1

Окно выходило на улицу, на белый четырехэтажный дом, залитый ярким весенним солнцем. С крыши дома падали капли. Они блестели, как стеклышки, и звон их падения на мокрый асфальт был тоже стеклянным.

Небольшая узкая комнатка вмещала только кровать и стол. В беспорядке расставленные по столу пузырьки издавали острый, тяжелый запах лекарств. На потолке дрожали светлые пятна — отраженные первыми лужами лучи солнца. Стены оставались в тени, с них смотрели серьезные лица Буденного, Чапаева и Маяковского.

Пятна иногда исчезали — легкое облачко набегало на солнце, — потом появлялись снова. Яша застывшими глазами следил за движениями светлых пятен на потолке. Дышал он тяжело; поверх одеяла лежали его похудевшие вытянутые руки. Мальчик болел крупозным воспалением легких. Хотя опасность миновала, чувствовал он себя еще очень плохо.

Утомившись от созерцания пятен, Яша повернул голову. Его воспаленные глаза остановились на строгом лице Чапаева. Мальчик сдвинул густые брови.

— А мне уж и не больно, — произнес он вслух, — пустяки.

Он принялся разглядывать полки, укрепленные вдоль стены. На них стояли различные самодельные приборы: электромагниты, зуммер с ключом для передачи азбуки Морзе, водяная турбина. Там же лежали мотки проволоки, жесть, напильники, плоскогубцы и еще много всяких предметов, необходимых в мальчишеском обиходе для изготовления моделей.

На двух крайних полках находились только книги. На них взгляд мальчика задержался. Яша глазами смерил расстояние, отделявшее его от книг, и, убедившись, что до них с кровати не дотянуться, с огорчением вздохнул. Вздох вызвал острую боль в груди. Лицо мальчика болезненно сморщилось, на глазах выступили слезы. Он полежал немного, сомкнув веки. Затем стал смотреть в окно. Для этого ему пришлось повернуться на бок и слегка приподнять голову. Чистые капли сверкали в лучах солнца. Смуглое, пожелтевшее от болезни лицо Яши прояснилось, глаза оживились.

На улице уже началась весна!

И до чего ему не везло… Ребята сейчас в школе, все вместе, а он еще долгие дни должен лежать в постели и, самое главное, ничего не делать.

Час назад приходил доктор Подкорытов, полный и грузный мужчина с одутловатым лицом.

— Ну-с, Яков Якимов, — приветствовал он мальчика, усаживаясь на стул, — как мы сегодня себя чувствуем?

— Хорошо, — ответил Яша, поглядывая на стул и ожидая, что он вот-вот развалится под грузным телом Подкорытова. Но и на этот раз все обошлось благополучно.

Подкорытов взял тонкую, исхудавшую за время болезни руку мальчика, вытащил из кармана золотые массивные часы и принялся считать пульс.

— Сердце-то, сердце-то какое, — произнес он с удовольствием, обращаясь к матери Яши, которая стояла за спинкой кровати. — Вот оно-то нас и выручает. Сердце не хуже моих часов, но что касается остального — феномен! Дышать теперь не больно?

— Только чуть-чуть, — ответил Яша, чувствуя на себе пристальный взгляд матери, — почти прошло.

— Почти, — усмехнулся Подкорытов. — Какой прыткий. Вот мы сейчас послушаем, что у нас в легких творится.

Он вынул старую деревянную трубку, отполированную долголетним прикосновением пальцев, и пересел со стула на край кровати. Кровать тяжело заскрипела и прогнулась.

— Дело идет на поправку, — сказал доктор, выслушав Яшу, — но в легких еще шумовой оркестр. Случай был крайне тяжелый.

— Совсем он себя не бережет, — пожаловалась мать. — Выскочил на улицу потный, да еще в снегу свалку с товарищами устроил.

— Что же это ты, Яков Якимов? — Подкорытов укоризненно посмотрел на Яшу добрыми отекшими глазами. — И себя не бережешь, и мать не жалеешь? Давно уж пора понять, что здоровьем ты не как все. Организм у тебя слабый, восприимчивый к заболеваниям. А вы, Анна Матвеевна, одевайте его как можно теплее. Одевайте так, чтобы никакой ветер не пробрал.

…Восемь лет назад семья Якимовых перебралась на Урал из далекого Приморья. Работал Филипп Якимов сцепщиком вагонов на небольшой железнодорожной станции близ Сучана. Там когда-то партизанил, бил японцев.

Японцы захватили станцию, и кто-то донес на семью партизана. Анну Матвеевну пытали, хотели узнать, где муж, и, ничего не добившись, бросили в погреб. В полубессознательном состоянии она скатилась вниз по деревянным ступеням и до самой ночи лежала на мокрой заплесневелой соломе, сквозь которую просачивалась снеговая жижа.

Ночью в поселок ворвались партизаны.

Простуда и изощренные побои японцев подорвали здоровье крепкой до того женщины. Долгое время она не покидала постели, мучалась от болей в пояснице. Врачи сказали, что она не будет больше иметь детей. Анна Матвеевна ответила: «Лучше умереть. Только не верю я этому. Порода у нас жилистая».

Ее слова оправдались. Через год она справилась с недугом, а вскоре семья Якимовых увеличилась на одного члена.

Мальчика назвали Яковом. Рос он хилым и, не в родителей, слабым ребенком. Видно, наложил на него отпечаток перенесенный матерью недуг.

От отца Яша унаследовал необыкновенную деловитость. Он постоянно что-нибудь мастерил, подолгу и терпеливо выполняя самые тонкие паяльные работы, наматывал катушки, умел обращаться со слесарным инструментом.

Частые заболевания приковывали Яшу к постели, но и тогда он не оставался в бездеятельности, приводя этим в отчаяние мать. Сколько раз отнимала она у него припрятанную под подушку книгу! Яша читал даже когда лежал с самой высокой температурой, если только ему не становилось уж совсем плохо. Оставшись без книг, он давал волю своей фантазии. Кто же в четырнадцать лет не мечтает о кругосветном путешествии, о военных походах, о необыкновенных изобретениях? Воскресало все прочитанное, а читал Яша много, читал запоем, жадно проглатывая книгу за книгой. Поэтому пищи для фантазии было более чем достаточно. Он мог грезить часами.

Но сейчас была весна. Капли звенели о мокрый асфальт. Звуки не проникали сквозь двойные рамы, но Яша чувствовал, что звоном наполнена вся комната, и от этого звука в нем самом все громче, все радостнее поет неведомая струнка. Предметы в комнате казались обновленными, ярче, чем прежде.

Наступало выздоровление.

Яша снова перевел взгляд на полки с приборами. Сегодня они звали его к себе особенно сильно. Так хотелось поскорее покинуть постель, разложить на столе инструмент и что-то делать…

Яша попытался сесть. Голова кружилась от слабости, в груди все горело. Но сидеть он все-таки мог. Тут открылась дверь и в комнату вошла мать.

— Яша! — испугалась она. — Что же ты делаешь? Разве забыл, что говорил Подкорытов? Хочешь нажить осложнение?

— Я на улицу хочу. — Мальчик сдвинул брови нехотя опустился обратно на подушку.

Вечером с работы пришел отец. Яков услышал его тяжелые шаги и вопрос к матери: «Ну, как?» Анна Матвеевна ответила: «Был Подкорытов. Яше лучше». Отец долго плескался под краном, громко, с наслаждением фыркая. Мать звенела посудой, готовя ужин.

Поднявшись из-за стола, Филипп Андреевич направился в Яшину комнату. Был он высок ростом, смуглый, с проседью в черных волосах и не то чтобы широкоплечий, но мускулистый. В каждом его движении чувствовалась уверенность, немигающие глаза смотрели немножко исподлобья, в упор. Говорил он негромко, глуховато.

Филипп Андреевич сел на стул у изголовья кровати, уперся ладонями в колени.

— Ну, как дела?

— Дела идут, — ответил Яша.

— Дела лежат и болеют. — Филипп Андреевич покосился на дверь и запустил руку в карман штанов. — Держи, изобретатель.

Перед глазами Яши появилась дрель — неоценимая вещь, с помощью которой можно сверлить отверстия не только в дереве, но и в металле.

— А вот тебе и сверла про запас. По дороге купил. Спрячь-ка покуда под подушку, Мать увидит — разворчится.

— Я себя совсем хорошо чувствую, — сказал Яша. — Если бы мама разрешила, так и встал бы даже.

— Лежи, лежи, храбрец. В зеркало себя видел? Один нос остался. Уж очень тебя крепко на этот раз скрутило, Яков. Беда прямо с тобой…

— Я-то тут при чем? Подкорытов говорит, что у меня особая восприимчивость.

— Да уж конечно. Против медицины ничего не скажешь.

Филипп Андреевич полез в другой карман, вытащил свернутую газету, В комнату, вытирая руки полотенцем, вошла Анна Матвеевна.

— Что там пишут? — спросила она.

— Японцы пошаливают, очухались после двадцать второго года. — Филипп Андреевич развернул газету. — Опять пограничный инцидент, на заставу напали. Силы наши прощупывают.

Он стал читать вслух. Даже-в голосе его звучала внутренняя сила. Суровую жизненную школу прошел Филипп Якимов. Начиналась она на Ленских приисках. Там он родился, с детства работал на англичан, во время расстрела, всколыхнувшего всю страну, был ранен в бедро. Отлежавшись, Филипп бежал с Ленских приисков, добрался до Приморья, там женился на дочери сучанского шахтера, помогал подпольным большевистским организациям, дрался в партизанских отрядах.

Теперь Филипп Андреевич работал на железнодорожной станции Южноуральск, формировал составы. Работа была по нему, он любил постоянное движение, любил ощущать четкость и слаженность огромного механизма станции.

— Володя не приходил? — спросил отец.

— Нет, не приходил, — ответила Анна Матвеевна.

Володя был старший брат Якова. Он кончал танковую школу…

 

2

На этот раз выздоровление, действительно, затянулось. Прошло еще полмесяца, прежде чем Яше разрешили покинуть постель, да и то после долгих слезных упрашиваний.

Соображения Подкорытова насчет возможных осложнений, к которым, безусловно, склонен такой ослабленный организм, пугали Анну Матвеевну, делали ее неуступчивой. Она прислушивалась к каждому слову врача, следила за каждым движением Яши, придумывала для него особую пищу, одевала теплее, бледнела при одном виде царапины на его теле. Филипп Андреевич постоянно ссорился с женой, но встречал такой решительный отпор с ее стороны, что поспешно соглашался.

Анна Матвеевна помогла Яше одеться. Обняв ее за шею, Яша поднялся на ноги. Комната закачалась под ним, все поплыло куда-то. Он поспешно схватился за спинку кровати и сел обратно.

— Те-те-те… — покачал головой Подкорытов, сидевший тут же. — Ослабли мы, ослабли, что и говорить. Окрепнуть бы еще нужно.

— Ты слышишь, что говорит доктор? — Мать умоляюще посмотрела на Яшу. — Приляг, неужели ты не можешь потерпеть еще день-другой?

— Не могу, мама, — Яша снова спустил ноги с кровати. — Я здоров? Здоров. Тогда в чем дело?

Подкорытов собрался уходить. Анна Матвеевна пошла проводить его. Оставшись один, мальчик поспешно ухватился за спинку кровати одной рукой, другой уперся в стул и снова встал на ноги. Пол сразу превратился в палубу корабля, плывущего по бурному морю. Пошатываясь, Яша добрел до стола. Здесь отдохнул, оглядел комнату. Затем он с трудом одолел путь от стола до окна и прижался лбом к прохладной освежающей поверхности стекла.

Яркий весенний день ослепил его. Снега уже не было, на газонах зеленела трава, набухали почки кленов и тополей. Улица выглядела необычно людно. Голубое безоблачное небо, зелень, вымытые стекла в четырехэтажном доме на той стороне — все казалось мальчику необычным, красочным, зовущим.

— Яша! — испугалась Анна Матвеевна, появляясь в дверях. — Ты у окна?

— Ах, да ничего же не случится, мама, — рассердился Яша. — Окно у тебя так проклеено, что ветер скорее сквозь стену пройдет, чем…

— Я эти разговоры давно слышу. Тебе просто нравится мучить меня.

Возвращаясь на кровать, Яша успел по дороге прихватить книгу. Это была «Тайна двух океанов» в отличном тисненом переплете, подарок Володи. Книгу Яша прочел еще до болезни, но он любил перечитывать интересные места или заново просматривать иллюстрации.

Впрочем, от книги его вскоре отвлек условный стук в двери квартиры. Сердце мальчика радостно вздрогнуло. Так умел стучаться только один человек на свете — Борис Сивков, лучший друг Яши.

— Мама, открой! — закричал Яша. — Скорее!

— Спешу, прямо с ног падаю, — проворчала недовольная Анна Матвеевна. — Лежи и жди.

Борис Сивков жил вдвоем с дядей в том самом доме, который стоял через дорогу. Ни отца, ни матери у Бориса не было. Умерли они в один год от туберкулеза. Но Борис рос крепким, отлично сложенным, румяным мальчиком. Дядя его, инженер-строитель, часто ходил на охоту и брал с собой племянника. Борис хорошо плавал, еще лучше стрелял из, ружья, любил бродить по лесу, лазать по деревьям, увлекался рыбной ловлей. Был он очень мирного нрава, уступчив, редко спорил с товарищами. Его по-девичьи голубые глаза смотрели приветливо, ходил он вразвалку, не вынимая рук из карманов.

Борис пришел не один. Следом за ним в дверях показался Михаил Огородов, староста группы, очень серьезный мальчик, с ежиком пепельных волос и суровым взглядом зеленоватых глаз. За спиной Огородова Яша увидел рыжего Алешку Быкова и Кузьму Лекомцева, которого в классе называли просто Кузей.

Огненные вихры Алешки походили на застывшую пену морских волн, его широкое скуластое лицо постоянно ухмылялось, плутоватые глаза не сулили ничего хорошего. Он был мастер выдумывать прозвища.

Борис, сдержанно улыбаясь, подошел к самой кровати и протянул Яше руку.

— Здравствуй, — сказал он, — в гости к тебе пришли. Мы и раньше приходили, да твоя мать не пускала.

— Строгая у тебя мать, — заметил Алешка, разглядывая потолок комнаты.

— Вы садитесь, — попросил Яша. — Прямо на кровать можно.

— На улицу еще не пускают? — спросил Кузя.

— Куда там! Я только на ноги встал.

— Плохо.

— Борька сегодня по математике кол заработал, — сказал Алешка.

— Выскочил, — нахмурился Борис, — доложил…

Алешка вскочил на ноги и отдал Борису честь.

— Так точно, доложил. А ты в следующий раз пойдешь к доске, спичкой в ухе поковыряй — тебе всем классом подсказывали.

— Подсказывали… У Ольги Михайловны много подскажешь. На охоте с дядей проходил, — пояснил Борис Яше. — Целую неделю по лесу шатались. Такая красота!

— А как в технической?

— В технической-то? — Борис смутился и отвел глаза в сторону.

— Да он туда не ходит, — сказал Алешка. — Говорит, без тебя скучища.

— А что, не скучища? — вскрикнул Борис. — Надоело мне одни кораблики строить. Хоть бы еще моторные, а то все парусные, на которых Петр Первый воевал.

— Борис прав, — подтвердил Михаил Огородов, все время рассматривавший модели на полках, — какая это техническая станция? Мне тоже кораблики надоели. Вон, смотрите, какие интересные штуки у Яши стоят, совсем другое дело. А Григорий Григорьевич, кроме корабельных моделей, ничего знать не хочет.

— Как же быть? — спросил Яша.

— Другого руководителя нужно. Друзья помолчали.

— Ты что читаешь? — спросил Михаил, протягивая руку к раскрытой книге. — Ух, какая красивая! «Тайна двух океанов»… Дашь почитать?

— Что ж… возьми. А пионерские сборы были?

— Были, — протянул Борис, — только давно. Уж и не помню когда. Как ты заболел, так, по-моему, один раз всего и собирались. Вожатый тоже хорош.

— Вася-то? — подхватил Алешка. — Ему с нами скучно. Иду это я вчера по улице, а он идет мне навстречу. Заметил меня и сразу за угол свернул, будто туда ему и нужно. Хорош, да?

— Наши вчера шестому «А» в футбол саданули, — сказал Кузя, — восемь — два в нашу пользу. Любо-дорого!

Друзья долго бы еще обменивались новостями, но появление в комнате Анны Матвеевны положило конец разговору. Она объявила, что на сегодня хватит. Протесты Яши не возымели на нее никакого действия.

Встреча с товарищами взбудоражила мальчика. Он снял с полки последнее свое творение — водяную турбинку и, положив на колени, долго размышлял над нею. Брови его при этом все время были в движении, на лбу собирались морщинки — признак напряженных поисков. Забывшись, он жестикулировал и шептал что-то, кивая головой. Можно было подумать, что Яша обсуждает свои замыслы не в одиночестве, а в кругу товарищей, которые только что ушли.

 

3

Когда Яша подошел к дверям класса, уже прозвенел звонок и все ребята сидели за партами. Яша осторожно приоткрыл двери, в классе наступила тишина. Мальчики и девочки думали, что входит учитель. Увидев Яшу, они загудели: «О-о-о!», повскакали из-за парт и обступили его. За сорок дней болезни Яша отвык от школы и теперь стоял смутившийся, точно новичок.

— Яшка-дохляшка пришел! Яшка-дохляшка пришел! — загудел Колька Чупин, первый драчун в школе и капитан классной футбольной команды. Он хлопал крышкой парты и притоптывал ногами, создавая половину всего шума. — Ура Яшке! Качать дохляшку!

— Окончательно выздоровел? — спросил Мишка Огородов.

— Как дела на том свете? Все в порядке? — высовываясь из-за спины Огородова, спросила Томка Казанская, полная и хитроглазая девочка.

— Для порядка тебя там не хватает, — отрезал Яша. Класс отозвался одобрительным хохотом. Тут кто-то заметил входящую Ольгу Михайловну. Точно по мановению волшебной палочки класс оказался на своих местах. Наступила тишина.

Ольга Михайловна, преподавательница математики, полная краснощекая женщина, степенно подошла к столу и медленно, с достоинством, опустилась на стул. Ученики ее побаивались.

— Начнем урок.

Шорох раскрываемых тетрадей, и снова тишина.

На перемене, как и прежде, Яша задержался, кончая заданные примеры. Он обладал медлительностью, не свойственной никому в семье Якимовых.

