Харриет встретила ее с распростертыми объятиями. Их воссоединение было обильно полито слезами, после того как Бел, всхлипывая, рассказала свою историю «трем грациям», каждая из которых из кожи лезла вон, желая ее утешить.

Итак, Прекрасная Гамильтон снова вступила в игру. В доме Харриет дела процветали. Бел разрешила ухаживать за собой мужчинам двух типов — тем, кто был слишком стар для нее, и тем, кто был слишком молод, чтобы относиться к ним серьезно. На пятый день своего пребывания в Лондоне она отправилась в Королевский театр в Хеймаркете, и Хоук оказался там.

Она сидела, окруженная своими «придворными», в ложе, которую он оплатил. Вокруг толпились, как обычно, изголодавшиеся по постельным радостям мужчины, и она, смеясь, журила их со своим обычным остроумием, которое она в последнее время отточила до совершенства. Вдруг какое-то странное ощущение охватило ее. Казалось, что время замедлило свой бег, а все звуки слились в один неясный звук. Обмахиваясь веером, она оглядела огромный сводчатый зал оперы и увидела его.

Он сидел, опираясь локтем о ручку кресла; пальцы его были прижаты к губам. Кажется, спектакль ни в малейшей степени его не интересовал. Тоскующий взгляд Хоука был устремлен на нее.

Она шумно вздохнула. Сердце у нее забилось, веер задрожал в руке. Она с трудом оторвала от него взгляд, пытаясь сделать вид, что внимательно слушает своих обожателей, но на самом деле не слышала ни одного слова.

Бел не могла усидеть на месте, как ни старалась. Она неожиданно встала и с извинениями стала выбираться из ложи. Мужчины предлагали проводить ее, а она, попросив их оставаться на своих местах, быстро пошла по коридору.

Бел проплакала всю ночь, но, когда настало утро, она уже знала, что будет делать.

Собрав самые лучшие из своих вечерних туалетов, Бел отвезла их в закладную лавку, где они принесли ей состояние почти в полторы тысячи фунтов.

Потом она велела кучеру ехать в «Таттерсолз». Там она поставила его в известность, что он уволен, и заплатила ему жалованье. После этого продала свою элегантную маленькую коляску и четырех чистокровных лошадей за огромную сумму — две тысячи гиней. Но расстаться с ожерельем из бриллиантов, подаренным Робертом в ночь после бала куртизанок, она так и не решилась.

Наняв извозчика до банка, она внесла на свой счет деньги, полученные в закладной лавке и вырученные от продажи экипажа. Поставив подпись под документом, она ошеломленно уставилась на колонку цифр.

Общая сумма равнялась трем с половиной тысячам фунтов. Она перевела три тысячи в государственные ценные бумаги, быстро подсчитала в уме и внезапно обнаружила, что стала владелицей весьма приличного дохода. При пяти процентах годовых три тысячи дадут ей сто пятьдесят фунтов в год.

Она хотела одного — жить спокойной, скромной, простой жизнью и никогда больше ни от кого не зависеть. Ни от богатых поклонников, ни от Харриет, ни даже от отца. Это была бедность по сравнению с тем, к чему она уже привыкла, но для торговки апельсинами это были огромные деньги. Из прислуги она сможет держать только одну горничную, но впервые в жизни она вдруг ощутила себя… свободной и независимой.

Позже в тот же день она рассталась с сестрами Уилсон и сняла недорогую квартиру в Блумсбери, неподалеку от приюта для беспризорных детей. В двух заведениях, которые содержали женщины и в которых она хотела бы снять комнаты, отказались принять такую, как она, но она ушла от этих грубых особ со странным миром в душе.

В последующие дни она начала строить новую жизнь на развалинах прежней. Ночи она проводила за чтением, чтобы не терзать свое разбитое сердце; дни посвящала добровольной работе в приюте и Благотворительном обществе помощи нуждающимся, стараясь облегчить участь беспризорных детей.

Она часто задавалась вопросом, как поживают в Найт-Хаусе Томми и Эндрю.

