Даже ночная тьма не помогала Пайпер Шигеру уснуть. Час ли ночи, два или четыре — сон никак не приходил к ней. Как же ей хотелось забыться, провалиться в черноту и хоть на время ничего не чувствовать! Но она лежала на постели, которую делила с мужем столько лет, что и пальцев не хватит пересчитать, и бездумно смотрела в потолок. В жизни бывает всякое, и радость и горе, а в этом доме она была счастлива.

Стараясь не разбудить мужа, Пайпер шевельнулась, осторожно откинула одеяло и посмотрела на эту развалину, на то, что осталось от ее тела, которым она когда-то гордилась. Будто узница из лагеря смерти — да в строгом смысле так оно и есть. Тело ее умирает: дух борется со смертью, но терпит поражение.

До того как началось лечение, одного самоотречения было достаточно, чтобы влачить день за днем. Теперь она вспоминает то время с ностальгической тоской, как вспоминают возвращение домой из долгого странствия, как первый поцелуй. Она была уже больна, но больной себя не ощущала и могла делать вид, что здорова, порой совсем забывала про болезнь, а порой вела себя поистине стоически. Но после того как она побывала в лапах докторов, повалялась в больнице, прошла курс химиотерапии, самым страшным оружием рака против нее стало зеркало. Она не сразу догадалась убрать из дома все зеркала, боялась, что ее посчитают глупой и суеверной, ну надо же, и теперь подолгу беспомощно стояла перед своим отражением, глядя, как чахнет не по дням, а по часам.

Когда у Пайпер выпали волосы, психологической военной кампании пришел конец, зато всерьез началась битва за физическое существование. Она нездорова, она серьезно больна — эти слова она воспринимала как оскорбление. Страдания ее не описать никакими красками: в английском языке таких выражений просто не было. Впрочем, это служило лишним доводом за то, что во всякой ситуации у человека есть надежда. Если мы не могли это как-то назвать, значит, его просто не существует. Но Пайпер понимала, что это не так.

К смерти никто не бывает готов, даже тот, кто глубоко верит, что, скончавшись в этом мире, он немедленно отправится в райские кущи. Одно дело — видеть, как усыхает тело, и совсем другое — наблюдать, как гаснет сознание. Всякий раз, когда одна атака была отбита, рак перегруппировывал силы и бросался на нее в другом месте и наконец собрал их в кулак и начал штурм мозга. И больше не нужно было притворяться и лгать самой себе, пропала всякая надежда. Видя, как ее собственные дети смотрят на нее с отвращением и отчаянием, Пайпер исполнилась неистовым, библейским гневом. Да и какая мать станет терпеть, глядя, как ее дети страдают. И уж тем более зная, что причина их страданий — она сама. О, это куда хуже, чем мучиться самой, она ненавидела себя за это.

Преимущество быть больной, считала она, в том, что можно трезво оценивать свое прошлое, без гордыни и излишнего самомнения. Теперь Пайпер увидела наконец себя и свою жизнь в истинном свете. Она родилась и выросла в Авенинге, в обеспеченной семье. Никогда не была человеком средних способностей, как все, хотя, по совести говоря, среди коренных жителей Авенинга таковых вообще было мало. В школе среди сверстников она заметно выделялась как по учебе, так и во всем остальном. Все ей давалось легко, может быть, даже слишком легко. Пайпер всегда чувствовала себя так, будто она немного жульничает — ее достижения не требовали от нее больших усилий.

Всеобщую любовь, награды, похвалы Пайпер отнюдь не воспринимала как должное. Она ценила все это как благо, за которое когда-нибудь — она видела это с пророческой ясностью — ей придется заплатить высокую цену.

Окончив школу, Пайпер поступила в Йельский университет. Она предпочла бы учиться в более либеральном учебном заведении, не столь крупном, не столь дорогом и с художественным уклоном, но не смогла побороть соблазн ходить на лекции в старейшем университете Новой Англии. У нее обнаружился талант к словесному творчеству и к иллюстрации, и, хотя преподаватели наперебой прочили ей блестящую научную карьеру, Пайпер решила посвятить себя детской литературе. Ей казалось, что она может писать такие книги для детей, которым суждена долгая жизнь, создавать образы, способные радовать многие поколения.

Большинство ее сокурсников относились к учебе в Йельском университете как к увлекательному состязанию, но для Пайпер это была реальная возможность приобрести опыт и знания. Занималась она, разумеется, много, но знала меру и не просиживала над книгами сутками, как некоторые безумцы, для которых хорошая отметка подобна Святому Граалю, дающему билет туда, где ждут счастье и бессмертие. Четыре студенческих года были самым беззаботным и веселым периодом ее жизни.

Любовь всегда подстерегает нас неожиданно, нельзя сказать самому себе: вот выучусь как следует, а потом влюблюсь. Пайпер это понимала и считала, что любое планирование в этой загадочной области попахивает дурным вкусом. Она бегала на свидания, целовалась, даже порой ложилась с мальчиком в постель, но все они казались ей либо зелеными щенками, либо рано постаревшими юношами. Но вот как-то раз на одной из шумных студенческих вечеринок, когда каждый словно из кожи вон лез, показывая, как ему весело, Пайпер познакомилась с Уиллом, и сразу все переменилось. Он был красив, обаятелен, остроумен и открыт, в нем, как ни странно, не было ни тени претенциозности или банальности. Родители Уилла были японцы, но он считал себя чистокровным канадцем, а увлечение восточной мистикой не имело к его происхождению никакого отношения. Несмотря на то что вырос он на другом побережье (в Оттаве), факт, что она родилась с ним в одной стране, казался ей чем-то большим, чем простое совпадение.

Стоя в противоположном углу комнаты, он сверкнул на нее взглядом из-под лоснящихся черных волос и глупо подмигнул, как какая-нибудь рок-звезда. И сердце Пайпер сразу растаяло. Всю ночь они кружили друг возле друга: то он заглянет ей в глаза, то она улыбнется. Пайпер стояла и разговаривала с девочкой из своей группы. Когда эта девица (имя ее Пайпер, хоть убей, потом никак не могла вспомнить) ненадолго отошла, чтобы принести еще выпить, Уилл сделал наконец ход. Пайпер и минуты не оставалась одна — он тут же оказался прямо перед ней.

Вспоминая эти годы, Пайпер всегда краснела. Это была настоящая страсть, они совсем потеряли голову. Она влюбилась в него без памяти. Это действительно было так, бывали минуты, когда она совсем растворялась в нем, исчезала, словно он поглотил ее целиком, без остатка. И она даже оставалась довольна этим, ей было вполне уютно и совсем не заботило, куда покатилась теперь ее жизнь. А Уилл терпеть не мог вспоминать это время: она так изменилась, что совсем была не похожа на уверенную в себе, сильную и независимую женщину, в которую он влюбился. Он решил порвать с ней, и тогда, пристыженная и раскаивающаяся, Пайпер вновь обрела чувство собственного достоинства. Они опять стали встречаться, но теперь уже все пошло совсем по-другому.

Человек он был необыкновенный, удивительный, прекрасный и от природы одаренный во всем, за что бы он ни брался. Сначала ей было страшно, что она может его потерять, и она так крепко вцепилась в него, так сильно его любила, что для его любви не оставляла ему места. Но когда новизна ощущений поблекла, когда оба поняли, что порой они устают друг от друга и не столько предаются любви, сколько просто спят вместе, что, кстати, бывает с каждой второй парой, Пайпер спустилась с небес на твердую землю. Она хотела выйти за него замуж, хотела остаться с ним на всю жизнь — называла это «скаутская любовь». Готовая ко всему, она была уверена: что бы ни случилось, это для нее не смертельно.

Уилл, со своей стороны, относился к этому более практично. Он познакомился с ней, захотел ее, получил, что хотел, влюбился и был не прочь переждать, пока минет головокружительная страсть, чтобы посмотреть, какие из них получатся компаньоны. Но странное дело, его не покидала уверенность, что эта женщина создана для него. Уилл окончил университет на год раньше Пайпер и решил продолжить учебу в школе юристов в Британской Колумбии. Пайпер писала дипломную работу, а на каникулах через весь континент летала к нему. Она была даже рада, что целый год они жили врозь, поскольку чувствовала, что теперь, когда все кончилось, начнется настоящая жизнь. Закончив учебу, она поселилась в тесной квартирке-студии Уилла. Потом начала работать, возглавив в небольшом книжном магазине отдел детской литературы, и они переехали в двухкомнатную квартиру в том же здании. Так, шажок за шажком, они продвигались к неизбежному.

Каждый вечер Пайпер уединялась в спальне и садилась за старинную чертежную доску, купленную по случаю в комиссионке. У нее начался медленный, непростой процесс работы над первой книгой. Уилл, с головой погрузившись в хитросплетения Гражданского кодекса и проблемы, связанные с торговыми марками, сидел за письменным столом в гостиной и барабанил по клавишам электрической печатной машинки, которая под его пальцами разве что не пела. Это было удобно и обоих устраивало. Но ночью, под мягкими, полученными в дар от многочисленных родственников простынями тела их находили друг друга, и все получалось без сбоев, как в отлаженном механизме с притертыми от многолетней работы деталями. Бывало, он проделывал это с мягкой и нежной аккуратностью, и она лишь закатывала глаза от наслаждения. А порой они просто спали, но всегда вместе, обнявшись и переплетясь ногами.

В день рождения Пайпер, за год до окончания Уиллом школы юристов, он пригласил ее отдохнуть на природе, примерно в часе езды на север от города. Они сделали привал, приготовили на костре еду, перекусили и по тропе, ведущей на запад, прямо на заходящее солнце, отправились дальше пешком. Выйдя на открытое место с великолепным видом на бегущую внизу реку, Уилл встал на одно колено и попросил ее руки. К этому шло уже много лет, и Пайпер думала, что, когда это наконец случится, ничего, кроме облегчения, она не почувствует. Но она была растрогана: чувство очень напоминало то, что она испытала тогда на вечеринке, где они познакомились. Чувство особенное: она не единственная женщина в мире, но выбрал он именно ее.

Свадьбу играли осенью, на свежем воздухе, под желтеющей кроной столетнего клена. Много лет спустя, перебирая старые фотографии, Пайпер удивлялась, какие они были тогда молодые, чистые и хрупкие. Глядя на себя теперешнюю, она сочувствовала им, этим двум призракам. Они ведь понятия не имели, что с ней будет потом. И ей было немного стыдно, словно, глядя на нее с листа фотобумаги, они видели, что с ней стало, видели, какое будущее их ждет, столь не похожее на сказку, в которую они еще верят.

Идея вернуться обратно в Авенинг не вызвала у них никаких споров. Об этом заговорила Пайпер, но настаивать особой нужды не было, Уилл сам подпал под обаяние этого необыкновенного города. Как только он сдал экзамены и получил право заниматься адвокатурой, они упаковали вещи и, покинув свою маленькую квартирку, отправились домой, на родину. Ему хватило всего лишь двух месяцев, чтобы изучить местные условия и основать свою юридическую фирму, и тут оба осознали, что работа стала для него в некотором смысле второй женой. Пайпер была к этому готова, она понимала, что ему хочется быть самому себе хозяином и делать собственную карьеру, на своих условиях. Пайпер осталась одна, но использовала этот шанс и открыла для себя второго мужчину в своей жизни: Декстера Сейджбраша.

Как и Уилл, Декстер явился перед ней неожиданно, как черт из табакерки. Сначала не было, и вдруг на тебе, вот он. Он идеально вписался в ее жизнь, этот волшебник, чудак и оригинал, предлагающий чудесные средства против общераспространенных проблем детского поведения. Первая ее книга так и называлась: «Так говорит Сейджбраш», она была оригинальна, насыщена яркими образами, полна юмора и романтична, но без агрессивной навязчивости. Опубликовать ее удалось на удивление легко. Прежде Пайпер много слышала о десятках бедных авторов, которых никто не хочет издавать, но и здесь, как и вообще в очарованной судьбе Пайпер, звезды проявили к ней благосклонность, и все получилось. Книга мгновенно разошлась и приобрела популярность, и Пайпер, завоевав мир детской литературы, решила, что самое время родить собственного ребенка.

