Когда Трейси проснулась, Мамочка сидела на краешке ее матраса.

– Я приготовила тебе теплое молочко, – сказала она, и Трейси улыбнулась: пар от молока приятно согревал лицо. – Вчера ты была просто умницей. Неужели совсем не боялась?

– Чуть-чуть, – призналась девочка.

– Прежде чем начнем новый день, нужно поблагодарить Всевышнего за то, что Он вчера о нас позаботился.

Длинные волосы укрывали плечи Мамочки, и Трейси подумала, что распущенные волосы ей очень идут. Девочка вылезла из-под одеяла, радуясь, что научится правильно разговаривать с Богом и не заболеет. Сделав глоток, она поставила кружку на пол у матраса. Вспомнилось платье для церкви, и хорошего настроения как не бывало.

– Мамочка, – Трейси коснулась рукава и невольно восхитилась, до чего же мягкий свитер, – Мамочка, я замерзла. Можно помолюсь в обычной одежде?

Девочка ожидала, что Мамочка расстроится. Но та лишь прижала ладонь к ее лбу.

– Жара нет, – объявила она и коснулась губами лба Трейси. – Нет, ты прохладная, как ручеек. – Мамочка запустила руку под одеяло и потрогала ножку девочки. – Да ты ледяная! У тебя ледяные ноги! – засмеялась она, быстро отдернув руку, и Трейси захихикала. – Значит, правильно я принесла тебе носки! – Мамочка подняла носки над головой – таких пушистых Трейси в жизни не видела – и положила на одеяло.

Девочка схватила их, прижала к щеке.

– Обожаю!

– Раз ты вчера была умницей, а сегодня превратилась в айсберг, можешь молиться в обычной одежде.

Трейси нырнула под одеяло, натянула новые пушистые носочки, потом переоделась в вещи, которые Мамочка подарила в прошлый раз. Водолазка оказалась тесновата, а свитер великоват, да еще с пятном, похоже, от кетчупа, но Трейси ничуть не огорчилась: свитер был красный, ее любимого цвета, а вельветовые брючки – в тон Мамочкиному свитеру. «Под цвет!» – порадовалась Трейси, взяла кружку и допила тепловатое молоко.

– Может, сегодня ненадолго на воздух выйдем, – пообещала Мамочка.

У Трейси вспыхнули глаза.

– Правда?

– Правда, – заверила Мамочка. – У меня сегодня дела. Сперва мы выйдем на улицу, потом я кое-куда сбегаю.

– Можно мне с тобой? – взмолилась Трейси.

– Прости, солнышко, но сегодня нельзя. Дела у меня скучные, утомительные. Да и токсинам лишний раз подставляться не хочется. Опасны даже прогулки с играми, но они хотя бы того стоят, а из-за скучных взрослых дел рисковать ни к чему. – Мамочка подошла к столу и выложила бумагу для рисования, карандаши и начатые рисунки Трейси, чтобы девочке было чем развлечься в ее отсутствие.

Девочка решила не настаивать.

– А ты не заболеешь? – спросила она.

– Я большая и здоровая. Я не слишком рискую, но жить в том мире постоянно точно не хотела бы. – Мамочка достала из сумки яблоко, разрезала и протянула Трейси. – Нужно принести еду и побольше теплых вещей для тебя.

– А где ты берешь вещи? – полюбопытствовала девочка.

– В разных местах. Есть люди, которые отдают одежду… ну, тем, кто небогат. Еще у меня есть друзья из парка и других мест, они тоже отдают нам ненужные вещи.

– А еда у нас откуда? Ты не работаешь, папы у нас нет. Как же мы покупаем еду? – не унималась Трейси.

Мамочка стиснула ногу Трейси и заговорщицки зашептала:

– Ни о чем не беспокойся, ладно? У Мамочки есть друзья, они дают кое-какую работу. Еды нам всегда хватит, тем более есть места, где ее можно добыть.

– Ты, что, крадешь еду? – удивилась Трейси.

– Конечно, нет! Мама учила меня, что воровать нехорошо. Ты тоже не воруй, это грех.

