В июне 1887 года я поступил на службу к самому замечательному человеку, которого мне когда-либо посчастливилось знать, Майкрофту Холмсу. Своими достоинствами этот джентльмен превосходил всех людей, с которыми мне приходилось ранее встречаться. Он обладал исключительным интеллектом, сверхъестественной проницательностью и чувствительным характером. Это сочетание качеств вынуждало его к образу жизни, который для большинства оказался бы непосильным, но как нельзя больше устраивал мистера Холмса, который как раз в это время собирался отметить свой сорок четвертый день рождения. Это был высокий, грузный человек с крупной продолговатой головой. На его лице выделялись густые брови, орлиный нос и глубоко посаженные серые глаза. Вероятно, путем долгой тренировки он научился скрывать свои чувства, но его губы иногда против воли белели от сдерживаемого гнева, да порой он в раздумье крутил в пальцах цепочку от часов. Хотя в то время он вел малоподвижный и крайне однообразный образ жизни, почти не отступая от раз и навсегда принятых обычаев, из записей в его дневниках можно сделать косвенный вывод о том, что он провел весьма бурную и полную всяческих опасностей молодость. Сам мистер Холмс признавал, что в юные годы ему несколько раз доводилось попадать в неприятные переделки; я же предполагал, что именно от них у него остались жестокость в характере и рубцы на теле. На шее сзади из-под воротничка выглядывал застарелый шрам, но мне так и не довелось узнать ни его происхождение, ни насколько серьезной была эта давняя рана.

Майкрофт Холмс жил на Пэлл-Мэлл, почти напротив своего клуба. Он занимал во втором этаже квартиру, состоявшую из гостиной, кабинета, спальни, столовой, кухни, ванной и комнаты для слуги. Обстановку в основном составляла антикварная мебель, относившаяся ко времени Стюартов, хотя несколько предметов и выпадали из общего стиля: например, секретер в его гостиной был сделан во Франции в эпоху Наполеона. Майкрофт Холмс утверждал, что он достался ему от бабушки-француженки. Везде были великолепные турецкие ковры, но один из них, похоже, стоил больше, чем все остальные, вместе взятые. Вся квартира была уставлена старинными медными восточными сосудами; мистер Холмс по большей части использовал их для выращивания экзотических растений. Но его интерес к садоводству не исчерпывался красотой цветов. Он чрезвычайно интересовался ядами и наркотиками; в его домашней плантации были смертельно опасные цветы, к которым он никому не разрешал прикасаться. Комнаты, хотя в них ежедневно делали уборку, постоянно были захламлены, так как Майкрофту Холмсу хотелось иметь под рукой все, что ему может понадобиться в следующий момент. Нигде не видно было ни картин, ни гравюр, зато в гостиной и столовой висела дюжина взятых в рамки карт Индии, России и Китая, несомненно наследство его предыдущих мест службы. Две из карт были порваны, а на одной, почти посредине, темнело подозрительное пятно. По словам мистера Холмса, это было всего-навсего виски. В холле, подле лестницы, стояли четыре большие медные урны; вокруг их горловин змеились надписи арабской вязью. Мистер Холмс объяснил мне, что это просто тексты из священных писаний и, вопреки моим первоначальным предположениям, не содержат ничего зловещего.

Я оказался личным секретарем Майкрофта Холмса сразу же, как только прибыл в Лондон из Стирлинга; там я служил секретарем у мистера К. Т. Ж. Эндрюса-Ниммо, который взял меня на службу сразу же после окончания школы благодаря моим способностям к языкам. Именно мистер Эндрюс-Ниммо обратил на меня внимание мистера Холмса и дал мне прекрасные рекомендации, за что я всю жизнь буду ему благодарен.

