Проснувшись с первыми лучами солнца, я принялся составлять сводку событий, случившихся со мной с того момента, когда я вышел из конторы Пайерсона Джеймса. Перекрестившись над листком бумаги, я принялся за дело и исписал с обеих сторон несколько листочков, приготовленных в номере для постояльцев, стараясь изложить все в возможно более сжатой форме и при этом ничего не упустить. Но, даже исписав кругом всю бумагу, я не смог завершить описание вчерашней схватки над пропастью. Я еще не знал точно, что сделаю с готовым отчетом. Аккуратно сложив листы пополам, я положил их в саквояж, но потом переложил в карман сюртука в надежде, что вскоре в голову придет какой-нибудь подходящий план. Полной уверенности в том, что я поступаю достаточно осторожно, не было, хотя в записке не упоминалось никаких имен, за исключением мисс Пенелопы Хелспай. Больше всего на свете мне хотелось отправить эти записи в Лондон, мистеру Холмсу, но я не имел ни малейшего понятия, как это сделать.

Мечты о том, как я помчался бы через Ла-Манш под защиту домашних стен, были очень соблазнительны. Но, составляя хронику странствия, я проникся уверенностью, что такая попытка ни в коем случае не удастся. Я отчетливо сознавал, что нахожусь под непрерывным наблюдением и любое отклонение от предписанного маршрута грозит мне недовольством со стороны нанимателя; проще говоря, я был убежден, что не смогу добраться до Дувра живым.

Безнадежно испорченный сюртук также затруднял мои действия. Прежде чем пуститься в дальнейший путь, мне следовало изыскать способ обзавестись новой одеждой. Конечно, я же не мог предстать перед надменным шотландцем в изодранном в клочья и покрытом кровавыми пятнами платье. Даже человек гораздо более либеральных взглядов дважды и трижды задумался бы, прежде чем решился иметь дело с субъектом, отмеченным столь явными следами насилия. Мне следовало добыть сорочку взамен той, которая пошла на перевязку. Как я смогу выполнить задание Майкрофта Холмса, если явлюсь к этому Макмиллану образцовым представителем самого дна общества? У меня были деньги, но позволить себе незапланированные траты я не мог.

Раненый бок болел, мышцы ныли. Когда я напялил свою последнюю сорочку, легкая хлопчатобумажная ткань ободрала мне кожу, как наждачная бумага. А встав перед зеркалом, чтобы побриться, я убедился, что худшие опасения насчет моего лица подтвердились. Под глазом, на том самом месте, куда мне предстояло надеть повязку, зиял шрам, окруженный большой бесцветной опухолью. Нет, отрицать вчерашнее происшествие было бы бесполезно.

Сразу же после завтрака мне предстояло снова двинуться в путь, но я был настолько взвинчен, что даже усомнился, смогу ли донести свой саквояж до поезда.

Спустившись по лестнице, я прошел в обеденный зал, где были выставлены разнообразные сыры и хлеба, окруженные всевозможными джемами и цукатами. Аппетита у меня не было, но я знал, что для поддержания сил должен поесть. Я взял два куска сыра – один мягкий, с коркой, густо усыпанной перцем, другой твердый и бледный, и свежую булочку. В это время в зал вошел портье гостиницы с озабоченным выражением на добродушном лице.

– Ах, мистер Джеффрис, – обратился он ко мне. Благодаря люксембургскому акценту это обычное имя прозвучало экзотически. – Надеюсь, с вами не случилось никакой неприятности?

– Не хотелось бы признаваться, но случилось, – ответил я, решив не пытаться утаить вчерашние события. – На меня напали грабители.

Добряк перекрестился и посмотрел на меня с еще большим волнением.

– Вы, конечно, сообщили об этом властям?

– Я хочу уехать сегодня, – сказал я, пожав плечами, – а этим мерзавцам не удалось ничем поживиться у меня, мы лишь обменялись несколькими синяками. Так что я решил никого не беспокоить.

– Это ужасно! – воскликнул портье, сложив руки перед грудью, как в церкви.

– Вы совершенно правы, – согласился я. – Хуже всего то, что эти проходимцы испортили мне одежду: и пальто, и жилет, и сорочку. – С опозданием заметив, что мой собеседник совершенно ошеломлен, я поспешил поднять расположение его духа: – Они успели пару раз удачно стукнуть меня, прежде чем я смог удрать.

– Но это никуда не годится! – заявил портье, склонившись надо мной. – В нашей маленькой стране с вами случилось такое безобразие! – Он понизил голос. – Если вы отдадите мне ваш старый сюртук, я, пожалуй, смогу найти ему применение. Кстати, – с оживлением в голосе продолжил он, – в кладовой гостиницы хранится много одежды, забытой в разное время постояльцами. Вы могли бы выбрать там что-нибудь подходящее для себя. Я мог бы предложить вам и сорочку, но мне кажется, что вы предпочли бы приобрести новую. – Он широко и доброжелательно улыбнулся.