Беременность далась Пайпер нелегко. Ни одной минуты она не была спокойна, все ей было противно. То и дело просыпалась посреди ночи и, неся перед собой огромный, тяжелый живот, ковыляла по коридору в туалет, чтоб облегчить вечно полный мочевой пузырь. Смотрелась в зеркало и ломала голову, кто это там ее разглядывает. Чувствовала себя одураченной: как это так, что нельзя самой решать, когда спать, а когда садиться за стол, а резкая смена настроения совсем ее измотала. Она редко стала появляться на людях, и не только потому, что не хватало терпения общаться со знакомыми женского пола, которые без конца трындели, что быть беременной — это здорово, но еще и потому, что знала: близится время, когда ей больше не придется быть одной. Одиночество стало для нее священно, она могла часами неподвижно лежать в саду в гамаке, натянутом между двумя дубами, и думать, каково ей станет, когда в собственной жизни она сама отойдет на второй план.

Сильви родилась утром во вторник, за день до Хеллоуина. Многие часы Пайпер посвятила размышлениям о том, что такое материнство, но оказалось, что реальность не имеет ничего общего с ее выкладками. Она любила родителей, любила мужа, друзей, но эта новая любовь была словно не от мира сего, непонятно даже, откуда взялось это чувство. Пайпер казалось, что она любит дочь не столько сердцем, сколько своим нутром, из которого та появилась на свет. Это был какой-то животный инстинкт, она обожала Сильви каждой клеткой, каждой фиброй, каждой порой своего организма. Любовь брала начало где-то в головокружительных глубинах ее существа, и Пайпер тщательно старалась никому из посторонних ее не показывать.

Пайпер была не вполне уверена в том, что она «хорошая» мать, потому что само материнство считала невероятно трудной задачей. Это была не только эмоциональная жертва (выраженная в повышенной восприимчивости, тревоге, беспокойстве), но и физическая тоже. Пайпер была постоянно занята своей дочерью, которая жила у нее. Это был не ребенок, а ходячий фейерверк. И Пайпер обожала энергию Сильви, ее веселую, полную радости натуру, даже ее непослушание, тем более что в детстве сама была такой.

Когда Сильви выросла и превратилась в юную девушку, стало совсем ясно, что она во всем пошла в мать. Внешне она могла сойти за кого угодно: за азиатку, латиноамериканку, славянку. В этом она была похожа на Отам Авенинг, которая выглядела так, будто могла родиться в любой точке земного шара. Пайпер не считала себя красавицей, но, даже находя в лице дочери свои черты, видела, что Сильви — самый удивительный ребенок из всех, кого она встречала.

Они подождали пять лет, и она зачала снова. Но когда родилась Сайбан, Пайпер позаботилась о том, чтобы терпеть состояние беременности ей больше никогда не пришлось. Сайбан, ее ребенок, ее ангел, похоже, интуитивно почувствовала, что Сильви — мамина дочка, и по мере того, как росла и становилась старше, все меньше оставалось сомнений в том, что она нашла свое место в этом мире в качестве папиной дочки. Она и внешне была больше похожа на Уилла, и повадки у нее были скорее папины. Она была гораздо спокойней и непосредственней, чем он, но обладала той же самой аурой уверенности в себе и тем же магнетизмом. Она тоже была прекрасным ребенком, и Пайпер опять подумала: и здесь все получается слишком легко, слишком хорошо. Не много ли ей привалило счастья? Такое не может продолжаться вечно. И как в воду глядела.

Сначала она стала замечать, что быстро устает. Причем устает сильно, такого Пайпер не испытывала с тех пор, как была беременна. Попробовала лечиться гомеопатией, попыталась сменить диету, больше спать, но не помогло. Потом врачи обнаружили первую опухоль: в правой груди. С Уиллом они говорили об этом только вполголоса или шепотом. Пайпер была уверена, что скоро ей станет лучше, и после курса лечения и операции на какое-то время действительно наступило улучшение. Потом болезнь перешла в лимфатическую систему, но после серьезного терапевтического вмешательства снова наступила ремиссия.

Впрочем, инстинктивно Пайпер понимала, что лишь оттягивает время. Она догадывалась, что страдание — это жертва, которую она приносит болезни, чтобы еще немного побыть на этом свете матерью и женой. В глубине души она с самого начала понимала, что болезнь в конце концов одержит победу. И опухоль в мозге — это последний звонок. Избавиться от нее невозможно, оперировать нельзя. Ей оставалось не более полугода.

Да, она будет жить в детях, в них обретет бессмертие, но в самые мрачные минуты Пайпер думала, что лучше б их вовсе не было. Мысль эгоистичная, столь же отвратительная, как и сама болезнь, но насколько было бы легче, если б не нужно было думать о том, что она не увидит их никогда. Расстаться с жизнью, пустой и бессмысленной, ничего не стоит. Но у нее такие хорошие, такие замечательные девочки, они столь счастливы вместе, что мысль о смерти, о том, что она покинет их, оставит в этом мире сиротами, изводила ее до умопомрачения.

Случится какая-нибудь мелочь, пустяк, а у нее перехватывает дух. Положит ли Сильви головку на ее почти лишенное плоти плечико, когда они вместе смотрят телевизор, принесет ли Сайбан ей утром в спальню стакан сока. Она не просто плакала, ей казалось, что все существо ее рассыпается на тысячи крохотных кусочков, а потом снова восстанавливается, но уже не полностью. Всякий раз, когда это случалось, она все дальше и дальше уходила от себя прежней.

Пайпер нужно было найти виноватого в своих несчастьях, излить на кого-нибудь свою бессильную ярость. Сначала она обратила ее на себя. Она презирала свое тело, с отвращением и ненавистью смотрела на кожу, которая желтела и становилась все более дряблой. Еще больше она ненавидела органы своего тела, иммунную систему, свою никуда не годную физическую конституцию. Но, глядя на дочерей, как-никак плоть от ее плоти, она понимала, что ни в чем не виновата и ненавидеть себя не за что. Нет, она не слаба, тем более чрезмерно, она просто человек. Всякий человек когда-нибудь умирает. Тогда Пайпер обратила свой негодующий взор на Бога. Почему Его выбор пал на нее? Разве она в чем-то перед Ним согрешила? Нет, если она и не святая, то человек, в сущности, неплохой. Почему Он не наградил этой страшной болезнью того, кто заслужил ее, какого-нибудь мерзкого педофила или серийного убийцу? Она понимала, что без причины ничего не бывает, но это объяснение для нее уже было пустым звуком.

Но как-то раз она сидела возле дома, и вдруг у нее словно открылись глаза. Она огляделась вокруг и увидела: господи, ведь пришла весна. Расцветают цветы, растения тянут стебли вверх, поближе к солнышку, по небу плывут красивые облака, а под ними летают птицы, и все парами. Казалось, весь мир пребывает в совершенной гармонии… и вдруг она поняла, что в болезни ее виноват не Бог, что у Бога не было замысла безвинно ее наказывать. Это просто случилось. И не нужно ни мириться с этим, ни ждать чего-то, ни храбриться. Ее организм инстинктивно знал, как надо вытолкнуть дочерей в этот мир, он должен и знать, как надо умереть. Не нужно ни суетиться, ни пытаться что-то предпринимать, надо просто ждать, покуда хватит сил.

А болезнь одерживала одну победу за другой, покоряя все новые миллионы клеток, — так диктатор или лжепророк захватывает власть, покоряя умы людей. Довольно долго о ее присутствии в организме давали знать лишь непрерывная боль и тошнота после приема лекарств. Но настало время, и Пайпер заметила, что стала странно забывчивой. Дело касалось мелочей: она не могла вспомнить, какой нынче день недели или месяц, не помнила имя известной актрисы на экране телевизора. Пайпер понимала, что это значит: скоро болезнь отберет у нее все. Память отказывала, когда она больше всего в ней нуждалась, когда хотелось почаще вспоминать о том, что некогда она была здорова и счастлива.

Она часами все думала и думала и понимала, что время ей неподвластно, что на него узду не накинешь, что скоро она совсем лишится рассудка. Ей уже не совершить ничего выдающегося, она просто физически не способна. Не покорить вершину Эвереста, не построить школу где-нибудь в Африке. Впрочем, будь она и здорова, вряд ли полезла бы в горы или отправилась помогать бедным неграм, но все-таки.

Теперь она могла только думать — думать и писать. Почти двадцать лет она вела дневник, записывала разные мысли — все это останется в наследство ее девочкам. Она старалась фиксировать в дневнике каждый урок, который преподала ей жизнь за многие годы, когда она была полноценной женщиной: женой, матерью, писательницей, художником — и принадлежала не только своему городу, но и целому миру. Понятно, что ее уроки им будут не впрок, что они станут делать свои ошибки, но, по крайней мере, читая ее записи, будут знать, что любую, самую тяжелую ошибку можно исправить и жить дальше.

Как-то раз, после одного из особенно долгих сеансов такого самоанализа, Пайпер сидела на кухне и смотрела, как Уилл готовит обед.

— Знаешь… — начала она.

— Что? — отозвался Уилл, ставя кастрюлю с водой на огонь.

— Я не хочу умирать здесь.

Уилл шумно вздохнул и медленно опустился перед ней на стул.

Пайпер знала, что Уилл любит ее. Она знала, что, может быть, он никогда не перестанет ее любить. Но болезнь встала между ними непроходимой стеной — такое часто случается. Пайпер медленно и неуклонно продвигается к краю пропасти, а он теперь от нее далеко, и ему ничто не угрожает. Конечно, он чувствовал себя виноватым, ведь от него уже ничего не зависело, хотя она не раз просила выкинуть эти глупости из головы, он здесь ни при чем. Когда до него дошло, что спасти ее не в его власти, Уилл сильно изменился. Видно было, что он глубоко несчастен. Но Пайпер старалась думать об этом как можно меньше. И так слишком длинен список грехов, которые должна искупать ее страдающая плоть.

С каменным лицом Уилл заглянул ей в глаза:

— А я думал, ты не хочешь ложиться в больницу. Сама говорила, помнишь, милая? Что твое место здесь, это твоя территория. Говорила, что здесь тебе легче защищаться от смерти. Ты что, решила облегчить ей задачу?

Уиллу хотелось свести все к шутке, немного разрядить ситуацию.

— Да, говорила. Но ведь я тут не одна, это и ваш дом. Не думаю, что вам будет легко в нем жить, если я здесь умру, — сказала Пайпер, глядя в окно.

— Значит, когда придет время, ты хочешь лечь в больницу?

— Нет.

— Слушай, давай прекратим эти игры. И без того тяжело.

Пайпер сняла со своего свитера невидимую нитку. Ей тоже не нравился этот разговор, Уилл всегда был таким упертым. Она пожалела, что вообще начала. Но когда-то надо же попытаться ему объяснить. Она глубоко вздохнула и пристально посмотрела ему в глаза.

— Ну как ты не поймешь, что в один прекрасный день меня не станет. Так что я уж как-нибудь доберусь до воды, пусть она заберет меня.

— Это же смешно, Пайпер, что за ерунду ты несешь! Мы оба с тобой прекрасно знаем: когда дело дойдет до этого, ты и рукой пошевелить не сможешь, не говоря уже… — Уилл перевел дыхание. — Давай же трезво смотреть на вещи, хотя бы ради девочек, хорошо? Пока ты… в общем, пока ты еще владеешь собой, постарайся ради них смотреть на все с практической точки зрения.

— Я и смотрю с практической точки, Уилл. — Пайпер упрямо гнула свое. — Я не хочу, чтоб они видели, какой конец меня ждет. Они и так достаточно напуганы.

Пайпер то скрещивала руки на груди, то клала их на колени, с вызовом глядя на мужа.

— Может быть, мой организм сейчас и не очень меня слушается, но умереть достойно я имею право.

«Чего, собственно, я хочу от него? — думала она. — Чтобы он умолял меня не делать этого или чтоб помог мне осуществить мой план?»

Уилл накрыл ладонями ее руки.

— Так ты что… хочешь покончить с собой? — прошептал он.

— Формально я уже убиваю себя, Уилл. — Она старалась говорить весело, но сама чувствовала, что голос ее пресекается. — Я говорю о свободе выбора, о том, чтобы самому принимать решение, пока есть возможность управлять этим кошмарным…

Уилл отпустил ее руки. Он посмотрел на нее так, будто хотел возразить, но отвернулся и встал.

— Не знаю, что и сказать, — проговорил он.

