КАЛЕНДАРЬ ЯЗЫЧЕСКИХ ПРАЗДНИКОВ

+ Имболк (День сурка) — день встречи зимы с весной. В древней Ирландии февраль считался первым весенним месяцем. По одной из версий, название праздника (Imbolc) восходит к древнеирладскому слову «mblec» — «молоко». Имболк знаменует рождение ягнят и начало лактации у овец. В этот день устраивали традиционные гадания, совершали языческие обряды. Имболк был днем ритуального очищения, праздником домашнего очага. (Здесь и далее примечания переводчика.)

• Бельтайн (Вальпургиева ночь) — ночь на первое мая, один из самых пышных языческих праздников. В английских селениях центральное место в этот день традиционно занимал шест (фаллический символ), который украшали цветами и зелеными ветками, а возле него выбирали королеву мая. Это праздник плодородия и возрождения страсти, время любовных игр: всюду царит веселье, проходят молодежные гулянья, за которыми следуют июньские свадьбы.

Лугнасад (Lughnasadh) — ирландский языческий праздник начала осени, переводится как «сборище Луга» или «свадьба Луга». Луг — один из богов кельтского пантеона, покровитель земледелия и многих ремесел.

♦ У кельтов Самайн знаменует собой начало зимней, темной половины года. Согласно мифам, в этот день бог мертвых Самайн созывал злых духов, которые в течение минувшего года обитали в телах животных, а вечером духи умерших посещали свои дома, и потому для них накрывали столы и оставляли двери открытыми. Считалось, что духи могут жестоко отомстить живым, если не оказать им должного внимания.

 

ВСТУПЛЕНИЕ

В поросшей вереском округе Авенинга среди стелющихся побегов и полевых цветов виднеется небольшая бронзовая табличка. Она блестит, как новенькая, хотя ей уже полторы сотни лет. Круглый год люди ходят мимо нее (жители Авенинга считают, что такая малость, как дурная погода, не может помешать их прогулкам на свежем воздухе). Но кто знает, много ли горожан прочли, что на ней написано?

Табличка гласит:

1 августа 1859 года. «Наконец-то обрели мы наш Сад. Нет, здесь не будет ни яблочного древа, ни змия, ни позорного изгнания за то, что Бог сотворил нас такими, какие мы есть. Несмотря на глубочайшее несовершенство нашего мира, здесь обрели мы обетование истинного Эдема. И всякий нуждающийся найдет в нем прибежище и защиту».

Серафина Авенинг

Эта туманная надпись, с ее библейски возвышенной (не еретической ли?) интонацией, лишь дополняет бытующую легенду о возникновении Авенинга.

Легенда похожа на все истории о сотворении мира: спросите любого жителя острова о том, как появился этот город, и каждый поведает вам свою версию. Одни полагают, что Авенинг был основан необычными пионерами, во главе которых стояли женщины, — они стремились спасти свой род от религиозных преследований того времени. Ведомые лишь острым чутьем Серафины Авенинг, они прошли весь континент с востока на запад и, переплыв иссиня-черные воды пролива, оказались на укрытой со всех сторон заснеженными горами земле, где растут высокие кедры. Другие заявляют, что намерения Серафины не были столь благородны и чисты и сюда она прибыла со своими последователями в поисках легендарного золота Западного побережья. Третьи, однако, говорят, что всему виной были шаманы салишей, местных индейских племен, что это они потопили здесь корабль Серафины Авенинг во время шторма. Есть и совершенные скептики, которые вообще сомневаются в правдивости рассказов о Серафине Авенинг или считают, что в ее мифическом образе слилось несколько реальных людей. Но Отам Авенинг, утверждающая, что она прямой потомок Серафины, непоколебимо уверена: эта женщина действительно существовала.

Как и обещала Серафина много лет назад, Авенинг стал тихой гаванью и прибежищем для всякого, кого постигла беда, жил ли он прежде в небольшом городке или в каменных джунглях мегаполиса. Почти всякий почин имеет добрую цель. Но человеческая жадность и интриги политиканов нередко приводят к тому, что все остается пустыми мечтаниями. Но только не в Авенинге, приютившемся на буйно заросшем пятачке суши в Тихом океане. Основатели города, кем бы они ни были, положили своим идеям, своей системе взглядов, своим представлениям о будущем твердое основание.

Учреждение языческих праздников приписывают именно Серафине Авенинг. И не потому, что она была ведьма, как до сих пор утверждают некоторые. Праздники эти соответствовали смене сезонов, дня и ночи, совпадали со временем сбора урожая, то есть были связаны с вещами осязаемыми, очевидными, на которые всегда можно положиться, и являлись той невидимой нитью, что объединяет всех. Каждый вправе верить во что угодно, но любой человек знает, что самая темная и холодная зима когда-нибудь закончится и уступит место весне. Такие дни перехода времен года и стали всеобщими праздниками, и этого оказалось достаточно для создания крепкой общины, необходимой городу для полноценной жизни и процветания.

По правде говоря, не всякий чувствует себя в Авенинге комфортно во всех отношениях. Город подобен магниту: одних он притягивает к себе, а других отталкивает. Те, кто ему подходит, остаются здесь навсегда; но есть и те, кто уезжает, как только подрастут и оперятся; чужаки же, планируя отпуск, просто не видят его на карте. Можно сказать (многие так и говорят), что город сам отбирает для себя нужных людей.

Впрочем, не имеет большого значения, как именно возник Авенинг. Достаточно того, что существование этого прекрасного и удивительного городка, обосновавшегося на побережье Британской Колумбии, окутано тайной. Но даже и эта тайна не столь важна, по крайней мере теперь, а может — пока еще. Так что начнем мы не с этого. Наша история начинается совсем с другого.

Утро двенадцатого декабря выдалось сырое, небо было серым, как вересковая пустошь. Отам Авенинг открыла глаза и перевернулась на спину. Если б она не знала, где находится, то могла бы поклясться, что проснулась в номере какого-нибудь убогого мотеля, где кровати такие хлипкие, что от малейшего движения дрожат и ходят ходуном. Но Отам понимала, что дрожит не матрас, а ее позвоночник. Она застонала. В мозгу покалывало, нервы были натянуты, как струны, и гудели — все это неспроста. Что-то или, точнее, кто-то был уже совсем близко и давал о себе знать.

В Авенинге Отам жила давно. Но отчего-то все чаще ее охватывало подозрение, что срок истек — пора покидать эти места. И вот теперь — в этом она уже не сомневалась — предпринимались некие конкретные шаги, чтобы заставить ее уйти.

Удивительно, как порою складываются судьбы. Много, очень много лет назад Отам была обыкновенной девочкой, жила себе поживала, как все нормальные люди. И вдруг ее призвали вступить в орден Джен — все сразу переменилось, стало загадочным и странным. Отам начала много трудиться, работа была интересная, а нередко и опасная. Но потом все вроде бы вернулось на круги своя. В последнее время Отам вела обычный, ничем не примечательный образ жизни. И хотя ее ежедневная рутина казалась остальным чем-то совершенно исключительным, она свыклась с буднями, которые текли относительно спокойно, ровно и гладко.

Отам старалась не обращать внимания на непрерывное жужжание в позвоночнике и лишь к вечеру, когда она сидела за рабочим столом, ей стало все окончательно ясно. Как открываются врата, она не услышала, просто поняла, что они открылись и незваный гость идет именно к ней. Прошло несколько секунд, а Отам все сидела за столом, борясь с чувством, в котором смешались печаль, ожидание и раздражение.

— Ну, здравствуй, — послышался снизу чей-то голос.

Она узнала его: это сестра Нил. Слава богу, хоть послали того, кто ей, в общем-то, нравился. Формально она должна бы любить всех сестер ордена. Она и любила их, по крайней мере теоретически. На самом же деле многих терпеть не могла.

— Сестра Нил, — с искренним удовольствием откликнулась Отам, встречая на лестнице старую подругу.

Женщины обнялись и коснулись друг друга лбами, как это принято между членами ордена Джен.

— Дай же на тебя посмотреть, — весело продолжала Отам. — Мы так давно не виделись, сестра.

Вместо ответа Нил подняла брови. Она постарела: волос безжалостно коснулась седина. Скоро Отам займет ее место Старейшины.

— Да и ты уже не молоденькая, Отам, — сказала Нил с сильно выраженным ирландским акцентом. — Не забывай об этом, когда на языке вертится очередная бестактность.

Отам засмеялась. Да, при сестре Нил опасно даже думать в полную силу.

— Пойдем на кухню, заварю чаю. Вчера мне захотелось испечь хлеб из пресного теста, так что, считай, тебе повезло.

Отам подхватила подругу под локоть и повела на кухню, которая располагалась не в жилом помещении, а внизу, на первом этаже — в «Роще Деметры», ее магазинчике. Он был оформлен в стиле нью-эйдж, как это называли теперь, и здесь продавалось все, что душе угодно: от благовоний и свеч до природных камушков для оформления книжных обложек. Она привыкла приглашать к себе на кухню и незнакомцев, и друзей. Демонстрация приготовления пищи, выпечки, настоек, компрессов и припарок — еще одна грань ее дела.

Отам протянула руку, указывая Нил, где сесть: за старым столом перед сложенным из камня камином, над которым свисали подвешенные к потолку пучки сухих трав.

— Ого, да ты меня хочешь побаловать, — весело сказала Нил. — Я вижу, ты, дорогая, как всегда, все предвидела.

— Можно подумать, тебя это удивляет, — отозвалась Отам.

Она включила электрический чайник и достала с открытой полки баночку с наиболее подходящим для этой встречи сортом чая.

— Если честно, то да, — улыбнулась Нил, но Отам заметила, что в ее глазах мелькнула какая-то тень. — Наверняка догадываешься, зачем я здесь.

— Конечно. Тебя послали сообщить, что мне пора уходить. Ты пришла, чтобы предупредить, как и положено, за год.

Отам старалась не слишком демонстрировать свою печаль.

— Мы с тобой, Нил, старые подруги, и мне кажется, я многим тебе обязана. Ты что думала, я буду кричать на весь дом, так, что ли? — спросила Отам, облокотясь на посудомоечную машину.

— Нет, конечно, — заверила ее Нил. — Но… мы ждали, что ты станешь протестовать.

Отам непроизвольно закусила губу: не сболтнуть бы лишнего.

— Мы же знаем, прекрасно знаем, что для тебя значит Авенинг.

— И тебе известно, Нил, почему моя ситуация исключительная, — медленно проговорила Отам, поворачиваясь к щелкнувшему чайнику.

Она налила кипятка в заварочный чайничек. Нил молчала и ждала, когда чай будет готов, а ломти хлеба намазаны маслом. Ждала, когда Отам усядется напротив, лицом к ней.

— Ты не первая, Отам, и не последняя из тех, кто играет столь важную роль в обществе. Все меняется: технологии, войны, политика. Орден Джен тоже не стоит на месте. Твою работу будут выполнять другие сестры.

Нил отхлебнула из чашки.

— О, как вкусно, — похвалила она.

— Да, я понимаю, все меняется. Просто нелегко уходить.

Руководство ордена знало, как глубоко Отам почитает Нил, которая не станет лгать ей или вести себя грубо. Именно поэтому — чтобы Отам не поднимала шум — к ней и послали не кого-нибудь, а Нил. Эта расчетливость очень задевала Отам.

Отведав хлеба, Нил вытерла пальцы о салфетку и сунула руку в карман, пришитый к нижнему краю блузки. Она вынула какую-то бумажку, положила на стол и подтолкнула ее к Отам.

— Ну и что это такое? — спросила Отам, коснувшись записки кончиками пальцев.

— Думаю, ты догадалась, — серьезно ответила Нил.

Отам взяла листок, осторожно развернула его и пробежалась глазами по списку имен.

— Это, наверное, какая-то шутка, — сказала она.

— Если бы так, — ответила Нил без тени улыбки.

— Ну, тогда вы ошиблись, — повысила голос Отам.

— Ты прекрасно знаешь, что мы никогда не ошибаемся, — сдержанно отозвалась Нил. — Ведея — оракул ордена уже несколько тысяч лет. И она не заблуждается. Разумеется, бывает нелегко ее понять и смириться, но она всегда права.

Отам пришлось умерить пыл и действовать осторожнее: хотя Нил ей и подруга, сестра, но все же старшая по положению.

— Многих я даже не знаю. Никогда о них не слышала. Элли Пеналиган? Кто она такая, черт побери?

Разгоряченная, Отам сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться.

— Я полагала, что стану выбирать из тех, с кем работала, а кое-кого даже лично несколько лет готовила к этой работе.

— Многовато берешь на себя. Тебе всегда было известно, что решение принимаешь не одна только ты. Ты дала клятву, сестра Отам, ты приняла обет служить ордену Джен, как он служил человечеству задолго до того, как люди научились фиксировать собственную историю. И ты будешь служить.

Нил отхлебнула из чашки.

— Послушай, я уверена, что у тебя есть некоторая свобода действий. Этот список — руководство для тебя, и его нельзя игнорировать. Всех, кто в нем есть, надо внимательно рассмотреть и принять решение. Но окончательное слово — за тобой. Хоть убей, не могу понять, почему тебе этого мало.

Вот бюрократы, оставили-таки ей лазейку! Отам стало немного легче.

— Извини. Просто я… в общем, я посчитала, что у меня совсем нет никакого выбора. Думала, что Ведея знает, кого я наметила, и на этом можно поставить точку. Надеялась, что за год смогу подготовить этого человека. Не знала, что год мне дается для того, чтобы все взвесить.

Эта новая для нее мысль — остался всего год, чтобы принять решение, — неожиданно привела Отам в отчаяние.

— Так ты теперь вообще отказываешься от выбора? — Брови Нил поползли вверх. — Могу вернуться и попросить Ведею подыскать что-нибудь более… конкретное, — предложила она.

— Нет-нет, конечно, не надо. — Отам умоляюще сложила перед собой ладони. — Я воспользуюсь этим списком. Самым внимательным образом рассмотрю все кандидатуры. И сделаю правильный выбор.

— В этом я не сомневаюсь. У тебя есть дополнительная возможность, ведь здесь так много по-настоящему талантливых женщин. Это же Авенинг! Другого такого места на всем белом свете не сыщешь. Благословенный уголок!

Отам кивнула. Ей не хотелось выслушивать любезности Нил. Она и сама знала, что Авенинг удивительный город. И ей от этого было не легче.

Нил потянулась и взяла Отам за руку. Пожатие ее было мягким, как у умудренного опытом человека.

— Мы все — единый орден Джен, но помимо этого мы еще и люди. Нам необходимы перемены. Они придают нам сил, способствуют нашему росту, делают нас лучше. И тебе стоит встряхнуться, Отам. Пора открыть новую главу в жизни. Авенингу тоже нужны перемены. Свежая кровь. Яркие перспективы. Время пришло.

— Знаю, — согласилась Отам. — Это просто тоска по прошлому. Вряд ли это полезно. Не обращай внимания.

— Все хорошо, дорогая. Жизнь движется вперед. Тебе теперь придется о многом подумать — не только принять решение. У каждого свой путь. — Нил встала. — Ну, мне тоже пора. Прости, что потревожила. И спасибо за чай.

Отам неуверенно кивнула, сомневаясь, хочет ли она, чтобы Нил погостила еще немного.

— До свидания, сестра, — сказала Нил перед тем, как открылись врата. — И прошу тебя, обязательно приходи, если понадобится что-нибудь обсудить. Взгляд человека непредвзятого бывает полезен. Мы беспокоимся, что ты слишком привыкла полагаться только на себя. Нравится тебе это или нет, Отам, но мы — одна семья.

Отам обняла подругу и пообещала, что непременно навестит ее и будет держать всех в курсе своих дел. Тогда она еще думала, что выполнит обещание. Притворив дверь, чтобы не слышать, как закрываются врата, Отам положила листок в карман: еще раз заглядывать в список у нее не было желания, но уже через пару часов она не выдержала и снова достала его. Скоро праздник зимнего солнцестояния — время, когда самая длинная, самая темная ночь в году уступает дорогу свету и солнцу. Отам понимала, что должна воспользоваться возможностью, которую предоставляет именно это празднество: начать новый виток в своей жизни — с легкостью рвануть вперед. Кроме того, уже просто не было смысла оттягивать его и дальше.

Она просмотрела список, и он снова показался ей совершенно нелепым. Но такого ведь быть не может. Каждое имя, как и сказала Нил, попало сюда не случайно. Но дело в том, что Отам лично знала женщин, которые гораздо лучше подходили для выполнения требуемых задач, чем некоторые предложенные персоны. Может быть, Ведея не восприняла список ошибочным в целом, просто некоторые кандидатуры недостаточно подробно изучены. Или это часть какой-то более широкой проверки. От этой мысли на душе у Отам стало тяжело. Как ни крути, она уже слишком стара для таких вещей.

Вот если б устроить собеседование, как при приеме на обычную работу: поместить в газете объявление, представить его на всеобщее обозрение. И тогда, может быть, Вселенная позаботится о том, что могла проморгать Ведея. Отам закусила кончик ручки и уставилась в потолок. А почему бы не дать такое объявление? Это ее право, и Авенинг — город не такой, как другие. Народ здесь считает ее ведьмой (это не совсем так, но пусть думают), и многие видели ее Книгу Теней.

Днем Отам составила план действий. Она объявит, что хочет взять ученицу, и устроит нечто вроде конкурса. Заинтересованные кандидатки напишут эссе, она прочитает и увидит, о чем они думают, каков их духовный уровень. Мысль о том, что эти женщины сами примут участие в столь важном деле, подняла ей настроение. А что, так будет современно: она предоставит желающим равные шансы самостоятельно подняться выше, заявить, что они готовы сознательно изменить свою жизнь, а не ждать некоего зловещего знака от ордена Джен. Поймут ли люди, что она уходит? Вряд ли. Даже если б она открыто заявила об этом, маловероятно, что ей кто-то поверит. Слишком прочными узами она связана с этим городом.

Отам приступила к предварительному этапу: набрала номер Такера Брэдшоу, дьявольски красивого репортера газеты «Авенинг сёркл», и договорилась насчет заметки, в которой он сообщит о том, что Отам ищет ученицу. Не прошло и часа, как зазвонил телефон. На другом конце провода была Элли Пеналиган — оказывается, она работает в «Авенинг сёркл» информационным аналитиком. Очень смешно — ее имя есть в списке, который Отам отвергла, а Вселенная тут же установила с ней контакт. Одна из кандидаток помогает привести ее план в действие.

До празднования зимнего солнцестояния оставалось около девяти дней, а в Авенинге все уже знали: Отам ищет ученицу. Но это было не совсем так, по крайней мере формально. На самом деле Отам искала себе замену.

 

21 ДЕКАБРЯ: ЗИМНЕЕ СОЛНЦЕСТОЯНИЕ

Элли Пеналиган от природы была тихоход. Нет, она вполне здорова, и свою неторопливую танцующую походку она не назвала бы философской. Просто Элли всегда точно знала, сколько времени займет любой ее переход из точки А в точку Б. Такой уж она человек.

Двадцать первого декабря в восемь часов пятнадцать минут утра Элли была уже на Бриджидс-вэй и неторопливо, размеренно вышагивала, изящно ставя одну ножку перед другой. Будь ты обыкновенный человек и шагай по той же улице в то же свежее утро, то, скорей всего, не заметил бы Элли. Даже если эта женщина твоя знакомая, ты бы все равно ее не увидел. Дело в том, что Элли обладала особой, присущей только ей магической способностью быть невидимкой.

Когда Элли была моложе, она считала свою незаметность проявлением чего-то иного — например, ее неуклюжести, постоянного страха сделать или сказать что-нибудь не то. Повзрослев, обретя уверенность в себе и жизненный опыт, она думала, что с возрастом избавится от состояния, когда ее никто не замечает. Но в последнее время Элли чувствовала себя настоящим призраком. Она могла находиться где-нибудь, все равно где, а на самом деле ее там как бы и не было вовсе. Люди не обращали на нее внимания, смотрели сквозь нее, мимо. Ее невидимость существовала сама по себе и была уже не метафорой, не выражением чего-то иного, не защитным механизмом или странной прихотью. Элли действительно была невидима. По крайней мере, ей самой так казалось.

Элли много думала, виноваты ли в этом ее родители. Они были детьми шестидесятых, познакомились на каком-то сборище хиппи типа лежачей демонстрации протеста или еще чего-нибудь в таком духе, о чем Элли знала лишь одно: там не обходилось без изрядной порции наркотиков. Может ли быть, что неполное физическое присутствие Элли в том месте, где она пребывала в каждый конкретный момент, было проявлением некоей генетической мутации, вызванной употреблением родителями ЛСД или галлюциногенных грибов? Элли выросла в хипповской коммуне в густом лесу гигантских секвой, где люди своими руками обрабатывали землю, выращивали еду и шили одежду. Возможно, разгадка тайны крылась именно в этом. Элли и в самом деле была дитя земли, дитя ее неброских желтых, серо-коричневых, иссиня-черных и приглушенно-зеленых оттенков. Природа не вопит и не кричит, требуя к себе постоянного внимания, вот и Элли тоже. Не исключено, что способность быть невидимкой — это способ гармонировать с окружающей средой.

Элли поплотней закуталась в длинное пальто из верблюжьей шерсти и сунула руки глубоко в карманы. Даже в перчатках она чувствовала, как покалывает пальцы. Было очень холодно, так холодно, что даже снег, казалось, не желал падать. Срочно надо было принять порцию кофеина — взбодриться, а также прижаться руками и всем телом к чему-нибудь теплому. Она юркнула в кофейню «Священные угодья» и на минуту замерла на месте, чтобы тепло живописного интерьера пробралось к ней под пальто и согрело кости. Кроме нескольких сортов чая и кофе у Шона продавалась разнообразная выпечка, которой занималась его жена Рона. И хотя Элли никогда не могла понять этот вкус, она догадывалась, что Рона кладет в свои изделия много корицы: запах держался в волосах и на одежде Элли еще долго после того, как она покидала кофейню.

Сегодня Элли было приятно видеть Шона. В нем было что-то такое, что, глядя на него, Элли ощущала себя тигрицей, которой дали успокоительное. Красавцем с общепринятой точки зрения его трудно было назвать. По правде говоря, и расположения к клиентам он особо не проявлял. Но видно было, что его место в жизни ему нравится.

— Привет, Шон. Чашечку латте, пожалуйста.

Шон взглянул на Элли и нехотя улыбнулся. Понятно, что означает эта вымученная улыбка. Сигнал, посланный лихорадочно заработавшим мозгом, решающим, кто это такая и откуда он ее знает. За годы ежедневного общения с людьми Элли научилась смиренно относиться к этому. В ней не было ничего особенного, девица как девица, хотя, когда она думала об этом, на душе становилось погано.

— Салли… верно? Нет, секундочку… Лори?

— Почти угадали. Элли.

Она улыбнулась, давая понять, что не винит его и не обижается.

— Ах да, простите. Как вы сказали, чашечку латте? Холодно сегодня, Элли, замерзли, наверное?

Шон потыкал пальцем в кнопки на кассе.

— Или вы из тех странных птичек, которые обожают холодные зимы?

Элли так и просияла.

— Да.

— Да? — Шон удивленно вскинул брови. — Так вы обожаете зиму? Для вас этот холод в самый раз?

— Мм, да… я… да, обожаю. Да, в самый раз.

Шон пожал плечами и отвернулся готовить латте.

Ну вот, он с ней так мило болтал, этот бариста, а она все испортила. Элли сжала губы и смиренно ждала. Шон получил с нее точную сумму мелочью и подал чашку, глядя ей через плечо на следующего посетителя.

Несмотря на неловкий ответ, выйдя из кофейни, Элли все думала, в самом ли деле она любит зиму и насколько. Шагая по Бриджидс-вэй, она заметила, как много уже успели развесить разноцветных фонарей. Еще не начнется ночь, а они будут освещать почти каждую крышу или дерево. Сегодня вечером Авенинг будет чествовать день солнцестояния традиционным праздником зажигания огней. Каждый магазинчик, каждая витрина будут украшены по-особому. Их владельцы постараются придумать что-нибудь оригинальное, неожиданное. У одних огни будут ослепительно белые, у других розовые. Всюду засверкают огромные снежинки, будут поблескивать пластиковыми боками северные олени. Авенинг оживет, проявит индивидуальность каждого — ведь в этом городе так много творческих, особенных людей. А в редакции газеты, где работает Элли, как всегда, устроят вечеринку в честь дня солнцестояния. И, готовясь к ней, руководство газеты облегченно вздохнет, что избавлено от мук политкорректности — праздник встречи зимы любят все, и ничьи религиозные чувства не бывают задеты. Элли с волнением ждала вечера, она любила повеселиться. Но сначала ей позарез необходимы приличные туфли.

До магазинчика Джасти Блюхорна было всего-то минуты две пешком. Обувных дел мастер Джасти славился как настоящий профессионал. Ходили слухи, что когда-то давно он был знаменитым актером, разъезжал по всему свету, выступал в самых разных экзотических городах и странах. Но потом бросил все и стал простым сапожником. Элли верила этой легенде. Она видела обувь, которую он делал, и нисколько не сомневалась, что это сработано руками настоящего художника.

В его мастерской она была лишь однажды, примерно через год после того, как переехала в Авенинг: ей понадобилось поставить новые подметки. Войдя в магазинчик, она сразу была очарована представшим великолепием. Элли знала, что в вопросах моды она ничего не смыслит — все равно ее никто не замечает, поэтому какая разница, что носить, — но таких красивых туфелек, как у Джасти, она в жизни не видела. Они были удивительно изящные и вместе с тем очень прочные. Элли взяла одну пару в руки — туфли выглядели довольно крепкими. А расцветка! Таких оттенков она еще ни у кого не встречала, да и представить себе не могла. Ей сразу захотелось купить себе что-нибудь, сколько бы это ни стоило. Но, отыскав пару, которая ей особенно понравилась, светло-коричневые туфли в стиле «Мэри Джейн», она вдруг ощутила свое несоответствие этой красоте. Туфельки показались ей совершенными. Она поставила их на место, но дала себе слово, что обязательно купит потом, если будет такая возможность или если она поменяет стиль жизни и почувствует себя достойной этой восхитительной обуви. Но, увы, пока еще этого не произошло.

Однако ее собственные лодочки уже никуда не годятся. С ними надо что-то делать: покрасить или отремонтировать, почистить или еще что-нибудь. Это ее единственные модные туфли, но стыдно признаться, как давно она их носит. Вчера она позвонила Джасти, чтобы спросить, можно ли за столь короткий срок привести их в порядок, — надо же что-то надеть на вечеринку.

Джасти пообещал что-нибудь придумать. И вот, когда до начала рабочего дня оставалось двадцать восемь минут, Элли Пеналиган скрестила на счастье два пальца и открыла дверь мастерской.

Она удивилась, увидев, что все там осталось в точности таким, как она помнила. Все те же темно-бордовые стены, та же витрина с образцами обуви, что притягивала взгляд, как магнит, та же низкая стойка, которую Джасти собрал словно из досок обшивки какого-нибудь старого сарая. Она хотела было позвать хозяина, но не успела: в дверях из недр мастерской показался сам Джасти.

— О, здравствуйте, Элли. Так и знал, что это вы.

Элли открыла рот. Она, конечно, сразу же его закрыла, но Джасти наверняка заметил ее удивление. Нет, что-то тут не так. Прежде всего, Джасти совершенно очевидно узнал ее, несмотря на то что они не виделись много лет. Он поздоровался с ней не так, как обычно здороваются с теми, в ком угадывают человека, предварительно звонившего по телефону. Нет, он в точности знал, кто перед ним стоит. Будто не только приветствовал ее, невидимую Элли, но ни минуты не сомневался в том, кто она такая.

— Элли, что это с вами? Вы в порядке, дорогая?

Она вдруг почувствовала, как краска смущения разлилась по ее и без того розовым щекам.

— Мм… Да, Джасти. Просто не могу представить, как это вы меня запомнили. Я так давно не была здесь.

— Ну, во-первых, у меня хорошая память на лица, особенно на такие красивые, как ваше. Нет-нет, не отворачивайтесь, пожалуйста. От моего взгляда ваше целомудрие не пострадает.

И снова Элли была потрясена. Неужели у нее на лице все написано?

— О нет, Джасти, я вовсе не об этом подумала… Я уверена, что вы не…

— Знаю-знаю. Я пошутил. — Джасти добродушно усмехнулся. — Ну, давайте посмотрим, что там у вас. В мире нет такой пары обуви, которую старик Блюхорн не смог бы преобразить.

Элли вынула из сумки старые туфельки и протянула Джасти.

— Ну что ж, на вид они и вправду сильно потрепаны, но это вполне хорошие, крепкие туфли.

Он засмеялся, повернул их к себе подошвой и посмотрел на каблуки.

— Понимаете, о чем я? Не все внешне бывает таким, каково оно есть на самом деле.

Элли захотелось поговорить с этим странным стариком, который помнит, как ее зовут, хотелось сказать ему: «Да! Да! Я прекрасно понимаю, о чем вы, посмотрите на меня! Нет, не глядите, закройте глаза и представьте, какова я, и это будет ближе всего к истине!» Но, увы, она не смогла выговорить ни слова.

Джасти, должно быть, почувствовал это.

— Что ж, придется над ними потрудиться. Вы уверены, что не хотите достойно схоронить их и выбрать здесь что-нибудь новенькое? Я дам вам скидку.

— Нет-нет, Джасти. Вы очень добры, но я не думаю… Я просто… Может, на будущий год…

Ну как сказать ему, что его туфельки для нее слишком красивы, ведь выйдет, что она напрашивается на комплимент?

— Ммм. А с такими старыми уже ничего не сделать? — смущенно спросила она.

— Почему, попробую что-нибудь придумать. Не беспокойтесь, я так понимаю, вы хотите, чтоб они были готовы к вечеру?

— Это было бы здорово. Я надеялась забрать их после работы. Я знаю, вы очень заняты, и мне неловко просить вас за такой короткий срок…

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, дорогая Элли. Я не привык отступать перед трудностями. — Джасти заговорщицки наклонился к ней поближе. — А скажите, ведь вы не в первый раз отмечаете праздник солнцестояния, правда?

— О нет, я участвую в нем с тех пор, как переехала сюда.

Элли вдруг вспомнила про время. Если она сейчас не уйдет, то рискует опоздать на работу.

— А давно вы сюда переехали? Простите мне мое любопытство.

— Ничего страшного… — Она поймала себя на том, что ее пальцы испуганно ощупывают часы. — Лет семь назад, когда окончила колледж.

— А почему выбрали Авенинг? Почему не Ванкувер, или Сиэтл, или даже не Нью-Йорк, коли на то пошло?

И снова Элли напугал этот вопрос.

— Сама не знаю. Я поехала в Викторию, поступила в университет. Когда окончила, собралась в Аризону — к папе в гости. Он переехал туда после смерти мамы. Думала, поживу с ним немного, осмотрюсь, решу, что делать дальше. Нагрузила машину вещами и отправилась…

Элли на мгновение прикрыла рот пальцами, но не потому, что боялась сболтнуть лишнее, а так, по привычке. Она часто так делала, когда хотела подумать. Широко раскрытыми глазами она пристально посмотрела на Джасти.

— А вы знаете, я и сама не помню, как все получилось. Боже мой, ведь это очень даже странно. В общем, остановилась, выпила кофе и вдруг почувствовала себя, будто… будто…

— Будто как дома? — Джасти понимающе улыбнулся.

— Да! Такое чувство, что больше не надо никуда ехать. И я просто… просто решила остаться.

Элли слегка улыбнулась, но не Джасти, а как бы самой себе. Как ему объяснить, почему ей хорошо в Авенинге? Образ жизни она ведет не совсем такой, как ей всегда хотелось. Да и друзей у нее здесь раз-два — и обчелся, и парня, избави бог, тоже нет. Но в конце концов, чем Авенинг хуже других мест? Тут есть все: и хорошая работа, и прекрасные рестораны, и удивительной красоты природа, и чудесные люди.

Джасти заметил внутреннюю борьбу Элли и вскинул голову:

— Смелый шаг. Не думаю, что у вас тут были знакомые.

— Нет, не было, но это меня не очень волновало. Я и сейчас тут почти никого не знаю.

Она тут же пожалела, что сказала это. Не стоило делиться с почти незнакомым человеком такими подробностями.

— Я… Понимаете, я хочу сказать, что хорошо никого здесь не знаю, по-настоящему, как это бывает у других.

— А почему вы думаете, что другие знают друг друга лучше? — Брови Джасти взлетели вверх.

Элли охватило смятение.

— Ну… например, мои родители. Они вот всегда знали, что друг у друга на душе.

— А-а, так вы, значит, говорите о настоящей любви?

— Нет, не совсем. У меня есть хорошие друзья, братья и сестры, эти люди могут досконально прочувствовать других. А я… мне не удается найти общий язык с кем-то еще, я будто чужая.

Элли оглянулась на дверь, соображая, как бы поскорей закончить этот разговор.

— Может быть, вы просто очень сложный человек, Элли, и еще не встретили того, кто способен вас понять, — улыбнулся Джасти. — Да, ну что ж. — Казалось, он вдруг решил отпустить ее. — Я уверен, вы все это когда-нибудь поймете. Вы еще так молоды. У вас впереди уйма времени. Приходите где-то в полшестого — ваши туфельки будут готовы.

Элли облегченно вздохнула. Тем не менее, пятясь от стойки к двери, она не могла избавиться от чувства, что уходить ей совсем не хочется. И что в нем такого, в этом странном, иссохшем и морщинистом старике? Почему она вдруг ощутила в нем близкого ей человека? Почему он так глубоко понимал ее? Что ему до нее? Но с другой стороны, что в этом такого странного?

«Во что мы все превратились? — думала она. — Нам всем так мало дела до окружающих нас людей».

Она стыдилась собственного цинизма.

Взглянув на часы, Элли ахнула: если она сейчас же не выскочит на улицу и не бросится бегом на работу, то наверняка опоздает.

— Да-да, спасибо вам, Джасти. До встречи.

Элли легко повернула большую черную железную ручку.

— До свидания, Элли. Удачи вам.

— До свидания.

Элли пулей вылетела на улицу и заметила, что погода значительно ухудшилась. На Бриджидс-вэй, улице обычно опрятной и чистой, дул сильный ветер: то здесь, то там вдруг возникали маленькие смерчи из обрывков старых газет и прочего легкого хлама. Она ускорила шаг, пытаясь выкинуть из головы все, что ей наговорил Джасти. «Бывает и хуже», — повторяла ее мать, когда все у нее валилось из рук и шло наперекосяк.

«Да, бывает и хуже, — думала Элли. — Интересно, а лучше бывает?»

Неужели и старухой, седой и сморщенной, она не сможет не думать о вечных проблемах, будет занята безуспешными поисками ответов на мучительные вопросы?

Она не помнила, как очутилась перед фасадом здания, где располагалась редакция «Авенинг сёркл». Старое это здание, возможно, знавало и лучшие времена, но Элли казалось, что оно всегда было таким ветхим и облупившимся. Стены его осели и покосились, правда, совсем чуть-чуть, так что входить можно было, не опасаясь, что дом через минуту рухнет. А поскольку жизнь и так не баловала Элли удобствами, в этих стенах она чувствовала себя вполне на своем месте.

По знакомым скрипящим ступенькам она поднялась на второй этаж. Старые радиаторы под окнами так жарили, что у окон от пола и до потолка, словно занавески с неясным узором, колыхалась пелена пара. Незаметно, как тень, Элли прошла через лабиринт рабочих столов из красного дерева. Если б сотрудники заметили ее прибытие, они бы приветствовали ее, но Элли скользнула в состояние, когда окружающие ее не видят, и никто не обратил на нее внимания.

У нее был отдельный маленький кабинет, его предоставили под тем предлогом, что ее работа требовала тишины. В газете Элли трудилась информационным аналитиком. Но кабинет отнюдь не лишал ее удовольствия слышать телефонные разговоры и болтовню коллег. Получалось что-то вроде серийного вуайеризма. Нет, она не подслушивала, не шпионила, не дай бог. Просто ей казалось, что ее скромная жизнь является частичкой чего-то гораздо большего.

Элли открыла дверь и уселась за стол. В голове был какой-то туман, будто она не выспалась, хотя ночь прошла хорошо. Перед глазами все еще стояли морщинистое лицо и красивые длинные пальцы Джасти. Свою работу она очень любила. Скажи Элли прежде, что ее будет удовлетворять место информационного аналитика в крохотной газетенке заштатного городка, она не поверила бы. Но оказалось, что Элли интересно сталкиваться с занимательными случаями из жизни, ей очень нравится воображать себя детективом, выискивать факты из старых, пыльных журналов и книжек. Однако сегодня, увы, работать нет никаких сил. Она включила компьютер и безнадежно заглянула в почтовый ящик. Нет, эти сообщения подождут, когда она вернется из отпуска.

Она вдруг вспомнила, что сегодня у нее последний день перед отпуском и на работу ей выходить теперь только после Нового года. Элли сморщила носик: ну почему не составила никакого плана? Попросту забыла. Можно было бы куда-нибудь уехать, конечно, но это время года она больше всего любит проводить здесь — всюду огни, деревья украшены лампочками, царит дух веселого возбуждения и радости. Естественно, она останется. Сейчас для нее нет большего удовольствия, чем помечтать, какие фильмы она сможет посмотреть, какие книги прочитать, что переделать у себя дома. Можно будет даже закончить вышивку, которую она начала еще два года назад.

Запах Стеллы она почуяла, когда та еще и в дверь не постучала. Тошнотворный запах ее духов «Шалимар» можно было вынести только после того, как она пройдется под дождем по грязной улице.

— Привет, моя сладенькая. А я и не видела, как ты пришла!

Еще бы не видела, никто не видел. Никто вообще никогда не замечал, как она входит.

— Здравствуй, Стелла, — пробормотала Элли.

Вообще-то еще рановато, чтоб иметь дело с таким напором энергии. Нет, нельзя сказать, что она не любит Стеллу. Скорее, ей просто жалко ее. Ростиком метра полтора, не больше, костюмы носит такие тесные, что странно, как они не расползаются по швам. То ли нарочно покупает маленькие размеры, то ли фигура неудачная, ни во что не влезает. На голове веник, отчаянно-рыжие лохмы торчат во все стороны, а на лице всегда толстый слой штукатурки.

В газете Стелла вела раздел сельского хозяйства и погоды. Знала довольно много натуральных средств, как избавиться от мелких бытовых проблем. Всегда могла подсказать, как, например, использовать фен, если болит ухо, или посоветовать вернейший способ выведения любого пятна. По правде говоря, Элли частенько приходило в голову, что со Стеллой у нее много общего, гораздо больше, чем с другими. Она видела, что буйные, неукротимые округлости Стеллы окутаны полем той же магической энергии, которая ей самой позволяет быть невидимкой. Но в отличие от Элли Стелла, как могла, боролась с этим полем. Она очень старалась, и, хотя невидимкой в физическом смысле, как Элли, не была, окружающие почему-то ее в упор не замечали. Отсюда ее напористость и нахальство — как же, ведь хочется, чтобы на тебя тоже обратили внимание. Именно с этой развязной энергией справиться в девять утра Элли не всегда умела.

— Только не обижайся, Элли, но ты что-то неважно выглядишь, — прочирикала Стелла своим ярко выраженным акцентом южанки.

— Просто устала, — отозвалась Элли, поборов желание закатить к потолку глаза.

— Нет, думаю, дело не в этом.

Стелла решительным шагом вошла в кабинет.

— Правда? А в чем, по-твоему, Стелла? — Элли задала этот вопрос, хотя услышать ответ у нее не было никакого желания.

— Хм! — Стелла постучала кончиком красного ногтя по крышке Эллиного стола. — Мне кажется, тут все дело в том, что у тебя щенячьи мозги.

— Щенячьи мозги? Ой-ой-ой! Это что, очень опасно?

Услышав нотку высокомерия в собственном голосе, Элли поморщилась.

— Элли, выслушай меня, будь добра. Моя бабушка Перл так это и называла: «щенячьи мозги».

Бабушка Перл была героиней почти всех странных историй Стеллы. Они звучали столь причудливо, что Элли не раз приходило в голову, уж не выдумала ли Стелла эту свою бабушку нарочно. Может быть, Стелла считала, что образ экстравагантной горянки придаст больше правдоподобия и убедительности ее вычурной диагностике.

— Это бывает, когда много думаешь о себе. И каждая мысль, каждая идея как бы ловит себя за собственный хвост.

Стелла похлопала Элли по плечу, словно желая успокоить ее.

— Расслабься, ведь ты, небось, в мыслях уже где-нибудь далеко отсюда? Просто держи себя в руках.

У Элли было такое чувство, будто с нее содрали кожу. Разве можно после прекрасного утреннего разговора с Джасти общаться с кем-то, кто встал так близко и смотрит на тебя почти в упор? Ей захотелось плакать. Но не дай бог, Стелла бросится ее утешать, то есть обовьет своими лилейными ручками, нежно погладит по головке, как это сделала бы бабушка… Этот ее запах проникает повсюду, кажется, что въедается в самые поры. Нет, уж лучше не плакать.

— Да, Стелла. Отдохнуть мне очень даже не помешает. Ты зачем пришла?

Не слишком ли грубо она намекнула, что той пора уходить?

— Да так, спросить, проверила ли ты патенты. Помнишь, я занесла тебе пару дней назад?

Если она и обиделась, то виду не подала.

— Ах да, патенты Айдлуайлда. Нет, все данные в порядке. Я как раз собиралась разослать по почтовым ящикам, но если хочешь, возьми так.

Стелла взяла пакет с бумагами, но все не уходила.

— Значит… — протянула она.

— Значит, что?

— То есть я хочу сказать… значит, они настоящие? Эти изобретения?

Элли так и подмывало ответить, что обо всем можно прочитать в докладной записке, на которую она потратила целых полдня. Но Стелла прочно уперлась обеими ступнями в пол и уходить, похоже, не собиралась.

— В общем-то, да, согласно информации патентного бюро. Джеми Айдлуайлд действительно зарегистрировал патенты на средство против болезней семян сорокапятифутовых бобовых, службу курьеров-призраков и гипнотизеров «Счастливая лошадь». Правда, я не нашла ни одного подтверждения, что эти изобретения работают.

— Думаешь, не работают?

Секунду Элли молча разглядывала свою сотрудницу. Трудно сказать, шутит Стелла или говорит серьезно.

Стелла щелкнула языком:

— Господи, Элли, я и не знала, что ты такой скептик. Ты давно живешь в Авенинге?

Элли сама себе удивилась, не сдержав раздраженного вздоха. Сначала Стелла заявляет, что она неважно выглядит, а теперь еще это!

— Что это сегодня со всеми? С утра уже второй раз мне задают этот вопрос! Я живу здесь больше семи лет. И почему-то именно сегодня все об этом спрашивают!

— Разве можно быть скептиком, прожив здесь столько лет? Мне кажется, это как-то из ряда вон.

Что правда, то правда. Живя в Авенинге, Элли давно поняла, что происходящее здесь далеко не всегда поддается логическому объяснению. Болезни успешно лечатся, людям являются разные видения. Настоящие колдовские зелья продаются в любой аптеке. Но непосредственно с ней ничего серьезного не случалось, а странные аномалии она научилась принимать за нормальные явления. Люди привыкают ко всему театрально-эффектному — хорошо это или плохо, Элли до сих пор не могла решить.

— Я не скептик, я просто устала, — улыбаясь, ответила Элли. — А кроме того, если знать ответы на все вопросы, я бы осталась без работы. Вот так вот.

Стелла пожала плечами: мол, ладно, сдаюсь.

— Кто его знает, милочка. Слушай, ты что собираешься в отпуске делать? Съездишь куда-нибудь?

— Нет.

— Неужели? Или еще не решила?

— Да нет… Никуда не поеду, да и планов особо никаких.

— Приходи в гости. Через несколько дней у меня вечеринка по случаю встречи зимы. Будем делать лимонад из настоящих лимонов.

— Здорово. Но я еще сама не знаю, чем займусь. Целых две недели…

Элли понимала, что Стелле нужен более определенный ответ. Но ей не хотелось связывать себя обещаниями.

— Я позвоню, хорошо? — выкрутилась она.

— Знаешь что? Я буду очень на тебя рассчитывать. Если не придешь, обязательно позвони, договорились?

Разговор Элли уже надоел, она с таким раздражением поджала пальцы ног, что они захрустели.

— Хорошо, хорошо, Стелла. Надеюсь, ты не против, я поработаю, у меня тут дел невпроворот…

— Все, все, ушла!

Стелла направилась к двери.

Элли принялась за работу, стараясь не обращать внимания на непонятный, сжимающий сердце страх.

Что-то сегодня идет не так, но вот что именно? Как всегда, ровно в час в дверях кабинета появилась Нина Бруно. Она стояла, словно ее все еще окружал ослепительный ореол бывшей королевы красоты: высокая, стройная, подтянутая, как пантера. Ее темные волосы, казалось, вбирают в себя весь окружающий свет, а кожа, к немалой досаде Элли, была просто безупречна. Сегодня Нина щеголяла в черном, подчеркивающем все изгибы ее фигуры облегающем платье с разрезами, открывающими самые соблазнительные части ее ножек.

— Готова? — как обычно, спросила Нина.

Утро хоть и тянулось бесконечно долго, но все-таки закончилось, и Элли была более чем готова идти обедать.

— Да, только сумочку прихватить.

— В «Авалон»? Или к «Ики»?

Нина уже шагала вперед, не дожидаясь, когда Элли выйдет из кабинета.

— К «Ики», — догоняя, ответила Элли. — Не хочется терять время.

— Вот и правильно, Эл. Жди меня там. Сначала забегу в одно место.

Нина свернула в сторону туалетов.

Элли, разумеется, знала истинную причину, заставившую Нину вдруг отправиться в уборную перед тем, как идти в расположенный неподалеку ресторан, — хочет подправить макияж. На улице всегда полно незнакомого люда, и Нина должна предстать перед ними во всем блеске. Элли не обращала внимания на то, что Нина столь озабочена своей внешностью. Красота для Нины все равно что для других талант, именно так она ею и пользовалась, подавая себя как некий шедевр. Что же удивительного в том, что людям нравится смотреть на нее?

Элли пересекла улицу и свернула на Мэбон-роуд. Пока шла, внутренне настраивалась сидеть за одним столом с Ниной. Она догадывалась, что многие удивляются, с какой стати Нина держит ее в подругах. Но ведь Нина, как магнит, притягивает к себе, кого захочет. Мужчины мечтают на ней жениться или, на худой конец, переспать с ней. Женщины стараются ей подражать, робко надеясь, что ее естественная уверенность в себе и на них бросит свой отсвет. Но Элли была тонким наблюдателем человеческой натуры и прекрасно понимала, откуда у Нины потребность держать ее рядом. С Элли она могла постоянно говорить о себе, о своей жизни, не спрашивая ее мнения и не ожидая никакой реакции. Это как если бы Нина разговаривала сама с собой, ведь именно свое общество, по мнению Элли, она предпочитала всякому другому. Элли рассчитывала, что той это скоро надоест, но вот надо же, пока не надоело. Чрезмерная самовлюбленность Нины забавляла ее, но Элли видела, что дружба с Ниной и к ней самой привлекает людей, а это было небесполезно. Нина часто приглашала Элли на разные презентации, премьеры, сборища. Однажды они даже вместе провели отпуск в Кабо-Сан-Лукасе.

На улице значительно потеплело, не то что было утром, когда Элли шла на работу, но небо все еще казалось плоским, словно на него натянули огромную серую простыню. Наверное, пойдет снег, подумала Элли. Для сегодняшнего вечернего торжества было бы здорово. В этих широтах зимой, как правило, льют дожди, но раза два в году бывают и добрые снегопады. А более подходящего времени для снегопада не найти.

Элли подошла к двери ресторана «Ики», встала на цыпочки и коснулась рукой истертого деревянного знака наверху — старая привычка. Ресторан «Ики» на самом деле назывался «Иктоум», что на одном из индейских наречий означает имя священного паука в мифологии коренных американцев. Знак представлял собой вырезанную из дерева, раскрашенную «ловушку для снов», и Элли не могла устоять и не провести по ней пальцем.

В ресторане было полно народу — обычные посетители во время ланча. В углу Элли заметила свободный столик и немедленно захватила его, положив на стул пальто и сумочку. Ресторанчик этот, впрочем, больше смахивал на простой кафетерий. Официантов здесь не было, заказ делали у стойки, и, когда еда была готова, человек, принимающий заказы, выкрикивал твое имя. Скоро вошла и Нина — сразу же в ее сторону, рискуя свернуть шеи, повернулось множество голов.

Она успела пристроиться перед Элли, когда та уже собиралась заказать сэндвич с тунцом, и выдохнула:

— Как раз вовремя. Эй, Боб, что тут у вас сегодня творится? Мне салат, как обычно.

— Привет, Нина! — Стоящий за стойкой Боб радушно оскалился. — Один салат? А твоя подружка что будет?

Нина уже раз десять знакомила Боба с Элли.

— Эл, что будешь есть?

— Пожалуйста, сэндвич с тунцом.

— No problemo. С вас десять шестьдесят пять, дамы. Как будет готово, позову. И еще попрошу Фреду сделать без очереди.

Боб так и перегнулся через стойку, вытягиваясь навстречу Нине.

— Ты очень любезен, Боб, настоящий джентльмен, — ответила Нина.

Они расплатились и сели за свой столик.

— Такой хороший парень, такой милый. Всегда старается сделать для нас все быстро.

— Интересно почему… ты, случайно, не знаешь, Нина?

Ехидный вопрос Нина пропустила мимо ушей и принялась слой за слоем снимать зимние аксессуары. Сегодня Элли что-то уж очень не хотелось выслушивать бестолковые и путаные истории из личной жизни Нины пополам с философскими откровениями. Зря она не удрала домой пораньше, еще до ланча. Но что делать, раз она уже здесь… и тогда она просто перешла в режим полуневидимки.

«Я утка, — думала она, — кряква с зелеными и пурпурными перьями. И все, что говорит Нина, как вода, стекает с моего оперения…»

— Слушай, ты читала заметку Такера про Отам Авенинг?

Вопрос, конечно, риторический, ведь Элли информационный аналитик, ей положено знать всю эту историю. Такер писал о том, что Отам объявила конкурс. Вероятно, ищет ученицу или что-то в этом роде.

«А Нину-то почему это интересует?» — подумала Элли.

— Читала, конечно.

— Знаешь, мне кажется, ты ему нравишься, — вдруг заявила Нина, переключаясь на другую тему.

— С чего ты взяла? — отмахнулась Элли. — Да и вообще, нашла о чем говорить.

Увы, поздно — Элли это поняла, она уже попалась на крючок. Ей вовсе не хотелось задавать этот вопрос, но губы сами, помимо ее воли, шевельнулись, и она не успела с ними справиться.

— Ну да… ходят такие слухи.

Ага, слухи, ведь Нина та еще сплетница.

— Да и вообще, ты хоть знаешь, как он на тебя смотрит, когда думает, что ты его не видишь? А позы какие принимает… нет уж, прости. Брось, Элли, ты что, совсем слепая?

Господи, как она не выносит этот ее снисходительный тон! Но в рассуждениях Нины слишком много переменных, невозможно так сразу принять их или отвергнуть. Думать об этом Элли уже не могла, и так голова шла кругом. Нет уж, лучше не спорить.

— Гм, может быть. Так что ты хотела сказать про заметку?

Нина пожала плечами и безупречным жестом примирения заложила за уши волосы.

— Да ты знаешь. Конкурс! Что думаешь? Хочешь попробовать?

Элли поняла: Нина намекает на то, что сама собирается участвовать в этом странном конкурсе, который вдруг объявила Отам Авенинг. Отам — одна из самых колоритных жительниц Авенинга. Элли звонила ей совсем недавно, когда нужно было подготовить кое-какие материалы и проверить некоторые факты для Такера. Хотя официально они с Отам не были представлены друг другу, Элли несколько раз встречалась с ней в разных местах. В двух словах об Отам Авенинг можно сказать, что она очень неплохая ворожея северного толка, которая, достигнув определенного возраста (впрочем, она была еще совсем не стара), решила переехать на северо-запад Тихоокеанского побережья. Всем было хорошо известно, что Отам действительно знахарка высочайшего класса. В своем доме она держала книжный магазин, читала лекции о здоровье, самосовершенствовании и обучала приемам концентрации энергии. Но годы брали свое — по крайней мере, она в этом призналась по телефону, хотя у Элли сложилось впечатление, что на том конце провода женщина ее возраста, с острым умом и полная жизненных сил. Объявив конкурс, Отам намеревалась, так сказать, передать свою эстафету. Помимо профессионально написанного Такером длинного очерка о роде ее деятельности (готовя для него материал, Элли не нашла ни одного странного факта), в газете было забронировано место для довольно объемного объявления — начиная с ближайшего воскресного выпуска и далее на все двенадцать месяцев вперед. Похоже, Отам не шутит насчет преемницы в своем непонятном для простого смертного занятии.

У Отам была так называемая Книга Теней — знаменитая Книга Теней, о которой, похоже, знал каждый, но видеть ее довелось мало кому. Поговаривали, что книга эта — что-то вроде дневника, где не только описывалась удивительная судьба самой Отам, но и содержались тайные заклинания на все случаи жизни, начиная с исцеления от разных болезней и кончая оборотничеством, а по словам некоторых, даже умением летать. По крайней мере, молва такая по городу разнеслась. Так что получить в свои руки подобную книгу было весьма заманчиво, стоило побороться.

Элли не очень-то клевала на все эти оккультные штучки, но она прожила в городе достаточно долго и знала, что доля правды есть даже в самых нелепых историях. И возня с конкурсом казалась Элли не вполне адекватной для Авенинга. Ей подумалось, что тут не хватает… мистики, что ли. Интуиция подсказывала ей, что за конкурсом должно стоять нечто большее. Но она аналитик, а не репортер и совать нос не в свое дело не собиралась.

Однако сам конкурс, надо признаться, вызывал у нее любопытство. От претенденток требовалось написать эссе и в нем объяснить, почему она (именно она: хотя в объявлении о конкурсе не говорилось о том, что мужчины к участию не допускаются, текст был обильно уснащен местоимениями женского рода) считает, что именно ей больше всего пристало учиться у Отам. Странно, что Отам весьма неопределенно говорила о конкретике своих занятий. И как ни старалась Элли повернуть разговор на специфику этой работы, Отам отделывалась обтекаемыми и мало что значащими фразами.

Элли показалось это подозрительным: звучит в высшей степени невразумительно, и вдобавок дискриминация по половому признаку; но ей тут же пришло в голову, что у Отам для такого странного подхода должны быть особые причины. Разумеется, сама Элли участвовать в конкурсе не собиралась. Даже размышляя о нем (ну, например, о чем она напишет, если ее вдруг заставят писать это чертово эссе под дулом пистолета), она не могла избавиться от чувства, что ей не стоит влезать в это дело. Ну как, скажите на милость, она растолкует этой удивительной женщине в высшей степени малую вероятность того, что кто-нибудь захочет обратиться к ней, Элли, за советом и помощью? Да с ее способностью быть невидимкой ее и найти-то не смогут.

Но вот Нина… ее желание участвовать в конкурсе слегка ошарашило Элли. Нина не из тех, кто способен раскрыться и вобрать в себя некие силы земли, которыми владеет Отам и люди ее сорта. Нина вообще личность исключительная, она занята только собой — таких, как она, Элли в жизни не видела. Элли всегда казалось, что человек, берущий на себя ответственность владеть Книгой, неизбежно должен стать неофициальным вождем нетрадиционной духовности, определяющей жизнь Авенинга. В этой роли Нина не продержится и пяти минут.

— Нет, не буду, — равнодушно ответила Элли. — Нет ни времени, ни желания. А ты?

— Я? Боже мой, конечно нет! — засмеялась Нина. — Ты можешь представить, как я в остроконечной черной шляпе и полосатых штанах по колено гоняю по городу на старой, облезлой метле? Лично я — нет.

Элли бросила на Нину скептический взгляд и сказала:

— Вряд ли для этого нужна метла и прочие причиндалы. Да и униформа, уверена, за последние три с лишним сотни лет поменялась.

— Я просто подумала, что… — Нина пожала плечами. — Может быть, тебе это будет интересно как хобби. Просто хобби, ведь у тебя вообще нет никаких увлечений, насколько я знаю.

Элли подавила раздражение: это был удар ниже пояса.

— У меня есть увлечения. У меня есть сад, забыла? И еще я люблю вышивать, — добавила она почти шепотом.

Тут Боб выкликнул их имена, и Элли отправилась к стойке за заказом. Она не смогла с собой справиться и глупо улыбнулась, увидев натянутую улыбку Боба, когда тот сообразил, что перед ним не Нина, а она, Элли.

За едой, которая, кстати, была, как всегда, очень вкусной, они говорили про вечеринку и планы на отпуск. Нина собиралась съездить домой в Форкс и провести это время с родителями.

Покончив с ланчем, отправились обратно в контору. Нина с искренней нежностью, что редко за ней водилось, взяла Элли под руку и прижалась к ней.

— Грядут большие перемены, Эл. Я чувствую это.

У Элли не нашлось ни ответа, ни иной защитной реакции. Ей казалось, что в ее судьбе больше ничто и никогда не изменится. Может, темное чувство, что не давало ей покоя целый день, возникло оттого, что она поняла: вся ее жизнь пройдет по принципу «день и ночь — сутки прочь».

После обеда Элли сделала еще несколько коротких и ничем не примечательных звонков и расправилась с кучей скопившейся на столе канцелярской работы. За дверью кабинета жизнь шла своим чередом, что подтверждалось несмолкающим гулом голосов, словно там рокотала сушильная машина, в которой непрерывно переворачивалась одежда.

В четверть шестого Элли уже собралась завершить рабочий день. Выключила компьютер, немного прибралась на столе: не хотелось в январе приходить в кабинет, где царит беспорядок. Народ потихоньку начинал готовиться к вечеринке. Люди из фирмы, обслуживающей подобные мероприятия, устанавливали огромный стол для закусок и напитков. Макс Мур, местный диджей, таскал динамики и прочую аппаратуру, а несколько смельчаков, решившие украсить помещение, развешивали под потолком гирлянды.

Направляясь к выходу, Элли вдруг увидела Такера Брэдшоу, который еще сидел за рабочим столом и говорил по телефону. Когда она проходила мимо, он случайно поднял на нее глаза, и она улыбнулась. Он вскинул вверх указательный палец — Элли остановилась. Свободной рукой он прикрыл микрофон.

— Придешь сегодня? — едва слышно прошептал Такер.

— Мм, да.

— Хорошо, тогда до встречи, — сказал он и снова обратил все внимание к трубке.

