С этой поры, когда на службе предстояла бумажная волокита или дежурство на заявках, Павел спокойно мог после утренней прогулки оставлять Блэка дома соседке. Так было и в этот раз.

Очередное утро начиналось как обычно. Оперсостав выехал на стрельбы в Приветнинское. Остались только начальник уголовного розыска и Павел. В соответствии с месячным графиком дежурств он сидел на заявках. За большим прозрачным окном начиналось лето, пели птицы, с проводов очередной белой ночи возвращались влюбленные. Напротив стола, прислонившись к стенке сутулой спиной, на стуле с отломанной спинкой сидел расстроенный пожилой мужчина пенсионного возраста. Он чем-то напоминал Павлу артиста Папанова. И от этого сходства обстоятельства, приведшие мужчину сюда, казались шуточными и совсем ничтожными.

Основная трудность общения с посетителями состояла в состыковке противоречий. Исполняя свой служебный долг и собственное пожелание, Павел хотел помочь гражданину. Но совершенно непонятным образом требования, выдвигаемые руководством отела, заставляли сотрудников игнорировать жалобы посетителей и стремиться только к повышению процента раскрываемости преступлений. В связи с этим, нужно было заранее определить, каков будет результат работы, исходя из предполагаемых материальных, физических и временных затрат на оказание помощи.

Если в самом заявлении потерпевшего не указывалось лицо, причинившее ущерб или нанесшее телесные повреждения, то материал считался неперспективным, и дать ему перерасти в глухое уголовное дело считалось у начальства грубейшим нарушением дисциплины.

На что только не шли сотрудники, разрываясь между пожеланиями граждан и начальства. Как только не изворачивались. Была разработана целая система уловок, передаваемая опытными операми молодым. И все из-за выдуманного когда-то социалистического соревнования, превратившего страну в единый спортивный лагерь, имитирующий движение вперед.

… От мужчины пахло средством от моли. По всему было видно, что жены у него не было, и мятый от продолжительного висения на вешалке в шкафу черный костюм он надевал только по большим праздникам. На этот раз достал его из шкафа, собираясь на ответственную встречу с оперуполномоченным уголовного розыска отделения милиции. В его подготовке к встрече чувствовалась наивная торжественность официального обращения к лицу, представляющему государство и осуществляющего защиту интересов населения.

Два часа по совету сотрудников дежурной части он в спортивном костюме бегал по дворам, разыскивая свою автомашину, оставленную на ночь под окном. Милицейские газики стояли второй день на приколе по причине отсутствия бензина, и водители перестали работать круглосуточно, приходя только днем, чтобы навести порядок в салоне и под капотом своих металлических коней.

Мучавшая в светлые питерские ночи бессонница могла помочь мужчине спасти его собственность, но подняла с постели слишком поздно, о чем он сейчас жутко жалел.

— Так, давайте запишем приметы Вашей автомашины, чтобы объявить ее в розыск, — привычно грустно расспрашивал его Павел.

И грусть эта была не от усталости или боязни большого объема работы, а оттого, что он лгал прямо в лицо мужчине. Не открыто — завуалировано! Профессионально, как учили, и не собирался поступать иначе. Потому что именно эту ложь ждал от него начальник отдела, начальник управления, начальник ГУВД и сам министр МВД. Ее маленькие ручейки стекались со всей страны, превращаясь в полноводную правительственную ложь, звучащую с трибун, со страниц газет, из динамиков приемников и с экранов телевизоров. И в этом накрывшем страну половодье тонули любые зачатки здравого смысла.

Павел знал, что после ухода мужчины он перевернет все изложенные сведения с ног на голову и сделает те выводы, которые нужны начальству. Получит очередное устное поощрение и будет слушать следующего посетителя.

Мужчина натужно вспоминал все царапины и вмятины на корпусе своего «москвича». Павел расспрашивал его дальше, записывая в объяснении о плохо работающих замках, трещинах на стекле и отколотых кусочках фар.

Потерпевший сидел напротив и контролировал все, что Павел записывал в протокол, вспоминая все новые и новые подробности многолетней эксплуатации своего надежного друга. Как в первый день появления машины во дворе кто-то с верхнего этажа из зависти бросил вниз чернильницу. По счастливой случайности она вскользь ударила по стеклу, оставив небольшую царапину, и лишь помяла крышку воздухозаборника на капоте. Фиолетовые чернила, плеснув несколько капель на кузов, разлились по асфальту.

Он вспомнил, как давал задний ход, выруливая на шоссе с дачи, чтобы везти в больницу свою потерявшую сознание жену, и погнул бампер о металлический столбик соседского забора. В тот раз врачи ее спасли, но через месяц ситуация повторилась, и она умерла. Мужчина продолжал говорить, уже не глядя в записи Павла, и казалось, что перед ним проходила вся его долгая жизнь, в которую он все больше углублялся, словно исповедовался перед молодым опером.

Он рассказывал, как старший сын, однажды изрядно выпив, опустил свой огромный кулак рабочего на крышу машины, обвиняя отца в жадности и скупердяйстве. Вспоминая о том, что всю жизнь тот копил деньги на эту консервную банку и совершенно не занимался своими детьми — не водил их в музыкальную школу или в шахматную секцию. И теперь его сыну приходится вкалывать на заводе, а дочке ждать своего мужа вора-рецидивиста из тюрьмы.