Он попятился к двери и вышел в гостиную, оставив Пайпер на кухне одну. Как она мечтала когда-то иметь такую кухню! Они вместе ее переустраивали три года назад. Гарнитур так и сверкал на солнце жесткими линиями нержавеющей стали. Три года назад иметь в своем распоряжении это разумно организованное пространство казалось Пайпер так важно; теперь для нее это просто еще одно помещение в доме. Пайпер вздохнула и с трудом встала на ноги. Жаль, конечно, она так любила эту кухню, но в каком-то смысле она была рада, что и эта привязанность отпала. Чем меньше будет о чем жалеть, когда придет смерть, тем лучше.

Мысль покончить с собой постоянно всплывала из каких-то темных глубин сознания. Но для этого требовалось гораздо больше мужества, чем она полагала. Прежде она думала, что самоубийцы сводят счеты с жизнью исключительно из трусости. Теперь она поняла, что на такой шаг способен только очень смелый человек. Это открытие не мешало ей злиться на добровольно расстающихся с жизнью здоровых самоубийц: ведь такие, как она, готовы были на все, лишь бы поменяться с ними местами. Так что уважать их было особенно не за что.

В мыслях у нее уже начал складываться некий план, но она теперь не очень-то доверяла своей голове. Ей нужно было с кем-нибудь посоветоваться, и из всех ее друзей и знакомых был только один человек, обратившись к которому можно было надеяться получить добрый совет.

Пайпер давно уже не садилась за руль автомобиля. К счастью, «Роща Деметры» находилась всего в нескольких кварталах. Если не торопиться, идти медленно и почаще отдыхать, она справится сама, не надо будет просить Уилла или Сильви отвезти ее. Через полчаса она уже поднималась по ступенькам магазина Отам.

Увидев входящую Пайпер, Отам внутренне собралась с силами. Пайпер — женщина сильная, необузданная, от нее всегда исходила своя, особенная энергия. Но теперь это была энергия отчаяния, разбавленная каплей столь обманчивой надежды.

Помощь людям при переходе в мир иной, облегчение этого перехода тоже входили в обязанности Отам. И вера ее была так сильна, что она, как ни странно, помогая людям умирать, чувствовала себя прекрасно или, по крайней мере, ощущала свою полезность. Но Пайпер Шигеру — совсем другое дело. Тут все было как-то не так, неправильно, вывернуто наизнанку. Она попыталась (Пайпер об этом ничего не знала) кое-что поправить, но тщетно. По причине, известной одному Богу, организм Пайпер отчаянно желал освобождения. Оставалось только ждать, помогать, разговаривать и утешать.

— Здравствуй, Пайпер, дорогая, — приветствовала ее Отам, как только зазвенел дверной колокольчик. — Послушай, сегодня здесь очень шумно. Давай выйдем на веранду в саду. Там у меня есть такое прекрасное, большое и очень удобное кресло, я приготовлю чай, и мы с тобой поболтаем, идет?

Пайпер обрадованно кивнула. Тяжело переносить назойливые взгляды людей, толпа ее очень раздражала. Отам проводила ее на веранду, усадила и пошла заваривать чай.

Усевшись в мягкое кресло, Пайпер откинулась назад. День был прекрасный: тепло, но для июля совсем не жарко. Английский сад Отам был похож на иллюстрацию к какой-нибудь детской сказке. Пайпер закрыла глаза, слушая, как трещат в траве насекомые и, прыгая с ветки на ветку, перекликаются птицы, совсем как дети, играющие в пятнашки. Она глубоко вздохнула. Вдруг она почувствовала, как что-то в голове сдвинулось. Голова словно слегка закружилась, но совсем не сильно, и еще чем-то запахло, запах был незнакомый, густой и довольно резкий.

Пайпер широко раскрыла глаза. Сад во дворе Отам куда-то пропал, она стояла в густом лесу. Не на поляне, а прямо в самой чаще, со всех сторон ее окружал дремучий лес. Вот рту у нее пересохло, и она открыла его, хотя, зачем это сделала, она и сама не знала. Возможно, чтобы что-то сказать, но, скорей всего, для того, чтобы не забыть, что дышать тоже надо. И вдруг все снова переменилось, ну как на полном народу стадионе, когда все одновременно поднимают карточки, чтобы получилось какое-нибудь слово или картинка. Никакого леса больше не было, она снова сидела на веранде у Отам.

Пайпер вцепилась пальцами в подлокотники кресла. Что это было? Но она догадывалась. Она знала, что именно. Она теряет его. Проклятое сознание не желает больше оставаться вместе с ней. Такого она не ожидала. Первое невольное побуждение — крепко выругаться. Но она попридержала язык: что творится с ее организмом? Куда девалась боль, куда исчезла усталость? Она чувствовала себя крепкой и сильной. Ей вдруг захотелось вскочить на ноги и взяться за какое-нибудь дело.

Стукнула дверь, и Пайпер вздрогнула: на веранду вернулась Отам.

— Извини, засуетилась. Ты, наверное, совсем заждалась. Всем сегодня хочется поговорить… Пайпер! Что с тобой?

Отам вдруг почуяла, что в воздухе что-то переменилось, словно где-то открылся некий шлюз и на них хлынул поток энергии. На мгновение ей показалось, уж не одна ли из сестер явилась сюда, не сестра ли Менд? Но нет, это было не то. Пайпер так и искрилась энергией, словно вокруг нее плясали каскады маленьких золотистых звездочек. Шлюз действительно был открыт, но это сделал кто-то не из окружения Отам.

— Давно я здесь у тебя сижу? — взволнованно спросила Пайпер.

— Минут пятнадцать — двадцать.

Отам села рядом с Пайпер и дала ей в руки теплую чашку с чаем.

— А в чем дело? Тебе кажется, что больше?

— Нет, что ты, гораздо меньше… кажется, я только что была где-то в другом месте. В лесу, что ли? Ей-богу, такое чувство, будто я только что где-то побывала… честное слово. А теперь вот снова здесь. Дурдом какой-то. Ничего не понимаю, — радостно лепетала Пайпер. — Может, показалось… но ощущение такое, что все было на самом деле.

— Я тебе верю, Пайпер, — спокойно сказала Отам.

«Так, — подумала она, — произошло что-то очень важное. Нечто странное и неожиданное, возможно даже вне моей компетенции».

Она ломала голову, пытаясь подобрать нужные слова, которые помогут Пайпер пережить случившееся, но не перепугают ее до смерти.

— Признаться, милая, я плохо в этом разбираюсь. Но параллельные пространства существуют, это нельзя отрицать.

— Там было довольно темно, много зелени, — сказала Пайпер. — В таком густом лесу я никогда еще… и мне сразу стало лучше, слышишь, Отам? Мне… — Она коснулась щеки, и лицо ее удивленно вытянулось. — Что ж, по крайней мере, мне было лучше хотя бы полминуты. Где я была? Интересно, можно снова туда попасть?

Отам покачала головой, понимая, что она делает что-то не то.

— Не знаю, как тебе объяснить. Боюсь, если я вмешаюсь, то что-нибудь испорчу. Скажем, так: птица умеет летать, но на Луну полететь не может, для нее это просто нереально. Ей это и в голову не может прийти. Но ты, хотя бы теоретически, на Луну попасть можешь. Люди это уже делали, пусть всего несколько человек и с большим трудом. — Она взяла в свои руки едва заметно дрожащие ладони Пайпер. — Большинство людей подобны такой вот птице. Им в голову не приходит, что отправиться в иные миры, иные сферы, не знаю, как еще назвать эти параллельные области, вполне возможно. Это все для них сказки. Но кое для кого, для таких людей, скажем, как ты или как я, с кругозором пошире, в этом нет ничего невозможного… ты же знаешь, как мало в мире астронавтов. Как правило, чтоб отправиться в иные миры, требуется долгая и упорная тренировка. Тем более что тут область весьма специфическая. Однако в Авенинге мне уже известен по крайней мере один человек, который способен совершить такое путешествие без тренировки.

Пытаясь осмыслить все, что сказала Отам, Пайпер покачала головой:

— Отам, это не совсем то, я вовсе не уверена, что это было на самом деле. Впрочем, там мне стало гораздо лучше. То есть я не думаю, что стала совсем здорова, боже упаси. Но… в общем, мне показалось, что я выздоровела. — Она смущенно засмеялась. — Как ты думаешь… если я стану бывать там почаще, может, получу… подпитку? И продержусь здесь немного дольше… понимаешь?

Отам опустила глаза, пытаясь подавить кипящее в груди раздражение. Надо пожалеть Пайпер, она не заслужила такого. Надежда, осветившая лицо больной, терзала ей душу. Как жаль, что она не может объяснить происшедшее с Пайпер. Она сама не вполне понимает, в чем тут дело. Надо обязательно в этом разобраться.

— Знаешь, Пайпер, отправляйся-ка сейчас домой. И прошу тебя… я знаю, ты пришла поговорить о том, что собираешься покончить с собой, но об этом в другой раз, хорошо?

Пайпер явно была потрясена услышанным, и Отам уже пожалела, что была так бесцеремонна, тем более что особой необходимости в этом не было. Но она решилась продолжить:

— Всему свое время. Сначала разберемся с одной проблемой, а потом с другой. Как только выясню что-то, сразу свяжусь с тобой.

Пайпер не стала интересоваться, откуда Отам знает о том, что она строго хранила в тайне. Она взяла себя в руки, вышла на улицу и, ни разу не останавливаясь, пошла домой.

Это стало повторяться все чаще. Чтобы приспособиться к переменам, Пайпер перестроилась психологически и пересмотрела режим дня. Бывало, встанет с кровати, а под босыми ногами не ковер, а трава. Откроет дверь — и она вдруг стоит на холме, за спиной шумит лес, а внизу раскинулась широкая долина. На горизонте неясные очертания каких-то строений… впрочем, она не вполне в этом уверена. И все продолжается несколько секунд, не более.

Девочки сразу почувствовали, что с матерью творится что-то необычное. Правда, им казалось, что постоянная ее сосредоточенность, погруженность в себя и глубокая рассеянность означают одно: она потеряла последнюю надежду. В доме воцарилась атмосфера уныния. Девочки притихли, старались ходить и вести себя тише, словно мать, глядя на их молодость и энергию, может расстроиться, словно тот факт, что они здоровы и проживут долгую жизнь, — еще один повод для нее пребывать в глубокой печали (когда на самом деле все было наоборот). Они сами стали похожи на маленьких старушек, хотя Пайпер делала все, чтобы они оставались самими собой.

К болезни матери Сильви и Сайбан относились неодинаково. Семнадцатилетняя Сильви не отходила от матери ни на шаг, как тень следовала за ней по всему дому. Она ни с кем не встречалась и не общалась. Друзья перестали ей звонить, захаживать в гости. И Сильви не видела в этом никакой жертвы, она понимала, что с матерью ей осталось общаться совсем недолго. Пайпер считала иначе, она-то знала, что значат для юной девушки эти золотые годы, когда она начинает самостоятельную жизнь, когда постепенно превращается в женщину и вместе с тем находится под защитой и покровительством семейства. Но реальный мир был для нее еще не вполне реален, ей не надо было беспокоиться о сроках и неоплаченных счетах. Она пыталась поговорить об этом с Сильви, но та отмалчивалась и отводила глаза: ее смущало то, что мать так сильно любит ее, что гонит ее от себя.

Сайбан, со своей стороны, более одного часа рядом с матерью не выдерживала. Пайпер понимала почему, но ей от этого не было легче. Ей так хотелось покрепче обнять свою девочку — впрочем, в свои двенадцать она уже вполне превращалась в симпатичную девушку. Пайпер знала, что Сайбан хочет заранее подготовиться к своему будущему сиротству, пытается доказать всему миру, что она ни в ком не нуждается, что она большая и сможет жить одна. Разговаривая с матерью, она никогда не смотрела ей прямо в глаза, все время вертелась и почесывалась. Бывали случаи, когда Пайпер казалось, что Сайбан хочет протянуть ей руку, но та неожиданно делала что-то совсем другое, дергала себя за локон над ухом или принималась что-то ковырять ногтем.

Поначалу Пайпер думала, что ей просто страшно, ведь совсем рядом ходит смерть, хотя Сайбан и знает, что недуг матери незаразен. Но постепенно Пайпер поняла, что тут дело не в страхе: младшая дочь всего лишь злится. Болезнь матери приводила ее в отчаяние, ей больше нельзя было делать все то, что дети делают с мамами, а больше всего ее бесила мысль, что про нее все совсем забыли.