Кстати, мое имя Патерсон Эрскин Гатри. Мой отец, мелкий штабной офицер, умер в Крыму во время войны от какой-то болезни. К началу описываемых событий мне было двадцать девять лет, практически еще в колыбели я был помолвлен с Элизабет Ридейл, и поэтому доставленное мне послание от мистера Холмса вселило надежду и в мою мать, и в мать моей невесты. Во мне нет ничего примечательного, не считая, может быть, того, что правый глаз у меня зеленый, а левый голубой, да к тому же я левша.

С первых же дней, проведенных на службе у мистера Холмса, я привык подниматься в шесть часов, чтобы, наскоро перекусив, быть готовым в семь утра приступить к своим обязанностям: разбирать и переписывать заметки, которые он сделал минувшей ночью. Сам мистер Холмс редко поднимался раньше девяти и не любил, чтобы в это время бумаги загромождали письменный стол и мешали сосредоточиться на изучении и анализе информации, которая поступала к нему из множества источников. Именно такова была работа, которую он делал для правительства Ее Величества.

Но однажды в середине октября, явившись на службу теплым утром, во вторник, который ничем не отличался от других будних дней, я обнаружил, что Холмс не только уже поднялся, но полностью одет во фраке, черном жилете и темных полосатых брюках, он сидел за столом и завтракал яичницей, холодной говядиной и горячими булочками.

– Заходите, Гатри, – кратко приветствовал он меня, подняв взгляд от еды.

Не ожидая увидеть своего патрона в столь ранний час, я, удивленный, поклонился.

– Доброе утро, сэр. Надеюсь, все в порядке?

– Да, я здоров, но со мной не все в порядке. Ваша записная книжка при вас? – спросил он без перехода.

– Конечно, сэр, – ответил я, указывая на кожаный портфель, который всегда носил с собой. – И карандаши заточены, как обычно.

– Я мог бы и не спрашивать об этом, – сказал Майкрофт Холмс и указал на стол. – Не желаете чашку чаю? Тьерс! – чуть повысил он голос, обращаясь к своему безупречному слуге. Он служил когда-то в том же правительственном учреждении, где Холмс начинал свою карьеру, и вот уже более восьми лет находился на службе у Майкрофта Холмса.

– Чаю для Гатри, и покрепче, – приказал Холмс, когда Тьерс появился в дверях. – И пожалуй, пару горячих лепешек с густой сметаной.

– Сэр, я предпочел бы просто чашку крепкого чая: я уже поел, – возразил я, надеясь, что не оскорбил отказом ни мистера Холмса, ни Тьерса.

– Как будет угодно, Гатри, – сказал Холмс, разрешив мои сомнения. Затем он на мгновение задержал взгляд на слуге. – Сейчас трудное время, но я надеюсь, что вы будете продолжать записи в своем дневнике, Тьерс. При таком неопределенном положении ваши впечатления могут оказаться очень ценными. Нет ничего более точного, чем первое, наиболее острое впечатление.

– Да, мы поняли это в Каире. Конечно, сэр, я буду продолжать свой дневник. – Тьерс склонил седую голову, напоминавшую по цвету барсучью шерсть, и вышел.

Я подошел к письменному столу мистера Холмса и просмотрел заметки, сделанные им прошлой ночью. Их было значительно меньше, чем обычно, и это меня удивило. В то же время его активность в утренние часы, не свойственная ему, указала на то, что произошло что-то экстраординарное.

– Вы получили какие-то новости, сэр? Может быть, были преданы огласке сведения о Соглашении? Или серьезно продвинулись баварские переговоры? – спросил я.

В тот же момент в моих руках оказалось письмо загадочного содержания.

«Мистер Холмс, – говорилось в нем. – Надеюсь, что вы простите мою назойливость, но я должен просить Вас просмотреть документы, которые прилагаются к письму. Сообщить Вам, как они попали ко мне, значило бы подвергнуть Вашу жизнь неминуемой опасности. Мне же остается лишь рассчитывать на то, что я не делаю ошибки, обратившись к Вам. Если эти страшные люди смогут беспрепятственно продолжать свою деятельность, то не избежать катастрофы. Когда я пытаюсь решить, у кого хватит ума успешно противостоять им, то могу припомнить лишь несколько человек. Вы относитесь к их числу. Достаточно сказать, что моя жизнь зависит от того, узнают ли авторы присланных мною документов о моем поступке. Другими словами, я вверяю Вам свою жизнь. Надеюсь, вы оправдаете мое доверие, я же, со своей стороны, снова свяжусь с вами, когда узнаю что-либо еще».