Потерпевший дотошно читал протокол, расписываясь внизу. После общения со своими знакомыми он наивно полагал, что в милиции стараются ничего не писать и вообще избавляться от посетителей. Но уж если напишут — то непременно будут работать. Совершенно не догадывался, что пословица «что написано пером — не вырубишь топором» абсолютно не имеет отношения к правоохранительным органам.

Напоследок Павел спросил, не спускало ли у машины какое колесо и, получив утвердительный ответ, сразу отразил это в протоколе.

Наконец мужчина закончил и, поблагодарив Павла непонятно за что, вышел из кабинета. Быть может, он подумал, что обещания о принятии активных мер по розыску его машины непременно приведут к положительному результату.

Уже принимая заявление о пропаже автомашины, Павел понимал, что искать ее не будут и надо просто обосновать, почему. Только вчера начальника отдела Владимира Константиновича вызывали на совещание, откуда он приехал красный, как рак, запретив направлять материалы на возбуждение глухарей.

— Иначе наш район окажется на последнем месте, и тогда всем будет каюк, — напутствовал он своих подчиненных.

Мысленно провожая заявителя до двери, Павел уже выносил постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, ссылаясь на то, что машина выглядела бесхозно: поцарапанной, ржавой, побитой, с разбитым стеклом и фарой, спущенными колесами. Для подкрепления указанной позиции он планировал попросить участкового написать справку о том, что тот видел данную машину разукомплектованной, стоящей во дворе без регистрационных знаков. Отказа не будет, ведь в следующий раз сам участковый что-то попросит у Павла.

Исходя из этого, Москвич вполне могли эвакуировать и сдать в металлолом. На основании чего Павел выносил резолюцию об отсутствии состава преступления в действиях неизвестных лиц, после чего направлял материал в прокуратуру на утверждение. Даже если прокуратура на первый раз не утверждала такое постановление, можно было продлить срок проверки, разослать формальные запросы и ждать ответы. После чего снова направить на утверждение. Кроме хозяина машины людей, заинтересованных в ее розыске, нет. А пока суть да дело, Москвич найдется где-нибудь брошенным. Скорее всего — убитым хорошо погулявшими в белые ночи молодыми людьми, решившими покатать своих девушек по Ленинграду. И Павел будет принимать благодарности потерпевшего, передавая ему груду искореженного металла. Быть может, заявитель даже за бутылкой сбегает. Будет представлять, как милиция в результате долгих и активных поисков обнаружила угонщика и преследовала его, выбиваясь из сил, дабы вернуть угнанную машину ему, простому гражданину, маленькому человечку, жителю огромной всесильной державы, провозгласившей заботу о гражданах первоосновой своего существования.

Вообразив, как все хорошо получится и вспомнив унылый вид пожилого заявителя, Павел решил, что надо будет все же объехать соседние территории и поискать машину в отстойниках. Но это будет после, когда выдадут бензин.

Выпуская мужчину в коридор, Павел обратил внимание на скопившуюся очередь. Люди прибывали, и четырехместная лавка была не в силах вместить весь народ.

Следующей зашла пожилая женщина. Ее заплаканный вид не давал повода сомневаться в приключившихся с ней неприятностях. В руке она держала черную кожаную сумку, повторяя:

— Ах, негодяи, чтоб им пусто было! Все денежки забрали вместе с кошельком. Ладно, хоть бы документы оставили. Нет же!

Она пояснила, что ехала в автобусе и, выйдя на остановке, обнаружила, что сумочка открыта.

— Пиши, сынок, — обратилась она к Павлу, пододвигаясь со стулом к письменному столу, — все, до единого рублика, паспорт, пенсионный, талончики на продукты. Проходимцы, даже карточку жителя Ленинграда украли. Говорят, она не восстанавливается!

— Все восстановят, уважаемая, и воров постараемся найти. В каком районе обнаружили пропажу?

— Да я же говорю, вышла у поликлиники за мостом. Зашла в гардероб, стала раздеваться. Глядь, а молния-то на сумке открыта. А я хорошо помню, что закрывала ее. Полезла вглубь, а там кошелька и нет с документами. Вот так, милок.

Павел уже прикинул, что поликлиника за мостом относится к другому отделению милиции. И с удовольствием представил, как будет писать сопроводительное письмо, направляя заявление по территориальности в другой конец города….

Следующей по очереди была девушка лет двадцати пяти в легком платье и высоких коричневых сапогах. Она обнимала себя руками, дрожа от холода. Всклокоченные волосы, размазанная по щекам помада и расплывшиеся под глазами тени не позволяли увидеть на лице признаков целомудрия. Она уже не плакала и была возмущена тем, что милиция не выехала на ее вызов по телефону, как показывали в кино, а предложила придти своим ходом и сообщить обо всем лично.

Зайдя в кабинет к Павлу и сев на стул, она разрыдалась. Звали ее Людмилой.

— Это бог меня наказывает, — твердила она сквозь слезы, — с мужем вчера поругалась и поехала, куда глаза глядят. Заехала на конечную остановку, а там парни-добряки пригласили к себе. Сказали, что комнату сдадут в рассрочку. Ну, я им денег дала, чтобы в магазин сбегали. Выпила с ними с горя, а потом началось. По женской части-то от меня не убудет, вот только вещи все мои забрали и колечко обручальное, да утром выгнали чуть свет…

Периодически она прерывала свою речь всхлипываниями и готовилась снова плакать, но Павел задавал ей очередной вопрос и она, казалось, отвлекалась, вспоминая произошедшее, как случившееся не с ней.