Может быть, действительно что-то происходит, как говорила сегодня Нина, думала Элли, шагая по Бриджидс-вэй. Такер ей нравился, он был очарователен своей непритязательной, скромной красотой. Высокий, слегка худощавый, но это ничего не имело общего с популярной теперь худобой наркоманов. Прекрасные голубые глаза, голова покрыта не очень густой порослью черных вьющихся волос. Он родился в Северной Каролине, обладал этаким благородным шармом южанина, и это ему очень шло. Всякий раз, когда Элли спрашивала его о чем-нибудь, он отзывался: «Слушаю, мэм!» — и от этих слов ее мгновенно бросало в дрожь. Но серьезно о нем она и думать не смела.

О любви Элли знала понаслышке, хотя и этого хватало, чтобы понять: у нее с этим делом что-то не так. Все романы, которые затевались было у Элли в прошлом, закончились полным провалом (и это ее нисколько не удивляло). Чтобы привлечь внимание, ей приходилось прилагать очень много усилий, ведь иначе мужчины вообще ее не замечали. Увы, ей не везло. Всякий раз эмоциональные затраты в неудавшихся отношениях были слишком велики, чтобы Элли могла с ними легко справиться. Тогда она постаралась сделать так, чтобы жизнь была или, по крайней мере, казалась полной чашей и без мужчины, — и у нее получилось. Правда, бывали и сбои.

Тем временем на Бриджидс-вэй чувствовалось оживление. И не просто потому, что в честь праздника зимнего солнцестояния улица была украшена и иллюминирована: все больше жителей выходило на свежий воздух, вокруг слышались громкий смех, оживленные разговоры, предложения выпить сидра или кофе. В воздухе тянуло дымком горящих костров, и на душе у Элли даже немного полегчало после пустого и бестолкового дня. Она пробиралась в толпе, то и дело ныряя под стремянки у стен и деревьев, увешанных светящимися гирляндами. И даже сама не поняла, как оказалась перед индиговой дверью Джасти.

В мастерской было темно, свет в нее попадал только через стекло с любовью украшенной витрины. Элли засмеялась, увидев мерцающие сапоги неестественной величины, очевидно принадлежащие одному из самых известных обитателей Северного полюса, обрамленные двумя рядами белых и синих китайских фонариков. В помещении плавал запах гвоздики и цитрусовых. На стойке стоял коричневый бумажный пакет, верхняя часть которого была аккуратно подвернута. На пакете была записка.

Элли,

Джасти

надеюсь, туфельки вам понравятся. Над ними действительно пришлось потрудиться. Я ощутил такое вдохновение, что весь переполнен желанием еще пообщаться с музами. Сейчас я тружусь у себя в мастерской, как один из эльфов Санта-Клауса. За работу можете заплатить потом.

Странное дело, Элли была разочарована тем, что ей не удалось увидеть Джасти лично. Было грустно думать, что он сейчас один-одинешенек и трудится как пчелка Ее одолевало искушение пройти внутрь, отыскать его в недрах мастерской и хотя бы поблагодарить, дать ему понять, что работа его оценена по достоинству. Но она передумала. Элли понимала, уединение — вещь настолько хрупкая и ценная, что требует бережного обращения. Она взяла пакет и вышла.

Небо уже совсем потемнело. Сквозь низкие облака едва просвечивал месяц, и, когда до дома оставалось идти не более пяти минут, в воздухе закружились первые, еще неуверенные снежинки. Такой снегопад Элли любила больше всего: с неба на землю медленно опускались красивые, сияющие звездочки, словно крохотные кусочки сахарной ваты. Несмотря на снег, ночь была ясная, дул легкий ветерок и было совсем не сыро. Лучшего вечера для праздника зажигания огней в честь зимнего солнцестояния не придумать, и Элли хотела получить от него как можно больше радости.

Она свернула на знакомую улочку Уикер-роуд. На крыльце ее дома горела всего одна лампочка, но дом казался уютным и привлекательным. Ветки одинокого дуба, занимающего почти всю лужайку перед домом, успели покрыться тонким слоем снега. Она взбежала по трем ступенькам крылечка и открыла дверь.

Внутри все было простенько и скромно, но именно это как раз и устраивало Элли. Вообще жилище ее немного напоминало старинный английский загородный дом. Правда, совсем крошечный, как игрушка. И ей это очень нравилось. Будь он хоть немного больше, в комнатах появилось бы эхо, лишний раз напоминая Элли о том, как она одинока. На стенах висели картины и разные художественные изделия, на огромной кровати лежала куча подушек, которые она сама сшила из старых лоскутков. В доме было два камина, полы выложены дубовым паркетом, а стены обшиты панелями. В задних комнатах окна были во всю стену и открывались так, что границы между ними и садом будто и не существовало. Стены кабинета Элли были закрыты книжными полками, за исключением небольшой ниши, перед которой она поместила старый секретер. У нее был даже маленький, нависающий над садом балкончик — чудесное место для чтения.

Она включила свет в ванной комнате, зажгла свечи, затем щелкнула выключателем и стала набирать ванну, стоящую на ножках какого-то сказочного зверя. Потом направилась в спальню, сбросила пальто и шарф на стул и зашла в гардеробную. Одежда Элли была представлена в двух вариантах: темная и еще темнее (летние наряды аналогично: светлые и еще светлее). Элли выбрала костюм с блузкой, что надевала в прошлом году. Потом вспомнила про темно-фиолетовую рубашку, которую купила на распродаже пару месяцев назад. Внезапно оживившись, она достала ее и разложила на кровати. Потом вынула из бумажного пакета Джасти туфельки и поставила их рядом. У нее перехватило дыхание.

Элли глазам не поверила: неужели это ее туфли? Она посмотрела на штамп производителя: да, это так. Но теперь там, где прежде все перекосилось, обвисло и износилось, кожа была упругой, эластичной, без малейшего изъяна. Носки туфелек Джасти обрезал, чтоб чуть виднелись кончики пальцев. Оторвал крепкие и довольно толстые каблуки и заменил их на тоненькие шпильки. Похоже, он знал, какой высоты им следует быть, чтобы смотрелось модно и красиво и вместе с тем, чтоб Элли могла ходить в туфельках легко и грациозно, не рискуя свернуть себе шею. Сверху, как раз над пальчиками, он наклеил полоски из черной замши с искусно вырезанными цветками и металлическим бутончиком — это выглядело современно и очень женственно.

Словом, туфельки были великолепны. Высочайшего класса работа, настоящее произведение искусства — кто бы мог подумать, что когда-то Элли купила их в деревенской обувной лавке. На вечеринку она отправится в сапожках, а туфельки возьмет с собой. Уж очень они хороши, чтоб носить их в зимнюю слякоть.

Приняв ванну, Элли быстренько оделась и высушила волосы. Косметики у нее было не много, но она воспользовалась ею. Надела еще бабушкины, эпохи короля Эдуарда, сережки — и собственное отражение в зеркале в целом ей понравилось. Элли набросила пальто, снова убрала в бумажный пакет удивительные туфельки Джасти, положила их в сумку и спустилась вниз. Открыла дверь, похлопала по карманам, не забыла ли чего — кажется, все в порядке, — и направилась к машине.

Бриджидс-вэй была полна народу. Шел снег, и красивые белые хлопья весело порхали в воздухе. На тротуарах были выставлены складные стулья и столики, уставленные графинами с сидром и огромными кофейниками. Элли повезло: позади здания редакции нашлось местечко, где припарковать машину. Захлопнув дверцу, она пошла по пересекающему улицу узенькому проулку. До слуха доносились голоса, тихие и манящие, — кажется, распевали какую-то песенку о зиме. Праздничный дух солнцестояния словно сгустился в воздухе и стал осязаем. Это и есть счастье, думала Элли. Все чувства слились в одно, все вокруг: и столпотворение людей, и дома, и деревья — она ощущала в их нераздельном единстве.

Дверь в редакцию была приоткрыта. Элли скинула сапожки, убрала их в пакет и поставила на полку над радиатором. Достала из сумки и надела преображенные искусными руками Джасти туфельки. Они сидели идеально.

«Наверное, он что-то там подложил», — подумала Элли.

Она сразу стала выше ростом, ее охватило чувство собранности и уверенности в себе. Бодрым шагом Элли подошла к лестнице и стала подниматься наверх.

Оказалось, что она чуть-чуть припозднилась. Вечеринка была уже в полном разгаре. Звучала красивая музыка. Макс крутил знаменитые хиты семидесятых, а фуршетный стол пустел так быстро, что не успевали выставлять новые угощения. Элли не была голодна, но вот пить ей хотелось очень. Направляясь к бару, она обратила внимание, что команда добровольцев, вызвавшихся украсить помещение, постаралась на славу. С потолка свисали десятки вырезанных вручную бумажных снежинок, поблескивавших разноцветными искорками, в которых отражался свет горевших на каждом столе ламп. Она налила себе в серебристый бумажный стаканчик теплого сидра.

Народу набралось много, не менее пятидесяти человек, а то и все шестьдесят. Неплохая тусовка. Почти всех она знала: сотрудники, коллеги, их родственники. Краем глаза она заметила Такера, который разговаривал с каким-то незнакомцем, наверное парнем одной из сотрудниц. Вдруг Такер повернул голову в ее сторону и заметил, что она тоже на него смотрит.

«Ну, хватит, — подумала Элли, — сегодня я не стану переживать, что я круглая дура. Сегодня у нас праздник. И пусть с приходом зимы для меня начнется все по-новому. Что такого, что я на кого-то гляжу?»

Пока длился этот внутренний монолог, Такер извинился перед собеседником и направился прямо к ней. Когда она снова подняла голову, он уже стоял почти вплотную.

— Похоже, ты, Элли, пришла последней. Уж не хотелось ли тебе, чтоб тебя встречали с оркестром? — ласково спросил Такер, как только в динамиках Макса немного стихла музыка.

Элли открыла рот, собираясь ответить, как вдруг из него вылетели слова, поразившие даже ее саму.

— Да-да! Вот и я! Я знала, что все меня ждут, вот я и пришла, будем веселиться, друзья!

Все вдруг замолчали и повернули головы в ее сторону. Элли испуганно прижала ладонь к губам: до нее дошло, что эти слова она не проговорила, а пропела, причем во все горло, во всю силу своих легких. Брови Такера поползли вверх, на лице нарисовалась улыбка.

— Когда ты успела так перебрать, Эл? — спросил он.

— Боже мой! — снова протянула она голосом трагической оперной певицы, словно играла в дешевой и совершенно бездарной постановке Вагнера. Так ей, по крайней мере, показалось.

Все разинули рты с выражением озабоченности, а кое-кто и радостного изумления: может, это нарочно затеяли такую игру, чтоб было веселей?

— Не понимаю… не могу остановиться… все пою и пою! Помогите! — продолжала петь Элли, театрально отступая от Такера к стене.

Губы и голос ее совершенно не слушались. Может, она уснула в ванне и теперь этот ужасный кошмар ей снится? Что-то надломилось внутри ее, она чувствовала себя маленькой, беспомощной, загнанной в ловушку. Глаза наполнились слезами.

«Так значит, вот как сходят с ума, — пронеслось у нее в голове. — Я теперь сумасшедшая».

Она отчаянно попыталась овладеть голосом, привести в порядок мысли, но слова слетали с ее губ и словно выплясывали вокруг нее странный, зловещий танец. Наконец Такер понял, что Элли в беде, и шагнул к ней.

— Что с тобой, Элли? — спросил он. — Ты в порядке?

— Посмотри на меня, неужели не видишь? Неужели не слышишь, что я не в себе?

Прежде она просто выпевала фразы, это было, конечно, напыщенно и нелепо, теперь же пение ее приобрело даже некий ритм. Голос Элли звучал то страстно и пылко, то с какой-то диковатой задушевностью, как в классическом старом джазе.

Такер заглянул ей в глаза, и она увидела, что он понял главное: ей очень страшно. Если б это случилось в другом городке, там давно бы уже вызвали «скорую» и в течение часа Элли связали бы и увезли. Но в Авенинге, да еще в ночь солнцестояния видывали и не такое.

К Элли потянулись с озабоченными лицами сотрудники. Она же ни жива ни мертва стояла, прижавшись спиной и ладонями к стене, готовая в любой момент бежать куда глаза глядят. Но она не сделала этого. Прерывисто и быстро дыша, Элли медленно сползла на пол. И к ней сразу деловито подскочили с одной стороны Стелла, а с другой, почти одновременно, Нина Бруно. Нина грациозно присела на корточки и приблизила к уху Элли накрашенные губы.

— Элли, — прошипела она, — не знаю, зачем ты это вытворяешь, но здесь подобное неуместно. Ради бога, возьми себя в руки. Люди пришли отдохнуть и повеселиться, а ты превращаешь праздник в какую-то «Вестсайдскую историю».

Стелла бросила на Нину сердитый взгляд, и стыд Элли вдруг куда-то пропал, вместо этого ее просто зло взяло. Душевная черствость Нины оказалась той самой спичкой, которая запалила у нее внутри фитиль негодования. Как она могла подумать, что Элли устроила это нарочно? Она, Элли Пеналиган, которая всегда старалась держаться в тени и избегала посторонних пересудов!

«Если она так считает, значит, совсем меня не знает и не понимает», — подумала Элли.

— Что-о? Шла б ты… с глаз моих долой, Нина! — не владея собой, прогорланила Элли в стиле Дженис Джоплин.

Коллеги обернулись к Нине. Их строгие взгляды будто говорили, что она сейчас совершила, может быть, худший поступок в своей жизни, а на нее это очень не похоже. Нина открыла рот, чтоб отшутиться и тем самым разрядить возникшую напряженность, но почуяла, что собравшиеся не на ее стороне, и поэтому быстренько ретировалась. Однако, в отличие от Элли, у Нины Бруно было мало опыта в том, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Неуклюжая и прямая, как палка, она пошла прочь, сжав кулаки и громко стуча каблуками.

— Тихо, тихо, Элли, — ласково сказала Стелла. — Дыши спокойно, милая моя. Ну что ты так испугалась, было б с чего…

Но оказалось, Элли не всю свою злость израсходовала на Нину.

— Было б с чего? — подхватила она тему. — Послушай! Ведь это не я! Я в жизни никогда… я никогда… не делала такого! Эй, кто-нибудь, помогите же мне…

— Нет-нет, не подумай, я вовсе не то хотела сказать, конечно, все это странно. Но главное, знай, что ты здесь в безопасности. Ничего дурного с тобой не случится. Здесь все твои друзья… верно, ребята?

Стелла оглянулась на остальных, ища поддержки.

Элли ожидала услышать негромкое бормотание, но вместо этого раздался довольно твердый хор голосов: каждый из тех, кто собрался вокруг, хотел как-то поддержать ее. Она подняла голову и увидела на лицах не страх и даже не равнодушие, но искреннее участие, некоторые даже ободряюще улыбались.

— А теперь вставай. Хватит сидеть. И все будет хорошо, — сказала Стелла успокаивающим тоном. — А между прочим, у тебя потрясающий голос. Услышала и сразу вспомнила, как мама пела мне песенки про несчастную любовь. Не веришь? Она пела мне каждый вечер после ужина.

Стелла нарочно говорила неторопливо, чтобы поскорей унять волнение Элли. Она помогла ей подняться и, поддерживая, повела к выходу.

— Она у меня всю жизнь пела. Я всегда засыпала под ее пение. И что бы со мной ни случилось, услышу, как мама поет за вязанием или шитьем, так сразу и успокоюсь, и все встанет на свои места.

Продолжая говорить, она сняла с вешалки свое пальто и пальто Элли и взяла сумки.

Такер направился за ними следом.

— Ребята, мы сейчас отвезем мисс Элли домой и постараемся разобраться, в чем тут дело. Не беспокойтесь, продолжайте веселиться, — обернувшись к остальным, сказал он.

До выхода их провожал нестройный хор прощаний и добрых напутствий. Ярко выраженный южный акцент Такера и Стеллы придавал происходящему еще большую фантасмагоричность.

«Что там написал Теннесси Уильямс, мюзикл, что ли? — вдруг подумала Элли. — Кажется, да. „Кошка у скрипача на раскаленной крыше“…» Эта мысль вызвала на губах Элли невольную улыбку, которую она немедленно спрятала. И без того все думают, что у нее поехала крыша.

— Куда ты ее повезешь, а, Стелла? Хочешь, поеду с вами? — совершенно искренне предложил Такер.

— Ммм, нет, Такер, спасибо, конечно, но, мне кажется, это наши, женские дела. Правда, Элли?

— Может бы-ыть, — пропела Элли, напирая на последнюю ноту.

Она уже не смущалась петь, похоже, смирилась с тем, что жизнь ее отныне ограничится подмостками бродвейских мюзиклов, — правда, ее это немного огорчало.

— Элли, — сказал Такер, — я, ей-богу, не понимаю, что происходит, но мы с тобой в этом городе повидали и не такого дерьма, извини за выражение. Если хочешь знать мое мнение, хотя тебе сейчас, скорей всего, на него наплевать, знай, что я… я считаю, что тебе нечего, понимаешь, нечего стыдиться. Я всегда считал, что ты очень интересная девушка.

Элли подняла на него глаза, и их взгляды встретились. Она шагнула вперед, подала ему руку, мягко и совсем как близкому пожала его ладонь и на мотив колыбельной пропела «спасибо».

И вдруг деревья на Бриджидс-вэй вспыхнули праздничными разноцветными огнями. Толпа разразилась радостными криками, и Элли поняла, что хоть и плохи ее дела, но вполне поправимы. Она отдала ключи от машины Стелле, та уселась за руль и как можно ближе подвинула к нему сиденье.

— Не волнуйся, Элличка, дружочек, я прекрасно вожу машину.

— Какая ра-азница. Ты поскорей вези меня домой… пожа-алуйста, — пропела Элли.

— Странно. Я бы сказала, что ты совсем не потеряла чувство юмора, правда, я не уверена, что оно у тебя вообще было. Что скажешь?

Элли ответила тем, что закатила глаза и слегка улыбнулась.

Когда они добрались до дома на Уикер-роуд, Элли уже совсем успокоилась. Стелла усадила ее на диван, развела огонь в камине и исчезла на кухне. Через несколько минут она снова появилась, неся поднос с чашкой, дымящейся горячим настоем ромашки, и длинной пахучей сигареткой. Передав чашку Элли, она прикурила и сделала глубокую затяжку. Потом протянула сигарету, предлагая Элли сделать то же самое. Элли отрицательно покачала головой.

— Да брось ты. Тебе только лучше станет. Впрочем, кто его знает. По крайней мере, расслабишься, а тогда и сообразишь что-нибудь умное.

Элли нерешительно приняла сигарету, пожала плечами и затянулась. У нее сразу закружилась голова, и она положила сигарету в пепельницу.

Стелла внимательно наблюдала за подругой.

— Элли, ты, главное, не думай, как это все случилось, лучше прикинь почему, хорошо?

Стелла так энергично взмахнула рукой, что одним этим жестом, казалось, можно было посадить на землю летящий самолет.

— Думаешь, меня волнует, что ты поешь? Да черт возьми, пой сколько хочешь. Может, хоть так сможешь высказаться. А то все молчишь да молчишь, кто знает, что у тебя на душе? А теперь давай ори, что придет в голову.

Но в голове у Элли был полный бардак. Она молча смотрела на Стеллу, и ей хотелось плакать.

«Надо же, — думала она, — до сих пор я терпеть не могла эту женщину, а она, выходит, готова на все, только бы помочь мне. Как стыдно, какая же я дура».

— О, как мне жаль, ужасно жаль, что я была так холодна с тобою. Ты человек такой хороший, — пропела она.

Стелла вскинула голову и усмехнулась:

— Ой, да мне просто везет. Тут такое творится, а ты думаешь обо мне и моих чувствах! Ну нет, я не согласна, Элли. Тут все не так просто. Между прочим, ты всегда относилась ко мне хорошо. Но сейчас речь не обо мне. Речь о тебе. В том-то и штука.

Элли заерзала на месте, будто ей вдруг стало неудобно сидеть. Она поняла, что она больше не невидимка и, скорей всего, никогда отныне не сможет быть невидимой. Ее охватил страх, но, с другой стороны, она почувствовала облегчение: все-таки это случилось, неважно как, но наконец-то ее все увидят.

— Ах, как боюсь я, Стелла, — пропела она. — Солнцестояние, наверное, влияет на меня… И скоро ли пройдет? А что, если навеки? Ну как я буду с этим жить?

Грудь у нее высоко вздымалась, и Элли хотела прижать к ней ладони, но спохватилась: такой жест во время пения — это уже совсем перебор. Она уперлась руками в диван.

— Такое чувство у меня, что надо что-то делать. Мне сердце говорит, что мир мне не чужой. Я постараюсь доказать, что я его достойна. Но знать бы мне, с чего начать.

— Элли, о чем ты? Разве ты не часть этого мира? Как это, ты его недостойна? Ты, например, мне не чужая, ты участвуешь в моей жизни каждый день!

— Нет-нет, это не так. Вот ты, еще и Нина… и Такер, например… вы видите меня! А остальные нет. Никто не замечает. Как будто бы меня здесь не было и нет.

Пение Элли прерывалось всхлипываниями.

— Как это нет? Ты здесь, вот она… Элли… миленькая… ты думаешь, люди тебя не видят? Или не замечают?

Казалось, Стелла что-то вдруг поняла: она сузила глаза и закусила губу. Элли видела, что она о чем-то напряженно думает, словно пытается связать между собой разрозненные факты. И до Стеллы постепенно доходило, что в словах Элли есть какой-то смысл.

— Теперь ты видишь? Ты знаешь, что права я. И есть тому причина, почему… меня не замечают. Тут все не просто так, такая я с рожденья. И если суть свою вдруг поменяю, какой-то замысел природы нарушится тогда.

Теперь Элли пела как в дешевой оперетке. Выходило так плохо, что она сама не верила ни одному своему слову.

— Прости за банальность, но на все свои причины. Может, в этом и есть замысел природы, о котором ты говоришь.

В эту минуту Стелла совсем не казалась ни жалкой, ни слегка двинутой. Элли поняла: может, Стелла и верит, что она бывает невидимой, но то, что она может стать невидимкой, когда захочет, это вряд ли.

А разве Стелла не права? В чем здесь большой замысел природы? Сменилось время года. Сегодня они празднуют этот переход, признавая, что все в мире меняется, но тогда получается, что они все равно заканчивают в том месте, где начинают. И она, Элли, — лишь часть этого цикла. Элли почувствовала, как в ее душу снисходят тишина и покой, она улыбнулась, а потом заплакала.

Надо отдать Стелле должное: она не бросилась сразу утешать Элли. Не стала лезть с объятиями, как со страхом представляла себе Элли еще этим утром. Нет, она просто открыла свою сумку и достала плеер. Подсоединила к динамикам, нажала кнопку. Заиграла музыка, и все сразу преобразилось. Кому какое дело, что Элли поет, вот и Арета Франклин тоже запела! Они убрали чайник и разлили по бокалам крепкое мерло. Потом обнялись и в голос запели. Они пели, и продолжали пить, и здорово-таки надрались — а что еще оставалось делать?

За окном небо над зимним садом Элли уже светлело. Да, давненько обе не сиживали вот так всю ночь до утра. Обеих охватило несколько нелепое (и вместе с тем восхитительное) чувство, будто к ним снова вернулась юность. Они были пьяны, и веселы, и счастливы. А когда совсем рассвело и вдруг зазвенел дверной звонок, они переглянулись и расхохотались. Элли сложилась на диване пополам и гоготала истерически, до хрипоты, до колик, но, странное дело, разразиться пением ее больше совсем не тянуло. Поддразнив Элли, мол, это, скорей всего, Такер, которому спозаранку захотелось немного женской ласки, Стелла зашагала к двери. Но, открыв ее, увидела перед собой Отам Авенинг — она выглядела гораздо лучше, чем имел право любой другой в это время суток.

— Здравствуйте, Стелла. Я тут подумала, не зайти ли навестить Элли. Надеюсь, вы не против?

Стелла удивленно заморгала, кивнула и сделала шаг назад, пропуская Отам в дом.

— Заходите… заходите… дава-а-айте заходи-и-те, — пропела Элли в гостиной.

Отам вошла и окинула ее оценивающим взглядом. Вряд ли она обрадовалась, застав Элли в стельку пьяной, но и осуждать ее, похоже, не торопилась.

Из своих источников Отам уже было известно, какая беда стряслась накануне вечером с Элли Пеналиган. А заодно она узнала и… о странных способностях Элли. Нет ничего удивительного в том, что она не знала об этом прежде: умение быть невидимкой — мудреный дар. Под крылом у Отам в Авенинге было много всякого люда, и один человек, которого к тому же непросто увидеть, мог ускользнуть от ее внимания. По крайней мере, теперь понятно, почему имя Элли стоит у нее в списке.

В данный момент, однако, Элли была перед ней вполне… налицо. Отам коснулась руки Стеллы, и та отступила, понимая, кто именно сейчас интересует гостью.

— Вот ты какая, Элли, милая моя… Ну-ка, встань, будь добра, покажись.

Элли понятия не имела, зачем Отам оказалась в ее доме. И по правде говоря, она была под такой мухой, что ей на это было наплевать. Впрочем, ночка прошла весело, дай бог каждому. Она встала, прищуря один глаз и покачиваясь. Отам сложила руки на груди и смерила Элли взглядом с головы до ног.

— Какие красивые у тебя туфельки, Элли.

— Благодарю вас, — пропела Элли. — Благодарю, благодарю вас…

Как естественно эти слова легли на мелодию из «Звуков музыки»!

— Это, случайно, не Джасти Блюхорн сработал?

Элли молчала. Туфельки так ладно сидели на ее ножках, что она совсем забыла о них. Она открыла рот, чтобы ответить «да», но передумала и просто кивнула.

— Ну-ка, давай попробуем сейчас их снять, — попросила ее Отам, обращаясь к ней, как к маленькой девочке.

Элли послушно исполнила эту странную просьбу.

— А теперь говори, — приказала Отам.

— А что говорить-то… ой! Я больше не пою! У меня все прошло!

Элли вспыхнула румянцем и даже подпрыгнула на месте.

— Джасти Блюхорн — шалун и шельмец. Впрочем, я думаю, он сделал доброе дело. Тебе правда уже… лучше, да, Элли?

— Наверное. Не знаю. Я просто… У меня есть одна проблема.

Словно со стороны, Элли слышала, как она говорит. Но наутро после праздника солнцестояния в ее гостиной перед ней стоит городская колдунья. И лучшего времени высказать все, что накипело, не найти.

— То есть я хочу сказать… мне кажется, у меня есть проблема. Не подумайте только, что я последняя дура, Отам, я знаю, что говорю… дело в том, что я умею быть… Впрочем, может, это просто…

Но не успела Элли закончить свою мысль, как Отам ее прервала:

— Знаю, Элли, все знаю. И нам придется с этим поработать, но это не столь важно. То есть это важно, конечно, но не сейчас. У тебя все теперь будет по-другому. Все станет гораздо легче… впрочем, может, и сложней, но… да ладно. Просто имей в виду, что своему дарованию ты найдешь… лучшее применение.

У Элли голова закружилась. Услышав эти слова, она снова опьянела… впрочем, тут сказались и вино, и бессонная ночь, и усталость. Она все стояла с полуоткрытым ртом и казалась себе глупенькой девочкой, ей хотелось задать тысячу вопросов, но они никак не складывались в голове.

— Ну хорошо. Я, пожалуй, пойду. А вам обеим советую как следует выспаться.

Похоже, Отам читает ее мысли. Колдунья повернулась, направилась было к двери, но снова обернулась.

— Я понимаю, это, конечно, не мое дело, Элли, но… Нина Бруно, она ваша подруга?

— Да-а, — неуверенно ответила Элли, сразу вспомнив поведение Нины на вечеринке.

— Она ведь красивая, правда? Настоящая красавица. Длинные ноги, безупречная кожа. А волосы! Черные, как вороново крыло, — так всегда говорила моя мать про такие волосы. А ты знаешь, Элли, как в народе называют черных воронов?

Элли покачала головой, не догадываясь, куда клонит Отам.

— Вестниками беды. Не странно ли это? От них добра не жди. Вот так… тут есть о чем подумать. Да, кстати, вы обе должны участвовать в моем конкурсе. До свидания.

Дверь за ней захлопнулась с такой силой, что подруги вздрогнули от неожиданности.

По дороге домой Отам размышляла о том, что она имеет. Три особы женского пола, и все работают в «Авенинг сёркл». Имена двух стояли в ее списке, третьей в нем не было. Но у Отам были свои соображения, почему именно Стелла великолепно справилась в той удивительной ситуации, в которую попала Элли. Странно, что до сих пор Стелла избегала Отам, если иметь в виду, кто она такая и ее странный отказ пользоваться своими навыками. Отам постаралась не обращать внимания на эти ее ужасные наряды, да и на все остальное, отчего Стелла казалась столь непривлекательной внешне, — и она увидела в ней поразительные возможности. Но способна ли она, да и другие тоже, заглянуть дальше, чем они непосредственно видят и чувствуют?

Отам остановила машину перед светофором; она уже отбросила все сомнения и приняла решение. Да, в ситуации с Элли Стелла вела себя просто блестяще. Теперь и у нее есть шансы на победу.

С Элли Пеналиган все было сложней. Отам прекрасно видела, кто она такая и на что способна, но эта работа по плечу не всякому, даже обладающему талантом, особенно если учитывать темперамент девушки. Тем не менее дар ее, очень большой дар, нельзя сбрасывать со счетов.

Загорелся зеленый, и Отам мягко нажала на педаль газа. Жизнь подкидывает ей все новые задачи. Самое большое затруднение с Ниной. У Нины невероятная энергетика, просто бьет через край. Трудно пока сказать, с рождения она такая стерва или обстоятельства сделали ее таковой — а это большая разница. Однако и с ее способностями придется поработать, она тоже имеет шанс на успех.

Проезжая мимо мастерской Джасти, Отам решила притормозить и заглянуть к нему, чтобы высказать, что она о нем думает. Он должен знать правила игры. Но начинался дождик, съедающий остатки снега, и ей вдруг стало как-то немного грустно, даже досадно. К тому же усталость брала свое. Еще только первый день зимы. Отам прикрыла глаза. Да, год предстоит непростой.

 

21 МАРТА: ВЕСЕННЕЕ РАВНОДЕНСТВИЕ

Стеллу Дарлинг разбудило знакомое ворчание пустого желудка. Это было как отдаленное напоминание о давнем голоде, о том, что в детстве она почти всегда ложилась спать совсем несытой, — сны возвращали ее в прошлое.

Ногой Стелла отбросила одеяло, вскочила и резким движением отдернула штору. Еще не увидев на небе низких, отороченных по краям свинцово-пурпурной каймой туч, она ощутила во рту металлический привкус. Стелла сбежала вниз и через кухню, с заднего крыльца вышла на воздух; за ней выскочили и обе ее кошки. Она ступила на небольшой забетонированный участок крытого дворика и, закрыв глаза, глубоко вдохнула носом. Гроза, вероятно, начнется часа через два. Лицо ее осветилось широкой улыбкой. Она с благодарностью подняла глаза к небу и поспешила обратно в дом.

Сердце Стеллы стучало от возбуждения: ну наконец-то! Сколько лет она ждала в день равноденствия весенней грозы, и вот сегодня природа, боги, Христос, или кто там еще заведовал погодой, вознаградили ее терпение и неустанные молитвы. Сегодня ее день. Менее чем через два часа Стелла Дарлинг поймает молнию и заточит ее в бутылку.

В маленькой старомодной кухоньке она поставила на плиту чайник, потом заглянула в кладовку и взяла пару банок с завтраком для Люси и Этель. Наложив кошачью еду в мисочки, она быстро подошла к книжному стеллажу, занимавшему всю стену в гостиной, и достала с верхней полки старинную амбарную книгу. Этот «Журнал рецептов, легенд и чудес» достался ей по наследству от бабушки Перл. Она осторожно принялась перелистывать страницы, пока не нашла то, что ей нужно.

Стелла внимательно вгляделась в аккуратный и изящный почерк бабушки. Рядом с указаниями расположились карандашные рисунки бутылок самых разных форм. Стелла мысленно пробежалась по реестру того, что было в наличии: да, у нее есть прекрасная бутылка, в точности такая же, как и на рисунке бабушки Перл, который она пометила жирной звездочкой. Можно приниматься за дело.

Тридцать с лишним лет назад Стелла своими глазами видела, как ее бабушка поймала молнию. Это было в местечке под названием Лук Пасс, высоко в голубых горных лугах Кентукки, где проживала их семья, когда она была маленькая. С юного возраста Стеллу готовили к тому, что она унаследует занятие бабушки Перл. Это не было связано с ее генетическим складом, наследственностью или некими врожденными свойствами, физическими атрибутами: родилась знахарка, и она была названа таковой через несколько часов после появления на свет. Это определялось по выражению глаз малютки, по тому спокойствию, с которым она брала материнскую грудь, по окружающему ее ореолу энергии — стоило положить ей на голову ладонь, сразу ощущаюсь легкое покалывание. Так и определили, что Стелла именно такой ребенок, что она должна унаследовать занятие бабушки Перл.

Оглядываясь назад, в прошлое, Стелла видела, в какой нищете жила ее семья. Они были бедны не той благородной бедностью, которую показывают по телевизору или описывают в дешевых книжках, нет, они были бедны по-настоящему. Отец Стеллы был шахтер, добывал уголь, жена родила ему несколько шумных дочерей и двух сыновей, еще не подросших, чтобы спускаться с ним в забой — в это темное и прожорливое чрево угольной шахты, поглотившее немало мужей и отцов в других семьях. И мать Стеллы изворачивалась, как могла, на одну зарплату. Она заставляла мальчиков ходить в школу, чтоб они выучились и нашли себе занятие получше. Она всей душой презирала шахтерский труд и ненавидела шахту, считая ее воплощением самого дьявола.

Тем не менее в семействе Дарлинг не обращали внимания на такие мелочи, как нужда, это было не в их стиле. И Стелла понимала, что это вовсе не потому, что они были лучше других или ближе к Богу, просто иного мира они не знали, им было не с чем сравнивать.

Они были невежественны и чисты в своей простоте. Все силы они отдавали напряженному и тяжкому труду: надо было содержать разрастающуюся семью, им было не до того, чтобы интересоваться тем, что происходит в большом мире, лежащем за пределами глухого городишка, на улицах которого росли сосны. Стелла оказалась в ситуации, когда ей было совсем нечего делать и она целыми днями сидела и смотрела, как, громыхая, плывут мимо грозовые тучи, или слушала, как шумит в деревьях ветер. Она была признательна за этот выпавший на ее долю досуг и понятия не имела, что такое скука.

Школу Стелла посещала редко, она была второй по старшинству девочкой в семье, и в ее обязанности входила починка обуви. Школа для нее была роскошью: два раза в неделю побывает на занятиях — и то слава богу. У мальчиков, разумеется, уроки были каждый день, и в дождь, и в холод. Стелла понимала, что мама хочет для них иной судьбы. Но она продолжала учиться, более того, ей это нравилось. Довольно рано Стелла поняла, что, если б она не родилась в горах, если была бы дочерью банкира или даже лавочника, все для нее было бы по-другому, перед ней открылось бы много дорог.

Стелла также поняла, что ее ждет, если она, унаследовав дар бабушки Перл, пойдет по ее стопам. В бедной общине жителей гор знахарка — это не просто экстравагантная чудачка. Наличие знахарки диктовалось жизненной необходимостью. Не всякий житель Лук Пасса мог позволить себе настоящего врача — в общем-то, таких было большинство. Но если б даже у них были деньги, гонять вверх и вниз к больным по разбитым горным дорогам, на ремонт которых доллары налогоплательщиков просто не доходили, — дело ненадежное и рискованное. Вот поэтому такие женщины, как Перл, брали на себя труд быть знахарками, духовными и телесными целительницами, которые умели излечивать и сломанные кости, и разбитые сердца. Дня не проходило, чтобы Перл не сидела у страждущего или не готовила снадобье на будущее. Стелла смотрела на нее с восторженным обожанием, восхищаясь быстротой и ловкостью ее рук, почти фотографической памятью и мелодичным голосом, гибким и богатым, который умел меняться в зависимости от серьезности ситуации. Стелла наблюдала и училась, зная, что настанет день — и люди придут за помощью уже к ней самой.

Когда бабушка Перл поймала молнию, Стелле было только двенадцать лет. Зима еще не кончилась, но в горах было необычно тепло, воздух был тяжел, и дышать было довольно трудно. Предыдущий день Перл что-то старательно записывала в своей книге, время от времени задумываясь, словно подбирала нужное слово. Стелла сидела на крыльце, смотрела на хмурое, затянутое тучами небо и ждала, когда проснется ее маленькая сестренка.

— Ты ничего не слышишь? — спросила Перл через открытую дверь.

— Нет, бабушка, сейчас так жарко, что даже птиц не слышно.

— А сейчас?

Стелла повернулась и посмотрела на бабушку, но увидела только ее двигающийся в неторопливом ритме локоть.

— Нет. А ты кого-то ждешь?

— Может быть, — ответила Перл.

Стелла закрыла глаза и прислушалась, навострив ушки в сторону грязной тропки, ведущей к их маленькому домишке. И действительно, скоро она услышала звук приближающихся шагов. И вот через несколько секунд из-за поворота среди сосен показалась гостья, которую ждала бабушка Перл. Стелла удивленно вскинула голову.

Молодая женщина, одетая в явно покупное светло-розовое платье и мягкую соломенную шляпку, поля которой отбрасывали тень на ее глаза и защищали от горной измороси, была ей совсем незнакома. Когда она подошла ближе, Стелла увидела, что, несмотря на пышный наряд, взгляд из-под шляпки был робок и застенчив. Щеки женщины раскраснелись то ли от быстрой ходьбы, то ли от свежего воздуха.

Гостья остановилась прямо перед Стеллой.

— Здравствуйте. Я ищу женщину, которую зовут Перл Дарлинг. Она здесь живет? — несмело проговорила она вполголоса.

— Вы что, пешком сюда добирались? — спросила Стелла.

— О нет, большую часть пути ехала на машине, но потом… дорога кончилась, и…

— Просто у вас туфельки не очень подходящие для ходьбы.

— Вы меня простите, пожалуйста, но я умираю от жажды. И будьте добры, скажите наконец, здесь живет Перл Дарлинг?

Молодая женщина действительно выглядела неважно, и Стелла почувствовала угрызения совести за свое негостеприимство. Но только она собралась позвать бабушку, как в дверях появилась сама Перл. Вообще-то, когда ей хотелось, бабушка могла быть сварливой и даже злой, а с городскими так и вовсе не церемонилась. Правда, дело зависело от того, кто послал к ней человека, и еще от того, приняли ли его горы. Горы прекрасно разбирались в том, каков человек по сути, благоволя сильным и отвергая тех, кто недостаточно стоек. Незнакомка побледнела, ожидая суда старухи.

— Хмм, а кто вас послал ко мне? — спросила Перл.

— Марж Пеннибейкер. — Губы городской женщины растянулись в нерешительной улыбке. — Она еще предупредила, что вы бываете злая, как хорек, и надо обязательно назвать ее имя.

Услышав это, Перл сразу заулыбалась. Марж была ее двоюродной сестрой, она выросла в горах, но потом вышла замуж за городского проповедника.

— Смешная старушенция, — сказала Перл. — Билли Пеннибейкер женился на нашей Марж, чтобы, глядя на нее, возлюбить обычаи язычников, а она вышла за него, чтобы доказать, что Бог обитает везде, а не только в церкви.

Женщина смущенно разгладила на коленях платье.

— Кх-м… Миссис Дарлинг, я не хочу отнимать у вас много времени. Я понимаю, что вы женщина занятая, но Марж сказала, что вы могли бы мне помочь, а я, по правде говоря, ума не приложу, что делать.

— Ну что ж, если сама Марж прислала вас сюда, значит, дело у вас серьезное. Она не любит посылать ко мне городских. Ну, рассказывайте, что с вами стряслось. Не беспокойтесь, я помогаю всем, кто полагается на волю Божию.

— Вы меня совсем не знаете, миссис Дарлинг…

— Зовите меня Перл.

— Хорошо, мисс Перл, очень приятно с вами познакомиться. Меня зовут Долорес, Долорес Макдональд. — Женщина снова нервно разгладила платье. — Вы меня совсем не знаете, мисс Перл, но если бы знали, то удивились бы, что я здесь, потому что для меня это самый смелый поступок в жизни.

Долорес заглянула в глаза бабушки Перл, ища помощи, но та лишь молча смотрела в ответ и ждала продолжения. Долорес пришлось выкладывать суть проблемы самостоятельно.

— Дело в том, — нерешительно сказала она, — что меня не покидает чувство… В общем, такое чувство, будто вся моя жизнь — как кино, я сама в ней не участвую, а сижу и смотрю на нее, как в кинотеатре. Я пытаюсь что-то делать, чем-то заняться, но… ничего не получается. Мне кажется… кажется, я не умею быстро принимать решения: пока соображу, другие все за меня уже сделали. Жизнь течет мимо, а я сижу сложа руки, и все идет не так, как я хочу, не так, как надо.

Бабушка Перл посмотрела на Долорес проницательным взглядом:

— Я не совсем вас понимаю, милая моя.

Долорес пожевала губами. Прошло секунды две, и она снова заговорила:

— Ну… если честно, мне как-то неуютно в моей шкуре. Особенно если дело касается мужчин. Что бы я ни хотела сказать, в голове звучит хорошо и правильно, но стоит заговорить, все получается не так. — Она отвернулась и, похоже, готова была расплакаться. — Я понимаю, это кажется безумием, но у меня такое чувство, будто я заперта, что вместо меня должен быть кто-то другой, кому моя шкура как раз впору. Будто где-то есть человек, который живет моей жизнью, а я живу его жизнью, понимаете? Или для вас это полная чепуха?

Перл какое-то время молчала, пристально глядя на стоящую перед ней женщину.

— Я не вполне уверена, что могу помочь вам, милая моя. Вам просто не хватает куража, и если б он у меня был, я бы предложила вам изрядную порцию. Я знаю, что люди боятся сами принимать решения, когда не считают себя достаточно умными, когда не уверены, что оно правильное. Но порой все кругом так не считают. Такова жизнь. В ней в любом случае надо стараться быть сильным, доверять себе.

Долорес смотрела на Перл умоляющим взглядом.

— А у вас разве нет чего-нибудь в этом роде?

— В каком именно?

— Ну, типа порции куража.

Перл громко расхохоталась.

— Нет, такого не имеется, правда, где-то завалялся полный кувшин лунного света.

Перл взяла Долорес за руки и подняла ее с места.

— Ладно, подождите минутку… да не смотрите на меня так, будто у вас на глазах пристрелили вашу собачку.

Она постояла немного, сложив руки на груди и что-то прикидывая.

— Попробую вам помочь, только учтите, ничего не обещаю. Вы знаете, что завтра у нас первый день весны? Так вот, если Господу будет угодно и Он пришлет к нам в этот день грозу, я дам вам то, что вам надо. Если нет, что ж, придется ждать еще год, до следующего раза. Договорились?

— Я согласна, — прохрипела Долорес. — Но… но я не понимаю…

— А вам и не надо ничего понимать. Если все случится для вас благоприятно, я дам вам вашу порцию куража. Верну вам пуповину, которая связывает вас с вашим истинным телом, и она поместит вас как раз туда, где вы хотите быть.

— Потрясающе, мисс Перл, ваши слова, как молния, осветили мне душу надеждой, — робко улыбаясь, сказала Долорес.

— Так оно и есть, детка: это будет молния в бутылке.

Стелла с любопытством прислушивалась к разговору на ступеньках крыльца; никогда прежде она про такое не слыхивала. Девочка подумала, что, наверное, это какая-нибудь хитрость бабушки Перл типа плацебо. Иногда хватало одной только веры в колдовство или магию, и с людьми происходили настоящие чудеса. Но в тот день Стелла заметила, что, собирая редкие травы и сверяясь по нескольку раз со своим журналом, бабушка настроена решительно, поэтому девочка догадалась, что тут что-то другое.

Вечером Стелла долго не могла заснуть, так была возбуждена. Лежа в своей маленькой кроватке, она слушала, как бабушка внизу не торопясь и терпеливо молится о дожде. Это было как знакомая песенка, слов которой она не понимала. Стелле даже показалось, что где-то далеко на юге, куда выходит ее открытое окно, послышался раскат грома… впрочем, в этом она не была вполне уверена.

Когда в окнах проступили серые утренние сумерки, Перл осторожно убрала с лица Стеллы локон соломенных волос, наклонилась и прошептала ей на ухо:

— Вставай, моя сладенькая, одевайся, я буду ждать тебя на крыльце.

Стелла открыла глаза и заморгала в полумраке. Она вылезла из постели, быстро натянула на себя штаны, которые повесила на спинку стула накануне, и вышла в коридор. Открыла дверь, ведущую на задний дворик. Уже было достаточно светло, и было видно, что бабушка чертит на земле круг диаметром около девяти футов.

— Что это ты делаешь, бабуля?

Стелла шагнула к кругу, но бабушка, предостерегающе подняв руку, остановила ее:

— Не ходи сюда, пока я не выстрою тебе дверь.

— Дверь? Какую дверь? А это что у тебя?

В одной руке Перл держала небольшую железную миску, а в другой — нож.

— Ради бога, деточка. Видишь, рисую круг, а здесь у меня соль. Отпугивает домовых. Больше пока тебе знать необязательно.

Стелла округлила глаза.

— Бабуля, ведь эти штуки для колдовства! А ты же всегда говорила, что не колдунья.

Перл посмотрела на внучку с заметным раздражением. Стелла много раз видела, как бабушка вправляет вывихнутые кости, возлагает руки на больного — и тот выздоравливает. Да и вообще, Стелла наблюдала много такого, что не поддается логическому объяснению. Но то, что происходило перед ней сейчас, выглядело как-то неестественно. Это явно был какой-то ритуал, однако совсем не похожий на то, что она видела в церкви. Глядя на бабушку, она чувствовала, что является свидетелем некоего действа, не имеющего ничего общего с тем, чему учил Иисус.

— Да никакая я не колдунья, деточка, — решительно возразила Перл. — Это фокус такой, ему меня научила моя бабушка, а ее научила ее бабушка, ну и так далее, до того времени, когда на земле пошел род Дарлингов. Тут нет ничего дурного. Наоборот, это только во благо. Надо же помочь человеку. Ну и пусть это церковникам не нравится. Мне наплевать, что думают другие. Неужели ты считаешь, Иисусу есть дело до какого-то круга, посыпанного солью? Да у Него заботы поважнее.

Стелла отступила назад. В тусклом свете утра Перл преобразилась, стала совсем на себя не похожа, выглядела как иссохшая старуха из сказки. У девочки по спине побежали мурашки.

— Ну-ка, посмотри на меня, сладенькая моя, — сказала Перл, понимая, что сейчас Стелле меньше всего хочется это делать. — Это я, твоя бабушка. Послушай меня, деточка, это магия земли. Ты получаешь возможность управлять ее силами, только надо сделать так, чтобы вместе с добрыми силами сюда не явились и злые. Подробней объясню потом, обещаю. Не бойся, Стелла. Ты родилась для этого, это у тебя в крови. Если не веришь мне, верь своей натуре, голосу крови. Ты должна это чувствовать, нутром чувствовать.

Стелла закрыла глаза и действительно кое-что ощутила. Словно ее подошвы превратились в ушные раковины, которые слышали, как сквозь туфельки вверх по телу поднимается ровный гул.

— Бабушка, — сказала она, — а что значит — выстроить для меня дверь?

Как потом ни старалась Стелла, у нее не получалось вспомнить подробности того, что произошло внутри круга. Она могла рассказывать об этом примерно так: «Потом небо потемнело», «Потом поднялся ветер и растрепал мои волосы и одежду», «Потом ямка, которую бабушка выкопала для бутылки, вроде бы осветилась», но представить себе, как было на самом деле, она не могла. Наступила минута, когда, воздевая к небу руки, Перл стала призывать грозу, и вдруг в землю ударила молния. Это девочка ясно помнила, но больше в памяти ничего не осталось, словно ее юное сознание нарочно все стерло — слишком велико было впечатление, чтобы маленький и неокрепший организм мог с этим справиться.

Стелла действительно никогда не видела молнии в бутылке. В тот день, когда Долорес Макдональд снова вернулась в горы, Перл сразу втащила ее в дом и закрыла за собой дверь. Стелла прижалась к двери ухом в надежде подслушать, но ничего не разобрала и тогда прошмыгнула вокруг дома к окошку, встала на цыпочки и заглянула в комнату, но и там ничего не увидела. Через несколько минут на пороге появилась Долорес. На первый взгляд она выглядела как прежде, но когда Стелла поймала ее взгляд, глаза Долорес заворожили ее. Несколько секунд эта женщина удерживала девочку одним взглядом и только потом отпустила. Странное дело, Стелла почувствовала разочарование. Что именно она увидела в ее взгляде, ей было не совсем ясно: да, конечно, и мудрость, и доброту тоже, что-то вроде этого, но в глаза били высокомерие и вызов — это был взгляд человека решительного, как молния. Потом Долорес улыбнулась, высоко подняв голову, спустилась по лестнице и пошла по тропинке, пока не скрылась за поворотом.

Стелла много лет думала о том, что же произошло в эти краткие мгновения. Неужели Долорес полностью преобразилась? Или это всего лишь маска, желаемое, принятое за действительное?

Больше она никогда не встречалась с Долорес Макдональд, но каждый год на Рождество они получали поздравительную открытку, всякий раз из другого места. Эти перемещения беспокоили Стеллу: ей казалось, что для Долорес самое главное — найти свое место в мире. Но Перл объяснила ей, что и в этом есть свой глубокий смысл, потому что молния никогда не ударяет в одно и то же место.

С возрастом неугомонный характер Стеллы стал озадачивать ее родных и друзей. Она всем нравилась, ее любили, но ее никто не понимал, хотя никто особенно и не старался. Между нею и людьми возникла маленькая трещинка, которая все расширялась, и девушка все больше отдалялась от остальных.

Как минимум раз в месяц Стелла выдумывала предлог, чтоб отправиться в город. Она бродила по просторным улицам, заходила в освещенные неоновым светом магазины с прекрасно одетыми манекенами в витринах, а потом шла в старый кинотеатр и смотрела по две картины кряду. Но когда приносила домой журнал, полный фотографий и сплетен про знаменитых актеров и актрис, которых она только что видела на экране, друзья поглядывали на нее с каким-то странным прищуром.

Среди них был один мальчик, вообще-то уже молодой человек, его звали Бейли Томас, к которому она относилась с особой нежностью. Почти все считали, что они скоро поженятся. Они не вполне подходили друг другу, но вокруг нее было мало парней примерно ее возраста. Широкоплечий и русоволосый Бейли очень нравился Стелле. Ей было приятно, даже когда его грубые, мозолистые руки касались самых мягких и нежных частей ее тела. Но однажды он просто перестал обращать на нее внимание, да и вообще не хотел разговаривать с ней. Она забеспокоилась и не поленилась пойти к нему прямо домой, благо он жил неподалеку, и спросить, в чем дело.

— Ты мне очень нравишься, Стелла, — без обиняков сказал он. — Да черт возьми, я, может, даже люблю тебя. Но ты в последнее время так себя ведешь, что я чувствую себя рядом с тобой каким-то маленьким мальчиком, словно я не могу дать тебе то, что тебе нужно. Ну скажи, кому захочется жить с такой женой?

Стелла достаточно хорошо знала себя, она не стала возражать или протестовать, и хотя Бейли Томас очень нравился ей, она понимала, что он заслуживает большего. В конце концов он женился на одной из ее сестер.

Когда Стелле исполнился двадцать один год, она усвоила почти все, что требовалось, и могла сменить свою бабушку, чтобы стать знахаркой. Это было так упоительно — осознавать свою силу: стоит протянуть руки — и болезнь уходит из тела страждущего. Перл обучила ее всему, что умела сама, и многое пыталась объяснить словами, но для того, что происходит в момент, когда Стелла накладывает руки на больного, нет на свете слов. Просто она кончиками пальцев ощущала, как ходит в теле ее пациента сокровенная человеческая сущность. И пальцы ее становились горячими или, наоборот, холодели. Стелла легко считывала эту энергию, и, если с ней что-то было не так, она руками отводила ее от больного прочь.

Нельзя сказать, что она только и делала, что с утра и до вечера лечила наложением рук. Для большинства недугов требовалась старая добрая терапия: травы, их настойки и отвары. Она знала назубок названия чуть ли не каждого растения в горах, а уж то, что делала бабушка тем утром, когда чертила круг, она запомнила на всю жизнь. Стелле хотелось испытать на собственном опыте все, что сохранила народная мудрость. Она знала, что у бабушки Перл особенно хорошо получалось: заклинания. И ей казалось, у нее тоже должно это хорошо получаться. Нет, колдуньей Стелла себя не считала. Она понимала, что не похожа на других, но после всего, что она сделала для общины, очень удивилась, узнав, как подозрительно к ней здесь относятся. Словно все сокровенные тайники ее сердца были выставлены наружу, на всеобщее обозрение… Ей стало душно от этой мысли.

И в то же самое время Стелла ощущала себя уже совсем старухой. Все трудней по утрам было подниматься с постели, все дольше она приходила в себя, когда наконец вставала. Усталость одолевала ее: она устала работать без пользы, устала стараться. Вещи, собственность ее не интересовали, не к этому она стремилась в жизни, ей просто нравилось плыть по течению, а не против него.

Когда настало время Перл умирать, Стелла не отходила от ее постели. Однажды, уже перед самым концом, когда бабушка то и дело теряла сознание, Стелла поднесла чашку с водой к ее пересохшим губам, и Перл вдруг схватила ее за руку. Схватила так крепко, что Стелла не смогла удержать железную чашку. Сощурив глаза, бабушка вглядывалась в лицо внучки.

— Боже мой, деточка! Что ты до сих пор здесь делаешь? — И тут же упала на подушку, опять погрузившись в глубокий сон.

Стелла попыталась поднять ее. Ей хотелось закричать: «Погоди! Постой! Где „здесь“? В этой комнате? Или в этом доме? А куда мне идти? Что делать?»

Но Перл больше так и не очнулась. Стелла сидела на ее узенькой кровати и горько, беспомощно плакала.

Впрочем, очень скоро произошло одно событие. Выплакав наконец все слезы, она словно прозрела. Что бы там ни собиралась сказать ей бабушка, ясно одно: она здесь теперь одна-одинешенька и меньше всего на свете ей хочется оставаться в этом месте. Она знала, что жители города нуждаются в ней или в ком-нибудь другом, таком, как она. Но она не святая и не намерена страдать всю оставшуюся жизнь. Тяжелой работы Стелла не боялась, просто была сыта по горло тем, что ее никто не ценит так, как она того заслуживает. Надоело чувствовать себя отверженной. Мир велик, где-нибудь да найдется местечко для такой неординарной девушки, она еще встретит свое счастье. Стелла собрала вещи, не забыла захватить сто восемьдесят три доллара, которые копила всю жизнь, взяла бабушкину книгу, оставила родным записку и, не оглядываясь, зашагала по горной тропке вниз. Ушла Перл, вслед за ней ушла и Стелла.

Для начала Стелла устроилась на работу в дешевую закусочную, сняла комнату у одной вдовы, которая нуждалась в деньгах. Экономила, как могла, пока не накопила на машину. Старую и насквозь проржавевшую развалюху, даже без передних дворников. Радиоприемник в ней брал только две станции, да и то с помехами. Совершив эту покупку, она бросила работу и двинула на запад, от города к городу, на завтрак и обед питаясь одними бутербродами с арахисовым маслом. Спала частенько в машине, иногда подрабатывала, если видела подходящее объявление, собирала урожай для фермеров, продавала лекарства, состряпанные из придорожных трав, если удавалось убедить какого-нибудь незнакомца, что ему без этого зелья конец.

В один прекрасный день, прокатив через всю страну, она наткнулась на паром, который курсировал между материком и Авенингом. А когда (не успела она отъехать от порта и на полмили) двигатель ее видавшего виды авто чихнул и умолк навсегда, она решила, что это знак. И с тех пор прочно осела в Авенинге.

В этом городе Стелла чувствовала себя как дома, чего с ней никогда не бывало в Кентукки, и это удивительно, поскольку, когда она еще жила там, ей не с чем было сравнивать. Она просто знала, что там не место для таких, как она, а здесь в самый раз. Стелла была из тех, кто обладает странными способностями и необычными талантами. Энергия, которую она ощущала, когда лечила наложением рук, в Авенинге витала в воздухе. Город гудел, жужжал, урчал — словом, был для нее как живое существо.

В местной газете она работала с удовольствием. У нее было такое чувство, что она помогает людям, не лично, конечно, чему учила ее когда-то бабушка, но тем не менее. Время от времени ей приходило в голову снова вернуться к знахарству. Но слишком глубокую травму оставило это занятие в ее душе, слишком сильно напоминало о доме. Она чувствовала себя виноватой. Разве хорошо, что она покинула близких ради совсем посторонних для нее людей? Поэтому иногда она не отказывалась помочь напрямую. Она пользовалась своими особыми способностями, но внутренней ее сути это не касалось.

В конце концов, однако, это решение сделало свое черное дело. В последнее время ее одолевало чувство, будто что-то идет не так. Стелле вообще нелегко было объективно судить о многих вещах, а уж тем более о себе. Откуда ей было знать, когда она покидала дом, что горы просто так никого не отпускают, они сохраняют часть личности всякого в качестве жертвы? И с годами в характере Стеллы открылись некие лакуны. В горах она оставила то, что заставляло других тянуться к ней. Неважно, что это было: восхищение, страх или благоговейный трепет, но Стелла притягивала людей, как магнит. А теперь она разучилась общаться и вяло плыла по течению, стараясь лишь держаться на поверхности в надежде, что ее наконец все заметят.

Стелла знала, что домой она никогда не вернется, тому было много причин, но самая главная из них заключалась в том, что Авенинг окончательно и бесповоротно стал ее домом. Слишком глубоко она пустила здесь корни, душа ее безраздельно принадлежала этому городу, который, увы, так же безраздельно ей отнюдь не принадлежал. Даже если б она все-таки решилась хотя бы навестить места, где прошло ее детство, что найдет она там, кроме призраков прежней жизни, своего прежнего «я»? Горы отпустили ее наконец, и теперь ей нужно было что-то прочное и надежное, на что можно было бы опереться.

Нельзя сказать, чтобы жизнь ее в том или ином аспекте шла как-то не так, как надо. И порой Стелла считала, что все сложилось правильно, что такова и есть взрослая жизнь, когда постоянно ждешь чего-то или чего-то ищешь. Ей всего хватает, все у нее есть. А счастье? Но разве его можно измерить и взвесить? Бывали минуты, когда она думала: «Да, сейчас я счастлива». Но она старалась отгонять эти мысли, словно распознать счастье невозможно. И не обращала на это внимания, надеясь, что счастье как-нибудь само свалится ей в руки. Но что-то до сих пор такой подход не срабатывал.