Двенадцать лет — очень трудный возраст. Разве можно винить Сайбан в том, что она думает только о себе, считает себя жертвой, ведь в каком-то смысле так оно и есть. Половое созревание способствует развитию эгоцентризма, одно без другого не бывает. Нет, она Сайбан не винила. Но это все равно огорчало ее больше всего. Пайпер знала, что пройдут годы, Сайбан сама станет матерью и тогда с досадой станет вспоминать это время. И будет мучиться чувством вины перед ней, спрашивая себя: «Почему я даже не попыталась узнать ее поближе? Почему я сделала ее жизнь такой сложной?» Пайпер надеялась, что Сайбан в конце концов простит себя и это не потребует от нее разрушительных угрызений совести. Впрочем, о будущем лучше не думать, больно представить себе, как много она потеряет.

Пайпер никогда не считала себя христианкой. Она не верила в то, что мир устроен так просто, что существуют рай и ад, и, уж разумеется, не верила в ангелов. Но она положительно знала, что где-то есть некие области, откуда она могла бы наблюдать за дочерьми, даже направлять их, и надежда на это облегчала ей жизнь. Иногда, когда она в очередной раз видела себя посреди зеленого леса, ей приходило в голову, что как раз сюда она и попадет после смерти, что это и есть те самые области, где ждут и откуда наблюдают.

В то время как она размышляла, в чем заключается тайна ее путешествий, само перемещение вселяло в нее новые силы. Чувствуя себя гораздо лучше, она и вести себя старалась нормально, несмотря на то что причина этого лежала за пределами обычного. А когда ей было хорошо, девочкам тоже было хорошо. Пайпер выходила из ванной комнаты и, едва не наткнувшись на ствол дерева, спускалась в столовую к обеденному столу. И дети сразу улавливали ее настроение, оживлялись, много болтали. Старались вести себя естественно и непринужденно, будто это обычный обед и таких у них впереди еще много. Пайпер наслаждалась этими минутами, как могла.

— Сайбан, кажется, тебе на лето задали прочитать «Джейн Эйр»? Ну и как, понравилось?

— Ничего. Еще не дочитала, осталось страниц сто, — отвечала Сайбан.

— А я до сих пор не знаю, как относиться к Джейн. Она мне не кажется очень смышленой девочкой. В свое время я думала, что я бы на ее месте обязательно поднялась на чердак и узнала, что там происходит. — Пайпер уперлась локтями в крышку стола. — Конечно, в то время женщинам не полагалось совать свой нос, куда не следует. Ну разве нам не повезло, что мы родились сейчас, а не в то время?

— Ах, мама, я не знаю, — отмахнулась Сильви. — Это было такое романтичное время, ты не согласна? Мужчины были настоящие рыцари. Что ни говори, я думаю, женщины генетически запрограммированы так, что хотят, чтобы их защищали.

У Пайпер брови полезли вверх, но Сильви продолжала улыбаться рассеянной улыбкой.

— По крайней мере, тогда они этого не скрывали и не казались при том слабыми или отсталыми.

«Интересно, — подумала Пайпер, — хотелось бы самой Сильви, чтоб ее кто-нибудь защищал? От чего? И от кого? Нет, спрашивать тут нет смысла, и болезнь тут ни при чем. Во всяком случае, правдивого ответа я не дождусь».

— Вот как, Сильви? Ты меня удивляешь, — сказала она вслух. — Неужели ты и вправду считаешь, что мы запрограммированы генетически? Может быть, социально?

Пайпер говорила громко и увлеченно, видно было, она с нетерпением ждет, что ответит ей дочь.

— Ведь этой мифологией, — продолжала она, — пронизаны все средства массовой информации, даже детские книжки.

— Начинается, — сказала Сайбан, закатывая глаза к потолку.

— Ну да, в основном, — ответила Сильви, не обращая внимания на сестру. — Ведь мы животные, так? Посмотрите, как ведут себя животные. Самки у них слабых самцов к себе не подпускают, такие их не привлекают, они не могут их прокормить. Им нужны первоклассные самцы, сильные партнеры, которые обеспечат их пищей и безопасностью, способные защитить их и своих отпрысков. Поэтому я считаю, что самки, все самки, включая и нас, оценивая возможности самца, всегда учитывают этот фактор. Может быть, мы не думаем, что нуждаемся в защите, но нам приятно знать, что в случае чего так оно и будет.

Сильви самодовольно откинулась на спинку стула.

— Я не стану с этим спорить, Сильви, но дело в другом. Сто пятьдесят лет назад все считали, что женщина — существо слабое и нуждается в защите. Мы во всех отношениях стояли гораздо ниже мужчин. И я не думаю, что это было так уж романтично, просто все делали вид, что это так. А что ты думаешь про Джейн, а, Сайбан?

— Ну, — начала она, кладя нож и вилку, — я считаю, что она была девочка мужественная, с характером. Не знаю, что было бы со мной, если б у меня умерли родители.

— Да, — грустно сказала Пайпер, глядя на дочь.

Она знала, что Сайбан выживет в любых обстоятельствах, просто еще не вполне представляет свои возможности.

— Думаю, ты права. Крепкая, мужественная девочка.

Отам заглянула поболтать в дом семейства Шигеру через пару недель после того, как у нее побывала Пайпер. Впрочем, размениваться на пустую болтовню она не собиралась.

— Послушай, Пайпер, я тут провела небольшую работу по поводу твоего феномена. Кажется, появились кое-какие идеи, хотя нам полностью еще пока не все ясно.

— Нам? — удивленно переспросила Пайпер, но Отам пропустила вопрос мимо ушей.

— С тобой это снова было, так? После того, первого раза? И получалось само собой?

Пайпер так тщательно скрывала от всех эти свои перемещения, что не сразу вспомнила о том, что Отам про это знает.

— Да. Несколько раз. И всегда, как ты говоришь, получалось само собой. Сначала это очень сбивало с толку, — покачала она головой.

Отам с шумом швырнула свою громадную дамскую сумочку на стул и резко повернулась к Пайпер, так что подол ее длинной юбки прошелестел по ногам.

— Очень хорошо. — Она явно была взволнована. — В следующий раз постарайся не думать о своих ощущениях, постарайся запомнить место, где ты находишься, и попробуй не прыгать сразу обратно домой, а сделай усилие и задержись там. Постарайся как бы вжиться в окружение, представь, что твои ноги — это корни и ты пускаешь их в почву.

— Ммм, да-да, пожалуй, — уклончиво отозвалась Пайпер.

Ей хотелось знать, почему это происходит, куда она попадает и что все это значит. Она надеялась, что Отам растолкует ей все это. Но у Отам было что-то свое на уме, и невозможно было понять, о чем она думает. Она сообщала ровно столько, сколько считала разумным, и, если на нее нажать, она выдаст даже меньше, чем нужно, как будто твое нетерпение говорит о том, что ты еще не готов услышать всю правду. Но с практической точки зрения Пайпер не могла позволить себе не задать всех своих вопросов. У нее было мало времени.

— А если я застряну там навсегда? Я элементарно боюсь. Я ведь понятия не имею, как это все получается… послушаюсь тебя, а как попаду обратно?

— Пайпер, уверяю тебя, не застрянешь. Если моя догадка верна, ты научишься управлять своей способностью. Тут нужна только воля, и все получится. Стоит лишь сфокусировать внимание: где ты находишься и куда тебе надо.

Отам говорила убедительно — впрочем, она была уверена в своих словах. Но Пайпер все еще сомневалась.

— Ну хорошо, попробую. Но… ты не знаешь, почему это вдруг случилось? И что мне с этим делать? В общем, я… ничего не понимаю.

Пайпер тут же пожалела о своих словах.

— Давай-ка для начала проведем этот опыт, а потом уже станем плясать дальше, — отрезала Отам.

«Опять ничего не сказала, — подумала Пайпер, — но чего еще от нее ждать? Впрочем, я сама виновата. Похоже, эту головоломку придется решать самой».

Она попрощалась с Отам и, глядя в окно, наблюдала, как ее подруга шагает по лужайке к калитке. Как и всегда, походка Отам была грациозна и легка, как у кошки. Порой Пайпер казалось, что ноги ее вообще не касаются земли.

Книги Пайпер принесли ей скандальную известность, которая смахивала скорее на культ, чем на обычную славу, и это ее вполне устраивало. Когда первая книга пошла хорошо, она очень удивилась — что и говорить, поначалу даже не верилось. Всего она написала девять книг, и ее агент и издатель умолял взяться еще за одну, завершить детскую серию круглой цифрой, чтобы она обрела, так сказать, законченный вид, но Пайпер все отказывалась. Тогда ей предложили какую-то запредельную сумму гонорара, и она чуть было не соблазнилась. Но, подумав как следует, решила отказаться, причем по двум причинам. Первая: очень не хотелось последние несколько месяцев жизни тратить на работу, уж лучше провести их с девочками и с Уиллом. Вторая причина: ей казалось, что в некоей незавершенности есть некий важный смысл. В реальной жизни не бывает так, что все кончилось и ответы на все вопросы получены. Люди приходят и уходят, болеют и выздоравливают или умирают. И Пайпер считала, что она высказалась вполне определенно.

Она не любила давать интервью, хотя на письма поклонников ее творчества старалась отвечать по возможности. Пайпер не хотела оказывать влияние на восприятие ее книг читателем. Но в июне с ней связались из одного весьма уважаемого журнала и попросили об интервью, и она, к собственному удивлению, согласилась. Тщеславие взяло над ней верх.

Репортер должен был объявиться двадцать четвертого августа и провести с ней целый день. Перед этим несколько недель были какие-то суматошные, и про интервью она успела позабыть, но вдруг как-то зашла об этом речь, она заглянула в календарь и увидела свою запись: «Интервью с Чарли из „Ревью“» — и странным образом оживилась, почувствовала прилив энергии. Перед визитом журналиста она надела мягкие черные тренировочные брюки и оранжевую рубашку с длинными рукавами, сшитую из индийского хлопка. Выглядела она, конечно, не на все сто, но, по крайней мере, смотреть на нее было не страшно. Ни для кого не было секретом, что она больна. В общем-то, именно поэтому и затевалась вся эта история с интервью.

Но Пайпер не хотелось вышибать слезу исключительно своим внешним видом, не хотелось, чтобы весь свет читал напечатанные жирным шрифтом слова о том, что она одной ногой стоит в могиле.

Ровно в девять утра дверной колокольчик резко звякнул. Пайпер открыла дверь и с удивлением увидела перед собой женщину. Она была так молода и так хрупка на вид, что ее можно было принять за одну из одноклассниц Сильви.

— Пайпер? Здравствуйте, я Чарли Соломон.

— Здравствуйте, Чарли. Пожалуйста, заходите, — сказала Пайпер и жестом пригласила ее в дом.

Она-то надеялась, что беседовать станет с человеком уже пожившим и приобретшим кое-какой жизненный опыт.

«Интересно, сможет ли эта юница понять, какие испытания выпали мне на долю?» — подумалось ей.

Чарли поймала ее удивленный взгляд, и ей сразу все стало ясно.

— Кажется, вы ожидали, что будете отвечать на вопросы какого-нибудь въедливого старого хрыча, я права? — широко улыбаясь, сказала она. — Уверяю вас, это на вид я такая, на самом деле я гораздо старше. Хорошая наследственность.

Пайпер повела маленькую женщину по коридору к задней веранде, все еще не совсем уверенная в том, о чем говорить с этой профурсеткой.

— Простите за откровенность, а все-таки сколько вам лет? Или вы считаете, что спрашивать об этом невежливо? Еще раз простите, но для меня это крайне важно.

— Нет, все в порядке. Если вам станет легче, позвольте привести основные пункты моего послужного списка: стипендиатка Оксфорда, защитила диплом по журналистике в Браунском университете. Работала в «Нью-Йорк таймс», объездила репортером семнадцать стран. Родила сына, ему сейчас год. Достаточно? Честное слово, хочется, чтобы вы успокоились.

— Да… вполне… и простите, я просто…

Теперь она чувствовала себя полной дурой: зачем было задавать эти идиотские вопросы? Приглядевшись к Чарли, она заметила, что та держится со свободой и грацией, которые приходят только с годами.

— Садитесь, пожалуйста. Хотите что-нибудь выпить? Чаю или кофе?

— Нет, спасибо, пока не надо. Я по дороге заскочила в одну потрясающую кафешку.