Покончив с примерами, Яша направился было к дверям, но тут обратил внимание на сверток, лежавший на окне. Он был завернут в двойной лист из журнала «Техника — молодежи». На отогнувшемся крае листа мальчик прочел жирный заголовок: «Самодельный фотоаппарат». Нечего и говорить, что заголовок заинтересовал Яшу. Отец выписывал ему и «Технику — молодежи», и «Пионерскую правду», но ни в том, ни в другом описания самодельного фотоаппарата мальчику не попадалось. Он остановился у окна и стал осторожно развертывать сверток.

— Ребята! — раздался за его спиной возмущенный голос Женьки Мачнева. — Смотрите: Якимов мой завтрак ворует. Вот ворюга. Смотрите!

Яшу точно обдали кипятком. Он стремительно обернулся и увидел любопытные лица ребят, заглядывающих в класс. Друзей Яши среди них не было.

— Дурак, — сказал Яша, продолжая развертывать сверток, — мне не нужен твой завтрак. Я только посмотрю, что тут про самодельный фотоаппарат написано.

— Отдай! — крикнул Женька.

Он подскочил к Яше и выхватил сверток из его рук. Вокруг спорщиков собрались мальчишки.

— Не стыдно? — продолжал кричать Женька. — Не стыдно, а? Думаешь, за тебя Сивков заступается, так тебе уж и чужие завтраки можно жрать? Тебя, наверно, мать совсем заморила, что ты такой тощий. На пирожные всякий найдется.

— Я только хотел у него посмотреть страницу журнала, — пояснил Яша, с трудом сдерживая нервный озноб и закипающий гнев. — Пирожными меня не кормят, но мне наплевать на них.

— Ага, не кормят… Вот, вот, смотрите. Видите, кусочек откушен?

Он стал показывать всем ребятам пирожное, от которого, действительно, был откушен уголок.

— Эх, ты, не стыдно, а?

Яша стиснул кулаки, он с трудом удерживал себя, чтобы не ударить Женьку. Слабее Яши в классе никого не было, а болезнь довела эту слабость до предела. Колени его дрожали, он еще неуверенно стоял на ногах. Как ни труслив был «маменькин сыночек», он понял, что может совершенно безвозмездно наказать своего противника.

И Женька перешел в решительное наступление.

— Вот как дам в ухо, — сказал Мачнев, поглядывая то на Яшу, то на обступивших их мальчиков и девочек, — тогда будешь знать, как жрать чужие завтраки. Вот стукну сейчас, и все! Подумаешь, тоже, явился.

— Не дашь, струсишь, — поддразнил его Колька Чупин.

— Нет, дам!

Тогда Яша решил сам разрядить напряжение. Он шагнул к Женьке, выставив вперед сжатые кулаки. В глазах Женьки мелькнул испуг, минутная нерешительность задержала его, а когда он собрался снова перейти в наступление, в классе появился Борис Сивков. Он протиснулся к Женьке, схватил его за шиворот и дал такого пинка, что Мачнев отлетел к дверям. По дороге ему подставил ногу Колька Чупин. Женька растянулся, придавив сверток с пирожными. Поднявшись на ноги, он принялся развертывать бумагу. Увы, пирожные превратились в бесформенное месиво и сразу стали несъедобными для брезгливого и привередливого Женьки.

— Ничего, — посочувствовал ему Колька, — так даже вкуснее будет.

Прозвенел звонок, мальчики и девочки сели за парты.

— А что, собственно, случилось? — спросил Борис Яшу. Выслушав объяснения, он мрачно посмотрел в сторону Женьки.

— Болван какой.

— Хуже, — возразил Яша. — Он негодяй.

— Подожди-ка.

Борис вырвал из тетради листок и написал: «Сейчас же передай сюда бумагу, в которую завернут твой винегрет». Записку переправили Мачневу. Тот прочел ее и презрительно поморщился. Он все еще держал в руках сверток с пострадавшими пирожными.

Теперь Женька получил возможность досадить и Яше и Борису. Он развернул журнальный лист и, пока Ольга Михайловна объясняла новую теорему, с огорченным лицом начал выбрасывать под парту содержимое свертка. Борис с Яшей переглянулись: на Женьку это не походило, он был страшно упрям, если только ему не грозила немедленная расправа. А уж во время урока Сивков, конечно, ничего не мог ему сделать. Что касается более далекого будущего, то в него Мачнев не заглядывал, полагаясь на милосердие противника и свои быстрые ноги.

Расставшись с пирожными, Женька приподнял журнальный лист, чтобы Яша и Борис могли видеть, что он делает, и медленно, не производя шума, разорвал лист пополам. Каждую половинку он разорвал еще раз пополам и так рвал до тех пор, пока перед ним на парте не образовалась куча мелких обрывков. После этого он подпер кулаком подбородок и стал внимательно слушать объяснения Ольги Михайловны.

— Г-г-гадюка! — скрипнул зубами Борис. — Ну, ладно!

— Та-ра-ра, — Яша заерзал на парте. — Сейчас мы его попутаем.

Он торопливо оторвал клочок от задней странички тетради и написал на нем только одно слово: «Дунь!» Пока Борис соображал, что это означает, записка перекочевала к Кольке Чупину, который сидел позади Женьки. Прочтя записку, Колька даже зажмурился от предстоявшего удовольствия. Потом он перегнулся через свою парту и неожиданно дунул на Женькину кучку. Над партой Женьки поднялось белое облако. Гул восторга прокатился по классу. Ольга Михайловна прекратила объяснение теоремы и повернулась от доски к мгновенно замершему классу. Она тотчас же заметила на полу обрывки бумаги.

— Кто это сделал? — спросила она.

И хотя фискальство в шестом «Б» считалось позорным, никто не осудил Кольку, ответившего:

— Это Мачнев безобразничает, Ольга Михайловна. При этом лицо Чупина осталось совершенно невозмутимым.

— Кто разрешил тебе сорить в классе, да еще во время урока, Мачнев?

— Я я не сорил… Это…

Женька обернулся к Чупину, но Колька, сладко улыбнувшись, показал ему из-под парты кулак.

— Я нечаянно, Ольга Михайловна, — чуть слышно пробормотал Женька.

— Немедленно собери все до последней соринки.

Женька поспешно опустился на пол и начал собирать обрывки бумаги.

— Эх, — вздохнул Яша, с улыбкой наблюдая за ползавшим по полу Женькой. — Жаль листки. Кроме заголовка, я ничего не успел разглядеть. Придется где-то журнал разыскивать.

— Да чего особенного, — успокоил его Борис, — не иголка же. Найдешь.

Весь день после школы Яша потратил на поиски журнала с описанием самодельного фотоаппарата. Он начал со своих журналов, но ничего в них не нашел. Пришлось пойти в библиотеку. Там ему дали подшивки за два года, только и в них не оказалось самодельного фотоаппарата.

Наконец поиски Яши заинтересовали библиотекаря. Когда он объяснил, в чем дело, она пожала плечами и сказала, что более бестолкового мальчика не встречала. Оказалось, по фотографии в библиотеке имеется целая полка книг. Библиотекарь унесла подшивки журналов и вернулась с кипой книг толстых и тонких, с картинками и без картинок. У Яши глаза разбежались. Тут было все: и как снимать, и как проявлять негативы, и как делать отпечатки, но все-таки описания самодельного фотоаппарата не оказалось.

Вечером приехал Володя. Ростом и внешностью он был в мать: невысокий, светловолосый, с чистым матовым лицом, тонким носом, красивыми изогнутыми губами. Только кулаки у него были отцовские: хоть и небольшие, но тугие, как свинчатки. И ходил он по-отцовски — уверенной хозяйской поступью.

Прежде всего он протянул Яше новую книгу «Повелитель мира» Беляева, потом обнял мать за плечи и провел ее в комнату.

Увидев на столе Яши книги по фотографии, Володя удивился.

— Что это может значить? — спросил он.

— Хочу заняться фотографией, — пояснил Яша, — вот изучаю.

— Тебе, что, отец фотоаппарат купил?

— Еще чего не хватало, — заворчала Анна Матвеевна. — Я их тогда вместе с аппаратом из дому погоню.

— Аппарата у меня нет, — сказал Яша, — но если ты хочешь сделать мне подарок, я тебе могу объяснить, какой аппарат лучше.

— Да? — Володя рассмеялся. — А у тебя губа не дура… Что ж… лет эдак через десять после окончания школы… при благоприятных обстоятельствах, разумеется…

— Он будет у меня значительно раньше, — отрезал Яша. — Я его сам сделаю.

— Температура у него? — с наигранным беспокойством спросил Володя Анну Матвеевну. — Или осложнение на это самое? — он покрутил пальцем над своим ухом.

— Я только не знаю, где достать линзы, — вздохнул мальчик, стараясь не обращать внимания на шутки брата. — Поможешь?

— Что же, линзы я тебе достану, только употреби их на что-нибудь поумнее. Кто же делает самодельные фотоаппараты? Ну, сам посуди: это же такая тонкая штука. И кто только тебя надоумил?

— Пирожные.

— Как, как?

Яша рассказал ему историю с Женькой Мачневым. Ох, уж и смеялся Володя. Он уперся руками в бока и раскачивался, будто у него живот схватило. Глядя на него, не выдержала и Анна Матвеевна.

— Ладно, — сказал Володя, отдышавшись, — принесу я тебе линзы.

 

4

Районная детская техническая станция помещалась в полуподвальном помещении нового жилого корпуса на углу улиц Карла Маркса и Красной. В двух небольших комнатках работали моделисты под руководством Григория Григорьевича Мохова, бывшего преподавателя Саратовского речного училища. Это был худощавый мужчина среднего роста с маленькой головой и длинной шеей, на которой резко выступал кадык. Люди, близко знавшие Григория Григорьевича, считали его неудачником в жизни, скучным в компании, чрезвычайно неотзывчивым человеком.

С детства Григорий Григорьевич любил реку. Гриша недурно плавал, пересекая Волгу в самом широком месте. Он стал пренебрегать всем, что не было связано с рекой, любил часами сидеть на берегу и наблюдать, как движутся буксиры с плотами и баржами, как торжественно гудят белоснежные пассажирские пароходы, рассекают воду стремительные катера.

Родители (отец Мохова работал счетоводом) приметили в сыне способности к музыке — он мог на слух подобрать любую мелодию на пианино, на гитаре, на гармонии, неплохо пел. Но «Григорий Григорьевич и слышать не хотел о профессии музыканта.

После окончания средней школы он поступил в Ленинградский судостроительный институт. И тут выяснилось, что природа зло подшутила над Моховым — ему никак не давались технические дисциплины, особенно расчеты. От формул у него пухла голова, он терял логическую нить построений расчета и своей непонятливостью выводил из терпения преподавателей.

Кое-как дотянув до третьего курса, он оставил институт, очень обиженный тем, что никто не заметил у него страстного стремления к судовой технике. Было еще не поздно сменить дорогу в будущее. И в институте обратили внимание на его музыкальную одаренность. Но нет, у него сложилось твердое убеждение, что будущее принадлежит только технике, а музыка — это лишь средство развлечения.

Мохов перекочевал в Саратовское речное училище. Здесь оказалось легче, меньше было теории и больше приходилось возиться непосредственно с машинами. Григорий Григорьевич увлекся сборкой и ремонтом, он старательно изучал конструкции, с удовольствием вникал в мелочи. Однако даже с теми теоретическими дисциплинами, которые проходились в училище, у него шло туго, и втайне он опять затаил обиду.

Григорий Григорьевич успокаивал себя тем, что покажет свои способности на практике. Действительно, он быстрее всех научился определять характер неисправности, точнее всех производил сборку и проявлял к паровой машине гораздо больше интереса, чем к товарищам.

После окончания училища Мохов был назначен механиком на пароход. Он пережил счастливейший день в своей жизни, когда встал за управление судовым двигателем. Это было вершиной его желаний. В будущее он уже не заглядывал. Паровая машина в его представлении была движителем всего человеческого прогресса. Подвыпив с товарищами по работе, Григорий Григорьевич принимался вслух размышлять о перспективах развития паровой машины… Он с энтузиазмом доказывал ее преимущество перед всеми другими типами двигателей. Эти его суждения находили противников даже среди самой неквалифицированной части экипажа.

Он решил, что его не понимают, как не понимают люди средние людей одаренных, и потому предпочитал находиться в одиночестве.

Как бы то ни было, но Мохов обожал свою машину. У машины он чувствовал себя сильным и независимым. Его не интересовало, как пароход справится с планом перевозок, как идет соревнование с другими судами. Он никогда не подходил к стенной газете, не подошел даже тогда, когда в ней разрисовали его самого. Во время рейса, у машины, он забывал даже о своей молодой жене, оставшейся в Саратове, о том, что ему скоро суждено стать отцом.

Когда в газетах появилось сообщение о вводе в эксплуатацию речных теплоходов, Мохов принял его с нескрываемой враждебностью. Он слишком свыкся с паровой машиной. Появление дизелей на речном транспорте пробудило в нем непонятную ревность.

А тут, словно в насмешку, ему предложили поехать на курсы по переподготовке на механика-дизелиста. Он наотрез отказался.

Товарищи Мохова становились инженерами, а он все оставался механиком и гордился тем, что никто лучше его не знает паровой машины.

Осенью 1937 года его попросили прочесть курс конструкции паровой машины в том же самом училище, которое он когда-то окончил. Наконец-то его самолюбие было удовлетворено. Не обошлись без Мохова! Он покажет, что такое настоящие знания, утрет нос всем чинушам и теоретикам.

Надежды его не сбылись. Очень скоро выяснилось, что в совершенстве Григорий Григорьевич знает только свой судовой двигатель. Даже паровые машины для речных пароходов сильно изменились за это время, и многие улучшения конструкции были ему неизвестны.

К довершению всего учащиеся стали жаловаться на сухость его лекций, на полное равнодушие к тому, как усваивается преподнесенный им материал.

Неприятности начались и в личной жизни. Жена как-то раз вышла из себя и назвала его живым мертвецом.

— Сколько можно валяться на кровати? — напустилась она на него. — Ты же с утра до ночи в потолок смотришь, даже газеты не раскроешь, книги в руки не возьмешь. Вспомни, когда мы с тобой в последний раз были в театре?… А ребенок… для тебя его будто и не существует.

С преподавания Григория Григорьевича сняли, а в следующую навигацию вдруг не оказалось вакантных мест на должность судового механика. Ему опять предложили переподготовку. Потрясенный чудовищной людской несправедливостью, он оставил Саратов и уехал в Южноуральск. Жена отказалась последовать за ним, о чем он, впрочем, горевал меньше, чем о своем уязвленном самолюбии.

В Южноуральске вакантных мест для механика тоже не оказалось, от другой работы в порту Мохов принципиально отказался и, окончательно обиженный на свою судьбу, потеряв веру в справедливость, устроился начальником детской технической станции.

Станция была неплохо оборудована. Для нее купили два токарных станка — один по дереву, другой по металлу. В четырех шкафах едва умещались инструмент и различные материалы.

Занятия на станции начались живо и интересно и привлекли большое количество школьников. Григорий Григорьевич вспомнил, как он сам в детстве строил модели пароходов и парусных судов. Он увлекся и теперь. Здесь можно было забыться от жизненных дрязг. Модели кораблей получались на славу. Во время их испытаний на берегу реки собиралась толпа зрителей, взрослых и детей. Трехмачтовые бриги величественно выходили на водный простор, вызывая восторженные возгласы зрителей. Это хоть чуточку, да льстило самолюбию Григория Григорьевича.

Яша Якимов принял горячее участие в работе технической станции. Терпеливый и сосредоточенный мальчик обратил на себя внимание Мохова. Объяснения он понимал с полуслова, из-под его рук все выходило точным и аккуратным. Вечерами Яша последним покидал техническую станцию, его порою приходилось выпроваживать почти силой.

Однако Яша не завоевал симпатий Мохова, ибо тот вообще ни к кому не питал симпатий.

Вскоре обе комнаты технической станции украсились искусно выполненными моделями кораблей. Но если модели парусных судов могли передвигаться по воде ветром, то модели пароходов оставались на полках комнаты как наглядные пособия — на реку их не выносили.

Яша как-то спросил Григория Григорьевича:

— А модель паровой машины мы будем делать?

«Действительно! — осенило руководителя технической станции. — Как мне это же не приходило в голову? Паровая машина. Замечательно!» И вслух ответил:

— Будем и непременно.

Ребята стали с нетерпением ожидать, когда начнется изготовление паровой машины, которая приведет в действие одну из моделей парохода.

Мохов пустился на поиски руководства по изготовлению модели паровой машины. Он добросовестно перерыл в читальном зале сотни детских технических журналов и, не найдя там ничего, принялся строчить письма в редакции. Из редакций приходили неопределенные советы и пожелания, но руководств и чертежей он не получил.

Тогда Мохов решил одолеть эту проблему самостоятельно. И вот по мере того как подвигалась вперед разработка модели, пыл его остывал. Слишком много времени отнимали хлопоты из-за какой-то игрушки. Да и справятся ли тринадцати-четырнадцатилетние мальчишки с такой тонкой работой? А сколько придется нервничать, сколько предстоит беготни на завод за помощью. В результате же может случиться, что модель паровой машины не будет работать… Что тогда?

Не хватит ли и того, что он уже пережил? Не пора ли зажить спокойно без всяких ненужных хлопот и треволнений? Мальчишкам и так есть чем заняться, а начальство им довольно, большего с него не спрашивают.

Время шло, наступили зимние месяцы. Строить модели судов не имело смысла. Пришлось заняться изготовлением несложных электрических приборов, ветряных двигателей, бездействующих подъемных кранов.

— А скоро мы начнем паровую машину? — напоминали юные техники.

— Скоро, скоро.

Чаще других приставал к Мохову с подобным вопросом этот смуглый мальчик Якимов. Однажды он осмелился на новое предложение.

— У меня есть описание водяной турбинки, — сказал он. — Давайте сделаем из нее паровую и приспособим к пароходу.

— Нет, — ответил Мохов. — Я сам знаю, чем нам следует заняться.

Вскоре миновало Яшино увлечение водяной турбинкой. Пришло новое желание — сделать самодельный фотоаппарат. Яша поделился своим намерением с руководителем детской технической станции в полной уверенности, что тот похвалит его, подскажет, с чего начать, а может быть, и поможет.

— Это все равно, что делать самодельные часы, — усмехнулся Григорий Григорьевич. Назойливость Якимова начинала его раздражать.

— Нам надоело заниматься одними корабликами, — решительно заявил Яша Якимов.

— Разве ты не видишь, что на этот раз мы делаем совершенно особенный корабль? — чрезвычайно сухо ответил Григорий Григорьевич. — А к тому же я никого не удерживаю здесь силой.

Действительно, отказавшись от паровой машины, Григорий Григорьевич нашел в себе терпение спроектировать модель парохода, колеса которого должны приводиться в движение двумя сильными часовыми пружинами. Пароход имел внушительные размеры — длиной он был около полутора метров.