– Вы очень добры, – промямлил я, стараясь скрыть сомнение в искренности его душевного порыва.

Трудно было поверить в то, что в небольшой гостинице без какой-нибудь цели несколько лет собирали забытую одежду, вместо того чтобы продать ее.

– Боюсь, что мне придется воспользоваться вашим любезным предложением.

– После завтрака выходите в вестибюль. Правда, если хозяин здесь, то я ничем не смогу помочь вам, но если его нет, а он собирался в Берлин, то рискну. – Портье продолжал любезно улыбаться. – Если, конечно, вы не попытаетесь злоупотребить нашим гостеприимством.

Не выходя из роли Августа Джеффриса, я лишь кивнул и сказал, что продолжу разговор после еды.

Портье направился было к выходу, но вдруг вернулся ко мне. Его осенила новая мысль.

– Не могу ли я сделать для вас еще что-нибудь? Я считаю, что, поскольку моя страна в некоторой степени виновна в понесенном вами ущербе, мне следует сделать все, чтобы развеять ваше дурное мнение о нас. – Он вздохнул, словно актер, пытающийся изобразить мудреца, погруженного в печальные раздумья.

Я же был не в состоянии понять, искренне говорит этот человек или с какой-то, пока не понятной мне целью изображает благородное негодование по поводу случившегося со мной.

– Я подумаю, – пообещал я и вернулся к еде.

Когда я покончил с трапезой, в моей голове созрело рискованное решение. Вынув из кармана свой отчет, я вложил его между страницами люксембургской газеты: свежие номера были разложены на каждом столике. Бумаги в сложенной газете казались на первый взгляд незаметными. Я отправился на поиски конверта и обнаружил его на стойке моего нового друга портье. Тот с готовностью согласился немедленно отправить пакет моему поверенному в Лондон.

– Он собирается вести дела в Европе и поэтому просил меня снабжать его газетами из тех мест, где мне доведется путешествовать, – пояснил я, надписывая адрес Джеймса. – Во сколько это обойдется? Я имею в виду отправить конверт в Лондон…

Портье жестом прервал меня.

– Не беспокойтесь о расходах, они совершенно пустяковые, уверяю вас. Считайте, что это государство Люксембург пытается, хоть в малой степени, возместить тот ущерб, который вы понесли, знакомясь с его достопримечательностями.

Еще какое-то мгновение я раздумывал, правильно ли я делаю, доверяясь этому человеку, но решил: поскольку всем известно, что Пайерсон Джеймс представляет мои интересы, то никто не усмотрит ни малейшей странности в том, что я пошлю ему газету с континента. Если мое вложение попадется на глаза не тому, кому следует, можно будет оправдаться тем, что я хотел скорее поведать юристу, какие неприятности мне пришлось пережить, чтобы оплатить пересмотр завещания. Довольный тем, что можно без большого риска послать отчет в Лондон, я кивнул портье и сказал:

– Если ваш хозяин будет недоволен, дайте знать моему солиситору; тот предпримет шаги, чтобы облегчить ваши затруднения.

– Осмелюсь заметить: по сравнению с тем, что случилось с вами, неприятности, которые могут грозить мне, – это сущие пустяки. – Взглянув в глубину вестибюля, он вынул большую связку ключей и предложил: – Позвольте показать вам дорогу.

– А что случилось у хозяина, почему он оставил гостиницу? – поинтересовался я только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Печальная история, – ответил портье, тряхнув головой. – Два дня тому назад его вызвали к сестре: и она, и вся ее семья заболели тяжелой горячкой. Ему пришлось срочно уехать к ним. – Он на секунду умолк. – Должен признаться, что хозяин был очень зол, так как более неподходящего времени для отлучки трудно было выбрать. Но его сестра вдова, других родственников-мужчин нет, и без него просто нельзя было обойтись… – Он пожал плечами и открыл дверь. – Хозяин сказал, что вернется при первой же возможности.

– Надеюсь, его сестра быстро поправится, – механически произнес я.

– Дай Бог, сэр, – поддержал портье, распахнул дверь и отступил в сторону.