— На любой отвлеченный вопрос типа зачем пошла с неизвестными или зачем убежала из дому, она начинала натужно завывать, обзывая себя дурой и причитая о том, как бы ей вернуться к любимому и вымолить у него прощение.

Было в ее раскаянии нечто такое, что глубоко тронуло Павла. Захотелось помочь не на словах. Он понимал, что возбудить уголовное дело в отношении пригласивших ее мужчин вряд ли сможет. Если они окажутся опытными ворами, то скажут, что сама все потеряла, напившись, а теперь валит на них. Ищи тогда ветра в поле.

Но попытка не пытка, и Павел послал участкового и двух постовых с Людмилой искать адрес, где она всю ночь развлекалась.

В коридоре за дверью народу не оказалось — кто не дождался, а кого пригласили к себе участковые. Павел решил оформить документы по материалам, срок которых был уже на исходе: изнасилование продавщицы из комиссионки, кража немецкого фарфора из ресторана…

В этот момент дверь распахнулась и в комнату с громким хохотом вошел Горбатенко — начальник криминальной милиции района. Высоченный мужчина с косой саженью в плечах и командным голосом.

— Ха-ха, не успели предупредить! Сейчас посмотрим, чем вы здесь занимаетесь! Испугался? Показывай свои вещдоки! Что ты насобирал интересного.

Кабинет Павла, как и всех оперов, всегда был забит разнообразными предметами, изъятыми с мест преступления: топорами, ножами, сковородками и перепиленными замками. Всякой другой ерундой, которую следователи не желали брать к себе и оставляли под расписку на хранение у оперов. В случае необходимости приезжали и забирали.

Кроме этого, в результате проводимых мероприятий в кабинете оказывались вещи, изъятые у воров и грабителей, по которым те отказывались давать показания, или не помнили, где взяли. Это были магнитолы и фонари, кофеварки и картины. В общем, все то, что могло ранее находиться в пользовании порядочных граждан, а теперь пылилось в кабинете опера. Иногда попадались и более ценные вещи.

На данный момент в сейфе стояло старинное охотничье ружье и несколько патронов к нему, изъятые в результате обыска квартиры убийцы. В углу за дверью возвышалась стопка из четырех новеньких жигулевских покрышек, найденных на чердаке дома. Два дня засады толку не дали. Возможно, вор заметил пост и не пришел. Резину пришлось забрать, и теперь она хранилась у Павла, ожидая заявление от потерпевшего, у которого они были похищены.

Начальник, обведя взглядом весь хранящийся арсенал, приказал открыть сейф. Глаза его загорелись, как только свет выхватил из темноты резной приклад двустволки.

— Вот это да, — восторженно обрадовался он, — наверное, Зауэр! Такого у меня еще нет. Прошлый век!

Павел хладнокровно отнесся к восторгу начальника. Все вещи, хранящиеся в кабинете, были не его и поэтому какого-либо отношения к ним он не испытывал.

Начальник взял ружье в руки. Сдвинув фиксатор, переломил его пополам, посмотрел внутрь стволов.

— Откуда такое богатство? — произнес он завистливо.

— Убийца дома хранил, — доложил Павел безразлично, — изъяли вместе с другими вещами.

— Что, из этого ружья замочил? — разочарованно спросил полковник.

— Да нет, зарезал ножом. Нож на экспертизе.

Полковник повеселел. Подмигнув Павлу, он несколько раз взвел курок и нажал на спусковой крючок. Прозвучали резкие щелчки.

Преступника-то расколол? — грозно спросил он, насупив свои нависшие на глаза брови.

— Да он и не скрывался, — ответил Павел, — обычная бытовуха. Сам милицию вызвал и признался.

— Откуда ж у него ружье такое? — заинтересованно спросил полковник, — По делу-то проходит?

— Отдельный акт составлен, разрешения на него нет.

— Ну и хорошо, — обрадовался начальник, — составь акт об его уничтожении, я тебе подпишу.

— На основании чего? — недоуменно спросил Павел, огорошенный приказом начальника.

— Напиши, что бесхозное, гражданскому обороту не подлежит, — полковник подмигнул Павлу, — а я потом распишусь.

Он направился к выходу.

— Может расписку оставите, товарищ полковник, а то ведь мой начальник спросит, — жалобно залепетал Павел.

— Какую расписку, ты что, очумел? Полковнику не доверяешь? Приказы не выполняешь?

Павел от неожиданного наезда вытянулся по стойке смирно.

Выходя из кабинета и прикрывая за собой дверь, начальник едва слышно произнес:

— Получишь в этом месяце премию за хорошую работу, понял?

Павел расслышал, что тот сказал, но тут же с ужасом увидел, как из-за двери выглянула черная круглая башня жигулевских колес.

— А это откуда? — изумился полковник, возвращаясь.

В этот момент дверь открылась, и на пороге очутился старший оперуполномоченный Петров. Он мгновенно перехватил взгляд полковника и, увидев в руках того ружье, понял, в чем дело.

— Колеса рваные, товарищ полковник. Проходят по материалу. Пропороли сразу четыре колеса одному начинающему бизнесмену. Умышленное причинение вреда.

— А-а, порванные, ну так бы и сказали, — разочарованно произнес Горбатенко.

Он подозрительно посмотрел на Петрова. Но тот сделал вид, что собирается показать порез, снял верхнее колесо и, положив на пол, стал давить внутренний корд.

— Ну ладно, — примирительно согласился полковник, — только смотрите глухаря не подвесьте, а то я вам эти колеса в задницу запихаю. Ха-ха. И помните наш девиз «Служа закону — служу народу»! Ха-ха!