— А может, сделаем его управляемым по радио? — подхватил Яша Якимов.

— Когда-нибудь — да, попробуем, — неопределенно согласился Григорий Григорьевич. — Сейчас заниматься этим преждевременно. Научитесь сначала владеть молотком и зубилом.

— Все равно, — упрямо повторил Яша, — кораблики мне надоели. Я хочу строить фотоаппарат. Или что-нибудь из электротехники.

— Уж не знаю, чего ты еще хочешь, — развел руками Мохов. — Здесь техническая станция, а не клуб вольных капитанов. Повторяю: не нравится, насильно не удерживаю.

Мысль построить фотоаппарат уже прочно овладела мальчиком. Не имея никаких руководств, он долго размышлял, с чего и как начать. Конечно, прежде всего следовало подержать в руках настоящий аппарат. С этой целью Яша отправился в магазин фототоваров. Сначала он долго присматривался к витрине, соображая, на чем остановить свой выбор, чтобы не перебирать все аппараты и тем не испытывать терпение продавца. Больше всего ему понравился раздвижной «Фотокор».

Яша объяснил продавцу, что отец намеревается сделать ему подарок ко дню рождения и вот послал его прежде выбрать что по душе. Продавец подал Яше «Фотокор». Мальчик долго и методично изучал каждую деталь. К сожалению, он не имел возможности заглянуть в механизм объектива… Но… ничего! Его устраивало уже и то, что удалось посмотреть. В голове начинал намечаться план постройки.

Кончилось тем, что продавец отобрал аппарат и прогнал его от прилавка.

В тот же день юный изобретатель приступил к выполнению задуманного. После долгих дней тишины в квартире вновь раздались стук молотка, шарканье напильника, звон жести. Товарищи приходили к Яше посмотреть, как идет дело, а заодно и помочь ему.

Яша работал, забывая о своих школьных делах. Про домашние задания он вспоминал уже в постели. На следующий день он, опустив глаза в парту и краснея, объяснял Ольге Михайловне или Сергею Петровичу, преподавателю литературы, почему не выполнено задание. С занятиями в школе у него в таких случаях дела шли из рук вон плохо, он скатывался в разряд неуспевающих учеников.

Только что тут было поделать? Увлечение бывало всегда таким сильным, что он уже никак не мог оторваться от своих моделей даже на одну минуту.

Когда однажды майским утром Борис зашел за ним, чтобы вместе идти в школу, он увидел на столе Яши собранный фотографический аппарат.

— Готов? — спросил Борис, осторожно приподнимая аппарат и разглядывая его со всех сторон.

— Ага.

— Меня первого снимешь? — попросил Борис.

— Ясно, кого же еще?

— А пластинки у тебя есть?

— Отец обещал купить, если…

— Что?

— Да вот, если с геометрией справлюсь. А мать сказала, что если ее еще раз из-за меня в школу вызовут, так она все мои модели повыбрасывает.

— Она ведь у вас такая. Сделает, пожалуй… запросто.

— Еще бы!

— Аппарат-то подальше спрячь. Здорово он у тебя получился. Прямо как настоящий.

Филипп Андреевич, действительно, купил и пластинки, и бумагу, и проявитель с фиксажем, и красный фонарь, и даже рамку для печатания снимков. Однако все это он закрыл в комод, объявив Яше, что не даст ничего, пока тот не исправит все двойки.

Пришедший Борис посочувствовал товарищу.

— Давай покажем аппарат Григорию Григорьевичу, — предложил он Яше, — может, ему так понравится, что он сразу достанет пластинки. Мы тогда всей станцией снимать будем.

Яша согласился.

Григорий Григорьевич долго вертел аппарат в руках. Ему не приходилось заниматься фотографией, и потому он не мог оценить всех качеств аппарата. Но все-таки он увидел, что вещь сделана мастерски. Глухое внутреннее раздражение овладело Григорием Григорьевичем.

— Покуда я вижу только блестящую игрушку, не более, не менее, — сказал он, — заберите ее и не отвлекайте ребят от работы.

Руководитель станции кривил душой и оттого еще сильнее росла в нем неприязнь к этому мальчишке, злоба на самого себя, на весь мир.

Яша возвратился домой очень расстроенным. Единственное, что ему оставалось делать, это сесть за уроки.

Филипп Андреевич с папиросой во рту зашел в комнатку сына, постоял за его спиной, заглянул в тетрадь и спрятал в уголке рта улыбку.

У отца было желание поговорить — разговор у них всегда получался задушевным, длинным, но сейчас, увидев, чем занят Яша, он бесшумно вышел обратно.

На повторение теорем ушло немало времени, на задачки и того больше. Как только Яша расставался с моделями, он становился медлительным. Особенно медленно он писал. Иногда он застывал над недописанным словом, будто забыв, какая буква за какой должна следовать. Воображение уносило его далеко. Спохватившись, Яша нехотя возвращался к учебнику.

Выручала хорошая память. Захлопнув, наконец, учебник, Яша мог пересказать все прочитанное или написанное — оно стояло перед его глазами, точно застывший кадр кинокартины.

На другой день в классном журнале рядом с «плохо» Ольга Михайловна вывела против фамилии Яши «отлично». И в тот же день, придя с работы, Филипп Андреевич передал сыну купленные накануне фотопринадлежности.

Не ожидая захода солнца, Яша немедленно занавесил окно и принялся заряжать кассеты. Вскоре он выскочил с аппаратом во двор в поисках объекта для съемки. На первый раз можно было сфотографировать даже дровяник, из-за которого выглядывала береза.

Сделав снимок, Яша бросился обратно в затемненную комнату. Когда на стекле, опущенном в проявитель, обозначились контуры дровяника и березы, мурашки восторга побежали по спине мальчика. Ему показалось, что вдруг он погрузился в мир одной из тех сказок, которые читал в детстве, и добрый маг-волшебник, притаившийся во мраке комнаты, творит чудеса.

Не дав как следует просохнуть негативу, Яша побежал с ним к Борису. Затем они уже вдвоем возились с фотоаппаратом, фотографировали друг друга, фотографировали все, что попадалось на глаза. Пластинки тут же проявлялись и выносились на двор для сушки. Мальчики стояли, подставив стекла под ветер, переступая с ноги на ногу от нетерпения. Потом они занялись печатанием, перепортили массу бумаги.

И, конечно, в этот день им было не до домашних заданий. Зато на другой день все в классе знали, что Якимов сделал сам фотоаппарат, который здорово фотографирует.

Яша не удержался, чтобы не поделиться успехами с Григорием Григорьевичем. Руководитель станции, сумрачно глядя перед собой, повертел в руках снимки. Он сам удивился той антипатии, граничащей с ненавистью, которую вызвал у него этот смуглый, худосочный мальчик с черными живыми глазами. Неприязнь была безотчетной, еще неосознанной. Григорий Григорьевич с испугом прогнал от себя мысль, что он, может быть, завидует этому мальчику. Еще чего не хватало! У него за спиной жизненный опыт, а это пока никто и ничто, желторотый цыпленок.

— Григорий Григорьевич, — попросил Михаил Огородов, — давайте сделаем несколько таких фотоаппаратов, как у Якимова. Тогда мы все научимся фотографировать.

— У меня, дорогие мои, имеется утвержденный Райсоветом план, — хмуро ответил руководитель станции, раздражаясь от того, что ему приходится лгать и вывертываться для оправдания своего упрямства, — нам покуда есть чем заниматься. Взгляните, с каким увлечением трудятся мальчики.

Действительно, за длинным столом, на котором лежал каркас будущей полутораметровой модели парохода, прилежно стучали молотки, шаркали пилки лобзиков. Учащиеся шестых и седьмых классов готовили из фанеры детали палубы. Пахло пригорелым столярным клеем и свежими опилками.

— Да, но здесь почти одни новички, — заметил Михаил. — И эти походят, походят, а потом сбегут.

Григорий Григорьевич пожал плечами. Подобные разговоры портили ему настроение.

— Никого не держу против воли, — сказал он. — Кроме того, здесь не политехнический институт, а детская техническая станция. Моя задача привить детям элементарные трудовые навыки. Впрочем, в мои обязанности не входит давать объяснения вам, друзья мои. Я отчитываюсь там, где это положено.

У Михаила от гнева задвигались ноздри. Но Яша стал дергать его за рукав и тем испортил красноречивую отповедь, вертевшуюся на языке у Огородова. Староста лучше всех в классе умел произносить речи.

После занятий Яша и Михаил вышли вместе.

— Нет, так дальше продолжаться не может, — решил Михаил. — Борис не ходит? Не ходит. Кузя не ходит? Не ходит.

Он пересчитал всех друзей, которые перестали посещать техническую станцию.

— Пойдем к Борису, поговорим детально.

Бориса они застали за работой: он наполнял гильзы патронов порохом, отмеряя его из коробки при помощи специальной мерки, похожей на наперсток. Очевидно, дядя собирался взять его с собой на очередную охоту.

— Да ведь экзамены на носу, — нахмурился Михаил. — О чем ты думаешь?

— Мы только на выходной день, — смутился Борис.

— Знаем мы твои выходные дни! Неделю по лесам проболтаешься и будешь придумывать невероятные истории. А я потом хлопай за тебя глазами перед завучем и перед директором тоже. Знаешь, как меня Нина Романовна пробирает? Рубашка к спине приклеивается. Вот что. А ты другое скажи: в техническую станцию будешь ходить или не будешь?

— Не, — Борис замотал головой, — не буду. Мне Гришенькины пароходики уже во сне мерещатся. Ну их к шуту.

— Понял? — повернулся Михаил к Яше. — И все так говорят. Нужно предпринять что-то конкретное.

— Ну, предлагай.

Михаил пожал плечами и закинул ногу на ногу. Вид у него был очень деловитый. Казалось, что он решает задачу необычайной важности.

Друзья стали молча наблюдать, как Борис набивает патроны. Первым оторвался от созерцания Яша. Однообразие быстро утомляло его. Он перевел взгляд на окно и заметил опорожненные винные бутылки.

— Пьет? — спросил он, кивком головы указывая на бутылки.

— Пьет, — вздохнул Борис.

Борису жилось туговато. Дядя его пил, иногда по нескольку суток не появляясь дома, и мало беспокоился о племяннике. Он часто менял место работы, по его словам, не уживаясь с начальством.

Борис в ответ на расспросы товарищей и педагогов о его жизни с дядей пожимал плечами. Его светлые спокойные глаза скрывали горькие мальчишеские переживания.

— Как живу? — говорил он. — Запросто — как у Христа за пазухой. Кто мне обеды готовит? Приходится обходиться без шефа-повара.

К пище Борис был нетребовательным и зачастую довольствовался одной картошкой. В летние месяцы он уходил с ночевками на рыбалку, увлекая за собой многочисленную ватагу друзей. Он рано привык заботиться о себе.

Яша, перестав разглядывать бутылки, встал, прошелся по комнате, поглядел на знакомую картину Перова «Охотники на привале» и, прикрыв ладонью зевок, снова уселся на стул.

— А пароход все-таки у Гришеньки неплохой получится, — сказал он. — Главное, масштабы большие.

— Хочешь принять участие в его изготовлении? — усмехнулся Михаил. — Нет, я ставлю вопрос принципиально, ребром. Нужен более толковый руководитель.

Яша не ответил. Он пристально смотрел на руки Бориса, отмерявшие порох в гильзы. Вдруг он встрепенулся, глаза его прищурились, заблестели озорными огоньками.

— Ребята, — громким шепотом произнес он, не двигаясь, словно опасаясь спугнуть замечательную мысль, пришедшую ему в голову, — ребята, что я придумал! Ух! Мы можем проучить Григория Григорьевича на его пароходиках! Да еще как здорово!

Борис оставил работу и выжидающе посмотрел на Яшу. Михаил перестал болтать ногой и скрестил руки на груди. Оба они по опыту прошлого знали, что Яков скучных вещей не придумывает.

— Когда пароход закончат, его обязательно будут испытывать на реке. Так! А мы… мы возьмем и… торпедируем его!

— То есть как торпедируем? — Михаил медленно поднял голову.

— Мы построим торпеду, ну, вроде модели, конечно, начиним ее порохом, засядем в кусты и, когда пароход отойдет подальше от берега, выпустим в него торпеду.

— Запросто! — закричал Борис. — Взрыв — и пароход вдребезги!

— Да неужели можно такую торпеду построить? — усомнился Михаил. — Где мы найдем ее устройство?

— Придумаем, — заверил его Яша. — Главное — только достать пороха и патрон с капсюлем.

И вопросительно посмотрел на Бориса.

— В чем дело! — Борис с удовольствием потер руки. — Я не иду на охоту, только и всего. А порох… вот, запросто.

Он начал высыпать содержимое гильз обратно в коробку.

 

5

Никто в шестом «Б» не был способен на такие выдумки, как Яша Якимов. Затеи возникали в его голове одна за другой, поражая Яшиных друзей своей необычайной романтичностью. Однако доведя до конца одну затею, Яша быстро терял к ней интерес, остывал и хватался уже за что-нибудь другое.

Так было с водяной турбинкой, которую заслонил фотоаппарат, а вот теперь и аппарат отошел на задний план — его заслонила торпеда.

Постройка торпеды велась в совершенной тайне, хотя многие детали заговорщикам приходилось изготовлять в технической станции. С этой целью троица приняла участие в сборке модели парохода.

У друзей не было технического описания торпеды, они имели довольно смутное представление об ее устройстве. И, уж конечно, не могла идти речь о каких-то предварительных работах. Началу работы не предшествовало создание проекта, то есть выполнение чертежей. Правда, друзья пробовали изобразить внутренность торпеды на листе тетради, так, как представлял ее каждый, но все это делалось только для того, чтобы поскорее прийти к общему согласию.

Настоящий проект складывался в голове Яши. Сам того не подозревая, Яша обладал отличным пространственным мышлением. Он не только «видел» торпеду, он мысленно менял ее очертания, придавая механизму наиболее выполнимое устройство.

В конструкции торпеды были предусмотрены все основные узлы: двигатель, хвостовое оперение, взрывательный механизм, о существовании которых в настоящей торпеде Яша догадывался, вспоминая виденные где-то и когда-то картинки и прочитанные романы из времен гражданской войны.

Корпус торпеды мальчики спаяли из жести, для чего пришлось побывать на городской свалке (найденных дома консервных банок для этой цели не хватило). Принесенные со свалки банки издавали такой запах, что Анна Матвеевна потребовала немедленно убрать их из комнаты. Разделку жести пришлось производить во дворе.

Чтобы торпеда во время движения имела достаточную устойчивость, ее сделали приличной длины — метр с четвертью — и диаметром в литровую бутылку. В носовой части помещался взрыватель и заряд пороха — весь наличный запас Бориса, около двухсот граммов. Взрыватель друзья смастерили из гильзы. Заостренный стержень упирался в капсюль и при ударе о мишень должен был разбить его, воспламенив тем самым порох.

В движение торпеда приводилась резиновым жгутом, который вращал четырехлопастный стальной винт, расположенный позади хвостового оперения. Жгут проходил внутри корпуса торпеды, а винт полагалось предварительно закрутить точно так же, как у летающей модели самолета.

Постройка модели задержалась из-за наступающих экзаменов. Учебный год в шестых классах заканчивался. В эти дни Анна Матвеевна и Филипп Андреевич с обоюдного согласия запретили Яше заниматься всем, что не имело отношения к экзаменам.

Впрочем, по тем же причинам задержалось и изготовление модели парохода в детской технической станции. Опасение, как бы постройка торпеды не запоздала, было напрасным. Торпеду друзья собрали прежде, чем закончилась сборка парохода.

Михаил раздобыл красной масляной краски. Окрашенная торпеда имела довольно зловещий вид. Но краска сохла очень долго. Друзья намеревались произвести тренировочные «стрельбы», то есть запуск торпеды без заряда, но когда краска, наконец, высохла, оказалось, что готов и пароход.

Испытание модели парохода, как и прежних корабельных моделей, Григорий Григорьевич решил устроить за городом, около водной станции. Здесь имелся очень удобный тихий заливчик. Кроме того, на водной станции можно было получить лодку и следовать при необходимости за моделью.

Густой кустарник обрамлял оба берега реки. Позади кустарника начинался сосновый лес. Иногда берег становился скалистым, острые камни нависали над водой, и река в их тени казалась чернильной.

Ранним утром Яша, Борис и Михаил доставили торпеду к реке. Прежде всего они поспешили начать учебные «стрельбы». С этой целью мальчики разыскали обрубок дерева и столкнули его в воду. Потом по очереди закручивали винт, ложились у самой воды, целились. У торпеды оказался замечательный ход; небольшие заедания винта были тут же устранены. Подрегулировали и рули торпеды, чтобы она не заворачивала в сторону.

— Знатно! — сияя от радости, сказал Борис.

Друзья спрятали торпеду в кустах и нетерпеливо стали ждать появления Григория Григорьевича с моделистами. Они одновременно заметили знакомую худощавую фигуру, окруженную ребятами. У Григория Григорьевича была неровная, раскачивающаяся походка, и он постоянно вертел головой, будто его шею давил воротничок рубашки.

Михаил скомандовал «боевую тревогу». Друзья присели над торпедой. Прежде всего в носовую часть засыпали порох, отверстие закрыли резиновой пробкой и для большей гарантии залепили воском. Тут уж требовалась полная водонепроницаемость. Просочившаяся вода могла испортить всю затею.

Начали закручивать винт, но уже не как при учебных «стрельбах», а до отказа, на шесть сотен оборотов. Крутить пришлось по очереди — уставали руки. Закрутку кончили как раз в тот момент, когда Григорий Григорьевич с важным выражением лица отталкивал от берега модель парохода.

На пароходе загудела сирена; ее изготовлял Яша. Разрезая носом воду, модель стала описывать большой полукруг по заливчику. Испытание привлекло много любопытных, пришедших сюда загорать и купаться. На берегу собралась толпа, к месту испытания спешили лодки.

— Немецкий линкор у берегов республиканской Испании, — сказал Михаил. — Приготовиться к бою!

— А может быть… подождем? — предложил Яша, невольно залюбовавшись плывущим пароходом.

— Нужно быть последовательным, — возмутился Михаил. — Та же англо-французская политика невмешательства. Мы не в модель, а в сердце Гришеньки пускаем торпеду. Ясно?

— Яшка струсил, — сказал Борис.

— Вот еще!

Они легли на песок у самой воды: в середине — Михаил, справа — Борис, слева — Яша. Низко нависшие ветви ивняка скрывали их от глаз окружающих. Михаил выставил торпеду впереди себя и стал целиться. Но он медлил, откашливался, несколько раз поворачивался с одного бока на другой.