Завтрак они завершали в молчании. Трейси гадала, станет ли она хорошей мамой, когда вырастет, сможет ли защитить детей, да и вообще, станет ли мамой. Чтобы появились дети, нужен папа, так? Трейси рассеянно посмотрела на Мамочкину куртку, небрежно брошенную на матрас, и поняла, что Мамочка вот-вот уйдет и снова оставит ее одну.

Мамочка ушла по делам, свеча быстро догорела, а зажечь ее снова у Трейси не получилось. С каждой секундой становилось все страшнее. Малышка судорожно ощупала стол, надеясь разыскать фонарь, который вроде бы оставила Мамочка, рисунки упали на пол. Вернувшись, Мамочка застала ее в центре пещеры. Сжавшись в комок, Трейси всхлипывала так безутешно, что даже крики не действовали. Она терла виски руками, дергала себя за волосы и раскачивалась как маятник. Потом Мамочка снова ушла и бросила ее в темноте.

Ханна сидела напротив Ньютона в кафе и вспоминала холодный, пасмурный вечер двадцатилетней давности. Казалось, это случилось вчера. Чарли ушел парой месяцев раньше, и с тех пор Ханна жила в вечном ужасе: вдруг он вернется. Днем она то и дело оглядывалась, проверяла, не следят ли за ней, а Ньютон, благослови его Бог, ежевечерне заезжал на ферму, а то и пару раз в день – удостовериться, что у крыльца не стоит машина Чарли. Хотя Чарли ушел по собственному почину, но с его непостоянством мог запросто вернуться. Тем вечером Ханна покормила лошадей, и вдруг заболело все тело – спина, ноги, руки. Срок еще не подошел, и о преждевременных родах она не волновалась, решив, что подхватила вирус. А потому просто приготовила себе чаю и легла в постель, позвонив предварительно Ньютону и сообщив, что плохо себя чувствует и ляжет спать. По вечерним звонкам Бетти и Ньютона можно было сверять часы: супруги настоятельно просили, чтобы Ханна информировала о своем самочувствии, и она ценила их заботу.

В полночь Ханна позвонила им снова. Ньютон и Бетти примчались минут через десять. Что делать, не знал никто: Ньютон не видел, как рожала жена, а Бетти накачали обезболивающими. Ньютон расхаживал по спальне, убеждал, потом умолял Ханну поехать в больницу, но она отказывалась. Вдруг Чарли узнает про ребенка и заберет?

Боль не стихала несколько часов. Ханна заходилась криком, а Ньютон так отчаянно стискивал голову, что Бетти волновалась за него почти так же, как за Ханну. Впрочем, она знала: ее муж – человек сильный, он выдержит. Ханна корчилась от чудовищной боли, ее словно терзали две огромные ручищи. Она тужилась, и тужилась, и тужилась, но ребенок не выходил. Силы таяли, Ханне хотелось умереть, чтобы отпустили адская боль и страх перед Чарли.

Бетти вытирала Ханне лоб, массировала плечи, подбадривала. Ньютон снова и снова говорил о больнице, убеждал обратиться к врачам. Ханна наотрез отказалась, и Карр, поняв, что ничего не добьется, стал ее союзником: дышал и потел вместе с ней, рассказывал байки, шутил – что угодно, только бы отвлечь от невыносимой боли. Вдруг схватки прекратились. Ханна задышала ровнее, Ньютон тоже. Все трое уставились на Ханнин живот в ожидании новых схваток. Казалось, они ждут несколько часов, хотя пролетели считаные минуты. Ньютон положил ладонь на ее живот и беззвучно зашевелил губами. «Молится», – догадалась Ханна. Потом ее словно в поясницу пнули – Ханна взвыла так громко, что наверняка разбудила коров на окрестных пастбищах. Она выгнулась дугой, потужилась изо всех сил, и ребенок вышел ножками вперед. Ньютон заранее надел перчатки, в руках держал одеяльце, а на пол побросал подушки. Он поймал девочку, завернул в одеяло и осторожно протянул Ханне. Ньютон слышал первый вдох малышки и последний, тем более они слились воедино. Девочка была хорошенькая, с каштановыми волосиками, ангельским личиком и костлявым тельцем. Ручки и ножки висели, как у тряпичной куклы. Десять пальчиков на руках, десять на ногах – Ханна пересчитала все, – на каждом пальчике крошечный ноготок. Красивая, но родилась слишком рано. «Не в свое время, – сказала себе Ханна, – или, наоборот, в свое».