Она радовалась, что отец оставался в Лондоне ради своих научных изысканий, ибо в те дни это был ее единственный компаньон. Он не мог нарадоваться, что она покончила с жизнью куртизанки. Его глаза наполнялись слезами гордости всякий раз, когда она навещала его, что случалось часто, потому что они, как правило, ужинали вместе.

Она оставила за собой ложу в Королевском театре ради отца. Раз в неделю она брала его с собой на спектакль. В конце концов, ложа-люкс была оплачена до конца сезона. Оба посмеялись над тем, что отец, не одобряя ее прежнего образа жизни, радовался превосходным местам, которые достались им именно в результате этого образа жизни.

Потом, примерно неделю спустя, из небытия выплыл еще один друг. Как-то ранним сентябрьским вечером Бел медленно шла к дому. Спина у нее болела после целого дня работы с детьми. На ступеньках ее дома сидел Мик Брей-ден, поджидая ее, — в точности так, как он делал это, когда они были молоды.

На его молодом красивом лице было написано страдание. Они долго смотрели друг на друга.

— Здравствуйте, Мик, — сказала она наконец.

— Ваш отец сказал мне, где вы живете.

— Не хотите ли войти?

— Не откажусь, — хрипло ответил он.

Когда они вошли в ее маленькую гостиную, он осторожно привлек ее к себе, словно она была сделана из очень тонкого стекла.

— Мне так жаль. Ваш отец мне все рассказал. — Он отпустил ее и взял ее за руки. — Я считаю себя виноватым, Бел. Я хочу все исправить. Выходите за меня замуж.

Она тяжело вздохнула и посмотрела на него.

— Я не люблю вас, Мик.

— Я знаю. Ничего страшного. Но видите ли, для супружеской жизни нужно соответствие. Мы с вами соответствуем друг другу. Ваши чувства в Хоуксклифу со временем пройдут, но я всегда буду рядом с вами, потому что я — часть вас. Мы ведь знали друг друга всю жизнь, верно? Вы мне дороги, и у меня есть перед вами обязательства. Я не из тех, кто пренебрегает своим долгом.

— Так вами движет чувство долга, Мик? Вы тоже не любите меня?

Он ласково отвел волосы, падающие ей на глаза.

— Как можно определить любовь? Вы мне дороги, я считаю себя ответственным за вас. Я даже нахожу вас очень хорошенькой, — мягко пошутил он. — Вы и я — в этом есть смысл. Называйте это как хотите. Единственное, в чем я уверен, — вы не можете всю жизнь прожить одна. Вы — нет. Вам пристало быть женой и матерью. Такова ваша натура, и именно этого вы всегда хотели.

Она отшатнулась от него, побледнев.

— Я могу дать вам такую жизнь, — продолжал он. — Ваше прошлое меня не волнует. Я знаю, в каких обстоятельствах вы оказались, и я никогда не упрекну вас за это. Можно уехать из Лондона и начать новую жизнь. Я один раз уже предал вас, но, если вы дадите мне шанс, я больше никогда вас не предам.

Те же бы слова, да от другого…

— Ах, Мик, я не знаю. Очень многое изменилось. Я уже не та девочка, которую вы знали.

— Нет, та — в глубине души. Но пусть даже вы и изменились… — он улыбнулся и ласково потрепал ее по подбородку, — я все равно буду обожать вас, как обожал, когда вам было девять лет.

Она озорно улыбнулась ему:

— Когда мне было девять лет, вы бросили в меня червяка.

— В доказательство своей преданности. Преданность…

От одного этого слова ей стало не по себе. Она с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться.

— Мне нужно все хорошенько обдумать.

— Не торопитесь. Я здесь ради вас и завтра снова приду к вам. Спокойной ночи, Бел.

Он наклонился и поцеловал ей руки, потом осторожно отпустил их и вышел.

Прошло две недели с тех пор, как он увидел ее в опере. Три — с тех пор, как она оставила Хоуксклиф-Холл и убежала из его жизни. Все это время Хоук не знал покоя.