— А ну-ка! — не выдержал Борис. — Тоже мне вояки…

Борис решительно завладел торпедой. Действовал он быстро — прищурил один глаз, тщательно прицелился, тихо свистнул и… выпустил торпеду из рук. Винт закрутился, вода забурлила, торпеда сначала медленно, потом все быстрее поплыла вперед, наперерез модели парохода. Разумеется, она не так уж сильно походила на настоящую торпеду, но в глазах ее создателей представляла собой грозное оружие.

Друзья разом отползли назад и, затаив дыхание, стали наблюдать.

У Бориса был острый глаз. Чем ближе торпеда подходила к пароходу, тем очевиднее становилось, что столкновение неизбежно.

Но с берега уже заметили странный красный предмет, стремительно плывущий к борту парохода. Моделисты закричали, указывая на него руками. Григорий Григорьевич тоже разглядывал торпеду, вытянув шею и прикрывшись ладонью от солнца.

— Кто это еще там хулиганит? — закричал он. — Кто это безобразничает?

Ответа не последовало. В торпеду полетели камни, и это непредвиденное обстоятельство испортило весь замысел друзей. Метко пущенная увесистая галька ударила в хвостовое оперение. Торпеда вильнула у самого носа парохода и устремилась в открытый простор реки, к лодкам с наблюдателями.

— Держись, девушки! — весело закричал парень в ближней лодке и сильным ударом весел толкнул ее наперерез торпеде. — Наш корабль подвергается торпедной атаке. Сейчас пойдем ко дну. Внимание: раз, два…

Спутницы парня ответили ему веселыми возгласами и смехом.

Торпеда ткнулась о борт лодки. Над водой грохнуло, и густое черное облако окутало лодку. Испуганные крики девушек резанули по сердцам притаившихся в кустах «торпедистов».

— Бежим! — крикнул Яша, поворачиваясь к друзьям.

Но тех уже не было рядом с ним, они улепетывали в лес перепрыгивая через корни сосен и поваленные деревья! Яша бежал следом за ними. Мальчики мчались, лавируя между деревьями, бежали до тех пор, пока изнеможение не заставило их остановиться. Они испуганно озирались по сторонам.

— И какой бес дернул тебя выпустить торпеду? — проворчал Михаил. — Выхватил, не дал поразмыслить.

— Поразмыслить… — передразнил его Борис. — А кто сказал: «Немецкий линкор у берегов республиканской Испании»? Попробуй, удержись.

— Да, может, там и не всех поубивало… — сказал Яша.

От этого замечания Борис и Михаил побледнели и уставились друг на друга. Яша задрожал и поспешно сел на пенек.

— Что же теперь будет? — спросил он.

— Известно что, — буркнул Михаил, — жди милицию.

Поеживаясь и все еще оглядываясь, мальчики стали пробираться к городу. Они прятались при виде каждого человека. Очутившись на улицах, друзья поспешно, не прощаясь, свернули каждый к своему дому.

 

6

В кабинете директора школы происходило несколько необычное совещание. Директор Нина Романовна Белозерова, пожилая худощавая женщина в пенсне, сидела за письменным столом, разглядывая листки бумаги. Напротив сидела Ольга Михайловна, классный руководитель шестого «Б», справа от стола вертел головой вытянувшийся Григорий Григорьевич. Почти рядом с Ниной Романовной, чуть отодвинувшись в глубь комнаты, откинулась на стуле девушка лет семнадцати с серыми умными глазами.

— И вы убеждены, что взрыв этот организовал ученик нашей школы Яков Якимов? — спросила Нина Романовна.

— Совершенно убежден. — Григорий Григорьевич вместе с головой наклонил все тело. — Кроме него, никто в городе не способен совершить такой разбойничий поступок.

— Да, но как предъявить обвинение мальчику, когда он еще не уличен? Вы разговаривали с ним?

— Нет и, простите, не собираюсь. Я человек техники, из меня воспитатель не получится. Оттого я и обратился к вам, товарищ директор.

— Ужасно, ужасно! — проговорила Ольга Михайловна. — Сегодня он взорвал лодку, завтра взорвет школу.

— Именно! — всем телом повернулся в ее сторону руководитель детской технической станции. — Вот почему я требую самого строгого наказания.

— Например? — насторожилась Нина Романовна.

— Вплоть до исключения. Да! Я требую.

— Позвольте, позвольте, но вы же не пострадали? Вы, собственно, находились только в роли наблюдателя.

— Простите — свидетеля. На суде…

— Нужно еще послушать пострадавших.

— Если они живы… — Григорий Григорьевич многозначительно поглядел в глаза директора.

— Ужасно, ужасно… — повторила Ольга Михайловна.

— Ирина, что скажешь? — обратилась Нина Романовна к девушке.

— Но, Нина Романовна, — Ирина развела руками, — я же к вам совсем по другому делу.

— И, как видишь, очень кстати.

— Что я могу сказать? — обратилась девушка к Ольге Михайловне и Григорию Григорьевичу. — Я находилась в той самой лодке.

— Неужели? — ахнула Ольга Михайловна, и ее глаза стали похожими на два стеклянных шарика.

— У нас в райкоме тоже идет об этом разговор.

— Ага! — Мохов качнулся в сторону Ирины.

— Были жертвы? — нервным голосом спросила Ольга Михайловна.

— Ну, полно вам, какие там жертвы! Дыма досыта наглотались. Ну, и струсили, конечно. Товарищ… кажется, Мохов? очень сгущает краски.

— Я настаиваю на самом строгом наказании Якимова, — повторил Григорий Григорьевич.

— Мне непонятно ваше рвение. — Девушка пожала плечами.

— Отчего бы тебе не взяться за это дело, Ирина? — предложила Нина Романовна. — Тем более, что ты была жертвой этого необыкновенного происшествия.

— Я случайная жертва. Торпеда была направлена в другую сторону. — Девушка внимательно посмотрела на Григория Григорьевича. — Хорошо бы установить, с какой целью покушались на благополучие товарища Мохова наши «пираты».

— Я пришел не за тем, чтобы выслушивать шутки. — Мохов поднялся. — Я вынужден буду обратиться в милицию. А вас попрошу освободить меня от присутствия вашего хулигана Якимова. Разбойников мне в технической станции не нужно. Извините. Всего доброго!

Он раскланялся и вышел из комнаты.

— Какой странный человек, — сказала Ольга Михайловна. — Но Якимовым все-таки следует заняться. Такое поведение нельзя оставить безнаказанным.

— Разумеется, — согласилась Нина Романовна и поглядела на девушку.

— Хорошо, — сдалась Ирина, — я займусь Якимовым. Тут все равно одно к одному. С пионерской организацией в вашей школе совсем плохо.

— Это инструктор райкома, — представила Нина Романовна девушку Ольге Михайловне. — Ирина Пескова.

— Очень приятно!

— А какая странная ненависть у этого Мохова к Якимову, — сказала Ирина. — Отчего бы это?

Она направилась в райком комсомола, чтобы рассказать о разговоре в школе. Торпедирование лодки на реке вызвало немало веселых разговоров в райкоме и много споров. Большинство видело в этом поступке только хулиганство, требующее вмешательства милиции.

Ирина выступила в защиту неведомых еще конструкторов торпеды. И вовсе не потому, что оправдывала их. Но она настаивала на необходимости прежде познакомиться с ребятами, а потом уже судить о том, какого наказания они заслуживают.

Побывать в райкоме в этот день Ирине не удалось. По дороге остановилась около редакции областной газеты. В витрине была выставлена карта Европы с залитым черным полем — область германской агрессии: Рейнская область… Австрия… Судетская область…

Ирину привлекла не только карта. Тут же стояли три мальчика-подростка. Они громко возмущались политикой невмешательства и отпускали меткие, не очень лестные словечки по адресу премьеров английского и французского правительств.

— Войны штыкастые щупальцы, — сказал смуглый черноволосый мальчик.

Ирина улыбнулась: «Ого! Маяковским говорит».

Черноволосого товарищи называли Яшкой. Второй, посветлее, с серьезным лицом, говорил особенно убедительным тоном и одергивал третьего мальчика, светловолосого и голубоглазого, когда тот отпускал уж слишком крепкие словечки. Этот третий часто чертыхался и сплевывал.

Обозвав еще раз Чемберлена «английской селедкой», мальчики отошли от карты. Ирина пошла рядом с ними, заглядывая в лицо то одному, то другому. Они умолкли, покосились на незнакомку.

— А я вас знаю, — сказала Ирина. — Это вы пустили торпеду на реке и попали в лодку.

Мальчики переглянулись, изменились в лице. Ира поняла, что не ошиблась.

— Ну и что же дальше? — спросил неуверенно средний, с ежиком пепельных волос.

— Ничего особенного. — Ира покрутила ремешок сумочки. — Вот захочу и милиционера позову.

— А вот это знаешь, чем пахнет? — подскочил к ней светловолосый и поднес к ее носу сжатый кулак.

— Фью, — Ира пренебрежительно усмехнулась. — Драться будешь?

— Мы с девчонками не деремся, — смутился светловолосый, опуская кулак, — а проучим запросто.

— А я защищаться буду, все равно драка получится.

— Да оставь ты ее, — вмешался смуглый мальчик, — цаца какая нашлась. Пусть зовет кого хочет. Ничего она не видела, и вообще никто не видел.

— Да вы в кустах сидели.

— А ты на небе, что ли?

— А я в лодке. Это меня вы взорвали.

Светлоглазый забыл закрыть рот. Мальчики в немом изумлении смотрели на девушку.

— Ну… ну и что из этого следует? — спросил мальчик с ежиком волос.

— Да просто интересно, как вы сумели сделать торпеду. Трудно было? Кто у вас главный? Якимов?

— Все главные, — отрезал светлоглазый. — Осталась живая, так и топай домой. Нечего тут сказки рассказывать.

— Не буду я звать милиционера. — Лицо девушки стало дружелюбным. — Я пошутила. Мне просто с вами познакомиться хочется. Меня Ирой зовут, я в райкоме комсомола работаю, мне поручили вашей пионерской организацией заняться. Якимова я сразу угадала, он такой приметный. А тебя вот как зовут?

— Борис.

— А тебя?

— Михаил.

— Ну вот и замечательно. Попугали друг друга и хватит.

— Не знаю, кто кого тут пугал, — усмехнулся Борис.

— Во всяком случае, я тогда в лодке до смерти перепугалась. А наш молодой человек даже в воду прыгнул. Хорошо, что еще мелко было, а то бы нам пришлось его спасать.

Мальчики переглянулись и заулыбались. Особенно хорошей была улыбка у Яши — сдержанная, но такая искренняя и задушевная, что у Иры возникло невольное желание сказать ему что-нибудь ласковое. Она внимательно присмотрелась к мальчику и подивилась его худобе. Вид у него был болезненный, словно внутри организма таился постоянный недуг.

— Значит, никого не ранило? — спросил Яша.

— Да нет же, нет!

— Это хорошо.

— Ох, а как жарко, — вздохнула Ира. — Идемте вон туда в садик, посидим в тени.

Ира пошла между Яшей и Михаилом. Она оказалась одного роста с мальчиками. Посторонний наблюдатель никак не сказал бы, что она среди них старшая. Старше всех казался Яша. Болезни сделали его не по возрасту серьезным.

Теперь они уже вчетвером вспоминали, как все это случилось на реке, смеялись, перебивали друг друга, отчаянно жестикулировали. Перед входом в садик Ира остановила мальчиков у киоска.

— Мороженое есть будем?

Мальчики смутились и переглянулись. У них никогда не бывало денег. Ира поняла их затруднение.

— Покупать сегодня моя очередь. А то я все равно все деньги одна на мороженое ухлопаю. Такая страшная я обжора. Мне от мамы каждый день за мороженое влетает.

На скамейке, в тени акации, разговор продолжился. Вафельные стаканчики хрустели на крепких молодых зубах. Ребята рассказали, как скучно бывает на пионерских сборах, жаловались, что в технической станции тоже не веселее. Расписали они Григория Григорьевича и объяснили, что подтолкнуло их заняться торпедой.

И вдруг Ира сообразила: ребята явно выросли из пионеров, им пора в комсомол.

Она поделилась этой мыслью с мальчиками. Те широко раскрыли глаза, не зная, что ответить.

— Вот здорово было бы, — первым произнес Михаил.

— Вы подумайте, ребята.

— Подумаем, обязательно.

А когда расстались с Ириной, крепко пожали ей руку. Договорились встретиться на следующей неделе в школе. Яша, Борис и Михаил должны были к тому времени обойти всех ребят и девочек из шестого «Б».

Оставшись втроем, мальчики долго смотрели вслед девушке.

— Она не как все девчонки, — сказал Михаил, — она совсем не такая. Нехорошо, что мы вначале с ней все на «ты» да на «ты».

— И правда, какая она… особенная, — в раздумье произнес Яша.

— Мороженое было знатное, — вздохнул Борис и облизнул губы. — Я бы дюжину съел запросто. А вашу Ирину я не успел рассмотреть. Но пусть поскорее приходит.

— Поди ты к дьяволу! — рассердился на него Михаил.

— Красивая она… — Яша все смотрел вслед девушке. — Я таких еще не видел…

— А главное наша, — подхватил Михаил. — Наша… и все!

 

7

Из школы Яша пришел необычайно возбужденный. Он ходил по комнате, путая свои и без того перепутанные волосы, и пересказывал Анне Матвеевне, как прошел пионерский сбор.

Впрочем, какой уж это пионерский сбор? Речь шла о вступлении в комсомол. В ком-со-мол! Тут таилось так много необычайного, тут начинались настоящие дела.

Ира увлекла мальчиков и девочек шестого «Б», она умела хорошо рассказывать. Перед шестиклассниками по-новому раскрылся тот мир, в котором они жили, — мир социализма, мир пятилеток. Ира говорила о вещах обыденных, давно привычных, знакомых, но школьники слушали, застыв в напряженной неподвижности.

Девушка рассказывала о том, каким был Южноуральск до революции и каким он станет в недалеком будущем. Это увлекло сильнее всякого фантастического романа. В мальчишечьем воображении вставали корпуса невиданных заводов, город обрастал просторными парками и садами, где в мраморных фонтанах журчала вода; на месте деревянных домишек поднимались светлые многоэтажные здания, улицы одевались в асфальт. Жизнь становилась необыкновенно радостной, красочной. Но всего этого можно было достигнуть только трудом, общим трудом всего народа.

Советский Союз пока одинок. Вокруг него сомкнулось кольцо капиталистических стран. Угроза войны становится все очевиднее. Зарево ее полыхает уже и на востоке и на западе. Манчжурия, Китай, Абиссиния, Испания… Нужно быть начеку. И, главное, трудиться, трудиться, трудиться, сделать все для того, чтобы страна стала могучей, неприступной, готовой к любым испытаниям.

Незаметно Ира перешла к более конкретным вопросам.

А чем занимаются ученики шестого «Б»? Впрочем, почему шестого? Они уже перешли в седьмой класс. Конечно, сейчас лето, но вот и нужно подумать, как лучше провести его всем вместе, отдохнуть, набраться сил для учебы.

Скучно в пионерском отряде? Но виноват не только пионервожатый. Что они сами сделали для того, чтобы оживить работу отряда? Нечего опускать глаза. Теперь следует подумать, как быстрее исправить положение. Она лично считает, что учащиеся бывшего шестого «Б» выросли из пионеров, пора им вступать в комсомол.

А как Ира рассказывала о комсомоле! Оказывается, она замечательно читает Маяковского, знает уйму историй из времен гражданской войны.

Разумеется, вступать пожелали все.

— Да кто же она, Ира Пескова? — спросила мять.

Яша пожал плечами. Ну, как кто? Просто комсомолка, работает в райкоме комсомола Ее слушать, так прямо заслушаешься.

— Рада за тебя, — сказала Анна Матвеевна. — Твой отец с шестнадцатого года в партии. Тебе нельзя отставать от него.

Немножко остыв, Яша сел писать заявление о приеме в школьную комсомольскую организацию. Однако после каждого слова он вскакивал и принимался ходить по комнате. Фантазия и здесь увлекала его вперед. Он уже представлял себе, какие важные поручения будет выполнять, удивляя своим умением самых опытных работников райкома, как восхищенная Ира будет хвалить его при всех ребятах. У него уже сейчас намечаются конкретные планы! Во-первых, борьба за отличную учебу всего класса, во-вторых…

Яша дважды переписывал заявление, потому что от возбуждения ставил кляксу за кляксой.

Ночью он долго ворочался, не мог заснуть.

Впрочем, в эту ночь не мог заснуть еще один человек, потрясенный невиданными переживаниями, — Григорий Григорьевич Мохов. Комиссия из райкома комсомола признала его руководство детской технической станцией весьма посредственным. В его работе с детьми не было необходимого разнообразия, не было инициативы! Инициатива… Весь мир почернел в глазах Григория Григорьевича, едва было произнесено это слово. И кто его произнес? Эта девчонка, от горшка три вершка. Что она может смыслить в технике? Однако с нею согласились все члены комиссии. Да и сам он не мог не соглашаться с критикой девушки… иногда конечно… и только мысленно. Вслух он находил оправдания совершенно объективного порядка, ссылаясь на отсутствие необходимых руководств, инструкций, средств, материалов.

Модели кораблей, заполнявшие обе комнаты технической станции, все же произвели благоприятное впечатление на комиссию и даже на эту… как ее… на Пескову. Девушка с веселым любопытством принялась разглядывать тот самый пароход, который подвергался торпедной атаке. Пока вспоминали этот нелепый случай, Григорий Григорьевич натужно улыбался, но словно стоял на горячих угольях. Он жестоко страдал от незаслуженного унижения.

Его не отстранили от руководства, но предложили дать максимальную возможность моделистам проявлять свою собственную (будь она проклята!) инициативу.

Затем его попросили принять обратно Якимова. Просьба прозвучала так, что он счел благоразумным не возражать. Этот мальчишка… Видно, от него еще не оберешься хлопот. Сколько еще придется терпеть из-за него неприятностей.

Нет, даже на этой, на его взгляд, чрезвычайно незначительной работе не было покоя. А как хотелось…

Ворочаясь с боку на бок, Григорий Григорьевич воскрешал свое прошлое. Что-то в жизни получалось не так, а что именно, он сообразить не мог да и… не желал. Или уж он оказался вовсе бездарен и ни к чему не способен? Разве у него не увлекающаяся натура?

Взять хотя бы его тягу к судовым двигателям, которая началась с раннего детства и не потухла по сей день. Правда, ему не удавалось забраться поглубже в паровую машину, постичь ее теорию. Тогда, быть может, он изобрел бы что-нибудь новое, стал бы современным Уаттом. Что ж… каждому свое. Ему не дали в полной мере проявить свои способности, свое мастерство практика, его затерли, заплевали…

И, вспомнив, как его когда-то распекали в управлении пароходства за крайнюю ограниченность, за пренебрежение к новой технике, Григорий Григорьевич сильнее заворочался на скрипучей кровати.