Ее ладонь накрыла теплая рука Ньютона, и Ханна вернулась в настоящее. Да, они сидят в кафе.

– Ханна! – позвал Ньютон.

Она заморгала, прогоняя воспоминания.

– Извини. – Она вытерла слезы.

Пастор Летт ехала знакомой дорогой и понемногу успокаивалась. Она вспоминала, как они с Родни росли, как заботилась о брате с первых дней его жизни – как о собственном сыне. Мать сразу сказала: Родни она родила для нее, Карлы, чтобы скучно не было. Пастор Летт относилась к своим обязанностям очень серьезно. Она защищала брата от соседских детей, учила читать и писать, хотя порой это казалось ей пустой затеей. Родители постоянно называли Родни обузой, и, перебравшись в Бойдс, она забрала его с собой. Совсем молоденькая, чуть за двадцать, она взвалила на себя огромную ответственность. И Карла, и Родни знали, что он полностью зависит от нее. И Родни не нравилось лишь то, что у сестры есть дела помимо заботы о нем. Несколько лет он не мог привыкнуть, что сестра много времени проводит в церкви, оставляя его одного. Толпы Родни боялся, даже среди прихожан в церкви нервничал и с большей охотой сидел дома. Пастор Летт не без труда выводила его на улицу, знакомила с соседями, помогала освоиться. Сперва получалось плохо – не раз и не два Родни убегал в дом, сводя на нет усилия сестры. Карла не отчаивалась, она понимала, как важно научить брата общению, и со временем почти победила его страх.

Больше всего Родни нравилось гулять до окружного магазина. К Джину с Иди он прикипел мгновенно и им очень понравился. Пастор Летт показала брату самую безопасную дорогу в магазин – через подземный переход под железной дорогой. Она объяснила, что сперва нужно прислушаться, не гудит ли поезд вдали, а сами пути пересекать нельзя. Сперва Родни боялся, не верил, что выберется на поверхность с другой стороны от рельсов, но пастор Летт сумела превратить все в игру. Она пробегала по туннелю, по другую сторону от рельсов прыгала, смеялась, махала руками, потом так же бегом возвращалась к Родни, показывая, что и у него получится.

Пастор Летт поговорила с корейцами о брате, спросила, не возражают ли они против его ежедневных приходов, и пообещала вмешаться при первой же необходимости. Одна жалоба – и Родни перестанет у них появляться. Корейцы так и не пожаловались. Иди полюбила Родни, как сына, заботилась о нем, следила, чтобы он был сыт и доволен. Джин тоже к нему привязался: каждый день в одно и то же время он стоял на заднем крыльце магазина, ждал, когда из перехода покажется большая голова Родни, и окликал его. Корейцы очень выручали пастора Летт. Их забота о Родни позволяла заниматься церковными делами, не слишком тревожась о брате. Пастор Летт знала: Родни в надежных руках, доверяла корейцам и была им очень благодарна, хотя вслух никогда об этом не говорила. В редкие дни, когда Родни не появлялся в магазине, Джин звонил и справлялся о его здоровье.

Она предала Иди и Джина – эта мысль огорчала и злила пастора Летт. Получается, спасая Родни, она невольно обидела многих людей.

Надоело осторожничать! Пастор Летт свернула на длинную подъездную аллею, не тревожась, что ее увидят.

В темную комнатку пастор Летт попала уже взвинченной. С нее хватит, она устала скрываться. Мальчишка пребывал в ужасном состоянии: лицо искажено, безостановочно раскачивается и стонет. Пол каморки устилали рисунки, много рисунков. Пастор видела такое лишь однажды. Она подобрала несколько листков, вгляделась в рисунки: карандашные штрихи были неровными, судорожными, с сильным нажимом.

– Что это?! – испуганно спросила она, чувствуя приближение настоящей истерики. – Что это, что?!

Пастор бросилась вон из каморки.

Господи, что я натворила?!

* * *

Молли без сил лежала на диване, события утра опустошили ее. Она протянула руку, вяло взяла сотовый и набрала номер Коула.