Он снова развеселился и под собственный смех вышел из кабинета.

— Товарищ майор, они же целые были! — недоуменно начал Павел, глядя на новый протектор лежащего колеса.

— Ты что, хочешь их отдать? — в свою очередь спросил Петров. — У наших рабочих машин колеса лысые, неизвестно когда выдадут, а ты государственное имущество разбазариваешь!

— Это же товарищ полковник, — начал оправдываться Павел.

Но Петров так посмотрел на него, что он замолк.

— У тебя в коридоре девушка по изнасилованию сидит, так я ее возьму. Покажу альбомы с фотографиями и наколками — вдруг кого узнает!

— Понял, товарищ майор.

Через некоторое время пришла Людмила с сотрудниками милиции. Они привели с собой двух известных всему району братьев воров-рецидивистов.

— Был еще третий, — сказал участковый, — но куда-то делся, мы его не дождались. Вот, нашли у них в шкафу!

Он показал на Людмилу.

Павел сначала не понял, почему ее нашли в шкафу, но затем увидел, что девушка преобразилась. У нее на голове оказалась велюровая шапочка с вуалькой, а сама она была одета в кожаное пальто. Волосы были аккуратно расчесаны и ровными волнами спадали на воротник. На плече висела маленькая сумочка на цепочке, напоминающая ридикюль.

«И когда успела? — подумал Павел. — Наверное, ей достаточно для наведения макияжа десяти минут»!

Людмила улыбалась. От прошлой грусти не осталось и следа.

Павел снова пригласил ее в кабинет, а задержанных приказал сдать в дежурную часть. Братья-воры были небольшого роста, на вид лет по сорок, худощавые и очень похожи друг на друга.

— Наверное, близнецы, — подумал Павел.

В кабинете он почувствовал, что Людмила хочет ему что-то сказать, но никак не получается. Ерзает на стуле, теребит пальцем подол пальто, но сдерживает себя.

— Что-то не так? — спросил ее Павел.

Она словно ждала этого вопроса и, немного приподнявшись от стула, приблизилась к письменному столу. Взялась правой рукой за его край.

— Я, конечна, Вам очень благодарна, — защебетала она, — но, понимаете, не могу я появиться домой без обручального кольца. Муж не поймет. Я ему расскажу, что переночевала у подружки или дальней родственницы. Но как быть с кольцом?

— А что, в доме его не оказалось? — спросил Павел.

— Нет, — грустно ответила она и снова села на свой стул, зажав сумочку в руках.

— Да уж, дела! — сказал Павел, — Ну ладно, иди, посиди в коридоре, а я поговорю с задержанными.

Выпустив Людмилу за дверь, Павел сходил в дежурную часть и привел к себе одного из братьев.

— Чего ты, начальник, за эту суку вписываешься? — начал тот, как только сел напротив, — Пьянь поганая! Шкура она продажная. От мужа сбежала, решила покутить с незнакомыми кобелями. Гнать таких надо взашей…

— Кольцо где? — прервал его тираду Павел.

— Кольцо? — недоуменно спросил тот и после паузы продолжил: — А, кольцо! У Сашки Хромого. Водки не хватило, так она сама его с пальца сняла и отдала, чтобы бухалова принесли. Веселиться желала!

Павел понял, что медлить нельзя и решил не уточнять детали.

— Надо кольцо вернуть!

— Как вернуть, командир? — возмутился вор, — мы за него три литра водяры взяли, да еще закусон. Что барыга-то о честных ворах подумает, если я к нему с возвраткой приду?

Откровенное возмущение и обида, звучавшие в голосе вора, смахивали на правду. Но Павел уже не первый раз сталкивался с этой артистической братией и знал, на что они способны.

— Значит так, — твердо сказал он, — кольца не будет, повесим на вас грабеж. Вещи в квартире изъяли как доказательство. Сейчас оформим все протоколом выемки, проведем опознание вас, и как миленькие в камеру! Небось, не забыли, как это делается?

— Блин, что ты лепишь, начальник? — возмущению вора не было предела. — Я же тебе говорю, что она сама мне отдала. А что вещички ее у нас остались, так она же дурная! Как напилась — устроила нам дебош. Обзываться стала. С башкой у нее не в порядке. Отперла замок и ушла. Ну, мы с братаном спать завалились, а утром опохмелиться пошли пивка попить. Возвращаемся, а в подъезде фуражки стоят. Хватают нас и домой волокут. Одежда ее как в шкафу висела, так и осталась. Если б на гоп-стоп взять ее хотели, зачем домой вести? Сам посуди, начальник! Мы уж как лет пять откинулись, за нами косяков нет!

— Кольцо надо вернуть! — снова твердо повторил Павел. — Или тебя в камеру, а говорить буду с братом!

— Брат не при делах! Он дома сидел с этой дурой. Дай мне с ним поговорить!

Павел почувствовал по голосу, что вор близок к тому, чтобы согласиться и, взяв его с собой, направился в дежурную часть, где в комнате задержанных сидел второй. Там он разрешил братьям поговорить через решетку. Подойдя, через пару минут спросил:

— Ну, как решили?

— Ну а что делать? — ответил один из них, — вы же, ментяры, свое дело знаете! Посодите!

— Посодим! — в тон ему ответил Павел.

— Придется деньги искать и кольцо выкупать, — согласился второй брат, — кольцо принесем, отпустишь? Дай слово!

