Автор книги искренне благодарит спонсоров, оказавших материальную помощь в издании данной книги.

Кузьмина Андрея Михайловича

Компания «ТРИЭР»

Гвиниашвили Давида Георгиевича

Охранное предприятие «КВАЗАР»

Ястребова Андрея Юрьевича

Охранное предприятие «МАЯК»

Кондратьева Андрея Германовича

Компания «ТЕКТУС»

Фатеичева Виталия Игоревича

Холдинг-Группа «РБЭИ»

Знаешева Игоря Владимировича

Издательство «СКИФИЯ»

С уважением, Гера Фотич

 

Глава 1. Почти эпилог

У Павла уже не было сил прижимать собаку к себе. Руки совсем онемели, стали ватными, но скрюченные окоченевшие пальцы еще, вяло разгибаясь, пытались уловить тепло подшерстка, проникая в его глубину, ощущая кожей струящийся между них упругий ворс, словно тоненькие колоски бесконечно большого пшеничного поля.

Мохнатое рыжее тело его любимца лежало спокойно. Пес не пытался встать, не мотал мордой, не фырчал, как обычно, разбрызгивая белые, словно взбитая сметана, слюни. Не взбрыкивал лапами, как раньше, отбрасывая в стороны пожухлую коричневую с медным отливом листву.

Он уже не убегал, скуля, ощутив неприятный запах смеси пороха и оружейного масла, который сопутствовал страшному грохоту, наводящему на него безумный страх всю жизнь — с того самого момента, когда Павел с однополчанами неумело решили приучить его не бояться выстрелов, и в годовалом возрасте просто привязали к крыльцу, открыв пальбу по мишеням. В тот день от страха пес оборвал поводок и забился в самый дальний угол чердака. С наступившей тишиной он не смог вернуться к хозяину, пересилить дрожь, разбивающую весь его организм на неуправляемые кусочки когда-то единого мощного тела, и, обрушив на себя кучу висевших в кладовке старых вещей, только жалобно скулил, прося прощения.

Тренировка была повторена. Но и в следующий раз собачья любовь и преданность, питаемые к хозяину, не смогли преодолеть возникающий страх — пес несся, сломя голову, ища спасения в ближайшем укрытии. Так происходило каждый раз, как только начинал накатывать пугающий грохот.

На карьере охотничьей собаки с разочарованием был поставлен крест. Никто не мог предположить, что представителю породы, выведенной римлянами для охоты на львов, свойственно бояться обычного оружейного выстрела.

Почти четыре года прошло с тех пор, как хозяин перестал пугать его этим грохотом. А полгода назад не стало старшего четвероногого друга и, казалось, что нежность и забота, ранее делимая хозяином на двоих, вся досталась большому, немного неуклюжему и доверчивому бордосу с ласковым прозвищем Веня. В последнее время эта любовь стала особенно заметна. Павел все чаще гладил его, заглядывая в глаза, увозил на своей машине к незнакомым людям, но таким же внимательным и ласковым, как он, после общения с которыми становилось легче. Душа начинала парить, а тело приобретало былую мощь. Можно было мчаться, и, внезапно оттолкнувшись от земли, лизнуть хозяина прямо в лицо.

Но через некоторое время тело снова наливалось свинцом, появившаяся радость надежды угасала, сознание опутывали сон и безразличие. Открывая глаза, пес частенько не мог понять, как оказался в том или ином месте. Не помнил, куда спешил и чего хотел. Морда саднила от неизвестно как приобретенных ушибов и царапин.

И вот сегодня гром снова выплеснулся из рук хозяина. Внезапно. Когда они, как обычно, вечером пошли на прогулку. Пес почувствовал тот знакомый запах сразу, но не придал ему значения, поскольку одежда хозяина частенько так пахла. Он напряг мышцы чтобы, как обычно, стремглав рвануть в безопасное место, но на этот раз почувствовал резкую боль и расслабился. Хозяин оставался рядом, а значит, все должно было быть хорошо. Казалось, весь страх ушел в землю через подкосившиеся лапы, и пес впервые осознал позор своего прошлого бегства, который, как оказалось, можно пересилить.

С чувством исполненного долга он глядел в лицо Павла, ища в нем одобрения, ожидая похвалы и ласки. Но видел в нем смесь растерянности, огорчения и того страха, от которого только что избавился сам. Он мог до бесконечности долго стоять так около своего хозяина, но непонятная усталость проникла внутрь, заволокла разум дремотой, сделала веки неимоверно тяжелыми, и он решил прилечь.

Теперь они с хозяином тихо лежали на правом боку, изредка глубоко вдыхая промозглую земляную сырость, покорно остывающую с приходом темноты, несущей осенние заморозки. Павел прижимался животом к выпирающему позвоночнику собачьей спины, обнимая замерзшими руками одутловатое мохнатое тело. Положив голову псу на шею, он прижимался к приглаженной рыжей шерсти своей давно не бритой щекой. Казалось, что голова лежит на мягкой волосяной пружинящей подушке, через которую человеческое ухо слышало затихающий стук собачьего сердца. Лежа именно так, он ощущал, как нервно вздрагивает собачья кожа и равномерно пульсирует под ней венка.

Но сейчас это не радовало Павла. Он невольно причинил собаке мучения и чувствовал свою вину. Вспомнил, как пес пристально смотрел на него, перед тем, как лечь, и этот взгляд нежданным страхом сковал Павла. Тогда ему показалось, что вот сейчас собака зарычит и впервые бросится на него не дружески, а, навалившись своим огромным весом, вцепится в горло и вырвет аорту. Но взгляд Вени постепенно мутнел, и любимый пес преданно лег у ног своего хозяина.

Молния на куртке Павла давно сломалась, а регулярно пришиваемые пуговицы куда-то подевались. И теперь распахнутая куртка укрывала их обоих от слабых порывов ветра и периодически накрапывающего моросящего крупяного дождика. Казалось, что он идет ниоткуда. Концентрируясь в сумраке вечерней прохлады, внезапно выпадает, омывая лицо, а затем исчезает, и через минуту возвращается снова с очередной порцией влаги.

Изредка, заплутав где-то в вышине, скрученный в трубочку листок с шелестом пикировал из темноты кроны вниз, задевая по пути торчащие ветки, и чиркал о выцветшую болоньевую материю куртки, словно хотел выбить из нее искорку, но бесполезно соскальзывал на землю, сливаясь с дрожащим от низового ветерка лиственным ковром.

Раньше они часто так лежали вдвоем на стареньком разложенном диване, слушая, как завывает в трубе попавший в западню ветер. Чувствовали, как от его негодования дрожат дощатые стены в их слегка покосившемся на треснутом фундаменте доме, приютившемся на краю деревни.

Огромный рыжий бордоский дог и его старый хозяин всегда засыпали вместе в жарко натопленной избушке. Иногда псу снились сны, от которых он вздрагивал или начинал подвывать. Но Павел клал ему на морду свою руку и пес, чувствуя родной запах, успокаивался. А когда начинали мучить кошмары самого хозяина, пес лизал ему лицо, и затем они вместе снова окунались каждый в свои сновидения. Зимой иностранная металлическая печка быстро остывала, заставляя их обниматься плотнее, глубже закутываться в одеяло.

Вот и сейчас Павел положил свою ладонь на слюнявую морду Вени. Провел рукой по выпуклому лбу, ощутив открытую рану с острыми неровными краями, царапающими высохшую кожу пальцев. Это трещина от удара первой пули. Из нее медленно сочилась кровь прямо между собачьих бровей. Павел почувствовал, как она горяча. Даже падающая с неба холодная влага не в силах была растворить идущее изнутри тепло. Преодолевая продолжающееся онемение, он погладил мускулистую, еще молодую шею собаки, скользнул рукой по груди, и, ощутив непомерно большой живот, вспомнил толстого ветеринара за письменным столом, кричавшего, что не хочет садиться в тюрьму за наркотики.

Пес потянулся и, дернувшись всем телом вперед, мотнул головой, благодарно лизнув Павла в лицо. Раньше бы Павел обязательно что-то ему сказал. Но сейчас не мог. В горле стоял комок, а в груди жжение, как будто выпущенная из пистолета пуля, срикошетив, пробила его сердце навылет, обнажив нутро. Во рту было сухо, словно они лежали не среди осин Ленинградской области, а в пустыне Гоби.

Они не пытались уснуть. Просто лежали так, словно притаившись, боясь кого-то спугнуть, как в засаде на врага. И сейчас вокруг них был только один враг — смерть. Скрытый и беспощадный, который ничем себя не выдавал. Этот падальщик уверенно ждал своего часа. Когда за давно ушедшими мечтами этих двух существ начнут растворяться воспоминания, а затем и окружающая реальность, не позволяющая доселе смерти вступить в свои права.

Смерть не в силах была разрушить то доброе и нежное, что продолжало соединять близкие души, и упорно ждала, когда они сами сделают это. Она всегда так поступает.

Еще летом все было хорошо. Они носились по полям и лесам, пугая живность и случайных заплутавших грибников. Веня с разбегу кидался на грудь хозяину, и они валились вместе, кубарем катясь в густые заросли. А потом наперегонки мчались к озеру. И каждый день открывал для них что-то новое, неизведанное, будто они продолжали взрослеть.

На память приходило то, о чем они не задумывались ранее, когда были счастливы. Не останавливаясь, проносились мимо чего-то существенного, касающегося их обоих. Беспечность не делала их слепыми, а, наоборот, словно соты, наполняла память новыми ощущениями, концентрируя происходящее в сладкий нектар, который запасают на черный день. Как разбуженное далекое эхо они ощущали голос природы: тихий шелест листвы, шорох пробегающего по траве ветерка, настигающего запоздалую птицу, скребущуюся под кустиком мышь. Но теперь это сливалось в единый мотив и казалось прощальной колыбельной.

Грудная клетка собаки периодически резко вздымалась, а когда оседала, струйки крови, терявшиеся в рыжей шерсти, начинали бить темными фонтанчиками. Морщинистая шероховатая морда Вени сопела над ухом Павла, изредка брызгая слюнями от лопнувших под брылями пузырей.

Павел чувствовал собачий запах. Обыкновенный, который был у всех его четвероногих друзей. Маленьких и больших. Не только взрослых, но и щенков, с которыми пришлось расстаться. Тех, кого обожал всей душой, и тех, кого оплакивал, потеряв недолюбленными. Этот запах роднил всех животных, собирая в единое целое, разбитое годами в тянущуюся живую очередность. Сейчас Павел сумел снова почувствовать каждого из всей этой огромной собачьей стаи, которую время, словно опытный ямщик, запрягло цугом.

Ему всегда казалось, что намокшая собачья шерсть пахнет палой влажной листвой, обнаженной после сошедшего снега. И вот теперь, вдыхая этот запах, закрыв глаза, он чувствовал, что в большом мохнатом теле обнимает всех своих четвероногих, которых никогда не забудет. Тех, что вошли в его судьбу и оплели ее коротенькими, но яркими ленточками своего недолгого жизненного пути, наполнив неизгладимым чувством самопожертвования, бескорыстной любовью и преданностью, навсегда соединившись в его человеческой памяти.

Он жалел, что не выстрелил Вене под ухо, как учили на службе: упершись дулом в верхний хрящик челюсти, нажать на курок. Но Павел чувствовал в этом движении скрытую подлость, предательство по отношению к своему псу. Словно он, потянувшись для ласки, обманет верного друга и нанесет удар исподтишка, когда пес не ждет, а потом получит смертельную рану от протянутой руки, пользующейся безмерным доверием. Павлу казалось, что собака должна видеть направленную на нее угрозу.

Но теперь разряженный наградной пистолет бесполезно лежал рядом в грязи. Выпущенные из него пули не смогли подарить быструю смерть, избавить животное от мучений.

«И зачем я выкопал эту чертову яму», — думал Павел, глядя на чернеющую недалеко гору свежевырытой земли, заслоняемую серебристыми, словно заиндевелыми листьями лоха, — «Могила там, а мы умираем здесь».

Снизу ему казалось, что тянущиеся вверх, черные на фоне темно-серого неба стволы кустарника и ветвистых деревьев похожи на корни, растущие из земли. А буйная зеленая листва устремилась к солнечному свету и теплу где-то внизу, за гранью, на которой они сейчас лежали вдвоем. И та тишина, возникающая между редкими всполохами ветра, периодическое отсутствие каких-либо звуков или движений только подтверждали, что они с Веней находятся уже за чертой жизненного пространства, где уже невозможно о чем-то мечтать. Но воспоминания еще продолжали стучаться в сердце, не в силах нарушить границу реальности.

Немного приподняв голову, Павел мог в наступающем с озера вечернем тумане разглядеть очертания своего дома, хранящего тепло и уют. Но что-то подсказывало ему, что он никогда уже не сможет туда вернуться. Быть может, если бы он бросил свою собаку и попытался ползти, нашлись бы силы добраться до забора соседки. А там закричать что есть мочи, чтобы пробить ее глухоту. Но что это даст? До города сто верст, а связи никакой. Что эта астматичка Глафира сможет сделать? Созвать сход? Да никто и на улицу-то не выйдет в такую темень, боясь буйных местных пьяниц и пришлых городских наркоманов.

Десять жилых домов с полуживыми больными стариками, оставшиеся от огромной деревни и совхоза-миллионера «Светлый путь», до которых никому давно нет дела. Чем смогут помочь эти люди, немощные физически и парализованные умственно, брошенные своими детьми, для которых они мостили дорогу в будущее и оставшиеся забытыми на ее обочине.

Сосед Кузьмич недавно из больницы. Как похоронил жену, так и слег. В доме старосты Степановны есть общественный телефон. Но звонить не дает. Говорит, все деньги израсходованы. Может, оно и так.

Кому они были теперь нужны, Павел и его пес? Кто в этом мире мог заметить их тела, прильнувшие друг к другу, словно два нерожденных эмбриона, выдавленных за ненадобностью из чрева Матери-Земли. Желающих плотнее прижаться друг к другу, чтобы сохранить тепло, оставленное им в наследство. Пытаясь в последний раз заботиться друг о друге, продлевая собственные мучения.

У каждого была своя биография…

 

Глава 2. Эрик

Паша не помнил, что ему снилось той ночью. Возможно, это было, сражение. Та давняя битва, звучащая треском ружейных выстрелов, звоном сабель, грохотом пушек и ржанием лошадей — после того, как весь вечер он, цепляя войлочными шлепанцами невидимые занозы, ходил по детской от окна вглубь комнаты и обратно, повторяя вслух заданное на дом стихотворение и уже почти не различая его смыл:

— Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром…

Внезапно проникшее в сон непонимание, разметав сновидения, застыло немым вопросом, почему вдруг его лицо, лежащее на подушке, стало неприятно мокрым и холодным. Пронизывающий озноб, от которого прикрытое легким одеялом тело избавлялось под утро, свернувшись калачиком, появился вновь. Щурясь, он попытался приоткрыть глаза. Сквозь насилу разомкнутые ресницы по невесомой прозрачности воздуха, его неподвижности и легкой свежести дыхания он почувствовал, что так рано еще никогда не просыпался.

За окнами забрезжил весенний рассвет, который бывает только в марте. Рожденный им луч солнца стрельнул в окно противоположной пятиэтажки и, срикошетив, накрыл заспанное Пашкино лицо ярким пучком света.

Он хотел защититься от него ладонью, но неожиданно из этого ослепляющего облака появилась фырчащая морщинистая рыжая голова инопланетянина-старикашки, с приподнятым надменным подбородком, обрамленным по сторонам свисающими лепестками ушей и двумя сопящими отверстиями в черном приплюснутом носу, откуда регулярно появлялись и, вылетая, лопались маленькие пузыри.

Эта физиономия оказалась в ореоле света, словно плененная вспышкой шаровой молнии. И теперь, выбираясь на свободу, хрюкала, сопела, стенала и вылизывала своим длинным шероховатым языком Пашино лицо, стараясь убедить в реальности своего существования. Постепенно вытягивая на поверхность ранее сокрытые в свете шею, грудь, лапы…

— Собака! — резко приподняв голову от подушки, закричал Паша. Так неожиданно и громко, что щенок, испугавшись, бросился наутек, цепляясь лапами за остатки лакового покрытия. Выбивая дробь цокающими ногтями, он поскользнулся на повороте в гостиную и поехал на боку по паркету прямо под письменный стол. Но Пашкины руки уже подхватили его и, подняв вверх, с восторгом понесли через комнаты в прихожую.

Там, еще не успев снять длинное серое пальто, прижимая голову матери к своей черной цыганской бороде и что-то нашептывая ей на ухо, стоял отец, вернувшийся из командировки.

— Папа, папа, чья это собака? — закричал Паша, путаясь в длинной пижаме.

Он с разбегу уткнулся губами в колючие жесткие завитки усов наклонившегося к нему отца. И, не дожидаясь ответа, поднял щенка вверх над головой, закружился по гостиной.

— Это моя собака! Это моя собака! — подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, кричал Паша.

А откуда-то из глубины памяти звонким голосом выплеснулось наружу вчерашнее изнурительно длиннющее и не по годам заумное стихотворенье. Оно торжественно зазвучало по комнате, рассказанное без единой запинки, сопровождая своим победным ритмом счастливый танец долгожданной мечты.

Позже, рассказывая это стихотворение у школьной доски, Паша мысленно продолжал кружиться по комнате, держа над собой нежное тельце щенка с бледно-розовым пузом и маленьким пучком волосиков посередине. Все эмоции, клокотавшие в его душе, Паша вложил в читаемые наизусть строки, написанные талантливым поэтом. Не в силах осознать до конца их сути, он чувствовал нутром волнующее величие и торжество. В этот день он единственный получил по литературе пятерку с плюсом.

Собаку назвали Эриком. Это был двухмесячный щенок породы боксер. Они жили втроем с матерью, поскольку отец продолжал ездить в командировки строить пансионаты в области.

До конца учебного года оставалось полтора месяца. Ежедневно Паша вставал рано утром и шел гулять со щенком. Ему хотелось, чтобы все его друзья и товарищи видели Эрика. Но было слишком рано, и только редкие прохожие да такие же собачники провожали Пашу умиленным взглядом. Любознательный щенок тянул поводок то в одну, то в другую сторону, заставляя хозяина спотыкаться, скреб лапами землю, напрягая сухожилия под еще не огрубевшей кожей. Иногда он капризно ложился, прижимая свое тельце к земле, и крутил головой, пытаясь сбросить ошейник, желая самостоятельно познавать окружающую реальность.

Только резкий окрик Паши и рывок поводка могли заставить щенка слушаться. Обернувшись к хозяину, он разбегался и, подпрыгнув, лизал того в лицо, убеждая: «Мы с тобой теперь едины, я помню про тебя!» После чего снова натягивал поводок и, хрипя от перекрытого дыхания, устремлялся в мир неведомого.

После прогулки Паша шел домой, мыл щенку лапы и собирался в школу. Вот там, на переменке, он мог почувствовать нескрываемую зависть однокашников и друзей.

Целую неделю собачья тема бродила в головах и звучала из уст школьников. Все забыли про Вовкин недавно купленный мопед, на котором тот любил катать девчонок и, чтобы не прослыть бабником, периодически с презрительным видом отказывал им, сажая на заднее сиденье парней. Но вскоре почему-то у него будто бы начинал барахлить двигатель, и каждый раз он катил свою технику к дому на ремонт. Откуда, через минуту после ухода друзей, выезжал с новой девочкой из параллельного класса. Наверное, он был рад собаке не меньше Паши, поскольку ребята оставили его в покое и переключились на Эрика.

Каждый вечер во дворе проходили дрессировки. Сначала из Эрика пытались воспитать пограничного пса по имени Джульбарс. Ему совали под нос конфетные обертки, а затем прятали их под камнями на детской площадке. Но псу больше нравилось бегать за детьми, чем за душистыми бумажками.

Потом решили воспитать у него бойцовские навыки Белого Клыка. Но пес не собирался драться и, несмотря на явные провокации со стороны школьников и их устрашающие гримасы, пытался всех зализать до смерти.

Позже шли практические занятия по обучению навыкам Шарика из фильма «Четыре танкиста и собака». Но Эрик отказывался прыгать даже через ограждение песочницы, а, поставленный на лавку, дрожал как осиновый лист и нервно скулил.

— Только не надо пытаться сделать из него Муму, — сказал один из старшеклассников, видя воспитательные хлопоты малолеток.

Через месяц дрессировок на очередном родительском собрании выяснилось, что успеваемость класса катастрофически упала, После этого дети стали реже выходить на улицу, исправляя полученные ранее двойки.

Паше тоже досталось, но он не потерял интерес к воспитаннику. В свободное время брал в библиотеке книги о собаках и читал, получая все новые и новые знания. Павел готовился к лету, которое казалось ему долгожданным освободителем от весенних дождей и школьных обязанностей. И, хотя в школу он ходил с удовольствием, но, сидя за партой, не переставал думать о своем четвероногом товарище. Он ждал лета, когда щенок превратится в настоящего друга, способного защитить и помочь в беде.

Павел смутно представлял, чем они будут заниматься с Эриком на каникулах, но чувствовал, что эти дни будут полны веселья и радости. Ведь такого никогда не было! Никто из его друзей не имел собаки и не мог рассказать, как это замечательно. Такое отсутствие информации окутывало предстоящие каникулы небывалой таинственностью.

Сны, полные приключений, в которых он спасал свою собаку или она его, не прекращались. В них они вместе ловили шпионов и приходили на помощь попавшим в беду, туда же вплеталась прошедшая реальность, соединяя мысли и желания. Сюжеты черпалась из прочитанных книг, просмотра телевизионных программ о животных, фильмов, где играют собаки. Вся эта информация, собираясь в единый образ, создавала у Паши ощущение чего-то прекрасного, что должно произойти с ним. Гораздо более яркое, чем первый мяч, коньки или долгожданный велосипед и сильнее во много раз потому, что собака была живой. Она могла отвечать. Могла радоваться и грустить. Быть братом, другом, товарищем.

Дни пролетали быстро. Эрик был умницей. Быстро научился ходить на газету, а затем терпеть до того, как с ним пойдут гулять. Кушал то, что ему давали — аппетит у него был хороший. Единственный недостаток — длиннющие, почти до пола, слюни при виде еды. Пашина мама постоянно гнала его с кухни, дабы соблазнительные запахи не тревожили собачье обоняние, но те просачивались через дверные щели, повисая на собачьей морде предвестниками предстоящего пиршества. Чтобы не бегать за тряпочкой, Паша повязал Эрику на шею слюнявчик, который нашел в шкафу, и периодически вытирал ему брыли.

И вот наступил долгожданный последний день учебы. Была суббота. С вечера мама приготовила Паше школьную форму, надежно закрепив на ней октябрятскую звездочку, погладила рубашку и начистила ботинки. Он с удовольствием одевался перед зеркалом, продевая ноги в отпаренные брюки с ровными острыми стрелками. Эрик крутился тут же: кусал тапки, хватал пустую штанину и тянул в сторону, словно не желая, чтобы Павел уходил. Периодически Павлу приходилось скакать на одной ноге, упираясь рукой в рядом стоящий шкаф, и покрикивать на своего воспитанника.

Как обычно, уходя из дома, он поцеловал пса в черный мокрый нос, сказав:

— Пока!

С радостью побежал в школу, помахивая практически пустым портфелем. В этот день у них были всего два урока внеклассного чтения, а затем торжественное собрание с вручением аттестатов. На душе у Паши было легко и беззаботно.

Этот год он закончил, как обычно, без троек. И ничто не могло испортить ему хорошего настроения. Будто специально, классный руководитель выбрал для чтения повесть «Белый Бим Черное ухо». В классе они успели прочитать всего несколько глав, а потом учитель сказал, что те, кому книга понравилась, могут взять ее в школьной библиотеке и узнать дальнейшее на каникулах.

Павел решил обязательно прочитать ее, поскольку странным образом эта история приоткрыла ему, казалось бы, простую истину: он никак не мог предположить ранее, что Эрик тоже может думать о Паше, рассуждать об их дружбе и любви. Он тоже может сказать: «Вот мой Паша». И это открытие осветило его душу, поставив щенка вровень с ним самим, превратив его из любимой живой игрушки в настоящего друга, наделив способностью любить и ненавидеть.

Он получал свой табель, думая только о снизошедшем на него озарении. Стоя посреди класса, чувствовал у себя в руках не листок с оценками, а разрешение на круглосуточное общение с Эриком. Это был пропуск в лето и собачий мир, не терпящий предательства и лжи.

Павел мчался домой, размахивая левой рукой с портфелем, и сжимая в правой сложенный пополам листочек с оценками. Подойдя к подъезду, он неожиданно увидел, что посаженный его родителями под окном куст сирени выкинул навстречу весеннему солнцу лиловые грозди своих цветов. Наклонившись, он стал искать счастливое соцветие из пяти лепестков, чтобы еще больше прочувствовать свое счастье. И чем внимательнее он смотрел, тем сильнее окунался в этот любимой матерью душистый сладковатый дурманящий запах. Не успев рассмотреть все соцветья, он отломил небольшую веточку с пушистыми бутонами и, зажав ее в руке вместе с аттестатом, вбежал на лестничную площадку. Позвонив в дверь, он приготовился ждать, продолжая считать листики и обдумывая, как рассказать матери о своем открытии.

Но дверь распахнулась неожиданно быстро. На пороге, с мокрой тряпкой в руке, стояла мама. Один край ее юбки был вздернут и заправлен за пояс фартука так, что правая нога, выставленная вперед, была оголена выше колена. Рядом стояло оцинкованное ведро, из которого вылезала пена, словно отцовская борода, только серая.

Мать устало подняла правую руку с тряпкой и тыльной стороной ладони вытерла лоб. Заметив у сына свой любимый цветок, она улыбнулась.

Павел подумал, что надо бы ее предупредить о том, что Эрик, выбегая на звонок, может опрокинуть ведро, или, скорее, плюхнется в него. Он уже собирался это сделать, но внезапно выползшая из квартиры тишина, поглотившая собой утреннюю, еще хранимую памятью суету, заставила насторожиться.

— А знаешь, — сказала мама, — сегодня вечером приедет папа и подарит тебе новый велосипед. И ты даже сможешь взять его в пионерский лагерь!

Она снова улыбнулась. Расправив половую тряпку, расстелила ее на резиновый коврик около порога и, возвращаясь в квартиру, взяла сирень и аттестат у растерявшегося Паши. Ему показалось, что это совсем не те слова, которые должна была сказать мама. При чем здесь велосипед и пионерский лагерь, когда речь должна идти о его друге.

— Вытирай ноги и заходи, — не переставая улыбаться, произнесла мама, и ее выражение лица показалось Паше застывшим. Она отвела глаза в сторону, словно там был кто-то еще, к кому она обращалась. И, посмотрев в направлении ее взгляда, за дверь, Павел подумал, что именно там мог сидеть Эрик. Он осторожно перешагнул через ведро и заглянул туда, но в углу было пусто.

На лице матери он успел заметить необычную настороженность, которая вместе с тишиной в квартире и тем неизвестным, на кого она смотрела, вызывали в душе Паши безотчетный страх. Словно что-то ушло безвозвратно.

Такое же чувство он испытывал, стоя у гроба своего деда летом прошлого года. Совершенно не страшась его бледности и нависших над закрытыми глазами косматых седых бровей, не понимая окружающего плача и причитаний. Было только очень грустно оттого, что дед Миша никогда больше не встанет из этого деревянного короба, не возьмет его на руки, не подбросит вверх к потолку и, поймав, не прижмет к своей рыжей бороде, пропахшей махоркой. Не посадит на плечо и не понесет в сад, где грустно стояло, понурив голову, огромное чучело медведя.

Дед сажал его на плечи давно безобидному лесному зверю, и Паша тянулся к яблокам, срывая их с деревьев. Тогда казалось, что не будет больше лета, потому что теплое время года, деревня, медведь и дед Миша были единым целым, навсегда сцементированным его детской памятью.

Теперь, после дождливой осени, холодной зимы и возрождающей весны, лето снова могло наступить благодаря новому другу, без которого Павел уже не мыслил своего существования. Отчего же тогда, хотя никто не плачет и не голосит по кому-то ушедшему, Павел почувствовал, что вместе с шумом и суетой ушло нечто дорогое, необходимое ему. То, о чем он через мгновенье узнает и ужаснется.

Ему захотелось снова вернуться за порог к кусту сирени. Начать искать спасительное соцветие и, обломав веточку, придти опять и увидеть свою мать по-новому. Услышать слова, которые она должна была сказать вместо того, чтобы смотреть на пустое место, отведя взгляд в сторону.

Он ухватился за пластиковую черную ручку двери, но, уже собираясь переступить обратно за порог, вдруг ощутил, что не может уйти, не нарушив висящую в квартире тишину, несущую в себе неживое продолжение. Что если он не разбудит что-то родное своим движением, голосом — она останется здесь навсегда.

С недобрым предчувствием Паша направился в прихожую, едва тронув ботинками мокрую тряпку на пороге. Он бросил портфель и, распахнув дверь в комнату, не желая того, еще глубже окунулся в устрашающую его тишину, забарахтался в ней. Еще на что-то надеясь, подбирая слова, которые он скажет громко и отчетливо, из последних сил толкая от себя недоброе предчувствие, вбежал в гостиную, огляделся по сторонам. Затем в детскую. Оттуда снова в гостиную. Упал на четвереньки, заглядывая под мебель. Закружился волчком, протирая коленями стрелки отутюженных утром брюк. Отбивая поклоны, касался то одним, то другим виском деревянного паркета, упершись ладонями в пол, заглядывая под диван, шкаф, трельяж, письменный стол…

Когда Павел недоуменно поднял голову, не зная, что сказать, потому что все слова, которые он готовился произнести, совершенно ничего теперь не значили и провалились куда-то в бездонную пустоту, образовавшуюся у него внутри, перед ним стояла мама.

Паша подумал, что именно так же, как он сейчас, на него снизу вверх всегда смотрел Эрик. С мольбой и надеждой в глазах. И, глядя на самого дорогого ему человека, Паша почувствовал, что похож на своего пса, ожидая от матери тех слов, от которых, казалось, зависит вся его жизнь.

— Если ты ищешь собаку, — спокойно сказала мама с той же настороженной улыбкой, — то я очень сожалею.

Паша не понял этой непомерно длинной заумной фразы. Почему вдруг мама сожалеет? Это значит, ей жалко себя? Ее кто-то обидел, и она признается в этом Паше? Как-то неестественно сейчас звучит это слово. Особенно после произнесенного «собаку» и такой опустошающей тишины.

Он продолжал, сидя на полу, смотреть вверх, где на белом фоне потолка, отрезанном от полосатых стен цветастым бордюром, продолжало улыбаться немного растерянное лицо большой, ставшей вдруг незнакомой ему, женщины. Ее улыбка была уже совсем не веселая и настороженная, как раньше, когда она говорила про велосипед, а ласковая и соглашающаяся, заранее предупреждающая о том, что Пашу не будут ругать, хотя на это есть причины.

— Понимаешь, — спокойно продолжила она, — я убиралась в квартире, мыла лестничную площадку, а дверь не заперла. Не заметила, как Эрик убежал…

Паша неожиданно подумал, что мама не могла ему сказать такое. Что эта женщина совершенно не знает, о чем говорит. Не дослушав мягкий незнакомый голос, он рванулся к двери, которая еще была приоткрыта. Левой ногой, со всего размаху, угодил прямо в ведро. Серая пена разлетелась в стороны, плюхнувшись на пол, повиснув на стенах. Вслед за ней коричневая вода, зачерпнутая ботинком, громко хлюпнув, фейерверком выплеснулась вверх, оставив несколько темных мазков на потолке. Громко звякнув металлической ручкой, ведро накренилось, грозя опрокинуться, и заходило ходуном, глухо ударяясь дном о паркет, расплескивая воду на обои.

Но Паша ничего этого не видел. Не слышал и окрик матери. Он выбежал из подъезда.

— Эрик, Эрик! — кричал он во все стороны, не успевая зрительно фиксировать попадающие в поле зрения предметы. Они расплывались у него в глазах, создавая красочную палитру, в которой не было только одного нужного ему желтого цвета его собаки.

Выбежав на залитый весенним солнцем двор, наполненный птичьим пением, шелестом зеленых листьев, криками детей, он вдруг осознал, что Эрик никогда бы не ушел без него в этот шумный чужой мир улицы, пугающий и непонятный, полный странных и незнакомых запахов. Павел снова ощутил аромат сирени, окутавший его, словно невидимая паутина. Напомнив о матери. Теперь он не казался нежным и приятным, как несколько минут назад, а назойливо, с удивительным упорством, заполнял все поры тела. Противно забирался в нос и рот. В голове зазвучали материнские слова о сожалении, велосипеде и пионерском лагере. И тут же шум расплескиваемой воды. Противной и грязной, словно она действительно ждала неловкую жертву, чтобы поглотить ее в своей пучине. А теперь гадко хлюпала в Пашином ботинке. Стук раскачивающегося ведра болезненной пульсацией проникал в сознание. И весь этот конгломерат звуков и запахов, объединенный чем-то общим, начинал раскалывать изнутри Пашину голову ухающими и шипящими звуками, становясь все более отчетливыми и понятными, превращаясь в человеческую речь:

— Ложь, ложь, ложь…

Вечером, действительно, из командировки приехал отец и привез новенький двухколесный велосипед. Прежде чем пройти в комнату, он долго стоял в прихожей, выслушивая мамин шепот, едва слышимый за прикрытой дверью. А затем появился, как всегда, радостный. Только глаза его были немногого грустными, и, когда разговор начинал касаться Эрика, он отходил к окну и замолкал, глядел на улицу. Словно надеясь, что тот может появиться из-за угла соседнего дома.

Оплакивая потерю, всю ночь шел дождь. Паша быстро уснул, представляя, как крупные холодные капли воды подталкивают Эрика идти домой, где тепло и сухо. Где продолжают лежать в миске розовые кусочки колбасы с бордовыми подсохшими краями.

Ночью Паше ничего не снилось, и он проспал до одиннадцати. В комнату вошел отец. Он был свежевыбрит и на всю комнату распространял терпкий запах одеколона «Шипр». Павел видел, что тот хотел казаться веселым, но глаза его по-прежнему глядели настороженно и грустно. Паше захотелось сделать для отца что-то хорошее. Отвлечь от переживаний. Показать, что он уже справился с печалью и надо жить дальше.

— Пойдем на площадку, — обратился к нему Павел, — я покажу тебе «солнышко». Мы научились крутить его на физкультуре.

Отец моментально ухватился за эту идею, и они вышли на улицу.

Детей на площадке под окном было много, но турник оказался свободен. Паша попросил отца, чтобы тот слегка приподнял его, и ухватился руками за перекладину. Тут же подтянулся и, зацепившись поочередно локтями, сделал выход силой, оказавшись наверху. Руки служили ему опорой. Быстро перенеся вес на левую кисть, приподнял правую и перекинул ногу вперед. Теперь он мог передохнуть, сидя на перекладине правой ляжкой и держась с двух сторон руками.

— Смотри! — крикнул Паша отцу.

Слегка приподнявшись над перекладиной, он вытянул ноги, словно бегун, перескакивающий через препятствие. А затем, качнувшись телом вперед, полетел вниз, чтобы набрать скорость и вновь заскочить на турник.

Это упражнение он знал очень хорошо и постоянно делал его в школе. Но в этот раз что-то пошло не так. После того, как земля закончит свое вращение, он снова должен был увидеть голубое небо. Этого не произошло. В мгновенье приблизился желтый песок, его крупинки стали неимоверно большими, и Павел закрыл глаза.

Возможно, перекладина оказалась мокрой от утренней росы, или просто Паша не рассчитал свои силы.

Через мгновенье он коснулся земли, подмяв под себя правую кисть. И тут же оказался на руках у отца, который не успел поймать сына во время падения и подхватил его уже распластанным под турником.

Боли не было. Только недоумение, а затем ощущение беспомощности и спокойствия в надежных объятиях. В голове возникли строчки того далекого стихотворения: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…». И, казалось, теперь именно он превратился в беспомощного испуганного щенка, озирающегося по сторонам в любящих родных ладонях.

— Папочка, у меня все хорошо! — повторял Павел, чувствуя ноющую боль в правой кисти и прижимая ее к груди другой рукой, — Ты не волнуйся! Все будет хорошо.

Паша не плакал и видел, как из подъезда выбежала мать. Устремилась навстречу, ругая на ходу отца за нерасторопность и невнимательность. Гнев ее был страшен. Павлу показалось, что отец не сможет отбиться и удержать его, либо они упадут вместе. Он сжался в комок, закрыв глаза и уткнув лицо в отцовскую шею.

Скорая приехала быстро. В детской больнице Пашу положили на белую металлическую каталку и повезли по длинному коридору, оставив в приемном отделении отца, а затем за дверь выпроводили и мать. Рентген показал перелом обеих костей, и через несколько минут Паша уже лежал в операционной. Женщина в белом халате положила ему на лицо маску, похожую на респиратор, и прижала ее рукой. В нос ударил незнакомый резкий запах, глаза начали слезиться, размывая окружающие предметы и погружая все в темноту. Павел почувствовал себя веретеном, с каждой секундой убыстряющим свое вращение и несущимся в бесконечность ночной вселенной. Тошнота подступила к горлу, не давая вздохнуть.

— Остановите, остановите хоть на минуточку! — умоляя о помощи, кричал Паша в черное пространство, наполненное мелькающими вокруг него звездочками. — Остановите, хоть на секундочку! Дайте мне вздохнуть….

Осознав бесполезность своего сопротивления, покорившись чему-то неминуемому, он почувствовал, что вот именно сейчас оказался в той глухой тишине, скрывающейся в квартире, которая, наконец, настигла его беспомощное сознание — поглотила навсегда.

Это последнее, что запомнил Паша.

Утром он очнулся в палате с белым гипсом на правой руке. В лагерь тоже поехал с ним, и велосипед понадобился ему не скоро.

 

Глава 3. Март

Щенок неподвижно сидел на сплошных ярко-синих цветочных узорах линолеума, и, казалось, усмехался. Его правая брыля, слегка закушенная беленьким клыком, и наклоненная на бок голова с отвисшим вниз бархатистым лепестком уха, делали выражение морды ехидно-шкодливым. Из-под отливающего шелком рыжего замершего изваяния, похожего на детскую игрушку, медленно расползалась по полу коварная лужа, с упрямым вероломством захватывая окружающее пространство и перекрашивая его в зеленый цвет, образуя полянку с живым газоном.

«Сматывайся, — подумал про себя Павел, сидя на диване и глядя на щенка, — а то она тебе сейчас…»

Но то ли он не успел послать мысленный сигнал, то ли тот не успел дойти.

— Гаденыш! — разнеслось по комнате. — Чертова собака, сколько можно за ней убирать? Засрала все вокруг! Не пройти, не проехать! Никакой гигиены! Скоро рожу, так он ребенку на голову нассыт?

Павел видел, как рука жены потянулась за тряпкой, лежащей в углу. Надо было спасать друга.

— Полиночка, я все уберу, — попытался он успокоить ее, но понял, что она его не слышит, как не слышала уже давно. Угрожающая серая половая тряпка свисала вниз как продолжение ее руки. Похожая на сеть с мелкой ячеей, она жаждала кинуться на кого-то и опутать, запеленать, обездвижить жертву.

Март продолжал сидеть, не чувствуя угрозы. Его недавно рожденное сознание с восхищением воспринимало малейшее изменение окружающего мира. Едва покачиваясь, он заворожено глядел вниз, где увеличивающаяся лужа уже взяла в плен его передние лапы. На крик хозяйки он поднял голову. Его большие синие зрачки с черными точками внутри, готовые с радостью поделиться обнаруженной новостью с хозяйкой, вдруг пожухли. Уши с торчащими по краям нитками, после купирования поддерживаемые полосками белого пластыря, прижались, пытаясь слиться воедино с шеей.

Поникнув головой, он сощурил глаза, пугливо дрожа ресницами, пытаясь глядеть вверх на громадную человеческую фигуру, прижимаясь к полу, надеясь сдержать удар занесенной тряпки.

А затем повернул голову в сторону хозяина, заглянув Паше в глаза. Ничего не прося. Словно хотел в этот момент связаться с ним, переплестись в зрительном контакте, чтобы уже больше ничего не почувствовать: ни хлесткого удара по телу, ни как подкосятся лапы и он плюхнется животом о линолеум, ни как заноет тело. Он будет стойко, из последних сил, держаться за взгляд своего хозяина. Только бы тот не закрыл глаза. Не моргнул. И тогда он все выдержит. Боль схлынет, угроза минует, и они снова будут вместе.

Но Пашины руки уже оторвали его от пола и прижали к себе, как тогда, в самое первое общение с четвероногим подарком отца, вернувшегося из командировки. В голове вновь вспыхнуло стихотворение «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» и придало сил противостоять незнамо откуда явившемуся давнему врагу. И, казалось, теперь никакая тряпка не сможет достать щенка за повзрослевшими крепкими согревающими ладонями Павла.

— Ну что ты его постоянно жалеешь? — недоумевала жена, бросая тряпку на оставленную щенком лужу. — Ему уже два месяца, надо как следует треснуть раз, и все сразу поймет. А так будем возиться с ним до самой смерти и убирать его дерьмо!

— До какой смерти? — не понял Павел.

— До нашей, конечно! — удивляясь недогадливости мужа, поучительно произнесла Полина и легонько постучала кулачком по его голове.

Щенок, сидевший на руках Павла, едва слышно зарычал, наивно зажмурившись, не раскрывая пасти, не раздувая едва наметившиеся брыли. Словно внутри его головы что-то зажурчало.

— Это он что…. Рычит? Это он на меня рычит? — возмутилась Полина. — На хозяйку, которая его кормит и поит?

— Поленька, он же маленький еще! — ласково отвечал Павел, — мы ему только ушки купировали. Надо осторожно! Могут совсем не встать. Вон, видишь, пластырь отклеился. Надо поменять!

— Пластыря на него не напасешься, — не успокаивалась Полина, — в аптеке теперь дефицит. Убирай тогда сам за ним. И следи, чтобы не гадил!

— Хорошо! Пластырь я с работы принесу завтра. А сегодня можно я отрежу из твоей аптечки?

Почувствовав, что гроза миновала, щенок зашевелился у Павла на руках. Его шероховатый язык благодарно обслюнявил нос хозяина, щеки, глаза, как тогда, в детстве, когда, кружась по комнате, он читал заданное на дом стихотворение. Теперь все это было так далеко, словно увиденный когда-то сон, внезапно отразившийся новой явью.

Женился Павел сразу после армии. Да и как иначе? С Полиной он учился в школе, сидел за одной партой. Она была отличницей, что позволяло ей проверять Пашины диктанты и сочинения по литературе, которых он терпеть не мог. А потом она писала ему весточки на службу. Регулярно, раз в месяц по одному письму и даже проставляла на конверте дату и номер в нижнем левом углу. Беспокоилась о его здоровье. Давала советы. Паше казалось, что она знала все. Учила, как себя поберечь и голодным не остаться. Писала об однокашниках и необходимости после армии по льготе поступить в институт. Помогала Пашиным родителям по хозяйству.

Правда, в школе ему больше нравилась другая девушка — Таня Машкова. Она сидела за партой перед ним.

Паша с удовольствием разглядывал ее блестящий черный затылок, стянутый, словно луковка, капроновой лентой. Веер выплескивающихся изнутри атласных волос. Иногда они были уложены в длинную смолянисто-черную тугую косу, напоминающую крашенный пеньковый канат с пиратских кораблей.

Изредка, но совсем не для того, чтобы сделать девочке больно, он брал косу в руку и, сжав, ощущал, какие они шелковистые и как приятно скрипят в кулаке. Казалось, что Татьяна принимала эти знаки внимания. Улыбаясь, щурила глаза, стреляя взглядом прямо в душу Павла, забирала косу из его рук и, мотнув головой, закидывала ее к себе на грудь. А Павел, учащенно дыша от всплеска любовной тахикардии, с интересом осматривал ладонь — не осталось ли на ней черноты.

Ему нравилось видеть ее курносый профиль, потому что она постоянно смотрела в окно. У нее было немного бледное, круглое, словно луна, лицо. Раскосые узкие глаза всегда смотрели с прищуром, словно она знала никому не ведомую тайну.

Была Таня странной. На уроках — рассеянной. Больше интересовалась весенним щебетанием птиц, чем ровностью собственного почерка. Писала стихи, которых никто, кроме нее, не читал. Изредка прогуливала занятия, а когда ее спрашивали, где была, говорила, что была в парке и не пошла на занятия потому, что черная кошка перебежала ей дорогу в школу.

Чем смешила весь класс и получала от преподавателя замечание в дневник. При этом сама смеялась редко, в компаниях была незаметной.

Она молча сносила обиды одноклассников, от которых ее частенько защищал Павел. Благодаря этому он и приглянулся Татьяне, что позволило ему несколько раз проводить ее до дому и понести портфель. Но, защищая ее от других мальчишек, он всегда чувствовал неловкость, словно протягивал нищенке руку, стыдясь, что в глазах других людей сможет запачкаться. В оправданье он всегда бубнил, что терпеть не может, когда обижают девочек.

Таня тоже писала Павлу в армию. Правда, немного, поскольку сначала спутала номер войсковой части, а потом, по забывчивости, продолжала писать ему на север, когда его уже перевели в калмыкские степи. Кто там читал ее письма?

Писала она о дождливой погоде, о мокром снеге и тусклом солнышке. Как-то грустно и, в тоже время, по-новому. Необычно. Совершенно не так, как говорили об этом преподаватели в школе или его друзья. Была в ее рассказах светлая, трогающая за душу печаль. Словно возникающее из ниоткуда озарение дарило ей нечто возвышенное, чего никто кроме нее не замечал, все остальные проходили мимо.

В письмах она писала, что Нева со своими притоками похожа на артерию Ленинграда, которая несет в себе свежесть Ладожского озера и, пройдя через весь город, очищает его от грязи и нечистот, пытаясь вынести их в Финский залив. Заглянув в реку, можно увидеть, какая кровь течет к сердцу города, а какая от него. Узнать, чем живет город, что хранит. А если наклониться и немного свеситься через ограждение набережной, то по движению водной глади и редким всплескам можно ощутить пульс самого города…

В каждом предмете, о котором сообщала Таня, жила своя маленькая жизнь. Она писала лирично, иногда даже стихами. Но Паше в армии было не до сонетов. Грусти и своей хватало. Поэтому письма эти он не очень-то ждал. Отвечал скупо, словно не хотел расслабляться, терять даже на время приобретаемую армейскую выдержку и дисциплинированность. Озвучивал письма товарищам и вместе с ними иногда гоготал над их содержанием, крутя пальцем у виска.

Из армии родители его встречали уже вместе с Полиной, до того она им полюбилась своей заботой и вниманием. Павлу только оставалось кивнуть головой, поскольку решение о женитьбе давно созрело в семейном кругу.

Правда, за прошедшие два года Полина сильно раздобрела, лицо ее округлилось. Словно подошедшая опара была готова для брачной выпечки. Истосковавшись по женской ласке, Павел не артачился. Взял, что дают. Свадьба была не пышная — десяток друзей с родственниками да пара соседей.

Маленькая двухкомнатная хрущевка родителей Паши была первым семейным пристанищем молодой семьи. Родители отдали им большую комнату с балконом, а сами перебрались в маленькую одиннадцатиметровую.

Устроился Павел на завод слесарем — пришлось вспомнить навыки, приобретенные в школе на уроках труда. Осенью поступил на вечернее отделение в институт. В шесть утра он спешил в цех, оттуда на лекции. Домой возвращался к полуночи.

Родители-пенсионеры с Полиной жили дружно. Мечтали о внуках. Но с этим дела обстояли неважно, хотя Павел старался изо всех сил. Полина первое время ходила по врачам, а потом перестала.

Она закончила педагогический и работала воспитателем в детском саду. Но детские проказы быстро утомляли ее, делали раздражительной, а сменный график работы расстраивал организм, заставляя все чаще прикладываться к подушке в разное время суток.

Вскоре подружка помогла ей устроиться на работу в Управление Статистики, и теперь она чаще бывала дома, заполняя бланки за мертвые души и расписываясь под ними. Иногда она просила расписаться кого-либо из домочадцев. Ставя подпись, отец Павла недовольно бубнил о том, что мы сами же обманываем руководителей страны, а потом удивляемся, почему они не знают, как плохо живется простому рабочему люду.

— Ну, кто же ей расскажет, сколько денег получает и как их расходует? — удивлялся Павел наивности отца, — Да никто даже дверь тебе не откроет, если ты такие вопросы задаешь!

Переживая за Полину, посещающую в темное время суток чужие подъезды, он сопровождал ее, прогуливая лекции в институте и, в конце концов, был отчислен.

Он любил смотреть программы о животных, особенно те, где рассказывали о собаках. В такие моменты глаза его становились влажными, словно ощущали шероховатый язык Эрика, который однажды разбудил Павла и открыл перед ним совершенно новый мир собачьей любви.

Павел видел, как тяжело переживает жена бездетность. У нее оказалась четвертая группа крови и резус совсем не тот, что нужен. Врачи сказали, что из-за этого вряд ли что-то получится. Полина стала много курить. Несмотря на это, проем балконной двери, где она любила стоять, пуская дым изо рта, заслонялся ее телом все больше. Все чаще ее можно было застать ночью на кухне, поедающей что-нибудь мясное из холодильника.

Однажды, на восьмое марта, возвращаясь с работы и думая о подарке, Паша зашел на рынок к своему приятелю. Там среди котов, петухов и крыс, в картонной коробке, он увидел его. Последнего оставшегося из помета и поэтому продаваемого со скидкой щенка боксера.

Что-то шевельнулось внутри Павла. Словно старая незаживающая рана, саднившая где-то в глубине души, вновь открылась. Как неоплаченный долг другу, которого он не сберег. Не смог спасти, защитить, закрыть собой. И многолетние попытки оправдать себя, которые он предпринимал еще с детского возраста, не позволяли пропасть этому чувству стыда.

И вот сейчас, глядя на дно большой коробки, где из оторванного черного рукава засаленной фуфайки выглядывала приплюснутая черная маска с намечающимися брылями, придающими щенячьей морде вид наивной надменности, он неожиданно понял, что это еще один шанс. Попытаться вернуть то бесконечное доверие и преданность, которые он когда-то впервые ощутил, неосознанно наслаждался ими, а затем предал. Пусть под воздействием родителей. Он не чувствовал в этом оправдания — даже наоборот. Словно это был всеобщий тайный сговор против беззащитного в своей вере существа, отдавшего себя им без остатка. Подарившего свою бесконечную нежность и доброту, которые можно было передать дальше своим друзьям и близким. А вместо этого растоптали жестоко и бессердечно.

Ему вдруг почудилось, что тот, свалившийся на него в детстве, грех, не дает теперь счастью проникнуть в их с Полиной жизнь. Не позволяет распуститься их душам и расцвести в полной мере, переплестись в любовной страсти. Испытать то святое единение, присущее семьям.

Руки сами выхватили скулящее создание из коробки. Подняли его вверх. Так высоко, что он заслонил весеннее мартовское солнышко, словно возник из светового пучка рассвета, проникающего сквозь окно далекого детства! Павел ощутил пальцами его тонюсенькую, словно пергамент, кожицу на животе. Услышал благодарное, доверчивое тявканье. Почувствовал, как рубцуется его собственная давняя рана, покрываясь легкой корочкой. Угасает скрытая боль, возрождая надежду на прощение.

Праздник удался. Полина была в восторге. Она носилась со щенком по квартире, не зная, где определить ему место. Свернула свое старое вигоневое одеяло и положила его у балконной двери. Но затем решила, что ему там будет дуть и, схватив щенка в охапку, устроила его у изголовья кровати, рядом со шкафом. После чего успокоилась. Некоторое разочарование привнесла первая лужа, сделанная щенком на ковре. Но после этого ковер сняли, оголив ядовито-синий цветастый линолеум.

Стол уже был накрыт. Родители приготовились к празднику. Первый тост прозвучал за женщин. Все остальные — за нового жильца этой квартиры. К концу праздника вспомнили, что у нового постояльца нет имени, и стали перечислять популярные клички животных.

— Пусть будет Джульбарс! — гордо сказал отец.

— Лучше Шарик! — предложила жена, — просто и понятно.

Щенок сидел на полу и недоуменно переводил взгляд с одного говорившего на другого, словно недоумевая, зачем его кем-то хотят назвать, разве он плох сам по себе, такой, как есть?

Своей поднятой вверх курносой мордочкой, старающейся уловить ставшие родными запахи, нежным любящим взглядом он походил на тянущийся к солнцу росток, готовый распуститься из почки, едва почувствовав желанное тепло. В предвкушении ожидаемой, необходимой ему ласки таилось что-то сокровенное, чего он не осознавал сам и чем не мог пока поделиться.

— Давайте назовем его Март! — воскликнул Павел. — Он принес в нашу семью долгожданную весну! Смотрите, как давно мы так не радовались!

— Март, март, — радостно захлопала в ладоши мать, а затем и отец улыбнулся странному имени и повторил: — Март!

Жена перестала улыбаться и недоуменно посмотрела на мужа:

— Почему Март? А чего не декабрь или январь? Надо прикинуть, когда он родился, — но, увидев счастливое лицо Павла и его улыбающихся родителей, согласилась. — Март, так Март.

Словно соглашаясь со своим странным именем, щенок тут же грамотно, по назначению, использовал пару лежащих на полу газет.

Через две недели Полина забеременела. Она бросила курить. Села на прописанную врачом диету и даже немного похудела.

Радости ее не было предела. Но выражалась она как-то по-особенному. Позже выяснилось — это обычное дело. Ведь Павел еще с этим не сталкивался. У Полины обострилось все, что можно. Она чувствовала все запахи и постоянно проветривала квартиру. Стоило родителям начать разогревать еду — Полина тут как тут. Она открывала на кухне окно, закрывала дверь в комнату и родители кушали под уличный шум автомобилей и детский гам. Она слышала все разговоры, ведущиеся не только в квартире, но и на лестничной площадке. Ей казалось, что все они касаются ее. Что именно про нее все судачат, говорят что-то не хорошее. Избежать скандала можно было только всеобщим молчанием. Но и в этом Полина видела тайный сговор.

Поначалу Павлу это нравилось, поскольку его разговор с Мартом никак не мог задеть самолюбие Полины. Но со временем и в этих разговорах Полина начинала улавливать скрытый смысл. Даже когда Павел однажды стал передразнивать Марта негромким тявканьем, Полина ворвалась в комнату и так уничтожающе строго посмотрела на заговорщиков, что они послушно закивали головами и замолчали совсем.

Идти на улицу было бесполезно, поскольку Полине казалось, что она может читать по губам на большом расстоянии, о чем заранее предупреждала родственников. Вся квартира вместе с ее обитателями в страхе дрожала от недовольства Полины. Все боялись ее гнева, никто не смел ей перечить, поскольку она носила в себе надежду на возвращение всеобщей радости.

Первыми не выдержали родители Павла — переехали на дачу в Вырицу. От города недалеко, можно на работу ездить электричкой. Отец немного утеплил дом, уплотнил двери с окнами, запасся к холодам дровами. Шутя, сказали, что не хотят мешать молодым наслаждаться ожиданием рождения потомства, и приготовились там зимовать.

Паше и Марту деваться было некуда, и они мужественно несли свой крест все оставшиеся месяцы, пытаясь наладить отношения.

Март повзрослел. Он все понимал, и в квартире его не было слышно и видно. Приходя с прогулки, он ложился на свое старенькое одеяльце за диваном и лежал там до самого утра — когда они с Павлом шли на утренний променад.

Павлу теперь приходилось подниматься в пять. Самостоятельно готовить себе завтрак. Если честно, кушать он не хотел, но надо было что-то вынести из дома для пса, поскольку ел тот теперь один раз, и только вечером. Павел делал бутерброды с колбасой и сыром. Сам выпивал чай, а остальное заворачивал в пакет, туда же ставил бутылочку с водой из-под крана, после чего они шли на улицу.

На лестничной площадке, между первым и вторым этажом, за мусоропроводом, стояла именная миска Марта. Павел наливал в нее воду, а бутерброды давал с руки. Пес не обижался. Понимающе кивал головой, заглатывая пищу. После этого они около часа гуляли в парке и возвращались. Павел шел на работу, а Март на свое место за диваном. У каждого были свои обязанности. У собаки — молчать и не высовываться. Выходил пес только тогда, когда слышал звук дверного звонка, чтобы показаться на глаза хозяйке, убедив ее, что не дремлет и готов к бою. Но обычно Полина начинала злиться и гнать его на место. И все же Март настырно продолжал появляться на звонки. Верил, что когда-нибудь он всех спасет. Это было у него в крови.

Дочку назвали Кристиной. Она была пухленькая, с большими голубыми глазками, курносым носиком. Надутыми бантиком губками. Она показалась Паше очень похожей на ту девочку, что сидела с ним в школе за одной партой. Кроватку поставили за диван, а место собаки переместили к балконной двери, рядом с которой у стены стоял телевизор. Теперь Март даже не мог пошевелиться, поскольку мешал вечернему просмотру индийских сериалов. Он лежал, свернувшись клубочком, положив морду на лапы, и только темные зрачки глаз настороженно и боязливо реагировали на любой звук, издаваемый находящимися в квартире людьми. Приподнимая брови, вопросительно устремлял взгляд навстречу происходящему.