– Привет, дорогой! Во сколько планируешь сегодня вернуться?

– Уже ухожу, раз ты ждешь, – бодро отозвался Коул, и Молли облегченно улыбнулась. – Чем хочешь заняться? Как насчет кино?

– Я на все согласна, главное с тобой побыть, – сказала она, радуясь миролюбивому настроению мужа.

Ответ Коула прервал звонок в дверь. Собаки бросились в переднюю.

– Милый, подожди, я открою.

С трубкой в руке Молли пошла к двери.

– Кто там? – неуверенно спросила она. Ответ ее ошарашил. – Пастор Летт?

– Молли, не открывай! После рассказа Иди я ей совершенно не доверяю! – раздался в трубке голос Коула.

– Все в порядке, милый. Не думаю, что мне стоит прятаться.

Молли прикрикнула на собак и открыла дверь.

Пастор Летт стояла на крыльце. Несмотря на яркое солнце, пальто ее было застегнуто до горла, сверху обмотан синий шарф, а темная шляпа надвинута на самые глаза.

– Можно войти? – нетерпеливо спросила пастор.

– Молли, не впускай ее! – не унимался Коул, но та уже посторонилась, пропуская гостью в дом. – Что она хочет? – послышалось в трубке. – Что ей надо?

Но Молли уже опустила руку с телефоном.

– Пастор Летт!

– Я знаю… что случилось сегодня с вами во время поисков. Я тысячу раз видела такое лицо… у Родни.

«Конечно, видела!» – мигом ощетинилась Молли. Ладони у нее взмокли – подступала паника.

Пастор Летт посмотрела на ее руку, стискивающую телефон, и зашептала:

– Прошу Тебя, Господи, дай мне сил совершить правильный поступок!

Ладонь ее нырнула в карман. Молли невольно шагнула назад. Стелс зарычал, Триггер спрятался за ноги хозяйки.

Пастор Летт вытащила из кармана какие-то листки и протянула Молли.

Пастор гнала машину по улицам Бойдса. Молли напряженно замерла на пассажирском сиденье. В голове ее все крутились злые слова Коула: «Молли, не будь дурой, не ходи с ней!» Она ему тогда ответила еще резче: «Не быть дурой? Еще как пойду!» Она взяла протянутые листки. Это были рисунки карандашом, мрачные рисунки. «Я чувствовала, что она жива!» – бормотала Молли, узнавая на рисунках Трейси. Вот девочка на кукурузном поле, вот она сидит перед свечами, вот идет по темным туннелям. Туннели были изображены узкими трубами, жирно заштрихованными, лишь вокруг девочки сияло что-то наподобие нимба. Молли закрыла глаза: эти рисунки в точности повторяли ее видения.

Машина свернула на знакомую грунтовую дорогу, и Молли взглянула на пастора Летт. Несмотря на ответ мужу, она боялась, до смерти боялась. Они поехали вверх по крутому склону и остановились у старого викторианского дома.

Молли перебрала рисунки, лежавшие у нее на коленях. Дрожащей рукой она вытащила один из листков.

– Посмотрите… – Молли осеклась. – Господи, только посмотрите!

Она протянула рисунок пастору. Та скользнула по листку взглядом, в глазах ее была неподдельная боль.

Молли прижала бумажный ворох к груди – и сердце сразу участило свой стук, ноздрей коснулся острый запах мочи, сырой земли. Страх Трейси смешался со страхом Молли. Пульс все нарастал и нарастал, казалось, еще немного – и сердце не выдержит. И вдруг напряжение спало, будто Трейси оставила надежду, смирилась, поддалась похитителю.

Мамочка ушла по делам, свеча быстро потухла, а зажечь ее снова Трейси не сумела. Когда Мамочка вернулась, перепуганная малышка плакала, скрючившись посреди пещеры. Мамочка принялась кричать, но безутешная Трейси даже слов не разобрала. Мамочка снова исчезла, но вскоре опять появилась и, бормоча молитву, запалила свечу.

Трейси смотрела на свечу, которую так легко зажгла Мамочка. Нужно обязательно научиться этому и больше никогда не сидеть в страшной тьме.

