Бегство из Петербурга на Кубань

Революция в России застала меня в рядах Кубанского конного отряда в Персии, на Пенджвинском направлении, в должности временного командующего отрядом. Отряд, по существу, являлся конвоем Великого Князя Димитрия Павловича, который находился в ссылке в Персии по указу Императора Николая II. По возвращении в Россию в 1917 году я был командирован на курсы Николаевской военной академии Генерального штаба, где пробыл до марта 1918 года, перейдя на ее старший курс.

Жить в Петербурге, переполненном отрядами большевиков, красными матросами, видеть расстрелы жителей города, грабежи и т. д. стало невмоготу, а между тем с юга доходили до меня слухи, все яснее и яснее, о генерале Корнилове и об организации им Добровольческой армии.

Пустив в ход все способы и средства, вместе с 30–40 слушателями академии, достав кое-какие документы для поездки домой на Кавказ, получив отдельный вагон четвертого класса, мы 1 марта 1918 года пустились в неизвестный путь. Ехали недолго, под видом, конечно, «товарищей», так что наш вагон охранялся красноармейцами. Нас повезли сначала на Царицын, а оттуда через Лиски в Ростов-на-Дону. В Донской области, по слухам, уже происходили восстания. По пути я так и не выяснил, где происходят формирования добровольческих частей. Оставаться же в Донской области у меня не было в планах, так как я спешил в Ставрополь для устройства моей матери и сестры с детьми, после чего и намерен был принять, как офицер, участие в борьбе с большевиками.

В Ростове наш поезд продержали сутки, так как комендант (красный) станции боялся выпустить его в район станции Уманская, где, видимо, происходили бои (как потом я узнал, между донцами и большевиками). Проезжая на другой день станцию Кущевская, я слышал орудийную стрельбу. Несколько офицеров из нашего вагона в районе станции Кущевская ночью на ходу спрыгнули с поезда, участь их мне неизвестна.

12 марта на станции Кавказская, где я решил перейти на ставропольский поезд, большевиками был произведен обыск в багажном отделении. (Мои вещи находились там, а в вещах неосторожно оставлено было все мое офицерское обмундирование и несколько пар погон.) Открыт был и мой чемодан, достали погоны, и толпа заревела от радости. Я оставался на перроне станции зрителем и, когда толпа начала облаву, разыскивая хозяина багажа, распрощался со своими вещами. В рабочей куртке, пешком, я перебрался с Кавказской на станцию Темижбекская, откуда зайцем доехал до Ставрополя, сохранив ручную сумку.

Прибыл в Ставрополь 14 марта и скромно поселился на квартире моей матери и сестры в глухой части города с садами, скрывшись таким образом от пытливых глаз большевиков. Довольно спокойно в кругу своих родных я прожил до первых чисел мая 1918 года. В станицах ближайших к Ставрополю некоторые казаки узнали о моем прибытии и начали скрытно, ночью, приезжать ко мне — узнать обстановку и поделиться со мной мыслями о происходящем в станицах Баталпашинского отдела.

В средних числах апреля приехали ко мне казаки станицы Барсуковской и увезли к себе. У них пробыл восемь дней, за это время я рассказал станичникам о событиях в России и из казаков, ярых противников большевиков и совдепов, организовал «сидящими» две сотни конного состава (250 шашек).

Большевики, узнав о моей агитации в станице, выслали карательный отряд для поисков, это заставило меня возвратиться в Ставрополь. До этого из Барсуковской я выслал своих агентов в станицы Николаевскую, Екатериненскую, Сенгилеевскую и по хуторам для формирования отрядов. Уже в Ставрополе к 5 мая я получил донесение о том, что по станицам у меня собралось до полутора тысяч казаков, готовых выступить под моей командой при благоприятной для нас обстановке. Я был тогда в чине войскового старшины.

В мае месяце в Ставрополе настали тревожные дни, говорили о боях в районе Торговой; большевики заволновались, спешно приступили к сбору и мобилизации бойцов. Прибывшими с севера матросами во главе с товарищем Яшкиным был сформирован «Горно-морской» матросский батальон (своим знаменем эти матросы считали Андреевский стяг, который носился в голове батальона).

Всем белым офицерам (о моем чине красные все-таки узнали) было объявлено о явке в штаб для регистрации. Долго я уклонялся от явки, но по настоянию моей матери и сестры решил для их успокоения зарегистрироваться и 10 мая явился в штаб красных, где приняли меня удивительно любезно.

Узнав, что я был слушателем академии Генштаба, предложили вступить в Красную армию; все мои отговорки и ссылки на ранения в Первой мировой войне во внимание приняты не были. На размышление мне дано было три дня. Скрыться я уже не мог, так как подверг бы преследованию родных, а единственным выходом выбрал освобождение от воинской повинности по состоянию здоровья (в Европейскую войну я был ранен несколько раз). В этом мне была обещана поддержка со стороны генерала Рослякова, бывшего по принуждению на службе у красных в качестве военспеца.

13 мая меня вызвали в красный штаб и предложили поехать на автомобиле в район станицы Торговой, где тогда происходили бои с отрядами повстанцев. 15 мая красные под Торговой разбиты, и я, вместе с «товарищами», бегу в Ставрополь. 17 мая меня, слава богу, отпускают, а 18 мая получаю, посредством генерала Рослякова, разрешение выехать в Пятигорск для лечения.

Меняю квартиру. Узнав, что я остался в городе, большевики начинают преследование: раза три в одном белье, поднятый облавой и обысками, перебегаю почти весь город к своим родственникам и обратно. Наконец, не выдержав больше, скрываюсь из Ставрополя на хутора Егорлыцкие, где начинаю готовить казаков к восстанию.

Связываюсь с двадцатью станицами, налаживаю почту и ожидаю подхода поближе добровольцев или полковника Шкуро, который, по слухам, оперировал в районе станицы Бекешевской. Под давлением карательных отрядов в первых числах июня переезжаю в станицу Сенгилеевскую и связываюсь со ставропольской офицерской подпольной организацией, которая ставит себе целью захват города.

Организация просит помощи казаков. Для того чтобы сговориться и условиться с организацией, 10 июня тайно еду в Ставрополь.

Знакомлюсь с полковником Ртищевым Павлом (расстрелян во время восстания) и, условившись с ним, что о дне и часе восстания он предупредит, уезжаю на хутор Кавказский и по станицам Барсуковской, Темнолесской, Николаевской и Сенгилеевской, где я уже был, всюду предупреждая о готовности казаков к выступлению. Набираю около тысячи самых надежных казаков, сорганизовываю их в сотни, переезжаю на хутор Кавказский и устанавливаю связь с упомянутыми станицами и Ставрополем. Выжидаю.

Кроме моей организации и организации в Ставрополе, в городе Армавире существовала организация Лабинского отдела, которая 15 июня раскрывается большевиками, и начинаются расстрелы.

Казаки станицы Барсуковской, по собственному усмотрению, нападают на станицу Невинномысскую, терпят неудачу и рассеиваются. В станицах начинается террор красных.

26 июня семья спешно вызывает меня в Ставрополь, здесь узнаю о появлении полковника Шкуро под городом.

Вечером того же дня полковник Ртищев оповещает, что ночью по случаю выхода из Ставрополя некоторых красноармейских частей он начинает восстание. Казаков, конечно, из-за спешки предупредить не представлялось возможным, и я принял участие в нем в качестве рядового. Восстание не удалось, участвовало 270 человек офицеров и молодежи. Больше половины участников погибло. Я чудом спасся и в погоне отсиживался сутки в парниковой печи в саду Глущенко на Гимназической улице, а 28 июня бегу на хутор Кавказский.

К 9 июля с частью казаков под Ставрополем присоединяюсь к полковнику Шкуро, который подходит к городу с полком (1-й Кубанский полк в 1200 шашек).

Из всех этих частей 9 июля 1918 года сформирована под его командой 2-я Кубанская казачья дивизия, в состав которой я вошел с полком из собранных мною казаков, назначенный его командиром.

 

СТАВРОПОЛЬСКАЯ ОПЕРАЦИЯ

Большевики, по существу, не защищали Ставрополь, они просто испугались Шкуро, разбитые им прежде у села Птичьего. Бросив Ставрополь, они бежали к Невинномысской. Преследовать их наши части высланы не были, что дало им возможность прийти в себя и 9–10 июля занять село Татарка в 12 верстах от Ставрополя.

10 июля красные под командой «товарища» Шпака ведут наступление на Ставрополь (два полка пехоты, десять эскадронов конницы, две батареи и четыре вооруженных автомобиля). Наши части это наступление захватило врасплох, так что пришлось выезжать по тревоге.

Дивизия в это время была многочисленная, но 60 процентов ее почти не имело вооружения; правда, было 20 орудий и 4 пулемета; части бойцов были неорганизованны и не сбиты в строю. Первый наш натиск красные не выдержали, «товарищи» бегут, Шпак зарублен, а потом, видя наше расстройство (ошибка командования), снова оправляются, переходят в контратаку, и мы бежим в сам город. Остатки наших частей задерживаются у околицы города и удерживают противника до темноты. Ночью у нас энергичная подготовка, и к утру части в сборе (я легко ранен в правую ногу, остаюсь в строю).

11–12 июля красные безуспешно наступают, берут часть старого форштадта, а в ночь с 12 на 13 июля отходят в Невинномысскую, ибо им в тыл подходит наша конная бригада со стороны Егорлыцкого хутора. Я с полком при одном орудии, 13-го и 14-го, преследую большевиков, занимаю станицу Барсуковскую — в этот день мои разъезды доходят до самой станицы Невинномысской, где после бегства сосредоточились почти все ставропольские большевики. К ним подходит около 3 тысяч человек пехоты и 500 конницы, таким образом, в Невинномысской сосредоточилось около 9 тысяч большевиков всех родов войск.

17 июля красные ведут наступление, занимают Барсуковскую и подходят по Ставропольскому шоссе на гору Недреманную.

Мы занимаем позиции: Лопатинский лес и Острый Курган (1-й Лабинский полк); я с полком — от хутора Польского на Ставропольском шоссе до станицы Темнолесской. При мне одно горное орудие с десятью снарядами.

С 20 по 24 июля ночными атаками и тревогами мы удерживаем красных от дневных операций. Лично я, руководя охотниками в ночных атаках, заставлял красных целыми ночами вести оружейный и пулеметный огонь, а раза два, пользуясь замешательством «товарищей», вскакивал на верхнее плато Недреманной, где немало порубил противника. С отходом нашего левого фланга через Холодную гору противник заставляет нас бросить позиции и перейти на высоты у села Татарка.

27 июля мы прижаты противником к самому городу. Красные наступают по следующим направлениям: село Татарка— Ставрополь, станица Темн одесская — Ставрополь, Золотая гора— Ставрополь — и вводят в бои до 30 тысяч бойцов, много артиллерии и броневиков.

Наши силы: четыре конных полка, два пластунских батальона, Кавказский офицерский полк, три батареи и около тридцати пулеметов. Пополненной дивизией командует полковник Шкуро.

28 июля я остаюсь с полком при двух орудиях защищать город у Мамайского леса со стороны села Татарка, Темнолесской и Золотой горы. К 14 часам красные группируют главные силы на горе Базовой и переходят в энергичное наступление. Конницу противника на правом его фланге, перешедшую на меня в атаку, я с двумя сотнями обращаю в бегство, но под давлением цепи красной пехоты мы постепенно отходим и к 16 часам задерживаемся на опушке Мамайского леса в очень тяжелом положении.

Вдруг замечаем за моим левым флангом пыль, посылаю узнать, кто подходит, и с моим посыльным на рысях подъезжают конные разведчики корниловцев. Радости нет конца. Предупреждаю свои цепи о подходе к нам помощи корниловцев, храбрость казаков удесятеряется, и натиск противника отбивается. Корниловцы разворачиваются, вливаются в мои цепи, атака бегом (не ложась), и враг, бросив все свое имущество, стал поспешно отходить.

С четырьмя сотнями в конном строю я преследую красных до станицы Темнолесской, противник в панике бежит, при преследовании был загнан на Темнолесские кручи, с которых около сотни бросилось вниз и разбилось. Группа красных у села Татарка отступила на гору Недреманную.

С 29 июля до 9 августа я с полком снова занимаю старую позицию у хутора Польского. 9 августа мой полк, утомленный до последних сил, сменяется Кавказским полком; я отхожу в Татарку, отдыхаю, all августа утром выступаю для преследования противника, разбитого 9–10 августа у Старо-Моравской.

К этому времени дивизию принимает полковник Улагай, а полковник Шкуро, с набранными из части дивизии партизанами (главным образом казаками Баталпашинского отдела), уходит к станице Баталпашинской и далее на Кисловодск.

11 и 12 августа мой полк преследует красных до села Сергеевского, получая задачу взять село Александровское. 14 августа на рассвете беру его, а к ночи того же дня отзываюсь в штаб дивизии, находившийся в Сергеевском, где получаю вновь задачу с полком (1200 человек) идти через Ставрополь — Сенгилеевскую на станицу Прочноокопскую.

В это время красные, заняв и разграбив станицу Сенгилеевскую со стороны Армавира, а позже выбитые из этой станицы, с большим трудом медленно отходили на станицы Прочноокопскую и Убеженскую.

14 августа ночью, выступив из Сергеевского, я 17 августа под вечер был в станице Сенгилеевской, пройдя 100 верст. Станица была полностью разграблена, много домов сожжено, и трупы убитых жителей-казаков еще не были убраны.

Мой 1-й Кубанский полк я воспитывал в строгой дисциплине. Грабежей не было, а отучил от них поркой: так, 16 августа перед выстроенным полком были наказаны восемь казаков по 50 плетей за пьянство и грабеж в селе Сергеевском, за то же в Сенгилеевской было выпорото шесть казаков. После этих порок на глазах у всех, во время Гражданской войны до переброски под Новый Оскол, в полку грабеж и пьянство (самогон) совершенно отсутствовали.

Александровский уезд Ставропольской губернии хорошо знал полк, жители всегда с охотой кормили казаков и никогда мне на них не жаловались. Таковое отношение к жителям было заведено не только у меня в полку, а во всех частях дивизии, а главньм противником грабежей был начальник дивизии генерал-майор Улагай.

За время пребывания большевиков в станице Сенгилеевской они натворили массу бед, все было разграблено до кухонной посуды, женщины и девушки изнасилованы. В церкви устроили гульбище и разврат, сгоняя туда днем и ночью женщин. По словам местного священника, на кобылице в церкви, надев на обоих облачение, водили его вокруг амвона, поливая из ведра водой. В станице, где сохраняли в цистернах дождевую воду, как питьевую, цистерны были забиты трупами людей и животных.

18 августа я уже был у Прочноокопской крепости, где получил участок для полка — 5 верст, вверх по реке Кубани. С 18 по 23 августа, занимая участок, я имел три боя, неудачных для красных, два раза мы переправлялись через Кубань и устраивали тревоги в Армавире.

20 августа я, пробираясь со своими охотниками по лесу, наткнулся на двухсот большевиков, купающихся у левого берега реки. Подкравшись ближе, нами был открыт бешеный огонь из 60 винтовок, спаслось человек двадцать красных, да и те были загнаны в город голыми.

26 августа я прибыл в село Сергеевское, а 28-го, внезапным ночным налетом, изрубив до пятидесяти человек красных, занял село Александровское. Сентябрь месяц прошел в боях у сел Петровского, Ореховского и Благодарного.

Заняв Александровское и передохнув, познакомился с жителями этих сел: это все бывшие казаки с казачьими укладом жизни и взглядами, кормили и относились они к нам отлично и всегда помогали в боях.

К 1 октября вся дивизия была переброшена под село Кугульта, здесь произошел 4 октября бой с противником, наступающим от Петровска, — противник разбит. 5 октября красные занимают со стороны Медвежинского уезда село Терновка.

6 октября мы снова разбиваем противника наголову. С полком захожу в тыл, рублю со своими казаками резерв около пятисот человек пехоты, и вся группа красных бежит; преследуем их до села Безопасного (я уже полковник, произведен за боевые заслуги под Ставрополем).

7–8 октября бои происходят в районе Черноморского хутора, а 9 октября красные предпринимают грандиозное наступление со стороны Кевсалы и теснят нас. Я с полком выслан в обход правого фланга красных, выполняю задачу, сбивая противника, начинается сплошная рубка, изрублено 380 «товарищей», взято в плен 900, винтовок 2 тысячи, восемь пулеметов. Поле на 3 версты у села Кевсала усеяно трупами; у меня потерь — убитыми 8, ранеными 22 человека, выбито из строя 25 лошадей, подо мною две лошади убиты и одна ранена.

Беру село Кевсала, забираю огромные склады, запасы и отхожу по приказанию в хутор Черноморский.

Бригадным у меня был полковник Говорущенко, человек храбрый, но неуч в военном деле и совершенно неспособный ориентироваться в бою. Командиры полков всегда работали по собственному образу и опыту, а наш комбриг все ездил за полками свидетелем и только мешал работе своими неуместными замечаниями и заданиями.

10 октября к Джалге выходят наши группы, которые преследуют противника от села Терновка, через село Безопасное. У Джалги идут упорные бои, и под натиском численно преобладающего противника начинается отход.

В помощь им 12 октября высылается наша бригада из Кевсалы с комбригом Говорущенко (1-й Кубанский и 1-й Лабинский полки); 14 октября заняты Малая и Большая Джалга. Я с 1-м Кубанским полком заскакиваю под село Киевское в тыл красных, разбиваю резервы и соединяюсь с 78-м Донским конным полком, наступавшим на село Киевское со стороны реки Маныч. Весь тыл красных попадает в руки донцов, противник бежит к селу Дивному.

15 октября наша бригада спешно отзывается в Кевсалу. Оказалось, что за время, когда мы боролись у Джалги, наши кубанские и добровольческие части, давя Таманскую красную армию по левому берегу реки Кубани, победами вынудили ее спешно отойти на линию станиц Барсуковская — Невинномысская. Оттуда она (до 60 тысяч отборных бойцов) нападает на Ставрополь, занятый прежде слабыми по численности частями под командой генерала Боровского, и Ставрополь 14 октября пал.

Предпринимается операция для взятия Ставрополя из рук красных: со стороны Армавира, станиц Кавказской и Невинномысской наступают генерал Врангель с Конной (Кубанской) дивизией и добровольцы, а для действий с севера подтягивается наша 2-я Кубанская казачья дивизия.

Кубанская область в то время была почти полностью очищена от большевиков, бои продолжались только у полковника Шкуро в районе станиц Бекешевской и Воровсколесской.

Таманская красная армия, обладая большим количеством артиллерии и пулеметов, отличалась в боевом отношении. Состояла она главным образом из иногородних Кубанской области и мобилизованных казаков, но, обремененная огромными обозами с награбленным имуществом и семьями чинов армии, была малоподвижная.

Заняв Ставрополь, Таманская армия окопалась, построив на некоторых участках по четыре ряда окопов и забаррикадировав улицы. До подхода нашей дивизии красные начали распространяться из города до села Михайловского, а своим продвижением на Сергиевское — Александровское части красных выходили в тыл нашему 1-му Полтавскому полку, занимающему участок сел Круговесное — Калиновка.

С большими трудностями мой полк пробивается через село Северное по реке Калаус и присоединяется к дивизии. На марше 20 октября наша дивизия (четыре конных полка, две батареи и батальон пластунов) без боя занимает село Дубовка и разведкой устанавливает присутствие красных в селе Михайловском.

21 октября с рассветом дивизия наступает на Михайловское, командует сам генерал Улагай. Я с полком в авангарде занимаю налетом хутор Пшеничный, гоню конницу противника (около 200–250 сабель) и на их плечах врываюсь на курганы между Пшеничным и Михайловским, но нарываюсь на сильную пехоту противника, занимающую кручи севернее села Михайловского.

Огнем пехоты, артиллерии и пулеметов мой полк отбивается, я получаю контузию артиллерийским снарядом, три пулевые царапины в грудь и теряю убитым коня. Меня подбирают на коня казаки, передовые сотни приходят в замешательство и отступают под натиском присланного в помощь пехоте конного полка красных. Скачу, несмотря на ранение, к своим двум резервным сотням, перехожу с ними в контратаку, задерживаю конницу красных и укрепляюсь на курганах.

К этому времени подходит вся наша дивизия и маневром на правом фланге противника очищает Михайловское. С полком, под вечер, занимаю Ставропольские хутора на реке Ташле. Красные, однако, удерживают южную часть села Михайловского. На ночлег меня отзывают на хутор Пшеничный, иду через Михайловское, думая, что оно очищено полностью, и ночью на улицах села в течение часа веду бой с пехотой красных.

Еще интереснее был случай с моим разъездом при этом наступлении. Взвод под командой подхорунжего Аспидова, возвращаясь из-под самого Ставрополя в полк по моему приказанию, в селе Михайловском ужинал в одном доме с полуротой красных, назвав себя бойцами 3-го Кубанского полка, который был у красных, а после ужина, сев на коней и уничтожив половину полуроты красных, присоединился к полку. В эту же ночь сотня 1-го Полтавского полка, оторвавшись от дивизии, забрела в Михайловское и расположилась на ночлег в северной части села; переночевали благополучно, а утром, собирая по селу хлеб, столкнулись в центре села с красными сборщиками хлеба, завязалась перестрелка. Полтавцы, отбив три подводы собранного хлеба у красных, присоединились к своему полку.

22 октября дивизия с рассветом, наступая на Ставрополь, обходит восточнее село Михайловское, которое берется нашей сотней пластунов. Я с полком наступаю в авангарде дивизии, занимаю хутор Нижняя Ташла и выхожу на высоту вокзала города. Дивизия останавливается накоротке и снова продвигается к Ставрополю. Части противника, действующие против добровольческих частей вдоль железной дороги в районе села и станции Палагиада, отбиваются, красные спешно очищают этот район и прячутся в городе; добровольцы подходят к монастырю и реке Ташле.

В частях дивизии большие потери и много заболевших «испанкой». Чувствую себя очень плохо, тревожит контузия под Михайловским, начинается «испанка», но я пока держусь. Хочется ворваться в Ставрополь, чтобы узнать, что с матерью и сестрой, не подозревая, что они пешком выбрались и сидят на станции Кавказская.

23 и 24 октября дивизия ведет усиленный бой у северной окраины города, занимает вокзал. Село Надежда я с полком занимаю дважды, и это село остается за нами; я валюсь с ног, «испанка» берет меня все больше.

27 октября противник усиливается против вокзала и выбивает наших пластунов. 5-й пластунский батальон отступает и бросает вокзал, только лишь потому, что погибают два ведущих офицера батальона — оба убиты. Дивизия постепенно распространяется от вокзала, я, находясь с полком в центре, продвигаюсь вперед к Ставрополю. Занимаю будки железной дороги (Пияненская), атакой спешенных частей полка продвигаюсь к садам северной окраины города. Здесь получаю пулевую рану в правую часть груди — обморок, меня спешно увозят в тыл в село Михайловское, а оттуда в станицу Ново-Троицкую, где я лечусь до 10 ноября.

За это время нахожу мать и сестру с семьей и поселяю их в станице Ново-Троицкой, а сам 11 ноября прибываю в дивизию в село Дубовка, где вступаю в командование своим полком (1-й Кубанский полк к этому времени сошел на состав в 500 казаков).

За время моего отсутствия произошло следующее: с 26 октября по 2 ноября дивизия ведет бои в районе вокзал — Новофорштадт, входит в тесную связь с дивизией генерала Врангеля (1-я Конная Кубанская), действующего на Ставрополь со стороны села Татарка и станицы Сенгилеевской. Части генерала Покровского (1-я Кубанская дивизия) действовали в направлении на Минеральные Воды, а генерал Шкуро (1-я Кавказская казачья дивизия) действовал у Пятигорска и Кисловодска.

29 октября бригада 2-й Кубанской дивизии (1-й Кубанский и 1-й Лабинский полки) врывается в Новофорштадт, но, не поддержанная другими частями, покидает его. Все внимание противника приковывается на участок дивизии, а участок против монастыря (направление добровольцев) усиливается красными за счет других их участков. Беспрерывные, настойчивые попытки дивизии овладеть городом совершенно вымотали противника, но не без ущерба для нас — наша дивизия выбилась из сил, много потеряла убитыми и ранеными.

Как я потом узнал, участок от Новофорштадта до Ставропольского вокзала был главным участком противника, так как направление на село Надежда у них было единственным для отхода. Поэтому он здесь сгруппировал большие части своих войск с артиллерией, а все их обозы находились в нижней части города. Южная и юго-восточная окраины города считались противником второстепенными, хотя и там у них было много частей, но менее устойчивых.

Тревоги и сборы у большевиков бывали ежедневные, а под конец они к 5–6 ноября (взятие города) дошли до полного замешательства. По документам противник решил бросить город, так как, защищая его, понес бы громадные потери. Кроме того, численность противника уменьшалась из-за начала сыпняка и «испанки» — поэтому цель его была группой пробиваться с ярмарочной площади по направлению на село Надежда.

5–6 ноября части генерала Врангеля (бригада под командованием полковника Бабиева) ворвались в город. Тогда весь противник обрушился на нашу 2-ю Кубанскую дивизию и прорвался на село Надежда и Ташла. Дивизия отошла к селам Михайловскому и Дубовскому. Город Ставрополь взят целиком. Противник сгруппировался в селениях Надежда, Старо-Мариевское, хутора по реке Ташле, Спицевское и ведет наступление на села Михайловское, Палагиада, Дубовка, защищаясь в то же время со стороны Ставрополя. Главный натиск красные производят в своем отступлении на нашу дивизию, происходят упорные бои.

11 ноября я из госпиталя (село Ново-Троицкое) прибываю под Дубовку. Выехал в дивизию через станцию Раздвижная, где тогда находился штаб генерала Боровского (2-я пехотная дивизия), но в 3toM штабе мне не могли указать места, где пребывает генерал Улагай. Генерал Улагай — это единственный в своем стиле человек. — Строг, справедлив, до беззаветности храбр, добр, с недюжинным военным талантом. Дивизия под его руководством, по существу, ни разу не терпела поражения, были небольшие неуспехи, но по вине его помощников (комбриги генерал Говорущенко и генерал Шапринский) — ошибка генерала Улагая в их выборе. Сам же генерал Улагай безупречен.

 

ОПЕРАЦИИ У СЕЛА ПЕТРОВСКОГО

12 ноября со стороны Ставрополя на красных произведен натиск, и они отходят, как я указал выше, на нас. Дивизия вначале отходит на село Палагиада, а потом на село Московское, где до 18 ноября идут упорные бои.

18 и 19 ноября мы переходим в энергичное наступление с обходом правого фланга красных, разбиваем их и занимаем село Тугулук, одновременно с частями 1-й Конной дивизии, наступающей со стороны Ставрополя. В Тугулуке набираем много трофеев и массу пленных. Противник бежит на села Кугульта — Благодатное и к 20 ноября занимает фронт: села Кугульта — Благодатное — Константиновское — Спицевское — Бешпагирское.

С 20 ноября я командую бригадой; с бригадой наступаю от села Кугульта, конной атакой занимаю село Кугуты (или Константиновское). Рядом со мной на Константиновское наступают части 1-й Конной дивизии генерала Врангеля. Ночь застает меня на позиции севернее села. 1-я Конная дивизия ночует южнее села.

21 ноября с рассветом, по заданию начдива генерала Улагая, я с бригадой перехожу в энергичное наступление в направлении села Николина Балка, конной атакой сбиваю противника, короткая рубка, и он бежит главными силами на село Петровское. С бригадой преследую красных до самого села, у них паника, обозы бросаются вверх по реке Калаус. Их части, защищающие село Константиновское, бросают позиции и бегут в горы, между Петровским и Донской Балкой. 1-я Конная дивизия занимает село Константиновское, а я, оставляя наблюдение по реке Калаус, отхожу к своей дивизии.

22 ноября 1-я Конная и 2-я Кубанская дивизии сводятся в Конный корпус, комкором назначается генерал Врангель. Штаб корпуса в селе Константиновском. Противник с рассветом ведет наступление и занимает хребет к северу, где останавливается. Обе наши дивизии наступают: 1-я в направлении на горы между селами Донская Балка — Петровское, а 2-я — на село Николина Балка. Наша дивизия, поравнявшись с хребтом, занятым противником, поворачивается тремя полками направо; из Кугуты ночью к нам подошел 2-й Офицерский полк полковника Шинкаренко в направлении на Николину Балку.

Продолжаем свое движение по реке Калаус, наша артиллерия (три батареи) выезжает на позицию и открывает огонь, три полка бросаются в конную атаку, имея два полка в боевой линии в резерве. Противник не выдерживает, бежит, и мы к вечеру этого же дня занимаем село Петровское и высоты на север от села. За противником все же остается восточная часть Петровского и хребты к югу от села. 1-я Конная дивизия занимает хутора на реке Калаус, между селами Донская Балка и Петровское, штаб комкора остается в селе Константиновском.

Наступает ночь. Противник был предыдущего дня совершенно потрепан, а начальник их штаба потерял всякую связь с частями, так что ночью в мое сторожевое охранение прибыл эскадрон красных, разыскивая штаб своей бригады. Из эскадрона успело уйти несколько человек, а остальные с командным составом были перебиты. В эту же ночь большевистский ординарец из села Донская Балка привез донесение в штаб дивизии о неустойке противника на левом фланге.

С 22 на 23 ноября красные нам наделали много хлопот. В селе Константиновском на широких началах был размещен штаб корпуса и находился комкор генерал Врангель. Все это охранялось одной сотней казаков. Конечно, после наших совместных успехов все спокойно спали, без особого наблюдения. Этой оплошностью воспользовался противник.

Перед рассветом на Константиновское, со стороны села Спи-цевского, напал «товарищ» Кочергин с полком. Сотня сбежала, красные похозяйничали в селе часа два, уничтожили обозы, лазарет, порубили человек шестьдесят из охраны штаба корпуса, но по тревоге были отбиты одним из полков Конной дивизии.

23 ноября мы, наконец, занимаем все село Петровское. В этот день мне с бригадой пришлось много поработать. На рассвете было получено донесение от моих разъездов о движении пехоты противника (численностью около дивизии) со стороны села Большие Айгуры на Петровское. Я с бригадой был выслан на высоты севернее села, где, выбрав позицию, скрыто разместил людей.

К 11 часам правофланговый пехотный полк красных (8-й Таманский) проходил мимо меня, частью спустившись к селу Петровскому. Выведя бригаду, я атаковал с фланга и тыла противника, атака была неожиданна для красных, рубка «накоротке», и весь полк с командным составом (всего 1580 штыков) я беру в плен, 21 пулемет и все их имущество достается нам. Вся остальная пехота красных, увидев это, бежит, я преследую и захожу в тыл красным, занимающим позиции против 1-й дивизии, и здесь «товарищи» бегут.

К ночи наше сторожевое охранение занимает линию в 2 верстах восточнее Петровского. Главные силы противника отходят в район сел Благодарного, Медведского, а перед нами к востоку остаются лишь небольшие их конные части. На ночь моя бригада оттянута в село Петровское.

24 ноября, со дня взятия нами Петровского, в селе Николина Балка стоял 2-й Офицерский полк. В боевом отношении полк хорош, но грабеж процветал как нигде, грабили все и у всех. Это и есть главная причина гибели полка — награбили и расползлись в разные стороны; по своему составу этот полк был интернациональным — люди всех наций, званий и профессий. На нашем фронте он был бельмом, но просьбы убрать его подальше не удавались.

К 23 ноября Ставропольская группа красных (три пеших и один конный полк), прятавшаяся до сих пор в селах Дивном, Воздвиженском, пододвинулась к селу Предтеча, а 24 ноября с рассвета повела наступление на село Николина Балка. 2-й Офицерский полк отошел к Петровскому.

23 ноября я контужен (свален вместе с лошадью двумя снарядами в правый бок и голову), и у меня начали отниматься правая рука и нога. Целый день 24 ноября я, как и вся дивизия, кроме передовых сотен, отдыхал, а 25 ноября с рассветом я получил приказание с одним полком (1-й Кубанский полк) наступать по правому берегу реки Калаус и занять село Николина Балка, что мною было выполнено. Весь день провели в бою. Оказалось, что противник в Николиной Балке оставил лишь один пехотный полк, а главные силы его ночью отошли в село Предтеча.

В этот день я воевал лежа на линейке — верхом было не по силам, отнималась вся правая часть тела. Захватил же я село Николина Балка уже ночью при интересной обстановке.

Противник к югу от села занимал позицию с двумя батальонами на правом берегу реки Калаус и с одним по левому берегу. Под вечер под моим натиском два батальона красных побежали на восток, на село Камбулат, не предупредив батальон по ту сторону реки. Бой затих, я остановился в версте от села следить за оставшимся батальоном. С темнотой их батальон снимается с позиции, собирается в колонну и идет в село. Останавливаясь на церковной площади, высылает роту сторожевого охранения в мою сторону, а в это время я с полком уже стоял у крайних дворов на главной улице. Их рота, подойдя к этим дворам, остановилась, и вперед выехал «товарищ» на серой лошади. Подъехал к нам шагов на двенадцать и спрашивает: «Это 13-я рота?» Я отвечаю: «Да, тринадцатая!» — «А что пропуск?» — спрашивает. «Курок!» — отвечаю (пропуск узнал у пленного). «Да, это 13-я рота», — говорит «товарищ» и смело подъезжает ко мне. Около меня стояло человек пять офицеров и казаков. Подъехав к нам, «товарищ» совершенно растерялся, увидев на мне белую папаху, и хотел удрать, но в два счета был окружен, а рота моментально была перебита спешенной сотней нашего полка. Две наши сотни в конном строю бросились на площадь села, «товарищи» не выдержали и после беспорядочной минутной стрельбы бежали в направлении на село Камбулат. Нам достались их обозы, много винтовок на подводах, брошенных на площади. «Товарищ» на серой лошади оказался комбатом, пытался удрать и был убит.

26 ноября нашу дивизию сменяют части 1-й Конной дивизии. Весь фронт сокращается, так как добровольческие части занимают села Сергеевское и Ореховское, а Таманская армия красных главными силами сгруппировалась от Александровского до Благодарного, имея передовые части на линии сел Северного, Калиновского, Грушевского, Медведского.

Ставропольская группа красных имела штаб фронта в селе Дивном, около дивизии пехоты и бригада конницы — в селах Предтеча и Винодельном, меньшая часть у села Киевского. 2-я Кубанская дивизия получает задачу разбить противника у Предтечи и Винодельного и занять село Дербетовка вблизи Дивного, где у них стоял штаб.

Произвожу боевую разведку полком вниз по реке Калаус с целью выяснить силы противника у села Предтеча. Из допроса пленных выясняется, что в селе Предтеча находятся три пехотных полка, два полка конницы, три артиллерийские батареи (12 орудий) и до 80 пулеметов. Красные хотели 27 ноября перейти в наступление на село Николина Балка, занятое прежде нами, но я расстроил их планы.

28–29 ноября наша дивизия в составе пяти конных полков (1-й Кубанский, 1-й Лабинский, 1-й Полтавский, 2-й Кубанский и 1-й Черноморский), 5-го пластунского батальона, при трех батареях, разбивает Ставропольскую группу красных и занимает села Предтеча и Винодельное. Здесь остается штаб дивизии и все части, а я с бригадой преследую противника, занимаю село Дербетовка, где спокойно стою два дня, так как «товарищи» бежали на Дивное и Вознесенское.

2 декабря пехотная бригада противника ведет наступление на Дербетовку с целью отобрать его у нас, между тем их пехоту обходом мы разбиваем и гоним до самого села Воздвиженского.

3 декабря возвращаюсь в Дербетовку, 4 декабря меня сменяет 2-я бригада и я отхожу на отдых в штаб дивизии (в село Винодельное).

5 декабря красные выбивают из села Дербетовка нашу 2-ю бригаду и за ночь подходят к штабу дивизии в Винодельном.

6 декабря на рассвете вся наша группа атакует противника, разбивает его и берет много пленных и трофеев. Я со своей бригадой преследую красных, арьергардные части противника задерживаются восточнее Дербетовки, но конной атакой мы их сбиваем (пленные, масса изрубленных, пулеметы, орудия и несколько подвод трофеев), и я вновь прохожу село; один полк продолжает преследование до ночи, а с другим полком располагаюсь в селении.

6–7 декабря «товарищи» приводят себя в порядок, а 8 декабря наступают на мою бригаду. Встречным боем я их сбиваю и загоняю в село Воздвиженское на реке Калаус, которое они бросают, а одна сотня лабинцев спокойно ночует на их месте и ест ужин, приготовленный «товарищами».

10 декабря моя бригада сменена 2-й бригадой (полковник Шапринский), а уже 11 декабря ее выбивают из Дербетовки и красные по второму разу подходят к селу Винодельному. Все наши части покидают село, выходят на версту южнее, выстраиваются в боевой порядок; я с бригадой на левом фланге с задачей обойти правый фланг противника и зайти им в тыл.

12 декабря с рассветом красные открывают огонь по селу Винодельному и после получасовой стрельбы с криками «ура!» атакуют его и берут. Они поражены, что нас там нет, два их батальона проходят село на нашу окраину, а один полк, обходящий селение с запада, подставляет мне свой правый фланг. По условленному сигналу (залп батарей) моя бригада переходит в атаку, происходит рукопашная схватка (спешенным боем) с пехотой противника; их центр бежит, наголову разбитый. Трофеи — 1200 пленных, 6 орудий, 30 пулеметов, много винтовок, убитых до тысячи и масса раненых. Село окружается частями моей бригады. Вырвавшись из окружения, остаток красных бежит на Дербетовку, которую я с бригадой к вечеру, по третьему разу, занимаю. Во всей нашей группе убито 25 человек, раненых 120, но много лошадей выбито из строя от штыковых ранений.

Все эти операции окончательно расшатали мое здоровье, а от прошлой контузии правая сторона плохо действовала, лекарств не было. Погода была ужасная, начались морозы, снег с метелями.

До 14 декабря противник бездействует, мы отдыхаем. Вперед двигаться нам нельзя, так как мы зависели от центра нашего фронта, который, в свою очередь, зависел от добровольческого участка фронта (его правого фланга), а там, по-моему, топтались на месте.

15 декабря, по приказанию, отхожу с бригадой в село Винодельное. 16, 17 и 18 декабря противник, получив подкрепление, ведет энергичное наступление (полторы дивизии пехоты, три полка конницы), но снова наголову разбит нашими конными полками между Винодельным и Дербетовкой и бежит на Дивное.

Наша группа располагается: 1-й конный полк в селе Вознесенском и на хуторе по дороге на Дивное, два полка в селе Дербетовка, а остальные в селе Винодельном. За это время устанавливается связь с Кубанской бригадой, действующей у села Киевского, она вместе с нами занимает его и подходит к Дивному.

19 декабря я совершенно сваливаюсь и по приказу еду в отпуск для лечения, где пребываю до 19 января 1919 года.

1919 год. Во время моего отпуска произошло следующее: по всему фронту наши части переходят в наступление на северо-восток, это отталкивает противника, и он отходит по всему фронту. Упорные бои происходят у сел Елисаветинского и Александрийского. Отлично работает наша конница: Таманская армия красных теряет самообладание и в беспорядке уходит на север. Южнее казачьи части берут станцию Минеральные Воды. Из-под села Дивного Ставропольская группа красных разбита и спешно отходит за реку Маныч. У красных развивается страшная эпидемия сыпного тифа, который, к несчастью, переходит и в наши ряды.

В январе 1919 года с боем занимается Святой Крест, громадные трофеи попадают нам в руки. Со взятием Святого Креста этот район поручается 2-й Кубанской дивизии, а 1-я Конная дивизия идет к городу Гергиевску, для операций в Терской области. Ставропольская группа красных, получившая пополнения, начинает проявлять энергию в районе Маныча, происходят бои, где мы снова разбиваем ставропольцев и гоним их за реку Маныч.

19 января я приезжаю из отпуска, а 21-го прибываю в село Прасковья; сюда же прибывает после разведок по селам Свято-крестовского уезда 1-й Кубанский полк, и я его принимаю.

Во время предыдущих операций, до моего отпуска, я командовал временно конной бригадой, оставаясь командиром полка. Со взятием Святого Креста генерал Улагай уезжает в отпуск, дивизию принимает прибывший в моем отсутствии генерал Репников и остается один утвержденный комбриг полковник Говорущенко. Во время операций на город Святой Крест генерал Улагай командовал конной группой.

22 января приказанием по дивизии полки размещаются так:

1-й Кубанский полк в селе Покойном, 1-й Лабинский в селе Урожайном, 2-й Кубанский, пластуны, стрелки и артиллерия в городе Святой Крест при штабе дивизии.

В Святокрестовском районе развивается повальная эпидемия сыпного тифа, казаки сотнями эвакуируются, и никакие пополнения не в состоянии покрыть убыль в частях. Смертность среди местного населения громадная. В селе Покойном тогда умирало по 60–80 человек в день (70 процентов приходилось на мужское население). В наших частях, к счастью, умирало мало, за это время были три смертных случая.

Население сел Покойное, Прасковья, Урожайное и других очень доброжелательно к нам, состоятельное в материальном отношении, собственники больших виноградников и почти все виноделы, всюду отличные фруктовые сады. Жители гостеприимные и хлебосольные, так что, если бы не было эпидемии сыпного тифа, время нашего пребывания в этом районе можно было считать за отдых и сплошное удовольствие. Но присутствие массы вина подрывает дисциплину, части расшатываются, тем более казакам вина дают бесплатно и сколько угодно. Строевые занятия не представлялись возможными, так как грязь, доходившая кое-где и до брюха лошадей, вовсе мешала передвигаться (грязи такой я не видел никогда больше в жизни).

В феврале месяце мне так наскучила эта мирная и безалаберная обстановка, что я просил телеграммой и письмом генерала Улагая, бывшего тогда в отпуску в Екатеринодаре, походатайствовать о переводе меня с полком на фронт; это было почти общее желание всех командных чинов полка. В средних числах февраля моими разъездами в районе селения Солдатского были обнаружены красные. Предпринятая сюда операция удалась на славу, захвачен «товарищ» Кочубей с остатками своей дивизии и штаб 11-й большевистской армии. Взято две сотни конных, две роты пехоты и 20 пулеметов.

Как потом выяснилось, Кочубей (командовавший в Таманской армии конной бригадой) отошел со своими частями на Астрахань, где поссорился с коммунистами и вернулся обратно, но заблудился в астраханских песках. У него погибло до 95 процентов симпатизеров-бойцов, и с жалкими остатками он был мной взят в плен. Сам Кочубей был болен сыпным тифом.

5 февраля спешно был посажен на поезд 1-й Лабинский полк и увезен от нас. Как оказалось позже, он принимал участие в усмирении восстания в Медвеженском уезде Ставропольской губернии. В это время Донская армия защищает область от красных и ведет упорные бои на своих границах, донцы слабеют, и у них начинается отход (1-я Донская армия генерала Мамантова).

 

Тяжелые бои у реки Маныч (1)

20 февраля 1919 года я получил приказание спешно собрать полк и грузиться на железнодорожной станции Святой Крест. Состав полка: казаков 400 человек, лошадей 895, пулеметов 40. Имея в полку массу заводных лошадей, я был в критическом положении. так как при такой обстановке я мог вывести в бой не больше двухсот человек конных. С) возможности такого состояния полка я неоднократно доносил начдиву, но за весь февраль я не получил ни одного казака с лошадью в пополнение.

Узнав, что я с полком буду командирован на Царицынское направление, поджидал пополнение, предварительно выслав шесть офицеров и казаков по станицам, которые подобрали в станицах Невинномысской, Тихорецкой и в Армавире человек пятьсот эвакуированных раньше из-за тифа. Таким образом, полк у меня пополнился до 900 шашек.

2 марта мой головной эшелон в две сотни прибыл, ничего не зная о боевой обстановке, в станицу Великокняжескую, где были размещены тыловые части 1-й Донской армии и астраханцы.

Станица Платовская, станция Ельмут, экономия Пишванова и станица Шаблиевка были забиты тылами и частями донцов и астраханцев, прибывших сюда на отдых. В это же время части нашей армии уже отошли до станицы Двойной, в их арьергарде оставались 2-й Кавказский казачий полк и 9-й Кубанский пластунский батальон. Эти две части кубанцев были отправлены в помощь донцам и первыми прибыли на Царицынское направление, как раз к отходу донцов. Свежие и боеспособные, эти части отходили все время в арьергарде, начиная от Котельникова. Донские части 1-й армии почти что перестали существовать на этом участке, казаки частью разошлись по домам, а частью дезертировали в тыл. Боеспособной была, единственно, дивизия полковника Калинина.