Каждый вечер Полина жаловалась на собаку, что она все больше наглеет и перестает слушаться. Март, словно понимая это, внимательно слушал ее со своего места, виновато прижимая уши, отводя глаза. Он даже не мог посмотреть на своего хозяина и как-то оправдаться. Выходило, что, несмотря на все его старания, он что-то делает не так. А поскольку хозяйке виднее, приходилось соглашаться со всем, что про него скажут. Он молча глядел в глаза Павлу, когда тот приходил домой, и, не подымаясь с полу, выражал свою радость только вилянием хвоста. А затем не отрывал взгляд от Паши, подмечал каждое его движение, блеском глаз говоря, что ему вполне этого достаточно для счастья, а остальное он выразит на утренней прогулке.

Начиналась перестройка. По телевизору все больше вещали о светлом будущем и демократии. На заводе, где работал Павел, стали задерживать зарплату, а затем и вовсе перестали платить. Народ собирался бастовать. Встречались по вечерам, обсуждая ситуацию, строя планы и, конечно, выпивали. На водку всегда находились деньги. Паша старался не задерживаться, поскольку помнил о собаке. Несколько раз Полина подловила его с запахом алкоголя.

— Собака не слушается, ты денег не зарабатываешь, водку жрешь, — набросилась в очередной раз Полина на мужа, — к чертовой бабушке выгоню вас, кабелей, из дома, тогда узнаете!

— Ну, что ты все собакой недовольна, — будучи под хмельком, однажды осмелел Павел, — ведь это наш амулет! Даже пойти воды попить при тебе боится!

— Какой еще амулет? — недовольно спросила Полина.

— Как какой! — обрадовался Павел, он давно уже хотел высказать жене свою догадку, о которой частенько думал, но как-то все не получалось. — Помнишь, как мы ребеночка хотели! Врачи что тебе говорили? Что резус у тебя не тот и пытаться бесполезно! А как мы только собаку взяли, так и случилось чудо!

Полина на несколько секунд задумалась.

— Значит у нас с тобой не один ребеночек, а два! — продолжил Павел, — И обоих мы должны беречь и лелеять!

— Что ты мне ерунду всякую несешь! — перестав молчать, возмутилась жена, — Прировнял тоже пса своего к ребенку! Видать хорошо сегодня выпил! Иди лучше бери свое чадо за шиворот и марш гулять. Может, там проветритесь оба!

Через пару дней рабочие решили бастовать. Подошли к заводским воротам, но на территорию не пошли. Послали гонца в магазин. Расселись на лавочки и стали начальство поджидать. А пока ждали, для смелости приняли на грудь по стаканчику портвейна. Прибывшее руководство долго не думало и, после получения отказа выйти на работу, позвонило знакомым руководителям милиции. Приехавшие козелки загребли несколько человек в отдел за незаконное проведение митингов. А там кому хулиганку повесили, а кого в вытрезвитель свезли. Павел угодил под суд. Получил десять суток, и за казенные харчи все эти дни подметал улицы. Еда в рот не лезла. Каждую свободную минуту думал о семье.

И вот он уже стоял перед дверью своей квартиры, боясь нажать на звонок. Прислушиваясь к тому, что творится внутри. Но, если бы там даже была дискотека, вряд ли бы он услышал. Потому, что в голове его и душе творилось такое, что не давало ему сосредоточиться ни на чем. Казалось, что он слышит, как за дверью ходит по детской комнате Полина и, укачивая дочурку, напевает ей песню. Как тихо вздыхает Март, лежа на своем ветхом одеяле. Как работает на кухне радио, передавая театральную постановку.

Павел не слышал, как прозвучал звонок. Дверь перед ним неожиданно распахнулась. С недоумением посмотрев на кнопку звонка, он увидел там свою руку. Перевел взгляд на Полину. Она стояла в дверях — такая большая, с половой тряпкой в руке, прямо как когда-то его мать. За дверью была та же таящая в себе опасность давящая тишина.

И эта ставшая вдруг незнакомой женщина в дверях так же молча нависла над ним, как в прошлый раз. Павел почувствовал себя тем далеким учеником в немного великоватой школьной форме, купленной на вырост, слегка жмущих стопу запыленных ботинках и пятиконечной звездочкой на груди.

Что он мог сказать? Тишина, вылезая из квартиры, уже поглотила его с ног до головы и теперь пробиралась внутрь, холодя душу, обмораживая сердце и легкие. Он почувствовал, как дыхание постепенно становится хриплым, сопротивляясь кристаллизующейся мокроте. Проникающий внутрь воздух моментально индевел, покалывая острыми иголками грудь изнутри.

Полина ушла, ничего не сказав, а он продолжал стоять, словно замороженный. Не в силах двинуться вперед, сделать шаг туда, где когда-то родилась и теперь вновь проявилась в полной мере пугающая его немота. Застыв в том далеком дежавю, он снова ползал из комнаты в комнату на коленях, протирая стрелки отутюженных брюк, заглядывая под мебель, которая и сейчас продолжала стоять на тех же местах. Только прибавилась маленькая детская кроватка за диваном, но вряд ли она могла чем-то помочь.

Полина снова появилась в проеме. Все так же молча, она протянула Павлу старый чемоданчик его отца, с которым тот ездил в командировки.

«Зачем»? — недоуменно подумал Павел.

Но протянул руку через порог и взялся за потертую кожаную ручку, совсем не почувствовав тяжесть.

А потом, глядя на Павла в упор, Полина протянула другую руку, что-то передавая. И, не отрывая взгляда от ее холодных, словно рыбьих, голубых глаз, он автоматически подставил другую ладонь, в которую тут же, шурша, упали несколько денежных купюр.

— Это твоя половина талисмана, — сказала Полина, — Купи себе чего-нибудь!

Затем, словно испачкавшись, стала вытирать руки о кажущийся малюсеньким, похожим на слюнявчик Эрика, алый фартук, висящий у нее на животе. Обычно она так делала после разделки утки или тушки цыпленка.

Затем выпрямилась в дверях — неимоверно большая, в бархатном темно-коричневом платье в горизонтальную белую полоску. Перетянутая посередине поясом от фартука, словно пчелиная матка, закрывающая вход в свое гнездо, крепко держа дверную ручку.

В этот момент где-то в глубине квартиры послышался коротенький всхлип ребенка, затем еще один, а потом наступила тишина. Казалось, что, подобравшись к детской кроватке, немота окончательно обрела право на всю территорию этой квартиры. На свое вечное поселение здесь.

Ничего не говоря, Полина захлопнула дверь.

«Какой талисман»? — подумал Павел, глядя, как раскрываются на ладони бутоны коричневых и зеленых бумажных комочков.

Он стал спускаться по лестнице вниз. Зачем-то заглянул к мусоропроводу между первым и вторым этажом. Убедился, что миска Марта на месте и в ней налита вода. Вышел на улицу. Сел в садике на детскую скамеечку и, поставив на землю чемодан, горько заплакал, закрыв ладонями лицо. Чувствуя, как острые жесткие края скомканных купюр скребут и колют его щеки, не пытаясь впитать текущие из глаз слезы, не желая становиться мягче…

 

Глава 4. Служба

Павел никогда не видел вокруг столько мужчин, одновременно переодевающихся в милицейскую форму. Словно объявили всеобщую мобилизацию на борьбу с преступностью и правонарушителями. Расположенные справа и слева комнаты периодически множили этих людей, выталкивая из себя в общий коридор, а затем принимали обратно, озабоченно бормочущих и жестикулирующих руками. В не застегнутых или просто накинутых на плечи кителях. С зажатыми подмышками фуражками. Перекинутыми через плечо, словно коньки у подростка, ботинками с перевязанными узлом шнурками.

Создавалось впечатление бурлящей серой массы, празднично украшенной красными штрихами лампасов и околышей, блеском кокард и пуговиц.

Словно случилось что-то страшное и непоправимое. С серьезным видом стальные костюмы сновали всюду. Молодые люди суетились, наклонялись, поправляли складки на одежде, подходили друг к другу, что-то говоря, и снова уходили. Все это происходило под гулкий топот ботинок, шарканье носков, громкие эмоциональные вскрики и отрывистые насмешки.

Постепенно пестрое месиво начало приобретать очертания, становясь похожим на полк одинаковых оловянных солдатиков, выпущенных с промышленного конвейера. На бесконечные зеркальные отражения, поставленные друг напротив друга.

Павел смотрел на суетливо снующие вокруг озабоченные лица, пытаясь разглядеть в них хоть какое-то выражение, но все они олицетворяли ГОСТ безликих физиономий, закрепленных между темно-серым треугольником галстука, зажатым стойкой воротника, и черным козырьком фуражки, с ожесточением надвинутой на глаза.

Заглянув в зеркало, он с ужасом обнаружил среди двигающихся фигур свое отсутствие. Павлу казалось, что он невидим для этих мечущихся стражей порядка. Это успокаивало и заставляло оставаться неподвижным.

Всеобщее мельтешение не задевало собой только одну отраженную зеркалом застывшую фигуру, одетую аналогичным образом. В чертах ее лица таилось что-то родное. Павел внимательно разглядывал небольшой шрам на подбородке, при этом зная о его происхождении, знакомую рыжеватую веснушчатость вдоль спинки носа и серые, с зеленым оттенком по краям, глаза. Для подтверждения догадки он открыл рот и подвигал нижней челюстью в стороны, высунул язык. Убедился, что все его движения в точности повторяются в зеркале мужчиной в форме сотрудника милиции в звании ефрейтора. Иначе быть не могло — Павел окончательно понял, что это он сам.

Периодически ощущаемые похлопывания по плечу или легкие пинки под зад, сопровождаемые знакомым хихиканьем, подтверждали его догадки.

Постепенно он стал узнавать приятелей, с которыми обучался на курсах подготовки младшего милицейского состава. Они с улыбкой подходили друг к другу, удивляясь произошедшим переменам, угадывали знакомые лица. Тыкали в них пальцами, смеялись.

За прошедшие несколько месяцев учебы, которые они провели на казарменном положении, будущие сотрудники видели друг друга в разной одежде, но только милицейская форма придала всем совершенно иной облик, преобразив лица до неузнаваемости. Вместе с этим что-то новое, ответственное проникло и в их души. Преобразовалось в гордость за предстоящее порученное дело.

— Завтра с утра посещение музея милиции! — огласил план мероприятий начальник курса. — В десять утра посадка в автобусы! Чтобы знали, как ваши отцы и деды боролись в Ленинграде со всякой нечистью.

Если бы не табличка на здании, никто и предположить бы не смог, что тут хранятся раритеты борьбы с преступностью. Сотрудники заходили через черный ход со двора, еле протискиваясь между черных блестящих джипов. Как пояснил начальник музея, руководство ГУВД в актовом зале проводит встречу по обмену опытом.

Слушатели заинтересованно разглядывали новые машины, лелея где-то глубоко в душе надежду через много лет стать участником аналогичного мероприятия. Тихие переговоры поднимающихся по мраморной лестнице слушателей сливались в единый гул, разбавляемый топтанием и шарканьем толстых подошв недавно выданных казенных неуклюжих ботинок. Периодически из приоткрываемых где-то в стороне актового зала дверей звучала музыка, неразборчивые команды и женский хохот.

Строй сужался, проходя в зал экспонатов, откуда вдруг стали доноситься оживленные возгласы, а потом смех. Неожиданно парень, шедший перед Павлом, вскрикнул, чертыхнувшись:

— Ну, прямо настоящая. Словно в краеведческий музей попал!

Павел увидел посреди зала, под прозрачным куполом, чучело овчарки. Собака застыла, принюхиваясь, словно пыталась распознать среди вошедших милиционеров скрывающегося преступника. Казалось, что она сканировала взглядом каждого вошедшего, определяя в нем способности к службе на страже закона.

— Не пугайтесь, товарищи слушатели! — успокаивал помощник директора музея в форме подполковника милиции, — Это знаменитая собака Мухтар. Все вы смотрели фильм про нее с Юрием Никулиным в главной роли.

Слушатели по-мальчишечьи наперебой стали вспоминать давние сюжеты, спорить по пустякам.

— А, правда, что реального пса звали Султаном? — спросил худощавый сержант в очках, — Но с таким именем сценарий не утвердили, и пришлось главного героя переименовать?

— Вы, молодой человек, диссидентов цитируете! — неожиданно вспылил экскурсовод, — В каком подразделении собираетесь работать?

— В экспертно-криминалистическом, — недоуменно ответил тот, поправляя пальцем очки на переносице, — Так об этом сам Израиль Меттер рассказывал на творческой встрече!

В усилившемся ропоте экскурсовод плохо разобрал ответ сержанта.

— В Израиле всегда готовили провокации для нашего государства, — ответил он, но после некоторой паузы с сомнением продолжил: — Хотя что-то такое припоминаю, и хозяин собаки Петр Бушмин об этом рассказывал. Но раз решили Мухтар, значит, будет Мухтаром. Мало ли собак служили в наших органах и сегодня служат, живут в питомнике во Всеволожском районе.

— Я иду в питомник работать! — с гордостью заявил Павел, подходя ближе и останавливаясь прямо напротив чучела собаки.

— Вот это молодец! — похвалил его подполковник. — Будешь продолжателем наших традиций!

Каких традиций, Павел не понял, но, взглянув на собаку вблизи, почувствовал, как портится настроение. Мгновенно исчезло зародившееся было чувство гордости. Худой пес скорее походил на помесь серого волка с дворнягой. Его остекленевшие глаза показались Павлу испуганными, а навостренные уши и поднятая морда всем своим видом, казалось, спрашивали у входящих:

«Никто не знает, как я сюда попал и что я здесь делаю столько лет, под чужим именем, без рода и племени?»

Павел, загрустив, отошел от стеклянной витрины и стал рассматривать оружейные экспонаты, выставленные у стен. Теперь ему казалось, что и ножи с пистолетами, и документальные подтверждения выглядят грубыми подделками, выдернутыми из неизвестного ему времени, собранными здесь, чтобы дурачить людей чьим-то героическим прошлым.

Павел вспомнил, что про собачий питомник ему говорил майор, оформлявший его на службу, и на душе стало совсем тоскливо.

— Наверное, хочешь отомстить? — ехидно спрашивал он Павла, стоящего посреди кабинета. Сам при этом сидел, развалившись за столом напротив.

Это был начальник отдела кадров районного управления внутренних дел. Он уже давно служил в этой должности, и ему казалось, что он в совершенстве знал, зачем идут в милицию. Большинство людей без образования после армии были бедняги, искавшие справедливости. Они шли в милицию в надежде когда-либо призвать к ответу негодяя, покусившегося на их собственность. Или отбившего девушку, в которую те были влюблены со школьной скамьи, или унизившего их зуботычиной на глазах знакомых.

Из разговора с майором Павел узнал, что милицию в стране не любят, но боятся, и эту боязнь пресса всегда старалась выдать за уважение. Что еще не растворились в людской памяти черные козелки и сто первый километр. Абсолютное незнание своих гражданских прав народом создает вокруг милиции некий ореол несокрушимости.

— Кому мстить? — думал Павел. — За что?

…После ареста на пятнадцать суток пришлось поменять завод. Помог бывший однокашник Сергей Панкевич, который к тому времени уже работал мастером на Металлическом заводе и поручился в отделе кадров за Павла своей головой. Взял его сборщиком в экспериментальный цех и поселил у себя, предоставив койку в перенаселенной квартире. Руки у Павла работу знали, и он быстро завоевал уважение коллег, но с жильем оказалась беда.

Сергей занимал трехкомнатную брежневку. Проживал с женой, тещей, двумя дочками и собаками — парой русских борзых и курцхааром. Павел чувствовал себя отвратительно. Другу и так жилось не сладко, а тут еще он на раскладушке в детской комнате. Но иного выхода не было. Он старался на заводе изо всех сил. Брал дополнительные ночные смены, лишь бы реже приходить ночевать. По возможности спал днем, когда все были на работе или в школе.

Собаки ему не мешали. Среди них он чувствовал себя даже спокойней. Быть может, животные тоже испытывали к нему не меньшую симпатию, поскольку частенько приносили и клали к нему на постель недоеденные ими сушки и сухарики, полученные в угощение от хозяев.

Однажды теща Сергея ушла в магазин и, поскольку Павел находился дома, попросила покараулить бульон с варившейся курицей. Конечно, он согласился, несмотря на смертельную усталость. Как только хозяйка ушла, Павел закрыл глаза и повалился на свою раскладушку. Спал он чутко, видимо, чувствуя где-то внутри ответственность за поручное дело. Проснулся внезапно от обрушившегося на него мясного аромата. Подумав, что пора обедать, открыл глаза и увидел прямо перед своим носом, на подушке, половинку куриной тушки нежного белого цвета с одной ножкой и торчащими из нее опаленными волосками. Сев на постели, он увидел русских борзых, которые, глядя то на него, то на останки курицы, облизывались и нетерпеливо сучили передними лапами, словно говорили: «Давай быстрее, если ты не будешь, то мы это дело прикончим!»

Павел вскочил как ошпаренный. Он сразу вспомнил про охрану, которую ему поручили, и, схватив принесенную куру, побежал на кухню и бросил ее в кипящий бульон. Только после этого он почувствовал, что обжег себе пальцы, стал дуть на них, недоумевая, каким образом собаки смогли вынуть мясо из кипятка.

В этот момент он услышал, как в замке повернулся ключ и вошла теща Сергея. Она сразу прошла на кухню и, увидев открытую кастрюлю, спросила:

— Пенку снимал?

— Да, — без энтузиазма произнес Павел.

Хозяйка заглянула в кипящую воду и, увидев там целую сторону колеблющейся тушки, улыбнулась:

— За этими собаками нужен глаз да глаз! Им даже кипяток не страшен! Своей длинной челюстью цепляют крышку и снимают ее. А затем хватают мясо прямо из бурлящей воды!

— Неужели?! — вслух удивился Павел, подумав про себя, что надо срочно на заводе попросить комнату в общежитии.

Не дожидаясь общего ужина, Павел ушел на работу. Там представлял, как обнаружится пропажа в бульоне и его помянут недобрым словом. После смены, прямо с утра, он решительно направился к начальству с прошением.

Комнату от производства ему так и не дали, пришлось работать дальше. Чтобы как-то компенсировать причиняемое неудобство, Павел подрядился гулять с борзыми. В первый раз, когда одна из них во время прогулки схватила гуляющего без привязи пекинеса и подбросила вверх, Павел не поверил своим глазам. Мохнатый комочек перелетел прямо под ноги второй борзой и мгновенно очутился у нее в длинной крокодильей пасти. Еще бы чуть-чуть и этот баскетбол закончился трагически. Но пекинес был вырван из ее зубов и возвращен окаменевшей хозяйке.

На следующих прогулках Павел борзых от себя не отпускал и давал им порезвиться только когда поблизости никого не было. Эти, на первый взгляд, тощие и горбатые собаки носились, словно фурии. Были всегда готовы схватить и разорвать любого пса, как только он потеряет бдительность.

Неожиданно на завод пришла разнарядка. Предлагалось лучших комсомольцев отправить на службу в органы внутренних дел. Желающих было мало. Зарплата в милиции была в два раза меньше, но зато предоставляли общежитие. Павел получил рекомендацию и сходил на прием к замполиту управления внутренних дел. Тот пообещал устроить Павла кинологом. Это окончательно решило все. И вот он сидел перед начальником управления кадров и не мог вспомнить, кому же он хотел отомстить.

— Собак люблю! — просто сказал ему Павел в ответ.

— Легавых, что ли? — переспросил тот, став серьезным, — Ты у меня эти замашки брось! Негоже нашу родную милицию поносить почем зря….

— Да нет, — прервал его Павел, — я настоящих собак люблю. Мне замполит обещал работу в служебном собаководстве. Сказал, что у вас питомник есть.

— Ну, есть, — постепенно успокаиваясь, продолжал майор, — сейчас на реконструкции. Денег мало выделяют, вот и ремонтируется долго. Пока послужишь в патрульно-постовой службе.

— Хорошо, товарищ майор, — отозвался Павел, думая, что вопрос решится в течение нескольких месяцев.

— Ну, тогда вот тебе направление на курсы, а как закончишь, приходи — направлю тебя в действующее подразделение.

Через несколько месяцев Павел в звании ефрейтора снова был у того майора.

— Инструктаж пройдешь у комбата и приступишь к службе. Ты, случаем, институт не закончил? — спросил он подозрительно.

— Нет, товарищ майор, прилежания не хватило! — отозвался Павел.

— У нас оно тебе и не понадобится, — усмехнулся майор, — дело военное: слушай и выполняй! Понял?

— Так точно, товарищ майор, — отозвался Павел и пошел к выходу.

Комбат Чернов был старше Павла лет на пять. Зато выше ростом на целую голову и шире в плечах раза в два. Он с усмешкой осмотрел хилую фигуру Павла.

— В армии-то служил? — спросил он с пренебрежением.

— Так точно! — подобострастно отозвался Павел, как учили на курсах.

— Ну, хорошо хоть отвечаешь по уставу, — одобрительно отозвался комбат и назидательно продолжил: — чему учили на курсах — о правах задержанных, кодексы всякие, конституция — ты все это забудь. Нам здесь рассусоливать некогда. Нужно работать и порядок поддерживать… Ну, там поймешь! Сейчас вызову тебе старшего наряда, поработаешь с ним, всему научишься. А затем самостоятельно будешь службу нести. Извини, народу не хватает — напарника у тебя не будет. С этой перестройкой от батальона взвод остался. Солдат сокращают — генералов прибавляется. Скоро и мою должность сократят. Поеду тогда контрактником в горячую точку…

Он еще что-то хотел сказать, но махнул рукой, и Павел понял это как знак того, что пора уходить — встал и вышел в коридор. Уже там он расслышал голос комбата:

— Посиди на стуле, сейчас за тобой подойдут.

Старшим оказался Мамедов Али — полный невысокий азербайджанец лет тридцати пяти с улыбчивым лицом. На его погонах красовались старшинские полоски. Он представился Павлу, протянув пухлую небольшую ладонь.

— Будем дружить! — сказал он искренне. — Мы теперь напарники! Куда один, туда и второй. Все общее. Я тебя учу, а ты меня слушаешь и смотришь, что я делаю. Все запоминаешь. Потом будешь один, никто не подскажет! Тогда станешь сам себе командир. А пока я у тебя начальник. Ну, пошли.

Говорил он практически без акцента, словно всю жизнь прожил в средней полосе России.

— Сегодня наш объект это рынок у метро, — обратился он к Павлу, выходя из отделения милиции.

Ладожская постепенно благоустраивалась. Сносились деревянные торговые лотки под жиденьким навесом из черепицы. Ставились стационарные павильоны. Они выстраивались рядами прямо от выхода из метро, чтобы идущие с работы граждане непременно в них заглянули и что-нибудь купили.

Лето уже заканчивалось. Хотя казалось, что оно и не начиналось в этом году вовсе. Весь сезон люди проходили в плащах и резиновой обуви. Солнце выглядывало изредка, словно хотело засвидетельствовать свое вынужденное заточение пасмурным небом. Но никто не собирался приходить ему на помощь, и с утра снова моросил дождь.

В силу уже вошел недавний приказ, запрещающий сотрудникам милиции общественной безопасности поверх формы надевать гражданскую одежду, и в безликих скоплениях народа, шедшего по тротуару, стали немного чаще блестеть золотистые просветы погон и звездочки сотрудников.

Али с Павлом, одетые в милицейские бушлаты, неторопливо продвигались к метро. Али рассказывал случаи из милицейской практики, а Павел из своей гражданской жизни. Так они знакомились на протяжении всего пути.

Как только они вышли на площадь, к Али подбежал невысокого роста парнишка лет десяти южной национальности.

— Те из подземки снова приходили, — доложил он, — но мы их к вам послали и ничего не дали. Они нам угрожали. Говорили, неприятности будут.

Али нахмурился. Неторопливо достал из-за пазухи полиэтиленовый пакет и передал пацану. Недовольно сказал: «Сейчас разберемся!»

Направился к входу в метро. Павел последовал за ним.

Войдя на станцию, они повернули направо в закуток. Подойдя к двери с надписью «милиция», Али толкнул ее ладонью. Дверь не подалась, тогда он громко постучал в нее кулаком.

— Чего стучать, обед у нас, — раздался изнутри недовольный голос.

Но через несколько секунд дверь распахнулась, и на пороге возник невысокого роста худощавый мужчина в милицейской форме с погонами сержанта. На вид ему было лет сорок. Рукавом от гимнастерки он провел по усам, словно стирая с них остатки еды, и заразительно улыбнулся.

— Али! — обрадовался он. — Рад тебя видеть! Проходи, отобедаешь с нами.

Он отошел от двери, приглашая войти внутрь.

Справа от входа, на лавке, отгороженной от общего помещения решеткой, сидела толстая бабка, держа на коленях грязную, когда-то белую длинноворсную муфту или сумочку. Разобрать было невозможно. Возле нее на полу стояли две корзины, наполненные овощами. Слева — стол, за которым сидел толстый ефрейтор в расстегнутом на животе кителе и торчащей из-под него зеленой майкой. Его красное лицо ходило ходуном, в то время когда рот усиленно перемалывал толстый пучок лука, придерживаемый левой рукой. На краю стола приютились два пустых стакана. Увидев Али, он улыбнулся, приостановив рабочий процесс, и произнес:

— Ну, давайте, коллеги, проходите, выпьем за общее дело!

— Проходить мы не будем, — строго ответил Али, — но, если кто-то из вас попытается вымогать у моих ларечников, я организую вам встречу с особой инспекцией. Вам все понятно?

— Да ладно тебе, Али! — примирительно продолжил толстый, — у тебя вон какое больше хозяйство, не обеднеет. А в наши двенадцать метров от входа только новички попадаются.

При этом он улыбнулся, кивнув на бабку, отрешенно сидящую за решеткой. Протянул руку и сквозь металлические прутья достал из ее корзины огурец.

В этот миг неожиданно из муфты раздалось слабое рычание, и Павел понял, что это дворовая маленькая болонка, свернувшаяся клубочком, давно нечесаная, с едва видимыми под спутанной шерстью угольками глаз и сопящим носиком.

Не обращая на нее внимания, толстяк откусил половину огурца и стал хрумкать его полуоткрытым ртом.

— Мое дело вас предупредить, чтобы потом не обижались. Вон ловите своих алкашей у турникетов и обирайте их, а моих не трогать.

— Больше не будем, — согласился усатый.

Он бережно взял Али под руку и осторожно стал тянуть внутрь. Видя, что тот не сопротивляется, подвел его к стулу и усадил рядом с толстым. Затем взял под локоть Павла и, подставив к столу облезлую табуретку, усадил на нее.

Толстый достал из-под стола початую бутылку водки, а из навесного шкафчика еще два стакана. Придвинул к ним уже стоящие на столе и стал разливать, слегка увеличив дозу гостям. Усатый протянул руку через решетку и, достав из корзины бабки пару красных помидоров, положил их на стол. Где-то внутри мохнатого комочка снова возник едва слышный рокот.

— За содружество войск! — произнес толстый.

Чокнувшись со всеми, он одним махом вылил содержимое стакана себе в рот.

Остальные последовали его примеру.

Павел сидел лицом к бабке и с удивлением заметил, что за все время, пока они находятся здесь, она не произнесла ни слова и не сделала ни одного движения. Восседала на скамейке, словно баба на заварнике, расправив полукругом многочисленные цветастые юбки. Поджав и без того узкие губы. Из-под накативших складок век, смотрела маленькими бусинками глаз перед собой, словно вспоминала, как она выращивала поедаемый милиционерами урожай. Морщила лицо, нервно подергивая правой щекой, как только в очередной раз чья-то пятерня тянулась к ее корзине. В ее бледном неподвижном лице и сложенных на коленях руках сквозила обреченность, словно это не овощи из корзины берут, а частями отрезают кусочки ее тела. И только маленькая дворняжка на коленях не могла смириться и продолжала рычать на каждое посягательство блюстителей порядка.

Овощи были вкусные, но в рот Павлу не лезли.

— Пойду покурю на улице, — сказал он, поднимаясь из-за стола.

— Да кури здесь, — отозвался толстый, пытаясь усадить его на место.

— Там дышится легче, — сказал Павел и вышел.

Курить он не стал, потому что никогда не чувствовал от этого зависимости. В армии только баловался за компанию с друзьями. А когда узнал, что у отца по причине курения случился инфаркт — совсем бросил.

На улице он вспомнил, что очень давно не навещал своих родителей. Представил, как мать, точно так же, как эта незнакомая женщина, сидит возле корзинки с овощами и думает о нем. Наверное, отцу надо помочь отремонтировать парник. Да и вообще, в загородном доме всегда что-то нужно делать. Подправил крыльцо — заскрипели двери. Смазал петли — потрескалась краска на потолке. И так постоянно. Об этом рассказывал отец после болезни, когда они встречались пару лет назад. С родителей мысли перескочили к дочурке. Чем больше проходило времени, тем чаще он вспоминал о ней. Словно взрослея, Кристина становилась ему все ближе и тянула душу к себе, словно кусочек родины, покинутый им однажды.

Али появился через пару минут.

— Держи их в строгости! — напутствовал он Павла, — а то глядишь, будут наши ларьки окучивать.

Недалеко от выхода организовалось скопление людей, и Али смело направился в ту сторону, увлекая Павла за собой. Но как только они подошли, народ растворился, оставив в одиночестве светловолосую девушку и худощавого парня цыганского вида, укладывающих в большие брезентовые сумки пустые коробки из-под маленького телевизора, магнитофона и другой мелкой бытовой техники. Их загорелые лица сильно выделялись среди бледности горожан. Рядом стоял седовласый мужчина лет семидесяти в длинной затертой кожаной куртке с надорванными оттянутыми карманами и что-то недовольно бубнил по поводу денег. Увидев подходивших сотрудников милиции, он ухватил девушку за локоть.

— Товарищи милиционеры, меня обокрали, — произнес он громко, отберите у них мои деньги!

Парень, помогающий девушке складывать аппаратуру, мгновенно исчез.

— Вон он, вон он, — закричал старик, показывая в сторону, куда тот скрылся.

Павел рванулся было преследовать, но Али придержал его за плечо, тихо сказав:

— Не торопись, сейчас разберемся.

И, повернувшись к мужчине, спросил, что случилось.

Мужчина стал, запинаясь, торопливо рассказывать, как девушка предложила ему лотерейный билет, в котором надо было стереть квадратик. Появившийся номер совпал с выигрышем телевизора. А потом появился скрывшийся парень с аналогичным выигрышем и решили, что победит тот, у кого с собой больше денег. Дед как раз получил пенсию за несколько месяцев и собирался снова вернуться в деревню. А тут такая оказия — телевизор почти даром. Сумма на руках была большая, и кто же мог подумать, что у этого щуплого цыганенка денег окажется больше. Пришлось выложить всю свою инвалидную пенсию, но это не помогло….

— Уважаемый, — обратился к нему Али, — Вы не слышали, что азартные игры запрещены?

— Слышал, родной, слышал! Но как здесь не сыграть, если они телик за бесценок отдают.

— За бесценок отдают? Тогда бери! — парировал его Али.

— Ну, обещали же? — уже тише произнес старик, осознавая, что надежда, возникшая в нем с появлением сотрудников в форме, постепенно угасает.

— Сколько раз нужно говорить по телевизору и по радио, чтобы не играли? — стал укорять его Али. — Ну, сколько можно повторять одно и то же?

Старик совсем расстроился, его голова склонилась на грудь.

— Бабка меня из дома выгонит, — пролепетал он, — хотел ей подарок сделать, а вон, как оно вышло.

Он шмыгнул носом и, достав из кармана мятый скомканный платок, поднес его к лицу. Выкатившиеся из глаз скупые слезы были незаметно вытерты.

— Ну ладно, подожди, дед! — заметив это, произнес Али.

— Где твой старший? — обратился он к девушке.

— Не знаю я никаких старших, — затараторила та с украинским акцентом, — в гости приехала. Все вопросы к участковому Приходько. Он нам разрешил здесь работать. Кто не хочет играть, с нами не играет. Я деду в руки лотерейку не совала. Сам взял. Ха-ха, на старости лет решил бабку порадовать телевизором за копейку. Столько лет прожил, а ума не нажил…

— Хватит тараторить, — прервал ее Али, — паспорт давай, и билет, по которому приехала. Пойдем в отдел регистрацию проверим.

— Ничего у меня нет с собой, все участковый Приходько забрал.

— Ну, тогда в приемник-распределитель поедешь на тридцать суток, там тебе новый паспорт выпишут!

— Может, к Приходько обратиться? — тихо спросил Павел, удивляясь жесткости своего старшего наряда.

— Вот-вот, — уцепилась за это предложение девушка, — идите к участковому и разбирайтесь. Он вам все объяснит. Он здесь старший.

— Старший здесь закон! — парировал Али и грозно посмотрел на Павла, дав понять, чтобы тот не совался. Продолжил, обращаясь к девушке:

— Забирай свои причиндалы и в отдел. Сегодня план на тебе сделаю по нарушению регистрации и азартным играм. Вызовем ОБЭП, дед напишет заявление и тю-тю свобода. За мошенничество поедешь в колонию на пять лет.

Девушка стала тревожно оглядываться по сторонам и, увидев то, что искала, махнула рукой.

Через несколько секунд рядом возник парень лет тридцати с таким же загорелым лицом. Внимательно посмотрел на милиционеров и обратился к Али:

— Можно Вас на минуточку?

— Ну, вот и старший нарисовался, — произнес довольный старшина, отходя в сторону.

Парень стал что-то объяснять Али, размахивая руками, показывая в сторону отдела, затем на девушку и снова на отдел.

Али был невозмутим. Он изредка кивал головой, говоря коротко, но уверенно, словно отдавал распоряжения. Через некоторое время он обратился к седовласому мужчине:

— Отец, сколько ты денег проиграл?

Тот стоял, погрузившись в свои мысли, и, когда услышал обращение, от неожиданности сделал несколько шагов к говорящим:

— Все тридцать рубликов товарищ милиционер!

— Ну, иди, иди — там постой! — остановил его Али и отошел с загорелым незнакомцем подальше.

Через минуту, закончив разговор, Али вернулся один. Взяв мужчину под локоть, отвел в сторону. Павел тоже подошел к ним.

— На тебе твои деньги, дед, — произнес Али назидательным тоном, — но, если еще хоть раз будешь играть, лучше милицию не зови. Я всех предупрежу и еще бабке твоей расскажу.

С этими словами он передал старику небольшую пачку денег, которые тот сразу стал пересчитывать.

— Господи, неужели вернулись? Неужели все? — досчитать до конца он не успел. Слезы хлынули у него из глаз и он, переложив деньги в одну руку, полез другой в боковой карман куртки. Но платка там не оказалось, и он стал снова перекладывать деньги дрожащими руками. Несколько купюр выпали. Али поднял их и, забрав остальные, сложил пополам, засунув деду за пазуху в потайной карман. Похлопал его по плечу:

— Не суетись, дед, дома посчитаешь! Милиция у нас не обманывает. Но чтоб больше не играл!

Мужчина, утирая кулаком глаза, направился к остановке трамвая.

Али достал из кармана три рубля и передал их Павлу.

— За что? — спросил тот, недоумевая.

— Штраф на них выписал. Надо работать так, чтобы никто не жаловался. Если жалуются, значит, плохо свое дело делают и нам работы прибавляют. Раз мы сегодня вдвоем — это твоя половина. Уразумел?

Павел не возражал. Деньги ему были нужны. В общежитии мебель совсем поизносилась. Выданные тумбочки без задних ножек стояли прислоненными к стенке, чтобы не упасть. Одеяло такое тонкое, что сквозь него даже комары кусались.

Положив деньги в карман, он понял, что не так уж все плохо на свете и от каждой работы есть свой толк. Подумал, что служба эта тоже может приносить доход, сопоставимый с заводской зарплатой: деду помогли, обманщиков наказали и сами в долгу не остались.

Дождик временно прекратился, дав солнечным лучам напомнить о своем существовании. Патрулирование продолжалось. Непрерывно работала радиостанция на груди Али, и он, врезаясь своим голосом в частотную сумятицу радиоволн, периодически докладывал о несении службы.

Несколько раз пришлось вызвать машину вытрезвителя для совсем не стоящих на ногах мужчин. Приструнить подростков за углом здания, пытающихся распивать пиво, прогнать табор цыганок, пристающих к гражданам, выходящим из метро.

Ближе к трамвайной остановке было снова замечено скопление народа. На этот раз дойти до него Али с Павлом не успели. Метров за десять путь им преградил здоровенный лысый детина лет двадцати пяти в расстегнутой кожанке, из-под которой выглядывала черная матовая футболка. На шее парня красовалась толстая золотая цепь.

— Извини, командир, — обратился он, наклонившись к уху Али, — нас сегодня ваши коллеги попросили поработать. Карманника какого-то отлавливают, который вчера у генерала сумочку подрезал здесь недалеко. Спугнешь клиента!

Али с недоверием посмотрел на него, затем на людей, столпившихся вокруг столика, где в умелых натренированных пальцах мелькали колпачки.

— Если обманул, все равно отловлю, — обратился он к парню, — никуда не денешься!

— Зуб даю, шеф, — отозвался парень, чиркнув ногтем большого пальца по верхним резцам, и направился обратно к играющим.

— Пошли отсюда, — сказал Али, здесь у оперов свои мульки. Пусть сами разбираются. Но проверить надо. Как придем, заглянем в уголовный розыск, спросим, почему не предупредили. Заодно и познакомишься с нашими бессребрениками.

Павел чувствовал, что у него начинает сводить живот.

— Может, перекусим где, или на обед домой? — неуверенно поинтересовался он у Али.

— Какой домой? В общагу, что ли, свою пойдешь. Кто тебя там ждет? Пошли по-человечески, шашлычка с пивом.

Павел стал нашаривать в кармане мелочь, вспоминая, сколько у него осталось со вчера денег, но, почувствовав пальцами полученные три рубля, расслабился.

Шашлычники стояли недалеко от остановки автобуса. Павел видел их здесь частенько, проезжая на общественном транспорте мимо. Пара маленьких складных столиков, на которых лежали пластиковые тарелки с приборами, порезанный хлеб, в мешочке кетчуп и свежие овощи. Немного в стороне мангал. Вот и все хозяйство.

— Али Ахмедович, проходи, дорогой, отведай шашлыка! — обратился к нему мужчина южной наружности в фартуке, крутящий шашлык на шампурах.

Мясо уже подрумянилось, и вокруг распространялся вкусный запах. Павел зашел в это ароматное марево и почувствовал, как рот наполнился слюной.

Али поздоровался с мужчиной, протянув ему обе руки, и тот их пожал своими двумя.

— Когда начальником будешь? Никак не дождемся тебя поздравить. Хороший человек расти должен, чтоб большим руководителем стать.

— Вот школу милиции окончу, получу офицерское звание и приду к вам участковым, — самодовольно произнес Али, — что у тебя сегодня?

— Есть из телятины, есть из свинины. Какой тебе положить?

— Из телятины давай, и лучку побольше, — отозвался Али.

Мужчина повернулся к Павлу и тот, не раздумывая, вставил:

— Мне то же самое.

— Хороший у тебя напарник сегодня, — улыбнулся шашлычник, — все как ты делает! Значит, правильно делает, хочет быть хорошим милиционером. А то Приходько с утра пришел. Я его угостить, а он «давай денег». Ну что за человек? Каждый раз такое. Деньги это что? Взятка! Зачем взятку давать? Я плохого не делаю. Угостить всегда могу. Взятку давать не хочу!

Али сморщился, снова услышав знакомую фамилию участкового.

Заметив это, шашлычник сменил тему:

— Али Ахмедович, не обижай, выпей пивка! Что может быть слаще пива с хорошим мясом.

— Не откажусь, — жуя шашлык, отозвался старшина.

Шашлычник убрал с единственного стула кастрюлю с мясом и, вытерев его тряпкой, придвинул к Али.

— Присаживайся, дорогой, день большой. Сколько еще тебе километров придется ходить.

Али сел на стул, Павел встал рядом. Он тоже не отказался от пива и теперь с удовольствием поглощал запеченное мясо со свежими овощами, подумывая, во сколько им обойдется это удовольствие.

Пока они ели, прибежал мальчуган с полиэтиленовым пакетом, наполненным овощами и фруктами. Передал его Али. Тот поблагодарил:

— Передай отцу спасибо, пусть обращается, если что не так!

Покончив с едой, Али поблагодарил хозяина. Тот сунул Павлу в руку небольшой мешочек.

— Угостите ребят на службе, скажите, Ильхам передал.

Павел посмотрел на старшего наряда. Тот кивнул.

— Спасибо большое! — поблагодарил Павел и протянул мужчине обе руки, как это делал Али.

В дежурной части их встретили на ура и тут же принялись обедать. Мясо с овощами быстро перекочевало в желудки дежурной смены.

Со второго этажа спустился офицер в форме капитана.

— Эх, Али, опять рынок ограбил и с дежуркой делишься, — насмешливо произнес он, — скоро тобой руководство заинтересуется! Все потом в свидетели пойдут твоей незаконной деятельности.

— По тебе, Приходько, так точно комитетчики скучают! Но скоро перестанут, если ты не прекратишь мошенников прикрывать у метро и деньги с торгашей снимать, — парировал Али.

Теперь Павел мог увидеть самого Приходько. Вполне респектабельный. На вид около тридцати, в аккуратно подогнанной одежде, с небольшой лысиной на макушке, губастым ртом и низким подбородком, на кончике которого красовалась глубокая ямка. Просто образец милиционера, — подумал Павел, — если надеть фуражку, так можно сразу на плакат.

— Не твое дело, заволновался капитан, — кому надо, тот разберется и слово за меня скажет. А ты уже десять лет землю топчешь, а толку что? Так из патрульно-постовой службы и на пенсию пойдешь, если раньше не сократят. Смотри, стану начальником — тебя первого под сокращение, чтобы язык не распускал.

Павла подмывало что-то сказать, но он не знал, что. Боясь, что и старший не одобрит то, что он произнесет, молчал. Поэтому стоял насупившись.

Дежурная часть в перепалку не вступала. Сотрудники с удовольствием поглощали мясо и овощи.

— Может чайку, Али? — предложил старший смены.

— Нет, спасибо, пойдем с Павлом зайдем в уголовный розыск, а то скоро рабочий день заканчивается. Отметьте в журнале, кого мы к вам присылали на машине, от метро, а рапорта мы позже напишем, — и чуть помолчав, добавил, — заглянем к операм на третий этаж, вопросик имеется.

Они поднялись в уголовный розыск и нажали на кнопку вызова начальника. Через минуту дверь открылась. На пороге стоял невысокий худощавый мужчина в штатском и с прищуром улыбался:

— Что, Али, хочешь ценную информацию рассказать?

— Разговор есть! — ответил Али серьезным тоном.

— Тогда заходи, — пригласил начальник уголовного розыска, — а это кто с тобой?

— Сегодня прикрепили, только с учебы парень. Будет у нас постовым.

— Это хорошо, что к тебе прикрепили, — обрадовался начальник и кивнул Павлу, чтобы тоже заходил.

В кабинете Али рассказал о встрече с наперсточниками.

— Странно, — задумался начальник угрозыска, — мои сотрудники сегодня там не работают. Наверное, район что-то замутил. Скорее всего, Березин. Он там мошенников разрабатывает. Поинтересуюсь у руководства. Ну а тебе огромное спасибо за внимательность. И парня научи всему, что знаешь. Сам понимаешь, у нас очень легко ни за что по голове от начальства схлопотать. И объясни, куда соваться не стоит. Пока!

Он обнял за плечи Али и Пашу, выводя их в коридор этажа.

 

Глава 5. Разочарование

Но больше у Али стажироваться Павлу не пришлось. На следующий день, утром, его передали участковому, капитану Семенову, для повышения показателей отдела милиции.

Тот был высокого роста, худощав. Передвигался, как бывший спортсмен-лыжник — при каждом шаге покачиваясь вперед, словно пытался клюнуть головой каждого встречного. Да это так и было. Попадись ему под руку бабка, торгующая огурцами в подземном переходе, или парень, тренькающий на гитаре — все оказывались в опорном пункте. Поэтому и был Семенов надеждой и опорой всего подразделения. Протоколы об административных правонарушениях он сдавал руководству на утверждение ежедневно пачками.

Пользуясь благосклонностью начальства, несмотря на приказы, он продолжал поверх формы надевать толстый черный пуховик, говоря, что это помогает в работе, чтобы неожиданно появляться перед нарушителями порядка. На самом деле, за свою пятнадцатилетнюю работу в отделении милиции он нажил среди населения немало врагов и, выходя на подведомственную ему территорию один, лишний раз не рисковал навещать неблагополучные семьи или проверять места концентрации криминальных элементов.

— Ну что, ефрейтор, — обнял он за плечо Павла, — поработаем на благо родного отдела? Послужим отечеству?

Павел согласно кивнул головой. Он был слегка недоволен тем, что его стажировка с Али прекратилась. За прошедшее дежурство он почерпнул много интересного и важного для себя. Хотя Семенов был не менее опытный и его знания участкового тоже могли пригодиться!

Капитан забрал Павла и повел к себе в кабинет на второй этаж. В небольшой комнате справа и слева от окна размещались два письменных стола со стульями.

— Не дрейфь, садись, — кивнул он на свободное место, — сейчас посмотрим, у кого сегодня получка.

Он достал папку с надписью «пьянка» и заглянул внутрь.

— Так-так, — сказал он озабоченно, водя пальцем по открытым страницам, и неожиданно повеселел, улыбнувшись, — я же говорил! Завод «Штурманские приборы» сегодня зарплату получает. Они заканчивают рано, так что часов в шесть можно выходить на охоту. Главное чтобы «метровские» менты не захватили нашу дичь. Будем ловить до подземного перехода, на подходе. Вечером возьму свою собаку — пусть попробуют ослушаться! Оружие брать не советую. Не дай бог нарвемся на преступников. Отнимут — считай, что ты уволен. А стрелять начнешь, считай, что тоже уволен. Правды у нас не добиться. Мент всегда не прав. Так что лучше собаки в нашем деле ничего нет.

К шести часам Павел подошел к опорному пункту милиции на Заневском проспекте. Семенов был уже там. Огромная восточноевропейская овчарка была за поводок привязана к металлической ограде крыльца. Она подозрительно посмотрела на Павла, но, не найдя в нем ничего интересного, снова повернулась в сторону двери и стала ожидать своего хозяина.

В опорном пункте Семенов был не один. Напротив него, с другой стороны стола, пристроившись на уголке стула, наклонив голову вперед, похожая на цаплю, обняв себя руками, с небольшой тонкой сумочкой на коленях, сидела худенькая девушка. Свесившиеся волосы закрывали все лицо, оставляя для обозрения только кончик белого длинноватого носа. Похоже, что она была огорчена, и шатер из рыжих кудрей позволял ей скрывать свои эмоции, изредка выдаваемые всхлипыванием.

— Ну, ты сама посуди, — убеждал ее Семенов, развалившись в своем рабочем кресле, — в твоей квартире труп нашли? В твоей!

Девушка слегка трясла головой, соглашаясь со всеми доводами участкового.

— Значит что, — продолжал он, — значит, ты причастна к этому мокрому делу! То, что есть постановление прокуратуры о смерти парня от передозировки, это ничего не значит. Кто ему героин вколол? Вот то-то же. Может, ты ему и вколола его. А теперь твердишь, что не при делах.

— Я ему квартиру сдавала, — пролепетала девушка, все так же, не поднимая головы, — откуда ж я знала, что он наркоман?

— Вот видишь, и квартиру незаконно сдавала. Небось, в ГБР договор о сдаче в поднаем не регистрировала и доходы в налоговой инспекции не показывала? Придется тебе в тюрьме посидеть, а квартиру твою конфискуем за незаконную деятельность.

Девушка еще ниже пригнулась к своим коленям. На протертые до белизны когда-то синие джинсы из-под полога волос стали беззвучно накрапывать капельки слез, оставляя после себя на светлой материи серые кружки.

— Ну ладно, Васильева, — сменив тон, заботливо произнес Семенов, — так уж и быть, постараюсь тебе помочь. Вижу, ты девушка порядочная. Не зря детдом о тебе позаботился. Квартира на время опечатана, ключи у меня. Пока дополнительные экспертизы будем проводить, поживи, как и раньше, с бабушкой. А когда все уладится, я тебе сообщу — вернешься. Мой тебе совет — не болтай обо всем, что случилось. А то, не дай бог, еще тебя к этому наркоману привяжут — потом не отмоешься!

С этими словами он вышел из-за стола и, обняв девушку за плечи, помог ей встать, а затем вывел за дверь.

Павел так и не смог увидеть ее лица. Только услышал, как она тихо буркнула на прощание из-за ширмы своих волос:

— Спасибо Вам большое!

Семенов не ответил, вернулся, потирая руки.

— Что черт не делает, все к лучшему! — радостно произнес он и, увидев недоуменный взгляд Павла, продолжил:

— С жильем проблема. Пятнадцать лет начальники не выделяют, а положено через полгода. Маюсь по съемным квартирам. Хорошо, пару лет назад со своей территории в психушку одного клиента спровадил, так переехал с семьей в его трехкомнатную. А на прошлой неделе его выпустили на амбулаторное лечение. Теперь надо куда-то переезжать! А тут эта детдомовка. Зачем ей одной государство целую квартиру дало? Все равно живет у своей бабки. Так что есть куда переселиться. Ментовская жизнь она такая — если ровно на жопе будешь сидеть, все мимо проедет.

Павла передернуло, по телу пробежали неприятные мурашки. Он подумал, что в государственной службе России существует что-то непонятное. Словно она не определяется какими-то законодательными актами, а существует сама по себе как нечто феерическое, бесформенное, и каждый приспосабливает ее под себя, как умеет. Смог найти ей применение — ты на коне. Не смог — будешь влачить жалкое существование, позиционируя себя как честного и неподкупного стража порядка…

Они вышли на улицу.

— Видел мою собаку? — гордо спросил Семенов, — Зовут Вайда. Правда, она не очень злобная, но вид внушительный.

Он закрыл дверь и отвязал поводок собаки:

— Сначала пойдем прямо к проходной, работа на заводе заканчивается в пять. Под конец трудового дня в честь зарплаты работяги за час выпьют спирт, который им выделяют для протирки приборов и начнут вываливаться наружу тепленькими. Инженеров будем брать позже из распивочных.

Не торопясь, втроем они двинулись по Новочеркасскому проспекту к заводу. Вайду спустили с поводка, и она мирно шла рядом, иногда отставая или забегая вперед.

— Вот раньше, когда я работал в Калининском районе, на моей территории находился завод Шампанских вин. Так я план по пьянке выполнял за одну неделю! — гордо рассказывал Семенов. — И несунов прихватывал по десятку в месяц. Конечно, не сразу дело наладилось. Однажды охранника завода прихватил, когда тот сумку выносил с шампанским. Вайда помогла. Я вообще не на службе был. Прогуливался. А тот как увидел меня в форме — ну, сам и сдался.

Лень мне было заниматься им в свой выходной. Он мне расписку написал, что обязуется сотрудничать, а сумку с шампанским отдал в знак благодарности. Так после этого у меня с отловом пьяниц и мелких воришек проблем не стало.

Представляешь, он мне рассказывал, что там уборщицы складские помещения хлоркой моют, чтобы грузчики, напузырившиеся шампанским и уснувшие на полу, быстрее трезвели и просыпались. А то работать некому. Вот смехота! А мы все: пролетариат, пролетариат!

Позвоню ему — он скажет, во сколько приходить и кого брать. Так-то вот! Иногда стоит рыбку поменьше отпустить, чтобы крупнее изловить.

— И что, до сих пор помогает? — восторженно спросил Павел.

— Это называется «стучит»! — исправил его Семенов, — может и помогает кому, не знаю. Кто стучать начал, будет стучать всю жизнь.

Мы с операми решили там рыбу отловить покрупнее. Вот он и стуканул нам, когда заместитель директора левую фуру через охрану потащил. Нахлобучили. Что потом началось! Задержанный корешком нашего начальника оказался. В общем, меня в Красногвардейский район перевели. Операм — по выговору.

— А этого, как его, стукача?

— Не знаю. Может, выгнали, а может, начальником сделали. В нашей стране всегда так: если человек на крючок попался, значит, можно его на повышение отправлять. Если что не так — всегда дернуть можно и на место поставить. Припомнить что из прошлого.

— Не понял, — смутился Павел, — а кто дернет-то, на место поставит?

— А это, сынок, молчок, — Семенов приложил палец к губам, а потом указал им на небо, — кто надо, тот и дернет.

Еще не дойдя до проходной, они увидели, как двое мужчин в матерчатых куртках пытаются поднять третьего в расстегнутом пальто, которое никак не хотело отпускать своего владельца. Стоя с двух сторон на его подоле, поминая всеобщую мать, они что есть мочи тянули вверх рукава вместе с руками своего приятеля, удивляясь его тяжести и слыша периодически треск рвущегося сукна.

Сидящий мужчина, видимо, от непонимания и удивления дрыгал вытянутыми вперед ногами, изредка пытаясь помочь себе пятками ботинок, которыми упирался в асфальт. Движения его были судорожными по причине нервозности ситуации, поскольку прямо перед ним стояла огромная овчарка и в упор глядела на него. Со стороны казалось, что она тоже хотела бы вникнуть в суть дела, но только качала головой, переводя взгляд с одного мужчины на другого. Наконец эта суета ей, видимо, надоела, и она рявкнула. В тот же момент два боковых помощника отскочили в стороны, а сидевший подскочил как ужаленный, прижавшись спиной к стене.

Но было поздно. Семенов с Павлом уже были рядом.

— Тихо, Вайда, тихо! — скомандовал участковый, — Они сами пойдут в отдел, не надо их кусать!

— Не стыт-т-но? — укоризненно произнес мужчина в пальто, пьяно коверкая слова, — см учитковый, а собак бз наморника!

— Без намордника, потому что на службе, — ответил Семенов.

— Какья разница…, — попытались протестовать остальные.

— Короче, взялись за руки и пошли в отдел! — скомандовал участковый, — Небось, дорогу знаете?

— Знам, а кк же, — отозвался один в куртке, — за рки-то зчем?

— Да чтоб не упасть, а то снова все пальто затопчите своему товарищу.

Трое друзей в обнимку направились в сторону проспекта Шаумяна.

Вайда гордо следовала за ними.

— Мжет, тпустишь, нчальник, — периодически жаловался кто-нибудь из них, — мыж нчего плхого нсделал. Ну, впили нмного…

— Не могу, граждане, — отвечал им Семенов, — у отделения план горит! У вас ведь на заводе есть план? Вы его выполняете? Вот и мы выполняем!

На углу с Республиканской улицей, прямо у пивного бара, сидела на складной табуретке маленькая седая старушка в фуфайке, из-под которой, словно пачка, торчал коротенький цветастый халат. Между ног, одетых в черные лосины и обутых в кеды на шерстяной носок, стояло ведро с цветами. Завидев сотрудников милиции в форме, она попыталась скрыться, но Семенов уже заприметил ее.

— Марфа Петровна, опять частным предпринимательством занимаешься в неположенном месте? Айда с нами!

Старушка нехотя развернулась.

— Да у вас местов не хватит столько, — попыталась она отговориться, — вон каких красавцев ведешь!

— Для тебя у меня всегда местечко найдется, — вежливо парировал Семенов.

В этот момент старушкой заинтересовалась Вайда и, подбежав к ней, стала обнюхивать со всех сторон.

— Да иду я, иду, — обратилась к собаке Марфа Петровна, — чуть что, так сразу зверя своего спускаете! Не убегу, не боись.

Стажировка Павла продолжалась до конца месяца, а затем он стал нести службу самостоятельно.

Семенов на время пропал из его поля зрения, и они виделись только на совещаниях. Спустя полгода после их первой встречи Семенова неожиданно арестовала прокуратура за вымогательство, но доказать ничего не смогла, и скоро он снова вернулся на свой участок. Тот оставался свободен — работать было некому. А еще через месяц Семенов был назначен начальником участковых, а затем переведен с дальнейшим повышением в другой район…

 

Глава 6. Рета

Полина нашла Павла через десять лет после расставания.

Правда до этого они несколько раз созванивались и даже виделись в суде во время развода, но это была вынужденная встреча. Почти сразу она вышла замуж, о чем не преминула сообщить, добавив, что теперь есть кому заботиться о Кристине.

Павлу казалось, что давнее желание увидеть дочку совершенно не говорило о том, что он испытывал к ней сильные отцовские чувства, о которых когда-то читал в книжках. Быть может, потому, что вынужден был уйти, когда ей было несколько месяцев, и не успел осознать ту родственную связь, что объединяет близких людей. А может, он просто был действительно такой нечувствительный, как говорила по телефону жена, в очередной раз отказывая ему во встрече с Кристиной.

Во всяком случае, он был рад увидеться. Сам удивился тому, что все причиненные женой обиды куда-то подевались. Нет, он не забыл то, что произошло в день расставания. Он помнил все до мельчайших подробностей. Но теперь казалось, что это было не с ним. А просто кто-то ему рассказал ту грустную историю о собаке, мужчине, женщине и новорожденной девочке. Теперь он словно со стороны смотрел на случившееся. Ведь не мог же он, серьезный взрослый человек, сидя на скамейке детской площадки, рыдать навзрыд, не обращая никакого внимания на идущих мимо людей. Тем более, что сейчас он стал милиционером и понял, что чужое горе часто переносится тяжелее своего.

Павел провел жену в свою комнату милицейского общежития, находящегося в точечном высотном доме. Из патрульно-постовой службы, где прослужил несколько лет, он перевелся сержантом в охрану. Ездил теперь с группой захвата на срабатывание сигнализации, задержание преступников и разных правонарушителей. Питомник, со слов начальника отдела кадров, продолжали реконструировать, и когда он будет готов, никто не знал.