Она постучала пальцами по столу, словно хотела что-то вспомнить.

— Ах да, «Священные угодья». Кажется, так она называется. У вас такой замечательный город, — продолжала она, роясь в сумочке. — Такое чувство… в общем, такое чувство, что ты здесь когда-то жил, все тебе знакомо.

Чарли наконец нашла, что искала: маленький диктофончик, который она аккуратно поставила на стол.

— И это вовсе не потому, что он похож на все остальные маленькие городки. Нет, я так не считаю. Но…

Пайпер улыбнулась. Она уже знала, что будет сказано дальше.

— Не нужно мне это объяснять, Чарли. Я много лет слышу то же самое от разных людей. Это особое место, но не всякий может здесь жить.

Ей вдруг стало с Чарли необыкновенно легко, а ведь прежде журналистов она недолюбливала. Но у Чарли была такая открытая манера, что Пайпер и самой захотелось открыться.

— А где сейчас ваш сын?

— С сестрой сидит, — радостно ответила Чарли. — Она намного моложе меня, и этим летом она у меня нянька. Вообще-то я не очень люблю разъезжать без Джесса, сильно по нему скучаю.

Пайпер кивнула. Уж кто-кто, а она хорошо понимала эту женщину.

— А как муж на это смотрит? Что вы вдвоем часто уезжаете?

Повисла небольшая пауза, вполне достаточная, чтобы Пайпер успела сосчитать два-три удара часов на стене.

— А я не замужем, — сказала наконец Чарли небрежно, вертя в руках свой диктофон. — Надеюсь, вы не против, если я его включу? Просто не хочется допускать неточности или выпадать из контекста.

— Пожалуйста, пожалуйста… Простите мне мой вопрос, я только… Вы, наверное, думаете, что я такая провинциалка.

— Вовсе нет. — Чарли пожала плечами и снова улыбнулась своей широкой улыбкой. — Спрашивайте что хотите, я не возражаю. Это будет справедливо, ведь я тоже целый день буду задавать вам вопросы. Если говорить прямо, мне нужен был не мужчина, а ребенок. Да, пришлось потрудиться, честно говоря, но игра стоит свеч. У вас ведь две дочери? Сколько им?

— Двенадцать и семнадцать. Старшая, Сильви, в этом году оканчивает школу, — заулыбалась Пайпер, вспомнив о девочках.

— Здорово. И я жду не дождусь, когда Джесси подрастет, вы меня понимаете? Чтоб разговаривать. А ваши дочки для вас уже как подруги. Расскажите об этом.

Чарли как бы ненароком нажала кнопку диктофона и подвинула его поближе к Пайпер.

Но не успела Пайпер рта раскрыть, как в голове у нее что-то качнулось, сдвинулось, и она поняла, что сейчас это снова случится. Она смотрела на Чарли и думала, что еще никогда этого не случалось, когда рядом был кто-то еще. И надо же, будто в целом свете в этот момент никого не нашлось, кроме какой-то журналистки! Пайпер хотела что-то сказать, шагнула вперед… и вошла в густой лес.

Так, надо сосредоточиться. С Чарли она разберется потом. Сначала то, о чем ее просила Отам. Следуя наставлениям подруги, она глубоко вдохнула. Поборола желание немедленно оказаться дома. «Останься, останься, останься, останься», — твердила она, как заклинание. И действительно, растерянность, охватившая было ее, когда она едва не отправилась обратно, куда-то исчезла. Мгновение — и она осталась на месте.

Она не вполне понимала, что делать дальше. Тогда, стараясь ни о чем не думать, Пайпер зашагала вперед. Нет, это что угодно, только не Авенинг. И лес здесь как-то зеленее, гуще и полнее звуками — в таком лесу она прежде не бывала. Деревья попадаются знакомые, но большинство неизвестных, таких деревьев в их краях не бывает. Толстые стволы, ветки со звездообразными листьями усеяны мясистыми синими цветами и тяжелыми, низко свисающими плодами. Вроде бы все как следует, но какое-то чужое. И вдруг, словно из ниоткуда… нет, наверное, из-за дерева, за которым легко мог спрятаться легковой автомобиль, вышла девочка.

— Здравствуйте, — весело сказала она.

— Здравствуй, — ответила Пайпер, стараясь скрыть свой испуг.

— Вы здесь оттуда, где наш дом? — продолжая улыбаться, спросила девочка. — Как здорово, а то я думала, что, кроме меня, здесь никого нет. Меня зовут Мэгги. Мне не разрешают разговаривать с незнакомыми людьми, но ведь здесь нехороших людей не бывает, и я уверена, что вы меня не украдете и не зарежете.

— Я Пайпер, — ответила она.

За многие годы, пока она писала детские книжки и общалась со своими маленькими читателями, Пайпер успела узнать, что в мире встречаются очень странные дети. Эта девочка, похоже, была из таких.

— Скажи, Мэгги, как ты сюда попала? Ты это знаешь?

— Ммм, нет, не знаю. Кажется, у нас в саду где-то есть специальная дверца. С нее все и началось. Но теперь стоит только подумать, что я здесь, так сразу сюда и попадаю. А вы тоже так?

Ах, какая милая девчушка: глаза серовато-голубые, светлые волосы коротко стрижены. Черты лица обещали вскоре поразительную красоту. На вид ей лет десять-одиннадцать. Скорей всего, десять, она явно моложе Сайбан.

Пайпер подумала, что не стоит так разглядывать девочку, надо вести себя свободно и естественно, а то она испугается, замкнется… Поэтому перед тем, как ответить, она широко улыбнулась.

— Не совсем. Но погоди. Ты говоришь, что здесь нет нехороших людей. А вообще люди… есть?

Мэгги прищурила один глаз.

— Вроде как есть, да. Не такие, как у нас, конечно. Но очень хорошие.

Она подняла руку и откинула прядь волос с лица. Пайпер заметила, что в другой руке у нее тетрадка.

— Здесь живет мой самый лучший друг. Это мальчик, и он просто супер. У нас тут есть крепость.

Стараясь двигаться осторожно, как бы не стало плохо, Пайпер огляделась: кругом стоял густой лес.

— А… послушай, Мэгги, что… что ты тут вообще делаешь?

— Да мало ли… С Дейдом играю. Это мой друг, — ответила она. — А если он занят, иногда и одна играю. Или делаю уроки. — Она показала Пайпер свою тетрадку. — Сегодня, например, я должна написать письмо госпоже Авенинг. Она устраивает конкурс, и победитель получит от нее волшебную книжку. Дейд считает, что я могу выиграть, поэтому я хочу постараться и написать очень хорошее письмо.

— Вот это да, — сказала Пайпер, найдя в себе силы и самообладание даже здесь ободряюще улыбнуться. — Неплохая идея. Желаю тебе удачи.

— Спасибо.

Мэгги снова широко улыбнулась, открыв два недостающих коренных зуба.

— Ой, мне уже надо идти! Время здесь совсем другое, наверное, вы знаете? Мне пора обедать.

Не переставая улыбаться, она шагнула вперед и прямо на глазах у Пайпер исчезла.

Неужели это так легко? Пайпер зажмурилась и представила себе свой дом и то место, где она находилась перед тем, как попала сюда.

«Вряд ли что-нибудь выйдет», — подумала она.

Ей казалось, что это должно быть гораздо трудней. Но буквально через мгновение она увидела, что снова у себя на веранде. Потрясающе! Сработало!

Чарли сидела там же и во все глаза смотрела на Пайпер. Рядом с ней была Отам. Впрочем, Пайпер это не удивило.

— А-а, вот и ты, дорогая. Видите, Чарли? Я же говорила, что она вернется.

— А ты что, Отам, почувствовала тревогу в эфире, или как там у вас его называют… так, что ли? — сухо спросила Пайпер. — Надо же, совпадение, случайно оказалась здесь в эту самую минуту.

— Да нет. Была тут поблизости по делам, дай, думаю, загляну. Пути богини неисповедимы, — усмехнулась Отам. — Можно считать, просто повезло. Тебя не было больше часа, и мы тут с Чарли приятно поболтали. — Она заговорщически подмигнула молодой журналистке. — Девушка вот подумывает, как бы ей осесть в Авенинге, городок уж очень понравился. Скажи, Чарли?

Чарли открыла рот, но не нашлась что ответить, — так, похоже, была ошарашена увиденным.

— Меня не было… меня не было целый час?

Со стороны еще никто не наблюдал за Пайпер в подобной ситуации, и она не знала, как все происходит на самом деле. Ей почему-то казалось, что это некий разрыв во времени, что все, что она только что видела в том таинственном лесу, — процесс скорее психологический и не имеет отношения к объективной реальности.

— Постойте, постойте, я что, отсутствовала физически? Целый час? — изумленно спросила она.

— Определенно физически, — осмелилась заговорить Чарли. — Телесно то есть.

Она смотрела на Пайпер круглыми, как тарелки, глазами, словно боялась, что, стоит ей мигнуть, Пайпер снова исчезнет.

Пайпер судорожно сглотнула слюну.

— Значит, вы видели… вы видели, как я исчезаю, а потом через час снова появляюсь. Это было здесь, на моей кухне?

— Ну-ну, не надо так волноваться, — оживленно вмешалась Отам. — Чарли обещала держать язык за зубами — это будет наша маленькая тайна. Впрочем, у нее и так нет выбора. Если станет болтать, вряд ли ей поверят. — Похоже, она была взволнована происшедшим не меньше Чарли и Пайпер. — Самое странное здесь в том, что это произошло в присутствии Чарли, вы не находите? Раньше такого не бывало. Тут есть о чем подумать. Впрочем, загадка не только в этом.

Она не скрывала ликования, казалось, еще немного, и она захлопает в ладоши.

— Ладно, я пошла, а вы тут заканчивайте… но, Пайпер, как только появится свободная минутка, позвони, и я сразу приду, есть о чем поговорить. Слышишь, звони, и я примчусь. А вы, Чарли, не забудьте, вы тоже участвуете в моем конкурсе. Помните, вы обещали!

И не успели обе рот раскрыть, Отам исчезла за дверью, оставив Пайпер и Чарли одних.

Пайпер искоса посмотрела на свою юную гостью.

«Интересно, — промелькнуло у нее в голове, — испугало ее происшествие или всего лишь позабавило?»

— Похоже, попались вы к ней в коготки, — сказала она, пытаясь улыбнуться. — Я говорю про Отам Авенинг. Она делает все, чтобы раскрутить этот свой конкурс, вы не находите? Вы уже вторая, с кем я говорила сегодня из тех, кто собирается участвовать… — Пайпер посмотрела на часы и рассмеялась. — А еще только десять утра!

— У этой женщины дар убеждать, — отозвалась Чарли и пошевелила бровями. — Как я понимаю, здесь у вас частенько случаются всякие необыкновенные вещи? А вы не хотите… ну хоть немного рассказать о том, что с вами произошло, когда вы исчезли?

— Послушайте, — уныло сказала Пайпер, — мне совсем не хочется разыгрывать перед вами роль загадочной женщины. Боюсь, не смогу ответить ни на один ваш вопрос. Я сама об этом ничего не знаю и ничего в этом не понимаю. Не знаю, как это получается, не знаю, куда попадаю, когда это происходит.

В собственном голосе она сама подметила умоляющие нотки. Но Чарли, похоже, решила облегчить ей задачу: помолчав немного, она просто сменила тему.

— А вы знаете, кажется, я очень полюбила ваш Авенинг. Мне уже не хочется уезжать отсюда. Такое чувство, что я должна быть здесь. Не дико ли это?

— Вы же сами видели, как я появилась… словно из ниоткуда. Так что вопрос вряд ли уместен в данных обстоятельствах, — слегка усмехнувшись, сказала Пайпер.

— Нет, не согласна. Итак, может, продолжим? Все будет быстро и безболезненно, я обещаю.

— Давайте.

По идее, Пайпер должно было быть крайне неловко оттого, что все это произошло на глазах у Чарли. Но та вела себя естественно, будто они с ней давние подруги, и Пайпер самой так стало казаться. Она скоро поняла, что Чарли права. Вопросы, которые она задавала, были столь точны и корректны, что невозможно было отделаться от ощущения, что они знают друг друга тысячу лет. Она нисколько не сомневалась, что Чарли оградит ее от всяких недоразумений, и оказалась права.