4 марта красная конница «товарища» Думенко, преследовавшая 1-ю Донскую армию от Царицына, отрывается от донцов у станицы Жутово. Конным рейдом обходит левый фланг Донской армии и, пройдя через станицу Платовскую, захватывает Великокняжескую врасплох. Мои части, сгрузившись 3 марта ночью с поезда и принимая участие в отражении противника, конечно, не могли помочь делу, так как все бежало, а в самой Великокняжеской, кроме бесчисленных тыловых частей, находилась Астраханская дивизия и масса артиллерии. Все думали, что арьергард нашей армии под станицей Двойной обеспечивает их полное благополучие. Все бежали постыдно за реку Маныч, а я с дивизионом отошел к Ново-Манычскому.

Противник забрал все обозы, разбросанные вокруг Великокняжеской, почти все перепортил в самой станице, выбил командный состав и команды двух бронепоездов, захваченных на станции, а кроме того, изрубил до трехсот воинских чинов.

Я был задержан по пути у штаба фронта на станции Белая Глина. Командующим фронтом тогда только что был назначен генерал Кутепов. Только к 5 марта я прибыл на станцию Маныч.

В станицах Торговой и Шаблиевке было скопление воинских частей и обозов, признаки неуспеха были налицо, но узнать что-либо подробней и вправду не представлялось возможным, так как каждый передавал такие небылицы, которым трудно было верить. Подъезжая к разъезду Маныч, я наблюдал массу частей и чинов, спешно уходящих в сторону Шаблиевки, и многих, которые прямо брали направление на Ростов.

Между Шаблиевкой и разъездом Маныч поезд остановился; выйдя из вагона, я увидел группу донских штабных офицеров и генерал-лейтенанта, очень пожилого человека с грузинской фамилией, которую не припоминаю. Я подошел к ним, чтобы узнать обстановку. Оказалось, что этот генерал — командующий фронтом со своим штабом. Мне было сказано, что штаб идет в Шаблиевку, что фронта нет, а в Великокняжеской противник.

У разъезда Маныч я высадил прямо на пути оба своих эшелона (четыре сотни и команды, около пятисот человек) и спешно выдвинулся к железнодорожному Манычскому мосту. Встречаю по дороге к мосту бегущих офицеров-донцов, срывающих погоны. Казаки испуганно спрашивали, куда я иду, и, узнав, что иду на Великокняжескую, обрекали меня на гибель. Со стороны некоторых казаков-донцов даже почувствовалась к нам, кубанцам, враждебность. Они говорили: «Пойдите, пойдите — это вам не у себя драться с большевиками, наши вас посекут». С говорившими так мои разделывались, отбирая их оружие.

Выслав от моста разъезды, под вечер я получил донесение, что от моста на 8–10 верст по направлению к Великокняжеской все свободно и боя нигде не слышно. Переправившись через мост и заняв позиции возле железнодорожной будки, я заночевал. На рассвете 5 марта от Великокняжеской начали подходить одиночные казаки-донцы, от которых я узнал, что эта станица занята нашим, прорвавшимся ночью со стороны хуторов Атаманского и Ельмутинского арьергардом 2-й дивизии.

На рассвете со стороны Великокняжеской к нам подошли два бронепоезда с пластунами 9-го Кубанского батальона; на платформах бронепоезда были сложены трупы наших, изрубленных красными. По проходе бронепоезда я двинулся на станицу. В 5 верстах от нее встретил 2-й Кавказский казачий полк (временно командующий полковник Просвирин), отходящий на отдых за реку Маныч. Проходят еще какие-то донские полки от 50 до 100 шашек; дико как-то было смотреть на всех, стремящихся удрать за Маныч. В порядке прошел только 2-й Кавказский полк и две донские батареи.

К 9 часам утра 5 марта я прибыл в Великокняжескую, где познакомился с полковником Калининым на вокзале, забитом трупами; здесь же на столе спал их начдив.

Узнав обстановку, что «товарищ» Думенко отошел на станицу Мартыновку на реке Сал и подходил к станице Орловской, у станции Двойная, я расположился по квартирам у старой церкви. На всех направлениях от Великокняжеской было наблюдение и охранение частей 2-й Кубанской дивизии. Стояли холодные дни, морозы, иногда срывался снег.

До 7 марта я с частью своего полка отдыхал в станице, а за это время подошел ко мне целый дивизион. Прибыл 1-й Лабинский полк с полковником Шапринским и вновь назначенный начальник Великокняжеской группы генерал Глазенап (группа — Карачаевский полк, 2-й Осетинский полк, два Кабардинских полка). Подходит 9-й Кубанский пластунский батальон и стрелковая бригада, набранная из жителей Таганрогского округа, а дня через два подошел 6-й Гренадерский полк. Всего с донцами: 11 тысяч конных, около десяти батальонов пехоты, четыре батареи, два бронепоезда — всеми этими частями командует генерал Глазенап с огромным штабом (в штабе весело, танцы, откуда-то появилось много дам из Ставрополя, дым коромыслом).

8 марта получен приказ, по которому 1-й Кубанский и 1-й Лабинский полки должны выйти вперед и закрыть Великокняжескую следующим образом: мой 1-й Кубанский полк — участок от реки Маныч через зимовник Пишванова — зимовник Безуглова до станции Ельмут (включительно) — восточная оборона станицы. 1-й Лабинский полк — участок станции Ельмут (включительно), слияние двух речек в реку Мокрая Караичева, хутор Каменский, хутор Атаманский, станица Платовская с разведкой до станции Двойная.

8 марта к вечеру участки заняты, а 9-го утром получено донесение о скоплении противника — около полка конницы в зимовнике Греково, пехоты (около двух полков) с полком конницы у станицы Орловской.

Ночью 9 марта от станции Ельмут прибывает батальон стрелков-донцов. Погода стоит ужасная, мокрый снег днем, ночью мороз, а утром туман. Мой полк находился на открытом воздухе, кто смог — ночевал в яслях и водопойных корытах, позамерзали, условия для боевых действий отвратительные.

10 марта противник ведет наступление конницей на зимовник Безуглова и станцию Ельмут. Своими резервами мы разбиваем красных. Я у зимовника Безуглова, лабинцы у Ельмута; красные поворачиваются и бегут на Двойную.

11 марта мои разъезды обнаруживают переброску противйика от Двойной на зимовник Безуглова. В высылке мне в резерв батальона пехоты генерал Глазенап отказывает.

12 марта завязывается встречный бой, так как к рассвету я с резервом выхожу в направление на зимовник Безуглова. Оставив две сотни перед фронтом с двумя орудиями, с четырьмя сотнями захожу в тыл противника, атакую его, и в результате изрублено около двухсот красных, взято одно орудие, 8 пулеметов и 50 лошадей. «Товарищи» бегут на зимовник Пишванова. Я приостанавливаю преследование, так как со стороны Двойной на зимовник Безуглова наступают батальон пехоты и два эскадрона конницы противника. Выжидаю, пока наступающие не заняли зимовник, окружаю их, красные бегут, оставив 90 человек убитыми и 4 пулемета. Мой полк за день теряет одного убитым и пять человек ранеными.

13 марта перестрелка моей разведки с разъездами красных у зимовников Пишвановых. 14 марта обнаруживается передвижение полка пехоты при двух орудиях и трех эскадронов конницы красных от Двойной к зимовнику Ф. Лисицкого. К полночи по моей просьбе прибывает ко мне батальон стрелков 3-го стрелкового полка и сотня карачаевцев знакомиться с участком.

Наш полк совершенно вымотан, казаки и лошади голодные и неузнаваемы от голода и холода. Трижды прошу дать полку день-другой передохнуть, тем более части в Великокняжеской ничего не делали; и только после того, как я донес, что еще немного такой работы и полк станет совершенно небоеспособным, начдив Глазенап высылает вышеуказанный полк и карачаевцев.

15 марта к 10 часам утра, ввиду того что противник занял зимовник братьев Михайликовых, занимая и хребет, который тянется между зимовником Пишванова и речкой Бекетная, — я с батальоном стрелков, с двумя сотнями карачаевцев, с двумя орудиями и двадцатью пулеметами на линейках и тачанках обошел противника справа, зашел ему в тыл и стремительной конной атакой опрокинул два эскадрона, высланные против меня. Забираю два орудия и вбиваюсь в их пехоту, но в это самое время батальон моих стрелков сдается противнику и открывает огонь по мне и по сотням около меня.

Красные приводят себя в порядок и переходят в атаку. Быстро отведя часть к зимовнику Безуглова и присоединив к себе все сотни полка, атакую снова противника, и он окончательно бежит, оставив около 60 человек убитыми и ранеными и пять пулеметов. Взято в плен 12 стрелков, перешедших к противнику (расстреливаются).

Противник терпит неудачу и у станции Ельмут, и его части, наступающие по всему фронту, отходят к станции Двойная.

16 марта меня сменяют карачаевцы, а 1-й Лабинский полк — кабардинцы, мы размещаемся в Великокняжеской. 2-я Донская конная дивизия получает приказание идти к Новочеркасску; пехота и конница 1-й армии действуют между реками Сал и Маныч, в районе хуторов Николаевский, В. Соленый и курорта Три Брата.

17 марта к вечеру высланная разведка доносит, что со стороны зимовников Пишвановых [К сожалению, текст не дает четкого ответа, сколько было зимовников и сколько там было Пишвановых. (Примеч. ред.)] на Великокняжескую наступают от Двойной два батальона пехоты и эскадрон конницы, обе группы имеют артиллерию. Приняты меры: вся наша пехота и артиллерия выводятся на окраины Великокняжеской и занимают позицию.

Подготовлены окопы у кирпичных заводов. Между тем наши сотни из разведки не возвращаются: получено донесение, что они под давлением наступающего противника отходят к станице. Карачаевцы и кабардинцы, почти все, ночью с 17-го на 18-ое отходят тоже в станицу.

В Великокняжеской, переполненной войсками, происходит столпотворение, так как частям даже не отводятся строго районы и все перепутано. Спешно уходит бригада 2-й дивизии на Торговую, жители станицы принимают отход за общий и начинают бежать.

На рассвете 18 марта красные наступают главным образом со стороны зимовника Безуглова. В 13 часов получаю донесся че от командира разведывательной сотни (есаул Савченко), что он отступает и находится в 5 верстах от Великокняжеской. Получив это донесение и не имея никаких приказаний, посылаю адъютанта с донесением в штаб генерала Глазенапа, чтобы узнать, имеется ли у него такое донесение. Адъютант возвратился и доложил, что донесение есаула Савченко получено в штабе, но там еще играют «на пианино» и выделывают «па». Послав донесение есаула Савченко командиру 1-го Лабинского полка, я предупреждаю, что вывожу мой полк с квартир.

Точно в 15 часов начался бой у кирпичных заводов, слышна была пулеметная, ружейная и артиллерийская стрельба, а снаряды красных рвались уже в самой станице. В 15.30 получил приказание спешно прибыть в штаб группы. В штабе полное замешательство, все встревожены. Отдано приказание всей коннице выходить из станицы (моему полку в голове колонны) за высоты, в направлении вдоль полотна железной дороги между Великокняжеской и Двойной. К 16 часам мы рысью выскакиваем из станицы под ружейным огнем противника, чей правый фланг уже доходил до железной дороги у разъезда. Перейдя в намет, я почти достигаю разъезда и занимаю фланговое положение к пехотным частям противника, который осаживает и останавливается.

Я посылаю спешно донесение, в котором прошу усилить меня лабинцами, для действия во фланг и тыл противника. Ответа не получаю.

В это время, по приказанию штаба, лабинцы и Сводно-Горская дивизия (не совсем подготовленная к боевым действиям) растягиваются в цепь вдоль полотна железной дороги и начинают ружейный и артиллерийский бой. Через некоторое время из-за нашей цепи вырываются две сотни карачаевцев, бросаются на пехоту красных, почти доскакивая до нее, цепь начинает волноваться, но горсти карачаевцев, никем не поддержанные и потерявшие многих при встречной борьбе, начинают поспешно отходить назад. На этом замирает все на нашем участке до самой ночи.

Противник, пользуясь этим, энергично наступает на нашу пехоту. Он отбит, снова атакует, и так до самого вечера, а с темнотой на сторону красных перебегает наш батальон Гренадерского полка.

Ночной бой пугает начальника нашей пехоты (генерала, чье имя не помню), который думает, что все погибло, снимает связи с позиции и уезжает за Маныч. Ночью пошел проливной дождь. Я получил приказание прибыть на сборное место конницы на 4 версты позади центра нашей дневной позиции, но дождь и полная темнота заставляют меня остановиться. За ночь почти вся пехота уходит с позиций, и остаются только 9-й Кубанский пластунский батальон и малая часть гренадер.

С рассветом начался бой, и остатки нашей пехоты, выброшенной далеко вперед, чуть не попадают в плен, что принуждает их отступить бегом.

19 марта в 9 часов утра из Великокняжеской отступала на Торговую 2-я бригада 11-й дивизии донцов и по пути случайно обнаружила бригаду красных, которая направлялась к реке Маныч в тыл станице Великокняжеской. Бригада донцов по собственному почину атакует и разбивает конницу противника, гонит ее на зимовник Пишванова, забирает два орудия и восемь пулеметов, возвращается и уходит на Торговую.

Мы отступаем с приказанием отходить за Маныч через Казенный мост (дорога эта идет из Великокняжеской через зимовник Михайликовых, а далее на зимовник Янова). Части сворачиваются и рысью начинают отход, артиллерия отстает по страшной грязи и начинает бросать орудия. Мой полк остается в арьергарде, выделяю три сотни к Торговой для прикрытия пехоты, а с остальными медленно отхожу, подбирая кое-где брошенные пулеметы.

Противник почему-то замешкался, не преследует и только изредка постреливает артиллерией. Пехота красных сворачивается в колонны и идет в Торговую.

Я лично от стыда сгорал и не мог смотреть своим подчиненным в глаза, но все видели, что происходит у нас. Закрыв свою пехоту, подобрав отдельных отставших и прихватив гурты скота и лошадей из зимовников, я переправился через Маныч, где застал все наши части на отдыхе-привале.

Во время всей операции у Великокняжеской с 5 по 19 марта Астраханская дивизия закрывала переправу через Маныч и вела себя так тихо, что все забыли о ее существовании. Переночевав в зимовнике Супрунова, наша бригада (1-й Кубанский и 1-й Лабинский полки) прибыла в село Шаблиевка и в тот же день (20 марта) назначена в резерв фронта. Расквартировалась в селе Екатериненском, где уже стояли гренадеры (около 400 человек) и стрелковая бригада донцов в 350 человек.

20 марта наш фронт занимается следующим образом:

1) правый фланг — Астраханская дивизия, обороняет Новома-нычскую переправу и наблюдает реку вверх до железнодорожного моста;

2) центр — 9-й Кубанский пластунский батальон, две батареи и один бронепоезд занимают высоты левого берега реки Маныч у моста, впереди моста команда разведчиков;

3) левый фланг — от железнодорожного моста до Казенного моста 2-й Кавказский полк с батареей, от Казенного моста до устья Маныча часть 1-й Донской армии, уменьшенная в своем составе на 50 процентов (сведена в корпус);

4) наш резерв — 1-й Кубанский полк, 1-й Лабинский полк (к этому времени прибыл наш комбриг, вновь произведенный генерал-майор Говорущенко), Саратовский конный дивизион из набранных крестьян Саратовской губернии, сводный Гренадерский полк (400 штыков) и 3-я стрелковая бригада (350 человек).

Эти части располагаются в селах Шаблиевка и Екатериненское, Сводная горская дивизия отводится в село Торговое на отдых; туда же идет и генерал Глазенап, который через несколько дней отзывается с фронта. Фронтом начинает непосредственно командовать генерал Кутепов.

Противник группируется, подтянув все свои части к 22 марта таким образом:

• против нашего правого фланга — бригада пехоты и два конных полка, в Великокняжеской — полторы дивизии пехоты и бригада конницы;

• против Казенного моста — один полк пехоты и полк конницы с 40 орудиями.

Несколько слов о других кубанских частях. В Терской области предпринимается поход на Кизляр в направление к Астрахани. В Ставропольской губернии собирается группа генерала Улагая, который, возвратившись из отпуска, назначен ее командиром (группа состояла из частей 3-й Кубанской казачьей дивизии, бригады 2-й Кубанской дивизии, пяти пластунских батальонов и около 20 орудий). Против генерала Улагая действует Ставропольская группа красных и несколько частей Таманской армии, всего около двух с половиной дивизий пехоты с 10 орудиями и дивизия конницы.

Кубанские части здесь занимают переправу через Маныч на село Приютное и села Кистинское и Дивное. Происходят упорные бои.

Несколько раз генерал Улагай дает возможность красным переправиться через Маныч и наголову разбивает их; по его плану бои разыгрываются до второй половины апреля месяца.

На нашем фронте до апреля месяца без изменений — происходят стычки разведывательных частей, бои бронепоездов, артиллерийские перестрелки. Правда, раза два противник имел желание захватить мосты и переправы через Маныч, но всякий раз терпел неудачи и отходил на исходное положение.

К 1 апреля мы отдохнули, лошади подправились и решено было предпринять наступление на Великокняжескую: переправиться через железнодорожный мост и наступать пехотой дальше вдоль полотна железной дороги, а конницей, переправившись там же, обойти станицу с востока.

2 апреля перешли в наступление: пехота по обе стороны полотна, конница на правом фланге — Сводно-Горская дивизия в боевой линии, а моя бригада — 1-й Кубанский полк и 1-й Лабинский полк (назначен временно ее комбригом) с 9-м Пластунским батальоном в резерве.

Вначале наступление шло для нас удачно, но после того, как Сводно-Горская дивизия, попав под артиллерийский огонь красных во фланг, побежала и переправилась в панике снова за Маныч, для нас настал перелом к худшему. Противник по всему фронту перешел в энергичное наступление, наша пехота, не выдержав большого натиска, начала тоже отступать. Обстановка для нас складывалась критическая, так как в тылу у нас единственной переправой назад был мост на Маныче, а красные, преследуя отступающую нашу пехоту, могли подойти к мосту раньше, чем части нашего правого фланга.

Спасено все это было нашей бригадой и 9-м Кубанским пластунским батальоном. В момент, когда пехота (гренадеры, стрелки и саратовцы) начала отступать, пластуны развернулись и пошли неожиданно для противника в атаку на их центр; правее пластунов пехота красных атакована лабинцами. Вместе с пластунами в атаку бросилась конная сотня 3-го Осетинского полка, наша отступающая бегом пехота, увидев атаку, перешла частично в контратаку. Противник не выдерживает натиска и, попадая под ураганный артиллерийский, ружейный и пулеметный огонь, приходит в замешательство и спешно начинает отходить. День уже клонился к вечеру.

Замешательством красных мы воспользовались: конница благополучно переправилась по мосту через Маныч, а пехота задержала «tete de pont» (вход на мост). Противник к ночи, оставив свои передовые части (бригаду пехоты), отошел на Великокняжескую.

В этом бою 1-й Кубанский и 1-й Лабинский полки потеряли: убитыми 55 человек (12 офицеров), ранеными 120 человек (15 офицеров) и 200 лошадей убитыми или ранеными. Потери же всей нашей группы после этой неудачной атаки были: 150 человек убитыми, около 300 ранеными и около 300 лошадей убитыми и обеспособленными.

Во время нашего боя фланговые части у Новоманычского и Казенного мостов демонстрировали переправу, но неудачно. 3 апреля части расходятся по местам их расположения.

С 4 на 5 апреля у железнодорожного моста спокойно, у Казенного моста разъезды красных и их один батальон пробует переправиться, но отклоняется нашим огнем, у села Новоманычского пехота противника сбивает астраханцев и 6 апреля занимает хутор Платовский. Бригада кубанцев, высланная туда, совместными действиями с астраханцами восстанавливает положение — красные уходят снова за Маныч, а кубанцы возвращаются в село Екатериненское.

10 апреля получили задачу, объединив 1-й Кубанский полк, Саратовский конный дивизион (140 человек), 183-й пехотный полк (250 человек) и две конные батареи, занять участок от железнодорожного моста до Казенного моста (включительно).

11 апреля, сменив 2-й Кавказский полк, занимаю участок: от железнодорожного моста до зимовника Кузнецова — саратовцы, их батарея и 183-й пехотный полк, а дальше до Казенного моста — 1-й Кубанский полк и одна конная батарея. В день занятия участка в Донском корпусе слышен бой (как я потом узнал, красные наступали на зимовник Орлова, но были отбиты донской конницей).

12 апреля противник переходит снова в наступление по всему фронту, атакой занимает село Новоманычское и железнодорожный мост. Наши части отходят: астраханцы в село Баранниковское (генерал Зыков), другие от моста в село Шаблиевка, резерв в Торговую.

Несмотря на яростные атаки красных, я с частью конницы удерживаю Казенный мост, а Донской корпус тоже удерживается на месте, хотя у хутора Веселого красные прорывают фронт.

13 апреля центр и правый фланг наших отступают под сильным огнем и давлением красных, которые занимают села Баранниковское и Шаблиевское (Шаблиевка). От меня самовольно уходят саратовцы, пехота 183-го полка, батарея, а конный дивизион отзывается из Торговой. Никаких приказаний не получаю, несмотря на запросы, отбиваю три атаки на Казенный мост. Донцы начинают отход, отдав после упорных боев зимовник Янова и зимовник Орлова, удерживаясь в 5 верстах южнее (Баклановский Донской казачий полк).

14 апреля красные сбивают баклановцев, наступают на меня с севера, атакуют Казенный мост, и я, не удержав позицию, отхожу ночью на высоты к зимовнику Супрунова. Наша пехота отходит в Торговую, а правый фланг красных занимает Новый Егорлык, выбив оттуда астраханцев.

16 апреля в 7 часов утра прибыл ко мне офицер из штаба с приказанием спешно идти в Торговую.

В ночь с 15 на 16 апреля астраханцы и лабинцы наступают на Новый Егорлык, но безуспешно, хотя лабинцам удается забрать в бою две гаубицы и четыре пулемета. С утра красные переходят в наступление и занимают Торговую. Наша пехота совершенно теряет устойчивость, отступает на 10 верст от Торговой, оседлав полотно железной дороги.

Около полудня я подхожу к Торговой с юго-запада, не подозревая, что станица занята противником. Выдвинув вперед головную и левую пехотные заставы (у меня были 1-й Кубанский полк, конная батарея, около 500 лошадей и тысяча голов рогатого скота, взятых мною из камышей реки Маныч), медленно продвигался вперед. Мою колонну, из-за огромного числа лошадей и рогатого скота, большевики издали приняли за большую конную группу и приостановили наступление от Торговой на нашу пехоту, выслав против меня два пехотных полка.

За это время, пользуясь замешательством противника, я сбиваю их сторожевой батальон. С боем отходим к станице Крученской и зимовнику Поздеева, где оставляем под надзором весь рогатый скот. В неравной борьбе вынуждены отойти на высоты правого берега реки Большой Сенной. Красная пехота пробует (неуспешно) меня сбить с высот за полотно железной дороги станции Торговая — Целина. На ночь остаюсь на занимаемых высотах, связываюсь со штабом в селе Крученовалковском, откуда получаю приказание отойти в села Сысоевка и Александрову, куда и прибываю к 12 часам 17 апреля.

17-го и 18-го я с частями отдыхал. Перестрелку вел мой передовой дивизион по реке Большой Сенной. На правом фланге противник занимает село Березовское.

К этому времени группа генерала Улагая в южных течениях реки Маныч разбивает красных и занимает село Приютное, действуя на село Кормовое. Донской корпус отходит к станицам Мечетинской и Хомутовской. Красные свою сильную группу направляют от Маныча на станицу Егорлыкскую в район Торговая— Целина, и туда спешным порядком перебрасывается 1-й Кубанский корпус (генерал Покровский).

Терская область в это время была совершенно освобождена от красных, и там армию принимает генерал Эрдели, который продолжает продвижение к Астрахани. Из Терской области движется к нам 1-я Конная (Кубанская) дивизия.

Организационные формирования Кубанского войска складываются так: генерал Шатилов назначается командиром 4-го корпуса, в этот корпус входят 1-я Конная (Кубанская) дивизия — начдив генерал Говорущенко — и Сводная бригада (1-й Кубанский, 1-й Лабинский и 2-й Кавказский полки) с моим назначением ее комбригом.

Генерал Улагай назначается командиром 2-го Кубанского корпуса. Генерал Покровский командует 1-м Кубанским корпусом, а генерал Шкуро 3-м Кубанским корпусом.

 

ОПЕРАЦИИ У РЕКИ МАНЫЧ (2)

18 апреля в села Сысоевка, Александровское прибыла Черкесская дивизия, сведенная в один полк, и в тот же день мой передовой дивизион сменен и я получаю приказание идти в село Сандата (Сандатовское) для присоединения к конной группе. Выступив 19 апреля и имея ночлег в селе Ивановка, я к 12 часам 20 апреля прибываю в Сандату, куда уже подходила 1-я Конная (Кубанская) дивизия (1-й Екатеринодарский, 1-й Линейный, 1-й Уманский и 1-й Запорожский полки с четырьмя батареями).

Вечером был собран военный совет для выработки плана наступления на Новый Егорлык и далее на Маныч. Всю группу (1-я Конная дивизия, 1-й Кубанский, 1-й Лабинский, 2-й Кавказский полки и Астраханскую дивизию — числом не больше пяти полков) принимает генерал Шатилов.

С рассвета 21 апреля части повели наступление: 1-я Конная дивизия на Новый Егорлык, 1-й Лабинский и 2-й Кавказский полки по берегу реки Егорлык на то же селение, астраханцы и 1-й Кубанский полк оставлены в резерве.

1-я Конная дивизия обходом слева и атакой в лоб спешенными цепями сбивает противника, завязывается в селении уличный бой, но противник переходит в наступление на правом берегу реки Егорлык и теснит дивизию. Меня с полком высылают туда, бросаемся в атаку, красные бегут, очищают село Новый Егорлык и отступают к Манычу, занимая по пути села Баранниковское и Новоманычское. С полком преследую красных, ночью возвращаю Баранниковское, красные отходят на хутор Полтавский и на переправу.

22 апреля красные подступают по реке Егорлык и подходят к переправе через Маныч. На рассвете 23 апреля мои разъезды доложили, что с востока на село Баранниковское идет в колонне батальон пехоты противника. Подпустив его ближе, атакую, больше половины уничтожаю, а остальных забираю в плен.

Через час после этого в том же направлении (видимо, красные не знали, что Баранниковское за нами) показалась группа конных в четыре эскадрона; атакой опрокидываю их и сбиваю в Маныч. Конница теряет половину своего состава убитыми и утонувшими, бросает весь обоз, орудия и прочее. Забираю много пленных, 15 орудий и около 60 пулеметов.

К этому времени ко мне подходит 2-й Кавказский полк, и я с бригадой переправляюсь через Маныч. Оставив 2-й Кавказский полк к западу от зимовника Лисицких для прикрытия слева, я с двумя полками занимаю зимовник братьев Михайликовых и с боя беру зимовник Безуглова. Но, получив донесение от заставы, что под натиском двух полков конницы красных мой 2-й Кавказский полк отходит и переправляется назад через Маныч, возвращаюсь обратно. Перехожу в конную атаку встречным боем, с трудом отбиваю конницу красных, которая отходит на зимовник Пишванова, после чего, на всякий случай, не зная остальных сил красных, перехожу вместе с кавказцами назад через Маныч. Бригада ночует на левом берегу реки. Высылаю усиленные разведки на восток.

21 апреля каша пехота с боем занимает станицу Торговую, а 22 апреля Шаблиевку, но пехота красных остается у железнодорожной? моста на левом берегу Маныча.

22 и 23 апреля перестрелка через Маныч. В село Баранниковское прибывает инженерная часть для постройки моста через Маныч напротив зимовника братьев Лисицких. У противника от Великокняжеской появляется аэростат.

24–25 апреля отдых. К нам прибывает большая группа, собираем: пятнадцать конных полков по 300–350 шашек, четыре конных полка астраханцев (около 900 человек), три терских батальона пластунов (около тысячи человек), 9-й Кубанский пластунский батальон (800 штыков), около 35 орудий и от 10 до 40 пулеметов в каждом полку.

Противник занимает участок левого берега Маныча от Нижне-Манычской переправы до Казенного моста.

В ночь на 26 апреля части подводятся к построенному мосту и с рассветом переправляются в трех местах. По переходе 1-й Кубанский корпус (генерал Покровский), который также направлен к нам, движется на северо-восток через зимовник Курочкина, 1-я Конная дивизия — в направлении к станице Великокняжеской, а я с бригадой на станцию Ельмут.

Противник оказывает упорное сопротивление, но начинает отход к Великокняжеской и дальше на север. Шаблиевская группа нашей пехоты занимает железнодорожный мост, 1-й Кубанский корпус занимает зимовник Лисицких, я с бригадой забираю станцию Ельмут, а Конная дивизия находится в 8 верстах от Великокняжеской. Под вечер 26 апреля энергичное наступление красных, и 1-я Конная дивизия (генерал Говорущенко) оттесняется назад. Пехота красных с бронепоездом принуждают меня отойти до зимовника Безуглова, 1-й корпус остается у зимовника Лисицких. У меня бои тянутся до темноты, потери большие — убитых и раненых в бригаде 128 человек.

К вечеру подтягивается наша пехота, 9-й пластунский батальон занимает участок на берегу реки Кардинной и становится фронтом к Великокняжеской, прикрывая Манычскую переправу, а три терских батальона выводятся до зимовника Пишванова.

Днем 27 апреля мною было обнаружено большое скопление конницы красных в верховьях реки Мокрая Караичевая, а к вечеру она двинулась в нашем направлении. Об этом было послано спешное донесение в штаб корпуса. В ночь с 27 на 28 апреля наша конница заняла следующее положение: 1-й корпус у зимовника Лисицких, Ас-[траханская дивизия (перешедшая за Маныч 25 апреля) у зимовника Курочкина, моя бригада от зимовника Безуглова на восток до верховьев реки Темленной, а левые части бригады до реки Караичевой, 1-я Конная — два полка в боевой линии и два полка в резерве.

С рассветом бой возобновился, пехота противника в три-четыре ряда цепей перешла в наступление, поддержанная бронеавтомобилями, но, не выдержав нашей контратаки, начала отступать. Я снова взял станции Ельмут и Двойная. Под вечер меня с двумя полками оттягивают в резерв. Мой участок занимают 1-я Конная дивизия с двумя полками и терские пластуны.

28 апреля наша пехота с конницей переходят в наступление, пехота красных отходит, но часов около 15, после обеда, появляется внезапно конница красных, атакует 1-й корпус, и он поспешно отходит к зимовнику братьев Михайликовых, а астраханцы бегут к Манычской переправе, но их останавливают. Моя бригада идет на поддержку правого фланга, приостанавливает противника, и я занимаю высоты к северу от зимовника Михайликовых. Ко мне присоединяются части 1-го Кубанского корпуса (2-й Уманский и 2-й Запорожский полки), и порядок водворяется.

Часам к 9 вечера я еду в штаб корпуса доложить положение на фронте. В штабе все спят! Когда я попросил сделать доклад комкору, на лицах у присутствующих «штабчиков» образовалась кислая и насмешливая мина, мне ответили, что комкор спит и его будить не положено. Едва нашли начальника штаба (генерала Генштаба, фамилию, жалко, не припоминаю), который, зевая и не выслушав меня, лег спать. Я спросил, когда у меня будет смена, так как имею приказание, как только приостановлю противника, возвратиться на свои позиции. В ответ генерал сквозь зубы выцеживает: «Надобно вам спать, полковник, а завтра там увидим, ну наверное, будет смена». Обиженный таким невниманием и халатностью, я уехал к бригаде.

На рассвете, узнав, что некоторые части 1-го Кубанского корпуса подошли и стоят в резерве, отправляюсь снова в штаб и требую немедленной моей смены, которую получаю через три часа, после неприятного разговора с комкором, видимо не осознающим нашего положения и своей неприспособленности к командованию. До обеда возвращаюсь в резерв на свое место.

Ночью на 29 апреля на участке 1-й Конной дивизии произошло следующее: конница противника внезапно напала на правый фланг дивизии (1-й Линейный полк), сбила его, полк спешно ушел, а за ним некоторые части других полков. Завязался бой с нашей 1-й Конной дивизией, которая с большими потерями отошла и открыла правый фланг терских пластунов; они были атакованы, и больше половины этих лихих казаков погибло. Атакованы были и части 1-го Конного корпуса, и, к довершению всего, по всем линиям фронта наши части начали отступать и самостоятельно переходить через Маныч назад!

По правую сторону Маныча остаются лишь моя бригада и 9-й пластунский батальон. Пластуны переходят в наступление к станице Великокняжеской, а я разворачиваю бригаду от зимовника Пишванова на север и немного задерживаю красных. Успеха на этом участке мы не ждали. Внезапно получаю приказ спешно отступить на переправу.

На реке творился беспорядок, артиллерия бросала орудия, многие переходили через реку вплавь и т. д. Вся наша группа, наконец, собралась в селе Баранниковском, а позже на всем этом участке не было никаких столкновений с красными. Они не переходили реку, видимо довольные, что нас, из-за бестолкового командования, так легко отогнали от Великокняжеской.

3-й Кубанский корпус, под командованием генерала Шкуро, в это время уже находился в Каменноугольном районе Донской области, и противник на всем участке отступал под натиском Шкуро на север.

2-й Кубанский корпус, под командованием генерала Улагая, разбив Ставропольскую группу, подходил к станице Граббевской, где в первых числах мая разбил конницу «товарища» Думенко, переброшенную с нашего фронта 29 апреля, и отобрал у нее почти всю артиллерию и много пулеметов. Думенко со своей конницей был выведен из строя и появился только на реке Сал в последующих событиях.

С 29 апреля по 4 мая на нашем фронте происходят мелкие стычки и огневая дуэль через Маныч. 3 мая мою бригаду сменяют с переправы, и я отхожу к другим частям, расположившимся в Баранниковском.

Части снова подготавливаются к переходу через Маныч и операции на Великокняжескую. Получаем пополнения. У переправы остается пехота и Астраханская дивизия (пехота на Баранниковское, а астраханцы на Нижне-Манычской переправе), а все остальные намечаются для перехода реки.

В период этой подготовки нас навещает главнокомандующий Добровольческой армией генерал Деникин (с 30 апреля до 1 мая) и осматривает переправы на месте.

4 мая прибывает только что назначенный командующим Кавказской армией генерал Врангель. 1-й, 2-й, 3-й и 4-й батальоны пластунов сведены в пластунскую бригаду и вместе с 1-й пехотной и Сводно-Горской дивизией входят в состав 4-го корпуса (комкор — генерал Шатилов).

5 мая наши части с боем переправляются через Маныч, занимают зимовники Безуглова, Михайликовых и Пишванова. Упорнейшие бои в течение целого дня с противником (две дивизии пехоты, три полка конницы, масса артиллерии и бесчисленное количество пулеметов). Мы все же сдерживаем контратаки красных и к полудню, пользуясь кратким перерывом у противника, переходим в наступление по всему фронту. В 10 верстах от Великокняжеской противник останавливается и занимает всей пехотой позиции фронтом на юго-восток.

4-й Кубанский корпус (без астраханцев) группируется у зимовников Михайликовых и Пишванова, а 1-й корпус занимает зимовники И. и П. Пишвановых, выбросив разведку по рекам Большая и Малая Куберле на восток.

6 мая проходит спокойно, наступления мы не предпринимаем, но ведется усиленная разведка. Противник беспокоится, как потом я узнал, из-за слухов о полном разгроме армии Думенко генералом Улагаем. В это время Улагай уже подходил к станице Бурульской, огибая с востока противника.

Прибывший к нам генерал Врангель, командующий Кавказской армией, решил конницей атаковать противника, для чего наши части (1-я Конная дивизия и моя бригада) по приказу комкора к 17 часам того же дня (6 мая) подводятся к кургану в 4 верстах на восток от зимовника Пишванова, откуда до позиции красных оставалось не больше 3–3,5 версты. Здесь наша артиллерия занимает укрытые позиции, а конница выстраивается в две колонны: первая, боевая, состоящая из пяти полков (1-й Екатеринодарский, 1-й Линейный, 1-й Запорожский, 1-й Уманский и 2-й Кавказский), и вторая колонна, резервная, состоящая из бригады, которой командовал я.

Как только солнце стало скрываться, наша конница (командовал генерал Шатилов) начала наступление, сначала рысью, а потом наметом. Вся артиллерия открыла огонь по красным (из восьми орудий), и в ответ противник засыпал нас ураганным огнем не менее как из 30 орудий. Казалось, что наши не выдержат огня, но конница, перейдя в намет, проскочила эту огневую завесу, артиллерия противника начала стихать. Уже в темноте казаки начали теснить красных, которые спешно отошли к Великокняжеской.

С 6 на 7 мая, точно в 24 часа, я по приказу генерала Шатилова с пятью полками (1-й Кубанский, 1-й Лабинский, 1-й Линейный, 1-й Екатеринодарский и 2-й Кавказский) двинулся на взятие Великокняжеской. Около 4 часов 7 мая я подошел к станице, но наши разъезды доложили, что пехота противника окопалась у кирпичных заводов, а кроме того, правее моей колонны обнаружена бригада красных, направляющаяся на железную дорогу Великокняжеская — Ельмут.

Одновременной атакой карьером с двумя полками на пехоту направо и с тремя полками на окопы была взята станица Великокняжеская, а противник наголову разбит (дивизия пехоты в окопах и бригада пехоты на марше). Взято у противника 20 орудий, 40 пулеметов и 4,5 тысячи пленных. Красные бежали на Ельмут, их преследуют 1-й Лабинский и 2-й Кавказский полки, которые занимают высоты между Великокняжеской и Ельмутом. К 5 часам занимаем всю станицу, достается богатая добыча в боевых припасах и питании.

В 6.30 все пять полков подошли к разъезду перед станцией Ельмут, а в 7.30 на железную дорогу между Ельмутом и Двойной, куда подошли части 1-го корпуса для моей смены, а я отошел в Великокняжескую на отдых.

8 мая через Казенный мост на Маныче перешла Донская конная дивизия и заняла станицу Платовскую (северо-западнее Великокняжеской); почти в то же время генерал Улагай занимает станицу Бурульскую на северо-востоке от Великокняжеской. Таким образом, у нас сложился фронт на большом протяжении: Платовская — Великокняжеская — Двойная — Бурульская.

Погода между тем не благоприятствовала нам, начался период ежедневных дождей, грунт раскис так, что наши обозы и артиллерия двигались не больше 8–12 верст в день, а противник бросал по пути все, уводя лишь живую силу.

После взятия Великокняжеской для нас настали перемены к лучшему; противник поспешно отходил на реку Сал к станице Ремонтной, где намерен был обороняться.

За время боев под Великокняжеской и на Маныче особенно выбилась из сил наша конница, которая, по существу, целую операцию вынесла на своих плечах. Предвиделся поход на Царицын, а кони шли плохо, дожди превратили дороги в сплошную грязь. Но подъем в армии был хорош, и все с нетерпением ожидали движения вперед. Глядя на бодрых своих казаков, после стольких трудных и неблагоприятных для нас условий Манычской операции, наш командный состав был очень доволен. Объяснялось все это общим желанием идти на Царицын.

Во время нашей операции на правом берегу Дона донские части разбивают красных, переходят реку Донец, красные отступают на северо-восток. Каменноугольный район после жестоких боев почти полностью занимается нашими частями (добровольцы и 3-й Кубанский корпус генерала Шкуро), и они идут к Екатеринославу, а еще левее успешно продвигается вперед группа генерала Слащева (7-я пехотная дивизия).

 

Поход на Царицын

По взятии станицы Великокняжеской 7 мая наши части были направлены следующим образом:

• 1-й Кубанский корпус по железной дороге в направлении станция Двойная — станица Ремонтная;

• Сводно-Горская дивизия — станица Иловайская до реки Сал;

• 1-я Конная и моя Сводно-Кубанская бригада в резерве, вдоль полотна железной дороги;

• пехота перебрасывается за 1-м корпусом по железной дороге, где не было разрушения (до Сальского моста путь был цел, сам мост взорван, далее до станицы Котельниково полотно было цело);

• донцы двигались в направлении станица Платовская — станица Мартиновская (река Сал) — станица Каргальская (река Дон).

Резерв, из-за задержки в Великокняжеской, слишком отстал от боевой линии и только 16 мая подошел к станции Котельниково.

Красные никакого сопротивления не оказывали и отступали по всему фронту. По железной дороге и вдоль реки Дон у Каргальской Великокняжеская группа боев не вела, но в это время происходили упорные бои у генерала Улагая (2-й Кубанский корпус), у которого из-за неимоверно трудного перехода пехота отстала, а конница вырвалась вперед.

В районе станицы Атаманской — станицы Эркетинской (на реке Сал) конница генерала Улагая (генерал Бабиев) встретила упорное сопротивление красных, занявших правый берег реки Сал от Атаманской до хутора Нижне-Жиров.

16 мая генерал Бабиев атакой разбивает противника и занимает правый берег реки Сал в районе хуторов Гуреева и Плетнева. Красные отходят в Котельниково. Конница 1-го и 2-го корпусов в тот же день соединяется, занимает с боем станцию и станицу Котельниково. К этому времени подходит вся пехотная дивизия, и астраханцы занимают позиции по высотам в 5 верстах от станицы Гремячей, а 1-й корпус переходит к хутору Кудиновскому на реке Дон.

За время движения до 15 мая Сводно-Горская дивизия в районе хутора Комаров-Кривской наголову разбивает 39-ю пехотную дивизию и бригаду конницы красных, берет большие трофеи, пленных, а более 30 процентов красных, загнанных в реку Дон, тонет. Вся артиллерия и пулеметы забираются. Донцы успешно переправляются на правый берег Дона.

17 мая конница красных внезапно, на нашей половине, атакует 6-ю пехотную дивизию и разбивает ее, астраханцы поспешно отходят в Котельниково, и красные забирают половину нашей пехоты, всю артиллерию и пулеметы в плен. На помощь пехоте спешно прибывает генерал Улагай (с генералом Бабиевым), небольшими конными частями 2-го корпуса подбирают астраханцев и жестоко атакуют конницу противника.

Красные не удерживаются, бросают взятых пленных, орудия и пулеметы и отходят назад. Этим положение восстанавливается, но не прочно, так как к станице Гремячей подходит пехота противника и прочно занимает позицию от Гремячей на 10 верст по обе стороны железнодорожного полотна.

17 мая спешно подтягивается в Котельниково наша 1-я Конная дивизия и моя бригада из хутора Семичного. Наша пехота кое-как приводится в порядок. Конница совершенно вымотана тяжелым и долгим переходом от Великокняжеской с проливными дождями и без правильного корма лошадей, обозы вечно отставали. Транспорт отсутствовал, все обывательские подводы из населенных мест по пути были забраны 1-м корпусом, который поэтому был обеспечен продовольствием, а местное население еще раньше было обобрано отступающим противником. Я лично для своих людей и лошадей получил довольствие после четырех голодных дней, только 22 мая, и то из станицы Нагавской по ту сторону Дона! За продовольствием выслали сами почти две сотни фуражных.

Из-за лишений и неудач в частях начал замечаться упадок настроения. Это было заметно и у командного состава, и особенно при штабах. Настало какое-то зловещее затишье, противник стоял на месте, пехота их опуталась колючей проволокой, а конница сгруппировалась в хуторе В. Яблочный.

Наши части предпринимают наступление 19 мая с тем, чтобы занять хутор. Конница 1-го корпуса идет прямо на хутор В. Яблочный, а конница 2-го корпуса на хутора Дарганов и Пиманов. Между тем наступление красные отбивают, и сами переходят в контратаку, и наша конница сдерживает их с большим трудом.

20 мая от меня откомандирован в состав 1-й Конной дивизии 2-й Кавказский полк, а я с уменьшенной бригадой должен был присоединиться ко 2-й Кубанской дивизии (прибывает ее начдив генерал Репников и комкор генерал Улагай с одной бригадой). Комбригами в дивизии назначаются генерал Говорущенко и я.

В воздухе чувствуется что-то грозное — фронт наш непрочен, и при энергичном нажиме противника у нас начинается отступление. Обозы выводятся из села Котельникова в хутор Наголинский. Пехота противника усиливается подкреплением с Жутовских позиций, где красные по высотам правого берега реки Есауловский Аксай занимают прочную позицию с проволочными заграждениями для защиты от конницы. К вечеру получены сведения, что и в 1-м корпусе наступление окончилось неуспешно для нас. Атмосфера сгущается, настает период нервного напряжения.

Днем в Котельниково приезжает командующий армией генерал Врангель. Уже под вечер я получаю приказание начдива с бригадой спешно выступить в район Лог — Изразихин и произвести усиленную разведку в сторону хутора В. Яблочный и станицы Гремячей. Выступив вечером, ночуем в Логе на прекрасном корму для лошадей и за ночь связываемся с астраханцами, занимающими позицию при схождении дорог от Котельникова и хутора Караичева. Также связываюсь с 1-м корпусом, правый фланг которого занимает позицию в 5 верстах к северо-западу от хутора В. Яблочный.