«Нет ничего более постоянного, чем временное», — вспомнил Павел где-то прочитанную фразу.

Он постепенно терял надежду заниматься собаками, заочно окончил школу милиции, и вскоре его обещали перевести на офицерскую должность оперуполномоченного уголовного розыска.

Комната была небольшая. С одним окном. Справа у стены — койка. Слева — письменный стол со стулом и шкаф для одежды. Павел предложил Полине сесть на кровать, а сам устроился на стуле.

— Ты так живешь? — пренебрежительно спросила Полина, присаживаясь на уголок покрывала. Но тут же спохватилась и, поменяв тон на благожелательный, добавила:

— Ничего, уютненько!

— Ну да, — ответил Павел, немного стесняясь, — все самое необходимое. Квартиру пока не дали, но обещают!

— Обещанного три года ждут! — засмеялась Полина, но неожиданно умолкла и, снова что-то вспомнив, резко прекратила смех.

Павел уловил этот момент и усмехнулся, поняв, что Полина не забыла, каким образом ей самой досталась квартира. И то, что он ни разу не завел об этом разговор.

Она продолжала жить по тому же адресу, поскольку родители Паши окончательно устроились в деревенском доме. Внучку свою не видели, как и невестку. Хотя помнили о них и мечтали когда-либо встретиться. В произошедшем разрыве они считали виновным Павла, но никогда об этом не говорили, понимая, что ему тоже приходится не сладко. Павел старался навещать их каждые выходные и праздничные дни. Но для милиции постоянно вводили усиления: то по поводу приезда руководителей страны, то лидеров партий, то иных важных чиновников. Встречи с родителями случались не часто.

— Может, чаю? — спросил Павел, чтобы разрядить затянувшуюся паузу.

— С удовольствием, — согласилась Полина.

Наливая воду в электрический чайник и включая его в сеть, Павел подумал, что его бывшая жена внешне совсем не изменилась. А, быть может, и внутренне. Как она жила все эти годы, он не знал, да, если честно, и знать не хотел. Милицейская служба закружила его хороводом своих проблем с засадами, переработками, проверками. Так, что и о себе он не успевал лишний раз подумать. Только маленькая дочурка частенько будоражила его воображение.

— У меня есть к тебе одна просьба, — сказала Полина, когда он стоял к ней спиной, расставляя на столе чашки, — ты по дочке не соскучился?

Этот вопрос звучал странным укором в его адрес, словно вот, наконец, она разыскала Павла, скрывающегося от выполнения отцовского долга. Будто она ежемесячно не получала от него денежные переводы, и теперь наступила расплата.

Павел обернулся и удивленно посмотрел на Полину, но промолчал. Ему ужасно захотелось высказаться о том, что она сама не давала встречаться ему с дочкой, устроить скандал…. Но статус сотрудника милиции и приобретенная выдержка помогали оставаться в рамках видимой доброжелательности.

— Нам надо уехать, — как ни в чем не бывало, продолжала Полина, — Кристину не с кем оставить. Всего на пару недель!

— Что значит — не с кем? — по инерции спросил Павел, но тут же замолчал, вспомнив, что он все же отец девочке.

Но Полина поняла этот вопрос по-своему.

— Ну, понимаешь…, — замялась она, сделав паузу, и затем резко продолжила, — ведь ты же собак любишь? Хотел кинологом работать. Да и так у тебя с ними все получается. Они тебя слушаются. Я думаю, вы найдете общий язык…

Здесь она остановилась, поняв, что выдала себя с потрохами.

Павел продолжал вопросительно глядеть на Полину.

— Понимаешь, у нас кавказец живет, и никто не хочет с ним остаться. Точнее, сука, — продолжила она.

— Ты мне о собаке ничего не рассказывала, — удивился Павел.

Полина пожала плечами:

— Ну, так что, решили? У нас билет на самолет через три дня вечером. Так что приходи в среду утром. Придешь? Познакомишься с собакой.

— Мне надо у начальства отпроситься, — неуверенно произнес Павел, чувствуя, как сильно забилось у него сердце, но не желая себя выдавать.

— В общем, мы тебя ждем! — поднимаясь, произнесла Полина уверенным тоном, подводя черту, — Отец не бросит дочку на произвол судьбы!

О чае никто уже не вспомнил. Полина быстро ушла.

Павел не знал, как должен отнестись к своей предстоящей встрече с дочкой, но чувствовал в этом нечто роковое.

Начальство пошло ему на встречу и в среду утром Павел, как много лет назад, поднимался по лестнице когда-то родной парадной. На несколько секунд задержался на площадке у мусоропровода. Подумал, что странно было бы увидеть за ним знакомую миску.

Это воспоминание вызвало мгновенную грусть. Дверь в квартиру он узнал только по номеру. Металл, отделанный снаружи вертикальными деревянными рейками, надежно закрывал вход в когда-то родовое гнездо. В центре, словно прыщик, зиял выпуклый глазок.

Павел нажал на звонок. Его пронзительный звук, режущий ухо, не изменился. Послышался приглушенный собачий лай и торопливый топот бегущих ног. Затем все стихло. Кто-то, шаркая тапками, подошел к двери. Это была Полина. Она открыла дверь и пригласила Павла войти.

В маленьком коридоре у стены стояла пара огромных чемоданов, практически загораживающих проход. Через секунду появился мужчина южной национальности, сухощавый, высокий, старше Полины лет на десять. Наклонившись из-за спины Полины, левой рукой обнимая ее за талию, он протянул Павлу сухую загорелую ладонь и назвал свое имя:

— Ислам.

Павел с усмешкой подумал, что в квартире, судя по всему, проживает не один кавказец и, пожав руку, тоже представился.

Ислам, обнимая крупное тело Полины и положив ей голову на плечо, сладостно улыбнулся, произнеся с легким акцентом:

— Икак ты мог такой красота упустить, Павел! Смотри, икакой женщина!

Полина самодовольно зарделась. Повернула голову и чмокнула Ислама в макушку.

— Не отвлекайся, а то опоздаем, — ласково произнесла она, и затем настороженно добавила, — ты дверь на кухню хорошо запер?

— Не волнуйся дорогая, Рета уже испокойна, — не убирая с Полины рук, продолжил Ислам, — ипойдем в комнату, а Кристиночка нам чайку принесет.

Он двинулся задом в комнату и там уже повернулся, не отпуская Полину, ведя ее перед собой.

Павел видел, как его бывшая жена млеет и урчит от ласковых объятий и нежных прикосновений Ислама. Тот, не переставая, прикасался, гладил и охаживал ее, как повар заботится о созревшей опаре. А она, отвечая ему взаимностью, плыла по комнате, переваливалась выпуклыми телесами, при каждом движении слегка подрагивая и колыхаясь.

Павел вошел в гостиную за ними.

За закрытой дверью кухни он увидел прислонившуюся к помутневшему от разгоряченного дыхания стеклу огромную приоткрытую собачью пасть с высунутым красным языком. Почувствовал дрожь в коленках.

Мебель в квартире оставалась прежней. Только отсутствовала детская кроватка.

Кристина сидела в комнате на диване и была чем-то недовольна. Ее капризно поджатые губки и отведенный в угол взгляд говорили об отсутствии желания с кем-либо общаться. Павел узнал бы ее из миллионов. Это была та девочка, с которой он сидел в школе за одной партой. То же круглое личико, те же две коротенькие косички, упрямо торчащие в стороны, курносый носик с немного вывернутыми ноздрями, напоминающими пятачок. Сейчас его кончик нервно подрагивал и морщился, говоря о плохом настроении.

— Кристиночка, ине обижайся, родная, — ласково обратился к ней Ислам, — мы с мамой итолько на недельку слетаем по делам в Баку и скоро вернемся обратно. Ты и соскучиться не успеешь! Зато привезем тебе чемодан фруктов и разных сластей!

Кристина демонстративно отвернулась лицом к стене, обняв себя руками. Белое в черный мелкий горошек платье с длинными рукавами и воланами на плечах в сочетании с напускным капризным поведением делали ее кукольно очаровательной.

— Познакомься, — сказала ей Полина, — это Павел!

Кристина вздрогнула. Любопытство пересилило, и она, слегка наклонив голову, едва повернула ее, рассматривая вошедшего мужчину.

Вот и состоялась встреча, — подумал Павел.

Непонятно, что нужно говорить в таких случаях. Признаться, что он — отец? Назвать ее дочкой после стольких лет разлуки было сложно. Как на это посмотрит Полина? Он чувствовал в Кристине что-то родное, свое, но в то же время далекое, идущее еще со школьной скамьи от переписанных диктантов и проверенных сочинений. Ее требовательный направленный на него взгляд словно спрашивал, сделал ли он домашнее задание.

Неожиданно глаза дочки хитро сощурились, и она с усмешкой спросила:

— А ты собак не боишься?

Этим вопросом она неосознанно проложила маленькую нехоженую тропинку к своему детскому сердечку.

Павел почувствовал, как захотелось ему сделать по ней хотя бы несколько шагов, чтобы стать ближе, войти в душу дочки, в ее мечты, стать их маленькой частичкой. Почувствовать ее родственное тепло и передать свое многолетнее, нерастраченное. Он неожиданно осознал, как его много в груди, и оно готово выплеснуться потоком нежности к этой очаровательной девочке, словно возникшей из его памяти.

— Конечно, не боюсь, — соврал Павел, но так твердо и убедительно, что тут же сам в это поверил, чувствуя, что тропинка уже у него под ногами.

— А вот нашу собаку все боятся, — сказала Кристина, продолжая ехидно улыбаться, и направилась на кухню, — пойду, приготовлю чай.

Павел почувствовал облегчение, ноги его обмякли и он сел на диван. По взгляду дочери было понятно, что сейчас будет проверка.

Ислам только успел крикнуть вслед, чтобы она случайно не выпустила собаку, и через пару секунд в гостиную ворвался огромный мохнатый пес.

Он сразу подбежал к Павлу и обнюхал его брюки. Затем ткнулся носом в ботинки, сопя, стал елозить им по шнуровке, словно хотел ее расплести. А потом, раздвинув своей огромной головой колени Паши, приблизился к самому сокровенному. Паша замер.

— Это Рета! — сказала Полина, — Познакомься, пожалуйста.

Она наклонилась и потрепала собаку по спине. Та обернулась, благодаря чему Павел успел положить ногу на ногу. Пес был настроен благожелательно. Когда Кристина принесла на подносе чай в армуды, Павел осторожно погладил Рету по голове, что произвело на дочку впечатление. Зато собака с недоверием посмотрела Павлу в глаза, а затем, повернув голову, скосила взгляд на гладившую руку.

Казалось, что она раздумывает, стоит ли ей огорчить домочадцев сейчас или после того, как за родителями Кристины закроется дверь. Рета снова перевела взгляд своих карих глаз на Павла и он, решив не фамильярничать, убрал руку под себя, демонстративно прижав ее правой ягодицей.

— Ну, я вижу, вы нашли общий язык, — закончив пить чай, сказала Полина, — пора ехать.

Затем обернулась к Исламу и тихо сказала:

— Мне кажется, я не взяла купальник.

— Купальник? — удивился Ислам, — Нээ…, любимая, итам будешь купаться в спортивный костюм! Очень хорошо! Чтоб другой мужчин не видел твой красота!

Павел не понял, причем здесь спортивный костюм, но не обратил на это внимания, поскольку опасность еще не миновала.

— Почему именно тебя попросили за мной присмотреть? — спросила Кристина, когда дверь за Исламом и ее матерью захлопнулась.

Павел решил, что Полина не рассказала дочке о нем. А может, просто забыла впопыхах. Стоит ли это делать? Какая последует реакция? Быть может, она обрадуется и бросится на шею с поцелуем…

— Наверное, ты единственный из ее знакомых, кто не боится собак? — продолжила она расспрос.

Павел кивнул. Он нервно думал, признаться или нет. Вдруг это вызовет у ребенка шок, и тогда все проведенные с ней дни будут только в тягость обоим.

Но все вопросы решились разом.

— Ты обманываешь! — с уличающим превосходством обратилась она снова, — Я слышала, как Ислам сказал маме пригласить моего отца присмотреть за мной! Ты мой отец, да?

Павел снова кивнул. Почувствовал, как на душе потеплело, пропало ощущение неловкости. Снова появилась маленькая ниточка, ведущая к сердцу ребенка.

Ну и что мы будем делать, отец? — спросила Кристина, надменно выделяя последнее слово.

— Не знаю, — искренне ответил Павел, но, взглянув на собаку, сразу понял, что нужно делать, — для начала ты расскажи мне про Рету. Сколько ей лет, что она любит, а что не очень.

В этот момент на лестничной клетке послышался шум открывающихся автоматических дверей лифта.

— Мама что-то забыла, — крикнула, потеряв всю свою надменность, Кристина, — спасайся быстрее!

Она тут же проворно юркнула под стол, плотно сдвигая за собой стулья.

Павел не понял, в чем дело. Сначала он подумал, что это какая-то игра. И хотел уже тоже встать на корточки, чтобы присоединиться к дочке. Но, увидев, как Рета насторожилась, вздыбив шерсть на холке, решил, что лучше не шевелиться и, незаметно сдвинувшись на край дивана, замер, предварительно скрестив ноги. В комнате наступила напряженная тишина. Все трое прислушивались к тому, что творилось за входной дверью. Но шум стих и собака, выбежав в коридор, вернулась обратно, виляя хвостом, и развалилась на полу.

— Пронесло, — выдохнула Кристина.

— Что это было? — спросил Павел.

— Что-что, — недовольно произнесла она, вылезая из-под стола и закатывая рукав своего платья, обнажая голенькую руку по локоть.

Павел увидел множество небольших шрамов, похожих на последствия ветрянки, но крупнее, и с недоумением уставился на девочку.

— Ее работа, — серьезным тоном сообщила Кристина, опуская рукав.

— Как? — продолжал не понимать Павел.

— Она ненавидит резкие звуки, они выводят ее из себя, — поучительно продолжила девочка, — и, как только слышит звонок, сразу кусает того, кто стоит рядом. А если рядом несколько человек, то кусает того, кого хуже знает. Если все свои, то кусает того, кто младше, то есть меня. Понял?

По телу Павла пробежали мурашки. Он представил тоненькую ручку в огромной собачьей пасти.

Видя испуг взрослого человека, Кристина добавила:

— Хотя не совсем кусает, так, прижимает зубами и почти сразу отпускает. Но, бывает, прокусывает до крови! — и с гордостью опуская рукав, продолжила, немного помолчав, — Да я уже привыкла и не плачу. Просто не очень приятно, так что лучше во время звонка куда-нибудь спрятаться. Если Рета никого не увидит рядом, то сразу успокоится. И тогда можно идти открывать дверь!

— И что, у мамы тоже такие шрамы? — спросил Павел.

— Да, и у Ислама тоже, — развеселившись, ответила Кристина, — но больше всего было у моих друзей. Теперь они ко мне в гости не ходят — боятся. К нам вообще никто не ходит из-за нее.

— Да, весело у вас тут, — сказал Павел и вспомнил про топот за дверью после его звонка, — ну, а чем вы ее кормите?

— В шкафу полно перловки и геркулеса! — весело ответила Кристина и повела Павла на кухню, — А ты умеешь кашу варить?

— Если честно, то не знаю, — ответил Павел, — надо посмотреть в домовой книге.

Обстановка на кухне не изменилась. Справа от входа приютился деревянный столик, покрытый цветастой клеенкой. Вокруг него стояли три табуретки. С левой стороны — эмалированная раковина для мытья посуды. Под ней — мусорное ведро, а рядом на металлическом черном штативе в полуметре от пола крепились две большие миски из нержавейки с белыми обводами от засохшей по краям каши. Ближе к окну стояли кухонный шкаф, газовая плита и далее в углу — холодильник.

— Давай съедим по бутерброду с сыром? — предложила Кристина, открывая холодильник, — У нас есть голландский сыр!

Она достала красный шар и, положив на доску, стала нарезать ровными кусочками. Павел включил электрочайник.

Полина села ближе к окну, убрав ноги под стол. Ей нравилось быть хозяйкой и командовать этим взрослым мужчиной, которого мама называла ее отцом. Она его совершенно не помнила и даже не видела на фотографиях, поэтому он казался ей каким-то загадочным незваным гостем. Но, судя по всему, спокойным и добрым.

Видя в нем, безусловно, первую жертву Реты, Кристина обрела нежданную уверенность в поведении и прежнее кокетство. Если раньше она старалась всегда находиться рядом с предполагаемым местом укрытия, то сейчас почувствовала психологическую расслабленность от внезапной свободы передвижения. Не осознавая того, Полина ощутила, что Павел стал частью предоставленной ей свободы, взяв на себя груз постоянного напряжения.

Павел сел напротив вполоборота к столу, поставив правый локоть на клеенку. В левой руке он держал приготовленный Кристиной бутерброд. Отпив чай, он уже хотел поднести бутерброд ко рту, но тут рядом с ним раздался тихий рык. Опустив взгляд, он увидел Рету, сидящую на полу. Она гипнотизировала бутерброд. Как только Павел снова попытался поднести его ко рту, послышался новый рык.

Кристина заулыбалась.

— Мы забыли закрыть дверь на кухню, — извиняюще произнесла она, — мама все время ругает меня за это. А теперь делать нечего, придется тебе ее кормить.

Последнюю фразу она договаривала уже с набитым ртом, так что Павлу пришлось догадаться о содержании произносимых слов.

Уминая бутерброд, Кристина продолжала хитро поглядывать то на Павла, то на собаку.

— Ты же собак не боишься! — улыбнулась она, отхлебывая чай.

Рета, как и в прошлый раз, раздвинув колени Павла, приблизила свою голову к его паху, насколько могла. Но смотрела только на бутерброд. Павел поставил кружку с чаем на стол, правой рукой отломил кусочек хлеба и медленно протянул Рете. Та, так же неспешно открыв пасть, взяла его зубами и тут же проглотила. Павел решил, что этого достаточно и поднес бутерброд ко рту. Но снова раздалось рычание, еще более грозное, чем в начале.

С хомячьими щеками, с полным ртом, пережевывающим пищу, Кристина, благополучно избежав потерь, стала подсмеиваться над отцом. Ее смех был похож на икоту, от которой вздрагивало все ее полненькое тело.

Павлу было не до смеха. Как только он пытался откусить свой бутерброд, раздавался рык. Так постепенно весь бутерброд исчез в собачьей пасти.

— Надеюсь, чай она не пьет? — спросил Павел, дабы дочь не заметила в его поведении страх.

— Раньше не пила, — проглотив последний кусок, улыбнулась Кристина.

Павлу оставалось только допить чай. Увидев, что ничего съестного не осталось, Рета благодарно положила свою голову на колено гостю, предлагая себя погладить. Такая наглость оскорбила Павла до глубины души.

— Мерзавка, — произнес он, — и тебе не стыдно? Съела мой бутерброд и хочешь, чтобы я тебя за это погладил?

Побаиваясь, он не стал рукой отводить голову Реты со своих колен, а решил просто встать. Но как только он начал приподниматься, снова раздался рык.

— Она у нас такая! — снова засмеялась Кристина, прихлебывая чай. — Любит уважение!

— Какое, к черту, уважение! — начал злиться Павел. — Сожрала мою еду, а теперь я еще в благодарность за это должен проявить уважение? Это просто хамство! Кто ее так воспитал?

Кристина сочувственно пожала плечами.

Павел снова попытался встать. Но еще более грозное рычание прервало его намерения. Тогда он левой рукой стал гладить собаку по голове, приговаривая как можно ласковее и добрее:

— Ну ладно, посмотрим, найдется и на тебя управа! Подлая тварь, получишь ты у меня перловой каши!

Кристина успела проглотить все, что было за щеками и теперь ничто не мешало ей смеяться от души. Ее круглое личико еще больше раздалось вширь от заразительной улыбки и растянувшегося курносого носика. Светленькая челка ритмично раскачивалась от сотрясающего ее хохота.

Видимо, удовлетворившись, собака пошла в гостиную и снова легла на пол.

— А мясо-то ей даете? — спросил Павел успокоившись.

— Очень редко, Ислам говорит, что от мяса все животные злые становятся!

— Мне кажется, что ваша собака именно без мяса такая злая стала, — ответил Паша, — как бы она нас ночью самих не съела на ужин.

Кристина перестала улыбаться.

— А что, это может быть? — серьезно спросила она.

— Да нет, я пошутил, — исправился Павел, увидев натуральный испуг в глазах девочки, — но мясо ей надо давать. Мы же с тобой едим мясо! Так что давай одевайся и пойдем за едой для собаки.

— Ура! — весело закричала Кристина, — Рета, мы идем за твоей едой!

Собака вскочила с пола, словно поняла о чем речь, и закружилась вокруг девочки, тыкаясь мордой в ее живот и ягодицы.

Рынок был недалеко. Крытый металлом каркас с несколькими дверями и запахом не более приятным, чем с помойки.

На улице со столиков, съемных прилавков и просто ящиков продавали зелень, овощи и фрукты. Мясные отделы находились внутри.

Павел выбрал прилавок с говядиной и спросил что-нибудь недорогое для собаки.

— Собака-то большая? — спросила тучная женщина.

— Больше некуда! — усмехнулся Павел.

— Кавказская овчарка! — гордо добавила Кристина.

— Тогда, пожалуй, можно все! — продавщица в белом испачканном кровью переднике зашла в подсобку и через несколько минут вынесла небольшой мешок с костями, местами скрытыми под мясом.

— А не хотите рубца? — деловито спросила она, озираясь по сторонам.

— Какого рубца? — спросил Павел и посмотрел на Кристину.

Та в знак непонимания в ответ пожала плечами.

— Да вы что! — недоумевала продавщица, — Это же самое лакомство для собак! Знаменитый дрессировщик Дуров только этим их и кормит!

— Ну, если дрессировщик, тогда, пожалуй, можно взять, — сказал Павел, — а дорого стоит?

— Вообще копейки, — сказала продавец, направляясь в подсобку.

Она вышла с полиэтиленовым пакетом, наполненным чем-то мягким.

— Он не чищенный, — предупредила она, — но такой гораздо полезней! Вот увидите, скоро ваша собака будет как шелковая, по струнке ходить!

— А что с ним делать-то? — спросил Павел, передавая деньги и забирая пакет.

— Промойте, а после ошпарьте кипятком, и можете даже сырым дать — витаминов больше, — улыбнулась продавщица, — ко мне за ним частенько пенсионеры приходят. Тоже, говорят, для собачки. Но я-то вижу, для какой собачки они берут. Беда просто! Такие времена!

Павел вспомнил о своих родителях, которые вышли на пенсию, но едва могли прокормить себя. Отец постоянно искал подработку в деревне: строил соседям сараи, колол дрова, чинил отопление.

— Рубец давайте лучше на ночь, чтобы собака спала крепче, — вдогонку крикнула продавщица.

Выйдя из помещения, Павел приоткрыл полиэтилен. Увидел там что-то слизкое телесного цвета, похожее на снятую с животного кожу, местами поросшую зеленовато-коричневым мхом. Заглянувшая в мешок Кристина скорчила гримасу, зажав нос пальцами, надула щеки и, наклонившись, издала внутриутробный стон: сделала вид, что ее тошнит.

Как только Павел с дочкой пришли домой, Рета не отходила от них ни на шаг. Она стала шелковой и униженно следовала за Павлом, уткнув нос в полиэтиленовый мешок, словно приклеилась к нему.

Мясо положили в холодильник. Мыть рубец Павел решил в ванной комнате, плотно заперев за собой дверь. Он вывернул содержимое пакета в таз. Включил воду и стал полоскать рубец как белье, смывая прилипшие, похожие на остатки перемолотой гниющей травы, струпья. Запах был невообразимый. Павел вспомнил, что аналогичный он чувствовал, когда охранял во время дежурства разложившийся в квартире труп.

Рета спокойно сидела у закрытой двери в ванную комнату. Затем легла, подперев ее своим телом.

Прополоскав рубец, Павел уложил его в чистый мешок и погрузил в ведро, накрыв крышкой.

— А вы гуляли сегодня с собакой? — спросил Павел, вернувшись в гостиную.

— Ислам с утра выходил минут на десять, — ответила Кристина, сидя на диване и рассматривая книжку с цветными иллюстрациями.

— Тогда я предлагаю прогуляться нам всем в парке! — торжественно произнес Павел.

На Рету быстро надели намордник из стальных прутьев и, зацепив карабином ошейник, повели на выход. Покидая квартиру, она с недоумением и грустью поглядывала на запертую дверь ванной комнаты. Искренне не понимая, кто же останется стеречь хранящееся там добро.

 

Глава 7. Первая прогулка

Лесопарк находился практически рядом и начинался за соседними домами. Рано утром и поздно вечером это была вотчина собачников. Единый большой коллектив знал всех четвероногих питомцев района наперечет. Никто не стеснялся сам знакомиться с новоявленными владельцами щенков. Их тут же осыпали советами и заботой. Любовь к собакам роднила здесь всех: дворников и депутатов, бандитов и милиционеров. Поэтому инструктаж и помощь можно было получить в любом деле. Еще один замкнутый мир человеческого общения и взаимопомощи. Это был отдельный коллектив с единым интересом. В нем у детей зарождалась любовь к животным, а у взрослых частенько и друг к другу, порой переходя в брачные союзы.

Зимой это место любили лыжники, которые приезжали целыми семьями. А летом в солнечную погоду на каждой полянке можно было видеть загорающую фигуру, чаще женскую.

Несмотря на то, что было тепло, день выдался пасмурный. Парк пустовал, не считая нескольких велосипедистов, гоняющих по лесным тропкам, приобретающих опыт виртуозности среди колючих елей и пятнистых берез.

Павел решил углубиться подальше, чтобы спустить Рету с поводка. Всю дорогу она как танк тянула его то к одному, то к другому дереву, практически не замечая команд и окриков. Казалось, заразительный смех Кристины служил Рете сигналом к непослушанию. Собака явно издевалась над своим поводырем.

— Если бы ты видел, как она таскает Ислама, — смеялась, глядя на Павла, Кристина, — ты бы тоже не смог сдержаться! Она слушается только маму. И даже без поводка!

Наконец, они нашли небольшую полянку и, отстегнув карабин, сняли с собаки намордник.

Рета минут пять носилась по кустам, а затем, подобрав с земли толстую палку, стала тыкать ею Павла в ноги. Он взял деревяшку из пасти собаки и кинул ее как можно дальше. Рета помчалась за ней и вскоре принесла обратно. Так повторилось много раз. Когда обе руки Павла устали, за дело принялась Кристина.

Павел смотрел на эту маленькую, еще пару часов назад совершенно не знакомую ему, девочку. Видел, как она наклоняется, чтобы поднять палку, оборачивается к нему, дабы увидеть одобрительный кивок или улыбку. Как топорщится волан на ее рукаве при замахе и вздергивается подол легкого пестрого платья, когда она подпрыгивает на цыпочках в своих желтых сандалиях, чтобы увидеть, куда угодила брошенная ею палка. А потом хлопает в ладоши, пугая резкими звуками щебечущих птиц. Павел представил, как они с Кристиной выбирают в магазине платье и останавливается именно на том, что сейчас надето на ней. А затем примеряют сандалии. И он подносит ей одну пару за другой, пока они не останавливаются на этих. А после: маечка, гольфы, ленты для бантов. Ему неожиданно захотелось почувствовать необходимость своего присутствия в жизни этой милой девочки. Частичкой теплоты зарониться ей в душу и оставаться там, теребя взрослеющее сознание, заставляя думать о себе, наслаждаясь этой родственной привязанностью….

Кидая палку, они продолжали гулять по парку.

Неожиданно Рета бросила свою ношу и, подняв кверху нос, рванула через кусты лесополосы на другую сторону разделительной канавы. Окрики Павла и Кристины результатов не дали. Они устремились за собакой и, взбежав на бугорок, увидели ее внизу среди мужчин кавказской национальности.

«Нашла своих», — с усмешкой подумал Павел.

Там негромко звучала, заполняя собой лесную ложбину, небезызвестная «Сулико». Вокруг костра стояли чурбанчики, некоторые из которых были заняты, судя по музыкальной композиции, грузинами. В такт мелодии южане плавно водили руками из стороны в сторону, будто проветривали невидимое белье.

Подбежавшая к ним собака нисколько не испугала их и не прервала движений. Они даже обрадовались внезапной гостье. Один из грузин встал, жестом приглашая ее в круг. Но Рета даже не посмотрела на него — ее больше заинтересовал идущий от костра запах мяса. Павел попытался криком привлечь собаку к себе, но та не обратила на него внимания. Ходила, принюхиваясь, продолжая медленно нарезать круги, словно акула, готовящая атаку на барахтающуюся жертву.

Около мангала, сооруженного из кусков проволоки, развалился на единственном раскладном стуле самый толстый из присутствующих, в красном спортивном костюме и черной квадратной шапочке на лысой голове. Он сидел ближе всех к огню и периодически, с трудом приподнимая зад, тянулся, чтобы повернуть очередной шампур с нанизанным на него мясом. Было заметно, что шашлык практически готов — он источал аппетитное благоухание.

Двое молодых грузин в черных спортивных костюмах заботливо расстилали рядом с костром тонкий узорчатый ковер и прижимали кроссовками топорщившую его траву. Еще трое выкладывали на ковер овощи и приправы, раскладывая на пластиковые белые тарелки и блюдца.

Постепенно полиэтиленовые мешки, лежащие с краю, становились пусты, а ковер превращался в скатерть-самобранку, уставленную яствами.

Подойдя ближе, Павел как можно строже позвал Рету к себе, и та на удивление быстро послушалась. Подойдя, уткнулась носом в ноги и тут же покорно легла рядом.

Грузины, заметив такое послушание, одобрительно заворковали между собой, кивая на Рету. Через несколько минут начался пир.

Все грузины сидели на ковре. У каждого в одной руке была тарелка с мясом, в другой — стопка с водкой. В центре ковра на газете лежали порезанные на кусочки свежие помидоры с огурцами, прикрытые зеленью.

Павел с дочкой не стали слушать тост, провозглашаемый толстым, и двинулись в сторону дома — пора было возвращаться. Собака последовала за ними. Перевалив через бугор и перепрыгнув канаву, все направились на выход из лесопарка. Но как только между деревьями засветились дома, Рета, словно решила дослушать то, что собирался сказать толстый грузин, развернулась и опрометью бросилась обратно. Никакие окрики на нее не подействовали.

Павел с Кристиной развернулись и быстрым шагом поспешили за ней. Прошло минут десять, прежде чем они снова перевалили через бугор.

И тут они увидели, как под звучащий из проигрывателя ритмичный звук барабанов вокруг костра, соревнуясь между собой в лихости и сноровке, вприпрыжку, крутясь и размахивая руками, скачет в хороводе весь отряд грузин. При этом периодически выкрикивая что-то национальное, мужественное. Павлу показалось странным, что они двигаются по кругу, друг за другом, как в паровозике, иногда отставая или забегая вперед, а не выкидывают коленца, танцуя лицом к центру. Но через мгновенье Павел понял, почему они смотрят друг другу в затылок, частенько оглядываясь назад. Их подпрыгивающий хоровод замыкала Рета!

Нельзя сказать, чтобы она была очень зла. Она даже не лаяла. Бежала, не торопясь, за всеми по кругу и периодически останавливалась, подбирая брошенный ей кусок шашлыка. Она хватала его практически на лету и останавливалась только для того, чтобы, мотнув головой, закинуть его, не жуя, внутрь, лениво подвигав челюстями. После чего вновь продолжала неторопливый бег вокруг костра. Мясо поступало нерегулярно и это, видимо, ее раздражало. Она издавала негромкий рык, и тогда толстый грузин, с пустой тарелкой бегущий перед ней, кричал что-то своим товарищам. Те, оборачиваясь назад, брали из своих мисок кусок шашлыка и кидали Рете. Если кусок летел далеко в сторону, она не останавливалась, и рык ее становился опасней. Тогда начинал по-своему верещать «толстый» и мясо кидали снова.

Заметив Павла с Кристиной, толстый, не останавливаясь, взмолился:

— Дорогие… люди… родные… уберите… свою… собаку…

Слова он произносил быстро, делая между ними промежутки, чтобы глотнуть воздух.

Павел почувствовал, что шедшая рядом Кристина исчезла и обернулся назад. Дочка сидела на пеньке и, держась за живот, вздрагивала всем телом, глуша в себе рвущийся наружу хохот. Она раскачивалась из стороны в сторону, из глаз текли слезы.

Собрав оставшуюся волю в кулак, чтобы не засмеяться, Павел, что есть силы, закричал на Рету.

— Что это такое? Ну-ка быстро ко мне. Будешь на цепи сидеть постоянно…

Та остановилась так резко, что первый бегущий, самый молодой парень, чуть не заскочил на нее верхом, но успел свернуть в сторону и обессилено упал на расстеленный ранее цветной ковер.

Пока Рета, облизываясь, подходила к Павлу, на ковер попадали остальные грузины. Чувствовалось, что они много чего хотели сказать Павлу, но частая одышка не позволяла собрать им необходимый запас слов.

Рета, как ни в чем не бывало, смотрела в лицо Павлу, ожидая дальнейших распоряжений.

— Домой! — грозно сказал Павел и попытался пристегнуть ее ошейник карабином.

Но в этот момент, словно опять что-то вспомнив, Рета бросилась назад.

Усиливающийся на ковре ропот моментально стих. Сделав вокруг костра большой круг, она подобрала оставшиеся кусочки мяса, брошенные ранее, и вернулась, покорно подставив под намордник свою пасть.

Павел с удовольствием защелкнул карабин на ее ошейнике и поспешил убраться с места пиршества, пока грузины не отдышались.

По дороге Кристина не переставала вспоминать смешные моменты, и Павел ей поддакивал. Но как только вышли к дому — смех закончился. Рета начала сильно икать, и Павел поспешил снять с нее намордник. Собаку стало тошнить. Почти весь приготовленный грузинами шашлык небольшими кучками остался лежать в углублениях канавок, заботливо присыпанный песком.

— Ну что, обжора, наелась? — укорял ее Павел, засыпая очередную ямку.

Ему стало жаль собаку, казалось, что все проклятия, высказанные грузинами, стали ей поперек горла. Он подумал, что, вполне вероятно, она первый раз в своей жизни испробовала мясца.

Рета, словно сознавая свою вину, шла, понурив голову, не смея даже посмотреть в сторону хозяев. Все вместе они сделали несколько лишних кругов вокруг дома, чтобы убедиться, что все ненужное мясо вышло и после этого зашли в парадную.

В квартире Рета прошла к балконной двери и легла на свернутое квадратиком одеяло, странно подходившее под цвет ее шерсти. Приглядевшись, Павел понял, что место собаки просто никто никогда не пылесосил, и оно, покрывшись слоем собачьего ворса, со временем приобрело темно-серый цвет своей хозяйки. Рета лежала, вытянув шею, положив морду на линолеум и поджав под себя лапы. Ей было плохо. Единственный раз в жизни наесться, и все съеденное потерять по дороге!

В животе у нее стало бурлить, и Павел решил позвонить Сергею Панкевичу. Тот посоветовал влить в пасть собаке ложку водки и не заморачиваться.

Кристина принесла из шкафа бутылку. Павел налил содержимое в ложку. Посмотрев на распластанное по полу огромное мохнатое тело, решил, что этого мало. Он вылил водку в стопку, а затем долил до половинки из бутылки.

Кристина в ужасе закрыла глаза руками.

Рете все было безразлично. Она была разочарована. Павел, присев на корточки, положил ее голову к себе на колено. Приподнял верхнюю челюсть и выплеснул внутрь глотки содержимое стопки.

Рета вскочила. Рыкнула. Но нападать не решилась. Фыркнула, мотнув головой так, что на руке Павла повисли ее длинные слюни. Затем направилась к дивану, где сидела, поджав ноги, Кристина, готовая в случае чего сразу броситься под стол. Коснувшись носом коленок Кристины, собака рухнула на пол, словно подкошенная.

Теперь Павел почувствовал себя голодным и предложил дочке поужинать. Та согласилась, и они, проследовав на кухню, заперли за собой дверь.

Весь вечер Рету не было видно. Она сменила несколько лежанок, чтобы издалека контролировать процессы, происходящие в квартире, но дальше этого дело не пошло.

Уложив дочку спать, Павел постелил себе на диване в большой комнате. Заснул быстро. Но среди ночи почувствовал, как влажный собачий нос сопит прямо в его ладонь, нечаянно спущенную с дивана на прохладный сквозняк у пола. В кромешной темноте он погладил голову собаки и потрепал ее за ухом. Почувствовал, как она лизнула его руку и легла, прислонившись к дивану спиной.

Утром Павла разбудила странная тишина. За окном светило солнце. Дверь в детскую была закрыта, оттуда так же не доносилось ни звука. Можно было подумать, что все покинули эту квартиру вслед за уехавшими вчера владельцами, бросив Павла. Опущенная с дивана рука ощутила жесткую щетину собаки. Рета не шевелилась. Вспомнив вчерашнее прикосновение, Павел с закрытыми глазами провел рукой против шерсти к голове собаки и дотронулся до ее морды. Ощутил, как защекотали ладонь сначала ее брови, а затем ресницы моргающих глаз. Она не спала. Павел коснулся носа Реты — он был сух. Вспомнив, что спросонья у собак это случается часто, Павел свесился вниз и увидел, что собака лежит на животе, поджав задние лапы, положив морду на передние. Казалось, что она высматривает что-то у стены под плинтусом, периодически открывая, а затем устало закрывая глаза. Глубоко вздыхая, словно продолжая сожалеть о вчерашнем потерянном мясе.

Тихонько открылась дверь детской и появилась Кристина в розовой ночнушке. Глаза ее были чуть прикрыты спросонья, оставляя узенькую щелку для ориентации. Она прошла мимо в туалет и через некоторое время вернулась обратно. Тишина в квартире так же привлекла ее внимание, и она с непониманием оглянулась на Рету. Павел заметил, что в глазах Кристины заискрились звездочки мести. Она подошла к дивану и наклонилась над собакой:

— Она что, притворяется обиженной?

— Не могу понять, — ответил Павел, — нос сухой. Может, она заболела?

— От вчерашнего обжорства! — хихикнула Кристина.

— Может, отравилась? — продолжил строить догадки Павел.

Рета, почувствовав, что речь идет о ней, положила голову прямо на пол, раздвинув лапы, и закрыла глаза.

— Да…, — протянула Кристина, — такой я ее еще никогда не видела.

Кристина снова направилась в сторону туалета. А затем Павел услышал, как открывается замок входной двери. Он только успел подумать, для чего это дочке понадобилось в таком виде выходить из квартиры, как раздался пронзительный уличный звонок в дверь. А затем тишина. Через секунду появившаяся Кристина спросила:

— Ну, как? Она тебя укусила?

Павел остолбенел. Он понял, что дочка провела эксперимент с собакой. Слава богу, что тот оказался нерезультативным.

Это подтвердило, что Рета не в духе. Она даже не приподняла голову от пола.

— Плохо дело, — озабоченно произнесла Кристина, — надо вызывать врача.

Павел посмотрел на часы. Время утренней прогулки давно прошло, но выйти с собакой на улицу было необходимо.

— Пойдем гулять, Реточка, — обратился Павел к собаке.

Она тяжело подняла голову, а затем медленно встала, опершись сначала на передние, а затем на задние лапы. Немного пошатываясь, пошла в прихожую.

— Да, беда, — подумал Павел. — Оставили мне собаку на сохранение, так она на следующий день подняться не может!

Он быстро оделся и, не умываясь, вышел с Ретой на улицу. Хорошо, что к лесопарку он повел ее напрямик через газон, иначе бы несдобровать пешеходной дорожке. Рету несло так жидко, что казалось, выводные отверстия ее организма перепутались. Она присаживалась через каждые десять минут, оставляя после себя небольшие желтоватые лужицы.

Придя домой, Павел стал искать в справочнике клинику. Ветеринар приехал быстро. Было странно наблюдать, как безропотно Рета позволяла трогать себя, заглядывать в пасть, ощупывать живот. Под конец даже не возражала против сдачи крови на анализ. Получив кучу рецептов, Павел бросился за лекарствами. Надо было научиться делать уколы, пока ветеринар еще не ушел.

Делать подкожные инъекции оказалось проще. Надо было оттянуть шерсть на лопатке собаки и вогнать туда иглу, постепенно выдавливая лекарство из шприца. Внутримышечные кололись в бедро с размаху. Надо было только рассчитать место для ввода иглы.

При каждом уколе Кристина закрывала глаза, словно готовилась принять на себя боль собаки. Затем открывала, когда опустошенный шприц, звякнув, опускался на фарфоровую тарелку. Его надо было прокипятить для дальнейшего использования.

Вечером на улицу Рета не поднялась. Она с жадностью пила воду, но ничего не ела. Дышала учащенно, а затем словно замирала и закрывала глаза. Через некоторое время снова глубоко вздыхала.

Павел так и остался сидеть на диване, только подложил под голову подушку. Поздно ночью скрипнула дверь детской, и к нему подошла Кристина в ночнушке с растрепанными волосами.

— Папочка, — залепетала она и, обняв отца за шею, положила голову ему на плечо, — ведь Рета не умрет! Правда?

Павел растерялся. Его впервые так назвал ребенок. И в этот момент, полный усталости и тревоги, он понимал, что не имеет права потерять свое новое имя. Со слов ветеринара собака была в очень тяжелом состоянии. Предположительно подхватила чумку. Где и когда — было неизвестно.

Казалось, что с жизнью собаки на карту поставлено что-то очень важное в их с Кристиной судьбе, словно кто-то там наверху давал им еще один шанс. Павел неожиданно понял, что тоненькая нить, на которой держится жизнь этой большой и еще вчера чужой собаки, сейчас соединяет его с дочкой. Что случится, если она оборвется?

Кристина сказала, что вся извертелась, но уснуть так и не смогла. Залезла с ногами на диван и положила голову на колени отцу. Павел прикрыл ее своим одеялом и, казалось, она уснула.

Рета лежала тут же рядом, на заранее положенной Павлом подстилке. Тускло горел торшер, ограничивая желтым световым кругом пространство с замершими тремя живыми существами, связанными воедино одним желанием, одной тоненькой нитью.

Под утро Рета попыталась подняться, но лапы не держали ее и, кое-как освободив подстилку, она сделала большую желтую лужу, которая, расползаясь, захватывала один за другим прямоугольники паркета, придавая им зеленоватый искрящийся оттенок. Рета тихонько поскуливала, точно извинялась за принесенные неудобства.

Проснувшаяся от этих звуков Кристина сходила в туалет за тряпкой и снова забралась под одеяло. Павел промокнул пятно и затем, прополоскав тряпку в ванной комнате, вытер насухо. Скулеж прекратился, и Кристина снова уснула.

Проснулись они, когда уже рассвело. Надо было срочно делать уколы. Большие карие глаза Реты были мутны. Вокруг век скопилось много гноя, который было необходимо счистить, а потом закапать в глаза лекарство. Павел сделал все, как учил врач. После чего, поставив шприцы кипятиться, прилег на диван, прижав к себе дочку, не переставая гладить лежащую внизу Рету. Кристина, видимо, от пережитых волнений снова задремала, что-то бормоча во сне.

Надо было приготовить обед и Павлу пришлось идти на кухню. Открыв холодильник, он достал замороженные пельмени поставил кипятиться воду на плиту. Когда по всей квартире распространился ароматный запах, в дверях появилась дочка. Она уже оделась, но как-то неряшливо — платье перекосилось, волосы были спутаны. Лицо ее было бледным, и Павлу даже не верилось, что еще недавно она, веселясь, издевалась над ним. Он посадил ее на колени, прижав голову к себе, и поцеловал в затылок. Заново застегнул ей сзади платье, сменив перепутанные пуговицы, взяв с трельяжа расческу, привел в порядок ее волосы.

Кушали молча, без аппетита. Оба думали об одном. Беседа не вязалась и сводилась к просьбам подать хлеб или достать из холодильника масло.

В этот день никто не выходил на улицу. Павел предложил дочке почитать книгу, и та согласилась. Рассказы Драгунского в этот раз не казались им смешными. Затем они смотрели телевизор и эффект был такой же. Через каждые несколько часов Павел колол Рете лекарство, давал воду и затем вытирал желтые лужи под извиняющийся скулеж.

Вечером, укладывая дочку спать, Павел увидел, что, закрыв глаза, она моментально забылась сном. Сказалось нервное напряжение. Сам же он боролся с ним до последнего и, сделав оставшиеся инъекции, распластался на диване, обняв правой рукой подушку, а левой Рету.

Неожиданно он проснулся от детского крика. Но не испуганного, а удивительно радостного и раздававшегося со стороны туалета. Это показалось немного странным, но сквозь тугую пелену сна, продолжавшую смежать ему веки, он явственно расслышал повторяющееся:

— Папа, папочка, Рета хочет кушать! Она выздоровела!

Чтобы убедиться в словах дочери, Павел ощупал левой свисающей рукой пол и обнаружил, что собаки нет на месте. После этого реальность наступила быстро. Он только успел перевернуться на диване и чуть приподняться, как в комнату со стороны туалета вбежала Кристина и бросилась прямо на него, снова повалив на диван.

— Посмотри, посмотри, — радостно кричала она, — Рета сторожит свой рубец. Он так воняет! Она хочет кушать!

И, уже вскочив обратно, потянула отца за собой. Привела его в коридор.

По дороге Павел вспомнил, что совсем забыл про рубец, оставленный лежать помытым в ведре, и теперь тот стал вонять еще сильнее. Прямо у порога лежала Рета. Она сильно похудела за эти несколько дней, но глаза ее светились лукавым блеском. Всем своим видом она говорила, что теперь ее лекарство находится за дверью и она готова принимать его через каждые полчаса.

Павел позвонил ветеринару и тот разрешил покормить ее рубцом, но только предварительно отварив.

После еды все пошли гулять. Жизнь налаживалась. Рету словно подменили. Она ни на шаг не отходила от Павла. Идя рядом, заглядывала ему в глаза, словно спрашивая: «правильно ли я себя веду?»

Две недели пролетели незаметно. И Павел с грустью осознал, что общение с дочкой подходит к концу. Все прошедшее время Кристина путалась, то называя Павла «отцом», то снова переходила на «ты» или звала по имени.

Через день приехали Полина с мужем. Их самолет прилетел утром. Неприятный звонок прозвучал пронзительно и нежданно. С тех пор, как уехала мать Кристины с мужем, в квартиру никто не звонил, и они успели позабыть все неприятности, следующие за этим звуком.

Внезапное возвращение застало Павла и дочь на диване за игрой в шашки. В тот момент, когда Кристина как раз собиралась перейти в дамки и нависла над редутом противника, взяв белую фишку в руку, как гром с ясного неба раздалось дребезжание. Рета лежала на полу рядом, отрезая дорогу под стол. Игрокам ничего не оставалось, как просто замереть, повернувшись в ее сторону. Рета вскочила на лапы, оскалившись, подняла шерсть дыбом, приняв охранную стойку. Затем отрывисто рявкнула в сторону прихожей.

Обернувшись к замершим на диване хозяевам, приветливо кивнула головой, словно приглашая их последовать за ней, и устремилась к входной двери. Кристина попыталась воспользоваться открывшимся проходом под стол, но собаки уже не было в комнате и прятаться было не от кого. Тогда она просто пересела на стул.

Павел поспешил к выходу. Он снял с крючка поводок и на всякий случай пристегнул его карабином к ошейнику собаки. Полина вошла первая. Разгоряченная, загорелая.

— Ты моя маленькая, обратилась она к Рете, — соскучилась без нас! Что-то не слышу твоего настоящего лая! Что вы с ней сделали?

Павел стоял, крепко держа поводок, который изо всех сил натягивала Рета.

— Полиночка, ивозьми собачку! — прозвучал голос Ислама, стоящего на площадке с чемоданами, — Так ибудет спокойнее.

Но к тому времени возбуждение собаки прошло, и она уже лизала лицо наклонившейся к ней Полины. В коридор вышла Кристина и бросилась матери на шею.

— Мы такие молодцы, — затараторила она, — ты не представляешь. Мы с папой вылечили Рету и она теперь больше не кусается. Ты знаешь, как мы беспокоились…

В этот миг она обернулась к Павлу, и тот незаметно подал знак, прижав палец к губам, прося ее не рассказывать все сразу.

— С папой? — удивилась Полина, опуская дочку на пол и строго глядя на нее.

— С Павлом, — быстро поправилась Кристина и, посмотрев на отца, опустила взгляд в пол.

Это нежданное слово затмило в сознании Полины остальную информацию, второпях выплеснутую дочкой, и она с недоумением посмотрела на Павла, гадая, что же он такое сделал, раз дочь признала в нем отца.

— Совсем не обязательно было рассказывать это ребенку! — возмущенно произнесла она.

Полина чувствовала, что любые взаимоотношения Павла с Кристиной внесут беспокойство в ее жизнь и совершенно не желала делить дочку со своим первым мужем. Но решила не акцентировать на этом внимание, надеясь, что скоро ребенок все забудет.

— Пашенька, спасибо тебе большое, — сказала она, раздеваясь и вешая свое пальто на вешалку, — мы так с мужем устали пока летели, а еще надо все разобрать по своим местам…

— Любимая, инельзя дорогого гостя отпускат, не напоив чаем и не угостив исластями, — начал было Ислам из-за спины Полины.

Но та, резко обернувшись, прервала его речь своим взглядом, добавив:

— Не надо Пашу задерживать, у него служба. Он и так отпросился у начальства из-за нас. Спасибо тебе, Пашенька!

Павел тут же стал обуваться, а затем накинул куртку. Прижавшись к стене, пропустил Полину с мужем в комнату.

Рета не уходила. Она видела, как Павел начал одеваться и ждала, когда он наденет на нее намордник с поводком, чтобы идти гулять.

— Кристина, попрощайся с Павлом, он уже уходит, — с трудом поднимая на стол принесенный мужем чемодан, сказала Полина.

— Как… Уже? — спросила дочь, недоумевая. — Мы еще не доиграли!

Она посмотрела на мать, затем на Ислама, вносящего второй чемодан, и бросилась в прихожую.

— С тобой доиграет Ислам! — строго сказала Полина.

— Ну, он же не умеет! — возмутилась Кристина, выходя в коридор, и голос ее дрогнул.

— Научится! — отрезала мать, щелкнув замками чемодана.

Рета приподнялась, полагая, что уже пора идти, но замерший в открытых дверях Павел закрыл проход.

Он посмотрел на дочку, и та остановилась рядом с собакой. Неожиданно отвернула от Павла лицо и начала гладить Рету по спине, не находя тех слов, которые секунду назад рвались из нее и вдруг растворились в нахлынувшем откуда-то изнутри урагане эмоций. Пробежали мурашками по шее. Жаром ударили в голову, защипали в веках, и все окружающее помутнело, преломляясь через наполнившие глаза слезы. Она продолжала бессознательно гладить собаку, что-то шепча ей, надеясь, что выкатившиеся из глаз слезы снова вернутся обратно и тогда она сможет поднять лицо к ставшему ей близким человеку. Но, неожиданно испугавшись, что не успеет сказать все, что хочет, невольно забыла обо всем остальном.

— Папочка, ты придешь к нам? — пролепетала она тихо всхлипывая и, не решаясь броситься к нему на шею, держалась правой рукой за густую шерсть Реты, взрывая ее проникающими вглубь пальчиками, скребя подшерсток неровно обкусанными ноготками.

Словно несмышлено выцарапывая из вигоневого одеяльца, в которое она была завернута десять лет назад, что-то важное и такое сейчас необходимое.

— Конечно, доченька, — ответил Павел и почувствовал, как судорога сводит внешние уголки глаз, передавая векам тяжесть и заставляя их сомкнуться, чтобы закрыть проход накопившимся слезам, — конечно, я буду приходить к тебе.

Он сделал шаг вперед, чтобы дочь не смогла увидеть дрожавших в его глазах слез, и обнял ее, прижав к себе детское напряженное тело. Вздрогнул, поняв, почему отец отворачивался к окну, когда заходил разговор о пропавшем Эрике. Ощутил, как дочка прижалась, уткнувшись носом в его живот. Наклонившись, поцеловал ее в затылок.

Подняв голову, заметил, как дернулась занавеска, за которой мелькнули волосы жены.

Все повторялось как много лет назад, но дверь за собой на этот раз он закрыл сам.

 

Глава 8. Блэк

Заселяться в уголовный розыск отделения милиции Павел пришел вместе со щенком. Никто из оперативников не возражал. У каждого был отдельный кабинет для работы, и обустраивался он по усмотрению хозяина.

Собаку Паше подарил Панкевич Сергей, променявший руководство рабочими завода на заботу о наших братьях меньших в лесничестве Ленинградской области. В какой-то момент звери стали ему дороже демократических преобразований в стране, и он подался в глушь, где еще сохранялись потерянные в городе чистоплотность и патриархальность.

— Ты посмотри, какой красавец! — восхищался он, — Лапы, как у ротвейлера, голова бульдожья! Смотри, какой лоб. Это же монстр будет, а не собака. Если бы не мои русские борзые и пара курцхааров, ни за что бы не отдал щенка. Мне его подарил заезжий англичанин. Приезжал на охоту со своей сукой, а она ощенилась здесь. Вот и пришлось пристраивать потомство. Тебе алиментный достался, так что гордись! Кстати, порода так и называется — Гордон. Только не подумай, что это от телеведущего пошло…

Они громко засмеялись, и Павел с удовольствием взял щенка шотландского сеттера.

Ухаживал за ним как за потомственным англичанином, наследником принца Чарльза. Пес словно чувствовал, каких он кровей и всеми силами старался поддерживать этот статус.

С собакой Павел расставался, только следуя на совещание. Девочки из канцелярии, которым он частенько оставлял его, когда уезжал на мероприятия, прозвали щенка черныш. Но Павлу виделось в этом слове нечто дворовое, и он переиначил кличку на английский лад:

— Собаку зовут Блэк! — провозгласил он гордо, памятуя о королевских кровях пса.

В коллективе спорить никто не стал. Все сразу согласились, чувствуя в этом имени что-то импозантное.

Зная свою родословную, Блэк рос умницей. Понимал все с полуслова. Кто-то из недругов доложил начальству о том, что в отделе у оперов появился пес, но все неожиданные проверки руководства оказывались безуспешны. В конце концов, решили, что раз собака соблюдает такую конспиративность, значит, душа у нее оперская, и нечего тратить попусту время — может, когда пригодится.

Никто и догадаться не мог, что, стоило в коридоре раздаться незнакомым уверенным шагам, Блэк залезал в сейф к Павлу, где хранились кипы нераскрытых оперативных дел, передаваемых из поколения в поколение. Молча, сидел там, скрываясь среди опросов свидетелей, фотографий с мест преступлений, планов мероприятий и вылезал только, когда руководители разочарованно покидали отделение.

Количество нераскрытых дел увеличивалось с каждым днем, и скоро пес уже не умещался в ячейку металлического ящика, но это стало и не нужно. Он превратился в полноправного члена коллектива оперов. Нес службу наравне со всеми. Патрулировал улицы, лазил по подвалам, гоняя бомжей, и даже разыскивал потерявшихся детишек.

Однажды Павел ради шутки дал понюхать собаке чужую вещь и затем в другой комнате спрятал ее под подушку. Не прошло и минуты, как Блэк вернулся — спрятанное было у него в зубах. С тех пор его стали брать на обыски.

В тот же год Павел стал лучшим оперативником района, и ему выделили комнату в двухкомнатной коммунальной квартире недалеко от места службы. Новоселье справляли всем отделом. Друзья помогли переехать из общежития.

Соседка по квартире, старушка лет семидесяти, невысокая ростом, с круглым, словно луна, лицом, узнав, что жилец переедет с собакой, сразу возмутилась:

— Никаких собак мне не надо. Ни кошек у меня нет, ни зверьков каких. И собак не надо. Где это видано, чтобы в коммунальной квартире собак держать. Я их с детства боюсь. Пойду в жилконтору, в собес и скажу, чтобы выселили ее.

Но узнав, что Павел работает в милиции, да еще и обслуживает территорию, на которой она проживает, притормозила свой поход по административным органам. Ходила по квартире, недовольно поджав тонкие сморщенные губы, и только сопела носом, думая, чтобы ей предпринять.

— Он добрый, — уговаривал ее Павел, — это пес охотничий. Очень умный и чистоплотный. Вы даже не услышите, как он лает.

— Зачем это нужна такая собака, которая не лает, — продолжала возмущаться соседка, — а если воры какие к нам полезут, мне, что ли, лаять на них? На черта он такой сдался вообще. Корми его и пои зазря. Теперь шерсти не оберешься во всех местах. Только убирай за собакой волосы!

— Я куплю новый пылесос и буду сам убирать места общего пользования, — предложил Павел, — буду запирать его в своей комнате, чтобы он Вас не беспокоил.

— Так, а если кто с улицы ломиться будет, твой пес так и просидит запертый, пока меня грабить будут? — не унималась соседка.

Она запирала дверь в свою комнату на ключ даже когда находилась в квартире. Павел уже не знал, как ее успокоить. Напряженные разговоры о собаке возникали периодически, и он каждый день ждал, когда же к ним в квартиру нагрянет какая-нибудь комиссия. Павел знал, что по закону в коммунальной квартире можно держать собак, если на то есть согласие всех жильцов. Но все уладилось само собой, буквально через месяц…

Павел, как обычно, пришел с работы около девяти вечера и, взяв Блэка, пошел гулять. В темное время на улице прохожих становилось мало, а в парках их практически не бывало — есть, где разгуляться собакам. Но идти до парка Паше не хотелось, надо было успеть приготовить еду. Соседка ложилась рано и утром ворчала, что ей мешали спать. Поэтому прогулка ограничилась часом и проходила между домами на площадках с посадками кустарника и редких деревьев.