В прошлом году Стелле вдруг вспомнилось, как в день весеннего равноденствия бабушка делала заговор, и она поняла, что ее состояние почти в точности совпадает с тем, что некогда, рассказывая о себе, описывала Долорес Макдональд: словно она заперта в чужом теле и живет чужой жизнью. Долорес тогда помогла пойманная в бутылку молния; она же должна помочь и Стелле. И через тридцать с лишним лет после того, как Стелла стала свидетельницей охоты на молнию, она достала бабушкину тетрадку и, уткнувшись в нее, водила по строчкам пальцем, читая слова, написанные рукой Перл, — чуть ли не слышала живые переливы ее голоса. Она закрыла глаза и ощутила слабый аромат мяты и лаванды, будто Перл только что прошла мимо и теперь сидит в соседней комнате. Она чувствовала, что бабушка сейчас где-то рядом, что дух ее наблюдает за ней и руководит ее действиями.

Подвальчик у Стеллы был совсем маленький, но в нем было больше порядка, чем во всем остальном доме. Между стиральной машиной и сушилкой стояли два высоких книжных стеллажа. В одном хранились банки с разными джемами и желе, вареньями и повидлом из персиков, вишен и прочих ягод. В другом — бесконечные ряды стеклянных бутылочек с аккуратно наклеенными этикетками, а в них — корни, травы и цветочные лепестки; их Стелла всегда держала под рукой, хотя использовала редко, даже для себя. И вот настало время, когда они понадобились. Она мысленно произнесла благодарственную молитву бабушке Перл, которая научила ее этим премудростям.

Стелла всем существом чувствовала, что приближается гроза, и торопливо принялась добавлять и толочь в ступке нужные ингредиенты — курьезное сочетание самых разных трав и корешков, от желтокорня и голубого стеблелиста до женьшеня. Потом перемешала все вместе. Люси и Этель наблюдали за ее действиями с откровенной скукой. Стелла подошла к небольшому шкафчику, где хранились пустые склянки. Она со звоном передвигала их с места на место, пока не нашла емкость, совпадающую с рисунком в тетрадке Перл. Высотой около десяти дюймов, с широким и круглым горлышком: старая бутылка из-под молока.

Поднявшись со всем этим грузом по узеньким ступенькам на кухню и свалив ношу на стол, Стелла побежала на задний двор, где у нее был маленький огородик. Кое-что требовалось использовать в свежем виде, и все необходимое произрастало у нее на грядках. Специальными ножничками она срезала весенние отростки бузины, ноготков, ромашки и шиповника. Потом посмотрела на небо: тучи сгущались. В сладковатом воздухе пахло мускусом, и во рту, как и тогда, она снова почувствовала металлический привкус, только гораздо сильней. Гроза приближалась быстрее, чем она ожидала.

Вернувшись в дом, Стелла бросила сорванные растения в гранитную ступку и снова принялась толочь. Два раза она плюнула туда и подлила немного воды. Через воронку слила месиво в бутылку. Теперь здесь все было готово, и она снова вышла на воздух. В деревьях звенел птичий гомон; дай бог, они просто щебечут, а не предостерегают ее о неизвестной опасности. Эта мысль обеспокоила Стеллу, но она постаралась от нее избавиться. Она уже сама не вполне соображала, что делает.

Для круга подойдет клумба, где она собиралась посадить тыкву. Стелла мысленно прикинула диаметр: как раз хватало. Точно посередине она выкопала ямку. В нее должна полностью войти бутылка, чтобы не было видно даже горлышка.

Стелла представила себя со стороны и расхохоталась. Да-а, видел бы кто ее сейчас, в девять утра: с растрепанной прической, в одной ночной рубашке, перепачканная с ног до головы, с безумным лицом ковыряется в земле… даже Люси и Этель, небось, смотрят на нее, как на сумасшедшую. Подсыпав немного в ямку почвы, Стелла укрепила бутылку: открытое горлышко было видно, только если смотреть прямо сверху.

Улучив минутку, Стелла еще раз сверилась с бабушкиной тетрадкой, которую она оставила на изящном кованом столике. Потом взяла большую деревянную миску с солью и старую трость длиной примерно ей по пояс. Двигаясь по часовой стрелке, нацарапала круг и посыпала по периметру солью. Прежде она никогда не чертила магического круга, не было нужды. Но она понимала, что символическое значение его — самое важное во всех ее приготовлениях; в нем ей будет безопасно, когда она будет открыта для энергии молнии.

Стелла встала прямо посередине круга, над закопанной бутылкой, и громким и мрачным голосом заговорила:

— Я взываю к четырем сторонам света: придите в этот круг. Север, стихия земли, приди ко мне. Мать-земля, да наставят меня, да поведут меня за собой свойства твои. Восток, стихия воздуха, взываю к твоей помощи в моем деле, не оставь меня в своем попечении. — Она чувствовала себя полной дурой, но старалась не обращать на это внимания. — Юг, стихия огня, приди ко мне в этот круг, напитай его своей силой. Запад, стихия воды, призываю тебя, войди и насыть это место, помоги мне овладеть грозою.

Закрыв глаза, она собралась с духом. Мысленно представила себе небо, на нем свинцовые тучи, которые сгущаются прямо над ней. Представила свитую из атомов Вселенной нить, идущую от нее вверх: атомы сновали от земли к тучам и обратно. Она увидела, как эта нить вьется по всему небосклону, потом тянется вниз, прямо к ее ладоням, и обвивается вокруг них, как змея. Подняв руки и запрокинув голову, она начала призывать грозу.

Ритуал охоты на молнию когда-то испугал Стеллу, но теперь все было иначе. Как говорила бабушка Перл, она была рождена для подобных вещей. Ей казалось, она знает, что и как надо делать, как мы знаем свой адрес или номер телефона. Она действовала бессознательно, по наитию и не задумываясь. Ее воображение пробуждало магические силы земли, и она ощущала себя звеном в длинной цепи предшественниц, которые поступали так же с начала времен. Теперь Стелла была пуста, как сосуд, готовый принять в себя энергию. То, что она проделывала сейчас, было похоже на танец. Она раскачивалась, обратив лицо к небесам, стараясь силой своих заклинаний свести энергию вниз, в нужное ей место. Когда она открыла глаза, дневной свет почти совсем померк. Над головой неистово толклись иссиня-черные тучи. Тростью она прочертила выход из круга, прошла и встала рядом, но так, чтобы молния не задела ее.

Теперь гроза бушевала у нее в груди, вырываясь изо рта яростными криками. Ей больше не было страшно, незачем было соблюдать осторожность — она сама превратилась в грозу.

— Ну, давай! Давай! — закричала она и с силой вонзила в землю трость.

И в ту же секунду тучи содрогнулись, и молния ударила прямо в бутылку. Неведомая сила бросила Стеллу на колени, она немедленно оборвала воображаемую нить, связующую ее с грозой, и почувствовала, как вереницы атомов вылетают из ее тела. На четвереньках она снова вползла в круг. Сунула руки в ямку, и ее охватило чувство глубокого облегчения. Такое бывает, когда человек часами плачет, пока не выплачется: все существо ее испытывало тихое изнеможение. Стелла вынула из ямки бутылку и заткнула горлышко пробкой, которую заранее сунула за голенище сапога. И, упраздняя силу магического круга, с благодарностью отпустила все четыре стороны света.

Дело сделано. Но сработало ли?

Вернувшись в дом и стараясь не глядеть на бутылку, Стелла поставила ее на кухонный стол. Снова наполнила чайник и зажгла свечи. Ливень обрушился на дом, яростными струями барабаня по стеклам, небо померкло. Стелла сняла грязные сапоги, сунула ноги в теплые тапочки и отправилась в спальню переодеться в старые мешковатые фланелевые джинсы.

Вернувшись на кухню, приготовила чай. Люси и Этель мягко прыгнули на стол и уселись по обе стороны бутылки — получилось очень похоже на какой-то древнеегипетский иероглиф. Стеллу вдруг охватил страх, что ничего не вышло, но одновременно она боялась, хотя и не так сильно, что все вышло, как было задумано. Все так же не глядя на бутылку, она взяла ее в руки. Склянка явно была не пуста. Сквозь сомкнутые пальцы сочился жар. Стелла осторожно подняла бутылку и поднесла ее к свету. Внутри что-то ходило спиралями, и это было не ее варево из трав. Радужные искорки плясали по всей заполненной жидкостью бутылке, подпрыгивая вверх, к горлышку.

Стелла понятия не имела, как выглядит плененная молния, но в этой бутылке, казалось, была заперта некая живая субстанция. Проверить, так ли это, можно было только одним способом. Стелла осторожно вынула пробку. Несколько искорок выскочили из горлышка и упали ей на голую руку. Боли она не почувствовала, но ощущение было потрясающее, словно ее окатили ледяной водой. С гулко бьющимся сердцем Стелла поднесла горлышко к губам.

— Была не была, э-эх, — пробормотала она.

Не очень-то поэтично, конечно, но что еще тут сказать? Она закрыла глаза и залпом выпила жидкость. Голова закружилась, кухня пустилась в пляс… Потеряв сознание, Стелла Дарлинг брякнулась со стула и не в самой изящной позе растянулась на полу.

Отам с утра почувствовала приближение грозы. Встала она рано, но в любом случае громкие, режущие ухо заклинания Стеллы разбудили бы ее. А ведь она тогда понятия не имела, что Стелла умеет вызывать грозу.

Жаль, что никто не предупредил ее об этом, была бы, по крайней мере, возможность контролировать ситуацию. Какая-то грубая, варварская магия, а вдобавок и рискованная. Ну что ж, так даже лучше: Отам должна знать, как пойдут дела в Авенинге, когда ее уже не будет рядом, чтобы погасить любой пожар. Ей нужно было самой увидеть, как человек, совершающий магические действия, управится с их последствиями без ее помощи. Она не любила таких проверок, но они не помешают.

Глубоко вздохнув, Отам посмотрела на грозовое мартовское небо, по которому, клубясь и пенясь, неслись полные, наэлектризованные тучи.

«Интересно, — думала она, — дает ли себе Стелла отчет, во что она ввязалась?»

Стелла очнулась и не сразу поняла, где находится и почему лежит на полу. И лишь когда встала, заметила: что-то изменилось. Как только ее ноги коснулись земли, она почувствовала: внутри ее прошла какая-то волна. Тело оставалось спокойно-безразличным, но мозг лихорадочно работал. Ее переполняла неведомая, страшная сила. Колдовской обряд, молния — все это словно вдохнуло в нее энергию. Прежде она ощущала себя как разобранный на части механизм, детали которого валялись где попало. Выпив содержимое бутылки, она почувствовала, что теперь каждая деталь встала на свое место, а сама она снова единый, целостный организм; что она волевая, решительная женщина, которая всегда пряталась где-то глубоко внутри, и ее предназначение — жертвовать собой ради других. Да, теперь все будет иначе.

Посмотрев в зеркало, Стелла сразу с грустью осознала, что чуть ли не в каждом случае, когда нужно было совершать поступок, выбор ее определялся самыми слабыми сторонами ее личности. Обстановка в доме говорила о том, что здесь живет одинокая женщина определенного возраста. Стелла всегда считала, что лучшие качества ее натуры проявляются, когда она помогает другим, и пыталась создать атмосферу тепла и уюта, а на деле все вышло наоборот. В доме было душно, из него хотелось бежать.

Стелла вихрем носилась по комнатам, как впавший в транс крутящийся дервиш. Ею овладела одна мысль: очистить дом от ненужных вещей — и она хваталась за первое, что попадалось под руку. Выбрасывала все, что ей казалось бесполезным, что ей не нравилось или вызывало отвращение. Повсюду царил полный разгром, больно было на это смотреть, хотелось крепко зажмурить глаза и ничего не видеть. Хотелось чистоты, простора, чтоб можно было свободно дышать. На кухне она прежде всего избавилась от еды, содержащей жир или подвергшейся предварительной обработке. В конце концов ее кухня стала похожа на кухню матушки Хаббард.

«Отлично, — подумала она. — В магазин схожу потом».

Мысль о том, что надо приобрести продукты, приводила ее в дрожь.

В спальне она перебрала всю одежду. Ну зачем, скажите на милость, она покупала эти вещи? Какие-то рубашки с кошками, свитера с блестками, рейтузы… со штрипками! К концу уборки шкаф опустел не меньше, чем кухня. Она нарочно пойдет в город и купит все новое, что ей на самом деле к лицу.

Закончив уборку и чистку шкафов, Стелла вынесла сумки и рассортировала их: здесь барахло, обреченное закончить свои дни на свалке, а это можно отнести в магазин благотворительной помощи. Так, уже лучше, гораздо лучше. Из того, что осталось в холодильнике, она приготовила вполне терпимый сэндвич и села составлять список. Притопывая носком ноги по полу, заполнила две колонки: в одной записала то, что надо, в другой — все, что бы ей хотелось. Дом пора перекрасить, розовый цвет ее больше не устраивает. Понадобится новая мебель, поменять надо все, но купить сразу не получится. Придется обставлять постепенно, комнату за комнатой, пока дом не преобразится полностью.

— Я добьюсь своего, — сказала она вслух. — И о чем только я думала раньше?

«Чушь собачья», — тут же мелькнула мысль.

Стелла прекрасно понимала, почему обставила этот миленький старый дом такой дешевой, безвкусной мебелью; зайдет кто-нибудь в гости (впрочем, в гости к ней никто не приходил), увидит все это и подумает: «Вот человек, которого не интересует низкая материальность, потому что он живет духовной жизнью». Как это грустно! Она помотала головой, пытаясь избавиться от этих мыслей, и стала представлять, как все устроить по-новому. Полунищее детство сделало ее бережливой. У нее скопилась приличная сумма денег, и тысяч десять на косметический ремонт она найдет легко. Но чтобы закончить весь дом, уйдет не один год. Придется искать, где бы заработать еще. «Деньги» — вписала она в колонку «надо».

Да, понадобится не один месяц, если не несколько лет, чтобы привести дом, а заодно и свою фигуру в приличный вид, но по крайней мере одно дело можно сделать сразу. Стелла взяла трубку радиотелефона и набрала номер Дотти Дэвис, живущей на этой же улице через четыре дома.

Дотти, лучшая подруга Стеллы, зарабатывала тем, что у себя на кухне устроила небольшую парикмахерскую. Это занятие идеально устраивало ее: оно позволяло одновременно принимать гостей и трудиться себе на благо. Дотти была кругленькая чернокожая женщина неопределенного возраста. Для Стеллы, во всяком случае, этот возраст был загадкой, а сама Дотти каждый раз в день своего рождения объявляла одно и то же количество лет. Кожа ее была безукоризненна, без единой морщинки, и этот факт еще более затруднял задачу определения ее возраста.

Через десять минут Стелла уже стучала ей в дверь.

— Заходи! — услышала она крик Дотти. — Я на кухне!

Стелла вошла и шумно вздохнула.

— Черт возьми, что это с тобой? — сурово спросила Дотти.

— Не понимаю, о чем ты, — ответила Стелла, водружая сумку на кухонную стойку, и поинтересовалась: — Слушай, а где Джек?

Джеком был внук Дотти, хотя она называла его найденышем. Дотти оформила на него опекунство и любила Джека до безумия. Впрочем, такого доброго, хорошего и умного мальчика любить было нетрудно.

— Простудился, ничего страшного, лежит читает. Ты не ответила на вопрос. Что с тобой стряслось?

— Ничего особенного. — Стелла пожала плечами. — Просто попробовала кое-что выудить из бабушкиной тетрадки. Что-то вроде… ну, типа куража, что ли. Захотелось принять порцию. Можно присесть?

— Порцию куража, значит.

Дотти смотрела на нее, вздернув бровь и поджав губы. Стелла рассказала подруге о своей бабушке Перл и о том, чем она занималась в жизни. Дотти, конечно, не считала, что Стелла все врет, но и верила не очень.

— А поточнее нельзя?

Но Стелла решила сменить тему:

— Послушай, мне до смерти надоела моя прическа. Знаю-знаю, ты много лет твердила, что я должна отказаться от хны, мне не идет этот цвет, и вот я в принципе готова. И еще я хочу покороче, но мне кажется, я толстовата для короткой стрижки. Что скажешь?

Все это Стелла выпалила на едином дыхании.

Дотти смерила ее взглядом.

— Думаешь, это так просто? От рыжего избавиться трудней всего. Сначала надо обесцветить, да и то потом может выйти, что ты станешь яркой блондинкой, ярче, чем тебе хочется.

— Как платина?

— Ага.

— Отлично. То есть вообще-то мне бы хотелось почти белые, понимаешь? Но платина тоже пойдет.

— Хорошо.

Дотти смотрела на нее настороженно, но Стелла знала, что она сделает все как надо. Такая уж у Дотти манера. Свое отношение к идее Стеллы она выражала только ей понятными знаками: щелкала зубами, подергивала бедрами, складывала руки на груди и закатывала глаза к потолку. Но Стелла решила на эти ритуальные пляски внимания не обращать и слушать только свой внутренний голос. Дотти накинула на подругу черное синтетическое покрывало и принялась наносить отбеливатель. Пока она это делала, Стелла сидела как на иголках. Барабанила пальцами то по столу, то по колену, качала ногой.

— Господи, Стелла! — ворчала Дотти ей в затылок. — Что ты все вертишься? Я нервничаю и не могу сосредоточиться.

Несколько раз щелкнув зубами прямо над ухом Стеллы, она на мгновение застыла с черной щеткой в руке.

— Стелла, ты что, под кайфом?

— Нет. С чего ты взяла?

— Да брось. Мне-то можешь сказать. — Дотти положила руку на бедро и подбоченилась.

— Дотти, клянусь, я ничего не принимала.

Стеллу забавляла мысль о том, что она так изменилась: подруга решила, будто тут не обошлось без вмешательства какого-то допинга. Впрочем, может, так оно и есть, только смесь эту она придумала и создала сама.

— Рассказывай, я ведь вижу, что ты на колесах. Сама знаешь, таблетки для похудения — те же наркотики.

Стелла вздохнула. Ей не хотелось, чтобы лучшая подруга думала, что у нее неприятности.

— Дотти, ничего я не принимала, честное слово. Просто сегодня у меня вдруг открылись глаза, вот и все. У меня было… откровение.

— Откровение?

— Ну да, я вдруг увидела, что живу в обстановке, которую терпеть не могу, покупаю одежду не для себя, а для других, желая произвести на них впечатление, будто нарочно хочу выглядеть… как бы это сказать… как самозванец какой-то! Тот, кто выдает себя за другого. Даже нет, скорее, будто нарочно так вырядилась, чтоб меня не узнали. А сегодня гляжу на себя в зеркало и вижу… Знаешь кого? Старую клоунессу! Вот в кого я превратилась. Посмешище.

Когда высказываешь, что наболело, вслух да еще кому-то другому, слова становятся как-то весомее. Стелла ощущала странное чувство облегчения и одновременно злости.

Дотти застыла с поднятой рукой.

— Стелла, я рада, что ты наконец посмотрела на себя правильным, строгим взглядом, давно пора, ей-богу. Но нельзя же отвергать самое себя так., ну, не знаю… полностью. Это просто нечестно. — Она наложила последнюю порцию отбеливателя. — По твоим словам выходит, будто ты все время жила чужой жизнью.

— Так оно и есть. Я жила чужой жизнью.

— Стелла, так не бывает. Ты что, хочешь сказать, что всю жизнь была ненормальная, а теперь прозрела?

Ну как ей объяснить, что именно это она сейчас и чувствует? Тут нужен долгий разговор, а сегодня Стелла к нему не готова, да и желания нет — и неизвестно, когда появится.

— Прошлое — еще тот демон, если он овладеет душой, ничего хорошего для себя не жди, — просто сказала она.

Дотти закатила глаза, но промолчала, из чего Стелла сделала вывод, что та если и поняла что-нибудь, то по-своему.

Следующее утро было совсем не похоже на то, что было вчера, в день весеннего равноденствия. Солнце просунуло золотистый луч в окно Стеллы и нежно дотронулось до ее лица, но Стелла приняла это как пощечину и яростно протерла глаза. Она выскочила из постели, проклиная себя за то, что с вечера не задернула шторы. Но, поняв, что все равно надо идти на работу, заковыляла в ванную комнату. И, только приняв душ, покормив кошек, позавтракав поджаренными хлебцами, одевшись и выйдя из дому, она вдруг заметила, что впервые в жизни, с тех пор как повзрослела, она не проснулась голодной. Чувство приятное, словно организм хотел сообщить ей что-то очень важное.

Она села на стоящий у стены дома велосипед, нажала на педали и покатила по Келтиа-авеню в сторону редакции. В хорошую погоду Стелла всегда добиралась до работы, а это мили три или четыре, на велосипеде. И впервые в это утро езда не показалась ей утомительной. Педали вертелись словно сами собой, шины шуршали об асфальт, ветер развевал волосы… Ее вдруг охватило чувство удивительной свободы. Казалось, она помолодела на несколько лет.

Добравшись до Бриджидс-вэй, Стелла притормозила, выехала на тротуар, легко соскочила с велосипеда, подкатила его к ближайшей велосипедной стойке и закрепила замком. В тесных брюках бедра терлись одно о другое, но как здорово, что она не надела плотные эластичные чулки, которые прежде носила даже под слаксы.

Стелла быстро поднялась наверх и прошла к своему столу, не замечая взглядов и приглушенного шепота: сотрудники немедленно бросили работу и зашушукались, увидев, как она переменилась. Но она принялась писать, ни о чем другом больше не думая. Мысли теснились в голове, и пальцы за ними не поспевали.

Наконец пристальный взгляд Нины Бруно достиг такой силы, что волосы на загривке Стеллы встали дыбом.

— Стелла! Боже мой! Что ты с собой сделала? — воскликнула Нина.

Стелле всегда нравилось, когда на нее обращают внимание, но сегодня ей хотелось только работать.

— А в чем дело? Черт подери, да просто постриглась! Подумаешь, событие! С каких это пор вы стали замечать, как я выгляжу?

Нина так и вздрогнула. Глаза ее сузились, и, принужденно улыбаясь, она оскалила зубы.

— Хочешь, дам тебе небольшой совет? — предложила Нина, придвигаясь поближе.

Она протянула руку и коснулась Стеллиной новой прически.

— Люди и так тебя терпеть не могут, а это уж совсем пакость. Послушай моего совета: сделай немного потемнее. — И все с той же улыбочкой Нина отошла от стола Стеллы.

Стелла подавила желание схватить нож, которым вскрывала письма, и запустить его Нине в спину, как это делают ниндзя. Она так разозлилась, что потрясла головой, чтобы прийти в себя. Нет, убивать ей совсем не хотелось, и вовсе не потому, что она боится тюрьмы. Но слегка пристукнуть наглую дамочку не помешало бы — чтобы стереть эту улыбочку с ее лица. Она перевела взгляд на экран компьютера, где в пустом пространстве ритмически мерцал одинокий курсор. Картина была столь гипнотическая, что Стелла тут же забыла про Нину. В голове одно за другим возникали слова: равноденствие, буря, земля, небо. Она выстраивала их в ряды, они проливались сквозь пальцы. Еще никогда в жизни ей не писалось так легко.

Она оторвалась от монитора, когда о себе напомнил ворчащий желудок; взглянула на часы: было ровно час дня. Стелла проработала без перерыва четыре часа подряд. Статья была уже почти готова, и остатки дня можно посвятить, отвечая на письма. Ей присылали их со всех концов страны, прося совета по тем или иным бытовым проблемам. Самые интересные из них она публиковала вместе со своей ежедневной статьей. Ее колонку перепечатывали и другие газеты небольших городков. Для этого Стелле пришлось потратить десяток с лишним лет и сделать не менее тысячи телефонных звонков. Зато теперь новые газеты сами обращались к ней с просьбами о материале.

Но прежде чем сесть за письма, надо было чем-то перекусить. Слегка подзаправиться. А на улице уже была настоящая весна. На нежно-голубом небе ярко сверкало солнышко, на деревьях лопались почки и распускались листья, придавая деловой части города глубину и перспективу. Стелла прошла пешком два квартала до «Плиэйдеса», небольшого магазинчика, где продавали сэндвичи. Владелец его, Нельсон Фрайдей, был известный всему городу повар, который готовил в пятизвездочных ресторанах. В Авенинг он попал, путешествуя по стране с одним своим старым другом, да так и застрял здесь.

Втайне от самой себя — а впрочем, может, и нет — Стелла была без ума от Нельсона. Где-то под пятьдесят, высокий, смуглый, с каштановыми волосами, кареглазый и всегда слегка небритый — словом, потрясающий мужчина. Несмотря на его англоязычную фамилию, Стелла предполагала, что он наполовину латиноамериканец. Выговор, конечно, чисто американский, но порой с какими-то странными интонациями и паузами между словами. Он был с ней безупречно мил, не пытался заигрывать, и, насколько Стелле было известно (точнее, она знала наверняка, потому что провела некоторое расследование), женщины у него не было. Не исключено, конечно, что он голубой, хотя эта версия ничем не подтверждалась. Просто стиль у нее такой: она всегда западала на мужчин, которые в ее сторону и не смотрят.

Но сегодня почему-то сексуальные предпочтения Нельсона ее не интересовали. Зато очень интересовал сэндвич с тунцом, который поможет ей спокойно вернуться к рабочему столу. Она быстро сделала заказ и вынула пятидолларовую бумажку.

Нельсон бросил на строгую посетительницу любопытный взгляд, воткнул большой нож в деревянную разделочную доску и скрестил на груди руки.

— В чем дело? — слегка улыбнувшись, спросила Стелла. — У вас что сегодня, забастовка?

— Хмм… Вы сегодня какая-то не такая.

— Покрасила волосы. Но от этого аппетит у меня не стал меньше.

— Надо же, и правда прическа другая… но я не про это. И не про одежду.

— А вам-то что? — сухо спросила Стелла.

— Мне это не нравится, — заключил Нельсон, подняв одну бровь.

— Что не нравится? Господи, — тряхнула Стелла новенькой прической платиновой блондинки, — бросьте валять дурака. С чего вы взяли, что мне это нужно знать? Ваше мнение меня не интересует.

В голове Стеллы вдруг загудел набатный колокол, эхом отозвавшись в пустом желудке: она разговаривает невежливо, даже грубо. Стелла сделала глубокий вдох и продолжила спокойно:

— Просто в одно прекрасное утро я решила, что пора слегка сменить имидж. А раньше не было времени. Надо же было… с чего-то начать. Вас это устраивает? Теперь я могу получить сэндвич?

Нельсон спокойно стал выполнять ее заказ, а она в это время что-то выстукивала ногтями по стойке из нержавеющей стали. Когда он закончил, она взяла пакет и, не глядя на Нельсона, буркнула «спасибо».

Утолять голод Стелла вернулась в редакцию. Видеть кого-либо ей совсем не хотелось. Она поняла, что прежде сама подталкивала людей общаться с ней, вечно совала нос в чужую жизнь. Она ненавидела себя за это, но уж очень ей претило быть одной. Так легко было уверить себя, что ее знакомые счастливы, когда она рядом, что они нуждаются в ней. Но это был самообман, она всегда об этом знала. И вот теперь, когда ей абсолютно все равно, нравится она людям или нет, когда она решила быть независимой и держаться особняком, все вдруг засуетились вокруг нее. Очень странно.

Ночью Стелле снились яркие, цветные сны, мелькали образы полузабытого прошлого из детских лет вперемешку с тем, что случилось совсем недавно. То она видела бабушку Перл в облике Зевса, и та швыряла в нее с Олимпа молниями (даже во сне Стелла понимала, что в этом кроется какой-то глубокий смысл). То вдруг, не торопясь, поедала собственный дом, стенку за стенкой, шкафы, столы и стулья, кладя в рот и тщательно пережевывая. Но когда протянула руку, чтобы съесть телефон, он вдруг зазвонил. Она хотела снять трубку, но вместо этого принялась жевать провод. А телефон звонил и звонил, и ей стало страшно. Она проснулась и поняла, что кто-то в самом деле пытается до нее дозвониться. Стелла быстро перевернулась на другой бок и сняла трубку. Ночные телефонные звонки не сулят ничего доброго.

— Да?

— Ох, Стелла, слава богу. Я уж думала, не дозвонюсь.

— Дотти, это ты?

— Да. Послушай. Джеку что-то нездоровится, кажется, совсем заболел. Не думаю, что это серьезно, но у него жар, и он страшно кашляет. У тебя есть что-нибудь от простуды? Или заговор какой-нибудь, а? В общем, приходи, посмотришь и скажешь, вызывать врача или нет.

— Хорошо, минут через пять. Успокойся, Дотти, иди к нему. У тебя есть увлажнитель воздуха?

— Ммм, есть.

— Включи его в комнате Джека. Я скоро буду.

Стелла положила трубку, быстро оделась, побросала в старый кожаный чемоданчик все, что может понадобиться, и направилась к двери.

К Дотти она вошла без стука. Услышала, как кашляет наверху Джек, тяжело и с хрипом — так кашляют старики. Неудивительно, что Дотти сильно встревожилась. Стелла поспешила к нему, шагая через ступеньку и царапая чемоданчиком потускневшие обои. Она осторожно приоткрыла дверь в комнату Джека.

— Ну как? — прошептала она, тихонько постучав по двери, и вошла.

— Надо же, как ты быстро. Спасибо, Стелла, — отозвалась Дотти.

Джек снова зашелся в кашле. Он вежливо прикрывал рот рукой, но Стелла заметила, что дышать ему трудно.

— Видишь? Ужасный кашель. У него такого еще никогда не было.

— Я видала и похуже. Но все в наших руках, мы скоро выздоровеем, правда, Джек?

Больной пожал плечами и откинулся на подушку.

— Ладно, начнем с самого главного.

Она открыла чемоданчик и вынула небольшой пузырек и несколько свечей.

— Это эвкалиптовое масло, Дотти. Примерно четверть влей в воду увлажнителя. Когда сделаешь, зажги эти свечи. В них тоже есть эвкалиптовое масло, оно помогает при насморке.

Дотти встала и взяла пузырек и свечи. Стелла подошла к постели:

— Джек, миленький, можешь на минутку сесть? Я тебе не сделаю больно, обещаю, договорились?

Мальчик сел, и Стелла положила ладони на его худенькую голую грудь. Ради таких вот минут она и родилась на свет. Когда она приходит на помощь больному, перед ней возникает цель, она чувствует связь со всей Вселенной, будто исполняет некий высокий обет. Самой себе она кажется огромной, как мироздание, и маленькой, как атом, в одно и то же время. Стоит ей возложить на страждущего руки, и она сразу понимает, в чем проблема. В ладонях ее возникает тепло, оно ведет ее прямо туда, где в организме больного притаился недуг. Неслышный гул пронизывает все ее тело и изгоняет из сознания всякую мысль, чтобы ничто не мешало ей считывать состояние пациента.

Но теперь, коснувшись ладонями груди Джека, Стелла ничего не почувствовала. Она закрыла глаза и снова сосредоточилась, но ничего не увидела: никаких образов, никаких ориентиров, никакой картины вообще. Как говорится, не было контакта. Неужели забыла, как это делается? Разучилась? Вряд ли, подумала Стелла. У нее было такое чувство, что она понимает, почему это происходит, просто не хочет себе признаться.

Потрясенная своей неспособностью концентрировать энергию, Стелла заставила себя сосредоточиться на другом. Ей не удается помочь Джеку силами земли, но, к счастью, она знает, как применить гомеопатические средства. Когда Дотти зажгла свечи, Стелла сказала, что теперь ей надо спуститься на кухню.

Сбежав по лестнице и шагая по коридору, стены которого были увешаны картинами в простых черных рамках, Стелла старалась думать только о Джеке. Она была очень расстроена. Пропал дар, который она всю жизнь воспринимала как нечто естественное — пользоваться им ей было так же легко, как дышать. Странно, что она не заметила этого раньше. Даже не подключаясь к энергии, Стелла знала, что источник ее всегда под рукой, что сила плещется где-то в укромных уголках ее существа, по капле сочится в ежедневной рутине существования, время от времени как бы случайно давая о себе знать. Наверное, после дня весеннего солнцестояния она слишком была поглощена собой и своей переменой.

Стелла очистила и нарезала лук и чеснок и поджарила в старой чугунной сковородке. Резкий запах вернул ее к действительности. Ладно, с той проблемой она разберется после, теперь главное — здоровье Джека. Она всыпала то, что получилось, в мешочек для припарок, который сшила из старой фланелевой рубахи. Добавила горчичного порошка и горчичного семени и еще несколько добрых щепоток разных трав и быстро вернулась наверх. В комнате мальчика, тускло освещенной свечами, пахло эвкалиптом.

— Джек, этот мешочек я сейчас положу тебе на грудь. Пахнет он, конечно, не очень, зато поможет очистить от всякой дряни легкие. Но для начала выпей полный стакан вот этой воды. Ты сейчас должен как можно больше пить, тогда болезнь быстрее пройдет.

Мальчик посмотрел на стакан и недовольно поморщился. Он хлопал тяжелыми веками и, похоже, хотел поскорее заснуть. Но воду послушно выпил, только раз прервавшись на кашель.

— Дотти, ты давала ему тайленол?

— Да, а что, не надо было?

— Нет, все нормально. У него жар, и тайленол поможет его сбить. Сейчас измерим температуру, узнаем, как он подействовал. Не волнуйся, Дотти, ребенок скоро поправится. Джек, подними-ка руки вверх.

Стелла расправила ему на груди пару чистых фланелевых салфеток, сверху закрепила мешочек с припаркой, завязав на спине тесемки. Снова уложила больного, но на этот раз на бок, подоткнув спину еще одной подушкой.

— Неудобно, конечно, Джек, понимаю, но нынче ночью тебе придется спать так. Если будешь лежать на спине, кашель только усилится.

Джек что-то пробормотал, и Стелла поняла, что он уже уснул.

Дотти все время беспокойно наклонялась над кроватью, протягивала руки, словно хотела дотронуться до внука, но тут же запрещала себе это.

— Большое тебе спасибо, Стелла, — громким шепотом проговорила она. — Сама знаешь, всегда за них так беспокоишься… чувствуешь себя беспомощной, когда они болеют, думаешь, мол, лучше бы я заболела вместо него.

Стелла кивнула. Знать этого она не могла, зато представляла вполне.

— Думаю, теперь он поправится, — продолжала Дотти. — Завтра я с утра отведу Джека к доктору Бальбоа. А тебе сейчас надо пойти домой и как следует отдохнуть.

— Нет, если ты не против, я еще посижу. Спальник у тебя есть? Захочу спать — прикорну здесь на полу.

— Стелла, я не могу просить тебя об этом. Ты и так сделала много. И тебе завтра на работу.

— Нет, я думаю, прогуляю. Да и припарку я должна снять и, может, поставить еще одну, с другими травами. Ей-богу, все в порядке. Я очень люблю Джека и тоже хочу, чтоб он скорей поправился. Для меня тут никакого беспокойства, я бы сказала, если что.

— Ладно, тогда я поставлю раскладушку. Спальный мешок… Ишь чего выдумала!

Стелла присматривала за Джеком всю ночь, измеряла температуру, меняла припарки, поила. На несколько кратких минут засыпала, но сон ее был неглубок, ее сразу охватывало чувство, будто она куда-то падает, и она снова просыпалась. Когда совсем рассвело, она собрала вещи, заправила постель и попрощалась с Дотти, которая пообещала сразу позвонить, как только они вернутся от педиатра.

Хотя настроение у Стеллы слегка поднялось — все-таки хоть как-то помогла Джеку, — но все равно невозможность пользоваться своим даром приводила ее в уныние. Пришлось признать, что, выпив содержимое бутылки, она превратилась в эгоистку, грубую и фальшивую, которая думает только о себе. Перестала быть самой собой. Все это оказалось ошибкой. Чтобы стать новым человеком, она заплатила слишком высокую цену. Пытаясь найти способ упразднить действие заговора, Стелла внимательно, от корки до корки просмотрела тетрадку бабушки Перл, но не удивилась, когда ничего не нашла.

Вообще-то Стелле нравилось обретенное чувство уверенности в себе, безразличия к тому, что о ней думают другие, способность видеть вещи в их истинном свете — что правда, то правда. Но правда и в том, что, где бы она ни находилась, в горах или в городе, Стелла прежде всего знахарка. Парадокс заключался в том, что событие, открывшее Стелле ее истинное предназначение в жизни, лишило ее способности исполнять его. Пойманная ею молния словно выжгла этот дар, забрала силу.

Стелла глядела в окно невидящим взором, раскачиваясь взад и вперед, как дерево под ветром. Она потеряла почву под ногами и остро переживала свою беспомощность. Она знала, что во всем городе есть только один человек, который мог бы ей помочь. Но от одной мысли, что придется все рассказать Отам Авенинг, у нее сжималось сердце. Она не сомневалась в том, что Отам ее не одобрит. Но делать нечего. Надо идти.

Двадцать третьего марта в «Роще Деметры» было прохладно и тихо. Когда-то Стелла терпеть не могла этот магазинчик с его стенами, сплошь заставленными книжными полками, с диванами, обитыми индийским набивным коленкором, с витринами, где выставлены всякие древности, утварь для ритуалов, одежда, различные поделки ручной работы. Стелле казалось, что все это слишком навязчиво и грубо лезет ей в душу, словно угрожая ее независимости. Но сегодня все было иначе. Она вдруг поняла, что попала туда, куда надо. Внезапно у нее закружилась голова, как у пьяного или принявшего большую дозу. Она покачнулась и схватилась рукой за спинку стула, чтобы не упасть.

— Здравствуй, Стелла, — тихо сказала Отам, выходя из кухни.

В магазине были и другие посетители, но не очень много.

Стелла подняла глаза на Отам, хотела что-то ответить, но в мыслях у нее был полный беспорядок. Ей казалось, еще немного — и она упадет в обморок.

— Зайди-ка на кухню, милая моя. Выпей что-нибудь.

Стелла покорно пошла за Отам, будто против своей воли. Голос Отам, казалось, влечет ее за собой, как бычка на веревочке.

— Приходится принимать некоторые меры предосторожности, Стелла, поэтому ты так себя неустойчиво чувствуешь. Честно говоря, после того, что с тобой случилось, могло быть и хуже, а это уже интересно само по себе. Выпей вот этого чаю, тебе сразу станет легче.

Стелла села за кухонный стол.

«Интересно, откуда это Отам знала заранее о моем приходе?» — озадаченно подумала она, но ничего не сказала и молча стала пить чай.

Ей действительно полегчало. Такое чувство, будто внутри что-то вспыхивало, но тут же гасло, словно двигатель, который никак не заводится. Она думала, что злится на Отам, но злости совсем не ощущала.

— Что же ты натворила, а, Стелла? — тихо спросила Отам.

Она смотрела на Стеллу добрыми глазами, хотя и довольно сдержанно. И Стелла была этому рада.

— Выкладывай все как на духу. Я чувствовала, что в день весеннего равноденствия что-то у нас случилось. Но понятия не имела, что ты умеешь… — Отам оборвала себя на полуслове и покачала головой. — Ладно, рассказывай все как есть, постараемся вместе решить твою проблему.

На ее лице светилась искренняя озабоченность. Стелле и самой хотелось выговориться, ей казалось, что во всем городе — да черт возьми, во всем мире — есть только один человек, кто может ее понять, и этот человек — Отам. И она рассказала все: и про горы, и про свое детство, и про давешнюю грозу, и про молнию, которая выжгла в ней дарование. Озабоченность на лице Отам сменилась удивлением.

— Так ты, значит, загнала грозу в свой круг? Создала зелье, которое, в сущности, все равно что питьевое жидкое пламя?..

Стелла кивнула.

— Значит, основные принципы вычитала в бабушкиной тетрадке, а все остальное сделала сама?

Стелла снова кивнула, и Отам откинулась на спинку стула. Она не скрывала изумления.

«Да, — подумала Стелла, — эксперимент-то оказался опасный, а я и не знала».

— Стелла, — начала Отам и на секунду замолчала. — Ты представить не можешь, как я поражена тем, что ты совершила. Честное слово. Бабушка тобой бы очень гордилась, я в этом не сомневаюсь. Но равновесие вещей во Вселенной гораздо более хрупкое, чем ты в силах себе представить. Человек может крутить баранку машины, но управлять процессами в ее двигателе — это совсем другое дело.

Стелле не казалось, что ей делают выговор, как за проступок; вовсе даже наоборот. Она ощущала некое родство с Отам, и у Отам, должно быть, было такое же чувство, потому что она наклонилась ближе, словно собиралась поведать какую-то тайну.

— Ничего удивительного в том, что твой дар пропал, Стелла. Мне очень жаль. Но здесь как раз проявился тот самый закон равновесия. Когда у Вселенной берешь что-нибудь без спроса, она, скорей всего, берет что-нибудь взамен.

— Значит… я теперь навсегда останусь такой, как сейчас?

Глаза Стеллы наполнились слезами.

— Может, да, а может, и нет. Но ты должна примириться со своим выбором и безропотно принять все последствия: тебе понадобится пройти долгий путь.

— Долгий путь… Какой путь? Что надо делать? — Стелла сжала кулачки на коленях: ее охватило смешанное чувство беспомощности и ярости. — Мне кажется, от меня исходит какая-то опасность. Я сама себя боюсь. Такое чувство, будто я способна на что-то нехорошее.

— Изменить это не в моих силах.

— Но вы могли бы попробовать? То есть нам вместе стоит подумать, что тут можно сделать?

На секунду лицо Отам приняло такое выражение, словно она хотела согласиться, но потом на нем снова появилось отстраненное сочувствие.

— В глубине души ты сама знаешь ответ, — покачала она головой. — Возможно, сейчас просто не сознаешь его. Но у тебя есть ощущение его, понятие о нем. Твой заговор оставил след, и ты должна пройти по этому следу в обратную сторону. Почти на сто процентов гарантирую, что, если вмешаюсь я, желаемого результата ты не достигнешь. Отправляйся-ка домой и подумай об этом как следует.

— И больше вы ничего мне не скажете? — спросила Стелла. О, каким сарказмом дышали эти слова!

— Молись, — просто ответила Отам.

И если не Стелла, то кто-то действительно молился.

Отам была приятно удивлена, в тот же день обнаружив под дверью письмо. На конверте не было ни адреса, ни марки, стояло одно только слово «Отам», написанное синими чернилами — вычурным почерком с завитушками. Написавший, видимо, сам и принес его, когда у Отам на кухне сидела Стелла, но Отам была слишком озабочена и ничего не заметила.

Дорогая Отам, скажу сразу, без обиняков, что цель этого письма — мое желание принять участие в вашем конкурсе. Но прежде чем говорить о конкурсе, я хочу внести ясность еще в один вопрос. А именно: несмотря ни на что, я вас очень люблю и уважаю. В прошлом у нас с вами бывали размолвки и стычки, я не раз говорила вам в лицо неприятные вещи о том, что думаю о вас и о вашей деятельности. Я далеко не сразу поняла, что с черной магией ваша работа не имеет ничего общего, и тот факт, что вы колдунья, вовсе не означает, что вы олицетворяете зло. На самом деле вы человек очень высокой духовности. Впрочем, я знаю, что слово «колдунья» вам не нравится. Но чтобы охарактеризовать вас, лучшего слова я не подберу. Так что придется употреблять его.

Дотти Дэвис.

По правде говоря, я уже давно считаю вас очень хорошим человеком. У вас есть жизненный опыт и мудрость, я видела, как вы помогаете и действительно помогли очень многим. Я знаю, что Бог не дал бы вам этой мудрости и силы, если б вы не были одним из Его творений. Но мне всегда было нелегко совместить основы моей веры, как я их понимаю — вы (да и все остальные) знаете, что я верую в Иисуса Христа, — с вещами, которые я приучена считать враждебными путям моего Господа.

О вашем конкурсе я узнала от моей доброй младшей подруги Стеллы. Услышав, что она собирается принимать в нем участие, я не знала, что и подумать: с одной стороны, мне известно, что Стелла сама обладает особым Божьим даром. Этот дар помог выздороветь моему внуку, да и многим другим тоже. Но не уверена, что мне пришлась по вкусу мысль о том, что она хочет получить так называемую Книгу Теней. Признайтесь, что, давая книге такое название, человек не может не иметь в виду некоторых понятий черной магии или чего-нибудь еще в этом роде. Поэтому я долго молилась, пытаясь разобраться в своих чувствах, и тут произошло нечто очень странное. В момент просветления мне пришло в голову, что на земле нет иной власти, кроме власти Господа нашего Бога, и что бы ни содержалось в вашей книге, что бы вы ни несли в себе — все это существует по воле Божьей. С одной стороны, такой подход, кажется, немного запутан. С другой — всякий иной не имеет смысла.

Отам, всю свою жизнь я старалась приблизиться к Богу. Всю жизнь я старалась учиться и служить Ему. Я понимаю, что мои пути к Богу несколько отличаются от ваших, но, может быть, вы согласитесь, что я права и различие тут не столь уж велико. И если вы решите, что пожилая дама, которая написала это письмо, достойна принять участие и стать победителем в вашем конкурсе, знайте, что я с глубочайшим уважением отнесусь к вашей книге и всему, что в ней написано.

Искренне ваша,

Письмо Отам прочитала с большим удовольствием. До сих пор она понятия не имела, с какой стати Дотти Дэвис попала в ее список.

Конец марта и весь апрель Стелла по совету Отам молилась о том, чтобы действие ее заговора прекратилось. Она была терпелива, старалась сохранить мысли в чистоте, чтобы не прерывалась ее связь с землей, даже когда ничего не получалось. Она стала раньше вставать и молилась перед работой, очищала ум и медитировала во время ланча и перед сном, пытаясь сердцем и всем нутром нащупать пульс земли. Но все впустую.

Сдаваться Стелла упрямо отказывалась, всякий раз говоря себе, что у нее есть лучик надежды. Неспособность порождать энергию, несущую исцеление, означала одно: приходилось пользоваться гомеопатией, которой ее обучила бабушка Перл. Стелла обожала напоминать себе о домашних средствах. Ее колонка в газете стала даже разнообразней и интересней: Стелла начала следить за публикациями иногородних журналистов, работающих в области гомеопатии, и это расширяло ее кругозор. Она сбросила вес, похудела и теперь выглядела как раз так, как ей всегда хотелось. Но все это не стоило потери ее уникального дара. Каждый день приходилось бороться с собственной раздражительностью и нетерпимостью, с молнией, занозой засевшей в организме, чтобы не дать ей уничтожить неповторимую индивидуальность. А это было не так-то просто.

Во время молитвы Стелла старалась вспомнить о своей истинной натуре — натуре человека, желающего служить людям и обществу, лечить недуги. Она усердно продолжала это делать, но теперь получалось не так естественно, как прежде. Она молилась, стараясь отключить свой мозг, и ежевечерне пила смесь настоя из трав и клонопина, чтобы спать шесть-семь часов в сутки, не более. Когда становилось совсем плохо, с травяного чая Стелла переходила на вино, марихуану, а порой принимала и то и другое вместе. Подолгу бродила она в одиночестве по своему небольшому домику, пытаясь выплеснуть буйную энергию, которая скапливалась в ее организме.

Но, увы, все ее ухищрения не приводили ни к чему, и мысль о том, что не получается найти верное средство, сводила ее с ума, порой ей становилось так страшно, что недалеко было до сердечного приступа. Она уже не сомневалась, что долго так не выдержит. Но как, как уничтожить результаты своего легкомысленного поступка? Как вернуться в прежнее состояние?

И вдруг однажды в конце апреля, вечером, когда Стелла тихо молилась на кухне, ответ пришел сам собой. Он потряс все ее существо, как… ну да, прямо как удар молнии. Да, молния — поразительный и опасный своей мощью феномен. Но что-то же способно поглотить молнию, уничтожить ее силу? Земля. Земля легко притягивает к себе и гасит молнию без остатка. Ответ столь прост и очевиден, но как много времени пришлось потратить на его поиски!

Стелла вышла в сад, почти не соображая, что делает, открыла кран и из садового шланга пустила струю воды туда, где в свое время очертила магический круг, куда вызывала молнию. Сколько она там простояла, Стелла не помнила, но за это время плотно слежавшаяся земля успела превратиться в густую грязь. Стелла шагнула прямо в нее, наклонилась и зачерпнула почву, чувствуя, как жирная масса скользит между пальцев. И тогда, не обращая внимания на свежий апрельский воздух и не думая о том, что кто-то может увидеть ее небольшое кругленькое тело, Стелла разделась донага.

Она упорядочила дыхание, успокаивая себя, что, если и на этот раз ничего не выйдет, она попробует снова, хотя понимала, что это неправда. Носком прочертила по грязи круг и встала в центре, чтобы призвать первичные природные стихии. Но в отличие от прошлого раза она не смогла заставить их повиноваться ей. Зато чувствовала, как энергия струится по ее жилам, омывает ее существо, будоражит ум. Стеллу это сбивало с толку, но вмешиваться она не стала. Надо было прекратить борьбу с собой, изгнать из себя все мысли, все желания, все страхи.

Вдруг некая неведомая сила швырнула ее на колени. Не сознавая, что делает, Стелла зачерпнула пригоршню грязи и, закрыв глаза, затолкала ее в рот. Почувствовав вкус железа, она содрогнулась. Ей и в голову не приходило, что она станет есть землю, но, к собственному изумлению, не могла остановиться. Это нужно было, чтобы сосредоточиться и думать только о стихии земли, чтобы всем существом отдаться величайшей целительнице — матери-земле — и с ее помощью возродиться вновь. Она просила, она умоляла, она взывала о помощи, покрывая все тело грязью, валяясь в ней, втирая ее в волосы. Она не забывала и глотать ее, а потом, вспомнив, что говорила Отам, стала молиться неведомо кому, в пространство, молиться о том, чтобы дар ее вернулся к ней обратно.

Неизвестно, сколько это длилось, минут пять, а может, и тридцать пять. Внутри круга время шло иначе, и снова Стелла положилась на интуицию, которая подсказала, когда пора остановиться. Все тело ее гудело. Стелла медленно, тяжело встала на колени и вдруг живот ей скрутило, тошнота подкатила к горлу, и ее вырвало. Смотреть, что из нее вышло, ей очень не хотелось, но надо было. А там в массе рвоты сверкали на солнце какие-то золотистые искорки. Стелла догадалась, что это такое. От чувства благодарности у нее даже в голове помутилось. Она стерла магический круг, кое-как проковыляла в дальний угол двора, где росла гигантская ель, и свернулась под ней клубочком, как младенец в животе у матери.

Шло время. Она все лежала без движения, и ей снились лишь какие-то черные, коричневые и фиолетовые пятна. Наконец Стелла открыла глаза. Кажется, она потеряла сознание и теперь лежит под елкой, среди ее корней, уткнувшись лицом в землю.

Очнувшись, она прежде всего ощутила страшную усталость и душевное опустошение, но тут же поняла, что просто очень хочется есть, а это добрый знак. Все тело ее было покрыто довольно-таки крепким панцирем успевшей подсохнуть грязи. Она встала и отправилась в дом принимать душ. Стоя под приятно щекочущими теплыми струями, Стелла старалась ни о чем не думать, только глядела на стекающую по ногам грязь, которая, образуя красновато-коричневый водоворот, исчезала в отверстии стока.

Отмывшись, Стелла завернулась в полотенце, прошла в спальню, встала перед большим, в полный рост, зеркалом и стала внимательно себя разглядывать. Волосы влажной слипшейся паклей спадали по обеим сторонам лица, к которому — это сразу бросалось в глаза — вернулось прежнее выражение доброты и мягкости. Она ощущала совершенный покой — так странно после этих нескольких недель, когда она постоянно на себя злилась. Ну стоило ли так презирать и себя, и свою жизнь? И за что? Стелла прижала руки к груди, словно хотела попросить за это неведомо у кого прощение, ведь вся ее жизнь, все поступки вели как раз к этой минуте. Все было правильно. Вот он, момент истины, и она находится там, где ей и надлежит быть.

Она поняла, что дар ее снова с ней: под кожей легко покалывало, возникло желание вытянуть вперед руки и сцепить их вместе. Значит, она одержала победу: молния покинула ее, а вместе с ней исчезло и чувство собственной неполноценности. Зато появилась способность видеть свое прошлое в новом свете, иначе оценивать свое страдание и сознавать, что жизнь подарила ей намного больше, чем можно было мечтать. И в какую-то долю секунды на нее обрушилось ощущение настоящего счастья. Но потом это чувство упорхнуло — наверное, туда, где в просторах мироздания, в звездном пространстве живут все другие мгновения счастья, где нет места несовершенству.

Как легко стало на душе Отам, когда она поняла, что все кончилось. Действие заговора Стеллы она могла отменить за две секунды, но теперь нисколько не сожалела о том, что не призналась ей в этом. Она знала, что Стелла и сама достаточно сильна, чтобы победить и уничтожить последствия ее колдовства. Ей хотелось посмотреть, как Стелла справится. Проверить, насколько она способна выпутаться из столь нелегкой ситуации. И нельзя было не признать, что Стелла славно потрудилась. Нет, вычеркивать Стеллу Дарлинг из своего списка Отам ни за что не станет.

 

1 МАЯ: БЕЛЬТАЙН

Ана Бекуит забилась в дальний уголок кровати, к самой стенке, и не шевелилась. Лежа на боку, она не отрывала глаз от мелькающих на часах циферок. Всю ночь она ощущала, как в ее груди словно толкается какой-то кулак, переворачивая внутренности, под конец ей даже дышать стало трудно. Прислушиваясь к спокойному дыханию спящего рядом Джакоба, она хотела только одного: удрать на диван внизу. Но это лишь усилило бы подозрения мужа в том, что с ней творится неладное, а сегодня, как никогда, надо постараться убедить его: несмотря на угрюмое настроение последних дней, в целом у нее все отлично.

За окном зачирикали и засвистели первые птицы, и ей полегчало, кулак в груди размяк и куда-то пропал. Наконец-то настало утро. Она повернулась и посмотрела на едва видимый в полумраке профиль Джакоба. Чувство вины перед мужем было так сильно, что от волнения она зашевелила пальцами ног. Потом закрыла глаза и попыталась представить себе грядущий день, но толком ничего не получилось: ну, пойдет туда-то, сделает то-то, и больше ничего. Но уж она найдет способ прожить оставшиеся часы полной жизнью, наслаждаясь ими, пока не придет минута, когда она отречется от всего, включая и самое время.

А в паре кварталов от того дома, где с открытыми глазами и спутанными мыслями лежала Ана, на узенькой кроватке, примостившись рядом с дочерью, спал Финн Эммерлинг. Ночью Джени часто просыпалась и плакала, и Финн даже подумал, уж не чувствует ли она, что происходит у него в душе — а в ней бушевала буря. Он лег рядом с дочкой, и она сразу успокоилась. Он тоже крепко уснул, так крепко, как ни разу в жизни не спал под боком у жены.

Утром Джени проснулась и что-то защебетала — что-то среднее между пением и обычной речью. Следом за ней пробудился и Финн. Открыв один глаз, он увидел, что она сидит и разговаривает сама с собой. Или с воображаемым собеседником.

— Доброе утро, Джени, детка, — сказал он, погладив ее по головке.

— Доброе утро, папочка.

— Кушать хочешь? Будем завтракать?

Финн выбрался из-под одеяла, встал и подхватил девочку на руки.

— Да.

— Ну вот и хорошо.

— Мам! Тут больше ничего нет, только эта невкусная каша для взрослых, — захныкал сынишка Аны. — А я думал, что ты пойдешь в магазин. Мама! Ты меня слышишь? Я говорю…

— Слышу, слышу, Расс. Извини, вчера на магазин не было времени… да ладно, с голоду не помрешь, — отозвалась Ана; от бессонной ночи ее руки и ноги словно налились свинцом.

— А что же я буду завтракать?

— Хватит хныкать. Ничего с тобой не случится, съешь это.

Ана достала из шкафа коробку с кашей, насыпала в миску и плюхнула перед сыном на стол пакет с молоком. Не дай бог налить больше, чем Расс любил, воплей не оберешься, поэтому молоко он наливал себе сам.

Но, поглядев на Расса, Ана сразу расстроилась. Кажется, он обиделся, к ее прежнему чувству вины добавилось и это, ей даже захотелось закрыть лицо руками.

— Ну прости, зайка, я не хотела тебя огорчать. Просто сегодня не выспалась. Сходишь с папой в магазин и купишь себе что-нибудь… что захочешь, хорошо?

— Хорошо, — отозвался Расс, пожав плечами.

— Ты помнишь, что сегодня мне надо уйти?

— Папа говорит, ты идешь к Отам заниматься какой-то женской дребеденью.

— Да. Тебе это неинтересно.

— Угу, — промычал Расс с набитым кашей ртом.

В старых джинсах и в еще более старой спортивной фуфайке вышел на кухню Джакоб.

— Всем доброе утро, — сказал он, достал из шкафа кружку и налил себе кофе.

— Господи, Анни, что-то ты неважнецки выглядишь. А сегодня неплохой денек, самый раз, чтобы «взращивать в себе женщину», как считаешь?

Ана улыбнулась. Муж всегда ее смешил. Она никогда ничего от него не скрывала, почти. А сегодня, в день Бельтайн, Отам устраивала для женщин особый праздник. Утро посвящалось главным образом медитациям и дискуссиям, а день — всеобщему веселью и забавам. И женщины не будут отказывать себе в таких удовольствиях, как массаж лица, общий массаж, накрасят ногти на руках и ногах и проведут день в заботах не только о разуме и духе, но и о теле. Ана собиралась остаться у Отам на всю ночь, она так и сказала. Но это была только часть правды. С кем именно, она, конечно, не стала говорить.

— А вы вдвоем сходите в Бриджидс-сквер, к майскому дереву, хорошо? — предложила она.

— Отличная идея, радость моя. Я как раз об этом и думал. Ты когда уходишь?

Джакоб уселся за стол рядом с ней.

— Вообще-то там уже вот-вот начнется, — ответила она, вставая и потягиваясь. — Сейчас быстренько соберусь и двину.

— Угу, — пробормотал Джакоб, раскрывая газету.

Ана окинула взглядом мужа и сына. Чувство вины измучило ее, и сказывалась бессонная ночь. Даже пальцем пошевелить не хотелось, но она понимала, что надо. В сущности, она думала, что делает это в некотором роде на благо семьи, потому что ей казалось, что она сходит с ума, и чувство это разъедало ее личность изнутри, а так недолго и до беды. До того как ей был предложен этот вариант, она готова была бросить обоих и бежать куда глаза глядят.

Она покачала головой и отправилась наверх, в свою комнату. Торопливо набросила на постель лоскутное одеяло, ногой отпихнула одежду в угол. Не задумываясь, кинула в сумку какие-то вещи. Да и разве можно представить, что пригодится этой ночью, что вообще будет происходить этой ночью?