Он жил как в аду. Он чувствовал себя обманщиком; ему казалось, что душа его гибнет.

Всякий раз, когда он видел Колдфелла, он погружался в странное раздумье, с негодованием понимая, что продал душу дьяволу.

Он проводил бессмысленные долгие дни, притворяясь изо всех сил, что Белинды Гамильтон не существует. Это было трудным делом, поскольку Найт-Хаус наполняли отзвуки ее присутствия, куда бы он ни повернулся. В каждой комнате воспоминания шепотом напоминали о ней. Она была у него в крови, под кожей, она преследовала его, как безжалостное привидение. Ее запах еще не выветрился из его одежды, он все еще чувствовал на языке вкус ее губ, и порой, когда он пытался уснуть, он почти чувствовал, как она прикасается к нему, и ему становилось так больно, что хотелось умереть. Забыть.

Он забудет.

Каждый день, входя в «Уайте», он напрягался в ожидании удара, который ему нанесет известие о том, что она выбрала себе нового покровителя. Но к счастью, его товарищи по клубу были осторожны и не говорили о ней в его присутствии.

Все, кроме одного. Лорд Алек вернулся с какого-то домашнего приема, где он протомился до вечера, с трудом дождавшись момента, когда можно будет уйти. Его синие глаза гневно сверкали. Он вошел в клуб, прошел прямо туда, где сидел Хоук, заучивающий немецкие слова для своей поездки в Австрию. Он бормотал что-то себе под нос, очевидно, надеясь таким образом освоить язык чужой страны.

Алек оперся руками о стол и сердито посмотрел на брата.

— Ты просто дурак. Тебе это известно? Дурак и надутый осел!

Не поднимая головы от книги, Хоук бросил на Алека угрожающий взгляд.

— Ты убил ради нее. Ты мог умереть из-за нее. Я видел, как хорошо вам было вместе. Она предназначена для тебя, Хоук. И ты дал ей уйти? Почему?

Роберт ничего не ответил.

— Я знаю почему, дурень ты эдакий. Есть такое слово — страх. Иди за ней.

— Нет.

— Но почему?! — изумился Алек.

— Она меня бросила. Что я, по-твоему, должен делать?

— Все, что понадобится! Это лучше, чем сидеть здесь и страдать. Хочешь, я поговорю с ней о тебе?

— Ни в коем случае! Господи, Алек, да говори же потише. — Он оглянулся и увидел удивленные лица членов клуба. — Как видишь, я пытаюсь здесь работать. Так что будь добр, оставь меня одного.

— Остаться одному — это именно то, что тебе предстоит в ближайшем будущем, ваша светлость. И это именно то, чего ты заслуживаешь. Знаешь что? Ей лучше без тебя. Потому что ты, друг мой, точь-в-точь как твой бессердечный отец.

И, оттолкнувшись от стола, Алек вышел.

Он ушел, а Хоук еще долго сидел не шевелясь, тупо глядя на листочек с немецкими словами. Он чувствовал, как неописуемый страх нарастает в нем. Сердце билось где-то в ушах.

Наконец он положил перед собой лист тонкой линованной бумаги и опустил перо в чернильницу. Немного поразмышлял, пытаясь отыскать нужные слова; голова у него кружилась, рука дрожала. В конце концов он написал:

Уведомление о выдаче карт-бланша

Моей подписью здесь гарантируется полная доверенность держателю данного удостоверения, мисс Белинде Гамильтон. Все сделанные ею долги должны быть переадресованы мне в Найт-Хаус, площадь Сент-Джеймс. Подписано 12 сентября 1814 года.

Хоуксклиф

Он капнул горячим воском на подпись и поставил свою печать. Когда воск застыл, он сложил документ и сунул его в жилетный карман. Потом, исполненный странного ощущения заботливой отрешенности, медленно поднялся с кресла. Следующее, что он осознал, — это что он находится в своем экипаже и мчится сломя голову по улицам Сити, горяча лошадей. Он направлялся к дому Харриет Уилсон.