– Можно сегодня я зажгу свечи? – робко спросила Трейси. Она уже несколько раз наблюдала, как это делает Мамочка, и решила, что тоже сумеет.

– Давай вместе попробуем, – отозвалась Мамочка и чиркнула спичкой.

Трейси опустилась на колени и завороженно следила за вспышкой алого пламени. Раздалось негромкое шипение, ее любимая часть, длиной в доли секунды, и сильно запахло серой. Трейси положила руку на Мамочкину, и они вместе зажгли свечи. На сей раз Трейси знала, что сказать. Она стала молиться с Мамочкой. Их голоса легко слились воедино.

Сперва они молились тихо:

– Отец Небесный (Мамочка изобразила удивление, заметив, что Трейси тоже молится), благодарим Тебя за то, что написано в псалме 90, – за то, что живущий под кровом Всевышнего под сенью Всевышнего покоится. Благодарим Тебя за то, что это действительно так.

Что дальше, Трейси забыла и расстроенно смотрела на свои грязные ладошки. Мамочка, широко улыбнувшись, продолжала:

– Спасибо, что можем назвать Тебя нашим прибежищем, нашей защитой, нашим Богом, на которого мы уповаем. Спасибо, что избавил нас от сети ловца и от гибельной язвы. Спасибо, что перьями Своими осенил нас. Спасибо, что под крыльями Твоими нам безопасно. Спасибо, что щит и ограждение – истина Твоя. Благодаря Тебе не убоимся ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы опустошающей в полдень. Благодаря Тебе падут подле нас тысяча и десять тысяч одесную нас, но к нам не приблизятся.

Дальше Трейси помнила: эта часть псалма была у нее любимой. Ее голосок зазвучал громко и уверенно, слова потекли рекой – казалось, она читает стишок, а не молитву.

– Спасибо, что Ангелам Своим Ты заповедал о нас – охранять нас на всех путях наших: на руках понесут нас, да не преткнемся о камень ногами нашими. Благодаря Тебе на аспида и василиска не наступим, попирать будем льва и дракона. Спасибо, что слышишь, когда взываем к Тебе, спасибо, что с нами Ты в скорби, избавляешь нас, прославляешь, долготой дней насыщаешь нас и являешь нам спасение Свое.

Мамочка взяла Трейси за руку, и они хором сказали «Аминь!». Она прижала малышку к себе и крепко обняла. Трейси очень собой гордилась.

Вслед за пастором Молли прошла в конец тускло освещенного коридора. Там была каморка, из которой доносились жалобные всхлипы. Узника Молли уже видела в Картинах: тяжелый, грузный, он сидел на полу и раскачивался, прижав голову к коленям, судорожно стиснув руки. Когда он наклонялся вперед, массивная грудь тянула его вниз.

– Родни! – прошептала Молли.

Пастор Летт взглянула на нее с едва заметным облегчением.

– Да, это мой брат Родни.

– Давно он в таком состоянии?

– Не знаю, я застала его таким утром.

– А он всегда… Ну, раскачивается?

– Только когда у него видения. Но… так сильно он прежде не раскачивался… и не плакал.

По щекам Родни безостановочно текли слезы. Пастор Летт приблизилась к брату, села рядом, обняла за плечи, но Родни словно не чувствовал ее прикосновений.

– Милый, в чем дело? Что случилось? – вопрошала пастор Летт.

Родни не реагировал.

– Солнышко, позволь тебе помочь.

Ответа снова не последовало.

Ни на сестру, ни на Молли Родни не смотрел, раскачиваясь быстрее и быстрее. Молли тоже села рядом, осторожно накрыла большую ладонь Родни своей. Он поднял голову и шевельнулся, высвобождаясь из объятий пастора Летт.

– М-молли, – негромко и без всякого выражения позвал он.

Молли испуганно охнула и отшатнулась. Родни потупился, закачался еще быстрее, но вдруг остановился.

– Родни знает Молли! – тихо и очень серьезно сказал он. – Молли видит картинки. – Родни наклонил голову, словно ожидая ответа. Молли не шевелилась. – Родни видит картинки.