Переодеваясь, она увидела в зеркале отражение своего обнаженного тела. Она еще совсем не старая, Расса родила в столь юном возрасте, что, глядя на ее фигуру, не подумаешь, что она когда-то была беременной. Роста Ана невысокого, но коротышкой никогда себя не считала. Красотка, да и только, и лучше всего выглядит, когда не прилагает к этому никаких усилий. Копна буйных каштановых волос, симпатичное личико. Карие глаза сияют оттенками иных, не столь банальных цветов, а веснушки поразительно молодят ее. Да и вообще, кажется, сейчас она выглядит даже лучше, чем когда ей еще не было тридцати. Впрочем, возможно, потому, что она сама себе очень нравится и знает себя, как никто другой. Вот и вся разница. Оделась она простенько: бежевые льняные брюки, белая футболка и сандалии.

В гостиной Джакоб все еще читал газету, но уже лежа на диване, а Расс уткнулся в телевизор.

— Ладно, ребята, я пошла. До завтра.

Ана наклонилась и поцеловала Джакоба в лоб.

— Пока, любимая. Повеселись как следует. И за нас не беспокойся, справимся. Верно, Расс?

— Ага, — отозвался тот, не отрываясь от экрана.

— Я буду скучать. Может, обнимешь на прощание?

Рассел, как всегда, скорчил недовольную рожу, но встал и позволил матери обнять себя.

— Пока, мой зайчик. И поменьше смотри телевизор. Очень тебя прошу. Спасибо, Джакоб, что отпускаешь. Завтра увидимся!

— Да, и постарайся не очень скучать, наслаждайся своим массажем и ни о чем не думай, договорились?

— Трудно, но я постараюсь.

Ана улыбнулась и вышла. Села в машину, завела двигатель.

Нельзя вот так с бухты-барахты взять и поехать, когда у тебя на руках двухлетний ребенок. Джинни Эммерлинг, жена Финна, постаралась как следует подготовиться к встрече с родителями — начала еще за несколько дней до отъезда. Составила список, вот только собрать все по нему не успела. И теперь она, как одержимая, носилась по дому, таская на себе Джени и бормоча что-то под нос. Она каждый раз очень нервничала, собираясь к родителям в гости. А Финна это всегда озадачивало. Он представить не мог, почему после стольких лет жизни врозь, когда родители, казалось, совсем забыли о ее существовании, Джинни все еще заботилась о соблюдении приличий. Но стоило ему даже намекнуть об этом жене, как она испепеляла его взглядом.

— Джин, да отдай мне хотя бы Джени. Быстрей соберешься.

Она на секунду замерла на месте, повернулась и уставилась на него недобро.

— Что ты на меня так смотришь? Я просто хочу сказать, что тебе будет легче, хочу помочь, вот и все.

Джинни на крохотную секундочку решила прервать лихорадочную суету.

— Знаешь, бывают такие пары, которые интуитивно чувствуют, что нужно, чтобы помочь друг другу. Одному стоит рот открыть, а другой уже знает, будто они читают мысли.

— Ну, слыхал, — неуверенно отозвался Финн. Он уже догадался, к чему она клонит.

— Так вот, мы с тобой не такие. Тебе надо все объяснять, быстрей самой сделать.

— Хорошо, хорошо, — сказал Финн, примиряюще качнув перед ней ладонями. — Но серьезно, отдай мне хотя бы Джени. Пока ты собираешься, я с ней поиграю.

Джинни одарила его скептическим взглядом, но уступила и сдала дочку ему на руки.

Почему она вечно пытается затеять с ним ссору? Но нет, ничего у нее не выйдет, этим его не возьмешь. И уж тем более сегодня.

Он отвел Джени в ее комнату и стал читать ей книжку. Потом дочь заставила его наряжать Барби, а нарядов было не менее дюжины. Он послушно делал все, что она просит, но мысли его были далеко. В конце концов, они с женой расстаются на целых пять дней.

Финн и сам не знал, насколько ему нравится то, что его ждет этой ночью. Но в одном он был уверен точно: бросить Джинни он не готов — пока не готов, хочется ему этого или нет. Что с ней будет, если это случится? Она так хрупка и беззащитна. Он чувствовал за нее огромную ответственность. Понятно, что ситуация нездоровая, но способа изменить ее он не видел.

— Папа, смотри! Солнышко! — вернула его к действительности Джени, ткнув пальчиком в книжку.

Ладно, он продумает это после, ведь он, Финн Эммерлинг, умеет быть терпеливым.

Наконец Джинни была готова, и Финн помог жене отнести вниз и дотащить до машины два тяжеленных чемодана. Зачем столько вещей, ведь пять дней всего? Впрочем, он знал, что в чемоданах: в основном детские вещи, книжки и игрушки. Такие тяжелые, что перед погрузкой в багажник он сделал короткую передышку. Тем временем Джинни усаживала дочку в детское кресло. Послышался щелчок ремня безопасности — жена делала все, чтобы довезти девочку в целости и сохранности.

— Ну ладно, я поехала. В случае чего звони, телефоны у тебя есть, а пока я в пути, звони на мобильный, — сказала вконец измотанная Джинни; утро действительно выдалось суматошное. — Да, и не забудь, завтра придут устанавливать кухонную мебель. Кажется, я что-то еще забыла… Да бог с ним, это уже не так важно.

— Если что очень понадобится, пришлю.

— Хорошо. Ну все, пока.

Джинни неловко обняла его. Финн поцеловал ее в щеку.

— Пока, Джин. Будь осторожна на дороге. Счастливо доехать. Как доберешься, обязательно позвони.

Она коротко улыбнулась, словно хотела сказать что-то еще. Но не сказала, юркнула в машину, включила зажигание и медленно подала назад по подъездной дорожке, выезжая на шоссе. Финн остался на тротуаре один, глядя, как она разворачивается и уезжает прочь.

Радио Ана включать не стала, зато опустила стекла, в машину ворвался ветерок и взъерошил Ане волосы. Господи, она совсем измучилась: имя Финна постоянно вертелось у нее на языке, она то и дело шептала его. С Финном Эммерлингом Ана познакомилась, когда он забирал свою двухлетнюю дочь из яслей. При виде его ей почудилось, что на секунду время словно остановилось, а земля лишилась своей атмосферы — так, что нечем стало дышать. Она не сомневалась в том, что все, кто был в помещении, это заметили. Подумать только, тридцать три года, счастливое, пусть и не очень богатое событиями замужество, твердая карьера, почти взрослый сын, жизнь как полная чаша — казалось, впереди расстилается чистая и ясная дорога, и вдруг на тебе: можно сказать, родную душу встретила.

В первую минуту знакомства обоим было несколько неловко, но стоило Ане заговорить с Финном, как все встало на свои места. Такое чувство, будто она знает его сто лет, что они просто продолжают незаконченный когда-то разговор. Какой все-таки он красивый мужчина: буйная шевелюра, как у Байрона, слегка смуглая кожа, унаследованная, скорей всего, от каких-нибудь средиземноморских предков, — даже после зимних месяцев она сохраняет легкий оливковый оттенок; высокого роста, но не долговязый, широкоплечий и мускулистый — Ане скоро открылось: это оттого, что он постоянно занимается физическим трудом в питомнике. Да что там красивая кожа! Все куда серьезней. Если б ее спросили, что она чувствовала в тот момент, Ана сказала бы, что, как только она его увидела, словно из глубины ее существа к груди Финна протянулась некая тонкая нить, которая навеки связала их вместе. С этого времени ей стало казаться, что каждую минуту ей известно, где он находится и что чувствует. Потом Ана узнала, что и с Финном творилось нечто подобное.

Несколько дней после этой встречи Ана пыталась убедить себя, что это просто легкое увлечение, совсем безобидное, ну мало ли чего не бывает. И поверила, и уступила этому чувству — правда, только в мыслях. Она с упоением бросилась в бурные волны мечтаний, удивляя самое себя размахом своих фантазий и изощренностью предлогов, что услужливо поставлял ей рассудок, чтобы найти возможность сблизиться с ним. Главное для Аны было видеть его, а видит ли он ее — это уже дело десятое. Его живой облик снова и снова должен был подпитывать ее неуемную фантазию.

Хорошим садоводом или огородником Ана никогда не была. Собиралась когда-то, даже очень хотела, когда несколько лет назад они купили этот дом, но толком у нее ничего не вышло. Дальше разведения цветов в горшках, которые она покупала в магазине, дело не сдвинулось. По той же причине у них не было и домашних животных: слишком большая ответственность, а в жизни и без того хватает забот. Но теперь она твердо решила вскопать несколько грядок и устроить у себя небольшой огородик. Ана обожала готовить, а всегда иметь к столу свежие овощи и травы, растущие на грядках прямо под окнами, было бы просто здорово. Ей удалось даже убедить себя, что Финн здесь ни при чем, что ей просто приятно будет встретиться с ним в питомнике, но не более того. Ее рассудок, как и рассудок всякого, кто балансирует на грани морали, творил настоящие чудеса и был способен оправдать все, что угодно.

Приняв решение, Ана не стала откладывать и нанесла визит в питомник «Беллаверде» в ближайший выходной. Она потратила уйму времени, выбирая, во что одеться. Ей хотелось выглядеть хорошо, это естественно, но, как она ни старалась, все было не то. Как, например, объяснить Джакобу, для чего, собираясь покупать рассаду, она примеряет сапожки на высоких шпильках? Нет, простота и утонченность — вот ключ, вот тон, который будет самым верным. Джинсы, белая кофточка, шелковый шарфик — французский стиль — и туфельки без каблуков.

Как ни странно, идею устроить огород Джакоб встретил с энтузиазмом. Даже захотел отправиться вместе с женой — когда выразил это пожелание, во рту у Аны пересохло и душа ушла в пятки. Она мягко отклонила его предложение под тем предлогом, что ей надо побыть одной, что, как она полагала, было недалеко от истины.

По дороге Ана сунула в сидишник диск Лори Картон и только тогда немного успокоилась. Откинулась на подголовник сиденья и сосредоточилась на правильном дыхании. Питомник «Беллаверде» находился на Карадок-роуд, неподалеку от центра. Тут располагались и другие заведения, которые Ана любила посещать, например «Сильвермун», ее любимый бутик, где она покупала одежду. В отличие от других торговых районов Авенинга, стоянки на Карадок-роуд были гораздо шире, а дома самые старые и самые красивые в городе. Большая часть их была выстроена в стиле эпохи королевы Анны и выглядела как картинка.

Ана проехала за высокий забор, окружающий автомобильную стоянку перед самым входом. К великому ее разочарованию, там уже стояло несколько машин. В ее воображаемой встрече с Финном посторонних, разумеется, рядом не было. Ана в последний раз взглянула на себя в зеркало заднего вида и, убедившись, что она неотразима, вышла из машины.

Она медленно пошла по посыпанной гравием дорожке, с восхищением разглядывая густо опутанные прекрасными цветами шпалеры, устроенные в виде арок. Жаль, что она так плохо разбирается в растениях, не дай бог, сморозит какую-нибудь глупость, ведь обязательно все испортит. Она так и не овладела искусством всегда быть сдержанной и вместе с тем естественной и раскованной. Всякий раз она выглядела смешно и нелепо, и она знала это, когда вдруг вокруг нее воцарялось неловкое молчание и все сочувственно ей улыбались, будто хотели сказать: «Господи помилуй, бедняжка!» Нет уж, лучше оставаться самой собой, тогда он увидит все лучшее, что в ней есть.

За арочным входом открывалась обширная территория со множеством полочек одна над другой, уставленных горшочками с комнатными цветами и другими растениями. У Финна царил идеальный порядок, на каждом горшочке имелась табличка. Скоро Ана разобралась, что все пространство поделено на несколько секций: деревья, кустарники, однолетние растения, многолетние и так далее. Предлагался и богатый выбор цветочных горшков, садовых инструментов и инвентаря, а также архитектурных элементов. Где-то в стороне журчала вода, а из невидимых динамиков негромко звучал голос Элисон Краусс. Ана, которая никогда в жизни не бывала в ботаническом питомнике, сразу почувствовала себя здесь как дома.

Она оглядела посетителей, но Финна рядом с ними не было видно. Интересно, куда он подевался? А вдруг его вообще сегодня нет? Но шестое чувство подсказывало ей, что он здесь, он где-то рядом. Она подошла к столику, на котором стояло растение с роскошными лиловыми цветами. Она наклонилась понюхать и, втягивая воздух в ноздри, увидела, как нежные лепестки поднимаются к ее ноздрям.

— Виола одората. Фиалка душистая. Удивительно пахнет, правда?

Она оглянулась и увидела рядом Финна, одетого в старенькие джинсы и легкую серую футболку. Трудно поверить, но теперь он выглядел еще красивее, чем в первый раз, когда они познакомились. Есть такие мужчины, некоторая небрежность их только украшает. А как идет ему щетина на лице!

«Господи, да куда ж их девать?» — подумала она, глядя на свои руки, и наконец пристроила одну на бедро, другую — на сумочку.

— Привет, Финн! Как ты меня напугал! Я… ммм… да-да, действительно, пахнет просто чудесно.

— Каким ветром тебя сюда занесло? Помню, ты говорила, что растения тебя мало интересуют, — улыбаясь, сказал Финн.

Ана перепугалась: неужели она так сказала? Впрочем, все может быть… А с какой стати, черт возьми, они должны ее интересовать?

— В общем-то, да.

Финн поднял вверх брови, и сразу отпала необходимость искать предлог и объяснять, почему она здесь. Они просто стояли и молча смотрели друг другу в глаза.

«О, это опасная игра», — подумала Ана и наконец широко улыбнулась.

— Да понимаешь, — начала она, — мы с Джакобом подумали и решили вскопать небольшой огородик. Не знаю, что получится, но было бы здорово, если б к столу у нас всегда были свежие овощи прямо с грядки.

— Да что ты?

Ясно, что для него это шито белыми нитками.

— Ладно, тогда иди сюда. У нас тут есть секция, которая тебя заинтересует.

Ана поплелась за ним через лабиринт стеллажей с растениями, и он привел ее в отгороженный сектор, где стояло шесть столиков. Сверху свешивалась табличка: «Огород».

— Вот это да, даже не верится! — воскликнула Ана.

— Ну да, просто у меня было чувство, что ты скоро обязательно придешь, вот я и устроил этот уголок — специально для тебя.

Ана поняла, что он шутит. А вдруг нет?

— Что ж, спасибо большое, я польщена.

Финн широко улыбнулся и запустил пальцы в шевелюру. Жест, свойственный скорее девушкам, но у него это получалось по-мужски изящно и вместе с тем небрежно.

— Если серьезно, в это время года такая идея многим приходит в голову. Но большинство людей не умеют выращивать из семян, поэтому мы заранее готовим рассаду. Тебя что-то конкретно интересует?

Ана готова была представить тысячу этих «что-то конкретно», которых она хотела от Финна, но сумела сдержать порыв.

— Знаешь, Финн, дай мне просто набор для начинающих. Я серьезно… я полностью полагаюсь на твой опыт, — сказала она, глядя прямо ему в глаза.

Финн отвел взгляд в сторону. Сердце ее бешено заколотилось. Не слишком ли рано берет она быка за рога? Вдруг она его отпугнула, вдруг ему это не понравилось?

Она подумала, что он мог бы сказать что-то еще, но он молча стал брать со столов рассаду.

— Эй, Вик! — крикнул он молодому человеку, который что-то поливал из лейки. — Прикати тачку, слышь?

Ана молча стояла рядом, смотрела, как он работает, и никак не могла подавить беспокойную дрожь.

Через пару минут появился Вик с тележкой, и Финн принялся накладывать в нее рассаду.

— Ну вот, это у тебя будет базилик, киндза, розмарин, укроп, ромашка, — перечислял он, поглядывая на Ану через плечо. — Это что касается приправ. А здесь помидоры, кабачки, бобы, салат, перец, лук… Для начала хватит. Вик, отвези это к кассе. Я пробью чек попозже.

Вик весело повиновался и вместе с нагруженной тележкой испарился, и Финн с Аной снова остались одни.

— Не хочешь выпить чего-нибудь, чаю или кофе? У меня тут есть закуток, где можно посидеть. Заодно расскажу, как за ними ухаживать.

Ана облегченно вздохнула, и у нее отлегло от сердца. Она улыбнулась и только тут поняла, что стоит перед ним, как дура, и хлопает глазами. Надо срочно что-то ответить.

— С удовольствием.

— Отлично, иди за мной.

Финн повел ее к какой-то зеленой двери. Это был небольшой кабинет с компьютером, вдоль стены располагались длинный кухонный стол и раковина. Финн включил электрический чайник и снял с полки две кружки.

— Надеюсь, ты ничего не имеешь против мяты.

— Нет, замечательно.

— Хочешь посидеть вон там? — спросил Финн, открывая еще одну дверь.

За ней оказался небольшой дворик, полностью укрытый белым полотняным навесом, под которым стояли круглый деревянный столик и два плетеных стула.

— Я пока приготовлю чай. Устраивайся поудобней, я быстро.

— А это обязательно? Я и здесь могу подождать, с тобой. Что мне там рассиживать, когда ты тут трудишься?

— На свежем воздухе лучше, да и погода хорошая. Посиди, я сейчас.

— Ладно.

Ана уселась за столик и взяла полистать журнал. Потом подняла взгляд и через окно увидела, как Финн открывает дверцы шкафа, достает какие-то рекламные проспекты, ставит на поднос чашки, кладет ложечки. Вот он наливает чай, и руки его слегка дрожат… или ей показалось? Дверь наконец распахнулась, и Ана быстро опустила глаза к страницам.

— Вот и я, — сказал Финн, ставя поднос на стол.

— Дай посмотреть.

Ана встала, зашла ему за спину, приобняла за талию и взяла брошюрки, которые он держал в руке. Казалось, все произошло естественно, но, едва коснувшись его, она поняла, что это вовсе не так.

— Ну… — сказал Финн.

— Ну… — отозвалась Ана.

Они молча глядели друг другу в глаза. Слова-то у Аны были, тысячи слов вертелись на языке. Они выстроились в очередь с той самой минуты, когда произошло их знакомство, но как выпустить их на волю, она не знала, поэтому смотрела на Финна и молчала.

— Ну хорошо, — сказал он. — Вот смотри, это брошюрки с инструкциями, я тебе про них говорил, а вот тут даже план нарисован, видишь, показано, где что лучше сажать. Если есть вопросы, я с удовольствием отвечу…

— Нет вопросов… то есть если появятся, я позвоню.

Ана выдавила из тюбика в ложечку мед, опустила ее в чашку и размешала. А потом совершенно бессознательно вынула ложечку из чашки, сунула в рот и облизала остатки меда. Финн сразу тяжело задышал.

— Ана…

— Да?

— Можно задать тебе один вопрос?

— Конечно.

Финн улыбнулся, но Ана была не уверена, ей он улыбнулся или своим мыслям.

— Ты пришла сюда, чтобы действительно купить рассаду или чтобы встретиться со мной?

— Вот тебе на, Финн! Тебе не стыдно задавать такие вопросы?

«Черт возьми, — думала Ана. — Должно быть, у меня все на лице написано».

— Нет уж, не увиливай, давай прямо к делу. Жизнь и так коротка, не будем ходить вокруг да около.

Вдруг Ану охватила фантастическая уверенность в себе.

— А зачем, Финн? Ты ждешь, что я открою перед тобой карты, не зная, что у тебя на душе? Это нечестно.

Финн поднял обе руки, как бы пытаясь ее успокоить.

— Пожалуй, ты права, это нечестно. Ну хорошо, тогда скажу я. Я давно уже только о тебе и думаю. — Он снова запустил пальцы в шевелюру; видно, всегда делал так, когда нервничал. — С тех пор как мы встретились, я хожу как во сне, все падает из рук, такое чувство, будто чего-то не хватает. А вот теперь ты здесь, сидишь передо мной, я гляжу на тебя и удивляюсь — неужели это ты?

Она и не ожидала, что он наговорит так много, но у нее появилось отчетливое впечатление, что он не мог не выговориться.

— Это же безумие, — продолжал он, — я женат, ты замужем, я тебя совсем не знаю, но находиться рядом с тобой все равно что…

— Все равно что прикуривать, сидя на бочке с порохом, — закончила Ана.

Блеск, как только это ей пришло в голову? Молодец, Ана. Интересно, откуда у него взялось смелости на подобное признание? Такое чувство, будто лавина обрушилась, а она стоит и смотрит.

— Точно, — сказал он.

Их глаза снова встретились. У Аны захватило дух. Неужели у них все так серьезно? Она ничего не понимала в изменах, давно забыла, что такое свидание с мужчиной. Она думать не думала, что все произойдет так сразу. Но Финн прав, и теперь, когда они вместе, это ясно как день. Ей захотелось броситься ему на шею и поцеловать крепко-крепко. Но она не могла пошевелить ни рукой ни ногой: очень волновалась, нервничала. Он тоже. Так и сидели оба, сидели и смотрели друг на друга.

— Финн, я люблю мужа. Мы с ним вместе уже давно. Мы с ним как две лошади в одной упряжке, и нам хорошо вместе.

Финн должен знать, что она дорожит Джакобом. Должен знать, что она не шлюха.

— Раньше, давно уже, у нас с ним все было, как это сказать… горячо, понимаешь? А сейчас все по-другому. Тебе не кажется, что мы оба сошли с ума? Ни в какие ворота не лезет.

Финн, похоже, тоже пытался найти правильные слова. Не хочет смахивать на мерзавца, который постоянно обманывает жену.

— Еще как кажется! Безумие какое-то. Голова идет кругом, будто наркотиков накачался. Но ведь не накачался же…

— Финн, если б я могла с этим справиться, меня можно было бы считать самой сильной женщиной на планете.

Финн ласково рассмеялся, и снова оба замолчали. Ана понимала: это потому, что обоим надо быть очень аккуратными в выборе слов. Молчание не было неловким, в нем была надежда, может быть слегка приправленная печалью. Финн снова заговорил, и так серьезно, что Ана испугалась, готова ли она к этому.

— Ты же понимаешь, конечно, Ана, что теперь, когда мы выложили все друг перед другом, назад дороги нет. Но мы с Джинни вместе с шестнадцати лет, а дочке нет еще и трех. Что с этим делать, ума не приложу. Лучше всего держаться друг от друга подальше, по крайней мере, это честно, но…

— Нет, Финн, я этого не хочу.

— Да и я тоже.

Ана улыбнулась, протянула руку и накрыла его ладонь своей.

А потом настал черед для лжи и хитрости. В такой ситуации всегда все выворачивается шиворот-навыворот, а разум готов оправдать любые желания плоти. Из питомника в тот день Ана ушла еще более смущенной и взволнованной, чем прежде. Страсть по природе своей такова, что поглощает тебя целиком, постоянно терзает, не давая ни минуты покоя. Но с Финном все было иначе: его чувство словно окутывало ее плотным покровом, и жар в груди ее пылал ровным, спокойным пламенем. Ей хотелось поделиться с кем-нибудь своим чувством, хотелось кричать об этом всему миру. Она прижимала руки к груди, словно пыталась закрыть брешь, которую в ней проделало ее чувство к Финну, но оно рвалось наружу, и не было сил остановить его. Оно хлестало мощной струей, оно окрашивало собой все, что она ни делала, все, что она ни говорила.

В тот день они даже не поцеловались, даже не коснулись друг друга, если не считать того, что Ана дотронулась до его талии и накрыла ладонью его ладонь, лежащую на столе. Зато договорились на следующий день пообедать вместе.

Ана помнила, как вернулась домой с рассадой, помнила, как боязливо открыла дверь, опасаясь, что случившееся с ней крупными буквами написано у нее на лице. Но странное дело, при виде Джакоба у нее словно камень с души свалился. Оказалось, не так-то трудно все это скрыть. Вот тогда она ощутила, что ее словно разрубило надвое, она будто раздвоилась. Одно ее «я» жило обычной семейной жизнью: муж и сын, работа, дом; другое целиком принадлежало Финну. И на эту половину, кроме нее самой, никто не имел ни малейшего права.

С этой минуты Ана стала гораздо терпимей, добрей с окружающими. Но стоило ей почувствовать, что кто-то пытается проникнуть туда, где обитает ее другая половинка, она становилась крайне осторожной и сразу принимала защитные меры. Джакоб, достаточно хорошо изучивший жену, почувствовал в ней перемену, но когда попытался выяснить, в чем дело, она так рассердилась, что он тут же пошел на попятную, понимая, что кое в чем ему придется разбираться самостоятельно.

В тот день, когда они принялись копать грядки и сажать рассаду, Джакоб смотрел на Ану и изумлялся: как она старается! Откуда ему было знать, что, ковыряясь в земле, таская лейку, которой Финн не забыл снабдить ее, Ана чувствовала, что он словно стоит рядом и смотрит, как она работает: огород для нее стал олицетворением самого Финна.

На следующий день Ана с Финном встретились возле ресторана «Авалон» на Мабон-роуд — оба любили бывать в этом заведении. Было время обеда, в ресторане было полно народу и шумно, и они усердно принялись разыгрывать перед всеми спектакль.

— Кого я вижу! Ана, что ты здесь делаешь? — воскликнул Финн.

Он сиял от радости. Впервые Ана видела перед собой человека, который бы так радовался, встретив ее.

— А, Финн, добрый день! Да вот ходила по магазинам и проголодалась, есть хочу — умираю! С утра ничего не ела. А ты каким ветром? Ты один? А где… Джинни? — спросила Ана, слегка споткнувшись на имени его жены.

— Дома, где ей быть. Я тут поблизости консультировал кое-кого и подумал, что неплохо сначала перекусить, а потом возвращаться к себе. Хочешь, пообедаем вместе?

— С удовольствием. Терпеть не могу есть в одиночестве.

Оба понимали, насколько необходим этот спектакль, или, по крайней мере, думали, что понимают. Обоим казалось, что одного взгляда на них достаточно, чтобы догадаться, что они любовники. Им в голову не приходило, что каждый занят только собой и на них никто не обращает внимания.

Официантка провела их к свободному столику в дальнем углу, совсем далеко от окна — место почти идеальное. «Авалон», конечно, не самый шикарный ресторан города, зато один из самых оригинальных. В соответствии с названием он был обставлен в духе Средневековья, еще более ощутимом, поскольку ресторан располагался в старинном здании, которому было более сотни лет. Даже ножи здесь подавали какие-то совершенно примитивные. Но их все же подавали, то есть не слишком увлекались в воссоздании атмосферы седой древности.

Ана и Финн уселись. Оба чувствовали какую-то нервозность. Как ни называй их встречу, все-таки это было свидание. Ана взяла салфетку, встряхнула и положила себе на колени. Финн барабанил пальцами по столу.

— Ну… — начала Ана.

— Ну… — как эхо, откликнулся Финн.

— Кажется, мы повторяемся. Надо исключить это слово из нашего словаря.

— Согласен, — улыбаясь, ответил Финн.

Ана понизила голос, сознавая, что за соседними столиками тоже сидят люди.

— Господи, у меня такое чувство, будто я школьница. Словно прогуливаю уроки и родители могут меня застукать.

— У меня тоже. Кстати, в какую школу ты ходила?

— Да в нашу, авенингскую среднюю. Ты, наверное, ходил в какую-то другую. Откуда ты к нам приехал, Финн?

«Интересно, насколько легко он может раскрыться», — подумала она.

— Из Сан-Франциско.

Финн посмотрел в потолок, словно что-то пытался вспомнить. Ана залюбовалась его лицом, страстным и вместе с тем немного грустным. Очевидно, детские годы он вспоминал с удовольствием. По крайней мере, воспоминание о них не тяготило его душу.

— Мы переехали в Авенинг лет шесть назад. У меня здесь жила тетя, и мне всегда нравилось ездить к ней в гости. Мы были довольно близки: у них с мужем не было детей. Когда она умерла, то все оставила мне, включая и дом, впрочем довольно дряхлый. — Он грустно пожал плечами. — После смерти мужа она слегка помешалась. Помню, когда-то там было очень красиво, но чтобы восстановить все как прежде, нужна была куча денег. Я подумал-подумал и все снес, а на месте дома построил «Беллаверде». Уверен, ей бы понравилось.

— А я все думала, откуда у тебя эта земля. Теперь понятно. Так значит… Джинни тоже из Фриско?

Ана видела, что он напрягся, впрочем, совсем чуть-чуть.

— Господи, Ана, неужели мы тут для этого встретились? Чтобы я рассказал тебе про жену, а ты мне про мужа?

Она понимала, что этого вопроса задавать не стоило, но ей очень хотелось знать о нем все. Все до последней капельки впитать в себя и унести с собой, чтобы потом одной в тишине сидеть и думать об этом.

— Понимаешь, мне интересно узнать о тебе как можно больше. Все-все. Вы с Джинни вместе с самого детства, значит, она провела с тобой большую часть ьжизни, она — это огромная часть твоей жизни. Нездоровое любопытство здесь ни при чем. Я должна знать, почему… ну почему ты выбрал ее, почему остаешься с ней.

— Ладно, только давай условимся: сейчас поговорим, а потом никогда не будем касаться этой темы. Моя Джинни и твой Джакоб к нам с тобой не имеют никакого отношения.

Он замолчал, и Ана смотрела, как, поджав губы, он подыскивал слова.

— Я понимаю, это безумие. Но… не знаю почему, но мне не кажется, что мое чувство к тебе — это предательство по отношению к моей жене. Сама знаешь, сердцу не прикажешь. Но говорить о ней… вот тут, боюсь, есть некое предательство. Ей бы это не очень понравилось, мягко говоря.

Финну явно было не по себе, и, видя это, Ана успокоилась. Такому мужчине от природы несвойственно вероломство, даже если он предает человека, которому обещал быть верным.

— Хорошая мысль. Согласна, — кивнула Ана.

— Ну вот и ладно. Итак…

И Финн стал рассказывать ей о Джинни, о том, как в старших классах они начали встречаться — Финну тогда было еще шестнадцать. Жилось ей нелегко, детство было трудное, и было в ней что-то такое, что вызывало в его душе желание защитить ее. Рядом с ней он чувствовал себя настоящим мужчиной. Они окончили школу, поступили в Университет Сан-Франциско, где Джинни с ее практичным умом пошла на экономический факультет по специализации бухгалтерского учета. Он очень любил ее, по-настоящему, но как-то буднично, не очень-то стараясь узнать, что творится в ее душе.

— То есть если б ты спросила меня тогда, будем ли мы все еще вместе сейчас, я бы сказал, что ни в коем случае, — признался он. — Но быть вместе просто легче, чем разбежаться. Мы очень привыкли друг к другу.

Когда они переехали в Авенинг и открыли питомник, именно благодаря блестящему таланту Джинни считать деньги и ее деловой жилке бизнес пошел на лад. И опять же благодаря Джинни они не прогорели, что с Финном вполне могло бы случиться. Она строго контролировала, чтобы дебет всегда сходился с кредитом, ежесезонно закупала новые растения на выручку от продаж в предыдущем сезоне, всегда точно знала, какой суммой можно рискнуть, и всегда успешно делала скидки на непроданный товар, а также удачно пристраивала его даром.

— У Джинни есть одна черта, которую никто, кроме меня, не видит, — сказал он. — Люди не понимают ее. Мне кажется, они считают ее холодной и… что у нее тяжелый характер. Но на самом деле в ней много чувства, много любви. Ей не удалось подарить любовь родителям, и она дарит ее мне. Ну и Джени тоже. Я остаюсь с ней, потому что боюсь: что со мной, да и со всеми нами, будет, если я от нее уйду? Она женщина хрупкая, Ана, она мать моей дочери. Я ей многим обязан. Я люблю ее, очень люблю, но ответственность за счастье другого — тяжелая ноша.

Лицо Финна было печально.

Сердце Аны разрывалось: ей было жаль Джинни, у которой, судя по всему, жизнь была не сахар, но Ана и сердилась, ее приводило в бешенство, что слабость Джинни повисла на совести Финна тяжелым грузом. Он заслуживал в жизни гораздо большего, чем этот брак, скрепленный не любовью и свободой, а долгом и обязанностями.

— Ну, Ана, теперь твоя очередь: расскажи про своего Джакоба. Сдается, вы друг с другом вполне счастливы.

Ана ответила не сразу, задумавшись на минутку и пытаясь подыскать правильные слова. Да, она счастлива в каком-то смысле. Хотя сейчас, когда она думает об этом, правильней было бы сказать «довольна». На какое-то мгновение ей вдруг подумалось: уж лучше быть несчастной. Был бы, скажем, Джакоб горький пьяница или бил бы ее смертным боем — хоть какое-то оправдание тому, что она сейчас сидит в этом ресторане с чужим мужем.

— Пожалуй, в каком-то смысле счастливы. То есть я хочу сказать, да, я люблю Джакоба, хотя не уверена, что была когда-нибудь в него влюблена. Но нам хорошо вместе. Помнишь, что сказал Джибран в своей книге «Пророк»? «И пусть в твоей близости нам будет не тесно», кажется, так. Так вот, в нашей близости нам уж очень не тесно. Мы поженились рано, совсем молодыми, но остаемся все такими же, и жизнь нас не развела. В наших отношениях слишком много свободы, чтобы мы полностью принадлежали друг другу, живем каждый сам по себе, у каждого свои дела. Мне кажется, поэтому я и вышла за него. Знала, что он никогда не станет и пытаться командовать мной.

— Думаешь, он никогда тебя не обманывал?

— Вообще-то мог, но, если это так, я не хочу ничего знать об этом, и, насколько могу судить, это ни в коей мере не может повредить нашему браку.

— А ты?

Вот он наконец, этот вопрос, он висел над каждым сказанным ими словом как дамоклов меч, и оба понимали, что рано или поздно он просвистит между ними и надо будет на него отвечать.

— Нет, никогда. А ты, Финн, как ответишь на тот же вопрос?

Финн опустил глаза и стал внимательно рассматривать свои руки. Впрочем, глядя на этого полного сил мужчину, ясно было и так.

— Бывало. Я не горжусь этим, но… Мне же нужно иногда общаться с нормальными женщинами, понимаешь? Джинни способна целыми днями почти не разговаривать со мной. Бывают дни, когда она с утра до вечера ворчит, как старуха, вечно мной недовольна, делает все, чтоб я считал себя пустым и никчемным человеком. Прежде я думал: зачем это ей? Теперь мне кажется, она надеется, что тогда я стану считать, что я хорош только для нее, а для других — пустое место. А бывают и светлые дни, она как будто спохватывается, что была совершенная стерва, и готова задушить меня своей любовью. Но все равно это не то, как-то с натугой, будто она играет роль — роль примерной жены.

Ана откинулась на спинку стула. Финн рассказывал так, что легко было невзлюбить эту женщину, может быть, даже слишком легко. Но тут есть о чем подумать, а это для Аны было очень важно. Семейные неурядицы тревожат его, он не отмахивается от них, а хочет в этом разобраться. Ее обеспокоили, конечно, его измены, но не очень, она его понимала.

— Значит, у тебя были и другие женщины, — сказала Ана.

Это был не вопрос, а утверждение, ее интересовали подробности.

— Понимаешь, хотелось с кем-то близости, но чтобы у нас не было общего прошлого. — Он помолчал, продолжая с несчастным видом разглядывать свои руки. — Это бывало не раз, но не подумай, я не бегаю за каждой юбкой. Просто это помогало понять, какими должны быть нормальные отношения и что на самом деле происходит в моей семье. Я понимаю, это все так запутанно, но… Я вот что скажу тебе, Ана, если бы мне от тебя нужен был только секс, я бы занялся этим еще вчера в питомнике. Во всяком случае, постарался бы. Тут все намного сложней. Я сам еще не знаю, чего от тебя хочу, просто спать с тобой или чего-то еще. Боюсь, что мне надо больше.

Тут, к счастью, подошла официантка, и задушевную беседу пришлось прервать. Ана переживала, что разговор принял не совсем правильное направление. Но что оставалось делать?

— Послушай, Финн, секс сексом, — сказала Ана, когда официантка удалилась, — но есть тысячи других видов предательства. Мысленно я уже изменяла Джакобу… а то, что я сижу тут и выворачиваю перед тобой душу, это не предательство? Я тоже не знаю, что делать. Я очень хочу быть с тобой, но было бы просто глупо прыгнуть к тебе в постель прямо сейчас. Не надо спешить, надо осознать наше чувство: страсть это или нечто большее? Способно ли оно по-настоящему изменить нашу жизнь?

Финн смотрел на нее ласково, но в его взгляде мелькнула тень сомнения. Ана понимала, что здесь не существует единственного «правильного пути». Да и мысль о том, что ее просто водят за нос, тоже беспокоила ее.

— Пожалуй, ты права, — тихо сказал он, — но если продолжить тему, ты говоришь о начале серьезных отношений, Ана, а это гораздо большая ложь, по крайней мере я так считаю, чем случайное свидание в мотеле. Ты готова к такому обману?

Разве можно быть готовым к таким вещам? Конечно не готова. Но она желала этого.

Ана наклонилась к нему поближе, совсем чуть-чуть:

— Да, если и ты готов. Потому что знаю: если я сейчас уйду от тебя, потом буду жалеть. А я этого не хочу. Пусть все идет, как идет, посмотрим, чем закончится.

Последние слова Ана подчеркнула кивком.

— Может, увидим, что это просто симпатия, и останемся друзьями, — продолжила она, — или поймем, что здесь нет ничего, кроме секса… а может, окажется что-то большее… Я не знаю, но нам надо это узнать вдвоем.

— Ну вот и хорошо, — сказал Финн слегка раздраженным голосом и тяжело вздохнул.

Следующие несколько недель Ана с Финном встречались при каждой удобной возможности. Отлучаться из дому было не так-то просто, так же непросто было придумывать правдоподобные поводы. По телефону они не говорили ни разу, писем тоже не посылали ни по электронной почте, ни на бумаге. Встречались всегда в одном и том же месте. Если один не приходил, другой отделывался лишь легкой досадой. Всегда был шанс будто для случайной встречи, чтобы назначить свидание на другое время.

Они старались не прикасаться друг к другу, вместо этого дарили тепло словами: их разговоры делали то, что не под силу никакому сексу. Уже скоро оба поняли, насколько они близки, хотя все еще не могли найти подходящее слово и обозначить свои странные отношения. Но в один прекрасный день все переменилось: Ана вдруг поняла, что платонические встречи ее больше не устраивают, и события этого дня послужили толчком тому, что потом последовало.

Родительница ее ученика принесла ей в подарок орхидею, как ей показалось — очень редкую. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: надо подарить ее Финну. Он больше способен оценить эту красоту, и в его заботливых руках цветок наверняка проживет дольше. Во время перерыва на обед она села в машину и помчалась в «Беллаверде».

Войдя в питомник, Ана прежде всего сделала так, чтобы он ее заметил. Он занимался с одним из посетителей, и она с независимым видом прошла мимо, неся в руке завернутый в папиросную бумагу цветок. Улучив момент, когда никто не видит, она юркнула к нему в кабинет. Через несколько минут дверь открылась, и при виде Финна Ану охватило знакомое чувство, будто в груди что-то сжалось.

— Приятный сюрприз! Ты что, сегодня разве не на работе? — спросил Финн, подходя к ней.

— Перерыв. У меня мало времени, но мне захотелось забежать и сделать тебе маленький подарок.

— Подарок? Мне? С чего это вдруг?

— Заслужил. — Губы ее сами собой улыбнулись, с этим она не могла ничего поделать. — Ты же знаешь, я постоянно думаю только о тебе. Готова воспользоваться любым предлогом, только бы увидеть тебя. Ну-ка, разверни.

Финн взял сверток и нежно поцеловал ее в лоб. Потом осторожно развернул бумагу.

— Господи, какая красота! Этот сорт называется «ванда», верно? Трехцветная. Откуда это у тебя?

— Родительница принесла. Кажется, уже много лет занимается орхидеями. Достала семена в клубе садоводов-любителей. Нравится?

— Еще как. Спасибо тебе.

Финн поставил горшок и прикоснулся ладонью к ее щеке. Она закрыла глаза.

— Поставлю ее так, чтоб отовсюду было видно, она будет напоминать мне о тебе.

Его ладонь жгла ей щеку, и Ана не выдержала:

— Финн, я… ты только не смейся, но я… мне очень хочется почувствовать, как ты пахнешь. Ты не против?

Финн ничего не сказал, но сделал шаг назад и поднял брови. Ана протянула руку к воротнику его рубахи, надетой поверх футболки. Пальцы ее коснулись его шеи, залезли под футболку и оттянули ее. Она сделала два шага вперед, подойдя к нему почти вплотную. Приблизила нос к воротнику и втянула воздух. Все так же держа оттянутой футболку, она зашла ему за спину и понюхала его покрытую маленькими волосками шею. Финн часто и глубоко задышал.

Ана снова встала к нему лицом и слегка улыбнулась. Повернулась спиной, прислонившись к его груди. Финн попытался ответить на ее ласку, но Ана увернулась. Она еще не закончила. Его правую руку она положила себе на бедро. Потом нежно и аккуратно подвернула рукав до самого локтя. Обеими руками взяла его руку и обнюхала от локтя и до ладони, задержалась на запястье, прижалась к нему носом и губами и глубоко втянула в себя воздух. Совсем не думая о последствиях, лизнула голую кожу. Вены на его запястье были похожи на зимнее дерево, и она два или три раза провела по ним языком. Финн вздохнул и потянул ее к себе.

Ана открыла глаза. Финн наклонился и медленно поцеловал ее лицо и шею. Она уже была почти в обмороке. Ощутив на своих губах его губы, она вздрогнула, на мгновение застыла, а потом всем телом прижалась к нему. Поцелуй, сначала мягкий и нежный, скоро стал горячим и страстным. Финн поднял ее на руки и понес к столу. Она обхватила его, пальцы запутались в его волосах. Желание было столь ошеломляющим, что она совсем забыла, где находится. Однако что-то заставило ее очнуться, и интерьер крохотного кабинета Финна вернул ее к реальности.

— Финн, милый, не надо… пожалуйста.

Он остановился и посмотрел на нее:

— Ана, ради Христа, не проси меня об этом.

— Финн! — Она выскользнула из его объятий. — Я не хочу, чтобы это случилось здесь. Во-первых, сюда могут войти, а во-вторых, мы с тобой заслуживаем большего, чем пятнадцать минут на столе. Перестань, я хочу, чтоб ты был весь мой, чтоб это длилось часами. Ты подумай, как я после такого пойду сейчас к детям?

— Ана, я люблю тебя. Ты что, мне не веришь?

— Ты меня не понял. Дело не в тебе, просто сейчас не время и не место, вот и все.

— А когда будет время и место? — В голосе Финна звучало неподдельное страдание. — Ана, я хочу тебя, я так сильно хочу тебя, что это меня угнетает. Если не здесь, то где? Где эти твои часы, когда мы будем вместе, они что, появятся сами собой, по мановению волшебной палочки?

— Мы, кажется, договорились, что не станем ничего предпринимать, пока не решим, каковы будут последствия и что делать дальше. — Она, не отрываясь, смотрела ему в глаза. — Ты собираешься бросить Джинни, да, Финн? Я уже отдала тебе сердце и душу, мое теперь только тело. Если я и его отдам тебе, с чем я останусь? Как мне вести себя с мужем, если у меня ничего для него не будет? Сделав этот шаг, надо делать и следующий… надо идти до конца. Перестать лгать окружающим и скрываться, а быть по-настоящему вместе. Ты к этому готов, Финн?

Он уже отошел от нее и хмуро смотрел в сторону.

— Не знаю, Ана, — сказал он, избегая ее взгляда.

— Вот и я тоже не знаю, но… я…

Ана замолчала, хотя понимала, что должна высказать мрачную, ужасную мысль, беспокоившую ее в последнее время. Мысль, которая вначале смутно маячила в ее сознании, но с каждым днем приобретала все большую отчетливость. Она потерла пальцами под глазами, бессознательно пытаясь разгладить тонкие, почти невидимые морщинки.

— А что, если мы обречены, Финн? Вдруг мы с тобой поступили дурно? Нет, в том, что мы полюбили, ничего дурного нет. Но ложь, предательство — вот ведь что ужасно, с какого боку ни смотри. Ну хорошо, между нами возникло большое чувство. Но ведь каждый день, каждый божий день с этой тайной в груди мы приходим домой, в семью. Ложимся в постель с другим человеком. А если он или она узнают, что, лежа с ними, мы с тобой хотим только одного: чтобы вместо них рядом был тот, кого любишь… ведь это убьет их. Разве есть во Вселенной закон, чтобы за такие поступки вознаграждать… как это там? «И жили они долго и счастливо»? Разве мы это заслужили?

В кабинете повисла гнетущая тишина. Слова Аны звучали зловеще, как проклятие. Возможно, нечто подобное приходило в голову и Финну, но он никогда бы не произнес этого вслух. Зачем она говорит ему такие вещи?

— А дальше что, Ана? Делать-то что будем? — раздраженно проворчал он.

— Не знаю. — Глаза ее наполнились слезами. — Я знаю одно: я люблю тебя и так дальше продолжаться не может. Это ненормально. Надо что-то менять.

— Да. Но что?

Но больше говорить Ана не могла. Она лишь покачала головой и вышла.

Как долго тянутся часы, оставшиеся до вечера. Учить двадцать девятилетних детишек и в более благоприятное время нелегко, хотя и интересно. Но в тот день, лишь прозвенел последний звонок и дети выбежали из класса, она мешком повалилась на стул и уронила голову на большой дубовый учительский стол. Впрочем, ей тут же пришла блестящая мысль: стоит пройтись по магазинам, и настроение поднимется — такая терапия всегда работала безотказно.

Ана поставила машину напротив мастерской Джасти Блюхорна ровно без пятнадцати три. Она знала, что, если она потратит небольшое состояние на пару туфель, это вряд ли смягчит мучительно-острое чувство вины. Но она также знала, что в красивых туфлях у нее поднимется настроение, она будет чувствовать себя неотразимой, они даже прибавят ей оптимизма. И, испытав это чувство, о другом Ана просто на время постарается забыть.

Пройдя через голландскую дверь мастерской Джасти, Ана закрыла глаза и с удовольствием вдохнула прекрасный запах кожи, красителей и чего-то еще — неуловимо чудесного, экзотического, названия которого она не знала. Оказавшись лицом к лицу с огромным количеством прекрасных туфелек, она сразу испытала подъем духа.

— Здравствуй, Ана.

Она широко открыла глаза и застенчиво улыбнулась.

— Здравствуйте. Как поживаете?

— Не сказать, чтобы очень, в отличие от тебя, — ответил Джасти и сощурился, присматриваясь к ней. — У тебя такое лицо, будто крылья за спиной выросли. Должно быть, у тебя все хорошо.

Ана знала Джасти давно и понимала, что раскрывать перед ним душу было бы очень неблагоразумно. Его интуиция была сверхъестественна.

— Жизнь — штука хорошая. Но… непростая, — уклончиво ответила она.

— Наверное, потому и хорошая.

Ана только улыбнулась в ответ. Нет уж, больше ему не удастся выудить из нее ни одного лишнего словечка. Она и так сморозила насчет сложности жизни и теперь бранила себя за это. Но Джасти не был бы самим собой, если б не умел заставлять людей говорить то, чего порой и в мыслях не было.

— Ну, чем сегодня могу служить? Какие проблемы? — невинным тоном спросил он.

— О, проблем никаких, — живо ответила Ана. — Просто хочу купить у вас туфельки. Что-нибудь красивое и абсолютно фантастическое. И ради бога, не спрашивайте зачем. Есть такая терапия, и сейчас я хочу ее попробовать.

Джасти отступил на шаг назад.

— Ана, я помню тебя еще девчонкой.

— Я это прекрасно знаю, Джасти.

— У тебя все на лице написано, девочка. Нет-нет, молчи-молчи, я просто хочу, чтоб ты знала, что мне все известно.

Ана подавила раздражение. Какая самонадеянность!

— Конечно, Джасти, — сказала она, смиряясь перед его самоуверенностью. — От вас разве что скроешь? Но к концу дня вы что-то уж очень сдержанны. Ну, показывайте, что у вас есть.

Она села и скинула свои туфли.

— Если б я был человек рассудительный, я бы предложил вот эти мокасинчики шоколадного цвета, — сказал он, взял в руки совершенно роскошные туфельки и сразу положил их на место. — Но как и у всякого сапожника в моем возрасте, да еще в это время суток, рассудительности во мне ни на грош. Поэтому посмотри-ка сюда.

Жестом волшебника он словно из воздуха вынул и поставил перед ней туфельку. Из черной змеиной кожи, с овальным отверстием на носке, на очень небольшой платформе и на шпильке.

— Ой, какая красивая, просто чудо!

Ана проворно сунула в нее ступню, и, конечно, туфелька оказалась в самый раз. Кстати, Джасти никогда не задавал посетителю вопрос о размере. И в его мастерской примеряли всегда только одну туфлю, если, конечно, не собирались купить еще пару.

— А где вторая?

— Ты уверена? Эти туфельки стоят серьезных денег, — прямо, без экивоков предупредил Джасти.

— Давайте, Джасти, давайте другую.

Старик сделал круглые глаза и с нижней полки достал ее близняшку.

— Беру.

В таких туфельках чувствуешь себя так, словно на улице все мужчины сворачивают на тебя шеи и у них от восхищения едет крыша. Словно ты провела упоительную ночь любви и у тебя в душе все поет. Нечто подобное Ана испытывала благодаря Финну. Но с Финном под руку по улице не пройдешь, зато в этих туфельках — запросто.

— Вот и хорошо, Ана. — Голос Джасти смягчился. — Всякая женщина заслуживает хотя бы одной пары туфелек, в которых ходят плохие девчонки.

Ана выудила из бумажника кредитную карточку и вручила сапожнику. Ценой она не интересовалась, еще чего не хватало. Это было бы отвратительно. Она прикрыла глаза, вспоминая, что ей пришлось пережить за день: Расс, Джакоб, Финн, работа, проверка тетрадей. Ах да, за эти несколько блаженных минут в мастерской стресс как рукой сняло, но теперь все это снова обрушилось на нее.

Джасти протянул ей старинный поднос, а на нем распечатку счета, чтоб она подписала.

— Что с тобой?

— Да нет, ничего особенного. — Она вздохнула. — Дел много — просто голова кружится. Иногда чувствую себя как… ну не знаю, как выжатый лимон, времени ни на что не хватает. Столько дел, и все срочные. Вы меня понимаете?

— Конечно, дорогая.

Джасти помог ей встать и, подбадривая, положил руку на талию, словно собирался пригласить ее на танец.

— Но не забудь, что на тебе теперь эти туфельки. Кто их носит, тот времени не раб. Это ему не к лицу. Так что расслабься и ни о чем не думай.

Ана засмеялась и поцеловала его в щеку. Вышла на улицу, услышала, как за спиной зазвенел колокольчик двери. Села в машину, откинула голову на спинку сиденья. Посмотрела на часы и постучала по циферблату. Без четырнадцати минут три — значит, у Джасти она пробыла ровно минуту. Ана охнула, но тут же подумала, что надо отдать часы в починку. Потом посмотрела на часы на приборной доске. Так же без четырнадцати. Ана потрясла головой. Кажется, она сходит с ума.

Ситуация вырисовывалась непростая, и в одиночку тут не справиться. Требуется беспристрастный взгляд постороннего человека. Ана твердо решила рассказать об этом еще кому-нибудь, и у нее словно гора с плеч свалилась. Да, ей нужна помощь, и Ана точно знала, где она может ее получить.

Сыну Ана сказала, что ему придется остаться в школе на продленку, часа на два. Его это не обрадовало, но и не огорчило, он встретил новость со стоическим равнодушием, какое пристало скорее старичку, нежели пацану, которому нет еще и десяти. Здесь виновата только она, ее чувства к Финну отодвинули Расса несколько в сторону. Ну и он, в свою очередь, стал от нее все больше отдаляться. Так, глядишь, и сына можно потерять. Уходя, она чуть не задушила Расса в объятиях, оставив щеки сына мокрыми от поцелуев. Сказала, что любит его, и он, интуитивно чувствуя ее состояние, терпеливо выдержал процедуру бурного прощания, даже не пытаясь сопротивляться.

Магазин Отам Авенинг находился недалеко от школы. Ана оставила машину на ближайшей стоянке, закрыла глаза и протерла их. Она знала, что поступает правильно, но стоит только рассказать про себя и Финна кому-нибудь третьему, очарование исчезнет, чудо их отношений превратится в обыкновенный адюльтер. Ана была уверена, что ее связь с Финном не имеет ничего общего с пошлой реальностью, но ужасно боялась, что Отам именно так это и воспримет.

День был самый подходящий для секретов: небо надежно укрыто серыми облаками, и до ночи рукой подать. Ана легко преодолела четыре ступеньки, ведущие в «Рощу Деметры». Прибытие ее возвестил трезвон колокольчиков. Она давно уже заметила, что лишь окажешься здесь, как мышцы сразу расслаблялись и бессознательно стискивались челюсти.

Ана застала подругу за работой: она наводила порядок на полке, а у ног ее крутилась кошка.

— Ну вот наконец-то и Ана пришла! — не оборачиваясь, воскликнула Отам. — Давненько тебя здесь не было. Чайник скоро закипит. Давай-ка на кухню, завари чай.

— Мисс Телепатка-Хвастунья, — весело отозвалась Ана.

Она была рада встрече со старой подругой, от тревоги не осталось и следа. Через закругленный коридор она прошла в знакомую кухню, где густо пахло эвкалиптом и гвоздикой. Ана знала, где что лежит: еще девочкой она приходила сюда чуть ли не каждый день. Она достала из шкафа поднос и выставила на него все, что нужно для чаепития. Вернувшись, она увидела, что Отам уже сидит в своем любимом, обитом зеленым бархатом кресле. Ана поставила поднос на маленький столик и села напротив.

Как и остальные жители Авенинга, сколько Отам лет, Ана понятия не имела. О ее возрасте ходили легенды. Выглядела она вполне ничего, правда, молоденькой не назовешь, но в общем женщина в самом соку. Отам утверждала, что в ее жилах течет кельтская кровь, хотя дедушка ее был голландец, а бабушка чистокровная индианка. Видимо, от них она унаследовала свою экзотическую внешность: иссиня-черные волосы, подстриженные как у эльфов, зеленущие глаза, высокие, остро торчащие скулы. Сегодня на ней был свитер с высоким воротом и прямые брюки во вкусе Одри Хепберн.

Отам посмотрела на Ану немигающим взглядом:

— Скажи честно, почему так долго не приходила?

— Ну вот, начинается. Возникла небольшая проблема, надеялась, что смогу справиться сама, но похоже…

— Успокойся, я не собираюсь устраивать тебе допрос. Просто хочу, чтобы ты поняла, что к чему. Мы с тобой кто? Женщины. И если у нас есть проблемы, мы должны встречаться и решать их вместе. Это для нас закон. Мы же не мужчины, это они держат все у себя внутри. А ты идешь против своей женской природы, все для себя усложняешь. Ну, признайся. Влюбилась? У тебя это на лице написано.

Ана молчала: а что говорить, и так все ясно. И почему она сразу не рассказала Отам?

«Может быть, — подумала она, — все казалось одновременно и хорошо, и плохо отчасти потому, что держала в секрете. В общем, Отам права, самое время поговорить».

— Ну да, влюбилась, но я… все вышло как-то само собой. Сначала думала, что это так, пустяки, увлечение, ничего страшного.

— Ты говоришь чепуху, Ана. Ты все поняла сразу, как только увидела Финна Эммерлинга, и, скажу тебе честно, это меня не удивляет.

Отам отхлебнула из чашки.

— Не удивляет?

Ана не стала спрашивать, откуда Отам узнала, что она влюбилась, да еще именно в Финна. Ей хотелось верить в чудеса, а уж Отам на такие дела была мастерица.

— Господи, да конечно, — ответила Отам. — Пойми меня правильно, но твой Джакоб мне очень нравится. Человек он неплохой и тебе подходит… но я с самого начала знала, что в духовном плане он тебе не пара. Мне очень неприятно это говорить, глупое словечко, и звучит как-то глупо, но другого не скажешь. И еще я знала, что рано или поздно ты встретишь человека как раз по душе, ровню, так сказать. Ведь ты, Ана, женщина сильная.

— Да какое там, совсем раскисла, меня можно голыми руками взять, — отмахнулась Ана.

— Ох, Ана, — ласково сказала Отам, — с этим делом в одиночку не справишься. Кстати, как, получается?

Глаза Аны наполнились слезами. Она ведь ждала от Отам нотаций, а получила только любовь и сочувствие и оказалась не готова к этому.

— Погоди плакать, Ана. Все идет нормально. Ведь любовь, как говорится, зла, да и подстерегает неожиданно. Такова жизнь, ничего не поделаешь. Человек ты хороший, иначе не пришла бы сюда за помощью. Я слышала, вы с мужем неплохо ладите, а как у него?

Ана попыталась вспомнить все, что ей рассказывал Финн.

— Неприятно говорить об этом, но, кажется, не очень, если не сказать хуже… и я тут ни при чем, — покачала она головой. — Отам, я совершенно запуталась и не понимаю, что делать. Ведь у меня все хорошо, ты это знаешь, я счастлива с Джакобом и Рассом. Я люблю их. Мы дружная семья. Но я с ума схожу по Финну и готова сбежать с ним хоть на край света. — Она сплела пальцы, пытаясь разобраться в своих чувствах. — Мы с Финном еще не… ну, ты понимаешь, еще не близки до конца. Но все идет к этому. Знаю, это звучит смешно и нелепо, но мне больно, физически больно оттого, что нет возможности быть с ним, у меня внутри все горит. Но если мы сделаем этот шаг, назад дороги не будет. И по отношению к Джакобу и Джинни это несправедливо. Они такого не заслужили.

Ана отвернулась. Ей было что еще рассказать, на душе накипело, но она вдруг ослабела, нужные слова не находились. Оставалось только надеяться, что Отам и так поймет, ее опыт и интуиция подскажут какой-нибудь выход.

— Ну хорошо, — произнесла Отам. — Скорее всего, тут все дело в том, что это у вас случилось не ко времени. Знаешь, милая, мне хочется оправдать тебя. Ты не сделала ничего плохого… пока. Любовь — это дар богов, и ты была удостоена его дважды, значит, тебе очень повезло. Но любовь — штука непростая, у всех это происходит по-разному. Твоя любовь к Джакобу — вещь прочная и надежная. А к Финну? Это настоящее, искреннее и чистое чувство, которое даруется человеку свыше. И разумеется, это не проходит безболезненно. У всякой медали две стороны, у счастья тоже есть свои темные стороны.

Ана слушала подругу, и ей становилось все лучше. В голове прояснилось, впереди забрезжила надежда выйти из тупика, в который она попала.

— А теперь поговорим о времени, если не возражаешь.

Отам поставила чашку на стол.

— О времени? Но…

— Время — вот главное препятствие, с которым вы с Финном сейчас столкнулись. Есть два типа времени: то, которое создаем мы сами, и то, которое создает нас. Свой день мы организуем в соответствии с первым и думаем, что мы умные, если создали такую структуру времени, по которой вертится весь мир. И вот мы мчимся, стараясь поспеть за этим временем, и нам постоянно не хватает в сутках часов.

— Но, Отам, какое ко мне все это имеет отношение? К нам с Финном?