Я вошел, дождался, пока мой провожатый, чиркнув спичкой, зажжет большую лампу, поблагодарил и окинул взглядом два длинных ряда вешалок с одеждой. По ней можно было бы проследить развитие моды не менее чем за последние сорок лет. В голову внезапно пришла мысль, что Эдмунд Саттон был бы счастлив, заполучив хотя бы половину этих нарядов. Медленно двинувшись вдоль ближней вешалки с верхней одеждой, я в конце концов снял с нее два сюртука. У первого оказались слишком длинные рукава, второй сильно жал в плечах, а вот третий, рядом с ними, был словно специально сшит для меня. Он был сшит по моде примерно шестилетней давности из темно-коричневого тонкого сукна, широкий в боках, на немецкий манер, с отложным бархатным воротничком. Одежда была в прекрасном состоянии; если бы не некоторая старомодность, ее можно было бы принять за новую. Сюртук явно успели поносить совсем недолго, прежде чем он попал в эту кладовую. Благодаря свободному покрою одежда не беспокоила свежую рану и скрывала повязки. Портье помог мне облечься в новое платье.

– Отличный выбор, сэр, – довольно заметил он. – Может быть, вы подберете себе и новый жилет?

– Почему бы и нет? – улыбнулся я.

Жилетов было много, копаться в них было интересно. Жилет, отвечавший моему собственному, довольно консервативному вкусу, я не взял: такой выбор оказался бы странным для Августа Джеффриса. Поэтому я остановился на парчовом жилете, украшенном рыжевато-коричневыми увядшими листьями.

– Бесконечно благодарен вам, дружище, – промолвил я, вновь снимая сюртук, чтобы надеть новый жилет. – Он мне прекрасно подойдет. К тому же он куда лучше того, что был у меня прежде. Думаю, что среди такого изобилия ваш хозяин не заметит пропажи двух предметов, – добавил я, окинув взглядом вешалки.

– Я тоже надеюсь на это, – хохотнул портье.

– Во всяком случае, вы оказали мне величайшую любезность, – заметил я, подавив порыв дать моему благодетелю монету-другую за хлопоты. – Мне было необыкновенно приятно встретиться с таким гостеприимством.

– Рад был услужить вам, мистер Джеффрис, – ответил тот. Он не забыл запереть дверь на два оборота ключа и только после этого препроводил меня в вестибюль.

– Вы возьмете экипаж до станции?

– Нет, лучше пройдусь, здесь недалеко, – ответил я, взяв саквояж.

Я надеялся, что прогулка немного взбодрит меня. Однако мне вовсе не хотелось идти к станции по длинной аллее вдоль ущелья. Я решил даже не смотреть в сторону обрыва, чтобы случайно не увидеть чего-нибудь ужасного.

Сразу же по прибытии на вокзал я узнал, что поезд на Мангейм опаздывает и до отправления еще больше часа. Вновь спросив у почтмейстера, нет ли чего-нибудь для меня, я вновь получил отрицательный ответ. С гнетущим чувством покорности судьбе я послал очередную телеграмму. Почему мистер Холмс ничего не прислал? Он же сам сообщил, что здесь меня будет ждать письмо. Но, как ни странно, отсутствие корреспонденции для меня несколько уменьшило охватившую было меня тревогу. Купив позавчерашнюю мюнхенскую газету, я погрузился в чтение, старательно пряча за листом свою избитую физиономию и пытаясь окончательно успокоиться. Я прочел газету от корки до корки, в том числе и известие о том, что в мюнхенский зоосад привезли пару молодых жирафов и восхищенные жители устроили нечто вроде массовых гуляний.

Когда в конце концов поезд, окутанный паром, ввалился на станцию, произошла короткая всеобщая суматоха, и через несколько минут я оказался в тесно забитом купе. Все пассажиры скрылись за раскрытыми газетами. Я решил последовать общему примеру и снова погрузился в немецкие новости, а поезд между тем со скрипом и стуком спешил в Мангейм.

Когда через три часа мы прибыли туда, оказалось, что поезд на Вюрцбург, которым мне следовало воспользоваться, только что ушел. Следуя полученным от агента мистера Викерса указаниям, я мог отправиться ближайшим поездом. Согласно расписанию он должен был отходить через сорок минут в Нюрнберг и прибыть на место назначения около полуночи. Этого города не было в полученных мною указаниях, но я счел целесообразным несколько изменить свой маршрут, чтобы не слишком сильно опоздать в Аугсбург. Мой ограниченный, но поучительный опыт общения с Братством подсказывал, что его члены скорее закроют глаза на отклонение от предписанного маршрута, чем спустят необоснованное, по их мнению, опоздание. Поэтому уже через несколько минут я отправлял телеграмму Джеймсу: «Буду в Нюрнберге поздно ночью, завтра утром прибуду в Аугсбург. Не получил обещанных документов. Беспокоит отсутствие информации. Должен знать, как движутся дела по известному вам вопросу». Я надеялся, что такой текст не выйдет за пределы правил, разработанных Майкрофтом Холмсом, настолько, чтобы тот не смог бы простить меня. Купив билет второго класса до Нюрнберга и еще один от Нюрнберга до Аугсбурга на следующее утро, я принялся дожидаться поезда.