Вернувшись домой, он сварил щи. Поев сам и покормив собаку, лег спать в своей комнате, плотно закрыв дверь. Блэк растянулся у окна на матрасе, который Павел прихватил из общежития, выпросив у коменданта.

Неожиданно ночью во время сна он почувствовал, как Блэк своим мокрым носом тычется в руку. Подумав, что тот просится на кровать, отмахнулся от него:

— Иди на место!

Но пес, отойдя к своему матрасу, снова стал трогать руку Павла и тихонько поскуливать.

— Ну, что случилось? — спросил Павел недовольно.

Прерванный сон продолжал накрывать сознание мутной пеленой.

Вставать не хотелось. Он подумал, что у собаки что-то случилось с желудком и надо идти на улицу. Стал медленно одеваться. Но направиться к выходу из квартиры Блэк ему не дал. Уцепившись за штанину, стал тянуть в комнату соседки.

— Ты что? — оторопев спросонья, возмутился Павел, — Давно не слышал ее ругань?

Блэк внимательно смотрел Павлу в глаза и нетерпеливо перебирал лапами.

— Что случилось? — спросил он, наклоняясь к собаке.

Блэк, скуля, стал скрести лапой дверь соседки.

— Прекрати, — возмутился Павел, но в душу начало закрадываться беспокойство.

— Тихо! — пригрозил он Блэку и тот, перестав шуметь, замер.

Павел приблизил ухо к филенке двери и услышал тихое постанывание.

— Антонина Ивановна, — позвал он тихо, — Антонина Ивановна, вы меня слышите? Что-то случилось?

Ему показалось, что стоны за дверью усилились. Тогда он попытался открыть дверь. Она оказалась заперта изнутри. Посмотрел в замочную скважину — ключ был там. На помощь пришел милицейский опыт. Быстро сходив за газетой, он сунул ее под дверь, а затем, найдя шило, поддел бородку ключа и вытолкнул его внутрь комнаты. Тот упал на газету, которую Павел вытянул к себе.

Распахнув дверь, он увидел лежащую на полу около кровати соседку. На ней была белая длинная ночнушка в мелкий красный цветочек. Лежа на животе, держа руки под собой, словно собираясь ползти, она приподнимала голову, силясь что-то сказать.

Павел, присев на корточки, едва расслышал:

— Валидол… Тепло к ногам… Утюги!

Где-то он уже видел это или кто-то ему говорил — Павел вспомнить не мог, и не было времени. В руке соседки он увидел закрытую коробку с таблетками.

Она уронила голову и, захрипев, потеряла сознание.

Павел обхватил ее грузное тело и, выбиваясь из сил, заволок его на кровать. Положил лицом вверх. Достал из коробочки таблетку и сунул ей под язык. Лицо и руки соседки стали белыми с синюшным оттенком. Затем он приподнял валиком ноги, чтобы они оказались выше головы, и побежал в кладовку. Там на полке стояли два старых электрических утюга. В начале переезда Павел не мог понять, зачем они стоят здесь. Теперь стало ясно. Он включил их в розетку и, как только они раскалились, выключил. Прихватив с кухни два полотенца, по дороге сложил их прямоугольниками и приложил к бабкиным ступням, а затем прислонил утюги. Сел рядом, придерживая их за ручки, чтобы не свалились.

— Надо бы вызвать скорую, — подумал он и посмотрел в коридор, где на полочке красовался большой серый телефон. Только теперь он заметил Блэка. Тот лежал на пороге бабкиной комнаты, положив голову на передние лапы, поджав под себя задние. Его карие глаза из-под нависших бровей продолжали извиняться за прерванный сон.

Павел пошел к телефону и набрал «03», продолжая неотрывно глядеть на стоящие утюги. В трубке никак не прекращались длинные гудки, никто не подходил. Неожиданно на звонок ответили. Павел рассказал, что случилось.

— Дайте бабушке что-нибудь сердечное и вызывайте неотложку, — ответил женский голос.

— Почему неотложку, — не понял Павел, — мне нужна скорая.

— На такой возраст скорая уже не выезжает, — сообщил голос, — посмотрите в справочнике…

Павел не дослушал. Он увидел, как один из утюгов наклонился и был готов упасть. Бросил трубку и подбежал к постели. Стал снова закреплять утюг. Но тут зашевелился и второй. Павел посмотрел на лицо соседки. Оно порозовело. Она зачмокала губами и открыла глаза, сквозь выступившие слезы благодарно посмотрела на Павла.

— Спасибо! — прошептала она.

— Да это не мне, это Блэку, — сказал Павел в ответ, — он меня разбудил и притащил к Вашей двери.

Соседка слегка наклонила голову влево, чтобы увидеть проем двери и еле слышно произнесла:

— Блэк!

Тот словно ждал этого. Быстро вскочил, нарушив границу запретной комнаты и, подойдя, уткнулся своим носом в ладонь соседки. Продолжал так стоять, словно передавал ей дополнительную энергию, пока она окончательно не пришла в себя и не заговорила:

— Обычно я успеваю стукнуть чем-нибудь в стену. Там живет моя подруга. Она знает, что делать. Но в этот раз под руку ничего не попалось. Я стукнула пару раз кулаком, а больше и не смогла.

— Спасибо тебе, собачка! — погладила она Блэка по голове.

С тех пор дверь в ее комнату не только не запиралась, но и была всегда распахнута настежь. Блэк гордо входил туда, чувствуя себя полноправным домочадцем.

Пару раз соседка упросила Павла взять ее на прогулку с Блэком и там не стеснялась кидать ему палку или бить ногой по мячу, который пес приносил в зубах и клал рядом с ней.

 

Глава 9. Служа закону — служу народу!

С этой поры, когда на службе предстояла бумажная волокита или дежурство на заявках, Павел спокойно мог после утренней прогулки оставлять Блэка дома соседке. Так было и в этот раз.

Очередное утро начиналось как обычно. Оперсостав выехал на стрельбы в Приветнинское. Остались только начальник уголовного розыска и Павел. В соответствии с месячным графиком дежурств он сидел на заявках. За большим прозрачным окном начиналось лето, пели птицы, с проводов очередной белой ночи возвращались влюбленные. Напротив стола, прислонившись к стенке сутулой спиной, на стуле с отломанной спинкой сидел расстроенный пожилой мужчина пенсионного возраста. Он чем-то напоминал Павлу артиста Папанова. И от этого сходства обстоятельства, приведшие мужчину сюда, казались шуточными и совсем ничтожными.

Основная трудность общения с посетителями состояла в состыковке противоречий. Исполняя свой служебный долг и собственное пожелание, Павел хотел помочь гражданину. Но совершенно непонятным образом требования, выдвигаемые руководством отела, заставляли сотрудников игнорировать жалобы посетителей и стремиться только к повышению процента раскрываемости преступлений. В связи с этим, нужно было заранее определить, каков будет результат работы, исходя из предполагаемых материальных, физических и временных затрат на оказание помощи.

Если в самом заявлении потерпевшего не указывалось лицо, причинившее ущерб или нанесшее телесные повреждения, то материал считался неперспективным, и дать ему перерасти в глухое уголовное дело считалось у начальства грубейшим нарушением дисциплины.

На что только не шли сотрудники, разрываясь между пожеланиями граждан и начальства. Как только не изворачивались. Была разработана целая система уловок, передаваемая опытными операми молодым. И все из-за выдуманного когда-то социалистического соревнования, превратившего страну в единый спортивный лагерь, имитирующий движение вперед.

… От мужчины пахло средством от моли. По всему было видно, что жены у него не было, и мятый от продолжительного висения на вешалке в шкафу черный костюм он надевал только по большим праздникам. На этот раз достал его из шкафа, собираясь на ответственную встречу с оперуполномоченным уголовного розыска отделения милиции. В его подготовке к встрече чувствовалась наивная торжественность официального обращения к лицу, представляющему государство и осуществляющего защиту интересов населения.

Два часа по совету сотрудников дежурной части он в спортивном костюме бегал по дворам, разыскивая свою автомашину, оставленную на ночь под окном. Милицейские газики стояли второй день на приколе по причине отсутствия бензина, и водители перестали работать круглосуточно, приходя только днем, чтобы навести порядок в салоне и под капотом своих металлических коней.

Мучавшая в светлые питерские ночи бессонница могла помочь мужчине спасти его собственность, но подняла с постели слишком поздно, о чем он сейчас жутко жалел.

— Так, давайте запишем приметы Вашей автомашины, чтобы объявить ее в розыск, — привычно грустно расспрашивал его Павел.

И грусть эта была не от усталости или боязни большого объема работы, а оттого, что он лгал прямо в лицо мужчине. Не открыто — завуалировано! Профессионально, как учили, и не собирался поступать иначе. Потому что именно эту ложь ждал от него начальник отдела, начальник управления, начальник ГУВД и сам министр МВД. Ее маленькие ручейки стекались со всей страны, превращаясь в полноводную правительственную ложь, звучащую с трибун, со страниц газет, из динамиков приемников и с экранов телевизоров. И в этом накрывшем страну половодье тонули любые зачатки здравого смысла.

Павел знал, что после ухода мужчины он перевернет все изложенные сведения с ног на голову и сделает те выводы, которые нужны начальству. Получит очередное устное поощрение и будет слушать следующего посетителя.

Мужчина натужно вспоминал все царапины и вмятины на корпусе своего «москвича». Павел расспрашивал его дальше, записывая в объяснении о плохо работающих замках, трещинах на стекле и отколотых кусочках фар.

Потерпевший сидел напротив и контролировал все, что Павел записывал в протокол, вспоминая все новые и новые подробности многолетней эксплуатации своего надежного друга. Как в первый день появления машины во дворе кто-то с верхнего этажа из зависти бросил вниз чернильницу. По счастливой случайности она вскользь ударила по стеклу, оставив небольшую царапину, и лишь помяла крышку воздухозаборника на капоте. Фиолетовые чернила, плеснув несколько капель на кузов, разлились по асфальту.

Он вспомнил, как давал задний ход, выруливая на шоссе с дачи, чтобы везти в больницу свою потерявшую сознание жену, и погнул бампер о металлический столбик соседского забора. В тот раз врачи ее спасли, но через месяц ситуация повторилась, и она умерла. Мужчина продолжал говорить, уже не глядя в записи Павла, и казалось, что перед ним проходила вся его долгая жизнь, в которую он все больше углублялся, словно исповедовался перед молодым опером.

Он рассказывал, как старший сын, однажды изрядно выпив, опустил свой огромный кулак рабочего на крышу машины, обвиняя отца в жадности и скупердяйстве. Вспоминая о том, что всю жизнь тот копил деньги на эту консервную банку и совершенно не занимался своими детьми — не водил их в музыкальную школу или в шахматную секцию. И теперь его сыну приходится вкалывать на заводе, а дочке ждать своего мужа вора-рецидивиста из тюрьмы.

Потерпевший дотошно читал протокол, расписываясь внизу. После общения со своими знакомыми он наивно полагал, что в милиции стараются ничего не писать и вообще избавляться от посетителей. Но уж если напишут — то непременно будут работать. Совершенно не догадывался, что пословица «что написано пером — не вырубишь топором» абсолютно не имеет отношения к правоохранительным органам.

Напоследок Павел спросил, не спускало ли у машины какое колесо и, получив утвердительный ответ, сразу отразил это в протоколе.

Наконец мужчина закончил и, поблагодарив Павла непонятно за что, вышел из кабинета. Быть может, он подумал, что обещания о принятии активных мер по розыску его машины непременно приведут к положительному результату.

Уже принимая заявление о пропаже автомашины, Павел понимал, что искать ее не будут и надо просто обосновать, почему. Только вчера начальника отдела Владимира Константиновича вызывали на совещание, откуда он приехал красный, как рак, запретив направлять материалы на возбуждение глухарей.

— Иначе наш район окажется на последнем месте, и тогда всем будет каюк, — напутствовал он своих подчиненных.

Мысленно провожая заявителя до двери, Павел уже выносил постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, ссылаясь на то, что машина выглядела бесхозно: поцарапанной, ржавой, побитой, с разбитым стеклом и фарой, спущенными колесами. Для подкрепления указанной позиции он планировал попросить участкового написать справку о том, что тот видел данную машину разукомплектованной, стоящей во дворе без регистрационных знаков. Отказа не будет, ведь в следующий раз сам участковый что-то попросит у Павла.

Исходя из этого, Москвич вполне могли эвакуировать и сдать в металлолом. На основании чего Павел выносил резолюцию об отсутствии состава преступления в действиях неизвестных лиц, после чего направлял материал в прокуратуру на утверждение. Даже если прокуратура на первый раз не утверждала такое постановление, можно было продлить срок проверки, разослать формальные запросы и ждать ответы. После чего снова направить на утверждение. Кроме хозяина машины людей, заинтересованных в ее розыске, нет. А пока суть да дело, Москвич найдется где-нибудь брошенным. Скорее всего — убитым хорошо погулявшими в белые ночи молодыми людьми, решившими покатать своих девушек по Ленинграду. И Павел будет принимать благодарности потерпевшего, передавая ему груду искореженного металла. Быть может, заявитель даже за бутылкой сбегает. Будет представлять, как милиция в результате долгих и активных поисков обнаружила угонщика и преследовала его, выбиваясь из сил, дабы вернуть угнанную машину ему, простому гражданину, маленькому человечку, жителю огромной всесильной державы, провозгласившей заботу о гражданах первоосновой своего существования.

Вообразив, как все хорошо получится и вспомнив унылый вид пожилого заявителя, Павел решил, что надо будет все же объехать соседние территории и поискать машину в отстойниках. Но это будет после, когда выдадут бензин.

Выпуская мужчину в коридор, Павел обратил внимание на скопившуюся очередь. Люди прибывали, и четырехместная лавка была не в силах вместить весь народ.

Следующей зашла пожилая женщина. Ее заплаканный вид не давал повода сомневаться в приключившихся с ней неприятностях. В руке она держала черную кожаную сумку, повторяя:

— Ах, негодяи, чтоб им пусто было! Все денежки забрали вместе с кошельком. Ладно, хоть бы документы оставили. Нет же!

Она пояснила, что ехала в автобусе и, выйдя на остановке, обнаружила, что сумочка открыта.

— Пиши, сынок, — обратилась она к Павлу, пододвигаясь со стулом к письменному столу, — все, до единого рублика, паспорт, пенсионный, талончики на продукты. Проходимцы, даже карточку жителя Ленинграда украли. Говорят, она не восстанавливается!

— Все восстановят, уважаемая, и воров постараемся найти. В каком районе обнаружили пропажу?

— Да я же говорю, вышла у поликлиники за мостом. Зашла в гардероб, стала раздеваться. Глядь, а молния-то на сумке открыта. А я хорошо помню, что закрывала ее. Полезла вглубь, а там кошелька и нет с документами. Вот так, милок.

Павел уже прикинул, что поликлиника за мостом относится к другому отделению милиции. И с удовольствием представил, как будет писать сопроводительное письмо, направляя заявление по территориальности в другой конец города….

Следующей по очереди была девушка лет двадцати пяти в легком платье и высоких коричневых сапогах. Она обнимала себя руками, дрожа от холода. Всклокоченные волосы, размазанная по щекам помада и расплывшиеся под глазами тени не позволяли увидеть на лице признаков целомудрия. Она уже не плакала и была возмущена тем, что милиция не выехала на ее вызов по телефону, как показывали в кино, а предложила придти своим ходом и сообщить обо всем лично.

Зайдя в кабинет к Павлу и сев на стул, она разрыдалась. Звали ее Людмилой.

— Это бог меня наказывает, — твердила она сквозь слезы, — с мужем вчера поругалась и поехала, куда глаза глядят. Заехала на конечную остановку, а там парни-добряки пригласили к себе. Сказали, что комнату сдадут в рассрочку. Ну, я им денег дала, чтобы в магазин сбегали. Выпила с ними с горя, а потом началось. По женской части-то от меня не убудет, вот только вещи все мои забрали и колечко обручальное, да утром выгнали чуть свет…

Периодически она прерывала свою речь всхлипываниями и готовилась снова плакать, но Павел задавал ей очередной вопрос и она, казалось, отвлекалась, вспоминая произошедшее, как случившееся не с ней.

— На любой отвлеченный вопрос типа зачем пошла с неизвестными или зачем убежала из дому, она начинала натужно завывать, обзывая себя дурой и причитая о том, как бы ей вернуться к любимому и вымолить у него прощение.

Было в ее раскаянии нечто такое, что глубоко тронуло Павла. Захотелось помочь не на словах. Он понимал, что возбудить уголовное дело в отношении пригласивших ее мужчин вряд ли сможет. Если они окажутся опытными ворами, то скажут, что сама все потеряла, напившись, а теперь валит на них. Ищи тогда ветра в поле.

Но попытка не пытка, и Павел послал участкового и двух постовых с Людмилой искать адрес, где она всю ночь развлекалась.

В коридоре за дверью народу не оказалось — кто не дождался, а кого пригласили к себе участковые. Павел решил оформить документы по материалам, срок которых был уже на исходе: изнасилование продавщицы из комиссионки, кража немецкого фарфора из ресторана…

В этот момент дверь распахнулась и в комнату с громким хохотом вошел Горбатенко — начальник криминальной милиции района. Высоченный мужчина с косой саженью в плечах и командным голосом.

— Ха-ха, не успели предупредить! Сейчас посмотрим, чем вы здесь занимаетесь! Испугался? Показывай свои вещдоки! Что ты насобирал интересного.

Кабинет Павла, как и всех оперов, всегда был забит разнообразными предметами, изъятыми с мест преступления: топорами, ножами, сковородками и перепиленными замками. Всякой другой ерундой, которую следователи не желали брать к себе и оставляли под расписку на хранение у оперов. В случае необходимости приезжали и забирали.

Кроме этого, в результате проводимых мероприятий в кабинете оказывались вещи, изъятые у воров и грабителей, по которым те отказывались давать показания, или не помнили, где взяли. Это были магнитолы и фонари, кофеварки и картины. В общем, все то, что могло ранее находиться в пользовании порядочных граждан, а теперь пылилось в кабинете опера. Иногда попадались и более ценные вещи.

На данный момент в сейфе стояло старинное охотничье ружье и несколько патронов к нему, изъятые в результате обыска квартиры убийцы. В углу за дверью возвышалась стопка из четырех новеньких жигулевских покрышек, найденных на чердаке дома. Два дня засады толку не дали. Возможно, вор заметил пост и не пришел. Резину пришлось забрать, и теперь она хранилась у Павла, ожидая заявление от потерпевшего, у которого они были похищены.

Начальник, обведя взглядом весь хранящийся арсенал, приказал открыть сейф. Глаза его загорелись, как только свет выхватил из темноты резной приклад двустволки.

— Вот это да, — восторженно обрадовался он, — наверное, Зауэр! Такого у меня еще нет. Прошлый век!

Павел хладнокровно отнесся к восторгу начальника. Все вещи, хранящиеся в кабинете, были не его и поэтому какого-либо отношения к ним он не испытывал.

Начальник взял ружье в руки. Сдвинув фиксатор, переломил его пополам, посмотрел внутрь стволов.

— Откуда такое богатство? — произнес он завистливо.

— Убийца дома хранил, — доложил Павел безразлично, — изъяли вместе с другими вещами.

— Что, из этого ружья замочил? — разочарованно спросил полковник.

— Да нет, зарезал ножом. Нож на экспертизе.

Полковник повеселел. Подмигнув Павлу, он несколько раз взвел курок и нажал на спусковой крючок. Прозвучали резкие щелчки.

Преступника-то расколол? — грозно спросил он, насупив свои нависшие на глаза брови.

— Да он и не скрывался, — ответил Павел, — обычная бытовуха. Сам милицию вызвал и признался.

— Откуда ж у него ружье такое? — заинтересованно спросил полковник, — По делу-то проходит?

— Отдельный акт составлен, разрешения на него нет.

— Ну и хорошо, — обрадовался начальник, — составь акт об его уничтожении, я тебе подпишу.

— На основании чего? — недоуменно спросил Павел, огорошенный приказом начальника.

— Напиши, что бесхозное, гражданскому обороту не подлежит, — полковник подмигнул Павлу, — а я потом распишусь.

Он направился к выходу.

— Может расписку оставите, товарищ полковник, а то ведь мой начальник спросит, — жалобно залепетал Павел.

— Какую расписку, ты что, очумел? Полковнику не доверяешь? Приказы не выполняешь?

Павел от неожиданного наезда вытянулся по стойке смирно.

Выходя из кабинета и прикрывая за собой дверь, начальник едва слышно произнес:

— Получишь в этом месяце премию за хорошую работу, понял?

Павел расслышал, что тот сказал, но тут же с ужасом увидел, как из-за двери выглянула черная круглая башня жигулевских колес.

— А это откуда? — изумился полковник, возвращаясь.

В этот момент дверь открылась, и на пороге очутился старший оперуполномоченный Петров. Он мгновенно перехватил взгляд полковника и, увидев в руках того ружье, понял, в чем дело.

— Колеса рваные, товарищ полковник. Проходят по материалу. Пропороли сразу четыре колеса одному начинающему бизнесмену. Умышленное причинение вреда.

— А-а, порванные, ну так бы и сказали, — разочарованно произнес Горбатенко.

Он подозрительно посмотрел на Петрова. Но тот сделал вид, что собирается показать порез, снял верхнее колесо и, положив на пол, стал давить внутренний корд.

— Ну ладно, — примирительно согласился полковник, — только смотрите глухаря не подвесьте, а то я вам эти колеса в задницу запихаю. Ха-ха. И помните наш девиз «Служа закону — служу народу»! Ха-ха!

Он снова развеселился и под собственный смех вышел из кабинета.

— Товарищ майор, они же целые были! — недоуменно начал Павел, глядя на новый протектор лежащего колеса.

— Ты что, хочешь их отдать? — в свою очередь спросил Петров. — У наших рабочих машин колеса лысые, неизвестно когда выдадут, а ты государственное имущество разбазариваешь!

— Это же товарищ полковник, — начал оправдываться Павел.

Но Петров так посмотрел на него, что он замолк.

— У тебя в коридоре девушка по изнасилованию сидит, так я ее возьму. Покажу альбомы с фотографиями и наколками — вдруг кого узнает!

— Понял, товарищ майор.

Через некоторое время пришла Людмила с сотрудниками милиции. Они привели с собой двух известных всему району братьев воров-рецидивистов.

— Был еще третий, — сказал участковый, — но куда-то делся, мы его не дождались. Вот, нашли у них в шкафу!

Он показал на Людмилу.

Павел сначала не понял, почему ее нашли в шкафу, но затем увидел, что девушка преобразилась. У нее на голове оказалась велюровая шапочка с вуалькой, а сама она была одета в кожаное пальто. Волосы были аккуратно расчесаны и ровными волнами спадали на воротник. На плече висела маленькая сумочка на цепочке, напоминающая ридикюль.

«И когда успела? — подумал Павел. — Наверное, ей достаточно для наведения макияжа десяти минут»!

Людмила улыбалась. От прошлой грусти не осталось и следа.

Павел снова пригласил ее в кабинет, а задержанных приказал сдать в дежурную часть. Братья-воры были небольшого роста, на вид лет по сорок, худощавые и очень похожи друг на друга.

— Наверное, близнецы, — подумал Павел.

В кабинете он почувствовал, что Людмила хочет ему что-то сказать, но никак не получается. Ерзает на стуле, теребит пальцем подол пальто, но сдерживает себя.

— Что-то не так? — спросил ее Павел.

Она словно ждала этого вопроса и, немного приподнявшись от стула, приблизилась к письменному столу. Взялась правой рукой за его край.

— Я, конечна, Вам очень благодарна, — защебетала она, — но, понимаете, не могу я появиться домой без обручального кольца. Муж не поймет. Я ему расскажу, что переночевала у подружки или дальней родственницы. Но как быть с кольцом?

— А что, в доме его не оказалось? — спросил Павел.

— Нет, — грустно ответила она и снова села на свой стул, зажав сумочку в руках.

— Да уж, дела! — сказал Павел, — Ну ладно, иди, посиди в коридоре, а я поговорю с задержанными.

Выпустив Людмилу за дверь, Павел сходил в дежурную часть и привел к себе одного из братьев.

— Чего ты, начальник, за эту суку вписываешься? — начал тот, как только сел напротив, — Пьянь поганая! Шкура она продажная. От мужа сбежала, решила покутить с незнакомыми кобелями. Гнать таких надо взашей…

— Кольцо где? — прервал его тираду Павел.

— Кольцо? — недоуменно спросил тот и после паузы продолжил: — А, кольцо! У Сашки Хромого. Водки не хватило, так она сама его с пальца сняла и отдала, чтобы бухалова принесли. Веселиться желала!

Павел понял, что медлить нельзя и решил не уточнять детали.

— Надо кольцо вернуть!

— Как вернуть, командир? — возмутился вор, — мы за него три литра водяры взяли, да еще закусон. Что барыга-то о честных ворах подумает, если я к нему с возвраткой приду?

Откровенное возмущение и обида, звучавшие в голосе вора, смахивали на правду. Но Павел уже не первый раз сталкивался с этой артистической братией и знал, на что они способны.

— Значит так, — твердо сказал он, — кольца не будет, повесим на вас грабеж. Вещи в квартире изъяли как доказательство. Сейчас оформим все протоколом выемки, проведем опознание вас, и как миленькие в камеру! Небось, не забыли, как это делается?

— Блин, что ты лепишь, начальник? — возмущению вора не было предела. — Я же тебе говорю, что она сама мне отдала. А что вещички ее у нас остались, так она же дурная! Как напилась — устроила нам дебош. Обзываться стала. С башкой у нее не в порядке. Отперла замок и ушла. Ну, мы с братаном спать завалились, а утром опохмелиться пошли пивка попить. Возвращаемся, а в подъезде фуражки стоят. Хватают нас и домой волокут. Одежда ее как в шкафу висела, так и осталась. Если б на гоп-стоп взять ее хотели, зачем домой вести? Сам посуди, начальник! Мы уж как лет пять откинулись, за нами косяков нет!

— Кольцо надо вернуть! — снова твердо повторил Павел. — Или тебя в камеру, а говорить буду с братом!

— Брат не при делах! Он дома сидел с этой дурой. Дай мне с ним поговорить!

Павел почувствовал по голосу, что вор близок к тому, чтобы согласиться и, взяв его с собой, направился в дежурную часть, где в комнате задержанных сидел второй. Там он разрешил братьям поговорить через решетку. Подойдя, через пару минут спросил:

— Ну, как решили?

— Ну а что делать? — ответил один из них, — вы же, ментяры, свое дело знаете! Посодите!

— Посодим! — в тон ему ответил Павел.

— Придется деньги искать и кольцо выкупать, — согласился второй брат, — кольцо принесем, отпустишь? Дай слово!

— Даю слово, — сказал Павел, — а пока один из вас в качестве залога посидит здесь.

— Ладно, пошел я, — сказал вор, спустившийся с Павлом.

— Выпустите его, — попросил Павел постового, охраняющего дежурную часть.

Поднявшись на второй этаж и зайдя в коридор, Павел напоролся на спешащего ему на встречу Петрова.

— Давай быстрее, — скомандовал тот, — девчонка узнала на фотке Сашку Трунова. Он уже сидел по малолетке за групповое изнасилование. Машины нет, поедем так.

Быстрым шагом они вышли из отделения и направились к трамвайной остановке.

По дороге Петров рассказал, что Трунов изнасиловал девушку в машине, когда взялся подвезти ее до дома. Завез в парк Терешковой и там, угрожая ножом, сделал свое черное дело. Девушка направлена в прокуратуру для дачи показаний и в поликлинику на мазки.

Машина Трунова стояла под адресом. Они вошли в подъезд и поднялись на этаж. Дверь открыла его мать — маленькая толстая цыганка с морщинистым лицом и крупной бородавкой у правой ноздри. Под левым глазом у нее красовался свежий синяк. Молча оглядев с головы до ног непрошенных гостей, она громко шмыгнула носом, словно вобрала в себя запах идущий от пришедших мужчин, и недовольно крикнула вглубь квартиры:

— Сашка, иди сюда! За тобой менты пришли. Снова что-то натворил?

Трунов мгновенно появился в коридоре и, зыркнув исподлобья на мать, кинул:

— Дура, зачем ты им дверь открыла?

Был он невысокого роста, худощав, с черной вихрастой головой. Цветастая рубашка складками спадала вниз, где на поясе пропадала под резинкой спортивных штанов.

— Что надо? — спросил он. — Я свое по малолетке отсидел.

— Разговор есть, — нашелся Петров, — поехали, посудачим.

— Нечего мне с вами судачить, — ответил он, — у меня с ментами общих дел нет!

— Заберите его! — встряла в разговор женщина. — Заберите! Пусть он расскажет, как мать родную зуботычиной угощал вчера…

Она не успела договорить. Трунов развернулся и, подняв левую руку, замахнулся на женщину ладонью с растопыренными пальцами, словно собираясь оттолкнуть ее лицо.

— Смойся, тварь! — прошипел он.

Петров успел схватить Трунова за кисть и развернул к себе.

— Поехали! — сказал он твердо.

Мгновенно оценив обстановку, Сашка стал собираться. Накинул черную куртку и затянул на ногах кроссовки.

Втроем они вышли на улицу. Правой рукой Петров крепко ухватил Сашку за левое предплечье. Павел шел справа, косясь на задержанного, готовый в любой момент броситься за ним в погоню.

— Дернешься, наденем наручники, — предупредил он.

Народу в трамвае было много. Петров с Труновым зашли в заднюю дверь. Павел проследовал за ними. На следующей остановке в салон зашел мужчина контролер и стал проверять билеты. Постепенно он протиснулся к Трунову и спросил у него билет.

— Вот, у него! — ответил Сашка, показывая пальцем на Петрова.

Петров на миг отпустил его и полез правой рукой в потайной карман за удостоверением. В этот момент Трунов резко опустился вниз и, нагнувшись, рванулся вперед по салону. Петров, не успев достать документ, попытался сделать несколько шагов, преследуя беглеца, но был схвачен за плечо контролером. Удостоверение выпало у него из руки и повисло на цепочке, застряв между телами пассажиров.

— Милиция! — закричал в лицо контролеру Петров и сделал новую попытку протиснуться вперед.

В этот момент, продвигаясь к двери, Трунов что есть мочи закричал:

— Бандиты, граждане, бандиты в салоне! Остановите их! Задержите их!

— Милиция! Так же громко закричал Павел, раскрыв удостоверение и показывая его в разные стороны возмущенным гражданам. Он оттолкнул в сторону контролера, продолжавшего преграждать путь Петрову, и нырнул вперед, протискиваясь в шумящей толпе. Трунов был уже у передней двери.

«Только бы трамвай не остановился, — думал Павел, — только бы не остановился…»

Трамвай остановился. Он видел, как Трунов спустился на площадку и прижал к металлическим створкам руки, чтобы сразу раздвинуть двери, как только те начнут открываться. Но двери оставались на месте, и никто не мог понять, почему. Под возмущение граждан Павел продолжал прорываться в начало вагона и только когда добрался до кабины вагоновожатого, увидел сидящую в ней девушку, внимательно смотрящую на него через зеркало заднего вида.

— Вы действительно милиционер? — спросила она, держа пальчиками рычажок открытия дверей. Ее еще по-детски наивное личико, обрамленное золотистыми кудряшками, недоверчиво глядело на Павла.

— Конечно, конечно, — запыхавшись, произнес он, поднося одной рукой к ее лицу удостоверение, а другой хватая Трунова за шиворот, — спасибо Вам большое.

Двери открылись.

— Еще встретимся, падла! — оборачиваясь к девушке, выкрикнул Трунов.

— Пасть закрой! — дернул его за воротник Павел и стал выводить из трамвая.

— Гаденыш! — злился Петров, выходя следом. — Фильмов насмотрелся? Кофелек, кофелек?

Павел почувствовал, как из сердца его ушла тревога. Радость одержанной победы наполнила тело легкостью, сделала его упругим и сильным, готовым к любым испытаниям и трудностям. Петров снова ухватил Сашку за предплечье, и они направились в отделение.

По дороге все трое молчали. Каждый сосредоточенно думал о том, что ему сейчас предстоит. Казалось, что в этом напряженном безмолвии борются две ненависти, беспощадно, изо всех сил, нанося друг другу смертельные раны, кувыркаясь и изворачиваясь. Бьются до последнего конца, потому что вместе они существовать не могут, и кто-то должен обязательно победить.

Задержанного сдали в дежурную часть.

В отделении милиции их уже ждал Сергей Сторублевцев — следователь районной прокуратуры. Высокого роста, упитанный, с усиками-стрелочками и редкой светлой бороденкой. Он походил на состарившегося Атоса из романа Дюма. Сидел в комнате для допросов, беседуя с потерпевшей.

— Ольга, — обращался он к заплаканной девушке, — почему Вы не сказали, что преступник пользовался презервативом?

— Меня никто об этом не спрашивал, — сквозь слезы отвечала она, держа в руках намокший клетчатый платочек, с которого уже начинало капать на пол.

Петров предложил подняться к нему в кабинет и все проследовали туда. Расселись на стульях.

— Ну, а как мы должны доказывать, что он Вас изнасиловал? — разражено спрашивал следователь, — Побоев на Вас нет, ран тоже, одежда не порвана, сперму он выбросил, свидетелей нет. Машину его не запомнили. Может, Вы добровольно решили заняться с ним сексом, а затем обиделись? Может, денег не дал? А нож-то вообще был, или приснился?

Ответом ему прозвучали глухие рыдания девушки в носовой платок, сквозь который она, икая, всхлипывала:

— Был нож, рукоятка костяная, на конце череп…

Петров обнял ее за плечи:

— Не реви, сейчас мы переговорим и что-нибудь придумаем. Иди, посиди в коридорчике. И не плачь, а то придется ведро тебе принести, чтобы отдел не затопила. А лучше езжай домой, чтобы тебе здесь не сидеть. Запиши мне свой телефон. Я в случае необходимости позвоню. Ольга достала из сумочки ручку с блокнотом и, вырвав из него страничку, записала свой домашний номер. После чего, не торопясь, направилась к выходу.

Павел вывел Ольгу в коридор и через минуту вернулся.

— Он же ей ножом угрожал, — говорил Петров, — какие могут быть синяки?

— Похищенные у нее сережки с колечками нашли? Нож изъяли? — спросил следователь. — Вот то-то же!

— Изымем, — поддержал начальника Павел, — дайте санкцию на обыск — найдем!

— Санкцию дает прокурор, — надменно произнес он, — а как я к нему без возбужденного уголовного дела пойду?

— Ну, так возбуди, — недовольно сказал Петров, — на то ты и следователь.

— Вам только возбуди, вы и искать никого не будете, все на нас свалите! — раздраженно произнес Сторублевцев.

— Никого искать не надо! — возмутился Павел, — насильник в клетке сидит. Надо только допросить его и произвести опознание.

— Давайте его сюда, — согласился следователь, — только не трогайте по дороге! Знаю я эти ваши ментовские фокусы.

Трунов вел себя нагло. Узнав, что перед ним следователь прокуратуры, он стал подробнейшим образом рассказывать, как снял на трассе проститутку и занялся сексом прямо в машине. Заплатил, как положено, но она потребовала еще. Тогда он выгнал ее из машины, а она грозила обратиться в милицию.

— Ну, вот видите, — обратился следователь к милиционерам, — как я вам и говорил. Опознание не поможет. Ищите другие доказательства. А пока адью!

Он собрал со стола листки протоколов, сложил их в портфель и вышел из кабинета.

«Видимо, Атосы переродились», — подумал про себя Павел.

Трунов улыбался. Его цыганская физиономия светилась.

— Надругался, так зачем сережки с девчонки снял? Может, она бы и не заявила на тебя! — решил схитрить Павел.

— Какие сережки? — наигранно переспросил Трунов.

— Нож где? — наклонился над ним Петров.

— Какой нож, начальник?

— С костяной ручкой!

— С черепом на конце? — уточнил Сашка. — Так я его потерял уже давно!

— Гнида! — возмутился Петров и ухватил правой рукой шею Трунова. Сжал ее, но тут же отдернул руку и левой нанес ему удар под ребра.

Трунов ойкнул и, пригнувшись, схватился за бок. Через силу улыбаясь, повернул свое лицо вверх:

— Негоже так, товарищи опера! Что вам прокурор сказал — надо доказательства искать!

Петров схватил его за шиворот и поднял со стула. Потащил в дежурную часть и швырнул в комнату задержанных.

— Не сдержался! — вернувшись, стал оправдываться он. — Не надо было за шею — пальцы останутся. Прокуратура лютует, у них тоже свои показатели. Если пожалуется, могут и закрыть для галочки. Есть идея! Помнишь, как он с матерью общался — может, она захочет на время избавиться от сына-садиста.

Через полчаса они уже сидели в квартире Трунова и разговаривали с матерью. Хотя она и была очень зла на Александра, но общалась неохотно. Про нож ничего не знала и золота никакого не видела. Уходя, они оставили свои координаты, чтобы она звонила в случае чего.

Оперативники вышли на улицу и увидели невдалеке Труновскую машину. Окна его квартиры выходили на противоположную сторону, и мать Сашки видеть их не могла.

Павел незаметно стукнул машину ногой по колесу. Сигнализации не было. Двери оказались крепко заперты. Петров поднял обломок кирпича и, осмотревшись вокруг, разбил заднюю форточку салона. Просунув руку, открыл дверь. Вместе они начали обыскивать каждый сантиметр.

— Что вы там лазаете в чужой машине? — кричала с балкона третьего этажа толстая бабка, — сейчас милицию вызову!

— Мы и есть милиция! — закричал ей в ответ Петров. — Кто-то форточку разбил в машине, вы не видели? Давно смотрите в окно? Как Ваша фамилия? Скажите номер квартиры, мы к Вам сейчас поднимемся…

— Не надо мне никаких милиционеров, — забурчала бабка, закрывая балкон, — еще не хватало ко мне всяким приходить…

Ни золота, ни ножа, ни использованного презерватива в машине они не нашли.

Трунов продолжал сидеть в обезьяннике. Боль прошла, и он снова улыбался, видя недовольные лица оперов.

— Бери его к себе, — сказал Петров Павлу, — и все, что он скажет, фиксируй на объяснение.

— Ладно, начальник, — заходя в кабинет, произнес Сашка, — дай сигаретку закурить! Ты вроде недавно здесь работаешь, вижу молодой еще, не оперившийся. К другим у меня веры нет. Если все скажу, отпустишь?

Павел недоумевал. Он внимательно посмотрел на задержанного, увидев в глазах того насмешку. На мгновенье подумал, что здесь какой-то подвох:

— Как же я тебя отпущу, если ты девушку изнасиловал? Могу только ходатайствовать о смягчении наказания за чистосердечное признание.

— Нужно мне ваше смягчение, — отмахнулся Трунов, усмехнувшись, — чистосердечное признание смягчает наказание, но увеличивает срок! Пиши, начальник!

Он закурил протянутую Павлом сигарету. Сам Павел не курил, но всегда держал в столе пачку для наведения контакта с собеседником. Достав чистый листок бумаги, стал записывать.

Покуривая, Трунов рассказал, как взялся подвезти незнакомую девушку. В процессе общения у него возникло желание вступить с ней в сексуальные отношения, но поскольку девушка не соглашалась, ему пришлось достать нож. После чего он снял с нее цепочку, браслетик и два кольца с перстнем. Увлекшись рассказом, он описал похищенные вещи, затем перешел к нижнему белью девушки, рассказал про родинку в интимном месте, сообщил, что особенно ему понравился брелок на одной из цепочек. Умолк, как только открылась дверь кабинета.

Зашел Петров и кивнул головой на задержанного.

— Ну, как он?

— Все рассказал, товарищ майор, — недоумевая, произнес Павел.

— Как все? — не понял тот и, подойдя к столу, принялся читать записанное объяснение.

— Все сходится, — подтвердил Петров, — именно так и было и приметы похищенного совпадают, — подписывай!

— Чего подписывать-то, начальничек? — искренне удивился Сашка, словно его только что сюда привели.

— То, что наговорил! — повысил голос Петров.

— Да я ж ему ничего не говорил! — наивно возмутился Сашка. — Это твой оперок сам насочинял, а теперь мне приписывает!

Павла словно вынесло из-за стола. Он потряс бумагой перед сидящим Сашкой.

— Ты же только что мне все это рассказал! Давай расписывайся!

— Не буду я расписываться за ваши сочинения!

И тут, глядя на растерянное лицо Павла и возмущенное лицо его начальника, Трунов расхохотался:

— А вы свое сочинение тому следаку из прокуратуры отнесите, пусть он почитает ваши писульки. Как думаете, арестует меня? А я еще напишу, что били меня, заставляли ее подписать….

Он открыл рот, чтобы снова расхохотаться, но в этот момент нога Петрова с разворота ботинком метнулась в центр черной куртки, прямо в солнечное сплетение Сашки.

Трунов ухватился за живот и вместе со стулом опрокинулся назад. Повалился на бок, пытаясь глотнуть воздуха.

— Мразь! — закричал Петров. — Гнида, ты у меня подпишешь свою писанину!

Павел растерянно стоял посреди кабинета, опустив руки с объяснением. Теперь он понял, почему Трунов так ехидно смотрел на него, готовясь дать показания. Все что он рассказал, объективно подтверждалось показаниями девушки, и уже не было сомнений в том, кто совершил изнасилование. Но без собственноручной подписи Трунова все доказательства рассыпались, превращаясь в прах. Таково уж российское законодательство. Чувство бессилия и обиды закипели в нем, стали бурунами накатывать в душу, разбиваться о сердце.

Лежа на боку, поджав к животу ноги, Трунов снова начал гнусно хихикать:

— Ах, какая девочка была хорошенькая, кожа шершавенькая, упругая, как персик, волосики такие…

Договорить он не успел. Петров ударил его каблуком ботинка в правый бок.

Сашка застонал, но останавливаться не собирался:

— …а ляшечки какие, ляшечки упругие! Вам наверно тоже хочется, вот вы так и злитесь? Так я вас научу….

Павел неожиданно вспомнил свою дочку, которую не видел несколько лет. Как они гуляли с собакой и как потом лечили ее. Как прощались у порога, и Кристина кинулась к нему, называя «папой». И как у него навернулись слезы. Он вдруг подумал, что она тоже могла сесть в машину этого подонка, и сейчас бы в коридоре сидела не Оля, а именно она, его беспомощная добрая девочка в легком платьице с распущенными волосами. Он представил тот нож, с костяной ручкой, приставленный к горлу дочери, и как она сама начинает расстегивать свою кофточку, опускать бретельки лифчика…

Что-то помутилось у Павла в голове, глаза затуманились. Он со всего размаху ударил ногой в лежащее перед ним отвратительное и ненавистное тело, продолжающее бубнить о женской груди, о ямочках подмышками и родинке. Не почувствовав удара, размахнулся и ударил снова, а затем еще раз и еще. Сквозь туман он видел Петрова, стоящего с противоположной стороны от лежащего тела и так же наносящего удары ногой….

Звонок телефона вернул оперов к реальности. Петров оттолкнул Павла к столу и стал за шиворот поднимать Трунова. Тот криво улыбался, не разгибаясь, и держался за живот.

Звонил дежурный и сообщил, что пришел брат задержанного по грабежу и просится на прием.

— Дайте воды, гады! — прохрипел Сашка, пытаясь распрямиться на стуле, куда его усадил Петров. — Съели? Никто меня не сломает! И вы — молокососы еще!

Петров налил воды в стакан и протянул ему:

— Чтоб ты захлебнулся, мразь! Все равно мы тебя достанем и посадим. Не на этот, так на другой раз. Не будет тебе жизни на нашей территории!

Трунов жадными глотками пил воду. После чего протянул стакан.

— Сигаретой на дорожку угостите! — тихо произнес он.

Павел протянул ему сигарету и поджег зажигалкой.

— Пусть здесь передохнет, я с ним посижу, — сказал Петров, — а ты пока разберись с этими братьями. Главное, чтобы глухаря нам не подвесили.

Павел вышел из кабинета.

В коридоре он увидел отпущенного им брата-близнеца. Тот принес кольцо.

Людмила сидела недалеко в углу и смотрела в окно. Свое кольцо она узнала сразу.

Братьев пришлось отпустить.

Людмила написала расписку о том, что ей возвращены все вещи и претензий ни к милиции, ни к братьям она не имеет.

Павел собрался уже возвращаться обратно, но девушка остановила его:

— Живу я в области, в Тосненском районе, — волнуясь, говорила она, — время уже позднее. Можно я здесь у Вас переночую, а утром первым автобусом уеду.

Павел посмотрел на часы. Действительно, было уже около двенадцати, хотя за окном еще светло.

— Пойдемте, — сказал он и повел девушку в пустой кабинет.

Вернувшись к себе, увидел, что Трунов уже оклемался и о чем-то спорит с Петровым. Павел взял из стола записную книжку и вернулся к Людмиле. Посмотрев телефон заведующей общежитием, набрал номер:

— Марья Ивановна, извините за поздний звонок. У нас здесь такое дело. Девушка, потерпевшая по ограблению, живет далеко. Не приютите на ночь, а утром она уедет.

Женщина была не очень довольна поздним звонком и просьбой Павла:

— Вообще-то, у нас запрещено пускать чужих, тем более у нас общежития для учащихся. Но раз уж такое дело, потерпевшая от ограбления, — только ради помощи милиции и на одну ночь.

Людмила сияла. Она вскочила со стула и, обняв Павла, поцеловала его в нос.

«Какая замечательная девушка, — подумал про себя он, — вот бы мне такую жену — ласковая, привлекательная…»

Но вслух пожелал ей удачи и не попадать в аналогичные ситуации. Рассказал, как дойти до общежития.

Через некоторое время Петров вывел Трунова на улицу. Они продолжали о чем-то беседовать. Сашка шел немного скрюченно, прижимая ладони к левому боку.

От усталости домой никто не поехал, выпили по стакану водки, снимая стресс, и заночевали в кабинетах.

На следующее утро телефон на столе у Павла разрывался от звонков. Заведующая общежитием была вне себя. Она сообщила, что ночевавшая девушка стащила деньги у соседок по комнате и утром отбыла в неизвестном направлении и надо немедленно ее отловить.

Положив трубку, Павел нашел заявительский материал и позвонил в Тосно, в адрес прописки девушки. Трубку поднял мужчина.

— Людмила? — сонно спросил он. — Знаю такую. Но она мне представилась другой фамилией. Прожила у меня неделю, стащила деньги и смоталась. Говорила, что она откуда-то с Украины. Пошла она! Знать ее не хочу!

Павел положил трубку.

Это был удар. Его, классного опера, когда-то лучшего по району, обманула простая воровка, воспользовавшись его доверием!

— Сколько она украла? — перезвонил он заведующей.

— Пятьдесят рублей, — ответила та, не задумываясь.

— Я их Вам сегодня занесу, — грустно сообщил Павел, предполагая про себя, у кого из коллег по работе и сколько можно занять.

Через три дня в отделение милиции пришла телефонограмма из больницы, что от внутреннего кровоизлияния умер Трунов.

— Прокуратура начала проверку, — сообщил Петров, — надо написать рапорт о том, что после опроса Трунова в отделении милиции он был благополучно отпущен домой. Никто Трунова не избивал. А поскольку он является лицом криминальным, то, скорее всего, по дороге домой поссорился и подрался с кем-то из своих знакомых. Понял?

Такие же рапорта написали все сотрудники милиции, дежурившие в тот день. По факту убийства Трунова было возбуждено уголовное дело и оперативники долгое время упорно искали убийц, но, как часто бывает, поиски оказались безуспешными. Правда, во время обыска дома у Трунова нашли нож с костяной рукояткой в виде черепа и золотые изделия, похищенные у изнасилованной Ольги, которые та благополучно опознала. Но дело возобновлять не стали. Просто передали все похищенное ей под расписку.

 

Глава 10. Охотник

Панкевич не ошибся, и к полутора годам Блэк превратился в крепкого охотничьего пса, ростом с восточно-европейскую овчарку. Черного цвета, с длинной подпалой шерстью на животе, мощными лапами и головой, как у ротвейлера.

— Умница! — трепал его Сергей по свисающим вниз ушам.

Пес смотрел на него темно-коричневыми большими умными глазами с благодарностью, словно понимал, с чьей подачи он оказался рядом с Павлом.

— Пора его приучать ходить на уток! — с видом знатока говорил Панкевич и Блэк, словно понимая, о чем речь, начинал еще сильнее вилять своим хвостом с длинной черной опушкой.

Осенью Павел взял отпуск и поехал на электричке в лесничество к Сергею. Пришлось добираться на перекладных, пока не подвернулась попутка, везущая корм животным.

Она остановилась недалеко от дома лесника, позволив Павлу благополучно спуститься на землю, и поехала дальше на разгрузку.

Павел не спускал Блэка с поводка, как его заранее предупредил Сергей.

— Очень много животных, привыкших здесь не заботиться о своей безопасности, — сказал он, — пес может напугать их, или, наоборот, получить урок от дикой природы.

Не торопясь, Павел направился к бревенчатой избе, на которую указал водитель грузовика. Подойдя ближе, он услышал периодическое блеяние, но козы нигде не увидел. Продолжил обход дома, направляясь к крыльцу. Неожиданно прямо на него, словно футбольный мяч, выкатился коричневый мохнатый клубок, от которого тянулась тонкая стальная цепочка. Как только она натянулась, клубок развернулся, превратившись в медвежонка. Поднявшись на задние лапы, вытягивая передние вперед, словно прося милостыню, и жалобно заблеял. Почувствовав натяжение веревки, снова свернулся в клубок и покатился в противоположную сторону, повторяя попытку освободиться, надеясь, что там повезет.

Блэк подбежал как раз в тот момент, когда медвежонок с ревом протянул ему свои лапы. Пес от неожиданности сел. Недоуменно уставился на незнакомого ему зверя, прикрыл пасть, прикусив свисающий справа красный язык. В недоумении приподнял мохнатые уши. Казалось, он гипнотизирует невиданное чудище, но, поняв, что медвежьи лапы до него не дотягиваются, предупреждающе тявкнув, посмотрел на Павла.

Медвежонок безразлично свернулся в клубок и покатился обратно к дому, где на крыльце крепилась его цепь. Ему было все равно, что творится вокруг. Сознание, наполненное жаждой свободы, лишало его усталости, подталкивая вперед.

Прокувыркавшись мимо ступенек к другому концу дома и почувствовав, что цепь не позволяет двигаться дальше, он снова встал на лапы, а затем, ловко обернувшись вокруг своего ошейника, опять свернулся в клубок и покатился к Павлу. При этом он периодически рычал, но тоненький голосок скорее походил на блеяние взрослого козла, чем на рык властелина леса.

Павел решил обойти дом. Чтобы медвежонок не достал собаку, пришлось идти по радиусу метров в шесть.

Неожиданно Блэк замер, вытянувшись всем телом вперед, и стал усиленно нюхать воздух. Шерсть его поднялась дыбом, из пасти зазвучало едва слышное рычание. Павел остановился.

Прямо за избушкой он разглядел огромную квадратную клеть выше человеческого роста шириной пять на пять метров. Она стояла под сенью невысоких березок, слегка покачиваемых осенним ветром и создающих колеблющуюся тень опущенными вниз веточками.

Но в их дрожащей мозаике вырисовывалось черное огромное пятно, которое не шевелилось. Оно казалось растянутым внутри, своими концами привязанным к толстым металлическим прутьям.

Помня предупреждение Сергея, Павел взял Блэка за ошейник и стал медленно приближаться, пытаясь заранее успеть рассмотреть, что же там внутри.

Это была медведица. Она стояла на задних лапах, уперев передние в противоположные углы клетки, и внимательно смотрела на катающегося по земле медвежонка. Павел с собакой для нее не существовали, как, впрочем, и все остальное. Неотрывный взгляд, словно вторая невидимая цепь, следовал за детенышем, и, казалось, что ей вполне достаточно видеть его живым, слышать его детское блеяние. Напряженность ее позы и сосредоточенность выдавали крайнее беспокойство о маленьком существе, а взгляд посылал ему импульсы любви и заботы.

Видя, что клетка сделана добротно и выхода из нее нет, Павел подошел ближе. Блэк дрожал, но шел рядом. А когда оказался на расстоянии двух метров тихо зарычал, оскалив зубы.

Медведица едва повернула голову в его сторону, оставаясь в той же позе. Черные мгновенно сверкнувшие на свету глаза тут же потухли. Она снова повернулась к медвежонку, вслушиваясь в каждый издаваемый им звук, ловя взглядом каждое движение. Двигала своим кожаным носом из стороны в сторону, словно прицелом, в перекрестье которого суетилось ее дитя. Внимательно, молчаливо вдыхала его запах, словно хотела запомнить его на всю жизнь.

Сколько стояла она так, Павел не знал. Казалось, что медведица окаменела, став частью сваренных вокруг нее металлических арматур, и теперь ее не надо кормить и поить. Медведица будет так стоять вечно, пока ржавчина не проест ее лапы, и она рухнет своим тяжелым телом, подмяв собой всю печаль и горечь, доставшиеся ей в этой жизни. Лишь только запах родного детеныша, сохранившийся в самой глубине ее сознания, будет дарить надежду на его дальнейшее благополучие…

— Эй, мужик, отойди от медведицы, это опасно! Читать не умеешь? — прозвучал знакомый голос со стороны избушки.

Блэк резко развернулся на голос, вывернув ошейником руку Павла и заставив его обойти вокруг себя, тем самым приблизившись к клетке. Павел узнал голос Панкевича, но в этот момент сильнейшее содрогание металлической решетки заглушило дальнейшие слова Сереги. Медведица всем телом бросилась в сторону Павла, просунув сквозь прутья лохматую когтистую лапу, махнув ей в полуметре от Пашиной головы.

Казалось, что вызванный этим движением поток воздуха зашевелил волосы у Паши на голове. Рассуждать было некогда, и он в мгновенье оказался рядом с Сергеем, оглядываясь назад.

Теперь он рассмотрел красную табличку, прибитую к березе рядом с клеткой, где было написано «Не подходить».

— Ну как тебе медвежий подзатыльник? — усмехаясь сквозь легкое волнение, спросил Сергей.

— Да уж не слабо, — чувствуя легкую дрожь в коленках, приглаживая волосы на голове, ответил Павел, с опаской поглядывая на зверя.

В этот момент к ним подкатился медвежонок. Натянув ошейником цепь, вытянул лапы и обиженно заревел.

— Хорошенький какой! — Павел наклонился, делая вид, что хочет погладить его, но при этом поглядывая на Панкевича.

— Не вздумай! — предупредил тот. — Сразу палец откусит или парочку! Это же зверь! Он с виду такой безобидный, а чуть что — рванет, и не заметишь как, схрумкает твои фаланги! Ты что думаешь, зря он около входа на цепи сидит? То-то же! Лучше всякого пса!

Сергей принес из-за дома палку с крюком и, ухватив ею цепь, на которой бегал медвежонок, оттянул ее в сторону, надев одно из звеньев на торчащий в стене штырь. Цепь укоротилась, и теперь охранник уже не мог дотянуться к порогу. Поняв, что его передвижение ограничили, он начал играть с металлической миской, ударяя по ней лапой и подхватывая ртом.

— Ну и циркач твой охранник! — улыбнулся Павел, заходя с Блэком в дом.

— Это он так есть просит, умный зверюга! — ответил Сергей и по — хозяйски добавил: — Располагайтесь, сейчас чайку попьем, и начнут собаки на притравку съезжаться.

— На какую притравку? — не понял Павел.

— Курцхаары, дратхаары и другие охотничьи породы должны получить рабочие дипломы, а для этого им надо пройти притравку на кабана или медведя. На смелость, так сказать, и ловкость. Если не струсил, не убежал, а медведя облаял — то уже нормально. Если приблизился к медведю и бегает вокруг, отвлекая на себя внимание хищника, значит, очень хорошо. Ну а если за хвост того прихватит или за бок куснет — это истинный герой.

— А Блэк тоже притравку должен проходить? — спросил Павел. — Смотри, какой он здоровый!

Панкевич рассмеялся:

— От комплекции не зависит. Учитываются выведенные природные данные. Гордоны идут в основном на уток, гусей и других пернатых. Конечно, если хочешь, пусть побегает со всеми. В компании сородичей повеселится.

Павел огорчился:

— Ну, что ж, на уток, так на уток!

Блэк, чувствуя, что разговор идет о нем, поворачивал голову то к хозяину, то к Сергею. Увидев огорчение Паши, подошел, извиняясь, и уткнулся носом в колени, виновато глядя снизу вверх, подрагивая бугорками бровей. Павел потрепал его по мохнатой голове.

— Ну что ж, — обреченно сказал он, — на уток, так на уток. Значит, не судьба!

Часа через полтора у дома стали собираться владельцы собак. Они привязывали поводки псов к деревьям, так, чтобы те не смогли достать друг друга, и, казалось, что поляна окружена со всех сторон лающей стаей. Оставив женщин около собак, мужчины собрались на инструктаж, который проходил посреди поляны. Их было человек десять, не считая Павла. От тридцати до пятидесяти лет. Уровень доходов можно было определить по ошейникам собак и внешнему виду их владельцев. Фирменные спортивные костюмы и кроссовки популярных фирм выдавали наиболее зажиточную часть коллектива. Хотя, в общении разница совершенно не чувствовалась. Все собрались здесь за одним — получением рабочих дипломов для своих чад.