Отам пропустила ее вопросы мимо ушей и продолжила:

— Но второй тип времени — тот, где есть чудеса, магия, это время живет в нас самих. Оно измеряется механизмом биологических часов, которые сообщают нам, когда пора спать, когда принимать пищу, когда размножаться и так далее. Если шкалу этих часов расширить и наложить на процессы в природе, они скажут, когда сажать или сеять, когда собирать урожай, когда заниматься заготовками и запасать на будущее. Вот в этом времени и живет твоя любовь к Финну: здесь нет ни секунд, ни минут. А твоя жизнь с Джакобом устроена по законам времени, сотворенного человеком. Как же примирить одно и другое?

— Не знаю. Поэтому я и пришла к тебе.

— Ана, золотко, ты же понимаешь, что мне это не под силу. Сделать это можете только вы с Финном. Но я скажу тебе вот что: настоящего счастья не бывает за счет страданий другого.

Вот оно, как раз этого и боялась Ана. В чем смысл тогда причинять близким столько боли и страданий, нести столь тяжкие разрушения, если в конце концов они не будут вместе? Бессмысленно или безнадежно — и бессмысленно, и безнадежно — ей это вдруг стало ясно как день. В долю секунды страстное желание найти выход из тупика превратилось в злость. Вся ситуация показалась ей столь несправедливой и ложной, что она бессознательно стиснула кулаки.

— Вот так, значит? Твои «боги» решили осчастливить меня этим даром, а я не могу им воспользоваться? Это жестоко, Отам. — Злость ее нарастала, Ана уже не могла совладать с нею. — Значит, я живи своей жизнью, он своей, и оставайся оба навек несчастны, так, что ли? Будем потихоньку сходить с ума, чувствовать себя обиженными, это падет на головы наших супругов и детей, и мы в конце концов превратимся в ничтожных нытиков и мизантропов? — Ана яростно помотала головой. — Да, Отам, я, как ты говоришь, неплохой человек, но не настолько. И я не собираюсь всю жизнь плакать о том, что Джинни Эммерлинг счастлива с моим мужчиной.

Отам сжала губы.

— Ана, прекрати, ты все еще мыслишь в категориях времени, в котором привыкла жить. А нам отпущено ровно столько, чтобы мы успели совершить в жизни то, что нам положено.

— О чем ты говоришь? Чтобы быть с Финном, я что, должна дожидаться следующей жизни? Не согласна.

— Все может быть, — пожала плечами Отам. — Я, конечно, не очень верю в реинкарнацию, если честно. Если вам суждено быть вместе в этой жизни, ваши природные часы и мировой порядок откроют вам путь… правда, пока этого не случилось.

— Отам, я люблю его. Я не могу не любить его, это не телевизор, который можно в любую минуту выключить. Я думаю о нем постоянно, каждую минуту, с утра до вечера. А теперь, когда мы с ним открылись друг другу, назад дороги для нас нет.

Отам наклонилась к подруге и заглянула ей прямо в глаза:

— Позволь задать тебе один вопрос, Ана. Что для тебя в жизни самое главное?

— Сын, — не задумываясь, ответила Ана.

— Вот! И держу пари, то же самое ответил бы Финн про свою дочь. Значит, для вас обоих на первом месте эти двое, ваши дети. Здесь пахнет предательством, милая моя, причем нешуточным, изменой, и не только супружеской, но и по отношению к детям. Я тебя не осуждаю. Где тебе это видеть, ты была слишком близко. Но именно здесь ты оказалась не права. Боюсь, все эти ваши тайные встречи, хитрости и вранье наделали много вреда. Я бы сказала, загрязнили, если не осквернили все, да, именно так.

Ана понимала, все, что говорит Отам, — правда, но, слушая горькие слова, не могла сдержать слезы.

— Тут уже ничего не исправишь, — продолжала Отам. — Теперь надо искать выход из создавшейся ситуации. Мне кажется, я знаю, как помочь тебе… но мне надо было прежде всего сказать тебе правду, я же твоя подруга, хотя я догадываюсь, как это больно выслушивать.

— Нет. То есть да, это больно слушать. Но… я же понимаю, ты это делаешь из любви ко мне. — Ана с трудом сдерживала отчаянную надежду. — Так ты говоришь, что знаешь, как мне помочь? Это правда, Отам?

Отам, кажется, пребывала в нерешимости.

— Ну хорошо. Поговори с Финном, и приходите ко мне. Я расскажу, как вам действовать дальше, обоим, так будет лучше, чем передавать через тебя, получится испорченный телефон. Договорились?

От радости у Аны голова пошла кругом. Отам она верила, как самой себе, раз та убеждена, значит, все устроится лучшим образом.

— Дай мне пару дней, — продолжала Отам, — а потом… В общем, посмотрим. А теперь иди к сыну, небось заждался. Да и у меня много работы.

Они встали, Отам проводила Ану до двери. Уже уходя, Ана обернулась:

— Отам, что бы ни случилось, получится у тебя или нет, я хочу, чтоб ты знала… ты уже помогла мне. У тебя добрая душа, ты настоящий друг, слов нет, как много для меня значил сегодня разговор с тобой.

— Знаю, знаю, — сказала Отам и крепко ее обняла.

На душе у Аны стало совсем тепло и легко, и она вышла в полной уверенности, что правильный выход будет найден.

С легким щелчком дверь перед Отам захлопнулась. Безумием было обещать такое, но что еще оставалось делать? Фамилия Аны стояла в ее списке. Нельзя допустить, чтобы всю свою фантастическую энергию эта женщина направила на решение презренных и низких житейских неурядиц.

Неожиданно все приняло запутанный и неприятный оборот. Свои потребности Отам эгоистично выдвинула на первое место, а проблему подруги решала как бы заодно. Но с другой стороны, возможно, ее эгоизм приведет к тому, что все образуется. Она убьет сразу нескольких зайцев: спасет оба брака, сразу шестерых сделает счастливее и проверит заодно способности Аны. Чувство вины все же оставалось, но она понимала, что делает это к лучшему. Вот только бы кошки на душе не скребли, тогда было бы совсем хорошо.

На следующий день Ана сделала то, чего не делала никогда: позвонила Финну в «Беллаверде». К счастью, трубку взял именно он.

— «Беллаверде», — услышала она его печальный голос, и у нее забилось сердце.

— Привет. Это я.

На другом конце провода повисла секундная пауза. Ане показалось, что она длилась несколько минут.

— Привет, — отозвался он.

«Кажется, он улыбается», — подумала Ана.

— У тебя есть свободная минутка? Надо поговорить.

— Да, я как раз в кабинете, разбираюсь с утренней доставкой. В чем дело?

Во рту у Аны пересохло, сердце забилось еще сильней. Чего это вдруг она испугалась? Она взрослая женщина и, что бы ни делала, в одобрении Финна не нуждается.

— Ну, для начала… тебе, скорей всего, не понравится то, что я скажу, но ведь надо же было что-то делать. Вчера все было так… трудно, и я поняла, что мне нужна помощь.

— Ты кому-то все рассказала, я тебя правильно понял?

Ответное молчание означало «да».

— Господи, Ана, какого черта ты это сделала? — Голос Финна в трубке звучал очень сердито. — Ну и кому же?

— Финн, я не собираюсь с тобой пререкаться, — задыхаясь, произнесла Ана. — Скажу только одно: я сделала все как лучше. И для меня, и для нас обоих. Уж больно муторно было на душе, мне нужно было с кем-то поговорить. И я поехала к Отам Авенинг. Она моя лучшая подруга, мы с ней уже много лет вместе, она очень мудрая женщина. Я ей полностью доверяю. Так вот она говорит, что может нам помочь.

Финн молчал, и Ана поняла, что он пытается переварить услышанное. Отам знали все, и ни для кого не было секретом, что она фактически является городской знахаркой. Ана надеялась, что он поймет: беседа с Отам все равно что беседа со священником или консультация с любым другим специалистом по духовным проблемам.

— И что это будет за помощь? — наконец спросил он.

— Она не сказала. Она хочет поговорить с тобой и со мной лично, поэтому я и звоню. Ты можешь выкроить завтра время сходить к ней? У меня будет выходной, поэтому…

— Да, пожалуй, смогу отлучиться в обед, скажем, в полпервого.

Уступчивость Финна удивила Ану, она ожидала, что его придется долго уговаривать. На этом диалог и закончился, но не потому, что сказать друг другу было нечего, совсем наоборот — потому что много было чего сказать.

На следующий день Финн сидел с Отам в задней комнате «Рощи Деметры» и с беспокойством то поглядывал на Отам, то озирался по сторонам: магазинчик и в самом деле колоритный. Тут все было непросто, многообразие его экспозиций как бы отражало все, что Финн до сих пор успел узнать о сложной женской натуре. Но ему хватило ума понять, что, как бы внимательно он ни разглядывал эти интерьеры, как бы прилежно ни слушал, темная, мифическая сторона женственности всегда останется для него загадкой. Поэтому и чувствовал он себя здесь не совсем уютно, как человек посторонний и чужой. Он сидел как на иголках, то и дело перекидывая ногу на ногу.

— Ну что вы так нервничаете? — улыбаясь, спросила Отам. — Шекспировских старух, которые бегают вокруг кипящего котла и бормочут заклинания, вы тут не увидите. Наш подход к делам духовным — дело вполне безболезненное. Уверяю вас.

Финну удалось изобразить на лице усмешку. Присутствие рядом Отам тревожило его, но вместе с тем и успокаивало: такого прежде он еще не испытывал и не был уверен, нравится ли ему это.

— Больше не стану вас обоих мучить. Думаю, вы и так достаточно помучили сами себя в последнее время. У меня есть идея, как помочь вам избавиться от вашей проблемы. Но предупреждаю, когда я говорю «избавиться», я именно это и имею в виду.

Финн сразу забеспокоился.

— Что? — подал он голос. — Помереть, что ли?

— Финн, я же просила, забудьте про Шекспира, это не его епархия, и мелодрамы тоже не дождетесь. Так что не волнуйтесь. — Отам одарила Финна улыбкой, которая показалась ему подозрительно покровительственной. — Нет и нет. Господи, с чего же начать? Я уже говорила, что главная проблема, с которой вам с Аной пришлось столкнуться, это проблема времени. Говоря точнее, проблема временной установки. Вы согласны?

— Положим, — кивнул Финн.

— Хорошо, а теперь попрошу вас забыть все, что вы до сих пор знали о времени. Время не есть нечто постоянное и линейное, как бы человек ни старался делать вид, что это именно так. Время балует нас, как родители балуют детей, повинуется нашим прихотям, и нам кажется, что мы властвуем над ним, но не обольщайтесь, это совсем не так. Время — структура многоуровневая и многомерная, в нем есть множество самых немыслимых изгибов и укромных уголков, нашим хилым мозгам этого просто не понять.

Финн изо всех сил пытался постичь смысл того, что она имеет в виду.

— Вы хотите сказать… что вы способны остановить время?

— А почему бы и нет, Финн? Думаю, что могу.

Отам сказала это так легко и небрежно, что Финн сначала решил, она шутит. Но нет, ее лицо было совершенно серьезным, как и лицо Аны.

— Да ладно вам. Этого быть не может, невозможная вещь.

— Я, кажется, просила вас выкинуть из головы все, что вы знаете о времени. Я могу остановить время… или, по крайней мере, некий его отрезок. Вынуть несколько часов из контекста нормального времени, как вы его понимаете.

Финн посмотрел на Ану. Казалось, она верит каждому слову этой женщины, но сам он сомневался, что понял, о чем ему тут толкуют.

— Вы способны… сотворить несколько часов, которых здесь нет? И мы… и мы сможем находиться там вдвоем? Я правильно понял?

Отам решительно кивнула:

— Память об этом отрезке времени останется, но не во всех доступных для вас отделах вашего сознания.

— Постой-постой, — сказала Ана. — Значит, мы можем делать все, что захочется, но это не считается, потому что по обыкновенным часам этого как бы и нет?

— Да, что-то в этом роде.

— И потом… мы об этом не будем помнить?

На лице Аны отразилась некая внутренняя борьба: она сама не могла понять, нравится ей это или вызывает отвращение.

— Верно.

— Но в чем тогда смысл? — спросил Финн. — Мы просто вернемся в исходную точку, где были до этого, вот и все.

— Нет, не все. Чтобы получилось, это надо проделать в праздник Бельтайн, в ночь волшебную и богатую событиями. Все, что с вами случится в эту ночь, все ваши действия будут тем семенем, которое в будущем принесет свой плод.

— Постойте, что еще за семя такое? — снова встрял Финн, начинающий уже нервничать.

Ана теребила на животе кофточку, тоже хотела знать.

— Не в материальном смысле, Финн, успокойтесь, — ответила Отам. — Вам не о чем волноваться, беременности не случится. Сейчас для вас обоих это было бы ужасно. — Она добродушно улыбнулась. — Я имею в виду семя будущего, метафизическое семя, из которого могут родиться события. Семя может прорасти, а может и нет, все зависит от вас самих, но не от ваших желаний, а от вашей нужды. Это даст вам обоим время подумать, что надо делать, спокойно, в режиме ваших внутренних часов, а не в бешеном темпе эмоциональных русских горок, что всегда бывает с любовью с первого взгляда. Думайте об этом как о своем прошлом опыте. Но…

— Всегда есть какое-то «но», — грустно сказала Ана. — Продолжай, Отам.

— Без жертв ничего не бывает. Придется пожертвовать вашими чувствами и воспоминаниями друг о друге, иначе заговор не будет работать.

В комнате повисла мертвая тишина.

— Минутку, — сказал наконец Финн. — Вы говорите, что после того, как мы получим эти ваши несколько «несуществующих часов», мы забудем друг о друге… забудем обо всем, что между нами было? Обо всех наших чувствах? — Он покачал головой. — Боюсь, что мне это не нравится. Похоже на манипуляцию сознанием или что-то в этом роде.

Отам наклонилась вперед, голос ее звучал мягко, но убедительно:

— Финн, я спросила у Аны, что в ее жизни самое главное, и она, не задумываясь, ответила, что это ее сын Расс. Вы ответите то же самое о своей дочери, или я не права?

— Да…

— И еще она оговорилась, что ее чувство к вам отдалило ее от сына. Я уж молчу о кармическом воздаянии, которое зависит от того, как вы справитесь. Что ж, продолжайте оба вести себя так, как прежде, заставляйте страдать тех, кого вы больше всех любите. Или послушайте меня — и тогда эти люди, возможно, не будут страдать, а если и будут, то страдания, по крайней мере, не убьют их. Решайте сами, силком вас никто не тянет.

— Я уже решила, — твердо заявила Ана. — Я готова, Отам.

— А если это ваше семя прорастет лет через пятьдесят? — спросил Финн. — Пока будем искать друг друга, состаримся, и нам это все будет без толку?

Отам снисходительно сощурила на него свои зеленые миндалевидные глаза.

— Повторяю еще раз, перестаньте считать время чем-то осязаемым, линией, которая от точки А ведет к точке Б. Положитесь во всем на ваше внутреннее «я», оно поведет вас за собой. Ваше истинное «я», глубочайшая сущность, связано с высшими силами; там нет понятия потока времени, только перемещение и то, что узнаешь на пути. Ваше тонко чувствующее «я» будет знать, когда пора расчищать вам путь друг к другу, если это действительно так суждено. За это время семя, высаженное в ночь Бельтайна, проклюнется, вырастет и даст вам о себе знать. А вам, Финн, как никому другому, известно, что сад плодоносит, если за ним хорошо ухаживают.

Где-то в закоулках сознания Финн слышал тоненький голосок, убеждающий его сказать «да». Он давно уже научился слушаться этого голоса. Финн смотрел на Ану, женщину, которую он любит больше всего на свете, и видел, что ждать ее будет всегда, если понадобится, всю жизнь и много других жизней. Он положил руку ей на колено — оно будто выточено было по лекалам его ладони — и кивнул.

— Хочу попросить вас еще об одном, — сказала Отам. — Напишите друг другу. Если найдете способ снова быть вместе, то я найду способ передать вам эти письма. Я люблю, чтобы все было без обмана. Мне очень не нравится, что придется скрывать это от тебя, Ана. Но когда-нибудь мне захочется, чтоб вы оба вспомнили, что здесь сегодня произошло. Если будете знать, какую жертву вы принесли ради своих близких, это освятит вашу любовь. Итак, вы согласны?

Да, разумеется, согласны. Они вышли из магазинчика Отам ошеломленные и, как совершенно чужие люди, разошлись каждый к своей машине.

Дорогая Ана, если ты читаешь это письмо, значит, у нас все получилось и мы вместе. Надеюсь, я сейчас не дряхлый старикашка с трясущимися ногами и руками, что я еще могу крепко обнять тебя, прижаться к тебе всем телом, ласкать тебя: наша с тобой любовь этого заслужила. С первой минуты, как я тебя увидел, мне стало понятно, что меня ждут большие перемены. Я сразу многое постиг, понял, в чем смысл жизни вообще и моей в частности. Шесть недель — долгий срок, в него может вместиться вся жизнь, для многих существ так оно и есть. Но в них вошла лишь первая глава нашей с тобой любви, но, как и все прекрасное на этой земле, она была изумительна и столь же мимолетна, она проплыла, как облачко под небесами, и ее не успела коснуться никакая грязь, никакая мерзость этого мира. Несмотря на то что говорила Отам, я не могу и не стану верить, что забуду все, что произошло между нами за это время. Я верю, непременно что-то сохранится, навеки оставив след в моей памяти. Я обязательно найду тебя, любовь моя, я знаю, что ты всегда где-то рядом.

Финн.

С любовью,

Вечером праздника Бельтайн, без пятнадцати минут пять, после прекрасного дня общего духовного очищения, когда женщины, ни в чем себе не отказывая, предавались удовольствиям, Ана сидела на стареньком диванчике в одном из множества укромных уголков «Рощи Деметры». На ногтях ее рук и ног высыхал свежий лак, то есть можно было ничего не делать, лишь наблюдать за тем, что происходит в магазине, слушать долетающие до ушей обрывки разговоров.

В кресле у противоположной стены сидела Пайпер Шигеру. Нельзя сказать, что они с Аной были подруги, скорее просто хорошие знакомые. Пару лет назад дочка Пайпер училась у Аны, и, конечно, Ана прочитала все написанные Пайпер книги. Впрочем, в Авенинге (да и не только здесь) все учителя и все, у кого есть дети, читали ее книги. Но сейчас, глядя на Пайпер, такую скромную, такую маленькую в огромном кресле, Ана вдруг захотела сойтись с ней поближе. Отам говорила ей, что Пайпер больна, но до сих пор Ана понятия не имела, насколько это серьезно.

Ана посмотрела на свои бледно-розовые пальчики и глубоко вздохнула. Другая давно бы подошла и заговорила с Пайпер, но она никак не могла заставить себя сдвинуться с места. По правде говоря, Ане и смотреть в ее сторону не очень хотелось, куда там заговорить. Страдания ее были столь велики, столь мучительны и реальны.

Она закрыла глаза и задумалась, не без укоров совести вспоминая лучшие минуты минувшего дня. Две лекции — одна о том, насколько приятными могут быть переходные периоды от девичества к материнству и к старости, а вторая об устройстве священных уголков у себя дома — были и познавательны, и увлекательны. Массаж и маникюр с педикюром, которые длились бесконечно долго, окончательно успокоили ее истрепанные нервы. Теперь она даже испытывала некое чувство внутренней гармонии и гармонии с окружающим миром и была готова к тому, что вот-вот должно случиться.

Она открыла глаза и посмотрела туда, где сидела Пайпер Шигеру, но там ее уже не было. Зато неподалеку стояла Отам и разговаривала с какой-то очень знакомой женщиной. Она была старше ее, маленькая и изящная, похожа на эльфа, с короткой стрижкой серебристых волос. И если б не седина, можно было подумать, что она совсем еще молода. Это была Ив Пруитт, еще одна близкая подруга Отам, и Ана ее тоже очень любила. Ив была известным в Авенинге фармацевтом. Остров она покидала только один раз, чтобы выучиться на высших фармацевтических курсах на материке. Это было много лет назад, когда профессия фармацевта считалась сугубо мужской. На Бриджидс-вэй у нее была своя аптека, которая так и называлась «Аптека Ив». Еще она, разумеется, славилась тем, что готовила из трав биологические добавки к лекарствам. А что еще прикажете ожидать от женщины, которая считалась близкой подругой Отам?

Ана прекрасно помнила свой первый визит в «Аптеку Ив». Ей было пятнадцать лет, она влюбилась в Монти Шермана и была в отчаянии, потому что чувство было безответным. Она стояла перед деревянной стойкой и, заикаясь, умоляла продать ей какое-нибудь любовное зелье. Ив вышла и через некоторое время вернулась с небольшим бумажным пакетиком.

— Это то, что я просила? — удивилась Ана.

— Нет, милая моя, — ласково ответила Ив. — Ты подумай, захотелось бы тебе быть с человеком, которого хитростью и обманом заставили испытывать к тебе сильные чувства? Это же просто жульничество.

Она сунула пакет в дрожащие руки Аны.

— Лучше выпей-ка вот это. Инструкция написана на пакете.

— А… что это такое?

— Это такой чай, он лечит разбитые сердца, — ответила Ив, и голос ее звучал сочувственно, ведь она прекрасно понимала, каково сейчас Ане.

Что другое может быть нужно несчастной пятнадцатилетней девчонке, которая умирает от любви? Ана и потом не раз пользовалась этим сбором, да и другими тоже.

Она подошла к увлеченным беседой женщинам и без церемоний вмешалась в разговор:

— Привет, Ив. Как дела?

— А, это ты, Ана, — отозвалась Ив и шумно вздохнула. — Здравствуй, милая. Спасибо, хорошо. Правда хорошо. Мы тут с Отам говорим про нашу Пайпер.

— Я не знала, что она так больна, — сказала Ана, понижая голос. — Слышала, конечно, но это совсем не то, когда видишь сам.

Глаза Ив увлажнились — ее способность остро переживать за других была широко известна.

— Что я только ни пробовала, чтобы помочь ей, вот и Отам тоже, но все без толку.

— И вы думаете… что могли бы ее вылечить?

Ана не очень-то представляла себе, на что по-настоящему способны эти две женщины, как глубока их компетенция и высоко искусство.

— Нет, — ответила Отам и тихо покачала головой. — Думаю, уже поздно. Мы просто пытались облегчить ей страдания и уменьшить страх.

Ив опустила глаза, а Отам бросила на нее взгляд.

— Я вот тут пыталась объяснить Ив, что у Пайпер теперь свой путь. С ее организмом уже все понятно, да и с ней самой тоже.

— Ну да, а я говорю, что твой фатализм, Отам, просто невыносим, — сказала Ив и отрывисто засмеялась. — Ну а как ты, Ана? Надеюсь, у тебя все хорошо?

Ив подняла брови, совсем чуть-чуть.

«Интересно, — подумала Ана, — что она читает на моем лице?»

— Прекрасно, — ответила она, стараясь держать себя в руках. — Все замечательно.

Ив кивнула и широко улыбнулась:

— Заходи, если что-нибудь нужно, да и вообще забегай поболтать.

Она говорила так искренне, так горячо, что Ана почувствовала утомление. Она сделала над собой усилие, быстро обняла Ив и вернулась на свой диванчик, откуда хорошо были видны старинные настенные часы Отам. Ана смотрела, как медленно ползут стрелки по украшенному орнаментом циферблату, и терпеливо ждала.

Распрощавшись с гостями, Отам осталась с Аной одна. Уже опустились сумерки, она взяла Ану за руку, черным ходом вывела ее из дома и через ухоженный английский сад повела к маленькому гостевому домику, стоящему в самом дальнем углу двора. Ана слышала пение птиц, треск насекомых, ощущала, как легко ее ноги шагают по усыпанной гравием дорожке. Но в то же время она ощущала странную отстраненность, словно ее тело инстинктивно знало, что оно должно скоро обрести свободу.

Отам зажгла в домике множество свечей, несколько десятков, и от всех шло приятное благоухание. На прикроватных столиках, на письменном столе и на комоде стояли свежие цветы, окна были открыты, и легкий ветерок колебал тонкие полотняные занавески.

— Ана, ты готова?

— Да.

Ана села на кровать, но взяла подругу за руку:

— Я не смогу отблагодарить тебя за все, что ты сделала для Финна и для меня. Я буду пребывать в блаженном неведении, а тебе придется нести это в себе бог знает как долго. Никакие слова не могут это выразить, но все равно… спасибо тебе, Отам. Благодаря тебе меня ждет новая жизнь.

Отам одарила ее блаженной улыбкой:

— Я верю, что тебе это поможет. Впрочем, это моя работа, в этом смысл моего земного странствия. Я понимаю, тебе страшно, но я чувствую, что все получится и впредь будет только хорошо. А теперь нужно сделать кое-какие приготовления. Будь добра, сними платье.

Нисколько не стесняясь своей наготы, Ана скинула японское кимоно, которое она надела перед тем, как выйти из магазина. Возле кровати лежала маленькая кисточка и стояла баночка с краской — их заранее приготовила Отам.

— Сейчас я нарисую на твоем теле некие знаки, но ты не беспокойся, они легко отмоются.

Ана кивнула и закрыла глаза.

Отам осторожно провела кисточкой по коже Аны. Приятное ощущение заставило Ану сосредоточиться: казалось, таинственные силы праздничной ночи Бельтайн уже совсем близко. Когда Отам закончила, Ана открыла глаза и увидела у себя на теле какие-то маленькие значки: на руках, на бедрах, на животе и на лбу. Они были украшены символами, смысла которых она не знала.

— С Финном надо будет проделать то же самое. Вообще-то он должен вот-вот появиться, я сейчас пойду в магазин и подожду его. Все хорошо? Тебе что-нибудь надо?

— Нет, все в порядке. Иди к Финну.

Отам улыбнулась и выскользнула за дверь, оставив Ану на большой белоснежной постели одну. Ана аккуратно сложила одежду. Неизвестно, как долго она просидела, — сознание словно утратило понятие о времени. Вдруг до ее слуха донеслись звуки шагов. При виде Финна, покрытого такими же символами под тонким белым халатом, Ана напряглась и вцепилась пальцами в простыни.

— Подойдите и сядьте рядом с Аной, Финн.

Финн повиновался, и тогда Отам подошла к подносу, который она принесла с собой. Из маленького коричневого чайничка она налила две чашки какой-то горячей жидкости, от нее шел пар.

— Пожалуйста, выпейте.

— Что это? — спросила Ана.

— Это поможет вам… облегчит процесс.

— Это что, наркотик или что-то еще? — подозрительно пробормотал Финн.

Отам весело рассмеялась:

— Что-то еще… но не беспокойтесь, никаких галлюцинаций и прочего в этом роде у вас не будет.

— Минутку. Как мы узнаем, что это действительно магия, а не какая-нибудь наркотическая амнезия?

— Думаю, никак. — Отам пожала плечами. — Надо просто верить. Что бы там ни было, если хотите, чтобы нынче ночью все получилось, вы должны это выпить.

Ане больше объяснений не понадобилось, и она опрокинула содержимое своей чашки залпом. Финн внимательно за ней наблюдал, потом, видимо, решился и выпил свою порцию.

— Вот и хорошо, — сказала Отам, взяла из их рук чашки и поставила на поднос. — Это все. Я вернусь через несколько часов. Я знаю, это… для вас обоих не так просто, но, пожалуйста, постарайтесь получить удовольствие. Раскройтесь полностью, полностью отдайтесь новым переживаниям.

Отам еще раз улыбнулась и вышла.

Отам поднялась к себе в кабинет и в тишине погрузилась в свои «Уроки Посвящения». Для нее теперь это было необходимо, как дыхание. Строчки помогали ей сосредоточиться, давали твердость и спокойствие для совершения необходимых магических действий. Первичные стихии были уже близко, энергия каждой из них звучала равномерным и неповторимым жужжанием, как песня. Она раскрыла руки и стала произносить слова заклинания на древнем, ныне забытом языке, известном только адептам ордена Джен. Внутренним зрением она видела и Ану, и Финна, главным образом Ану, которая понятия не имела, насколько ее собственные магические силы, а вовсе не Отам способствовали тому, что все это действительно происходит.

«Интересно, — думала Отам, — знает ли Ана, какие запасы энергии хранятся в ее генах? Было бы безрассудно впустую потратить…»

Отам покачала головой и снова сосредоточилась. Сейчас не время думать об этом. Она мысленно сориентировалась в пространстве и внутренним оком увидела пылающие любовью и желанием вишнево-алые ауры Финна и Аны. Она добавила еще один, сияющий радужным светом круг, включающий в себя обоих. Потом вернулась в устойчивое состояние покоя и открыла проход, ведущий сквозь время.

Сначала Финн, прикасаясь к Ане, старался быть очень осторожным. Протянул руку, спустил кимоно с ее плеч. Она осталась совершенно нагой, и тогда он приблизил лицо к ее шее, к кончикам волос, чтобы в полной мере ощутить ее запах: он повторял все ее движения, что совсем недавно, всего несколько дней назад, заставило его утратить над собой контроль. Запах ее ворвался ему в ноздри, как вихрь, и кровь в жилах вскипела.

Ана закрыла глаза и глубоко вздохнула. О, как хотелось ей уплыть куда-нибудь далеко-далеко, как хотелось оставить, сбросить свое тело и соединиться с ним где-нибудь совсем в иных местах. Но вдруг она поняла, что органам ее чувств крайне необходимо это первое переживание, чтобы каждый из них, каждый в отдельности насытился Финном. Ана открыла глаза и сорвала с Финна халат. От вида его обнаженного тела у нее перехватило дыхание.

Она взяла в ладони его лицо, притянула к себе. Поцелуй длился бесконечно долго. Оторвавшись, Ана вскарабкалась ему на колени. Ей крайне необходимо было ощутить его. Она вдруг подумала, что вот уже полтора месяца они готовили себя к этому… голова ее закружилась.

Все произошло быстро. Финн знал, что после столь долгого ожидания, неистовых мечтаний о том, как это случится, так и будет. Впрочем, сил оставалось еще много. Как вспышка, в голове промелькнула мысль, что эта женщина создана для него. Не было и тени той обычной для первого раза неуверенности, неловкости, тела их соприкасались в полном согласии. Его переполняло чувство совершенства, точности каждого их движения, казалось, она понимает его тончайший трепет. Такого с ним еще никогда не было.

Потом он положил Ану на спину и ладонью провел по ее телу. Он ласково ощупывал каждый ее дюйм, нежно поворачивая то так, то этак, пока его пальцы не изучили всю ее. То же самое он проделал языком, чтобы насытить и этот орган чувств.

Из глаз Аны покатились слезы. Она еще ни с кем не была столь близка, Финн увидел ее такой, какова она есть на самом деле, прочувствовал ее насквозь, все грани ее существа, как прекрасные, так и ужасные. Она поняла, что он принял все это, впитал в себя, чтобы в каком-то смысле самому стать ею. Это было больше чем секс, это было живое, одухотворенное и яркое действо.

Когда у них осталось совсем мало времени, животное чувство, повинуясь инстинкту, уползло, сытое, ленивое и сонное. Они лежали рядом, но в них уже не было прежней плотской страсти. До сих пор они не сказали друг другу ни слова. Он поцеловал ее в висок.

— Я люблю тебя, Ана, и буду любить всегда…

— И я люблю тебя. — Она крепко прижала его к себе и шепнула на ухо: — Какие мы с тобой счастливые.

И тогда раздался тихий стук в дверь…

Отам отправила их принять ванну, быстро и по отдельности. Они молчали: заговор начал действовать и сознание обоих было занято тем, чтобы упрятать часы, проведенные ими вместе, в свои тайники. Они долго стояли обнявшись, потом попрощались. Отам отвела Финна к его машине и провела ладонями по его лицу, чтоб он доехал домой без приключений. Потом, пока Ана качалась в кресле-качалке, поменяла простыни. Покончив с этим, переодела Ану в хлопчатобумажную сорочку и уложила на кровать. Подоткнула одеяло, как это делают детям, и задула свечи. И не успела закрыть за собой дверь, как Ана уже спала.

Финн проснулся в восемь утра, гораздо позже, чем обычно. Его не смогли разбудить даже яркие лучи солнца, давно уже бьющие в окна. Он протер глаза, протянул руку, но вдруг вспомнил, что Джинни гостит у родителей. Спал Финн крепко, давненько не было, чтобы всю ночь ни разу не просыпался. Ему привиделся какой-то удивительно приятный сон, но как ни пытался он его припомнить, так и не смог. Финн встал и спустился на кухню. Сварил кофе и долго в полном одиночестве пил его, слушая щебет птичек за окном и тиканье часов на камине. Чувствуя угрызения совести, он понял, что ему это нравится.

— Я дома! — крикнула Ана, открывая дверь. Ее охватило неожиданное чувство дежавю: Джакоб с Рассом сидели на тех же местах, где она вчера их оставила.

— Привет! — ответили они в один голос.

— Ну, рассказывайте, как провели праздник! К майскому дереву ходили?

— Да, мам, там было так здорово! Все нарядились в старинную одежду, играла музыка, продавали вкусные сосиски, и я тоже разрисовал себе лицо.

— Значит, весело провели время. Жаль, что меня не было.

— А у тебя как прошло, дорогая? Как ваша женская сходка? — спросил Джакоб. — Много новых знакомств?

— Целая куча. Эстрогена не осталось ни капли, честно говоря. Спасибо, что дали возможность оттянуться.

— Да пожалуйста. Я рад, что ты повеселилась.

— Пойду приведу себя в порядок. Я быстро.

Ана поднялась по лестнице и вошла в спальню. Перерыла все в сумочке, потом еще раз. У нее было чувство, что она что-то забыла у Отам.

«Да бог с ним, — подумала Ана, — если Отам что найдет, сразу сообщит».

Она посмотрела на будильник. Было девять минут десятого. Мельком глянула на себя в зеркало.

— Хмм, — сказала она вполголоса.

Действительно, хм, хм и еще раз хм.

Мой дорогой Финн, как это все удивительно… Но я нисколько не удивлюсь, если первая часть нашего романа закончится настоящим чудом, потому что до сих пор все, что происходило между нами, было похоже на чудо и приближало меня к Богу. Я не писатель и не естествоиспытатель какой-нибудь. Я всегда была склонна плыть по течению жизни и принимать все, что со мной происходит, как данное. Но встреча с тобой все изменила: я стала больше думать, многим интересоваться и задавать вопросы. Это все благодаря тебе, именно ты заставил меня пробить рутинную скорлупу жизни и взглянуть на мир новыми глазами.

Нам с тобой предстоит большая работа, у нас в руках нити многих жизней, и мы должны свить их по-новому. И я верю, всем сердцем верю, что у нас все получится. Когда паутина эта будет свита заново, мы нащупаем те самые нити, что прежде считали тонкими или оборванными, и они выведут нас на чистую и твердую дорогу, на которой мы снова встретимся.

В моей душе уже есть для тебя место. Я закрываю глаза и вижу перед собой освещенный жарким летним солнцем запущенный сад. Чего здесь только нет: кусты сирени и жимолости, густые заросли лаванды, а между ними красивые камни и шпалеры ивняка. Ты стоишь как часовой и внимательно смотришь, чтобы не пропустить моего прихода. И я приду, приду, я обязательно разыщу тебя. Я буду любить тебя всегда, и, читая эти строки, ты узнаешь, что всю жизнь я ждала только тебя одного…

Через три дня после праздника Бельтайн, вынимая из ящика почту, среди рекламных листков и каталогов Отам с удивлением обнаружила письмо. Это был особый конверт, толстый, белого цвета, из тех, что используют для деловых бумаг, адрес написан незнакомым почерком и без данных об отправителе. Отам не стала открывать его, пока не оказалась в тиши своего кабинета.

Дорогая госпожа Авенинг, едва ли Вы могли ожидать подобного письма именно от меня. В последние восемь лет между нами не было никаких отношений. И главным образом по моей вине. Я и не пыталась завязать с Вами знакомство, хотя Вы наверняка могли бы помочь мне приспособиться к жизни в этом городе. Думаю, отчасти по этой причине я сейчас и пишу Вам это письмо с просьбой взять меня к себе в качестве Вашего протеже. Я родилась не в Авенинге, но очень полюбила этот город и всегда хотела — как ни странно это звучит, — чтобы эта любовь стала взаимной. Теперь я понимаю: чтобы это случилось, с моей стороны требуется приложить усилия. Поэтому я и хочу принимать в жизни города большее участие. Думаю, что я готова во всем подчиниться Авенингу.

Джинни Эммерлинг.

Мой брак терпит полный крах. Я стараюсь хранить это в тайне. Я знаю, что и Вы никому не станете рассказывать. Но иногда мне кажется, что все вокруг давно знают об этом и, встречая меня на улице, жалеют, видя, как я несчастна и в каком тупике оказалась. Всю свою жизнь я посвятила мужу: я помогаю ему в работе, поскольку он занимается своим любимым делом, а я лишь веду записи учета. У меня нет от него никаких секретов, он знает обо мне все, и плохое, и хорошее. И даже мой ребенок, которого я носила под сердцем, — это и его ребенок тоже. У меня нет ничего сокровенного, что бы принадлежало только мне одной, — и это еще одна причина, побудившая меня писать Вам. Мне отчаянно хочется иметь что-то свое. Я плохо разбираюсь в магии, но я, конечно, понимаю, что вы занимаетесь именно этим. Надеюсь, вы не обидитесь на эти слова. Ваша книга, Ваши идеи, как бы ни казались они мне чужды, всегда будут вне досягаемости интересов Финна. Это принадлежало бы мне одной, это именно то, чему я могла бы посвятить всю себя.

Перечитала написанное: только не подумайте, что я злюсь на себя. Немного, конечно, злюсь, но, может быть, это письмо поможет мне вырваться из губительных сетей, в которые я попала. Если Вы даже не выберете меня, надеюсь, подадите мне добрый совет, как стать в Авенинге хоть сколько-нибудь значимой фигурой.

Искренне Ваша,

«Так-так, — думала Отам, барабаня пальцами по столу. — Становится все интересней».

 

1 АВГУСТА: ЛУГНАСАД

Даже ночная тьма не помогала Пайпер Шигеру уснуть. Час ли ночи, два или четыре — сон никак не приходил к ней. Как же ей хотелось забыться, провалиться в черноту и хоть на время ничего не чувствовать! Но она лежала на постели, которую делила с мужем столько лет, что и пальцев не хватит пересчитать, и бездумно смотрела в потолок. В жизни бывает всякое, и радость и горе, а в этом доме она была счастлива.

Стараясь не разбудить мужа, Пайпер шевельнулась, осторожно откинула одеяло и посмотрела на эту развалину, на то, что осталось от ее тела, которым она когда-то гордилась. Будто узница из лагеря смерти — да в строгом смысле так оно и есть. Тело ее умирает: дух борется со смертью, но терпит поражение.

До того как началось лечение, одного самоотречения было достаточно, чтобы влачить день за днем. Теперь она вспоминает то время с ностальгической тоской, как вспоминают возвращение домой из долгого странствия, как первый поцелуй. Она была уже больна, но больной себя не ощущала и могла делать вид, что здорова, порой совсем забывала про болезнь, а порой вела себя поистине стоически. Но после того как она побывала в лапах докторов, повалялась в больнице, прошла курс химиотерапии, самым страшным оружием рака против нее стало зеркало. Она не сразу догадалась убрать из дома все зеркала, боялась, что ее посчитают глупой и суеверной, ну надо же, и теперь подолгу беспомощно стояла перед своим отражением, глядя, как чахнет не по дням, а по часам.

Когда у Пайпер выпали волосы, психологической военной кампании пришел конец, зато всерьез началась битва за физическое существование. Она нездорова, она серьезно больна — эти слова она воспринимала как оскорбление. Страдания ее не описать никакими красками: в английском языке таких выражений просто не было. Впрочем, это служило лишним доводом за то, что во всякой ситуации у человека есть надежда. Если мы не могли это как-то назвать, значит, его просто не существует. Но Пайпер понимала, что это не так.

К смерти никто не бывает готов, даже тот, кто глубоко верит, что, скончавшись в этом мире, он немедленно отправится в райские кущи. Одно дело — видеть, как усыхает тело, и совсем другое — наблюдать, как гаснет сознание. Всякий раз, когда одна атака была отбита, рак перегруппировывал силы и бросался на нее в другом месте и наконец собрал их в кулак и начал штурм мозга. И больше не нужно было притворяться и лгать самой себе, пропала всякая надежда. Видя, как ее собственные дети смотрят на нее с отвращением и отчаянием, Пайпер исполнилась неистовым, библейским гневом. Да и какая мать станет терпеть, глядя, как ее дети страдают. И уж тем более зная, что причина их страданий — она сама. О, это куда хуже, чем мучиться самой, она ненавидела себя за это.

Преимущество быть больной, считала она, в том, что можно трезво оценивать свое прошлое, без гордыни и излишнего самомнения. Теперь Пайпер увидела наконец себя и свою жизнь в истинном свете. Она родилась и выросла в Авенинге, в обеспеченной семье. Никогда не была человеком средних способностей, как все, хотя, по совести говоря, среди коренных жителей Авенинга таковых вообще было мало. В школе среди сверстников она заметно выделялась как по учебе, так и во всем остальном. Все ей давалось легко, может быть, даже слишком легко. Пайпер всегда чувствовала себя так, будто она немного жульничает — ее достижения не требовали от нее больших усилий.

Всеобщую любовь, награды, похвалы Пайпер отнюдь не воспринимала как должное. Она ценила все это как благо, за которое когда-нибудь — она видела это с пророческой ясностью — ей придется заплатить высокую цену.

Окончив школу, Пайпер поступила в Йельский университет. Она предпочла бы учиться в более либеральном учебном заведении, не столь крупном, не столь дорогом и с художественным уклоном, но не смогла побороть соблазн ходить на лекции в старейшем университете Новой Англии. У нее обнаружился талант к словесному творчеству и к иллюстрации, и, хотя преподаватели наперебой прочили ей блестящую научную карьеру, Пайпер решила посвятить себя детской литературе. Ей казалось, что она может писать такие книги для детей, которым суждена долгая жизнь, создавать образы, способные радовать многие поколения.

Большинство ее сокурсников относились к учебе в Йельском университете как к увлекательному состязанию, но для Пайпер это была реальная возможность приобрести опыт и знания. Занималась она, разумеется, много, но знала меру и не просиживала над книгами сутками, как некоторые безумцы, для которых хорошая отметка подобна Святому Граалю, дающему билет туда, где ждут счастье и бессмертие. Четыре студенческих года были самым беззаботным и веселым периодом ее жизни.

Любовь всегда подстерегает нас неожиданно, нельзя сказать самому себе: вот выучусь как следует, а потом влюблюсь. Пайпер это понимала и считала, что любое планирование в этой загадочной области попахивает дурным вкусом. Она бегала на свидания, целовалась, даже порой ложилась с мальчиком в постель, но все они казались ей либо зелеными щенками, либо рано постаревшими юношами. Но вот как-то раз на одной из шумных студенческих вечеринок, когда каждый словно из кожи вон лез, показывая, как ему весело, Пайпер познакомилась с Уиллом, и сразу все переменилось. Он был красив, обаятелен, остроумен и открыт, в нем, как ни странно, не было ни тени претенциозности или банальности. Родители Уилла были японцы, но он считал себя чистокровным канадцем, а увлечение восточной мистикой не имело к его происхождению никакого отношения. Несмотря на то что вырос он на другом побережье (в Оттаве), факт, что она родилась с ним в одной стране, казался ей чем-то большим, чем простое совпадение.

Стоя в противоположном углу комнаты, он сверкнул на нее взглядом из-под лоснящихся черных волос и глупо подмигнул, как какая-нибудь рок-звезда. И сердце Пайпер сразу растаяло. Всю ночь они кружили друг возле друга: то он заглянет ей в глаза, то она улыбнется. Пайпер стояла и разговаривала с девочкой из своей группы. Когда эта девица (имя ее Пайпер, хоть убей, потом никак не могла вспомнить) ненадолго отошла, чтобы принести еще выпить, Уилл сделал наконец ход. Пайпер и минуты не оставалась одна — он тут же оказался прямо перед ней.

Вспоминая эти годы, Пайпер всегда краснела. Это была настоящая страсть, они совсем потеряли голову. Она влюбилась в него без памяти. Это действительно было так, бывали минуты, когда она совсем растворялась в нем, исчезала, словно он поглотил ее целиком, без остатка. И она даже оставалась довольна этим, ей было вполне уютно и совсем не заботило, куда покатилась теперь ее жизнь. А Уилл терпеть не мог вспоминать это время: она так изменилась, что совсем была не похожа на уверенную в себе, сильную и независимую женщину, в которую он влюбился. Он решил порвать с ней, и тогда, пристыженная и раскаивающаяся, Пайпер вновь обрела чувство собственного достоинства. Они опять стали встречаться, но теперь уже все пошло совсем по-другому.

Человек он был необыкновенный, удивительный, прекрасный и от природы одаренный во всем, за что бы он ни брался. Сначала ей было страшно, что она может его потерять, и она так крепко вцепилась в него, так сильно его любила, что для его любви не оставляла ему места. Но когда новизна ощущений поблекла, когда оба поняли, что порой они устают друг от друга и не столько предаются любви, сколько просто спят вместе, что, кстати, бывает с каждой второй парой, Пайпер спустилась с небес на твердую землю. Она хотела выйти за него замуж, хотела остаться с ним на всю жизнь — называла это «скаутская любовь». Готовая ко всему, она была уверена: что бы ни случилось, это для нее не смертельно.

Уилл, со своей стороны, относился к этому более практично. Он познакомился с ней, захотел ее, получил, что хотел, влюбился и был не прочь переждать, пока минет головокружительная страсть, чтобы посмотреть, какие из них получатся компаньоны. Но странное дело, его не покидала уверенность, что эта женщина создана для него. Уилл окончил университет на год раньше Пайпер и решил продолжить учебу в школе юристов в Британской Колумбии. Пайпер писала дипломную работу, а на каникулах через весь континент летала к нему. Она была даже рада, что целый год они жили врозь, поскольку чувствовала, что теперь, когда все кончилось, начнется настоящая жизнь. Закончив учебу, она поселилась в тесной квартирке-студии Уилла. Потом начала работать, возглавив в небольшом книжном магазине отдел детской литературы, и они переехали в двухкомнатную квартиру в том же здании. Так, шажок за шажком, они продвигались к неизбежному.

Каждый вечер Пайпер уединялась в спальне и садилась за старинную чертежную доску, купленную по случаю в комиссионке. У нее начался медленный, непростой процесс работы над первой книгой. Уилл, с головой погрузившись в хитросплетения Гражданского кодекса и проблемы, связанные с торговыми марками, сидел за письменным столом в гостиной и барабанил по клавишам электрической печатной машинки, которая под его пальцами разве что не пела. Это было удобно и обоих устраивало. Но ночью, под мягкими, полученными в дар от многочисленных родственников простынями тела их находили друг друга, и все получалось без сбоев, как в отлаженном механизме с притертыми от многолетней работы деталями. Бывало, он проделывал это с мягкой и нежной аккуратностью, и она лишь закатывала глаза от наслаждения. А порой они просто спали, но всегда вместе, обнявшись и переплетясь ногами.

В день рождения Пайпер, за год до окончания Уиллом школы юристов, он пригласил ее отдохнуть на природе, примерно в часе езды на север от города. Они сделали привал, приготовили на костре еду, перекусили и по тропе, ведущей на запад, прямо на заходящее солнце, отправились дальше пешком. Выйдя на открытое место с великолепным видом на бегущую внизу реку, Уилл встал на одно колено и попросил ее руки. К этому шло уже много лет, и Пайпер думала, что, когда это наконец случится, ничего, кроме облегчения, она не почувствует. Но она была растрогана: чувство очень напоминало то, что она испытала тогда на вечеринке, где они познакомились. Чувство особенное: она не единственная женщина в мире, но выбрал он именно ее.

Свадьбу играли осенью, на свежем воздухе, под желтеющей кроной столетнего клена. Много лет спустя, перебирая старые фотографии, Пайпер удивлялась, какие они были тогда молодые, чистые и хрупкие. Глядя на себя теперешнюю, она сочувствовала им, этим двум призракам. Они ведь понятия не имели, что с ней будет потом. И ей было немного стыдно, словно, глядя на нее с листа фотобумаги, они видели, что с ней стало, видели, какое будущее их ждет, столь не похожее на сказку, в которую они еще верят.

Идея вернуться обратно в Авенинг не вызвала у них никаких споров. Об этом заговорила Пайпер, но настаивать особой нужды не было, Уилл сам подпал под обаяние этого необыкновенного города. Как только он сдал экзамены и получил право заниматься адвокатурой, они упаковали вещи и, покинув свою маленькую квартирку, отправились домой, на родину. Ему хватило всего лишь двух месяцев, чтобы изучить местные условия и основать свою юридическую фирму, и тут оба осознали, что работа стала для него в некотором смысле второй женой. Пайпер была к этому готова, она понимала, что ему хочется быть самому себе хозяином и делать собственную карьеру, на своих условиях. Пайпер осталась одна, но использовала этот шанс и открыла для себя второго мужчину в своей жизни: Декстера Сейджбраша.

Как и Уилл, Декстер явился перед ней неожиданно, как черт из табакерки. Сначала не было, и вдруг на тебе, вот он. Он идеально вписался в ее жизнь, этот волшебник, чудак и оригинал, предлагающий чудесные средства против общераспространенных проблем детского поведения. Первая ее книга так и называлась: «Так говорит Сейджбраш», она была оригинальна, насыщена яркими образами, полна юмора и романтична, но без агрессивной навязчивости. Опубликовать ее удалось на удивление легко. Прежде Пайпер много слышала о десятках бедных авторов, которых никто не хочет издавать, но и здесь, как и вообще в очарованной судьбе Пайпер, звезды проявили к ней благосклонность, и все получилось. Книга мгновенно разошлась и приобрела популярность, и Пайпер, завоевав мир детской литературы, решила, что самое время родить собственного ребенка.

Беременность далась Пайпер нелегко. Ни одной минуты она не была спокойна, все ей было противно. То и дело просыпалась посреди ночи и, неся перед собой огромный, тяжелый живот, ковыляла по коридору в туалет, чтоб облегчить вечно полный мочевой пузырь. Смотрелась в зеркало и ломала голову, кто это там ее разглядывает. Чувствовала себя одураченной: как это так, что нельзя самой решать, когда спать, а когда садиться за стол, а резкая смена настроения совсем ее измотала. Она редко стала появляться на людях, и не только потому, что не хватало терпения общаться со знакомыми женского пола, которые без конца трындели, что быть беременной — это здорово, но еще и потому, что знала: близится время, когда ей больше не придется быть одной. Одиночество стало для нее священно, она могла часами неподвижно лежать в саду в гамаке, натянутом между двумя дубами, и думать, каково ей станет, когда в собственной жизни она сама отойдет на второй план.

Сильви родилась утром во вторник, за день до Хеллоуина. Многие часы Пайпер посвятила размышлениям о том, что такое материнство, но оказалось, что реальность не имеет ничего общего с ее выкладками. Она любила родителей, любила мужа, друзей, но эта новая любовь была словно не от мира сего, непонятно даже, откуда взялось это чувство. Пайпер казалось, что она любит дочь не столько сердцем, сколько своим нутром, из которого та появилась на свет. Это был какой-то животный инстинкт, она обожала Сильви каждой клеткой, каждой фиброй, каждой порой своего организма. Любовь брала начало где-то в головокружительных глубинах ее существа, и Пайпер тщательно старалась никому из посторонних ее не показывать.

Пайпер была не вполне уверена в том, что она «хорошая» мать, потому что само материнство считала невероятно трудной задачей. Это была не только эмоциональная жертва (выраженная в повышенной восприимчивости, тревоге, беспокойстве), но и физическая тоже. Пайпер была постоянно занята своей дочерью, которая жила у нее. Это был не ребенок, а ходячий фейерверк. И Пайпер обожала энергию Сильви, ее веселую, полную радости натуру, даже ее непослушание, тем более что в детстве сама была такой.

Когда Сильви выросла и превратилась в юную девушку, стало совсем ясно, что она во всем пошла в мать. Внешне она могла сойти за кого угодно: за азиатку, латиноамериканку, славянку. В этом она была похожа на Отам Авенинг, которая выглядела так, будто могла родиться в любой точке земного шара. Пайпер не считала себя красавицей, но, даже находя в лице дочери свои черты, видела, что Сильви — самый удивительный ребенок из всех, кого она встречала.

Они подождали пять лет, и она зачала снова. Но когда родилась Сайбан, Пайпер позаботилась о том, чтобы терпеть состояние беременности ей больше никогда не пришлось. Сайбан, ее ребенок, ее ангел, похоже, интуитивно почувствовала, что Сильви — мамина дочка, и по мере того, как росла и становилась старше, все меньше оставалось сомнений в том, что она нашла свое место в этом мире в качестве папиной дочки. Она и внешне была больше похожа на Уилла, и повадки у нее были скорее папины. Она была гораздо спокойней и непосредственней, чем он, но обладала той же самой аурой уверенности в себе и тем же магнетизмом. Она тоже была прекрасным ребенком, и Пайпер опять подумала: и здесь все получается слишком легко, слишком хорошо. Не много ли ей привалило счастья? Такое не может продолжаться вечно. И как в воду глядела.

Сначала она стала замечать, что быстро устает. Причем устает сильно, такого Пайпер не испытывала с тех пор, как была беременна. Попробовала лечиться гомеопатией, попыталась сменить диету, больше спать, но не помогло. Потом врачи обнаружили первую опухоль: в правой груди. С Уиллом они говорили об этом только вполголоса или шепотом. Пайпер была уверена, что скоро ей станет лучше, и после курса лечения и операции на какое-то время действительно наступило улучшение. Потом болезнь перешла в лимфатическую систему, но после серьезного терапевтического вмешательства снова наступила ремиссия.

Впрочем, инстинктивно Пайпер понимала, что лишь оттягивает время. Она догадывалась, что страдание — это жертва, которую она приносит болезни, чтобы еще немного побыть на этом свете матерью и женой. В глубине души она с самого начала понимала, что болезнь в конце концов одержит победу. И опухоль в мозге — это последний звонок. Избавиться от нее невозможно, оперировать нельзя. Ей оставалось не более полугода.

Да, она будет жить в детях, в них обретет бессмертие, но в самые мрачные минуты Пайпер думала, что лучше б их вовсе не было. Мысль эгоистичная, столь же отвратительная, как и сама болезнь, но насколько было бы легче, если б не нужно было думать о том, что она не увидит их никогда. Расстаться с жизнью, пустой и бессмысленной, ничего не стоит. Но у нее такие хорошие, такие замечательные девочки, они столь счастливы вместе, что мысль о смерти, о том, что она покинет их, оставит в этом мире сиротами, изводила ее до умопомрачения.

Случится какая-нибудь мелочь, пустяк, а у нее перехватывает дух. Положит ли Сильви головку на ее почти лишенное плоти плечико, когда они вместе смотрят телевизор, принесет ли Сайбан ей утром в спальню стакан сока. Она не просто плакала, ей казалось, что все существо ее рассыпается на тысячи крохотных кусочков, а потом снова восстанавливается, но уже не полностью. Всякий раз, когда это случалось, она все дальше и дальше уходила от себя прежней.

Пайпер нужно было найти виноватого в своих несчастьях, излить на кого-нибудь свою бессильную ярость. Сначала она обратила ее на себя. Она презирала свое тело, с отвращением и ненавистью смотрела на кожу, которая желтела и становилась все более дряблой. Еще больше она ненавидела органы своего тела, иммунную систему, свою никуда не годную физическую конституцию. Но, глядя на дочерей, как-никак плоть от ее плоти, она понимала, что ни в чем не виновата и ненавидеть себя не за что. Нет, она не слаба, тем более чрезмерно, она просто человек. Всякий человек когда-нибудь умирает. Тогда Пайпер обратила свой негодующий взор на Бога. Почему Его выбор пал на нее? Разве она в чем-то перед Ним согрешила? Нет, если она и не святая, то человек, в сущности, неплохой. Почему Он не наградил этой страшной болезнью того, кто заслужил ее, какого-нибудь мерзкого педофила или серийного убийцу? Она понимала, что без причины ничего не бывает, но это объяснение для нее уже было пустым звуком.

Но как-то раз она сидела возле дома, и вдруг у нее словно открылись глаза. Она огляделась вокруг и увидела: господи, ведь пришла весна. Расцветают цветы, растения тянут стебли вверх, поближе к солнышку, по небу плывут красивые облака, а под ними летают птицы, и все парами. Казалось, весь мир пребывает в совершенной гармонии… и вдруг она поняла, что в болезни ее виноват не Бог, что у Бога не было замысла безвинно ее наказывать. Это просто случилось. И не нужно ни мириться с этим, ни ждать чего-то, ни храбриться. Ее организм инстинктивно знал, как надо вытолкнуть дочерей в этот мир, он должен и знать, как надо умереть. Не нужно ни суетиться, ни пытаться что-то предпринимать, надо просто ждать, покуда хватит сил.

А болезнь одерживала одну победу за другой, покоряя все новые миллионы клеток, — так диктатор или лжепророк захватывает власть, покоряя умы людей. Довольно долго о ее присутствии в организме давали знать лишь непрерывная боль и тошнота после приема лекарств. Но настало время, и Пайпер заметила, что стала странно забывчивой. Дело касалось мелочей: она не могла вспомнить, какой нынче день недели или месяц, не помнила имя известной актрисы на экране телевизора. Пайпер понимала, что это значит: скоро болезнь отберет у нее все. Память отказывала, когда она больше всего в ней нуждалась, когда хотелось почаще вспоминать о том, что некогда она была здорова и счастлива.

Она часами все думала и думала и понимала, что время ей неподвластно, что на него узду не накинешь, что скоро она совсем лишится рассудка. Ей уже не совершить ничего выдающегося, она просто физически не способна. Не покорить вершину Эвереста, не построить школу где-нибудь в Африке. Впрочем, будь она и здорова, вряд ли полезла бы в горы или отправилась помогать бедным неграм, но все-таки.

Теперь она могла только думать — думать и писать. Почти двадцать лет она вела дневник, записывала разные мысли — все это останется в наследство ее девочкам. Она старалась фиксировать в дневнике каждый урок, который преподала ей жизнь за многие годы, когда она была полноценной женщиной: женой, матерью, писательницей, художником — и принадлежала не только своему городу, но и целому миру. Понятно, что ее уроки им будут не впрок, что они станут делать свои ошибки, но, по крайней мере, читая ее записи, будут знать, что любую, самую тяжелую ошибку можно исправить и жить дальше.

Как-то раз, после одного из особенно долгих сеансов такого самоанализа, Пайпер сидела на кухне и смотрела, как Уилл готовит обед.

— Знаешь… — начала она.

— Что? — отозвался Уилл, ставя кастрюлю с водой на огонь.

— Я не хочу умирать здесь.

Уилл шумно вздохнул и медленно опустился перед ней на стул.