Он медленно поднялся. Молли тоже вскочила. Ростом он был куда выше, и Молли отступила. Мощные руки сжали запястья Молли, ее ладони потерялись в его кулаках.

– Родни знает Молли!

– Это был ты! – прошептала она одними губами.

Она знала это прикосновение, помнила тяжесть этих рук.

– Молли ищет девочку.

Перед глазами Молли замелькали два лица – Аманда, Трейси. Внезапно два образа слились воедино. «Я ни в чем не виновата», – сказала себе Молли, стараясь удержаться в настоящем и не сползти в прошлое. Она мысленно перебрала рисунки – женщина и девочка едят, играют, куда-то идут друг за другом, молятся, стоя на коленях, неумело нарисованные деревья, кусты, трава.

– Кто это, Родни? – сдавленно спросила Молли. – Кто эта девочка?

Родни молча смотрел на нее.

– Я знаю эту девочку?

Родни чуть заметно опустил подбородок – намек на кивок.

– Аманда? Родни, это Аманда?

Родни легонько коснулся ее руки, и Молли тотчас поняла: это не Аманда, а Трейси. Ее взгляд метнулся к пастору Летт.

– Это пропавшая девочка?

Та лишь плечами пожала.

– Не пропавшая! – категорично заявил Родни. – Девочка не пропавшая. Девочка в темноте. Ты их видишь.

– Кого видит Молли? – подала голос пастор.

– Девочку. Мамочку.

– Родни, кто эта девочка? – спросила пастор Летт.

– Молли знает кто! – Родни мрачно посмотрел на сестру. – Карла ничего не знает. Молли знает!

Молли смотрела то на великана Родни, то на его растерянную сестру. Внезапно раздался глухой удар – это Родни рухнул на колени. Молли бросилась к нему. Родни снова закачался и негромко застонал. Молли упала на колени рядом с Родни и закачалась в одном ритме с ним.

– Это Трейси? – спросила она.

Услышав голос Молли, Родни перестал раскачиваться. Он даже не посмотрел на нее – словно окаменел, лишь слезы капали с подбородка. Пауза – и он снова начал раскачиваться. Чуть не плача, Молли нащупала в сумке цепочку, фантик и положила перед Родни. Тот закрыл глаза и замер. И вдруг большая ладонь Родни медленно накрыла цепочку и фантик – не стиснула, а именно накрыла, точно пойманного зверька. Он застонал тихо и страшно, замолкая, лишь чтобы глотнуть воздуха.

Молли понимала: настаивать опасно. Родни отреагирует, но вопрос – как именно.

– Родни, расскажи! – спокойно попросила она.

Родни продолжал стонать. Он поднес фантик с цепочкой к лицу, зажмурился и сделал глубокий вдох. У Молли путались мысли, волнение и страх слились в леденящее душу чувство, которое наверняка испытывал и Родни.

У Родни задрожали руки, он застонал еще громче. Пастор Летт бросилась было к нему, но Молли покачала головой. Стоны превратились во всхлипы, сотрясающие все большое тело Родни. «Все, хватит», – подумала Молли, но тут Родни повернулся к ней и открыл глаза. По его щекам струились слезы.

– Родни! – шепотом позвала Молли.

Он покачал головой, и Молли едва сама не разрыдалась, опасаясь худшего. Родни сунул руки под ладони Молли. Она закрыла глаза и тотчас растворилась в Картине. Таких четких она прежде не видела. Рот наполнил вкус яблочного леденца. Образы мелькали так стремительно, что Молли едва их узнавала: девочка выбирается из-за листа фанеры, темные туннели, глубокая яма, высокая темноволосая женщина и девочка в свете фонаря. Молли ощутила покой и смирение – она уже понимала, что это чувства Трейси. Девочка была всем довольна, и это пугало. Молли услышала стон и поняла, что стонет она.

Родни отдернул руки, Молли открыла глаза и наткнулась на его пристальный взгляд. Картину они видели вместе, она стала их общим секретом. Родни перевернул руки Молли, положил ей на ладони фантик с цепочкой, отстранился и кивнул. Женщина поднялась. Ноги дрожали, и она потянулась к пастору Летт, словно боясь поскользнуться и упасть.

– Я знаю, где Трейси, – прошептала она.