Конница красных (вновь появился Думенко), занимая позицию против 1-го корпуса, левым флангом обращена ко мне, а позади их боевой линии за левым флангом прикрывает ее еще одна бригада конницы и батальон пехоты.

От моих частей до фланга красных не более 5 верст. Эта местность изрезана глубокими оврагами, а за версту до противника начинается пологий подъем. Ночью обо всем происходящем мною донесено начдиву, высказано предложение, что противника можно разбить ударом во фланг, если он будет предпринимать наступление на части нашего корпуса.

К рассвету 20 мая противник оттянул главные силы конницы к железной дороге позади своей пехоты, оставив на позиции и в хуторе В. Яблочный слабые передовые части. Видя это, наш 1-й корпус переходит в атаку, сбивает передовые части красных и почти обходит правый фланг противника, его пехоту.

Я в это время, спрятав бригаду в глубоком овраге и окружив себя одиночными караульными в скирдах оставшегося сена, наблюдал и ждал приказ из Котельникова, откуда его и получил с тем, чтобы ни в коем случае не снимать бригаду с теперешней позиции и не вводить ее в бой.

1-й корпус после короткого успеха чересчур развернулся и позволил массовую контратаку противника. Подошедшие главные силы конницы Думенко сбивают корпус, который отступает наметом, но потом задерживается на высотах верстах в трех — трех с половиной к северо-западу от хутора В. Яблочный.

Красные дальше медленно наступают на 1-й корпус с охватом его правого фланга, корпус медленно отходит, и противник, не замечая мои части (моя бригада имела боевой состав 1168 шашек), к 19 часам вечера подставляет мне фланг своего резерва (три полка) и открывает тыл боевой линии (два полка).

В 18 часов ко мне спешно по оврагу прибыли генералы Врангель, Улагай и Шатилов, а за ними вслед прибыла еще одна бригада (два полка) 1-й Конной дивизии.

Узнав от меня обстановку, командующий армией спросил, может ли моя бригада атаковать противника и надеюсь ли я на своих казаков, так как от исхода атаки зависит участь всего фронта. Получив от меня вполне определенный положительный ответ, генерал Врангель приказал готовиться к атаке по моему усмотрению. Бригада 1-й Конной дивизии была прислана для занятия моего места, а в случае неудачи я должен был отойти к ней (полковник Муравьев с 1-м Екатеринодарским и 1-м Линейным полками).

Мои полки быстро выстроились, генерал Врангель приветствовал их и пожелал победы! Я объяснил перед строем нашу задачу, указал на строй в атаке и в 19 часов, по оврагам, выступил вперед, а к закату солнца подошел к противнику на версту. Развернув линию взводных колонн, имея лишь сотню впереди левой колонны, бросаюсь в бешеную конную атаку. Красные, спохватившись, открывают убийственный ружейный и пулеметный огонь, но бригада самоотверженно и доблестно налетает на противника, частично спешивается, завязывается рукопашный бой, разбивает красную пехоту на мелкие части, которые бросаются бежать во все стороны.

Я гнал противника почти до 24 часов ночи, зайдя в их глубокий тыл 1-м Лабинским полком, и там захватил полотно железной дороги на Жутово. Лабинцы забрали станицу Гремячую, противник бежал в село Жутово. Мною взято: 800 человек, 12 орудий, 48 пулеметов, изрублено около 300 красных бойцов, моя бригада потеряла в этой атаке убитыми и ранеными 52 человека.

На следующий день утром я закрепляю за собой прежде уже почти занятую лабинцами Гремячую, а к полудню получаю копию телеграммы командующего Кавказской армией генерала Врангеля следующего содержания:

«Екатеринодар Главком из Котельникова.

Б/Н. Б. З. С. Блестящей атакой бригады кубанцев под начальством полк. Фостикова разбита и рассеяна конница Думенко. Вновь ходатайствую о производстве полк. Фостикова, уже представленного за атаку под Великокняжеской, в Ген. Майоры. Котельниково 20 мая HP 053 Врангель».

Ввиду подхода 2-го Кубанского корпуса (генерал Улагай), в составе которого находилась 2-я Кубанская дивизия, я с бригадой причисляюсь окончательно в свой корпус.

Для наступления на Царицын части были распределены таким образом:

1-й корпус (Покровский) западнее железной дороги, исключая последнюю;

2-й корпус (Улагай) восточнее железной дороги, включая последнюю, причем 1-я дивизия восточнее железной дороги, а 2-я дивизия по полотну — фронт шириной 8 верст;

4-й корпус (Шатилов) — армейский резерв.

Пехота противника отступает исключительно по железной дороге под прикрытием броневиков, разрушая при отступлении железнодорожные мосты, будки, стрелки и станции. Борьба по полотну тяжела, броневики и пехота угрожают все время. Нам неоднократно приходилось атаковать их в конном строю, чтобы отогнать.

Дожди и дальше идут, ночуем под открытым небом, части наши не высыхают. Довольствие отвратительное, подвоз из тыла невозможен, все мокнет и гниет от вечной влаги. В частях, несмотря на лишения и потери, настроение еще бодрое — движемся на Царицын, и все уверены, что возьмем его, у всех порыв идти вперед и вперед.

Противник после моей атаки у Котельникова спешно отступил на Жутово, где красные подготавливали прочные укрепления своих позиций с проволочными заграждениями на правом берегу реки Есауловский Аксай. Центр в районах железнодорожных мостов заняла пехота, на флангах конница. К красным подошли подкрепления, пехота Жлобы с артиллерией. Противник решил нам здесь преградить путь, так как это была их последняя позиция, с которой они могли удержать нас перед Царицыном.

21 мая к вечеру наши части подошли к селу Жутову по железной дороге, а фланговые — к реке Есауловский Аксай. 1-й корпус, переправившись через Аксай, подошел к хутору Кумскому.

21–22 мая напряженные бои с фронта и правого фланга на Жутово. 2-й корпус: 1-я дивизия с правого фланга и 2-я дивизия на Кумской, вместе с частями 1-го корпуса.

Противник очень устойчив, на своем правом фланге переходит в атаку, приходится частично отступать к хутору Сазонову. Чувствуется наша слабость в количестве, красные всюду превосходят в несколько раз. Для нас создается рискованное положение, так как противник, держась упорно на фронте, теснит наши фланги, особенно левый, где 1-й корпус совершенно теряет голову, и все это потому, что генерал Покровский (комкор) ведет бои, командуя конным корпусом спешенным, к чему его части не подготовлены. Казаки вообще неохотно дерутся в спешенном строю.

23 мая, ввиду наших неуспешных боев в предыдущие дни, были отданы распоряжения всем частям обрушиться во что бы то ни стало на противника. Общее наступление должно начаться 23 мая. К вечеру 22 мая части были уже на своих местах согласно диспозиции. 1-й Кубанский и 1-й Лабинский полки стали на ночлег в хуторе Наливном. Утром 23 мая сюда подошли 1-й Полтавский, 2-й Кубанский и 2-й Кавказский полки.

С рассветом начался бой на нашем правом фланге — пехота и конные части 2-го корпуса (генерал Улагай) и на левом — генерал Покровский. У противника было замечено передвижение конницы к хутору Кумскому.

Дивизия (1-й Кубанский, 1-й Лабинский, 1-й Полтавский, 2-й Кубанский, 2-й Кавказский полки) была выведена и сгруппирована в овраге к северу от хутора Наливного, противник это заметил и открыл артиллерийский огонь из полевых орудий с правого фланга своей пехоты и бронепоездов, находящихся между селом Жутовом и станцией Гнилоаксайская.

Дивизия была засыпана снарядами, из них два попали по 1-му Кубанскому полку, были убиты знаменщик полка подхорунжий Минин, два трубача, ранено два казака и десять лошадей. На дороге между упомянутыми поселками появился броневик, видимо, это был сигнал для атаки, так как после этого красные перешли в атаку по всему фронту.

Наша дивизия пошла в контратаку — 1-й Лабинский полк в обход правого фланга противника, а остальные части перед собой. Пять раз производились атаки и контратаки наших частей и противника. Конница перемешалась. 1-й Лабинский полк, попав под жестокий ружейный и артиллерийский огонь и атакованный затем конницей красных, не выдержал и поспешно отступил, что подействовало на остальные части нашей дивизии.

Перемешанные части начали отходить, противник обнаглел. Усилием командного состава наши части были приведены в порядок, и атака трех полков (1-го Кубанского, 1-го Лабинского и 2-го Кубанского под моей командой) решила участь боя. Около 14 часов противник смешался и спешно отошел на север.

Бой продолжался до самой темноты, наши заночевали биваком в поле. Частями 2-й Кубанской дивизии взято в плен 800 человек конницы противника, 8 орудий и 3 броневика. Дивизия потеряла убитыми 2 офицеров и 12 казаков, ранеными 4 офицеров и 20 казаков, из строя выбыло около 50 лошадей. Потери противника очень ощутимы!

25 мая к рассвету не вся пехота противника успела отойти от Жутова, и ее отход прикрывали два бронепоезда в районе Гнилоаксайская. Бригаде (1-й Кубанский и 1-й Лабинский полки) было приказано взять станцию Гнилоаксайскую. Бригада разомкнуто подошла к курганам в 2 верстах от станции, по дороге от Кумской противник открыл ураганный огонь из бронепоездов, курганы были изрыты тяжелыми снарядами, и выйти из укрытия не представлялось физической возможности.

Дабы спасти положение, я, взяв с собой три правофланговые полусотни, лично бросился в атаку, противник весь огонь перенес на эту группу. Половина казаков не выдержала, повернула обратно, а остальные, около 50 человек, контуженные, ушибленные (ни одна лошадь не обошлась без падения от сотрясения воздуха от тяжелых снарядов, а сам комбриг три раза переворачивался с лошадью), все-таки захватили станцию, войдя в нее с юга. Здесь я полчаса лежал без сознания, но все прошло удачно, кроме трех офицеров и 25 казаков с поворотными контузиями.

Восемь казаков с подхорунжим при одном пулемете, проскакав станцию, захватили небольшой железнодорожный мост и подложили динамитные шашки в рельсы. Один бронепоезд противника успел проскочить, но другой попал на них, перевернулся, и половина его состава осталась у нас.

Около двух полков пехоты противника, не успевшие вовремя отойти, после занятия нами Гнилоаксайской бежали на северо-восток, но части бригады (1-й Кубанский и 1-й Лабинский полки) и конница 2-го конного корпуса атаками взяли всех в плен. Бригада двинулась вперед вдоль полотна железной дороги и около станции Тингута имела еще один успешный бой с противником, заняла станцию и взяла два орудия и пять пулеметов.

26–27 мая дневка и подход к станции Червленная. 28 мая 1-й Кубанский полк с боем занимает станцию Червленная. 29 мая марш на высоты к селу Ивановскому. Противник занял высоты у села: дивизия пехоты и три полка конницы, все остальные отошли на Сарепту.

С 30 на 31 мая упорные бои 2-й Кубанской дивизии за обладание селом Ивановским. У нас и у противника на этот раз участвовали и аэропланы. 2-й конный корпус после упорных боев занимает Сарепту, взяв большие трофеи.

1 июня упорные бои у станции и села Воропоново. 1-й Кубанский полк первым занимает это село, а позже с бригадой занимает высоты к западу от Царицына, не переходя железную дорогу Садовая — Гумрак. Подходим совсем близко к городу.

Операцией взятия Царицына руководит генерал Шатилов, штабной офицер, но, к сожалению, никакой распорядительности и плана у него нет, части действуют самостоятельно, связь хорошо не налажена, поэтому нет у нас положительных результатов.

1 и 2 июня по приказу командующего Царицынским фронтом генерала Шатилова моя бригада входит в железнодорожный треугольник Царицын — Садовая — Гумрак для разведки укрепленной позиции противника и возможности ее прорыва. Ночью, перейдя железную дорогу, бригада вошла в треугольник, охраняемый тремя бронепоездами у Садовой — Гумрак и Гумрак — Царицын.

Пешие разведчики к утру приблизительно определили силы противника, фронт был определен точно — он шел от железной дороги Царицын — Гумрак до станции Гумрак. Было выяснено, что конница не может прорвать сильную позицию противника с проволочными заграждениями и что для этого нужна пехота или спешенная конница. К утру 3 июня добытые сведения были доставлены в штаб командующего фронтом, который усиливает бригаду присылкой 1-го Запорожского полка, и ничего больше.

Противник между тем уже знал о нашем нахождении в треугольнике и с рассветом того же дня (3 июня) открыл по нам ураганный огонь с трех бронепоездов, который продолжался до темноты. Но, слава богу, он не причинил особого вреда, так как все три полка находились в глубоком овраге и снаряды не ложились в нем, перелетали, за целый день было ранено всего два казака и пять лошадей. (Это свидетельствует о том, что знаниями и умением вести артиллерийский огонь противник особо не овладел.)

В районе станицы Садовой в течение дня слышался бой, но, как потом выяснилось, без положительных для нас результатов. Противник удержал все свои позиции, а в некоторых пунктах переходил в контрнаступление.

В этот день генерал Шатилов показал свою нераспорядительность и полную растерянность. Не было никакой связи нашей группы с группой генерала Улагая, наступающего на Царицын со стороны Сарепты.

Под вечер 3 июня бригаде было приказано спешно отойти к высотам на юг, непосредственно у села Владычин, что и было выполнено.

4 июня генерал Шатилов приказал отступить от Царицына.

5 июня я, контуженный в предыдущих боях у Котельникова и Гнилоаксайской, был произведен в чин генерал-майора и эвакуирован. На фронт под Царицын снова прибыл 20 августа. Все боевые операции этого периода поэтому описываю со слов других очевидцев и участников, а частично из служебных сводок штаба дивизии. Это был скандальный период для Кавказской армии.

Для второго наступления на Царицын все части были подчинены генералу Улагаю, который победоносно вошел в Царицын 17 июня, отогнав красных на север. Были захвачены огромные трофеи.

После моего отъезда из-под Царицына командиром 1-го Кубанского полка был назначен полковник Логинов, раньше служивший в Варшавском дивизионе, человек вялый и теряющийся в боевой обстановке. Ему выпала доля командовать лихим полком лишь потому, что в ту пору других кандидатов на фронте не было.

По занятию Царицына Кавказская армия очень удачно и энергично продвигалась дальше на север по направлению к Саратову до тех пор, пока части вел генерал Улагай. С его отъездом по болезни в отпуск заменивший Улагая генерал Покровский некоторое время по инерции продвигался вперед, но лишь один неудавшийся бой, по его вине, остановил продвижение Кавказской армии, а вскоре после этого она неудержимо покатилась назад!

Сам Покровский перед отступлением тоже уехал с фронта. Части армии, очень расстроенные, 18 августа отошли до станции Котлубань. Во время этого отступления они понесли большие потери в живой силе, утратили почти все свои обозы, боевой состав выбился из сил и был доведен до минимума.

Логинов, командующий полком, несколько раз попадал в отчаянное положение. Однажды целый полк попал в окружение, заведенный полковником Логиновым в сторону от пути отступления, в овраги правого берега Волги. Сотни полка, каждая самостоятельно, спасались чудом. Заблудившись в лесу, сам Логинов был настигнут партией красных (12 человек) и зарублен сидящим в своей линейке. Кучер, бывший тогда с полковником Логиновым, схватив винтовку, бросился в овраг и, открыв огонь, убил несколько красных, а остальные разбежались. Этот же казак через пару дней присоединился к полку, привезя зарубленного полковника Логинова.

В это же время началась утечка казаков из рядов Кавказской армии под Воронеж «партизанить», полное отсутствие дисциплины среди бойцов и командиров, и все это было следствием наших неудач в походе на Саратов. Царицынский фронт трещал по швам, забили тревогу, были вызваны из отпуска генералы Улагай, Бабиев, Фостиков, Мамонов и другие.

19 августа в Царицын прибыли вызванные генералы, а 20 августа они были уже на фронте. Я был назначен начальником 2-й Кубанской дивизии. Части дивизии я нашел у станции Котлубань, в 4 верстах севернее ее. Вид их был убийственный, казаки и лошади загнаны, голодны. Боевой состав четырех конных полков — всего 1200 казаков, полки превратились в дивизионы, сотни во взводы!

Противник приостановил свое наступление и, отдохнув, 21 августа с рассветом густыми цепями появился на горизонте. Держа направление на Царицын, группа пехоты (в дивизию) шла в обход станции Котлубань с северо-запада. Когда эта группа почти окружила Котлубань, 2-я Кубанская казачья дивизия совместно с 1-ми 2-м Осетинскими полками атаковали ее и уничтожили; взяли в плен 6 тысяч человек, около тысячи перебили, захватили 18 орудий, 30 пулеметов и один бронепоезд.

Этот день изменил обстановку на нашем фронте. На главном направлении противник тоже был разбит, и все его силы отхлынули на два перехода назад. Наши части получили заслуженный четырехдневный отдых, а противник за это время больше не показывался. От недоедания, переутомления и нехватки лекарств в частях появились болезни и цинга.

26–28 августа противник, получив, видимо, большое подкрепление пехотой, на всем фронте перешел в наступление. В это время наш фронт был усилен легкими и тяжелыми танками, и 2-я Кубанская дивизия получила из них три легких.

28 августа дивизия, блестящей атакой с обходом правого фланга противника, снова решила участь боя в нашу пользу. Левый фланг противника, наступающий очень энергично по правому берегу Волги от Камышина и поддержанный тяжелой артиллерией с Волги, дошел почти до самого предместья Царицына, где был разбит кубанскими пластунами.

Противник снова отхлынул назад, а наши конные части продвинулись вперед на север больше нежели на два перехода. В дивизию прибыли два поезда с продовольствием: мука, сухари, сало и другое. Казаки ожили!

29–31 августа противник, примерно наказанный, совершенно не подавал признаков жизни, но были получены сведения от пленных, что он усиливается за счет прибывающих с других фронтов по реке Волге (пехота и артиллерия), а с запада, из-за Дона, конницы.

1–2 сентября усиленная разведка боем 1-го Кубанского полка выяснила большое скопление пехоты, артиллерии и конницы. 2 сентября после полудня противник начал продвигаться вперед по трем направлениям: первое — по правому берегу Волги, второе — между Волгой и станцией Котлубань, третье — по левому берегу реки Дон в направлении села Калач.

Были собраны сведения о силах противника, которые раза в четыре превышали нашу Кавказскую армию. Противник всеми силами стремился взять обратно Царицын.

3–4 сентября удачными маневрами и атаками нашей конницы противник был задержан, его левый фланг остановился, а в некоторых пунктах и отошел на переход. 4 сентября противник все же подошел к Царицыну и начались упорные бои.

5–6 сентября противник решительно наступает на Котлубань, 6 сентября 2-й конный корпус (генерал Улагай) атакует правый фланг противника, отрезает его от центра и левого их фланга, а к вечеру того же дня разбивает целую группу, которая бежит. Улагаю достается большой плен.

Наша конница за эти дни произвела много атак с небольшими потерями, но все это нас вымотало, снова начали голодать, так как продовольствие из тыла не подходило, запасы местного населения все были исчерпаны или шли под Царицын. А там, под городом, происходили ожесточенные бои, но пока без успеха для противника, хотя он несколько раз высаживал десант по Волге в тыл нашей пехоте. Десанты были ликвидированы нашими пластунами.

7–9 сентября противник снова в наступлении своим правым флангом, наши части маневрами сдерживают его, так как сил собственных для решительного боя нет — много частей оттянуто в Царицын. Противник, видя нашу слабость и нерешительность, собрав свои силы, снова атакует с правого фланга (в третий раз!) станцию Котлубань, чем принуждает нас перейти к рискованной активности.

9 сентября в 16 часов Кубанская дивизия совместно с Ингушской бригадой и Осетинским полком беззаветно бросаются в контратаку — конечно, от безнадежности, так как противник превышал нас в десять раз (нас вместе было около 1500 шашек, а атаковали противника, в массе составляющего около 10 тысяч). Это было безрассудно с нашей стороны! Но «смелым Бог помогает»; наша атака была столь яростна и неожиданна для противника, что он не выдержал и всей своей массой побежал. Нам оставалось преследовать его, рубить и забирать в плен.

Противник был молниеносно сметен. Наши потери незначительны: я (начдив) ранен в правое плечо, три офицера, 18 казаков и 50 лошадей получили колотые раны штыками. Пехота противника была совершенно сбита, в плен попало свыше 4 тысяч, масса убитых, изрубленных. Успели убежать лишь остатки конных частей. Нам достались артиллерия, обозы с продовольствием, в котором мы так нуждались, и прочее.

Наша победа у Котлубани заставила противника приостановить свои операции у самого Царицына, а потом и отойти от него. В бою 9 сентября большую часть наших потерь понесла 1-я бригада с 1-м Кубанским и 1-м Лабинским полками, которые первыми врубились в пехоту и сломили ее.

10–13 сентября вторая группа противника начала движение на Царицын. Несмотря на потери, эта группа напрягла все свои силы, чтобы отогнать нас от главного направления на город. Моя дивизия отдыха вовсе не имела и все дни провела в беспрерывных боях, блестяще выполняя поставленные перед нами командованием корпуса задачи. 10 сентября конной атакой тремя полками дивизии в лоб противника и обходом правого его фланга 1-м Кубанским полком разбита и рассеяна пехотная дивизия противника. В этом бою наша дивизия потеряла убитыми всего двух (!) казаков, а ранеными — начдива в ногу (остаюсь в строю), двух офицеров, 20 казаков и около сорока лошадей. Нами взято много пленных (некуда их было девать!), семь орудий, десять пулеметов.

11 сентября 2-я Кубанская дивизия разбивает уже вторую пехотную» дивизию противника. С нашими частями действуют легкие танки, присланные из штаба корпуса. Я снова ранен в правую руку, остаюсь в строю, но ходить больше не могу, к тому же начались у меня цинга и воспаление глаза.;

12 сентября противник в центре готовится к общему наступлению, перебросив всю конницу на свой правый фланг, который после потери двух пехотных дивизий остался без прикрытия, и 13 сентября переходит в наступление.

Конный корпус под моей командой (временно в бою я принял корпус генерала Мамонова, который был убит) принимает на себя всю массу конницы противника. Конная контратака (девять казачьих полков) расстраивает планы противника, он несет большие потери и отступает. Между тем я был тяжело ранен в живот и в 17 часов того же дня спешно эвакуирован в тыл на перевязочный пункт (спас меня, оказав помощь, доктор Степан Пархоменко, перевязав и приостановив кровотечение). После перевязки разорвавшийся около пункта снаряд перевернул линейку, в которой я лежал; она накрыла всей тяжестью, и нас подбирают контуженными казаки подоспевшего 1-го Полтавского полка. Я был эвакуирован в санитарном поезде в Екатеринодар.

С 13 сентября противник отошел за линию фронта, и Кавказская армия снова продвинулась больше чем на три перехода к северу.

В это время Добровольческая армия успешно продвигалась на север и уже начались разговоры о Москве, но в дальнейшем, зйняв слишком широкий фронт наступления, она растянулась и все больше утрачивала свою боеспособность, чем воспользовалась Красная армия.

Противник остановил продвижение наших на север, сосредоточив массу конницы у Оскола. Обстановка на главном фронте заставила ослабить Царицынское направление и перебросить оттуда 2-й Кубанский конный корпус (генерал Улагай) под Оскол. К концу октября корпус прибыл под Оскол, но уже было поздно. На наш главный фронт вызван генерал Врангель, но делу это не Помогло, так как все было окончательно испорчено предшественником (генерал Май-Маевский, который прославился пьянством, окруженный большевистскими шпионами под видом танцоров, цыганок и прочих). Красное командование знало все происходящее у нас!

В это время я находился на окончательном лечении я Ставрополе. 29 ноября телеграммой генерал Улагай спешно потребовал меня на фронт. Местом прибытия была назначена станция Переездная на реке Донец. С большим трудом я прибыл 4 декабря на Переездную, не совсем ещё оправившись от ранения и контузий, ходил с палочкой, так как правая нога как следует не действовала. По пути следования я всюду встречал группы пеших и конных, двигающихся в тыл, все станции железной дороги были забиты составами. От станции Попасная до намеченной мне станции все дороги были буквально усеяны одиночными людьми, повозками, обозами и группами пехоты и конницы. На станцию Камышиваха к тому времени подошли с Кубани пополнения (молодые казаки) для кубанских конных частей.

Эти пополнения, встретив волну самовольно отходящих групп казаков и пехоты, три дня простояли на станции Камышиваха, а потом потекли назад, втянутые в отступающую волну. На станции Переездная я встретил генерала Улагая, который ознакомил меня а положением на фронте и на другой день уехал в Кубанскую область.

 

Неудачи Добровольческой армии в Заднепровском бассейне, отступление

Положение у нас было таково, что по переходе реки Донец фронт перестал существовать, так как части потеряли связь между собой й соседними группами. Части конной группы (2-й Кубанский, 3-й Кубанский конные корпуса, Терская дивизия, Гусарская дивизия) генерала Чеснакова, донцы генерала Мамантова), перейдя Донец в различных местах, благодаря сложившейся боевой обстановке уже перестали представлять собой конную массивную группу, а двигались самостоятельно без общего управления.

Я; унаследовал почти все кубанские войсковые части (2-й, 3-й Кубанские конные корпуса), Терскую дивизию, остатки Гусарской дивизии генерала Чеснакова (один эскадрон), так как все части этой дивизии, которая почти два года формировалась и впервые была переброшена под Оскол, при отступлении предались красным у реки Дрнец. Все казачьи части были малочисленны и истрепаны и состояли из подхорунжих и урядников с минимумом казаков.

Пополнения, шедшие в части, из-за отступления не могли влиться в состав моих частей и от станций Камышиваха и Попасная повернули назад, увлеченные отступающим тылом и не получая никаких распоряжений. Сотен пять молодых казаков различных отделов были мной все же присоединены к моей группе в районе Алмазной. Все наши воинские части, даже истощенные и малочисленные, были отличны по своим боевым качествам и представляли собой твердый кулак.

Мне удалось связаться телеграфно с генералом Врангелем, который тогда находился на станции Матвеев Курган, и получить общую ориентировку и распоряжение: свести все пять кубанских дивизий и терцев в пять полков и медленно отступать на станцию Чернухино, где предполагалось быть правому флангу Добровольческой армии. На меня возлагалась задача — защита этого фланга и связь с конным Донским корпусом (генерал Мамантов), который должен был после отступления находиться в районе сел Ревеньки— Провалье.

Все кубанские и терские части, собранные мной в районе Рубежная — Лоскутовка, были спешно переформированы в дивизию. Это были сливки Кубанского войска, и я задался целью во что бы то ни стало уберечь этот кадр для будущего, так как в скором времени предполагались новые формирования на Кубани. При дивизии находилась кубанская артиллерия, сведенная в два конных дивизиона. Старшего командного состава корпусов и дивизий, вошедших в состав моей Сводной дивизии, не было, Кроме командиров полков (не знаю, куда они делись).

Противник не наседал, и лишь изредка появлялись его разведывательные части на левом берегу Донца, на фронте Рубежная — Крымское. До 6 декабря Сводная дивизия была сформирована, состав ее был приблизительно около 2 тысяч бойцов. Разведки, высланные 5 декабря для связи с частями Добрармии в сторону Славянска и связи с частями в направлении на Луганск, возвратились 6 декабря, встретив противника в районе Славянска и Славяносербска, что заставило меня отойти с дивизией на станцию Камышиваха, выдвинув сильную разведку к Славянску, Рубежной и Луганску.

Холод стоял серьезный, полдня до того шел дождь, и все подморозило. Казаки дивизии не имели теплой одежды, а все имеющееся на них истрепано и изорвано в походах и отступлении.

Ночью на 7 декабря в Камышиваху прибыл генерал Калинин со своей 11-й Донской конной дивизией. Он последним отступал через город Славянск, откуда ему пришлось выбивать противника. Дивизия направлялась в Луганск.

Ночью снова шел дождь, под утро сильно морозило. Лошади скверно кормлены, казаки тоже полуголодные и без одежды. Не знаю, куда дать запрос по этому поводу, связь с главным штабом еще не восстановлена, да и вряд ли ответят!

На рассвете генерал Калинин двинулся на Луганск, а в 8 часов я с дивизией выступил на село Попасное, куда к полудню и прибыл. Железнодорожные пути забиты до отказа всевозможными составами. X 16 часам на этом участке появилась разведка красных, которая дршла до села Николаевка. Население настроено большевистски, смотрит на нас волком, его симпатии на стороне красных, от которых ожидают всех благ земных! Дабы уберечь казаков от холода, приходится реквизировать теплую верхнюю одежду, что еще больше озлобляет население против нас.

8 декабря утром под натиском противника отходят на Попасное мои разведывательные сотни, а противник занимает села Белогорье, Камышиваха и Орехово. Около дивизии конницы, двух дивизий пехоты с артиллерией сосредоточиваются в районе Рубежная — Камышиваха.

В течение дня противник ведет наступление на Попасное и город Бахмут с целью обойти мой левый фланг. Под вечер прибыли мои сотни, высланные для связи в Бахмут и Луганск, — наших других частей они нигде не видели. Город Бахмут свободен, население готовится встречать красных, и приход казаков поразил всех. Луганск занят противником, донцов там нет, большевики зверски расправляются с населением, сочувствовавшим белым.

Главная группа противника с утра 8 декабря движется вдоль полотна железной дороги на станцию Попасная, имея два бронепоезда, которые, дойдя до станции, начинают обстрел. Общая обстановка не позволяла мне ввязываться в бой с противником, тем более что противник сильнее меня, а помощи ждать неоткуда. Дабы показать противнику, что перед ним сильные духом казаки, мной были высланы два полка в направлении к станции, единственно с целью маневра. В то же время моя артиллерия, заняв позицию у леска северо-западнее Попасной, открыла огонь по противнику, который приостановился.

За это время у станции были наспех собраны около тридцати порожних товарных вагонов и пущены навстречу бронепоездам.

Ввиду уклона от станции на Камышиваху наш склепанный состав вагонов развил большую скорость, наскочил на их бронепоезд, совершенно исковеркал его, а в это же время два моих полка обозначили атаку в направлении на железнодорожный виадук у Камышивахи.

Противник растерянно отступил и занял позицию по насыпи железной дороги на Луганск, где и оставался до темноты.) При обследовании места столкновения поездов выяснилось, что вся команда бронепоезда противника погибла под нагроможденными вагонами. Нашим разъездам удалось подобрать кое-какие товары, в том числе около 200 полушубков и валенок, патроны, сахар и др.

Не получая никаких новых приказаний и ориентировок и зная; что моя дивизия далеко в тылу всех наших частей, я решил отходить. Получено донесение, что противник движется от Славянска на Бахмут, поэтому вечером 11 декабря оставил Попасное и на ночлег все части дивизии сосредоточились в селах Калиновеком и Троицком. Дабы выполнить последний приказ главнокомандующего — прикрытие правого фланга Добрармии, дивизия утром 12 декабря перешла в Алмазную, где ко мне присоединились 1-й, 2-й и 3-й конные полки донцов, бывшие ранее на службе у большевиков под командой Миронова.

В этот день, 12 декабря, все время шел мокрый снег и дул сильный ветер, дивизия совершила очень трудный переход до села Мануиловка, куда мы подошли по густой темноте. Я шел в голове дивизии, и перед селом меня встретила депутация от населения, приняв за начальника большевистских частей, хлебом и солью. В своих приветствиях они проклинали белых, восхваляя красных (было темно, и под бурками не видны наши погоны). Я остановил словоохотливых и неосторожных представителей и заявил, что я белый командир, а не красный! Депутаты остолбенели, начали метаться, но мы им ничего не сделали, а двоих представителей помоложе как следует выпороли.

16 декабря, оставив дивизию в Мануиловке, я с сотней 1-го Лабинского полка выехал в село Чернухино, откуда по телефону, наконец, связался с командиром корпуса генералом Кутеповым, который сообщил мне, что у него на левом фланге (приблизительно в районе станицы Железной) начались бои с наступающим противником со стороны Славянска.

По телеграфу донес генералу Врангелю о положении дел у меня и разговоре с генералом Кутеповым. От Врангеля получил приказ спешно идти к Слободе Ровеньки, где получу дополнительные приказания через генерала Мамантова, который с Донским корпусом находился в районе Провалье. Для усиления правого фланга Добр-армии и разведки было приказано оставить в Чернухине в распоряжении генерала Кутепова один конный полк.

К утру 14 декабря я был уже в Мануиловке; возвратившаяся разведка донесла, что села Луганское, Троицкое и окрестности Дебальцева заняты красными, но в направлении на Луганск противник не обнаружен. Добытые сведения вечером сообщил генералу Кутепову, который находился на станции Дебальцево.

На ночь дивизия остановилась в селах Чернухине и Городище. Остатки 3-го корпуса — Партизанский полк под командой полковника Соломахина, был оставлен в Чернухине в распоряжении генерала Кутепова.

Утром 15 декабря дивизия по приказу, данному ранее генералом Врангелем, выступила из Чернухина и на другой день прибыла в Слободу Ровеньки. Стояли сильные ночные морозы, от них здорово страдали бойцы и лошади!

В Слободе Ровеньки я застал генерала Мамантова с частями Донского конного корпуса, которые занимали район Ровеньки — Провалье. Здесь я узнал, что Добрармия не выдержала натиска противника у Дебальцева и отошла от железной дороги Славянск — Дебальцево к югу. В тылу у нас полная разруха, а паника не дает возможности поправить положение, началось бегство тыла к Черному морю.

Генерал Мамантов имел задачу, отходя медленно, закрывать подступы к дорогам на Новочеркасск, а при удаче на главном фронте действовать в направлении на Луганск — Славяносербск. Настроение донцов было приличное, части почти полного состава. 1-й, 2-й, 3-й Донские полки мной были переданы генералу Мамантову.

Ночь прошла спокойно, но к утру донская разведка донесла, что противник силой до дивизии конницы движется на Слободу Ро-веньки от Луганска. В течение дня конницу на этом направлении мы не заметили.

17 декабря утром части противника повели наступление на Слободу Ровеньки. Отбить это наступление были назначены от моей дивизии 1-й Уманский и 1-й Лабинский полки, а от донцов один конный полк. Три конных полка под моей командой атаковали противника, атака была доведена до удара холодным оружием, противник не выдержал нашего натиска и бежал, потеряв около 800 человек убитыми и ранеными. Наши части преследовали красных до Первозвановки.

18 декабря генерал Мамантов со своими частями перещел из Слободы Ровеньки к селу Провалье, но к вечеру того же дня ко мне прибыл урядник моего взвода для связи с Мамантовым и доложил, что весь Донской корпус сосредоточился в районе Гукова, то есть в 12 верстах от Провалья. Это мне показалось подозрительным, так как мы договорились, что я буду в Слободе Ровеньки, а генерал Мамантов в Провалье. Разведка же наша должна находиться, кроме фланговой, на линии Первозвановка — станция Каменская. Значит, Мамантов не предупредил меня о своем переходе дальше на юг к Гукову.

19 декабря я с дивизией отошел на хутор Верхне-Крепинский, о чем доложил генералу Мамантову перед выступлением из Ровенек. Придя в хутор, я с дивизией выступил на Александр-Грушевский с тем, чтобы уже безостановочно двигаться в Кубанскую область, где шло в это время формирование новой Кубанской армии. Кадры полков, находящиеся у меня, были необходимы на местах формирования кубанских частей.

На фронте, при наличии Донского корпуса, моя дивизия уже не имела определенной задачи, тем более что противник после боя у Слободы Ровеньки не показывался на нашем участке фронта.

21 декабря дивизия прибыла в Новочеркасск, где царила паника, темные силы начали разбивать магазины, красть товары, пьянство шло повальное, как у населения, так и у солдат, откуда-то появившихся в городе.

По прибытии в город я явился к командующему Донской армией генералу Сидорину, который был очень угнетен и ничего определенного мне не мог сказать; от меня первого он узнал, что Донской корпус тоже недалеко от Новочеркасска.

Дивизия расположилась на ночлег на улицах за неимением мест (город был забит донскими частями и беженцами). Ночью в районе расположения дивизии шайки пьяных воров нападали на коновязи наших частей с целью увести лошадей, но это им не удалось, так как казаки не спали, а к утру в районе дивизии насчитали около двадцати трупов из шаек, нападавших ночью.

23 декабря дивизия прибыла в Ростов, имея ночлег по пути в станице Аксайской. Генерал Кутепов уже был в Ростове. Генерала Врангеля на фронте не было, не было его и в Ростове.

23 декабря, проходя через Нахичевань, я узнал, что там наши интендантские склады набиты английским обмундированием и продовольствием. По прибытии в Ростов я явился к генералу Кутепову, который тогда был назначен начальником обороны Ростова. У него я спросил разрешения одеть дивизию из складов, на что получил категорический отказ. Это меня очень удивило.

24 декабря по тревоге дивизия была вызвана на фронт севернее Нахичевани к Армянскому монастырю, куда в это время уже подошел без всякой борьбы противник, а за час до тревоги мной был получен приказ от главнокомандующего спешно направить части в свои отделы.

По тревоге дивизия все же выступила к Армянскому монастырю, где лихо атаковала, по собственному почину, пехоту и конницу противника, который поспешно отошел. Но соседние наши части — к западу 2-я стрелковая дивизия Добрармии, а к востоку Донской корпус — не помогли развить и увеличить успех, а, воспользовавшись отходом и задержкой противника, сами поспешно отошли дальше. Простояв с дивизией на месте боя до вечера, я остался один — все отошли!

Во исполнение приказа главкома дивизия с темнотой выступила в Ростов, куда прибыла ночью, а по дороге силой захватила обмундирование в Нахичевани (впервые отказался выполнить приказ высшего командования!).

25 декабря дивизия выступила из Ростова через Таганрогский мост, а к утру 26-го сосредоточилась на станции Батайск.

27 декабря к вечеру дивизия прибыла в станицу Кущевскую, откуда части были отправлены по своим отделам по железной дороге и походным порядком.

Местом для формирования 2-й Кубанской казачьей дивизии, начальником которой я был назначен, была указана станица Григорополисская, куда я и направился со своим штабом. Дивизия вошла в состав 2-го Кубанского корпуса со штабом корпуса в Армавире, где он находился с первых чисел декабря. Во 2-й Кубанский корпус входили и части Кавказского отдела. Командиром корпуса был назначен походный атаман Кубанского войска генерал Науменко.

 

Новые формирования военных частей на Кубани

(Формирование 2-го Кубанского конного корпуса)

В конце декабря 1919 года по роспуску частей, приведенных мной из-под Донца, я прибыл в станицу Григорополисскую.

В состав дивизии должны были войти 1-й, 2-й Лабинские и 1-й, 2-й Кубанские полки и Кубанская конная артиллерия во главе с полковником Расторгуевым.

Расположив штаб дивизии в станице, я предпринял поездки по станицам района дивизии для ознакомления и ускорения формирований. С этой целью посетил почти все станицы Лабинского отдела и всюду был принят воодушевленно и радостно. Население Лабинского отдела было настроено поголовно против красных.

Лабинский отдел Кубанского войска после революции быстрее всех других скинул с себя революционный угар, одним из первых поднялся против большевиков, и казаки этого отдела до конца не покидали своих частей.

В начале января 1920 года дивизия была уже сформирована и в составе 1-го Лабинского, 1-го Кубанского и 2-го Кубанского полков с артиллерией была сосредоточена в станице Ново-Покровской. Всего в трех полках, без артиллерии и обозных частей, состояло 3200 бойцов; полки имели прекрасный внешний вид и были хороши в боевом отношении, как это и выявилось s последующих боях. 2-й Лабинский полк в составе 1150 человек был задержан в отделе и до конца действий дивизии к ней не присоединился.

В состав 2-го Кубанского корпуса входила и 4-я Кубанская казачья дивизия (1-й, 2-й Кавказские и 1-й, 2-й Черноморские полки) с начдивом генералом Косиновым. Весь этот состав был в 1200 конных и 200 бойцов пеших, лошадей не хватало.

Вообще в Кавказском отделе, да и в других, кроме Лабинского и Баталпашинского, мобилизация шла слабо, частью оттого, что была: сильная агитация против формирования, а частью от близости фронта и неуверенности в успехе этой акции. Да успеха и не могло быть против все более разрастающейся армии красных, благодаря переброшенным с Западного фронта частям!

Настроение в 4-й Кубанской дивизии было невоинственное и резко отличалось от настроения казаков в моей дивизии. На него сильно влияло и отношение к делу их начальства, а генерал Косинов имел вид растерянного человека и поднять настроение в своей дивизии не мог, так как сам был угнетен и пассивен. Не оправдал надежд и командир корпуса генерал Науменко, и, хотя его настроение было хорошее, командовать большими соединениями он был не способен и не подготовлен предыдущей службой (походный атаман Кубанского казачьего войска).

V Вообще корпус выступил на фронт как-то нехотя и медлительно. Погода не благоприятствовала нам, стояла сухая, очень морозная зима в январе 1920 года.

Из станицы Ново-Покровской корпус был передвинут в село Белая Глина, приблизительно в средних числах января. Напутствовать корпус для боевых действий в Белую Глину прибыл главнокомандующий генерал Деникин с начальником штаба генералом Романовским и с частью штабных офицеров (поезд главкома). Утро в день; смотра было очень морозное, сильная гололедица. Генерал Деникин смог объехать только несколько строевых частей, так как под ним оскользнулся конь. Главнокомандующий упал с него и сильно расшибся, особенно лицо. Остальные части поздравил с походом генерал Романовский. Падение Деникина не предвещало успеха, и настроение у всех было какое-то подавленное.

Вечером генерал Деникин пригласил к себе в вагон командира корпуса и начальников дивизий, которых принял лежа в постели, весь забинтованный. Пожелал нам успеха в бою с неприятелем, послед чего отбыл в своем поезде в Екатеринодар. Я лично не суеверный яеловек, но на меня случай с главнокомандующим подействовал удручающе. Это действительно было предвестником падения вскоре всего Кубанского фронта и нашей полной неудачи.

17 января было получено сообщение о движении противника от села Екатериненского в направление на села Торговое и Сандату (Сандатское). Корпус выдвинулся к селу Развильному. Вдоль полотна железной дороги на станцию Торговая противник обнаружен не был. Оказалось, что все свои силы (около двух полков пехоты и двух полков конницы) он сосредоточил в районе Егорлыцкого.

Это побудило генерала Науменко двинуть 2-й Кубанский корпус через село Николаевское, но по выступлении корпуса из Николаевского его же разведкой было получено донесение о движении противника на Сандату. Корпус, изменив свое направление, двинулся тоже, дул северо-восточный ветер, морозило серьезно. Движение корпуса было остановлено пехотой противника у Сандаты. Командир корпуса проявил нераспорядительность, не принял меры и не сделал никакого маневра.

Два полка 2-й Кубанской дивизии, назначенные для действий противнику в лоб, из-за глубокого снега вынуждены были спешиться и вести огневой бой с противником, который особенно не проявлял активности, а лишь оборонялся. Остальные части корпуса генерал Науменко держал около себя. Потерь в корпусе не было, но в полном бездействии он простоял до вечера.

19 января ветер начал крепчать и стало ясно, что ночью будет метель. Видно было, что Сандата останется за противником, это меня побудило спросить командира корпуса о месте предполагаемого ночлега. Было решено заночевать в селе Ивановском. Началась метель, и быстро надвигались сумерки. Дабы не сбиться с пути, я выслал к Ивановскому сотню 1-го Кубанского полка, которая должна была разведать положение и частыми пикетами поддерживать связь с дивизией. Разведка свою задачу выполнила за короткое время, и корпус двинулся на ночлег в село Ивановское.

Но ветер все усиливался, началась пурга, мороз крепчал, люди не видели друг друга. Пикеты от 2-й сотни 1-го Кубанского полка потеряли свое значение, так как их невозможно было увидеть. Штаб корпуса с 4-й дивизией и артиллерией от 2-й дивизии оторвались, все смешалось. После двухчасовых мучений я случайно наткнулся на штаб корпуса и части, находящиеся с ним. Все представляло собой толпу перемешавшихся людей, лежавших в снегу, имея в центре командира корпуса с его штабом. 2-я дивизия на мое приказание построилась, насколько это было возможно, и оказалось, что одной батареи не хватает — сотни 1-го Кубанского полка разыскали ее и подвели к дивизии.

Страшный мороз сковывал людей и лошадей. Командир, корпуса не мог найти выход из создавшегося положения. Тогда я взял инициативу на себя: от 1-го Кубанского и 1-го Лабинского полков были высланы сильные разъезды, но они вскоре вернулись, ничего не найдя. После этого была выслана целая сотня казаков 1-го полка на розыски села Ивановского или другого. Небо как-то очистилось немного, показались звезды, но мороз крепчал и дальше. Я случайно услышал лай собак вдалеке и предложил командиру корпуса двигаться на лай, так как дальнейшее пребывание в поле грозило нам потерей людей и лошадей.