Внизу стояла подпись: «Ваш друг».

– Вы, наверно, заметили, что автор пытался изменить свой почерк, правда без особого успеха, так как письмо было написано наспех, – сухо заметил мой патрон, не отвлекаясь от завтрака. – И конечно, вы тоже не сомневаетесь, что писала женщина.

– Женщина? – воскликнул я. – Но почему? Я вижу признаки, по которым вы поняли, что почерк изменен, но как вы можете определить пол?

Майкрофт Холмс вздохнул, отрезал себе тонкий ломтик говядины, положил сверху кусок яичницы и внимательно посмотрел, как желток растекается по розовому мясу.

– Дело не в самом письме, из него можно сделать вывод лишь о европейском образовании корреспондента, полученном скорее в Швейцарии, чем во Франции, бумага голландская, это видно по водяным знакам. Нет, Гатри, все дело в стиле. Хотя автор и говорит о себе в мужском роде, но обращается ко мне по-женски. Это могла написать только женщина.

– Или впавший в отчаяние от страха и беспомощности молодой человек, – предположил я. Затем я взглянул на текст, следовавший за подписью, и нахмурился. – Будь я проклят! Это шифровка!

– Вне всякого сомнения. Именно поэтому письмо и послали мне. Шифр к тому же на немецком языке, что, по крайней мере, связано с содержанием письма. Ну ладно. Наверно, мне понадобится все утро, чтобы расшифровать это.

В его словах не было ни грана хвастовства. Известно, что для разгадки шифра требуется целая прорва специалистов, которые тратят на это несколько дней. Но навык мистера Холмса в искусстве дешифрования мог поразить любого, хотя сам он постоянно раздражался собственной медлительностью.

В этот момент в комнату вошел Тьерс с подносом, на котором стоял дымящийся чайник и единственная чашка.

– Отлично, Тьерс. Вы не понадобитесь мне в течение ближайших двух часов. Можете пока навестить вашу матушку. Если вы немного задержитесь, это не доставит мне больших неудобств.

– Благодарю вас, сэр, вы очень добры, – ответил Тьерс, поставив чайник и чашку на стол, и коротко поклонился. – Я вернусь так скоро, как смогу. – И он удалился, не сказав ни слова больше.

– Несчастный, – сказал Холмс, кивнув в сторону двери, за которой скрылся Тьерс.

– Почему? – спросил я. За те восемь месяцев, которые я проработал у Майкрофта Холмса, я не слышал от него вообще никаких замечаний, касавшихся Тьерса, тем более высказанных с такой печальной интонацией.

Майкрофт Холмс поднял руку с длинными узловатыми пальцами.

– Его мать умирает, а у него нет возможности уделять ей достаточно времени.

Я сразу понял его.

– И вы дали ему два часа, чтобы он навестил мать, – сказал я. Подойдя к столу, я остановился рядом, не решаясь сесть, так как не привык к фамильярным отношениям с моими работодателями.

– Вы же не собираетесь пить чай стоя, мой мальчик? Сделайте милость, сядьте. – Он указал мне на стул, стоявший напротив, и заговорил, лишь когда я повиновался. – Да, очень грустная ситуация. Я хотел бы дать ему больше времени для свидания с матерью, но положение сейчас очень серьезно. Боюсь, из письма, которое вы только что прочли, со всей очевидностью следует, что я сам скоро буду нуждаться в его помощи.

– Но почему вы говорите о серьезном положении? – спросил я, наливая чай через ситечко, которое Тьерс положил рядом с ложкой. Налив чай, я поставил чайник на место, приподнял крышку и положил ситечко внутрь. – Конечно, тон письма очень тревожный, но не может ли быть…

Холмс покачал головой.