Нет, его просто никто не хочет понять. Миллионы таких, как он, трудятся на узком участке, не заглядывая в будущее. Разве же они не приносят колоссальной пользы обществу? Да, да, он незаметный, но необходимый труженик.

Найдя, наконец, точку опоры, Григорий Григорьевич успокоился и уснул.

В комнате было душно, грязно, не прибрано.

 

8

Ирина встретила Яшу на улице. Он разглядывал витрину с книгами.

— Ага, попался! — пропела Ира и схватила его за рукав. — Ты что же это, дружок: получил комсомольский билет и исчез?

— Я не исчез, — смутился Яша. — Я тут новую штуку придумал…

— Почему же с нами в поход не ходил? Мы очень славно время провели: купались, загорали, рыбу ловили, варили уху. А костер какой распалили! Всю ночь около него просидели, так и не спали.

Яша прищурился на небо, будто увидел в нем что-то. Разве он виноват, что его захватила уже новая страсть, новое увлечение?

— Ну? Что же ты молчишь?

— Мне все равно нельзя купаться, — тихо ответил Яша. — Потом вы очень далеко ходили.

Ира поняла. Больше она ни о чем не спрашивала.

— Ты куда-то спешишь?

— Нет, я книги смотрел.

— Пойдем ко мне в гости.

— Ой, что вы!

— А чего испугался? Пойдем, пойдем! Я вот конфет купила, чай будем пить.

Отговорки не помогли. Ира была настойчивой. Не отпуская руку Яши, она увлекла его за собой. Дом, где она жила, оказался недалеко. Это был небольшой двухэтажный деревянный дом, в котором Ира с матерью занимали две комнаты. Почему у Иры нет отца, Яша спросить не решался.

— Мама! — закричала она, втаскивая Яшу в комнату. — Посмотри, кого я привела в гости! Это Яков Якимов, подрыватель лодок. Принимай скорее! Он чай с конфетами любит.

— Ничего подобного, — запротестовал Яша. — Я вам этого не говорил.

— Я и так знаю: конфеты все люди на свете любят.

Из-за овального стола, покрытого зеленой скатертью, поднялась женщина лет сорока, мать Ирины. Выглядела она очень моложаво, ее можно было скорее принять за старшую сестру Иры. Между матерью и дочерью было большое сходство. На стене висел портрет девушки, и Яша сначала подумал, что это Ира. Только приглядевшись внимательно, он, во-первых, заметил, что портрет сделан очень давно, а во-вторых, девушка на портрете была полнее. Стало быть, это портрет матери Иры в молодости.

— Очень рада с вами познакомиться, — сказала мать Иры. — Садитесь, Яша. На Иру не обижайтесь, насмешница она у меня, но сердце у нее доброе. Меня зовут Тамарой Николаевной, я учительница в двенадцатой школе. Знаете такую?

Яша знал каждый дом в своем городе. Двенадцатую школу выстроили у него на глазах. Он со строительства еще дранки таскал: из них обручи хорошие получались.

Ира включила чайник и тоже приняла участие в разговоре. Яша чувствовал себя все свободнее. В этой квартире было особенно просто и задушевно.

Скоро вскипел чайник. Сидя между Тамарой Николаевной и Ирой, Яша уже без всякого стеснения пил чай и поедал конфеты, которые щедро подкладывала ему Ира.

— Чем же ты теперь увлекаешься? — спросила Ира, когда с чаем было покончено.

— Летающую модель самолета строю.

— Смотрите-ка, — удивилась Ира, — в авиацию ударился. А фотография, что же, уже надоела?

Яша, глядя в сторону, улыбался. Да, фотография его больше не интересовала.

— Где модель делаешь, в технической станции?

— Да.

— Григорий Григорьевич помогает?

— Нет. А мне и не нужно. У меня описание есть, я один справлюсь. Ребята с Григорием Григорьевичем сейчас телеграфный аппарат собирают.

— А тебя, что же, телеграфный аппарат не интересует?

— Я его уже делал. В прошлом году.

— Слышишь, мама? Паровой машиной он увлекался, фотографией увлекался. Теперь за авиацию принялся.

— Хорошо, — отозвалась Тамара Николаевна, поднимая голову и прерывая проверку ученических тетрадей. — Такая любознательность похвальна.

— Да, но… — Ира задумалась, а потом неожиданно спросила Яшу: — Ну, а чего ты не любишь? Только откровенно.

— Математику.

— А еще?

— Химию.

Ира засмеялась и захлопала в ладоши. Тамара Николаевна опять подняла голову от тетрадей и с улыбкой поглядела на Яшу.

— Жаль, — сказала она. — Нам придется с вами ссориться на этой почве. Я преподаю химию и очень люблю ее.

Яша покраснел до слез, ему стало жарко. По химии и математике у него дела шли хуже всего. Не то чтобы они не давались ему, а просто не имели никакого отношения к его увлечениям. Другое дело физика, тут все было просто, на виду, сочеталось с постройкой моделей. Физика давалась легко, без всякого напряжения.

С моделей Ира перевела разговор на машины, копией которых были Яшины модели, на историю их изобретения, на их изобретателей. Глубина знаний мальчика удивила Иру. Разумеется, речь шла о тех элементарных сведениях, которыми обладала сама девушка, окончившая десять классов, постоянно бывавшая на заводах Южноуральска.

Яша обстоятельно рассказывал о принципе работы машины. Он называл имена творцов паровой машины, динамомашины, телеграфа, электрической лампы, самолета, знал историю изобретений.

Ирина провела мальчика в другую комнату и показала ему свою библиотеку. Книг у нее была масса, два стеклянных шкафа у стены оказались набитыми до отказа. У Яши заблестели глаза, он с жадностью набросился на книги.

Симпатии девушки к Яше росли. В нем угадывался такой необыкновенно яркий огонек, такая огромная, не по возрасту энергия. Ира с улыбкой наблюдала за мальчиком, торопливо листавшим книгу за книгой, словно кто-то подгонял его. Она разрешила ему взять с собой все, что он пожелает. Яша выбрал Жюля Верна, Джека Лондона и… Маяковского. Выбор удивил девушку, но она решила пока воздержаться от расспросов и советов.

Ира проводила своего гостя до угла квартала. На улице темнело. Было душно и безветренно, в воздухе прозрачным туманом висела пыль.

— Значит, мы друзья? — сказала Ира, прежде чем протянуть ему руку.

— Конечно, — поспешно и охотно согласился Яша.

— Когда будешь испытывать модель самолета, непременно пригласи меня. Хорошо?

— Хорошо, Ира.

— Ну, до свидания… таракан.

Она засмеялась и крепко встряхнула его руку.

 

9

Проснувшись утром, Яша увидел на своем стуле новый серый костюм. Это был не костюм отца, потому что он никак не полез бы на отцовские плечи. Да и к тому же отец любил порядок и не разбрасывал свои вещи по всем комнатам. Короче говоря, не требовалось особых размышлений, чтобы сообразить, для кого предназначалась обнова.

Мальчик поспешно откинул одеяло и принялся разглядывать отличный серый пиджак на шелковой подкладке с двумя внутренними и тремя наружными карманами, наутюженные брюки.

В комнату, попыхивая папиросой, вошел отец.

— Нравится? — спросил он. — Пятнадцать тебе сегодня стукнуло. Поздравляю.

За отцом, вытирая руки о передник, показалась в дверях мать.

— Это тебе отец ко дню рождения купил, — сказала она. — Через год паспорт будешь получать, взрослым становишься.

— Я одену? — спросил Яша.

— Да уж по такому случаю, пожалуй.

Но, надев костюм, Яша застеснялся. Очень уже нарядно получилось, еще ребята начнут смеяться, скажут: зафасонил.

— Нет, — передумал он, — я пока в старом похожу.

— Ну и зря, — засмеялся отец. — Нечего стесняться. К осени мы с тобой еще по костюму справим да шляпы купим. Купим, а?

Мать забрала старый костюм на кухню, объявив, что будет выдавать его только при выполнении хозяйственных работ.

— Сегодня модель самолета буду испытывать, — сказал Яша отцу.

— Закончил, значит? Дело.

— В степь пойдем.

— Ни пуха, ни пера. Вечером расскажешь, как получилось.

Отец ушел на работу. Яша наскоро позавтракал и побежал за Борисом. Вдвоем они разыскали Михаила, и уже все вместе направились на техническую станцию за моделью.

Станция оказалась на замке: Григорий Григорьевич появлялся точно в девять, и ни минутой раньше. Друзья присели на каменные ступени лестницы. Ждать пришлось долго. Где-то наверху, в чьей-то квартире, послышались сигналы проверки времени, и на улице раздалось знакомое покашливание. Затем в дверях подъезда показалась сутулая фигура Григория Григорьевича. Едва заметным кивком головы он ответил на приветствие мальчиков, ворча, долго возился с ключом в замке.

Когда Яша бережно выносил модель, Григорий Григорьевич хмуро посмотрел ему вслед. Сколько труда стоило ему сдерживать свое раздражение, то есть относиться к Якимову как к другим. Модель самолета получилась такой, что привела Мохова в недоумение. У мальчишки золотые руки… Никто же ничего ему не показывал, он копался в одиночку с таким усердием, какого Григорий Григорьевич еще не встречал у детей. О, имей такие задатки он, Мохов, у него бы в жизни все пошло по-иному.

Едва друзья появились на улице с моделью, как все мальчишки, игравшие поблизости, закричали: «Самолет! Самолет!» — и начали собираться вокруг Яши. Каждый из них старался разглядеть модель поближе, коснуться ее. Борис с Михаилом раздавали тумаки направо и налево, но толпа мальчишек все росла. Яша почувствовал себя в безопасности только тогда, когда скрылся за дверями Ириной квартиры.

— А я жду вас, ребятки, — сказала Ира.

Она была одета в голубую кофточку и белую коротенькую юбку, так что совсем походила на девочку. Только глубокие серые глаза да пышная прическа выдавали ее возраст.

На улице опять появились мальчишки. Они последовали за Яшей и его спутниками в поле, где должно было состояться испытание модели. По пути они шумно спорили, размахивая руками и взбивая босыми ногами дорожную пыль. Одни кричали: «Это планер! Как, знаешь, у нашего Тимки с десятой квартиры. Это с горы надо пускать». Постарше возражали: «Да-а-а, с горы, много ты понимаешь! А резина для чего? Пропеллер видишь?»

Яша прислушивался к их разговору и невольно побаивался, что модель вдруг не полетит. Михаил и Борис ничего не скажут, а вот перед Ирой будет стыдно.

За железнодорожной насыпью друзья выбрали подходящую площадку. Степь здесь была ровной, с выгоревшей от летнего зноя травой. Направо в степи дымил пущенный недавно металлургический комбинат. От него через степь тянулась в город асфальтированная лента шоссе, по которой туда и обратно бежали «эмки», грузовики, громыхали подводы. Налево виднелись вспаханные косогоры, холмы, березовая роща, мелкие овражки.

Площадку, выбранную для запуска модели, пересекали многочисленные тропинки, по которым цепочкой тянулись пешеходы. Поэтому вскоре к толпе ребятишек прибавились и взрослые наблюдатели.

Яша собрался было закрутить пропеллер, как вдруг чья-то рука взяла его за локоть. Оглянувшись, он увидел рослого мужчину в темно-синем кителе и в белой фуражке с кокардой.

— Разреши взглянуть на модель? — попросил мужчина.

— А вы… кто?

— Грачев Дмитрий Васильевич, летчик гражданского воздушного флота. А ты что, моделист? Я, брат, этим делом тоже болел.

Грачев бережно принял у Яши модель и стал поворачивать ее, разглядывать крылья, хвостовое оперенье, шасси, винт.

— Чисто сделано, — похвалил он, — даже очень чисто, старательно. Проверим центровочку. Так… Нормально. На первый взгляд, все летные качества налицо. Прежние-то модели хорошо летали?

— Это моя первая модель.

Грачев с явным недоверием покосился на Яшу, очевидно заподозрив его в желании порисоваться.

— Яша говорит правду, — подтвердила Ира.

— Что ж… — Грачев отпустил завернутый на несколько оборотов пропеллер, который, к неописуемой радости ребятишек, начал вращаться с громким урчанием. — Значит, у тебя золотые руки, паренек.

Он возвратил Яше модель. Вдвоем с Борисом Яша направился к дальнему краю площадки, встал против ветра, легкими волнами пробегавшего по степи, и принялся закручивать пропеллер. Притихшая толпа зрителей молча наблюдала за ним. Все-таки он очень волновался. Его сердце стучало, как молоток.

— У тебя руки трясутся, — заметил Борис, — и лицом ты стал какой-то чудной. Боишься, что ли?

— Сам не знаю…

— Пускай. Тут тебе никто плохого не желает. Как получится, так и ладно.

Яша закрутил пропеллер на два полных ряда узлов. Придерживая модель одной рукой за пропеллер, а другой за хвост, он поднял ее над головой.

— Ни пуха, ни пера, Яша! — донесся до него голос Иры.

Он толкнул модель навстречу ветру и выпустил ее из рук. С рокотом понеслась она вперед, но круто вниз, к земле. Удар пришелся на шасси, упругая проволока подбросила модель обратно в воздух, она взмыла и… выровнялась! И пошла, пошла, пошла вверх, против ветра, все выше и выше. Над толпой зрителей она пролетела так высоко, что мальчишки не могли добросить до нее фуражками. Они завопили «Ура!», засвистели, замахали руками и, сорвавшись с места, помчались следом за моделью.

— Летит, вот это летит! — закричал Борис. — Наша взяла! — И не утерпел, тоже побежал по полю.

Яша счастливо улыбался. Ему казалось, что он сам летит по воздуху и видит сверху весь мир. Впервые его ребячья душа познала вкус славы, очень маленькой и нежданной, но все-таки сладостной.

Модель между тем была уже далеко. Вот она оказалась над вспаханным полем. И тут произошло неожиданное. Вместо того чтобы идти на посадку, модель начала резко набирать высоту.

— Что это? — закричал Яша. — Что это?

— Модель попала в восходящие потоки, — сказал Грачев, подходя к Яше. — День сегодня жаркий, солнце нагрело косогор, и воздух над ним поднимается вверх. Он-то и увлек за собой модель. Но все это могло произойти только потому, что у твоей модели отличные аэродинамические свойства. Такой успех достается не каждому моделисту даже с большим опытом. Поздравляю!

— Ну вот, а ты боялся! — сказала Ира. — Давай-ка руку да побежим ее разыскивать.

Взявшись за руки, Ира и Яша побежали догонять рассыпавшихся по степи ребятишек. Модели не нашли, она затерялась среди кустов. К тому же начало темнеть.

Обратно шли вчетвером: Ирина, Яша, Борис, Михаил. Они оживленно обсуждали полет модели, перебирали подробности этого события.

— Сразу же принимайся за вторую модель, — настаивала Ира, — и ребятам покажи, как ее делать.

— Да, конечно, — ответил Яша, — я теперь фюзеляжную буду делать.

Но когда Яша рассказал о полете модели отцу, он уже не ощущал в себе того энтузиазма, и вообще все событие казалось довольно обыденным. Подумаешь, подхватило ветром. Модель как модель. Такую сделает кто хочешь.

Утром Яше не пришлось вспомнить о модели. Пришел Володя.

— Вот я и командир! — сказал он, обнимая мать. — Конец учебы. Слышишь, отец? Тяжелым танком буду командовать. Не машина, а сухопутной линкор. На войну бы теперь, а?

— Ну, ну, — остановил его Филипп Андреевич, — чего захотел… войны.

— Это в нем дурь молодая, — засмеялась мать, — женится — переменится.

— Э, нет! Пусть по мне девчонки поплачут, а я еще погуляю.

Яша залюбовался братом. Володя был веселым человеком, любую беду мог обратить в шутку. В глазах его постоянно плясали искорки смеха. Сильный, красивый, старший брат был кумиром Яши.

— Яшка! — приказал Володя. — Беги за вином. Выпьем по такому случаю. Да не забудь сфотографировать меня, в пяти видах, по десять штук каждого — всем девчонкам на память раздарю.

 

10

Ирина Пескова стала душой комсомольской организации десятилетки № 14. Особое предпочтение отдавала она ребятам седьмого «Б». Им казалось, что для Иры они самое главное, что она ими только и живет. Но точно так же думали ребята во многих других школах города. К тому же Ирине приходилось по заданию горкома комсомола бывать в молодежных организациях школ ФЗО, высших и средних учебных заведениях, на заводах. Она бралась за все, работала с азартом, с любовью.

Встретившись с Песковой однажды, в школах, в заводских комитетах, комсорги не упускали случая воспользоваться ее помощью еще раз. Обаятельной была не только внешность Иры, и, откровенно говоря, ей приходилось выслушивать немало объяснений в любви. Обаяние таилось в ней самой. Очевидно, потому что она сама была искренна с людьми, близко к сердцу принимала их судьбы, была бесхитростна, проста в обращении, могла поделиться последним рублем, если видела человека в затруднительном положении, не ждала, пока к ней обратятся за помощью.

Иру постоянно тянуло к людям. В одиночестве она не могла оставаться и часа. Ее редко можно было застать дома. И вообще разыскать Иру представляло известные трудности. Побывав в комитете металлургического комбината, она спешила в педагогический институт, оттуда заезжала в одну из школ, забегала по пути в горком, успевала побывать на заседании. Ирина долго обдумывала свои отчеты. Ее речи на заседаниях были немногословными, но всегда содержали самую суть.

— Смотрите-ка, — слушая ее, удивлялись в зале, — в самую точку попала.

В работе Ирины случались промахи, за которые ей иногда крепко попадало на бюро горкома. Она часто прощала людей, допускавших грубые, порою непоправимые ошибки. Ей казалось, что каждого человека можно исправить хорошим ласковым словом. Благодаря ей удержался на месте и Григорий Григорьевич Мохов, хотя все остальные члены комиссии высказались за его увольнение. Ира уверила, что Мохов безусловно учтет все сделанные ему замечания.

Неудачи в работе причиняли девушке большие страдания. Зачастую, возвратившись с заседания горкома комсомола, она скрывалась в своей комнате, гасила свет, бросалась нераздетой на кровать и, уткнув лицо в подушку, плакала. Но плакала торопливо, глотая слезы, и беззвучно, чтобы не привлечь внимания матери. Для всех, кто ее видел, Ира оставалась спокойной, рассудительной и ласковой девушкой. Даже дерзости, которые зачастую ей приходилось выслушивать, не выводили ее из себя.