Посадив всех на коней, я двинулся с дивизией вперед, у меня конь сразу повернул против ветра и быстро пошел вперед, но ветер, бивший в лицо, заставлял меня уклонять коня в сторону. Животное инстийктивно почувствовало жилье, рвалось против ветра, и через полчаса мой конь впереди всех довел нас до изгороди крайней избы Ивановского. Мой конь заслужил щедрую награду! В селе уже был один взвод 1-й сотни 1-го Кубанского полка, а остальные взводы были подобраны мной по пути следования в глубь села.

Утром следующего дня генерал Науменко приказал корпусу отойти в село Красная Поляна, оставив в Ивановском для разведки 1-й Лабинский полк из моей дивизии. В таком положении корпус простоял день, а на следующий противник повел наступление на село Ивановское и занял его. 1-й Лабинский полк, не получивший поддержки вопреки просьбам начальника дивизии командиру корпуса, отошел сам и расположился на ночь в двух верстах от села Красная Поляна.

Северо-восточную часть села занимала 4-я Кубанская дивизия, штаб корпуса занимал центр села, а моя дивизия — юго-западную окраину села.

На рассвете 6 февраля (простояли мы в Красной Поляне больше трех дней), пользуясь туманами, противник напал на село Красная Поляна. 4-я дивизия и штаб корпуса без боя ушли к селу Летницкому, не дав об этом знать начдиву 2-й Кубанской (мне). Узнав о появлении противника с северо-восточной окраины села, я бросился туда с двумя полками, атаковал его, и он поспешно начал отходить обратно, но в это время пулями я был ранен и принужден отъехать назад. По полкам прошел ложный слух, что начальник дивизии убит, и полки начали отходить. Этим воспользовался противник и энергично перешел в наступление.

Конная сотня противника бросилась на группу казаков (12 человек), находящихся у места моей перевязки, но я, оголенный до пояса для перевязки, был спасен 1-й и 3-й сотнями 1-го Кубанского полка, которые атаковали сотню красных и в рукопашной схватке наполовину ее уничтожили (9 февраля).

10 февраля, после этого события, бригада 2-й Кубанской Дивизии, собранная начдивом, медленно и с промежуточным боем начала отходить к селу Летницкому. Поручив части командиру 1-го Кубанского полка, я вынужден был сойти с коня и на фаэтоне прибыл в Летницкое, где нашел на церковной колокольйе командира корпуса генерала Науменко. На ночь все части корпуса собрались в Летницком, а на рассвете 11 февраля я был спешно эвакуирован в Армавир.

13 февраля от села Летницкого части 2-го Кубанского корпуса без особого отпора противнику отошли на побережье Черного моря в район Туапсе, где и произошла трагическая сдача Кубанской (армии. Подробностей отхода корпуса и вообще всей армии и позорную сдачу ее красным я не знаю, так как там не присутствовал. Эвакуировавшись после ранения в селе Летницком в Армавир, я увидел и узнал, что наступил конец борьбы с красными и существования нашей армии на этом фронте, да и на севере, Откуда доходили слухи, что красные теснят Добровольческую армию на юг к Крыму.

Уже тогда у меня зародилась мысль в случае краха армий уйти с единомышленниками в горы и организовать борьбу в защиту поруганной чести Родины, но головокружительные события на фронте и в тылу, развал армии и растерянность главноначальствующих (в то время главкомом был еще генерал Деникин) путалЯ планы.

Как снег на голову упал — свалился в Армавир 4-й корпус Донской армии, действующий в районе Ставрополя. Части корпуса (вместе с командующим) хлынули из Армавира на Туапсе.

Имея сведения, что в Баталпашинском отделе находятся целые казачьи и горские части, я поспешил туда. Проезжая с 15 казаками через свою родную станицу Баталпашинскую, я был арестован толпой казаков и иногородних этой станицы, но по выяснении моей личности толпа устыдилась, и я был освобожден.

Атаман Баталпашинского отдела генерал Абашкин оставил свой пост и скрылся на Теберде.

Его заместитель полковник Гречкин был совершенно растерян и не знал, что делать. Я предложил ему присоединиться ко мне, но от моего предложения он уклонился — и я заключил, что он намеревался сдаться красным, что и случилось через несколько дней, по занятии станицы красными.

Противник в это время был еще у станицы Невинномысской. Почувствовав настроение жителей и их полную растерянность, я решил оставить мысль о продолжении борьбы и быстро двинулся на станицу Отрадную с тем, чтобы в Майкопском отделе нагнать отступающую армию. В ауле Тахтамышенском (на реке Зеленчуг) я встретил Карачаевскую бригаду под командой полковника Мурза-Кулы Крым-Шамхалова, который совершенно не был ориентирован в общей обстановке на фронте. Им уже был выработан план отойти в горы и распустить своих всадников по домам; о самостоятельной борьбе с красными он и слышать не хотел.

Из Отрадной я двинулся на станицу Вознесенскую, где чуть было не попал в плен красным, занявшим уже эту станицу. Геройское поведение моего конвоя спасло положение, и я через станицы Упорную, Каладжинскую двинулся дальше, чтобы соединиться с отступающими.

В Упорной встретил казаков, бежавших из станицы Лабинской, которые сообщили мне, что наши части в районе этой станицы имели неуспешный бой с надвигающимися в большом количестве силами противника и отошли спешно дальше, в направлении станицы Белореченской. Передо мной для выполнения своей цели был свободный путь через горные станицы к Майкопу, но, прибыв с конвоем в станицу Каладжинскую, решил план переменить (не хотелось мне покидать свою землю и родную Кубань!) — уйти в горы и, временно скрывшись, начать борьбу с красными. Это решение я привел в исполнение.

 

Крах Белого движения на Южном фронте В Кубанской области

К концу борьбы с большевиками на Кубани в 1919–1920 годах, после занятия красными Ростова при генерале Деникине, последняя надежда возлагалась на формирование Кубанской армии (чьим командиром вначале назначался генерал Шкуро), которая бы, конечно, сыграла громадную роль, и фронт, возможно, был бы спасен. Казаки вовремя не отзывались на объявленную мобилизацию, да это было, видимо, и по вкусу правящим кубанским кругам — все взялись за ум только лишь в январе и феврале 1920 года, но уже было слишком поздно, так как борцы против большевиков неудержимо потекли к берегу Черного моря.

Из сформированных частей лучше других был 2-й Кубанский корпус, но и он держался одними только лабинцами (2-я Кубанская дивизия), так как кавказцы (4-я Кубанская дивизия) дали 30 процентов мобилизованных казаков.

Я в этом корпусе командовал 2-й дивизией и откровенно скажу, что если бы у нас в январе месяце было шесть таких дивизий, как это предполагалось, то красные не ступили бы своей ногой на кубанскую землю. «Один в поле не воин» — так было и с нами. Идеально продвинувшись почти до реки Маныч, казаки не увидели ни справа, ни слева ожидаемых частей, настроение понизилось — и достаточно было одного неудачного боя для 4-й дивизии, как казаки начали массами дезертировать. Оторванность корпуса, дезертирство казаков и наглость противника принудили нас к отступлению, хотя, правда, и медленному. Но отступление совершенно отняло надежду на успех!

При приближении фронта к Армавиру я по нездоровью и семейным обстоятельствам двинулся в Кисловодск, но большевики уже были недалеко от него, и я повернул назад, из станицы Бекешевской обратно, имея цель присоединиться к отступающим частям в станице Лабинской.

Дальше еду к станице Упорной, где случайно соединяюсь с разъездом, высланным горским штабом для связи с правым флангом отступающей армии, и с ним проезжаю Упорную, совершенно замершую.

Ночью выезжаю в станицу Каладжинскую — слышны крики, пьяные песни и стрельба. Как выяснилось, это была Хоперская бригада, ушедшая из Лабинской. Не желая сталкиваться с пьяными, я переночевал на окраине станицы и, выехав с рассветом через Ахметовскую, на третий день прибыл уже совершенно измученный в Преображенский женский монастырь (в Карачае на реке Теберде).

По пути в станицах Преградной, Сторожевой и Зеленчукской наблюдал поголовное пьянство и заметил враждебность ко мне (здесь казаки меня не знали). Всюду ожидали большевиков, страх был приметен на лицах почти всех — поэтому, вероятно, и напивались! «Пропивали свою свободу» — как говорили.

Многие казаки из страха не оставались в станицах перед приходом «товарищей», а уходили в горы выжидать развязку. Прибыв в монастырь, я окончательно решил остаться на Кубани. Все это происходило в конце февраля — начале марта 1920 года.

Позже тронулся в Карачай (горный район в верховьях реки Кубани), главным образом потому, что этот район был труднодоступен для большевиков — ркасные скалы и дремучие леса, а кроме того, меня здесь знали пять-шесть карачаевцев; они были моими хорошими знакомыми с молодых лет. Отступали в горы и небольшие партии казаков. У меня была мысль приступить немедленно к организации борьбы, но, вспомнив пьяные гульбища в станицах и встречая целые партии пьяных, уходящих в леса, отогнал от себя эту мысль и решил выжидать.

Полковник Крым-Шамхалов отошел со своими горцами и приставшими казаками в верховья Хасаута, в село Хасаут-Греческое. Уверенности в успехе у него не было, а уходить надо — Хасаутское ущелье одно из лучших для обороны. Думая, что на Хасауте что-либо выйдет, я предпринял поездку туда. Проделав вместе с группой мне преданных казаков с трудом один переход (все было занесено сугробами снега), мы заночевали.

На ночлег ко мне в карачаевский кош (скотный двор в лесу) подъехал полковник Крым-Шамхалов, распустивший горцев и казаков. Группа его офицеров (70–80 человек) ушла горами через Лабинский перевал, некоторые прошли в Грузию, а многие разбрелись по кошам и горным хуторам. Передохнув, Крым-Шамхалов выехал к себе домой в верховья реки Теберды (Тебердинский курорт). Ночью ко мне прибыл офицер-карачаевец Бабла Кочкаров, который уговорил меня ехать к нему.

Рано утром я выехал (отпустив своих ординарцев и сказав им, что остаюсь в Карачае) и, преодолев огромные трудности, по тропе ночью пришел к Кочкарову в Верхнетебердинский аул. В Тебердинское ущелье начали стекаться многие офицеры, главным образом из добровольцев. Из Кисловодска пришел небольшой отряд офицеров под командой полковника князя Гагарина. Прибывшее офицерство было несорганизовано, взоры всех были обращены на Клухорский (Тебердинский) перевал для перехода в Грузию.

Перевал в это время был завален снегом, и несчастные попадали в ловушку, так как этим пользовался разбойничий элемент Карачая. Многие были ограблены или погибли от рук разбойников. Сохранились главным образом казаки, имевшие знакомых среди карачаевцев и знавшие местность.

В средних числах марта 1920 года в ауле стали ожидать большевиков, находившихся тогда в Преображенском монастыре. Офицеры начали разбегаться в лес и горы, где и погибали, так как грабители были настороже, а ответственности за то, что убил белогвардейского офицера, конечно, никакой не было. Решил и я переехать в самый отдаленный в горных трущобах аул Даутский, к родным Кочкарова.

День моего выезда из Большого Тебердинского аула совпал с прибытием туда «дорогих товарищей». Не доезжая половину пути до Сентинского (Преображенского) монастыря, нам надо было свернуть вправо, переправившись через реку Теберда. На переезде поехали с моей двуколкой Кочкаров и мой казак Василек. Я с женой, не доезжая полторы версты до переезда, переправились верхом вброд через Теберду и, отъехав с версту от реки, остановились на кургане возле леса поджидать своих. Вдруг вижу: по дороге, по левому берегу реки, мчится группа всадников и три тачанки. Нетрудно было догадаться, что это «товарищи», так как навстречу им из Тебердинского аула выезжали на тачанках учитель Халилов, старшина Бельсеров и другие, а кроме того, из местных жителей никто так быстро не ездил по горным дорогам (большевики, боясь каждого куста, проскакивали угцелье наметом). Но где же мои попутчики с вещами? Ищу, взяв бинокль, и наконец обнаруживаю их в лесной балке, скачущих от реки в лес, а двуколку, самостоятельно, без казака двигающуюся по течению реки к нашему берегу. Подъезжают и мои попутчики. Оказывается, у переезда они почти столкнулись с красными, подумали, что красные их заметили, бросили двуколку и скрылись в лесу. Жеребец, запряженный в двуколку, переправился по реке за ними самостоятельно.

Нам предстоял очень трудный двухдневный переход по крутым и скалистым горным тропам, занесенным снегом, а от реки Теберда начинался крутой подъем (надо было переходить на вьюки). Решили заночевать. Кочкаров с приехавшим своим другом с темнотой отправились в аул в 10 верстах от нас узнать новости.

Возвратившись ночью, Кочкаров рассказал нам, что «товарищи» в ауле ведут себя хорошо (действительно, эта партия под командой бывшего офицера Смирнова, расстрелянного потом большевиками за укрывательство офицеров и сочувствие контрреволюции, вела себя отлично) и этим подкупили некоторых офицеров, которые сдались. Многим Смирнов выдал пропуска, и они ушли к станице Баталпашинской. Большое число сдавшихся офицеров после были расстреляны в Баталпашинской, а между ними и генерал Абашкин — кубанец, атаман Баталпашинского отдела.

С рассветом мы двинулись в путь и, преодолев трудности, не поддающиеся описанию, на второй день к вечеру были у места назначения. Аул Даутский — медвежий угол, оторванный от мира. Приняли нас новые покровители хорошо. Мне с женой отвели комнату, и мы зажили. Сами рубили дрова, готовили пищу, стирали. По вечерам собирал горцев (я назвал себя «Измаил Заурбеков»), и ко мне все относились как к мусульманину, но знали, что я генерал. Устраивал для молодежи всевозможные игры, меня с женой они полюбили. Часто горцы заходили ко мне выпить чая и покурить.

Сведения о том, что происходило вне Даута, доходили до нас редко, преувеличенные и в затейливых красках. Но о сдаче нашей армии на побережье и об эвакуации в Крым я узнал. Жизнь потекла у нас по мирному образцу, но оторванность, неизвестность и безнадежность терзали сердце, а в скором времени к душевным переживаниям добавились и физические лишения.

По доходившим слухам большевики в Баталпашинской узнали, что я скрываюсь в Карачае, следили за мной, но вначале не тревожили, а потом поручили некоторым карачаевцам, предавшимся красным, изловить меня. С этого времени начинаются наши скитания по кошам, лесам и пещерам — сколько обид и лишений пережито нами!

Мы мечемся от подножья, из сараев, до горных пещер на громадных каменистых высотах, в которых я и жена проводили недели, получая пищу по ночам. Наконец, я не выдерживаю этой травли, и мы тайком переселяемся вновь в Верхнетебердинский аул.

 

Поведение большевиков на Кубани до восстания

15 марта 1920 года вся Кубанская область была уже в руках большевиков. Накануне ставка из Новороссийска перебралась в Крым. Администрация на Кубани сменилась, и в станицах атаманы были заменены председателями ревкомов. Большевики не мешали населению в выборе предревкомов и обращались с жителями поначалу хорошо: никаких убийств, грабежей, реквизиций и даже оскорблений не было со стороны победителей, за все казакам щедро платили деньги.

В своих воззваниях большевики говорили, чтобы казаки бросали фронт и расходились по станицам; что они не варвары, которые были в 1918-м, а завоевывают Кубань для того, чтобы «освободить ее от ига добровольцев, чтобы дать мир, покой и свободу местному населению».

Не трогали вначале и офицеров, оставшихся в станицах. Отошедшая от Черноморского побережья (после эвакуации добровольцев и сдачи Кубанской армии) Красная армия разместилась гарнизонами по станицам, а линия горных станиц вдоль Кавказских гор была занята кордонами, так как они знали, что в лесах скрывается много «контрреволюционеров» и «белых бандитов» (так называли они всех своих политических противников).

В апреле 1920 года части красных начали спешно уходить на Польский фронт, а из Центральной России в станицы понаехали коммунисты. Предревкомы начали заменяться по станицам прибывшими коммунистами, а секретарей (станичных писарей), вопреки их желанию, начали перемещать из одной станицы в другую. Новые предревкомы приступили к организации местной милиции, набирая в нее самый низменный элемент (пьяниц, конокрадов, местных коммунистов и всех бездомных босяков), и им удалось создать команды, готовые убивать всякого, даже своих родных, за деньги.

Офицеров, зарегистрировав, отправляли в Центральную Россию или на север, а многих расстреливали при отделах и на попутных станциях. У жителей все взято на учет (хлеб в зерне, кормовое зерно и сено, лошади, рогатый скот, свиньи, овцы, домашняя птица, пчелы и другое), и, определив норму расходов для каждого двора, на расходование остального наложили строжайший запрет. Население, привыкшее без контроля пользоваться собственным, просто взвыло. Некоторые осторожные и не верившие заверениям большевиков с самого начала все попрятали.

В станицах начинает процветать сыск, отбирают строевых лошадей, седла и обмундирование (оружие было сдано уже раньше). В конце апреля было приступлено к насильственным реквизициям хлеба, рогатого скота, и население сразу поняло, в какую тряску оно попало — начинаются проклятия, вздохи, сожаления по утраченной свободе. Милиция беспощадна: грабит, убивает, расстреливает, многих выдают местные бездомные.

В мае население начинает открыто возмущаться, по ночам убивать милиционеров-коммунистов и бежать под покров леса в горы. Станицы, не выполнившие разверсток, хлебных или рогатого скота, подвергались террору. Население, обманутое большевиками, готово восстать.

 

Подготовка к восстанию, жизнь в горах Карачая

Скрываясь по медвежьим углам Карачая, я зорко следил за поведением населения и большевиков. Еще в ауле Даут карачаевцы мне говорили: «Твоя нюжна разбивать таварищ большевик». Но, попрятав в горные трущобы свой скот, они не чувствовали на себе большевистской руки — большевики очень побаивались проникать в глубь гор.

Перебравшись в Верхнетебердинский аул, куда из станиц часто приезжали жители за лесом, я подробно знал от казаков происходящее в станицах. Побывав несколько раз в монастыре, я через монашек связался с казаками из различных станиц, ближайших к горам, а в глубь Кубанской области посылал письма с казаками, приезжавшими за лесом. Они прятали мои письма в сосновые стволы, просверливая в дереве гнезда буровами, — всех едущих с гор обыскивали.

В Верхнетебердинском ауле я познакомился с полковником Старицким, терским казаком. Он говорил о том, что надо начинать восстание, но сам ничего не предпринимал. Вначале, на его вопрос, что я думаю делать, я говорил, что намерен идти в Грузию, так как казаки еще не доросли для восстания, а он старался убедить меня остаться на Кубани.

Между тем распространялись слухи, что в лесах казаков «видимо-невидимо»: на Белом Ключе — две тысячи, в верховьях реки Кардоник — тысяча, реки Зеленчук — две тысячи, реки Лабы — пять тысяч и т. д. Беря слухам, можно было подумать, что под каждым кустом сидит казак с винтовкой. Этим слухам я не верил, так как знал численность мелких партий казаков, скрывающихся в лесах и время от времени нападающих на проезжавших комиссаров и разъезды красных.

Некоторые партии действительно вели борьбу, а многие просто занимались разбоем, грабя всех, кто попадался им под руку. Но казаки во всех этих (шайках) партиях были отборные в отношении храбрости и боеспособности. Это время на Кубани можно сравнить с «атаманщиной»: начальник одной партии ни в коем случае не хотел подчиняться другому, хотя и старшему, и более способному.

Связавшись письмами со многими станицами и получив ответы, я узнал о положении дел. Из всего было видно, что еще рано, но сами большевики помогли мне, объявив мобилизацию двум годам (призывным): подлежащие мобилизации казаки потекли в лес.

Покинув в конце мая Верхнетебердинский аул, я переселился в женский Преображенский монастырь, где, оставив жену и казака, с Баблой Кочкаровым выехал в район Белого Ключа — станицы Бекешевской. Проездив около девяти дней по лесам, нигде не встретил больших групп казаков, но отсюда связался со станицами Бекешевской, Беломечетской, Баталпашинской и Усть-Джегутинской. Настроение казаков неважное — все угнетены и терроризированы. Мелкие партии казаков, кто этого пожелал, посылаю в верховья реки Кардоник, где уже имелась группа в 40 человек, с которой я связался из монастыря.

Поездка оздоровила меня, ездили открыто, встретились даже с разъездом красных, которые просили наши документы. Мы заявили им, что командированы горской охраной разыскивать пропавший скот и зарегистрировать его для выполнения разверстки (документы, конечно, фальшивые). Поговорили немного и разъехались. Большие солшения у меня закрадываются относительно успешного набора казаков, но решаю бесповоротно начать дело.

Возвратившись в монастырь к 10 июня, с женой готовим воззвание и программы, и с этим еду с Кочкаровым в верховья реки Кардоник (Николинкин лес). Офицеры и казаки встретили меня радушно, мне было очень приятно увидеть некоторых моих бывших соратников, но порядка у них не было, не было даже старшего.

Дня за два до моего приезда сюда же прибыл взвод донцов, бежавших от Балахонова из города Пятигорска (35 человек). Офицеры и казаки жили в разных местах, я их собрал, объявил свое решение продолжать борьбу против большевиков и призвал их в ряды бойцов. Мое предложение принято криками «ура!». Назначив старшего, приказываю ему собрать все группы, находящиеся в районе реки и станицы Кардоникской, а также вызвать желающих из станицы. Рассылаю программы и воззвания.

На другой день выбрано место для бивака, построены шалаши и из станицы подвезено продовольствие. Набралось 98 человек (10 офицеров и 88 казаков), которых объединил в 1-й Хоперский полк. С этого же дня, 14 июня, выставляется наблюдение, в станице Кардоникской устанавливается постоянный пост и высылаются казаки в станицу Красногорскую и аул Хатажукаевский, дабы условиться с некоторыми жителями о предупреждении нас в случае появления противника. Рассылаю по лесам призыв офицерам и казакам вступить в ряды.

Заложив начало здесь, я выехал в монастырь, где у меня должно состояться свидание с влиятельными карачаевцами. В монастырь прибыл полковник Старицкий, предупрежденный мной за несколько дней до этого. Большевики из Баталпашинской подсылают в монастырь своего шпиона, бывшего белого офицера, которого мы открываем и расстреливаем.

В монастырь прибывают еще несколько офицеров-кубанцев, я эту группу (около 15 человек) подбираю и веду к себе на бивак, где остается старшим полковник Старицкий. Отдаю ему приказание, а сам с разъездом в 36 человек снова спускаюсь с гор вниз к станицам.

Во время моего последнего пребывания в монастыре ко мне на бивак прибывают остатки бургустанского терского отряда полковника Лиснюкова, прежде разбитого противником. Сам Лиснюков решил направиться через перевал Клухорский в Грузию, но я его уговариваю остаться у меня. Полковник с казаками остается, а некоторые офицеры под командой полковника Генштаба (фамилию не припомню), как я его ни уговаривал остаться, уходят в Грузию, и я, к сожалению, теряю офицера Генерального штаба.

Выбор начальника штаба затрудняется тем, что нет офицеров, подготовленных для этой службы, и я все пишу и делаю сам. Отряд полковника Лиснюкова получает наименование «Терский отряд» и располагается на бивак.

Спустившись с гор, я проезжаю станицы Кардоникскую и Зеленчукскую (в это время в станице Зеленчукской находился эскадрон 2-го советского конного полка, прибывший из станицы Исправной). Ко мне пристают малочисленные группы казаков. Население не верит глазам, радуется свободному моему движению, а красные, у которых около 150 человек, при моем появлении убегают.

Узнаю, что 2-й конный полк красных (34-й дивизии), находящийся в станице Исправной, на три четверти состоит из казаков — кубанцев и донцов, оставшихся на Черноморском побережье в период сдачи Кубанской армии. Высылаю разъезды из Зеленчукской собрать казаков в верховьях реки Большая Сторожевая. У меня была определеннная цель — проехать верховья реки Кефарь (у станицы Сторожевой) и притоки реки Большой Зеленчук, где, по имеющимся у меня сведениям, находились остатки офицеров 2-й Кубанской дивизии, которой я командовал до ранения.

На рассвете, подходя своим разъездом к станице Сторожевой, я столкнулся с разъездом красных, которые после короткой перестрелки бежали к станице Исправной. В Сторожевой я встретил казаков из упомянутого отряда, с которыми послал приказание о прибытии отряда в станицу.

Отряд прибыл в количестве 150 казаков Лабинского отдела, а старшими начальниками были есаул Поперека и есаул Ковалев. Есаул Ковалев — идеальный боевой офицер, авторитетный у казаков, беззаветно храбрый, нравственный, дисциплинированный. Есаул Поперека очень храбрый казак, но офицерского у него не было ничего: недисциплинированный, непокорный и какой-то «шалый», чтобы подчинить его своей воле, мне пришлось не раз прибегнуть к силе оружия.

Пробыв два дня в Сторожевой, где ко мне присоединилось еще немного казаков, я возвратился назад в Николинкин лес. Конечно, после такой открытой прогулки по станицам местные коммунисты и большевики бежали и в Баталпашинске забили тревогу; но спешно власти, видимо, ничего не могли предпринять против меня, так как воинские части у них были разбросаны по станицам. В это время большевики, кроме милиции, железнодорожной охраны и коммунистических местных команд, имели на Кубани всего 22-ю дивизию в районе Екатеринодара и 34-ю дивизию в Майкопском отделе и в Черноморской губернии (на охрану городов и берега моря).

Чувствуя слабость красных, я все-таки не мог вступать с ними в открытую борьбу, так как сам был слишком слаб, но продолжал формирование своего отряда. Администрация отдела как-то притихла, повела агитацию против меня и допустила оплошность, оповестив в своих газетах, что «банда Фостикова» разбита «верными долгу» бойцами. Население, видевшее меня в станицах, всюду говорило о лжи большевиков.

 

Организация отряда и первые походы

18 июня, прибыв к себе на бивак, я принимаюсь за организацию частей:

• казаков Баталпашинского отдела свожу в одну часть и называю — 1-й Хоперский полк (135 человек с пятью пулеметами);

• казаков Лабинского отдела — в 1-й Лабинский полк (150 человек с двумя пулеметами);

• формирую отдельный Терский отряд (95 человек) — все эти части конные;

• всех пеших свожу в 6-й Кубанский пластунский батальон (48 человек).

Всего в составе частей набралось 428 человек и до 50 офицеров. Спешно организую тыл в поселке Хасаут-Греческий, где открываю лазарет.

Сформированные мною кадры частей дали первый отряд, который называю «Армия возрождения России» (название очень громкое, но для противника меткое). Конечно, организовываю штаб с отделениями: оперативным, административным и политическим. За неимением офицера Генштаба, беру на должность начальника штаба полковника Туполева, которого раньше не знал как следует, а лишь по словам других. В этом выборе сделал свою первую ошибку, так как в полковнике Туполеве я не нашел помощника — это был писарь и, как потом выяснилось, совершенно безавторитетный человек. Заведующим административно-политическим отделом я наметил полковника Проскурина, отличного офицера и работника.

Командирами полков назначены: 1-го Лабинского — есаул Ковалев, 1-го Хоперского — есаул Ларионов, храбрый, отличный офицер, 6-го батальона — есаул Балуев, достойный командир пехотной части, но очень строгий и резкий. Командиром конной бригады (1-й Лабинский и 1-й Хоперский полки) назначаю полковника Старицкого, он же и мой помощник.

С первых же шагов стало заметно отсутствие кадровых офицеров (на Кубани многие из них были арестованы, а те, кто оставался, скрывались). Вначале у меня было всего четыре кадровых офицера. Но усилием всех нас, чинов кадра, работа все же продвигалась вперед. Высылка разъездов, сторожевое охранение были налажены. По станицам шли приказы, призывы и наши программы борьбы против большевиков. Особенной нужды в политической программе не было (так это мне казалось), так как народ на Кубани жаждал освобождения от коммуны и большевиков. Борьба была провозглашена за изгнание большевиков-коммунистов, за твердую власть на местах, прекращение насилия, грабежей, охрану религии и Учредительное собрание как результат нашей борьбы.

Население к моему начинанию сначала отнеслось недоверчиво — живой силы у меня было слишком мало, особенно в начале восстания, но продовольствие моим сборщикам давали охотно, а зачастую станицы сами высылали необходимое для жизни.

Надо заметить, что горные станицы не испытывали всего гнета большевиков, так как охранялись присутствием небольших групп в лесах. Большевики это учитывали и, чтобы не у. еличивать «лагерь зеленых», относились к населению горной полосы предупредительно: особых реквизиций не производили, а когда объявляли реквизиции рогатого скота, которым население было богато, люди этой полосы были под моей защитой.

Большевики между тем начали засылать своих шпионов в мой район, но они вылавливались и предавались нашему суду. Население не горной полосы Кубани не могло пройти ко мне легко, и прорывались лишь отдельные бойцы. Скажем, в станице Кардоникской жители в массе относилось ко мне отлично, но в боевые части шли немногие, говоря, что, мол, когда начнется борьба, то «мы выйдем к вам». Поэтому мне приходилось готовить население через офицеров — жителей этой или иной станицы. Работа была поручена начальнику гарнизона станицы Кардоникской, войсковому старшине Маслову, и коменданту станицы, хорунжему Нагубному. Действительно, в последующих событиях население станицы меня не обмануло.

В конце июня 1920 года я установил связь с отрядом войскового старшины Князева, действующего в районе станицы Надежной (90 человек), и есаула Лычева у станицы Ахметовской (100 человек). Были посланы мелкие разъезды в горы Майкопского отдела, но они нашли там лишь небольшие группы по 10–15 казаков, которые из районов своих станиц уходить не хотели.

Большевики забили тревогу, их разъезды после коротких перестрелок убегали, распространился слух, что у меня собрано 8–12 тысяч казаков, всюду мои силы преувеличивали и распространяли сказки о моих зеленых казаках. В горы большевики ехать боялись, и горный район (станицы Кардоникская, Зеленчукская, Сторожевая и Преградная) был фактически под моей властью. В станицах были выбраны атаманы и назначены мной коменданты.

Единственным притоном коммунистов был Тебердинский курорт, где они свили себе прочное гнездо под видом курортных лечебных заведений. Для ликвидации Тебердинского гнезда 29 июня мной была выслана сотня 1-го Лабинского полка под командой сотника Бара (не казак, но служил в Астраханских казачьих частях). Сотня в составе 85 человек выступила с приказанием пройти горной тропой к курорту, ночью окружить коммунистические общежития, арестовать всех и, забрав имущество, деньги и продовольствие, возвратиться по реке Теберде до селения Георгиевско-Осетинского, откуда напрямую горной дорогой прибыть на бивак.

Но первый блин вышел комом, главным образом потому, что офицеры после жизни в лесах отдельными группами, видимо, отвыкли выполнять точно приказания, да и я, назначая для исполнения заданий офицера, не знал его хорошо. Было же исполнено следующее: сотник Бар, выведя сотню с бивака по горной тропе, спустился раньше времени в Тебердинское ущелье, а именно у Верхнетебердинского аула, откуда по шоссе дошел до курорта (15 верст), так что некоторые коммунисты, узнав о приближении казаков, бежали. К сотне по дороге пристало много карачаевских «шакалов» — грабителей, и поэтому при захвате общежитий произошел грабеж и убийство ими всех большевиков, деньги были разграблены, были взяты запасы сахара, чая, муки, медикаментов, белья и прочего.

На обратном пути сотник Бар дошел до осетинского селения, где все перепились аракой (водкой собственного изготовления у горцев), и не свернул в горы, а прошел прямо в станицу Кардоникскую, где спьяну и заночевал. На рассвете на станицу было произведено нападение милиции Баталпашинского отдела, сотня была захвачена врасплох, и хотя потом оправилась и прогнала милицию, но морально пострадала и потеряла 15 человек убитыми. Начало плохое, подрывающее наш авторитет и доверие у населения, которое потребовало от меня энергичных и строгих мер.

По прибытии сотни на бивак весь отряд по случаю дождей я перевел в покинутое жителями селение Лысогорка (жители — иногородние, присоединившиеся в 1918 году к большевикам, а при очищении Кубани от красных в 1919-м ушли с ними). В этот же день, 2 июля, ко мне прибыл хорунжий Маслюк и офицер для связи с войсковым старшиной Князевым. Хорунжий Маслюк прибыл с несколькими бойцами из состава передавшихся казаков советского конного полка на нашу сторону (240 человек).

Дело было так. В станице Исправной стоял 2-й советский конный полк отдельной бригады 34-й пехотной дивизии. Состоял он исключительно из казаков, сдавшихся на Черноморском побережье, и управлялся 40–45 коммунистами. Этот полк имел задачу: разведка в горных станицах и лесах и вылавливание зеленых. Казаки полка имели связь с зелеными казаками, одиночным порядком убегали в лес, а уже при мне из сдавшегося разъезда был послан урядник, с целью уговорить полк перейти к нам.

На положении рядовых в полку было и несколько белых офицеров (хорунжий в их числе), которые, узнав, что я уже начал восстание, условились с казаками о сдаче. Ночью, перебив нескольких коммунистов, в том числе политкома, забрали четыре пулемета и присоединились к войсковому старшине Князеву, как находящемуся ближе к ним.

Этой изменой большевикам был нанесен удар, и они начинают усиливать террор в отношении казаков. Зеленых же этот переход подбодрил. Через офицера связи был выслан Князеву приказ о подчинении мне и переименовании отряда во 2-й Лабинский полк, с назначением его командиром полка.

По устройстве на Лысогорке было созвано общее офицерское собрание. На нем я ознакомил всех с моими взглядами на приемы борьбы с большевиками, на вопросы пьянства, грабежа населения, насилия и что успеху в борьбе и агитации среди населения может помочь лишь присутствие в наших частях и у офицеров полного согласия с таковыми взглядами. Было написано постановление, которое подписали все офицеры, а потом и каждый офицер, вновь прибывающий, расписывался на постановлении.

В нем перечислялись преступления, за которые офицер подвергался смертной казни. Преступления эти следующие: побег с позиции, побег из отряда, неподчинение приказам, грабеж, пьянство, насилие и оскорбление религии. Затем на втором собрании я предложил казакам самим выработать для себя меры наказания, ознакомив их с содержанием постановления офицеров.

Мое предложение было встречено криками «ура!», казаки постановили:

• казнь за все перечисленные преступления, кроме пьянства;

• за пьянство — в первый раз 25 плетей, в другой 75 плетей, а в третий — смертная казнь.

Местное население с обоими постановлениями было ознакомлено (нарочно). Приказом же было отдано запрещение выделки араки, прекращения грабежей, насилий и мести, помощи большевикам, какая бы она ни была. Виновные из населения в неисполнении постановлений были наказаны, а несколько расстреляны (позднее). Части переродились и походили на воинские части мирного времени, а местное население пошло мне навстречу, и в станицах, которые занимал впоследствии, прекратилось пьянство, самодельная выделка водки, а грабежи, воровство и насилие совершенно исчезли.

3 июля от разъезда, высланного на Красногорскую, получено донесение, что станица занята пешими и конницей красных (два полка), прибывшими из Баталпашинска, и что передовые части их выдвинулись в направление на Кардоникскую и сбили наш ночной разъезд. К ночи этого же дня разъезд усиливается, и ему дается приказание: в случае движения противника отходить через Кардоникскую по дороге на Лысогорку; закрепляясь на каждом рубеже, заставить противника развернуться и через час прислать донесение на мое имя.

Ночь прошла тревожно, надо было решить — принять бой или нет. Вступив в открытый бой с красными, надо было разбить их во что бы то ни стало, так как это будет первый бой, а победа красных сулила бы мне полный провал начатого святого дела. Решаюсь принять бой и вырабатываю план действий.

На рассвете получаю донесение, что красные перешли в наступление и гонят мою передовую полусотню. Трогаясь в путь по хребту на Кардоникскую, успеваю вовремя. Красные с хребта разделились на две группы: первая небольшая, приблизительно около полутора эскадронов, преследует по хребту несколько казаков, оторвавшихся от полусотни, а вторая большая, около 800 человек, преследуя мою полусотню, заняла станицу. Из станицы бегут в разные стороны казаки, и партия их (от 30 до 40 человек), верхом отстреливаясь, направляется через реку Хасаут к хребту у реки Маруха. Их преследует эскадрон красных, а главная масса бросается за моей полусотней.

Через час после прибытия моих конных частей мокрые от пота прибежали пластуны, с которыми я редкой цепью занимаю позицию у хребта, передав им все четыре пулемета. Конные части выстраиваю развернутым фронтом с резервом в полусотню в изгибе дороги и даю по одному взводу на фланги позиции.

Отступающей полусотне, с присоединившимися к ней казаками станицы, даю приказ упорно задерживать противника и дать нам время организовать оборону пути и хребта вблизи кургана. Через короткое время на кургане появляется большой красный значок и красные, спешенными и конными частями, переходят в наступление на мою позицию. Даю приказ пластунам вести редкий огонь, ибо патронов от 50 до 80 на человека. Противник стремительно идет вперед, пластуны усиливают огонь, но красные, густой цепью заняв хребет, начинают спускаться и подходят к пластунам на 500–700 шагов; начинается усиленная перестрелка на флангах. В моей коннице всего 180 человек.

Думаю: «Если за правое дело я дерусь — то красных разобьем, а нет — умрем все в атаке». Становлюсь перед строем, снимаю папаху, казаки, как один, следуют моему примеру, осеняют себя крестом. Пластуны открывают максимальный огонь, а я во главе конницы с криками «ура!» бросаюсь в атаку. Конные фланги делают так же, пластуны, оставшись позади, бросаются вперед.

Красные обомлели, не ожидая вообще отпора, начинается сплошная рубка противника, он в панике бежит, «товарищи» бросают все, вплоть до верхней одежды. До самой Кардоникской продолжается преследование врага с рубкой, в самой станице оставшиеся казаки, видя бегство красных, открывают стрельбу по бегущим. Противник совершенно теряет голову и в панике бежит на станицу Красногорскую. Преследовать дальше посылаю одну сотню, которая гонит их до самой Красногорской и возвращается. Противник разгромлен, несмотря на его многочисленность, взято 10 пулеметов, 300 винтовок, около 200 лошадей, много патронов. Потери в живой силе: у красных убито свыше ста человек, у меня (Бог помог нам!) всего пять человек ранеными, ни одного убитого.

Казаки в частях и жители ликуют, наш престиж поднимается. Бой закончился к 14 часам, а уже к вечеру слух о нашей победе распространился далеко в глубь Кубани, за 90–100 верст знали (как нам позже говорили) о разгроме красных. Этот бой, кроме морального подъема частей, признания жителей, дал мне новых бойцов-казаков кардоничан, которые, приняв в этом бою активное участие, не могли больше оставаться в станице. С этого дня в станице Кардоникской формируется сотня конницы в 150 шашек и сотня пластунов в 200 человек. Части устали, и я решаюсь в первый раз ночевать в станице.

4 июля ко мне под вечер явился казак Попов из станицы Удобной, прибывший через перевал из Сухума (Грузия), и доложил мне, что в Сухуме имеется представитель Кубанского правительства, находившегося в Крыму, полковник Налетов, который имеет связь с правительством и генералом Врангелем.

Получив такие сведения, я ночью же написал донесение Кубанскому атаману и генералу Врангелю о начале моей работы, о положении на Кубани и просил спешно, насколько возможно, прислать оружие, патроны и медикаменты. Кроме того, командировать ко мне представителей от Кубанского правительства и главнокомандующего, дабы ориентировать меня в обстановке, так как о происходящем в Крыму я ничего официально не знал.

С начала моего ухода в горы (прошло уже почти четыре месяца) я питался лишь слухами и известиями из большевистских газет, доходящих до передовых частей отряда. Донесение это было послано с поручиком Дибижевым (грек, житель аула Хасаут-Греческого).

5 июля части, пополнив свои ряды казаками станицы Кардоникской, перешли на бивак в Лысогорку, куда под вечер прибыл ко мне нарочный из Хасаут-Греческого и привез с собой мою родную сестру Александру Архиповну Орлову, чей муж-офицер был убит большевиками в 1918 году. (Перед моим отъездом из Армавира я перевез свою мать и сестру с шестью детьми в станицу Лабинскую, где их никто не знал, но из Лабинской, по занятии ее большевиками, семье пришлось переехать в Баталпашинск, где осталась жить моя сестра, а мать прибыла в родную станицу Кардоникскую.)

При свидании с сестрой я узнаю следующее: как только большевикам стало известно о моей работе в горах, был произведен обыск у всех моих родственников в Баталпашинской, у сестры нашли мою карточку и ее с детьми и некоторых родственников арестовали. Сестру ко мне прислали (оставив детей под арестом) уговорить меня прекратить восстание, после чего мне предлагалось уехать, куда я хочу, и даже предлагалось перейти на их сторону.

Сестра, зная абсурдность предложения моих врагов, была уверена, что я не пойду на соглашение, но под угрозой принуждена была ехать. Узнав мое твердое решение продолжать борьбу, благословила меня и спешно уехала.

Просьбе остаться у меня уступить не могла, так как ее дети были заложниками, и просила не беспокоиться за нее — она была уверена, что большевики не позволят насилия в отношении к ней. Зная проклятых, я не ожидал ничего хорошего, но помочь ей был не в силах, так как, дав клятву своим подчиненным продолжать борьбу, не мог изменить. Моя совесть, офицерская честь и долг требовали от меня продолжать начатую работу. Сестра уехала — я чувствовал себя ее предателем.

Генерал М. Л. Фостиков. Стара Пазова (Хорватия), 1943 г.

Атака казаков на турецкую батарею. Кавказский фронт Великой воины. Рис. А. Панина

Походный Атаман Казачьих войск Великий князь Борис Владимирович с генералом Баратовым (слева от него, в белой папахе) на джигитовке 1-й Георгиевской сотни 1-го Уманского полка ККВ. За ними подъесаул Фостиков (и светло-серой папахе). Правее Великого Князя — начальник штаба Походного Атамана генерал Богаевский (в шинели). Персидский фронт, ноябрь 1916 г.

 Хорунжий В. М. Сазонов (ст. Новотроицкой Лабинского отдела ККВ) — ординарец штаба генерала Фостикова в походе на Царицын. 1919 г.

 Подхорунжие и вахмистры ст. Кармалиновской Лабинского отдела ККВ, прошедшие с генералом Фостиковым Гражданскую войну. Слева направо: Ефим Мартов, Василий Донсков, Иван Брежнев, Игнат Брежнев. Вранье (Сербия), 1921 г.

Казак Л.-Гв. Кубанских сотен. Сербия, 20-е годы

ГРАЖДАНЕ Кубани, Дона, Терека и Ставропольской губернии

Седые горы Кавказа приютили десятки тысяч честных сынов РОДИНЫ, создавших собою крепкую духом и любовью к Родине «АРМИЮ ВОЗРОЖДЕНИЯ РОССИИ». Цель армии уничтожить коммунизм и водворить на РУСИ строгий народный порядок через УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ НАРОДНОЕ СОБРАНИЕ.

Народная армия начала свои работы на западном и юго-западном фронтах и в средних губерниях России. Под ее натиском стонет жидовский приспешник коммунистов, он зовет себе на помощь Кубанскую молодежь; приказно мобилизуя ее, он влечет ее на верную гибель.

Дорогие Кубанцы, не давайте своих сынов в красную армию, ибо их там ожидает сырая могила, шлите их иод покровом леса в ряды НАРОДНОЙ АРМИИ. Наш долг, наша святая обязанность поднять могучую руку честного гражданина, пока она не связана цепями коммунистическаго рабства, и освободить Родную КУБАНЬ от жидопскаго ига — коммуны. Мы призываем тех, кому ужасны субботники, кому страшно новое крепостное право — работа на коммунистов, кому страшна голодная смерть.

Все на защиту. Время не ждет. Проклятый коммунист слаб иод ударом НАРОДНОЙ АРМИИ, он чувствует гибель и, огрызываясь в свои предсмертные часы, градом посыпет ужасные беды на вольную голову КУБАНЦА, ДОНЦА и ТЕРЦА. Спешите в родные торы. Все задело. Пора.

Избранный народом. Командующий НАРОДНОЙ АРМИЕЙ, Генерал-Майор [подпись М. Фостикова].

Анапа 1920 г.

Баталпашинский и Лабинский отделы ККВ — территория боевых действий «Армии возрождения России» генерала Фостикова. 1920 г.

Образцы погон в частях «Армии возрождения России» генерала Фостикова. 13/26 августа 1920 г. (РГВА. Ф. 192, он. 3, д. 1475, л. 18).

Слева направо.