— Система простая, — говорил Панкевич, — надо просто слушать, что я говорю, и все будет замечательно. Если кто боится, прошу сообщить заранее, и в мероприятии будет участвовать только его собака. Это на оценке не отразится, зато мне будет спокойней.

— Чего здесь можно бояться? — отозвался рыжий парень лет тридцати в белой бейсболке с надписью «Босс» на английском.

Сергей повернулся к нему:

— Если кто-то считает, что эта медведица дрессированная, то могу разочаровать. Ей восемь лет, семь из которых она провела в лесах средней полосы и попала сюда благодаря стараниям нашего охотхозяйства. Была ранена браконьерами. Мы ее выходили, но в лес не отпустили по причине серьезной травмы. Назвали Машкой. Хочу заметить, что на характере хищника травма не отразилась, в чем сегодня мог убедиться один из наших гостей.

Панкевич выразительно посмотрел на Павла, но большинство не обратило на это внимание и продолжало слушать.

— Итак, — инструктировал Сергей, — на ошейнике медведицы есть кольцо. Мы закрепим в него карабин с цепью для растяжек и выведем ее из клетки. С каждой стороны цепь будут держать по четыре человека. Отведем медведицу на полигон, где уже натянут трос. Сняв цепь, замкнем на него кольцо ошейника. Машка сможет передвигаться только вдоль троса. Так что безопасность ваших собак и вас гарантирована. После притравки точно так же вернем Машку в стойло.

— Я же говорил, ничего страшного! — усмехнулся тот же парень.

Был он высокого роста и сухощав. Длинный нос, загнутый вверх, заканчивался маленькой рассеченной пополам наболдажиной. Узкие хитрые глазки серо-голубоватого цвета смотрели с прищуром, в котором сквозило недоверие ко всему. Брови и ресницы были так светлы, что терялись в рыжести лица, делая его однотонным и непроницаемым.

Павлу он показался вылитым челноком, никому и ничему не доверяющим кочующим по загранице, в поисках вещей для перепродажи. Он ярко представил себе этого парня торгующимся на базаре, с алчностью вытягивающим у покупателей последнюю копейку.

Теперь несколько человек посмотрели на парня осуждающе — он мешал внимательно слушать.

Семь храбрецов нашлись без проблем. Сергей продел цепь в ошейник медведицы и приказал мужикам ее держать. Те быстренько ухватились за концы. Каждый последующий вставал ближе к медведице. Одного не хватило и, словно по команде, все посмотрели на рыжего. Тот, как ни в чем не бывало, гладил своего курцхаара и что-то ласково нашептывал, ободряя. Собака была копией хозяина — такая же тощая и длинная. Вместо веснушек на теле ее были темные пятна. Казалось, что ее морда с точностью отражает нрав своего хозяина, только по отношению к четвероногим. Она и не думала волноваться, словно знала, что диплом у нее уже в кармане.

— Молодой человек, — обратился к парню пожилой собачник, — вам, как самому смелому, почетное место рядом с Машкой!

Парень явно хотел проигнорировать предложение, но, видя, что все замерли в ожидании, передал собаку жене и подошел к растяжке. Взялся за цепь в четырех метрах от ошейника медведицы, став к ней ближе всех. Казалось, что в лице он не изменился, только рыжеватость немного поблекла и хитринка в расширившихся глазах исчезла.

Панкевич дал команду и двое оставшихся мужчин открыли засовы на клетке. Медведица словно не почувствовала освобождения. Медленно вышла на волю. Четверо мужчин, крепко ухватившиеся за цепь с каждой стороны, были в недоумении. Они выглядели как на соревнованиях по перетягиванию каната. Что есть силы упирались в землю ногами и мелкими шагами следовали за Панкевичем, державшем на изготовке дробовик. Медведица, как ни в чем не бывало, мирно перебирала кривыми лапами, слегка мотая головой в разные стороны, изредка издавала недовольный рокот, не открывая пасти.

Ожидание опасности прошло, и мужчины, державшие цепь, выровнялись. Им даже стало немного стыдно, что они приготовились к ожесточенному сопротивлению зверя, и теперь шли ровно, продолжая держать цепь в натяг. Стали посмеиваться над своей осторожностью, говоря, что хищник уже давно стал ручным, и можно было вести его вдвоем. Проход мимо избушки был немного узковат. Правое крыло дало легкую слабину. Панкевич заметил это:

— Эй! — только и успел крикнуть он.

В этот момент медведица рванула в сторону натянутой цепи. Четверка мужиков шарахнулась от нее, пытаясь держать натяг.

Получилось так, что вместе с медведицей они дернули тех четверых, что дали слабину с противоположного края. И те не смогли удержаться на ногах — повалились кто на колени, кто на живот и заскользили по траве. Видя это, остановились и четверо, рванувших зверя на себя. Почувствовав слабину, медведица развернулась и прыгнула назад в сторону упавших, нос к носу столкнувшись с длинным рыжим парнем, распластавшимся на животе и глядящим на нее снизу вверх. Машка встала на дыбы, подняв лапы. В этот момент перед медведицей возник Блэк. Никто даже понять не успел, каким образом он здесь оказался. Ощетинив шерсть на спине, так, словно кто-то расчесал его от хвоста к голове, он оскалился и громко зарычал, припав на передние лапы. Машка недоуменно уставилась на него, выпустив рыжего парня из поля зрения.

Возможно, ей показалось странным, что охотник на птицу решил проявить себя на зверином фронте.

— Держать натяг! — что есть мочи заорал Панкевич. — Держать!!

Он поднял свою двустволку и взвел одновременно оба курка.

Медведица услышала щелчки и повернулась в сторону Сергея, словно спрашивая его, на что он готов пойти ради спасения своих клиентов. Маленькие буравчики сверлили знакомого лесника насквозь — они хорошо знали друг друга.

Поняв мысли человека, зверь развернулся на девяносто градусов, опустился на четыре лапы и попытался двинуться к дому. Цепь натянулась и помогла мужчинам подняться. Все увидели, что у дома стоит медвежонок, попеременно вытягивая передние лапы, словно хочет зацепиться за воздух и хотя бы немного продвинуться к своей матери.

— Взять натяг! — снова крикнул Панкевич.

Ряды восстановились. Не было только рыжего парня. Панкевич посмотрел по сторонам:

— Кто-нибудь, встаньте четвертым!

Павел пробежал несколько шагов и ухватился за цепь. Сергей благодарно посмотрел на него, но ничего не сказал.

Больше медведица не сопротивлялась. Она мирно дошла до троса и позволила себя на нем закрепить.

Все облегченно вздохнули и неожиданно заметили, что день солнечный. Вокруг тепло и даже немного душно от отсутствия ветерка. Жужжат шмели, и только где-то высоко над головой едва покачиваются верхушки деревьев. Можно прилечь на травку и отцепить карабин с собачьего поводка. Снять промокшую от жары и волнений, пахнущую потом, одежду, раздевшись до пояса.

По команде собак спустили, и началось их знакомство со зверем. Псы бегали вокруг Машки. Сначала она пыталась неторопливо бегать вдоль троса, отмахиваясь от особо назойливых друзей человека, и даже делала резкие выпады, но потом просто улеглась посреди поляны и стала лениво взмахивать одной или другой лапой, чтобы наиболее смелые псы не расслаблялись.

Четыре собаки бегали вокруг на расстоянии метров десяти и лаяли, оглядываясь по сторонам, словно боясь окружения, обозначая звуком свое присутствие. Остальные шесть явно были настроены против зверя и подкрадывались к нему на расстояние метра, нюхали диковинный для них запах и с лаем откатывались подальше, стоило медведице пошевелиться.

И только Блэк подкрадывался с каждым разом все ближе и ближе. Он молчал, пользуясь отвлекающим лаем других собак, и продолжал постепенно сокращать расстояние до зверя. В конце концов, ему удалось куснуть Машку за кончик хвоста и та, вскочив, хотела уже броситься на него, но, словно увидев знакомую морду, снова упала на траву и растянулась во весь рост.

На сдачу зачетов собак выпускали по очереди. Без общей поддержки идти на зверя соглашались не все собаки, некоторые, боязливо скуля, оставались у ног хозяев. Другие, сделав пару кругов и побрехав для острастки, возвращались, ожидая благодарности. И только Блэк, обидевшись своему назначению ходить на уток, решил показать, на что он способен.

Казалось, теперь медведица подманивает Блэка поближе, чтобы сразу рассчитаться за все нанесенные обиды. Она лениво валялась на спине, поскольку никто ей не докучал. Собаки, привязанные за поводки, лаяли издалека. Блэк подкрадывался к медведице и незаметно пытался ухватить за хвост. Она вскакивала и делала прыжок в его сторону. С победным лаем Блэк бежал к хозяину. Все выглядело так грациозно, словно он предварительно договорился с Машкой о своих намерениях, и теперь они разыгрывали перед людьми запланированный спектакль.

Блэку удалось еще раз прикусить медвежий хвост. После чего он потерял интерес к медведице и вернулся к Павлу. Словно знал, что свою задачу выполнил.

Все собаки получили положительные оценки: «хор» или «оч. хор», и только Блэк получил «отлично». Он расхрабрился и, уже с позволения Павла и Сергея, бегал по территории базы без поводка.

Когда все пошли к дороге, где стояли машины, чтобы ехать в город, Блэк неожиданно сорвался и устремился обратно, словно что-то забыл. Павел с недовольными криками побежал за ним.

Выбежав на поляну, он увидел, как Блэк сидит перед клеткой медведицы, опустив голову, словно извиняется за доставленное неудобство, оправдываясь тем, что он ведь только собака и должен выполнять приказы людей. Медведица развалилась в клетке на полу и вполоборота глядела на пса. Она слегка помахивала висящей правой передней лапой, словно прощала четвероногого шалопая.

Завидев хозяина Блэк, формально тявкнув в сторону клетки, подбежал к Паше и извиняюще замахал хвостом. Но Паша все понял и не стал застегивать карабин на его ошейнике.

Медвежонок продолжал крутить прощальные кульбиты.

Примерно через месяц он все же умудрится оторвать палец нерадивому гостю, повторно приехавшему за рабочим дипломом для своей собаки. И был застрелен на глазах у медведицы. Наверное, уже тогда, в приезд Павла, она чувствовала, что недолго ей осталось любоваться своим чадом.

Говорили, что беспалый был худощав на вид, высокого роста, все лицо в веснушках. С надписью «Босс» на бейсболке.

 

Глава 11. Служба

С тех пор Блэк в лесу не бывал. Все больше нес нелегкую службу вместе с Павлом.

Была у него одна нехорошая черта, которая сильно раздражала хозяина. Любил он загулы. Выйдя на прогулку и почувствовав свободу от поводка, мог припустить сломя голову во дворы. Пропадал на день или два. А затем приползал на брюхе, скулил под дверью и неделю был тише воды ниже травы. Ходил, как шелковый, рядом, словно служебная собака, а не охотничий пес.

Как-то весной убежал Блэк в очередной загул. Несколько дней пропадал незнамо где. Павел даже искать его не стал. Обозлился — ну, только появись! Но в душе сильно переживал — вдруг машина сбила собаку или кто отловил и увез в пригород на охрану.

Служба продолжалась.

Придя в кабинет, как обычно стал заниматься своими делами. Работы накопилась уйма. Надо было справки собрать, на запросы ответить, подготовить постановления.

Неожиданно зазвонил прямой телефон из дежурной части.

— Павел Андреевич, — прозвучал в трубке голос дежурного, — Вы собаку свою не теряли?

— Да бегает где-то, — зло отозвался Павел, — несколько дней назад сорвался с поводка и был таков.

— Участковый Мамедов из опорного пункта сейчас звонил. Говорит, на станции метро Ладожская у пивного ларька похожая на Вашу собака пиво пьет с работягами.

— Моя пиво не пьет! Это дворняга какая-то, — сказал Павел, — Блэк охотник, его от спиртного воротит за километр.

— Ну как знаешь, а то у меня пока машина свободная, мог бы сгонять с водителем и сам убедиться.

Что-то засвербело в душе Павла. Подумал, что ехать всего минут десять. А так будет потом думать и гадать, жалеть о том, что не убедился сам. Соединился с дежурной частью:

— Готовьте машину, выезжаю. Но, думаю, что просто похожая.

Милицейский уазик заехал на тротуар и стал неторопливо приближаться к очереди, окружившей пивной ларек. Мужики начали недовольно оглядываться — встреча с милицией редко сулила что-либо хорошее.

Когда машина остановилась, Павел вышел.

— Мужики, собаку здесь не видели охотничью черного цвета с подпалом?

Очередь облегченно вздохнула. Кто-то отозвался:

— Да бегает здесь одна, воблу клянчит, но без пива никто не дает. За ларьком пасется.

Павел прошел сквозь очередь.

Справа от ларька несколько мужиков образовали кружок и о чем-то переговаривались, посмеиваясь. Помогали друг другу держать наполненные пивом кружки и чистить рыбу.

— Ну, собака, ну, дает! — приговаривал один, опустив кружку с пивом вниз на уровень колен и слегка ее наклонив. Черная мохнатая собака с белыми полосами и пятнами по спине и хвосту лакала из его кружки пиво, фырча от удовольствия. Шерсть на ней была спутана и висела клочьями, словно наступила пора весенней линьки. Периодически она высовывала из кружки морду, облепленную белой пеной, и поднимала ее вверх, раскрывая пасть, прося кусочек рыбы, который тут же кто-то ей давал, приговаривая:

— Настоящий мужик! Вот это собака! Как хозяину повезло — есть с кем пиво пить!

— Блэк, — тихо позвал Павел, надеясь, что собака повернется, и он убедится, что это не его красавец гордон.

Но собака неожиданно рванулась к нему. В прыжке поджав передние лапы, радостно скуля, лизнула прямо в лицо, вытерев часть пены о щеку Павла. Руки сами обхватили мускулистое извивающееся мохнатое тело, прижали к себе, как потерянную половинку собственного организма. Забылись обида и злость. В объятьях забилось его любимое живое существо. Только сейчас он почувствовал, что последнее время переживал и злился не на убежавшего пса, а на возникшее с его пропажей чувство одиночества, утраты чего-то дорогого, чему он передал сокровенную частичку своей души.

Ладони скользили по шерсти собаки, измазанной белой гнилью разлагающихся, накопленных годами рыбьих и других пищевых останков, выкидываемых за ларек. Стойкий вонючий запах тухлятины окутал Павла, заставив вспомнить предупреждение Панкевича о том, что настоящая охотничья собака всегда найдет, в чем изваляться, чтобы ввести в заблуждение зверя.

Так, прижав Блэка к себе, Павел понес его к машине.

— Только не в салон! — встретил его водитель, стоя на улице и загораживая собой обе двери раскинутыми в стороны руками, словно защищая Родину от врага.

— Открывай каморку для задержанных, — скомандовал Павел, — поедем там.

Водитель сходил за алюминиевой ручкой и открыл заднюю дверцу с решеткой на окне. Павел положил собаку на пол и залез сам. Дверь захлопнулась.

— Ну и шмон от вас идет! — ругался водитель, заводя мотор.

— Да ладно тебе, — отозвался Павел, — от бомжей воняет не слабже! Давай ко мне домой. Поеду мыть. Если шеф спросит, скажи, я на территории работаю.

— Хорошо! — отозвался водитель. — Только ни к чему не прислоняйтесь там, а то мыть после вас придется.

Антонина Ивановна всплеснула руками, увидев Блэка, лежащего, словно ребенок, на руках у Павла:

— Ой, миленькие вы мои, случилось что? Аль ножку подвернул?

Запах какой-то нездоровый!

— Бабуля, — обратился к ней Павел, — включи в ванной воду теплую, чтобы я краны не испачкал, и иди в комнату дверь за нами закрой, а то от нас вся квартира провоняет.

Павел поставил собаку в наполняющуюся ванну. Нашел в шкафчике шампунь и вылил его весь на Блэка. Взбил пену. Затем снял с себя верхнюю одежду и тоже бросил в воду. Началась генеральная помывка.

Запах в квартире держался неделю. Ровно столько Блэк был шелковым. На улицу просился только по нужде. Остальное время лежал на коврике и мирно дремал. Наверное, переваривал все случившиеся с ним приключения. Трудно предположить, что у него было в голове. Нравился ли ему горьковатый вкус пива или просто хотелось внимания и ободрения от совершенно незнакомых людей. Возможно, тем самым он пытался заслужить кусочек воблы. На счет рыбы сомневаться не приходилось — собаки ее обожают. Да и в грязи поваляться — это у охотничьих собак инстинкт.

Все у Блэка случалось как-то само собой. Ничему не учили, а он все умел. Откуда брались эти навыки, Павел понять не мог. Он разговаривал с Блэком как с напарником, и тот все понимал.

Все праздники и дни рождения оперативники справляли в отделе. После семи вечера, если не было усиления или другого мероприятия, бежали в магазин за водкой, хлебом, колбасой и консервами. Накрывали стол в одном из кабинетов и начинали общаться душевно. Кто дежурил или службу продолжал нести, забегали на минуту — на грудь примут, закусят и обратно. Чтобы самим не контролировать, свой идет или чужой, у порога сажали Блэка. Он хоть и был собакой — начальство тоже чувствовал. Если какой участковый или опер шел — пес молча лежал у дверей и прислушивался. Как только начальник какой — пес рычать начинал тихонько. Тогда водку со стаканами срочно под стол. Такая конспирация не устраивала руководителя отдела, прозванного из-за больших лопоухих ушей Вертолетом. Как ни хотел он прижучить оперов за пьянкой — не получалось. И тогда он дал указание запретить находиться собаке в кабинетах оперов. Пришлось на время отменить общение под бутылочку. Стали думать, как расположение шефа заслужить. Помог случай.

Весной стал район ломиться от квартирных краж. По методу проникновения было похоже, что действовала одна группа. Средь бела дня вскрывали любые замки. Вещи собирали и открыто несли через улицу. Ничего не боялись. По установленным приметам все были европейцами. Возраст солидный. Но фоторобота составить не могли — лица обыкновенные, ничем не выделяющиеся. Дали ориентировку по району задерживать всех, кто вещи несет.

Сразу дежурка полная набилась. Кого с ведром постовые привели — на дачу ехал. Кого со строительными материалами — шел из магазина. Кто с магнитофоном — отдохнуть собирался на природе. Дежурка превратилась в базар. Устанавливалось место жительства граждан, составлялись акты изъятия, вещи описывались и оставлялись в кладовой до установления их принадлежности. После проверки граждан отпускали сразу, а если вещи не краденные, то возвращали через неделю. Все это время они хранились в отделе.

Вечером начинались звонки от пришедших с работы потерпевших, которые обнаруживали, что их квартиры обокрали. Оперативно-следственная группа выезжать к ним не успевала. Они приходили сами, выстраивались в очередь на подачу заявления. Сотрудники милиции показывали ранее изъятые предметы для опознания. К сожалению, никто их своими не признавал.

Приходящие толпы потерпевших и случайно задержанных увеличивались. Количество вещей, изъятых на время у добропорядочных граждан, уже не умещалось в комнаты для хранения вещдоков и загромождали все имеющиеся кладовки. Это раздражало руководство и заставляло выбиваться из сил сотрудников.

Чтобы лишний раз не получить взбучку, Павел стал оставлять Блэка дома, навещая по возможности в перерывах на обед.

В очередной раз после обеда, заходя в отделение, Павел увидел двух постовых, сопровождающих мужчин с телевизором на руках. Видимо, шли они издалека и от усталости периодически останавливались.

— Уже и товарищу помочь нельзя! — обиженно возмущался мужчина в темном плаще лет сорока высокого роста, с надвинутой на глаза коричневой кожаной кепкой. — Мы-то здесь причем? Называется, в гости приехал. Попросили помочь. Говорят же вам.

— Что я скажу на работе? — поддакивал коренастый парень в рабочей фуфайке с небритым лицом и разбитой переносицей.

Павел остановился и посмотрел на них внимательней. Он чувствовал какое-то несоответствие в этих мужчинах. Один интеллигентный на вид с тонкими длинными побелевшими от напряжения пальцами. Второй — вылитый грузчик, дебошир, алкаш.

В дежурке, как обычно, стоял гвалт и творился хаос. Павел провел постовых и задержанных с телевизором к себе в кабинет.

— Вы извините, Павел Андреевич, что мы Вас отвлекаем, — начал старший сержант, присаживаясь, — вы же знаете, начальство приказало всех доставлять, кто вещие какие-нибудь несет. Мужчины своему приятелю помогали грузиться. Ну а тут мы.

— Куда грузили-то? — спросил Павел.

— Говорят, машина приятеля стояла на улице Стахановцев.

— Проверили?

— Так это ж в другую сторону. А нам надо в отделение идти отмечаться. Ну, мы и взяли их с собой!

Павел огорчился, в очередной раз сталкиваясь с глупостью.

— Дошли бы и проверили их слова.

— Ну да, а потом еще третьего тащи и остальные вещи…

— В крайнем случае, на машине их друга и приехали бы!

— Мы как-то об этом не подумали, — огорчились постовые.

— А сами-то откуда? — обратился Павел к задержанным.

— Да я вот к Сереге в гости приехал из Вологды, — сказал длинный, кивая на своего приятеля.

— А нос ему кто сломал? — поинтересовался Павел. — Наверное, подрался с кем? Если из больницы позвонят, что ты избил человека — в камеру пойдешь!

— Да никого я не бил! — отозвался парень. — Наклонился в замочную скважину посмотреть, меня и толкнули…

На этом он осекся. Павел увидел, как взгляды задержанных на мгновенье встретились. Это уже было слишком.

— Ну а где ваш приятель-то? — Павел решил сменить тему разговора, чтобы не выдать своих сомнений.

— Наверное, не дождался и уехал, а может, ищет где по району, — отозвался молодой.

— Или подумал, что мы у него телик стыбрили, — добавил длинный.

— А телефон-то у вас есть его или адрес? — спросил Павел.

Парень в телогрейке замолчал, глядя на старшего.

— Да мы недавно познакомились, еще в гостях друг у друга не были, — ответил тот, — вот собирались. Думали, погрузим телевизор и к нему на огонек.

— Ведите их в дежурку и устанавливайте, где живут, — приказал Павел постовым, — и не забудьте проверить по учетам — может, их еще кто-то ищет, кроме приятеля?

Что-то неясное зашевелилось в душе у Павла. Словно легкое похмелье подкатило к горлу. Не перекрывая дыхание, а, наоборот, не в силах вырваться наружу. И стало томиться в груди, ожидая своего часа. Оставшись один, Павел стал рассматривать телевизор. Ничего особенного не обнаружил: большой, иностранный, цветной. Управляется пультом.

«Кстати, — подумал он, — где пульт? Надо бы спросить у них».

При проверке подтвердилось, что парень с разбитым носом прописан в заводском общежитии. В кадрах данного предприятия сообщили, что он уволен за прогулы полгода назад.

Павел набрал телефон дежурного:

— Срочно в адрес! Там должны быть остальные вещи. — Преступники как раз шли в том направлении, когда их перехватил патруль.

Машина была готова через пять минут. Вместе с двумя участковыми Павел проехал в адрес. Но там ничего интересного не оказалось. Когда комендант открыла комнату, взору сотрудников предстало запущенное жилье, покрытая пылью мебель, грязные стаканы на столе, посуда с присохшими остатками еды.

«Это тоже результат», — подумал про себя Павел.

Пришлось возвращаться ни с чем.

— Павел Андреевич, — встретил его дежурный, — больше не могу держать твоих ребят. Не дай бог, прокуратура пожалует — будет несдобровать. У одного еще и нос перебит — скажет, мы постарались. И к врачу его не отправили. Как хочешь, а я их выпускаю.

Длинный вышел из клетки, отряхивая плащ:

— Может, подкинете нас до дому? — обратился он к Павлу, — Тяжеловато снова волочь телевизор — то.

— А вы его не волоките! — отозвался Павел. — Тем более, что он не ваш. В объяснении все написано. Скажите своему приятелю, чтобы позвонил нам или сам пришел забрал.

С перебитым носом рассмеялся:

— Да вряд ли он придет! У него этих телеков как зеленого горошка в банке…

Длинный выдал ему леща и тот замолк.

Они вышли из отделения и пропали из виду.

В этот момент по громкой связи раздался голос «Вертолета»:

— Где дежурная машина? Сколько можно ждать? На обед не съездить…

— Машина только приехала, товарищ подполковник. Павел Андреевич на ней в адрес задержанных ездил, думал там похищенные вещи, — доложил дежурный.

— Не надо думать, надо работать! — сказал начальник и бросил трубку.

Павел, огорченный наездом начальника, хотел подняться к себе на этаж, но в этот момент прозвучал очередной звонок и помощник дежурного поднял трубку:

— Что украли? Деньги? Золото? Телевизор…

— Какой телевизор? — прервал его Павел.

Помощник дежурного оторвал трубку от уха:

— Не понял!

— Какая модель телевизора спроси! — повторил Павел.

— Какая модель телевизора? — переспросил помощник, а услышав, назвал ее вслух.

У Павла чуть не подкосились ноги. Вот оно предчувствие. Сердце застучало быстро и сильно, готовое к стремительной погоне, к борьбе, но… было уже поздно. И оно зря пыталось активизировать организм. Павел подумал, что парня с перебитым носом найти не просто. По адресу он не живет. Если дать ориентировку по городу — поймают через месяц, когда он попадет в вытрезвитель или задержат за драку. Похищенные вещи уже продадут. А из доказательств только отпечатки останутся в квартире, если эксперты найдут. Но это улика косвенная. Да и пока все экспертизы будут проведены, эти ребята еще пару десятков квартир опустошат. А могут и в другой регион податься. Из-за совпавших отпечатков никто в розыск объявлять не будет.

— Скажи потерпевшему, чтобы шел сюда на опознание телевизора, — сказал Павел дежурному и пошел в кабинет.

Сев за стол, он подумал, что вот так часто бывает в жизни — что-то не состыковалось вовремя и распадается целая цепь событий, могущих привести к определенному результату. Пришел бы потерпевший пораньше домой. Позвонил, когда задержанные еще были в отделе. И, считай, есть над чем работать. На противоречиях в показаниях вполне можно было бы их подловить, особенно молодого, судя по всему, туповатого. А дальше — дело техники, полностью изобличить в преступлении. Теперь надо снова думать, перерыть кучу мусора, чтобы найти хоть маленький хвостик для зацепки.

Пришедший лысый мужчина профессорского вида сразу опознал свой телевизор. Выезд на место происшествия ничего не дал. Все следы были затоптаны многодетной семьей, заляпаны пальцами домочадцев. Французский дверной замок видимых повреждений не имел. Его сняли для экспертизы.

Увидев разочарованные лица экспертов, профессор решил проявить свою осведомленность о работе сыщиков:

— А где ваша собака?

— Моя? — не понял Павел, но тут же сообразил, что речь идет о розыскной собаке. Вспомнил, что в последний раз ее применяли полгода назад на квартирном разбое сопряженном с убийством.

— Собака одна, а краж много, — ответил за него участковый и беспомощно развел руками.

Профессор слегка приободрился, уличив сотрудников в непрофессионализме. Но горечь утраты опять вернула его к реальности.

И тут, от обрушившейся безысходности, чтобы как-то поддержать милицейский престиж, Павел решил показать профессору, что собака у них все же есть.

«Чем черт не шутит, — подумал он, вспоминая прошлые игры с Блэком по нахождению предметов, — вдруг возьмет след и приведет куда надо! Не приведет, так хоть не будет так стыдно».

Он сказал сотрудникам подождать, а сам пошел домой. Блэк был рад хозяину. Он, как обычно, пытался лизнуть Павла в лицо, при этом поджимая в прыжке передние лапы, чтобы не запачкать одежду. Получалось, он словно гарцевал на задних лапах.

— Пойдем, дружище, — обратился к нему Павел, — не дадим посрамить честь мундира! Да и прогуляемся заодно!

Профессор был удивлен не меньше сотрудников милиции, находящихся в обворованной квартире. Но Павел не дал им опомниться.

— След, след, — жестко требовал Павел, водя собаку по комнате. Проживающие и сотрудники расселись по диванам и стульям. Следователь продолжал заполнять протокол.

Блэк долго ходил по квартире. Забрел на кухню. Принюхался к стоящей на столе кастрюле, затем к мусорному бочку.

— И не стыдно тебе подъедаться в чужой квартире? — поняв желание друга, пристыдил его Павел. — След преступников надо брать, которые телевизор унесли. Неужели непонятно?

Это словно подействовало, и Блэк, опустив голову так, что его лохматые уши иногда задевали разбросанные по полу вещи, направился к выходу. Павел застегнул на собаке карабин и пошел следом. За ним участковый. Блэк, изредка поднимая голову, уверенно бежал по Заневскому проспекту, а затем перешел его и углубился в жилмассив. Только оказавшись у родного отделения милиции, Павел разочарованно передохнул. Участковый улыбался:

— На работу тебя привел, чтоб не болтался, где попало.

Они зашли в дежурную часть, и Блэк радостно кинулся к стоящему на столе опознанному телевизору. Завилял хвостом, засучил лапами по полу, готовый принять благодарность за находку.

— Это я и без тебя знаю, — сказал Павел, грустно поглаживая пса, — ты мне скажи, где преступники отсиживаются, которые этот телевизор сюда принесли и где остальные вещи!

Он потрепал Блэка по холке и уже хотел разочарованно отстегнуть поводок, но собака стала принюхиваться к телевизору с большим интересом. Обошла его вокруг и неожиданно резво потянула к выходу.

— Давайте за мной! — крикнул Павел участковому и помощнику дежурного, с интересом наблюдающим за поведением пса.

Теперь Блэк повел их по другой стороне проспекта и дальше к Республиканской улице. Прямо к парадной старого двухэтажного дома. Сел у обитой коричневым дермантином двери квартиры.

Нажимая на звонок, Павел автоматически пролистывал в голове свои учеты и пытался вспомнить, кто же здесь живет. По надписям на стенах, сожженным почтовым ящикам, разбитым плафонам и отсутствию света было ясно, что обитает здесь не лучший контингент.

— Вы что, на бешеной собаке в магазин слетали? — зазвучал в коридоре недовольный старческий голос. — Как за хлебом, так вас не дождешься, а за водкой вона как!

— Всем лежать! Милиция! — что есть мочи закричал Павел, врываясь с собакой в квартиру, как только дверь едва приоткрылась. — Постовой на входе, остальные за мной!

Женщина в грязных обносках отпрянула и скрылась за занавеской, прикрывающей вход в комнату.

Квартира была пуста, если не считать молодой цыганки, одетой в кучу цветастых, но грязных юбок, с накинутой на плечи темной шалью, из-под которой выглядывали лямки замызганной. когда-то белой комбинации.

— Что надо, менты поганые? — хрипела она, дыша перегаром, — Врываетесь к честным гражданам среди ночи, будите, поспать не даете…

Вид ее и впрямь был сонный: глаза едва приоткрывались, а руки постоянно срывались, завязывая шаль на груди.

Двухкомнатная хрущевка была похожа на склад, заполненный товаром. Он лежал везде и в беспорядке. Десятки скрученных ковров, несколько телевизоров, приемники и проигрыватели. Даже пара стиральных машин и хрустальных люстр. На столе посреди комнаты, словно на выставке, стояли самовары, электрочайники и разнообразные статуэтки.

— Судя по всему, мы попали в нужный адрес! — радостно сказал Павел своим коллегам.

Блэк чувствовал себя здесь хозяином. Впервые он наслаждался таким огромным количеством разнообразных запахов, запертых в одном помещении. Он мотал хвостом, словно помелом, рискуя скинуть со стола какую-нибудь утварь. Радости добавляло счастливое лицо хозяина, и он с уверенностью ожидал благодарности.

— Еще и дворнягу приволокли с собой, — гундосила женщина, — словно порядочных собак в ментовке поизвели!

Блэка ее речь не обижала. Он продолжал обнюхивать все новые вещи и, периодически гордо поглядывая на хозяина, успокаивал взглядом, будто говоря, что метить здесь он ничего не собирается.

— Если не хочешь за соучастие в тюрьму, — обратился к женщине Павел, — говори, где твои кореша? Сколько их и когда придут!

— А чего мне в тюрьму-то идти? — возмутилась цыганка. Наметившиеся всхлипывания в ее голосе говорили, что она не прочь остаться на свободе и желает разжалобить сотрудников. — Что мне скрывать? За водкой ушли жильцы. Я им только квартиру сдаю, а больше ничего и не знаю. Это все ихнее. Откуда наносили — не знаю. Может, комиссионку открывать собираются! Здесь моего нема. Можете хоть отпечатки проверить — я ничего не трогала.

Павел понял, что эта мадам не так уж проста и решил с ней не ссориться.

— Когда позвонят, откроешь им дверь и впустишь в комнату! — сказал он. — Если хоть знаком каким или словом выдашь нас, значит, будешь соучастницей.

— Че мне идти соучастницей, — обрадовалась цыганка, — я с них только квартплату-то и получала, ну и водкой угощали меня. А в чем там соучастие, я и понятия не имею. Как скажете, так и будет. Только пусть деньги мне за этот месяц отдадут и идут куда хотят.

В этот момент на лестнице раздались громкие голоса и мужской гогот, словно там рассказывали анекдоты и смеялись над ними.

Павел поднял указательный палец к губам, призывая всех к молчанию. В упор посмотрел на Блэка, и тот сел, повернув голову к двери, слегка приподняв ухо.

Задребезжал звонок, и Павел пальцем указал сотрудникам встать за шторы, а женщине открыть дверь. После чего прошел с собакой за угол на кухню.

Трое мужчин с хохотом ввалились в квартиру.

— Ха-ха-ха! А эти два придурка постовых поверили, что мы другу помогали! Менты тупорылые! — голосил сквозь смех знакомый молодой парень в фуфайке с разбитой переносицей.

— И следак их, в кабинете, такой же тупой! Ха-ха-ха! — вторил его приятель, сорокалетний мужчина в темном плаще, размахивая кожаной кепкой и держа в другой руке холщевый мешок с продуктами.

Третьим шел незнакомый Павлу мужчина с круглым казахским лицом. Его узкие глаза счастливо щурились. Рот молчаливо растягивался в улыбке. В обеих руках он держал полиэтиленовые пакеты, наполненные бутылками со спиртным.

— Марфа, в койку! — сказал длинный, проходя мимо цыганки и шлепая ее своей кепкой по заду. Это были последние веселые слова обитателей этой квартиры.

Два недавних клиента, зайдя в комнату, резко остановились, замолкнув, а затем боком двинулись к занавеске и за ней пропали. Незнакомец свернул сразу на кухню и уперся лицом в дуло пистолета, который держал Павел.

— Мешки не бросать! Стоять смирно! — строго, но тихо скомандовал он и затем левой рукой стал шарить по одежде вошедшего. Блэк зарычал. Убедившись, что оружия у того нет, разрешил поставить поклажу на пол и, развернув лицом к стенке, скрепил руки за спиной наручниками. Войдя с задержанным в комнату, он увидел, что то же самое проделали с остальными его коллеги. Теперь настала очередь смеяться милиционерам, но они решили это сделать уже в отделении.

Выписывая премию за раскрытие более пятидесяти эпизодов квартирных краж, начальник отдела очень долго и подробно расспрашивал, каким образом нашли преступников и с недоверием отнесся к участию Блэка. Хитро подмигнул Павлу:

— Ох уж эти опера! Чего только не придумают! Даже своим талантом готовы пожертвовать ради пса!

Блэк не слышал этого разговора. Он был счастлив, видя, как радуется его хозяин.

Но вскоре еще один эпизод окончательно восстановил его репутацию.

К Вертолету на прием явился директор закрытого предприятия и рассказал, что на днях кто-то неустановленным способом отключил всю сигнализацию по периметру завода, а так же в особо секретном хранилище, откуда похитил практически весь заказ, подготовленный к передаче Шведской стороне. Продукция оборонного значения.

— Понимаете, — говорил высокий худощавый директор, постоянно поправляя очки на горбатом носу, — это всего лишь несколько десятков бархатных коробочек с пластинами, похожими на золотые, без номеров и особых примет. Но вместе с ними пропали старые негодные трансформаторы, сгоревшие списанные схемы и еще черти что! Не могу понять, кто это мог сделать. Мы должны передать заказ через месяц!

Павел об этом разговоре не знал. Его, как и других сотрудников, вызвали из дома в выходной и заставили отрабатывать ранее судимых. Выезжать к ним домой, опрашивать, оперативно осматривать жилые помещения или привозить их в отдел и там хитростями добиваться правды. В первую очередь поплатились своим временем квартирники с опытом отключения сигнализации, затем все остальные. Стали таскать в отдел рабочих и инженеров с завода. Приехали сотрудники ФСБ, которые увидели в данной краже диверсию и саботаж. У них были свои методы работы. Им предоставили отдельный кабинет, в который никто из милиционеров не заходил.

Как обычно бывает, ниточка появилась, откуда никто не ждал.

Задержали пьяную парочку, которая утверждала, что у них сын-инвалид дома некормленый и, если их не отпустят, он может умереть без лекарств.

Девушка, инспектор по делам несовершеннолетних, выехала в адрес и обнаружила в квартире парня лет пятнадцати — настоящего Кулибина. Его комната была завалена разнообразными приборами и проводами. На стенах и потолке все светилось и мерцало, словно это была кабина управления межгалактической ракеты. Сам парень действительно был инвалидом: на трех пальцах правой руки у него были оторваны по фаланге, левый глаз был закрыт повязкой. Он вполне мог существовать без своих родителей и даже был рад, услышав новость, что их забрали в вытрезвитель и до утра он проживет без них.

Оперативники по картотеке установили, что этот парень, Саша Бобров, еще год назад был черным копателем, пока не подорвался на гранате. За свои знания и умения он получил дворовую кличку Ломоносов. Несколько сотрудников поехали к нему домой. Стали проверять номера найденных в квартире Боброва предметов по учетам похищенных вещей и обнаружили трансформатор с закрытого предприятия. Парень долго не упирался и уже через час привел всех подвал. Да вот беда, после полученной контузии Ломоносов страдал провалами в памяти и совершенно не помнил, где зарыл шведский клад.

Вот тут-то и проявил свои организаторские способности Вертолет:

— Кроме дежурной смены, всем явиться в подвал с шанцевым инструментом для изыскания пропажи! — строго заявил он. — Родина ждет! Пока не найдем, не будет ни выходных, ни праздников!

После чего благополучно понес свой живот домой.

Подвал под сталинским домом был просто огромный. Да и вообще сотрудники сомневались — вдруг парень и дом перепутал?

Кто-то предложил использовать металлоискатель, но директор завода разочаровал, сказав, что искомое таким способом не выявить. Все снова стали тыкать в песок лопатами и арматурой.

И тут участковый, который помогал Павлу задерживать квартирных воров, предложил снова попробовать Блэка.

Эта идея и Павлу приходила в голову, но он не решился бы ее предложить, боясь насмешек. Теперь, услышав предложение со стороны, согласился. Работать в праздники — удовольствие ниже среднего!

До дому было минут пятнадцать ходьбы, и через полчаса сотрудники увидели Блэка, счастливо виляющего хвостом и готового всех облобызать. Он и не думал ни о какой работе. Разве можно чем-то заниматься, когда вокруг столько друзей?

Но Павел взял у директора завода коробочку и поднес к носу Блэка:

— Ищи! — твердо сказал он. — Ищи!

Блэк, словно на охоте, стал нарезать галсы в подвале, отрезая песчаные полосы одну за другой. Прошло минут десять, и он уже углублял лапами яму, а все сотрудники бежали к нему.

— Осторожно! — закричал директор. — Он может повредить бархат на коробочках, — и уже сам, сидя на корточках, помогал разгребать песок в стороны.

Вот так Блэк снова стал любимчиком всего отделения милиции во главе с Вертолетом. За найденный клад завод подарил отделению уголовного розыска автомобиль Волга, который благополучно через месяц угнали. А может, и не угнали, но оперативники его больше никогда не видели.

 

Глава 12. Нечаянное пополнение

В городе снова ввели усиление. Прошла информация о готовящихся где-то терактах. Это значит, что милиция работает с девяти утра до девяти вечера без праздников и выходных. Павел гулял с Блэком по полчаса с утра и столько же в обед. Вечером немного больше. Иногда брал с собой в патрулирование. От усталости валился с ног.

Надеялся, что хотя бы частично оплатят переработку, и он сможет сделать в комнате небольшой ремонт.

Наступила осень, и сквозняки, словно гадюки, проникали через щели рассохшихся оконных рам и кусали то за поясницу, то за шею. На больничный не уйти — итак работать некому. Некомплект в отделе милиции руководство не интересовал. Требовали выставить определенное количество постов, значит, надо было выполнять.

Ближе к ночи ввели перехват, и гаишники стали гонять по району разыскиваемую автомашину. Вполне вероятно, что она была только похожа на ту, что угнали от супермаркета, но водитель, не желая встречаться с правоохранительными органами, при виде милицейского жезла нажал на газ.

Погоня была недолгой. Он промахнулся всего на метр. Когда перед ним из темноты возникло каменное ограждение, взял немного левее, к трамвайным путям, и въехал прямо в подземный переход станции метро Новочеркасская. Проскакал по ступеням, и лоб в лоб столкнулся с мраморной стеной. Был ли он пьяный или одурманенный наркотиками, сразу сказать было невозможно. Слава богу, никого не сбил.

Павел выехал на место происшествия и увидел, как подержанный БМВ спокойно стоит посреди прохода. На его вздыбившемся капоте лежит водитель, пробивший головой переднее стекло. Рядом суетится гаишник и пара человек в белых халатах. Зевак почему-то нет.

Павел помог гаишникам и врачам стащить парня с капота и уложить на пол. Долго его обследовать не пришлось. Врачи констатировали смерть молодого человека и, выписав справку, передали Павлу. Судя по многочисленным наколкам на пальцах и груди, парень был неоднократно судим. В карманах ничего не оказалось, кроме нескольких сотен рублей, зажатых скрепкой, и поздравительной открытки с коротеньким корявым четверостишьем без упоминания имени, чуть ниже которого было написано: «Это тебе мой подарок».

Павел усмехнулся про себя: «Да уж, кому-то подарочек ты преподнес!»

Гаишники пошли искать лебедку, чтобы вытащить машину наверх, а Павел доложил обстановку руководству. Остался ждать участкового и труповозку. Следственная группа была на выезде и, поскольку здесь явного криминала не было, экспертов можно было не ждать вовсе.

Павел стал осматривать машину самостоятельно.

В багажнике обычный водительский набор: гаечные ключи, провода, кусок троса, обрывки веревок, домкрат и другие необходимые принадлежности. Через сильную тонировку окон салон не просматривался. Двери заклинило, и Павел решил не осматривать его, подождать помощи.

Но в тот момент, когда он перестал дергать за ручки, из открытой бреши, образованной вылетевшим лобовым стеклом, раздался тоненький прерывистый скулеж. Обойдя машину кругом, он убедился, что звуки идут изнутри. Ему ничего не оставалось как, отогнув вздыбившийся капот, просунуться внутрь. Рискуя порвать куртку и брюки о металлические углы, он пролез на водительское сиденье.

Скулеж стал ближе. Свет в салон практически не проникал, и Павел, нагнувшись, стал шарить правой рукой за передними сиденьями. Неожиданно он почувствовал рукой тепленький дрожащий комочек, который начал повизгивать, почувствовав теплую ладонь. Осторожно взяв его в руку, Павел стал, пятясь, вылезать наружу.

Это был щенок незнакомой Павлу породы. Короткошерстный, черный как смоль, с белой звездочкой на груди, бульдожьей тупой мордочкой, большими выпуклыми голубыми глазами. Павел сунул его за пазуху и тот затих, согреваясь.

«Вот какой подарок готовился преподнести водитель, — подумал Павел, — но кто ж теперь знает, куда он направлялся. Быть может, кто-то уже сидит за накрытым к празднику столом, открыл бутылку шампанского, отрезал большой кусок торта, положив его на блюдце…»

Вскоре подошел участковый и стал оформлять труп. Гаишники зацепили тросом автомашину и пытались вытянуть наверх. Она скрипела, звенела внутри, сопротивляясь, подпрыгивала, снова преодолевая ступени.

Павел понес щенка домой.

«Может, разберутся потом, установят личность погибшего, определят его место жительства, найдут родных, — думал Павел, — и тогда я смогу вернуть чужой подарок».

Отпирая дверь, Павел подумал, что неизвестно, как отнесется к этому существу Блэк. Для начала надо быть осторожным. Хватит одного движения челюстей, чтобы откусить голову щенка. Так что решил пока собаку не показывать, а держать за пазухой и сначала дать понюхать, посмотрев на реакцию.

Зайдя в квартиру, Павел сел у порога, прижавшись спиной к стене. Блэк радостно выскочил навстречу, хотел, как обычно, броситься на грудь. Но, заметив, что Павел присел на корточки, тоже сел, виляя хвостом, удивляясь неадекватному поведению хозяина и думая, что тот замышляет какую-то игру. Приготовился проявить свою находчивость и сноровку.

Но Павел только расстегнул сверху куртку, опустив молнию до половины груди. Блэк стал принюхиваться. Незнакомый запах совершенно его не обескуражил. Замотав хвостом так сильно, что тот стал бить об пол, раскидывая в стороны оставленные шлепанцы, Блэк осторожно вытянул свою морду, пытаясь засунуть нос под куртку. Ткнувшись в живой комочек, нетерпеливо засучил передними лапами, цокая когтями по деревянному полу, и лизнул Павла в лицо. Затем снова уткнулся за пазуху.

На суету в коридоре вышла из своей комнаты заспанная соседка.

— Что это вы расселись в прихожей, — спросила она, — или что задумали?

Павел встал. Достав из-под куртки щенка, показал его Антонине Ивановне.

— Господи, боже мой, — всплеснула руками она, — да что ж это за чертик такой совсем без лица, словно кто нос ему заклепал вовнутрь? Уродец какой, что ли?

— Похоже, что бульдог, — сказал Павел, рассматривая малыша на вытянутых руках, — но какой породы, не знаю. Нос ему точно заклепали. Будем пока звать его Клепой.

— Откуда ж такой взялся? — спросила соседка.

— В разбитой машине оказался. Пусть немного побудет у нас, пока хозяйку его разыщем.

Блэк оторвал от пола передние лапы и, приподнявшись на задних, бережно обнюхивал своего сородича.

— Ну, пусть поживет, коль недолго. Главное, чтобы Блэк его не обижал. А то начнут ссориться и нам житья не будет, — соседка погладила Блэка по голове, — не будешь дружбана обижать? Что-то мне не спиться! Пойдем с тобой погуляем, пока Павел нового жильца устроит.

Она взяла Блэка на поводок, как уже не раз делала, и вышла на улицу.

Павел поставил к шкафу коробку из-под обуви и, положив туда старую рубашку, посадил щенка внутрь. Обнюхав все вокруг, Клепа вылез из коробки и, слегка присев на задние кривые лапы, сделал небольшую лужу, на которую Павел положил газету. Он уже знал, с чего надо начинать.

— Ну, вот и обозначился твой туалет, — сказал он, — теперь будешь на нее ходить, — и подтянул газету ближе к стенке.

После этого он напоил щенка теплым молоком, и тот сразу уснул.

Разбившегося на машине мужчину установили быстро по отпечаткам пальцев. Уроженец Кемерово находился в федеральном розыске по нескольким регионам. В портмоне топорщилась колода визиток в большинстве своем с женскими именами. Директора агентств по недвижимости, ведущие менеджеры, заведующие магазинами и стоматологическими клиниками. Все девушки работали в различных городах. Что могло их связывать с этим джигитом, было совершенно непонятно.

Была среди них и жительница Ленинграда Елена Любая — детский психолог. По базе жителей Павел установил ее место жительства, которое оказалось недалеко от отделения милиции.

На следующий день вечером, прихватив с собой для опознания несколько фотографий погибшего, он уже звонил в обшитую рейками дверь квартиры.

Сначала послышались заливистый лай и укоряющий женский голос, а затем дверь открыла девушка в длинном, до пола, сатиновом халате, покрытом мелкой россыпью ярких васильков. Стены прихожей были оклеены обоями из аналогичных цветов, только чуть большего размера, и от этого казалось, что круглое улыбающееся лицо девушки, сплошь покрытое веснушками, обрамленное рыжей копной начесанных волос, словно солнышко, освещает лучами окружающий цветущий сад.

На уровне груди тонкими белыми руками она придерживала мохнатую рыжую с мелированием собачку, похожую на болонку. Та с любопытством глядела черными бусинками глаз из-под нависшей длинной челки.

При виде незнакомца улыбка девушки стала слегка настороженной, а потом вовсе исчезла, словно пришелец не оправдал ее доверия. В прихожей воцарился полумрак.

— Вы Елена Любая? — спросил Павел, не дожидаясь, когда девушку одолеет испуг. — Я из уголовного розыска. Хотелось бы переговорить.

— Да, это я! — отозвалась девушка в недоумении, — Проходите.

Она отошла от двери, приглашая гостя зайти.

Собака любознательно тянула нос, вбирая легкими незнакомый запах, и что есть силы размахивала загнутым вверх хвостом, доставая им до подбородка девушки.

Теперь Павел был уверен, что погибший вез свой подарок не сюда: зачем дарить Елене щенка, если у нее уже есть собака? Но просто так уйти, извинившись, без объяснений, было неудобно.

— Мне надо показать Вам несколько фотографий, быть может, Вы поможете следствию.

Девушка не двинулась с места, пожав плечами и плотнее прижимая к себе собаку, нервно поглаживая спутанную шерсть.

Павел достал из кармана фотографии и протянул ей. Это была формальность, он ни на что не надеялся. Елена, не выпуская собаку, взяла их правой рукой и поднесла к лицу.

Павел увидел, как неожиданно глаза девушки расширились, зрачки стали огромными и черными, словно провалились внутрь. Она машинально нагнулась, опуская собаку и, развернувшись, пошла внутрь квартиры. Павел последовал за ней. Они пришли на кухню. Елена включила яркий свет и села за небольшой квадратный стол у окна. Пристально разглядывая снимки и не замечая вокруг ничего.

— Александр, — прошептала она тихо про себя, откладывая один снимок и разглядывая другой.

Поняв, что она произнесла имя вслух, добавила, обращаясь к Павлу:

— Я искала его. Писала заявление о его розыске в отделение милиции. Но я не имею к нему претензий. Просто хотела найти.

— Вы его знаете? — недоверчиво переспросил Павел.

— Еще бы! — ответила девушка, и, нагнувшись, приподняла собаку, положив к себе на колени. Погладила ее.

Я познакомилась с ним в ресторане на Невском проспекте. Сейчас уже не помню, днем или вечером. Зашла выпить кофе с пирожным. Он подсел. Такой весь озабоченный. Переживающий. Разговорились. Сказал, что местный. Живет здесь с рождения. Получил телеграмму из деревни о смерти дедушки и нужно срочно лететь. А на руках у него щенок тибетского терьера. Очень дорогая и редкая порода! Слезно просил оставить на недельку у меня дома, говорил, когда вернется, позвонит, и я верну ему собаку. За каждый день содержания готов был заплатить денег. Даже хотел дать вперед. Но я не взяла.

— Собаку не взяли?

— Да нет, щенка я взяла! Деньги не взяла. Зачем я деньги буду брать вперед — вот приедет, там и рассчитаемся. Сколько я затрачу.

Конечно, я так просто не знакомлюсь с мужчинами на улице. Да он вроде и не знакомился вовсе. Беда случилась у человека. Он даже внимания на меня не обращал как на женщину, комплименты не делал. Только о щенке говорил. Как он трудно достался. Ездил за ним в Тибет, за огромные деньги упросил монахов продать. Потому и назвал его Бакс. Сказал, что эта порода собак приносит счастье. И мне принесет.

— Ну и как?

— Честно говоря, Александр мне понравился больше, чем щенок! — улыбнулась Елена. — Подумала, а чем черт не шутит — вернется, мы с ним и подружимся. И мне щенок счастья принесет.

— Ну что, принес?

— Наверное, ума принес, — усмехнулась она, — видите, мой Бакс из дорогущего терьера в исконного дворянина превратился, хорошо, что в кавказца не вырос.

— Значит, Александр Вам дворнягу пристроил, а сам скрылся? — улыбнулся Павел. — Он что, друг бездомных собак?

— Да если бы скрылся, наверное, было бы лучше. Через пару недель позвонил мне и сказал, что вернулся. Похоронил бабушку. Я еще тогда подумала, что он уезжал-то дедушку хоронить. Но решила, что он просто расстроен был. Конечно, назвала ему свой адрес, чтобы забрал щенка. Он приехал с цветами, конфетами, бутылкой дорогого коньяка. Целую корзину роз привез. Потом я фотографировалась с ними и с Александром.

— Фотки-то остались?

— Если бы, — Елена замолчала. У нее навернулись слезы на глаза, и она отвернулась к окну. Стала усиленно гладить собаку на коленях. Потом пальцами правой руки едва дотронулась поочередно до век и снова повернулась к Павлу. — Остался на ночь. А утром я проснулась на голом паркете в обнимку с собакой. Ничего в квартире не осталось. Даже ковер с полу снял и розы увез. Розы-то ему зачем? Все равно завянут! Решил, наверное, посмеяться.

— Милицию-то вызывали?

— Да что ее вызывать? Я же сама его пустила, сама доверилась. Он же не грабил меня, не отбирал ничего. Даже собаку подарил. В милиции так и сказали, что у нас гражданские отношения. Может, я их в заблуждение ввожу, а сама с сожителем нажитое делю! Записали, правда, все, обещали найти.

— Ну и как, нашли? — с насмешкой спросил Павел.

— Да я сама его нашла. Года три прошло. На московском вокзале он билет покупал, а я в отпуск собиралась на юг. Подошла к нему. Если бы Вы видели, как он обрадовался. Сказал, что скучал по мне сильно, но стыдно было возвращаться. Беда у него приключилась — бандиты наехали и на счетчик поставили. Откуда хочешь, оттуда деньги и бери. Ну, вот и пришлось ему меня обокрасть. Обещал через месяц деньги собрать и приехать ко мне. Честно говоря, я ему поверила.

— Там же на вокзале милиции немерено! — возмутился Павел. — Это был шанс! Такое бывает раз в жизни! Неужели не могла позвать кого-то, или попросить мужчин его задержать.

— Да мне этого не надо было. Поверила я ему. Не может же человек так искренне раскаиваться и потом не сдержать обещаний. У него слезы на глазах были.

— Да уж, будут слезы, когда тебе пять лет тюрьмы корячится. Ну что, приехал за щенком?

— Нет, не приехал, — огорченно произнесла она, выпуская собаку на пол, — наверное, у него снова что-то случилось. Есть такие люди, понимаете, у которых постоянно неприятности случаются.

— Мне кажется, что, скорее, от таких людей у всех вокруг неприятности случаются. Слава богу, все уже закончились.

— Что значит закончились?

— Что значит, что значит. То и значит, что умер твой якобы Александр. Вез еще одного щенка какой-то подружке, но, видать, ей повезло больше, чем тебе.

— Что Вы такое говорите! Вот видите — он просто несчастья притягивал к себе.

— Не несчастья, а милицию он к себе притягивал. И тюрьму. Но, жалко, не притянул. Спасибо большое за разговор. Все же посоветовал бы Вам придти написать заявление о краже. Хоть вещи Вам не вернем, а дело возбудим и еще одну статью на него повесим посмертно, как медаль!

Дома Павел стал внимательно рассматривать своего щенка, пытаясь понять, какой он породы и каких размеров достигнет в будущем. Но, поскольку знаний на это не хватало, он снес собаку знакомому ветеринару в лечебницу. Тот сообщил, что это обычный французский бульдог, правда, немного великоват. Больших размеров не достигнет. Килограмм десять — пятнадцать от силы.

Вскоре пришли дальнейшие результаты проверок погибшего Александра. Искали его за многочисленные кражи из квартир одиноких женщин. Метод кражи был всегда одинаковый. Знакомился с девушкой в ресторане, узнавал о ее семейном положении и, если его все устраивало, рассказывал, что ему надо срочно лететь на пару дней в командировку, а щенка оставить не с кем. Давил на жалость. Когда возвращался за своим подопечным, приезжал прямо на квартиру к хозяйке. Там во время чаепития добавлял ей в чашку клофелин. Наутро в квартире девушек оставалась только одна ценность — маленький щенок на память.

«Очередной предполагаемой жертве повезло, — подумал Павел, — куда же теперь девать щенка?»

Решил посоветоваться с Антониной Ивановной. К тому времени она стала уже заядлой собачницей. Блэк разбудил в ее душе любовь к его четвероногим собратьям. В голосе у нее появилась повелительная интонация, правда, немного визгливая, но Блэк понимал ее с полуслова. Так что повышать голос приходилось редко. Ее узнавали на площадке для выгула собак и считали матерью Павла. Если несколько дней его не видели, справлялись о здоровье. Соседка с гордостью говорила, что Павел на службе и очень занят. Она чувствовала, что собака объединяет их в одну семью, и, поскольку родственников у нее здесь не было, с удовольствием ощущала груз ответственности, свалившийся на нее, и не разубеждала владельцев других собак в своем родстве с Павлом. Узнав, что в их семье ожидается прибавление в виде Клепы, возражать не стала.

— Где один, там и двое! — сказала она в ответ. — Им будет веселее.