На следующий день, проспав тринадцать часов подряд, Пайпер встала одновременно с дочками. Сайбан по утрам ходила на бэнд-кэмп, а Сильви три раза в неделю работала в книжном магазине «Тотемз». Пайпер жаль было с ними расставаться, но ведь должно быть у девочек в жизни что-то еще, кроме болезни матери. Достав свой дневник, который старалась вести каждый день, она отправилась в сад. Прихватила и акварельные краски: захотелось скопировать старую фотографию, на которой девочки сняты на ярмарке в день летнего солнцестояния десять лет назад.

Усевшись на крашеный адирондакский стул, Пайпер открыла дневник на чистой странице, ладонью разгладила белые листы, и корешок скрипнул. Она уже позвонила Отам и пригласила к себе, а чтобы скрасить ожидание, лучшего занятия не придумаешь. Вчерашний день выдался хлопотливым и трудным. Пайпер до сих пор чувствовала себя крайне усталой. Даже тонизирующий эффект после путешествия в таинственный лес уже почти не действовал.

Она писала быстро, стараясь не упустить даже самых мелких подробностей этого события. Это помогало избавиться от ощущения бредовости произошедшего, а кроме того, ей очень хотелось, чтобы когда-нибудь девочки узнали об этом чудесном, захватывающем событии, просто как в сказке. Потом принялась за акварель и рисовала уже не спеша, медленными, ровными мазками. Закончив, смежила веки, оставила тетрадку открытой — высыхать.

Она проснулась, когда на плечо ей легла рука Отам.

— А, Отам, извини, кажется, я задремала. Долго ждала у двери?

Пайпер помотала головой, стараясь стряхнуть сон.

— Нет. Ты не открывала, и я зашла с заднего хода. Как самочувствие?

— Устала. Устала и от болезни, и от постоянной усталости. — Пайпер выпрямилась в кресле, и, увы, ей это далось нелегко. — Ты вчера так неожиданно убежала, что я не успела рассказать. Я сделала все, как ты говорила, и мне удалось там… остаться. Ну, в том месте, куда я попала. Я там встретила твою знакомую. Мэгги, помнишь такую? Очень милая девочка. Мы с ней поговорили, и потом я вернулась. Так что ты оказалась права.

— Мы так и думали.

— «Мы»? — повторила Пайпер. — Ты снова говоришь «мы».

— Да. Поэтому я и пришла.

Отам села в кресло рядом с Пайпер.

— Понимаешь, у меня есть друзья. Больше чем просто друзья, скорее сестры. И некоторые из них способны делать то же, что и ты. Они там бывали, да и в других местах тоже. У тебя открылся необычный, удивительный дар. Я рассказала им, и они провели кое-какое расследование. Порасспросили тех, кто обитает в тех местах. Провели что-то вроде саммита. Надо сказать, что очень немногие, а тем более нетренированные взрослые умеют делать то, что удалось тебе.

Видя, с какой серьезностью Отам отнеслась к ее маленькому неудобству, Пайпер была польщена. Странное свойство куда-то исчезать взволновало ее старшую подругу так же, как и саму Пайпер, и она подумала было, что Отам видела все.

— Пайпер, понимаешь, я считаю, что способность эта была дана тебе потому… в общем, я считаю, все мы считаем, что тебе надо отправляться туда. То есть остаться жить там. Именно жить, я не оговорилась.

У Пайпер сжалось сердце. Она даже забыла про болезнь, но, в конце концов, речь ведь шла именно о ее болезни. Отам ждала, видя, что Пайпер в замешательстве перебирает в голове возможности в связи с услышанным. Значит, вот оно что. Вот он выход. То, что она столь болезненно обсуждала с Уиллом, вовсе не так болезненно, как ей представлялось.

Должно быть, Отам заметила, как в глазах у Пайпер вспыхнул огонек надежды.

— Вряд ли тебя излечат, чтоб ты смогла жить в нашем мире, — предостерегла она ее. — Такую, как ты теперь. Но мы считаем, что жить ты там будешь.

Вдруг к горлу Пайпер подступил комок тошноты. От замешательства ли, или от того, что ее потрясло неожиданно свалившееся счастье, или просто это был приступ болезни, кто его знает. Она стиснула зубы и сглотнула слюну, пытаясь осмыслить все, что ей сообщила Отам.

— Это не срочно, — быстро сказала та. — Если останешься там навсегда, тебе придегся измениться. Как — я сама пока не знаю. Но не бойся, в дерево не превратишься или в стакан воды… Останешься разумным существом, просто станешь… не вполне человеком.

Она помолчала пару секунд, чтобы Пайпер осмыслила услышанное, а потом продолжила:

— Далее, я должна это сказать: как только ты трансформируешься, не будет гарантии, что сохранишь способность возвращаться сюда. Скорее всего, нет, потеряешь.

Отам закончила и замолчала.

Усилием воли Пайпер справилась с головокружением и сделала глубокий вдох, чтоб усмирить взбунтовавшийся желудок.

— Хорошо. Значит, отправляйся туда, не знаю куда. Уходи от детей, бросай дом, мужа. И кем я там стану? Великаном-людоедом? Феей? Царевной-лягушкой? — отчаянно замахала руками Пайпер. — Да это… ни на что не похоже. Чушь какая-то, полная ерунда.

Отам впилась взглядом во ввалившиеся глаза больной женщины.

— А здесь ты скоро умрешь, Пайпер. Очень скоро, причем мучительной смертью. — Теперь ее голос звучал безжизненно, от кротости и нежности в нем не осталось и следа. — Ты меня извини, но это так. В любом случае вам придется расстаться. Я знаю, любая перемена, любой уход — это болезненно, страшно, но ты хоть понимаешь, что этот вариант не столь ужасен, как можно себе представить?

— Пытаюсь, — смиренно отозвалась Пайпер.

Она и вправду пыталась все осмыслить. Но у нее только голова шла кругом.

— Думай, хорошенько думай о том, что тебя ожидает! — Отам говорила решительно, почти требовала — это было на нее не похоже. — И вот что я скажу тебе про твоих девочек. Они, как и ты, тоже отличаются от других. И я уверена, настанет время — и мы найдем способ, чтобы вы иногда виделись.

Вот оно — именно это она и хотела услышать.

Ах, девочки, ее девочки. Счастье ее. Больше чем счастье.

— А Уилл? Я смогу с ним встречаться?

— Это будет… сложней. Скорей всего, нет.

Глаза Пайпер наполнились слезами. Еще десять минут назад она примирилась с ужасной мыслью, что покинет всю семью, а теперь, вот ведь какая испорченная, не может представить, что потеряет Уилла, что расстанется с ним навсегда.

— Уилл… — задыхаясь, прошептала она, и ей самой стало стыдно.

— Послушай, — уже почти нетерпеливо сказала Отам, — оставайся здесь и помирай себе… или отправляйся туда и… сама увидишь. Сердцем чую, тебя там ждет много интересного.

Глаза Пайпер все еще были на мокром месте.

— Но почему это случилось со мной? Не понимаю и не могу понять. Кажется, я скоро свихнусь. Может, это все мне просто привиделось. Такое могло быть? Может, просто почудилось?

— Да ты что, конечно нет! — Отам взяла Пайпер за руку и с силой сжала ее. — Не знаю, почему это случилось с тобой. Могу только догадываться, что твоя работа, твои книги, энергия, которая буквально сочится из твоих пальцев, когда ты складываешь буквы в слова, — все это сложилось в некое заклинание, твой последний дар после всех чудес, которые ты уже преподнесла миру.

Отам пожала плечами.

— Про некоторые вещи лучше не думать, — твердо сказала она. — Просто принимать их такими, как есть. Это и называется верой, а тебе нужна именно вера.

Пайпер промолчала — да и что тут скажешь? Где взять столько веры, чтобы сознательно отказаться от этой жизни в Авенинге? Хоть по всей Вселенной ищи, не найдешь. Но бог с ней, с верой. Даже самая крохотная надежда на то, что с детьми она расстается не навсегда, кружила ей голову больше, чем морфий, который ей прописали врачи. Она облегчала ей боль, что куда страшнее физической.

Раздумьям об этом она посвятила остаток дня и следующий день, и погода в эти последние летние дни словно вторила ее отчаянному состоянию. Обычно голубое небо было затянуто тучами, серыми и мрачными, в них что-то ворочалось и ворчало; то одна, то другая вдруг озарялась мгновенной вспышкой, которые следовали почти без перерыва. Пайпер очень хотелось жить.

Она всегда считала, что если тысячи людей каждый год умирают от рака, то она должна быть исключением, тут какая-то ошибка. И теперь чувствовала себя виноватой: ведь у нее появилась возможность перехитрить смерть. Это чувство преследовало ее, не давало покоя. Она очень хотела жить — но что, если она никогда больше не увидит своих девочек? Ведь, по словам Отам, встречи с ними лишь возможны — что, если в этом странном месте с перекошенным временем ее не ждет ничего, кроме вечной тоски по семье? Пускай она не увидит больше Уилла, с этим она готова смириться. Все супруги и влюбленные задумываются о том, как они станут жить, когда придет день навсегда расстаться с теми, кого они любят. Это мучительно больно, но тут нет ничего неестественного, с этим можно справиться. Без Уилла Пайпер могла бы жить, хотя пришлось бы нелегко. Но без девочек? Еще надо ой как подумать.

Пайпер успела познать истину о том, что нет в мире выше любви, чем материнская, любовь к мужчине в сравнении с ней бледнеет. Как она сможет жить, если не будет знать, все ли у них в порядке, не угрожает ли что? Разве можно быть счастливой, не зная, счастливы ли они? Если она умрет, они станут для нее недостижимы. В том же мире они будут мучительно близко, но как дотянуться до них? Пайпер не знала, что делать. В общем, решила она, надо поговорить со всеми, раскрыть перед ними свою тайну и попросить совета.

На следующее утро Пайпер настояла, чтобы семья собралась завтракать вместе за старым кухонным столом, который принадлежал еще ее прабабушке. Она сама едва притронулась к еде: проглотила кусочек поджаренного хлебца и выпила полстаканчика разбавленного сока. Когда все позавтракали, Пайпер выпрямилась на стуле и сложила руки на коленях.

— Друзья мои, — начала она, — мне надо с вами кое-что обсудить.

Уилл сразу испугался, зато Сильви оживилась и навострила ушки:

— Что такое, мамочка?

— В общем, мне нужно принять одно важное решение, а поскольку оно касается всех вас, мне кажется, я должна посоветоваться с вами.

Страх в глазах Уилла сменился паникой, ему показалось, он понял, к чему она клонит, и Пайпер, заметив это, быстро продолжила:

— То, что я сейчас вам скажу, может показаться вам совершенным безумием. Но я прошу вас всех постараться сохранить объективность. Уверена, что у вас это получится. — Она обернулась к дочерям. — Сильви, Сайбан, запомните эту минуту. Это очень важно. Сейчас от вас требуется, чтобы вы рассуждали как взрослые женщины, может быть, в первый раз в вашей жизни.

Продолжить она не успела — ее нервно перебил Уилл:

— Пайпер, а ты не считаешь, что сначала ты должна обсудить это со мной? А уже потом поговорить с девочками?

Пайпер посмотрела на него так, будто он произнес какую-то чушь, и сказала:

— Повторяю еще раз, это может показаться вам совершенным безумием, я отдаю себе в этом отчет. Но каждое слово, которое я сейчас произнесу, может подтвердить Отам Авенинг. Сходите поговорите с ней. Думаю, она поможет многое для вас прояснить.

Пайпер набрала полные легкие воздуха и с шумом выдохнула:

— Ффу-у. Ну хорошо. Дело в том, что с недавнего времени я стала перемещаться в другой… словом, в одно место. Как бы совершать путешествие, но не на автобусе или еще на чем. То есть иногда я могу вдруг оказаться… в ином мире, причем физически… Непонятно как, но мне словно удается открыть дверцу в некое пространство… как бы между пространствами. И я попадаю туда, повторяю, телесным образом.

У Пайпер больше не хватило слов. Но лицо ее было так серьезно, что девочки поняли: она не лжет. Уилл смотрел на нее так, будто хотел испепелить ее взглядом. Это смущало ее, и она решила поскорей продолжить:

— И Отам… ну, она рассказала об этом своим друзьям. Таким, как она сама. Ну, вы понимаете.

— То есть таким же колдуньям? — без обиняков спросила Сайбан.