1 ряд: первые два — хоперцы, сотник и приштый (поле белое, выпушка, просвет и нашивки красные, звездочки серебряные, шифровка черпая); третий и четвертый — лабинцы, хорунжий и мл. урядник (поле белое, выпушка, просвет и нашивки черные, звездочки серебряные, шифровка у хорунжего серебряная, у мл. урядника черпая).

2 ряд: первый — стрелки (поле черное, выпушка красная, шифровка желтая): второй — пластуны (поле черное, выпушка белая, шифровка желтая); третий и четвертый — артиллеристы (поле зеленое, выпушка, просвет и нашивки белые, звездочки серебряные, пушки черные).

3 ряд: первый конвой (жгут белый с черным); второй — штабы отделов и учреждений (поле белое, выпушка и просвет черные); третий штаб армии (поле белое, выпушка черная, просветы зеленые); четвертый — штаб дивизии (поле зеленое, выпушка и просветы красные, звездочки серебряные).

Описание погон выполнено составителем.

Посадка на морские суда и отправка в Крым частей армии генерала Фостикова, октябрь 1920 г. (РГВА. Ф. 192, оп. 3, д. 1438, л. 3)

Конвой командира Сводного Кубанского корпуса генерала Фостикова (в центре). Остров Лемнос, 12 декабря 1920 г.

«Старому соратнику Генерал-Лейтенанту Фостикову на добрую память. Ген. Врангель. 19 февраля 1921 г.» (надпись на фотографии)

Кубанский Войсковой Атаман генерал В. Г. Науменко и генерал М. Л. Фостиков. Остров Лемнос, 27 марта 1921 г.

Генерал-лейтенант М. Л. Фостиков. Вранье (Сербия), 1921 г.

Прибытие частей Сводного Кубанского корпуса в г. Вранье (Сербия). 1 июня 1921 г.

Смотр казачьим частям. Вранье (Сербия), июнь 1921 г.

Военная и гражданская администрация с командиром корпуса генералом Фостиковым. Вранье (Сербия), июнь 1921 г.

Генерал Фостиков с чинами Кубанской казачьей дивизии. Сербия, 30 апреля 1923 г.

Казаки на работах, слева — генерал Фостиков. Южная Сербия, 20-е годы

Генерал Врангель с офицерами Кубанской казачьей дивизии и сербской администрацией.

Второй слева — генерал-майор В. К. Венков; в центре (за штатским) в черной папахе — генерал-майор Д. В. Репников; рядом в фуражке — начальник дивизии генерал-майор В. Э. Зборовский; четвертый справа (в защитной гимнастерке) — генерал-лейтенант М. А. Фостиков. Кочане (Сербия), август 1925 г.

«Его Превосходительству на долгую и добрую память от команды кубанских джигитов. Алексей Букреев» (надпись на обороте фотографии, адресованная генералу М. А. Фостикову)

Казаки, прошедшие с генералом Фостиковым Гражданскую войну. Справа — подхорунжий Степан Дзюба. Сербия, 20-е годы

Чины Кубанской казачьей дивизии на похоронах генерала Врангеля. Белград, 6 октября 1929 г.

 Венки и памятные знаки к гробу генерала Врангеля. Белград, 6 октября 1929 г.

Генерал Фостиков с семьей и джигитами. Вранье (Югославия), 1932 г.

Генерал Фостиков (слева) с джигитами. Сербия, 1932 г.

Пирамида джигитов. Сербия, 1932 г.

Сыновья генерала Фостикова: Норис (верхом в центре) и Георгий (верхом справа) с казаками. Вранье (Югославия), 1932 г.

Вечером 6 июля от моей полусотни, расположенной в Красногорской, получено донесение, что конница красных, выбив полусотню из станицы, заняла ее. Выслав на ночь усиленное охранение на полпути от Кардоникской к Красногорской, остальные части за ночь передвинул ближе к Кардоникской.

С рассветом 7 июля красные повели наступление конницей (два конных полка и конная милиция — всего до 900 шашек) на мой передовой заслон. Согласно приказанию он медленно отступал и, развернувшись на широком фронте, принудил противника разорваться на три группы и в таком виде подойти к Кардоникской, где и был атакован конницей станичного гарнизона (войсковой старшина Маслов) и пехотой 6-го пластунского батальона.

Противник не выдержал нашей атаки и начал поспешно отступать к Красногорской. В 6 верстах от станицы атакован моей обходящей конницей (1-й Лабинский, 1-й Хоперский полки и Терский отряд) под командой полковника Старицкого, бежал через Красногорскую на станицу Усть-Хомутинскую, где соединился с красной пехотой (306-й пехотный полк), идущей на помощь коннице. Наша конная бригада стала на отдых в станице Джегутинской.

Бой 7 июля дал мне небольшие трофеи: один пулемет, около 10 винтовок, четыре-пять тысяч патронов, несколько лошадей; потери красных 20–30 человек, у меня один раненый. Их конница была так сильно потрепана, что в последующих боях начала действовать осторожно и нерешительно. Мои же части воодушевились и осознали свою силу.

Преследование закончилось вечером, передовая сотня разместилась в Красногорской, а все остальные вернулись на бивак поближе к Кардоникской. Уже на биваке получено донесение от сотни из Красногорской, что около эскадрона конницы красных, поддержанной пехотой, сбило охранение в Красногорской. Позже узнали, что станица с боем перешла в руки красных, а наша сотня отошла на высоты в 9 верстах от Кардоникской. Ночью красные продвинулись и заняли высоты, занимаемые моей сотней.

На рассвете 8 июля к войсковому старшине Маслову снова прибыла со стороны Красногорской моя сестра, которую выслали ко мне для переговоров. Сестра привезла мне бумагу от комбрига 34-й советской дивизии и председателя ревкома с предложением сдаться. Об условиях состоятся переговоры, по занятию их пехотой станицы Кардоникской, для чего я должен выбрать нейтральную зону, где и произойдет моя встреча с делегацией красных из Екатеринодара. Если я не соглашусь на это — никто из моих родственников, уже арестованных, не будет пощажен; в случае же моего сог гласил мне были обещаны все «блага земные».

Сестру на этот раз я не видел, но ответ написал, что ни в коем случае не пойду на сдачу, а если большевики будут насильствовать над семьей и родственниками моими и моих казаков, то мы при занятии станиц никого из советских служащих с семьями не пощадим. Ответ был отправлен до начала боя за станицу Кардоникскую.

Ввиду предполагаемого наступления красных ночью с 7 на 8 июля все части были подведены к кургану Веселому (назван казаками «курганом Фостикова»).

9 июля бой начался в 9 часов утра. Пехота красных (306-й пехотный полк 34-й дивизии) при 15 пулеметах, поддержанная конницей в два эскадрона, быстро продвинулась к станице и заняла ее окраину по реке Кардоник.

До этого момента бой с нашей стороны велся одной сотней, которая, отходя перед противником на довольно широком фронте, растянула красных, и они, не видя перед собой никого, кроме отходившей сотни, сосредоточили все силы, атаковали станицу и заняли ее.

Как только противник оказался в станице, я решил немедленно атаковать его, для чего конную бригаду направил в обход со стороны Красногорской, а остальные части (6-й батальон пластунов и подготовленную пехоту станицы 300 бойцов и конных из станицы 200 человек) оставил при себе за курганом Веселым. К моменту занятия пехотой красных южной окраины станицы моя обходящая бригада заняла дорогу на Красногорскую, сбив резерв красных, состоящий из двух рот пехоты. Противник, занимающий станицу, заволновался, в это же время части, оставшиеся при мне за курганом, быстро подошли, атаковали и взяли станицу.

Большевики, поспешно отступая, были атакованы моей конной бригадой со стороны дороги Кардоникская — Красногорская и сбиты к горам Джангур, где были снова окружены с юга той же бригадой, от станицы Кардоникской пластунами, а с севера гарнизонной конницей. Противнику оставался открытым лишь путь на кручи горы Джангур, куда он и направился, подвергаясь все время с фланга нашему огню и атакам. (Такая тактика — растянуть малыми силами противника, а потом атаковать его «облавой» внезапно и быстро — не раз спасала мои отряды во время восстания, когда наши силы численно были гораздо меньше противника.)

Отступление красных, наконец, перешло в сплошное бегство через крутизны, бросалось все, солдаты для облегчения стаскивали с себя форму, оставаясь в белье. Ночь спасла противника, и он ушел на станицу Джегутинскую, оставив мне 11 пулеметов, много винтовок, весь обоз с вещами солдат и командиров, потеряв убитыми 103 человека. Мои потери насчитывали 6 казаков убитых и 8 раненых (убит подъесаул Федосеев — лихой и разбитной казак).

Этот бой поднял особо высоко настроение всего состава, а население снова убедилось в силе нашей армии, как уже в то время называлась моя повстанческая группа. Большевики опять-таки уверились в наших быстрых победах среди гор и в опасностях, которые в дальнейшем их ожидают.

10 июля все части переведены на новый бивак в Широкую балку. Из района Баталпашинска и Белого Ключа прибыли ко мне около 150 казаков с лошадьми и оружием. Под вечер получил донесение от горцев аула Хасаутского о том, что аул Касаевский занят пехотой красных (около 600 человек) с двумя орудиями, которая наступает вверх по реке Малый Зеленчук на занятую нами станицу Кардоникскую. За два дня до этого я был предупрежден, что красные хотят во что бы то ни стало разбить меня наступлением именно со стороны реки и станицы Красногорской.

11 июля с рассветом в аул Хатажукаевский выслана полусотня с целью скрытой и детальной разведки аулов Касаевского и Тебердинского. Части снова пополнились прибывшими казаками станицы Зеленчукской (85 человек). Разъезд обнаружил движение противника из станицы Джегутинской на Красногорскую (400 человек пехоты, два конных эскадрона, три орудия, около десяти пулеметов). Также получено донесение, что красные имеют связь постами летучей почты между Джегутинской и аулом Касаевским. Вечером того же дня красные заняли без боя Красногорскую и аул Касаевский. Для встречного боя приказываю:

1. Конная бригада (1-й Лабинский и 1-й Хоперский полки) без двух сотен со мною должна на рассвете атахсовать аул Касаевский и разбить красных.

2. Войсковой старшина Маслов с дивизионом 1-го Хоперского полка, конницей и пехотой станицы Кардоникской должен внезапно напасть на Красногорскую и разбить группу противника, находящуюся там.

3. 6-й пластунский батальон должен находиться в резерве у Кардоникской для защиты станицы.

Получил вторично донесение, что красные 12 июля поведут наступление на Кардоникскую со стороны Касаевского и Красногорской.

С темнотой я с группой выступил и за ночь прошел по дороге через гору Шисса до аула, на рассвете по плану атаковал аул Касаевский, где, к сожалению, ночевала лишь головная часть противника, а главные их силы ночевали в Ловско-Зеленчукском. Атакованный противник бежал частью на Ателжухинское, а частью через Эльбурган, потеряв десятка три убитыми.

Головные части моей бригады, переправившись через реку Зеленчук, преследовали противника, подобрав их обозы с патронами, оружием и питанием. Оставив две сотни для дальнейшего преследования, я с остальными частями отошел к аулу Хатажукаевскому, где получил снова донесение, что наш разъезд (сотня), высланный из Касаевского на Красногорскую через Джангур, уничтожил два поста летучей почты красных, а остальные бежали в Красногорскую и, окруженные частями войскового старшины Маслова, спешно отступили дальше.

Посты красной летучей почты, преследуемые нашим разъездом из Касаевского, добрались до своих и своим появлением и рассказами о бегстве Касаевской группы, видимо, внесли панику в ряды красных. Наши части двинулись на Красногорскую (задание Маслова) и атаковали противника около Кубанского моста у самой станицы. Совершенно потеряв голову, противник бежал на Джегутинскую, оставив нам у Кубанского моста три горных орудия (одно испорченное) со 120 снарядами, три пулемета, патроны и значительный обоз.

Между тем около Джегутинской бежавший противник подвергся внезапной атаке находившейся там группы казаков под командой сотника Попова, который преследовал его вплоть до станицы Баталпашинской. Сотник с казаками многих порубил, забрал у противника все оружие, снял с пленных обмундирование и подобрал остаток обозов. К 8 часам вечера мои части собрались на биваке Широкая балка для отдыха.

13–14 июля отдых, разведка. Прибывшие из Баталпашинской за лесом жители сообщили, что в Баталпашинск 12 июля из Пятигорска прибыл штаб 12-й советской Кавказской дивизии с тремя полками, а со станции Невинномысская курсанты Майкопского училища, 304-й пехотный полк с шестью орудиями и много боевых припасов.

Все эти части Баталпашинского района подчинены начальнику 12-й Кавказской дивизии (бывший генерал), который с 13 июля приказал наступать на Кардоникскую. Кроме того, два конных полка 12-й дивизии переведены в село Козлинское, а на станцию Невинномысская ожидался приезд штаба 9-й советской армии; в станице Беломечетской сосредоточены все тылы и инженерные части красных!

Казакам Красногорской станицы привезен приказ противника о наступлении красных полков, с целью разбить меня, сообщалась дислокация частей красных в Кубанской области. Также сообщалось, что со стороны станицы Надежной через Передовую и Исправную движется 305-й пехотный полк для соединения с Баталпашинской группой.

13 июля к нам на бивак из района станицы Усть-Джегутинской прибыл сотник Попов с 90 казаками, а из Красногорской станицы прибыло 15 казаков. Прибывшие доложили, что вся Баталпашинская группа красных двинулась на нас!

14 июля противник занимает Красногорскую. В станицах и хуторах от Баталпашинска до Красногорской красные грабят все, реквизируют, жгут дома, а население от террора разбегается во все стороны! К ночи точно выяснены силы наступающего противника: 304-й, 305-й пехотные полки (1200–1400 штыков), курсанты — 250 человек, конная бригада 34-й дивизии — 400 шашек, конная бригада 12-й дивизии — 900 шашек, 6 орудий, 25 пулеметов.

Мною решено разбить противника обходом с левого фланга в тыл всей конницей, а пехота должна действовать в лоб противника на Красногорскую. Послал осетинам приказание произвести нападение на Красногорский мост по правому берегу Кубани. Всю ночь собирали всех боеспособных из станицы Кардоникской — к утру собрали около 120 человек.

15 июля противник перешел в наступление от Красногорской, но лишь по дороге, так как вне дороги наступление было слишком трудным из-за больших яруг, балок и скал. Бригада под командой полковника Старицкого выслана в глубокий обход с тем, чтобы скрытно горами и лесом зайти противнику в тыл и атаковать его во время приближения к Кардоникской. На высоты горы Джангур выслан разведывательный взвод, вся пехота 6-го пластунского батальона — 750 человек при 12 пулеметах заняла позицию на вершинах в 8 верстах впереди Кардоникской. При пехоте 60 конных у самой станицы, а конница гарнизона станицы (150 человек) выслана на высоты аула Ателжухинского.

До 10 часов бой с противником ведет только головная сотня, отступающая согласно приказанию по главной дороге. Красные, перегруппировавшись, в 10.15 на высотах на полпути между Кардоникской и Красногорской повели на станицу Кардоникскую атаку двумя пехотными полками в лоб, конной бригадой (12-й дивизии) в обход моего правого фланга, конным полком (34-й дивизии) в обход моего левого фланга, а курсантов оставили в резерве на высотах у дороги; около резерва вся артиллерия.

Мертвая тишина с нашей стороны смущала противника, нигде не было видно наших частей, редкую стрельбу вели лишь казаки отходящей сотни. Атакующие силы красных стремительно перешли в наступление и, не встречая сопротивления, на расстоянии двух верст обнаглели и без всякой предосторожности уже ринулись вперед, артиллерия открыла стрельбу залпами по станице.

Пластуны без выстрела подпустили красных к себе приблизительно на 800 шагов и после короткой бешеной пулеметной и ружейной стрельбы перешли в контратаку. Противник не выдержал внезапного натиска пластунов и начал отступать, по наступающей коннице был открыт огонь из нашей пушки, и после удавшихся попаданий по ней она начала задерживаться и отступать.

Тогда слева перешла в атаку кардоникская конница и загнала конный полк красных за их пехоту, наши атаковали открытую пехоту и сбили ее. Отступая, пехота противника трижды переходила в контратаку и в третий раз сбила моих пластунов. Они начали отступать, но энергия командира батальона есаула Балуева и мое присутствие ликвидировали это временное замешательство, и красные опять сбиты и отступают. Несколькими удачными выстрелами из пушки сбита с позиции и артиллерия противника и разогнан резерв.

Когда пехота красных подходила к резерву, наша обходящая бригада атаковала их тыл и противник, после отчаянного сопротивления, начал в массе бежать. В это же самое время я дал приказ осетинам напасть на Красногорский мост. Красные, оставив в арьергарде курсантов в узком ущелье, начали панически отходить. К ночи мои головные конные части (две сотни) были под самой станицей Джегутинской.

Красные понесли большие потери, но задержались своим арьергардом в поселке Джеганасском (между станицами Джегутинской и Баталпашинской). Мои части за все время атак потеряли два человека убитыми и десять ранеными.

К ночи все, кроме двух сотен, посланных гнать противника, возвратились на бивак. На этот раз особых трофеев не было, так как красные в бою не имели обозов, и на биваке выяснилось, что мы много патронов и снарядов расстреляли и истощили свои запасы, которые могли лишь завоевать у противника.

Полковник Старицкий начал убеждать идти в Терскую область, где якобы все есть — и боевые припасы, и хорошее питание из станиц и т. д. Но к этому времени мне достоверно было известно, что в Терской области действуют отряды полковников федюшкина и Кротова (в Терском восстании участвовали два брата Кротовы, Георгий и Иван Павловичи. — П. С.), поэтому от этого предложения я отказался.

Кроме того, что было самое важное, кубанцы не пошли бы далеко от своих станиц, не веря в рассказы полковника Старицкого. Были патроны у карачаевцев, но получить от них что-либо было почти немыслимо, а сами они, подозрительные и лукавые люди, никак не присоединялись ко мне. В этом был виновен и их князь, полковник Крым-Шамхалов, которого народ слушал и по которому равнялся в это смутное время.

Патроны на исходе, а посему необходимо что-то спешно предпринять, и я, после раздумий, останавливаюсь на красной базе в станице Беломечетской.

16 июля отдых. После полудня получил донесение от зеленчукских черкесов о том, что в станице Исправной находится 305-й пехотный полк красных (850 человек) при двух орудиях и что 17 июля полк предполагает идти через аул Касаевский на присоединение к Баталпашинской группе. Дабы предупредить это соединение красных, я решил сделать ночной переход с частью конницы, занять дорогу из станицы Исправной на хребте горы Шисса и повернуть противника по реке Большой Зеленчук.

Под вечер прибыла ко мне связь от есаула Лычева, который с отрядом в 1220 человек занимает район станиц Ахметовская — Каладжинская; отряд удачными набегами держит в страхе большевиков в Лабинском отделе.

Есаулу Лычеву посылаю приказ о начале формирования им 3-го Лабинского полка. От казаков, присланных есаулом Лычевым, узнаю, что войсковой старшина Князев (2-й Лабинский полк) 15 июля между станицами Передовой и Исправной вел бой с тем же 305-м полком красных и после боя красные остановились в станице Исправной.

С темнотой, с частью конницы по 120 человек от полков (240 человек), выступил вниз по реке Малый Зеленчук, а к семи часам утра 17 июля занял дорогу к станице Исправной на хребте горы Шисса. Густой туман не давал возможности разведать противника, а яруги и кручи мешали разместить части для западни красным. Туман немного рассеялся, и дозорами было обнаружено движение противника на подводах при двух орудиях; на одну версту впереди колонны двигался конный взвод, который без стрельбы трудно было уничтожить. Туман опять спустился, послышалась ружейная стрельба со стороны станицы Исправной (разъезд 2-го Лабинского полка столкнулся с арьергардом красных). Взвод красных был пропущен за наши засады и почти полностью уничтожен, но с выстрелами в колонне противника поднялась тревога, артиллерия открыла огонь, пехота цепями повела наступление по посевам подсолнечника, который совершенно скрывал пеших.

Цепи противника были встречены сильным огнем наших, но, поддержанная резервом, пехота красных двигалась вперед. Бой длился два часа, были произведены две конные атаки, но все-таки красные заставили меня отойти, после чего они прорвались на Касаевский аул, где, не задерживаясь, быстро прошли через Эльбурган в станицу Усть-Джегутинскую. К вечеру, потеряв одного убитым и двух ранеными казаков, я вернулся к себе на бивак Широкая балка.

Малый запас патронов еще больше истощен. Этим набегом потрясен 305-й полк красных, но удачи у нас не было, считаю это неудачей. Важно было то, что к началу моих боевых действий под станицей Кардоникской большевики в Баталпашинской не имели покоя. Несколько раз они были вынуждены переселять свои учреждения, эвакуировать семьи коммунистов и т. д. Все учреждения и канцелярии, возвращаясь обратно в Баталпашинск, не разгружали свои подводы, а гарнизон станицы по ночам вовсе не спал и совершенно не раздевался до прибытия штаба и частей 12-й дивизии красных.

18 июля отдых. Усиленная разведка по реке Малый Зеленчук и по реке Кубани. К вечеру от разведывательной сотни по реке Кубани получено донесение, что Джегутинская снова занята красными (три пехотных полка, четыре конных полка, курсанты, 16 орудий и много пулеметов, всего 5 тысяч человек). Вечером на бивак прибыл из станицы Исправной войсковой старшина Князев со 2-м Лабинским полком — 480 конных и 8 пулеметов.

 

Дальнейшие действия повстанческой армии

К этому времени мои части усилились: 1-й Лабинский полк — 500 человек, 1-й Хоперский полк — 650 человек, 2-й Лабинский полк — 480 человек, 6-й Кубанский пластунский батальон — 320 человек, гарнизон Кардоникской станицы — 300 пеших и 250 конных, 35 пулеметов, 2 орудия, патронов по 15–20 штук на человека.

19 июля красные от станицы Джегутинской двинулись так:

• пехотный полк и один конный при двух орудиях по горе Джангур;

• все остальные части красных двинулись на станицу Красногорскую.

К вечеру противник занял аул Ловско-Зеленчукский и Красногорскую, а по горе Джангур обнаружены его разъезды.

20 июля Красногорская группа красных предприняла наступление на Кардоникскую, но потерпела поражение и отошла к Красногорской, заняв высоты перед станицей, а части этой группы начали продвигаться по горе Джангур с артиллерией. Патронов у меня для боя не оставалось, но противник не наступал дальше. Передовые мои части ведут перестрелку под Красногорской. Необходимо достать патроны во что бы то ни стало и маневром отогнать противника от Кардоникской.

Решаюсь совершить набег на станицу Беломечетскую и с этой целью, 21 июля, собираю все разъезды от частей, заменив их гарнизонными казаками. После обеда выдвигаю 2-й Лабинский полк по дороге на Красногорскую, но ночью возвращаю его обратно. Все части и тыл с лазаретом сосредоточиваю в станице. Войсковой старшина Маслов получает задачу в течение 23 и 24 июля с гарнизоном производить усиленную разведку и перегруппировки. В план моих действий посвящены лишь некоторые начальники.

С темнотой отправляю тыл и обозы под прикрытием пластунов для размещения в станицу Преградную. В 23 часа с тремя конными полками, одним орудием и 25 пулеметами выступаю на станицу Зеленчукскую и до рассвета переваливаю за хребет к станице. Здесь части отдыхают полтора часа, подтягиваются, ко мне присоединяется есаул Поперека с 10 казаками из района станицы Сторожевой, которые вливаются во 2-й Лабинский полк.

В станице Зеленчукской ко мне являются подхорунжие Сакович и Желухин, которые докладывают, что на присоединение ко мне идет войсковой старшина Живцов с казаками Кубанского полкового округа (500 человек, два орудия и два пулемета), что они восстали у себя, но не выдержали натиска большевиков. Казаки стоят в станице Надежной. С подхорунжими мной был выслан приказ о наименовании кубанцев — 1-м Кубанским полком, а полку оставаться в Надежной до дальнейших распоряжений, связавшись с 3-м Лабинским полком.

К вечеру дивизия была в станице Исправной, где стала на ночлег. В станице объявлена мобилизация, здесь же поймано несколько коммунистов, прибывших из Москвы. В Исправной наблюдалось полное запустение. Мобилизовать казаков приказал сотнику станицы так, чтобы через четыре дня дивизион был готов, а пехота послана в Преградную в 6-й батальон. Через шесть дней действительно в Исправной был готов конный дивизион в 250 казаков, который был оставлен мной в станице для защиты ущелья реки Большой Зеленчук и для глубоких разведок.

23 июля ночью получил донесение от войскового старшины Маслова, что красные в наступление не переходят, а группируются на горе Джангур, у Красногорской и аула Ловко-Зеленчукского. С рассветом выступаю вниз по реке Большой Зеленчук, к 10 часам прибываю в аул Тазартукин, где остаюсь до вечера. Горцы — зеленчукские кабардинцы — встречают меня хорошо, но не присоединяются, обещая это сделать потом (до конца моего пребывания на Кубани присоединились ко мне немногие из них, не больше 20 человек).

В 18 часов из аула Тазартукина выступают:

1) 2-й Лабинский полк через аул Клиевский на Баталпашинскую с задачей к рассвету 24 июля подойти и атаковать станицу через реку Кубань, с целью разбить Баталпашинский гарнизон, внести панику и захватить станицу, если удастся; при неудаче захвата оставаться у Дударукинского аула до 11 часов, после чего отойти на Тазартукинский аул;

2) я с бригадой прямо на станицу Беломечетскую с тем, чтобы на рассвете атаковать ее со стороны Кубанского моста и со стороны Невинномысской.

Перед рассветом бригада подошла к левому берегу реки Кубани — напротив Беломечетской (1200 шагов от станицы). Отсюда части выступили — 1-й Хоперский полк через Кубань, откуда с рассветом должен был атаковать саму станицу через мост; 1-й Лабинский полк к аулу Ураковскому, но, не доходя до аула, должен был переправиться через Кубань и с рассветом тоже атаковать станицу со стороны Невинномысской. Все пулеметы и орудия заняли позиции на левом берегу реки Кубани, на высотах напротив станицы, им приказано огнем содействовать атаке.

Противник в станице спал мирным сном под защитой Баталпашинска и Кардоникской группы, имея лишь караул с пулеметом на мосту. Атака с рассветом произведена полками почти одновременно, запоздал лишь немного Лабинский полк, которому пришлось перейти вплавь через глубокое место реки. Мостовой караул не успел разобрать винтовки и был весь целиком сброшен с моста в реку Кубань.

В станице произошла короткая перестрелка, главным образом стреляли коммунисты, которые выскакивали из дворов на тачанках и верховых лошадях, убегающие из станицы попали под шашки лабинцев. В станице изрублено 200 человек коммунистов (коммунистический эскадрон при IX армии). Взят в плен целиком хоперский батальон в 550 человек (все казаки-донцы из плененных на Черноморском побережье), 4200 снарядов для трехдюймовых полевых пушек, 5 миллионов ружейных патронов и масса всевозможного груза (110 подвод), денежные ящики с 2,5 миллионами рублей, главным образом советских.

Жители станицы Беломечетской долго не верили, что мы действительно казаки, так как за несколько дней до нас в станицу прибыл отряд конных в погонах, ловили комиссаров, расспрашивали об угнетенных большевиками казаках, их отношении к советской власти и повстанцам.

Отрядом командовал человек, наряженный в черкеску с генеральскими погонами, в белой папахе и на серой лошади, который объявил населению, что он — генерал Фостиков, восставший против большевиков. Этот отряд позже устроил террор в станице, а все сознавшиеся в сочувствии ко мне и восстанию были расстреляны. Одежда и даже самозванец были похожи на меня и мое обмундирование; как потом я узнал, он оделся так, как я был снят на карточке, которую большевики нашли у моей сестры в Баталпашинской.

В станице Беломечетской я узнал о зверском убиении моих родных: бабка, отец, сестра с шестью детьми и несколько родственников были расстреляны. Этот гнусный и невиданный до тех пор террор и зверство над моими родными зажгли у меня такую бешеную месть, что я поклялся перед Богом в будущем не пощадить ни одного коммуниста.

Население убедилось, что мы действительно повстанцы, и выражало желание скорейшего избавления из большевистского «рая». К 11 часам операция закончилась и части со всеми трофеями и пленными сосредоточились на левом берегу реки Малый Зеленчук и Шебезовского аула, а позже выступили на хутор Японский (по реке Большой Зеленчук, напротив аула Тазартукинского).

2-й Лабинский полк выполнил свою задачу (нападение на Баталпашинскую) плохо, так как, наткнувшись на сильную заставу с пулеметами красных у моста через Кубань, до 11 часов вел перестрелку; большевики подвели свой резерв к мосту, и полк отошел. Но все же это вызвало панику в станице Баталпашинской, все ответственные работники-коммунисты и их учреждения бежали в станицу Новогеоргиевскую. Мое нападение на станицу Беломечетскую заставило штаб IX советской армии перейти из станицы Невинномысской за реку Кубань.

В 16 часов 24 июля вся конная дивизия подошла на хутор Японский, где разместилась на ночлег.

Что за это время происходило под станицей Кардоникской?

23 июля, в день ухода дивизии в набег на Беломечетскую, все было благополучно, большевики не наступали, а разъезды гарнизона были энергичны в его поисках и не давали красным возможности выйти с их позиций. До вечера 23 июля в станице не знали, куда я ушел, а вечером, узнав, что в набеге так далеко от Кардоникской, жители станицы начали разбегаться в горы и в лес.

25 июля, когда большевики попробовали перейти в наступление, то не встретили почти никакого сопротивления со стороны казаков. У войскового старшины Маслова, несмотря на его уговоры, осталось лишь десятка четыре вооруженных казаков, которые не могли оказать должного сопротивления, и большевики без боя заняли станицу. Наступали очень нерешительно, а получив через полтора часа сведения о разгроме Беломечетской, перестреляли нескольких казаков в станице и спешно ушли в Баталпашинск.

После ухода большевиков войсковой старшина Маслов пробовал собрать казаков и вновь создать гарнизон станицы, но это было невозможно, так как большинство населения из лесов и гор больше не выходило. 25 июля войсковой старшина Маслов присоединился с 40 казаками ко мне в станице Надежной.

Утром того же дня были выпороты два черкеса за клевету на некоторых горцев. Необходимые подводы для обозов (70) были взяты из Тазартукинского аула силой и прибыли только после моего заявления, что открою огонь по аулу, если через полчаса не будут присланы.

К 7 часам утра дивизия выступила с хутора Японского на станицу Удобную. К 10 часам голова дивизии втянулась в станицу. При подходе к станице на улицах было много народу, был праздник, но при входе в станицу молодежь попряталась. Настроение у казаков в станице было плохое, выступать со мной они не хотели под влиянием старика Гришая и подхорунжего Владимирова, которые, несомненно, были под влиянием большевиков.

Как только дивизия остановилась, было получено спешное донесение от разъезда, высланного на Надежную, что между станицами Надежной и Передовой идет бой. Высланный к станице Передовой разъезд донес, что красные заняли станицу, а 1-й Кубанский полк под натиском отошел к Исправной; красные втягивают в Передовую свои части и обозы. У меня созрел план окружения красных в Передовой, но для этого было нужно, чтобы противник сосредоточился в станице.

Для выполнения плана окружения мной предприняты следующие меры: весь 1-й Хоперский полк оставлен на участке между Передовой и Удобной с тем, чтобы не допустить противника вниз по реке Уруп, но активных действий самому не предпринимать. С остальными частями и обозами, поднявшись от Удобной на высоты между Исправной и Передовой, скрытно разместил части.

Дело клонилось к вечеру, красные вели наступление на позиции 1-го Кубанского полка, — видно было, что полк еле сдерживает противника. Помочь ему пока не было возможности, так как пришлось бы спускаться с большой высоты вниз. Для связи с 1-м Кубанским полком и предупреждения, что я здесь, выслан боевой разъезд, который связался с полком и подбодрил его.

Красные энергично наседали на кубанцев, и это заставило меня выслать для обхода противника в тыл 1-й Лабинский полк, который незаметно спустился с горы и атаковал его. Противник прекратил наступление на 1-й Кубанский полк, быстро отошел к Преградной, а его пехотные части разбежались по лесу вверх по реке Аргомит. Кубанцы с трудом сдерживали красных, потому что наши пушки бездействовали, не было снарядов, но в итоге бой был за нами, лабинцы гоняли противника по посевам, а к полуночи вернулись.

Приведенный пленный сообщил, что со стороны красных действуют 21-я пехотная дивизия и 1-я конная бригада с 10 орудиями. К утру патроны и снаряды были пополнены резервом из Беломечетской, а части разведены так:

1-й Хоперский полк занял позицию перед Передовой со стороны станицы Удобной, заняв также дорогу на Надежную;

1-й Кубанский полк вышел на речку Аргомит с тем, чтобы закрыть дорогу на станицу Преградную вверх по реке Уруп;

1-й Лабинский полк занял дорогу Передовая — Исправная;

2-й Лабинский полк при горном орудии занял высоты к востоку от станицы (приблизительно за тысячу шагов), так как с этих высот можно было легко обстреливать всю станицу.

26 июля с рассвета приказано всем полкам атаковать станицу. Я находился со 2-м Лабинским полком. Как только начало рассветать, перед нами как на ладони открылся весь бивак красных — пехота их вповалку спала на церковной площади, а по улицам около площади стояла запряжка артиллерии и конница.

Из 10 пулеметов и орудия с горы 2-й Лабинский полк открыл огонь. Противник, огорошенный бешеным огнем (красные не знали, что под Передовую я подошел с главными силами, а вечерний Маневр 1-го Лабинского полка с войсковым старшиной Ковалевым приняли за маневр части конных кубанцев, выделенных от полка), заметался во все стороны в нестройной толпе и ринулся на станицу Удобную, но, встреченный огнем и атакой 1-го Хоперского полка (полковник Грибановский), бросился в сторону Исправной. Получив удар от 1-го Лабинского полка, красные направились вверх по реке Уруп, но им переградили путь кубанские части (войсковой старшина Живцов) и погнали назад в станицу, которая к тому времени была уже занята 2-м Лабинским полком (войсковой старшина Князев).

На реке Уруп, повыше станицы, противник был несколько раз атакован и сбит на левый берег. Дрались красные ожесточенно, артиллерия их, спешно перевезенная на высоты левого берега, вела залповую стрельбу на картечь до тех пор, пока не была забрана в плен. Красные бежали, а далее окружены и уничтожены в главной своей массе. Группы красных бежали на станицы Надежную, Спокойную, где были встречены казаками этих станиц, повернули и бежали на станицу Отрадную. Преследование велось передовыми сотнями до станицы Надежной.

К 18 часам в станице Передовой собрались все мои части со всеми трофеями. Трофеи: 10 орудий (из них 8 исправных с упряжками и лошадьми), 22 пулемета (18 исправных), 1200 пленных, противник потерял 600 человек и 150 лошадей убитыми, 300 человек ранеными. Потери моей дивизии: 6 человек убитых, 42 раненых. Красные, заняв раньше Передовую, изрубили 28 казаков и иногородних, не сочувствующих большевикам, а потому жители станицы встретили меня со слезами радости на глазах. Части все переутомились.

Ночью мной были отпущены пленные, направленные с разъездами вниз по реке Зеленчук. Пленные были предупреждены мной, что мои части не воюют с русскими крестьянами, а с коммунистами, от которых хотят освободить Кубань и жить свободно. Имел позже сведения, что пленные дошли до Невинномысской, где разложили резервную дивизию красных; когда их начали ловить, то они с дивизией разбежались по Ставропольской губернии.

27 июля, дневка. Мобилизация в Преградной дала 28 человек конных и 240 человек пеших, а кроме того, организовался гарнизон станицы в 200 человек; казаки станицы Передовой пополнили 1-й Хоперский полк и 6-й Кубанский пластунский батальон. Ввиду того что казаки Баталпашинского отдела неохотно шли ко мне в части, станицы Зеленчукская, Сторожевая, Преградная и Удобная отказались принять участие в восстании, а горцы только обманывали (у меня горцы — главным образом терцы и карачаевцы), я решил перенести свои действия в Лабинский отдел, тем более уже имея сведения, что в Майкопском отделе казаки поднялись и дерутся с красными.

27 июля из станицы Передовой отправлены излишние трофеи и обозы в тыл в Преградную с приказанием тылу перейти на хутор Абсемен. За дневку казаки и лошади отдохнули, выкупались и сытно поели у хлебосольных казаков из Передовой. Объявленная мобилизация в Удобной не дала никаких результатов — старик Гришай и его сын войсковой старшина Гришай (на службе у большевиков в Баталпашинской) с подхорунжим Владимировым тайной агитацией портили все дело. Об этом я узнал позже, за агитацию в пользу коммунистов в станице Сторожевой были расстреляны двое.

28 июля переход из Передовой в станицы Надежную и Спокойную.

29 и 30 июля. Население встретило хорошо, но многие не решались вступить в мои ряды. Объявленная мобилизация дала всего 12 человек в строй и 12 человек в гарнизон станицы.

Для проведения мобилизации части размещены так: 1-й Лабинский полк — станица Надежная, 2-й Лабинский полк — станицы Подгорная, Бесстрашная, Отважная, 1-й Хоперский полк — станица Спокойная, 1-й Кубанский полк — станица Надежная. Высланы разведывательные сотни в станицу Удобную (в Передовой и Исправной гарнизоны ведут разведку на Баталпашинск и вниз по реке Большой Зеленчук, держа тесную связь со мной). Станица Отрадная занимается дивизионом 1 — го Хоперского полка с разведкой на Казминское и Попутную. Устанавливается тесная связь с 3-м Лабинским полком (войсковой старшина Лычев), который занимает станицу Каладжинскую, в его полк высылается горная пушка. Мобилизация проходит довольно хорошо, формируются до конца 2-й и 3-й Хоперские полки (войсковой старшина Маслов), 1-й Кубанский стрелковый полк (полковник Демьяненко).

В район станиц Баталпашинская — Бекешевская — Джегутинская высылается есаул Ильин с 20 офицерами для формирования 12-го Кубанского пластунского батальона и 4-го Хоперского полка. В районе поселка Георгиевско-Осетинского и станиц Красногорская — Кардоникская формируется отряд в 400 человек под командой полковника князя Крым-Шамхалова из казаков и горцев. К Крым-Шамхалову присоединяется со 100 казаками полковник Васильев, житель станицы Отрадной, позже выгнанный мной за пьянство из армии.

Красные сосредоточивают свои силы так: два конных полка 34-й дивизии, конная бригада 12-й дивизии — в селах Казминском и Ивановском, 304-й пехотный полк — в хуторе Елисахоновском, тут же курсанты и дружина жителей упомянутых сел, 2тй конный полк 12-й дивизии, 302-й и 303-й пехотные полки — в станицах Вознесенской, Владимирской, Лабинской, два полка пехоты 22-й пехотной дивизии из Екатеринодара с курсантами.

Из Сухума прибыл ко мне для связи сотник (имя не запомнил), который доложил, что о моем движении донесено в Крым, помощь якобы будет в скором времени, но письменного сообщения он с собой не имел. Отправил его обратно в Сухум к полковнику Налетову, написав рапорты (вторично) в Крым главнокомандующему генералу Врангелю и Кубанскому войсковому атаману о ходе восстания, своих силах и просил скорее мне помочь высылкой оружия, боевых припасов и для расширения действий посылкой десанта на город Туапсе.

Из Грузии доходили слухи и газеты о действиях Русской Белой Армии в Крыму и ее успехах. Казаков по мобилизации является много, но оружия не хватает, и 30 процентов безоружных пополняют пехотные части.

Подробные сведения получены о Майкопском отделе: казаки отдела охотно восстают, сформированы части, но нет никакого порядка, так как глава восставших полковник Крыжановский, назвавший себя командиром Сводного Кубанского корпуса; сидит далеко от фронта, любит попьянствовать, а порядка навести в отделе и частях некому. Многие казаки и офицеры бросают фронт и уходят в тыл, где тоже пьянствуют. Лучшие его начальники были: войсковой старшина Фартухов, войсковой старшина Гридин, есаул Тимченко — но работа у них как-то не клеилась.

Войсковой старшина Лычев, командир 3-го Лабинского полка, ведет бой с Лабинской группой красных очень умело, но красные оттесняют его к станице Ахметовской.

30 июля красные ведут наступление на станицу Отрадную из села Казминского, сбивают передовую сотню и занимают экономию Макеева. Силы противника, ведущего наступление: два пехотных полка, четыре конных с четырьмя орудиями (всадники частей 12-й дивизии красных в каких-то дурацких коммунистических колпаках).

31 июля выслана усиленная разведка из станицы Спокойной на станицу Вознесенскую — этот район еще свободен. Сама Вознесенская и Упорная заняты пехотой и конницей, красные ведут наступление на Отрадную и, вытеснив дивизион кубанцев, занимают ее, выдвинув передовые конные части к Спокойной.

1 августа с рассвета красные ведут наступление на Спокойную, имея два полка конницы за пехотой на дороге Отрадная — Спокойная и два конных полка на своем правом фланге, в обходе на станицу Подгорную. Противник подпускается мной к самой станице Спокойной, где по высотам расставлена вся наша артиллерия. Бригада обходит левый фланг красных, сбивает конницу, а части, наступающие на Спокойную, нарываются на пехоту. Артиллерия открывает сильный перекрестный огонь, красные не выдерживают и спешно отходят в верховья Кунтимеса, так как дорога Спокойная— Отрадная занята нашей конницей. Противник у Кунтимеса окружен нашей конницей, несет большие потери и пробивается в Отрадную уже под вечер, а ночью того же дня Отрадная атакуется нашей бригадой, красные бегут из станицы.

Этого же дня Лабинская группа красных также предпринимает от Упорной обход моего левого фланга на станицу Бесстрашную, но, встретив упорное сопротивление со стороны 3-го Лабинского полка и обойденная справа, отступает в станицу Упорную.

Через 3-й Лабинский полк прибывает ко мне, по собственной инициативе, группа офицеров из Майкопского отдела для связи. Офицеры подтверждают имеющиеся у меня сведения о Майкопском отделе и полковнике Крыжановском и просят принять всю Майкопскую группу в состав моего движения. Я шлю приказ полковнику Крыжановскому о подчинении мне и вызываю его к себе для доклада и разработки планов операций на будущее. Приказ Крыжановскому о подчинении передан возвращающимися офицерами, из которых многие, по моему разрешению, не возвращались и были зачислены в части. За ночь в Отрадную переброшена бригада с артиллерией.

2 августа на рассвете противник выбит из экономии Макеева и из станицы Попутной и бежит на село Казминское и на Бесскорбную. Сильные разъезды высланы на фронт, закончено формирование 2-го и 3-го Хоперских полков (один полк в десять сотен), 1-го Кубанского стрелкового полка. Все части пополнены. Получено донесение, что формирование в районе станицы Бекешевской идет успешно, новые части уже начали боевые действия.

Послана задача этим частям (есаулу Ильину) начать действия против станицы Баталпашинской и в направлении на Владикавказскую железную дорогу (станции Курсавка — Кагут).

3 августа все конные части и штаб армии переведены в станицу Отрадную, пехота оставлена в станице Надежной. Станица Отрадная дает пополнение 450 человек конных. С темнотой все части отведены к экономии Макеева для операции против села Казминского. Станица Попутная занимается хоперским дивизионом.

4 августа, при наступлении на село Казминское, все передовые части красных сбиты в это селение, но взять его моим частям не удалось, красные упорно защищались, несмотря на полное окружение. Получено донесение о наступлении красных со стороны станиц Бесскорбной и Вознесенской. Ночью получено сообщение от разведки, что противник занимает высоты по обе стороны реки Уруп в районе станицы Попутной. Получил донесение от командира 3-го Лабинского полка о том, что красные в районе станиц Владимирской, Зассовской, Каладжинской, Упорной и Вознесенской (все Лабинского отдела. — П. С.) накапливаются.

Решил рейдом на станицу Бесскорбную сбить красных на этом направлении и нападением на Вознесенскую с тыла очистить от красных весь этот район до станицы Лабинской по направлению на Майкоп. Тыл армии, по приказанию, переходит в станицу Псебайскую (Майкопского отдела. — П. С.), где по просьбе населения станицы отведены помещения для лазарета. Во всех попутных станицах населением выбраны станичные атаманы при двух помощниках — один казак, второй из иногородних; в станицах заведена возможная дисциплина, прекратилась выработка араки, станичные суды начинают работу.

5 августа я с Лабинской дивизией (1-й, 2-й Лабинские полки, 1-й Кубанский и 1-й Хоперский полки) и артиллерией выступил из станицы Отрадной на станицу Попутную. В Отрадной оставлен войсковой старшина Маслов со 2-м и 3-м Хоперскими полками (около тысячи бойцов) для действий в этом районе.