Подъехав к дверям дома куртизанок, он соскочил на землю и постучал. Появился злобный лакей. Хоук застыл в изумлении, когда лакей сообщил ему, что мисс Гамильтон здесь больше не живет.

В эту минуту появилась Харриет и после долгих упрашиваний Хоука с холодным презрением вручила ему новый адрес Белинды.

Хотя самая глубокая сердечная рана Белинды постепенно заживала, она все еще пугливо оглядывалась, когда ей приходилось ходить одной по городу с наступлением темноты. В тот вечер она дольше обычного задержалась в детском приюте и, выйдя оттуда, быстро направилась к дому.

Она оглядела улицу и вдруг замерла как вкопанная. Перед домом стоял черный экипаж, слишком хорошо ей знакомый. Сердце забилось у нее в горле. Голова закружилась.

Каким-то образом ей удалось продолжить путь. Вместе с вечерним воздухом она вдохнула аромат хорошего табака и вдруг услышала, как его низкий голос отдает приказание Уильяму, сидевшему на козлах, и сердце ее снова подпрыгнуло.

«Он вернулся ко мне! Он хочет исправить…» Она подхватила юбку своего дешевого хлопчатобумажного платья и устремилась вперед, испугавшись, что он уедет, не застав ее дома.

— Роберт!

Он вышел из-за угла кареты и встал у нее на дороге. Его черные волосы блестели в свете фонаря. Он казался выше, чем ей запомнилось, крупнее, и одет он был изысканнее.

И вид у него был более робкий, чем в ночь их первой встречи.

Она замедлила шаг и подошла к нему в благоговейном восторге, слегка робея перед его аристократическим величием. Его широкие плечи были опущены.

— Я дожидался вас, — произнес он коротко и повелительно, словно упрекая ее.

«И я так долго дожидалась вас», — подумала она с отчаянно бьющимся сердцем. Ей не верилось, что он пришел. Неужели он передумал? Она не смела на это надеяться.

— Я занималась с детьми.

— Не могли бы вы уделить мне минуту вашего времени?

— Конечно. Он кивнул.

— Благодарю вас.

— Сюда, пожалуйста.

Когда они поравнялись с экипажем, Уильям послал ей подбадривающую улыбку. Бел повела Хоуксклифа вверх по лестнице к своим комнатам. Войдя в гостиную, она зажгла настольную лампу, осветившую скромное, но уютное помещение.

Когда огонь разгорелся, она повернулась к Роберту и вгляделась в его осунувшееся, напряженное лицо. Губы его были сжаты, под темными глазами лежали тени. Она опустила взгляд; ей стало больно оттого, что он так изменился, и от мгновенного воспоминания о его теле, прижимающемся к ней.

В тот последний день в Хоуксклиф-Холле его переполняла жизненная сила и возбуждение. Теперь он был чопорен, задумчив и отчужден. Он отвернулся. Его руки в перчатках были сжаты за спиной.

— Полагаю, вы здоровы?

— Я чувствую себя прекрасно. А вы?

— Как никогда, — прорычал он.

— Как Джасинда и Лиззи?

— Снова в пансионе.

— Как вы меня нашли?

— Через мисс Уилсон. А разве вы прячетесь? — спросил он резко, словно бритвой отрезал.

— Нет. Что вы хотите? Он отвел взгляд.

— Я здесь потому, что не предусмотрел некоторых деталей… — Он помолчал. — Мое новое положение обязывает меня общаться с политиками и развлекать их. Моя будущаяжена не в состоянии выполнять обязанности хозяйки салона вследствие своей болезни. Мне нужны вы. — Он повернулся и властно посмотрел на нее. — Поедемте со мной в Вену.

Ее захлестнуло разочарование. Значит, все остается по-прежнему. Леди Джульет скоро станет его женой.

Она гордо вскинула голову и смерила его холодным взглядом.

— Я никуда с вами не поеду!

Он оторвал от нее тоскующий взгляд, что противоречило его надменному и настороженному виду и отчаянию, таившемуся в темных глазах.