В десятилетке № 14 мальчики, а еще больше девочки, в Песковой души не чаяли. Ира встряхнула все старшие классы. Никто больше не жаловался, что комсомольские собрания проходят скучно. Теперь, наоборот, приходилось сдерживать ребячью фантазию. Ира присматривалась к ребятам, стараясь определить наклонности каждого. И каждый становился ей более или менее понятен, кроме… Яши Якимова. Этот походил на огонь, который мечется под порывами ветра: готов взяться за все, сделает — успокоится и уже ищет другое.

Секретарем комсомольской организации выбрали Мишу Огородова, хотя сначала выдвигали Яшу Якимова. Нет, мастер на проделки, в руководители комсомольской организации он не годился — Ира поняла это после нескольких разговоров с Яшей. Конечно, в нем было много энергии, он умел увлекаться. Однако его увлечения были порывистыми, быстро проходящими. Увлечения самозарождались в Яше, не приходили извне, из среды товарищей. Это заставило девушку призадуматься. Нужно что-то ломать в нем, переделывать, а что и как — Ира еще не понимала.

Другое дело — Миша Огородов. В нем была та простота, которую больше всего ценила Ира. Миша был очень хорошим, отзывчивым товарищем, он умел верховодить не только из увлечения, но и просто при необходимости, когда ему это поручали. Никто лучше его не организовывал такие дружные субботники по высадке деревьев или по расчистке спортивной площадки. Он же устраивал футбольные состязания и вечера самодеятельности.

От Иры не укрылось, как болезненно воспринял Яша ее пожелание выбрать секретарем Мишу Огородова. Мечтатель, он уже видел себя руководителем, ему, наверное, чудились необыкновенные дела, о которых не могло быть и речи. И девушке стало очень интересно, во что выльется этот укол самолюбия и надолго ли останется он в сердце Яши.

Нет, Яша оказался не злопамятен.

В июле комсомольская организация школы устроила экскурсию в Копейск, на угольные шахты. Комсомольцы приняли эту идею с энтузиазмом. Еще бы, побывать на угольных шахтах, глубоко под землей, посмотреть, как добывают каменный уголь, увидеть то самое, о чем они знали только из книг, да из рассказов учителей.

Когда Миша Огородов передал Ирине список комсомольцев седьмого «Б», желающих поехать на экскурсию, ей тотчас же бросилось в глаза отсутствие в списке Яши Якимова и Бориса Сивкова. Как, такой любитель техники, как Якимов, не желает побывать на шахте?

— В чем дело? — спросила она Михаила.

— Да дело известное, — ответил комсорг. — Якимова наверняка мать не пустила, боится, как бы он опять не простыл, а Сивкова… а Сивков… — Михаил замялся, — ну, у того дядя скупой до невозможности. Копейки не выпросишь.

Ирина прикусила уголок наброшенного на плечи платка.

— Хорошо, — сказала она, — уточним. Но тебе тоже нельзя этого оставить.

— Да что же я могу сделать? Знаете, какая мать у Якимова? Как скажет, так и отрежет. Лучше не упрашивать.

— Вон что…

В эти дни впервые был нарушен мир в семье Якимовых.

Побывать в шахтах! Посмотреть, как работают стахановцы! Какой мальчишка не мечтал об этом в 1938 году?

Каждый день приносил вести о новых трудовых рекордах. Люди творили чудеса, и при помощи чего? При помощи техники. Это вызывало особый восторг Яши. Ведь он собирался посвятить себя изобретению машин, правда, каких именно — он не знал еще, но во всяком случае таких, с которыми можно будет делать еще большие чудеса. Яша во всех подробностях знал историю кузнеца Бусыгина, текстильщиц сестер Виноградовых… Он вырезал их фотографии из газет и хранил в особой тетради.

Стахановцы — не фокусники. С машиной фокуса не выкинешь. Они новаторы в технике и не просто работают на машине, а учатся понимать ее, как человек понимает человека — умом и душой!

Самая серьезная задача, поставленная партией перед народом: овладеть техникой! — нашла отклик в не искушенном еще сердце мальчика. Он понял ее по-своему, но принял близко к сердцу, как материнский наказ. Техника — его будущая стихия! Придет время и он изучит самые сложные механизмы, научится управлять ими, будет придумывать, изобретать…

А теперь, а сейчас… его не пускают в угольную шахту взглянуть, как работают стахановцы. Разговор об экскурсии Яша нарочно завел после прихода отца, зная, что отец его поддержит.

Филипп Андреевич даже приветствовал желание сына увидеть такие интересные вещи. Анна Матвеевна не замахала руками, не подняла крика. Она только спросила Филиппа Андреевича:

— В шахте такой же воздух, как и на улице?

— Ну что же ты спрашиваешь, Аня? — развел руками Филипп Андреевич. — Ты это не хуже меня знаешь. Твой отец работал в шахте.

— Но мой отец никогда не болел крупозным воспалением легких, не знал, что такое осложнения. Он вообще не представлял, как это болеть… даже гриппами. Я не пущу Яшу. По крайней мере, сейчас. Ему еще надо окрепнуть. Посмотри, на кого он похож? Поездка в Копейск — это двое суток вне дома. Там за ним некому будет ухаживать.

— Ты делаешь из него неженку! — вспылил Филипп Андреевич. — Так, около твоей юбки, проку будет мало. В доме не открываются окна. Это же курам на смех. Проехать в поезде четыре часа, переночевать и вернуться обратно — невелика опасность. Пусть съездит.

— Значит, тебе не нужен ребенок. Ты забыл, что говорил Подкорытов? Яша выжил благодаря чуду. Мне он слишком дорого достался, чтобы так легко рисковать его здоровьем. Но я вижу, что уже не нужна, что я уже не мать.

— М-да… — сдался Филипп Андреевич, — того, Яков… Ничего не поделаешь, придется согласиться с матерью. Видишь, как она вопрос ребром ставит: подует на тебя ветром в поезде, капнет за шиворот в шахте — и опять сляжешь. Давай покуда соглашаться.

С отцом и вовсе нечего было спорить: отец от своего слова не отступал. Наоборот, если он принимал сторону матери, то становился непреклонным и резким.

Яша отошел к окну, заложил руки за спину (отцовская привычка) и стал смотреть на улицу. Глаза его затуманились, губы вздрагивали. Но мальчик не заплакал, болезни научили его молча переносить физические и душевные страдания, скрывая их от окружающих. Однако было очень горько. В Копейск поедут все ребята, вся комсомольская организация школы. Он один должен остаться дома.

Анна Матвеевна занялась шитьем, отец курил и поверх развернутой газеты украдкой поглядывал на сына. Филипп Андреевич остался недоволен собой. Не следовало уступать Анне Матвеевне, она, кажется, того… слишком трясется над мальчиком, чересчур много значения придает словам Подкорытова. Сегодня жена впервые вызвала у него раздражение. Мальчик превращается в юношу, в мужчину, ему нужно больше свободы, больше возможности самостоятельно действовать, привыкать к жизни. Правда, болезни оставили след. Вид у сына неважный. Худоба… На лице ни кровинки, костюм обвис. Только вытянулся Яша, болея, не по годам.

И все же, приглядываясь к сыну, Филипп Андреевич примечал, как зреет в мальчике другая сила, внутренняя. Она заметна и в упрямом изгибе рта, и в сдвинутых бровях, и в разговоре. Несмотря на свою физическую слабость, Яша не переносил покоя, всегда бывал чем-нибудь занят. Тут уж сказывалась якимовская порода.

— Эх, Яков, — не удержался Филипп Андреевич, — вот возьмем мы с тобой да погоним всех докторов, придумаем свое собственное лечение. Как получу отпуск — махнем в тайгу, к брату Василию. Он теперь колхозной пасекой заведует. Говорят, мед лучше всех лекарств человека здоровым делает.

— Не морочь голову, — заворчала Анна Матвеевна. — За тридевять земель ребенка потащит. Чего еще не хватало. Здесь, что ли, нет меда? Пусть лучше он за собой следит, Яков-то. Вот что.

 

11

Спустя два дня Борис и Яша встретились на улице около водопроводного колодца, внутри которого шел ремонт магистрали. Яша заинтересовался ремонтом.

— Не пустили? — спросил Борис.

— Нет. А тебя? Борис пожал плечами.

— У меня дело известное. Дядька и разговаривать не захотел. Я его спрашиваю, а он молчит. Он все молчит, будто я уж и не человек. Тоска… Удрать бы от него.

— И чего он такой?

— Ха! Известно чего: работать по-настоящему не хочет. Старый режим вином заливает. Ему бы в конторе сидеть да приказывать, пальцем тыкать. Ну да ладно, чего про него толковать. Я к тебе шел. На рыбалку пойдешь?

— Далеко?

— Да уж ради тебя можно и поближе. К Софроновской мельнице.

— К Софроновской мельнице? — спросил за их спиной чей-то голос. — На рыбалку?

Обернувшись, они увидели Женьку Мачнева.

— На рыбалку, — буркнул Борис. — А тебе чего?

— А я тоже с вами пойду, — безапелляционным тоном произнес Женька.

— Очень ты нам нужен. — И, окинув Женьку презрительным взглядом, Борис спросил: — На шахту мамочка не пустила?

— Это Яшку мамочка не пускает. Я сам не захотел. Чего там особенного?

— Трусишь под землю лезть?

Женька сморщил лицо и стал сосредоточенно заглядывать в колодец, где возились рабочие.

— Значит, договорились? — обратился Борис к Яше.

— Да я что… вот как дома.

— Не пустят его, — фыркнул Женька и чванливо добавил: — А меня пустят.

Действительно, мать запротестовала и на этот раз. Но тут не выдержал отец. Он закричал, что в конце концов нельзя из ребенка делать урода. На улице тридцатиградусная жара, а мальчика за тысячу верст к реке не подпускают. И сказал Яше:

— Иди на рыбалку. Разрешаю.

Борис зашел за Яшей в пять часов утра. Анна Матвеевна не хотела открывать ему в такую рань, но вскочил отец и сам разбудил Яшу. Тогда Анна Матвеевна заставила сына дать торжественное обещание не лезть в воду.

— Слово придется дать, — пряча улыбку, сказал отец. — В воду покуда не лазь.

Выйдя на улицу, Яша, к своему неудовольствию, увидел Женьку Мачнева. Женька имел независимый вид и появление Яши встретил презрительной усмешкой.

— Думаешь, я его звал? — кивнул Борис на Женьку. — Он, наверное, всю ночь меня у ворот караулил. Может, ему по шее дать, чтобы отвязался?

— Эх, вы, а еще товарищи, — проговорил Женька.

Борис с Яшей переглянулись.

— Да пусть его, — сдался Яша. — Помешает, что ли?

И трое мальчиков пустились в путь. Очень приятно было идти босыми ногами по мягкой улегшейся за ночь пыли. Где-то скрипели телеги, далеко на станции свистел паровоз. Солнце уже взошло, но еще не припекало. А как хорошо было в лесу! Пахло смолой и цветами. Прохладная роса обмывала ноги, на деревьях перекликались птицы.

У реки было еще лучше. От обилия незабудок поляны казались голубыми. Ивы наклонились так низко, что их ветви почти касались воды.

Рыболовы поставили корзинки с провизией в тени деревьев и стали готовить удочки. Борис все косился на Женьку. У того удочка была настоящая, бамбуковая, купленная в магазине, не то что самодельщина. В Женькиной корзине из-под газеты выглядывала аппетитная поджаристая ножка курицы, сквозь прутья просвечивали белые булки и еще всякая всячина. Ноздри Бориса зашевелились от дразнящего запаха.

У Яши запасы были скромнее. Ему мать положила в корзинку вареной баранины, три яйца и кусок пеклеванного хлеба. В корзинке Бориса лежали мешочек с пшенной крупой, несколько сырых картофелин, краюшка черного хлеба и две луковицы — все это из расчета на уху. Ничего другого при всем желании он взять не мог: дядя запасов продуктов дома не держал.

И вот трое мальчиков стоят по колено в воде с удочками в руках. Борис снабдил Яшу удочкой, подробно объяснил, как насаживать червяка, как подсекать рыбу. Оказывается, все это не так просто. Рыба, как выяснилось, куда хитрее Яши. Борис с Женькой выдергивают одну за другой трепещущие на леске рыбки, а у Яши каждый раз червяк съеден. Вот где требуется терпение! Мальчики стоят как каменные и молчат.

Наконец и Яше выпала удача. Он закричал от радости, когда, выдернув запрыгавший на воде поплавок, увидел подцепившегося на крючок глупого пескаренка.

— Тише, ты, — заворчал Женька, — всю рыбу распугаешь.

— Мало тебе? — огрызнулся Яша. — Вон уже сколько наловили.

— Пожалуй, на уху хватит, — поддержал его Борис, — запросто.

— Нет, нет! — взмолился Женька, — давайте еще. Вон как клюет здорово. Много можно наловить. Домой захватим.

— Жадина какая, — усмехнулся Борис, но на уговор сдался. Он сам питал слабость к рыбной ловле.

Неподвижное стояние в воде, как и всякое однообразие, стало утомлять Яшу. Он уже перестал следить за поплавком и спохватился только от яростных окриков Женьки: «Клюет же у тебя! Клюет! Упустишь, разиня. Ах ты…»

Яша загляделся сначала на отражения в воде — там был такой же мир, как и здесь, наверху.

Потом он прислушался к шуму воды на мельнице. В этом шуме ему почудился гул работающей динамо-машины.

Наконец надоели и эти отвлеченные наблюдения, захотелось движения. Яша оглянулся на берег. За кустами, где были оставлены корзинки с провизией, он заметил что-то темное, шевелящееся.

— Смотрите, что там такое? — обратил он внимание товарищей.

— Корзинку воруют! — крикнул Женька и первым выпрыгнул из воды.

У корзинок сидела огромная взлохмаченная собака. Передними лапами она придерживала на траве Женькину курицу, и косточки аппетитно похрустывали под ее мощными клыками.

— Кыш, ты, кыш! — закричал Женька. — Пошла вон, чертовка!

Он замахал на нее руками. Собака на минуту замерла, устремила на мальчика недобрые глаза, оскалила зубы и издала такое угрожающее рычание, что Женька поспешно спрятался за Бориса.

— Это с мельницы собака, — тихо сказал Борис, — она там на цепи сидит. И чего ее сегодня спустили?

— А может, она сама сорвалась? — высказал предположение Яша.

— Да гоните же ее! — чуть не плача, взмолился Женька. — Она же все сожрет.

— Мама вкусное положила? — съязвил Борис. — Гони ее сам, если жить надоело. Ее на волков пускают. Знаешь, что она из тебя сделает? Манную кашу, запросто.

Покончив с Женькиной курицей, собака поднялась и по-хозяйски запустила морду в корзинку Яши. С вареной бараниной она разделалась в одно мгновение, а потом опять возвратилась к Женькиной корзинке и стала глотать белые булочки, старательно слизывая с травы сыпавшиеся из пасти крошки.

Мальчики стояли, смотрели. Они пробовали кричать, бросать в собаку палками. Собака отзывалась грозным рычаньем, не прекращая пиршества.

Расправившись со всем съедобным, она не спеша удалилась в сторону мельницы. Тогда мальчики бросились к корзинкам. Осмотр поразил их в различной степени. Разъяренный Женька запустил корзинкой вслед собаке. Но корзинка угодила в ствол ольхи и из нее посыпались обрывки газеты, куски сахара, кружка, ложка.

В корзинке Яши уцелели три яйца. У Бориса собака обглодала только краюшку хлеба, а все остальное оставила без внимания.

— Гадюка какая, — ругался Женька, снова заглядывая в пустую корзинку, словно съеденное собакой могло там появиться вновь. — Чтоб она издохла, обжора. Что теперь будем делать?

— В самом деле, — сказал Яша, вспомнив, что он сегодня еще ничего не ел, — есть-то хочется. Может, домой пойдем.

— Думаешь, дома меня ждет обед из трех блюд? — усмехнулся Борис. — Я вот без хлеба из-за вашего мяса остался. У этой собачишки особый нюх на мясное. Я знал. Тут у рыбаков уже случалось такое.

Он повертел в руках мешочек с пшеном, вытер о штаны баночку с солью. Ему было очень жаль и Женькиной курицы и тем более Яшиной баранины — он рассчитывал полакомиться и тем и другим.

— А что же мы будем делать? — спросил Яша.

— Уху варить, запросто.

— Да как же ее без хлеба есть?

— Не знаю, как вам, — с горечью проговорил Борис, — а мне частенько приходится жрать без хлеба уху-то. Я ко всему привык. Пожили бы с моим дядькой, привыкли бы. Рыбы вон сколько наловили, не выбрасывать же. Я сейчас такую уху сварганю, что вы пальчики оближете.

— Ну, хорошо, — согласился Яша, — давайте варить уху.

— Давайте, давайте, — подхватил Женька. — Очень уж я есть хочу.

— Очень… Собирай сучья для костра. Ясно? А то и понюхать не дам.

Вскоре на поляне весело заполыхал костер. По мере того как подвигалось приготовление ухи, мальчики веселели. Борис, удивляя Яшу своей сноровкой, очистил рыбу и побросал ее в кастрюльку с водой. На костре вода быстро закипела. Борис отправился бродить по поляне в поисках какой-то особой травы. Когда он добавил ее в кастрюльку, оттуда пошел такой запах, что Женька сделал круглые глаза и заерзал вокруг костра, а у Яши рот сразу наполнился слюной.

— Вкусно пахнет, — объявил Яша.

— Вот подожди, попробуешь, — пообещал Борис, — не то еще скажешь.

Вскоре уха была готова. Борис поставил кастрюльку на траву.

— Вот сейчас и подзакусим, — сказал он. — Курицу-то жаль, конечно. Я и не помню, когда едал ее. Как-то Яшкина мать угощала. Только рыба, говорят, полезней. Ну, садимся.

Они ближе придвинулись к кастрюльке. Борис первый опустил в нее ложку, помешал уху, зацепил маленько, подул, попробовал и, прищурив один глаз, сказал:

— Есть можно. Приправы, конечно, маловато.

Следом за Борисом, не дожидаясь приглашения, запустил в уху свою ложку и Женька. Обжигая губы, жадно хватая с ложки кусочки картошки и рыбы, он набил свой рот до отказа и так быстро, что Яша еще не успел и попробовать ухи.

— Ну, ну, — погрозил Борис, — набросился, как та собака на курицу. Один, что ли, решил все слопать?

Женька дернулся, и не то ему косточка в горло попала, не то воспоминание о курице пробудило улегшуюся злость, но только он поперхнулся и закашлялся так сильно, что не успел отвернуться. Все содержимое его рта посыпалось прямо в кастрюльку.