Марш по открытой дороге на Попутную и далее на Бесскорбную привел большевиков в сильное замешательство, и все части красных, занимающие высоты по обе стороны реки Уруп, по мере моею продвижения снимались и отходили, очищая этот район. Во время остановки в Попутной группа красных силой в два эскадрона конницы попробовала наступать на станицу со стороны Вознесенской (с хуторов Грязнушинских), но была очень быстро разбита и бежала. Перед Бесскорбной произошла перестрелка передовых частей с отрядом красных, усиленным регулярной конницей. Наш головной полк своим наступлением быстро рассеял эту группу, которая побежала на Урупскую.

В Бесскорбной красные, не ожидав меня так быстро, бросили все свои запасы и склады, которые были нами взяты; часть их роздана войскам, а часть населению. Само население встретило нас с радостью, но ввиду неуверенности в нашем долгом пребывании в станице казаки были сдержанны в отношении добровольческих акций.

В станицах Бесскорбной и Попутной объявлена мобилизация населения. Всего от этой акции получилось 22 присяги (возрастов. — П. С.) в войсковые части и 12 присяг для гарнизона станицы.

Мой маневр на Бесскорбную заставил всю группу красных по левую сторону реки Уруп отойти к селу Ивановскому, очистив село Казминское. В Бесскорбной от жителей впервые узнал о десанте кубанцев из Крыма у станицы Приморско-Ахтырской и у Анапы.

Было у меня желание совершить налет на железную дорогу, но это отняло бы много времени, а с рассвета 6 августа согласно диспозиции я должен наступать на Упорную — Каладжинскую, а группа Маслова на Ивановское — Казминское. До темноты дивизия отдыхала в станице, а с темнотой выступила на станицу Вознесенскую; на речке Синюха привал до 24 часов.

6 августа в полночь дивизия, имея впереди один лишь разъезд, выступила с привала и подошла к реке Казан-Бызган, где дождалась рассвета. Части выстроены в боевой порядок для атаки станицы в двух пунктах (Нижний мост и мост на старую церковную площадь).

С рассветом части дивизии перешли в атаку. Красные были предупреждены и подготовились к встрече, но это им не помогло, так как очень быстро были сметены и после непродолжительной перестрелки бежали в станицу. В станице на улицах произошла схватка врукопашную, противник покинул станицу, сосредоточившись по дороге на Лабинскую, и перешел в контратаку. Нашей атакой при поддержке всей артиллерии сопротивление красных было сломлено, и они начали поспешно отступать дальше на Лабинскую и Владимирскую, преследование велось до самой Лабинской.

Как только началось преследование этой группы красных, со стороны станицы Упорной, у Тамир-Казак, показалась пехота противника, которая повела было наступление на Вознесенскую, но выброшенный из дивизии полк сбил их наступление и преследовал до Владимирской, где противник задержался.

Население станицы Вознесенской было очень обрадовано моему приходу и избавлению от красных, которые их грабили, расстреливали непокорных и начали реквизицию хлеба и скота. Собранное население решило поголовно выступить против большевиков.

В это время 3-й Лабинский полк, наступая от станицы Ахметовской, занял станицы Каладжинскую и Зассовскую. К полуночи установлена связь с его командиром войсковым старшиной Лычевым. Отдано распоряжение о наступлении 7 августа с утра на станицу Владимирскую с целью занять ее, для чего были назначены следующие наши силы:

• 3-й Лабинский полк со стороны Зассовской,

• 1-й Лабинский полк со стороны Вознесенской.

• 1-й Кубанский полк со стороны Вознесенской на Лабинскую.

• 2-й Лабинский полк должен был вести усиленную разведку на станицы Урупскую, Чамлыкскую (в направлении к Армавиру) и поддерживать связь с гарнизоном станицы Бесскорбной.

В районе станицы Отрадной хоперцы вели наступление и загнали противника в село Ивановское; занят мост на реке Большой Зеленчук. У Эрмаконовского на левом берегу реки Лаба красные разбиты наголову линейцами (5 августа), у станиц Ярославской и Костромской много красных изрублено, а их остатки бежали на Лабинскую.

7 августа наступлением на Владимирскую противник выбит оттуда, и станица занята нашими войсками. 3-й Лабинский полк располагается в станице, выдвинув головную сотню к самой Лабинской. При дальнейшем наступлении на Лабинскую 1-й Кубанский полк ворвался в станицу, изрубив часть пехоты красных, но был оттеснен бронированными автомобилями. Наши части переутомлены, лошади загнаны, отдых необходим!

8 августа — дневка, разведка. Ввиду поступления заявлений от офицеров и казаков с просьбой нашить погоны или какие-либо отличительные знаки, части запрошены мной на общих собраниях — что желательно нашить, погоны или знаки. До тех пор никто в моей армии погон не носил, чтобы не давать противнику козырь в руки, что мы, мол, деремся за погоны. Выработаны для частей отдельно и для родов оружия цвета погон, которые согласно моему приказу всем нашиваются в тот же день.

Из Майкопского отдела прибыли офицеры, которые доложили, что нет больше сил служить в отделе, что там нет крепкого управления и заботы, а полковник Крыжановский продолжает жить для собственного удовольствия (начальником штаба у него донец B.C. Миронов — пьяница и сомнительная личность), а подчиняться он не желает. Между тем мной уже был выработан план совместных действий с Майкопской группой. Ничего письменного от Крыжановского не получаю, и на основании этих докладов я отменяю план совместного наступления и решаю выждать. Вторично шлю приказ, но надежда моя работать всеми силами вместе не осуществляется.

Разведкой по всему фронту выяснены силы противника:

1) станица Баталпашинская — бригада пехоты и бригада конницы при орудиях, из Баталпашинска красные начали переброску своих частей к Армавиру;

2) станица Беломечетская — один батальон пехоты, два эскадр рона конницы;

3) села Ивановское и Казминское — два с половиной полка пехоты, два конных полка при трех орудиях;

4) станица Урупская — один батальон пехоты, два эскадрона конницы;

5) к Армавиру подходят эшелоны с частями 14-й советской дивизии;

6) станица Чамлыкская — два батальона пехоты, три конных эскадрона, два орудия;

7) станица Лабинская — три пехотных полка, курсанты, шесть орудий, три броневых автомобиля и два броневика.

Также выяснено, что в Майкопе и по Армавиро-Туапсинской железной дороге сосредоточены три пехотных полка, два конных полка, четыре орудия. На этом фронте также имеются части 12-й конной дивизии, 14-й, 22-й и 34-й пехотных дивизий, а при дивизиях существует и конница. Эти силы красных, сосредоточенные в районе масштаба не больше 200 верст и, по существу, окружавшие нас со всех сторон, заставили меня спешно послать несколько храбрых курьеров-офицеров в сторону, по слухам, успешного десанта на Анапу и в Крым, к главнокомандующему.

Из Терской области и Закавказья по железной дороге через Армавир проходят частые эшелоны красных на станцию Кавказская. Слух о действиях десанта подтверждается, но точно неизвестно, где происходят упорные бои с Русской Армией.

9 августа. С рассвета противник повел наступление со стороны Лабинской и Чамлыкской на станицы Вознесенскую и Владимирскую. Бои под Вознесенской в двух направлениях продолжаются, но красные, обойденные с двух флангов, отступают, преследование нашими частями ведется до станиц Лабинской и Чамлыкской. Части, преследующие противника до Лабинской, атакуют красных, действующих на Владимирскую с тыла и левого фланга, красные бегут и несут большие потери.

Майкопская группа наших, находясь на левом берегу реки Лаба, ничего не делает, и лишь ее разъезды наблюдают происходящее под Лабинской. К вечеру получено донесение от атамана станицы Бесскорбной, что красные (один батальон пехоты и два эскадрона конницы) наступали на станицу со стороны Урупской, были разбиты гарнизоном станицы и прогнаны, но в гарнизоне мало винтовок и патронов. На правом фланге, в районе станицы Отрадной, деятельность разъездов. В районе Баталпашинской — бои под станицами Бекешевской и Усть-Джегутинской.

К ночи все части, кроме разведывательных, собраны в Вознесенскую и Владимирскую. Сил у противника достаточно, но единственная задержка в разгроме Лабинской группы — это полное молчание частей полковника Крыжановского. У моих офицеров создается впечатление, что Крыжановский идет на измену. Патронов все меньше.

10 августа. Разведка донесла, что со стороны Казминки — Ивановки красные перешли тоже в наступление. В районе Баталпашинска происходят бои, у Соленого озера нашей группой совершенно уничтожен полк 12-й дивизии противника.

Из Сухума через Марухский перевал прибыл ко мне полковник Налетов с бумагами от Комитета спасения Кубани, самостийного течения (только позже мне стало ясно, что полковник Налетов в лагере противников генерала Врангеля и действительного правления кубанских казаков в Крыму).

В Комитете спасения Кубани состояли: Тимошенко, Балашев, Гончаров, Горбушин, Султан-Гирей, сотник Сокол, войсковой старшина Родовец и другие; цель — спасти Кубань без помощи генерала Врангеля, при содействии иностранных государств. Не признавая генерала Врангеля, Комитет совершенно не соглашался с политическим течением в Крыму. У меня же и у всех моих подчиненных была единственная мысль и желание — как можно скорее связаться и соединиться с Русской Армией генерала Врангеля и с ней заодно бороться против общего противника.

На заданный мной вопрос, где мои донесения, посланные в Крым, и посланы ли они вообще, Налетов ответил: «Как только были получены Ваши донесения, я их переслал Балашеву, а последний в Крым». А на мой вопрос, не знает ли он, почему до сих пор из Крыма нет ответа, он сказал, что там заняты другим и их, наверное, не интересует, что творится на Кубани. Меня все это смутило, но в то же время я сомневался и подумал, что Комитет спасения Кубани меня обманывает (что оказалось точным). Мне высылают 4 миллиона рублей, донскими деньгами, но больше ничего из запрошенного мной, а главная нужда у меня была в оружии, боевых припасах и медикаментах.

Одновременно с полковником Налетовым, но через Лабинский перевал прибыл ко мне из Грузии генерал Муравьев, посланный генералом Врангелем для поднятия восстания на Черноморском побережье и Кубани. Генерал Муравьев предложил свои услуги в работе. Я его принял, решив назначить начальником Майкопской группы, для чего и выслал его на левый берег реки Лаба для ознакомления с обстановкой и пока неофициального руководства. К сожалению, время было уже потеряно, противник, потрепанный вначале, уже пришел в себя, окреп и начал наступление в этом районе. Через день по занятии станицы Вознесенской возможен был полный разгром красных, но полковник Крыжановский совершенно не шел мне навстречу и не отвечал на мои приказы.

Генерал Муравьев уже официально сообщил мне о десанте и месте высадки его, но предупредил также, что возможен десант небольшой группы около Туапсе. Кроме того, от Муравьева мне стало известно, что подробный план десанта и намеченных операций находится у генерала Султан-Келеча, которому все это передано официально, и что он командирован на Кубань (от кого?) для поднятия восстания.

О генерале Султан-Келече я слышал уже давно, что он прибыл в Сухум из Крыма и живет в Сухуме уже полтора месяца, ничего не предпринимая для связи с кубанскими повстанцами. Между прочим, о том, что я уже пять месяцев работаю, он знал, как передавал мне полковник Налетов, часто встречавшийся с Султан-Келечем в Сухуме. Промедление с его стороны мне не было понятно, до меня доходили слухи, что он не желает подчиниться мне, зная, что я все группы повстанцев объединяю и подчиняю себе. Возможно, что это задерживало выступление на нашей стороне горцев, которые поджидали Султан-Келеча.

11 августа. Для захвата оружия и патронов ночью было предпринято нападение на станицу Чамлыкскую, куда по донесению жителей на ночь прибыл обоз, направляющийся в Лабинскую, В набеге участвовал один полк и задачу выполнил отлично, но предполагаемых боевых припасов не было; забран продовольственный обоз и разогнан гарнизон красных в станице. Из гарнизона взято: 1 пулемет, 30 винтовок, 2–3 тысячи патронов. Утром наш разъезд наблюдал у Лабинской передвижение частей противника со стороны Армавира: прибыло три поезда, броневой поезд обстрелял нашу разведывательную сотню.

Наступление противника на Отрадную отбито хоперцами (войсковой старшина Маслов) и гарнизоном станицы. Красные снова потерпели неуспех и в беспорядке отступили. Пришла радостная весть, что наши части разбили красных под станицей Баталпашинской: 4-й Хоперский полк и 12-й пластунский батальон очистили станицу, и 4-й Хоперский полк занял ее, захватив большие трофеи. Красные здесь отошли быстро к станицам Беломечетской и Ново-Георгиевской, а части 4-го Хоперского полка захватили еще станицы Суворовскую и Воровсколесскую.

12 августа. За предыдущий день прибыло в Чамлыкскую: полк пехоты, два конных полка с четырьмя орудиями. С рассвета противник повел наступление на Вознесенскую и Владимирскую, со следующими силами: от Лабинской 4-й полк пехоты с четырьмя орудиями и от Чамлыкской полк пехоты, два конных полка при четырех орудиях. Противник вел бой с разведывательными сотнями, наступал осторожно и к вечеру занял хутор Генеральский со стороны Чамлыкской, хребет со стороны Лабинской (колония Телкова), его пехота подошла к Владимирской.

План действий у меня намечался следующий:

1) в ночь на 13 августа выслать к хутору Генеральскому одну сотню и две сотни к колонии Телкова с тем, чтобы они при наступлении противника медленно отходили на широком фронте к Вознесенской;

2) один полк переведен к Казан-Бызгану с тем, чтобы обойти левый фланг противника и атаковать его, когда он будет приближаться к станице;

3) в станице для прикрытия батареи оставить одну сотню;

4) все остальные части с артиллерией перед рассветом, выйдя из станицы по Владимирской дороге, должны сосредоточиться в глубокой балке, выслав разъезды к Владимирской и к колонии Телкова. Это главная ударная группа, которая при подходе противника к станице должна атаковать его с фланга и тыла, а кроме того, отбить красных от Владимирской.

О диспозиции посылаю сообщение правому флангу Майкопской группы (в 10–12 верстах севернее нас) и перед самым рассветом высылаю один конный полк в помощь 3-му Лабинскому полку для содействия в бою, действуя через реку Лаба почти в тылу красных.

13 августа. Рано утром противник повел энергичное наступление, главным образом на Вознесенскую, но, встретив упорное сопротивление наших передовых сотен на широком фронте при содействии пулеметов, остановился и задержался на час; после этого повел медленное наступление, сосредоточив огонь всей своей артиллерии. Какое число наших частей дралось, противник не мог хорошо видеть из-за того, что эта площадь была покрыта высокой кукурузой, которая скрывала всадника.

К полудню противник, увлекшись отступающими, подошел пот чти к самой станице, но был атакован с флангов и пришел в полное замешательство. Красные части растерялись и рассыпались по посевам, видимо, потеряли управление и все ринулись бежать; бегущие настигались и рубились. Единственно хорошо поступил его центр, который, видя гибель своих флангов, построил каре, имея пулеметы и артиллерию в центре, и так отступил в Лабинскую. За время преследования наши много раз бросались на каре, но всякий раз противник открывал ураганный огонь и останавливал атакующих.

Владимирская группа красных, встретив упорное сопротивление 3-го Лабинского полка и получив сведения о неудаче своих под Вознесенской, быстро отошла в Лабинскую. Мой правофланговый полк, преследуя красных, выбил их из станицы Чамлыкской. Противник в этом бою потерял 100–200 человек убитыми, 350–400 человек ранеными, 4 пулемета и 80 лошадей с седлами, взятых в плен. Наши потери: два офицера и один казак убиты и 18 человек ранены.

После этого боя у нас осталось по 20–25 снарядов на каждое орудие, а патронов в запасах почти не было. Необходимо пополнять, а неоткуда, да и противник начал избегать возить с собой запасы в обозах, а главные запасы у него были сосредоточены в ста: нице Родниковской, в 40 верстах от Чамлыкской. Правда, можно было сделать туда набег во время боев с левого берега Лабы, но у меня совершенно нет свободных частей, а полковник Крыжановскйй все еще раздумывал, сидя в станице Царской.

В Царской творился беспорядок, разгул. Я был организационно не в силах подчинить их строго себе. Иногда мне удавалось получить от этой группы по нескольку сотен, но все было ничтожно по Отношению к тому, как я задумывал это взаимодействие.

К ночи наши части отошли в станицу Вознесенскую, кроме 3-го Лабинского полка, который сосредоточился во Владимирской.

В районе Отрадной и Баталпашинской перестрелки. Баталпашинская группа красных конницей забирает станцию Курсавка, взрывает полотно железной дороги и с подкреплением от Невинномысской снова захватывает Баталпашинскую.

Для пополнения боевых припасов я решаю с Лабинской дивизией произвести набег на Армавир, где у красных хранились большие запасы.

Под вечер получены удручающие сведения, что десант на побережье не удался и части на пароходах спешно ушли в Крым.

14 августа. День дан для отдыха частей и приготовления к набегу на Армавир. Противник пока спокойно сидит в станице Лабинской. На левом берегу Лабы перестрелка в разъездах. Для набега назначена Лабинская дивизия (1-й, 2-й Лабинские, 1-й Хоперский и 1-й Кубанский полки) при шести орудиях, под командованием полковника Старицкого. Сам полковник как-то изменился, опасался общего неуспеха, тянул меня то в горы, то на Терек, то в Ставропольскую губернию. Его настроение передавалось частично другим, а также частям, которыми он руководил в бою, где зачастую совершенно терял решительность, оправдываясь в последнее время отсутствием патронов и т. д., но заменить его было некому, так как он все-таки был кадровый офицер высокого ранга, здоровый и молодой.

Для защиты Вознесенской и Владимирской у меня оставались 3-й Лабинский полк, конвойная сотня, гарнизоны станиц при четырех орудиях (на орудие по 10 снарядов), патронов на руках у казаков оставалось совсем мало. С темнотой дивизия выступила из станицы Вознесенской на станицу Урупскую. К станицам Лабинской и Чамлыкской высланы сильные разъезды из оставшихся.

15 августа. С рассвета красные повели наступление от Лабинской на Вознесенскую, выставив заслон на Владимирскую (наступали два пехотных полка и два конных при четырех орудиях). Противник медленно наступал на широком фронте и окружил станицу, откуда все казаки были выведены к Владимирской к 3-му Лабинскому полку. Я отошел с артиллерией и двумя сотнями к курганам по дороге на станицу Упорную, на юг от Вознесенской, и занял позицию приблизительно в двух верстах от станицы. 3-й Лабинский полк к этому времени был собран по отклону дороги на Владимирскую.

Красные, не встретив сопротивления, заняли Вознесенскую, рассыпались по дворам (наверное, грабить), а часть вышла на окраину станицы в сторону Упорной, где, попав под оружейный и артиллерийский огонь, не выдержала и бросилась назад к станице, которая уже была атакована со стороны Владимирской 3-м Лабинским полком. Противник заметался в станице и партиями начал выскакивать на Лабинскую дорогу, северо-западней станицы. С двумя сотнями, находящимися у меня, я атаковал станицу с юга, в центре станицы произошел рукопашный бой, противник бежал из станицы на Лабинскую дорогу, где, атакованный лабинцами, бросился куда мог и рассеялся с темнотой по полям; всю ночь лабинцы вылавливали их по посевам.

В этот же день линейцы (конница) под неофициальной командой генерала Муравьева вели наступление на Лабинскую и захватили мосты через реку Лаба.

16 августа. Лабинская дивизия, выступив вечером и не разведав разъездами станицу Лабинскую, начала втягиваться в нее, но была обстреляна сильным огнем; в станице произошла рукопашная схватка, дивизия, расстроенная внезапностью, бросила станицу и отошла от нее верст за пять, где остановилась ожидать рассвета. Взятый в плен красноармеец доложил, что в станице стоит конная бригада 14-й пехотной дивизии, прибывшая за день до этого с Армавирского вокзала, куда приехала из-под Екатеринодара. В ночном бою наша дивизия потеряла 6 человек убитыми и 14 человек ранеными, много лошадей ранено.

Красноармейцы, участвующие в бою, были пьяными, так как всю ночь пьянствовали, захватив домашние запасы казаков станицы. С рассветом предпринятым дивизией наступлением станица Урупская была взята, но о внезапном нападении на Армавир нельзя было и думать, так как в ночном ненужном бою расстреляны почти все патроны, а с оставшимися замысел был неисполним. Около полудня дивизия возвратилась в станицу Вознесенскую (16 августа).

В неуспехе этого рейда был виновен лишь полковник Старицкий, который с дивизией вошел в Лабинскую без всякой разведки, нарвался на противника, что для него, конечно, являлось неожиданностью, и отступил за станицу, выстрелив в переполохе почти весь резерв патронов. Действовал вяло и днем, вел себя нерешительно (по рассказам очевидцев, отставая все время от частей). Вот это-то и испортило дело и замысленный рейд свело к нулю. Тогда же говорили, что нужно было самому генералу идти в набег, была бы добыча, и все были бы уже в Армавире (ошибка ли моя?).

Настроение у полковника Старицкого было подавлено совершенно. Но дивизия была еще хорошо настроена и не потеряла дух!

Необходимо было выходить из трудного положения, а это было возможно при тесных связях с Майкопской группой, в районе которой были по станицам запасы оружия, брошенного нашей армией при ее отходе весной. Надежной связи с этой группой не было, единственным выходом оставалось перевести мой штаб ближе к Майкопу. Я решил переехать в станицу Зассовскую, куда и вышел 16 августа после обеда, вместе с штабармом, поручив район станицы Вознесенской полковнику Старицкому. Артиллерия без снарядов, кроме двух орудий, послана тоже в Зассовскую. Высылаю разъезд в Майкопский отдел к хутору Кубанскому, где, по слухам, зарыты снаряды. Послано приказание полковнику Крыжановскому прибыть в Зассовскую. К вечеру я прибыл в станицу Упорную.

Население Лабинского отдела особенно проявило готовность (как и вообще во всей борьбе против большевиков во время Гражданской войны), встретило меня радостно и шло навстречу моим желаниям. Атаманом Лабинского отдела с первых дней по занятии Вознесенской мной был назначен сотник Дьяченко, и проявил он себя прекрасным работником. Административная жизнь в занятых станицах Лабинского отдела особенно хорошо налаживалась. Выбраны дельные атаманы с двумя помощниками (один казак и один из иногородних), при отделе также выбрана комиссия, которая работала совместно с атаманом, решая жизненные вопросы по сборке зерна, муки, кормового зерна и продуктов для армии, и все свозилось без всяких задержек в тыл армии.

17 августа к 10 часам штаб армии прибыл в станицу Зассовскую. Через полчаса получено донесение из станицы Владимирской о том, что на левом берегу реки Лаба у 3-го Лабинского полка идет бой. Получив донесение, я с конвоем направился через Лабу, где под самой Лабинской нахожу три линейных полка и два пластунских батальона, которые своей атакой под руководством генерала Муравьева опрокидывают красных, перешедших от станицы Лабинской в наступление. Я закрепляю эти части за собой и назначаю официально начальником этой группы генерал-майора Муравьева. В этот же день, 17 августа, мной командирован есаул Тимченко с пластунским батальоном по Армавиро-Туапсинской железной дороге на Туапсе, так как снова прошел слух, что Туапсе заняли части десанта из Крыма.

С есаулом Тимченко написал донесение генералу Врангелю о пот ложении на Кубани с просьбой спешно помочь мне боевыми припасами, оружием и увеличением частей в Туапсе, а если еще Туапсе не занято, просил помочь скорейшему его занятию, так как я могу тогда базировать и иметь открытую линию до моря.

Но посланного есаула и батальон я с тех пор не видел. От негр было одно донесение, что им занят перевал Индюк, где шел бой с красными, подошедшими из Туапсе, и что сам город занят красными. Значит, никакого десанта там не было.

Части Майкопского отдела совсем не походили на наши, порядка у них не было, дисциплина почти отсутствовала, учет людей тоже, начальники не знали, сколько подчиненных имеется в наличии (?). Вооружение распределено неправильно — некоторые части имели его полностью, а другие были без винтовок.

Большинство начальствующего состава барствовало, а сам полковник Крыжановский со своим штабом и не знал о происходящем на фронте. В общем, сплошной ералаш! Такое положение в частях и разгул были возмутительны, а поведение полковника Крыжановского и его командного состава были не похожи на поведение белых офицеров.

К вечеру я возвратился в станицу Зассовскую. В районе станиц Отрадной и Попутной в течение 17 августа шли бои у войскового старшины Маслова с группой красных, пытающихся отобрать станицы. Красные наступали со стороны Бесскорбной и вверх по реке Большой Зеленчук. Противник был остановлен и оттеснен обратно. Здесь Маслову помог небольшой группой своих бойцов полковник князь Крым-Шамхалов, находясь вблизи станицы Исправной.

18 августа. На всем фронте боев не происходило, на реке Уруп красные производили усиленную рекогносцировку конным полком, но этот полк, не допущенный до станицы Попутной, повернул обратно. В Баталпашинском районе стычки разведок, Баталпашинск в руках красных, а станицы Суворовская, Бекешевская, Усть-Джегутинская заняты нашими частями Баталпашинской группы. В этом районе большевики слабы, перебросив часть своих сил к Армавиру. Утром выработан и разослан план операции на Лабинскую.

После полудня прибыл полковник Крыжановский, который, наконец, официально подчинился мне. Крыжановский доложил, что он может очень быстро взять Майкоп, который почти окружен его пластунами, но для операции против Майкопа ему нужен один конный полк и два полевых орудия. Два орудия и 1-й Кубанский полк посланы в распоряжение полковника Крыжановского, которому приказываю во что бы то ни стало взять Майкоп, где находился большой склад оружия и боевых припасов. Крыжановский, пробыв в Зассовской около двух часов, выехал.

От офицеров, прибывших из Вознесенской, узнаю (не в первый раз), что с полковником Старицким что-то творится, теряет самообладание, твердит, что нам не под силу бороться с большевиками (и все это перед казаками), что офицеры больше не доверяют полковнику в командовании частями, ему подчиненными.

19 августа. Был совершен неудачный поход на станицу Лабинскую с целью захвата их обозов и припасов, но прошел он вяло и неподготовленно. Кроме того, недостаток патронов не позволил нашим линейцам укрепиться у мостов Лабинской, они были вытеснены из уже наполовину занятой станицы с помощью появившихся бронепоездов у красных (Лабинская находится на железной дороге). На ночь противник занял позиции вокруг станицы, а наши части отошли на исходное положение.

20 августа. Донесения от полковника Крыжановского еще нет. На участке станицы Вознесенской чувствуется наша слабость, относящаяся главным образом к начальнику дивизии полковнику Старицкому, который, по до шедшим до меня частным слухам, писал своей жене в станицу Псебайскую, чтобы она была готова к переезду в чащи леса. Дивизия совершенно перестала доверять своему начдиву. Масса беженцев прибыла из Вознесенской в Зассовскую. Получены донесения, что к Лабинской, Чамлыкской и Дундуковской подошли новые части красных из тыла.

Под вечер в районе хутора Генеральского завязался бой передовых частей, но к вечеру все утихло. До вечера и дальше никаких сведений от Крыжановского. Выслал ему предписание о немедленной присылке ориентировки левого фланга и обстановки под Майкопом.

21 августа. С рассветом красные вновь повели наступление на Вознесенскую и Владимирскую со стороны хутора Синюхинского и Чамлыкской. Получив это донесение, я спешно выехал к Владимирской, где противник к 12 часам был загнан обратно в Лабинскую и Чамлыкскую. В 12 часов получил донесение от полковника Старицкого, что он очистил Вознесенскую и отошел на высоты по дороге на Зассовскую. Это заставило меня выехать к Лабинской дивизии.

Обстановка там сложилась действительно тяжелая, так как начальник дивизии Старицкий, не выйдя навстречу красным за станицу Вознесенскую, принял бой с передовыми его частями у окраины станицы. Получив донесение, что его обходят справа (пехота от хутора Синюхинского), не маневрируя, очистил станицу и перешел на вышеупомянутые высоты, где я и встретился с ним, совершенно потерявшим самообладание до того, что он просто не знал, что делает противник и где тот находится.

Красные остановились на окраине Вознесенской, а его передовые части были отбиты 2-м Лабинским полком, высланным мной. Отсутствовал 1-й Лабинский полк. По докладу начдива видно было, что он не знал, где этот полк, и указывал, что он на правом фланге дивизии, но станица Упорная, которая числилась правым флангом, была совершенно открыта для красных. Высланные разъезды связались с 1-м Лабинским полком, который находился на высотах у станицы Упорной. Он переведен в саму Упорную для прикрытия направления Упорная — Каладжинская — Ахметовская.

Красные, заняв Вознесенскую без сопротивления с нашей стороны, получили сильное подкрепление (два пехотных полка и одна конная дивизия) и, узнав о том, что у нас с боевыми припасами слабо, обнаглели. В рядах противника появилось больше бронеавтомобилей и даже воздушный флот (три аппарата).

При наступлении красные не жалели снарядов и патронов, у нас же положение с припасами было все хуже и хуже, патронов кое-где оставалось по 10–15 штук на бойца, что очень понизило нашу боеспособность, а кроме того, в командном составе начались разговоры, что нам невозможно больше воевать против нарастающей Красной армии. Многие выражали недовольство вслух перед казаками и младшими офицерами! Пришлось мне сделать выговор полковнику Старицкому в присутствии офицеров за пропаганду, которая уничтожала боевой дух казаков.

Послано приказание войсковому старшине Маслову отойти к станице Надежной, так как было получено донесение о движении пехотной дивизии красных в разрез между станицами Упорной и Отрадной. Чувствовалась наша слабость, но необходимо было выждать до тех пор, пока не будет взят Майкоп.

На 22 августа мной был предположен маневр (движение всей конницы) в разрез между Лабинской и Вознесенской. На ночь части остались на правом возвышенном берегу реки Кукса, а резерв переведен на левый ее берег. При резерве остался и я. Ночью был захвачен разъезд противника, который вез приказание по фронту о наступлении 22 августа. Из приказания было видно, что противник получил большие подкрепления.

22 августа. С рассвета завязался бой между станицами Лабинской и Владимирской. Гул стрельбы был слышен оттуда. Сделав распоряжение проявить упорство при появлении красных и не допускать маневрами продвигаться противнику, я переменным аллюром перешел к Владимирской, к которой красные уже двигались от Лабинской; собрав резерв, я бросился в обход их левого фланга, чем снова заставил противника поспешно отступить к Лабинской. Но в это время начался бой в районе Лабинской дивизии (по Зассовской дороге) и было заметно, как наши части переходят в колоннах большой овраг реки Кукса.

Бросившись туда, я застал наши части на левом берегу реки, а противник занимал ее правый берег. Отход нашей дивизии повлиял и на группу у станицы Владимирской, где обходная колонна не вполне выполнила свою задачу и возвратилась, а противник, видя это, перешел в наступление и после отчаянного боя занял Владимирскую. На правом берегу реки Лаба у нас уже не было позиции, а кроме того, противник, заняв сильную позицию по правом берегу реки Кукса, повел наступление на Упорную. Единственным выходом оставалось перебросить все наши части за Лабу, хотя и здесь уже шли бои под станицами Костромской и Кужорской. Для сосредоточения частей дан приказ: 1-й Лабинский полк занимает станицу Ахметовскую, а войсковому старшине Маслову и пехоте в станице Надежной послано приказание идти к Псебайской. Лабинской дивизии и Владимирской группе приказано занять села Бенаково и Мостовое.

Мной было решено переместиться всеми частями (оставив Баталпашинскую группу) в район станиц Прусская — Дагестанская — Нижегородская — Самурская и оттуда развивать партизанские действия на север. Переброску должен был обеспечить полковник Крыжановский, со своими частями занимавший станицы Костромскую, Махошевскую, Курджинскую и еще действующий против Майкопа с юга, для чего ему и послано приказание. Для выполнения этого плана тылу и беженцам приказано немедленно выступить из Псебайской через Даховскую в Нижегородскую.

23 августа. Тыл начал движение из Псебайской на Нижегородскую. 1-й Лабинский полк ведет бой с большевиками на высотах у станицы Каладжинской. Арьергард Лабинской дивизии ведет бои на высотах перед станицей Зассовской. На всем фронте правого берега Лабы противник пока наступает осторожно, неэнергично, между тем в районе станиц Ярославской и Махошевской ведет настойчивое наступление!

Для закрытия флангового движения на фронт Костромская — Махошевская переброшены два пластунских батальона и Линейная конная дивизия. К вечеру группа у станицы Отрадной (войсковой старшина Маслов) сосредоточивается в Ахметовской, части Лабинской дивизии переходят реку Лаба и занимают Мостовое и Бенаково. 1-й Лабинский полк задерживается в районе станицы Каладжинской, части совершенно не имеют патронов. Настроение скверное.

24 августа. Установлен порядок постепенного перехода частей в новый район через станицы Царскую, Севастопольскую. Штабарм к 10 часам прибыл в Царскую, и здесь в 12 часов получено донесение от полковника Крыжановского, в котором он сообщал:

1) станицы Курджинская и Тульская заняты красными из Майкопа, он отходит на станицу Царскую;

2) части его рассеиваются, и он не в силах их удержать на месте.

Сразу по прибытии в Царскую были получены сведения из района Махошевской, что там противник занял станицу и наши отступили в лес; сдержать противника не могут, так как имеют очень мало патронов. Кроме того, получено донесение, что пластуны уходят в тыл целыми группами!

Станица Царская была забита беженцами и лазаретами. Создавшаяся обстановка не позволяла продолжить намеченный план, а потому он мной отменен. Я решил собрать тыл и беженцев в районе Псебайской, закрыть частями ущелья рек Большая и Малая Лаба и реки Ходзь и, если части не устоят и здесь, уйти в Грузию или в верховья реки Кубани. Немедленно дано распоряжение о переходе тыла в станицу Псебайскую.

Отдан приказ, по которому:

1) Линейной дивизии сосредоточиться в станицах Беслинеевской и Баговской и защищать переходы к этим станицам;

2) Лабинской дивизии прибыть в станицу Ахметовскую; 2-му Хоперскому полку в составе 400 шашек — занять станицы Псебайскую и Андрюковскую и закрывать ущелье в районе хутора Шедок, имея позицию южнее хутора по обе стороны ущелья на высотах; всю пехоту свести в 1-й Кубанский стрелковый полк полковника Демьяненко (полк составил 500 штыков и размещен в станице Андрюковской);

3) 1-й Лабинский полк в районе Ахметовской должен закрыть ущелье реки Большая Лаба;

4) для разведки перевала Аишха и Красной Поляны (город Романовск) сформировать дивизион под командой есаула Попереки, который 25 августа должен выступить в путь из станицы Псебайской.

Перегруппировка частей начата в 18 часов дня. В станицу Царскую доставлено казаками 50 артиллерийских снарядов.

25 августа. К 10 часам штаб армии прибыл в Псебайскую, где уже были тыл, беженцы, 2-й Хоперский полк (Маслов) и части пехоты (Демьяненко). Есаул Поперека командирован с дивизионом на перевал. Лазареты переведены глубже в ущелье реки Малая Лаба в район Черноречья. Весь день происходят бои местного значения на всем фронте в нашем арьергарде.

К вечеру этого же дня части выполняют приказ и сосредоточиваются в указанных районах. Части заметно поредели. Из линейной дивизии осталось 450 человек, остальные разбрелись по своим станицам, а некоторые (казаки станицы Баговской) образовали собственные отрядики и попрятались в лесах.

25 августа появилось пять аэропланов со стороны Лабинской, которые сбросили до 30 бомб на станицы Андрюковскую и Псебайскую. Передовые части красных, направленные на Ахметовскую, разбиты наголову 1-м Лабинским полком (войсковой старшина Ковалев). Красные остановились на линии станиц Отважная — Ка-ладжинская — Переправная — Губская — Баракаевская. От бежавших казаков получены сведения, что красные заняли станицы Спокойную и Даховсхсую.

Баталпашинская группа под давлением противника подошла к горам. Баталпашинск взят красными. Наша разведка по рекам Большая и Малая Лаба и Ходзь выброшена под Каладжинскую и Переправную. От Псебайской выслана разведка на Преградную, так как получены сведения о направлении на эту станицу колонны красных. Сама станица имела сильное большевистское течение, и из казаков ее большевики сформировали отряд «красно-зеленых» под командой некоего Чернова, бывшего офицера, с целью вылавливать белых офицеров и казаков-повстанцев.

В лазаретах отдано приказание делать конные носилки для переброски тяжелораненых.

26 августа. Красные с рассвета повели наступление на Ахметовскую и хутор Шедок. Ночью много казаков ушло в беженские таборы к хуторам на Черноречье. Красные вели наступление нерешительно, но большими силами, направляя главные из них на хутор Шедок и вразрез между хутором и станицей Беслинеевской.

В 11 часов шесть аэропланов противника обстреляли из пулеметов и сбросили около 45 бомб в районе хутора Шедок, станиц Андрюковской и Псебайской, но части красных на ночь остановились в двух верстах к северу от хутора.

В районе станицы Ахметовской произошел бой, в котором 1-й Лабинский полк (войсковой старшина Ковалев) наголову разбил и отогнал два полка пехоты и взял их обозы. Красные побежали на станицу Отважную и хутор Черный.

Части Псебайской группы на ночь разместились в Андрюковской, вперед выдвинуто два полка. У станицы Беслинеевской противник был очень нерешителен, вял и труслив и остановился на ночь в верховьях реки Джебюк. Левый свой фланг я считал совершенно обеспеченным, так как высоты у Беслинеевской давали возможность небольшому отряду господствовать над противником. Опасен был правый фланг со стороны станицы Преградной. Вечером получено донесение, что к красным присоединился в Преградной «красно-зеленый» отряд этой станицы, скрывавшийся до тех пор в лесу (о нем писал раньше).

27 августа. С рассветом противник зашевелился, было видно, что красные готовятся к наступлению. Противник повел его двумя группами:

1) по дороге на Псебайскую три полка пехоты и два конных полка при трех орудиях и

2) два пехотных полка и один конный по буграм.

Со стороны противника появилось снова несколько аэропланов, которые в продолжение часа обстреливали наши части и сбросили до 30 бомб, но без результатов. Их наступление у хутора Шедок задерживается хоперцами свыше двух часов, после чего хоперцы отходят в резерв. Красные медленно продвигаются, но совместными силами 2-го Лабинского и 1-го Хоперского полков при помощи артиллерии (снаряды подарили нам казаки в станице Царской) красные были выбиты с занятых позиций и в панике побежали к станице Каладжинской. У Ахметовской противник тоже потерпел поражение, а настроение в наших частях, до того совершенно плохое, приподнялось.

Конечно, эти бои еще больше уменьшили наши запасы патронов и снарядов. Снарядов осталось всего десять штук. Положение для нас критическое, но необходимо было выждать результат разведки есаула Попереки. Несмотря на некоторые наши успехи последних дней, казаки постепенно, но беспрерывно, по одному или малыми группами уходят из частей в леса и формируют беженские таборы или норовят сойти с гор и пытаются вернуться в свои станицы. Получены сведения, что линейцы тоже разбредаются. Полковника Крыжановского, который давно уже отошел из-под Майкопа (где ничего дельного не сделал), нет. Ходили слухи, что его видели у хуторов южнее станицы Баговской. Аэропланы красных снова обстреливали район Псебайской.

На рассвете получено донесение разъезда, что от Преградной высланы части красных на урочище Караныр. Получено донесение также о том, что красные формируют в районе станицы Даховской отряд из крестьян селения и, усилив его частями, высылают к перевалу по реке Белая.

К 10 часам получено сообщение, что линейцы из-под станицы Беслинеевской совсем разошлись. Противник, наблюдая уход казаков, немедленно занял Беслинеевскую и отсюда повел наступление на Псебайскую. Остановить красных на главном направлении ничего не стоило, но для этого необходимо было сосредоточить там части, которые нужны были у Псебайской.

 

Отступление отряда через горы в Грузию и эвакуация в Крым

Такое положение и заставило меня начать отступление, тем более что казаки и некоторые офицеры начали уходить за реку Малая Лаба. Выслав бригаду для задержки противника, я начал постепенный отход частей к Черноречью, а до этого послал приказ беженцам, чтобы они, бросив подводы, постанично продвигались тоже в Черноречье. Начальнику тыла приказано наладить движение беженцев дальше (на урочище Умпыр) и подготовить лазареты к подъему.

Приказано также разобраться в продуктах и подготовить их к выдаче по частям. В 13 часов подошли остатки линейцев и 1-й Кубанский полк с полковником Крыжановским, которого полк подобрал по дороге. Крыжановский остался лишь со своим конвоем, человек в сорок, а остальные от него ушли, как только они начали отступать. Оправданий я от него и не ожидал.

Верстах в шести-семи южнее Псебайской дорога входила в узкое ущелье, очень неприступное, для защиты которого был оставлен полковник Старицкий с бригадой, с приказанием держаться здесь до утра 30 августа, так как необходимо было время для приведения в порядок тыла и выдвижения частей, лазарета и беженцев по дороге «в один конь». К темноте все, кроме арьергардной бригады, собрались в район Черноречья. Противник ограничился занятием Псебайской и дальше не пошел, не веря своему успеху, но предпринимать какой-либо маневр с нашей стороны не представлялось возможным.

Прибыв на Черноречье, я застал там полный хаос, никто ничего не мог сделать, и все потеряли голову. От есаула Попереки никаких донесений и сведений.

29 августа. Началась работа по поднятию лазаретов и тыла. Выслан рано утром авангард с полковником Демьяненко, с задачей идти вверх по реке Малая Лаба через перевал Аишха; на перевале разведать город Романовск и, если там нет крупных сил красных, взять его. Дальше движение его было бы на Адлер, от которого, продвигаясь до Сочи, захватить этот район и обеспечить главным силам, лазаретам и беженцам сосредоточение в районе Адлера. Если же Романовск занят большими силами красных (больше полка), то авангарду надлежит, не входя в соприкосновение с противником, оставаться скрытно и ожидать моего подхода с остальными частями. Авангард состоял из 1-го Кубанского стрелкового полка, 1-го Кубанского конного полка и 2-го Лабинского полка. Полковник Демьяненко был кадровый офицер, храбрый, отличный для самостоятельных действий, георгиевский кавалер.

Каждому казаку выдано по 10 фунтов муки, а части взяли с собой рогатый скот. За авангардом двинулись раненые, тыл и часть беженцев; мне самому приходилось устраивать раненых, сажать их на лошадей. Беженцев оказалось больше, нежели бойцов в частях, объяснялось это просто — казаки из частей присоединялись к беженцам.

В 12 часов полковник Старицкий, вопреки приказанию оставаться до 30 августа в районе села Бурного, прибыл в Черноречье, оправдываясь тем, что казаки не хотели оставаться в арьергарде. Утром к ущелью подходил разъезд красных, разогнанный нашими заставами.

Как ни больно и обидно было мне и многим, но необходимо было считаться с действительностью — пришлось отступать. Вся наша прекрасно задуманная и долго выполняющаяся работа сведена почти к нулю. А отступать необходимо через чрезвычайно трудные и опасные для жизни территории, которых мы не знали!

Всю артиллерию, разобрав по частям и испортив, сбросили с круч, та же участь постигла и пулеметы; небольшая их часть в разобранном виде была взята на всякий случай. Части линейцев, незаметно от меня, ушли за авангардом. Полковник Старицкий получил арьергардную задачу оставаться до приказания в Черноречье. Все остальные части двинулись за мной и беженцами. С темнотой прибыли на ночлег, назначенный на поляне в 10–12 верстах от урочища Умпыр. Переход был ужасный, приходилось часто чинить путь, по существу горную тропу, поправлять кое-как мостики, а движение производилось «в один конь».

30 августа. Двинулись дальше. Двенадцать верст от ночлега до Умпыра шли с рассвета до 16 часов. Дорога во многих местах была устроена по искусственному деревянному карнизу, и надо было брать крутые подъемы и спуски. Особо тяжело это было для коней, пришлось некоторых потерять по пути. Вся колонна, ввиду частых карнизов, стояла часами на тропе. Никто самостоятельно не мог взяться за починку, все ждали моего присутствия. В некоторых местах животных пришлось перетаскивать на руках, продвижение тормозили многочисленные раненые. Тяжелораненые были на конных носилках. Путь этот был почти не под силу, люди и животные измучились. Установив кое-как связь с головой и хвостом колонны, совершенно не представлялось возможным подтянуть части, и она протянулась на десятхси верст. Всех захватил инстинкт самосохранения, все напирало вперед, не обращая внимания на то, что творится вокруг них. Только сверхчеловеческими усилиями регулировалось движение, сильно мешал дождь, который промочил нас до кожи.