Этот короткий переезд был очень неудобным, но зато прошел без всяких происшествий. Старые деревянные сиденья в вагоне так и норовили вогнать занозы в задницы и ладони пассажиров, а поезд помогал им в этом, непрерывно дергаясь и вихляясь в движении на юго-восток. Высадившись в Нюрнберге, я чувствовал себя таким несчастным, словно заболел тяжелым гриппом.

Только две гостиницы выказали готовность принять запоздалых путешественников, так что всем сошедшим с поезда приезжим пришлось выбирать между старинным закопченным постоялым двором и новенькой таверной при столь же древней пивоварне. Там была дюжина каморок, в которых могли заночевать путники или те из посетителей, кого излишек выпитого пива лишил возможности добраться до дому. Я выбрал постоялый двор, исходя из двух соображений. Во-первых, здесь было дешевле, а во-вторых, Джеффрис обязательно должен был предпочесть старое новому. Когда я неохотно вошел в зал, служанка тут же предложила мне комнату для ночлега и пообещала, что рано утром, до семи часов, я смогу получить горячий шоколад и пирожное.

– У вас такой ужасный ушиб на лице, – заметила она, провожая меня на второй этаж.

– Случайности путешествия, – ответил я по-немецки с сильнейшим английским акцентом. Должен признаться, что мне пришлось немало потрудиться для того, чтобы испортить свою немецкую речь.

– Оно и видно, – сказала служанка, с любопытством разглядывая меня. – Вы хотите ночевать в одиночестве?

Учитывая характер заведения, подобного предложения следовало ожидать. Постаравшись не проявить удивления, я спокойно ответил, что в другой раз наверняка предпочел бы провести ночь в ее компании, но сейчас я хочу только лечь на что-нибудь неподвижное и заснуть.

Девушка подмигнула, рассмеявшись, и распахнула передо мной дверь в комнату, в которой не было ничего, кроме единственного высокого узкого окошка, кровати, туалетного столика и умывальника. В воздухе стоял слабый, но стойкий запах солода и ячменя.

– Если вы передумаете, то знайте, что я буду на месте еще два часа.

Я положил девушке в ладонь несколько мелких монеток (просто не смог придумать другого ответа) и закрыл дверь, не забыв задвинуть засов. Мне вовсе не хотелось, чтобы этой ночью меня беспокоили.

Но, несмотря на то что я весь день мечтал лечь и заснуть, сон не шел ко мне. Слишком уж много неясного накопилось у меня за последние несколько дней. Что на самом деле представляли собой те дела, в которые я вмешался по поручению Майкрофта Холмса? Когда все начиналось, я и подумать не мог, какие опасности меня ожидают. Теперь, измученный, с натянутыми нервами, я подумал, что патрон дал мне слишком тяжелое поручение. Соглашение или не Соглашение, ворчал я про себя, но меня-то послали, как барана на бойню. Вновь пришло в голову чудесное избавление от смерти в Люксембурге, убитый мною враг, загадочная гибель второго, и по моему телу пробежала дрожь. Я попытался убедить себя, что тревоги порождены по большей части усталостью и болью в раненом боку, а не какими-то реальными обстоятельствами. В конце концов мне удалось настолько успокоиться, что я смог заснуть, и трепет, который я сдерживал, вновь отбиваясь от врагов над обрывом, врывался в мои сновидения.

Из дневника Филипа Тьерса

Впервые с того дня, как в Адмиралтействе начались неприятности, в деле забрезжил свет. М. X. полон надежды на скорое решение. Утром он вызвал тех двоих служащих Адмиралтейства, ведающих расчетами, которые все еще находятся под подозрением. Они должны прийти в два тридцать пополудни. Вчера у М. X. было несколько встреч, в результате которых он пришел к убеждению, что один из двоих виновен в преступлении. Он настроен как можно скорее покончить с этим делом. «Если бы я располагал временем, то постарался бы поймать преступника с поличным, но времени у меня нет. Опасность, которой подвергается Гатри, слишком велика, чтобы я мог позволить себе развлекаться дедукцией. Поэтому я напрямик поговорю с этими двумя и внимательно присмотрюсь к ним».

Я должен незаметно отнести Эдмунду Саттону записку с просьбой прибыть в квартиру Майкрофта Холмса после часу ночи и быть готовым к исполнению его роли по меньшей мере в течение недели. Я должен также передать распоряжение, чтобы поезд «Меркурий» стоял в Кале наготове, дабы М. X. смог воспользоваться им, как только сможет выехать на континент.

«Мы должны понять, имеем ли мы дело с опасным человеком или просто с продажным, – сказал мне М. X., вручая записку к Саттону. – Хотелось бы надеяться, что он опасен. Вызывает отвращение мысль, что я подверг Гатри смертельной опасности из-за мелочной человеческой алчности».