— Даю слово, — сказал Павел, — а пока один из вас в качестве залога посидит здесь.

— Ладно, пошел я, — сказал вор, спустившийся с Павлом.

— Выпустите его, — попросил Павел постового, охраняющего дежурную часть.

Поднявшись на второй этаж и зайдя в коридор, Павел напоролся на спешащего ему на встречу Петрова.

— Давай быстрее, — скомандовал тот, — девчонка узнала на фотке Сашку Трунова. Он уже сидел по малолетке за групповое изнасилование. Машины нет, поедем так.

Быстрым шагом они вышли из отделения и направились к трамвайной остановке.

По дороге Петров рассказал, что Трунов изнасиловал девушку в машине, когда взялся подвезти ее до дома. Завез в парк Терешковой и там, угрожая ножом, сделал свое черное дело. Девушка направлена в прокуратуру для дачи показаний и в поликлинику на мазки.

Машина Трунова стояла под адресом. Они вошли в подъезд и поднялись на этаж. Дверь открыла его мать — маленькая толстая цыганка с морщинистым лицом и крупной бородавкой у правой ноздри. Под левым глазом у нее красовался свежий синяк. Молча оглядев с головы до ног непрошенных гостей, она громко шмыгнула носом, словно вобрала в себя запах идущий от пришедших мужчин, и недовольно крикнула вглубь квартиры:

— Сашка, иди сюда! За тобой менты пришли. Снова что-то натворил?

Трунов мгновенно появился в коридоре и, зыркнув исподлобья на мать, кинул:

— Дура, зачем ты им дверь открыла?

Был он невысокого роста, худощав, с черной вихрастой головой. Цветастая рубашка складками спадала вниз, где на поясе пропадала под резинкой спортивных штанов.

— Что надо? — спросил он. — Я свое по малолетке отсидел.

— Разговор есть, — нашелся Петров, — поехали, посудачим.

— Нечего мне с вами судачить, — ответил он, — у меня с ментами общих дел нет!

— Заберите его! — встряла в разговор женщина. — Заберите! Пусть он расскажет, как мать родную зуботычиной угощал вчера…

Она не успела договорить. Трунов развернулся и, подняв левую руку, замахнулся на женщину ладонью с растопыренными пальцами, словно собираясь оттолкнуть ее лицо.

— Смойся, тварь! — прошипел он.

Петров успел схватить Трунова за кисть и развернул к себе.

— Поехали! — сказал он твердо.

Мгновенно оценив обстановку, Сашка стал собираться. Накинул черную куртку и затянул на ногах кроссовки.

Втроем они вышли на улицу. Правой рукой Петров крепко ухватил Сашку за левое предплечье. Павел шел справа, косясь на задержанного, готовый в любой момент броситься за ним в погоню.

— Дернешься, наденем наручники, — предупредил он.

Народу в трамвае было много. Петров с Труновым зашли в заднюю дверь. Павел проследовал за ними. На следующей остановке в салон зашел мужчина контролер и стал проверять билеты. Постепенно он протиснулся к Трунову и спросил у него билет.

— Вот, у него! — ответил Сашка, показывая пальцем на Петрова.

Петров на миг отпустил его и полез правой рукой в потайной карман за удостоверением. В этот момент Трунов резко опустился вниз и, нагнувшись, рванулся вперед по салону. Петров, не успев достать документ, попытался сделать несколько шагов, преследуя беглеца, но был схвачен за плечо контролером. Удостоверение выпало у него из руки и повисло на цепочке, застряв между телами пассажиров.

— Милиция! — закричал в лицо контролеру Петров и сделал новую попытку протиснуться вперед.

В этот момент, продвигаясь к двери, Трунов что есть мочи закричал:

— Бандиты, граждане, бандиты в салоне! Остановите их! Задержите их!

— Милиция! Так же громко закричал Павел, раскрыв удостоверение и показывая его в разные стороны возмущенным гражданам. Он оттолкнул в сторону контролера, продолжавшего преграждать путь Петрову, и нырнул вперед, протискиваясь в шумящей толпе. Трунов был уже у передней двери.

«Только бы трамвай не остановился, — думал Павел, — только бы не остановился…»

Трамвай остановился. Он видел, как Трунов спустился на площадку и прижал к металлическим створкам руки, чтобы сразу раздвинуть двери, как только те начнут открываться. Но двери оставались на месте, и никто не мог понять, почему. Под возмущение граждан Павел продолжал прорываться в начало вагона и только когда добрался до кабины вагоновожатого, увидел сидящую в ней девушку, внимательно смотрящую на него через зеркало заднего вида.

— Вы действительно милиционер? — спросила она, держа пальчиками рычажок открытия дверей. Ее еще по-детски наивное личико, обрамленное золотистыми кудряшками, недоверчиво глядело на Павла.

— Конечно, конечно, — запыхавшись, произнес он, поднося одной рукой к ее лицу удостоверение, а другой хватая Трунова за шиворот, — спасибо Вам большое.

Двери открылись.

— Еще встретимся, падла! — оборачиваясь к девушке, выкрикнул Трунов.

— Пасть закрой! — дернул его за воротник Павел и стал выводить из трамвая.

— Гаденыш! — злился Петров, выходя следом. — Фильмов насмотрелся? Кофелек, кофелек?

Павел почувствовал, как из сердца его ушла тревога. Радость одержанной победы наполнила тело легкостью, сделала его упругим и сильным, готовым к любым испытаниям и трудностям. Петров снова ухватил Сашку за предплечье, и они направились в отделение.