Пайпер знала, что Уилл любит ее. Она знала, что, может быть, он никогда не перестанет ее любить. Но болезнь встала между ними непроходимой стеной — такое часто случается. Пайпер медленно и неуклонно продвигается к краю пропасти, а он теперь от нее далеко, и ему ничто не угрожает. Конечно, он чувствовал себя виноватым, ведь от него уже ничего не зависело, хотя она не раз просила выкинуть эти глупости из головы, он здесь ни при чем. Когда до него дошло, что спасти ее не в его власти, Уилл сильно изменился. Видно было, что он глубоко несчастен. Но Пайпер старалась думать об этом как можно меньше. И так слишком длинен список грехов, которые должна искупать ее страдающая плоть.

С каменным лицом Уилл заглянул ей в глаза:

— А я думал, ты не хочешь ложиться в больницу. Сама говорила, помнишь, милая? Что твое место здесь, это твоя территория. Говорила, что здесь тебе легче защищаться от смерти. Ты что, решила облегчить ей задачу?

Уиллу хотелось свести все к шутке, немного разрядить ситуацию.

— Да, говорила. Но ведь я тут не одна, это и ваш дом. Не думаю, что вам будет легко в нем жить, если я здесь умру, — сказала Пайпер, глядя в окно.

— Значит, когда придет время, ты хочешь лечь в больницу?

— Нет.

— Слушай, давай прекратим эти игры. И без того тяжело.

Пайпер сняла со своего свитера невидимую нитку. Ей тоже не нравился этот разговор, Уилл всегда был таким упертым. Она пожалела, что вообще начала. Но когда-то надо же попытаться ему объяснить. Она глубоко вздохнула и пристально посмотрела ему в глаза.

— Ну как ты не поймешь, что в один прекрасный день меня не станет. Так что я уж как-нибудь доберусь до воды, пусть она заберет меня.

— Это же смешно, Пайпер, что за ерунду ты несешь! Мы оба с тобой прекрасно знаем: когда дело дойдет до этого, ты и рукой пошевелить не сможешь, не говоря уже… — Уилл перевел дыхание. — Давай же трезво смотреть на вещи, хотя бы ради девочек, хорошо? Пока ты… в общем, пока ты еще владеешь собой, постарайся ради них смотреть на все с практической точки зрения.

— Я и смотрю с практической точки, Уилл. — Пайпер упрямо гнула свое. — Я не хочу, чтоб они видели, какой конец меня ждет. Они и так достаточно напуганы.

Пайпер то скрещивала руки на груди, то клала их на колени, с вызовом глядя на мужа.

— Может быть, мой организм сейчас и не очень меня слушается, но умереть достойно я имею право.

«Чего, собственно, я хочу от него? — думала она. — Чтобы он умолял меня не делать этого или чтоб помог мне осуществить мой план?»

Уилл накрыл ладонями ее руки.

— Так ты что… хочешь покончить с собой? — прошептал он.

— Формально я уже убиваю себя, Уилл. — Она старалась говорить весело, но сама чувствовала, что голос ее пресекается. — Я говорю о свободе выбора, о том, чтобы самому принимать решение, пока есть возможность управлять этим кошмарным…

Уилл отпустил ее руки. Он посмотрел на нее так, будто хотел возразить, но отвернулся и встал.

— Не знаю, что и сказать, — проговорил он.

Он попятился к двери и вышел в гостиную, оставив Пайпер на кухне одну. Как она мечтала когда-то иметь такую кухню! Они вместе ее переустраивали три года назад. Гарнитур так и сверкал на солнце жесткими линиями нержавеющей стали. Три года назад иметь в своем распоряжении это разумно организованное пространство казалось Пайпер так важно; теперь для нее это просто еще одно помещение в доме. Пайпер вздохнула и с трудом встала на ноги. Жаль, конечно, она так любила эту кухню, но в каком-то смысле она была рада, что и эта привязанность отпала. Чем меньше будет о чем жалеть, когда придет смерть, тем лучше.

Мысль покончить с собой постоянно всплывала из каких-то темных глубин сознания. Но для этого требовалось гораздо больше мужества, чем она полагала. Прежде она думала, что самоубийцы сводят счеты с жизнью исключительно из трусости. Теперь она поняла, что на такой шаг способен только очень смелый человек. Это открытие не мешало ей злиться на добровольно расстающихся с жизнью здоровых самоубийц: ведь такие, как она, готовы были на все, лишь бы поменяться с ними местами. Так что уважать их было особенно не за что.

В мыслях у нее уже начал складываться некий план, но она теперь не очень-то доверяла своей голове. Ей нужно было с кем-нибудь посоветоваться, и из всех ее друзей и знакомых был только один человек, обратившись к которому можно было надеяться получить добрый совет.

Пайпер давно уже не садилась за руль автомобиля. К счастью, «Роща Деметры» находилась всего в нескольких кварталах. Если не торопиться, идти медленно и почаще отдыхать, она справится сама, не надо будет просить Уилла или Сильви отвезти ее. Через полчаса она уже поднималась по ступенькам магазина Отам.

Увидев входящую Пайпер, Отам внутренне собралась с силами. Пайпер — женщина сильная, необузданная, от нее всегда исходила своя, особенная энергия. Но теперь это была энергия отчаяния, разбавленная каплей столь обманчивой надежды.

Помощь людям при переходе в мир иной, облегчение этого перехода тоже входили в обязанности Отам. И вера ее была так сильна, что она, как ни странно, помогая людям умирать, чувствовала себя прекрасно или, по крайней мере, ощущала свою полезность. Но Пайпер Шигеру — совсем другое дело. Тут все было как-то не так, неправильно, вывернуто наизнанку. Она попыталась (Пайпер об этом ничего не знала) кое-что поправить, но тщетно. По причине, известной одному Богу, организм Пайпер отчаянно желал освобождения. Оставалось только ждать, помогать, разговаривать и утешать.

— Здравствуй, Пайпер, дорогая, — приветствовала ее Отам, как только зазвенел дверной колокольчик. — Послушай, сегодня здесь очень шумно. Давай выйдем на веранду в саду. Там у меня есть такое прекрасное, большое и очень удобное кресло, я приготовлю чай, и мы с тобой поболтаем, идет?

Пайпер обрадованно кивнула. Тяжело переносить назойливые взгляды людей, толпа ее очень раздражала. Отам проводила ее на веранду, усадила и пошла заваривать чай.

Усевшись в мягкое кресло, Пайпер откинулась назад. День был прекрасный: тепло, но для июля совсем не жарко. Английский сад Отам был похож на иллюстрацию к какой-нибудь детской сказке. Пайпер закрыла глаза, слушая, как трещат в траве насекомые и, прыгая с ветки на ветку, перекликаются птицы, совсем как дети, играющие в пятнашки. Она глубоко вздохнула. Вдруг она почувствовала, как что-то в голове сдвинулось. Голова словно слегка закружилась, но совсем не сильно, и еще чем-то запахло, запах был незнакомый, густой и довольно резкий.

Пайпер широко раскрыла глаза. Сад во дворе Отам куда-то пропал, она стояла в густом лесу. Не на поляне, а прямо в самой чаще, со всех сторон ее окружал дремучий лес. Вот рту у нее пересохло, и она открыла его, хотя, зачем это сделала, она и сама не знала. Возможно, чтобы что-то сказать, но, скорей всего, для того, чтобы не забыть, что дышать тоже надо. И вдруг все снова переменилось, ну как на полном народу стадионе, когда все одновременно поднимают карточки, чтобы получилось какое-нибудь слово или картинка. Никакого леса больше не было, она снова сидела на веранде у Отам.

Пайпер вцепилась пальцами в подлокотники кресла. Что это было? Но она догадывалась. Она знала, что именно. Она теряет его. Проклятое сознание не желает больше оставаться вместе с ней. Такого она не ожидала. Первое невольное побуждение — крепко выругаться. Но она попридержала язык: что творится с ее организмом? Куда девалась боль, куда исчезла усталость? Она чувствовала себя крепкой и сильной. Ей вдруг захотелось вскочить на ноги и взяться за какое-нибудь дело.

Стукнула дверь, и Пайпер вздрогнула: на веранду вернулась Отам.

— Извини, засуетилась. Ты, наверное, совсем заждалась. Всем сегодня хочется поговорить… Пайпер! Что с тобой?

Отам вдруг почуяла, что в воздухе что-то переменилось, словно где-то открылся некий шлюз и на них хлынул поток энергии. На мгновение ей показалось, уж не одна ли из сестер явилась сюда, не сестра ли Менд? Но нет, это было не то. Пайпер так и искрилась энергией, словно вокруг нее плясали каскады маленьких золотистых звездочек. Шлюз действительно был открыт, но это сделал кто-то не из окружения Отам.

— Давно я здесь у тебя сижу? — взволнованно спросила Пайпер.

— Минут пятнадцать — двадцать.

Отам села рядом с Пайпер и дала ей в руки теплую чашку с чаем.

— А в чем дело? Тебе кажется, что больше?

— Нет, что ты, гораздо меньше… кажется, я только что была где-то в другом месте. В лесу, что ли? Ей-богу, такое чувство, будто я только что где-то побывала… честное слово. А теперь вот снова здесь. Дурдом какой-то. Ничего не понимаю, — радостно лепетала Пайпер. — Может, показалось… но ощущение такое, что все было на самом деле.

— Я тебе верю, Пайпер, — спокойно сказала Отам.

«Так, — подумала она, — произошло что-то очень важное. Нечто странное и неожиданное, возможно даже вне моей компетенции».

Она ломала голову, пытаясь подобрать нужные слова, которые помогут Пайпер пережить случившееся, но не перепугают ее до смерти.

— Признаться, милая, я плохо в этом разбираюсь. Но параллельные пространства существуют, это нельзя отрицать.

— Там было довольно темно, много зелени, — сказала Пайпер. — В таком густом лесу я никогда еще… и мне сразу стало лучше, слышишь, Отам? Мне… — Она коснулась щеки, и лицо ее удивленно вытянулось. — Что ж, по крайней мере, мне было лучше хотя бы полминуты. Где я была? Интересно, можно снова туда попасть?

Отам покачала головой, понимая, что она делает что-то не то.

— Не знаю, как тебе объяснить. Боюсь, если я вмешаюсь, то что-нибудь испорчу. Скажем, так: птица умеет летать, но на Луну полететь не может, для нее это просто нереально. Ей это и в голову не может прийти. Но ты, хотя бы теоретически, на Луну попасть можешь. Люди это уже делали, пусть всего несколько человек и с большим трудом. — Она взяла в свои руки едва заметно дрожащие ладони Пайпер. — Большинство людей подобны такой вот птице. Им в голову не приходит, что отправиться в иные миры, иные сферы, не знаю, как еще назвать эти параллельные области, вполне возможно. Это все для них сказки. Но кое для кого, для таких людей, скажем, как ты или как я, с кругозором пошире, в этом нет ничего невозможного… ты же знаешь, как мало в мире астронавтов. Как правило, чтоб отправиться в иные миры, требуется долгая и упорная тренировка. Тем более что тут область весьма специфическая. Однако в Авенинге мне уже известен по крайней мере один человек, который способен совершить такое путешествие без тренировки.

Пытаясь осмыслить все, что сказала Отам, Пайпер покачала головой:

— Отам, это не совсем то, я вовсе не уверена, что это было на самом деле. Впрочем, там мне стало гораздо лучше. То есть я не думаю, что стала совсем здорова, боже упаси. Но… в общем, мне показалось, что я выздоровела. — Она смущенно засмеялась. — Как ты думаешь… если я стану бывать там почаще, может, получу… подпитку? И продержусь здесь немного дольше… понимаешь?

Отам опустила глаза, пытаясь подавить кипящее в груди раздражение. Надо пожалеть Пайпер, она не заслужила такого. Надежда, осветившая лицо больной, терзала ей душу. Как жаль, что она не может объяснить происшедшее с Пайпер. Она сама не вполне понимает, в чем тут дело. Надо обязательно в этом разобраться.

— Знаешь, Пайпер, отправляйся-ка сейчас домой. И прошу тебя… я знаю, ты пришла поговорить о том, что собираешься покончить с собой, но об этом в другой раз, хорошо?

Пайпер явно была потрясена услышанным, и Отам уже пожалела, что была так бесцеремонна, тем более что особой необходимости в этом не было. Но она решилась продолжить:

— Всему свое время. Сначала разберемся с одной проблемой, а потом с другой. Как только выясню что-то, сразу свяжусь с тобой.

Пайпер не стала интересоваться, откуда Отам знает о том, что она строго хранила в тайне. Она взяла себя в руки, вышла на улицу и, ни разу не останавливаясь, пошла домой.

Это стало повторяться все чаще. Чтобы приспособиться к переменам, Пайпер перестроилась психологически и пересмотрела режим дня. Бывало, встанет с кровати, а под босыми ногами не ковер, а трава. Откроет дверь — и она вдруг стоит на холме, за спиной шумит лес, а внизу раскинулась широкая долина. На горизонте неясные очертания каких-то строений… впрочем, она не вполне в этом уверена. И все продолжается несколько секунд, не более.

Девочки сразу почувствовали, что с матерью творится что-то необычное. Правда, им казалось, что постоянная ее сосредоточенность, погруженность в себя и глубокая рассеянность означают одно: она потеряла последнюю надежду. В доме воцарилась атмосфера уныния. Девочки притихли, старались ходить и вести себя тише, словно мать, глядя на их молодость и энергию, может расстроиться, словно тот факт, что они здоровы и проживут долгую жизнь, — еще один повод для нее пребывать в глубокой печали (когда на самом деле все было наоборот). Они сами стали похожи на маленьких старушек, хотя Пайпер делала все, чтобы они оставались самими собой.

К болезни матери Сильви и Сайбан относились неодинаково. Семнадцатилетняя Сильви не отходила от матери ни на шаг, как тень следовала за ней по всему дому. Она ни с кем не встречалась и не общалась. Друзья перестали ей звонить, захаживать в гости. И Сильви не видела в этом никакой жертвы, она понимала, что с матерью ей осталось общаться совсем недолго. Пайпер считала иначе, она-то знала, что значат для юной девушки эти золотые годы, когда она начинает самостоятельную жизнь, когда постепенно превращается в женщину и вместе с тем находится под защитой и покровительством семейства. Но реальный мир был для нее еще не вполне реален, ей не надо было беспокоиться о сроках и неоплаченных счетах. Она пыталась поговорить об этом с Сильви, но та отмалчивалась и отводила глаза: ее смущало то, что мать так сильно любит ее, что гонит ее от себя.

Сайбан, со своей стороны, более одного часа рядом с матерью не выдерживала. Пайпер понимала почему, но ей от этого не было легче. Ей так хотелось покрепче обнять свою девочку — впрочем, в свои двенадцать она уже вполне превращалась в симпатичную девушку. Пайпер знала, что Сайбан хочет заранее подготовиться к своему будущему сиротству, пытается доказать всему миру, что она ни в ком не нуждается, что она большая и сможет жить одна. Разговаривая с матерью, она никогда не смотрела ей прямо в глаза, все время вертелась и почесывалась. Бывали случаи, когда Пайпер казалось, что Сайбан хочет протянуть ей руку, но та неожиданно делала что-то совсем другое, дергала себя за локон над ухом или принималась что-то ковырять ногтем.

Поначалу Пайпер думала, что ей просто страшно, ведь совсем рядом ходит смерть, хотя Сайбан и знает, что недуг матери незаразен. Но постепенно Пайпер поняла, что тут дело не в страхе: младшая дочь всего лишь злится. Болезнь матери приводила ее в отчаяние, ей больше нельзя было делать все то, что дети делают с мамами, а больше всего ее бесила мысль, что про нее все совсем забыли.

Двенадцать лет — очень трудный возраст. Разве можно винить Сайбан в том, что она думает только о себе, считает себя жертвой, ведь в каком-то смысле так оно и есть. Половое созревание способствует развитию эгоцентризма, одно без другого не бывает. Нет, она Сайбан не винила. Но это все равно огорчало ее больше всего. Пайпер знала, что пройдут годы, Сайбан сама станет матерью и тогда с досадой станет вспоминать это время. И будет мучиться чувством вины перед ней, спрашивая себя: «Почему я даже не попыталась узнать ее поближе? Почему я сделала ее жизнь такой сложной?» Пайпер надеялась, что Сайбан в конце концов простит себя и это не потребует от нее разрушительных угрызений совести. Впрочем, о будущем лучше не думать, больно представить себе, как много она потеряет.

Пайпер никогда не считала себя христианкой. Она не верила в то, что мир устроен так просто, что существуют рай и ад, и, уж разумеется, не верила в ангелов. Но она положительно знала, что где-то есть некие области, откуда она могла бы наблюдать за дочерьми, даже направлять их, и надежда на это облегчала ей жизнь. Иногда, когда она в очередной раз видела себя посреди зеленого леса, ей приходило в голову, что как раз сюда она и попадет после смерти, что это и есть те самые области, где ждут и откуда наблюдают.

В то время как она размышляла, в чем заключается тайна ее путешествий, само перемещение вселяло в нее новые силы. Чувствуя себя гораздо лучше, она и вести себя старалась нормально, несмотря на то что причина этого лежала за пределами обычного. А когда ей было хорошо, девочкам тоже было хорошо. Пайпер выходила из ванной комнаты и, едва не наткнувшись на ствол дерева, спускалась в столовую к обеденному столу. И дети сразу улавливали ее настроение, оживлялись, много болтали. Старались вести себя естественно и непринужденно, будто это обычный обед и таких у них впереди еще много. Пайпер наслаждалась этими минутами, как могла.

— Сайбан, кажется, тебе на лето задали прочитать «Джейн Эйр»? Ну и как, понравилось?

— Ничего. Еще не дочитала, осталось страниц сто, — отвечала Сайбан.

— А я до сих пор не знаю, как относиться к Джейн. Она мне не кажется очень смышленой девочкой. В свое время я думала, что я бы на ее месте обязательно поднялась на чердак и узнала, что там происходит. — Пайпер уперлась локтями в крышку стола. — Конечно, в то время женщинам не полагалось совать свой нос, куда не следует. Ну разве нам не повезло, что мы родились сейчас, а не в то время?

— Ах, мама, я не знаю, — отмахнулась Сильви. — Это было такое романтичное время, ты не согласна? Мужчины были настоящие рыцари. Что ни говори, я думаю, женщины генетически запрограммированы так, что хотят, чтобы их защищали.

У Пайпер брови полезли вверх, но Сильви продолжала улыбаться рассеянной улыбкой.

— По крайней мере, тогда они этого не скрывали и не казались при том слабыми или отсталыми.

«Интересно, — подумала Пайпер, — хотелось бы самой Сильви, чтоб ее кто-нибудь защищал? От чего? И от кого? Нет, спрашивать тут нет смысла, и болезнь тут ни при чем. Во всяком случае, правдивого ответа я не дождусь».

— Вот как, Сильви? Ты меня удивляешь, — сказала она вслух. — Неужели ты и вправду считаешь, что мы запрограммированы генетически? Может быть, социально?

Пайпер говорила громко и увлеченно, видно было, она с нетерпением ждет, что ответит ей дочь.

— Ведь этой мифологией, — продолжала она, — пронизаны все средства массовой информации, даже детские книжки.

— Начинается, — сказала Сайбан, закатывая глаза к потолку.

— Ну да, в основном, — ответила Сильви, не обращая внимания на сестру. — Ведь мы животные, так? Посмотрите, как ведут себя животные. Самки у них слабых самцов к себе не подпускают, такие их не привлекают, они не могут их прокормить. Им нужны первоклассные самцы, сильные партнеры, которые обеспечат их пищей и безопасностью, способные защитить их и своих отпрысков. Поэтому я считаю, что самки, все самки, включая и нас, оценивая возможности самца, всегда учитывают этот фактор. Может быть, мы не думаем, что нуждаемся в защите, но нам приятно знать, что в случае чего так оно и будет.

Сильви самодовольно откинулась на спинку стула.

— Я не стану с этим спорить, Сильви, но дело в другом. Сто пятьдесят лет назад все считали, что женщина — существо слабое и нуждается в защите. Мы во всех отношениях стояли гораздо ниже мужчин. И я не думаю, что это было так уж романтично, просто все делали вид, что это так. А что ты думаешь про Джейн, а, Сайбан?

— Ну, — начала она, кладя нож и вилку, — я считаю, что она была девочка мужественная, с характером. Не знаю, что было бы со мной, если б у меня умерли родители.

— Да, — грустно сказала Пайпер, глядя на дочь.

Она знала, что Сайбан выживет в любых обстоятельствах, просто еще не вполне представляет свои возможности.

— Думаю, ты права. Крепкая, мужественная девочка.

Отам заглянула поболтать в дом семейства Шигеру через пару недель после того, как у нее побывала Пайпер. Впрочем, размениваться на пустую болтовню она не собиралась.

— Послушай, Пайпер, я тут провела небольшую работу по поводу твоего феномена. Кажется, появились кое-какие идеи, хотя нам полностью еще пока не все ясно.

— Нам? — удивленно переспросила Пайпер, но Отам пропустила вопрос мимо ушей.

— С тобой это снова было, так? После того, первого раза? И получалось само собой?

Пайпер так тщательно скрывала от всех эти свои перемещения, что не сразу вспомнила о том, что Отам про это знает.

— Да. Несколько раз. И всегда, как ты говоришь, получалось само собой. Сначала это очень сбивало с толку, — покачала она головой.

Отам с шумом швырнула свою громадную дамскую сумочку на стул и резко повернулась к Пайпер, так что подол ее длинной юбки прошелестел по ногам.

— Очень хорошо. — Она явно была взволнована. — В следующий раз постарайся не думать о своих ощущениях, постарайся запомнить место, где ты находишься, и попробуй не прыгать сразу обратно домой, а сделай усилие и задержись там. Постарайся как бы вжиться в окружение, представь, что твои ноги — это корни и ты пускаешь их в почву.

— Ммм, да-да, пожалуй, — уклончиво отозвалась Пайпер.

Ей хотелось знать, почему это происходит, куда она попадает и что все это значит. Она надеялась, что Отам растолкует ей все это. Но у Отам было что-то свое на уме, и невозможно было понять, о чем она думает. Она сообщала ровно столько, сколько считала разумным, и, если на нее нажать, она выдаст даже меньше, чем нужно, как будто твое нетерпение говорит о том, что ты еще не готов услышать всю правду. Но с практической точки зрения Пайпер не могла позволить себе не задать всех своих вопросов. У нее было мало времени.

— А если я застряну там навсегда? Я элементарно боюсь. Я ведь понятия не имею, как это все получается… послушаюсь тебя, а как попаду обратно?

— Пайпер, уверяю тебя, не застрянешь. Если моя догадка верна, ты научишься управлять своей способностью. Тут нужна только воля, и все получится. Стоит лишь сфокусировать внимание: где ты находишься и куда тебе надо.

Отам говорила убедительно — впрочем, она была уверена в своих словах. Но Пайпер все еще сомневалась.

— Ну хорошо, попробую. Но… ты не знаешь, почему это вдруг случилось? И что мне с этим делать? В общем, я… ничего не понимаю.

Пайпер тут же пожалела о своих словах.

— Давай-ка для начала проведем этот опыт, а потом уже станем плясать дальше, — отрезала Отам.

«Опять ничего не сказала, — подумала Пайпер, — но чего еще от нее ждать? Впрочем, я сама виновата. Похоже, эту головоломку придется решать самой».

Она попрощалась с Отам и, глядя в окно, наблюдала, как ее подруга шагает по лужайке к калитке. Как и всегда, походка Отам была грациозна и легка, как у кошки. Порой Пайпер казалось, что ноги ее вообще не касаются земли.

Книги Пайпер принесли ей скандальную известность, которая смахивала скорее на культ, чем на обычную славу, и это ее вполне устраивало. Когда первая книга пошла хорошо, она очень удивилась — что и говорить, поначалу даже не верилось. Всего она написала девять книг, и ее агент и издатель умолял взяться еще за одну, завершить детскую серию круглой цифрой, чтобы она обрела, так сказать, законченный вид, но Пайпер все отказывалась. Тогда ей предложили какую-то запредельную сумму гонорара, и она чуть было не соблазнилась. Но, подумав как следует, решила отказаться, причем по двум причинам. Первая: очень не хотелось последние несколько месяцев жизни тратить на работу, уж лучше провести их с девочками и с Уиллом. Вторая причина: ей казалось, что в некоей незавершенности есть некий важный смысл. В реальной жизни не бывает так, что все кончилось и ответы на все вопросы получены. Люди приходят и уходят, болеют и выздоравливают или умирают. И Пайпер считала, что она высказалась вполне определенно.

Она не любила давать интервью, хотя на письма поклонников ее творчества старалась отвечать по возможности. Пайпер не хотела оказывать влияние на восприятие ее книг читателем. Но в июне с ней связались из одного весьма уважаемого журнала и попросили об интервью, и она, к собственному удивлению, согласилась. Тщеславие взяло над ней верх.

Репортер должен был объявиться двадцать четвертого августа и провести с ней целый день. Перед этим несколько недель были какие-то суматошные, и про интервью она успела позабыть, но вдруг как-то зашла об этом речь, она заглянула в календарь и увидела свою запись: «Интервью с Чарли из „Ревью“» — и странным образом оживилась, почувствовала прилив энергии. Перед визитом журналиста она надела мягкие черные тренировочные брюки и оранжевую рубашку с длинными рукавами, сшитую из индийского хлопка. Выглядела она, конечно, не на все сто, но, по крайней мере, смотреть на нее было не страшно. Ни для кого не было секретом, что она больна. В общем-то, именно поэтому и затевалась вся эта история с интервью.

Но Пайпер не хотелось вышибать слезу исключительно своим внешним видом, не хотелось, чтобы весь свет читал напечатанные жирным шрифтом слова о том, что она одной ногой стоит в могиле.

Ровно в девять утра дверной колокольчик резко звякнул. Пайпер открыла дверь и с удивлением увидела перед собой женщину. Она была так молода и так хрупка на вид, что ее можно было принять за одну из одноклассниц Сильви.

— Пайпер? Здравствуйте, я Чарли Соломон.

— Здравствуйте, Чарли. Пожалуйста, заходите, — сказала Пайпер и жестом пригласила ее в дом.

Она-то надеялась, что беседовать станет с человеком уже пожившим и приобретшим кое-какой жизненный опыт.

«Интересно, сможет ли эта юница понять, какие испытания выпали мне на долю?» — подумалось ей.

Чарли поймала ее удивленный взгляд, и ей сразу все стало ясно.

— Кажется, вы ожидали, что будете отвечать на вопросы какого-нибудь въедливого старого хрыча, я права? — широко улыбаясь, сказала она. — Уверяю вас, это на вид я такая, на самом деле я гораздо старше. Хорошая наследственность.

Пайпер повела маленькую женщину по коридору к задней веранде, все еще не совсем уверенная в том, о чем говорить с этой профурсеткой.

— Простите за откровенность, а все-таки сколько вам лет? Или вы считаете, что спрашивать об этом невежливо? Еще раз простите, но для меня это крайне важно.

— Нет, все в порядке. Если вам станет легче, позвольте привести основные пункты моего послужного списка: стипендиатка Оксфорда, защитила диплом по журналистике в Браунском университете. Работала в «Нью-Йорк таймс», объездила репортером семнадцать стран. Родила сына, ему сейчас год. Достаточно? Честное слово, хочется, чтобы вы успокоились.

— Да… вполне… и простите, я просто…

Теперь она чувствовала себя полной дурой: зачем было задавать эти идиотские вопросы? Приглядевшись к Чарли, она заметила, что та держится со свободой и грацией, которые приходят только с годами.

— Садитесь, пожалуйста. Хотите что-нибудь выпить? Чаю или кофе?

— Нет, спасибо, пока не надо. Я по дороге заскочила в одну потрясающую кафешку.

Она постучала пальцами по столу, словно хотела что-то вспомнить.

— Ах да, «Священные угодья». Кажется, так она называется. У вас такой замечательный город, — продолжала она, роясь в сумочке. — Такое чувство… в общем, такое чувство, что ты здесь когда-то жил, все тебе знакомо.

Чарли наконец нашла, что искала: маленький диктофончик, который она аккуратно поставила на стол.

— И это вовсе не потому, что он похож на все остальные маленькие городки. Нет, я так не считаю. Но…

Пайпер улыбнулась. Она уже знала, что будет сказано дальше.

— Не нужно мне это объяснять, Чарли. Я много лет слышу то же самое от разных людей. Это особое место, но не всякий может здесь жить.

Ей вдруг стало с Чарли необыкновенно легко, а ведь прежде журналистов она недолюбливала. Но у Чарли была такая открытая манера, что Пайпер и самой захотелось открыться.

— А где сейчас ваш сын?

— С сестрой сидит, — радостно ответила Чарли. — Она намного моложе меня, и этим летом она у меня нянька. Вообще-то я не очень люблю разъезжать без Джесса, сильно по нему скучаю.

Пайпер кивнула. Уж кто-кто, а она хорошо понимала эту женщину.

— А как муж на это смотрит? Что вы вдвоем часто уезжаете?

Повисла небольшая пауза, вполне достаточная, чтобы Пайпер успела сосчитать два-три удара часов на стене.

— А я не замужем, — сказала наконец Чарли небрежно, вертя в руках свой диктофон. — Надеюсь, вы не против, если я его включу? Просто не хочется допускать неточности или выпадать из контекста.

— Пожалуйста, пожалуйста… Простите мне мой вопрос, я только… Вы, наверное, думаете, что я такая провинциалка.

— Вовсе нет. — Чарли пожала плечами и снова улыбнулась своей широкой улыбкой. — Спрашивайте что хотите, я не возражаю. Это будет справедливо, ведь я тоже целый день буду задавать вам вопросы. Если говорить прямо, мне нужен был не мужчина, а ребенок. Да, пришлось потрудиться, честно говоря, но игра стоит свеч. У вас ведь две дочери? Сколько им?

— Двенадцать и семнадцать. Старшая, Сильви, в этом году оканчивает школу, — заулыбалась Пайпер, вспомнив о девочках.

— Здорово. И я жду не дождусь, когда Джесси подрастет, вы меня понимаете? Чтоб разговаривать. А ваши дочки для вас уже как подруги. Расскажите об этом.

Чарли как бы ненароком нажала кнопку диктофона и подвинула его поближе к Пайпер.

Но не успела Пайпер рта раскрыть, как в голове у нее что-то качнулось, сдвинулось, и она поняла, что сейчас это снова случится. Она смотрела на Чарли и думала, что еще никогда этого не случалось, когда рядом был кто-то еще. И надо же, будто в целом свете в этот момент никого не нашлось, кроме какой-то журналистки! Пайпер хотела что-то сказать, шагнула вперед… и вошла в густой лес.

Так, надо сосредоточиться. С Чарли она разберется потом. Сначала то, о чем ее просила Отам. Следуя наставлениям подруги, она глубоко вдохнула. Поборола желание немедленно оказаться дома. «Останься, останься, останься, останься», — твердила она, как заклинание. И действительно, растерянность, охватившая было ее, когда она едва не отправилась обратно, куда-то исчезла. Мгновение — и она осталась на месте.

Она не вполне понимала, что делать дальше. Тогда, стараясь ни о чем не думать, Пайпер зашагала вперед. Нет, это что угодно, только не Авенинг. И лес здесь как-то зеленее, гуще и полнее звуками — в таком лесу она прежде не бывала. Деревья попадаются знакомые, но большинство неизвестных, таких деревьев в их краях не бывает. Толстые стволы, ветки со звездообразными листьями усеяны мясистыми синими цветами и тяжелыми, низко свисающими плодами. Вроде бы все как следует, но какое-то чужое. И вдруг, словно из ниоткуда… нет, наверное, из-за дерева, за которым легко мог спрятаться легковой автомобиль, вышла девочка.

— Здравствуйте, — весело сказала она.

— Здравствуй, — ответила Пайпер, стараясь скрыть свой испуг.

— Вы здесь оттуда, где наш дом? — продолжая улыбаться, спросила девочка. — Как здорово, а то я думала, что, кроме меня, здесь никого нет. Меня зовут Мэгги. Мне не разрешают разговаривать с незнакомыми людьми, но ведь здесь нехороших людей не бывает, и я уверена, что вы меня не украдете и не зарежете.

— Я Пайпер, — ответила она.

За многие годы, пока она писала детские книжки и общалась со своими маленькими читателями, Пайпер успела узнать, что в мире встречаются очень странные дети. Эта девочка, похоже, была из таких.

— Скажи, Мэгги, как ты сюда попала? Ты это знаешь?

— Ммм, нет, не знаю. Кажется, у нас в саду где-то есть специальная дверца. С нее все и началось. Но теперь стоит только подумать, что я здесь, так сразу сюда и попадаю. А вы тоже так?

Ах, какая милая девчушка: глаза серовато-голубые, светлые волосы коротко стрижены. Черты лица обещали вскоре поразительную красоту. На вид ей лет десять-одиннадцать. Скорей всего, десять, она явно моложе Сайбан.

Пайпер подумала, что не стоит так разглядывать девочку, надо вести себя свободно и естественно, а то она испугается, замкнется… Поэтому перед тем, как ответить, она широко улыбнулась.

— Не совсем. Но погоди. Ты говоришь, что здесь нет нехороших людей. А вообще люди… есть?

Мэгги прищурила один глаз.

— Вроде как есть, да. Не такие, как у нас, конечно. Но очень хорошие.

Она подняла руку и откинула прядь волос с лица. Пайпер заметила, что в другой руке у нее тетрадка.

— Здесь живет мой самый лучший друг. Это мальчик, и он просто супер. У нас тут есть крепость.

Стараясь двигаться осторожно, как бы не стало плохо, Пайпер огляделась: кругом стоял густой лес.

— А… послушай, Мэгги, что… что ты тут вообще делаешь?

— Да мало ли… С Дейдом играю. Это мой друг, — ответила она. — А если он занят, иногда и одна играю. Или делаю уроки. — Она показала Пайпер свою тетрадку. — Сегодня, например, я должна написать письмо госпоже Авенинг. Она устраивает конкурс, и победитель получит от нее волшебную книжку. Дейд считает, что я могу выиграть, поэтому я хочу постараться и написать очень хорошее письмо.

— Вот это да, — сказала Пайпер, найдя в себе силы и самообладание даже здесь ободряюще улыбнуться. — Неплохая идея. Желаю тебе удачи.

— Спасибо.

Мэгги снова широко улыбнулась, открыв два недостающих коренных зуба.

— Ой, мне уже надо идти! Время здесь совсем другое, наверное, вы знаете? Мне пора обедать.

Не переставая улыбаться, она шагнула вперед и прямо на глазах у Пайпер исчезла.

Неужели это так легко? Пайпер зажмурилась и представила себе свой дом и то место, где она находилась перед тем, как попала сюда.

«Вряд ли что-нибудь выйдет», — подумала она.

Ей казалось, что это должно быть гораздо трудней. Но буквально через мгновение она увидела, что снова у себя на веранде. Потрясающе! Сработало!

Чарли сидела там же и во все глаза смотрела на Пайпер. Рядом с ней была Отам. Впрочем, Пайпер это не удивило.

— А-а, вот и ты, дорогая. Видите, Чарли? Я же говорила, что она вернется.

— А ты что, Отам, почувствовала тревогу в эфире, или как там у вас его называют… так, что ли? — сухо спросила Пайпер. — Надо же, совпадение, случайно оказалась здесь в эту самую минуту.

— Да нет. Была тут поблизости по делам, дай, думаю, загляну. Пути богини неисповедимы, — усмехнулась Отам. — Можно считать, просто повезло. Тебя не было больше часа, и мы тут с Чарли приятно поболтали. — Она заговорщически подмигнула молодой журналистке. — Девушка вот подумывает, как бы ей осесть в Авенинге, городок уж очень понравился. Скажи, Чарли?

Чарли открыла рот, но не нашлась что ответить, — так, похоже, была ошарашена увиденным.

— Меня не было… меня не было целый час?

Со стороны еще никто не наблюдал за Пайпер в подобной ситуации, и она не знала, как все происходит на самом деле. Ей почему-то казалось, что это некий разрыв во времени, что все, что она только что видела в том таинственном лесу, — процесс скорее психологический и не имеет отношения к объективной реальности.

— Постойте, постойте, я что, отсутствовала физически? Целый час? — изумленно спросила она.

— Определенно физически, — осмелилась заговорить Чарли. — Телесно то есть.

Она смотрела на Пайпер круглыми, как тарелки, глазами, словно боялась, что, стоит ей мигнуть, Пайпер снова исчезнет.

Пайпер судорожно сглотнула слюну.

— Значит, вы видели… вы видели, как я исчезаю, а потом через час снова появляюсь. Это было здесь, на моей кухне?

— Ну-ну, не надо так волноваться, — оживленно вмешалась Отам. — Чарли обещала держать язык за зубами — это будет наша маленькая тайна. Впрочем, у нее и так нет выбора. Если станет болтать, вряд ли ей поверят. — Похоже, она была взволнована происшедшим не меньше Чарли и Пайпер. — Самое странное здесь в том, что это произошло в присутствии Чарли, вы не находите? Раньше такого не бывало. Тут есть о чем подумать. Впрочем, загадка не только в этом.

Она не скрывала ликования, казалось, еще немного, и она захлопает в ладоши.

— Ладно, я пошла, а вы тут заканчивайте… но, Пайпер, как только появится свободная минутка, позвони, и я сразу приду, есть о чем поговорить. Слышишь, звони, и я примчусь. А вы, Чарли, не забудьте, вы тоже участвуете в моем конкурсе. Помните, вы обещали!

И не успели обе рот раскрыть, Отам исчезла за дверью, оставив Пайпер и Чарли одних.

Пайпер искоса посмотрела на свою юную гостью.

«Интересно, — промелькнуло у нее в голове, — испугало ее происшествие или всего лишь позабавило?»

— Похоже, попались вы к ней в коготки, — сказала она, пытаясь улыбнуться. — Я говорю про Отам Авенинг. Она делает все, чтобы раскрутить этот свой конкурс, вы не находите? Вы уже вторая, с кем я говорила сегодня из тех, кто собирается участвовать… — Пайпер посмотрела на часы и рассмеялась. — А еще только десять утра!

— У этой женщины дар убеждать, — отозвалась Чарли и пошевелила бровями. — Как я понимаю, здесь у вас частенько случаются всякие необыкновенные вещи? А вы не хотите… ну хоть немного рассказать о том, что с вами произошло, когда вы исчезли?

— Послушайте, — уныло сказала Пайпер, — мне совсем не хочется разыгрывать перед вами роль загадочной женщины. Боюсь, не смогу ответить ни на один ваш вопрос. Я сама об этом ничего не знаю и ничего в этом не понимаю. Не знаю, как это получается, не знаю, куда попадаю, когда это происходит.

В собственном голосе она сама подметила умоляющие нотки. Но Чарли, похоже, решила облегчить ей задачу: помолчав немного, она просто сменила тему.

— А вы знаете, кажется, я очень полюбила ваш Авенинг. Мне уже не хочется уезжать отсюда. Такое чувство, что я должна быть здесь. Не дико ли это?

— Вы же сами видели, как я появилась… словно из ниоткуда. Так что вопрос вряд ли уместен в данных обстоятельствах, — слегка усмехнувшись, сказала Пайпер.

— Нет, не согласна. Итак, может, продолжим? Все будет быстро и безболезненно, я обещаю.

— Давайте.

По идее, Пайпер должно было быть крайне неловко оттого, что все это произошло на глазах у Чарли. Но та вела себя естественно, будто они с ней давние подруги, и Пайпер самой так стало казаться. Она скоро поняла, что Чарли права. Вопросы, которые она задавала, были столь точны и корректны, что невозможно было отделаться от ощущения, что они знают друг друга тысячу лет. Она нисколько не сомневалась, что Чарли оградит ее от всяких недоразумений, и оказалась права.

На следующий день, проспав тринадцать часов подряд, Пайпер встала одновременно с дочками. Сайбан по утрам ходила на бэнд-кэмп, а Сильви три раза в неделю работала в книжном магазине «Тотемз». Пайпер жаль было с ними расставаться, но ведь должно быть у девочек в жизни что-то еще, кроме болезни матери. Достав свой дневник, который старалась вести каждый день, она отправилась в сад. Прихватила и акварельные краски: захотелось скопировать старую фотографию, на которой девочки сняты на ярмарке в день летнего солнцестояния десять лет назад.

Усевшись на крашеный адирондакский стул, Пайпер открыла дневник на чистой странице, ладонью разгладила белые листы, и корешок скрипнул. Она уже позвонила Отам и пригласила к себе, а чтобы скрасить ожидание, лучшего занятия не придумаешь. Вчерашний день выдался хлопотливым и трудным. Пайпер до сих пор чувствовала себя крайне усталой. Даже тонизирующий эффект после путешествия в таинственный лес уже почти не действовал.

Она писала быстро, стараясь не упустить даже самых мелких подробностей этого события. Это помогало избавиться от ощущения бредовости произошедшего, а кроме того, ей очень хотелось, чтобы когда-нибудь девочки узнали об этом чудесном, захватывающем событии, просто как в сказке. Потом принялась за акварель и рисовала уже не спеша, медленными, ровными мазками. Закончив, смежила веки, оставила тетрадку открытой — высыхать.

Она проснулась, когда на плечо ей легла рука Отам.

— А, Отам, извини, кажется, я задремала. Долго ждала у двери?

Пайпер помотала головой, стараясь стряхнуть сон.

— Нет. Ты не открывала, и я зашла с заднего хода. Как самочувствие?

— Устала. Устала и от болезни, и от постоянной усталости. — Пайпер выпрямилась в кресле, и, увы, ей это далось нелегко. — Ты вчера так неожиданно убежала, что я не успела рассказать. Я сделала все, как ты говорила, и мне удалось там… остаться. Ну, в том месте, куда я попала. Я там встретила твою знакомую. Мэгги, помнишь такую? Очень милая девочка. Мы с ней поговорили, и потом я вернулась. Так что ты оказалась права.

— Мы так и думали.

— «Мы»? — повторила Пайпер. — Ты снова говоришь «мы».

— Да. Поэтому я и пришла.

Отам села в кресло рядом с Пайпер.

— Понимаешь, у меня есть друзья. Больше чем просто друзья, скорее сестры. И некоторые из них способны делать то же, что и ты. Они там бывали, да и в других местах тоже. У тебя открылся необычный, удивительный дар. Я рассказала им, и они провели кое-какое расследование. Порасспросили тех, кто обитает в тех местах. Провели что-то вроде саммита. Надо сказать, что очень немногие, а тем более нетренированные взрослые умеют делать то, что удалось тебе.

Видя, с какой серьезностью Отам отнеслась к ее маленькому неудобству, Пайпер была польщена. Странное свойство куда-то исчезать взволновало ее старшую подругу так же, как и саму Пайпер, и она подумала было, что Отам видела все.

— Пайпер, понимаешь, я считаю, что способность эта была дана тебе потому… в общем, я считаю, все мы считаем, что тебе надо отправляться туда. То есть остаться жить там. Именно жить, я не оговорилась.

У Пайпер сжалось сердце. Она даже забыла про болезнь, но, в конце концов, речь ведь шла именно о ее болезни. Отам ждала, видя, что Пайпер в замешательстве перебирает в голове возможности в связи с услышанным. Значит, вот оно что. Вот он выход. То, что она столь болезненно обсуждала с Уиллом, вовсе не так болезненно, как ей представлялось.

Должно быть, Отам заметила, как в глазах у Пайпер вспыхнул огонек надежды.

— Вряд ли тебя излечат, чтоб ты смогла жить в нашем мире, — предостерегла она ее. — Такую, как ты теперь. Но мы считаем, что жить ты там будешь.

Вдруг к горлу Пайпер подступил комок тошноты. От замешательства ли, или от того, что ее потрясло неожиданно свалившееся счастье, или просто это был приступ болезни, кто его знает. Она стиснула зубы и сглотнула слюну, пытаясь осмыслить все, что ей сообщила Отам.

— Это не срочно, — быстро сказала та. — Если останешься там навсегда, тебе придегся измениться. Как — я сама пока не знаю. Но не бойся, в дерево не превратишься или в стакан воды… Останешься разумным существом, просто станешь… не вполне человеком.

Она помолчала пару секунд, чтобы Пайпер осмыслила услышанное, а потом продолжила:

— Далее, я должна это сказать: как только ты трансформируешься, не будет гарантии, что сохранишь способность возвращаться сюда. Скорее всего, нет, потеряешь.

Отам закончила и замолчала.

Усилием воли Пайпер справилась с головокружением и сделала глубокий вдох, чтоб усмирить взбунтовавшийся желудок.

— Хорошо. Значит, отправляйся туда, не знаю куда. Уходи от детей, бросай дом, мужа. И кем я там стану? Великаном-людоедом? Феей? Царевной-лягушкой? — отчаянно замахала руками Пайпер. — Да это… ни на что не похоже. Чушь какая-то, полная ерунда.

Отам впилась взглядом во ввалившиеся глаза больной женщины.

— А здесь ты скоро умрешь, Пайпер. Очень скоро, причем мучительной смертью. — Теперь ее голос звучал безжизненно, от кротости и нежности в нем не осталось и следа. — Ты меня извини, но это так. В любом случае вам придется расстаться. Я знаю, любая перемена, любой уход — это болезненно, страшно, но ты хоть понимаешь, что этот вариант не столь ужасен, как можно себе представить?

— Пытаюсь, — смиренно отозвалась Пайпер.

Она и вправду пыталась все осмыслить. Но у нее только голова шла кругом.

— Думай, хорошенько думай о том, что тебя ожидает! — Отам говорила решительно, почти требовала — это было на нее не похоже. — И вот что я скажу тебе про твоих девочек. Они, как и ты, тоже отличаются от других. И я уверена, настанет время — и мы найдем способ, чтобы вы иногда виделись.

Вот оно — именно это она и хотела услышать.

Ах, девочки, ее девочки. Счастье ее. Больше чем счастье.

— А Уилл? Я смогу с ним встречаться?

— Это будет… сложней. Скорей всего, нет.

Глаза Пайпер наполнились слезами. Еще десять минут назад она примирилась с ужасной мыслью, что покинет всю семью, а теперь, вот ведь какая испорченная, не может представить, что потеряет Уилла, что расстанется с ним навсегда.

— Уилл… — задыхаясь, прошептала она, и ей самой стало стыдно.

— Послушай, — уже почти нетерпеливо сказала Отам, — оставайся здесь и помирай себе… или отправляйся туда и… сама увидишь. Сердцем чую, тебя там ждет много интересного.

Глаза Пайпер все еще были на мокром месте.

— Но почему это случилось со мной? Не понимаю и не могу понять. Кажется, я скоро свихнусь. Может, это все мне просто привиделось. Такое могло быть? Может, просто почудилось?

— Да ты что, конечно нет! — Отам взяла Пайпер за руку и с силой сжала ее. — Не знаю, почему это случилось с тобой. Могу только догадываться, что твоя работа, твои книги, энергия, которая буквально сочится из твоих пальцев, когда ты складываешь буквы в слова, — все это сложилось в некое заклинание, твой последний дар после всех чудес, которые ты уже преподнесла миру.

Отам пожала плечами.

— Про некоторые вещи лучше не думать, — твердо сказала она. — Просто принимать их такими, как есть. Это и называется верой, а тебе нужна именно вера.

Пайпер промолчала — да и что тут скажешь? Где взять столько веры, чтобы сознательно отказаться от этой жизни в Авенинге? Хоть по всей Вселенной ищи, не найдешь. Но бог с ней, с верой. Даже самая крохотная надежда на то, что с детьми она расстается не навсегда, кружила ей голову больше, чем морфий, который ей прописали врачи. Она облегчала ей боль, что куда страшнее физической.

Раздумьям об этом она посвятила остаток дня и следующий день, и погода в эти последние летние дни словно вторила ее отчаянному состоянию. Обычно голубое небо было затянуто тучами, серыми и мрачными, в них что-то ворочалось и ворчало; то одна, то другая вдруг озарялась мгновенной вспышкой, которые следовали почти без перерыва. Пайпер очень хотелось жить.

Она всегда считала, что если тысячи людей каждый год умирают от рака, то она должна быть исключением, тут какая-то ошибка. И теперь чувствовала себя виноватой: ведь у нее появилась возможность перехитрить смерть. Это чувство преследовало ее, не давало покоя. Она очень хотела жить — но что, если она никогда больше не увидит своих девочек? Ведь, по словам Отам, встречи с ними лишь возможны — что, если в этом странном месте с перекошенным временем ее не ждет ничего, кроме вечной тоски по семье? Пускай она не увидит больше Уилла, с этим она готова смириться. Все супруги и влюбленные задумываются о том, как они станут жить, когда придет день навсегда расстаться с теми, кого они любят. Это мучительно больно, но тут нет ничего неестественного, с этим можно справиться. Без Уилла Пайпер могла бы жить, хотя пришлось бы нелегко. Но без девочек? Еще надо ой как подумать.

Пайпер успела познать истину о том, что нет в мире выше любви, чем материнская, любовь к мужчине в сравнении с ней бледнеет. Как она сможет жить, если не будет знать, все ли у них в порядке, не угрожает ли что? Разве можно быть счастливой, не зная, счастливы ли они? Если она умрет, они станут для нее недостижимы. В том же мире они будут мучительно близко, но как дотянуться до них? Пайпер не знала, что делать. В общем, решила она, надо поговорить со всеми, раскрыть перед ними свою тайну и попросить совета.

На следующее утро Пайпер настояла, чтобы семья собралась завтракать вместе за старым кухонным столом, который принадлежал еще ее прабабушке. Она сама едва притронулась к еде: проглотила кусочек поджаренного хлебца и выпила полстаканчика разбавленного сока. Когда все позавтракали, Пайпер выпрямилась на стуле и сложила руки на коленях.

— Друзья мои, — начала она, — мне надо с вами кое-что обсудить.

Уилл сразу испугался, зато Сильви оживилась и навострила ушки:

— Что такое, мамочка?

— В общем, мне нужно принять одно важное решение, а поскольку оно касается всех вас, мне кажется, я должна посоветоваться с вами.

Страх в глазах Уилла сменился паникой, ему показалось, он понял, к чему она клонит, и Пайпер, заметив это, быстро продолжила:

— То, что я сейчас вам скажу, может показаться вам совершенным безумием. Но я прошу вас всех постараться сохранить объективность. Уверена, что у вас это получится. — Она обернулась к дочерям. — Сильви, Сайбан, запомните эту минуту. Это очень важно. Сейчас от вас требуется, чтобы вы рассуждали как взрослые женщины, может быть, в первый раз в вашей жизни.

Продолжить она не успела — ее нервно перебил Уилл:

— Пайпер, а ты не считаешь, что сначала ты должна обсудить это со мной? А уже потом поговорить с девочками?

Пайпер посмотрела на него так, будто он произнес какую-то чушь, и сказала:

— Повторяю еще раз, это может показаться вам совершенным безумием, я отдаю себе в этом отчет. Но каждое слово, которое я сейчас произнесу, может подтвердить Отам Авенинг. Сходите поговорите с ней. Думаю, она поможет многое для вас прояснить.

Пайпер набрала полные легкие воздуха и с шумом выдохнула:

— Ффу-у. Ну хорошо. Дело в том, что с недавнего времени я стала перемещаться в другой… словом, в одно место. Как бы совершать путешествие, но не на автобусе или еще на чем. То есть иногда я могу вдруг оказаться… в ином мире, причем физически… Непонятно как, но мне словно удается открыть дверцу в некое пространство… как бы между пространствами. И я попадаю туда, повторяю, телесным образом.

У Пайпер больше не хватило слов. Но лицо ее было так серьезно, что девочки поняли: она не лжет. Уилл смотрел на нее так, будто хотел испепелить ее взглядом. Это смущало ее, и она решила поскорей продолжить:

— И Отам… ну, она рассказала об этом своим друзьям. Таким, как она сама. Ну, вы понимаете.

— То есть таким же колдуньям? — без обиняков спросила Сайбан.

Пайпер бросила на нее взгляд — накануне у них был разговор, в котором она это отрицала, но сейчас было не время. И она не знала, как объяснить Сайбан, что она не совсем права.

— Да какая разница, кто они. Они просто другие… это люди, как и Отам, духовного склада. И вот они решили, что мне не стоит больше оставаться здесь, где я скоро умру, что я должна отправиться туда — навсегда.

Пайпер замолчала. Она не знала, как ей продолжить. «Я покидаю вас, — произнесла она про себя. — Я покидаю вас, покидаю вас…» Да в любом случае ей придется скоро их покинуть. Но как сказать об этом? Произнести это вслух… сердце ее разрывалось при мысли об этом. Она взяла себя в руки, собираясь изложить факты и все, что рассказала ей Отам.

Глубоко вздохнув, Пайпер продолжила:

— Дело в том, что… вероятно, пребывание в том месте переменит меня. Не могу сказать, как именно, но я почти уверена, что стану выглядеть иначе. Но честно скажу, я многого тут просто не знаю. Отам говорит, что со временем она найдет способ и научит вас, девочки, тоже туда перемещаться. На время, разумеется, как бы в гости. Понимаю, все, что я сказала, звучит дико. Но мне нужно знать, что вы думаете об этом, мне нужна ваша помощь, совет, надо решить, что мне делать.

— Как что, мамочка? Конечно, отправиться туда, — немедленно отозвалась Сильви.

Пайпер заглянула в прекрасные зеленые глаза старшей дочери. Интересно, оказывается, Сильви не нужны доказательства, она не собирается бомбардировать Пайпер вопросами, она сразу поверила фантастической истории, которую только что рассказала мать! Сколько же в душе ее веры, той самой веры, о которой говорила ей Отам! Вот это подарок! Жест безусловной солидарности с матерью перед лицом отца и сестры. Ей абсолютно наплевать на все эти «как?» да «почему?», и она не собирается скрывать это. Она озабочена лишь судьбой матери, она хочет видеть только то, во что верит мать.

— Да, должна отправиться, — твердо повторила Сильви после минуты неловкого молчания. — Мы так и так теряем тебя. Но я хоть буду знать, что ты где-то там… живая.

— Мама… а я ничего не понимаю, — сказала явно сбитая с толку Сайбан. — Что это за место такое? Почему нельзя отправиться туда всем вместе?

Пайпер закусила губу и подавила слезы. Ну как объяснить это дочери? Ведь она сама мало что понимает. У Пайпер были одни только эмоции, чувства, но как их выразить, где найти такие слова?

— Сайбан, девочка моя, ты же знаешь, что… я больна. Ты знаешь, что мне недолго осталось. У меня рак, и вы не сможете помочь… и…

Резко отбросив стул назад, Уилл встал из-за стола:

— Ну, хватит! Сильви, Сайбан, ступайте к себе наверх… немедленно!

Испуганные девочки быстро покинули кухню: таким сердитым они отца еще в жизни не видели.

— Послушай, Пайпер, я не позволю тебе это делать. И мне наплевать, насколько серьезно ты больна. Зачем ты мучаешь девочек ложными надеждами? Это жестоко.

— Что значит «ложными надеждами»? Это все правда, — в отчаянии проговорила Пайпер. — Все так и есть на самом деле. Я уже говорила, что Отам может…

— Твоя Отам — сумасшедшая старая ведьма! — проорал Уилл. — Чокнутая извращенка… на почве мистики у нее съехала крыша, она вбила себе в голову всю эту чушь и поверила в нее, как и ты. Обе ненормальные дуры. Все это галлюцинации и бред собачий, ты ведь прекрасно знаешь, что на определенном этапе болезни у тебя должны быть галлюцинации…

Пайпер закрыла глаза и постаралась успокоиться.

«Можно, конечно, прикрикнуть на него, — раздраженно думала она. — Нет, он просто не в состоянии поверить в это… Но почему он считает меня такой черствой и способной намеренно сделать дочерям больно?»

Она покачала головой и еще раз попыталась подавить раздражение.

— Уилл, прекрати. Моя болезнь тут ни при чем. Я знаю, что со мной происходит. И другие тоже. Так иногда… бывает… редко, конечно… это случилось даже… помнишь, приходила журналистка? Так она все видела собственными глазами! Она видела, как я исчезла, а потом, через час, снова появилась из ниоткуда!

Она понимала, что, если станет злиться на мужа, будет только хуже, поэтому старалась говорить как можно мягче. Чтобы он услышал ее и понял… Но он продолжал смотреть на нее недоверчиво и отчужденно.

— Милый ты мой, я знаю, честное слово, знаю, что тебе нелегко это допустить, но уверяю тебя: ей-богу, дело не в болезни и все, что я говорила, правда.

Уилл сощурил глаза и с видимым отвращением сделал шаг назад.

— Сейчас это не имеет значения, потому что ты уже нанесла им страшный вред. Они теперь никогда не успокоятся. Как они узнают, что ты не умерла, а куда-то там отправилась, неизвестно в какие края? Они же всю жизнь теперь будут надеяться когда-нибудь с тобой снова встретиться! Они же еще дети, Пайпер, девочки… наши с тобой девочки. Мало им и так страданий?

Вот оно, всплыло наконец открытое обвинение, столько месяцев оно звучало только намеками, экивоками. Он бросил его ей в лицо: своей болезнью она заставляет детей страдать.

«Так вот что, — горестно думала она, — предъявляя это обвинение, он, в сущности, говорит, что ненавидит меня. Но хватит, достаточно. Хватит чувствовать себя вечно виноватой. Я поступлю так, как захочу, черт возьми, у меня давно уже не было возможности делать свой выбор».

И Пайпер выплеснула на мужа всю накопившуюся внутри злость:

— А разве научить их верить в чудо значит сделать им больно? Верить в то, что чудо возможно? Что волшебство реально? Разве от этого бывает больно? Интересно как? В чем тут ты видишь вред, если человек открыт всему мирозданию? Разве, помогая ему раскрыться, можно ему навредить? Разве это плохо — научить его открытым сердцем принимать все, что неподвластно разуму, что можно понять только душой, с помощью одной только веры? Ну расскажи мне, Уилл. Какой человеку от этого вред?

А Уилл все отступал от нее, и с каждым шагом он становился тем, кого она совсем не знает, пока не превратился почти в чужого человека. Он оказался для нее вещью в себе, и она поняла, что, даже будучи отцом ее девочек, в этом вопросе он совершенно посторонний, для него здесь не было места.

— Уилл, ты же прожил в Авенинге достаточно долго, ты успел повидать здесь такое, чего нигде в мире не происходит. Почему ты отказываешься поверить в это? — продолжала спрашивать она, хотя ответ ей был уже известен.

Он опустил руки, до этого сложенные на груди, и они безжизненно повисли вдоль тела. Вся его фигура как-то обмякла, сникла — его охватило смешанное чувство печали и смирения.