Клепа, оказавшись французским бульдогом, стал бессовестно, как Наполеон, завоевывать пространство. Для него не было условностей как первое время у Блэка, которому пришлось заслужить расположение соседки. Клепа бегал, где хотел, лез, куда желал, жевал, что давали. Это было странным — он ел все то же, что и люди.

Если Антонина Ивановна готовила себе кашу — он ел кашу. Если варила компот — он доедал из него вываренные сухофрукты и даже разгрызал абрикосовые косточки, выплевывая скорлупу. Об овощах и говорить не приходилось. Он лопал соленые огурцы и помидоры без разбору. Выедал арбузы под самую корку так, что оставалась тоненькая зеленая полоска кожицы. С удовольствием поглощал бананы, стараясь содрать со шкурки все, что возможно. Вгрызался в нее, выскабливая передними резцами до такой степени, что она становилась почти прозрачной. Этому способствовали его зубы, растущие, как у акулы, в несколько рядов и торчащие в разные стороны.

Рос щенок не по дням, а по часам. Превращался в круглый лоснящийся бочонок на кривых ногах. Складки вокруг носа стали явно выражены, как меха от концертино. Из-за своего оригинального уродства он казался очень милым и, видимо, это чувствовал. Наглости его не было предела. Буквально на следующий день после своего появления в квартире он в присутствии Блэка залез в его миску и, вытащив оттуда косточку размером с его самого, стал пытаться грызть на глазах у всех. Он так усердствовал в данном процессе, что минут через тридцать устал и уснул прямо подле нее.

Блэк спокойно взял Клепу в пасть и отнес к себе на место. А потом принялся за недоеденный масел. Иногда Клепа сам устраивался на чужом матрасе, и тогда Блэку приходилось осторожно сворачиваться вокруг него колечком, словно защищая от возможных напастей.

Наверное, потому, что все ему разрешалось, Клепа рос бесцеремонным и наглым настолько же, насколько заботливым о нем был Блэк. Однажды, придя из магазина, Павел оставил на кухонном столе свежие баранки и пошел переодеваться в комнату. Блэк мирно спал на своем месте. Через некоторое время с кухни донесся тихий знакомый скулеж. Павел не обратил на это внимания, а Блэк вскочил и выбежал из комнаты. Скоро звук прекратился, и Паша решил заглянуть на кухню. Каково же было его удивление, когда он увидел на полу Клепу, грызущего баранку, и Блэка, сидящего рядом и умиленно глядящего, как щенок расправляется с ароматной сдобой. Увидев Павла, Блэк извиняюще опустил голову и прижал уши. Но поскольку ругательств не последовало, приободрился и, покосившись на хозяина, лукаво повел бровями, заглянув ему в глаза, словно говоря:

— Ну что поделаешь, не удержался! Он ведь такой маленький и очаровательный! Я снял со стола ему баранку. Но это не для меня! Сам же я не ел. Я понимаю, что нельзя…

После этого Блэк наклонился и стал подбирать с пола крошки, оставленные Клепой. Изредка оглядываясь на Павла, он словно говорил, что делает это не ради того, чтобы набить желудок, а чтобы в кухне было чисто!

Прошло больше месяца, а владельцы собаки не появлялись. На письма участкового, в чьем производстве находился материал, никто из родственников погибшего не отвечал. Установленные потерпевшие и свидетели ничего о щенке не знали.

Выпал снег. В одну из своих прогулок Антонина Ивановна поскользнулась около подъезда и сломала ногу. Хорошо, что рядом были соседи, которые вызвали скорую, а затем сообщили о случившемся Павлу. Старушку положили в больницу.

В то же время по району прокатилась волна квартирных краж. Перестройка в стране давала о себе знать. Преступность, как обычно, увеличивалась пропорционально безработице. В город стали наезжать целые кланы из бывших дружественных республик и массово обносить квартиры в спальных районах. Более профессиональные воры действовали подбором ключа. Наркоманы всегда торопились и находили такие двери, которые можно было просто выбить ногой. По вечерам потерпевшие целыми парадными писали заявления в милицию, которая не успевала возбуждать уголовные дела — не то, что ловить преступников. Попадались и те, которые уже совсем наглели: были задержаны случайно, неся телевизор или загружая краденую мебель в стоящий у парадной грузовик.

Иногда в криминальных сводках по городу, зачитываемых руководством, фигурировали сотрудники милиции. То одного ограбят, то другого изобьют, то похитят что-то из квартиры. Это частенько вызывало смех у коллег:

— Если милиционер не сберег свои вещи, как он сможет сохранить имущество граждан?

Хотя данная информация вызывала насмешки, но никто не был защищен от преступности, разрастающейся, словно раковая опухоль. Задумывался об этом и Павел. Решил поставить в квартиру сигнализацию, тем более, что для сотрудников милиции она стоила в два раза дешевле. Специалисты смонтировали все очень быстро. Испытания прошли успешно.

Находясь дома, Блэк лаял на каждый звонок в дверь — воров можно было не бояться. Когда Павел брал его с собой на прогулку, ставил квартиру на сигнализацию, а Клепу клал в коробку из-под пылесоса и задвигал за диван.

Но однажды, подходя к дому, увидел знакомую машину охраны, стоящую у подъезда.

— Что случилось, ребята? — спросил он озабоченных коллег. — Помощь нужна?

— Павел Андреевич, у Вас сигнализация сработала. Мы решили Вас подождать не входить.

Принимая меры предосторожности, сотрудники зашли в подъезд. Один обошел дом и встал под окнами с противоположной стороны.

Дверь открылась легко, но за ней была тишина. Обстановка не нарушена. Все вещи на месте. Клепа спал в коробке.

Ничего не понимая, Павел пожал плечами. Извинился перед сотрудниками. Оставив Блэка дома и переложив Клепу на коврик, пошел на службу.

Вечерняя прогулка снова закончилась сработавшей сигнализацией. Опять у подъезда стояла патрульная машина, а в квартире была тишина.

— Быть может, проверяют? — подумал Павел, зная множество изощренных методов работы преступников. Иногда они специально заставляют сигнализацию сработать несколько раз. А когда хозяин начинает думать о неполадках в системе и перестает ее включать, совершают кражу.

Следующим утром и вечером во время прогулок все повторилось.

Тогда Павел решил сам подкараулить воришек. Выйдя утром с Блэком на прогулку, он, вместо того, чтобы направиться в парк, обошел дом и встал за гаражами, наблюдая, кто войдет в подъезд. Так он простоял минут пятнадцать. Соседи выходили на работу, но никто внутрь не зашел. Вскоре появилась машина охраны и встала у дверей, как обычно. На этот раз сотрудники вышли из машины и направились в квартиру самостоятельно. Когда Павел с Блэком подошли к дверям, охрана уже выходила, пожимая плечами.

— Павел Андреевич, не надо нас проверять! — огорченно сказал старший группы. — Мы нормативы свои выполняем четко — приезжаем через пять минут! У нас и так работы за сутки хватает, а здесь еще Вы самодеятельностью занимаетесь!

— Да я никого не проверяю, ребята, я сам не понимаю, что происходит! — огорчился Павел.

— Да ладно Вам, — махнул рукой второй сотрудник, — наверно наше начальство попросило, вот Вы и изгаляетесь!

Милиционеры сели в машину и поехали на очередную тревогу.

Настроение Паши испортилось. Он встал посреди большой комнаты и внимательно осмотрелся. Ему было стыдно, что он, оперативный сотрудник, не может разобраться в ситуации. Блэк, казалось, тоже хотел ему помочь и ходил по комнате, принюхиваясь. Поднимая голову, тянул в себя воздух, словно проверяя его на подлинность. Павел стоял, уперев руки в бока, и напряженно вглядывался в каждый предмет, ища возможную подсказку. Неожиданно почувствовал, как правая подошва тапка стала влажной и носок промок. Он приподнял ногу и увидел, что стертая войлочная подошва потемнела от пропитавшей ее жидкости. Снял тапок и понюхал его, поставив при этом ногу на пол. Результат был двойной: поставленная нога мгновенно намокла, а нос ощутил знакомый запах собачьей мочи. Сомнения улетучились: всему виной был Клепа! Каким образом он выбирался из огромной коробки, а затем влезал туда обратно и притворялся спящим, осталось загадкой. Дверь в коридор была зарыта, и он не мог сходить на свою газету.

В следующий раз Павел закрыл его в ванной комнате, где не было датчиков, там же расстелил газету для туалета. С тех пор сигнализация работала исправно. Сотрудники охраны, выезжавшие на тревоги, теперь при встрече, хитро улыбаясь, подмигивали Павлу.

Наступила весна. Соседка, поправившись в больнице, явилась домой и с усердием принялась приводить в порядок оставленное без присмотра хозяйство. Казалось, что она полюбила собак еще больше, скучая по ним в больничной палате. Именно она обратила внимание на то, что Клепа никогда не лаял. Павел даже подумал, а свойственно ли данной породе подавать голос?

Если Клепа был чем-то недоволен, он молча подбегал и, рыча, начинал кусаться.

— Надо, чтобы он тоже лаял на звонок, — однажды многозначительно сообщила Антонина Ивановна, — чтобы, когда вас с Блэком нет, воры, позвонив, слышали, что в доме остался кусачий сторож.

Клепа не мог понять, что же от него хотят — он казался Павлу туповатым. Соседка выходила на лестницу и нажимала звонок. Тот пронзительно дребезжал. Павел вставал на четвереньки и, подбегая к двери, лаял, как умел.

Клепа, хлопая веками своих выпученных карих глаз, пытался догнать Павла и укусить за ногу, думая, что с ним играют. Это повторялось несколько раз. Павел весь покрылся потом от усердия и неестественного способа передвижения.

Видимо, эта суета и пронзительные звуки надоели Блэку. После одного из звонков он бросился к двери и залаял так, словно его травили на медведя.

Клепа сообразил моментально. В следующий раз они лаяли на звонок уже вдвоем, а на третий — один Клепа.

Блэк посчитал свою задачу выполненной и пошел отдыхать на матрас. Лег на бок и, вытянув лапы к стене, запрокинул голову назад так, чтобы видеть, как Павел закрепляет те навыки, которым он научил щенка. После нескольких удачных повторов все были довольны. Особенно Антонина Ивановна, поскольку это была ее идея.

 

Глава 13. Жертва

Через пару месяцев после появления нового жильца Павлу поступил приказ в составе группы выехать на задержание членов бандформирования в областной район. Мероприятие должно было занять не более двух дней, и в девять утра необходимо присутствовать в Главном управлении на предварительном инструктаже. Получить автомат, бронежилет, каску и другую амуницию. Спросить о собаке Павел не решился. Все же, он не мог гарантировать, что в ответственный момент пес не тявкнет или не рванется куда-нибудь. Было неизвестно, что там произойдет.

Встав пораньше, Павел как обычно вышел с Блэком на улицу. Шел снег. Уже несколько раз он покрывал собой землю, но морозы так и не собирались приходить, оставляя белый покров без поддержки, бросая своего предвестника на произвол судьбы. Снег лежал белыми проплешинами на пригорках и лавочках у подъезда. Появляющиеся следы казались трафаретными отверстиями, ведущими вглубь подноготной матушки-земли.

Плутая между домов, Павел рассказывал Блэку, что ему придется уехать на несколько дней и тот должен вести себя хорошо, никуда не убегать от пожилой соседки, с аппетитом кушать и следить за малышом. Правда в последнее время гордон и не думал куда-то убегать. Казалось, что и на прогулку-то он выходит нехотя. Только и ждет момента, когда нужно будет вернуться обратно, чтобы повозиться со щенком. Не успевал Павел дойти до парка, как Блэк около забора делал все свои дела и тянул хозяина обратно к дому.

— Да увидишь, увидишь ты своего воспитанника, — успокаивал его Павел, — никуда он не денется. Небось, развалился на твоем месте и храпит во все дырки. Или косточку твою грызет. Зачем ты его балуешь? Мы тебе его на воспитание отдали, а ты в нем вседозволенность культивируешь. Найдутся его хозяева, что я им скажу? Его некультурность бросает тень не только на тебя, но и меня!

Блэк словно понимал, о чем ведет речь хозяин и не поднимал головы, изредка шевеля ушами, подтверждая, что внимательно слушает. Но тянуть в сторону дома не переставал.

Антонина Ивановна не возражала некоторое время побыть хозяйкой. Она уже давно не чувствовала себя такой нужной, как сейчас, и ей это нравилось. Недавнее ощущение одиночества словно испарилось и даже соседки по подъезду удивлялись ее отсутствию на общих посиделках.

На просьбу Павла торопливо ответила:

— Ни о чем не беспокойся, все будет хорошо! Только сам возвращайся живой и здоровый.

Подготовка закончилась во второй половине дня и бойцов отпустили пообедать домой, сказать родственникам «до свидания».

Напарник Павла жил на краю города и с удовольствием согласился на приглашение перекусить и посмотреть собак. Положив каски и автоматы на заднее сиденье «Жигулей», они расположились спереди, глубоко промяв рессоры автомашины тяжестью защитной экипировки. Грудь, оттопыренная тяжелым бронежилетом, почти касалась руля. Ехать было недалеко. Перемахнуть через Большеохтинский мост и направо по Новочеркасскому проспекту до площади. Когда машина остановилась у подъезда, напарник решил сходить в ближайший ларек за сигаретами. Павел зашел в парадную и позвонил в дверь. Раздался яростный щенячий лай Клепы, но дверь никто не открыл. На повторный звонок реакция была та же. Ключ от квартиры остался в машине. Павел снял радиостанцию с пояса и попытался вызвать приятеля, но рукоятка настройки волны оказалась сбитой, и он начал крутить ее, пытаясь вспомнить номер частоты. Неожиданно среди сменяющегося свиста и щелканья прозвучал голос мужчины, называющий проспект Стахановцев, находящийся рядом. Павел зафиксировал волну.

— …Стахановцев дом 2, — вещал неизвестный мужской голос, — рядом с детской площадкой электрический провод под напряжением. Как поняли? Ленэнерго уже оповещены — выехали. Срочно обеспечьте безопасность. Как поняли?

— Вас понял! — ответил кто-то, — буду через десять минут, пошлите постового, кто поближе…

— Нет у меня постовых, — зло прервал первый голос, — если бы они были…

Павел не дослушал. Рация продолжала звучать, но в его душе неожиданно поднялось непонятное волнение, бронежилет стал тесен и грудная клетка, расширяясь, не могла насытить кислородом легкие, заставляя учащать дыхание. Волосы на голове взмокли, и капли пота медленно покатились по шее за шиворот. Кто-то невидимый толкал его вперед. Туда, где могло случиться несчастье. Ведь он находился ближе всех. А там ничего не подозревая, играют дети, такие же, как Кристина и ее друзья.

Когда Павел как ошпаренный выскочил к машине, напарник выронил изо рта сигарету.

— Что? — спросил он. — Операция началась?

— Еще не знаю, — успел сказать Павел и плюхнулся на водительское сиденье.

Напарник мгновенно оказался рядом. Машина вылетела на Стахановцев и, пересекая Заневский проспект, рванула по встречке. Через двести метров въехала на тротуар, где стояли железобетонные столбы, за которыми ближе к дому через кусты просматривалась детская площадка с песочницей в центре и качелями по краям.

Обогнув кусты, Павел резко затормозил. Сначала он увидел свою соседку. В блестящем коричневом плаще и черном платке с красными розами, она стояла, не шевелясь, и смотрела вниз, себе под ноги, слегка кивая кому-то головой, словно ее разбил паралич. Рядом с ней молодой парень в телогрейке с надписью «Ленэнерго» шебуршил в траве деревянной палкой. Двое других в такой же одежде стояли ближе к тротуару, раскинув в стороны руки, и заставляли прохожих обходить это место по другой стороне улицы.

Павел выскочил из машины и побежал к соседке, по пути вытаскивая из кармана удостоверение и маша им перекрывающим дорогу парням.

— Милиция, милиция, — кричал он, — что случилось?

— Да ничего не случилось, все в порядке, отвечал парень с палкой.

Только теперь Павел заметил, что тот поддевает палкой провод, тянущийся от столба, и пытается его скинуть с измазанной в грязи блестящей черной меховушки.

Именно на нее неотрывно и безмолвно смотрела Антонина Ивановна, ничего вокруг не слыша и не видя. Маленькая девочка, лет четырех, подошла к ней сзади и, тронув за руку, весело спросила:

— Бабушка, а это Ваша собачка так танцевала? А теперь она устала и отдыхает?

Соседка продолжала молча кивать. Руки бессильно повисли, не чувствуя уцепившихся детских пальчиков. Седые пряди волос выбились из-под платка и слегка раскачивались, словно маятники, отсчитывая какое-то свое время.

Заглянув в лицо бабушки и увидев подтверждение своих догадок, девочка спросила снова:

— А когда она проснется?

Не понимая этого диалога, Павел снова посмотрел на меховушку и тут внезапно увидел прижатые к ней лапки с матовыми черными подушечками и вытянутую шею с рыжим подпалом, измазанным в грязи до неузнаваемости. И далее — голову с оскаленными зубами, закусившими серый плетеный провод, словно новогодний серпантин, обвивший собачье тело несколько раз.

Павел автоматически сделал шаг вперед, но парень с палкой толкнул его в грудь:

— Ты что, с ума сошел? Еще тебя в железе здесь не хватало! Шибанет, мало не покажется. В Изумрудный Город решил попасть?

Вон видишь, пес уже схватился за конец. Черт его дернул, бежал бы себе мимо, да бежал…

В этот момент за девочкой подошла молодая женщина и схватила ее за руку, потянув к себе.

— Мамочка, давай подождем, когда собачка проснется, давай подождем… — залепетала девочка.

— Не проснется твоя собачка уже никогда, — второпях бубнила женщина, — слава богу, только она и не проснется. Провод со вчерашнего дня здесь лежит, и никому дела нет. Сколько раз этим иродам звонили с заявкой, чтобы обесточили. Только отнекивались. Вот и дождались. Хорошо не человек наступил!

Последнее явно было адресовано парню с палкой. Но слыша все это, он ничего не ответил. Через пару минут, отбросив подальше провод, он с облегчением произнес:

— Ну, все.

Павел подошел к Блэку и, опустившись на колени, взял его на руки. Тот был еще теплым. Красный язык вывалился из пасти. Глаза были открыты. Но зрачки не двигались, словно приклеились прозрачным скотчем к радужной оболочке. Паша никогда не видел его таким беспомощным и неподвижным. Словно это был совсем не его энергичный пес, а только его меховая оболочка.

— Мамочка, а собачку понесли домой спать? — спросила все та же любознательная девочка, уходя вслед за матерью.

— Да, моя хорошая, ты все знаешь! — ответила она, настороженно глядя на сотрудников в экипировке.

Антонина Ивановна продолжала кивать головой, глядя на то место, где только что лежал Блэк.

Павел кивнул напарнику:

— Это моя соседка, надо отвезти ее домой. А то еще с ней что-нибудь случится.

Павел с Блэком на руках сел спереди, а соседку усадили сзади. Она все еще смотрела безучастным взглядом перед собой, словно пыталась в чем-то разобраться и понять. Машина тронулась.

— Доведи ее до квартиры, — попросил Павел, когда машина остановилась у подъезда.

Через некоторое время напарник вернулся и снова сел за руль.

— Поедем к Неве, — угрюмо сказал Павел, — он любил там гулять.

Павел собирался показывать приятелю дорогу, но стекло перед ним было мутное, и он решил не вмешиваться, подумав, что надо бы поменять пассажирский дворник.

Когда машина остановилась, Павел недоуменно посмотрел на приятеля, удивляясь, что доехали так быстро. Силуэт напарника оказался размыт точно так же, как изображение за стеклом. Только сейчас он понял, что всю дорогу из его глаз текли слезы, капая на лежавшую на коленях собаку.

«Наверное, служба научила меня плакать беззвучно», — подумал он.

Набережную только начали благоустраивать. Завезли землю для газона и ограждающие поребрики. Пока все это было свалено в кучу и слегка припорошено выпавшим снегом.

— Посиди здесь, — сказал Павел напарнику и, выйдя из машины с Блэком на руках, открыл багажник. Взял саперную лопатку. Рукавом протерев глаза, осмотрелся. Заметив приготовленную для разбивки клумбу и зайдя внутрь нее, стал копать.

«Летом здесь посеют травку, — подумал он, — и только я буду об этом знать.»

Выкопав глубокую яму, Павел положил в нее собаку. Снова полились слезы из глаз, и он стал засыпать могилу песком, а затем землей. Холмик делать не стал. В голове звенело. Казалось, что все это происходит не с ним и не с Блэком. Что, придя домой, он снова увидит, как пес встает на задние лапы и пытается лизнуть в лицо. Где-то глубоко поднимающаяся злость на соседку смягчалась философскими рассуждениями о судьбе, о возможном предотвращении гибели человека или даже ребенка. Быть может, он спас ту девочку, которая видела как закрутило Блэка. Приняла смертельную схватку собаки с электрическим проводом за танец и до сих пор надеется, что Блэк проснется, а утром снова будет на детской площадке.

Павел сел в машину.

— Надо ехать в район сбора, — негромко сказал напарник. Мы уже опаздываем.

— Конечно, — тихо ответил Павел.

Он закрыл глаза и прислонился затылком к жесткому подголовнику. «Жигули» рванулись вдоль набережной. Трасса была почти пуста. Переключившись на четвертую скорость, шестерка натужно понеслась загород.

Перед глазами Павла снова образовалась пелена, но теперь он уже знал, что это текли слезы. Он чувствовал, что ни один мускул не дрожит на его лице. Они текли так же ровно, как работал двигатель автомашины, иногда усиливаясь, когда машина шла в гору, и Павел начинал что-то вспоминать; ослабевая, когда машина катилась по наклонной вниз, и он пытался переключить внимание на что-то другое. Продолжал вспоминать, вспоминать, вспоминать…

«Сколько же у меня внутри слез, — думал Павел, — кончатся ли они когда-нибудь»?

Но те продолжали течь всю дорогу.

На пункт сбора приехали часа через два с половиной. Начинало смеркаться. Слезы закончились. Напарник сходил на инструктаж к руководству, а когда вернулся, увидел, что Павел задремал, прислонившись головой к двери. Тронул его за плечо.

— Пора ехать, — сказал он, — установили адрес, где скрываются главари. Указание брать живыми. Нас ждут.

Это была обычная девятиэтажка сто тридцать седьмой серии с черным ходом через балкон. Преступники любили селиться в таких домах, где лестничные пролеты перекрыть было практически невозможно.

Грузовой лифт был рассчитан на шесть человек. Столько в него и вошло. Он дернулся и стал медленно подниматься вверх. Где-то между пятым и шестым этажами он просто встал, и внутри зажглась красная лампочка. До захвата оставались секунды. Старший группы нажал переговорное устройство с аварийным диспетчером.

— Сколько вас там народу-то? — спросили по селектору.

— Как положено, шесть человек!

И только здесь все, посмотрев друг на друга, увидели, что их не совсем шесть, поскольку на каждом был надет тяжелый бронежилет, металлический шлем, на поясе был закреплен полный боекомплект, а через плечо висел автомат.

— Ждите, — сказал диспетчер, — аварийная группа выезжает. Но не вздумайте пытаться выйти — лифт может обрушиться!

Сотрудники молча посмотрели друг на друга. Наступила тишина, которую нарушало только легкое пощелкивание включенных радиостанций.

— Первый, я второй, мы застряли в лифте! — тихо сообщил старший в радиостанцию.

— Уже поздно, — раздалось в микрофоне, — выкарабкивайтесь, третий и четвертый пошли!

Из висящих радиостанций прозвучал громкий хлопок, а потом послышались приглушенное стрекотание выстрелов. В лифте слышалось лишь учащенное дыхание сотрудников. Все повернулись к старшему, устремив на него взгляды сквозь опущенные стеклянные забрала.

Мучительная тоска навалилась на Павла. Слыша через микрофон атакующие крики своих коллег и, казалось, чьи-то стоны, он никак не мог понять, почему второй раз подряд он не успевает придти на помощь своим близким, танцующим опасный танец под пулями врагов. Как не успел к последнему смертельному танго своей собаки. И уже не слыша ничего в охватившем его отчаянии, он достал штык и вонзил его между дверей лифта. Налег на него сбоку. Коллеги поддержали, воткнули в образовавшуюся щель дуло автомата, затем приклад, еще один. И кто-то более худенький уже смог протиснуться. Его подтолкнули снизу, а затем он протянул руку и по очереди все оказались на площадке. Устремились вверх по лестнице. Пробегая один пролет за другим, Павел увидел испуганную старушку с девочкой лет пяти, прижавшихся к стене.

— Ты их не бойся, бабушка, это черепашки ниндзя! — настоятельно говорила девочка, успокаивая бабушку. — Они спешат к кому-то на помощь!

Дальнейшая операция продолжилась в области уже ночью. Павлу с напарником поручалось незаметно проникнуть в один из домов на краю деревни и произвести осмотр. Дом стоял на отшибе ничем не огороженный и был похож на заброшенный трехэтажный особняк. По плану внизу находились подсобные помещения, а вход был оборудован лестницей, поднимающейся на второй этаж. На третьем был недостроенный чердак. Хозяева дома не подавали признаков жизни, хотя разведка сообщила, что они внутри.

Сотрудники технического отдела подобрали ключ к входной двери и раздобыли план дома, которые получил напарник. Он должен был идти первым, повернуть направо по коридору и, пройдя гостиную, проникнуть в спальню, а Павел свернуть от входа налево, где в кладовке, как предполагалось, находился склад с оружием. Нужно было блокировать его от хозяев. Если в доме никого не окажется, то вызвать по рации подкрепление и организовать засаду.

На улице вокруг дома расположились бойцы группы захвата, на случай оказания сопротивления.

Проверив радиостанции и договорившись об условных сигналах, группа двинулась к дому. Аналогичным образом другими сотрудниками блокировались еще несколько домов в этой деревне.

Фонари включать запрещалось. Павел с напарником стали осторожно ползти к крыльцу. Затем, стараясь не шуметь, поднялись по лестнице. Поковырявшись немного с замком, напарник открыл дверь. Скрипнула несмазанная петля. После того, как в черной дыре проема исчез напарник, в нее нырнул Павел. В доме было тепло, даже в прихожей. Только отсутствие света напоминало о внешней заброшенности.

Павел прислушался. Где-то далеко звучал работающий телевизор.

«Это хорошо! — подумал он про себя, — Меньше будут прислушиваться».

Нащупав левой рукой косяк двери, он осторожно проверил пространство перед собой правой. Ничто не загромождало проход. Деревянный пол был набран плотно, без щелей, и практически не скрипел. Не торопясь, прижимая автомат к груди, он двинулся на корточках по намеченному маршруту, вспоминая его на карте. Осторожно зондируя пространство впереди себя вытянутой рукой, напряженно вглядываясь в темноту, Павел продвигался к цели. Он пытался услышать движения напарника, но только чувствовал его дыхание. А может, это ему просто казалось. Внутри коридора стена оставалась бревенчатой, и Павел двигался вдоль нее, готовый в любой момент прижаться к ней, чтобы дать отпор. Неожиданно его рука уперлась в деревянную резную поверхность. Он провел по ней ладонью и понял, что это филенка двери. Подполз ближе и встал на ноги, ощупал ее двумя руками. Двустворчатая дверь. Или большой шкаф. Снизу под полом послышался шорох. Он подумал, что это мыши и не стал отвлекаться.

«Склад», — мелькнуло в голове.

Он мысленно воспроизвел виденный ранее план дома и, удовлетворенный, успокоился — все совпадало.

Справа была слегка шероховатая стена, слева — бревенчатая.

Иного пути не было. Павел нашел ручку двери и осторожно нажал ее…

Больше Павел ничего не успел подумать. Он почувствовал, как пол под ним исчез, а он сам летит куда-то вниз. Автоматически раскинутые в стороны руки ударились о невидимые выступы. Наклоняясь вбок, он сильно стукнулся каской. Затем что-то больно царапнуло по щеке от подбородка к виску. Щелкнул ремешок, резанув по горлу, и сорванный шлем улетел куда-то в сторону, глухо стукнувшись обо что-то очень твердое. Павел попытался сгруппироваться, согнув ноги в коленях и прижав их к груди, но помешал висящий спереди автомат. Пришлось обнять его руками сверху, зажав предплечьями. И тут он почувствовал толчок в грудь, услышал треск пластика радиостанции. Потом удар по затылку, после чего голова стала тяжелая и неподвижная, словно ее зажали в тиски. Павел потерял сознание.

Он не знал, сколько времени находился в беспамятстве. Хотел открыть глаза и, кажется, это получилось. Но вокруг была такая кромешная темнота, что ему показалось, будто глаза продолжают оставаться закрытыми. Он хотел проверить это, дотронувшись до них рукой, но сил не было. Невозможно было пошевелить ничем, словно в живых осталась только его голова, которая продолжала пытаться думать и анализировать. Единственное ощущение, которое говорило, что у него есть не только голова — непосильная тяжесть в груди. Словно на нее положили тонну цемента и продолжали сыпать еще. Дыхание было такое скрытное и неглубокое, что, казалось, можно совсем не дышать. Где-то внутри живота стали образовываться газы. Сдерживать их не было сил — они, медленно, едва слышно шипя, выходили наружу, но запаха он не чувствовал. Ему почудилось, что организм переходит на совершенно другую систему жизнеобеспечения, а это значит — он умирает. Павел вспомнил, что многие научные издания твердили о том, что, умерев, человек начинает видеть себя сверху, и приготовился это сделать. Тяжесть в груди продолжала расти, не давая дышать, но с каждой секундой это становилось все более привычным, и, казалось, что кислород скоро будет совершенно не нужен.

«Но как же я смогу увидеть себя в этой темноте? — думал Павел, — или просто мешают плотно прикрытые веки»?

Он еще крепче зажмурил глаза и на этом мысли его оборвались.

Очнулся он в той же темноте, полусидя на холодном каменном полу, чувствуя спиной, как задний ворот бронежилета упирается во что-то твердое, приросшее к его голове. Справа на ноге лежит автомат. Воздух затхлый, словно в закупоренной банке. Пахло свежей землей, дерьмом и мочой. Голова с правой стороны саднила, словно с нее содрали кожу. С появившейся во всем теле болью он понял, что ощущений прибавилось — значит, он жив.

Павел попытался пошевелиться. И тут прямо перед собой почувствовал теплоту чужого дыхания. Мощного, словно выброс выхлопной трубы. Что-то невидимое, черное, дышало влагой прямо ему в лицо. Горячие прерывающиеся потоки не давали Павлу глотнуть свежего воздуха.

Именно там, откуда шло это горячее дыхание, рождался глухой гортанный рокот, угрожающе поднимавшийся к лицу Павла, передающий голове и всему его телу мелкую дрожь. Но сил не хватало даже на мысленное сопротивление. Он понял, что это большой зверь. Но идентифицировать не мог, поскольку слышал только угрожающий рык. Павел чувствовал, как ударяющий в него поток дыхания опустился ниже и приблизился к шее. Что-то мокрое охватило ее с боков, сдавило острыми выступами, и рокотание оказалось уже где-то внутри головы Павла.

С этой острой болью в шее окончательно пришло ощущение реальности. Значит, он цел! О какой-либо смерти думать не приходится, и надо бороться. Ухватить за горло этого зверя и грызть, грызть, грызть. Бить ногами под ребра, рвать уши! Трепать голову. Засовывать руку в пасть как можно глубже, а потом, когда он начнет задыхаться, когда его одолеет рвотный рефлекс и он постарается выплюнуть руку, накинуть на пасть ремень от автомата и затянуть вокруг!

Но это были только мысли. На них едва хватало сил. Он даже не мог пошевелить головой, чтобы вынуть шею из дышащей жаром постепенно сжимающейся пасти.

Но неожиданно хватка зверя ослабла. Теперь казалось, что поток, наоборот, начинает всасываться, остужая Павлу лицо. Дыхание животного стало мелким и учащенным. Павел почувствовал, как что-то мягкое уперлось ему в гортань. Затем ниже, под кадык. Далее в бронежилет. Неизвестный насос вбирал в себя воздух, словно хотел вернуть обратно то, что с таким усилием распространял мгновение назад… Так мощно, что, казалось, от этого шевелились защитные титановые пластины.

И в этот момент Павел неожиданно услышал тихий стон незнакомого зверя, протяжный, прерываемый частым сопением. Точно кто-то трогает его незажившую рану.

Павел почувствовал, как что-то большое и тяжелое прижалось к его груди и стало, сопя, едва заметно елозить по ней.

Наконец, собравшись с силами, Павел медленно поднял левую руку и положил на зверя. Почувствовал короткую гладкую шерсть собаки. Вдохнул в себя знакомый запах залежалой палой листвы.

Провел рукой по морде пса. Нащупал пальцами влажные брыли. Зверь лег рядом, положив голову Павлу на грудь, и могло показаться, что собака уснула, если бы не редкие глубокие вздохи, сопровождаемые на выдохе стоном.

Сил не оставалось. Было непонятно, куда они делись. Каждое движение причиняло боль. Язык едва шевелился.

— Ничего… Ничего… Не расстраивайся, — только и смог произнести Павел, положив руку на голову собаки, не понимая, то ли слезы снова застилают ему глаза, то ли кровь из раны, — видать, ты такой же умный, как был он… Его убило… Ты все понимаешь… Сегодня Блэк спас и меня…

Конец фразы он произносил словно в бреду, слыша свой голос как бы со стороны. Сил не было, и Павел подумал, что сейчас увидит себя сверху.

Глаза закрылись и больше он ничего не слышал.

Сколько длилось забытье, было неясно. Его разбудил светлый прямоугольник света, слепящий сверху глаза и покрывающий все вокруг серебром.

«Похоже на тот луч, что в детстве подарил мне первого щенка», — подумал Павел.

«Скажи-ка, дядя, ведь недаром…», — зазвучали в голове далекие стишки из детства.

Глаза привыкли к яркому свету, и Павел увидел у себя на груди мирно спящего громадного ротвейлера. Сверху послышался гул голосов. Собака подняла голову и насторожилась, словно впервые увидела Павла. Затем неожиданно быстро лизнула его в лицо и, зарычав, отошла в угол. Легла на грязную подстилку.

— Живой! — закричал откуда-то сверху незнакомый голос с южным акцентом. — Только весь в крови. Нужен доктор!

Было непонятно, о ком там шла речь. Несколько голосов стали наперебой говорить о раненом бойце, которого надо вытащить из зиндана. Началась какая-то суета. Кто-то продолжал смотреть сверху. Женщина громко причитала на непонятном языке, и Павел увидел, как засуетилась собака. Где-то сбоку открылась небольшая дверь, невидимая изнутри, и туда с рыком бросился пес, но, увидев вошедшего, стал ластиться к нему. Мужчина посадил собаку на карабин короткой цепи, закрепленной у подстилки, и сказал, что можно заходить.

Когда Павла вынесли на носилках во двор, время обеда уже прошло. Бойцы раскладывали на брезентовых полосах изъятое оружие. Ходили люди с видеокамерами. С Павла сняли бронежилет и отправили на скорой помощи в больницу.

Позже он узнал, что попал в специально приготовленную ловушку и должен был разбиться и быть разорван неуправляемым монстром, помесью ротвейлера с кавказцем. Но этого не произошло — никто не знал, почему.

— Наши бойцы и в огне не горят, и в воде не тонут! — говорил всем начальник отдела, рассказывая эту историю.

Диагноз поставили серьезный: перелом голеностопа, открытый перелом правой ноги, перелом двух костей правой руки, перелом четырех ребер, вывих челюсти, сотрясение головного мозга, множественные гематомы. Металлический штырь вонзился ему в шею, прямо под черепную коробку, и Павел чуть не истек кровью. Не удивительно. Высота падения — шесть метров.

Провалялся в больнице почти полгода. Что-то не срасталось. Вставляли штыри. Организм сопротивлялся. Но, в конце концов, все зажило, хотя остались сильные головные боли. Врачи сказали, что полсантиметра не хватило, чтобы штырь дошел до мозга. В больнице министр вручил Павлу наградное оружие за ранение, полученное в ходе контртеррористической операции.

Было начало апреля. Хотя под конец выздоровления лечащий врач разрешил прогулки по территории, но воздух вокруг больницы был разбавлен карболкой, а это не очень радовало. Лекарственный запах продолжал угнетать сознание, гася надежду когда-либо выйти отсюда. Павел знал здесь уже каждый уголок и практически весь персонал в лицо. Сотрудники больницы здоровались с больным, как с коллегой. Просили иногда помочь принести в палату кастрюлю с едой или оказать иную посильную помощь. Казалось, что на общественных началах его приняли в свой коллектив и привыкли к нему, не собираясь отпускать.

Только выйдя за высокий кирпичный забор, он вдохнул аромат наступившей весны. Бросил в урну полиэтиленовый мешок с остатками еды, зубной щеткой и почти пустым тюбиком пасты. Увидел распускающиеся листочки. Услышал щебетанье птиц.

Отсутствие людей в белых халатах окончательно убедило Павла в выздоровлении. Он с удовольствием сел на троллейбус и стал наблюдать через окно за суетившимися вокруг гражданами. Предстояло еще некоторое время проходить реабилитацию амбулаторно, а потом — снова в строй.

Выйдя на своей остановке, он сам не заметил как, наслаждаясь весенней свежестью, побрел в сторону Невы. И только увидев метровый мраморный бордюр, огораживающий реку, почувствовал, что неосознанно все последнее время стремился сюда, где расстался с Блэком. Еще издали он увидел какие-то изменения в окружающей обстановке, но, только подойдя к набережной, понял, что полудикий газон, где владельцы собак выгуливали своих чад, исчез. Запланированных ранее клумб не было, а вместо них появился аккуратно положенный черный асфальт с поребриком вдоль дороги. У спускающихся к воде лестниц стояли каменные лавочки. Павел присел на одну из них.

«Закатали, — недобро подумал он, — вот тебе и вся память».

Детишки на импортных велосипедах, весело смеясь, катили по благоустроенной набережной. По телу Павла сверху вниз внезапно пробежала нервная дрожь, словно резиновый протектор колеса зацепил душу и рванул по всей ее длине, оставляя после себя незаживающую кровоточащую дорожку. Он наклонился и прижал правую ладонь к асфальту. Едва заметное тепло проникло в руку, а может, ему так показалось.

— Прости, друг, — тихо сказал он. Глаза заслезились, и он прикрыл веки.

— Дяденька, Вам плохо? — неожиданно спросила девочка, слезая с велосипеда и кладя его на бок.

Она подошла ближе и остановилась, ожидая ответа.

Павел поднял на нее глаза. Девочка показалась ему знакомой, похожей на ту, что расспрашивала Антонину Ивановну про танцующую собачку. Те же косички и белая курточка.

— Нет, нет. Все хорошо! — тихо сказал он, подумав про себя, что же здесь может быть хорошего.

Но решил не огорчать ребенка и улыбнулся.

Девочка быстро вскочила на велосипед и покатила догонять своих друзей.

Он подумал, что Блэк унес с собой кусочек будущего Павла, и никто никогда теперь не узнает, как им могло быть хорошо вместе. Точно так же уходят хорошие люди, унося с собой ожидаемые радости. Все то прекрасное и доброе, что предстояло впереди. А теперь его нет, и сможет ли что-либо заполнить эту пустоту, он не знал.

Подумал, что вот так судьба своим острым ножом отсекает от жизненного ствола человека сначала верхний слой кожи, а затем врезается все дальше в сердцевину, полосуя по несущим артериям, кромсая мышечные волокна, заставляя все сильнее прогибаться под порывами ветра. Под конец стоит подуть легкому бризу, несущему свежий воздух, как человек ломается. И все недоумевают, как же он перенес все прошедшие ураганы и бури, а тут — не выдержал…

Сам ли пес пожертвовал собой, или произошло совпадение — никто об этом не расскажет. И только ощущение предотвращенной Блэком случайно или умышленно трагедии, успокаивая, ложилось на душевную муку Павла, обращая ее в добрую память.

 

Глава 14. Клепа

Все это время в квартире вела хозяйство Антонина Ивановна. Чувство вины в гибели Блэка стократно усилило в ней накопившуюся нежность и любовь, которую она обрушила всей мощью на маленького Клепу. А отражалось это в первую очередь на его кормлении. Павел не успел рассказать соседке про режим питания французского бульдога и, вернувшись из больницы, с ужасом увидел выкатывающийся к нему навстречу черный маленький рычащий бочонок с белой грудкой и огромными красными внутри ушами, покрытыми коростой от диатеза. За ним гордо следовала подслеповатая соседка, вытирая руки подолом халата. Ожидая благодарности, с умилением глядя на выкормленное чадо.

Но как только собака приблизилась к хозяину, ее тело заходило ходуном, словно меха гармони, выгибаемые то в одну, то в другую сторону. Огромные выпученные глаза старались насытить истосковавшуюся память знакомым и долгожданным обликом Павла. Даже в руках Павла, поднявших его вверх и прижавших к груди, он продолжал извиваться от радости, словно кусок толстого питона, стараясь уткнуться своей тупой фырчащей физиономией в лицо хозяина и лизнуть его шероховатым языком.

Надо было срочно переводить собаку на сухой корм и заниматься с ней физкультурой. Благо времени у Павла в период амбулаторного лечения было достаточно, а играть Клепа обожал.

— Попробуйте перевести его на диетический корм «Роял-конин» или «Хилс», — посоветовал ветеринар, — но ни в коем случае не давайте «Чаппи». Загубите им печень и почки, собака и года не проживет.

— Ты с выбором корма не торопись, — сказал Панкевич Серега, у которого к тому времени накопился немалый опыт общения с животными, в том числе и собаками, — приезжай ко мне, я тебе разного дам. Попробуешь, что ему понравится.

Клепе понравился только «Чаппи». Все остальные он игнорировал полностью, едва понюхав, поднимал голову и недоуменно глядел на Павла, словно спрашивая:

— Это можно есть?

Сбрасывать вес решили повседневными тренировками. Из игрушек Клепу больше всего интересовал мячик, хотя трудно было понять, любил ли он его или ненавидел. Выражение «от любви до ненависти один шаг» полностью укладывалось в психологию пса. Он мог безотрывно глядеть на мяч, который кто-либо держал в руках. Больше часа сидеть напротив, поедая его глазами. Так, что черные вытаращенные зрачки от напряжения слезились, образовывая вдоль морщинистого стопа темные мокрые дорожки. Но как только ему удавалось взять долгожданный предмет в пасть, выплеснувшаяся любовь не знала границ — охваченный ею, он расправлялся с мячом за полминуты, разрывая его на мелкие кусочки, иногда пытаясь проглотить. Быть может, чувствуя свою зависимость, он хотел доказать Павлу, что предан только ему? Считал мячики конкурентами хозяйской ласки и заботы, безжалостно уничтожая их, оставлял для поклонения только Павла.

Все нечто шарообразное, будь то камень или металлическая кругляшка на ограждении детской площадки, непременно привлекало его внимание, и он кидался, закусывая шарообразный предмет своей короткой пастью. Злился, если не удавалось сразу оторвать или перекусить, рычал и выл до пены изо рта.

Чтобы Клепа не бросался на неприспособленные для игры вещи, мячей покупалось несметное количество, и хранились они от него подальше. Во всех комнатах, на шкафах, подоконниках, этажерках — главное, чтобы он не мог достать. Стоило не уследить, и Клепа приносил их в зубах, растерзанные на клочки, предлагая взглянуть на результат своей преданности.

Мяч кидали, и он бежал за ним что есть силы, перебирая короткими кривыми лапами. Скребя ногтями, издавая учащенное цоканье по деревянному полу. Приносил мяч в зубах и, если никто не забирал, он с разочарованием рвал игрушку на куски. Если мяч кидался снова, то Клепа с удовольствием бежал за ним и приносил в своих кривых зубах, но, бывало, не отдавал.

На пятый или шестой раз он ложился у подобранного меча и разрывал его на части, словно наказывая за непослушание, ведомое только его собачьему разумению. Поэтому игрушки старались покупать соизмеримые с его пастью. Чем больше, тем лучше. Главное, чтобы он не мог прикусить и разгрызть.

Как только Павел не пытался отучить собаку уничтожать мячи. Однажды намазал один горчицей и бросил Клепе. Тот сначала насторожился от незнакомого запаха. Обнюхал его со всех сторон. А потом принялся слизывать желтый налет. Тем желанней оказался на десерт мяч — он разгрыз его, с удовольствием причмокивая.

В конце концов, решение было найдено. Павел купил большой футбольный мяч с толстой кожей, и они пошли гулять во двор. Клепа бился в него открытой пастью, но схватить не мог. Тем самым толкал его впереди себя и бежал следом, повторяя атаку за атакой. Наконец, в изнеможении валился на землю, вытягивая задние лапки, словно куриные окорока, клал голову на передние и пытался отдышаться. Через полминуты вскакивал, и погоня продолжалась до тех пор, пока мяч не упирался в какое-нибудь препятствие: высокий поребрик или угол дома. Тогда Клепа наседал на него по-взрослому: пробовал зацепить его поочередно то правым, то левым клыком, скоблил передними резцами, царапал когтями, прижимая лапами. Павел успевал выбить мяч, и футбольная схватка продолжалась.

Однажды на площадке для выгула владелец йоркширского терьера, качек бандитского вида с татуировкой на шее, сказал про Клепу, что тот дефективный:

— Посмотрите, какие у него зубы! Они торчат в разные стороны. У моего тоже раньше было такое, пришлось выбить, то есть вырвать!

Зубы у Клепы были мелкие и острые, но действительно росли вразнобой, бывало даже по два параллельно.

На следующий день Павел уже с утра был у знакомого ветеринара, который объяснил, что это для французских бульдогов обычное дело. Чем успокоил и обрадовал. Выбивать лишние не пришлось. Заглядывая в черную пасть своей собаки, Павел находил ее схожей с пираньей, хотя видел последнюю только на картинках. Но ему казалось, что именно так она должна выглядеть.

Несмотря на свой злобный вид и нелюбовь к собакам, Клепа очень любил ласку. Будучи маленьким, ложился на бок и с удовольствием подставлял свой розовый животик для почесушек.

— Животик, розовый животик — говорил Павел, поглаживая нежное брюшко собаки.

Пес умиленно закрывал глаза, иногда подрагивая одной из задних лап, словно почесываясь. Он так привык к слову «животик», что при его упоминании просто валился на левый бок и поднимал заднюю лапу, чтобы она не мешала прикасаться к телу.

Каждый день утром и вечером Павел гулял с Клепой между домов. Иногда они доходили до парка Терешковой, где собирались собачники и спускали своих воспитанников с поводков, наслаждаясь общением. В то время как разномастные собаки нарезали круги или выясняли отношения, владельцы кучковались по интересам, делясь опытом с новичками.

Павел с поводка Клепу не спускал. Его четвероногий друг относился к своим собратьям так, словно это были мячики. Каждого пытался попробовать на зуб.

Однажды он все же сорвался — подвел заклинивший карабин. Из всех четвероногих, добродушно играющих поблизости, Клепа выбрал самого заметного — белого в пятнах сенбернара Рокки. Ничего больше не придумал, как с рыком подскочить и вцепиться тому снизу в шею. Рокки взвыл и понесся между деревьев. Клепа выглядел издалека черным пятнышком, болтающимся между огромных передних лап великана, но добычу свою не бросал.

Выбившись из сил, сенбернар остановился и стал что есть мочи мотать головой. Из его пасти, как из забившегося брандспойта, пульсируя, выплескивалась пена взбитых тряской слюней. Они наматывались ему на голову и шею. Прицепившееся к Рокки тело Клепы стало сначала серым, а потом едва проглядывало сквозь белизну образовавшегося куделя своими черными лопухами ушей. В этот момент обезумевший Рокки попал в объятия хозяина, и Павел смог оторвать свою пиранью.

Клепа выглядел так, словно он тонул в паутине гигантского паука, замотавшего свою жертву в кокон для последующего употребления в пищу. Эта липкая слизь так запечатала голову пса, что было удивительно, как он еще дышит, и только налившиеся кровью глаза, глядя в лицо хозяину, светились радостью победы.

Этот бой настолько ошеломил владельцев других собак, что при дальнейших появлениях Клепы парк пустел, давая возможность Павлу спустить собаку с поводка и побегать с ним от всей души.

Дома для тренировки своего воспитанника в проеме двери на веревке Павел подвесил надутый шарик. Немного выше головы собаки. И по команде Клепа с разбегу прыгал и ударялся в него носом. Шарик улетал к потолку. Это занятие так понравилось псу, что он уже не ждал команды, а развлекался самостоятельно.

Постоянные физические нагрузки и прогулки сделали свое дело. Мышцы Клепы стали приобретать рельеф. Он превратился в четвероногого Щварцнегера. Чувства страха и неуверенности ему были чужды. Видимо, это понимали псы, живущие поблизости и, завидев его, тянули своих хозяев в обход.

Водных преград для Клепы не существовало. Во время купаний он шел за Павлом, пока не кончалась суша, а, когда вода поднималась до морды, продолжал перебирать лапами, оставаясь на поверхности. Плыл он медленно, и не так, как другие собаки, распластавшись по поверхности, а вертикально — солдатиком. Почему — никто не знал, и все принимали это как должное. Ветеринары говорили, что данная порода вообще не плавает.

Врожденное бесстрашие и слепая вера в хозяина иногда чуть не стоили ему жизни, когда он незаметно для всех начинал плыть за Павлом и обнаруживался только когда посреди озера начинал пускать пузыри и погружаться на дно. Тем сладостней были объятья хозяина, спасающие его из водной пучины, что, видимо, закрепляло в нем веру в их безграничную любовь и дружбу.

Вскоре Павел вышел на службу и прогулки с собакой стали короче. Он получил страховку за травму при исполнении служебного долга и по совету Антонины Ивановны купил стиральную машину и холодильник.

Наступила зима. Клепа обленился и совсем перестал гулять. Мороз явно ему не нравился. Выбежав на улицу и сделав свои дела, сразу тянул хозяина назад в дом. Если Павел пытался его куда-то вести, то просто садился пеньком на землю и не шевелился. Не помогали ни угрозы, ни ласки. Попытавшись один раз сильнее потянуть за поводок, Павел увидел, как Клепа вертикально, сидя на заднице, скользит по утрамбованному снегу, и бросил свои попытки расшевелить пса. Примирился с его упорством.

Однажды, когда Клепа ел, Павел решил поменять воду, стоящую в миске рядом с кормом. Клепа оскалился. Это случилось впервые, и Павел вспомнил, что в одной из книг прочитал о том, что между собакой и хозяином, как в стае, однажды должен состояться поединок за лидерство. Кто в доме хозяин? Соседка была на прогулке.

«Вот этот момент и наступил», — подумал Павел.

В руках у него была пустая пластиковая каретка для яиц, с которой он собирался идти в магазин. Ну, раз уж такое дело, необходимо было отстоять свою честь.

Недолго думая, он хватил этой кареткой Клепу по морде. Тот оскалился и зарычал. Стал принимать угрожающие позы, припадая на передние лапы, прижимаясь грудью к полу, словно готовясь к прыжку. Слегка отодвинувшись, Павел снова достал его кареткой. Клепа снова оскалился. Стал озлобленно лаять и рычать. Павел треснул его еще раз, затем еще. Неугомонность собаки возмутила его до глубины души. Неужели этот накаченный толстяк хочет быть лидером в их маленьком коллективе? Возмущение придало Павлу злости и повлияло на силу удара. Он стал не больно молотить собаку по морде кареткой слева направо и справа налево, не давая тому приблизиться. Клепа был разъярен. Его глаза налились кровью, внутри них, словно дула, чернели зрачки, стреляющие в Павла полными дикой ненависти зарядами. Пес продолжал угрожающе рваться вперед, но останавливался и снова припадал на лапы. Он уже не лаял и не рычал, а ревел как медведь, раскидывая мотающейся головой пену. Павел вошел в раж. Он чувствовал, что должен одержать победу, но рука с кареткой устала бить в полсилы, и надо было решить, что делать дальше. На кон была поставлена роль вожака. Проиграть — это стать зависимым от своей собаки. Неожиданно на полу и плинтусе появились темные брызги, которые, поднимаясь выше по обоям, становились алыми. Павел понял, что это кровь.

«Что мы делаем? — с горечью подумал он. — Какой вожак может быть, если мы просто любим. Если скучаем и думаем друг о друге! Но что же делать, как прекратить эту кровавую бойню?»

Он представил, как чувствует себя избиваемый пес, получая кровавые раны от любимого хозяина. Глаза Павла заслезились, и вместе с этим откуда-то изнутри вырвалось заветное слово:

— Животик!

Клепа замер. На мгновенье в его глазах промелькнуло недоумение. Но, увидев извиняющуюся улыбку хозяина, не раздумывая, брыкнулся на бок и задрал лапу. Его глаза просветлели и, еще полные удивления, заискрились счастьем. Как же он не мог понять, что это всего лишь игра. Не мог же хозяин, который постоянно о нем заботится, кормит и жалеет просто так, ни за что бить какой-то штуковиной.

И, почувствовав ласковые боязливые прикосновения пальцев Павла к своему животу, Клепа вскочил и бросился лизать его родное, почему-то соленое лицо, оставляя на нем розоватые подтеки.

 

Глава 15. Возвращение в прошлое

Служба кружила свой хоровод, не давая остановиться и посмотреть вокруг. Весна сменяла зиму, затем приходило коротенькое лето, и очередная лавина дождей извещала о приходе осени. В редкие минуты свободного времени Павел частенько грустно глядел в окно, вспоминая прожитую жизнь. Ему казалось, что он делает что-то неправильно, но не может понять, что именно. Конечно, он знал, что надо чаще навещать родителей, продолжающих жить в пригороде. Общаться с ними. Заботиться о них. Но как это сделать, если он не может позаботиться даже о себе? Что он им расскажет хорошего? Как его выгнали из семьи? Как он тайком перезванивается со своей дочкой, подгадывая время, когда она уже пришла со школы, а Полина с мужем еще на работе? Наверное, они захотят увидеть внучку Кристину. И попросят ее привезти. Что он скажет им на это. Что они подумают о своем сыне — неудачнике, который оставил их квартиру бывшей жене и теперь мается в коммуналке? Хорошо, что не в общежитии.

Он давно не виделся со своим другом Серегой Панкевичем, который в трудную минуту выручил его из беды, предложив пожить у него. А Павел до сих пор так и не смог его отблагодарить. Мало того, даже не заехал после переезда из милицейского общежития.

Павел понимал, что убегает от проблем, словно должник от кредиторов, чувствуя, как загнанный зверь, что вскоре они окружат его со всех сторон и поймают будто мышь в мышеловку.

В такие минуты печали он пытался вернуться по тропке своей жизни и найти тот камешек, у которого свернул не туда. Память всегда приводила его к Танечке Машковой. Почему она осталась в стороне от его судьбы, почему разошлись их жизненные пути? Каждый раз воспоминания рисовали ее образ все более ярким. Какие-то детали, что казались ранее незначительными, теперь, словно пазлы, складывались в придуманную им общую картинку, трансформированную временем. Сочинялись целые истории, которые могли с ним произойти в случае изменения прошлого.

Еще лежа на больничной койке, Павел задумал найти Таню по картотеке паспортной службы. Ведь он знал ее адрес, а значит, есть возможность получить полные данные. Выяснить, уехала ли она куда-нибудь или проживает все там же.

Выйдя на работу, он установил, что Татьяна поменяла фамилию, теперь она Васильева. Видимо, вышла замуж. Позже переехала в Купчино. Была прописана там с мужем и двумя детьми. Дом был новый, пока не телефонизированный. В один из отгулов, Павел поехал в установленный адрес.

Войдя в набитый людьми автобус и протискиваясь в салон, он вдруг неожиданно осознал, что вот точно так же, как сейчас, поставив ногу на ступеньку, он хочет войти в чужую жизнь, где, быть может, о нем и не вспоминают вовсе. В жизнь, которая наполнена незнакомыми ему людьми, их друзьями, родственниками, неизвестными ему заботами и мечтами. А он будет протискиваться сквозь все чужое, цепляясь своими пуговицами, размахивая рукавами, пытаясь апеллировать к такому далекому школьному прошлому, что аргументы, которыми Павел оправдывал этот поступок, превращали его в «зайца», не заплатившего за проезд.

Ощущение нарушителя заведенных правил заставляли воровски оглядываться по сторонам, ища укромное местечко, чтобы не быть замеченным и выкинутым кондуктором на ближайшей остановке.

Но двери автобуса захлопнулись, перекрыв путь к отступлению. Ровный гул работы двигателя, периодическое сопение тормозов и скрип колес на повороте совершенно не успокаивали, не давали обдумать происходящее и ответить на пульсирующий в голове вопрос «зачем я это делаю?»

Он не представлял, что из всего этого может получиться. Встреча с Татьяной виделась ему как-то подспудно. Он старался успокоить себя тем, что в реальности они друг друга так и не увидят. Просто потому, что свою жизнь, как ему казалось, он чувствовал на много лет вперед и совершенно не видел в ней перемен. А значит, и судьбоносных встреч быть не могло. Исходя из этого, Павел предполагал, что Таня здесь вообще не живет, уехала на время или вышла в магазин. Знал, что второй раз он сюда не поедет. Такие выводы успокаивали Павла и придавали бодрости. Становилось легче дышать, шаг казался ровнее и тверже.

«В крайнем случае, — думал он, — я просто ее не узнаю и пройду мимо. А затем снова в автобус — и к себе. С чувством выполненного долга».

Хотя кому он был должен, он не понимал, и только где-то внутри себя чувствовал необходимость побывать там, где она живет. Где ее знают стены домов, лестничные ступени, двери в подъезд. Где висит почтовый ящик, куда она ежедневно заглядывает, ожидая весточки, быть может, от него.