По дороге все трое молчали. Каждый сосредоточенно думал о том, что ему сейчас предстоит. Казалось, что в этом напряженном безмолвии борются две ненависти, беспощадно, изо всех сил, нанося друг другу смертельные раны, кувыркаясь и изворачиваясь. Бьются до последнего конца, потому что вместе они существовать не могут, и кто-то должен обязательно победить.

Задержанного сдали в дежурную часть.

В отделении милиции их уже ждал Сергей Сторублевцев — следователь районной прокуратуры. Высокого роста, упитанный, с усиками-стрелочками и редкой светлой бороденкой. Он походил на состарившегося Атоса из романа Дюма. Сидел в комнате для допросов, беседуя с потерпевшей.

— Ольга, — обращался он к заплаканной девушке, — почему Вы не сказали, что преступник пользовался презервативом?

— Меня никто об этом не спрашивал, — сквозь слезы отвечала она, держа в руках намокший клетчатый платочек, с которого уже начинало капать на пол.

Петров предложил подняться к нему в кабинет и все проследовали туда. Расселись на стульях.

— Ну, а как мы должны доказывать, что он Вас изнасиловал? — разражено спрашивал следователь, — Побоев на Вас нет, ран тоже, одежда не порвана, сперму он выбросил, свидетелей нет. Машину его не запомнили. Может, Вы добровольно решили заняться с ним сексом, а затем обиделись? Может, денег не дал? А нож-то вообще был, или приснился?

Ответом ему прозвучали глухие рыдания девушки в носовой платок, сквозь который она, икая, всхлипывала:

— Был нож, рукоятка костяная, на конце череп…

Петров обнял ее за плечи:

— Не реви, сейчас мы переговорим и что-нибудь придумаем. Иди, посиди в коридорчике. И не плачь, а то придется ведро тебе принести, чтобы отдел не затопила. А лучше езжай домой, чтобы тебе здесь не сидеть. Запиши мне свой телефон. Я в случае необходимости позвоню. Ольга достала из сумочки ручку с блокнотом и, вырвав из него страничку, записала свой домашний номер. После чего, не торопясь, направилась к выходу.

Павел вывел Ольгу в коридор и через минуту вернулся.

— Он же ей ножом угрожал, — говорил Петров, — какие могут быть синяки?

— Похищенные у нее сережки с колечками нашли? Нож изъяли? — спросил следователь. — Вот то-то же!

— Изымем, — поддержал начальника Павел, — дайте санкцию на обыск — найдем!

— Санкцию дает прокурор, — надменно произнес он, — а как я к нему без возбужденного уголовного дела пойду?

— Ну, так возбуди, — недовольно сказал Петров, — на то ты и следователь.

— Вам только возбуди, вы и искать никого не будете, все на нас свалите! — раздраженно произнес Сторублевцев.

— Никого искать не надо! — возмутился Павел, — насильник в клетке сидит. Надо только допросить его и произвести опознание.

— Давайте его сюда, — согласился следователь, — только не трогайте по дороге! Знаю я эти ваши ментовские фокусы.

Трунов вел себя нагло. Узнав, что перед ним следователь прокуратуры, он стал подробнейшим образом рассказывать, как снял на трассе проститутку и занялся сексом прямо в машине. Заплатил, как положено, но она потребовала еще. Тогда он выгнал ее из машины, а она грозила обратиться в милицию.

— Ну, вот видите, — обратился следователь к милиционерам, — как я вам и говорил. Опознание не поможет. Ищите другие доказательства. А пока адью!

Он собрал со стола листки протоколов, сложил их в портфель и вышел из кабинета.

«Видимо, Атосы переродились», — подумал про себя Павел.

Трунов улыбался. Его цыганская физиономия светилась.

— Надругался, так зачем сережки с девчонки снял? Может, она бы и не заявила на тебя! — решил схитрить Павел.

— Какие сережки? — наигранно переспросил Трунов.

— Нож где? — наклонился над ним Петров.

— Какой нож, начальник?

— С костяной ручкой!

— С черепом на конце? — уточнил Сашка. — Так я его потерял уже давно!

— Гнида! — возмутился Петров и ухватил правой рукой шею Трунова. Сжал ее, но тут же отдернул руку и левой нанес ему удар под ребра.

Трунов ойкнул и, пригнувшись, схватился за бок. Через силу улыбаясь, повернул свое лицо вверх:

— Негоже так, товарищи опера! Что вам прокурор сказал — надо доказательства искать!

Петров схватил его за шиворот и поднял со стула. Потащил в дежурную часть и швырнул в комнату задержанных.

— Не сдержался! — вернувшись, стал оправдываться он. — Не надо было за шею — пальцы останутся. Прокуратура лютует, у них тоже свои показатели. Если пожалуется, могут и закрыть для галочки. Есть идея! Помнишь, как он с матерью общался — может, она захочет на время избавиться от сына-садиста.

Через полчаса они уже сидели в квартире Трунова и разговаривали с матерью. Хотя она и была очень зла на Александра, но общалась неохотно. Про нож ничего не знала и золота никакого не видела. Уходя, они оставили свои координаты, чтобы она звонила в случае чего.

Оперативники вышли на улицу и увидели невдалеке Труновскую машину. Окна его квартиры выходили на противоположную сторону, и мать Сашки видеть их не могла.

Павел незаметно стукнул машину ногой по колесу. Сигнализации не было. Двери оказались крепко заперты. Петров поднял обломок кирпича и, осмотревшись вокруг, разбил заднюю форточку салона. Просунув руку, открыл дверь. Вместе они начали обыскивать каждый сантиметр.