— Пайпер, я переехал в этот город ради тебя. Я был готов на все, лишь бы ты была счастлива, я был готов даже говорить все, что ты от меня хочешь услышать, и даже пытался поверить в то, что считаю чушью собачьей. Но ты видишь во мне и во всем происходящем в этом городе лишь то, что тебе хочется видеть. — Он вздохнул. — Я думал… уж не знаю… думал, что все эти твои чудеса, увлечение магией как-нибудь испарятся сами собой, но, увы, этого не случилось и, похоже, никогда не случится. Все это фантазии, результат твоего богатого воображения, не более того. Групповое мышление, массовая истерия, самореализующееся пророчество, накликанная беда. Тебе надо к врачу, милая, и он тебе все растолкует подробно.

Пайпер вскочила — она и сама не ожидала такой прыти, давненько так себя не вела, — уж очень она рассердилась и расстроилась.

— Нет, Уилл. Никаких больше врачей. Это моя жизнь, сколько бы ее ни осталось. Я все теперь про тебя поняла. И как ни печально, как ни больно мне сознавать, что огромную часть жизни, которую мы прожили вместе, ты просто обманывал меня, ты делал вид, что согласен со мной, а сам просто приспосабливался ко мне… и я рада, что наконец узнала правду, — как ни странно, сказала она совершенно спокойным тоном, будто и не она, а кто-то другой сейчас разговаривал с ее мужем. — Но ты должен пообещать мне, Уилл, что не станешь навязывать свои представления девочкам, особенно это касается Сайбан. Пусть сами решают, куда им идти и какой должна быть их духовная жизнь. Прошу тебя, сделай это для меня. Они должны учиться не на твоем, а на собственном опыте.

— Прости меня, Пайпер, — грустно вздохнул Уилл. — Я не хотел… Я люблю тебя. Что бы ни случилось, я все равно люблю тебя.

— Да, — отозвалась Пайпер, не отрывая от него взгляда.

Она вспомнила памятную вечеринку в Йеле (он тогда носил синюю курточку), и их первую маленькую квартирку, и его взгляд, когда он впервые взял в руки крошечную Сильви. Такой уж он уродился, тут ничего не поделаешь, он на все смотрит своими глазами. Но в своем земном странствии она ушла от него далеко вперед. Возможно, она и вправду совсем переменится там, куда собралась идти, но уже и теперь она чувствует себя другим человеком. Бывает, любовь меняет курс, а порой и совсем улетает прочь, вот и все, значит, это конец. Ей вдруг стало совсем грустно. Она осторожно коснулась ладонью его щеки и вышла.

Итак, в тот вечер Пайпер приняла твердое решение уйти. Уилл погрузился в какой-то неестественно глубокий и крепкий сон, и, когда она включила рядом со своей кроватью лампу, чтобы уложить в рюкзак кое-какие вещи, он не проснулся и даже не пошевелился.

Пайпер собрала любимые фотографии девочек, несколько их писем и рисунков, сделанных ими для нее, пару платьев из легчайшего газа (как ни странно, она подумала и об одежде, ведь как-никак это путешествие), первое издание книги «Сейджбраш готовится к атаке», коробку акварелей, кисточки, карандаши и, наконец, детские пеленки Сильви и Сайбан, которые все еще, о чудо, сохранили удивительный запах талька и мыла.

Сначала она подошла к двери Сайбан, чуть-чуть приоткрыла ее и проскользнула в узкую щелочку. Было полнолуние, свет луны струился через окно и хорошо освещал лицо спящей дочери. Ее сразу же охватило чувство глубокой горечи расставания. Господи, как тяжело, подумала она. Ну как с ней прощаться? Все равно что прощаться с собственной ногой или рукой, резать себя по живому. Но нет, она ведь расстается не навсегда. Надо верить, что это не конец и она их еще увидит. И эта вера поможет ей пережить разлуку.

Она тихо присела на край кровати, нежно погладила детскую щеку, и глаза Сайбан медленно открылись.

— Мама, это ты? — еще не совсем проснувшись, пробормотала она.

— Да, ангел мой. Спи.

Сайбан смотрела на мать затуманенным взором и говорила словно во сне.

— Мамочка, я тебя очень люблю, — прошептала она и перевернулась на другой бок.

Пайпер сжала пальцы в кулаки так сильно, что ногти глубоко впились в ладонь.

— Я тоже люблю тебя, доченька, — прошептала она в ответ, наклонилась, прижала губы к макушке Сайбан и долго не могла оторваться.

Кое-как она взяла себя в руки, вышла из комнаты и направилась к Сильви.

Тихонько открыв дверь, она увидела, что занавески задернуты, лишь мягкое зеленоватое свечение лампочки стереосистемы освещало лицо раскинувшейся на кровати дочери. Пайпер опустилась рядом с ней на колени, но будить не стала. Хватит уже и слов, и объятий, не дай бог, их будет слишком много и она не выдержит. Сильви уже не ребенок: на кровати лежит вполне сформировавшаяся девушка. Пайпер смотрела на старшую дочь и благодарила Создателя за те годы, когда они были вместе, годы, которых многие матери просто лишены. Она простояла так довольно долго, но наконец встала и направилась к двери.

— Спокойной ночи, мамочка, — прошептала Сильви.

Это было лучше, чем «прощай», больше, чем слова любви. Дочь просто пожелала ей доброй ночи, и ночь действительно добрая: прекрасная летняя ночь, в небе светит полная луна, в теплом воздухе, оставленном городу жарким дневным солнцем, струится ее серебристый свет. Лучше ночи, чтоб уйти не прощаясь, не найдешь, и Сильви, которая все время чувствовала на себе взгляд матери, понимала, что Пайпер — женщина сильная, смелая, таких, как она, больше нет на свете. Но как бы ни было тяжело ей смотреть, как уходит ее мать, самой Пайпер было в тысячу раз тяжелее.

— Доброй ночи, любовь моя, — ответила Пайпер твердым голосом и закрыла за собой дверь.

Она спустилась вниз по лестнице и вышла из дома. Она чувствовала прилив энергии — такого не было уже много месяцев. Старая жизнь ускользала прочь. Ускользало прочь и ее прежнее «я», слишком хорошо ей известное и изученное. Она прожила хорошую жизнь, принесла людям много добра. Оглядываясь на свое прошлое, Пайпер ощущала ту же гордость, которая охватывала ее, когда дети совершали что-нибудь замечательное. Теперь она — собственная мать, она вот-вот должна дать жизнь совсем другому существу — тому, которым она скоро станет.

И для этого совсем не надо ничего делать, слава Богу. Она и так очень устала, готовясь к неведомому будущему. Но прежде это было нечто жуткое, темное, зловещее. А теперь на душе ее легко, мысль о будущем одухотворялась надеждой. Она ощущала себя этаким Гудини, готовясь свершить свое Великое Освобождение. И сердцем чувствовала, что обязательно еще встретится со своими девочками. Пайпер закрыла глаза и представила себе лес, его запахи и звуки. Что-то внутри ее тихо щелкнуло, словно открылась некая дверца. Прежний мир растаял как дым, и она с улыбкой ступила в густую зеленую чащу.

Ровно в четыре тридцать утра — скверный час или, может, самый благой, Отам сама еще не знала, какой именно, — прозвенел дверной звонок. Она вздохнула, отбросила одеяло и накинула на себя старенький хлопчатобумажный халатик. Вообще-то она не очень любила вскакивать рано, но сейчас поняла, что случилось что-то очень важное. До восхода солнца оставалось меньше часа, скоро опустятся мягкие, безмятежные утренние сумерки. На кухне царила такая тишина, что слышно было, как в дедовских часах вращаются зубчатые колеса.

Мейв Моро, которую Отам сразу пригласила на кухню и усадила за стол, не стала упреждать свой визит предварительным звонком. Но Отам все равно спала чутко и часто просыпалась и теперь решила, что нельзя не откликнуться на просьбу встревоженной матери, даже если она не сможет ответить на все ее вопросы. Прежде всего Отам сделала то, что всегда делала в непростых ситуациях: заварила всем — и себе, и Мейв, и ее одиннадцатилетней дочери Мэгги — чаю с мятой.

Мейв, бледнокожая блондинка с огромными синими глазищами, по профессии биолог, специалист по морской фауне, работала в учебном аквариуме Авенинга. Теперь на ее лице отражались все признаки бессонной ночи. Облик ее был безупречен, но неумолим. О ее крайнем изнеможении недвусмысленно говорили фиолетовые тени под глазами. Мэгги тоже казалась уставшей, но явно скучала. Ей, похоже, надоели и сами взрослые, и их скучные разговоры.

— Помню, Отам, ты сказала, — начала явно расстроенная Мейв, — что у Мэгги какой-то особый дар и она способна посещать какие-то там иные области, куда не могут попасть другие. Сколько раз я умоляла тебя, черт возьми, объяснить, что все это значит, чтоб ты успокоила мое сердце. Но ты всегда отказывалась. Ты говорила, что не надо волноваться, когда моя дочь посреди ночи вдруг куда-то исчезает — на несколько часов, подумать только!

Мейв схватила свою чашку с чаем.

— Говорила, что надо подождать, — продолжила она, — что скоро все прояснится. И я ждала, потому что уважаю тебя и доверяю Мэгги. Но теперь хватит, я сыта по горло.

Мейв буквально задыхалась от волнения. Она изо всех сил сдерживала слезы.

— Прошу тебя, успокойся, — сказала Отам, стараясь говорить как можно мягче и надеясь, что ее тон не кажется собеседнице высокомерным или покровительственным. — Я знаю, это трудно. Я понимаю твое раздражение и неудовлетворенность. А теперь расскажи подробно, что случилось, и мы вместе подумаем, что делать.

— Прошлой ночью она снова исчезла. — Мейв ткнула в сторону Мэгги большим пальцем. — Я проверяла ее постель примерно в полночь, перед тем как самой пойти спать. Пропала! Ее не было до четырех утра! Черт побери, это же почти целая ночь!

Мэгги закатила глаза к потолку. Похоже, она тоже была расстроена.

— Что скажешь, Мэгги? — спросила Отам.

— Мне надо было уйти, — выпалила, едва не срываясь на крик, Мэгги. — Надо было встретить одну больную даму и провести ее через внутренние врата. Меня попросили об этом. Она была, типа… в общем, чуть ли уже не при смерти!

Кажется, Мэгги уже не раз повторяла все это матери, хотя и без толку.

— А что мне было делать? Отказаться, что ли? Отам, объясните же ей! Пожалуйста.

Но не успела Отам раскрыть рот, как ее опередила Мейв:

— Что мне нужно объяснять? Послушайте, чем я хуже других в Авенинге? Я тоже могу все понять, у меня вполне широкие взгляды, — обратилась она к Отам, не обращая внимания на дочь, будто ее вообще здесь не было. — Я же поняла, что у нее какой-то там особенный дар. Я всегда знала, что она не простой ребенок, всегда. Но ей ведь всего одиннадцать лет! О ком это она говорит, кто ее попросил, кто они такие? Чудовища? Феи? Привидения? Неужели они не знают, что нельзя просить одиннадцатилетнюю девочку уходить из дома на всю ночь?

Мейв сделала большой глоток и со стуком поставила чашку на стол.

— Мейв, — спокойно сказала Отам, — боюсь, я тоже не знаю, кто они и что они. Могут быть всем, чем угодно. Я знаю одно: они никогда и ни в коем случае не причинят Мэгги ни малейшего вреда. Кто бы они ни были, они очень уважают ее. И прошлой ночью им крайне нужна была ее помощь.

— Ты хоть сама понимаешь, что за бред ты несешь? — Мейв была слишком возбуждена и уже не выбирала выражения в присутствии дочери.

— Вполне, — искренне ответила Отам. — Тем не менее так оно и есть. Все, что она говорит — правда. Но впредь она не будет покидать постель по ночам, — повернувшись к девочке, строго сказала Отам. — Никогда. Больше никаких секретов, никаких уходов тайком, Мэгги. Уходить можешь только в часы отдыха, когда ты играешь. Ни в коем случае во время занятий в школе. Ты сейчас живешь в этом мире и принадлежишь ему. Усвоила?

— Но это было очень важно, — защищаясь, сказала Мэгги. — Раньше я никогда не уходила тайком. И школу мне пропускать нельзя. Это же как бы просто невозможно. Это не пятидесятые, сами знаете.

Отам засмеялась.

— Ну ладно, сегодня ночью у тебя было важное дело. Но ты должна объяснить людям, особенно маме, что происходит. Ты же не хочешь, чтоб она с ума сходила от беспокойства?

Мэгги покачала головой, и Отам с серьезным видом повернулась к ее матери.

— Мейв, мне кажется, я все поняла. Это была Пайпер Шигеру. Она обрела свободу. Это ее Мэгги ночью провела туда, куда ей надо, правильно, Мэгги?

Сверкая огромными глазами, Мэгги кивнула.

— Она еще плохо знает тот мир и не могла пройти самостоятельно, — сказала она.

Мейв с недоверчивым лицом пыталась осмыслить то, о чем ей толкуют.

— Если я правильно поняла, Пайпер Шигеру, эта смертельно больная писательница, переселилась в тот мир? И Мэгги, моя дочь, отправила ее туда?

— Да, — хладнокровно ответила Отам.

— Так вот оно что! — Мейв зловеще посмотрела на Отам. — Значит, так, моя дочь ведет ненормальный образ жизни. Не ходит в колледж. Только шныряет туда и сюда, в какую-то мифическую страну, а когда мы все ей осточертеем, она возьмет и останется там навсегда.

Ком в горле заставил ее замолчать.

— Нам не дано знать, что всех нас ждет в будущем, — сказала Отам и положила ладонь на руку Мейв. — Я долго думала, почему Пайпер решилась на такое. Мне кажется, я поняла. Своим уходом она хотела дать нам веру в чудесное. Заставить нас изменить наше отношение к невозможному, невероятному.

Мэгги смотрела на мать, а та смотрела на Отам.

— Тебе продемонстрировали нечто из ряда вон выходящее, — продолжила Отам. — Ты должна радоваться такому счастью, а не отталкивать его от себя.

Убежденность Отам, ее оптимизм и отношение к будущему произвели на Мейв сильное впечатление.

— Веру, говоришь? — спросила она. — И этого достаточно, чтобы я все поняла?

— Да, — ответила Отам. — Этого достаточно, вполне достаточно.

На следующее утро осиротевшее семейство Шигеру собралось за столом. Всем было понятно, что Пайпер ушла навсегда. Никто не плакал, плакать они будут потом, но все болезненно переживали горечь утраты, каждую минуту сознавая, что все теперь происходит в доме не так, как было прежде.

Наконец Уилл прокашлялся:

— Я обещал вашей матери, что… Она сказала вам, что способна уходить… куда-то там в иные миры. Может быть, так и произошло.

Уилл старался говорить беспристрастно, но слова звучали фальшиво и неубедительно.

— Мне кажется… что я должен сообщить вам еще кое-что… ваша мать говорила мне, кстати не так давно, что не желает, чтобы вы видели, как она умирает, не хочет причинить вам горе. Врачи дали нам понять, какой ее ждал страшный конец. И она не хотела, чтобы вы это видели, и сказала… в общем, буквально следующее: она любым способом доберется до воды и…

— Ты думаешь, что она покончила с собой, так, что ли, папа? — сердито спросила Сильви. — Ты что, серьезно так думаешь?

— Я думаю, что это возможно, не больше и не меньше. Она чувствовала себя такой беспомощной, Сильви.

Уилл наклонился, чтобы взять дочь за руку, но Сильви отдернула ее.

— Она чувствовала, что теряет власть над своим телом. И может быть… да, может быть, она захотела как-то вернуть эту власть и закончить жизнь на своих условиях. Если это так, я считаю, она совершила очень мужественный поступок.

Сильви выпрямилась на стуле и стала казаться выше, а также гораздо старше и мудрей, чем это было всего день назад. Да, она совсем переменилась, об этом говорил ее спокойный и ровный тон.

— Мама не сошла с ума. Она никогда, никогда не обманывала нас, даже с добрыми намерениями. И если она сказала, что может отсюда отправиться в некое иное пространство, пускай кое-кому это покажется чепухой и полным бредом, я ей верю и считаю, что так оно и случилось. Она никогда в жизни нас не обманывала, — повторила Сильви. — И еще я верю в то, что мы тоже когда-нибудь сможем попасть туда и встретиться с ней, пускай она уже будет немного другая, но я обязательно попробую сделать это.

— Но как, Сильви? — спросил Уилл со смешанным чувством раздражения и сочувствия. — Как ты собираешься это сделать?

— А мы спросим Отам. Она наверняка знает, — тихо сказала Сайбан.

Уилл и Сильви живо обернулись к девочке. Оба на минуту совсем позабыли, что она тоже сидит рядом. Сильви даже удивилась, услышав ее голос.

А Уилл вдруг с горечью понял, что потерял не только жену, но в некотором смысле и маленькую дочь. Он-то надеялся после смерти Пайпер переехать с девочками куда-нибудь в другой город и начать новую жизнь, в которой не будет тягостных воспоминаний. Теперь он понял, что этому не бывать. Уж эти девочки никуда из Авенинга не уедут.

Три человека сидели вокруг стола на твердых деревянных стульях; их объединяла кровь и совместно прожитая жизнь. У их ног лежала спутанная нить, которая связывала их вместе. Как нелегко распутать эти узлы, совсем свежие и на диво крепкие! Чтобы продолжить жизненный путь, им требовался новый компас: каждый из них понимал, что без Пайпер они пропали. Что бы ни думали они о том, куда она ушла от них, эти мысли каждый держал при себе, затыкая ими кровоточащие раны, полученные от потери близкого человека. По большому счету каждый из них был одинок. И маленькая Сайбан, чувствуя это и не в силах более удерживать в себе горе, опустила голову на стол и заплакала.

 

21 СЕНТЯБРЯ: ОСЕННЕЕ РАВНОДЕНСТВИЕ

«Осень наступает», — думала Сильви Шигеру. Подули западные ветра, и солнце на закате теперь окрашивалось в чистый красновато-коричневый цвет. Духота ослабила свою тяжкую хватку, но все еще было тепло, дни стояли погожие и довольно долгие.

Выходя в сад, Сильви, как обычно, думала о матери. Это было любимое место Пайпер, она любила его не меньше, чем свой кабинет. Все здесь напоминало Сильви о матери: и буйно разросшиеся многолетние растения, и опрятные дорожки, и небольшой, но очень полезный огородик. Сильви частенько приходила сюда покачаться в гамаке, посидеть на видавших виды креслах адирондакского стиля: ей казалось, что здесь она особенно отчетливо ощущает близость матери. Когда она была уверена, что никого нет рядом, то говорила вслух, не понижая голоса.

«Понятно, что мама не слышит меня, но вдруг она где-то недалеко», — думала Сильви, и это помогало ей четко мыслить.

В доме было тихо, отец и Сайбан все еще спали каждый в своей спальне. В отличие от Сильви оба были не большие любители рано вставать.

Держа в руке дымящуюся кружку чая с мятой, Сильви уселась в любимое мамино кресло и, закинув голову назад, подставила лицо ласковым утренним лучам. Воздух был напоен сладким ароматом ночного жасмина. Вдруг ее охватило странное, стеснившее грудь волнение.

— Вот, мама, и настал этот день, — прошептала она. — Но давай смотреть правде в глаза: шансы познакомиться с Каллумом Уэстом у меня почти равны нулю, если, конечно, ты не слышишь меня и не устроишь какое-нибудь чудо. Но я, по крайней мере, увижу его, буду с ним рядом. К тому же я и сама не знаю, хочу ли я с ним знакомиться. Что, если он окажется полным придурком?

— Кто это придурок? — вдруг послышался голос из открытой двери на кухню.

Ага, Сайбан проснулась. Сильви покраснела; слава богу, хоть не отец.

— С кем это ты разговариваешь?

— С мамой, — ответила Сильви нарочито небрежно.

— И ты с мамой так разговариваешь? — улыбаясь, спросила Сайбан, усаживаясь рядом с сестрой.

— Да нет, это я так… про одного парня, это я про него говорила.

— А-а, про Каллума Уэста? Ты что, говорила с мамой, что сегодня вечером идешь на его концерт?

Сильви только пожала плечами. Смысл ей объяснять? Все равно не поймет, маленькая еще.

— Думаешь, мама слышит тебя, когда ты говоришь с ней вслух?

— Не знаю. Может быть. Может, я думаю про нее и она это чувствует.

Она пожала руку Сайбан. Как, наверное, сестренке одиноко без матери!

— Послушай. У меня ведь еще куча дел. Надо собраться, приготовить одежду и для концерта, и для лагеря, купить поесть, упаковать напитки. В общем, мне понадобится твоя помощь. Ты не против?

— Не зна-аю.

Сайбан сорвала под ногами одуванчик и принялась обрывать крохотные лепестки.

— Если поможешь, перед отъездом сходим в магазин видео и я куплю тебе диск с фильмом, сама выберешь.

— Честно? — Лицо Сайбан так и просияло. — Даже детям до шестнадцати?

— Только без насилия… добровольный секс и обнаженка не в счет — идет?

Сильви подмигнула, и сестры весело рассмеялись.

— Лекси позовешь, проведете вечерок вместе, пока меня не будет.

— Хорошо… как думаешь, позвать ее до или после того, как я тебе помогу?

— Лучше до того — чтоб заранее предупредить.

— Отлично.

Сайбан встала и двинулась к дому, но тут же остановилась и обернулась к сестре. Нахмурив брови, она поднесла палец к губам, чтобы откусить заусенец у ногтя.

— Спасибо, — сказала она через секунду.

— Не за что, — улыбнулась Сильви. Она поняла, что имеет в виду Сайбан.

Прошло уже два месяца с тех пор, как исчезла Пайпер. Тело найдено не было, вообще никаких признаков, не было и намеков о ее местонахождении, если она жива. Как пообещала отцу в то памятное утро Сайбан, Сильви действительно сходила поговорить с Отам Авенинг: сестрам хотелось знать, насколько вероятно существование этого самого «иного мира», о котором рассказывала Пайпер. Отам ответила утвердительно: да, их мать теперь пребывает именно там, но на данный момент о ней нет никакой информации. Она пообещала держать девушку в курсе. Сильви сразу показалось, что Отам знает больше, чем говорит, и эта мысль расстроила ее. Но настаивать она не стала. Конечно, ей было не совсем понятно, откуда у Отам могут быть сведения, но она догадывалась, что существуют серьезные причины, по которым эта женщина не желает делиться новостями. Она набралась терпения и стала ждать, пока не настанет время.

Сильви знала, что она переживет разлуку с матерью. Глядя на себя в зеркало, она представляла будущую жизнь уже без дорогого ей человека. Теперь она самостоятельная, но в душе все равно сохраняет надежды, которые лелеяла, когда еще и думать не могла, что ей придется жить без матери. Сильви была стройна, прекрасно сложена и от природы красива и грациозна. Она это знала. Она знала также, что унаследовала от родителей лучшие их черты, и была им благодарна за это, понимая, что внешняя красота значительно облегчает ей жизнь. Ей хватало прагматизма и практичности принять то, что красивая женщина остается таковой не очень долго. Когда-нибудь и она постареет, у нее будут седые волосы, упругие мышцы станут дряблыми, и поэтому ей хотелось прожить жизнь так, чтобы на закате ее сказать, что она не только блистала красотой, а совершила кое-что еще. Но пока она с трудом представляла себе, каким будет это «кое-что». Таланта своей матери сочинять забавные истории она не унаследовала, зато получила от нее способность к рисованию. Сильви серьезно подумывала о поступлении в художественный колледж, где можно было выучиться на дизайнера. Вообще же у нее было несколько вариантов, как распорядиться будущим, но ни на одном из них она еще не остановила окончательного выбора. А уж в этот вечер ей было не до будущего.

Сильви прекрасно помнила день, когда мать бросила на стол те роковые билеты. Она приобрела их через Интернет и сама распечатала на принтере. Недовольная бумагой (показалась слишком тонкой) и неказистым внешним видом, Пайпер, во всем художница, сама спроектировала дизайн и раскрасила два билета от руки. Настоящие билеты Сильви прикрепила кнопками у себя над столом, а те, что изготовила мать, вставила в рамку и даже теперь смотрела на фиолетовую с золотом раскраску с улыбкой, как и на цветные фотографии, которые Пайпер смонтировала в технике декупажа: Сильви и Каллум Уэст стоят один напротив другого и смотрят друг другу прямо в глаза. Как матери удалось сделать так, будто их действительно сняли вместе, для нее было загадкой.

Впервые Сильви услышала игру группы «Callum West Band», когда ей было четырнадцать лет. Эту запись передавала радиостанция местного колледжа, которую она всегда слушала с некоторым пренебрежением. Но когда в динамиках зазвучал голос Каллума, у Сильви захватило дух, сердце сжалось, а потом быстро-быстро застучало. Она, конечно, была не совсем дура, чтобы вообразить, что он поет именно для нее, но именно такое ощущение у нее возникло сразу. Слова песни, как солнечные лучи, лились прямо ей в душу, омывая первые ростки ее девичьих фантазий.

Каллум был первая любовь Сильви, ее первая настоящая страсть. С тех пор прошло уже почти четыре года, у Сильви было много знакомых мальчиков, были у нее и увлечения, и флирт, и свидания, с двумя она успела переспать, но ни один из них не вызывал у нее даже тени того чувства, которое охватывало ее, когда она слышала голос Каллума или видела его по телевизору. Внешность его идеально гармонировала с очаровательным тембром голоса, а уж красив он был поразительно: густая, вечно растрепанная черная шевелюра, из-под которой завораживающе сверкали огромные глаза. Рот его всегда казался чуть-чуть приоткрытым, даже когда он сжимал свои губы в форме маленького сердечка.

В его натуре уживались как бы два совершенно разных человека: тот, кто разговаривал с репортерами, — простой, скромный, одаренный способностью относиться с юмором к себе и своей профессии, с которым всем сразу становилось легко и просто, и совсем другой Каллум — тот, кто выходил на сцену. Таинственный, притягательный и вместе с тем сдержанный. Глядя на него, казалось, что в душе его хранится некая сокровенная тайна и делиться ею, как и своим чистым, подлинным «я», с публикой он не собирается.

На его концертах Сильви еще не была ни разу. О том, чтобы пойти с родителями, не могло быть и речи, а отпустить ее одну они категорически отказывались, даже когда он гастролировал совсем близко (каких-нибудь два часа на машине), заявляя, что она еще маленькая. Поэтому Сильви терпеливо ждала, ни минуты не сомневаясь, что когда-нибудь, в один прекрасный день она обязательно встретится с ним лично. И вдруг прошлой зимой мать подарила ей эти два драгоценных билета, чтобы она пригласила с собой какую-нибудь подругу. И теперь, когда до начала концерта оставалось каких-то несколько часов, больше всего на свете Сильви хотелось, чтобы на концерт с ней пошла ее мама.

Поездку Сильви продумала вплоть до мельчайших подробностей. Еще накануне заплела волосы в десятки тоненьких косичек. Перед самым выходом из дома она расплетет их, и у нее будет потрясающая прическа из длинных, обрамляющих лицо и ниспадающих на плечи буйных кудряшек. Наденет выцветшие, облегающие и низко сидящие на бедрах джинсы и простую белую блузку. Ее лучшая подруга, Молли Моралехо, заедет за ней на стареньком «вольво» часа в три. На пароме они переправятся на материк, проедут шестьдесят миль до места и ночь проведут в палаточном лагере возле открытой эстрады. Накануне, будучи во всем аккуратисткой, Сильви составила список вещей, которые могут понадобиться, и теперь оставалось только собрать их.

Все утро Сайбан носилась с этим списком по дому, вычитывая вслух один пункт за другим, пока все не было собрано и сложено на передней веранде. Сильви расстелила палатку, обильно полила ее из шланга и оставила сушиться на солнце, чтобы потом упаковать в небольшую нейлоновую сумку. Заодно она научила сестренку складывать одежду так, чтобы та занимала как можно меньше места. Вместе они отправились в продуктовый магазин, а потом и в магазин видеопродукции, чтобы выбрать фильм для Сайбан. Младшая бесконечно долго рылась на полках преимущественно с заграничными картинами, выбирала то одну коробку, то другую, делая вид, что ей интересно, а Сильви наблюдала за ней, до боли закусив губу, чтобы с ней не сделалась истерика. В конце концов, как и предполагала Сильви, сестра выбрала какой-то дурацкий фильм про старшеклассников.

— Это для Лекси, — сказала Сайбан, закатив глаза. — Она говорила, что очень хочет его посмотреть.

— Ты настоящая, верная подруга, Сайбан. Во всех отношениях.

Когда они вернулись домой и закончили укладывать еду и одежду, было уже два часа и до приезда Молли оставался всего час. Сайбан пошла наверх прибраться в своей комнате, что дипломатично посоветовала ей сделать Сильви, сказав, что неучтиво было бы принимать у себя Лекси, если в комнате такой беспорядок. Чтобы как-то убить оставшееся время, Сильви открыла дневник, собираясь сделать в нем какую-нибудь запись. Дневник ей подарила мама.

Сильви знала, что ее записи, по сравнению с тем, что писала в своем дневнике мать, были неинтересны, но она не очень переживала по этому поводу. Когда-нибудь она оглянется назад и ей захочется узнать, какие дорожки вели ее в будущее, какой выбор перед ней стоял, и дневник ее, пускай и незрелый, будет драгоценным свидетельством этого.

Она не слышала, как в комнату вошел и встал за спиной отец. Увидев его, Сильви сразу напряглась и вдруг подумала, что ведь они не виделись целый день.

Папочку своего она очень любила. Но в последнее время все больше в нем разочаровывалась. Она терпеть в нем не могла эту его вечную угрюмость и замкнутость. Да и за Сайбан было обидно. Сестра так любила отца, так тянулась к нему, нуждалась в его любви и поддержке, а он после ухода матери целиком погрузился в себя и свою работу. Вышло так, что судьба одним жестоким ударом унесла от Сайбан сразу обоих родителей и основная тяжесть случившегося легла на плечи Сильви.

— Ну как, приготовилась? — спросил Уилл.

— Ага, жду, когда заедет Молли. Лекси придет в гости. Сайбан говорила?

— Да. Даже не спросила разрешения. Просто сказала, и все. Да ладно… — Уилл раздраженно махнул рукой и сел на диван рядом. — Послушай, Сильви, я же понимаю, что значит для тебя этот концерт. То есть я хочу сказать, твоя мать перед тем, как… в общем, она говорила мне, что этот Каллум тебе очень нравится. И я просто хочу, чтоб ты знала: я очень рад за тебя и я всегда тоже счастлив, когда счастлива ты.

Сильви была потрясена. Она ожидала от отца нудной нотации про то, что надо быть осторожной, особенно с напитками.

— Деньги тебе нужны? Может, еще что-нибудь? — спросил он.

— Нет, папа, все в порядке. Ты же положил на мой счет в этом месяце.

— Ну да, но я подумал, может, тебе еще понадобится. Футболку там купить, еще что-нибудь, мало ли…

Сильви не знала, что делать. Она понимала, что такова папина манера подъезжать, но ей хотелось продемонстрировать независимость.

— Папа, честное слово, спасибо большое, но я давно уже копила на сегодняшний вечер.

Отец рассеянно огляделся вокруг и вдруг встал.

— Ну хорошо. Ладно. Я пойду наверх, немного поработаю. Приятно провести время. Увидимся завтра днем. И пожалуйста… не выключай телефон.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Поставлю его на вибрацию и буду все время держать в кармане, — сказала она, улыбаясь ему в спину: он направлялся к двери.

«Может быть, он уже приходит в себя после случившегося», — подумала она.

А скоро появилась и Молли Моралехо. Она не стала утруждать себя стуком: дверь вдруг с грохотом распахнулась, и через секунду Молли сидела рядом с Сильви.

— Ну что, подруга, сбацаем рок-н-ролл?

Молли была так красива, что, где бы ни появилась, все сразу сворачивали шеи в ее сторону. Как и Сильви, она была смешанных кровей, и девушки при первой же встрече почувствовали родство. Отец ее был венесуэлец, ради Молли и ее матери он приложил все старания, чтобы привыкнуть к страшному для него холодному климату Авенинга и странным обычаям его жителей. Но, увы, безуспешно, несмотря на то что до безумия любил свою семью. Жизнь в этом городе не доставляла ему радости, он превратился в мрачного угрюмца и стал плохим отцом. Ему пришлось, хотя и с большой неохотой, вернуться домой, сознавая, что жене и дочери от него нет никакой радости. Молли иногда ездила к нему в гости и еще поддерживала с ним связь по электронной почте и телефону.

От отца она унаследовала красивый оливковый цвет лица и его же угловатые черты. От матери же, ирландки по происхождению, получила копну вьющихся огненно-рыжих волос, свисавших чуть не до самой попы. Поистине вопиющее сочетание, и Сильви не сомневалась, что как минимум половина мужского населения Авенинга влюблена в ее подругу по уши. Внешность Молли кричала так громко, что сама она открывала рот только в случае крайней необходимости. Впрочем, подруги были уже так давно вместе, что понимали друг друга с полуслова, а порой и взгляда было достаточно.

— Я давно готова, — сказала Сильви. — Заждалась уже, думала, ты вообще не приедешь. Давай грузиться.

Она прокричала прощальные слова отцу и сестренке, особенно не надеясь на ответ. Усевшись в машину и врубив музыку погромче, они рванули по Холлигроув-роуд, свернули на Бриджидс-вэй и наконец выехали на трассу. Обе молчали, не желая нарушать чары пленительного пения Каллума. Молли не отрывала глаз от дороги, а Сильви глядела в окно и любовалась природой. Листья на деревьях уже начинали понемножку желтеть. Через месяц, к празднику Хеллоуина, природа наденет осенний наряд и будет великолепна. На паром они поспели как раз вовремя, и, глядя на просторы притихшего открытого океана, каждая думала о своем. Сильви предвкушала сегодняшний вечер, и от волнения у нее кружилась голова.

Парк был забит почти до отказа. Даже зная, что мать заказала билеты заранее, Сильви боялась, что произойдет какая-нибудь накладка. Она дрожала от страха, когда Молли сунула голову в окошко регистрации и назвала ее имя. Женщина улыбнулась, вручила Молли карту и отправила их искать свое место. Сильви облегченно вздохнула. Девушки сели в машину и проехали около полумили до их стоянки. Туристки они были опытные, не раз приходилось жить вместе в палатке. Сильви открыла походный холодильничек и достала куриные грудки, чтобы поджарить на открытом огне. Она прихватила и овощи, помыв и нарезав их еще дома, а теперь уложила все в алюминиевую фольгу, обильно смазав ее маслом и посыпав чесноком.

— Пахнет потрясающе. У меня слюнки текут, — сказала Молли, усевшись на складной стул, который всегда брала с собой в путешествия.

— Еще бы. Ты замечала, что на свежем воздухе еда всегда вкусней? Наверное, потому, что надо потрудиться, пока приготовишь, как думаешь?

Сильви потыкала курицу — проверить, готова ли.

— Пожалуй, если учесть еще то, что ты готовишь не хуже Макгайвера. Тебе дай два листочка травы и один гриб, и ты устроишь целый пир… а вот я и бутылку открыть не умею как следует, — сказала Молли.

Сильви искоса посмотрела на подругу, но возражать не стала. Обе прекрасно знали, что так оно и есть.

— У меня сегодня во рту ни крошки не было, сейчас брякнусь в голодный обморок, — сказала она. — А интуиция подсказывает, что ночью мне понадобятся силы.

— Да что ты? У тебя, значит, в голове какие-то планы, а я и не знаю? — лукаво заметила Молли.

— Конечно. Собираюсь плясать до упаду.

— А фотоаппарат мы взяли? Скажи, взяли или нет?

— Ради бога. Ты же знаешь, я наполовину азиатка. Мои японские предки ужаснулись бы, если б я забыла взять фотоаппарат.

Молли только расхохоталась.

Пообедав, девушки стали одеваться. С той стороны, где стояла эстрада, уже доносились звуки музыки. Опускался вечер, становилось прохладно, и подруги надели плотные фланелевые спортивные костюмы, зная, что среди разгоряченной толпы их всегда можно быстренько скинуть. Пока они шли к эстраде, Сильви охватил жуткий страх, ей в какой-то момент даже захотелось повернуться и бежать обратно к палатке. Она едва взяла себя в руки. Молли почувствовала это и сжала ее пальцы.

— С тобой все в порядке?

— Сама не знаю, Молли, — ответила она, глядя на нее округлившимися глазами.

— Ты что, боишься?

— Да… Нет… Думаю, что…

Было похоже, что еще немного — и Сильви расплачется. Себе самой она казалась маленькой глупенькой девочкой. Ну надо же, ей уже почти восемнадцать, а она боится пойти на концерт.

— Послушай, это нормально, когда боишься. И мне не надо говорить почему. Я знаю почему, веришь? Но ведь ты такая смелая, круче тебя на свете никого нет, я же знаю. Да и я буду рядом.

— Хорошо, — отозвалась Сильви, хотя у нее поджилки тряслись.

Но как ни странно, уверенность подруги передалась и ей, и она смогла заставить свои ноги шагать туда, откуда из динамиков доносилось тяжелое гудение бас-гитары.

— Я не стану отнимать у вас время длинным вступлением, — проорал крепкий бородатый человек на сцене. — Вы и так прекрасно знаете, кто такие эти ребята. Возьмемся же за руки и поприветствуем «Callum West Band»!

Сцена провалилась в черную тьму, из которой донеслось плачущее завывание электрогитары. По первым же тактам толпа узнала мелодию и обезумела.

Сильви сначала услышала его голос и только потом увидела его самого, да так близко, что ей показалось, будто весь мир полетел кувырком, а она плывет куда-то в черном пространстве абсолютной ночи и вернуться обратно нет никакой возможности. Когда вступила вся группа, толпа уже была на ногах и раскачивалась из стороны в сторону, выкрикивая его имя. Но Сильви оставалась неподвижной, она только смотрела и открытым сердцем вбирала в себя его голос, его слова, всего его.

Каллум держал гитару то как новорожденного ребенка, нежно покачивая ее в руках, то как возлюбленную, которая трепетала и вздрагивала под его чувственными пальцами. Да, он знал, как надо воздействовать на аудиторию. Знал, когда надо принимать мрачный и таинственный вид, а когда казаться оживленным и открытым. Он словно чувствовал настроение этих людей, понимал, чего они от него хотят, и по мере сил давал им это. А в тот вечер он просто творил чудеса.

Молли не столько смотрела на Каллума, сколько старалась не спускать глаз с Сильви. Она знала, как обычно фанаты относятся к своим кумирам, но здесь, странное дело, она ощущала между ними некий поток энергии. Молли вообще была во всех отношениях тонкая натура, она сразу почувствовала нечто общее у Каллума и Сильви, но в чем тут дело, объяснить не могла. Вдруг в ее переживаниях появилась еще одна странная нотка, у нее вдруг заныло сердце, будто гармония в душе разрушилась, сломалась, зазвучала больными, фальшивыми аккордами. Группа закончила песню, толпа дружно закричала и затопала ногами, требуя повторения. А в голове Молли что-то словно гудело, она даже испугалась, ей вдруг показалось, что она сейчас потеряет сознание. Молли не понимала, в чем тут дело, но такое с ней бывало и раньше, и она научилась прислушиваться к своим инстинктам, которые еще ни разу ее не подводили.

— Сильви! Ты меня слышишь, Сильви?!

Молли потрясла подругу, выводя ее из транса, и Сильви посмотрела на нее так, будто только что очнулась и не понимает, куда попала.

— Надо скорей уходить отсюда, прямо сейчас!

— Что? Зачем? Сейчас они повторят, разве можно уйти?

— Сильви, поверь, прошу тебя, ну пожалуйста. Надо скорей бежать отсюда. Что-то тут не так. Здесь нельзя больше оставаться.

Сильви смотрела на нее с диким отчаянием в глазах. Молли поняла, что просить ее уйти сейчас все равно что тащить из нее щипцами ногти. Но Сильви уже не впервые сталкивалась с подобной ситуацией. Она знала, что Молли умеет чувствовать события наперед, словно видит сквозь время. С разочарованным видом она кивнула и покорно дала подруге вывести себя из толпы.

Молча они шагали обратно к своей палатке. Молли хотелось сказать что-нибудь, как-то подбодрить Сильви, утешить ее — ведь концерт продолжался без них. Типа да, потрясающая группа, в мире такой не сыщешь. Но передумала. Сильви теперь не помогут никакие слова, она думает только о нем, всем сердцем, всей душой она сейчас с ним. Лучше помолчать, просто взять ее за руку, и все.

Они дошли до своего места, расстегнули палатку, на четвереньках пробрались внутрь, переоделись и натянули сверху свитеры.

— Пойду разожгу костер, — сказала Молли.

— Ладно, — прошептала Сильви, подумала и вылезла вслед за подругой в холодный ночной воздух.

Они вскипятили чайник, выпили чаю. Вдруг Молли подняла голову и насторожилась. Ага, это случилось. Вдалеке раздавались вопли толпы, словно все с ума посходили. Она открыла было рот, но не сказала ни слова. Да и что говорить? Неизвестно, что там происходит.

Какое-то время они сидели молча, пока не послышались звуки сирен, а потом, все громче и громче, стрекот вертолета. Странные звуки в этом тихом, словно погруженном в задумчивость месте.

Молли колебалась: на одной чаше весов тревога по поводу случившегося на концертной площадке, на другой — несчастная Сильви, ее лучшая подруга, у которой напрочь испорчен вечер, а она так его ждала.

— Сильви. У меня идея.

Сильви подняла голову и посмотрела на нее грустным, оцепенелым взглядом.

— Почему бы тебе не отправиться к нему? Скорей всего, он остановился в Честере. Единственный приличный отель здесь на много миль кругом.

— Что ты такое говоришь? Разве это возможно? — Сильви снова уставилась в огонь. — Я увидела его, и этого достаточно. Я рада и этому.

Она прижала коленки к груди.

Вдруг поблизости раздался топот ног, и послышались громкие голоса. По тропинке бежала какая-то парочка.

— Эй! — окликнула их Молли.

Парочка остановилась и подошла к их палатке.

— Что там случилось? Откуда сирены?

— Ой, ребята, там такое было, просто кошмар! — воскликнул парень. — Заканчивается выступление на бис, и вдруг в передних рядах драка… какие-то пьяные. Началась свалка, все передрались, а потом побежали. Не знаю… наверняка кому-то серьезно досталось. Какую-то девицу подняли на воздух и шмякнули о землю так, что она, блин… в общем, дело дрянь.

Стоящая рядом с ним девушка заплакала.

— Советую вам, девчонки, побыстрей убираться отсюда. Извините, мне надо довести ее до палатки. Сами видите, как она расстроилась.

— Спасибо! — крикнула Молли им в спины.

Парень увел подружку в темноту, бережно поддерживая ее и пытаясь успокоить. Девушки обменялись взглядами. Вот это да…

— Ни фига себе. Спасибо тебе, Молли, — сказала Сильви.

Молли ничего не ответила. Без слов было понятно: если б они не ушли вовремя, досталось бы и им. И неизвестно, чем бы все закончилось, — их места были совсем близко к сцене. Но Молли знала и то, что, несмотря на всю благодарность ей, Сильви убеждена, что несчастье следует за ней по пятам даже теперь, в счастливейший для нее день. На душе было очень погано. Девушки послали родным эсэмэски, сообщив, что с ними ничего не случилось, и продолжали молчать.

В воздухе витала дурная энергия человеческой злобы, и Молли не сиделось на одном месте.

— Пойду пройдусь, ты не против? — сказала она минутки через две. — Флюидов опасности я здесь не улавливаю.

— Флюидов, — вслух повторила за ней Сильви.

Теперь Молли пропустила это мимо ушей.

— Ну так как, ничего, если я прогуляюсь?

Сильви кивнула.

— Найди его, Сильви, — сказала Молли перед тем, как исчезнуть во мраке. — Тебе ж самой будет лучше.

Сильви сидела в палатке одна, прислушиваясь к своему дыханию. Она умела правильно дышать, а это большое искусство, и оно дается далеко не всякому. Поначалу у нее получалось плохо, но с помощью Отам она овладела им.

Выходить из собственного тела Сильви умела с тех пор, как помнила себя. Она далеко не сразу сообразила, что делать это умеет не всякий, когда же поняла, то стала скрывать свою способность, рассказала одной только Молли. Довольно долго она забавлялась этим, как ребенок игрушкой. Когда же стала постарше, то набралась смелости и рассказала Отам, подруге матери, надеясь получить у нее полезный совет, и не прогадала. Отам научила ее четко ориентироваться в пространстве, и Сильви получила возможность путешествовать вне тела, куда только душа пожелает. А душа ее желала многого.

Она побывала в Индии, познала запах бедности и отчаяния, но также янтарно-древесный аромат священных вод. Повидала великие города Европы, вычитывая заголовки газет в руках лысеющих господ и увешанных драгоценностями дам, вкушающих всякие вкусности за столиками уличных кафе. Сильви даже подглядывала за согражданами, славными жителями Авенинга, узнала многие их секреты и тайны, которые по молодости сама не вполне поняла. Когда она задала Отам вполне невинный вопрос, чему мистер Аткинс, владелец лавки скобяных товаров «Кузница Тора», так радуется, надевая вечерние платья жены, то получила строгий ответ: частная жизнь всякого человека неприкосновенна и соваться в нее непрошеным гостем, мягко говоря, некорректно.

Но новизна ощущений довольно скоро прошла и потускнела. А в последнее время у Сильви не было сил путешествовать, и она просто спала. Но даже спокойный в этом состоянии дух ее, желая освободиться от боли утраты, улетал далеко за облака, все выше и выше, пока само небо не дарило ей покой, которого она не могла найти в жизни.

Молли и Сильви подружились еще до того, как обе поняли, что обладают необычными способностями, и поначалу, естественно, частенько хвастали друг перед другом, как и все нормальные девчонки: Сильви про свои странствия вне тела, а Молли про будущие события, о которых еще никто не подозревал. Но когда девочки подросли, они перестали болтать об этом вслух и с кем попало и уговорились хранить все в строгой тайне, тем самым скрепив свою дружбу.

Вряд ли Молли советовала нанести Каллуму такой сверхъестественный визит, Сильви считала, что на нее это не похоже, не в ее характере. Лишь внешне Молли казалась девушкой несерьезной и безответственной, но в душе она исповедовала теорию кармы и верила в предопределение. Вторгаться в виде бестелесного духа в комнату гостиницы к рок-звезде было бы безусловным нарушением кармического баланса. Да и просто неэтично, он сам бы стал презирать ее за подобное вторжение. Но у Сильви было смутное подозрение, что Молли не стала бы ей это советовать, если б заранее не знала, что из этого выйдет. И тогда она поддалась искушению.

Дыхание ее замедлялось, дух успокаивался, пока она не почувствовала знакомый щелчок: это мозг выпустил ее и захлопнулся, чтобы без сбоев контролировать процессы, происходящие в оставленном ею теле. Сильви чувствовала, как она отделяется и легко парит в воздухе, способная, как мысль, лететь, куда пожелает. Она увидела свое тело, неподвижно лежащее внизу. Она взмыла вверх и поплыла над парком вдоль дороги.

Каллум не спал. Он лежал, завернувшись в тоненькое гостиничное одеяльце, и никак не мог успокоиться, вспоминая случившуюся всего несколько часов назад беду, которую повлек за собой его злополучный концерт. Да-да, в каком-то смысле во всем виноват он. Ему уже двадцать четыре года, он взрослый человек, выступает перед публикой уже семь лет, но ни разу еще он не был столь потрясен результатом, который способна повлечь за собой его музыка.

Как только Сильви проникла в комнату, по воздуху прошла волна теплого ветерка, и волоски на руках Каллума встали дыбом. Он лежал на боку, спиной к ней, но некое странное чувство заставило его повернуться. Он увидел у окна мерцающую фигуру и сразу понял, что это она, та самая девушка, которая погибла нынче ночью: ее насмерть растоптала на концерте взбесившаяся толпа. Да-да, это ее душа в виде призрака явилась к нему. Его поразила ее красота, безмятежное выражение ее доброго лица. На глаза навернулись слезы, он быстро вскочил с кровати, и девушка вздрогнула.

— Это ты! — не удержавшись, вскрикнул он.

— Так значит, ты меня видишь? — удивленно спросила она.

Каллум рухнул на колени:

— Прости меня, прости. Во всем виноват я, один только я.

Он расплакался и в промежутках между всхлипываниями снова и снова умолял ее простить его.

Девушка задрожала, и ее прозрачная рука потянулась к его ночному столику.

— Обычно люди не могут меня видеть, — сказала она. — Я не думала, что ты…

Она была явно сконфужена и совсем не такая страшная. Каллум немного успокоился.

— Скажи, что ты простила меня, — попросил он. — Я знаю, ты должна идти дальше. Но не уходи, пока не простишь. Ты ведь за этим сюда пришла, тебя это здесь держит?

— За что я должна простить тебя?

Она была явно озадачена, и это глубоко опечалило его.

— И куда я должна идти? — продолжала спрашивать она.

— О господи! Ты что, даже не знаешь? Ты даже не знаешь, что ты умерла?

— Умерла? Каллум, ты ошибаешься, я не умерла! Я…

Но она не успела закончить, как он перебил ее:

— Можно узнать, как тебя зовут?

— Сильви, но…

— Сильви.

Он помолчал, словно привыкал к ее имени, и только потом смело шагнул к ней и сел на кровать.

— Вспомни, что было вечером на концерте. Вспомни, что там случилось. Там была драка, люди обезумели. И тебя затоптали в толпе.

— А я не знала, что кто-то погиб, — тихо сказала она.

Казалось, она смущена и даже напугана.

— Да, — ответил он, и его снова охватило чувство горя. — Кто-то погиб.

— Мне надо уходить, — сказала она, покачав головой. — Это совсем не… Мне надо уходить, прости меня. — И исчезла.

Утро выдалось влажное и холодное. Молли и Сильви проснулись в палатке почти одновременно, сели и уставились друг на друга.

— Сильви, тебе надо вернуться к нему, — будничным голосом сказала Молли. — Извиниться и объяснить все как есть.

— Ты что, с ума сошла? И не подумаю! — Сильви подняла руки над головой. — Да он возненавидит меня, он подумает, что я какая-нибудь безумная фанатка. Не-ет, ни в коем случае.

— Он знает, как тебя зовут. Ты же ему сказала. Он узнает, что ты совсем не та девушка, которая погибла, он захочет узнать, кто же, черт возьми, к нему приходил. Тебе не кажется, что он не заслуживает, чтоб его водили за нос?

Сильви в спальном мешке снова легла на спину и закрыла глаза. Конечно, Молли права. Но где-то в глубине сознания, совсем далеко, она надеялась, что когда-нибудь потом, когда она станет старше, они познакомятся с Каллумом по-настоящему. Может быть, знакомство даже продлится, возникнут какие-то отношения. Необязательно романтичные (хотя это было бы здорово), но они вполне могли бы стать хотя бы друзьями. А если сейчас она отправится к нему и признается, что заранее разработала план, пользуясь своими способностями проникнуть к нему в комнату, вторгнуться в его личное пространство, тогда уж точно не будет никаких шансов. Тогда прощай мечты, многие годы согревавшие ей душу.

Домой ехали молча. Обе глядели на дорогу, и каждая думала о своем. Сильви очень сейчас не хватало матери. Она знала, что бы та сказала ей. Просто было бы куда легче пережить все это, если б мать одобрила ее.

Добравшись наконец до Бриджидс-вэй, девушки облегченно вздохнули. Сильви надо было остановиться возле «Тотемса» — получить зарплату, и Молли подогнала машину ко входу так, чтобы подруга быстренько забежала и они сразу поехали дальше. Было еще рано, до открытия оставалось пятнадцать минут, но Сильви знала, что ее босс, Майкл Ривер Дог, уже на месте. Она позвонила в колокольчик и подождала, пока он откроет дверь. Когда она видела его, у нее всегда слегка захватывало дух. Высокий, длинноволосый, с красивыми татуировками на бицепсах, он был великолепен и совершенно неотразим. На работе они постоянно заигрывали друг с другом. Сильви любила поддразнивать его, показывая ему какой-нибудь дешевый романчик и спрашивая, не он ли позировал для обложки. Майкл неизменно пожимал плечами, смеялся и, в свою очередь, дразнил ее нашей маленькой гейшей. Все было вполне невинно, но Сильви частенько думала, что может выйти из этой игры, когда ей исполнится восемнадцать. Она очень надеялась, что он пригласит ее куда-нибудь, несмотря на восьмилетнюю разницу в возрасте.

— А, это ты, Сильви! Рад тебя видеть, — сказал он, слегка приобняв ее за плечи. — Вчера по новостям только и говорили про этот идиотский концерт. Я очень беспокоился.

— Правда? Хорошо, что мы сразу послали родителям эсэмэски.

— Какие заботливые детки! Ты что, пришла за чеком? Смотри не трать все сразу на наркоту, Сильви, серьезно тебе говорю, — усмехаясь, сказал Майкл, направляясь к своему кабинету. — Это я тебе как друг советую. Просто возьми и твердо скажи «нет».

— Ха-ха-ха! — ответила Сильви ему в спину. — Сейчас лопну от смеха. Скажи еще, что все сообщишь моему папочке.

Поджидая, когда он вернется с чеком, она огляделась. Три года назад Майкла поставили во главе этого книжного магазина, и прежде всего он произвел здесь ремонт (владельцами была престарелая пара пенсионного возраста). Майкл сразу заявил, что хочет дать горожанам шанс читать книжки. Он выставил на полки богатый набор популярной художественной литературы, а вперемешку менее известных, но весьма интересных авторов, имена которых меньше привлекают внимание читателей. Но самой интересной частью этого его «книжного эксперимента» оказался он сам. В магазин зачастили женщины самых разных возрастов просто посмотреть на него, полюбоваться и поболтать с ним.

— Ну что, страшно было? — спросил он, возвращаясь с ее чеком.

— Не знаю. Молли сразу почувствовала что-то неладное и утащила меня до того, как там все началось. Но мы все слышали, Майк, и это было ужасно.

Он взял ее за руку:

— Мне жаль, что все получилось не так, как ты хотела. Уж кто-кто, а ты точно заслужила такой интересный концерт.

— Спасибо тебе, Майкл. До завтра, — улыбнулась Сильви.

Она встала на цыпочки и поцеловала его в щечку. Губы ее с удовольствием ощутили его теплоту.

Молли предложила заехать в «Священные угодья» — выпить по чашечке кофе. Обслуживал их вездесущий Шон (интересно, он когда-нибудь уходит домой?). Вместе с кофе обе получили по знаменитому пирожному Роны с цуккини и грецким орехом. Утро было теплое, вполне можно было посидеть на воздухе, но и не жарко, приятно было держать в руке чашку с горячим кофе. Они сидели за столиком, наблюдая, как оживает улица. Вчера на Бриджидс-вэй проходила уличная ярмарка по поводу окончания сбора урожая, которую они пропустили. С Сильви это случилось впервые, и ей было немного грустно, что она не увидела мастеров народных промыслов, не попробовала вкусностей, которые тают во рту, не послушала игры уличных музыкантов.

Приближаясь к совершеннолетию, она еще только-только начала понимать, насколько важны для людей общие верования и ценности, вызывающие такое чувство, будто человек является частью чего-то неизмеримо большего, чем он сам. Нет, она никогда не уедет из Авенинга. Впрочем, не совсем так, надо же будет поехать куда-нибудь учиться, попутешествовать, повидать мир. Но жить постоянно, кроме Авенинга, она не сможет нигде. Живя обычаями своей общины, она ощущает присутствие рядом Великой Матери, о которой так много говорила ей Отам, а также и своей матери — нигде в ином месте у нее не было бы такого чувства. Она наклонилась к Молли, сосредоточенно дующей на молочную пенку в чашке.

— Молл, я хочу тебе кое-что сказать.

— Правда? И что же?

— Я решила послушать твоего совета и сегодня вечером опять навестить Каллума. Расскажу ему все-все. Но за это я прошу тебя выполнить одну мою просьбу.

— Минутку. Только меня сюда не впутывай.

Молли поставила чашку и с недовольным видом сложила на груди руки.

— С Каллумом Уэстом — это ваши дела, и я тут ни при чем.

— Это, конечно, так… с формальной точки зрения. Но… послушай, я собираюсь совершить поступок, который требует смелости. Вот и ты соверши для меня смелый поступок.

— Да что ты? — сказала Молли, скептически приподняв бровь. — И какой же?

— Есть один человек, и я прошу тебя, поговори с ним о том, что… ну, про свои способности. Только подумай, сколько добра могла бы ты сделать людям, если бы научилась правильно пользоваться тем, что тебе дано, сама вызывать свои предчувствия, сознательно видеть будущие события.

Молли сощурила на подругу глаза. За много лет дружбы Сильви не раз просила ее сделать нечто подобное, но Молли всегда отказывалась и брала с нее клятву хранить тайну и никому об этом не говорить. В частности, в прошлом году Молли стала баловаться некоторыми своими по-настоящему сверхъестественными способностями: в день святого Патрика, например, она пришла в школу в праздничном наряде и с прической ярко-зеленого цвета. Сильви своими глазами видела, как Молли, глядя в зеркало заднего вида, проводит по волосам расческой, из-под которой ее упругие темно-рыжие локоны бегут уже изумрудно-зеленой волной. Кроме нее, ни единая душа не знала, что на голове у Молли не парик и что к спрею она тоже не прикасалась.

Сильви понимала, что способность вот так по поводу и без повода играючи изменять то, что сотворила природа, не нарушая при этом естественного хода вещей, мягко говоря, весьма неординарна. Более того, Сильви знала, что порой Молли сама пугалась своих способностей. А кроме того, ее подруга хотела, чтоб ее любили такой, какая она есть, а не исключительно за этот дар, который не считала самой интересной чертой своей личности, да и будущие успехи и достижения с ним не связывала.

Молли все еще молчала, глядя на подругу горячими глазами. Видно было, что она размышляет, прикидывает, что к чему.

— Послушай. Мы обе знаем, что твоя жизнь подошла к критической точке. Подумай, насколько легче будет ее пройти, если тебе помогут или, по крайней мере, дадут добрый совет.

— И все-таки ты не права, не надо ставить мне условия. Ты должна отправиться к Каллуму в любом случае, это будет правильно. А если откажешься, это будет просто подло. — Молли вздохнула. — А я пойду и встречусь с кем хочешь, независимо от этого. Тут ты права, давно пора.

— Вот и отлично, — радостно улыбнулась Сильви. — Я позвоню Отам и договорюсь о встрече.

Молли кивнула. Обе понимали, что перед ней стоит задача гораздо более легкая. Ни за какие коврижки Молли не хотела бы оказаться на месте Сильви.

Чтобы скоротать время до вечера, Сильви весь день занималась уборкой дома и вылизала его сверху донизу, потом строго проверила домашнее задание Сайбан и даже попыталась сама немного позаниматься. Потом вымыла полы, постирала все, что можно, напекла оладьев. Словом, делала все, чтобы ни о чем не думать и подавить беспокойство и страх.