Павлу казалось, что стоит ему очутиться в том месте, где некогда находилась Татьяна, он почувствует нечто важное, то, что потерял в своей жизни. Все его мысли выстроятся по порядку, и он поймет, для чего встречается с ней и сможет в дальнейшем понять, нужно ли ему что-то еще и как этого достичь.

Но сейчас, следуя на автобусе в район ее проживания, он не мог сказать себе ничего вразумительного, и от этого его поступок казался безумным, еще дальше уводящим по витиеватой тропинке жизни, в незнакомые чужие дебри.

В голову приходили мысли о Таниной семье. О муже. О детях. Единственное, что он понимал, это то, что ни в коем случае нельзя что-то разрушить. Но как это сделать, если собственная неустроенность стала его второй матерью? Все его благие намерения заканчивались крахом.

В конце концов, окончательно решив, что Татьяна вообще может не проживать по этому адресу, а быть только зарегистрированной, он успокоился.

Намеривался, предъявив удостоверение сотрудника милиции, поговорить с соседями, как учили. Придумает повод, например, скажет, что по соседству хулиганили подростки, расспросит о чем-нибудь. А затем плавно переведет разговор на проживающих в квартире Татьяны.

Ободренный этой мыслью, он вышел на остановке и пошел в направлении нужного дома. Это была панельная брежневка, ничем не отличающаяся от десятков других вокруг. Лужи, образованные выбоинами в асфальте, еще не просохли после утреннего дождика и детишки у подъезда мерили ее сапогами, стараясь залезть как можно глубже. Павел подумал, что вот и он, точно так, рискуя промочить ноги, безрассудно ставит сапог в самую глубину, надеясь, что вода не перехлестнет через край.

Он внимательно посмотрел на детей, стараясь угадать Татьяниного сына. Хотя сам не знал, как это возможно, поскольку в памяти остался только ее тонкий профиль, как едва колеблющийся трафарет на фоне школьной доски, голубоватый от цвета штор.

Стекла в дверях подъезда были выбиты. Квадратные отверстия заткнуты фанерой, на которой кто-то написал фломастером матерные слова. Павел подумал, что это похоже на предупреждение. На деревянных почтовых ящиках на первом этаже были видны следы поджога. Они словно не выдержали нагрузки рекламной информации, торчащей из всех щелей. Энтузиазма увиденная картина не прибавляла.

Нужная квартира находилась на втором этаже, и Павел решил сначала зайти на третий, поговорить с соседями сверху. Он миновал первую площадку, затем лестничный пролет, ведущий к мусоропроводу. И в этот момент одна из дверей на втором этаже стала отворяться. Из нее прозвучал женский голос, а потом послышались шаркающие по цементному полу шаги.

Инстинктивно, словно на работе, Павел повернулся к узкому окошечку, выходящему во двор прямо над козырьком парадной. Он вспомнил, что не подумал о расположении двери нужной квартиры и решил про себя, что напрасно.

Он стоял, едва скосив взгляд, чтобы только определить, откуда вышла женщина, делая вид, что очень заинтересовался происходящим на улице.

Но, проходя мимо него, женщина замедлила шаг и почти остановилась. А потом двинулась дальше. Вывалив содержимое ведра в мусоропровод, стала возвращаться. Снова остановилась за спиной Павла.

И тут он понял, что это она. Наверное, почувствовал спиной, хотя не помнил, чтобы она когда-либо смотрела ему в след. Стал медленно поворачиваться, надеясь в случае чего поздороваться и проследовать дальше вверх.

— Зайдешь? — прозвучал в тишине ее негромкий голос, как много лет назад, когда он нес до дому ее портфель, и она приглашала его к себе в гости. Голос был низкий, грудной, но та же внутренняя светлая лиричность, которую он помнил в читаемых ею стихах, звучащая в письмах, наполняла сейчас это единственное слово. Певучая, немного грустная, существующая сама по себе. На миг показалось, что это слово возникло из прошлого, родилось из света, льющегося из окошка. Отразилось от каменных стен и попало в душу Павла, давно желанное, пробуждающее ностальгию.

— Конечно! — ответил он и резко повернулся к ней, готовый встретиться с ней глазами и быть пронзенным ее взглядом. Как раньше, потерять возможность двигаться и мыслить, ощутить и понять что-то неведомое ему ранее. Быть может, то, зачем он сюда пришел.

Но она смотрела в окно, куда несколько мгновений назад был устремлен его взгляд. Спокойно, безмятежно, словно ее внезапно заинтересовал прогноз погоды.

Танин профиль, который он так хорошо помнил, вернул Павла за парту в классе, где пахло старыми учебниками, пылью развешанных по стенам плакатов, скрипели перья ручек и шелестели страницы тетрадок прилежных учеников.

Но чего-то не хватало ему для полноты воспоминаний, и он продолжал вглядываться в этот знакомый абрис и, наконец, понял. Неизвестный палач рубанул по ее смоляной косе, распустив волосы ровным полукруглым занавесом, оголив белизну шеи, и теперь Таня напоминала ту девушку, сидевшую в опорном пункте участкового Семенова, лица которой он так и не увидел.

Павел не встретился с Татьяной взглядом. Неуловимым движением она повернулась к лестнице и стала молча подниматься по ступеням.

Большое тело взрослой незнакомой женщины было запахнуто в синее шелковое кимоно, доходящее до щиколоток. Изображенные на спине большие красные драконы, из пасти которых вырывалось фиолетовое пламя, пытались лениво танцевать твист, колеблясь из стороны в сторону.

Он смотрел, как грузно поочередно двигаются, слегка подрагивая, обтянутые блестящим материалом ягодицы. Как шлепают подошвы поднимаемых сланцев по белой слегка махрящейся кайме красных морщинистых пяток. А те в отместку злорадно придавливают подошву к новой ступени, потом отпускают и ждут очередного шлепка. Как в правой руке, осуждая кого-то, безмолвно раскачивается синее эмалированное ведро, отбитое по краям, с прилипшей на ободе картофельной кожурой.

«Зачем я это делаю? — думал Павел, — Иду за совершенно незнакомой мне женщиной в ее квартиру, где меня совершенно не ждут. Где нет ничего мне знакомого». И только какая-то смутная надежда теплилась в душе, толкала вперед, заставляя переставлять ноги, соблазняя едва маячившей впереди возможностью обрести то, что с годами казалась утраченным навсегда. То, по чему истосковалась его бесприютная душа, потерявшая обещанную когда-то давно надежду в ощущении черной смоляной косы, зажатой в мальчишеской руке. Задумчивое молчание таило в себе непонятную обреченную грусть, похожую на падающий первый снег.

Прямо в прихожей Татьяна сняла кимоно и повесила на вешалку. Теперь она была в более коротком домашнем халатике из цветастой фланели и фартуке с кружевными оборочками. Практически стертый рисунок на локтях и манжетах придавал Татьяне совершенно домашней вид заботливой мамаши многодетного семейства.

— Муж требует, чтобы я выходила на площадку в китайском, — сказала она тихо, не глядя на Павла, словно услышала его немой вопрос, и затем уже громче добавила: — он сам мне все вещи покупает, размеры мои знает наизусть, представляешь! Даже по магазинам не надо ходить!

Она продолжала смотреть в сторону, и Павлу почудилось, что она потеряла зрение за прошедшее время.

Неожиданно, повизгивая и стуча когтями по паркету, прямо в ноги к Павлу выкатились несколько существ, с виду похожих на пятнистых поросят. С заточенными красными пятачками, с пучками коротенькой светлой шерсти на голове, кончиках лап и других местах. Словно плохо опаленные тушки куриц.

— Это щенки китайской голой хохлатой, — пояснила Татьяна, — у нас бизнес. Все порядочные люди бизнесом занимаются. Муж на улице выгуливает их мамашку.

Павел подумал, что надо бы кого-то из них погладить, но дотронуться рукой до тонкой покрытой мурашками кожи был не в силах, испытывая отвращение.

Татьяна наклонилась и сгребла двух щенков. Приподняв на вытянутых руках, словно боясь испачкаться, понесла в комнату и положила в коробку с ветошью. Затем, то же самое проделала с двумя следующими.

— Никак не могу привыкнуть к их оголенности, — сказала она, возвращаясь, — они мне не нравятся, выглядят, словно заплешивевшие зверюшки! Но стоят дорого. Недавно машину поменяли на иномарку. Может, чаю?

В этот раз она посмотрела на Павла. В глазах блеснул огонек заботы. Но Павел повернулся на шум.

Из дальней комнаты со смехом выбежали два мальчугана — погодки лет десяти.

— Мама, можно мы погуляем?

— Идите, только в лужи не лезьте, не хочу вас от простуды лечить.

Она снова посмотрела в окно, и Павел увидел ее задумчивый профиль. Теперь он не казался загадочным, а был просто усталым.

— Пожалуй, — запоздало ответил Павел.

Татьяна посмотрела на него:

— Ах да! Чай! Совсем забыла. Присаживайся к столу.

Она ушла на кухню. Захлопала дверцами шкафчиков. Затем выдвинула несколько ящиков и с виноватой улыбкой вернулась в комнату:

— Чая нет. Наверное, кончился, — грустно сказала она, — надо мужу сказать.

После небольшой паузы спросила:

— Может, пепси? Муж добавляет его в коньяк, говорит, что очень похоже на виски с колой. Виски стоит дорого.

Дети оделись в прихожей и вышли из квартиры, захлопнув дверь.

Татьяна вернулась с наполненным стаканом и поставила на стол перед Павлом. Он пригубил шипящий напиток.

Газы ударили в нос и, чтобы не закашляться, Павел резко выдохнул.

— Как ты? — спросил он, не зная сам, что подразумевает под этим вопросом.

Татьяна пожала плечами и снова посмотрела в окно. Будто там был ответ. Казалось, что для нее существует только это светленькое пространство в стене между штор, где она, как солнечная батарейка, черпает энергию, а может, заглядывает туда, скрываясь от существующей реальности.

— А ты? — спросила она, посмотрев на него в упор.

Неожиданно Павел осознал, что они за все время встречи еще не встретились взглядами. Словно он боится затмить образ той далекой девочки, не дающей ему покоя. И эта мысль показалась чудовищно стыдной и даже безобразной, потому что подсознательно он совершенно не хочет ничего в этой чужой ему женщине почувствовать, найти для себя, для своей души. Он униженно отвел взгляд в сторону, увидев, как в картонной коробке неприятно пучатся пятнистые тела щенков.

— Нормально, — ответил он и, протянув руку, снова взял стакан.

Отхлебнул напиток. Немного успокоился. Хотел что-то сказать о себе, но не знал, с чего начать. В голове кружилась служба в милиции, а об этом он говорить не хотел. Немного посидев в тишине, Павел приподнялся.

— Так я пойду? — тихо спросил он и посмотрел на Татьяну. — Еще дел много. Может, как-нибудь зайду.

Она, не отрываясь, смотрела в окно и не шевельнулась, когда он встал и направился к выходу. Сняв с крючка куртку, Павел выскользнул за порог. Ему захотелось представить, что это совершенно не тот дом, куда он стремился, и не было женщины с большими ягодицами, за которой он вошел в квартиру на втором этаже. Не было стреляющего газом напитка и детишек. Но пятнистое подвижное месиво из голых щенячьих тел, до которых было неприятно касаться, не давало отвлечься, перебралось внутрь его души, подкатило к горлу ощущением тошноты и муторности.

Вернувшись домой, он взял Клепу на руки и долго не отпускал, чувствуя родное тепло, слушая благодарное фырчанье.

 

Глава 16. Кто в доме хозяин

Очередная зима оказалась слякотной и дождливой. Снова не подарила ребятишкам возможности покататься на коньках или слепить снежную бабу. Было совершенно непонятно, куда делись былые морозы и вьюги. Ученые продолжали упорно доказывать наступление потепления климата.

А затем пришло лето, и Павел опять в парке гонял мяч с Клепой. Снова вырывал его из пасти и бросал подальше в траву. Потом они бежали наперегонки, толкали мяч, и тот летел дальше. Казалось, не будет этому конца.

Андрей Кондратьев, новый напарник Павла, пригласил его к себе на дачу в Лужский район, и он без колебаний принял предложение, взяв с собой Клепу. Светлана, жена Андрея, накрыла стол прямо на улице и все могли наслаждаться реальным пейзажем Левитана: голубое небо, река вдали, колышущаяся на ветру полевая трава.

Клепа тоже радовался природе. Бегал вкруг, что-то грыз, метил все подряд и бежал дальше, познавая неизвестное. Пытался ловить пастью комаров и пчел, но после полученного несильного укуса прекратил это занятие и переключился на сверчков. Участок Андрея огорожен не был, так что можно было даже погонять соседских кошек.

Поедая шашлык на открытом воздухе, Павел услышал блеяние овец и с восторгом обратил на это внимание друзей.

— Да мы к этому привыкли, — отозвалась Светлана и указала рукой на поле, — это стадо старосты, нашего соседа, вон оно, у реки!

Все посмотрели и действительно увидели метрах в ста пасущихся овец.

Весна была дождливая, и трава активно росла вверх. Изменчивая, как водная поверхность, она переливалась на солнце ярким ковром, упираясь, словно в берег, в стену далекого соснового перелеска. Белые спины овец походили на гребешки волн, которые неожиданно беззвучно возникали, а затем пропадали среди слегка волнующейся глади.

— Красота! — сказал Павел, потягиваясь. — Что еще нужно человеку для отдыха? Только природа!

— Ты смотри, — откликнулся Андрей, — староста черного барашка себе прикупил! А все плачется, что денег нет. Я видел, как он своих баранов продает кавказцам, которые потом по полю за ними бегают. Видать, решил разбавить свое стадо новой кровью.

Все посмотрели на поле и увидели, как среди стада бегал черный барашек. Немного меньшего роста, чем взрослые, но энергии ему было не занимать. Он старался попасть в самый центр скопления, но, видимо, белые овцы не очень-то его желали видеть в своем коллективе и все время от него шарахались. Наверное, его назойливость надоела вожаку и он, громко заблеяв, разбежался и боднул в лоб черного. Тот от неожиданности присел на задние лапы. Но, очухавшись, тоже решил ударить обидчика, но почему-то не лбом, а своей тупой мордой.

— Какой-то странный баран! — сказал Андрей. — Все лбами сшибаются, а этот мордой вперед лезет и все молчит. Остальные блеют, а он втихаря, хоть бы какой звук выдал! Сразу видно, не наш баран, не отечественный — все исподтишка!

— И уши у него какие-то большие слишком, — добавила Светлана.

В этот момент вожак и черный баран снова разбежались и столкнулись головами.

— Самцы выясняют между собой отношения по сексуальному вопросу, — назидательно сказал Андрей, — давайте еще выпьем за мужчин!

— Ну, по поводу секса, тебе видней, — усмехнулась Светлана и подняла свой фужер, — за кобелей так за кобелей!

— А где наш-то кобель? — спросил Павел, оглядываясь. Он заметил, что рядом нет его пса.

— Клепу никто не видел?

Чувство беспокойства заставило его внимательней посмотреть вокруг, в том числе и на поле. От своей догадки он обомлел, не сразу в нее поверив.

— Это же Клепа! — воскликнул Павел через мгновенье.

В очередной раз, разбежавшись, противники столкнулись и отскочили друг от друга, как бильярдные шары. Павел увидел, что пес долбит противника своей тупой пастью.

— Клепа, ко мне! — со всей силы закричал он. — Ты что там творишь! Овец решил осеменить? Тупой пес, они тебе все зубы выбьют своими толоконными лбами!

Клепа, услышав крик хозяина, опрометью бросился к столу, словно только ждал, что его позовут и это послужит оправданием перед соперником. Он, видимо, и сам был не рад, что ввязался в поединок. Но покинуть поле боя гордость не позволяла.

Слава богу, все оказалось целым. Более того, с этого момента началась дружба Клепы со стадом. Познакомившись с вожаком, он мог беспрепятственно играть с овцами и даже ягнятами. Бегал с ними по полю, кувыркался. Поскольку он совершенно не лаял, животные приняли его за своего.

С каждым годом у Клепы обнаруживались все новые привычки. На очередной день рождения Павел пригласил коллег к себе домой. Соседка испекла пирог. Вместо подарков сотрудники принесли спиртное и закуски. Кто пришел с женой, кто с подругой. Соединили кухонный столик с журнальным и накрыли общей скатертью. Места хватило всем. Пир шел горой, когда Кондратьев Андрей вскочил со своего места и закричал:

— Ааа! Он меня укусил!

— Кто? — не поняли все.

— Пес под столом! — продолжал жаловаться Андрей, показывая всем красные пальцы.

— Да если б он тебя укусил, то у тебя пальцев бы не было! — возмутился Кузьмин, самый высокий из гостей. — И с чего это ему кусать тебя, если только ты к нему не приставал.

— Да, я к нему не приставал! — обиделся Кондратьев. — Я к своей лапусечке Светульке приставал! А он цап меня за руку!

— А куда ты ее совал? — спросил кто-то.

— Не совал я, а лапочку свою погладил под столом!

— Наверное, не лапочку и не свою! — засмеялся Михальиченко. — А ноженьку и чужую! Ты же ему свидетельство о браке не показывал. Вот он и блюдет под столом нравственность.

Присутствующие засмеялись.

— А вы суньте руку под стол, — сказал Кондратьев, успокаиваясь, обращаясь к остальным, — тогда узнаете, какую нравственность он блюдет там своими зубами.

— Ну и опущу! — С этими словами Кузьмин запустил свою руку под стол и стал выжидать.

— Ааа! — закричал он через мгновенье. — Он меня кусил!

И, разогнувшись, показал всем руку с укушенным указательным пальцем, на котором виднелась капелька крови.

Все покатились со смеху.

— Ничего себе, до крови, — сказал он, — интересно, за что?

— А чтобы свои длинные ручищи не распускал! — отозвался Михальиченко, — мало ли, какого лапусика ты решил под столом погладить! Вон у тебя ручищи какие, до противоположного конца стола достанешь!

Павел наклонился под стол и увидел там совершенно спокойно сидящего Клепу. Он посмотрел на хозяина, чуть приоткрыв пасть и высунув язык. Натянутые брыли, приподнимающиеся к скулам, походили на усмешку. В сочетании с гордо поднятой головой и огромными стоячими ушами они выражали одну мысль: ты смотри за порядком наверху, а я буду здесь сидеть на посту, глядеть, чтоб безобразий каких не случилось.

В дальнейшем выяснилось, что кусал он только мужчин и лишь тогда, когда в компании появлялась женщина. Он начинал ее в прямом смысле от них охранять, не давая им протянуть руку или даже подойти. Рычал, скалился, а если ненароком кто-то хотел прикоснуться, подпрыгивал и вонзался своими зубами в предмет посягательства.

Это было странно, и Павел решил почитать литературу об этой породе. Выяснил, что когда-то французских бульдогов разводили для охраны женщин. Те носили собак на руках как телохранителей, пресекающих любую агрессию со стороны мужчины. Возможно, это заложенное в давние времена чувство ответственности со временем проснулось и в Клепе.

Сажая компанию за обеденный стол, Павел стал предупреждать всех мужчин:

— Прошу, во избежание укусов, руки под стол не опускать, иначе есть риск быть травмированными. За свое хозяйство можно не бояться — Клепу оно не интересует!

Пес устраивался прямо под столом и внимательно следил, чтобы мужские руки не опустились на женское колено или что другое.

Периодически в разгар застолья кто-то забывал о предупреждении и вскрикивал от неожиданности, подскакивая и разглядывая укушенные под столом пальцы. Но, вспомнив о предварительном инструктаже, не возмущался. Случившееся возвращало мужчин к благоразумию.

Володя Михальиченко был знатным собаководом, но общение с псами было лишь одним из его многочисленных умений. Познания во всех областях били фонтаном, словно шампанское из бутылки, стоило кому-то поднять в разговоре новую тему. Он знал и умел все.

Однажды, уже достаточно опьянев, сидя на диване, он поднял на вытянутых руках Клепу и стал его с восторгом трясти, восхищаясь вслух:

— Вот это француз! Ну и громадина! А лапы-то, лапы! Как у ротвейлера. Грудь такая мощная!

Сидевшие за столом решили, что так и надо — Володе видней!

Тот продолжал с восторгом трясти пса, разглядывая его и сыпля комплиментами.

Сначала Клепе нравилось такое внимание, и он даже попытался лизнуть Михальиченко в нос, но не достал, и это его слегка расстроило. Не в силах выказать свою любовь, он продолжал болтаться в крепких мужских руках гостя, и это начинало ему не нравиться. Через некоторое время он стал нервничать. А кому приятно висеть на глазах у множества приглашенных людей, не имея возможности даже подвигать головой или хвостом, а точнее, задницей, поскольку хвост был завернут в нее колечком и практически не высовывался.

— Хорош гусь! — продолжал свои комплименты Владимир. — Вот это пасть! А зубищи-то какие! Акульи!

Павел, заметив, что у Клепы стали наливаться красным глаза, а на брылях появилась пена, предупреждающе зашептал:

— Володя, перестань его трясти, он разозлится!

— Да знаю я этих собак! — ответил тот, продолжая свои действия. — Он же молчит — значит все в порядке!

— Он всегда молчит! — с опаской произнес Павел, раскинув руки в стороны и отгораживая собой особо любопытных гостей, пытающихся поближе рассмотреть, чем же закончится такое знакомство.

— Ох, нравится мне он! Был бы он немного злее, тоже бы завел француза.

Павел видел, что дела плохи. Пес был в бешенстве.

— Клепа, Клепа! Животик! — начал он свою магическую фразу.

Но негодование и злость затмили в собаке разум, слух и зрение. Она превратилась в единый комок ненависти. Ничто не могло теперь увести ее от цели.

Владимир устал держать пса и решил опустить его на пол.

Увидев его намерения, Павел закричал ему:

— Сначала встань, а то он тебя достанет…

— Что я, собак не знаю, что ли? — прервал его Михальиченко. — Хороший, спокойный пес!

И сидя, наклонившись вперед, опустил пса вниз….

Как только он разжал руки, Клепа, оттолкнувшись от пола, пружиной взвился вверх и раскрытой пастью накрыл нос, щеки и губы знатока собак. Присосался, как пиявка. Владимир схватил его за бока и отдернул от лица, казалось, вместе с собственной кожей, поскольку треть его физиономии стала алой и потекла на одежду.

Крики женщин прозвучали одновременно с рыком Клепы, который готовился к новой атаке. Но Владимир уже вскочил на ноги, а Павел успел схватить пса за ошейник. Тут же прозвучавшее «животик», казалось, смогло проникнуть в подсознание к псу, и он перестал рваться вверх. Лег на бок и засучил лапами. Павел боязливо стал гладить ему живот…

Несколько швов на лице и море острых ощущений обогатили опыт общения Владимира с собаками, но не ослабили извергаемый им поток знаний и советов.

 

Глава 17. Собачья свадьба

Периодическая агрессивность Клепы заставила Павла искать выход из ситуации в энциклопедиях и у собаководов.

Знатоки посоветовали развязать пса, для чего найти ему подходящую суку.

Раз надо, так надо! — узнав об этом, отозвался Андрей Кондратьев. — У моего соседа по даче есть породистая подходящая сука-француженка! Постоянно в мехах по участку шарится. Я им скажу, что есть возможность оставить потомство!

Через пару недель Павел с Антониной Ивановной ждали в гости сватов. Француженка, действительно, оказалась в натуральной меховой шубке, хотя холода еще не наступили. Ее сопровождали два парня. Сергей — худощавый, лет тридцати, с красным носом, испещренным черными точками и Марк — маленький чернобровый молдаванин, не сводящий глаз с собаки, вольготно развалившейся на руках его приятеля.

— Сережа, осторожней! — постоянно повторял он своим мягким заботливым голосом. — Видишь, ты ей лапку прижал! Не тряси ее так сильно — у нее голова заболит!

— Нечему у нее там болеть! — басом отвечал Сергей. — Нет у баб мозгов, а у сук их и не должно быть тем паче!

— Какой ты грубый! — не отставал Марк. — У Манечки такой торжественный день, а ты относишься к этому так, словно она уже мать многодетного семейства.

— Ну, ты мне еще расскажи про ее девственную плеву! — усмехнулся Сергей.

— Я про это пока не читал, но, вполне вероятно, у собак она тоже имеется! А тебе был бы только повод выпить! А на душу девушки наплевать! Она ведь такая нежная!

Этот диалог они успели негромко произнести, пока Павел помогал им раздеться. Затем гости представились. Владельцем собаки оказался Марк. Сергей же назвался специалистом по случкам.

Клепу заперли в комнате Антонины Ивановны. Чувствуя незнакомые запахи, он рычал от охвативших его непонимания и агрессии, при этом зевая, отчего издаваемые звуки походили на львиный рев.

Гости прошли в комнату Павла и, сев на диван, представили свою спутницу:

— Это Маня! Наша лужская достопримечательность. Она любит петь. Ее вокал приходит послушать вся деревня.

— Может, оставить ей шубку? — робко предложил Марк, оглядываясь на дверь, в которую бился Клепа.

— Да где ж это видано, чтобы потомство в тулупах делали? — возмутился Сергей, раздевая Маню.

Сучка оказалась очень маленькой, и Павел усомнился в положительном результате мероприятия.

— А ничего, что она маловата? — робко спросил он Сергея, присаживаясь рядом на стул.

— В самый раз! — ответил тот. — Видать, Вы в женских прелестях не очень разбираетесь! Чем баба меньше, тем больше стервозности! Да, Маня?

— Она на твои пошлости внимания не обращает! — недовольно произнес Марк.

Маня, действительно, была занята осмотром незнакомого помещения, казалось, что рык за дверью ее совсем не интересует.

Антонина Ивановна, увидев привезенную сучку, покачала головой, вспоминая размеры своего четвероногого воспитанника.

— Лучше я пойду, погуляю, чтобы вам не мешать, да и не люблю я это дело, — сказала она.

После чего оделась и направилась к выходу.

Сергей, сидя на диване, приподнял француженку и сказал:

— Маня, пой!

После чего вытянул губы трубочкой и издал протяжный звук, напоминающий волчий вой:

— УУУ!

— УУУ, — поддержал его сидевший рядом Марк тоненьким голоском.

Посмотрев на них обоих, Маня выдала короткое «У!», возникшее у нее откуда-то глубоко из пасти, и недовольно засопела, разбрызгивая слюни.

— Не в духе! — констатировал Сергей. — Ну да ладно, сейчас мы ей настроение поднимем. Я буду ее держать, а ты выпускай своего кобеля.

Он присел на корточки спиной к батарее под окном, зажал голову и половину туловища Мани между своих ног, выставив напоказ ее маленький круп.

— Может, пусть они сначала познакомятся? — засомневался Павел.

— Нечего им знакомиться. Я слышу, как самец изнывает за дверью. Давай, а то у него весь пыл пройдет за время знакомства. А так выскочит, увидит цель и тут же сделает свое дело!

Павел открыл дверь комнаты соседки и оттуда стремглав вылетел Клепа. Ничего не понимая, с проворотом, скрепя когтями по паркету, он бросился в комнату Павла и, увидев сидящего у окна незнакомца, решил, что с ним играют. Прекратив рык и подбежав ближе, он неожиданно почувствовал запах течки, идущий от специалиста по случкам, и замер в изумлении, уставившись прямо ему в лицо.

Сергей, увидев вбегающего громадного кобеля, отпрянул, прижавшись спиной к батарее, и выставил вперед себя зад невесты.

Марк, увидев черного монстра, закинул ноги на диван. С жалостью посмотрев на выставленные окорочка своей француженки, запричитал тоненьким голоском:

— Он ее разорвет!

Запах суки заставил Клепу опустить взгляд вниз и обнаружить источник его излучения. Инстинкт подсказал Клепе, что нужно делать и он, вскочив на француженку, изо всех сил стал толкать ее к специалисту по случкам.

Павел видел, как Сергей, зажав Маню коленками, левой рукой пытается придерживать за ошейник разошедшегося кабеля, а правой направлять его в нужное русло. При этом морда Клепы практически упиралась в лицо специалиста. Открытая собачья пасть дышала прямо ему в лицо, а язык периодически благодарно облизывал нос и губы, словно именно мужчина доставлял кабелю удовольствие. От мощных толчков Клепы колебания передавались Сергею, и казалось, что они делают одно дело с двух сторон, наслаждаясь происходящим.

— Пойду, подожду на кухне! — сказал Павел перепуганному Марку, замершему на диване. — Я в вашей групповухе ничего не понимаю. Когда закончите — позовите.

Марк молча кивнул головой, не отрывая взгляда от процесса осеменения.

Павел достал из холодильника колбасу, сыр, приготовленный соседкой винегрет. Почистил картошку и поставил вариться.

Через некоторое время на кухню пришел Марк. Лицо его было красное, с выступившей на нем испариной. Словно это он вспотел, осеменяя Маню.

— Стоят в замке, — облегченно сказал он, — есть, чего выпить?

— В каком замке? — не понял Павел.

— Ну, в каком полагается, когда задницами поворачиваются. Это Серега так говорит, значит, все в порядке.

— А, ну да, — откликнулся Павел, — тебе чего, вина или водки?

— Пиво есть холодное?

— Есть, — ответил Павел, — в холодильнике.

— Ну, тогда водки!

— А пиво?

— Пивом запью!

— Водка без пива — деньги на ветер? — усмехнулся Павел и налил водки в две стопки.

— За замок! — сказал Марк и опрокинул стопку в рот.

— А пива? — недоуменно спросил Павел.

— Вот теперь можно налить пиво! Надо, чтобы промежуток был по времени.

Марк, не торопясь, открыл холодильник и с деловым видом стал изучать его содержимое. Обнаружив нужную бутылку, передал хозяину, чтобы тот открыл. Павел закусил сыром.

Вскоре их позвал Сергей. Он, как вначале, пересел на диван и гладил лежащую у него на руках Маню.

Клепа лежал посреди комнаты, вытянув лапы в стороны, словно после часовой игры с мячиком. Он спал.

— Умаялся с непривычки, — кивнул на него Сергей.

— Да, пожалуй, — согласился Павел, — нелегкое это дело. Надо отметить.

— Вот это другой разговор! — обрадовался Сергей. — Только надо не забыть еще раз встретиться по этому поводу. Ветеринары рекомендуют делать повторную случку для гарантии!

— Еще этот раз не отметили, а ты уже новую пьянку планируешь! — укоризненно обратился к нему Марк.

Вместе они накрыли на стол и стали отмечать праздник…

Наутро Павел смутно помнил, как говорились тосты. Пили за любовь Клепы к Мане. За единение города с деревней. За будущее поколение французских бульдогов и саму Францию. За Парижскую коммуну… Серега периодически подхватывал сучку на руки и, подняв над головой, кричал:

— Маня, пой, Маня, пой!

И первым затягивал бьющее по ушам занудное блеяние. К нему присоединялся Марк, а затем, подумав, и сама Маня.

Клепа тоже пытался скулить, но все как-то неудачно, срываясь на фальцет. Вскоре, разочарованный отсутствием одобрительных отзывов в свой адрес, жених ушел на кухню и, свернувшись калачиком на подстилке, засопел….

Около десяти утра в кабинет Павлу позвонили:

— Господи, мы ее потеряли! Господи, Вы представляете!

— Кого потеряли? — не понял Павел. — Кто это?

— Это же я, Марк! Я звоню Вам с самого утра,… Вы меня помните? Мы были вчера у вас с Маней и Серегой! Мы ее потеряли!

— Я все помню! — сказал Павел, хотя понимал, что это было не совсем так. — Кого потеряли?

— Да Маню! Нашу Манечку! Милую Манечку-певунью! Вышли из электрички в Луге, а ее и нет! Вы представляете — нет!

— Так что, в поезде оставили?

— Нет, еще в метро! Просто поздно вспомнили! Это все Серега. Всю дорогу рассказывал, как он удачно все сделал, а потом вспомнил про нее, а ее уже и нет! Вроде, входили с ней в метро, а вышли без нее! Боже, моя милая Манечка. Мой золотой голосок!

— Позвони мне через полчаса, — сказал Павел и положил трубку.

Он набрал телефон дежурной части по метрополитену и через тридцать минут уже сообщал Марку адрес милицейского пикета, куда граждане сдали его собаку.

На повторную случку Маню не привезли. Ребята больше не звонили, адреса их Павел не записал, и вскоре работа снова поглотила его, захлестнула мероприятиями, засадами и задержаниями. Клепа стал заметно спокойней, наверное, он почувствовал в себе некую мужественность, быть может, полагая, что где-то далеко в Лужском районе у него созревает потомство. Но от своих привычек не отказался.

 

Глава 18. За родину

Через несколько месяцев после знакомства с певуньей Маней Павла нашел его однокашник, с которым они не виделись лет пятнадцать. Куранов Алексей, курносый, улыбчивый, русоволосый, с большим чубом, постоянно падающим на глаза, вечером того же дня уже звонил в дверь.

Клепа отреагировал мгновенно — выскочив из своей комнаты, с рыком бросился ко входу.

— Кто? — спросил Павел, забыв, что ждет гостей.

— Это я, — ответил Алексей.

— Подожди, я собаку на кухне запру, а то она может укусить!

Павел закрыл Клепу на кухне и впустил Алексея.

— Постой так в прихожей и не шевелись, я впущу пса, чтоб с тобой познакомился. Главное руками не маши — он этого не любит!

Посмотрев на вбежавшего Клепу, Алексей усмехнулся. Затем поправил правой рукой слегка вьющийся чуб, приглаживая его к виску:

— Так рычит! Я-то думал, у тебя цербер, а это раскормленная нутрия с белой грудкой. Вот я хочу завести настоящую собаку! Овчарку или азиата какого. Для охраны большого поместья.

— Мне француза хватает вполне, — немного обидевшись за «нутрию», отозвался Павел.

Клепа по дороге к Алексею прекратил свой рык и, видя, что обстановка вполне приличная, не приставая, с достоинством обнюхал брюки гостя, ткнулся пастью в опущенную кисть правой руки, но прикусывать не стал и успокоился.

Мужчины прошли на кухню и, приготовив себе легкие закуски, принесли все в комнату Павла, прихватив из холодильника бутылку водки.

Выпив по несколько стопок за встречу и прошлые дни, перешли к нынешним временам. Павел рассказал про службу и старые семейные неурядицы. Вспомнив гибель Блэка, немного расстроился и замолчал.

— А я собираюсь на ПМЖ в Финляндию, — гордо сказал Алексей.

— Это как? — не понял Павел.

— Да у моей жены оказались какие-то финские предки репрессированные. Умные люди посоветовали этим воспользоваться. А дабы проявить свою лояльность, записаться в финскую церковь и чаще в нее заглядывать. Жена туда постоянно ходит, общается, уже гражданство получила.

— Ну, а ты что? — спросил Павел.

— Я все думаю, — грустно ответил Алексей, — как-то все это непонятно мне. Родился я здесь, учился здесь, работаю водителем уже давно. Всегда русским себя считал, а тут вдруг стану фиником.

Жена-то ладно — раз там корни есть, пусть становится. А я здесь причем?

— А как жить-то там будете? Все здесь продадите? — заинтересовался Павел.

— Этого не требуется. Там есть специальные бесплатные квартиры для таких, как мы. И пособие дают по безработице. А там оно знаешь какое, раз в десять больше твоей зарплаты. Да и сына не надо будет в армию отправлять, волноваться, пусть спокойно живет в Финляндии. Ты знаешь, я бы и не думал о переезде, но смотри, что твориться с этой перестройкой: инфляция с каждым днем растет, жена-педагог стала получать копейки, мне вообще зарплату платят раз в три месяца, кругом воры и бандиты процветают. К чему мы идем. А вдруг война?

Опустошив одну поллитровку водки, мужчины незаметно перешли ко второй. Через закрытую дверь было слышно, как выходила на улицу соседка, а затем вернулась в свою комнату. Клепа несколько раз попытался пригласить Алексея поиграть, принося ему мячик. Но, поняв, что людям не до него, лег на подстилку и стал внимательно слушать их разговор. Периодически кто-то протягивал ему кусочек колбасы или сыра, он подходил и с удовольствием съедал прямо из рук. Потом Павел показал, как кормит Клепу изо рта: взял кусочек колбасы зубами и склонился к собаке. Та осторожно взяла колбасу своей пастью и прожевала. Алексей тоже повторил этот маневр, но с куском сыра. Это немного позабавило.

Общение было больше грустное, чем радостное. Павел вдруг осознал, что со своей работой совершенно не замечает, что твориться вокруг. Как меняется жизнь. Ему показалось, что он совершенно выпал из общего движения истории. В голове его были только раскрытия преступлений, засады и ворох бумаг с отчетами.

Выпито уже было достаточно, и наступило время обмениваться тем, что наболело.

— Что бы ты на моем месте сделал? — неожиданно спросил Алексей, в пьяной лиричности обнимая Павла левой рукой, а правой продолжая держать недопитую стопку.

— Я? — будучи уже в сильном подпитии, спросил Павел. — Да пусть она катится к своим чухонцам.

— Правильно! — поддержал Алексей. — Пусть катиться! Давай выпьем, чтоб катилась. А кто катится?

— Жена твоя! — сказал Павел, как отрезал.

— Да, жена моя пусть катится… А сын? — внезапно насторожился Алексей.

— Сын? Да, с сыном сложнее! — задумался Павел. — Надо думать.

— Значит, решено! — торжественно заявил Алексей, вставая. — Я остаюсь, с сыном будем думать, а жену к чухонцам! Давай выпьем!

— Давай! — поддержал его Павел, и они опорожнили очередные рюмки.

— А для гарантии вот тебе мой заграничный паспорт! — сказал Алексей, вытаскивая из потайного кармана красненькую книжечку. — Можешь его выкинуть! Прямо сейчас!

Он встал и протянул паспорт Павлу.

— Нет, сейчас не буду, выкину завтра, — сказал Павел, забирая паспорт себе. Вставая и обнимая Алексея.

— Нет, я прошу, выкини сейчас! — настаивал Алексей. — А то я на тебя обижусь!

— Сейчас уже темно и я на улицу не пойду, — отвечал Павел, — там холодно! Утром пойду с Клепой гулять и выкину.

Клепа услышал свое имя и, задрав голову, подошел ближе к стоящим в обнимку однокашникам, словно старался запомнить все то, о чем они говорили.

Пьяно расцеловавшись, приятели расстались. Закрыв дверь, Павел вернулся в комнату и, не в силах навести порядок, рухнул на диван.

Утром, гуляя с Клепой, о паспорте он и не вспомнил. Работать было тяжело, и после смены он поспешил домой наводить порядок.

Часов в девять вечера раздался звонок в дверь, как раз, когда Павел закончил уборку. Клепа выскочил из комнаты и, подбежав к выходу, стал озлобленно рычать.

Павел подошел к двери и спросил:

— Кто?

— Паша, это я! — раздался голос за дверью. — Я на минуточку, за паспортом.

— За каким паспортом? — не понял Павел. — Кто это?

— Я Алексей, твой однокашник! Ты мой загранпаспорт не выбросил, который я тебе вчера оставил?

— Ах, да! — Павел вспомнил вчерашнюю пьянку, и его слегка передернуло. — Подожди, сейчас собаку уберу.

— Да зачем ее убирать, — торопясь, произнес Алексей, — мы же вчера с ней подружились, весь вечер целовались, я ее изо рта кормил!

«Вообще-то да, — решил Павел, — не такой же он тупой, чтобы забыть того, с кем вчера любезничал». И начал открывать дверь.

— Клепа, Клепа, — стал звать Алексей продолжавшего рычать пса.

Как только дверь открылась, Клепа рванулся с места и в прыжке открыл свою огромную пасть. Алексей только успел закрыться правой рукой, как пес вцепился ему в предплечье, повиснув, и, продолжая рычать, начал рвать материю куртки.

Павел схватил своего воспитанника за тело и едва оторвал от приятеля. Отнес в комнату и запер.

Вернувшись, он увидел, что Алексей завернул рукав куртки и рассматривает небольшие раны на руке, из которых слегка сочится кровь.

— Ничего себе, подружились, — сказал Павел, — дай я тебе забинтую.

Он направился в ванную за аптечкой.

— Паспорт не забудь! — крикнул ему вдогонку Алексей.

Зайдя в комнату за паспортом, Павел пристыдил Клепу:

— И не стыдно тебе? Вчера целовался с Алексеем, а сегодня что творишь?

Клепа сидел на своем месте, насупившись, отведя глаза в сторону, и никак не отреагировал на укор хозяина.

Перебинтовав руку однокашника, Павел отдал паспорт и проводил его на улицу. Обниматься не стали — Алексей торопился.

Вернувшись к себе, Павел сел на диван и задумался. Клепа приподнял голову, а затем неторопливо встал и, подойдя к хозяину, сел рядом, уставившись своими черными выпуклыми глазами прямо Павлу в лицо.

— Я тебя понимаю, — сказал Павел, чувствуя преданный взгляд пса, полной любви, — не наш он человек теперь! Вчера был наш, а сегодня уже не наш!

Клепа поднялся на задние лапы и, потянувшись к Павлу, лизнул того в лицо, словно в благодарность за понимание.

 

Глава 19. Черная полоса

Наступившей зимой соседка Антонина Ивановна решила навестить свою младшую сестру Веру, проживающую в Приозерском районе Ленинградской области, и загостилась там.

А через пару месяцев приехала ее сестра, как две капли воды похожая на свою родственницу. Передала Павлу ключи от квартиры и стала наводить в комнате сестры порядок, собирать вещи. Оказалось, что Антонина Ивановна, совершая вечернюю прогулку, поскользнулась на гололеде и сломала шейку бедра. В районной больнице случилось осложнение и, недолго мучаясь, она скончалась. Похоронили ее в деревне, где она и родилась.

Эта новость была для Павла столь неожиданной, что он целый день ни с кем не разговаривал, словно был в трауре по соседке. Подумал, что совершенно не знал человека, с которым прожил бок о бок около десяти лет. Она ничего не рассказывала о себе, а он не спрашивал. Да и что у них было общего? Только кухня, да места общего пользования. Она помогала по хозяйству, он ей чинил мебель и заклеивал на зиму окна. Не было у них откровенных разговоров. Не делились своими переживаниями и мечтами. Жили, стараясь не влезать друг другу в душу. А правильно ли это было? Что теперь он может сказать об Антонине Ивановне? Только то, что была хорошей соседкой. Однажды почувствовала любовь к собакам и пронесла ее до конца жизни.

Живешь с человеком и совершенно не знаешь, что было у него в прошлом, о чем он думает, о чем мечтает. Живешь единым днем, не загадывая ничего на будущее. А может, так и надо, стараться быть здесь и сейчас? Ценить то, что у тебя в руках и рядом с тобой?

На вопросы сослуживцев Павел отвечал, что дальнюю родственницу похоронил. Да так, наверное, оно и было. Придя вечером с работы, помог Вере Ивановне собрать необходимые вещи и отвезти на вокзал. Соседская комната опустела.

Через неделю пришел незнакомый мужчина кавказской национальности, худощавый, с усами и в большой клетчатой кепке. Оказалось, начальник жилконторы. Сказал, что раз у Павла семьи нет, будут подселять нуждающихся.

Уже на следующий день у входа в квартиру стояла пара загорелых парней в таких же кепках. Осмотрев соседскую комнату, пощелкали языками, оживленно затараторили на своем и, ничего не сказав, ушли.

Тут-то Павел снова вспомнил о своей дочери. Поехал к Полине, рассказал ситуацию. Идея с пропиской Кристины очень понравилась Исламу. Он сказал, что у него есть в паспортной службе свои люди, и он все решит.

Ислам приехал к Павлу сам, привез с собой кучу бланков и заставил их заполнять. После чего забрал их вместе с паспортом Павла и исчез.

Недели через две, когда Павел вспомнил про паспорт, Ислам появился и, улыбаясь, отдал все документы.

— Хотел и я тоже к тебе прописаться, да подумал, без предупреждения нехорошо! — засмеялся он. — А, может, еще Рету у тебя зарегистрировать, раз жены нет? Пусть думают, что вас много.

«Эти южные без мыла куда хочешь влезут»! — подумал про себя Павел, но вслух поблагодарил за помощь.

Беда не приходит одна. То ли Клепа почувствовал, что соседка умерла, то ли просто затосковал из-за ее отсутствия — стали у него отниматься лапы. И, хотя передними он продолжал перебирать с той же скоростью, задние частенько тянулись за ним, как две маленькие оглобли. Потом неожиданно он подбирал их, и они начинали семенить, как раньше, а затем снова срывались и бессильно волочились сзади. Врачи сказали, что это болезнь французов и посоветовали массажировать и греть компрессами спину. Прописали какую-то мазь, которую Павел стал втирать каждый вечер изо всех сил. Болезнь отступила, и, казалось, что они пережили этот трудный период. Но все было не так-то просто.

Судьба словно отвернулась от Павла и отправила начальника отделения милиции Вертолета на пенсию. Вместо него пришел молодой капитан, сын какого-то руководителя из штаба главка и стал наводить свой порядок. Изучил, на чьей территории что находится и предложил сотрудникам собирать деньги в общую кассу. Поскольку министерство денег на ремонт автомашин и здания не дает, бензина не хватает, он решил обложить данью все рестораны, рынки и казино. Часть сотрудников, чтобы не попасть в тюрьму, уволилась сразу, и тогда новоиспеченный вымогатель подумал, что надо привлекать к работе молодежь, с ними работать легче. Предложил всем, у кого достаточно выслуги, написать рапорт на пенсию или переводиться в другое подразделение. А поскольку в главке шло очередное сокращение, перспективы уйти служить в другое место не предвиделось.

У Павла милицейской выслуги двенадцать с половиной лет было. Общий стаж — больше двадцати пяти. От всех этих передряг снова начала сильно болеть голова, и он ушел на больничный. Лечение затягивалось, и никто не мог поставить точный диагноз. В карточке писали — результат военной травмы. Лечащий врач посоветовал обратиться в медицинскую комиссию, а там, недолго думая, дали третью группу инвалидности и комиссовали. Пенсия была небольшая, но жить можно. Павел получил пособие по увольнению. Начал подрабатывать ночным сторожем в магазине по соседству.

В начале лета по неизвестной причине затопило Вырицу. Ходили слухи, что кто-то выкупил то ли плотину, то ли водоем и дабы осушить часть земель на его берегу, стал сливать лишнюю воду. Вырвавшиеся из земли ростки овощей были скрыты под водой. Затопило грядки с рассадой клубники и земляники. Только кусты смородины с крыжовником и стволы фруктовых деревьев, словно корабли, разбивали рябь, нагоняемую ветром. Отец Павла сообщил, что мать, спасая посадки, простудилась и слегла, но в больницу ехать не хочет — свежий воздух дороже. Вскоре вода спала, унеся с собой весь плодородный слой земли с молодыми ростками и здоровьем матери, оставив после себя покрытый сгнившими растениями коричневый глинозем.

Правительство в очередной раз посылало подразделения МЧС и гуманитарную помощь заграничным странам, терпящим наводнение. На своих граждан этой помощи и заботы, как всегда, не хватало. Международный престиж со времен царской России ценился выше блага собственного народа. Правительство всегда могло стать более злобным тираном, чем было в реальности, лишь бы его считали за рубежом добрее и демократичнее….

Павел отпросился на работе и поехал на несколько дней к родителям. Спал на чердаке, куда по утрам в маленькое окошко заглядывало солнце. Вспоминалось детство, когда он с соседскими ребятишками играл здесь в «войнушку». Организовали штаб и совершали набеги на совхозные сады. Добычу приносили на чердак и делили в соответствии с присвоенными званиями.

Большинство яблонь в саду сгнили, и уже сложно было определить, в каком месте стояло чучело медведя, на которое его сажал дед.

Каждый день перед сном, словно ребенка, Павел мыл в тазу Клепу, который, бегая по участку, постоянно поскальзывался и падал в грязь то одним, то другим боком, становясь похожим на пегого поросенка. Глина засыхала на его короткой шерсти, светлела, а затем отпадала целыми кусками, как штукатурка, оставляя неровные проплешины.

Однажды на участок забрела соседская кошка, и Клепа, как обычно, безрассудно бросился в атаку, получив боевое ранение в глаз. Павел целую неделю промывал ему веки от гноя, делал примочки с раствором альбуцида, засовывал в пасть антибиотики.

Мать выглядела усталой и безразличной. Уговоры про больницу не помогали. Ей становилось все хуже, и, когда приехала «скорая», было уже поздно. На похоронах у отца не выдержало сердце и спустя три дня он тоже скончался.

Оставшись в доме один с собакой, Павел подумал, что совершенно не знал своих родителей. Где они родились, как росли, о чем мечтали. Папа постоянно мотался по командировкам и в памяти Павла он представлялся то с бородой, то без. У них никогда не было серьезного мужского разговора, как показывали в кинофильмах или писали в книжках. Любые споры исключал авторитет отца. Казалось, что он появлялся, чтобы спасти сына от заботы матери. Свести в зоопарк, помочь освоить велосипед или покататься в парке на лодке. И даже когда в их семью вошла Полина, отец приезжал, чтобы забрать Павла из дома попить пива или сходить на футбол. Он всегда утаскивал его из женского коллектива. Быть может, подсознательно хотел этим что-то сказать, но не смог? О чем-то предупредить? Может, о той женщине с тряпкой в руке, которая возникала сначала в образе матери, а потом и жены, преследуя Павла всю жизнь и заставляя содрогаться от этих воспоминаний, накладывая отпечаток опасности на всех женщин, существующих рядом? А как же Кристина, его дочка, она тоже вырастет и возьмет в руку тряпку или, быть может, что потяжелее? Будет стоять в дверях, улыбаясь, вооруженная опытом предыдущих поколений умело терзать беззащитную душу?

Постепенно стало сильнее пригревать солнышко. Трава с новой силой захватывала свободные пространства, словно стремилась наверстать упущенное в период половодья. Павел решил, что пока тепло, здесь, на природе, им будет лучше. А Кристина может пожить в его квартире, тем более, что она там прописана и комната Антонины Ивановны пуста. Наведет порядок, обживется, привыкнет к самостоятельности.

Вернувшись в город, он позвонил Кристине и пригласил ее к себе домой на разговор.

— Ничего, если я приеду с Ретой? — спросила она.

— Конечно, Клепу я запру в соседской комнате и мы на кухне спокойно попьем чаю.

Перед встречей Павел специально вымотал Клепу игрой в мячик на площадке перед домом, так что, добравшись до своей подстилки, он благостно захрапел, свернувшись калачиком.

Беседа была не длинной. Павел смотрел на дочь, пытаясь не видеть в ней ничего от матери и стараясь рассмотреть свои черты. Но это удавалось плохо. Кристина сама предложила приготовить чай и суетилась на кухне как хозяйка, словно знала, о чем должен был быть разговор. Павел сидел на угловом диванчике у окна и наблюдал за движением ее рук, поворотом лица. Слушал повзрослевший голос. Уже не такой звонкий как раньше, когда она с криком забиралась под стол, прячась от собаки. Интонации были спокойные и рассудительные.

Павел не хотел рассказывать о смерти ее бабушки с дедушкой, которых она никогда не видела и о существовании которых, скорее всего, даже не задумывалась. Быть может, придет время, и она сама спросит о том, были ли у нее бабушка с дедушкой и где они сейчас, почему не приезжают в гости. Он не хотел ее огорчать ничем. Ведь неизвестно что предстоит ей самой в этой жизни. Зачем же ребенку раньше времени чувствовать чужое горе, которое может незаметно пройти мимо, не оставив в ее жизни следа.

— Как ты посмотришь на то, чтобы пожить в моей квартире? — спросил Павел, неожиданно поперхнувшись. — То есть, в нашей, ну то есть, в этой, где ты сейчас прописана, а я живу.

Кристина обернулась, держа в правой руке чайник с кипятком.

— Ты думаешь, что меня специально к тебе прописали, чтобы занять квартиру? — спросила она, готовая обидеться.

— Да нет, — ответил Павел, — я же сам предложил. Ведь одна комната у меня все равно пустует. А ты молодая, приходишь поздно. Маму беспокоишь. Там-то, наверное, тесно?

Павел обратил внимание, что дочка снова, как при первой встрече, не называет его никак. Подумал, что с тех пор, как на лестничной площадке Кристина прокричала сквозь слезы «папочка», для нее, наверное, прошла целая вечность, прерываемая редкими разговорами с отцом по телефону. Он понимал, что не один находится в такой ситуации. Что другие отцы приезжают для встречи со своими детьми, гуляют с ними в парках, ходят в театр. И, возможно, он тоже мог проводить время с Кристиной, если бы не его проклятая служба. Вечные засады, бдения по выходным, усиления в праздники, командировки, ранения, больницы. Все это он сейчас ненавидел лютой ненавистью. Проклинал последними словами все то, что вставало между ним и ребенком. Но где-то из подсознания остужающим ручейком поднималось понимание, что иного быть не могло. Такова его судьба и долг, заставляющий любить незнакомых людей, теряя близость с родными.

И вот сейчас он хочет хоть немного проявить реальную заботу о дочке, пригласить пожить у него. Но не может внятно ей объяснить, найти нужные слова, потому что просто их не осталось у него в голове. То, что идет от сердца, что он чувствует и переживает в душе, никак не обращается в правильную речь. Ему захотелось как-то отгородить дочь от возможных ошибок, найти те фразы, которые не позволили бы возродиться в ней материнскому ханжеству и душевной скабрезности. Но стоило ли просвещать ее о жизненных неурядицах, когда ее юное сердце занято собой — колотится в такт дуновениям свежего ветерка, улавливает беззаботное пение птиц и не собирается утруждать себя чьими-то переживаниями, заботой и запоздалыми раскаяниями.

Кристине на днях должно было исполниться восемнадцать. Она превратилась в красивую статную девушку Павел подумал, что, когда общаешься с ребенком по телефону, он растет быстрее. Так незаметно пролетело время. Ему захотелось сделать для нее что-то прекрасное и безрассудное. Чтобы снова почувствовать тот всплеск эмоций, окативший его с головы до ног много лет назад, на пороге собственной квартиры под детское восклицание «папа». Объятия, отгораживающие их двоих от всего вокруг, оставляющие наедине в помутневшем вокруг пространстве.

— Я хочу оставить тебе квартиру, — не отвечая на ее вопрос, неожиданно выпалил Павел, — уеду загород в Вырицу.

Наступила пауза, а затем мир взорвался.

— Папка, я тебя люблю! — неожиданно восторженно сорвалось с губ Кристины. Она чуть не уронила чайник, тут же поставив его на стол. — Ты все знаешь! Я же забыла, что ты у меня милиционер! Ты все знаешь про Костю и про меня. Посмотри, ты скоро будешь дедушкой!

Она обтянула свитером свой живот и показала едва видимую выпуклость.

— Я тебя так люблю! — продолжала она, усаживаясь к Павлу на колени и обнимая его за шею. — Мой милый папка! Ты такой хороший!

Павел почувствовал жаркие девичьи объятия. И внутри него словно приоткрылась коробочка, щелкнули замочки, и целая армада душевных слов, копимых на протяжении долгих лет, попыталась вырваться наружу.

— Милая… — только произнес он.

Но Кристина уже прижалась щекой к его щетине, и шерстяной воротник ее свитера колючими шерстинками закрыл ему рот, словно предупреждая о том, что надо молчать. Павел понял, что никогда не скажет того, что был готов произнести минуту назад. И от этой безысходности вдруг почувствовал, что на его коленях уже сидит не дочка, а молодая женщина, с крепким упругим телом, которое обнимают и любят другие мужчины, и он больше никогда не почувствует ее угловатой фигуры и не услышит щебетания детского голоска. И ей теперь совершенно ни к чему знать, что он испытывал и что хотел сказать. Теперь она сама готовится стать мамой, и лишние переживания могут только навредить. Конечно, она не будет этой страшной женщиной с тряпкой в руке, стоящей в проеме двери, ведь это его дочь!

Они обнялись и так сидели на одном стуле, словно именно на этом маленьком сиденье можно было провести всю жизнь счастливо.

Немного успокоившись, Кристина осторожно спросила:

— Ты родителям, случайно, не сказал?

Молчание Павла ее успокоило.

Дрожащим от волнения голосом он хотел объяснить дочке, где лежат квитанции квартплаты и как закрываются входные замки, но Кристина не дала ему сказать ни слова:

— Папочка, не волнуйся, дорогой… Все будет хорошо, езжай, не переживай, мы с Костей будем тебя навещать! Вот рожу тебе внука и приедем!

Рета, ощутив эмоциональный всплеск голосов, вскочила с пола, и, словно зная, о чем разговор, благодарно стала тереться боком о колени Павла, становясь участником общих переживаний предстоящего расставания.

Адрес дома в деревне и инструкцию, как туда добраться Павел записал на листке бумаги, оставив его на столе вместе с ключами от квартиры.

 

Глава 20. Веня

Дом в Вырице строился как щитовой домик. Но чем чаще родители Павла оставались в нем на ночь, тем явственнее ощущали потребность утеплить его. А поскольку отец не любил сидеть, сложа руки, то постоянно что-то совершенствовал. Ставил двойные рамы, изолировал потолок на чердаке, засыпая опилками. Укреплял стены, подбивая их оргалитом, а потом заклеивая обоями. Щели в углах заделывал мешковиной. А перед тем, как совсем переехать, в доме поставили иностранную печь и разнесли батареи по стенам.

Получились два небольших помещения: кухня, служившая гостиной и спальня. Была еще лестница на чердак, которым использовались только летом.

Все это теперь досталось Павлу в наследство.