— Я не собираюсь идти у вас на поводу, Белинда Гамильтон! У нас обоих было время, чтобы хорошенько все обдумать. Возможно, тогда, в замке, вы разозлились и поэтому накинулись на меня. Я не собираюсь заострять на этом внимание, но, видит Бог, и пресмыкаться перед вами я тоже не стану. Вернитесь ко мне, и пусть у нас все будет по-прежнему, и не будем задавать друг другу вопросов. Я хочу вручить вам вот это — если это может польстить вашему тщеславию.

И, сунув руку в жилетный карман, он достал оттуда сложенный документ.

Он протянул ей бумагу, сердито блеснув глазами, но когда Бел недоверчиво взглянула на него, она могла бы поклясться, что в глубине его глаз таится страх.

— Что это такое?

— Разворачивайте.

— Снова приказы. Прекрасно, — пробормотала она с высокомерным видом, разворачивая документ.

Хоук смотрел, как она читает, с замершим сердцем. Он очень боялся ее реакции. Больше он ничего не сможет сделать — разве что встать на колени и умолять ее вернуться. Она внимательно прочитала его записку, а он не мог оторвать взгляда от ее милого, такого родного лица.

«Вы нужны мне, — говорил его взгляд. — Я умираю без вас».

Она глубоко вздохнула, подняла глаза и поймала его отрешенный взгляд. Ее синие глаза вспыхнули, их пламя ослепило его.

— Карт-бланш?

Он кивнул, испугавшись, потому что в ее голосе прозвучала какая-то новая нотка, смысла которой он пока не понял.

«Вы хотели этого с самого начала. Это означает, что я доверяю вам, как самому себе», — вертелось у него на языке, но почему-то он не смог этого произнести.

— Разве Харриет не сообщила вам, что я больше не куртизанка?

Внезапно встревожившись, он нахмурил лоб и вспомнил, что Харриет что-то говорила на сей счет, но тогда он пропустил ее слова мимо ушей, охваченный нетерпением вернуть Белинду.

— Она вам не сказала?

— Сказала, но… это ведь я прошу вас, Белинда. А не Уорчестер, не Лейнстер или кто-то там еще. Вы, конечно, вернетесь ко мне. Я… я сделаю вас счастливой.

— Посмотрите вокруг, Роберт! — сердито вскричала она, рукой обводя скромную комнатку, — Похоже ли это, по-вашему, на будуар блудницы? Разве роскошно я одета? Нет. Видите? Я в конце концов сделала так, как вы хотели. Теперь я обычная женщина, живу частной, независимой жизнью, и мне это по душе. Пусть вас утешит ваша графская дочка и славное имя, а я тружусь ради бедных детей. Я вам больше не нужна, и, как видите, вы мне тоже не нужны.

— Нет, вы мне нужны, — проговорил он с жалким видом.

Она помахала перед его лицом документом:

— И вот этим вы хотите меня купить? Чья это идея? Лорда Колдфелла?

Он умоляюще посмотрел на нее:

— Возьмите это, Белинда. Без вас все, чего я добьюсь, не стоит ломаного гроша.

— Мне больше не хочется быть чьей-то девкой, Роберт. Даже вашей, — отозвалась она и, разорвав карт-бланш на мелкие кусочки, швырнула их ему в лицо.

Хоук ошеломленно смотрел на нее, а клочки бумаги падали на пол у его высоких сапог, точно конфетти.

Белинда подняла подбородок и направилась к двери.

— Прошу вас, уходите, ваша светлость. — Она открыла дверь и ждала, когда он переступит через порог.

Он смотрел на нее, такую гордую и сильную, исцелившуюся, потому что его любовь дала ей силы, и сияющую, точно ангел гнева. Ее золотые волосы блестели в свете лампы.

«Браво, мисс Гамильтон», — хотелось ему сказать. Но он молча смотрел на нее в ужасе и восторге и думал, что эту женщину он будет любить до самой смерти. Потом он медленно направился к двери.

— Кстати, — небрежно бросила она, — пожелайте мне счастья — через две недели я выхожу замуж за Мика Брейдена.