По прибытии в урочище Умпыр («великокняжеская охотная», большая поляна с хвойным бором) части и беженцы могли себя кое-как оправить и отдохнуть в назначенных районах. Части постепенно собирались, но здесь же произошло главное рассеивание казаков — почти все казаки горной полосы партиями от 30 до 200 человек тайно направлялись на урочище Караныр и дальше.

Вести всех туда для меня не представлялось возможным, так как я решил вывезти казаков в Крым. Здесь же выяснилось, что мой авангард пошел по другой дороге (по верхней), которая выходила на перевал Псеашха; это особо делу не вредило — за перевалом дороги сходились. Главная же масса двигалась за мной, и она была закрыта от обходов противника. В Умпыре от пастухов и грузин (горных разбойников) получены сведения, что Романовск занят пехотой противника числом больше полка. Настроение у казаков улучшилось, всем стало ясно, что им не угрожает опасность. От арьергарда прибывали казаки, направляющиеся в районы своих горных станиц. Уже на Умпыре я не препятствовал казакам уходить, так как знал, что дома они не усидят, а это значит, что они все время будут вести борьбу с большевиками.

Для сохранения группы зеленых в районе станицы Кардоникской я отпустил всех казаков этой станицы (около 100 человек) с хорунжим Федосеевым, с которым послал ориентировку и указание группе в Баталпашинском отделе расходиться и приостановить военные действия. Желающим предложил идти ко мне через Клухорский перевал к Сухуму, на пути к которому, в районе селения Псху, я решил сосредоточить все оставшиеся части в случае неудачи продвижения к Адлеру. От полковника Крыжановского из арьергарда колонны никаких донесений.

1 сентября. С рассветом выслана сотня с генералом Муравьевым вперед по реке Малая Лаба на перевал Аишха, а вслед за ним выдвинут тыл с лазаретом. Высланный навстречу полковнику Старицкому разъезд донес, что его части подходят к Умпыру. Прибывшему Старицкому я приказал передохнуть и, оставив две сотни на ночлег в Умпыре в арьергарде, с остальными частями (1-й Лабинский, 3-й Лабинский, 1-й Хоперский и 2-й Хоперский) идти следом за мной и постараться меня нагнать на ночлеге, который я намерен был устроить на полпути от урочища Умпыр до перевала Аишха. На перевал я спешил, так как необходимо было установить связь с нашим авангардом.

Отдав приказание, я с конвоем, который вырос до 500 человек, двинулся дальше. С темнотой стал на ночлег, выбранный до того генералом Муравьевым в двенадцати верстах от перевала. За ночь меня нагнал с частями полковник Старицкий и стал в пяти верстах от меня, о чем я узнал от пришедших утром казаков 1-го Лабинского полка. Ночи становились холодными, пришлось разводить костры.

2 сентября. С утра двинулись дальше. Путь был тяжел, пока не вышли из леса, где в это время все вершины были покрыты травой с массой разных цветов. Сделав привал в самом верховье реки Малая Лаба на траве, двинулись дальше. К 11 часам выбрались на перевал и, никого не найдя на нем, двинулись дальше, спускаясь в ущелье реки Мзымта. Оставалась треть спуска, как меня нагнал русский, одетый по-большевистски, назвал себя офицером из разведывательного отряда есаула Попереки и показал документы, выданные ему есаулом. Офицер доложил, что есаул Поперека, спустившись с перевала, к Красной Поляне, встретился с красными, которые преградили ему путь и принудили вернуться на перевал, где он встретился с нашим авангардом, остановил его, показав, что в Романовске находятся два-три полка красных с артиллерией.

У этого офицера были и мои бумаги с письмом в Крым главнокомандующему и абхазскому правительству, которых я просил дать моим воинским частям проход по их территории до побережья. Бумаги взял себе. Выслан разъезд на селение Эстонское. Генерал Муравьев пошел вперед и стал биваком у Эстонских Дворов, в 15 верстах от Романовска.

Получив сведения от офицера есаула Попереки, я решил сгруппировать все мои части в районе селения Псху, отдохнуть, выслать через Сухум связь с генералом Врангелем и по его указаниям действовать дальше, чтобы без особых потерь спасти оставшиеся части казаков и перевезти их в Крым. Все это, конечно, зависило от генерала Врангеля, у которого имелся флот для переброски моих частей.

Кроме того, я рассчитывал на абхазское правительство — сговориться мирным путем, с предоставлением мне возможности спуститься, когда это потребуется, к побережью в нейтральной полосе. Я был уверен, что генерал Врангель для спасения моих частей пришлет флот, а правительство Абхазии разрешит произвести тайную посадку (Абхазия в то время была еще независима от советской власти). Сосредоточением в районе Псху красные теряли бы мои следы.

Для выхода к Адлеру (первый мой план) при неизвестном количестве сил красных на Черноморском побережье необходима была уверенность, что части выполнят приказ, а в этом уверенности у меня больше не было, а кроме того, не было и патронов для борьбы, если она понадобится.

К темноте прибыл разъезд, высланный на Эстонское, у которого он имел часовую перестрелку с красными при пулеметах — там находилась рота красных. К ночи у меня определенно созрел план сосредоточения в районе Псху.

3 сентября. На рассвете услышали перестрелку в районе Эстонских Дворов. Оказалось, как мне после доложил из авангарда генерал Муравьев, стреляли эстонцы, двух наших убили и ранили одного хорунжего (хорунжий Подсвиров), поэтому некоторые казаки бежали из околицы Дворов. За Эстонскими Дворами красные вели перестрелку с нашими разъездами, которые позже, обойдя поселки, присоединились к нам.

Не веря совсем сведениям, я решил направить к Эстонскому разъезд в 50 человек, а сам, оставив заставу в 30 человек, двинулся вверх по реке Мзымта, намереваясь ночевать в десяти верстах от Эстонских Дворов, где имелись хорошие поляны с травой. С разъездом я передал приказание полковнику Старицкому, в котором указывал ему идти следом в район селения Псху и, не доходя верст двенадцать до него, расположиться биваком на двух больших полянах.

Ему с разъездом, для передачи, выслал приказание полковнику Демьяненко не ввязываться в борьбу с красными по своему пути и также, ускоренным ходом, идти ко мне на соединение. Сделав распоряжения, двинулись в путь и очень скоро прибыли на бивак. Дорога, в отличие от предыдущей, была хорошая, к вечеру ко мне присоединился взвод, который я оставил (50 человек), а с ним около 150 казаков различных частей.

Около меня собралась группа в тысячу людей. Казаки доложили, что они спустились с перевала, а остальные стали на бивак в двух верстах от Эстонских Дворов. По дороге видели полковника Старицкого с его группой, которые спускались с перевала, но, услышав стрельбу, снова вернулись в горы и только под вечер тоже сошли вниз. Официально об этом я от полковника Старицкого ничего не имел.

4–5 сентября. В 16 часов я прибыл к Псху и расположился биваком в четырех верстах от селения и пограничного поста Грузии. Побывав там, мне не удалось разместить в селе всех раненых и больных.

Начальником пограничного поста был полковник Романошвили (ранее Романов), русский, очень хороший и расположенньй к нам офицер. Он донес в Сухум своему начальству о нашем прибытии и передал мою просьбу о переходе границы и разрешении стать в селении Псху.

Написано подробное донесение генералу Врангелю с просьбой о помощи, которое послано с делегацией через Сухум. Состав делегации: полковник Семенихин, сотник Дьяченко, казак Макаренко и житель Ставрополя Семен Маркович Полинов. Делегация выехала в Сухум 5 сентября утром, в этот же день пропущено к Сухуму много беженцев.

В район Сухума и по селениям выслана комиссия для закупки муки. Интендантом Шерстовиевым закуплено много картофеля и кукурузы, так что все части обеспечены продовольствием на неделю. Приступлено к закупке скота, а кроме того, многие беженцы имели рогатый скот, который охотно продавали. Таким образом, мы накупили мяса на две недели.

Денег по переходе через перевал было достаточно (отобранных в боях у большевиков раньше). Один миллион рублей выдан делегации для проезда в Крым. 400 тысяч рублей (добровольческих), привезенных мне полковником Налетовым от Комитета спасения Кубани, мной возвращены полковнику на Черноречье, так как он выехал оттуда вместе с моим авангардом.

5 сентября прибыло около 200 казаков горных станиц Лабинского отдела из частей полковника Старицкого, которые доложили, что главные силы подойдут на большую поляну в 12 верстах от селения Псху, где и станут биваком. Жители Псху, как русские, так и грузины, были очень доброжелательны к нам, даже произвели сбор продуктов для частей.

6–7 сентября. За это время не произошло ничего существенного, но я не получил ни одного донесения от Старицкого, хотя все знал от прибывающих ко мне в Псху казаков из его частей. Мной выслано приказание Сгарицкому, чтобы он дал полный отдых частям, а мне выслал приемщиков с заводными лошадьми за продовольствием.

7 сентября до меня дошли слухи, что полковник Старицкий между казаками обвиняет меня в дезертирстве. Получив такие сведения, я решил поехать в части, но затем выслал посыльных с приказанием ознакомить казаков и командный состав с тем, что я намерен делать: что посланы делегации в Крым и Сухум и, в зависимости от генерала Врангеля, о совместной операции по переброске остатков нашей армии из Грузии в Крым.

8 сентября. В 15 часов я получил донесение, что высланная мной делегация к Врангелю не может скоро выехать, кто-то препятствует этому, и что необходимо остаться в Сухуме до 18 сентября, пока все выяснится. Меня это здорово взволновало, так как от скорости приезда делегации в Крым зависела наша дальнейшая судьба здесь, где, по слухам, между грузинским правительством и «советами» уже идут тайные переговоры о выдаче нас в руки красных.

Я решил спешно выехать в Сухум, тем более что пути всего было на три дня, не больше, а кроме того, я чувствовал, что в самой делегации что-то не ладится. Слухи об этом, конечно, сразу разлетелись среди казаков, и последние начали терять уверенность, что наша эвакуация вообще удастся; но возвращаться на Кубань больше не хотели, мысли их были в Крыму, где бились за большое русское дело — спасение Родины!

Собрание казаков и офицеров настаивало, чтобы я сразу ехал в Сухум, и я решил выехать, оставив своим заместителем генерала Муравьева. В 19 часов прибыл ко мне на бивак полковник Минюков — терец, с 50 казаками-терцами и кабардинцами. Полковник Минюков был начальником штаба у Старицкого.

Оказалось, что он поссорился с полковником Старицким, доложил мне, что Старицкий изменил, ни одного приказания моего не исполнял и всем говорил, что генерал дезертировал в Грузию. Все терцы расстались с ним и объявили, что ему места на Тереке нет из-за измены. Выяснилось также, что Старицкий не передал моего приказания в авангард следовать за мной и из-за этого, не зная нашего плана, полковник Демьяненко с авангардом повел наступление и взял без договора город Романовск, а позже был преследован прибывшими на помощь красными и только 7 сентября выступил с частями к Красной Поляне.

Все это как громом поразило меня. Приказал седлать лошадей, чтобы немедленно ехать в Красную Поляну, но генерал Муравьев отговорил меня от этого, упрашивая быстрее выехать в Сухум для общего дела, а с полковником Старицким он справится сам, поехав туда с конвоем. После обдумывания всего случившегося решил, что генерал Муравьев прав, и позволил ему справиться со Старицким.

9 сентября. Ночью прибыло на бивак еще около 500 казаков, ушедших от полковника Старицкого, которые подтвердили доклад терцев о его преступных действиях. Старицкий даже объявил себя командующим армией.

К 10 часам выдан приказ о назначении генерала Муравьева моим заместителем и дана задача занять район Сочи — Красная Поляна и удержаться до моего прибытия из Сухума. Полковник Романошвили (Романов) получил от командира пограничной стражи приказ снять свой пост и идти в Сухум.

Это объяснялось тем, как я позже узнал в Сухуме, что абхазское правительство (комиссариат) закрывало глаза на мое присутствие в Псху и давало мне возможность занять больший район в пределах Грузии. Но было уже поздно, так как я решил со всеми бывшими со мной людьми идти на Сухум с тем, чтобы самому переговорить с представителями грузинского правительства о свободном выезде желающих в Крым и о пропуске через Новый Афон в Адлер казаков. Последних, на время моего пребывания в Сухуме, оставить в 12 верстах в женском монастыре.

Я лично надеялся на успех, но червь сомнения точил меня (ввиду слухов о переговорах грузин с красными). В 12 часов генерал Муравьев выехал в нейтральную зону. К вечеру все были готовы к выступлению и разместились в самом селении Псху.

10 сентября. В 6 часов утра выступили из Псху, вместе с нами выступил и взвод псхуского поста. Дорога тяжелая, крутые подъем и спуск задерживали нас и тормозили движение. Целый день пришелся па переход перевала по левую сторону реки Бзыбь, и в довершение всего пошел дождь; группа лишь к 22 часам прибыла на назначенный ночлег. Все были мокрые до кожи.

11–12 сентября. Пройден тяжелый путь до женского монастыря. Лично для меня этот переход был очень тяжел, так как моя жена, захворавшая еще на Кубани, совершенно свалилась с ног, ее пришлось нести на носилках и я сам простудился, но, несмотря на все это, не медля ни часа, устроив всех в монастыре, выехал 13 сентября в Сухум. Приказал остающимся (полковник Посевин) перебрасывать казаков небольшими группами на Новый Афон, а дальнейшие приказания был намерен уже прислать из Сухума, после переговоров.

По прибытии в город я узнал, что мои части занимают Хосту и Красную Поляну, что меня обрадовало, но моя делегация и много беженцев сидело в Сухуме, и их не выпускали в Крым.

14–15 сентября. Познакомившись с майкопским табачным фабрикантом, греком Ильей, имевшим большое влияние на своих соотечественников-лодочников (за большие деньги они возили в Крым по маленьким группам), я договорился, чтобы мне тоже приготовили на 15 сентября лодку для отъезда в Адлер.

Сделав визит представителям абхазского комиссариата и командующему войсками генералу Мадчавариани, я получил разрешение перевести казаков, бывших со мной, к Афону, а раненых устроить в Сухуме. Получил разрешение перевести позже раненых из Адлера на грузинскую территорию и выехать самому в Гагры и далее, а в случае, если большевики будут нас преследовать, условился об интернировании в Грузию. В помощи же оружием и патронами грузины категорически отказали.

Здесь же узнал, что Комитеты спасения Кубани и Черноморья, соединились в один Комитет под председательством И. П. Тимошенко. Узнав, что мы подходим с разрешением к Адлеру, он спешно выехал туда, где и находился все время; это меня беспокоило, так как я уже знал, что собой представляет Комитет спасения и его члены. Перед выездом мне передали копию телеграммы Тимошенко грузинскому правительству в Тифлис, в котором он доносил, что прибыла Кубанская демократическая армия, не имеющая в своих рядах ни одного генерала, и просил помощи для демократов!

В 10 часов отчалили от берега лодки с моей делегацией и беженцами в Крым, а в половине двенадцатого я выехал в Гагры. В Гагры потому, что я точно не знал, где расположились все мои части, а в городе можно было все это узнать. Кроме того, там же был и штаб Комитета спасения. Со мной из Сухума выехал и Илья, который мне очень помогал во всем, — это, конечно, был наш симпатизер.

16 сентября. В 19 часов наша лодка прибыла в Гагры, пришлось выждать темноты, чтобы иметь возможность высадиться, не обратив на себя внимания.

Высадившись, я устроился в гостинице «Временная», здесь же имели пристанище и члены Комитета спасения.

В гостинице меня сразу нашел секретарь Комитета полковник Калмыков, донец, который служил когда-то при атамане Сальского округа на Дону и состоял в Совете Союза Казачьих Войск в Петрограде (в 1917 году, до Октябрьского переворота. — П. С.). Полковник Калмыков произвел на меня удручающее впечатление: сам невзрачный, по теперешним убеждениям социалист, всех критикующий и считавший свой Комитет единственным и действительным выразителем воли и желания казаков. Из рассуждений Калмыкова было видно, что их Комитет ненавидит генерала Врангеля, Русскую Армию и что их желания расходятся с добрыми началами и постановлениями в Русской Армии в Крыму. Они преследовали цель достижения автономии Черноморской губернии и Кубани, так же как и Грузия, а о России совершенно не думали и слышать не хотели!

Сообщил мне Калмыков, что части мои названы Кубано-Черноморским отрядом и что это результат достигнутого соглашения между полковником Старицким и Тимошенко, что Старицкий согласился якобы исполнять требования Комитета и подчиниться ему. Части занимали позицию перед Хостой и Красной Поляной. Хоста и Красная Поляна занимались противником. Получил также сведения о том, что меня считают дезертиром! Полковник Калмыков предупредил, что Тимошенко приедет в Гагры 17 сентября, просил дождаться его и не ехать к частям, так как казаки очень озлоблены против меня и ехать к ним небезопасно! О генерале Муравьеве и его действиях он ничего не слышал.

В полдень приехал Тимошенко, а время с утра до полудня я использовал на знакомство с местной администрацией, грузинским офицерством; последние мне обещали посильную помощь.

Прибыл к Тимошенко. Он себя держал как главком и не говорил иначе как «у нас в отряде», «наш отряд лихой» и т. д. Он начал мне рисовать негодование против меня в частях и, когда я ему заявил, что думаю немедленно выехать к частям и узнать, в чем там дело, стал пугать, что, мол, там меня убьют, что многие оставшиеся офицеры едва дожидаются, чтобы со мной «разделаться» и так дальше. На все это я лаконично ему ответил, что не считаю себя преступником, кары, если она последует, я не боюсь, а ее и не будет.

Потерпев неудачу и поняв, что я ни перед чем не остановлюсь в исполнении своего желания ехать к частям, Тимошенко начал меня уговаривать о принятии совместных действий, указывая на то, что генерал Врангель не спасет никого, что нужно работать на свою идею — осуществление автономии Кубани и Черноморья, а потом видно будет, как следует действовать, и т. д. Говоря все это, он предупредил, что если я начну действовать самостоятельно и без них, то все крестьяне Черноморского побережья восстанут против меня, что крестьяне организованы ими в боевые дружины и выступят по первому сигналу.

На все это я ответил Тимошенко, что я работал всю войну, работаю и сейчас для Кубани и России, что работу без согласия генерала Врангеля не меняю, что считаю ее (идею об автономии. — П. С.) невыполнимой, а если Комитет и черноморские дружины намерены начать совместную борьбу с большевиками, я буду работать вместе с ними и принимаю всех в мои части. Передал также, что сейчас у меня нет никаких завоевательных целей, единственная цель — спасти тысячи моих казаков и сослуживцев, а это могу сделать лишь с помощью Крыма.

Тимошенко ответил, что и он может помочь, что у него достанет оружия и боевых припасов и денег для довольствия, лишь бы я согласился остаться у него. Я ответил, что помощь мне нужна сейчас, а не позже и если Комитет это сделает, то он покажет, что кубанцы ему дороги, и, конечно, со стороны казаков и меня не будет никаких подозрений. В конце концов, ни до чего мы не договорились и выехали на моторной лодке к Новому Городку, где комиссаром был друг Тимошенко, некий Михаил, который нас принял очень хорошо. О моей поездке я предварительно сообщил моему спутнику греку Илье и дал об этом знать Тимошенко (на всякий случай).

На рассвете прибыли лошади по приказу Тимошенко и мы вместе с ним выехали в Адлер. Отставать от меня Тимошенко никак не хотел.

18 сентября. Мы прибыли в Адлер и через полчаса в село Молдовка, где стоял штаб отряда моих частей. Обитатели Молдовки только поднимались, штаб спал. При проезде через селение казаки выскакивали из дворов и с выражением радости приветствовали меня. Видно было, что они меня ожидали, это высказывали и офицеры, прибежавшие позже ко мне. Никакой злобы они не высказывали, искренне все радовались моему прибытию и волновались, где я так долго задержался, жаловались на непорядок, происходящий в мое отсутствии.

Видя меня с Тимошенко вместе, вышедший навстречу полковник Старицкий был очень смущен и сконфужен и начал мне рассказывать все, что случилось за это время. Тимошенко поспешно распрощался, отговариваясь делами и обещая встретиться позже.

По докладам полковника Старицкого, начиная от урочища Умпыр он якобы никаких моих приказов не получал, а на мой вопрос, почему же он не доносил мне о своем отступлении и действиях, ничего не мог дельного ответить. Мол, не знал, где я нахожусь. Это, конечно, была ложь, так как все знали, что я поехал в Гагры, кроме него! О совместных разговорах и договорах с Комитетом он «понятия не имел» (?). Другими словами, полковник Старицкий ничего не знал и ничего не делал, был совершенно невинным во всем.

Я мог его моментально арестовать, но, обдумав, не сделал этого, не было времени для расправ, очень мало его оставалось у нас!

От Старицкого я также узнал, что по занятии Адлера между ним и полковником Крыжановским произошел большой скандал, борьба за власть. Крыжановский издал приказ, в котором подчинял всех своей власти, как пользующийся правами командира корпуса, а меня, вместе со всеми бывшими при мне, объявил дезертирами. После некоторой борьбы полковник Крыжановский уступил командование полковнику Старицкому.

Через час по прибытии мной выпущен приказ, в котором я постарался объяснить причины своего отсутствия, но совершенно не вдавался в действия полковников Крыжановского и Старицкого.

Генерала Муравьева еще нигде не было, и я решил, что он погиб в горах, где много было грузинских разбойников.

На месте я выяснил, что взяты некоторые запасы оружия и патронов, так нужных нам раньше, и запасы продовольствия. Полковник Старицкий нагнал авангард уже в Адлере, пройдя не через Красную Поляну, а почему-то через село Аибга; Красную Поляну обошел, так как побоялся отряда красных, действующих в то время в тылу нашего авангарда.

Полковнику Крыжановскому я предложил совершенно не вмешиваться в дела и быть свободным, а полковника Старицкого, до прибытия генерала Муравьева, вопреки всему, оставил своим помощником, уверенный, что с этого времени он ничего против меня не совершит.

Обстановка на фронте, который еще существовал в некоторых местах, была ужасная. Части совершенно потерялись, многие снова разошлись, ушли в беженцы, а противник наседал со стороны Хосты, подведя сюда подкрепления (22-ю дивизию). Красная Поляна была взята бригадой 34-й дивизии, перешедшей через перевал, по нашей дороге; перевал не был защищен нашими силами, поэтому противник без труда занял Романовск, взятый раньше полковником Демьяненко.

Сделав распоряжения в Молдовке, я спешно выехал к Красной Поляне, где начальником участка был полковник Бочаров. Ознакомившись с обстановкой, я усилил этот участок и выделил ударную группу войскового старшины Ковалева (командира 1-го Лабинского полка) для занятия Красной Поляны. Сделав все это, я возвратился в село Молдовка.

19 сентября. Высланы разъезды для ознакомления с местностью и отыскания войскового старшины Маслова, от которого не было сведений несколько дней. Между тем слышен был бой в районе между селами Верхнее Николаевское и Лесное. Налажена связь с частями, а в сторону Красной Поляны по шоссе выставлены три поста летучей почты; хотя до полковника Бочарова всего 15 верст, но дорога была трудная и проходила по глухому лесу.

С 12 часов красные вели наступление через реку Кудебета, которое было отбито с потерями для красных, взято в плен несколько их бойцов и некоторые припасы. В 15 часов красные повели наступление от Красной Поляны на Адлер, но в восьми верстах были остановлены лабинцами и возвратились обратно.

20 сентября. В течение всего дня шли бои на реке Кудебста и у города Романовска. Красные, в яростной и ожесточенной борьбе, хотели спуститься к морю, но на Кудебсте снова были задержаны, имели огромные потери, речка была завалена трупами красных, которые течением уносило вниз в море. С нашей стороны также были потери в людях и в припасах, убито 21 и ранено больше 70.

Наши бойцы отчаянно дрались, защищая подход к морю, откуда мы все ждали помощь из Крыма. То, что красные войска подходили так близко сюда и заходили на чужую территорию, внушало мне большие сомнения. Я с нетерпением ожидал сведений из Крыма, куда, по моим расчетам, делегация должна была прибыть ночью с 18 на 19 сентября.

21 сентября. До 10 часов красные вели беспрерывные атаки с целью занять левый берег реки Кудебста, но все были отбиты. Красным помогала артиллерия, но она, к счастью, не попадала в цель, так как действовала на большом расстоянии. Море, спокойное все эти дни, с 11 часов начало волноваться, пошел легкий дождь, а в 12 часов показался вдали в море дым, быстро приближающийся к Адлеру. Через некоторое время вырисовалось в море четырехтрубное военное судно — сразу с пяти мест расположения наших было донесено, что к Адлеру приближается пароход.

Прибыл генерал Муравьев, который доложил, что он несколько раз был обстрелян грузинскими разбойниками, они не давали ему выйти к морю. Несколько раз ему пришлось менять направление, — был и у Красной Поляны, где ему преградили путь красные, бывшие тогда там, и только теперь, перейдя почти к Гудауте, смог прибыть к Адлеру. Израсходовал очень мало денег на довольствие, почти всю сумму в один миллион вернул обратно. Против генерала Муравьева настроены были многие, особо Комитет спасения Черноморской губернии с Вороновичем и Тимошенко во главе, за какое-то восстание в селе Веселом, а поэтому я ему посоветовал устроиться на пароход, приближающийся к Адлеру. В подходе парохода я не сомневался, так как у большевиков не было тогда флота в Черном море.

Приблизительно через час американский миноносец — его ясно было видно в бинокль — подошел на три четверти версты к Адлеру. Он все время двигался то вперед, то назад, на одном месте не стоял. В течение получаса не было заметно, что с миноносца спускается какая-либо лодка; пошел проливной дождь, в море разыгрались волны. У меня были три моторные лодки, оставленные мне через грека Илью при его отбытии назад в Гагры, и я решил попробовать добраться в одной до парохода.

С большим трудом спустили лодку в море и с чрезвычайными усилиями подошли к миноносцу. На миноносце оказался генерал Шатилов (начальник штаба генерала Врангеля), радость была неописуемая — значит, о нас узнали в штабе Русской Армии, мы спасены! Генерал Шатилов пожелал съехать на берег, и мы, через небольшой промежуток времени, были у меня в хижине, где в свое время генералы Морозов и Букретов позорно подписали мир с красными и сдали последним вновь сформированную Кубанскую армию (некоторые части спаслись и перебрались в Крым).

Генералу Шатилову я подробно доложил наше катастрофическое положение, без боевых припасов, с красными позади, которые все время порываются нас согнать в море, предоставил данные о количестве моего оставшегося отряда, но сам Шатилов, по приказанию генерала Врангеля, выехал пока только лишь осмотреться и ознакомиться с положением дел у меня.

Продовольствие, боевые припасы и пароходы забрать нас отсюда, по словам начальника штаба, прибудут не позже 23 сентября. Собранным казакам и офицерам резерва генерал Шатилов обрисовал наше хорошее положение в Крыму, а также указал, что генерал Врангель узнал о нашем существовании только лишь от нашей делегации, и как только узнал, то немедленно приказал снаряжать пароходы и помощь нам. Решено было, что для облегчения выгрузки и погрузки надо построить пристань в районе села Веселого, ближе к устью реки Псоу. Вновь разыгралась буря, и генерал Шатилов еле-еле успел возвратиться на миноносец, а с ним выехал и генерал Муравьев.

К вечеру поднялся шторм. Ориентировка о Крыме и обещаниях генералов Шатилова и Врангеля мной немедленно была объявлена в приказе, и к ночи он был уже получен в частях. Отдано распоряжение начальнику тыла, с помощью инженера, приступить к постройке пристани и для работы применить около 200 человек пленных. Ночью шел снова проливной дождь, в море творилось что-то кошмарное, волны поднимались на три-четыре метра вверх!

22 сентября. Красные снова повели атаку в районе реки Кудебста, бой длился до 14 часов, большевики откуда-то перебросили на этот участок броневые автомобили и артиллерийские орудия. Несколько раз красные переходили на левый берег реки, но всегда были отбиваемы ожесточенным сопротивлением наших частей. Были большие потери с обеих сторон, у нас выбито из строя почти 100 людей убитыми и ранеными. Взято в плен около 100 человек красных. Казаки, подбодренные мыслью о скором выезде из этих трущоб, выявляли огромную храбрость, и противник не смог нас выбросить с позиций участка. Я пробыл в рядах наших частей все время и был легко ранен в руку.

В составе наших частей боролись и малочисленные бойцы (батальон) генерала Улагая, присоединившиеся к нам по занятии Адлера. Этот батальон со дня прибытия из Кубанской области (из района Горячего Ключа) находился в горном участке нейтральной зоны и состоял из 400 человек кубанцев и донцов и был хорошей боевой частью. Генерал Улагай, бывший с генералом Шатиловым на миноносце (я удивился, когда там его увидел), остался на нем и выехал с Шатиловым в Крым.

Согласно приказанию моя ударная группа против Романовска (войсковой старшина Ковалев) окружила город и ночью разбила наголову бригаду красных 34-й дивизии, которая с большими потерями бежала через перевал Аишха назад к своим.

Группа войскового старшины Ковалева расположилась после этого в Красной Поляне. В районе села Лесного организована группа под командой полковника Бочарова, которая получила задачу обойти левый фланг противника от Лесного на участке реки Кудебста.

23 сентября. Группа полковника Бочарова встретилась с противником на рассвете у реки Хоста, где завязался бой, и красные начали отступать. В районе Красной Поляны затишье, с перевала сошла группа наших казаков, преследовавшая врага после его поражения у Романовска.

Около 11 часов со стороны Батума подошел и остановился между Адлером и селом Веселым пароход. Погода после дождей стояла хорошая, и я на моторной лодке прибыл к пароходу, оказавшемуся канонерской французской лодкой (стационар), на которой из Батума прибыл ко мне французский полковник с какой-то трудной фамилией и дипломатический чиновник Д. Д. Беляев. Прибыли они для того, чтобы узнать о нашем теперешнем положении, и привезли четыре с половиной миллиона рублей добровольческих денег, о тяжелой обстановке у меня они узнали из телеграммы, посланной через Батум (французское радио) в Крым, а кроме того, я телеграфировал в Батум представителю генерала Врангеля.

Прибывшие могли мне сочувствовать только на словах, передав деньги. Правда, французы из своих припасов уделили мне два мешка муки, несколько десятков банок консервов, мешок фасоли и несколько десятков индивидуальных пакетов для перевязки. Я очень просил обстрелять красных на Кудебсте, где они были совершенно открыты с моря, но моряки категорически отказали в этом, оправдываясь тем, что они не состоят в войне с красными.

Французское радио передало в Крым генералу Врангелю мою телеграмму, что помощь еще не прибыла и что я в критическом положении, без боевых припасов и продовольствия. Действительно, патронов осталось по два-три на бойца, даже отобраны последние у коноводов и переданы на позицию у Кудебсты. Оставалось на два-три дня кукурузного хлеба и картофеля. Перед уходом французов я устроил на канонерку несколько тяжелораненых и архив штаба с двумя чиновниками с тем, чтобы их всех высадили в Крыму, куда французы намеревались дойти за пару дней.

По отходе канонерки я побывал в селе Пыленкове, где был грузинский батальон, занимающий укрепленную позицию, — здесь я просил офицеров помочь патронами. В Пыленкове начальником Гагринского укрепления был полковник Сумбатов, который наотрез отказал мне в помощи, указывая, что патроны были на строгом счету. Молодежь же его, офицеры, помогли мне и тайком привезли к мосту несколько сундуков примерно с 15 тысячами патронов!

Кроме того, я купил около пяти тысяч патронов по селениям в поездке и у одного грузинского офицера из Пыленкова. В селе Пыленкове мной устроен проход раненых через границу, которые были подобраны моей моторной лодкой для переброски в Сухум.

В Сухуме и далее Комитет спасения во главе с Тимошенко и его помощниками работал, настраивая казаков против Крыма и его политики, но в этом успеха не имел. Я же, имея единственной своей целью спасти и перебросить всех моих в Крым, открыто не отказывал Тимошенко в совместной работе с Комитетом, и поэтому Комитет спасения считал меня их симпатизером, во всяком случае человеком лояльным к их идеям.

Ярые противники русского дела, Врангеля и его армии — Тимошенко, бывший полковник Калмыков, Воронович, его секретарь Верховский и другие — никакой помощи Кубани оказать не могли, были бессильны и без денег. Пример этому — они без моего позволения взяли у интендантского чиновника 30 тысяч грузинских денег, якобы для устройства моих раненых, и присвоили, а кроме того, присвоили лошадь с седлом сотника Маслюка, отправленного мной на французской канонерке с ранеными.

Я окончательно убедился, что Комитет спасения состоит из беспомощных авантюристов, которые завязали какую-то связь с грузинами, и никто, по существу, им не доверял и не помогал.

Затихшее море стало чистым, но на нем не обнаруживалось никакого движения пароходов. Все теряют терпение, а над головой вновь стоит опасность спуска красных с перевалов. Острота обещаний генерала Шатилова, данных на миноносце, совсем притупилась. Отсутствие какой-либо помощи смущало и меня, а главное, что припасов и довольствия больше почти не было. К тому же ползли слухи, что красные узнали день обещанного прибытия пароходов для эвакуации и готовятся занять весь плацдарм выстроенной пристани. Правда, будучи в селе Пыленкове, я сговорился с пограничниками о самом лучшем способе и месте эвакуации, сбора всех моих частей к морю, выбрав секретно пункт у селения Мехадырь, пост пограничной стражи Н-808. Официально же грузинам отдано приказание никого не пропускать через границу и в неисполняющих этот приказ стрелять!

Пристань в районе села Веселого устроена на глубине в 8 футов, заложены большие деревянные срубы, засыпанные камнями, осталось заложить еще два сруба, и глубина воды у пристани достигнет 11 футов.

24 сентября красные в течение всего дня снова повели атаки через реку Кудебста; их части несколько раз врываются на левый берег реки, и всякий раз эти смельчаки уничтожаются в рукопашных схватках с казаками. Коммунисты с криком «ура!» несколько раз бросались в атаку, идя по грудь в реке, но вся их энергия и смелость к вечеру иссякла. Мои части уже имели небольшой остаток патронов, отобранных у красных. В 20 часов действия красных прекратились.

В этот же день шел бой в районе к западу от села Лесного, но донесения оттуда не получал, чувствовалось, что там у наших частей неустойка. Прибывали отдельные группы раненых казаков и докладывали, что в лесу наши и красные перемешались и трудно разобраться, где противник, так как и красные и мы своим обмундированием не отличались, были изорваны и почти босые и одни и другие, а погоны, ранее нашитые у нас, приказом сняты.

Посланы спешные приказы:

1) войсковому старшине Ковалеву, в Красную Поляну — в случае, если красные займут шоссе в районе села Лесного, бросить Красную Поляну и перейти в село Аибга, откуда связаться со мной через селение Шиловка;

2) полковнику Бочарову — во что бы то ни стало не допускать противника к шоссе и в случае, если красные осилят, перейти к селению Шиловка, занять все переправы и мосты, донести об этом мне, сообщив войсковому старшине Ковалеву в Красную Поляну. Весь день (25 сентября) приказано держаться в районе села Лесного.

Под вечер с моря показались дымки, но наступившая темнота все скрыла, море снова начало волноваться. Ночью получено донесение от полковника Бочарова, что он потеснил красных и отошел к Лесному, части его ослабели, не было вовсе еды, все время были мокрыми, не спят ночами и некоторые стали убегать.

Ночью мной выслана помощь к Острому Кургану, чтобы обеспечить Адлер и Кудебсту от ближнего обхода со стороны красных.

25 сентября. С рассветом начался сильный бой у Кудебсты и в районе Лесного. На море не видно присутствия никаких пароходов. Бой усиливается, и красные врываются в село Николаевка, но части нашего фланга переходят в контратаку, выбивают противника из села и снова занимают его.

Чувствуется, что противник собрал большие силы и что им уже нет места на узкой прибрежной полосе. Они ведут упорные бои с целью выгнать нас с полосы в море, и только храбрые и доблестные казаки отчаянно отбивают натиск противника, удерживая свою позицию.

В районе Лесного противник сосредоточил, по сведениям от полковника Бочарова, около дивизии пехоты, занял его снова и вышел на шоссе, но здесь удержаться не мог, так как не имелось позиции. Положение у нас становилось отчаянное.

Около 12 часов в море показался пароходный дым, который двигался вдоль берега со стороны Новороссийска, а через полчаса показался большой пароход, который, не доходя восьми — десяти верст до берега, сначала остановился, а потом начал двигаться вдоль берега, маневрируя таким образом вперед и назад, часа два.

Я, увидев, что он, вероятно, не рискует приблизиться к берегу, схватил лодку и поплыл к пароходу, но в трех-четырех верстах от парохода лодку заметили и он почему-то быстро отошел в сторону Гагр. У меня не было средств предупредить, что это не большевистская лодка, белый флаг, выброшенный мной, не помог, и я ни с чем возвратился в Адлер, промокший до кожи. (Я бывал у моря еще в мировой войне на Турецком фронте, но такой отвратительной погоды в этом районе не ожидал никак!)

Под вечер части красных вышли к Острому Кургану, а затем заняли и шоссе со стороны Лесного; правый фланг мой трещал, поэтому надо было очищать позицию по реке Кудебста и к Адлеру. За ночь все части были переведены на левый берег реки Мзымта, где и заняли позицию.

Полковник Бочаров хотя и выслал разъезд в Красную Поляну к войсковому старшине Ковалеву о своем переходе на левый берег реки Мзымта, но разъезд возвратился, так как красные отрезали их, заняв шоссе в 10 верстах от Красной Поляны. Спешно была выслана сотня с малым количеством патронов на помощь ему.

26 сентября. В 10 часов я получил сведения, что в Гагры прибыл наш пароход из Крыма, а в село Пыленково выехали из Гагр для свидания со мной исполняющий должность войскового атамана Иванис и генерал Арпсгофен. Получив это сообщение, я спешно выехал верхом в Пыленково, где и встретился с прибывшими.

Со мною в Пыленково приехал и Тимошенко, который начал сразу секретно шептаться с Иванисом. Генерал Арпсгофен привез мне около 50 миллионов на содержание частей. Иванис много говорил о том, что в Крыму масса неурядиц и неправды, что хорошего там мало и во всем этом, конечно, виновен генерал Врангель и его правительство. Говорил нам, что в Крыму собрались реакционеры и перекупщики народного блага и что моей группе верных Кубани людей нет прямого смысла ехать, а нужно бороться за идеалы свободной Кубани.

Генерал Арпсгофен говорил совершенно обратное, хотя в некоторых случаях поддерживал Иваниса.

Из рассказов прибывших выяснилось, что из Крыма вышла эскадра в пять пароходов и попала в шторм, который разогнал флот, и только их пароход, запоздав на четыре дня по случаю бури, прибыл позже в Гагры, а к Адлеру побоялись подойти, не зная, кто его занимает. Пароход, по их словам, требует спешной поправки котлов, и поэтому генерал Арпсгофен, по совету капитана, решил для починки идти в Поти. Позднее я узнал, что они из Поти вернулись прямо в Феодосию (Крым).

Несмотря на замечание о починке, я был уверен, что пароходы из Крыма придут, хотя бы и с опозданием. Я с Иванисом и Тимошенко выехал в село Веселое, где ко мне прибыла линейка с офицером, который доложил, что красные прорвали наш фронт и заняли Молдовский мост. Раненые и больные согласно моему распоряжению еще днем были отправлены из села Веселого в нейтральную зону, а с темнотой их пропустили в Гагры.

У меня оставались часть бежанцев и строевые казаки. Я предупредил Тимошенко и Иваниса обо всем, Иванис выехал, а Тимошенко поехал со мной в Веселое, где я застал полный хаос. Все ожидали моего приезда.

Красные ночью не действовали вообще и теперь тоже не изменили себе. Собрав все части в селе Веселом, я двинулся в путь по реке Псоу. В эту ночь перенесли много трудностей, дождь не переставал, вода бурлила, речку приходилось переходить несколько раз без мостов, по брюхо лошадям, а многие шли пешком. К рассвету прибыли в верховья реки Ихиста и стали на отдых.

27 сентября. После трех часов отдыха части подтянулись, не было только войскового старшины Ковалева, которому послан в село Аибга с посыльным приказ спешно идти на Мехадырь, где положено нам всем сдать оружие перед переходом грузинской границы и идти дальше к Гаграм к отряду.

Проделав переход к селению Мехадырь, мы остановились в трех верстах от него, а я выехал на пост для переговоров. С поста донесли в Пыленково о нашем прибытии, и оттуда прибыл капитан (фамилию не помню), начальник укрепленного участка, который рассказал, что красные до 5 часов не знали, что мы ушли. Только после этого забили тревогу, испугались, что мы уйдем в Грузию, послали разъезды в нейтральную зону, но их не пропустили.

С прибытием начальника укрепленного участка наши начали переходить границу и складывать оружие (винтовки, пулеметы и патроны), холодное оружие нам оставили, а револьверы мы сами попрятали. От поста нам следовало идти в Гагры, я с конвоем выехал в голове колонны, и к рассвету прибыли в Гагры.

28 сентября. Весь день проходили казаки через Гагры, все направлялись в имение Игуманово, где был назначен бивак для интернированных. Я с двумя офицерами остался в Гаграх, поблизости от порта и около грузинской администрации, с которой о многом надо было переговорить (о дальнейшей судьбе своей и моих частей). Договорились о пекарнях для выпечки хлеба, за которые взяли с нас втридорога; кроме того, это проделывалось секретно, так как грузинские власти запретили нам покупать хлеб на рынке, отказавшись от забот о нашем довольствии и предоставив нас самим себе.

Наш миллион рублей грузины покупали за 25–30 тысяч грузинских; не имея продовольствия, казаки начали продавать седла, лошадей и другие свои вещи, грузины (военные и гражданские лица) все приобретали за бесценок. Казаки оставались с мелкими личными вещами.

Вначале пекарни выпекали хлеб по фунту на человека, но потом стали удваивать цену. В лагере грузинами варился какой-то ужасный суп, который без мяса выдавался казакам. Довольствие частей (4–4,5 тысячи казаков и офицеров) было ужасное, некоторые умудрялись продать и последнюю рубаху для пропитания. Такого гнета я никогда не прощу грузинскому правительству!

В караул грузины нарядили полуроту в 60 человек, казакам и офицерам было запрещено покидать имение, мне и некоторым моим помощникам было разрешено с пропусками выходить в город. Иванис, Комитет спасения и вновь прибывшие члены его из Поти и Тифлиса (Шахим-Гирей, Гарбу, Воротынцев и другие) устроились в Гаграх и в лагерь не показывались, — все совещались, разговаривали, выносили резолюции, обещали помощь, но ничего дельного не делали, да я совершенно перестал им и верить. Мои критикеры в отряде совершенно стушевались и затихли.

29 сентября. Был у полковника Сумбатова (кадровый русский офицер), который много мне обещал, но ничего не сделал для облегчения нашей участи. Держался он грубо и, как победитель, говорил мне, что грузинское правительство что захочет, то и сделает с нами, намекая, что по соглашению с советской Россией Грузия должна выдать интернированных казаков большевикам. Мне и старшим офицерам полковник Сумбатов посоветовал скрыться в глубь Грузии, от чего я категорически отказался, заявив, что я приму все меры, чтобы спасти казаков от выдачи советам. В отношении улучшения довольствия воинских частей Сумбатов совершенно отказался помочь, сказав, что это не в его компетенции. Видно было, что Сумбатов не был расположен к нам и что нужно остерегаться его и искать помощи в другом месте.

30 сентября около 10 часов на горизонте появились дымки, а потом и пароходы, которые шли прямо на Гагры. Я опять помчался на моторной лодке, все-таки предоставленной мне, навстречу, но пароходы, проманеврировав с час, снова скрылись за горизонтом, и я вернулся обратно. Море было тихое, с зеркальной поверхностью.

Группа войскового старшины Ковалева еще не прибыла, но я знал от грузинских пограничников, что она пытается обойти большевиков по горам. С одним грузином выслал явку Ковалеву, чтобы он поспешил ко мне.

Полковник Сумбатов почти ежедневно выезжал в нейтральную зону для свидания с красным командованием, которое требовало нашей выдачи. Большевики обещали заплатить грузинам 10 миллионов рублей за мою голову, и желающих между грузинами, конечно, нашлось бы много, но пока, видимо, не смели этого сделать. За мной усилили слежку, и я неоднократно получал предупреждения от администрации и знакомых грузин не удаляться больше чем на пять километров от лагеря, где были размещены мои части.

Наконец-то флот из шести пароходов, появившись на горизонте и потом подойдя к Гаграм, остановился, а вперед вышел транспорт «Дон» и остановился в двух-трех верстах от берега. Одного из старших офицеров я послал на бивак с приказанием: с темнотой развести на берегу у самой воды три больших костра, секретно назначить первую группу в 1–2 тысячи казаков и без разрешения ночью погрузить их на транспорт. Сам же на лодке отплыл на «Дон».