Яша поспешно отвернулся в сторону. Большая алюминиевая ложка Бориса с глухим стуком опустилась на лоб Женьки. Громко вскрикнув, Женька на четвереньках отпрыгнул в сторону, с удивительной быстротой вскочил на ноги, и Яша с Борисом увидели его мелькающие пятки.

Борис не стал догонять Женьку. Он только ударил кастрюльку ногой с такой силой, что она футбольным мячом взлетела на воздух и долго катилась по поляне, разливая так и не отведанную уху.

 

12

Вскоре возвратились ребята из Копейска. Михаил в тот же день пришел к Яше поделиться впечатлениями. Он рассказал о том, как ребят водили по шахте, давали поработать отбойным молотком, катали по подземной электрической дороге.

Яша, откровенно завидуя, глядел на Михаила зачарованными черными глазами. Он не видел товарища, он видел то, о чем рассказывал Михаил.

А когда Огородов ушел, Яша вспомнил об Ире, — значит, она тоже приехала. Он все не хотел себе признаться, что скучает о девушке. Его тянуло к ней. С Ирой можно было говорить о чем угодно и совершенно откровенно. Она понимала с одного слова.

Но пойти к Ире Яша долго не решался. Наконец он уговорил себя, что должен отнести взятые у нее книги. С бьющимся сердцем Яша постучал в дверь знакомой квартиры и еще сильнее заволновался, когда услышал знакомый голос: «Кто там?»

— А, это ты, Яшенька! — обрадовалась Ира. — Молодец, что пришел. Ну, проходи, проходи.

— Я на минуточку, — поспешил объяснить Яша, — вот книги принес.

— Уж это позволь мне решать: на минутку или на две. Как захочу, так и будет.

Ира провела его в комнату и усадила на диван. Одета она была в белую майку и трусы. Лицо ее покрылось бисером пота. Посреди комнаты на табурете стояло жестяное корыто с бельем и мыльной пеной.

— Хозяйственными делами занималась, — пояснила Ира. — Возьмешь еще что-нибудь почитать?

— Если можно.

— Да уж как нельзя. Но прежде расскажи, чем тут без меня занимался, как время проводил.

Яша не знал, о чем рассказывать. Единственное, что пришло ему на ум, была незадачливая рыбная ловля. Ох, как смеялась Ира! Она чуть не задохнулась, слезы градом лились из ее глаз.

Глядя на Иру, не удержался и Яша. Ему еще не приходилось так смеяться.

— Ты… ты… ты так образно рассказываешь, — с трудом выговорила она между приступами смеха. — Собака курицу съела, а Женька… Женька в уху… ох, не могу…

И, согнувшись почти до самого пола, в изнеможении раскачиваясь из стороны в сторону, она снова разразилась хохотом.

Отдышавшись, успокоившись понемногу, Ира и Яша долго еще не могли вымолвить ни слова.

— Этакая комедия, — вытирая слезы с ресниц, проговорила Ира. — И Женьке сильно попало?

— Он успел удрать домой, но Борис пообещал из него котлету сделать. Он же Бориса без обеда оставил.

— Я вот вам покажу котлету. Храбрецы какие отыскались. Пойдем книги выбирать.

Часом позже они вдвоем пили чай. Яша чувствовал себя совершенно счастливым. Он говорил, говорил и говорил о своей семье, о друзьях, о школе, о событиях в Испании, о Гитлере. Еще никто не слушал его так внимательно.

— Скажи, Яша, — спросила Ира, — а кем ты мечтаешь стать?

Яша смешался: над таким вопросом он еще не задумывался.

— Я люблю технику, — сказал он, — буду учиться строить машины, механизмы.

— Но какие именно? Механизмы — понятие широкое. Значит, покуда не выбрал? Ну, а так, о чем ты мечтаешь? Мне, например, страшно хочется побывать на Луне. А? Не плохо же? Как ты считаешь, скоро люди сумеют такой корабль построить?

— Я думаю, скоро.

— А я так в этом прямо уверена. Но хотелось бы, чтобы это сделали наши, советские инженеры. Кстати, ты «Аэлиту» читал? Нет? А «Первые люди на Луне»? Тоже нет? Сейчас же забирай их с собой. Ох, какая замечательная фантазия!

Ира проводила Яшу до угла квартала. Его откровенность пришлась ей сегодня особенно по душе. Он столько перечитал книг! О чем бы она ни заводила речь, ему все оказывалось знакомым. А учится неважно. В чем тут дело? Придется разобраться. А глаза у него какие замечательные! Угли. Да и сам он кажется наполненным раскаленными угольями. Когда говорит, все в движении: руки, брови, каждый мускул тела.

…Лето прошло незаметно. Незаметно промелькнул и первый осенний месяц — сентябрь. Уже не сверкали молнии перед дождем. Ленивые, грязные лохмотья облаков медленно смыкались, затягивая небо. Дождь начинался сначала мелкий, бисерный, потом становился крупнее и лил, лил, не переставая. Вдруг налетал ветер, принимался швырять дождевые пригоршни в окна, в лица людей. Стены домов темнели, в квартирах воздух пропитывался сыростью.

Но что значит для человека осень, если у него есть любимое дело? Каким бы сильным ни был дождь, Яша каждый вечер приходил в детскую техническую станцию. Вместо того, чтобы порадовать, такая аккуратность раздражала Григория Григорьевича.

В двух комнатах станции каждый вечер гудели токарные станки, шаркали напильники и не умолкали оживленные ребячьи голоса.

С телеграфным аппаратом у Григория Григорьевича произошел конфуз. На что, казалось бы, простая вещь, а когда протянули линию за Новым поселком, началась путаница. Ни приема, ни передачи не получилось. Потом появился этот… черномазый. Разобрал, собрал, собственно, ничего не переделывал, а аппарат вдруг заработал. Поди ж ты, разгадай, в чем тут дело.

Вот теперь начали мастерить управление моделью парохода по радио, пришлось уступить общему желанию мальчишек. А кто руководит работой? Да фактически Якимов. Копается себе, не поднимает головы от верстака, может целый день не вставать со стула. А вокруг него и весь народ. Глядя на Якимова, так же деловито наматывают катушки, гнут стальные пластинки, собирают аппарат. И чуть что неясно, сейчас к тому же черномазому: «Яша, почему здесь не получается? Яша, а как это сделать?» Редко кто подойдет с таким вопросом к Мохову, да и то разве только из новичков. Возмутительно! На долю Григория Григорьевича остается только выдавать материалы да инструмент. Мальчишки вырвали из его рук инициативу. Ну, скажем, там, на речном транспорте или на другом предприятии, где ему приходилось работать, он как-то не успевал следить за развитием техники. Так там же кипела настоящая большая жизнь, а здесь… Кто его обгоняет здесь? Смешно! Смешно и нелепо.

Всю жизнь Григорий Григорьевич считал себя человеком техники, а вот мальчишки мастерят сложный агрегат для управления моделью по радио, они отлично разбираются в схеме, словно им преподносили основы радио на первых же страницах букваря. Разумеется, со временем разберется и он, как разобрался в телефонном аппарате. Однако Якимов портит ему все дело. Покуда Григорий Григорьевич получает общее представление об управлении по радио, у Якимова в голове уже созрел весь план изготовления модели. Способности у мальчишки, надо прямо сказать, необыкновенные. Талант! Но, мысленно произнося это слово, Григорий Григорьевич совсем растерялся. Его никогда не хвалили за способности к технике. Но если он сам не талант, так и ничего общего не хочет иметь с талантами. Хватит с него и обыкновенных детей. Таланты к черту! Его в детстве тоже никто не хотел замечать, а в нем, может быть, теплилась искра гениальности.

К черту! К черту!

 

13

За постройкой моделей мальчики успевали поговорить о своих прочих делах, перебрать все новости.

Однажды Григорий Григорьевич услышал, как ученики из седьмого класса четырнадцатой школы обсуждают последнюю контрольную работу по химии.

— Очень трудная была контрольная, — сказал Мачнев, — но я самый первый ее сделал.

— Да уж как не трудная, раз тебе «отлично» поставили, — усмехнулся Огородов.

— А что, скажешь, легкая? У Яшки-то двоечка.

У Якимова двойка! Мохов подошел поближе и прислушался к спору. Он увидел, как Яша покраснел и, отмалчиваясь, ниже наклонился над верстаком.

По инструкции гороно на занятия технической станции не разрешалось допускать неуспевающих учеников. Григорий Григорьевич почувствовал себя счастливым человеком.

На другой день он, как бы между прочим, спросил Мачнева:

— Помогает вам в школьных занятиях техническая станция?

— Даже очень, Григорий Григорьевич, — ответил Женька. — Очень!

— Я уверен, что Якимов, например, круглый отличник.

— Яки-и-мов? — весело удивился Женька. Он сморщился, словно собрался чихнуть. — Да что вы, Григорий Григорьевич. Самый злостный двоечник. Его болезни выручают. Все справками спасается, а то бы давно из школы вылетел.

— М-да… — Мохов с большим трудом сдержался от улыбки.

Мачнев охотно посвятил руководителя технической станции в школьные дела Якимова. Вначале Григорий Григорьевич и верить не хотел тому, что услышал. Якимов в разряде отстающих учеников! Это талант-то! Экие же бывают на свете парадоксы.

На другой день Мохов побывал в школе. Он объяснил Нине Романовне цель своего посещения: ему необходимо иметь сводку успеваемости учеников, которые посещают детскую техническую станцию. Нина Романовна попросила его задержаться на полчасика и дала задание секретарю сделать выборку из классных журналов.

Григорий Григорьевич поблагодарил за сводку и, не удержавшись, тут же, в кабинете, директора, разыскал фамилию Якимова. Плохих отметок за последние контрольные работы у мальчика оказалось более чем достаточно.

Вечером, когда начались занятия технической станции, Мохов объявил, что отныне будет допускать сюда только успевающих учеников. Он тут же зачитал список тех, кто исключается из числа моделистов, с особенным наслаждением произнеся фамилию Якимова.

— Но я же хочу работать, — сказал Яша.

— А прежде всего нужно хотеть учиться, — ласково ответил Григорий Григорьевич. — Посещение станции отнимает у тебя драгоценное время. На меня и школа в претензии, и твои родители. Мне очень жаль расставаться с таким… таким талантливым моделистом, но… — он широко развел руками, — но лучше тебе посидеть за учебниками. Так-то.

— Якимов исправится, — вступился за Яшу Михаил Огородов. — Мы за него все ручаемся.

— Я, дорогие мои, верю не ручательствам, а фактам. А факты говорят о том, что Якимов никуда не годный ученик. Кроме того, этим ненужным спором вы отнимаете время и у себя и у своих товарищей. Всех, кого я зачитал, прошу немедленно удалиться.

— Ладно, — сказал Яша, — я уйду… только не надолго.

В течение недели Григорий Григорьевич дышал полной грудью, словно с его плеч свалилась огромная тяжесть. Но спустя неделю Якимов снова появился в технической станции с уведомлением от директора школы, что все отметки исправлены на «отлично», а комсомольская организация школы берет его под свое наблюдение.

— Хорошо, очень хорошо, — промычал Григорий Григорьевич, испытывая безумное желание схватить Якимова за шиворот и выбросить вон, — искренне рад за тебя. Теперь у меня на душе спокойней. Учиться, так учиться. Одно другому мешать не должно.

— Конечно, Григорий Григорьевич.

Голос мальчика был сух и тверд. Мохов взглянул в лицо Яши. Плотно сомкнутые губы и прямо смотрящие глаза убедили его в том, что характер перед ним далеко не мальчишеский.

Случай вскоре помог Григорию Григорьевичу избавиться от Якимова на срок гораздо больший. По дороге из дому в техническую станцию он забежал в магазин наглядных пособий посмотреть, нет ли там чего-нибудь подходящего для работы станции. Под стеклами витрин стояли индукторы, разрядники, трансформаторы, химическая аппаратура, астрономические приборы. Все это предназначалось для демонстрации на уроках. Внимание Григория Григорьевича привлекла коробка с наименованием «Флуоресцирующие соли». Обращение с солями не требовало особых навыков, а впечатление на мальчишек можно произвести большое. Григорий Григорьевич купил коробочку и, хотя она стоила пустяки, не забыл попросить у продавца выписать счет для предъявления райисполкому.

Раствором соли на алюминиевых пластинках вывели различные узоры, написали свои фамилии. Когда раствор подсох, пластинки стали совершенно чистыми. Вечером, после наступления темноты, в комнате погасили свет. На пластинках вспыхнули феерические надписи и рисунки.

Ребята восторженно загудели. Молчал только Яша, но блеск его загоревшихся глаз немного уступал свечению солей.

— Вот бы достать щепоточку такой соли, — шепнул Яша на ухо Борису. — Я такую штуку придумал.

— Не даст, — отозвался Борис. — А что ты придумал?

Выслушав Яшу, он сказал:

— Запросто, отсыплем. Копеечная штука.

Отсыпать чудесной соли в этот вечер им не удалось. Только на другой день, выбрав минуту, когда Григорий Григорьевич вышел из комнаты, Яша и Борис приоткрыли шкаф и отсыпали щепотку флуоресцирующей соли.

На следующий день они не пошли в техническую станцию. Борис раздобыл пакли. Из нее смастерили бороду и усы и пропитали раствором флуоресцирующей соли. Затем сделали картонные очки и тоже пропитали раствором.

Теперь оставалось ждать наступления темноты.

Ночь была прохладная, но тихая, без дождя. Яша надел на себя длинный отцовский плащ, приклеил бороду, усы, на голову пристроил шапку, вывороченную мехом наружу. После всех этих приготовлений Яша уселся на плечи Бориса — получился человек необыкновенно длинный и жутковатой наружности.

Мальчишки спустились по лестнице, вернее спустился Борис, а Яша выехал на нем. У подъезда стояли девушки. Друзья подошли к ним и проговорили разом;

— Это кто такие? А?

Девушки с визгом пустились наутек.

Потом ребята пересекли дорогу и под веселые одобрительные возгласы прохожих протиснулись в подъезд, в котором жили Мачневы. Ребята постучали в двери их квартиры. Открыла бабушка Женьки Мачнева, сухонькая, торопливая старушка. При виде странного гражданина с длинной светящейся бородой и светящимися усами старушка затряслась от страха и начала быстро-быстро креститься, приговаривая при этом:

— Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас, грешных!

Тут Яша не выдержал. Он чуть не лопнул от смеха. Борис тоже захохотал. Хохот двух голосов, исходивших из чрева одного человека, окончательно перепугал старушку. Ноги у нее подкосились, и она села прямо на порог.

В это время в дверях показалась мать Женьки Мачнева, маленькая, толстенькая, но очень подвижная женщина с заплывшим лицом. Она перепугалась еще больше старушки и заголосила так громко, что в подъезде поднялся переполох. Захлопали двери и внизу и вверху. Прежде чем друзья успели сыграть отступление, на шум из соседней квартиры выбежал незнакомый здоровенный мужчина. Он спустил их с лестницы, а так как плащ был длинный и широкий, то Яша с Борисом запутались в нем и все ступеньки до следующей лестничной площадки пересчитали вместе. Внизу Яше кое-как удалось выбраться из-под плаща. Потирая ушибленные бока, друзья мчались без оглядки под напутствующие крики жильцов, стоявших в открытых дверях квартир. Мальчикам чудилась погоня.

Двое мужчин сошлись у дверей школы № 14, один худой, среднего роста, в серой засаленной шляпе. Другой тоже худой, но низенький и юркий, в синей шляпе. У обоих были высокомерные остроносые лица. Только у низенького голова была покрупнее и глаза побыстрее.

Предупредительно приподняв шляпу, низкий пропустил высокого в двери. Тот принял это как должное, едва наклонив в знак благодарности голову. У кабинета директора школы низкий опять пропустил своего спутника вперед.

Нина Романовна сидела за столом и слушала Ирину, которая забежала только на минутку. Ира стояла около кресла директора и теребила в руках синенькую вязаную шапочку.

— Товарищ Мачнев? — удивилась Нина Романовна, увидев низенького мужчину. — Давненько вас в школе не видели. Проходите, пожалуйста. Садитесь. И вы ко мне, Григорий Григорьевич? Прошу, садитесь.

— Извините меня, Нина Романовна, — сразу приступил к делу Мохов, — я вынужден опять, — он сделал нажим на слове «опять», — опять обратиться к вам с жалобой на вашего, — нажим на «вашего», — на вашего ученика Якимова.

— Позвольте, позвольте, — заерзал на стуле маленький мужчина, — я также пришел жаловаться на этого безобразника Якимова и его соучастника Сивкова. Нет, вы только вообразите: они вчера насмерть перепугали старушку, мать моей жены, то есть мою тещу, особу чрезвычайно чувствительную и суеверную. Я решительно протестую.

Торопливо выбрасывая из себя слова, отец Женьки Мачнева рассказал о проделке Яши и Бориса. Ирина, до боли прикусив губы, стала смотреть себе в ноги. Ей стоило неимоверного труда сдержаться от смеха.

За поблескивающими стеклышками пенсне директора школы тоже появились было лукавые искорки, но Нина Романовна быстро справилась с собой и укоризненно взглянула на Ирину. Над старостью шутить не следовало, поступок Якимова и Сивкова заслуживал, конечно, самого строгого наказания.

Григорий Григорьевич слушал Мачнева-старшего с полнейшим равнодушием. Положив на колено шляпу, он постукивал носком ботинка по полу и казался погруженным в собственные мысли. Однако он переживал трудно сдерживаемое, рвущееся наружу злорадство, к которому примешивалось еще одно чувство — чувство обвинителя на суде, одержавшего после долгой борьбы верх над защитой.

Получив заверение, что виновные будут наказаны, Мачнев-отец покинул кабинет директора. Наступила очередь Григория Григорьевича. Продолжая постукивать носком ботинка по полу и глядя поверх головы Нины Романовны, он сухо произнес:

— Якимов и его сообщник Сивков совершили у меня кражу. Они похитили принадлежавшую мне лично флуоресцирующую соль, чтобы совершить еще один хулиганский поступок — тот самый, о котором вам только что рассказывали.

Мохов кивнул на дверь и выразительно умолк. Ирина переглянулась с Ниной Романовной. Неприязнь руководителя технической станции к Яше Якимову начинала приводить ее в недоумение.

— Вы обвиняете Якимова в воровстве? — поразилась она.

— Совершенно верно!

— Но это немыслимо!

— О, я не удивляюсь, если и вы и рассказ о проделке над старушкой сочтете за вымысел. — Григорий Григорьевич зло усмехнулся. — Я не понимаю, — он вдруг повысил голос, — почему этого будущего уголовного преступника покрывают и поощряют? Меня все это начинает удивлять и… возмущать. Очевидно, мне следует обратиться в более высокие инстанции.