Когда в доме стало тихо и так же темно, как на улице, Сильви зажгла свечу, пламя которой наполнило комнату ароматом клюквы с тыквой. Надев чистую белую ночную рубашку, она легла на кровать и стала смотреть, как от пламени свечки на стенах комнаты дрожат и колеблются тени. Надо было успокоить дыхание, оно должно стать глубоким и размеренным и прийти в состояние полного сосредоточения — на это ушло довольно много времени. Где сейчас находится Каллум, Сильви понятия не имела. Следующее его выступление должно быть где-то на юге, в Орегоне, поэтому она мысленно сориентировалась в южном направлении. Один раз контакт получился, ей удалось его отыскать, и она была уверена, что получится и на этот раз. Где-то глубоко внутри прозвучал знакомый щелчок, и она отправилась.

Сильви снова оказалась в каком-то номере гостиницы. На этот раз он был больше по площади и богаче обставлен. Полуодетый Каллум спал на кровати. При виде его обнаженного торса с выпуклыми мышцами живота у нее перехватило дыхание. Ей сразу расхотелось говорить с ним, ее одолело другое желание: юркнуть к нему под одеяло и тесно прижаться к его телу, раскрыться навстречу и дать ему почувствовать ее всю, от макушки до пяток. Но, увы, сейчас это было невозможно, ведь она всего лишь проекция самой себя. Форма, не заполненная содержанием.

— Каллум, — тихо позвала она.

Она понимала: скорее всего, он перепугается до смерти. Она представила, каково ей самой было бы, проснись она и увидь перед собой полупрозрачную фигуру: сойдет с ума от страха, разумеется. Вот он повернулся и открыл глаза. Но нет, не подпрыгнул в испуге, как она предполагала, но медленно сел на кровати и протер глаза.

— Ага, значит, ты вернулась.

— Да, вернулась.

Она попыталась успокоиться, усмирить разбушевавшиеся нервы… да и сколько можно таращить глаза на это прекрасное лицо, которое она снова видит так близко.

— Я… ммм, я понимаю, ты, наверное, сердишься на меня — и имеешь на это право. Но я пришла только затем, чтобы извиниться, а другого способа попасть к тебе я не знаю. Даю слово, я скоро уйду.

Он встал с постели.

— Я знаю, что ты не та девушка, которая погибла. Ту звали Лиза, Лиза Тук. А тебя Сильви, верно?

— Да, Сильви. Сильви Шигеру. — Она покачала головой, стараясь говорить спокойно. — И прошлой ночью я еще не знала, что кто-то погиб. Мы с подругой ушли до того, как все случилось.

— Вы рано ушли? Но почему?

Она ждала всего, что угодно: гнева или, может быть, раздраженного изумления, но его голос звучал мягко.

— Это все моя подруга, у нее было дурное предчувствие. Я уходить не хотела, она чуть не силой утащила меня оттуда. Я много лет мечтала услышать, как ты поешь.

— Так значит, ты не привидение, ты живой человек?

Он успокоился, скрестил руки на груди и говорил с ней уже совершенно будничным голосом:

— Значит, ты живой человек, просто ты умеешь… Как это называется?

— Ну, это называется астральной проекцией, — осторожно сказала Сильви.

Когда же он поймет, что она, по существу, без спроса влезла в его номер? Когда он наконец рассердится, выйдет из себя?

— Я умею делать так, что из меня выходит… ну, не знаю, мой дух, что ли… я покидаю свое тело и отправляюсь, куда захочу.

— Серьезно? Вот это да! Вообще-то я читал про такое. Но я и подумать не мог, что так бывает на самом деле. Вот бы мне тоже научиться!

— Научиться может всякий, нужен только хороший учитель. Конечно, бывают люди, такие как я, для которых это естественно, но вообще способности есть у всех.

Странно, разговор принял совсем не то направление, ведь она здесь только затем, чтобы попросить прощения.

— Но я пришла сюда не за этим. Я не из тех, кто сделал из тебя идола, я не собираюсь тебя преследовать, хотя ты мне наверняка не веришь. Я просто хочу сказать… жаль, что так получилось, не надо было вламываться к тебе без приглашения. Нехорошо получилось, зря я заявилась, больше это не повторится.

Он вскинул голову:

— А зачем ты вообще приходила?

— Думаю, ты знаешь, Каллум, — смущенно ответила она.

— Может, и знаю, но я хочу услышать это от тебя.

Сказать? Почему бы и нет? Все равно наутро он подумает, что все это ему приснилось.

— Ну, потому что ты потрясающий парень, рок-звезда, потому что твои песни трогают мне душу. Наверное, в мире не меньше миллиона девчонок, которые готовы на все, лишь бы побывать сейчас на моем месте.

Слава богу, не призналась, что влюблена, это было бы совсем ни в какие ворота. Она глубоко вздохнула.

— Просто воспользовалась своей способностью. По правде говоря, не смогла удержаться прошлой ночью, да и не вышло бы, даже если б очень захотела. Но я и подумать не могла… — Сильви замолчала, переводя дыхание.

— Что?

— Что ты увидишь меня. Люди обычно не видят.

— Правда? — Самодовольная улыбка едва заметно пробежала по его губам. — Ну и почему, по-твоему, я тебя вижу?

— Не знаю. Вряд ли кто-нибудь понимает, как это все получается. Как правило, я прохожу везде незамеченной. Я думала, вот посмотрю на тебя, просто так, и успокоюсь.

Она опустила голову и уставилась на свои ступни, чувствуя себя непростительной дурой.

— В общем, все не так получилось, как я хотела. Вот надо было попросить прощения и уйти. А теперь я и вправду похожа на какую-нибудь фанатку.

— Послушай, — засмеялся он, — есть вещи похуже, чем выдерживать натиск прекрасной девушки, которая к тому же умеет в любой момент выходить из собственного тела. А что еще ты умеешь делать, а, Сильви?

Вопрос повис в воздухе. Странно, кажется, он говорит не о духовных вещах, а о чем-то совсем другом. У нее было отчетливое впечатление, что он пытается с ней заигрывать.

— Ты разве не хочешь, чтоб я ушла? Я тебе еще не надоела? — спросила она.

Он снова рассмеялся, совершенно успокоенный. Ах, ей бы сейчас его спокойствие.

— Послушай, я действительно не люблю, когда нарушают мое одиночество, — сказал он. — Но тут совсем другое дело… в тебе есть что-то такое… особенное. Бредовая мысль, конечно, но, может быть, я тебя вижу, потому что мне почему-то надо видеть тебя.

Сильви не знала, что сказать.

— Расскажи что-нибудь о себе, кто ты, откуда… — попросил Каллум.

— Мне только семнадцать лет, я и сама пока про себя не очень знаю, — неохотно ответила она.

— Семнадцать? Черт! Этого только не хватало. Ты выглядишь старше.

— Через месяц будет восемнадцать. Но этим летом скончалась моя мама, и мне кажется, на меня это сильно подействовало.

Каллум снова сел на кровать, и Сильви тоже присела, но так, чтобы смотреть ему в лицо.

— Моя мама тоже погибла, когда мне было двенадцать лет. В автомобильной катастрофе. А твоя как?

— Понимаешь… — Неужели она сейчас станет раскрывать перед ним душу? — В двух словах не расскажешь.

Они говорили очень долго. У Сильви было такое чувство, будто она знает его целую вечность. А почему бы и нет? Много лет она жила с его музыкой, словами его песен. Но она смотрела на человека, сидящего перед ней, и видела обычного парня: в меру забавен, остроумен, и еще эта странная манера делать вид, что не ценит себя ни на грош, но вместе с тем какое самолюбие! Впрочем, он не корчил из себя примадонну, не говорил только о себе, не требовал постоянного внимания, не ждал бесконечных похвал, и это ее удивило. В общем, он ей очень понравился. Он бы понравился ей, если б и не был рок-звездой, ей даже захотелось, чтобы так оно и было. Тогда все было бы гораздо проще.

Ночь была удивительная, и если б Сильви с ним больше никогда не встретилась, воспоминание поддерживало бы ее всю оставшуюся жизнь, служило бы образцом того, какой силой обладает вера. Но разумеется, она надеялась, что эта встреча не последняя. Душа душой, а она ведь живой человек, из плоти и крови.

— Можно встретиться с тобой по-настоящему? — спросил Каллум перед ее уходом. — Если все это не сон. Можно тебе позвонить или еще как-то связаться?

Всего секунду Сильви боролась с искушением уйти, не оставив после себя ничего. Ночь была волшебная, вряд ли такое повторится еще раз. Вдруг в своем натуральном виде она разочарует его? Но потом выбранила себя. Идиоткой будет, если не даст свой телефон самому крутому парню на свете только потому, что боится! Она продиктовала цифры, и он аккуратно их записал. Потом подарила ему одну из своих самых соблазнительных улыбок — и была такова.

Сильви пришла в себя, успокоенная и отдохнувшая. Как плыла обратно, как снова вернулась в свое тело, она не помнила, и ей, как и Каллуму, казалось, уж не приснилось ли ей все это. Свеча почти догорела.

«Какая я безответственная, — виновато подумала она. — Не хватало только дом спалить».

Было раннее утро, скоро надо вставать и идти в школу. Но сначала разбудить отца и сестру. Может быть, не сразу. Пожалуй, стоит посидеть немного в саду и рассказать все маме. Интересно, где она сейчас? Но где бы ни была, рассказ ей наверняка понравился бы, а еще больше понравилось бы оживленное лицо дочери, ее интонации.

Сильви встала и потянулась, потом бросила быстрый взгляд на телефон возле кровати. Придет время, и он обязательно позвонит.

Она накинула на плечи халат, спустилась вниз и вышла на свежий воздух.

В тот день Отам открыла дверь и увидела на крыльце Сайбан Шигеру: та стояла, подняв вверх кулачок, и собиралась постучать.

— Заходи, милая моя, — сказала Отам и взяла в руку маленькую ладошку девочки. — Ты, наверное, проголодалась. Сейчас приготовлю перекусить.

— Нет, не надо, — ответила Сайбан. — Мне надо поскорей идти домой делать уроки. Я просто хотела дать вам вот это. — И она протянула тонкую пачечку: подшитый документ, по-детски аккуратно, с любовью распечатанный на радужной бумаге.

Но Отам уже ввела Сайбан за руку в дом.

— Я только что испекла овсяное печенье в шоколаде.

— Мое любимое, — сказала Сайбан и больше не упиралась.

Отам сразу догадалась: вот почему ей захотелось сегодня испечь именно это печенье.

Усадив девочку за кухонный стол и поставив перед ней наполненную тарелку, Отам перешла к делу:

— Так это красивое эссе означает, что ты решила принять участие в моем конкурсе, я правильно поняла?

— Да, — ответила Сайбан с набитым ртом.

— Я очень этому рада.

Сайбан сощурила на нее глазки, как бы взвешивая в уме: сказать или не сказать?

— Только тут есть одно обстоятельство.

— Твоя сестра?

Сайбан энергично кивнула.

— Я совсем не хочу… ну, понимаете… соперничать с ней. Просто… Я же знаю, что она уже давно к вам ходит, и, понимаете, она уже знает, что у нее есть особые способности. Ну вот я и подумала, что, может быть… если это, ну, проявилось у нас в семье, то, может быть, я тоже подучусь и у меня что-нибудь тоже проявится. Вот, подумала я, ну, стоит попробовать.

Она умолкла, но, когда подняла голову от тарелки, глаза ее ярко сверкали.

— Пробовать нужно всегда, Сайбан.

Отам поразил жар, пылающий во взгляде девочки. Сайбан, возможно, в отличие от сестры, не сразу раскроется, но в том, что раскроется, сомнений быть не может.

— И еще… — Сайбан положила недоеденное печенье и горячим взглядом заглянула Отам в глаза. — Ведь это поможет мне когда-нибудь встретиться с моей мамой, это правда? Если я приму участие в конкурсе? Это поможет мне попасть туда, где она сейчас?.. Мне очень хочется с ней увидеться…

Отам так и задрожала, словно по комнате прошел невидимый ток: в словах Сайбан она услышала страсть настоящей пророчицы. Да, эта девочка со временем еще покажет свою силу.

— Не могу сказать наверняка. Пока я не знаю ответа на твой вопрос.

Губы Сайбан сердито надулись.

— Но я знаю, что мама очень хотела бы, чтобы вы с сестрой приняли участие в конкурсе. И она всегда верила и сейчас верит, что вы обязательно встретитесь снова.

Сайбан еще раз кивнула, и ее черный хвостик на затылке качнулся.

— Спасибо, — сказала она. — Я как чувствовала, что вы скажете что-нибудь в этом роде. — Она встала. — Мне надо домой. А можно немного взять с собой?

— Бери сколько хочешь.

Отам с улыбкой смотрела, как Сайбан укладывает печенье в носовой платок, завязывает плотный узелок и сует его в карман курточки. Потом девочка попрощалась и вышла.

«Какая славная, — печально подумала Отам. — Какой большой дар, а мне придется наблюдать за ним только издалека».

 

31 ОКТЯБРЯ: САМАЙН

Отам понадобилось всего две секунды, чтобы, взглянув на небо, сделать вывод, что дождя сегодня не предвидится. Но и солнца тоже. Над Авенингом висели низкие тучи, они плотно накрыли городок, и жителям сразу захотелось одеться потеплей, затопить камины, включить какой-нибудь старый фильм и прихлебывать горячий чай из чашек, которые так приятно держать в руках. Она не знала, что и подумать про полное отсутствие у погоды всякого честолюбия — и это в такой день! Нет, со стороны природы это явно проявление дурного вкуса: нельзя же пускать пыль в глаза за ее счет.

Она украдкой заглянула в лежащий на старом книжном стенде и открытый посередине дневник. О, сколько в нем хранится тайн, сколько сверхъестественных возможностей он сулит, сколько содержит разгадок, казалось бы, к неразрешимым загадкам! И все потому, что Отам слишком хорошо понимает, как на самом деле мало она знает.

Сегодня ей пора уходить. Надо. Время сбежало от нее, как неверный муж. Как хорошо, что это свершится именно сегодня, в праздник Самайн. Конец лета и начало зимы, конец одного этапа в ее жизни и начало другого.

Она понимала, что от нытья и жалоб нет никакого толку. Но готова ли она, вот вопрос. Ей казалось, что никогда не будет готова. Всегда такая организованная, основательная, она палец о палец не ударила, чтобы подготовиться. Глупо, как глупо! А ведь ей еще жить да жить.

Орден призвал ее на это служение более половины тысячелетия назад. Шестьсот лет, если быть более точным. Предложение показалось ей нелепым, даже вздорным, для такого рода деятельности у нее не было никаких данных. В то далекое время, разумеется, она жила не в Авенинге. Да и самого Авенинга не существовало. Первые поселенцы, первопроходцы появились на острове лишь несколько десятилетий спустя. Это была эпоха, когда людьми правили монархи (короли, а бывало, и королевы). А родилась она в стране, которая теперь называется Объединенное Королевство, хотя в то время оно вовсе не было объединенным. Как хорошо, что она пережила те годы дикости и варварства и может свидетельствовать, как далеко вперед шагнуло человечество — в определенном смысле. Что касается остальных смыслов, то вряд ли человеческая раса достигла больших успехов.

Ей было уже за двадцать, когда за ней пришла Верховная сестра из Авесбери. Тогда ее имя было, конечно, не Отам, и Серафиной ее тоже еще не называли. Но первое ее имя мало что значило, ведь только его она не выбирала сама. В то время она была единственной дочерью одного богатого купца. Жизнь у нее уходила главным образом на то, чтоб отбиваться от женихов, которых отец приводил к ней одного за другим. Она твердо решила, что не пойдет ни за одного из этих старых сластолюбцев. Родители делали все, чтобы заставить ее сдаться, считая ее дурой, ждущей сказочного принца и рискующей остаться в девках. Как же они ошибались! Да, она ждала, но не мужчина был ей нужен.

О сестре Дори Отам стала грезить, когда ей еще не исполнилось двадцати. Она видела ее лицо, ее длинные тонкие пальцы, кожу, столь белую и прозрачную, что на ней отчетливо проступали синие жилки. Целый год до того, как сестра явилась к ней во плоти, почти каждую ночь, закрыв глаза, Отам видела перед собой эту женщину. В грезах ее не было никакой эротики, но они были чрезвычайно обольстительны. Она знала, что у Дори есть для нее какое-то предложение, хотя, какое именно и когда это случится, ей было неизвестно.

Когда наконец сестра Дори явилась в ее дом, Отам заглянула в это удивительное лицо и увидела в нем свое будущее. Она пришла вместе с многочисленными родичами матери Отам, которые принимали ее в некотором роде за монашку, но Отам сразу все поняла. Она ни слова не говорила о Христе, а уж тем более о том, как хорошо быть Его невестой, да и поведение ее трудно было назвать благочестивым, но, странное дело, никто не замечал ее эксцентрических выходок. Никто, казалось, вообще не обращал на нее внимания и не говорил о ней. Интересно, думала Отам, замечал ли кто ее вообще?

Нет, Дори далеко не сразу предложила ей вступить в орден Джен. Они долго беседовали, она задавала много вопросов, и это продолжалось не один день. Если б кто подслушал их разговоры, то удивился бы, что многие темы попахивают богохульством, но в целом беседы носили философский характер. И лишь в последний вечер Дори открылась Отам, сообщив, кто она такая. Она состояла в древнейшем женском ордене, члены которого посвятили всю свою жизнь служению людям. Сначала обучалась в ячейке из тринадцати новообращенных, постигала азы и основы знания. Такие ячейки были разбросаны по всему миру и на диалекте Джен назывались хандами, члены их жили, трудились и осуществляли свое служение в абсолютной тайне от остальных людей. Дори была Верховной сестрой своей ханды и теперь, после многих веков самоотверженного служения, готовилась уйти на покой.

В ордене знали про Отам, знали, где ее можно найти и каковы ее способности (хотя сама Отам об этом не подозревала). Дори хотела, чтобы Отам стала ее преемницей, Верховной сестрой Авесбери. Она предупредила Отам, что легкой жизни не будет, и сообщила также, сколько лет ей придется служить. Она ничего не приукрашивала, не сулила приятностей и удовольствий, скорее наоборот. Но Отам нутром ощутила здесь что-то близкое, будто все это было ей знакомо, даже вкус появился во рту, даже запах в ноздрях. И с присущим ей тактом и тайным трепетом в душе она приняла предложение Дори. Убедить ее родителей для Дори не составило труда, им сказали, что их дочь решила уйти в монастырь. Родители скрепя сердце благословили, и она благополучно покинула отчий дом.

Несколько недель Дори и ее будущая преемница путешествовали от деревни к деревне в поисках одаренных от природы представительниц своего пола, о которых Дори знала только то, что они должны быть. В радиусе пятидесяти миль им удалось разыскать всех, кто мог представлять интерес для Ведеи, жрицы Джена. По словам Дори, Ведея во всем и всегда была права, даже если ее правота проявлялась не сразу, а спустя какое-то время. Века, прошедшие после этих самых первых уроков, только подтвердили для Отам эту истину.

Итак, к группе Отам примыкали все новые женщины самого разного возраста и общественного положения. Прежде никогда не знавшие друг друга, они тесно сблизились и стали сестрами во всех смыслах этого слова. Еще один год Дори оставалась с ними, а потом их посвятили в члены ордена Джен. И только после этого в один прекрасный день Дори покинула их.

Как Верховная сестра, Отам обладала многими талантами и способностями. Это было для нее и благословением Божиим, и проклятием: приходилось браться за все, но делать в совершенстве она ничего не умела. Каждая из остальных сестер специализировалась в одной только области. И Отам в этом до них было далеко, хотя при необходимости и у нее неплохо получалось: жизнь заставит — научишься. Отам в общине играла роль кладезя мудрости, в то время как остальные были неиссякаемыми источниками магической силы.

Новообращенные прожили в Авесбери почти двадцать лет, пока их не вызвали на обучение в самые разные точки планеты. Отам задержалась, помогая местному населению, оставаясь центром общины, защищенной от бед благодаря ее дарованиям. Своим родным она писала коротенькие шутливые письма, но потом получать их стало некому. Время бежало быстро, казалось, прошло всего несколько месяцев, а на самом деле пролетело более ста лет. Наконец однажды от Ведеи пришел приказ покинуть Авесбери. К своему удивлению, Отам нисколько не опечалилась. Возможно, потому, что у нее всегда было чувство, что рано или поздно ее призовут на другие дела.

Орден Джен распространил свое влияние и в страны так называемого Нового Света. Члены Джен были среди первопроходцев и их дальних родичей на юге — Отам сама встречалась с духом одного странника с крайнего Запада, с побережья большой воды, которую европейцы назвали Тихим океаном. Но все же философия Джен уходила корнями в культуру евразийской магии, рожденной в среде кельтских племен и распространившейся по всей Европе и Центральной Азии. В Западном же полушарии имелись свои, весьма древние и твердо устоявшиеся традиции магии различных толков, и, несмотря на частичное совпадение в некоторых теоретических положениях, культура Джен формально отличалась от заокеанских аналогов. И разумеется, когда встречались профессионалы-практики похожих друг на друга вариантов магии, возникало и любопытство, и взаимное отталкивание.

Но к концу шестнадцатого века Отам узнала об уничтожении на вновь открытых континентах целых популяций — даже магия земли не способна была противостоять эпидемиям и насилию, столь свойственному представителям человеческого рода. Послание от Ведеи было недвусмысленным: если Джен не протянет через океан свою дружественную руку, не расширит народу кругозор, не откроет людям глаза, огромные территории будут потеряны для ордена. Необходимо срочно отправить своих представителей в Новый Свет и, объединившись с шаманами и ворожеями далеких провинций, на месте узнать, что можно предпринять. Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: что для ордена Джен считалось срочно, для прочего населения длилось поколениями.

Отам еще двести лет оставалась дома, ожидая отправки в другую часть света, но в конце концов ей выдали список нужных имен и дали два месяца на подготовку. Надо было набрать группу опытных сестер, которым предстояло предпринять с ней этот великий переход. Она успела полюбить Авесбери, но покинула его без сожаления, взяв на борт забитого до отказа продовольствием корабля весьма специфическую компанию представительниц прекрасного пола, набранных как во всех концах островов Британии, так и в медвежьих углах континента, например в Анатолии, Богемии и даже в Заполярье. После долгого, хотя нередко и очаровательного странствия по волнам бурных морей Отам и двенадцать ее подруг потерпели кораблекрушение у берегов какого-то густо поросшего растительностью острова, когда удар молнии, как ореховую скорлупку, надвое расколол корпус их корабля. От Ведеи Отам получила очень неясные инструкции, но, глядя, как мачты разбитого вдребезги судна погружаются в пучины Тихого океана, она почти не сомневалась в том, что этот остров и есть место их назначения и конечный пункт путешествия. И то место на острове, где они наконец обосновались и обрели приют, назвали Авенингом в честь первой авесберийской ханды Отам.

Эту группу сестер она тоже полюбила всем сердцем, как и сестер в Авесбери, но еще больше она полюбила сам Авенинг. Был практический резон в присутствии здесь представителей ордена Джен. Место было уж очень мощное, причем скрытая магическая энергия здесь пульсировала в разных частотах, что говорило о том, что эта местность более чем уникальна. Не многим удается сплотить вокруг себя людей, создать общину. Отам установила основные моральные правила поведения, утвердила высшие принципы. И город (где люди были ничем не лучше живущих в других местах, просто они хотели стать лучше, всей душой желали ради этого трудиться) рос вокруг нее, управляемый почти исключительно этими любезными ее сердцу принципами.

Отам гордилась тем, что благодаря ее трудам возникло здесь почти четыре сотни лет назад. Теперь настала ее очередь уходить, но она не роптала. В природе все циклично. Всегда наступает чей-то черед. Вопрос только в том — чей?

По правде говоря, Отам было немного горько сознавать, как Ведея разрешила эту ситуацию. Другим Верховным сестрам уделяли больше внимания и заботы. Им не нужно было оценивать и проверять целых пятьдесят кандидатур на замещение. Но Отам справилась: всего за год она сократила список с пятидесяти до двенадцати, и уж они, она в этом не сомневалась, обязательно станут новыми сестрами ордена. В них она была абсолютно уверена. Вот только с тринадцатой пока вопрос не был решен: Отам понятия не имела, кто из них способен стать Верховной сестрой.

Как раз об этом Отам и размышляла, растягивая мышцы на циновке для занятий йогой, как делала каждое утро и прежде. Плавным движением рук она начала с упражнения «приветствие солнцу». Несмотря на многолетние занятия, йога давалась ей с трудом. Но, превозмогая боль, она старалась правильно дышать, пока мышцы не расслабились и тело не подчинилось ей, покорно изогнувшись и приняв нужную позу. Оно все еще, в общем-то, относительно хорошо ее слушалось.

Она бросила взгляд на свое отражение в зеркале: выглядела Отам раз в десять моложе своего земного возраста, но она понимала, что годы рано или поздно возьмут свое. Пару раз она прибегала к колдовским чарам, чтобы повернуть время вспять: вспомнить молодость и даже привлечь внимание к себе какого-нибудь молодого человека, чтобы с упоением заняться с ним любовью, чему она с таким желанием предавалась прежде. Но она не стала бы прибегать к столь сильному средству постоянно только для того, чтобы оставаться в состоянии вечной юности. Старуха не станет мудрой ворожеей или знахаркой, пока не освободится от тесных пут своей плоти. Дети земли должны меняться, как меняются времена года. Отам помнит все эти перемены: сначала первые робкие весенние почки, затем буйная чувственность лета. Теперь для нее настала осень с ее великолепным золотом и багрянцем, но уже совсем скоро дохнет зимний хлад, она сбросит с себя все лишнее, и останется только сама суть, голые ветки истины.

Закончив выполнять последнюю асану, она села на циновку в позе лотоса. Зажгла в грудной клетке белое пламя и выпустила его из туловища. Свет для Отам символизировал любовь, в нем она обретала покровительство богини. Эти самые тихие минуты отдавала она молитве. Но молилась она не о чем-то вещественном и даже не о том, чтобы понять путь истинный. Это была скорее мольба о даровании чувства признательности и благодарности за все то удивительное, что было с ней в жизни, даже за страдание, ведь в трудные времена учишься больше всего. В последний раз она исполняет этот ритуал здесь, в столь любимом ею доме. Но она знала: так нелегко покидать его потому, что богиня даровала ей в нем нечто поистине удивительное.

Почувствовав, что бремя грядущего дня уже не столь тяжело давит на плечи, Отам поняла, что пора в путь. Прежде всего собрать вещи. Ее преемница получит не только Книгу, но и «Рощу Деметры», жилое помещение наверху и гостевой домик в саду. Разумеется, никто об этом еще не знает. Ни одна душа не догадывается, что она уходит навсегда. Отчасти потому, что она была горда и ей все еще хотелось выглядеть загадочной, таинственной и непостижимой. А отчасти и из-за страха, что она не вынесет прощания со своими друзьями. Трусость, конечно, но она смиренно сознавала в себе эту слабость.

«Роща Деметры» — это был ее проект, будущая владелица наверняка захочет все переделать. Отам оставила приличную сумму денег, чтобы новая хозяйка смогла преобразовать пространство дома по своему усмотрению. Она не сомневалась, любые перемены не помешают оставаться дому удивительным местом.

Занятие йогой вызвало жажду, и Отам отправилась на кухню, включила электрический чайник и достала чашку. На чистом, но изборожденном временем и изрезанном ножом столе лежала куча заявок на участие в конкурсе. Да, конкурс оказался необходим, лучшего в этой ситуации не придумаешь. Заявки поступали все двенадцать месяцев, особенно сразу после ежемесячных объявлений в газете «Авенинг сёркл», будто они возбуждали новый подъем энтузиазма. Хотя двенадцать кандидатур, на которых она остановила выбор, удовлетворяли всем условиям (кое-кого, правда, самой Отам пришлось несколько подтолкнуть), имена не всех из них стояли в списке, полученном от Ведеи. Что это, первая ошибка непогрешимой Ведеи? Или этот список, с его гибкими требованиями к соискателям, лишь ориентир, предлагающий общие принципы отбора? Впрочем, Отам нисколько не сомневалась в правильности своего выбора.

Она перелистала заявки. Держа каждый листок в руках, почти физически ощущала, что за мотивы движут каждой из претенденток. Элли Пеналиган, живущая в такой гармонии с землей и первичными стихиями, что сама могла сойти за одну из них. Стелла Дарлинг, чья годность очевидна особенно теперь, когда она открыла свою собственную практику целительницы натуральными средствами. Стелла — единственный человек в Авенинге, кроме нее самой разумеется, прошедший формальное обучение магии, и со временем, когда притупятся ее острые углы, она станет истинной повелительницей стихий. Нина Бруно, одна из самых сильных кандидаток в ее списке, — воплощенная сестра Очарование, гипнотическая энергия ее личности настолько сильна, что она способна околдовать и привлечь к работе любого. Ив Пруитт, у нее нет каких-то особенных сил, зато от нее исходит такое сияние любви, что рядом с ней всякому становится сразу легко — это не что иное, как естественная магия любви к людям. Мэгги Моро, которая без всяких усилий способна переходить из одного мира в другой, а ведь она еще совсем ребенок. А ее мать Мейв — кто бы мог подумать, что и Мейв тоже заинтересуется конкурсом? Она приняла участие в нем по собственной инициативе, ее никто не толкал, и Отам, конечно же, не могла не признать ее огромный, еще не использованный потенциал. Ана Бекуит, которую Отам любит, как собственную, единокровную дочь и которая, сознательно или нет, открыла в себе способность путешествовать во времени. Джинни Эммерлинг, одинокая воительница, желающая драться за обновление собственной души. Дотти Дэвис, единственная из претенденток, которая понимает, что Книга — это средство обретения духовности. Чарли Соломон, эта многообещающая, необыкновенная журналистка, которую Отам чуть ли не силой принудила поселиться в Авенинге. Сильви Шигеру, которой только что исполнилось восемнадцать лет, но она уже вполне освоилась со своими сверхъестественными способностями и сделала так много, чтобы овладеть ими сознательно. И наконец, ее сестра Сайбан — о! эта станет великой пророчицей, подобной которой Отам не видела на протяжении нескольких столетий. Возраст тут не имеет никакого значения. Мэгги и Сайбан как минимум еще десять лет не будут посвящены в члены ордена, а что касается женщин постарше, Дотти и Ив, посвящение в корне изменит их, как много веков назад оно изменило и Отам.

Каждая из этих женщин поразительна, каждая обладает невероятным потенциалом. Но кто их возглавит? Кого Отам выберет последней в этой славной когорте? Должна ли она поискать ее в списке, данном ей Ведеей? Или среди кандидаток, принявших участие в конкурсе? Черт возьми, кажется, она совсем еще не готова уйти вовремя…

Вода закипела. Отам налила почти полную чашку и перелистала присланные ей эссе. Беда в том, что каждая из кандидаток, как бы удивительна она ни была сама по себе, на звание Верховной сестры не тянула. Элли Пеналиган, это сразу видно, несмотря на все свои таланты, не лидер по натуре, ее дар — в умении быть незаметной, невидимой. Из Сильви Шигеру со временем получится фантастический медиум, но для Верховной сестры требуется укорененность в мире живых, а не мертвых. Магические способности Мэгги Моро, несмотря на ее юный возраст, также ориентированы вне пределов нашего мира, она не склонна много трудиться, способствуя его улучшению и оказывая помощь другим людям. Сайбан Шигеру — натура слишком взрывная, подобна фейерверку. С возрастом у нее не будет недостатка в харизме, но здесь нужна личность уравновешенная, объективная и без крайностей.

Нина Бруно слишком эгоистична, своей притягательностью уж очень тащит одеяло на себя, в ее руках Книга может быть даже опасна. Ив Пруитт, напротив, наименее себялюбива и авторитарна из всех, кого когда-либо знала Отам, следовательно, тоже не подходит. Верховная сестра должна уметь отказывать, когда надо, не испытывая чувства вины, иначе долго на этом посту не протянет. Могла бы неплохо подойти Мейв Моро, но у нее не хватает знаний и выучки, она правильно сделала, признавшись в своем письме, что высшим приоритетом для нее всегда останется семья, и Отам не собирается отодвигать ее в жизни Мейв на второй план ради столь ответственной позиции, как место Верховной сестры. У Аны, несмотря на ее естественный талант и готовность развивать его, просто не хватит сил и энергии. Слава богу, Джинни Эммерлинг не знает, что Ана не ахти какая соперница: ее личность и разнообразные приемы магии, которыми она владеет, слишком агрессивны, ей не хватает гибкости и умения идти на компромисс.

Дотти Дэвис по натуре всегда была не ведущей, а ведомой. И как бы ни был чист и свят ее интерес к Книге Теней, Отам знала, что за долгие годы она способна сделать много уступок своей христианской духовности. Стелла Дарлинг была бы прекрасной Верховной сестрой, если б только могла хоть немного смирить свой воинственный дух и не испытывала столь сильной тяги к земле. У Стеллы специализация в крови, и просить ее отказаться от нее ради поста Верховной сестры, где требуются более широкие навыки, значило бы лишить людей высококлассного целителя, виртуоза профессии. Чарли Соломон также в будущем узкий специалист, да к тому же слишком бродяга по натуре. Заставь ее навсегда остаться в Авенинге, не имея возможности в любую минуту сорваться с места и уехать куда глаза глядят, так она завянет. Кроме того, Верховная сестра ни в коем случае не должна быть слишком спиритуалистична, ей ни к чему экстрасенсорная сверхчувствительность. Помимо тайных мыслей и желаний людей Верховная сестра должна уметь слышать многое другое.

Оставалось несколько часов до принятия окончательного решения, а у нее нет кандидатуры, которая во всех отношениях могла бы возглавить группу. Более того, чтобы группа была полностью укомплектована, она должна быть тринадцатой. Отам встала и услышала, как скрипнули коленки. Она пробормотала ругательство по их адресу, и вдруг зазвонил телефон. Трубку она сняла, совсем забыв о том, что могла бы воспользоваться автоответчиком.

— Слушаю.

— Отам, это Сильви.

— Сильви, здравствуй, милая!

Отам потянулась всем телом, расправила члены и только потом уселась в старое кресло перед камином.

— Надеюсь, не помешала? — Сильви чуть ли не задыхалась. — Я знаю, что сегодня у вас выходной…

— Нет, нисколько, Сильви. Сейчас я просто… бездельничаю.

— Прекрасно, потому что я хочу попросить вас о небольшом одолжении. Оно касается одной моей подруги.

— Подруги, говоришь? — засмеялась Отам.

— Нет, я серьезно. И не потому, что она моя подруга. Ей действительно нужна ваша помощь. Я уже сто лет пытаюсь уговорить ее обратиться к вам, и вот наконец она согласилась. Я понимаю, сегодня праздник, но я боюсь, что, если не приведу ее к вам сегодня, момент будет упущен. Это очень важно, иначе я бы не просила. У вас найдется для нас минут двадцать?

Отам вздохнула, но постаралась сделать это так, чтобы Сильви ничего не заметила. Меньше всего сегодня ей хотелось кого-нибудь видеть. Настроение не то, да и дел оставалось много. Будь это кто другой, она бы точно отказала, но с ней говорила Сильви. Размышляя о том, что случилось с Пайпер, Отам знала (и эта мысль приводила ее в легкий трепет), что Сильви, скорее всего, будет единственным человеком, с которым она попрощается лично.

— Ну хорошо, милая. Приводи свою таинственную подругу. Но у меня сейчас полно работы, поэтому давай через пару часов, договорились? Мне как раз хватит, чтобы тут закончить.

— Отлично. Огромное вам спасибо, Отам. До встречи.

— Пока, дорогая, — сказала Отам и выключила телефон.

В два часа со всеми делами она вряд ли уложится, но хотя бы соберется. Отам еще раз вздохнула и вернулась в комнату. Разбросанные повсюду вещи напоминали ей о незавершенных делах, о важных событиях в ее прошлом. Как можно все это оставить? Оставить и эту жизнь, и друзей? Плакать хотелось, но она решительно взяла себя в руки. Нет, пусть все вдет, как должно идти. На очереди новый этап ее земного странствия, пора отправляться. Да и к тому же разве она не любит приключения, новые впечатления? Разве не обидно было, когда другие сестры предпринимали рискованные предприятия в исполненных магических тайн точках земного шара? Пришло время отправляться и ей, чтобы посмотреть, какие дары приготовила для нее жизнь. Может быть, ее работа в Авенинге выполнена и не вполне, но она закончилась.

Скоро чемодан ее был почти полон. Униформа сестры ордена Джен, которую она будет носить, когда уедет, книги любимых стихов, несколько старых философских манускриптов и томов беллетристики. Она подтянула поближе сложенное одеяло, лежащее на кровати, — уж это одеяло она обязательно возьмет с собой. У всех ее сестер были подобные одеяла, которые они ткали и вышивали все вместе. Ее одеяло очень красивое, из толстой ткани, с простым кельтским орнаментом. Как весело, бывало, они проводили время за изготовлением этих одеял! Она помнит, как тепло было сидеть всем вместе у станка, рассказывать друг другу разные случаи из жизни. Мерный шорох нити, продеваемой сквозь ткань, мерцание иголки — все это создавало атмосферу очарования, раскрывало их сердца навстречу друг другу и скрепляло их узы… волшебная атмосфера, не нужно было никакой магии. Как это мудро придумано — именно с таких посиделок приступать к какому-нибудь важному делу. Как хорошо, что скоро она снова встретится с сестрами.

О приходе Сильви она знала еще до того, как прозвенел дверной звонок. Она быстро повернула ключ и открыла старую дубовую дверь. Перед ней стояла Сильви, как всегда красивая и безмятежная. Рядом с ней — изумительное в своем великолепии создание с ярко-рыжей прической. Подобного Отам еще в жизни не видела. Девушка буквально завораживала; ну-ну, интересно, кто такая? Почему она до сих пор ее не встречала? Очень странно. Какая изумительная кожа! Светло-оливкового цвета, да-да, другого слова не подберешь, впрочем, нет, бронза с примесью золота. И вдруг ее осенило. Да это же Молли Моралехо, лучшая подруга Сильви, которая вот уже полгода наотрез отказывается с ней встретиться. Но как этой девушке до сих пор удавалось избегать ее, если, конечно, не сама судьба готовила им именно эту встречу? Наверное, шок, который она испытала, отразился на ее лице, потому что Сильви сразу нахмурилась.

— В чем дело, Отам? Что-нибудь не так? Может, мы рано пришли? Тогда мы…

— Нет-нет, заходите. — Отам жестом пригласила их в дом. — Наверное, вы Молли?

Девушка ответила ей удивленным, слегка смущенным взглядом.

— Сильви много мне о вас рассказывала, так что, вероятно, я угадала. Пойдемте на кухню, я приготовлю чай.

Они отправились, и, пока шли, похоже, дом произвел на Молли впечатление.

— Да, мне очень понравился ваш дом, — уверенно сказала Молли. — Потрясающий. Он гораздо больше, чем это кажется с улицы.

— Да, я знаю, мне повезло, что я… что мне он достался. Давайте-ка выпьем кофе. Я весь день пила травяные чаи, мне надо немного взбодриться.

— Спасибо, Отам, — сказала Сильви. — Можно сесть?

— Конечно, рассаживайтесь, — ответила Отам и уселась сама. — Значит, Молли, Сильвия говорит, что тебе нужен какой-то совет? Я понимаю, мы плохо знаем друг друга, но обещаю: все, что ты мне расскажешь, не выйдет за пределы этой комнаты и вряд ли меня потрясет. Сильви может это подтвердить, да, милая?

Сильви кивнула.

Молли уже не смущалась, как вначале, но на ее лице читалось сомнение.

— Мне о вас Сильви много рассказывала. Она вас очень любит и доверяет вам.

— Что ж, это чувство более чем взаимное. Но меня удивляет, что мы с тобой раньше не встретились. Будто проглядели друг друга. Странно, тебе не кажется?

Отам смотрела Молли прямо в глаза, и та — вот молодец! — взгляд не отвела.

— Да, пожалуй… не знаю. По правде говоря, мне и не нужно никаких советов. И еще, ну… я сама не хотела встречаться с вами. Понимаю, звучит несколько грубо, простите. И не обижайтесь, пожалуйста.

Сильви смотрела на Молли с испугом, но Отам была заинтригована.

— Что ж, очень жаль. Мне кажется, ты интересная барышня. И я уверена, нам есть о чем поговорить. Но раз уж ты пришла, я бы хотела знать зачем.

Молли медлила с ответом. Отам догадалась, что девушка не знает, как выразить то, что считала нужным сейчас сказать.

— Я знаю, кто вы такая, Отам, — произнесла она наконец. — В смысле, кто вы такая на самом деле. Я не говорила об этом Сильви, никому не говорила. Но я видела вас во сне.

Услышав эти слова, Отам похолодела. Так вот оно что! Она мысленно выругалась в адрес Ведеи — ну как можно было утаить от нее такое!

— Дело в том, что мне, видите ли, нравится моя жизнь, понимаете? Я хочу сказать… ммм, в общем… Что я хочу сказать? — Молли на секунду крепко сжала губы, а потом продолжила, слегка щурясь: — Я всегда знала, что я не такая, как остальные. Ну, что могу знать будущее, видеть вещие сны, они потом сбываются. И я знала, что эти способности у меня очень большие, понимаете? И еще знала, что это ненормально.

Отам понимала, что значит для нее произнести такое вслух.

— Я часто видела вас во сне, — продолжила девушка, — вас и вашу группу, ну, в те былые времена, и ваши занятия магией. И видела сны про другие странные вещи, про молнию и часы, про способность быть невидимкой, и про Пайпер, и про то, куда она отправилась. Словно я стою на железнодорожной станции, и приближается поезд, и этот поезд — вы. И я всегда могу сесть на него, только мне хочется как можно дольше повременить, потому что я и так знаю, что это обязательно произойдет. Я всегда знала, что в конце концов на него сяду.

Сильви побледнела и тяжело задышала. Молли же была совершенно спокойна.

У Отам отлегло от сердца.

— Значит, тебе известно, кто я. И известно, какая роль предназначена тебе. Почему же ты ждала? Я бы не взвалила на тебя то, к чему ты еще не готова.

Есть отчего досадовать. Но Отам прекрасно понимала, что так было предопределено заранее. С самого начала, и для этого были причины.

— В общем, я ждала, потому что хотела как можно дольше пожить нормальной жизнью. Ходить на вечеринки, пить алкоголь, кадрить парней, и чтоб никакой ответственности. Хотела как можно дольше пожить как все, а уж потом познать темную сторону жизни.

— Неужели ты серьезно думаешь, что я представляю темную сторону жизни? — вскинув брови, спросила Отам.

— Нет-нет. Я пошутила. Ну, вы меня понимаете. Этим нельзя заниматься вполсилы. Верно? Если уж взялся за гуж, как говорится… полезай в кузов. — Молли сверкнула улыбкой, которая тут же погасла. — Сейчас вы сделаете мне предложение. И после этого моя жизнь в корне переменится. И это круто, я жду не дождусь, когда это случится. Я просто не хотела, чтобы это случилось сразу. Я была не готова. Думаю, и вы тоже. Иначе зачем устраивать этот конкурс? Если бы вы были готовы, вы бы знали обо мне все. Просто пришли бы ко мне и забрали с собой.

Молли откинулась на спинку стула.

— Хотя я не отрицаю, я делала все, что можно, чтобы вы меня не заметили. Но теперь это уже не имеет значения, потому что я сама к вам пришла.

— Черт побери, Молли! — вдруг воскликнула Сильви, да так громко, что Отам и Молли вздрогнули. — Могла бы, по крайней мере, мне рассказать!

Отам посмотрела на нее с сочувствием. Откуда Сильви было знать, что здесь есть еще один человек, который уйдет без нее туда, куда ей путь заказан?

— Нет, не могла, — сказала Молли, глядя на подругу, будто прося у нее прощения. — Это неприятно задело бы тебя, а потом и Отам заметила бы. Я никому не говорила. Извини. И не обижайся. А кроме того, ты…

Отам встала, прервав Молли на полуслове. Сказано было достаточно, и теперь надо поговорить с ней наедине, чтобы выяснить, что она знает и умеет, пока Молли не выболтала что-нибудь еще.

— Молли, я бы хотела, чтобы ты пошла со мной. А ты, Сильви, выпей пока чайку. А потом можешь зайти в магазин и взять себе на память что захочешь и сколько захочешь, хоть все забирай. За счет заведения.

Сильви хмуро посмотрела на Молли. Она понимала, что должна уйти, оставить подругу наедине с Отам, но ей этого очень не хотелось.

— Серьезно? — нерешительно спросила она.

— Абсолютно.

Сильви кивнула и встала, а Отам повела Молли наверх, в свою спальню. Войдя, Молли села на стул в углу, чтобы молча ждать. Отам опустилась на кровать лицом к ней, закрыла глаза и протянула ладони. Вдруг она ощутила легкий ветерок и почувствовала: Молли поняла, что этот ветерок создан ею, Отам.

И в это мгновение, казалось, остановился, замер весь мир. Отам представила себе умиротворенных младенцев и тринадцатилетних девочек, счастливых со своими матерями, притормозившие автомобили и заводские конвейеры, замедляющие свой ход. И вдруг в тишине раздался шелест бумаги, с высокой книжной полки слетел и поплыл по воздуху дневник Отам и аккуратно опустился прямо на колени Молли.

— Черт побери! — сказала она.

— Черт тут ни при чем. Значит, ты давно знала, что я собираюсь предложить тебе свой дневник?

— Да. Я видела, что вы мне что-то должны передать, но что именно, я не знала. — Она тряхнула головой, и золотистые кудри взлетели и снова упали. — Фантастика! Вы что, умеете двигать вещи, ну, на расстоянии? Они у вас даже летают по воздуху?

— Итак, — сказала Отам, ощущая потребность облечь эту важную минуту в некое подобие ритуала, — вручаю тебе эту Книгу. В ней ты найдешь описание не только моей жизни, но и первоначальных уроков, которые всем вам нужно будет усвоить перед тем, как двигаться дальше. К тому времени, как ты будешь готова начать, по сравнению с остальными у тебя будет преимущество, поэтому не беспокойся. Ты сможешь заниматься их обучением, у тебя получится.

Сперва смысл слов, которые произносила Отам, прошел мимо ушей Молли, и Отам ее в этом не винила.

— Отам, это, конечно, круто, что вы умеете силой мысли передвигать вещи и все такое, но кто вы такая, если честно? И что такое я?

— Скажу откровенно, Молли, я и сама не вполне себе представляю, — искренне ответила Отам. — То есть я знаю, конечно, что мы входим в состав ордена, который называется Джен. Откуда он взялся, когда и как он начал свою деятельность?.. У меня нет ответов на эти вопросы. Здесь мы многое принимаем просто на веру.

Отам посмотрела на Молли с нежностью. Какая замечательная девушка, в ней столько силы, энергии, что просто не верится: мощь прет из нее, как вода из пожарного шланга. Понятно теперь, почему они встретились именно сейчас, перед самым ее уходом. Этот странный, нестандартный ребенок стал бы ей как родная дочь, девочка подходит для этого больше, чем любая ее сестра или подруга. И тогда Отам ни за что не смогла бы уйти от нее. Молли заполняла собой эту полость, где никогда не было детей, пустовавшую сотни лет. Отам потеряла бы свою объективность и никогда не стала бы хорошим учителем.

— У меня такое чувство, что ты довольно много знаешь и о том, что мы способны делать, и о том, как мы организованы. Я права?

— Да. Нет, я, конечно, понимаю: небольшие группы, разбросанные по всему миру. Я не понимаю одного: почему все так? Зачем все эти тайны?

— Ну, об этом поговорим в другой раз, — строго ответила Отам. — Ты должна с самого начала усвоить, что мы не лидеры и не вожди. А также не герои, не сорвиголовы и не шоумены. Строго придерживаемся правил, служим высшему добру. Это прочистит тебе мозги, Молли. Тебе частенько придется делать то, с чем ты не согласна. И только потом, возможно многие годы спустя, поймешь, что к чему, поймешь смысл этого. Джен всегда имеет программу действий, и, как ни неприятно это для твоих ушей, эта программа безупречна.

Отам взяла свой дневник и мягко вложила его в руки Молли.

— Вижу, тебя это не пугает. И это меня радует. Ты не останешься одинока. Тебе пришлют наставников, и здесь, в Авенинге, у тебя будет время пообщаться с каждым, чтобы овладеть основами знания. Ты смелая девушка и прирожденный лидер, тебя ждут большие дела.

По лицу Молли Отам ясно видела: та поняла, что ее ожидает.

— Жить можешь перебраться сюда, — продолжила она. — Вообще-то уже сейчас и дом, и все, что в нем есть, принадлежит тебе, а также у тебя будет приличный счет в банке. Слава богине, тебе восемнадцать, это уже решает одну проблему. Сумма в банке такова, что можно жить на проценты. Мой адвокат все уже устроил, нам с тобой остается только подписать бумаги.

И Отам указала на пачку бумаг на письменном столе.

— О боже, значит, вы от нас уходите, неужели это правда? — Молли была так напугана, что чуть не кричала:

— Да, милая, боюсь, мне надо покинуть вас. — Отам проговорила это с искренним и глубоким сожалением. — Найди я тебя пораньше, я сама обучила бы тебя многому. Но Книга официально уже перешла в твои руки, и прежняя владелица должна отойти в сторону. Есть такой способ обучения плаванию — тебя бросают в воду и говорят: плыви. Но я всем сердцем верю, ты не утонешь.

Молли прижала Книгу к груди. Отам видела, что сама возможность держать ее в руках придает ей некую уверенность.

— Но вы не можете так уйти! Ведь вы, наверное, в этом городе самая главная! Люди вас любят, люди вам верят, разве они придут за советом к какой-то сопливой девчонке? — Молли два раза моргнула и снова залопотала: — И куда это, интересно знать, вы собираетесь отправиться? Где еще вы найдете место, в котором вы так нужны, как в Авенинге?

Отам опустила ей руку на колено, чтобы подбодрить ее.

— Много лет назад — и не сосчитать сколько — я встретилась с женщиной, которая в корне изменила мою жизнь. Она предложила мне примерно то же самое, что сейчас я предлагаю тебе. Вместе мы отыскали еще двенадцать женщин, как и мы, да и ты тоже, обладающих способностями к магии. Группа была укомплектована, и эта женщина покинула нас, чтобы снова возглавить свою группу из двенадцати человек. Я тоже сейчас отправляюсь к своим сестрам, меня ждет очередной этап моего земного странствия. Ты удивишься, если я скажу, что еще пять минут назад у меня не было никого, чтобы возглавить группу из двенадцати склонных к магии женщин, которых я отыскала здесь. Мне надо было что-то решать, но Вселенная всегда способна к саморегуляции, вот тут как раз ты и явилась.

Молли глубоко вздохнула, пытаясь усвоить услышанное.

— А вы вполне уверены в этом? Я, например, без вас ни в чем не уверена. Вы посмотрите, ведь я еще совсем девчонка. Мне, например, кажется, что без вас я не справлюсь.

Отам решительно покачала головой.

— Прежде всего тебе надо подойти к моему столу и просмотреть эссе своих новых сестер. Ты увидишь самый широкий спектр талантов и способностей. Там есть и колдуньи, и целительницы, и пророчицы, и охранительницы, и медиумы. Но я еще раз тебе говорю: ты — Верховная сестра. Ты будешь стоять во главе этих женщин. И ты в конце концов научишься понемногу делать все, на что способны они со своими талантами. Но это будет еще очень не скоро. Каждая из них может тебя кое-чему научить. Ты не будешь одинока. Вас будет тринадцать, и вместе вы найдете ответы на все вопросы.

— Хорошо, хорошо, значит, мы будем делать все вместе? Это уже легче.

Несколько секунд Молли о чем-то думала, а потом вдруг выставила ряд четко сформулированных вопросов:

— Как долго это продлится и будет ли орден Джен посылать людей, чтобы за нами присматривать? Как часто они будут появляться?

Она трезво смотрела на вещи и желала получить от Отам исчерпывающие ответы на все вопросы перед тем, как та покинет город.

— Столько, сколько надо. Но как только ты формально пройдешь посвящение и примешь на себя бразды руководства, многое прояснится: и твои вопросы, и сфера деятельности. Вы все будете жить здесь, в Авенинге, как посвященные. Когда этот уровень будет завершен, вы, одна за другой, покинете его. Твоих сестер отошлют совершенствовать каждую свой конкретный дар. Но ты, Молли, останешься здесь, как и я в свое время, ты станешь присматривать и за общиной, и за твоими двенадцатью женщинами, куда бы их ни направили. А потом придет время двигаться дальше, для меня оно настало сейчас.

— Но куда вы отправляетесь? Я хочу сказать, можно будет связаться с вами, если вдруг позарез понадобится?

— И да и нет. Это не так-то просто объяснить. Это не какое-то место в пространстве, здесь или там. Но я обещаю, что буду приглядывать за тобой, а твоим главным советчиком станет эта Книга.

Лицо Молли прояснилось, и Отам была рада: видно же, что девушка доверяет ей, а это сейчас самое главное.

— Ну, что скажешь, Молли? Я бы не задавала этот вопрос, если б не была абсолютно уверена, что у тебя все получится. Каждая косточка моего тела говорит мне о том, что ты именно то, что мне надо. Ну, будем подписывать?

Отам понимала, что Молли пытается собраться с мыслями, заглянуть поглубже в себя, прислушаться к сокровенным движениям своего существа. Она вся сосредоточилась, стараясь распознать, услышать ответ. Как приятно видеть, что девушка не подскакивает на стуле с готовностью сразу дать согласие. Вот она медленно встает, по-прежнему прижимая Книгу к груди. Свободной рукой берет ручку и одну за другой подписывает бумаги. Ну, слава богу, сразу на душе стало удивительно легко. Теперь Отам точно готова отправляться дальше.

Подписав бумаги сама, Отам повернулась к Молли:

— Ну вот, мне можно уходить. Тебе понадобится какое-то время, чтобы привыкнуть к новому положению. Через несколько недель я помогу тебе оповестить об этом остальных. Может быть, у меня появится какая-нибудь новая информация. Но никому не говори, что я с тобой связывалась. Я хочу, чтобы все скорей свыклись с моим отсутствием. Думаю, прочитаешь эссе и согласишься, что все эти женщины прошли испытание.

Отам направилась к двери, но Молли схватила ее за руку.

— Подождите, вы что, уже собрались? Вот так? Даже не попрощавшись? А магазин? А Сильви? Она же ждет там внизу.

Отам взяла Молли под руку и повела ее по коридору к своему кабинету. Они остановились перед закрытой дверью.

— Молли, я и так уже припозднилась. Мне пора уходить. Магазин был моим, теперь он твой. Скорее всего, ты захочешь сначала окончить школу, но потом советую переделать здесь все по своему усмотрению. Открой на его месте детский сад, библиотеку, бар — в общем, что в голову придет. «Роща Деметры» — моя задумка, но ты придумай что-нибудь свое. А Сильви передай, что я еще вернусь. Все, больше мне здесь делать нечего. Удачи тебе, Молли.

Отам поцеловала девушку в мягкую, покрытую веснушками щечку и открыла дверь. Прошла внутрь и решительно захлопнула за собой дверь.

Раздался какой-то звук. Пронзительный и столь удивительный, что Молли сначала подумала, ей послышалось. Подождав пару секунд, она отворила дверь, за которой скрылась Отам. Там было пусто. Отам куда-то исчезла.

«Ну чем я теперь не Алиса, которая провалилась в кроличью нору?» — думала Молли.

Несмотря на свои восемнадцать, она ощущала себя маленькой девочкой, которой и восьми не исполнилось. Но с другой стороны, ей казалось, что она уже вполне зрелая женщина. Впрочем, все дело было в Книге, которую Молли крепко прижимала к груди: она придавала ей уверенности и силы. В эту минуту Молли ощущала, как невидимые узы связывают ее со всем миром, ей казалось, что она может получить ответы на все вопросы, которые безумно пляшут у нее в голове и просятся на язык. Нет-нет, их, конечно, необязательно произносить вслух. Просто она знает эти вопросы, и это знание придает ей отваги, какой прежде она за собой не знавала.

Молли медленно пошла вниз. Сильви новость, скорее всего, потрясет и опечалит. Нелегко терять еще одного человека, который сыграл в твоей жизни столь большую роль. Но стоит лишь открыть дневник Отам, как все сразу изменится. Они прочитают первую страницу вместе. Молли возьмет Сильви за руку и шепотом станет читать ей на ухо. Скажет, что это еще только начало. Этот дремлющий мир они перевернут вверх ногами, и начнется такая жизнь, какую люди прежде и вообразить не могли. Еще крепче прижав к себе Книгу, Молли Моралехо сошла с последней ступеньки и улыбнулась.

 

БЛАГОДАРНОСТИ

Огромное-преогромное спасибо моим агентам из «Дюпре Миллер энд ассошиэйтс» — Джан Миллер и Нене Мадонии; каждая из вас разглядела во мне писателя еще прежде, чем его в себе увидела я. До чего же мне повезло, что рядом оказались столь темпераментные дамы.

Кстати, чем не повод поблагодарить отца, который меня с ними познакомил?

Хочу выразить также признательность прекрасным людям из «Оверлук пресс» и персонально самой замечательной из них — Джульет Грэймс, редактору поистине выдающемуся, способному принять от меня краткую заявку и превратить ее в самую настоящую книгу.

Благодарю Кристин Барлоу за великолепные рисунки и потрясающую дружбу.

Не могу не упомянуть и тебя, знатная веб-мастерица Лора Холдер.

Особое спасибо всем тем, кто так или иначе принял участие в создании романа. За выбор места действия — Опре Уинфри. Однажды в Десолейшн-Саунде ты предположила, что Британская Колумбия — место магическое и по этой части едва ли уступит Новой Англии. Когда у Опры бывают подобные прозрения, к ней волей-неволей прислушиваешься.

Спасибо и моим подружкам по клубу «Мансли диннер»: К-бар, К-русс, Бакси и Шелл — не будь вас, я бы наверняка тронулась умом. Какое счастье, когда можно призвать на помощь таких сильных и талантливых женщин. Спасибо и моим знакомым по сайту «Sanctuary for Yoga» — вы не дали располнеть моему заду, сумев одновременно позаботиться о его усидчивости.

За тональность романа я должна поблагодарить мою лучшую подругу и первого моего редактора Меган Картер. Меган, советы и поддержка, как всегда, оказались неоценимы.

Мой лучший друг Майкл Бабл, твоя верность и вера в меня ни разу не пошатнулись, да вознаградят тебя за это Небеса. Тебе, без преувеличения, я обязана писательской карьерой.

У меня есть много сестер; частичка каждой из вас досталась героине Авенинг.

Мама, всегда в меня верившая, спасибо тебе!

И тебе, мой партнер, но не супруг, Мэтт Фримэн. Твоя любовь делает меня лучше.

И наконец, хочу поблагодарить моих девочек, Майк и Еву, — вы меня учите магии всякий раз, когда я беру вас на руки.