Сослуживцы узнали его адрес и в выходные приехали к нему на нескольких машинах. Привезли с собой водки, еды и щенка бордоского дога.

— Будет тебе настоящий охранник, не то что твой зубастик из фильма ужасов! — смеясь, говорили они про Клепу.

— Теперь они вдвоем будут под столом сидеть и вас за руки кусать, чтобы к бабам не приставали под скатертью, — отшучивался Павел.

После торжественного вручения нового питомца начался праздник — проводы в отставку. Готовили шашлык, пили водку, ходили купаться на карьер недалеко от деревни. Всю ночь пели песни. Даже пытались танцевать, но, видимо, без женщин это дело не пошло и все снова вернулись к водке.

— Мы не на пенсию тебя провожаем, а отставку твою справляем! Ты же майор милиции! Оперативник! А бывших оперов не бывает. Ты же знаешь! — почти после каждого тоста гости вставали, поскольку говорили все об офицерской чести и преданности Родине. Поднимали рюмки за тех, кого нет.

На следующий день сослуживцы уехали, оставив Павла разгребать на участке свежий мусор, улаживать конфликты с соседями и знакомиться с новым воспитанником.

По родословной щенок звался принцем Вильямом. Но как-то не вязалось это имя с его внешностью. Даже Клепа с удивлением ходил вокруг появившегося гостя и никак не мог понять, почему от такого громилы, соизмеримым с ним самим, до сих пор пахнет молоком. Бордоский щенок ярко рыжего сплошного окраса сидел посреди гостиной и, набычившись, медленно поворачивал свою массивную голову в многочисленных складках, то в одну, то в другую сторону.

Казалось, он не в силах был ее поднять, чтобы устремить взгляд выше своего роста. Его свисающие уши даже не напрягались в попытке уловить какой-нибудь звук и казались совершенно безжизненными, словно обмякшие осенние дубовые листья. Можно было подумать, что он старался запомнить все окружающие предметы такими, какие они есть. Дабы понять, не угрожают ли они его существованию и учесть любые произошедшие с ними изменения в дальнейшем. При повороте его огромная голова слегка покачивалась вверх-вниз, словно он говорил:

— Так-так!

Крепкие широченные лапы стояли неподвижно, будто приросли к полу. Тяжеловесный вид, понурая морда, затянутые сонной пеленой глаза говорили, что вряд ли кто-то сможет сдвинуть его беспричинно с этого места.

— Да ты, брат, не принц Вильям, — глядя на щенка, сказал Павел, присаживаясь на корточки, — ты скорее Веня! Наш русский Веня!

Щенок неожиданно повел ушами и, приподнявшись, вразвалочку подошел к хозяину, сел рядом. Повернув голову, неудачно лизнул того языком, промазав мимо лица. Но не расстроился, а молча продолжил созерцать все происходящее вокруг. Подбежал Клепа и, показывая Павлу, кто здесь в собачьем мире старший, забрался передними лапами на спину бордоса и стал дрыгать задом, высунув язык и пыхтя прямо хозяину в лицо.

Павел помнил, что Блэк совершенно не так принял Клепу — возился с ним, отдавал все самое лучшее. Уступил место, а затем устроился рядом, согревая малыша своим телом. Быть может, в душе Клепа был не менее добрым, но рост щенка вызывал у него чувство настороженности и необходимость сразу поставить его на место.

— Хватит тебе его иметь! Он же еще маленький! — стаскивая Клепу за ошейник, улыбнулся Павел. — И так понятно, что ты старший!

Поскольку Веня не проявлял инициативы к какому-либо действию, Павел, позвав Клепу, вышел на кухню. Он решил посмотреть, что будет делать щенок, оставшись один. Дверь до конца не закрыл так, чтобы в щель можно было все видеть. Клепа сел у ног, глядя Паше в лицо, готовый по первому требованию ворваться в гостиную и разорвать в клочья своего собрата.

Щенок осмотрелся и вышел на середину комнаты. Он явно решил обследовать это помещение. Подошел к столу и, раскрыв пасть, прикусил одну из его деревянных ножек.

— Нельзя! — закричал Павел, врываясь в комнату, так что щенок с испугу присел на задние лапы и закрутил головой, словно на него набросилось полчище пчел (ими казался нарезающий круги Клепа). — Я вот тебе покажу!

Павел угрожающе поводил указательным пальцем перед его носом. На что щенок отреагировал по-своему — стал тянуться к пальцу, обнюхивая его с целью поживиться. Убедившись, что ничем вкусным он не пахнет, Веня, как ни в чем не бывало, встал и уже в присутствии Павла подошел к другой ножке стола. Открыл пасть, чтобы ее прикусить.

— Наглец! — закричал Павел. — Втихаря не разрешили, так ты думаешь, что в моем присутствии можно все грызть?

Но щенок и не думал сжимать челюсти, он смотрел на Павла и чего-то ждал. Павла это ввело в замешательство.

— Нельзя! — сказал он твердо, но негромко и снова погрозил пальцем.

Щенок пошел к следующей ножке стола и снова открыл пасть.

Павел принял игру. Теперь, когда пес обернулся, он молча погрозил пальцем — этого оказалось достаточно. Ситуация была ясна обоим, но не Клепе. Он сидел посреди гостиной и с недоумением поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, наблюдая, как Веня обследует все предметы, а хозяин грозит ему пальцем.

Постепенно щенок перешел к ножкам стульев, выступающим углам наличников, плинтусов и иных торчащих предметов.

Павел понял, что диалог получился — второй раз к одному и тому же предмету Веня не подходил.

Когда таким образом был изучен весь дом, Павел достал из буфета две собачьи косточки из бычьих жил и отдал их своим воспитанникам. Забрав лакомство, братья разлеглись на подстилках и сладко захрумкали угощением.

Щенячий питательный корм «Роял Канин» Веня есть отказался сразу. Отворачивал голову, заглядывал в Клепину миску. Затем стал пристраиваться к ней в отсутствие хозяина. Наконец добился, что ему тоже насыпали «Чаппи», но есть старался не из своей миски, видимо, следуя поговорке «сначала поедим ваше, а потом каждый свое».

Был он со щенячьего возраста мудрым. Прежде, чем выполнить указание Павла, думал, нужно ли ему это. Стоял и смотрел в глаза хозяину, а затем отворачивал голову, слегка опуская вниз, словно переваривал сказанное. И только по прошествии какого-то времени принимал решение. Бывало, совершенно противоположное требуемому. Павла удивляло такое отношение собаки, но, помня первое знакомство Вени с мебелью в доме, голоса на него не повышал, а старался разъяснить, как ученику. И разговаривал не командами, а по-человечески, общаясь.

— Иди на улицу, — говорил он псу, и после недоуменного взгляда Вени, уточнял, — на улице хорошая погода, солнце светит, чего торчать в четырех стенах, Клепа уже там, на солнышке лежит!

Веня, выслушав тираду убеждений, шел к выходу и, обернувшись на пороге, словно говоря «ну вот видишь, не так уж сложно до меня достучаться» неторопливо выходил в сад. Рос он быстро, постепенно расширяя кругозор, познавая мир общения с человеком и своими собратьями. Увеличиваясь в размерах, он продолжал чувствовать себя щенком и лишь после того, как случайно осознал силу своих мышц, начал пытаться их использовать в полной мере.

Однажды, когда Клепа в очередной раз попытался на него забраться, показывая свое превосходство и дрыгая задом, Веня просто встал во весь рост и сбросил француза со спины. А затем слегка, будто играючи, толкнул того лапой. Клепа кубарем отлетел метра на два и, оскалившись, зарычал. Выпучил свои черные глаза, прижался передними лапами к полу. Но Веня просто отошел в сторону и стал делать вид, будто что-то унюхал. Клепа незамедлительно подбежал, ткнулся своим тупым носом туда же. Стал сопеть, но, ничего не учуяв, ушел.

Коврик Клепы, как старшего по возрасту, лежал у окна напротив двери. Подстилку Вени Павел положил за диван, чтобы не дули сквозняки. Но по неизвестным причинам популярностью пользовалось именно место у окна. Пока собаки находились в доме, оно практически не пустовало. И, если его занимал один пес, другой, недовольно походив вокруг, ложился за диван.

Однажды на улице шел дождь и Павел, сидя на диване, читал книгу. Краем глаза он видел, что в очередной раз Клепе не удалось занять свое место и он, походив вокруг лежащего на коврике Вени, вдруг неожиданно залаял и сделал вид, что собирается бежать к двери. Павел удивился. Зря пес никогда не брехал, но за порогом явно никто не шумел, гостей не ждали. Веня вскочил и с лаем бросился ко входу. В этот момент Клепа занял свой коврик, растянулся на нем и, как ни в чем не бывало, закрыл глаза. Павел все понял. Вернувшийся бордос обнаружил коврик занятым. С недовольной мордой, обойдя своего старшего брата, направился к подстилке.

Через некоторое время, видимо, забыв, что его место под угрозой захвата, Клепа вышел на кухню попить воды, а когда вернулся, место было занято. Долго не раздумывая, он навострил уши, повел носом и снова залаял в сторону двери. Веня сорвался в тот же момент поддержать брата. Освобожденный коврик снова занял хозяин. Бордос, вернувшись назад, опять лег на свое место за диван.

Павла эта интеллектуальная собачья дуэль забавляла. Он еще раз убедился в том, что собаки умеют думать и ловчить. Но борьба за подстилку не собиралась заканчиваться. Немного полежав, Клепа увидел в углу за шкафом свой мячик и, встав, направился к нему, чтобы принести его на свое место и там погрызть. Но, вернувшись, снова обнаружил на коврике Веню. Походив вокруг него со своей игрушкой в зубах, он положил добычу рядом с ковриком, чем заслужил расположение брата. Веня взял мячик в зубы и, видимо, расслабился. Когда в очередной раз Клепа залаял на дверь, бордос бросил мяч и с лаем бросился к выходу. Теперь француз снова лежал на своем месте с игрушкой в пасти. Он усердно жамкал резину, всем своим видом показывая превосходство мудрости над молодостью. Оттопыренные надутые мячом брыли придавали его морде самодовольное, слегка насмешливое выражение.

Спустя некоторое время Павел пошел перекусить на кухню, а Клепа увязался за ним, пытаясь что-нибудь выклянчить для себя.

Вернувшись, оба обнаружили Веню на коврике, жующего чужой мячик.

Павел улыбнулся и снова сел на диван, ожидая зрелища. Оно не заставило себя ждать.

Повторившаяся ситуация совершенно не расстроила Клепу. Он мгновенно воспользовался своим приемом: сделав настороженный вид, залаял в сторону выхода. Веня даже ухом не повел. Клепа недоуменно посмотрел на собрата и залаял еще раз, уже громче, и даже припал на передние лапы, словно готовился бежать. Но Веня продолжал безмятежно грызть чужой мячик, словно и не слышал ничего, едва заметно косясь на Павла.

Павел расхохотался. Оба пса посмотрели на него. Клепа с недоумением. Веня с чувством превосходства. Радость хозяина явно действовала на собак по-разному. Вдруг Клепа сорвался с места и устремился к двери, яростно громко рыча. Добежав до косяка, резко затормозил. Это был удачный экспромт, поскольку Веня решил, что отвлекся на смех хозяина и прозевал шум за дверью. Увидев, что француз убежал, устремился за ним. Но вес тела и щенячья неповоротливость не позволили ему остановиться так же быстро, как старшему собрату, и он влетел в прихожую. Клепа тем временем вернулся на коврик и снова стал жевать свой мячик.

Так притирались друг к другу два собачьих характера, две породы, которые, как считают специалисты, были выведены во Франции.

 

Глава 21. В колеснице

Веня рос не по дням, а по часам, превращаясь в крепкого великолепного пса с накаченными мышцами, флегматичного и мудрого. Он вполне соответствовал требованиям, которые предъявляли много лет назад этой породе мужественные охотники на львов. Ни одного движения бордос не делал, если не понимал, зачем. Он и сам, похоже, считал себя королевской особой. На призыв Павла поворачивался в его сторону и напряженно думал, зачем его могли позвать. Утром — на завтрак, вечером — на ужин. Но любые непонятные ему оклики были совершенно неприемлемы, и он на них не реагировал.

Единственное существо в этом доме, которому он продолжал безмерно доверять, был Клепа. Тот постоянно выискивал что-то интересное, находил спрятанные и когда-то забытые косточки или мячики, любовь к которым Вене передалась от учителя. То, что Клепа не разгрызал, благополучно разрывал младший брат, челюсти которого легко цепляли клыком даже стандартный баскетбольный мяч. Он с гордостью показывал, изумленно застывшему Клепе, насколько в этом деле важна широта пасти и величина зубов.

Был у Вени один недостаток. Хотел Павел его приучить к охоте, но то ли делал что-то не так, то ли еще что. Страх вселялся в бордоса, как только он слышал выстрелы или раскаты грома. Видя бесполезность своих усилий, Павел оставил собаку в покое.

Вскоре дала знать о себе год назад приобретенная Клепой рана, полученная в результате битвы с неизвестным котом. На левый глаз наползло бельмо, затуманив зрачок, после чего в него постоянно стали попадать мелкие веточки, щепки и чешуйки коры, вызывающие воспалительные процессы. Ветеринары в один голос сказали, что зрение французу уже не вернуть, и Павел каждый день капал ему в глаз детский альбуцид, протирая веко перекисью водорода. Это слабо помогало и пришлось сделать повязку. С тех пор Клепа стал походить на пирата, завидев которого деревенские пацаны кидались врассыпную, боясь быть укушенными. По деревне, словно зимние вьюги, закружились слухи о безрассудной храбрости и неимоверной жестокости в бою одноглазого «тибетского дога», как сразу определили породу Клепы местные знатоки собак.

Но Павел редко выпускал своих питомцев за забор, и они проявляли себя, только когда кто-то пытался отворить калитку. С возрастом агрессии у Клепы поубавилось и, если гость, набравшись смелости, оставался на месте, то мог подвергнуться приветливому облизыванию всех частей своего тела, до которых пес только мог дотянуться. Но этого, как правило, никто дождаться не мог, поскольку выбегающий за Клепой Веня своим видом окончательно лишал смелости пришельца, и тому оставалось только ретироваться за деревянную изгородь. Появление собак вызывало панический ужас соседей, проходящих мимо и имеющих неосторожность споткнуться или что-либо громко произнести. Слух Клепу не подводил, и он выскакивал из подворотни с накладкой на левом глазу, словно разъяренный средневековый пират, издавая протяжный рокочуще-угрожающий звук. За ним неторопливо бежал огромный бордос Веня, всем своим видом воплощающий вторую и решающую линию обороны объекта. Общаться с ними никто из местных не хотел, поэтому все проблемы решались через забор.

Сто рублей на телефон, сто на вывоз мусора, сто — налог на землю. Вот и все подати государству, не считая ежемесячной оплаты электричества. Пенсии инвалида вполне хватало на троих. Периодически Павел звонил дочке домой из установленного в конце деревни телефона-автомата, и она рассказывала о городских новостях, и о том, что происходит в мире.

Очередная зима была очень суровой. Температура минус тридцать. Холода, не обращая внимание на утепленные стены избушки, проникали через щели в полу, проемы окон и неплотные двери. Дров хватало, но печка поедала их, словно сладости, оставляя после еды горки пепла и кусочки углей. У Клепы стали снова отказывать задние лапы, и он, не понимая, что происходит, периодически оборачиваясь, смотрел, как они оставляют после себя две тянущиеся по снегу лыжни. Периодически Павел ловил на себе взгляд единственного Клепиного глаза. Полный недоумения, он словно вопрошал: «Не знаешь, что со мной?» Веня тоже не знал, в чем дело, но помощи французу не оказывал, предполагая, что это очередная уловка мудрого старшего брата.

По вечерам Павел ставил Клепе на позвоночник компрессы. Массировал спину. С удивлением и завистью поглядывал Веня на разомлевшего от такого внимания пса, который щурил глаза и все время пытался подставить для чесания свой живот.

Прилагаемые усилия давали слабый результат. Ветеринары в один голос заявляли, что это болезнь, присущая данной породе, и печальный конец — только дело времени. Павел с недоумением глядел, как Клепа обходится без задних ног. Его жизненная активность практически не упала. Он все так же стремился сделать свои дела на улице, а потом, перебирая передними лапами, торопился в дом.

Павел выходил с ним на прогулку и помогал ему поводком, протянутым под живот, приподнимая заднюю часть корпуса. Но, когда наступила весна, Клепа уже не стремился домой. Он не желал биться задними ногами о крыльцо и облюбовал себе место под домом. Павел набросал туда старой ветоши. Постоянно сопровождать Клепу он не мог. Ему болезненно жалко было смотреть, как пес протирает о землю свои задние лапы, частенько раня их об острые камни и торчащие из земли корни.

Неожиданная мысль пришла Павлу в голову. Он достал из сарая старую хозяйственную сумку на колесиках, которую с собой в магазин таскали его родители. Отпилил длинную ручку и обрезал материю так, что образовалась небольшая площадка. К ней он пришил ремень с пряжкой. Сначала Клепа не понял, зачем пристегнули его вытянутые ноги и зад, но, сделав передними лапами несколько шагов, почувствовав быстроту передвижения и его безболезненность, помчался сломя голову по участку, как в былые времена, подпрыгивая и перескакивая через неровности, словно сошел с ума.

Эксперимент длился недолго, но этого было достаточно для осознания необходимости применения данного устройства. Павел смазал колесики, на площадку положил кусочек овчины, чтобы псу не натерло шкуру, ремни сделал шире, с захватом поясницы.

Теперь Клепа, как и раньше, мог бежать на прогулке впереди Вени. Его колесница стремглав неслась на врага, стоило только появиться на улице соседской собаке. А за этой конструкцией, словно преданный слуга, неторопливо трусил вразвалочку громадный бордос. Казалось, всем своим видом он соглашался с ролью сопровождающего и с удовольствием выполнял ее. Со временем Клепа научился разворачиваться на месте, перепрыгивать через небольшие расщелины, ездить задним ходом и преодолевать препятствия в виде крутых подъемов. При этом Веня, всегда идя сзади, если надо, помогал Клепе носом, толкая тяжелую колесницу вверх.

Французу понравилось охранять дом, лежа передними лапами на крыльце и положив на них голову. Стоило кому-либо пройти мимо забора, и он, словно одноглазый римский легионер, мчался на своей колеснице, наполняя двор металлическим дребезжанием и визгом колес. Готовый храбро врезаться в ряды врага и сокрушить его во благо отечества. Веня своей львиной поступью устремлялся за ним, сменяя протяжный рык громким глухим лаем. Его брыли, раздуваемые потоком воздуха и мощным выдохом при беге, выворачивались наружу кровяным цветом, обнажая огромные клыки.

Лето всегда приносило с собой радость и веселье. Втроем они носились по траве, играя в мяч. Спотыкаясь, падали в изнеможении. Лежали в поле, ощущая единение с природой и любовь друг к другу. Казалось, что это будет вечно.

В один из теплых дней приехали в гости бывшие однополчане. Привезли с собой мясо, овощи. Делали шашлык, веселились. Рассказывали о своих проблемах. О смене руководства, о повальном сокращении опытных сотрудников и продолжающейся коррупции и мздоимстве. Как всегда, споры закончились далеко за полночь. Утром Павел не мог найти Клепу.

— Никто моего Сильвера одноглазого не видел? — спрашивал он проснувшихся к обеду сотрудников. Но все пожимали плечами.

И только когда на мангал поставили разогревать шашлык, и по участку стал растекаться ароматный вкус жаренного мяса, все услышали громкий храп, раздающийся из сарая. Открыв дверь, с изумлением увидели две физиономии, выглядывающие из-под старой милицейской шинели. Как отражения, повернутые друг к другу, они шлепали во сне губами, периодически пуская пузыри и белые, стекающие на общую подушку слюни. Фырчали носами, немного различающимися по форме и цвету. Черный и широкий принадлежал Клепе. Белый, немного поуже, с растопыренными под ним усами — оперуполномоченному Разгуляеву.

На скрип двери Клепа приоткрыл свой единственный глаз и посмотрел на стоящих в проеме. Потянулся под шинелью так, что недовольно лязгнула его колесница. Не обнаружив для себя ничего интересного, зажмурившись, снова захрапел.

Днем все пошли на карьер купаться. Здесь уже было много приезжих. Дети бегали вдоль берега, весело крича, поливая друг друга водой. Уставшие от ночных споров сотрудники, немного побултыхавшись в воде, растянулись на травяном пригорке. Веня с Клепой лежали под кустом, лениво глядя на плескающихся в воде ребятишек.

Павел закрыл глаза. Солнышко припекало, казалось, насквозь прожигая тело своими лучами. Рядом расположились бывшие коллеги, и от этой близости, от звуков их знакомых голосов казалось, что он, как и раньше, в строю. Что еще много дел впереди, где можно почувствовать себя необходимым. Кому-то помочь. Кому-то подсказать. Жить дальше, с каждым днем продолжая ощущать важность продолжающегося пути. И ставить вешки на пройденных участках, чтобы уже никогда не вернуться назад.

Неожиданно Павел почувствовал суету там, где по колено в воде плескалась детвора, услышал вскрики детей и тревожные возгласы взрослых. Он приподнял голову и заметил, что собак нет под кустом, и в то же мгновение увидел Веню, бегущего к берегу и шарахающихся от него детей. Некоторые, увидев рядом огромного пса, заплакали. К ним устремились взрослые, готовые грудью встать на защиту дитя. Они хватали в охапку своих чад и бежали, вздыбливая воду, а затем, увязая ногами в песке, взбегали на высокий берег. Но Веня пробегал мимо них, не обращая внимания на встречный человеческий поток, будто наметил конкретную жертву для нападения. Павел вскочил на ноги, ожидая увидеть чужую собаку или кошку. Но Веня неожиданно остановился на берегу. Затем побежал по узкой полоске пляжа, глядя в сторону водной поверхности, отражающей яркое солнце. Через несколько секунд развернулся и, войдя по живот в воду, стал принюхиваться, вытягивая свою рыжую пасть вперед, словно хотел вырваться из меховой шкуры. И снова побежал вдоль берега, но уже по воде, взболомученной людьми и ставшей грязно-коричневой. Раздвигая ее своей широкой грудью, создавая волну. И затем Павел услышал издаваемые им необычные звуки, похожие на стон. Пес раскрывал пасть, нервно зевая, протяжно и прерывисто воя, мотал головой, словно пытался сбросить с себя дремоту, и затем снова устремлял взгляд на середину озера. Когда уже никого не осталось в воде и тревожные крики людей затихли, на успокоившейся глади в пятнадцати метрах от берега остался плавать четырехцветный резиновый мячик, каким играют детишки на улице и в детских садах. Павлу вдруг стало смешно, что Веня, устремившись за мячом, распугал всех отдыхающих. Он хотел извиниться перед уже успокоившимися людьми, которые стояли невдалеке и только озабоченно переговаривались, наставляя малышей.

— Собака бежала за мячиком, — крикнул им Павел и тут же осекся, потому что само понятие «мячик» всегда ассоциировалось у него совершенно с другим. И он снова повторил про себя: «Мячик, мячик!»

В ту же секунду это слово выстрелило в его сознание. «Мячик, мячик», — застучало в голове. Зашумело, качнуло вперед к воде. Перекрыло собой все звуки, затмило людей на берегу и все, что происходило вокруг.

— Клепа! Клепа! — закричал он, поворачиваясь в разные стороны.

Не веря в то, что могло произойти, он инстинктивно бросился вниз к берегу, забежал в воду по пояс. И оттуда стал внимательно осматривать берег, ища знакомые до боли очертания его четвероногого друга на колеснице. Все сотрудники поднялись и, оглядываясь вокруг, стали с тревогой звать Клепу.

— Клепа! — закричал Павел в сторону берега, туда, где, успокоившись, стряхивали с подстилок налетевший песок отдыхающие.

Прислушался, представив, как он сейчас услышит металлический лязг колес, перемалывающих попавшие в ступицу зерна песка, как бросится Клепе навстречу и подхватит его. Как раньше, прижмет к себе черное гладкое упругое тело. Услышит над ухом знакомое сопение, немного похожее на хрюканье, почувствует шершавый собачий язык на своем лице….

Но мысли оборвались ощущением устремляющегося к животу холода, проникшего через одежду. Все мысли, звуки и недоуменные лица вокруг соединились воедино, образовав одну единственную догадку — Клепы нет!

Не выходя из воды, он снова стал внимательно осматривать берег. Остановился взглядом на столпившихся у кромки воды отдыхающих, затем перевел глаза на преданно глядящего ему в глаза, застывшего, как изваяние, Веню. Наступила тишина. Все смотрели на Павла, стоящего по пояс в воде. Словно ждали от него какой-то команды, а он не знал, что ему делать, и все казалось каким-то нереальным, потому, что этого не должно было быть.

В наступившей тишине неожиданно заплакала маленькая девочка.

— Черная собачка поплыла за моим мячиком, — залепетала она сквозь слезы, — где черная собачка? Где собачка…?

Глядя на нее, заплакал еще один ребенок, потом еще один. И уже под хор детского плача родители растаскивали своих детей в разные стороны, подальше от воды, отвлекая обещаниями и разнообразными посулами.

Это привело Павла в чувство. Он стал ходить по пояс в воде зигзагами, параллельно берегу. То приближаясь к мелководью, то уходя в воду по шею. К нему присоединились все сотрудники. Они, словно бурлаки, в наклон преодолевали водное препятствие, раздвигая его животом, разгребая руками. Старались глядеть сквозь воду на каменистое дно.

Нога Павла ударилась о металлическое колесо, когда воды было по грудь. Наверное, Клепа, уже погружаясь ко дну, продолжал грести передними лапами к своей цели. Он так любил мячики!

Похоронили его в лесу. Колесницу поставили вместо памятника.

Придя домой, все выпили за помин его души. После чего сотрудники собрались в дорогу. Уезжали огорченные, молча, словно с похорон своего товарища. А это у них случалось нередко. Они привыкли провожать друзей.

Не дожидаясь ночи, Павел от усталости свалился на койку и уснул, не заперев дом.

Рано утром, проснувшись от предрассветного холода, он увидел, что в доме нет Вени. Быстро оделся и вышел во двор. Там его тоже не было.

— Веня, Веня, — позвал Павел не очень громко, чтобы не побеспокоить соседей, — иди домой!

Но никто не прибежал на его зов. Какое-то чувство подсказало ему направление, и он пошел в сторону леса. Веня лежал, свернувшись колечком у холмика, на котором стояла колесница Клепы. Он не шевельнулся и только повел ушами, когда Павел приблизился к могиле. Присев рядом, он погладил Веню. Роса пропитала шерсть насквозь, словно пес только что вышел из озера. Морда собаки казалась темнее, чем обычно, в уголках глаз ближе к носу виднелись черные накатанные дорожки, отражающие блеск едва приоткрытых глаз.

— Пойдем домой, Венечка, — тихо сказал Павел и, чтобы как-то пересилить душевную боль, втянул щеки, прикусив их изнутри зубами. Смущаясь собственных переживаний перед единственным оставшимся другом. Словно собака могла кому-то об этом рассказать.

 

Глава 22. Банди

Через месяц коллеги нагрянули снова. Почти попали в день рождения хозяина. На этот раз они были веселы, как показалось Павлу, даже слишком. Наперебой рассказывали о переменах в управлении. О новых начальниках, об обещаниях прибавки к зарплате и планируемом современном техническом оснащении. Каждое новое обещание руководства теперь уже стало вызывать только смех и веселье. Не видя света в конце туннеля, сотрудники милиции решили обмануть предстоящие разочарования и все обращали в шутку, которую каждый старался перефразировать и дополнить своими фантазиями, чтобы посмеяться от души.

Как обычно, они привезли с собой еду и водку. Шашлык делать не стали, сказав, что торопятся и заехали просто по пути на мероприятие. К ночи им надо быть на месте. Периодически Павел замечал, как они незаметно перешептывались, и под конец все прояснилось. В самый разгар пьянки кто-то выпустил на середину комнаты щенка. Тот стал, боязливо озираясь, тявкать во все стороны без какой-либо цели. Это был маленький французский бульдог, совсем несмышленый, с голубыми глазами и свисающими бархатистыми лопушками ушей. В отличие от Клепы, белое пятнышко у него было маленькое и светилось не на груди, а на лбу, прямо над бровями.

— Не смог удержать, — виновато признался Разгуляев, — разве такому пасть закроешь? Все руки искусал, бандит! Подарок ко дню рождения, называется!

Все оперативники засмеялись.

— Вот и назовем его Банди! — радостно сказал Павел, понимая, что этот подарок — ему.

— Банди! Банди! — поддержали все вокруг.

Итоги подвел сам щенок — он присел и сделал огромную лужу. Павел быстро бросил газету на мокрое место. Под всеобщий смех в комнату с улицы забежал Веня. Стремглав бросился к новому жильцу, но в полуметре от него резко остановился, недовольно подергал брылями, словно обознался, и стал принюхиваться. Затем вопросительно посмотрел на Павла и, развернувшись, направился к своему матрасу в углу. Щенок, с радостью узрев своего собрата, бросился за ним. Но Веня оскалился так грозно, что тот не решился подойти ближе и вернулся в круг доброжелательных оперативников.

Через пару часов гости уехали. В доме, как и раньше, остались трое, двое из которых опять были французы. Банди поместили под окном на старое махровое полотенце. Рядом Павел положил подмоченную ранее газету, чтобы тот знал, куда ходить. Похрумкав немного «Чаппи», новый член семьи уснул на своем месте.

Рано утром, оставив щенка дома, Павел, как обычно, пошел с Веней на прогулку. Примерно через час, наполненные утренней свежестью и радостью набирающего силу солнечного тепла, они вернулись в дом.

Первое, на что обратил внимание Павел — это маленькие белые поролоновые крошки, валяющиеся по всей комнате. Щенок продолжал, как ни в чем не бывало, лежать на своем месте. Казалось, что даже поза его не изменилась. Он мирно посапывал в свое зеленое махровое полотенце. Форточка с вечера была открыта, и Павел подумал, что, возможно, сквозняк вынес мусор из-под старого дивана. Он взял совок с метелкой и навел в комнате чистоту. На всякий случай со всех сторон оглядел диван. С той стороны, где он прижимался к оконной стене, нижний угол был обгрызен. Из него, словно крупа, помаленьку сыпалась белая крошка.

«Проклятые мыши», — подумал Павел. Он уже несколько раз слышал, как пробравшиеся в подвал полевки скребутся в дом и, видимо, они своего добились. Было непонятно только, едят ли они синтетику. Но, вспомнив, как у приятеля крысы грызли в машине провода, Павел подумал, что все со временем совершенствуются и приспосабливаются.

На следующий день после прогулки с Веней Павел снова увидел в комнате ту же картину. Отверстие в диване стало шире.

Паша почуял недоброе и решил на утро сделать проверку. Он вывел Веню во двор, а сам тихонько вернулся в прихожую и стал наблюдать за щенком через щель едва приоткрытой двери. Ждать долго не пришлось. Пес поднялся, оглядевшись по сторонам, прямехонько направился к углу дивана и раскрыл свою маленькую пасть.

Негодующий Павел влетел в комнату так, что, казалось, порывом его эмоций щенка бросило под диван и он там застрял. Одновременно на шум в комнату забежал Веня. Видя, как хозяин вытаскивает Банди из-под дивана, стал рычать, помогая воспитывать подрастающее поколение. Павел несколько раз ткнул щенка мордой в прогрызенную дырку, приговаривая:

— Нельзя! Нельзя этого делать! Как тебе не стыдно!

Щенок, поджав хвост и прижав уши, казалось, вполне осознавал свою вину и был отпущен.

День проходил весело и практически беззаботно. Павел периодически что-то делал по дому: ремонтировал крыльцо, колол дрова, копал отводы для воды, чтобы не затапливался огород. Веня лежал на крыльце, посматривая на изредка проходящих вдоль забора жителей деревни, но стоило кому-то из них замедлить шаг, и он вставал во весь свой гигантский рост. Банди носился по участку, находя себе забавы самостоятельно. Он играл с кружащимися на ветру листьями, грыз кору с поленьев, раскапывал норы полевок.

Валяющиеся по участку игрушки Клепы его не интересовали. Паша пытался приучить Банди играть с мячиками, но из этого ничего не получалось. Щенок не понимал, зачем нужно бежать за игрушкой, тем более брать в пасть. Ему больше нравились окружающие предметы. Он вытащил из сарая старый веник и с удовольствием целый день таскал его по двору и грыз, расщепляя на отдельные веточки. Потом нашел за домом грабли и долго не мог их вытащить на открытое пространство, чтобы в полной мере насладиться затертым деревянным черенком. Вечером на зеленом махровом полотенце Павел нашел мотыгу, разыскивая которую днем перерыл весь инвентарь. Кусать колеса едущей тачки было для Банди наивысшим удовольствием. Он постоянно следил за тем, когда она понадобится Павлу, и тут же бросался на подмогу.

Следующим утром Павел решил проверить результаты недавней взбучки и снова стал наблюдать через щель двери. Подняв голову и убедившись, что хозяина с Веней дома нет, Банди сделал вид, что задремал. Прошло минут десять. Но Пашу провести было не так-то просто. Он вернулся в комнату и погладил щенка, как это обычно делал перед уходом. На этот раз, выйдя за дверь и оставив щель, он, громко топая, сделал вид, что выходит на улицу. Хлопнув входной дверью, вернулся в прихожую и приник к щели. Ждать долго не пришлось. Банди повел ушами и встал. Затем, не торопясь, повертев ушастой головой, осмотрелся, особое внимание уделяя двери, куда ушел хозяин. Медленно подошел к ободранному углу дивана. Еще раз оглядевшись по сторонам, наклонился, открыв пасть…

Павел вбежал в комнату, словно вихрь. Щенок, оторопев, даже не мог сдвинуться с места. Был схвачен за холку и оглушен такой тирадой укоров, на какую только был способен любящий хозяин.

Больше Банди ничего в доме не грыз, видимо поняв, что хозяин видит и проходит сквозь стены.

Взрослел щенок быстро. Все схватывал на лету. Был умницей. Но рос он как-то сам по себе. Как сорная трава. Не любил ласки и сам не бросался в объятия к Павлу. Вместо привязанности проявлял благоразумное уважение. И те черты Клепы, которые Павел хотел снова ощутить, в этом щенке совершенно не проявлялись. Пес бежал на окрик хозяина не потому, что это был лишний повод попасть в любящие объятия и получит возможность лизнуть Павла в лицо, ощутить знакомую колючую щетину и выказать свою преданность. А потому, что так положено собаке — бежать на зов хозяина, который предоставил тебе ночлег, кормит тебя и гладит.

Наверное, это чувствовал и Веня, отчего дружба между псами не заладилась. Скорее всего, он тоже ожидал от нового питомца что-то привычное и родное, но не получил этого, и рана в душе, нанесенная уходом друга, продолжала кровоточить, так же, как и у Павла. Веня стал чаще скулить во сне. Неожиданно просыпаясь, вскакивал с полу, озираясь заспанными глазами. Неторопливо ложился снова, подгребая подстилку под себя.

Банди постоянно убегал за забор. Казалось, что здесь ему было тесно. Прибегал поесть и снова скрывался. Охранять участок не собирался. У него были повадки кота, который гуляет сам по себе и никакая компания ему не нужна. Соседи рассказывали, что видели его то в поле, то в лесу. А иногда приводили со своего участка.

Какой-либо вины за свое отсутствие Банди не испытывал. Возвращался, как ни в чем не бывало. Шел к миске с едой. На рычание Вени внимания не обращал. Ничего и никого не боялся. Практически не лаял и со всеми был в меру ласков. Мог пропасть на целый день, и заявиться поздним вечером, чтобы лечь на свое место и проспать до утра.

Осень заканчивалась, и ночи уже частенько приносили с собой заморозки. Периодически Павел протапливал печку. Раз в месяц устраивал праздник после приезда почтальона, приносящего пенсию, — шел на гору в приехавшую лавку и покупал куриные головы. Банди ел их сырыми. Веня ждал, пока отварят. Подергивая брылями, с презрением и некой брезгливостью смотрел на своего собрата, поедающего сырое мясо.

«Быть может, он охотится в поле и, как коты, поедает мышей?» — подумал как-то Павел.

Однажды Банди не пришел домой ночевать. Это немного обеспокоило Павла, хотя Веня, казалось, этому был даже рад. Утром, вспахав носом подстилку Банди, он вытряхнул все его съестные запасы. Частично съел, а оставшиеся перенес к себе на матрас. Павел подумал, что это плохая примета.

На следующий день Банди снова не появился. Павел, взяв с собой Веню, решил пойти на поиски. Обойдя лес вокруг деревни, периодически зовя собаку по имени, он на всякий случай пошел к карьеру. Широкая лесная дорога заканчивалась спуском к воде. Именно здесь Павел неожиданно увидел шедшую навстречу молодую женщину с распущенными светлыми волосами, одетую в камуфляж. Одной рукой она придерживала лежащие на плече удочки, другой держала за руку черноволосого малыша лет четырех. Другой мальчик, лет семи, с растрепанными, словно раздутые ветром колосья пшеницы, волосами, радостно покрикивая и размахивая пластиковым ведерком, скакал рядом, попеременно меняя ноги. Павел видел их впервые.

Вокруг женщины с ребенком бегала черная собачка. Она игриво заливалась лаем, как только ее настигал светловолосый мальчик, и дружелюбно бросалась на него, норовя уцепиться зубами за ведро. Вместо игрушки мальчик подносил ей свою ладонь и собака тыкалась в нее тупой мордой, норовя лизнуть красным языком.

Пройдя еще шагов десять навстречу, Павел продолжал радоваться такой идиллии. Подумав, что когда-то у них тоже было веселье. Да и сейчас могло быть не хуже, если бы не вредный отшельнический характер Банди. И как только он подумал о нем, бегающая вокруг женщины с детишками собака превратилась во французского бульдога со знакомым белым пятнышком на лбу.

Павел уже хотел окрикнуть его, но повадки пса, радостный лай, веселая беготня совершенно не походили на того самостоятельного, любящего одиночество Банди, которого ему подарили коллеги. Павел отошел в сторону и взял Веню на короткий поводок. Бордос был не меньше хозяина изумлен поведением своего собрата и зачарованно смотрел на его игру с ребятишками.

Именно так, забавляясь, семья и собака проходили мимо, и казалось, что Банди совершенно не замечет ни своего хозяина, ни бордоса, а только мальчика и его ведро.

Пройдя мимо, женщина кивнула головой.

— Банди, — не удержавшись, тихо произнес Павел. Недоумение, обида и горечь выплеснули из него это слово, и он повторил еще раз:

— Банди!

Женщина едва придержала шаг, но продолжала идти, словно что-то обдумывая на ходу. Пройдя шагов десять вперед, она неожиданно обернулась:

— Вчера к нам прибилась чья-то собака, — мягким, немного тревожным голосом произнесла она, — такая смешная. Мальчишки так ее полюбили! Посмотрите, какой у нее нос, словно по нему стучали молотком и сплющили. Мы назвали ее Клепой. Вы не знаете случайно, как называется эта порода?

У Павла перехватило дыхание. Горло свело так, словно кто-то затянул ему ворот куртки, выжимая кадык вверх, перекрывая воздух, идущий через пазухи. Глаза затуманились от слез.

— Дяденька, это не ваша собака? — спросил белобрысый мальчуган, прижавшись к матери, с внимательной тревогой посмотрев на Павла.

— Не ваша? — словно эхо, прошепелявил его меньший брат.

Павел, несколько раз моргнув, прогнал навернувшиеся слезы. В глазах прояснилось, и серый дневной свет смог проникнуть к зрачку. Одновременно он почувствовал, а потом поймал на себе взгляд Банди. Тот остановился и, задрав вверх голову, изучающе посмотрел прямо на Павла. И вдруг неожиданно, словно извиняясь, отвел глаза и опустил морду вниз. А потом глянул на малыша, стоящего рядом и, встав на задние лапы, лизнул того прямо в лицо.

— Это французский бульдог. Извините, я… обознался, — только смог произнести Павел, чувствуя, как вновь затуманился его взгляд и как горло стало снова сжиматься, не давая вздохнуть.

— Мама, это наша собака! Это наша собака! — радостно закричал старший мальчуган, подхватив Банди на руки. Побежал с ним по пыльной дороге, подпрыгивая. А за ним, не поспевая, семенил младший брат и вторил, картавя:

— Это — наш Клепа! Наш Клепа!

Павел резко отвернулся и медленно пошел в сторону карьера. Тело его задрожало, от ног к груди прошли несколько конвульсий, которые он старался сдержать, не дать им перерасти в рыдания, смиряя их твердой поступью. Он глубоко задышал и ускорил шаг. Посидев на берегу озера и глядя на водную рябь, успокоился. Зашел к могиле Клепы. Поправил скатившуюся с холмика колесницу, прижав ее посильнее в песок. А затем направился домой. Сложное чувство одолевало его, словно он пожертвовал чем-то дорогим, затушив в себе большой, давно пылающий огонь ради разгорающейся искорки в сердце незнакомого ему маленького мальчика, напоминающего его далекое детство.

Солнце стало появляться все реже. Постоянно моросил дождь из серого, словно покрытого пылью, неба. Веня все чаще лежал на своем матрасе, безучастно положив голову на лапы. Только шевелящиеся брови с маленькими пучками длинных волос и темно-коричневые зрачки глаз, неотступно глядящие за Павлом, выдавали в нем признаки жизни. Павел заметил, что пес стал сильно поправляться и это сначала обрадовало. Шутил про себя — к зиме нагуляет жирок. Но сопровождающая полноту вялость и плохой аппетит настораживали. Почему-то увеличивался живот, а вокруг позвоночника стали все явственнее проявляться торчащие косточки, обтянутые шкурой.

Голова огромной собаки как-то осунулась, казалось, что внутри пса образовался вакуум, который затягивал все, что ранее выглядело наиболее объемным и выпуклым. Глазницы впали. Вокруг ушей шерсть стала темнеть, выдавливая наружу хрящики. Участились страшные сны, во время которых Веня с рыком вскакивал с подстилки, а затем ложился и долго стонал, рассеивая в памяти все то, что увидел в сновидениях.

Взгляд его стал затуманенным, грустным, будто он знал все наперед, и любое обращение Павла вызывало в нем только тоску. Ближайшая ветеринарная клиника находилась в Гатчине. Там сразу обратили внимание на вес собаки, который составлял более семидесяти килограмм и раздутый живот при общей дистрофии. Поставили диагноз — водянка. Откачали жидкость из брюшной полости и рекомендовали съездить в Санкт-Петербург, для установления причины болезни.

Городская клиника находилась недалеко от Нарвских ворот. Большого труда стоило Павлу привезти туда собаку на общественном транспорте. Несмотря на потускневший взгляд и отсутствие интереса к кому-либо, всех пугали ее огромные габариты.

Вдвоем с санитаром Веню уложили на стол и, выбрив небольшие пятачки в шерсти, прикрепили к оголенной коже присоски. Пес не брыкался. Казалось, что он даже расслабился на этом белом металлическом столе, покрытом чистой, вытертой в некоторых местах до дыр, простынью. Быть может, его окутало чувство безысходности, излучаемое каждым находящимся здесь предметом, и он безразлично лежал, ощущая на себе эту безжизненную тяжесть приходящей горечи, поглощающей его с непоколебимой уверенностью.

— Он пережил инфаркт, — констатировал ветеринар, рассматривая на вытянутых руках полоску кардиограммы, — судя по всему, несколько месяцев назад. У Вас что-то случилось?

— Да, — тихо сказал Павел, — случилось.

— Не знаю, чем Вам помочь, — продолжил доктор, — поступление жидкости в полость живота — следствие частичного атрофирования сердечных мышц и функций почек. Необходима операция. Но кто сможет ее провести, я не знаю. Это очень не просто и дорого. Давайте попробуем сначала медикаментозно.

Павел вернулся в Гатчину с кучей рецептов. Теперь он стал постоянным посетителем местной клиники. Приезжал к ветеринару сначала раз в десять дней, затем раз в неделю, а вскоре и каждый день. Веню с трудом укладывали на стол. Собачий доктор прокалывал ему брюшную полость толстой иглой, прямо около пупка. Через отверстие наружу начинала выходить густая маслянистая жидкость с красноватым кровяным оттенком. Сначала литр, затем два. Через три недели ее набиралось около десяти. Ветеринар уже не мог уделять Вене столько времени, как раньше, поскольку сливать жидкость приходилось больше двух часов. Теперь, сделав прокол, он передавал иглу Павлу, и тот чувствовал, как с каждой каплей из Вени уходят силы, наполняя собой эмалированный, готовый к выносу тазик.

«Вот она, собачья жизнь, — думал он, — мутная коричневая жидкость с небольшими сгустками крови и белых ниточек, в которой совершенно нет места для чувств, переживаний и любви».

Веня не сопротивлялся. Наверное, он уже все понимал, но, ощутив себя на несколько килограммов легче, начинал верить, что все неприятности позади. Пытался самостоятельно вскочить с белого лафета, чтобы бежать оттуда, где его пытаются сделать инвалидом, приковав к металлическому столу.

Но вес начинал прибавляться уже в клинике, стоило Вене встать на все четыре лапы. Он все чаще терял сознание. Очнувшись, не понимал, почему саднит подбородок и когда он успел его ободрать.

Павел, по рекомендации врачей, не давал ему воды, и неутолимая жажда вызывала у собаки ненависть к хозяину. Рыча, он перегрызал поводок, устремляясь на улицу. Огрызаясь, лакал воду из свежих луж, наслаждаясь свободой, униженно возвращаясь к Павлу и безропотно следуя в клинику, чтобы на некоторое время ощутить себя счастливым и невесомым, как раньше. Чтобы снова бежать в луга, сбивая с травы росу и, оторвавшись от земли, толкнуть хозяина лапами в грудь, чтобы покатиться с ним вместе, подминая плотные колосья ржи, проросшие из земли.

— Собаке необходима операция, больше так продолжаться не может, таблетки и уколы не помогают, — однажды сказал заведующий клиникой, толстый мужчина с двойным подбородком, — но кетамин по закону не вошел в список разрешенных наркотиков. Поэтому анестезии сейчас нет, понимаете?

— Как нет? — возмутился Павел. — Я заплачу! Попрошу денег у друзей! Только сделайте операцию! Умоляю Вас.

— Вы что, хотите меня в тюрьму упечь? — возмутился тот, и жировые складки на его теле заходили ходуном от возмущения. — Ваши же коллеги вызывают на дом врача делать операцию собаке, а когда тот достает кетамин для анестезии — его арестовывают! Не слышали об этом? Уже осудили некоторых, даже лишили свободы. Ничем помочь не могу! Можно заменить только ингаляторной анестезией, но такие установки очень дороги и редки. В нашем регионе их нет.

Болезнь ухудшалась. Денег на оплату ветеринару уже не было. Павел перестал возить Веню в клинику. Прямо на матрасе, предварительно смочив иглу спиртом, он всаживал ее в брюхо пса, наполняя блюдце все той же мутной жидкостью и периодически переливая ее в тазик. Он представлял себя средневековым врачом, делающим кровопускание. Вся пенсия продолжала уходить на прописанные Вене таблетки, которые он с ловкостью волшебника научился запихивать тому за брылю, а затем заставлять глотать вместе с поступающей пищей. Под рукой постоянно находился шприц с лекарством для введения вакцины внутримышечно в те моменты, когда собака теряла сознание. В холодильнике хранилась ампула для укола, в крайнем случае, прямо в сердце. Но Вене не становилось от процедур легче.

Почувствовав облегчение после утреннего слива жидкости, он уже не вставал, как раньше, и не бежал на улицу, зная, что через несколько минут тяжесть снова будет прижимать его к земле и давить на тело со всех сторон, заставляя лечь. Периодические отключения сознания и боль уже не позволяли ему мыслить, постоянно переключая мозг на что-то другое.

Несколько раз ветеринары предлагали Павлу усыпить собаку, полагая, что это избавит хозяина от хлопот. Но именно эти хлопоты казались Павлу последней услугой близкому существу. Он считал своим долгом провести вместе с псом его последние минуты, это казалось данью той преданности и любви, которые испытывала к нему собака. Как-то во сне он неожиданно увидел, как передает поводок незнакомым людям и те тащат Веню в машину, а пес упирается и не понимает, почему его отдали? За что? Что он сделал плохого? А может, это был и не сон вовсе, а его мысли, от безысходности оформившиеся в такое видение. Отдать усыпить? Павел не мог это позволить чужим людям. Он должен был взять грех на себя.

И однажды днем он вдруг осознал, что стоит с лопатой недалеко от дома. Словно претворяя в жизнь недавно пришедшие в голову мысли, стал рыть яму. Чуть больше метра глубиной и полтора — длинной. Словно кто-то просил его сделать это, не предполагая, для чего она может понадобиться. Так, на всякий случай. От этой чужой мысли работа Павла спорилась. Яма оказалась аккуратной, стенки ровными, а дно чистым. И, уходя, он воткнул лопату в образовавшейся земляной холм, словно она кому-то могла еще понадобиться.

А вечером, как обычно, пошел с Веней на прогулку, но перед этим положил в карман куртки наградной пистолет, загнав патрон в патронник. И путь его лежал именно сюда, к свежевырытой яме. Но, не доходя до нее нескольких метров, Веня неожиданно стал упираться лапами, глядя то на земляной холм, то на хозяина. Трясти головой и даже недовольно рычать. И тогда Павел, продолжая мысли все того же незнакомого ему человека, достал из кармана пистолет…

 

Глава 23. Возвращение

…Он не помнил, почему открыл глаза. Возможно, это был раздражающий луч света, пронзивший насквозь сомкнутые веки, или мелькнувшая в его отсвете тень огромного волка, внезапно сделавшая ночную темень еще плотнее. Прямо перед собой Павел ощутил звериное дыхание, наполненное запахом гнили, и, как много лет назад, его лицо в мгновенье стало влажным от шероховатых прикосновений, сопровождаемых потоком горячего воздуха. А потом в сознание проник жалобный, приветливый скулеж и женский голос:

— Рета, Рета, осторожней. Ты залижешь нашего деда насмерть!

А потом и мужской:

— Не мешай! Помогите мне…

И чьи-то руки уже волокли его по холодной траве, переворачивая на упругий брезент. Становилось все темнее, то ли от надвигающейся ночи, то ли от плотнее смыкающихся век. Скоро сознание начало туманиться и в глазах прекратилось мелькание. Звуки сливались в протяжный монотонный свист и он понял, что скоро ощутит себя совершенно по-иному. Густая непроницаемая темнота поглотила его окончательно, растворив все печали и волнения.

В этот момент Павел подумал, что теперь все должно начаться по-новому, но время шло, и он по-прежнему ничего не видел. Ему казалось, что вот-вот возникнет всепоглощающий вихрь и закружит его, как тогда в больнице, после падения с турника. Он снова будет молить кого-то, чтобы остановили хоть на секундочку и дали отдышаться. Павел приготовился к неприятным ощущениям тошноты и дезориентации в пространстве, мельтешащем звездочками. Но все вокруг словно замерло. Ни единого намека на движение.

Тогда где-то в глубине сознания засветилась маленькая искорка непонимания, а затем недовольства. Словно обещанное кем-то может оказаться обманом, и тогда желаемый результат не будет достигнут. Никакие силы не смогут вернуть Павла из этого зависшего состояния, и он останется здесь, в этом межвременном коридоре, навсегда. Внезапное возмущение, выплеснувшееся из той маленькой искорки, постепенно завладело всем его существом. Он почувствовал в себе возможность сопротивления чему-то немому, окружающему его со всех сторон, и стал изо всех сил раскачивать этот протест в себе, словно волны в замкнутом пространстве, увеличивая их рост и мощь. Они плескались где-то внутри его потускневшего сознания, достигая огромных размеров, разбивая призрачные стены условностей.

И когда уже казалось, что кроме этой бури ничего вокруг не существует, темень лопнула, словно черная непрозрачная оболочка шара, и в глаза ударил белый свет, но уже не лучом, а слепящий со всех сторон. Словно Павел попал в иной мир. Так, что ничего не было видно через нахлынувшую белизну. Постепенно, словно из густого искрящегося на свету тумана, стали, темнея, вырисовываться контуры, превращаясь в серый потолок, стены, углубления окон. Прямо над Павлом проявились очертания знакомого лица и долгожданный ласковый голос дочери, усиливаясь, нежно шептал:

— Папочка, папочка… Все хорошо.

Павел очнулся в больнице.

На его счастье, в деревню решила приехать Кристина с мужем Константином и Ретой. Долго искать деда не пришлось — собака практически сразу повела гостей к лесополосе, где Павла и нашли. Инфаркт развиться в полную силу не успел, и операция прошла успешно.

Последующую неделю Кристина кружила Павла на каталке по коридорам отделения, посмеиваясь над медсестрами и подбадривая других больных.

— Теперь мы так просто тебя не отпустим! — говорила она. — Я перееду с Ретой к тебе, буду за тобой ухаживать, пока не поправишься окончательно! Дочка побудет у мамы.

Но после выходных пропала так же резко, как появилась. Оставшиеся пару недель до выписки Павел провел в раздумьях, но звонить дочери не стал. Мало ли что могло произойти — ведь у нее теперь своя семья.

«Быть может, она уже жалеет о своих словах, — думал Павел, — чего не скажешь больному человеку, лишь бы ему было лучше. Чтобы он почувствовал хоть какую-то опору в друзьях или близких».

Сослуживцам он не звонил принципиально. Не хотелось, чтобы они видели его таким беспомощным. Кому нужны чужие проблемы? Своих хватает. Там снова менялись руководители, чистки продолжались. Каждый начальник двигал по службе своих.

Наступил день выписки. Коляска была Павлу ни к чему, но он так лихо научился с ней обращаться, что расставаться не хотелось. Получив у заведующей отделением свои документы, он вдруг осознал, что ему надо возвращаться обратно в жизнь. Здесь, в больнице, находясь среди таких же полуживых или полумертвых пациентов, он чувствовал себя счастливчиком и не задумывался о том, что ему надо вернуться в мир здоровых и крепких людей. Увидеть дом, из которого он в последний раз выпустил Веню, прогуляться к озеру, где он потерял Клепу.

Ему показалось, что вся его жизнь состоит из потерь. Сначала Рольд, потом Март, дальше жена, дочь, родители… И его четвероногие друзья — все покидали Павла. Зачем же тогда его самого вернули к жизни? Почему не пристроили в эту очередь уходящих в мир иной. Неужели ему не нашлось там места? Он так привык терять все дорогое. И с каждой потерей прощаться с частью своей души. Неужто она еще осталась и продолжает теплиться в его старческом, больном теле? Он едет в инвалидной коляске, словно Клепа, передвигающийся в колеснице. «Для полного сходства не хватает только завязанного глаза, — подумал он, — судьба любит издеваться над человеком»!

И неожиданно для себя Павел понял, что совершенно не задумывался, откуда бралось все то, чем он дорожил, любил и что делало его счастливым. Сама жизнь дарила ему минуты радости с родными, близкими, с его собаками, когда он их растил, и это было замечательно. Но приходило время, и за каждую счастливую минуту приходилось расплачиваться годами печали и горести. Стоит ли тогда стремиться к счастью, если за него приходиться платить втройне? Не лучше ли пройти мимо, осторожно, дабы ненароком оно тебя не увидело и не вцепилось, подарив очередной восторг или чью-то привязанность?

Под эти грустные мысли Павел перебирал руками металлические обручи по бокам коляски, неторопливо катясь к палате. Еще издали он увидел непонятную суету в конце коридора. Казалось, что около дверей главного врача собрали симпозиум. Несколько человек в белых халатах общались между собой, но, увидев Павла, неожиданно замерли, а потом двинулись к нему, ускоряя шаг. Словно давно разыскивали его и вот теперь готовы все вместе кинуться на инвалида, беспомощно сидящего в каталке. Они наступали, раскинув руки в стороны и перегораживая проход своими телами, дабы исключить любую возможность проскочить сквозь их белую шеренгу.

Не понимая, в чем дело, Павел стал переводить взгляд с одного врача на другого, отметив про себя, что среди них есть женщина. Взволнованно пытался разгадать их маневр до того, как они приблизятся совсем.

И тут он увидел, что возглавляет эту кавалькаду маленький серый щенок с приоткрытой пастью и высунутым красным языком, стремительно убегающий от своих преследователей, среди которых Павел неожиданно узнал свою дочь Кристину и коллег по работе. Песик несся, повернув голову в сторону белых халатов, приоткрыв пасть и высунув алый лепесток языка. Не замечая едва движущейся ему навстречу инвалидной коляски.

Не отрывая от него взгляда, Павел соскочил с кресла и подставил свои большие ладони ищущему защиту существу. Серый пушистый комочек кубарем вкатился к нему в руки, тяжело дыша, пытаясь пискляво тявкать, несмотря на одышку и прерывающие ее хрипы.

Павел ощутил, как все его потери, горькие раздумья и мрачные мысли сейчас слились и растворились без остатка в этом живом чуде. Он прижал щенка к груди, закрывая сердечную рану, чувствуя, как по всему телу разливается знакомое долгожданное тепло, ощущая запах палой осенней листвы. Серый комочек, фыркая, пытался лизнуть Павла прямо в лицо. Но он поднял щенка над головой и закружил, как много лет назад, переполняемый ощущениями неимоверной радости и рвущимися откуда-то изнутри, знакомыми с самого детства волшебными, такими далекими и одновременно близкими, словами, навечно связанными с его любовью:

— Скажи-ка, дядя, ведь недаром…..

Санкт-Петербург

Август 2011 год.