— Что вы там лазаете в чужой машине? — кричала с балкона третьего этажа толстая бабка, — сейчас милицию вызову!

— Мы и есть милиция! — закричал ей в ответ Петров. — Кто-то форточку разбил в машине, вы не видели? Давно смотрите в окно? Как Ваша фамилия? Скажите номер квартиры, мы к Вам сейчас поднимемся…

— Не надо мне никаких милиционеров, — забурчала бабка, закрывая балкон, — еще не хватало ко мне всяким приходить…

Ни золота, ни ножа, ни использованного презерватива в машине они не нашли.

Трунов продолжал сидеть в обезьяннике. Боль прошла, и он снова улыбался, видя недовольные лица оперов.

— Бери его к себе, — сказал Петров Павлу, — и все, что он скажет, фиксируй на объяснение.

— Ладно, начальник, — заходя в кабинет, произнес Сашка, — дай сигаретку закурить! Ты вроде недавно здесь работаешь, вижу молодой еще, не оперившийся. К другим у меня веры нет. Если все скажу, отпустишь?

Павел недоумевал. Он внимательно посмотрел на задержанного, увидев в глазах того насмешку. На мгновенье подумал, что здесь какой-то подвох:

— Как же я тебя отпущу, если ты девушку изнасиловал? Могу только ходатайствовать о смягчении наказания за чистосердечное признание.

— Нужно мне ваше смягчение, — отмахнулся Трунов, усмехнувшись, — чистосердечное признание смягчает наказание, но увеличивает срок! Пиши, начальник!

Он закурил протянутую Павлом сигарету. Сам Павел не курил, но всегда держал в столе пачку для наведения контакта с собеседником. Достав чистый листок бумаги, стал записывать.

Покуривая, Трунов рассказал, как взялся подвезти незнакомую девушку. В процессе общения у него возникло желание вступить с ней в сексуальные отношения, но поскольку девушка не соглашалась, ему пришлось достать нож. После чего он снял с нее цепочку, браслетик и два кольца с перстнем. Увлекшись рассказом, он описал похищенные вещи, затем перешел к нижнему белью девушки, рассказал про родинку в интимном месте, сообщил, что особенно ему понравился брелок на одной из цепочек. Умолк, как только открылась дверь кабинета.

Зашел Петров и кивнул головой на задержанного.

— Ну, как он?

— Все рассказал, товарищ майор, — недоумевая, произнес Павел.

— Как все? — не понял тот и, подойдя к столу, принялся читать записанное объяснение.

— Все сходится, — подтвердил Петров, — именно так и было и приметы похищенного совпадают, — подписывай!

— Чего подписывать-то, начальничек? — искренне удивился Сашка, словно его только что сюда привели.

— То, что наговорил! — повысил голос Петров.

— Да я ж ему ничего не говорил! — наивно возмутился Сашка. — Это твой оперок сам насочинял, а теперь мне приписывает!

Павла словно вынесло из-за стола. Он потряс бумагой перед сидящим Сашкой.

— Ты же только что мне все это рассказал! Давай расписывайся!

— Не буду я расписываться за ваши сочинения!

И тут, глядя на растерянное лицо Павла и возмущенное лицо его начальника, Трунов расхохотался:

— А вы свое сочинение тому следаку из прокуратуры отнесите, пусть он почитает ваши писульки. Как думаете, арестует меня? А я еще напишу, что били меня, заставляли ее подписать….

Он открыл рот, чтобы снова расхохотаться, но в этот момент нога Петрова с разворота ботинком метнулась в центр черной куртки, прямо в солнечное сплетение Сашки.

Трунов ухватился за живот и вместе со стулом опрокинулся назад. Повалился на бок, пытаясь глотнуть воздуха.

— Мразь! — закричал Петров. — Гнида, ты у меня подпишешь свою писанину!

Павел растерянно стоял посреди кабинета, опустив руки с объяснением. Теперь он понял, почему Трунов так ехидно смотрел на него, готовясь дать показания. Все что он рассказал, объективно подтверждалось показаниями девушки, и уже не было сомнений в том, кто совершил изнасилование. Но без собственноручной подписи Трунова все доказательства рассыпались, превращаясь в прах. Таково уж российское законодательство. Чувство бессилия и обиды закипели в нем, стали бурунами накатывать в душу, разбиваться о сердце.

Лежа на боку, поджав к животу ноги, Трунов снова начал гнусно хихикать:

— Ах, какая девочка была хорошенькая, кожа шершавенькая, упругая, как персик, волосики такие…

Договорить он не успел. Петров ударил его каблуком ботинка в правый бок.

Сашка застонал, но останавливаться не собирался:

— …а ляшечки какие, ляшечки упругие! Вам наверно тоже хочется, вот вы так и злитесь? Так я вас научу….

Павел неожиданно вспомнил свою дочку, которую не видел несколько лет. Как они гуляли с собакой и как потом лечили ее. Как прощались у порога, и Кристина кинулась к нему, называя «папой». И как у него навернулись слезы. Он вдруг подумал, что она тоже могла сесть в машину этого подонка, и сейчас бы в коридоре сидела не Оля, а именно она, его беспомощная добрая девочка в легком платьице с распущенными волосами. Он представил тот нож, с костяной ручкой, приставленный к горлу дочери, и как она сама начинает расстегивать свою кофточку, опускать бретельки лифчика…

Что-то помутилось у Павла в голове, глаза затуманились. Он со всего размаху ударил ногой в лежащее перед ним отвратительное и ненавистное тело, продолжающее бубнить о женской груди, о ямочках подмышками и родинке. Не почувствовав удара, размахнулся и ударил снова, а затем еще раз и еще. Сквозь туман он видел Петрова, стоящего с противоположной стороны от лежащего тела и так же наносящего удары ногой….