Прибыв на пароход, я объяснил обстановку коменданту транспорта и сообщил ему свое решение. Согласно предписанию генерала Врангеля весь флот состоял под моей командой до тех пор, пока я не посажу на пароходы все мои части, находившиеся на берегу. По договору с комфлота, он сделал ложный маневр и явно скрылся с горизонта, а я остался на крейсере «Алмаз». С темнотой транспорты «Дон», «Ялта» и «Крым», с болиндером и катерами, взяв направление на три костра, приблизились к берегу.

Болиндер, лодки и катера врезались в берег. Первым сошел на берег я и начал погрузку. Грузины подняли тревогу. Их негодование я разбил двадцатью подаренными им лошадьми (было выяснено, что лошадей грузить мы не можем), но вскоре из Гагр прибыл летучий грузинский отряд, чей командир грозил мне смертью, если я не прекращу посадку. Некоторые начали стрелять по казакам.

Бороться холодным оружием, которое у нас оставалось, с вооруженными до зубов солдатами, пограничниками, нельзя было и думать, поэтому я приказал флоту отойти в море и без моего дальнейшего приказа ничего не предпринимать, а утром выслать для меня катер и лодку.

Успел все-таки погрузить 1500 казаков и выгрузить немного продовольствия. На пароходах для меня прибыли из Крыма артиллерийские снаряды с полевыми орудиями, винтовки с патронами и продовольствие на две недели для 10 тысяч людей.

1 октября. Утром я получил протест полковника Сумбатова по поводу ночной погрузки казаков и приказ строго держаться его распоряжений. В 10 часов прибыл за мной катер, и я отплыл на «Алмаз», откуда передал срочное донесение по радио генералу Врангелю о сложившейся обстановке. С темнотой я с транспортами подошел к берегу, невзирая на запреты грузинской власти, но грузины усилили охрану и уже не допустили погрузку, и я, предупредив командный состав, чтобы казаки не падали духом, снова ушел в море.

2–3 октября я пробыл в море, ожидая ответ от генерала Врангеля и разрешение силой посланного оружия совершить посадку.

Ввиду того что грузины не позволяли выгрузить продовольствие на берег, еды у казаков оставалось на два дня!

Вооруженные грузины начали подходить к биваку казаков и их беспрепятственно обстреливать. Я выразил острый протест коменданту Гагр, который мало помог. Грузины и дальше силой входили в лагерь, происходили драки между ними и казаками, а охрана ничего не предпринимала и шла навстречу этим разбойникам. С казаками обращались зверски, били их, издевались и вели себя хуже большевиков!

Пошли снова дожди, среди казаков появились больные. Вечером 3 октября я сошел на берег, так и не дождавшись ответа генерала Врангеля. Группы Ковалева еще не было, но я получил сообщение, что он перешел границу Грузии и идет к Гаграм.

4 октября. Продовольствие совершенно закончилось, а в Гаграх не было возможности его купить. Деньги еще были. Не каждую ночь удавалось с пароходов перебросить секретно по два-три мешка муки на лодках. Ночами казаки из храбрецов пробирались с бивака в устье реки Бзыбь, где, подобрав или выкрав лодки у грузин, перебирались на пароходы. Были случаи, когда некоторые вплавь добирались до катеров, стоящих в двух-трех верстах от берега!

Флот стоял по моему приказу, ответ от главкома еще не получен. Положение становится безвыходным.

Полковник Сумбатов сообщил, что из Тифлиса получил секретную телеграмму о том, что правительство решило большую группу казаков выдать большевикам. Для этого из Тифлиса выехала комиссия грузинского министерства вместе с представителями большевиков в «дипломатическую миссию» в Гагры, которая должна прибыть 6 октября.

Получив эти сведения, я решил при помощи оружия спасти казаков и ночью послал телеграмму генералу Врангелю о положении дел, намерениях грузинского правительства и просил немедля дать мне возможность действовать по обстановке.

5 октября. Весь день прошел в томительном ожидании ответа главкома и в сборах казаков. К вечеру прибыли на бивак головные части войскового старшины Ковалева и доложили, что сам Ковалев расположился с главными силами вблизи Гагр.

Под вечер получено сообщение, что комиссия грузин и большевиков прибыла в Сухум и 6 октября будет в Гаграх. Медлить не было времени. Решил, что, если до утра не придет ответ из Крыма, действовать на свой страх и риск.

К моему счастью, ночью 6 октября ко мне прибыл офицер с крейсера «Алмаз» и передал телеграмму генерала Врангеля, в которой он предоставлял мне полное право располагать оружием для спасения казаков и во что бы то ни стало погрузить их всех на присланные пароходы. Через этого же офицера флота я приказал кораблям к 10 часам утра подойти как можно ближе к берегу, но ничего не предпринимать, а болиндер и лодки подготовить к погрузке.

6 октября. С рассветом я передал приказания командирам к 10 часам собрать все части и никуда не отпускать, а сам спешно выехал с двумя офицерами в Гагры к полковнику Сумбатову. План у меня был следующий: попросить у Сумбатова выгрузить продовольствие (так как оно закончилось) на берег к биваку, а вместо продовольствия высадить десант и произвести под его защитой погрузку, зная хорошо, что грузинская охрана, не допуская к берегу лодок, тем более не подпустит болиндер.

По дороге в Гагры я встретил войскового старшину Ковалева с казаками в шести верстах от бивака и, ознакомив его со своим решением, приказал быстро идти в лагерь.

Полковник Сумбатов встретил меня очень сухо и наговорил мне массу неприятностей по поводу ночной посадки моих частей 30 сентября, но я даже не возражал ему, так как предстоящий разговор надо было провести гладко. Он мне сообщил, что тифлисская комиссия прибудет сегодня к вечеру в Гагры и 8 октября наш лагерь будет перемещен в другое место.

Я спросил, что «неужели грузинское правительство выдаст своих вчерашних приятелей казаков и офицеров», на что Сумбатов резко ответил, что «грузинскому правительству для сохранения своей Родины нужно жить в мире с советской Россией и что по параграфу пятому договора с советским правительством, оно должно нас передать в руки советской власти, тем более всех казаков, а командному составу предоставлялась возможность, кто хочет, скрыться в Грузию подальше от городов». Он, Сумбатов, как грузинский патриот, обязан это реализовать, и будет стрелять по каждому, кто его не послушает!

Я доложил, что казаки истощены крайне, начались болезни и что, как таковые, не понравятся комиссии, которая увидит, что грузины их превратили в «кащеев», вместо того чтобы приготовить для вступления в Красную армию. Полковник Сумбатов промолчал на мои слова.

В конце встречи я вскользь сказал, что существует возможность лодками с парохода доставить продовольствие, которое так необходимо, и был удивлен, когда он это мне позволил, вероятно ни о чем не догадываясь! Но по выгрузке продовольствия следует сразу ему сообщить, чтобы он организовал ежедневную выдачу через своих людей. Я согласился!

Для контроля всего Сумбатов со мной послал своего офицера. Сумбатов разрешил мне также перейти в момент выдачи продовольствия на пароход и контролировать это дело. Поблагодарив полковника Сумбатова, я выехал с ротмистром и прибыл на бивак в 11 часов. Забрав жену, вещи и несколько человек, мне верных, я погрузился в ожидавшую меня лодку. Казаки, собранные по частям в 15–20 саженях от берега, начали приближаться к самой воде. Подбежавший ко мне комендант стражи взволнованно передал, что казаки не слушают его и караулов и открыто говорят ему о погрузке. Я ему сообщил о нашем договоре с полковником Сумбатовым, на что он сказал, чтобы я лично приказал казакам отойти и возвратиться назад.

Я вышел из лодки и громко приказал казакам, чтобы они ушли от берега в район деревьев и там начали варить обед, никакой погрузки не будет, что кто-то неправильно распространил слухи о погрузке и что мы всецело зависим от комиссии, прибывающей в Гагры из Тифлиса. Казаки немедленно исполнили приказание — отошли от берега на указанное место, но продолжали стоять. Вызвав к себе несколько офицеров, я приказал им держать части в порядке и быть готовыми к погрузке, но не подавать виду грузинам. Отборным же людям с револьверами помочь десанту в момент его высадки.

Погода была, слава богу, идеальная для задуманной операции, не было даже прибоя, вода была спокойная и тихая. Я подошел на лодке к транспорту «Дон», сюда же вызвал болиндер и командующего флотом командира «Алмаза». На «Дону» уже находились казаки, погруженные 30 сентября. Спустившись в трюм, я обратился к ним с призывом спасти с оружием в руках оставшихся на берегу казаков, так как грузины не позволяют им сойти с берега и хотят выдать красным. На мой призыв собралось около 500 человек — количество, необходимое мне. Этих казаков я разбил на 4 сотни, назначил командиров, выбрав их по пяти на сотню из лабинцев, хоперцев, линейцев и одного из новоприбывших улагаевцев.

Каждому раздали патроны, винтовки, и я объявил задачу:

• 1-я сотня по моей команде с криками «ура!» выбрасывается из болиндера по сходням, по шести из трюма, сразу разворачивается в цепь и переходит в наступление, стреляя по грузинской охране, вначале вверх;

• 2-я сотня, выгрузившись вслед за первой, удлиняет цепь вправо от первой и охраняет правый фланг десанта;

• 3-я сотня высаживается влево от первой и охраняет левый фланг десанта;

• 4-я остается в резерве позади.

Стрелять в стражу, если со стороны грузин послышится стрельба, и тогда никого не жалеть! На палубе болиндера поставлены два пулемета, укрытые бурками, и несколько мешков муки, хорошо видные, для прикрытия и успокоения грузин.

Командующему флотом передал свое решение и сведения, что из Сухума будет идти пароход с грузинско-большевистской комиссией в Гагры, и чтобы он это учел по пути назад. После этого примечания, крейсер «Алмаз» выставил по бокам две подводные лодки.

Болиндер вполз на берег, грузины, ничего не подозревая, кричали на казаков и били их прикладами, не давая подойти ближе. Я стоял на палубе болиндера. Укрепили сходни, и, когда все было готово, я скомандовал «Наверх!», а пулеметы открыли стрельбу поверху! Казаки моментально выскочили и перешли в наступление, офицеры на бегу стреляли из револьверов. Грузинская стража растерялась, бросила оружие и побежала; некоторые начали стрелять, и были прикончены казаками. Цепи десанта развернулись по берегу, и началась спешная посадка, которая с 12 до 17 часов продолжалась беспрепятственно.

В 17 часов со стороны Сухума появился пароход, ему навстречу выслана «Утка», и он отошел обратно. В то же время грузины получили подкрепление и начали стрелять по цепям десанта. Мной был дан приказ ответить и отогнать противника. Перед этим мне доставили от полковника Сумбатова ультиматум следующего содержания:

1) немедленно прекратить посадку моих частей, иначе батальон, присланный на помощь страже, уничтожит нас;

2) по чьей инициативе я, представитель Русской Армии, рву с Грузией дипломатические отношения.

На это я ответил посланному человеку от Сумбатова, что:

1) я дипломатические отношения совершенно не прерываю, а спасаю казаков от «приятелей»-грузинов, которые решили нас передать в руки врага, против которого мы боролись три года;

2) погрузка казаков не прекратится, а если грузинские войска смогут силой приостановить ее, то, пожалуйста, пускай попробуют.

Перестрелка затихла быстро, так как грузинский батальон бежал в горы, по пути их батарея выпустила два снаряда, но невпопад. С 24 часов уже не было никакой стрельбы, и погрузка возобновилась. Около двух часов ночи поднялась волна, болиндер с трудом подходил к берегу. В 4 часа утра посадка закончилась.

На всех транспортных судах было с трудом размещено свыше пяти тысяч казаков (вместе с улагаевцами и отрядом войскового старшины Ковалева, пришедшим последним). Все было перегружено, и флот к 5 часам начал медленно отходить от грузинского берега. Оставив десять офицеров на транспортах, я поместил командный состав на крейсер. Наши потери в десантной операции — два казака легко ранены, трофеев 125 винтовок и 60 лошадей (которые были оставлены на берегу).

7/8 октября 1920 года. Плавание длилось от посадки 7 октября утром до 8 октября, когда мы без потерь прибыли в Феодосию (Крым). По дороге крейсеру пришлось простоять на якоре несколько часов из-за нехватки угля, который подошел из Керчи; таким образом, я прибыл последним на берег Крыма. Во время всей эвакуации и десанта прекрасно и доблестно поработали наши моряки, об этом я доложил на встрече с главнокомандующим.

На этом закончилось поднятое мной восстание на Кубани в тылу у красных в 1920 году.

Причин неудачи этой храброй эпопеи кубанцев было много, и я постараюсь назвать лишь самые главные, перечисленные, может быть, не по порядку и их важности:

1. Так называемый Комитет спасения Кубани и Черноморской области, который почти весь год с разрешения Грузии находился в Сухуме под руководством Тимошенко и других, не пропускал, как мне об этом секретно передали, моих донесений в Крым генералу Врангелю, от которого зависила помощь восстанию в оружии, боевых припасах, медикаментах и офицерском составе.

Донесений было четыре: 4 июня, 26 июля и два в августе. Комитет их скрывал или уничтожал, лишь бы только напортить русскому делу в Крыму и в особенности генералу Врангелю, которого они ненавидели. В своих донесениях я описывал обстановку в районе моих действий, готовность населения нам помочь в борьбе против большевиков-коммунистов, огромный подъем у казаков Лабинского и Майкопского отделов, захват все больших и больших территорий в тылу красных; описывал и недостаток старших офицеров, просил мне дать ориентировку о происходящем в Крыму и посылке десанта казаков в Туапсе, от которого до Майкопа путь был совершенно свободен и занят моими отрядами.

2. В моем распоряжении не было старших офицеров Генерального штаба, не было старших офицеров на высших командных должностях (кадровых из Белого движения), кроме двух-трех полковников (полковники Старицкий и Крыжановский своими поступками только мешали и вносили смуту в ряды казаков). Были и другие штаб-офицеры, но они были старые для повстанческих действий, все больше находились или прятались в тылу, часто критикуя меня за то, что работа моя не принесет добра Кубани, а все погибнем от нарастающей армии красных. Боевые операции большого масштаба проходили поэтому успешно лишь в моем присутствии.

3. Горцы, которые клялись мне помочь, обещая выступить против красных, совершенно сплоховали. Полковник князь Мурза-Кула Крым-Шамхалов, выжидавший до последнего результатов восстания, в итоге выслал один отряд (полковник Василев). До конца своих действий тот не сумел найти возможность борьбы совместно с казаками, действовал самостоятельно и почти всегда неуспешно.

4. В своем штабе я не имел хорошего советника и помощника, знающего дело, не было их и в дивизиях. Очень многие ушли в Крым, другие скрывались от фронта.

5. Развернув огромный фронт и прикрывая станицы, выступившие против большевиков, я не сомневался в быстрой помощи из Крыма от генерала Врангеля, с которым я вместе сражался в 1919 году и который хорошо знал о моей храбрости и твердости (упорстве) в борьбе с большевиками. Если бы я не был уверен в этом, то так открыто я, конечно, не воевал бы, а ограничился массовыми налетами по партизанскому образцу в районах, которые мог закрепить за собой.

6. Возрастающая борьба и наличие у меня массы казаков привлекала на Южный фронт в Кубанскую область много отборных пехотных и конных дивизий красных с броневиками и огромным количеством оружия (тяжелого и легкого). Мои же части воевали месяцами с завоеванным оружием, с малым количеством орудий и снарядов.

Кроме того, последние три месяца до сорока процентов казаков вообще не имели оружия и оно передавалось частям, уходящим на фронт, из смены в смену. Особенно стало туго, когда был разбит десант на Ачуев, и все сосредоточились против меня и моей армии.

7. Из двух моих донесений, посланных генералу Врангелю с доверенными казаками (о чем он сам мне говорил уже в Севастополе), он знал, что я прошу выслать десант на Туапсе. Но десант был направлен в совершенно другой район, не имевший никакой связи со мной и, вопреки здравому разуму, в район плавней, болотистый, без поддержки тыла, с неподготовленным населением и так далее. Этот десант был устроен начальником штаба главнокомандующего генералом Шатиловым. Разговаривая потом с генералом Улагаем, который возглавлял десант, я пришел к убеждению, что начальник штаба желал доказать генералу Врангелю несамостоятельность казаков, которых сам главнокомандующий очень ценил, их невозможность поднять население и захватить северную Кубань.

Вся эта работа и внесла неурядицу в десант (тем более, что связи со штабом генерал Улагай не получал никакой умышленно), весь труд пропал и был сведен к нулю. Это было одной из главных причин, стоивших в дальнейшем потери Крыма и эвакуации.

8. Атаманы некоторых станиц плохо проводили мобилизацию, трусили перед красными. Иногородние не шли на помощь, а некоторые казачьи станицы повернули против восстания и норовили быть солидарными с советской властью. Из этих станиц мы вылавливали много шпионов, доносивших красным о моем движении по Кубани.

 

Крушение Белой армии и эвакуация за границу

8 октября 1920 года на «Алмазе» прибыл в Феодосию и у пристани застал разгружавшихся с пароходов моих казаков. Мне донесли, что на пристани находится полковник Винников, захвативший власть Кубанского атамана после отъезда Иваниса, и что он приказал построить части, чтобы с ними говорить. Приказ этот мной был отменен, и он ограничился разговором с группой казаков.

В Крым со мной прибыло свыше 5 тысяч казаков, из них годных для продолжения борьбы было не больше четырех тысяч. Остальные были казаки-беженцы, женщины с детьми, старики — вот во что превратилась моя сильная, храбрая и спаянная армия, насчитывающая в своих рядах на Кубани до 30 тысяч человек. Казаки превратились в голодных, издерганных и полуодетых людей, но еще сохранивших свой пыл и ненависть к большевикам-коммунистам, поработившим их Родину.

Прибывшие казаки были размещены в Феодосии и окрестных селах, и сразу же было приступлено к сколачиванию строевых частей. От генерала Врангеля был получен приказ о сведении всех прибывших в одну пешую дивизию, отдано распоряжение о получений обмундирования и вооружения дивизии интенданту и начальнику артиллерии Феодосийского района.

Город Феодосия в то время представлял собой людский муравейник, он был одним из главных пунктов Крыма, где скопились все, укрывающиеся от фронта. Здесь были офицеры — представители не только частей периода Гражданской войны, но и всех воинских частей бывшей Российской Императорской армии. Присутствующее здесь офицерство не поддавалось учету администрации, как потом мне жаловался начальник гарнизона, и, конечно, все они отсиживались в городе от фронта.

То же самое, как я после убедился сам, происходило по всем городам Крыма (Керчь, Симферополь, Севастополь, Евпатория и все бывшие меньшие курорты). Это и было причиной того, что на самом фронте присутствовало мало людей, то есть было много войсковых частей, но малочисленных. Для пополнения частей не было принято надлежащих строгих мер, начальство ограничивалось циркулярными распоряжениями, которые никем не исполнялись.

На фронте от беспрерывных боев люди падали от усталости, были слабо кормлены и в плохом внешнем виде; но зато в тылу, по городам, большинство офицерства и штатских щеголяли в чистом обмундировании, тратили огромные деньги по ресторанам и трактирам.

Главным занятием в тылу была торговля, спекуляция с валютой, продажа казенных вещей. Жутко было смотреть на толпы бездельников, здоровую молодежь, к тому же требующих продовольствия, квартир и жалованья.

По прибытии в Феодосию для меня сразу не могли найти квартиру (комнату!). В Феодосии находилось Кубанское правительство, а при нем резервный батальон. Этот батальон Кубанское правительство держало для представительства, туда свободно принимались желающие, чем наносился косвенный вред фронту, но правительство оберегало батальон от распыления.

Прибыв в Крым и посетив главные города тыла, я решил, что нет твердой и дельной руки для восстановления порядка и пополнения войсковых частей на фронте. Фронт уже начинал трещать, это было время неудачи на правом берегу Днепра (здесь убит мой товарищ и соратник генерал Бабиев, один из доблестных и выдающихся белых офицеров), а в тылу почему-то продолжали оставаться резервные части, формирующиеся единицы, масса высших воинских кадров. Тыл, кроме того, был забит сотнями всевозможных учреждений, и каждое из них имело в своем составе немало действительных служащих и прикомандированных, во вред фронту. Никто их не трогал, и они укрывались здесь. Такая постановка дела не могла кончиться хорошо, это я, фронтовик, понял уже после двух дней, это трагедия, а не оборона от врага. Так не удержишь Крым!

По количеству бойцов в Крыму можно разделить так:

1) войсковые части на фронте — это сторожевое охранение;

2) все остальное — это главные силы, на фронте было всего около 25 тысяч бойцов;

3) тыл же насчитивал до 100 тысяч человек.

Формирование Кубанской дивизии умышленно тормозилось, из-за каких-то формальностей я не мог сразу получить обмундирование, несмотря на то что его в магазинах было достаточно; так же было и с вооружением частей. Мне показалось, что главный интендант (имени не помню) работал на срыв всего дела.

На второй день по прибитии в Феодосию я был вызван генералом Врангелем в Севастополь, куда и прибыл. Генерал Врангель очень интересовался моими действиями на Кубани, настроением там казаков и очень сожалел, что поддался настояниям других и послал десант на Ачуев, а не в Туапсе, как я просил и надеялся. На мой вопрос, получал ли он донесения с Кубани, он заявил, что получил их в конце августа и в сентябре, был осведомлен обо всем, там происходившем, и хотел мне помочь, но сложилось ложное представление о положении на Таманском полуострове, и поэтому десант был направлен туда, а не ко мне. По заявлению Врангеля, разведчиком на Таманский полуостров был послан генерал Лебедев, но он к этому делу отнесся «поверхностно» и «несерьезно». Кроме того, Туапсе далеко и было опасно туда посылать десант, который нужно снабжать.

На это я заявил генералу Врангелю, что дальность Туапсе исключала опасность, так как он знал из донесений, что весь район был долго в моих руках, а флот нашей армии, господствуя на Черном море, вполне бы обеспечивал коммуникации и довольствие.

На это мое примечание главнокомандующий ответил, что теперь уже, к сожалению, поздно об этом толковать и поправить дело, а генерал Шатилов, находившийся с нами, добавил, что неудача десанта убедила кубанские верхи в Крыму в невозможности занятия Кубани их собственными силами и теперь они «присмирели». Это заявление генерала Шатилова в присутствии главнокомандующего меня просто взорвало, и я ему резко ответил: «Кубанские верхи, сидя здесь, и без того убеждены в своем бессилии в настоящее время, а для того чтобы доказать их бессилие, не следовало жертвовать тысячами верных и беззаветных бойцов». Этот мой ответ был началом неприязненного ко мне отношения генерала Шатилова, а я его возненавидел за его скрытую злобу к кубанцам, благодаря которым он получил много орденов и выдвинулся в вершителя судеб во время Гражданской войны.

Генерала Шатилова храбрым воином я не считаю (как о нем говорят), так как имел много случаев лично убедиться в его «храбрости». Его отсутствие среди командования при станице Великокняжеской, когда он вместо того, чтобы повести атаку, сам вернулся в имение Пишванова (где не падали артиллерийские снаряды противника), а мне приказал занять станицу, что и было проведено с большими потерями.

Его полная растерянность при первой попытке взять Царицын, где по его вине и отсутствию самообладания мы понесли большие потери и совершенно не имели успеха.

Его ретировка с берега у Адлера, куда он пришел на миноносце, из-за нарастающей волны, так что мне пришлось отбыть с ним на миноносец для доклада об обстановке. Существуют и другие происшествия с генералом, но об этом пускай говорят остальные и его подчиненные.

В общем, разговор в кабинете генерала Врангеля принимал острый характер, но телефон прервал его. После разговора по телефону главнокомандующий заторопился и, вручив мне приказ о производстве в чин генерал-лейтенанта и орден Святого Николая Чудотворца за боевые заслуги, пригласил меня на следующий день на обед и простился со мной.

На фронте к этому времени назревали грозные события. Наши части после заднепетровских неудач под давлением красных отступали к югу, и противник начал сосредоточивать ударную группу конницы у Каховки.

В первый день по прибытии в Севастополь я встретил генерала Науменко, который по смерти генерала Бабиева (за Днепром), приняв командование над кубанцами, бросил их, получив легкое поверхностное ранение в ногу, и счел лучшим проводить время в Севастополе, далеко от фронта.

При встрече с ним он отчасти ознакомил меня с положением на фронте и с ужасающим состоянием тыла — последнее мне резко бросилось в глаза еще в Феодосии; но в Севастополе стоял полный хаос. Город был превращен в большой вертеп, все делали и вели себя, как хотели, женщины в ресторанах с офицерами, всюду пьяные по улицам, вино разливалось ручьями по трактирам, спекуляции с деньгами и остальное помрачили ум всем, все кутило, порядка не было нигде.

В Севастополь я прибыл после встречи с главнокомандующим ещё до вечера и утром уже был в Феодосии. Формирование дивизии здесь совершенно не продвинулось. Начальник артиллерии и интендатура тормозили выдачу оружия и обмундирования, о чем мной в тот же день было доложено генералу Врангелю по прямому проводу. К вечеру пришел приказ назначенным отделениям спешно вооружить нас и одеть; в неисполнение приказа главнокомандующего оба начальника будут преданы экстренному военно-полевому суду.

Началась работа днем и ночью, все было выдано к сроку, но недоставало обоза, лошадей для разведчиков, кухонь, телефонов, пулеметных и патронных двуколок. Командам разведчиков в полках не было выдано ни одной лошади, и это обещано было на фронте. С фронта же приходили неутешительные вести, которые еще больше раздувались паническими элементами в тылу. Секретные приказы, получаемые мной из Джанкоя, куда переведена ставка генерала Врангеля, свидетельствовали о приближении катастрофы.

15 октября я был спешно вызван в ставку (Джанкой) и в тот же день выехал из Феодосии, оставив своим заместителем старшего бригадного командира, генерала Венкова.

Прибыв в Джанкой, я узнал, что противник, сосредоточив огромную конную группу у Каховки, начал дебушировать переправу через Днепр и это принудило генерала Врангеля созвать в ставке военный совет главного состава. На военном совете присутствовали: генералы Врангель, Шатилов, Кутепов, Абрамов, начальник укрепленного Сивашского района генерал Коновалов (генерал-квартирмейстер) и я.

Было доложено следующее: противник продолжает накопление сил к Каховке, а упорство наших частей, защищающих каховскую переправу, значительно слабеет и удержание за нами переправы при более интенсивных атаках противника невозможно. Главные наши силы сосредоточиваются, после отхода от Никополя, к югу от этого района.

Начальник укрепленного района доложил ставке, что Крым искусственно защищен прочно, перешеек под Армянским [Базаром] закрыт несколькими рядами прочной проволоки по дну Сиваша, с запада и до Чонгарского моста — три ряда проволочного заграждения, а южный берег Сиваша, кроме того, вооружен многими установками тяжелой артиллерии.

Генерал Врангель предложил на обсуждение вопрос: «Как поступить для разрешения создавшегося положения на фронте, дабы удержать Крым на зиму за нами?»

Предложений было много, но на двух остановились для разбора.

1. Генерал Коновалов предложил все части без замедления отвести в Крым, заняв пехотой и частью конницы фронт под. Армянским [Базаром] и по берегу (южному) Сиваша до Азовского моря, пополнить спешно части всеми, кто болтается в тыду, а главную группу конницы иметь в резерве. Основания к этому те, что наши части разбросанны от Каховки до Мелитополя, люди не одеты, конский состав измотан, при этом предлагалось теперь же начать работу по разгрузке Крыма от лишних ртов, а полевым судом принудить тыл пополнить ряды войсковых частей… Для выполнения этого предложения необходимо было немедленно усилить наши части под Каховкой, дабы задержать переправу противника, закрыться с севера заслонами, а главную массу войск форсированными маршами перебросить на позиции. Люди должны по очереди отдохнуть и одеться из-за наступающей зимы.

2. Генерал Шатилов предложил следующее: главные силы армии сосредоточить в Северной Таврии, закрыв подходы в Крым более слабыми частями, а противника, прорвавшегося у Каховки и устремившегося в Крым, разбить во фланг.

Несмотря на то что предложение генерала Коновалова разделяло большинство присутствующих на совете, предложение генерала Шатилова было принято к выполнению и сейчас же отданы соответствующие приказы и диспозиции. По окончании заседания военного совета было видно, что у большинства присутствующих на совете не было уверенности в успехе этой операции.

В тот же день отдан приказ о спешном выдвижении одной моей бригады из Феодосии на фронт, бригада должна выступить 16 октября.

На другой день я был назначен командиром Кубанского корпуса и было приказано спешно приступить к его формированию из частей, пришедших со мной и ранее находящихся в Крыму. Это были конная дивизия с ее резервом, части генерала Цыганка, отдельный Запорожский дивизион и еще несколько мелких частей, штаб расформированного 3-го Кубанского конного корпуса.

Местом формирования назначено селение Курман-Кимельчи, где я и был к вечеру со своим штабом. К вечеру же этого дня Курман-Кимельчи и прилегающие поселки были забиты тылами «цветной дивизии».

17 октября. Мной отданы приказы и распоряжения о сосредоточении к штабу отдельных частей, не находящихся на фронте. Получено донесение от генерала Венкова, что он с бригадой, погрузившись в два поезда, двинулся в Джанкой. Как после выяснилось, бригада передвигалась по железной дороге от Феодосии до Джанкоя четыре дня (!). Бригада генерала Венкова получила мой приказ двигаться дальше к Армянскому Базару и там занять позицию уступом, позади и справа главной позиции.

Через два дня ко мне прибыли в Курман-Кимельчи части генерала Цыганка, конный Запорожский дивизион и некоторые части из тыла, но к вечеру этого же дня мне было приказано со штабом и находящимися при мне частями спешно передвинуться к селению Серагозы и продолжать формирование в этой немецкой колонии. Здесь я находился с 18 по 24 октября.

25 октября. Утром был получен приказ от генерала Врангеля выдвинуться со штабом и частями снова к Курман-Кимельчи, куда я подошел к вечеру. Тыл начал уже бежать, и паника распространялась.

Меня и раньше удивляла бесполезность моих передвижений, мои части все время находились на марше, не могли себя привести в порядок, а штаб не мог наладить связь с частями, ранее отданными мне в распоряжение. Я уже в Серагозах убедился, что в штабе генерала Врангеля царит хаос и что причиной этому был полный неуспех операции в Северной Таврии, предложенной «стратегом» генералом Шатиловым. Наши части в Северной Таврии вместо намеченного удара во фланг противнику, двигающемуся от Каховки, смогли лишь пробиться, а части, закрывавшие Каховку, отошли на позиции к Армянску.

Состояние частей было ужасно, а наступившие холода совершенно выбили из строя людей. Неимоверными усилиями удалось все же собрать и перебросить части вдоль Сиваша и у Чонгарского моста. Части, бывшие на направлении к Мелитополю и не успевшие пробиться через мост, были вынуждены уйти на юг по косе и без остановки докатились до Керчи (здесь были обрывки пехоты, расстроенные кубанцы и большинство терцев).

Начались ожесточенные бои с красными на Перекопском перешейке южнее Армянска и у Чонгарского моста. Кроме того, противник обозначил свое скопление на северном берегу Сиваша, красные бросили огромную массу людей, чтобы доконать нашу армию. Главный удар противник направил на Перекопскую позицию, которая, к стыду и преступности начальника укрепленного района, оказалась защищенной игрушечным проволочным заграждением, и позиция удерживалась лишь неимоверным мужеством и самоотверженностью наших измотанных и почти голых людей, при ужасном холоде и ветре.

На Перекопе несколько раз позиции переходили из рук в руки, красная пехота гналась на убой и трупами красноармейцев было усеяно все поле перед нашей позицией. На смену погибшим и отхлынувшим назад шли новые волны свежих частей красных!

Несколько раз Кубанская казачья дивизия атакой на красных восстанавливала позиции и возвращала нашу пехоту на ее место. Долго так продолжаться не могло, так как наши конные части вели упорную борьбу без всякой смены, а противник всякий раз пускал в бой свежие части. Красные курсанты и специальные части шли в атаку, не ложась, не больше трети их осталось в живых, наши потери тоже были огромные. Одновременно с боями на Перекопе шла упорная борьба за обладание Чонгарским мостом. Я, сидя в Курман-Кимельчи, знал обо всем происходящем на фронте, но оставался только «зрителем», так как мои только что сформированные части находились на бестолковом марше, ранее описанном.

Наших бойцов, убитых и замерзших, эвакуировали, набивая ими товарные вагоны. Кубанская бригада генерала Венкова, находясь уступом далеко за правым флангом Перекопской позиции, стояла совершенно не ориентированная в обстановке, не имела ни одного телефона (из обещания, данного интендатурой, ничего не вышло!), лошади совершенно отсутствовали, даже комбриг не имел собственной лошади. Бригада, учитывая, что, по данным нам сведениям, Сиваш глубок, а кроме того, по дну защищен тремя рядами проволочного заграждения, главное внимание обращала к фронту, имея по берегу Сиваша сторожевое охранение.

На рассвете 27 октября красные перешли вброд Сиваш и обошли с юга бригаду генерала Венкова. Не имея на всех винтовках штыков, казаки дрались львами; одна треть бригады погибла в этом неравном бою и, лишенная возможности принять открытый штыковой бой, начала отходить, неся на руках своих раненых. Нужно сказать, что бригада генерала Венкова несколько раз сбивала пехоту противника с южного берега Сиваша, но красные, усиливая свои позиции новыми частями, занимали южный берег.

Надо иметь в виду, что повсюду в этом районе глубина реки доходила лишь до колена человека среднего роста, а наших проволочных заграждений нигде не было!

Как потом выяснилось, глубина воды измерялась только у Чонгарского моста, где она действительно была выше всадника, а что касается фундаментальных установок тяжелой артиллерии, то они походили на детские сооружения, а сама тяжелая артиллерия действовала с ограниченным числом снарядов.

Одновременно с натиском на Кубанскую бригаду красные заняли в лоб наши позиции на Перекопе. Части не в силах задержать противника и начали отступать на этом участке — это было началом общего отступления на юг. Тылом овладела паника.

28 октября я получил приказ об отходе на Феодосию и план эвакуации Крыма. По этому плану для всех кубанцев была назначена посадка на пароходы с указанием, что пароход «Аскольд» должен быть уступлен под раненых и для эвакуации казенных учреждений в Феодосии.

Отдав приказ пехоте идти форсированным маршем к Феодосии, я с конницей (конвойная команда и Запорожский дивизион) спешно двинулся в город, куда и прибыл 29 октября в полдень. Здесь я застал полное столпотворение, — в город стекались все тылы правого фланга нашей армии (пехота 6-й дивизии, танковые части с танками, резервные, запасные и формирующиеся конные части генерала Барбовича и др.). Улицы Феодосии были совершенно забиты брошенными подводами, колясками, тачанками и бродящими, покинутыми верховыми лошадьми. На пристани нельзя было пробиться к пароходам, которые были перегружены людьми всевозможных частей и беженцами.

По плану для Феодосии было назначено пять пароходов («Владимир», «Дон», «Аскольд» и еще два) с хорошим водоизмещением, но в них был погружен уголь для Керчи, куда они и ушли, с тем чтобы спешно выгрузить там уголь и прийти в Феодосию обратно. Вместо пяти пароходов, первоначально мне данных, я имел в распоряжении лишь два — «Дон» и «Владимир», так как «Аскольд» был выделен под раненых и учреждения.

Чтобы подойти к пароходам, мне пришлось применить силу юнкеров Алексеевского и Константиновского училищ и Запорожского дивизиона. Очистив пристань и разгрузив «Дон» и «Владимир», я вновь приказал начать погрузку их под наблюдением назначенных комендантов. К вечеру подошел Кубанский партизанский пеший полк и некоторые части генерала Цыганка, который сам с остальными пехотными частями почему-то задержался у села Владимирова, куда я ему и отправил приказ немедленно идти к берегу, в Феодосию.

В город беспрестанно прибывали все новые партии чинов и части, которые должны были производить посадку в других пунктах. Посадить всех прибывших сюда не представлялось возможным, а потому мной был отдан приказ, чтобы все своевольно прибывшие в Феодосию разобрали перевозочные средства, от которых я смог освободить лишь главную для движения улицу города, вывезя все с этой улицы за город.

Многие не потерявшие дисциплину группы и небольшие части, выполняя мой приказ, доехали все-таки до пунктов своих посадок. Тогда же дан приказ генералу Цыганку (в село Владимировка) по пути к городу не допускать других к Феодосии, а направлять их к своим указанным пунктам. О конной Кубанской дивизии (генерал Дейнега) до вечера 29 октября я сведений не имел и терялся в догадках о месте ее нахождения.

29 октября вечером я связался по радио с генералом Врангелем, донес ему о катастрофическом положении в Феодосии и о неприбывших двух пароходах ко мне; просил его отдать распоряжение генералу Абрамову не задерживать пароходы, предназначенные для кубанцев, у себя. В свою очередь просил генерала Абрамова по радио спешно отправить ко мне пароходы, хотя бы и к утру.

30 октября их не было в Феодосии. Посадка на «Дон» и «Владимир» шла в установленном порядке, и к вечеру пароходы были загружены до отказа, людям нельзя было сидеть, все стояли. Пристань была по-прежнему забита чинами различных частей, беженцами и остальными. Оставались непогруженными части кубанской пехоты генерала Цыганка и Кубанской конной дивизии генерала Дейнеги, которая, как это я, наконец, узнал, находилась в арьергарде всех частей, отступающих через Симферополь. И здесь не обошлось без эксплуатации казаков — оторвали от посадки дивизию для того, чтобы она прикрывала противоположное своему направление, тогда как там, в том направлении, находилась вся конница генерала Барбовича, которая под прикрытием моей Кубанской дивизии раньше всех погрузилась в своем пункте.

Имея сведения, что мои пароходы из Керчи до вечера 30 октября не отпущены, я сообщил генералу Абрамову, что свою конную дивизию и пехоту направляю для посадки в Керчь на пароходы, предзначенные для кубанцев, так как в Феодосии погрузить их за неимением мест нельзя. Генералу Цыганку приказал дождаться во Владимировке генерала Дейнегу и с ним вместе уже идти в Керчь. Такое распоряжение отдал потому, что мне доложили — генерал Абрамов мои пароходы отпускать из Керчи не хочет.

О своем распоряжении доложил генералу Врангелю по радио и впервые упрекнул его в непослушании ему подчиненных генералов, которые забирают пароходы не для участников нашего движения и мне данных кубанцев, а для других. На пристань в Феодосию прибывали все новые и новые партии частей, чьи командиры вовсе не знали, куда им деваться и где их погрузка. Некоторых из этих партий удалось уговорить отправиться к своим пунктам на подводах.

Одной из задач, данных мне генералом Врангелем, была приведение в негодное состояние машин и клише экспедиции заготовления государственных бумаг, что и было выполнено 30 октября.

Что меня поразило при эвакуации Феодосии, так это наличие там массы танков и тяжелой артиллерии еще за день до моего прибытия. Это свидельствует о том, что эти части на фронте не были, — для чего же они существовали и формировались? Почему эти части не были выдвинуты на Перекоп и к Сивашу после военного совета и не упоминались в плане генерала Шатилова? Танки и тяжелая артиллерия были свалены с пристани в море по моему приказу, некоторых чинов этих частей пришлось, в силу необходимости, погрузить, но большинство из них отправились на конных подводах к своим пунктам назначения.

Вечером 30 октября во многих местах города были произведены поджоги и нападения с целью грабежа, но мне не удалось эти случаи ликвидировать силой. С темнотой того же дня большая часть воинских чинов, находящихся на пристани, ушла в горы — в зеленые, участь их мне неизвестна.

Ночью с 30 на 31 октября прибыл офицерский головной разъезд от генерала Дейнеги, который, двигаясь по дороге южнее села Владимировка, приближался с конной дивизией к Феодосии. Разъезд привез мне донесение Дейнеги, в котором он сообщал о своем приближении и причинах запоздания дивизии. По приказу начальника штаба главкома (генерала Шатилова) дивизия до Симферополя прикрывала отход добровольческих частей на Ялту и Севастополь, а из Симферополя ей было приказано направляться для погрузки в Феодосию.

Генералу Дейнеге был послан приказ спешно идти для погрузки в Керчь, а по дороге это приказание передать и генералу Цыганку. 30 октября ночью от их частей прибыли партии казаков в Феодосию, также прибыла небольшая партия терцев.

К утру 31 октября на пристани набралось много казаков, которых открыто грузить было нельзя, — иначе был бы бунт и стрельба по пароходам тех, кому обещана погрузка на прибывающие пароходы. Приходилось успокаивать обреченных этой неправдой, так как уже стало известно, что генерал Врангель больше не пришлет пароходов. До утра 31 октября от него ничего не было, кроме того, я имел сведения, что посадка во всех пунктах идет скверно и с большими трудностями, часто приходилось оставлять своих близких родственников, семьи беженцев и т. д.

Перед самым рассветом 31 октября получил донесение от обоих моих генералов, что они выступили в Керчь.

31 октября. Настал жуткий день в отношении тех, кто был обречен на оставление в Феодосии, берег был усеян людьми, ожидавшими посадки. В полдень я приказал пароходам «Владимир» и «Аскольд» отойти от пристани и стать в одной версте от нее, до нового распоряжения. Эти пароходы были загружены до отказа, коменданты их получили приказы до вечера утрясти людей насколько возможно и освободить хотя бы немного еще мест для принятия на пароходы. На «Дон», где находился я, можно было принять еще несколько сот человек, но я экономил эти места. У пристани я остался для успокоения бунтующих людей, которые дважды вызывали меня к борту парохода, целя из винтовок, и требовали посадки. Приходилось убеждать их, что я ожидаю подхода еще одного парохода и поэтому остаюсь у пристани.

На берег мной было командировано несколько человек с приказом предупредить казаков, оставшихся на берегу, с темнотой собраться двумя группами в намеченных мной местах берега залива вне пристани на 1–1,5 версты. С наступлением полной темноты с пароходов были посланы офицеры на лодках для подбора собранных казаков, что продолжалось до трех-четырех часов утра, когда пароходы вышли из залива и взяли курс на Константинополь. Из казаков могли остаться непогруженными только те, кто не был на пристани и в намеченных местах залива.

Около часа ночи на 1 ноября большевистскими сторонниками были взорваны артиллерийские склады на окраине Феодосии и в селе Владимировка. Прибывшие на пароходы последними офицеры и казаки (100 человек) рассказывали, что на пристани очень многие из малодушных покончили жизнь самоубийством, многие ушли в горы, а большинство, сняв погоны, разошлись по городу и окрестностям.

До отхода пароходов из залива в районе Феодосии еще не было строевых частей красных.

На себя, нравственно, я не могу взять вину и ответственность за происшедшую при погрузке катастрофу в Феодосии. В этом повинен был, во-первых, генерал Абрамов, задержавший в Керчи два парохода, предназначенные мне для эвакуации, которой я командовал. Но и на эти пароходы, даже в случае их прихода, было абсолютно невозможно вместить всех оставленных. В Керчи тоже были брошены на берегу люди, а кубанцам из частей генералов Цыганка и Дейнеги не всем удалось погрузиться, и один полк добрался до Константинополя на буксирной барже, из которой весь путь выкачивали воду. Партия терцев (30–40 человек), прибывших в Феодосию 31 октября, была тоже подобрана с берега на «Дон».

Наши пароходы вышли в открытое море с большим креном. По собранным сведениям, «Владимир», вместо своего максимума в пять тысяч человек, взял десять с половиной тысяч, а «Дон», вместо трех тысяч, семь с половиной тысяч человек. «Аскольд», вместо одной тысячи, взял три тысячи и баржу с людьми.

Своего будущего никто не знал, единственной целью каждого было попасть на пароход, на будущее смотрели как-то безразлично. Погружаясь на пароходы, никто не думал о еде, и только в море, придя в себя и выспавшись, почувствовали голод. Его отчасти утоляли из запасов консервов и других продуктов, взятых в минимуме по моему распоряжению из феодосийских складов; воды на все время пути до Константинополя не хватило.

Так закончилась наша драма — эпопея борьбы белых частей и кубанского казачества против врага — коммунистов, которые поработили нашу Родину. Эта мысль все время угнетала меня позже, все время моего пребывания за границей. Томило меня и сознание, что масса участников Белого движения, казачьих единиц других составов, беженцев с детьми, остались на милость и немилость врагу на берегах Крыма. Немыслимо было всех подобрать, эвакуировалось из Крыма около 150 тысяч человек (что, конечно, немалое количество), но из этого числа с фронта эвакуировано не больше 40 тысяч человек, которые, по существу, и дрались в Крыму за спасение и убережение России.

Гор. Вранье, 1921 г.