– Хотелось бы так думать, Гатри. Но то немногое, что пока удалось разобрать, порождает во мне самые дурные предчувствия. Я уже немного посидел над этим шифром и боюсь, что обычные приемы здесь не годятся. А это значит, что мы имеем дело с людьми очень хитрыми и обладающими опасными знаниями. – Он водрузил на ломтик мяса еще один желток, положил в рот и принялся медленно жевать.

– Что вы имеете в виду, говоря об опасных знаниях? – Слова, которые употреблял мистер Холмс, заинтриговали меня: на моей памяти он еще не допускал оговорок.

– Знания, не относящиеся к кругу обычных человеческих интересов. Выходящие за пределы классической науки. Конечно, вы можете считать, что это приманка для дураков, и в значительной степени окажетесь правы: простаков часто ловят на аромат благовоний и пламя свечи. Но некоторым удается найти в этой сфере особые сведения, знание, придающее его обладателю огромную мощь. Люди, составившие зашифрованные документы, обладают большим мастерством. Я считаю так потому, что их немецкий шифр имеет древнееврейскую основу. Это «каббала». – Он поднял на меня взгляд, чтобы понять, знакомо ли мне это слово. Да, я слышал его, и только. – Именно отсюда следует, что их можно считать обладателями опасных знаний. Каждое из качеств людей, составивших эти документы, опасно само по себе, но, объединенные, они представляют собой гораздо больше, чем сумма частей.

Я коротко рассмеялся, желая, чтобы в смехе не было слышно волнения: я не хотел верить в то, что услышал. В наше время человек, наделенный таким могучим интеллектом, как Майкрофт Холмс, не должен быть столь легковерен, чтобы придавать значение оккультизму.

– Вы, конечно же, не предполагаете, что древние суеверия имеют под собой какую-то реальную почву…

– То, что вы назвали древними суевериями, дает знания, которыми могли овладеть очень немногие. А те, кому это удавалось, как правило, платили очень высокую цену за свои познания. – Он подлил в чай молока и задумчиво размешал его. – Тайные общества и оккультные кружки Европы не так уж часто оказывались вовлеченными в политику. Но существует некое Братство, получившее печальную известность непрерывным противостоянием законным правителям на всем континенте.

– То, что вы говорите, звучит весьма зловеще, – заметил я, когда мистер Холмс прервал свое объяснение и с отсутствующим видом уставился на жидкость в своей чашке.

– Хорошо, если это так, – сказал он, резко подняв голову. – Не хотелось бы, чтобы вы предположили, будто мы имеем дело с доверчивыми мечтателями или нерасчетливыми безумцами. Это, несомненно, умные и безжалостные враги. Недооценивать их очень опасно. – Он быстро закончил завтрак, а я допил чай.

Пока мы молчали, я мысленно спрашивал себя, что это за люди, о которых он говорит, и каких действий он ожидает от них. Когда тарелка опустела, Майкрофт Холмс отложил салфетку и отодвинулся от стола. Почти все стены его квартиры занимали книжные полки. Поднявшись, он быстро подошел к самой длинной из них и достал большой старый том в кожаном переплете с бурыми пятнами на страницах и стершимся золотом обрезов. Подав мне книгу, он сказал:

– Вот. Прочтите это. До полудня. Когда закончите, мы продолжим разговор.

Взяв в руки книгу, я заметил, что она написана по-немецки. «Изучение сил невидимого мира», перевел я заглавие и грустно посмотрел на груду заметок, ожидавших, когда же я приведу их в порядок. Я мог вполне прилично читать и писать на этом языке, но не владел им совершенно свободно; эзотерической терминологии я вообще почти не знал. Конечно, я был не в состоянии быстро пробежать весь текст, да еще выполнить свои ежедневные обязанности по разборке записей, и все это за отведенное мне время.

