подпрыгнул и, ухватившись прямо за грубый деревянный борт корабля, оказался на палубе; ноги и хвост забавно дрыгались, прежде чем исчезнуть. Алексу пришлось идти в обход и подниматься по сходням.

На палубе суетилась команда, состоящая из хуманов и грызов; на Алекса оглядывались, но никто не окликал. Коричневый, как какао, грыз разговаривал с хорошо одетым человеком, который вскоре подошел к Алексу.

– Капитан Чонсер, – представился он. – Погоду будешь предсказывать в сумерках и на рассвете и вообще когда потребуется. Это – плата за переезд. Договорились?

– Лучшего я и не желаю, господин, – уважительно сказал Алекс.

– Пранг говорит, что ты еще умеешь много всякого; естественно, будешь помогать, когда понадобится. Но в основном не путайся под ногами и предупреждай, если в Офире будет что-то, о чем нам надо знать.

Капитан кивнул, и Алекс поклонился в ответ.

Грыз Пранг показал Алексу каюту – крохотную каморку с койкой, на которой можно было лежать, только подобрав ноги. Выдвижная дощатая дверца создавала подобие уединения, но Алексу казалось, что он в бюро директора. Оно было примерно такого же размера. Алекс считал свою каюту тесной и маленькой, пока не увидел помещения грызов, где на таком же пространстве умещались трое матросов. Крохотный иллюминатор обеспечивал какую-никакую вентиляцию.

Но и эта каморка казалась роскошной по сравнению с прошлым плаванием – в трюме работорговца. Там было темно, тесно и душно. Правда, раз в день их выпускали на палубу, но по возвращении в трюме казалось еще душнее. Груз по численности превышал команду, но на корабле был теург – тот, кто колдует при помощи духов. Стоило кому-то из рабов попытаться ударить члена команды, этот шаман поднимал руку: сверкала молния, все присутствующие болезненно вздрагивали, а раб начинал кататься по палубе, скуля, как побитый пес. Его уносили в трюм, и до конца плавания он не мог ни говорить, ни поднять на кого-то взгляд.

Каюта не представляла особого интереса, поэтому Алекс отправился исследовать корабль. Оказалось, Пранг занимает на корабле пост старшего офицера – необычное положение для грыза. На многих кораблях грызы составляли большую часть команды, поскольку природные способности делали их полезными, а нетребовательность в еде и помещении – экономичными. Но тут надо было знать меру. Если их оказывалось слишком много, особенно если в команде были и самцы, и самки, начинались драки, и они впадали в почти исступленную ярость.

В городах грызы обычно обитали на самом дне общества. Хуманы видели в них не более чем развитых крыс, а лимуры презирали за отсутствие дисциплины и обычай жить в земле. Большинство грызов жили в хуманских городах; существовало несколько полностью грызских городов и островов, но они были далеко и, по слухам, часто страдали от голода и болезней.

Все грызы на «Очарованной» были самцами, что сводило конфликты до минимума. На некоторых кораблях, как позже рассказал Пранг, все матросы-грызы были самками. Однако ни на одном корабле команда не состояла из одних только грызов: они довольно близоруки, и плавание становилось трудным, если не невозможным, если на борту не было более остроглазого существа.

На палубе кипела работа: переносили на берег товары, предназначенные на продажу, пополнялись запасы провизии. Часть товаров разложили на широком плавучем доке, и компания купцов, хуманов и лимуров, изучала тюки с шуршащими травами, рулоны тканей, а также кувшины, бочонки и мешки, о содержимом которых Алекс мог только гадать. Капитан и главный торговец внимательно следили за ними и руководили сделками. Когда стемнело, Алекс ушел в каюту и попытался устроиться на крохотном пространстве, тесном и душном после нескольких лет сна в гамаке. Скатанный гамак заменял подушку; повесить его было негде, а жесткая деревянная койка, несмотря на тонкий тюфяк, оказалась страшно неудобной. Из-за качки все время казалось, что он вот-вот свалится – еще одна проблема из-за привычки к гамаку.

Не в силах уснуть, юноша погрузился в медитацию и просто лежал, ощущая слабые серебристые узоры Офира, находя утешение в их беспорядочном кружении. Он сознательно не звал. Здесь и сейчас он был свободен, мог делать, что хочет. Ему шестнадцать, и перед ним – огромный мир, открытый до самого горизонта. Алекс тихо лежал и слушал Офир; ему были доступны лишь слабые отзвуки, но и это благодаря таланту и обучению было больше, чем мог ощутить кто-то обычный.

Вот они, висы, духи погоды, бестолковые и бесформенные, немногим более частиц энергии. По ним он мог предсказывать погоду; их спокойствие означало, что день завтра будет тихим. Завороженный бесцельным движением висов, он чуть не уснул, но испуганно вскинулся, выводя себя из транса. Спать с открытым разумом опасно: неизвестно, кто заглянет туда. Уснул он только под утро.