Пайпер бросила на нее взгляд — накануне у них был разговор, в котором она это отрицала, но сейчас было не время. И она не знала, как объяснить Сайбан, что она не совсем права.

— Да какая разница, кто они. Они просто другие… это люди, как и Отам, духовного склада. И вот они решили, что мне не стоит больше оставаться здесь, где я скоро умру, что я должна отправиться туда — навсегда.

Пайпер замолчала. Она не знала, как ей продолжить. «Я покидаю вас, — произнесла она про себя. — Я покидаю вас, покидаю вас…» Да в любом случае ей придется скоро их покинуть. Но как сказать об этом? Произнести это вслух… сердце ее разрывалось при мысли об этом. Она взяла себя в руки, собираясь изложить факты и все, что рассказала ей Отам.

Глубоко вздохнув, Пайпер продолжила:

— Дело в том, что… вероятно, пребывание в том месте переменит меня. Не могу сказать, как именно, но я почти уверена, что стану выглядеть иначе. Но честно скажу, я многого тут просто не знаю. Отам говорит, что со временем она найдет способ и научит вас, девочки, тоже туда перемещаться. На время, разумеется, как бы в гости. Понимаю, все, что я сказала, звучит дико. Но мне нужно знать, что вы думаете об этом, мне нужна ваша помощь, совет, надо решить, что мне делать.

— Как что, мамочка? Конечно, отправиться туда, — немедленно отозвалась Сильви.

Пайпер заглянула в прекрасные зеленые глаза старшей дочери. Интересно, оказывается, Сильви не нужны доказательства, она не собирается бомбардировать Пайпер вопросами, она сразу поверила фантастической истории, которую только что рассказала мать! Сколько же в душе ее веры, той самой веры, о которой говорила ей Отам! Вот это подарок! Жест безусловной солидарности с матерью перед лицом отца и сестры. Ей абсолютно наплевать на все эти «как?» да «почему?», и она не собирается скрывать это. Она озабочена лишь судьбой матери, она хочет видеть только то, во что верит мать.

— Да, должна отправиться, — твердо повторила Сильви после минуты неловкого молчания. — Мы так и так теряем тебя. Но я хоть буду знать, что ты где-то там… живая.

— Мама… а я ничего не понимаю, — сказала явно сбитая с толку Сайбан. — Что это за место такое? Почему нельзя отправиться туда всем вместе?

Пайпер закусила губу и подавила слезы. Ну как объяснить это дочери? Ведь она сама мало что понимает. У Пайпер были одни только эмоции, чувства, но как их выразить, где найти такие слова?

— Сайбан, девочка моя, ты же знаешь, что… я больна. Ты знаешь, что мне недолго осталось. У меня рак, и вы не сможете помочь… и…

Резко отбросив стул назад, Уилл встал из-за стола:

— Ну, хватит! Сильви, Сайбан, ступайте к себе наверх… немедленно!

Испуганные девочки быстро покинули кухню: таким сердитым они отца еще в жизни не видели.

— Послушай, Пайпер, я не позволю тебе это делать. И мне наплевать, насколько серьезно ты больна. Зачем ты мучаешь девочек ложными надеждами? Это жестоко.

— Что значит «ложными надеждами»? Это все правда, — в отчаянии проговорила Пайпер. — Все так и есть на самом деле. Я уже говорила, что Отам может…

— Твоя Отам — сумасшедшая старая ведьма! — проорал Уилл. — Чокнутая извращенка… на почве мистики у нее съехала крыша, она вбила себе в голову всю эту чушь и поверила в нее, как и ты. Обе ненормальные дуры. Все это галлюцинации и бред собачий, ты ведь прекрасно знаешь, что на определенном этапе болезни у тебя должны быть галлюцинации…

Пайпер закрыла глаза и постаралась успокоиться.

«Можно, конечно, прикрикнуть на него, — раздраженно думала она. — Нет, он просто не в состоянии поверить в это… Но почему он считает меня такой черствой и способной намеренно сделать дочерям больно?»

Она покачала головой и еще раз попыталась подавить раздражение.

— Уилл, прекрати. Моя болезнь тут ни при чем. Я знаю, что со мной происходит. И другие тоже. Так иногда… бывает… редко, конечно… это случилось даже… помнишь, приходила журналистка? Так она все видела собственными глазами! Она видела, как я исчезла, а потом, через час, снова появилась из ниоткуда!

Она понимала, что, если станет злиться на мужа, будет только хуже, поэтому старалась говорить как можно мягче. Чтобы он услышал ее и понял… Но он продолжал смотреть на нее недоверчиво и отчужденно.

— Милый ты мой, я знаю, честное слово, знаю, что тебе нелегко это допустить, но уверяю тебя: ей-богу, дело не в болезни и все, что я говорила, правда.

Уилл сощурил глаза и с видимым отвращением сделал шаг назад.

— Сейчас это не имеет значения, потому что ты уже нанесла им страшный вред. Они теперь никогда не успокоятся. Как они узнают, что ты не умерла, а куда-то там отправилась, неизвестно в какие края? Они же всю жизнь теперь будут надеяться когда-нибудь с тобой снова встретиться! Они же еще дети, Пайпер, девочки… наши с тобой девочки. Мало им и так страданий?

Вот оно, всплыло наконец открытое обвинение, столько месяцев оно звучало только намеками, экивоками. Он бросил его ей в лицо: своей болезнью она заставляет детей страдать.

«Так вот что, — горестно думала она, — предъявляя это обвинение, он, в сущности, говорит, что ненавидит меня. Но хватит, достаточно. Хватит чувствовать себя вечно виноватой. Я поступлю так, как захочу, черт возьми, у меня давно уже не было возможности делать свой выбор».

И Пайпер выплеснула на мужа всю накопившуюся внутри злость:

— А разве научить их верить в чудо значит сделать им больно? Верить в то, что чудо возможно? Что волшебство реально? Разве от этого бывает больно? Интересно как? В чем тут ты видишь вред, если человек открыт всему мирозданию? Разве, помогая ему раскрыться, можно ему навредить? Разве это плохо — научить его открытым сердцем принимать все, что неподвластно разуму, что можно понять только душой, с помощью одной только веры? Ну расскажи мне, Уилл. Какой человеку от этого вред?

А Уилл все отступал от нее, и с каждым шагом он становился тем, кого она совсем не знает, пока не превратился почти в чужого человека. Он оказался для нее вещью в себе, и она поняла, что, даже будучи отцом ее девочек, в этом вопросе он совершенно посторонний, для него здесь не было места.

— Уилл, ты же прожил в Авенинге достаточно долго, ты успел повидать здесь такое, чего нигде в мире не происходит. Почему ты отказываешься поверить в это? — продолжала спрашивать она, хотя ответ ей был уже известен.

Он опустил руки, до этого сложенные на груди, и они безжизненно повисли вдоль тела. Вся его фигура как-то обмякла, сникла — его охватило смешанное чувство печали и смирения.

— Пайпер, я переехал в этот город ради тебя. Я был готов на все, лишь бы ты была счастлива, я был готов даже говорить все, что ты от меня хочешь услышать, и даже пытался поверить в то, что считаю чушью собачьей. Но ты видишь во мне и во всем происходящем в этом городе лишь то, что тебе хочется видеть. — Он вздохнул. — Я думал… уж не знаю… думал, что все эти твои чудеса, увлечение магией как-нибудь испарятся сами собой, но, увы, этого не случилось и, похоже, никогда не случится. Все это фантазии, результат твоего богатого воображения, не более того. Групповое мышление, массовая истерия, самореализующееся пророчество, накликанная беда. Тебе надо к врачу, милая, и он тебе все растолкует подробно.

Пайпер вскочила — она и сама не ожидала такой прыти, давненько так себя не вела, — уж очень она рассердилась и расстроилась.

— Нет, Уилл. Никаких больше врачей. Это моя жизнь, сколько бы ее ни осталось. Я все теперь про тебя поняла. И как ни печально, как ни больно мне сознавать, что огромную часть жизни, которую мы прожили вместе, ты просто обманывал меня, ты делал вид, что согласен со мной, а сам просто приспосабливался ко мне… и я рада, что наконец узнала правду, — как ни странно, сказала она совершенно спокойным тоном, будто и не она, а кто-то другой сейчас разговаривал с ее мужем. — Но ты должен пообещать мне, Уилл, что не станешь навязывать свои представления девочкам, особенно это касается Сайбан. Пусть сами решают, куда им идти и какой должна быть их духовная жизнь. Прошу тебя, сделай это для меня. Они должны учиться не на твоем, а на собственном опыте.

— Прости меня, Пайпер, — грустно вздохнул Уилл. — Я не хотел… Я люблю тебя. Что бы ни случилось, я все равно люблю тебя.

— Да, — отозвалась Пайпер, не отрывая от него взгляда.

Она вспомнила памятную вечеринку в Йеле (он тогда носил синюю курточку), и их первую маленькую квартирку, и его взгляд, когда он впервые взял в руки крошечную Сильви. Такой уж он уродился, тут ничего не поделаешь, он на все смотрит своими глазами. Но в своем земном странствии она ушла от него далеко вперед. Возможно, она и вправду совсем переменится там, куда собралась идти, но уже и теперь она чувствует себя другим человеком. Бывает, любовь меняет курс, а порой и совсем улетает прочь, вот и все, значит, это конец. Ей вдруг стало совсем грустно. Она осторожно коснулась ладонью его щеки и вышла.

Итак, в тот вечер Пайпер приняла твердое решение уйти. Уилл погрузился в какой-то неестественно глубокий и крепкий сон, и, когда она включила рядом со своей кроватью лампу, чтобы уложить в рюкзак кое-какие вещи, он не проснулся и даже не пошевелился.

Пайпер собрала любимые фотографии девочек, несколько их писем и рисунков, сделанных ими для нее, пару платьев из легчайшего газа (как ни странно, она подумала и об одежде, ведь как-никак это путешествие), первое издание книги «Сейджбраш готовится к атаке», коробку акварелей, кисточки, карандаши и, наконец, детские пеленки Сильви и Сайбан, которые все еще, о чудо, сохранили удивительный запах талька и мыла.

Сначала она подошла к двери Сайбан, чуть-чуть приоткрыла ее и проскользнула в узкую щелочку. Было полнолуние, свет луны струился через окно и хорошо освещал лицо спящей дочери. Ее сразу же охватило чувство глубокой горечи расставания. Господи, как тяжело, подумала она. Ну как с ней прощаться? Все равно что прощаться с собственной ногой или рукой, резать себя по живому. Но нет, она ведь расстается не навсегда. Надо верить, что это не конец и она их еще увидит. И эта вера поможет ей пережить разлуку.

Она тихо присела на край кровати, нежно погладила детскую щеку, и глаза Сайбан медленно открылись.

— Мама, это ты? — еще не совсем проснувшись, пробормотала она.

— Да, ангел мой. Спи.

Сайбан смотрела на мать затуманенным взором и говорила словно во сне.

— Мамочка, я тебя очень люблю, — прошептала она и перевернулась на другой бок.

Пайпер сжала пальцы в кулаки так сильно, что ногти глубоко впились в ладонь.

— Я тоже люблю тебя, доченька, — прошептала она в ответ, наклонилась, прижала губы к макушке Сайбан и долго не могла оторваться.

Кое-как она взяла себя в руки, вышла из комнаты и направилась к Сильви.

Тихонько открыв дверь, она увидела, что занавески задернуты, лишь мягкое зеленоватое свечение лампочки стереосистемы освещало лицо раскинувшейся на кровати дочери. Пайпер опустилась рядом с ней на колени, но будить не стала. Хватит уже и слов, и объятий, не дай бог, их будет слишком много и она не выдержит. Сильви уже не ребенок: на кровати лежит вполне сформировавшаяся девушка. Пайпер смотрела на старшую дочь и благодарила Создателя за те годы, когда они были вместе, годы, которых многие матери просто лишены. Она простояла так довольно долго, но наконец встала и направилась к двери.

— Спокойной ночи, мамочка, — прошептала Сильви.

Это было лучше, чем «прощай», больше, чем слова любви. Дочь просто пожелала ей доброй ночи, и ночь действительно добрая: прекрасная летняя ночь, в небе светит полная луна, в теплом воздухе, оставленном городу жарким дневным солнцем, струится ее серебристый свет. Лучше ночи, чтоб уйти не прощаясь, не найдешь, и Сильви, которая все время чувствовала на себе взгляд матери, понимала, что Пайпер — женщина сильная, смелая, таких, как она, больше нет на свете. Но как бы ни было тяжело ей смотреть, как уходит ее мать, самой Пайпер было в тысячу раз тяжелее.