Взвесив книгу в руке, я попытался придумать, как дать понять мистеру Холмсу, насколько затруднительным оказалось мое положение. Но тот угадал мои мысли и нетерпеливо взмахнул рукой.

– Гатри, вы можете сделать ваши записи позднее. Это куда важнее, и начать работу нужно немедленно. – Он взял чашку и блюдце и, держа их в руках, принялся расхаживать по комнате. – Но главное, как мне кажется, это письмо. Я беспокоюсь о несчастном, вернее, несчастной, приславшей мне предупреждение.

– Вы имеете в виду человека, подписавшегося «Ваш друг»? – спросил я.

– Да. Поскольку, если она выступает против Братства, а я опасаюсь, что так и есть, она может лишиться жизни еще до захода солнца. Она наверняка знает, что с каждым часом грозящая ей опасность увеличивается. Если она еще жива, а это кажется мне вполне возможным, она все равно беззащитна против любого действия, которое может быть предпринято против нее. – Хмурое выражение лица гораздо больше выдавало его беспокойство, чем интонации голоса. – Если они узнают, что она предала их, то ей придется расплатиться за смелость самой высокой ценой.

– Сэр, но ведь не может быть, чтобы все было так опасно! – воскликнул я. За семь месяцев, которые я провел на службе у Майкрофта Холмса, я и представить был не в состоянии, что он может преувеличить какую-нибудь опасность.

– На самом деле все может быть куда хуже. Говорят, что на переговорах в Баварии намечаются серьезные трудности. – Он кашлянул, показав этим, что недоволен сложившимся положением.

– Но ведь между этими двумя вещами вряд ли может быть какая-нибудь связь, – возразил я и кинулся защищать свою теорию. – Если эти шифры основаны на немецком языке, то разве не более вероятно, что это провокация России, Франции или Турции, чем работа самих немцев?

– Возможно, но я сомневаюсь в этом. Разобравшись в шифре, я буду знать больше, – спокойно сказал он и, склонившись к столу, небрежно кинул салфетку на тарелку, испачкав край алого полотна остатками мясного сока. – Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня в кабинете.

– Думаю, что справлюсь, – почтительно ответил я и быстро вскочил из-за стола, протянув руку к недопитой чашке с чаем.

– Вам, пожалуй, сегодня утром потребуется еще чай, – предположил Майкрофт Холмс. – Когда закончите, приходите в кабинет. Я угощу вас бренди.

– Бренди? – переспросил я, отшатнувшись. Мой хозяин еще ни разу не высказывал предположения о том, что я в рабочее время поддерживаю свои силы алкоголем.

– Оно вам может понадобиться, когда вы ознакомитесь с книгой, – загадочно ответил Холмс.

Из дневника Филипа Тьерса

Матери сегодня стало гораздо хуже. У нее постоянная слабость. Доктор Дж. дал мне понять, что ей осталось не так уж много дней пребывать в ясном рассудке, и советовал проводить с ней как можно больше времени.

Сегодня днем М. X. расспросил о состоянии здоровья моей матери. Я сообщил ему, что д-р Дж. считает, что ее состояние вызвано общей слабостью здоровья, связанной с преклонным возрастом и превратностями прожитой жизни. М. X., кажется, не был удовлетворен этим ответом и спросил, не было ли у нее до болезни беспричинных приступов тревоги и не издавала ли ее одежда или постельное белье запаха карболки. Я не имел ни малейшего представления о состоянии ее постели и одежды, но заметил, что она очень много волновалась и переживала, прежде чем перенесла удар и попала в лечебницу. Мой ответ вызвал у М. X. глубокую озабоченность, и он посоветовал мне как можно скорее осмотреть одежду матери и узнать, не осталось ли на ней этого специфического запаха. Он не пожелал объяснить мне, зачем это нужно, пока не узнает об одежде все.

М. X. собирается вскоре послать Г. с поручением на континент. Надеюсь, что Г. уже готов к работе.