Звонок телефона вернул оперов к реальности. Петров оттолкнул Павла к столу и стал за шиворот поднимать Трунова. Тот криво улыбался, не разгибаясь, и держался за живот.

Звонил дежурный и сообщил, что пришел брат задержанного по грабежу и просится на прием.

— Дайте воды, гады! — прохрипел Сашка, пытаясь распрямиться на стуле, куда его усадил Петров. — Съели? Никто меня не сломает! И вы — молокососы еще!

Петров налил воды в стакан и протянул ему:

— Чтоб ты захлебнулся, мразь! Все равно мы тебя достанем и посадим. Не на этот, так на другой раз. Не будет тебе жизни на нашей территории!

Трунов жадными глотками пил воду. После чего протянул стакан.

— Сигаретой на дорожку угостите! — тихо произнес он.

Павел протянул ему сигарету и поджег зажигалкой.

— Пусть здесь передохнет, я с ним посижу, — сказал Петров, — а ты пока разберись с этими братьями. Главное, чтобы глухаря нам не подвесили.

Павел вышел из кабинета.

В коридоре он увидел отпущенного им брата-близнеца. Тот принес кольцо.

Людмила сидела недалеко в углу и смотрела в окно. Свое кольцо она узнала сразу.

Братьев пришлось отпустить.

Людмила написала расписку о том, что ей возвращены все вещи и претензий ни к милиции, ни к братьям она не имеет.

Павел собрался уже возвращаться обратно, но девушка остановила его:

— Живу я в области, в Тосненском районе, — волнуясь, говорила она, — время уже позднее. Можно я здесь у Вас переночую, а утром первым автобусом уеду.

Павел посмотрел на часы. Действительно, было уже около двенадцати, хотя за окном еще светло.

— Пойдемте, — сказал он и повел девушку в пустой кабинет.

Вернувшись к себе, увидел, что Трунов уже оклемался и о чем-то спорит с Петровым. Павел взял из стола записную книжку и вернулся к Людмиле. Посмотрев телефон заведующей общежитием, набрал номер:

— Марья Ивановна, извините за поздний звонок. У нас здесь такое дело. Девушка, потерпевшая по ограблению, живет далеко. Не приютите на ночь, а утром она уедет.

Женщина была не очень довольна поздним звонком и просьбой Павла:

— Вообще-то, у нас запрещено пускать чужих, тем более у нас общежития для учащихся. Но раз уж такое дело, потерпевшая от ограбления, — только ради помощи милиции и на одну ночь.

Людмила сияла. Она вскочила со стула и, обняв Павла, поцеловала его в нос.

«Какая замечательная девушка, — подумал про себя он, — вот бы мне такую жену — ласковая, привлекательная…»

Но вслух пожелал ей удачи и не попадать в аналогичные ситуации. Рассказал, как дойти до общежития.

Через некоторое время Петров вывел Трунова на улицу. Они продолжали о чем-то беседовать. Сашка шел немного скрюченно, прижимая ладони к левому боку.

От усталости домой никто не поехал, выпили по стакану водки, снимая стресс, и заночевали в кабинетах.

На следующее утро телефон на столе у Павла разрывался от звонков. Заведующая общежитием была вне себя. Она сообщила, что ночевавшая девушка стащила деньги у соседок по комнате и утром отбыла в неизвестном направлении и надо немедленно ее отловить.

Положив трубку, Павел нашел заявительский материал и позвонил в Тосно, в адрес прописки девушки. Трубку поднял мужчина.

— Людмила? — сонно спросил он. — Знаю такую. Но она мне представилась другой фамилией. Прожила у меня неделю, стащила деньги и смоталась. Говорила, что она откуда-то с Украины. Пошла она! Знать ее не хочу!

Павел положил трубку.

Это был удар. Его, классного опера, когда-то лучшего по району, обманула простая воровка, воспользовавшись его доверием!

— Сколько она украла? — перезвонил он заведующей.

— Пятьдесят рублей, — ответила та, не задумываясь.

— Я их Вам сегодня занесу, — грустно сообщил Павел, предполагая про себя, у кого из коллег по работе и сколько можно занять.

Через три дня в отделение милиции пришла телефонограмма из больницы, что от внутреннего кровоизлияния умер Трунов.

— Прокуратура начала проверку, — сообщил Петров, — надо написать рапорт о том, что после опроса Трунова в отделении милиции он был благополучно отпущен домой. Никто Трунова не избивал. А поскольку он является лицом криминальным, то, скорее всего, по дороге домой поссорился и подрался с кем-то из своих знакомых. Понял?

Такие же рапорта написали все сотрудники милиции, дежурившие в тот день. По факту убийства Трунова было возбуждено уголовное дело и оперативники долгое время упорно искали убийц, но, как часто бывает, поиски оказались безуспешными. Правда, во время обыска дома у Трунова нашли нож с костяной рукояткой в виде черепа и золотые изделия, похищенные у изнасилованной Ольги, которые та благополучно опознала. Но дело возобновлять не стали. Просто передали все похищенное ей под расписку.