— Доброй ночи, любовь моя, — ответила Пайпер твердым голосом и закрыла за собой дверь.

Она спустилась вниз по лестнице и вышла из дома. Она чувствовала прилив энергии — такого не было уже много месяцев. Старая жизнь ускользала прочь. Ускользало прочь и ее прежнее «я», слишком хорошо ей известное и изученное. Она прожила хорошую жизнь, принесла людям много добра. Оглядываясь на свое прошлое, Пайпер ощущала ту же гордость, которая охватывала ее, когда дети совершали что-нибудь замечательное. Теперь она — собственная мать, она вот-вот должна дать жизнь совсем другому существу — тому, которым она скоро станет.

И для этого совсем не надо ничего делать, слава Богу. Она и так очень устала, готовясь к неведомому будущему. Но прежде это было нечто жуткое, темное, зловещее. А теперь на душе ее легко, мысль о будущем одухотворялась надеждой. Она ощущала себя этаким Гудини, готовясь свершить свое Великое Освобождение. И сердцем чувствовала, что обязательно еще встретится со своими девочками. Пайпер закрыла глаза и представила себе лес, его запахи и звуки. Что-то внутри ее тихо щелкнуло, словно открылась некая дверца. Прежний мир растаял как дым, и она с улыбкой ступила в густую зеленую чащу.

Ровно в четыре тридцать утра — скверный час или, может, самый благой, Отам сама еще не знала, какой именно, — прозвенел дверной звонок. Она вздохнула, отбросила одеяло и накинула на себя старенький хлопчатобумажный халатик. Вообще-то она не очень любила вскакивать рано, но сейчас поняла, что случилось что-то очень важное. До восхода солнца оставалось меньше часа, скоро опустятся мягкие, безмятежные утренние сумерки. На кухне царила такая тишина, что слышно было, как в дедовских часах вращаются зубчатые колеса.

Мейв Моро, которую Отам сразу пригласила на кухню и усадила за стол, не стала упреждать свой визит предварительным звонком. Но Отам все равно спала чутко и часто просыпалась и теперь решила, что нельзя не откликнуться на просьбу встревоженной матери, даже если она не сможет ответить на все ее вопросы. Прежде всего Отам сделала то, что всегда делала в непростых ситуациях: заварила всем — и себе, и Мейв, и ее одиннадцатилетней дочери Мэгги — чаю с мятой.

Мейв, бледнокожая блондинка с огромными синими глазищами, по профессии биолог, специалист по морской фауне, работала в учебном аквариуме Авенинга. Теперь на ее лице отражались все признаки бессонной ночи. Облик ее был безупречен, но неумолим. О ее крайнем изнеможении недвусмысленно говорили фиолетовые тени под глазами. Мэгги тоже казалась уставшей, но явно скучала. Ей, похоже, надоели и сами взрослые, и их скучные разговоры.

— Помню, Отам, ты сказала, — начала явно расстроенная Мейв, — что у Мэгги какой-то особый дар и она способна посещать какие-то там иные области, куда не могут попасть другие. Сколько раз я умоляла тебя, черт возьми, объяснить, что все это значит, чтоб ты успокоила мое сердце. Но ты всегда отказывалась. Ты говорила, что не надо волноваться, когда моя дочь посреди ночи вдруг куда-то исчезает — на несколько часов, подумать только!

Мейв схватила свою чашку с чаем.

— Говорила, что надо подождать, — продолжила она, — что скоро все прояснится. И я ждала, потому что уважаю тебя и доверяю Мэгги. Но теперь хватит, я сыта по горло.

Мейв буквально задыхалась от волнения. Она изо всех сил сдерживала слезы.

— Прошу тебя, успокойся, — сказала Отам, стараясь говорить как можно мягче и надеясь, что ее тон не кажется собеседнице высокомерным или покровительственным. — Я знаю, это трудно. Я понимаю твое раздражение и неудовлетворенность. А теперь расскажи подробно, что случилось, и мы вместе подумаем, что делать.

— Прошлой ночью она снова исчезла. — Мейв ткнула в сторону Мэгги большим пальцем. — Я проверяла ее постель примерно в полночь, перед тем как самой пойти спать. Пропала! Ее не было до четырех утра! Черт побери, это же почти целая ночь!

Мэгги закатила глаза к потолку. Похоже, она тоже была расстроена.

— Что скажешь, Мэгги? — спросила Отам.

— Мне надо было уйти, — выпалила, едва не срываясь на крик, Мэгги. — Надо было встретить одну больную даму и провести ее через внутренние врата. Меня попросили об этом. Она была, типа… в общем, чуть ли уже не при смерти!

Кажется, Мэгги уже не раз повторяла все это матери, хотя и без толку.

— А что мне было делать? Отказаться, что ли? Отам, объясните же ей! Пожалуйста.

Но не успела Отам раскрыть рот, как ее опередила Мейв:

— Что мне нужно объяснять? Послушайте, чем я хуже других в Авенинге? Я тоже могу все понять, у меня вполне широкие взгляды, — обратилась она к Отам, не обращая внимания на дочь, будто ее вообще здесь не было. — Я же поняла, что у нее какой-то там особенный дар. Я всегда знала, что она не простой ребенок, всегда. Но ей ведь всего одиннадцать лет! О ком это она говорит, кто ее попросил, кто они такие? Чудовища? Феи? Привидения? Неужели они не знают, что нельзя просить одиннадцатилетнюю девочку уходить из дома на всю ночь?

Мейв сделала большой глоток и со стуком поставила чашку на стол.

— Мейв, — спокойно сказала Отам, — боюсь, я тоже не знаю, кто они и что они. Могут быть всем, чем угодно. Я знаю одно: они никогда и ни в коем случае не причинят Мэгги ни малейшего вреда. Кто бы они ни были, они очень уважают ее. И прошлой ночью им крайне нужна была ее помощь.

— Ты хоть сама понимаешь, что за бред ты несешь? — Мейв была слишком возбуждена и уже не выбирала выражения в присутствии дочери.

— Вполне, — искренне ответила Отам. — Тем не менее так оно и есть. Все, что она говорит — правда. Но впредь она не будет покидать постель по ночам, — повернувшись к девочке, строго сказала Отам. — Никогда. Больше никаких секретов, никаких уходов тайком, Мэгги. Уходить можешь только в часы отдыха, когда ты играешь. Ни в коем случае во время занятий в школе. Ты сейчас живешь в этом мире и принадлежишь ему. Усвоила?

— Но это было очень важно, — защищаясь, сказала Мэгги. — Раньше я никогда не уходила тайком. И школу мне пропускать нельзя. Это же как бы просто невозможно. Это не пятидесятые, сами знаете.

Отам засмеялась.

— Ну ладно, сегодня ночью у тебя было важное дело. Но ты должна объяснить людям, особенно маме, что происходит. Ты же не хочешь, чтоб она с ума сходила от беспокойства?

Мэгги покачала головой, и Отам с серьезным видом повернулась к ее матери.

— Мейв, мне кажется, я все поняла. Это была Пайпер Шигеру. Она обрела свободу. Это ее Мэгги ночью провела туда, куда ей надо, правильно, Мэгги?

Сверкая огромными глазами, Мэгги кивнула.

— Она еще плохо знает тот мир и не могла пройти самостоятельно, — сказала она.

Мейв с недоверчивым лицом пыталась осмыслить то, о чем ей толкуют.

— Если я правильно поняла, Пайпер Шигеру, эта смертельно больная писательница, переселилась в тот мир? И Мэгги, моя дочь, отправила ее туда?

— Да, — хладнокровно ответила Отам.

— Так вот оно что! — Мейв зловеще посмотрела на Отам. — Значит, так, моя дочь ведет ненормальный образ жизни. Не ходит в колледж. Только шныряет туда и сюда, в какую-то мифическую страну, а когда мы все ей осточертеем, она возьмет и останется там навсегда.

Ком в горле заставил ее замолчать.

— Нам не дано знать, что всех нас ждет в будущем, — сказала Отам и положила ладонь на руку Мейв. — Я долго думала, почему Пайпер решилась на такое. Мне кажется, я поняла. Своим уходом она хотела дать нам веру в чудесное. Заставить нас изменить наше отношение к невозможному, невероятному.

Мэгги смотрела на мать, а та смотрела на Отам.

— Тебе продемонстрировали нечто из ряда вон выходящее, — продолжила Отам. — Ты должна радоваться такому счастью, а не отталкивать его от себя.

Убежденность Отам, ее оптимизм и отношение к будущему произвели на Мейв сильное впечатление.

— Веру, говоришь? — спросила она. — И этого достаточно, чтобы я все поняла?

— Да, — ответила Отам. — Этого достаточно, вполне достаточно.

На следующее утро осиротевшее семейство Шигеру собралось за столом. Всем было понятно, что Пайпер ушла навсегда. Никто не плакал, плакать они будут потом, но все болезненно переживали горечь утраты, каждую минуту сознавая, что все теперь происходит в доме не так, как было прежде.

Наконец Уилл прокашлялся:

— Я обещал вашей матери, что… Она сказала вам, что способна уходить… куда-то там в иные миры. Может быть, так и произошло.

Уилл старался говорить беспристрастно, но слова звучали фальшиво и неубедительно.

— Мне кажется… что я должен сообщить вам еще кое-что… ваша мать говорила мне, кстати не так давно, что не желает, чтобы вы видели, как она умирает, не хочет причинить вам горе. Врачи дали нам понять, какой ее ждал страшный конец. И она не хотела, чтобы вы это видели, и сказала… в общем, буквально следующее: она любым способом доберется до воды и…

— Ты думаешь, что она покончила с собой, так, что ли, папа? — сердито спросила Сильви. — Ты что, серьезно так думаешь?

— Я думаю, что это возможно, не больше и не меньше. Она чувствовала себя такой беспомощной, Сильви.

Уилл наклонился, чтобы взять дочь за руку, но Сильви отдернула ее.

— Она чувствовала, что теряет власть над своим телом. И может быть… да, может быть, она захотела как-то вернуть эту власть и закончить жизнь на своих условиях. Если это так, я считаю, она совершила очень мужественный поступок.

Сильви выпрямилась на стуле и стала казаться выше, а также гораздо старше и мудрей, чем это было всего день назад. Да, она совсем переменилась, об этом говорил ее спокойный и ровный тон.

— Мама не сошла с ума. Она никогда, никогда не обманывала нас, даже с добрыми намерениями. И если она сказала, что может отсюда отправиться в некое иное пространство, пускай кое-кому это покажется чепухой и полным бредом, я ей верю и считаю, что так оно и случилось. Она никогда в жизни нас не обманывала, — повторила Сильви. — И еще я верю в то, что мы тоже когда-нибудь сможем попасть туда и встретиться с ней, пускай она уже будет немного другая, но я обязательно попробую сделать это.

— Но как, Сильви? — спросил Уилл со смешанным чувством раздражения и сочувствия. — Как ты собираешься это сделать?

— А мы спросим Отам. Она наверняка знает, — тихо сказала Сайбан.

Уилл и Сильви живо обернулись к девочке. Оба на минуту совсем позабыли, что она тоже сидит рядом. Сильви даже удивилась, услышав ее голос.

А Уилл вдруг с горечью понял, что потерял не только жену, но в некотором смысле и маленькую дочь. Он-то надеялся после смерти Пайпер переехать с девочками куда-нибудь в другой город и начать новую жизнь, в которой не будет тягостных воспоминаний. Теперь он понял, что этому не бывать. Уж эти девочки никуда из Авенинга не уедут.

Три человека сидели вокруг стола на твердых деревянных стульях; их объединяла кровь и совместно прожитая жизнь. У их ног лежала спутанная нить, которая связывала их вместе. Как нелегко распутать эти узлы, совсем свежие и на диво крепкие! Чтобы продолжить жизненный путь, им требовался новый компас: каждый из них понимал, что без Пайпер они пропали. Что бы ни думали они о том, куда она ушла от них, эти мысли каждый держал при себе, затыкая ими кровоточащие раны, полученные от потери близкого человека. По большому счету каждый из них был одинок. И маленькая Сайбан, чувствуя это и не в силах более удерживать в себе горе, опустила голову на стол и заплакала.