— Очевидно, вы сами не знаете, чего хотите, — вспыхнула Ира. — Ябедник вы отличный, а вот руководитель… никудышный.

— Поп-просил бы вас не забываться! — Григорий Григорьевич вскочил на ноги и вскинул голову. — Д-дев-чонка…

Круто повернувшись, он вышел из комнаты.

— Дела-а-а… — протянула Нина Романовна. — Голова кругом идет. Но из Якимова и в самом деле какой-то технический хулиган растет. Я так часто вынуждена вызывать его родителей, что не знаю, какие теперь принять меры. Родители щадят его из-за слабого здоровья, а мальчик, видно, злоупотребляет этим. Что же… Мохов на этот раз прав: Якимову следует запретить посещение технической станции.

— Нет! — вскричала Ирина. — Только не это!

— Отчего же?

Нина Романовна сняла пенсне и поглядела на Ирину удивленными близорукими глазами.

— Оттого, Нина Романовна, что вы отнимете у Яши самое дорогое для него. Вы лучше меня должны знать, с какой страстностью увлекается он постройкой моделей, как замечательно они у него получаются.

— Но Григорий Григорьевич так настаивает…

— Вот и странно, что настаивает… исключить Якимова из технической станции… Нет уж! Я решительно против. Буду воевать с вами и с кем угодно, кто будет настаивать на этом.

— Ка-а-ак ты за него вступилась! — засмеялась Нина Романовна. — Я что-то прежде в тебе такого энтузиазма не замечала. Чем тебя обворожил Якимов?

Ирина потупилась и пожала плечами. Не такое уж предпочтение отдает она Якимову. Просто она не хочет, чтобы мальчика лишали того, что может определить его будущность. Яша наверняка станет замечательным инженером, а наказать… наказать надо, разумеется, только не так больно.

— Ох, либерал, либерал, — покачала головой директор школы. — Мало тебе разве самой влетало, когда ты училась в нашей школе?

— Но вы же сами и внушили, Нина Романовна, что главное для нас человек и человеческое отношение к нему.

— Тебя не переспоришь. — Директор надела пенсне, и веселые огоньки в ее глазах спрятались за блестящими стеклышками.

Долго еще они обсуждали, как следует поступить с Якимовым. Было решено, что Нина Романовна все-таки вызовет его родителей, а Ирина поставит в известность комсомольскую организацию школы.

Яша оказался между двух огней. Мать после разговора с директором вернулась домой расстроенная. Директор заявила, что ей уже надоели бесконечные жалобы на проделки Яши, и просила принять самые радикальные меры, покуда дело не дошло до исключения из школы. Но на какие меры могла решиться Анна Матвеевна? Ни она, ни отец и прежде не наказывали его.

До прихода Филиппа Андреевича она ограничилась таким многословным внушением, что слушать ее было невыносимо. Анна Матвеевна, как и раньше, начала с истории появления его на свет, с сетования на то, как он дорого ей обошелся и что вот теперь нисколько не ценит ее забот. Ах, а сколько здоровья отняли у нее и у отца его бесконечные болезни… Отчего же он так неблагодарен?

Еще более тягостным было молчание отца после короткой, но кольнувшей в самое сердце фразы:

— Чего же ты это, Яков? На старости лет краснеть за тебя приходится.

Непривычно и очень болезненно для Яши прошло обсуждение на комсомольском собрании, хотя Михаил Огородов и пытался придать ему мирный ход и свести обсуждаемый случай к пустяку. Больше всех разошелся Женька Мачнев.

— Воровство — факт? — кричал он, словно все тут были глухие. — Факт. Пусть-ка Якимов попробует отпираться. Я сам видел, как он с Сивковым соль отсыпал. Бабушку перепугали так, что с ней потом плохо было? Перепугали. За такие дела из комсомола гнать нужно, вот что. Да еще под суд бы его.

— Ну, уж раскипятился больно, — поднялся Колька Чупин, не давая закончить Мачневу. — Мы Якимова хорошо знаем. Вот он товарищ, а ты, например, слизняк… и доносчик. Ясно? И не украл он, а взял без разрешения. Это вопрос совсем другой. Я предлагаю извиниться Якимову и Сивкову перед Григорием Григорьевичем да купить ему по банке этой самой флуоресцирующей соли. Пусть он в ней купается, тогда от него может в городе светлее станет.

Собрание отозвалось веселым гулом, Яша нет-нет да поглядывал на Иру. Но Ира избегала встречаться с ним глазами. Поступок Яши и Бориса вызвал общее негодование, но когда речь зашла о наказании, голоса разделились. Предлагалось объявить выговор, строгий выговор, поставить на вид, заставить Якимова и Сивкова извиниться, протащить их в стенной газете. Кое-кто считал Якимова и Сивкова вообще невиновными, а Мачнев требовал исключения из комсомола.

— Закругляю, — не выдержал, наконец, Михаил, отказав в слове сразу пятерым из седьмого «А», из которых двое подняли руки, а трое уже вскочили на ноги. — Мачнев пытается из мухи слона сделать. Пусть Якимов и Сивков извинятся перед Григорием Григорьевичем, купят ему по банке соли, а нам сейчас, здесь дадут слово — больше не пугать бабушек, ну… и вообще.

— Пра-а-авильно! — поддержали Михаила десятка два восторженных голосов. — Не пугать бабушек!

— Я не согласен! — закричал Женька Мачнев. И захлебнулся от подзатыльника, которым его угостил Колька Чупин.

— Мачнев снимает свое предложение, — закончил Чупин.

— Кроме того, — продолжал Михаил, — предлагаю поставить перед райкомом комсомола вопрос о замене руководителя детской технической станции… Нам настоящий нужен руководитель, чтобы он… чтобы он человек был настоящий.

— То есть как же это понимать — настоящий человек»? — спросила Ира.

— Как? — Михаил поерошил ежик волос» — А я вот как думаю: чтобы нам дали опытного инженера с завода, который современной техникой занимается. И чтобы этот инженер понимал, что мы тоже хотим стать инженерами, а не бирюльками заниматься.

— Пра-а-авильно! — поддержали его ребята, которые посещали техническую станцию, и гул одобрения долго не утихал в комнате.

— Все ли с тобой согласны? — усомнилась Ира. — В техническую станцию и из других школ ходят.

— Все! Спросите любого… кроме этого, — Михаил ткнул пальцем в сторону Мачнева.

Единодушным большинством голосов собрание восстало против предложения Иры об исключении Якимова из детской технической станции, чем немало порадовало саму Иру. Яша и Борис дали слово больше не совершать таких поступков.

После собрания Яша постарался уйти так, чтобы не встретиться с Ирой.

 

14

Эти дни Григорий Григорьевич не узнавал самого себя. Откуда только в нем такая энергия появилась? Его худую, выпрямленную фигуру в черном пальто с поднятым воротником и серой засаленной шляпе можно было встретить в райкоме партии, районо, в райисполкоме.

По вечерам, низко склонившись над столом, он с необыкновенным усердием сочинял жалобы в районо на либерализм директора школы № 14, потом в райком партии на районо, не желавшее принимать административных санкций по отношению к тому же директору.

С таким вдохновением Григорий Григорьевич никогда еще не трудился. Жалоба в райисполком, которому он непосредственно подчинялся, заняла восемь тетрадных листов, исписанных с обеих сторон четким бисерным почерком.

Уж здесь-то он решил добиться своего! Нет, Григорий Григорьевич не ставит вопроса о том, кто должен оставаться в станции: он или Якимов. Вопрос поставлен более прямо: Якимова прочь, покровителей его к ответственности! Извинение мальчишек его нисколько не устраивает.

Жалобы продумывались со всех сторон. Григорий Григорьевич переписывал их по нескольку раз, подбирая более удачные, более убедительные выражения. Здесь он проявил необыкновенное творчество. Он и двигался теперь быстрее, и в глазах его появилась жизнь, аппетит стал лучше, сон крепче.

Только придя в техническую станцию и увидев Якимова, он темнел, улыбался через силу и с трудом заставлял себя держаться непринужденно.

Однажды Григорий Григорьевич остался наедине с дежурным по станции Мачневым.

— Скоро вы уберете от нас Якимова? — спросил Мачнев.

— А что так? — Опасаясь подвоха, Григорий Григорьевич исподлобья посмотрел на Мачнева.

— Авторитетом себя воображает, думает, самый умный среди нас и все может делать. Противно прямо.

Григорий Григорьевич уловил в голосе мальчика искренние нотки негодования, так совпадающие с его собственными переживаниями.

— Так вы же сами за него горой стоите.

— Да-а-а… Защитников у него много, — согласился Мачнев. — За болезни его жалеют. В классе как форточку при нем откроют, так он уж на следующий день в постели лежит. Гриппом, наверное, раз сто болел. А один раз я при нем окно вовсе распахнул, и хотя на улице еще тепло было, он, знаете, воспаление легких схватил и два месяца в школу не ходил.

Григорий Григорьевич покосился на белобрысого мальчишку с белесыми ресницами. Ему стало не по себе: не таким ли он сам был в детстве? Он поспешил окончить разговор и выпроводить Мачнева. Его тотчас же охватили другие мысли. Горком партии оставил очередную жалобу без внимания. Ну, ничего. Сегодня же он составит обстоятельное письмо в областную газету. Он всех, да, да, всех выведет на чистую воду. Они еще узнают, на что способен Григорий Григорьевич Мохов. «Они» были для Григория Григорьевича уже неопределенной массой недоброжелателей, число недругов росло, но он был уверен, что «там» разберутся. «Там», где, наконец, признают его правоту.

На следующий вечер он принимал работу от Яши Якимова. Мальчик стоял за тисами и старательно работал напильником, отделывая бронзовую пластинку. Спина и лицо его вспотели, работа напильником всегда требовала много напряжения от его слабеньких мускулов. Яша вытирал пот с лица тыльной стороной ладони, оставляя на лбу и на щеках грязные полосы.

Мохов остановился рядом с Яшей и стал наблюдать за работой моделиста.

— Что-то долго ты возишься с размыкателем, — проворчал он. — Не получается, что ли?

— Как же не получается? — удивился Яша. — Все как в описании. Можете проверить.

Из окна дуло. Холодный ноябрьский воздух просачивался сквозь непромазанные и непроклеенные щели — заниматься этим начальнику станции было некогда. Но Яша был слишком поглощен своим делом, чтобы обращать на это внимание.

Григорий Григорьевич почувствовал, как у него мерзнет плечо, обращенное к окну. Он еще раз взглянул на вспотевшее и сосредоточенное лицо Яши, вдруг вспомнил разговор с Мачневым и открыл было рот, чтобы приказать мальчику перейти на другой верстак. Но тут же отмахнулся от непрошенных мыслей.

«Э, да ничего с ним не случится, — мысленно успокоил он себя, — нежности какие».

И отошел к следующему верстаку.

На улице кружились в воздухе белые мухи — предвестники зимы. Воздух, плотный и беспокойный, пробирался под пальто, которое еще не хотелось менять на зимнюю шубу. Небо казалось совсем темным.

…Весь вечер Анна Матвеевна присматривалась к сыну.

— Ты что сегодня такой скучный? — спросила она.

— Да тебе просто кажется, — заверил ее Яша, с тревогой замечая, как голова его наполняется жаром и тяжелеет.

Когда сели ужинать, Анна Матвеевна уже в десятый раз приложила ладонь ко лбу Яши. На этот раз она изменилась в лице и пошла за градусником. Ничего утешительного от градусника Яша ожидать уже не мог. Столбик ртути переполз роковую черту 39 и поднялся еще на шесть делений.

— Тридцать девять и шесть! — обомлела Анна Матвеевна. — Сию же минуту в постель!

Яша начал уверять ее, что чувствует себя совсем не плохо, что он даже проголодался и что, наконец, это просто врет градусник. Но мать и слышать ничего не хотела и вела себя решительно, как бывало всегда в подобных случаях.

Филипп Андреевич ходил следом за женой, обеспокоенно поглядывал на Яшу и хмурился.

Покуда мать хлопотала около Яши, укладывая его в постель, он бодрился, шутил и даже попросил кушать. Его аппетит постоянно огорчал родителей, поэтому такая просьба несколько успокоила Анну Матвеевну. Она приготовила яичницу, которую мальчик съел без остатка. Это было сделано для успокоения матери и потребовало от него неимоверного напряжения.

Повздыхав около кровати, мать сказала: «Дай бог, чтобы все обошлось», — выключила свет и оставила Яшу одного.

Вот с этого момента и началось самое страшное. Болезнь будто только и ждала, когда в комнате выключат свет. В темноте она схватила мальчика в свои жаркие объятия. Яша сразу же захотел пить, в висках застучали молоточки. В голове нарастал тяжелый, глухой шум. Яше стало не просто жарко — тело пылало огнем. Он переворачивал подушку с одной стороны на другую, но она нагревалась тотчас же, едва он касался ее головой.

И потом так неудобно было лежать. Яша поворачивался с боку на бок, ложился на спину, пробовал подгибать ноги. Ничто не помогало. Неприятная истома ломила все тело, хотелось вытянуться еще, еще и еще…

Время шло бесконечно медленно. Наконец Яша уснул или, вернее, забылся. Очнулся он от какого-то постороннего звука в комнате. Звук испугал его. Открыв глаза, Яша долго прислушивался. Мешал стук молоточков в висках.

Звук повторился, когда он попытался сделать глубокий вдох. Это был его собственный голос. Яша застонал от острой боли в груди. От страха перед этой болью жар на одно мгновение сменился ознобом, пробежавшим по всему телу. Боль была такой знакомой, что Яша уже и без врача мог сказать, чем она вызвана: начиналось воспаление легких… Четвертое воспаление легких!

Яше становилось все хуже, очень хотелось пить, но он никак не мог ни позвать кого-нибудь, ни подняться с кровати.

Вдруг он убедился, что находится внутри металлического шара, фантастического межпланетного корабля, того самого, на котором путешествовал Кэйвор с Земли на Луну. Шар почему-то вращался, и Яшу с большой силой прижимало к его гладкой раскаленной поверхности. Кроме того, все предметы расплывались в волнах розового тумана, застилавшего глаза.

Неожиданно туман рассеялся. Яша увидел свою комнату, в ней горел огонь. Около кровати сидел Подкорытов, а за его спиной стояли мать с отцом.

— Не могу скрыть от вас истинной опасности. — Это были единственные слова, которые удержались в памяти Яши.

Подкорытов выслушивал Яшу бесконечно долго. Яша совсем изнемог от осмотра, хотя в действительности на него ушло не более двух минут. Яше не хватало воздуха, он не мог дышать из-за острой боли в груди. Он глотал воздух короткими судорожными глотками. Едва Подкорытов оставил его в покое, как перед глазами мальчика опять начал сгущаться розовый туман. В нем замелькали большие радужные круги. Потом круги поблекли, туман исчез, и Яша с удивлением заметил, что находился вовсе не в комнате, а среди каменистых гор. Это была странная местность — без всяких признаков растительности и воды. Она не походила на те места Урала, которые знал Яша, хотя все это он уже где-то видел. Вот только где? И тут он понял, что находится… на Луне!

В черном небе горели необыкновенно крупные звезды. Они не мерцали и были так же ярки, как и солнце, висевшее над острыми гребнями скал.

Яша в страхе оглянулся вокруг и увидел шар, на котором прилетел. Около шара стояла Ира. Она делала Яше таинственные знаки, манила к себе. Яша подошел к ней, и она зашептала:

— Бежим! Скорее бежим, иначе мы погибли!

У мальчика мурашки забегали по телу, хотя никакой опасности он не замечал. Она скрывалась где-то здесь, рядом, в этом таинственном лунном мире.

Яша и Ира бежали рядом, схватившись за руки. Они мчались мимо скал, по краю ущелий, дно которых терялось в черной глубине.

Неожиданно беглецы очутились в пещере. Как это случилось, Яша не заметил. В глубине пещеры виднелось начало туннеля, куда-то уходящего вниз, вниз, вниз…

— Не нужно туда! — закричал Яша. — Мне страшно!

— Со мной тебе нечего бояться, — прошептала Ира и потащила мальчика за собой.

Они очутились в полной темноте. Яша не видел Иры, он только чувствовал рядом ее плечо и цепко, держался за ее руку. Свод, стены и пол туннеля обдавали их сыростью и холодом.

Внезапно рука Иры выскользнула из Яшиной ладони. Он не видел, но почувствовал, что кто-то страшный схватил и унес его единственного друга. Он понял, что туннель наполнен враждебными обитателями. Похитив Иру, они теперь добираются и до него, до Яши. Ему почудились сотни невидимых рук. Вот они тянутся к нему, касаются его лица, хватают за одежду.

— Ира! — закричал Яша дико и страшно. — Ирочка!!!

— Тише, Яшенька, тише, милый, — услышал он ласковый голос Иры. — Я здесь, с тобой. Тебе нельзя кричать.

Темнота на мгновение разомкнулась, и Яша увидел над собой лицо Иры.

— Нужно лежать спокойно, — сказала она.

Но лицо Иры тут же превратилось в злое вытянутое лицо Григория Григорьевича. Он вцепился обеими руками в плечи Яши, повалил его на верстак и зашипел ему в уши:

— Я тебе пок-к-кажжу технич-ч-чессссскую станц-ц-цию! Проч-чь! Пш-ш-шел вон!

Когда мальчик окончательно пришел в себя, за окном светало. Мимо дома грохотали трамваи, неясные тени проплывали по стенам и потолку. Открыв глаза, Яша долго наблюдал за движением теней. Потом он повернул голову.

У изголовья на стуле сидела Ира. Она спала, уронив голову, и рассыпавшиеся волосы закрывали ее лицо. Сначала Яша подумал, что это тоже бред: откуда же могла тут появиться Ира?

От легкого шороха девушка проснулась. Она подняла голову и отвела с лица волосы. Ира похудела, под глазами появились темные пятна. Увидев раскрытые глаза Яши, Ира вскочила на ноги.

— Ну, как, Яшенька? — шепотом спросила она. — Как ты себя чувствуешь? Лучше, да?

Яша утвердительно опустил ресницы.

— Ты целую неделю не приходил в себя. — Ира легкими движениями поправила вокруг него одеяло. — И знаешь, какой ты, оказывается, сильный? Без помощи Филиппа Андреевича я никак с тобой не могла справиться. Ты все по Луне путешествовал. Ну, теперь дело пойдет на поправку. Я тебя в два дня на ноги поставлю. У меня много не наболеешь. Понял… таракан?

Открылась дверь, в комнату вошла Анна Матвеевна. Она тоже осунулась, потемнела.

— Очнулся? — шепотом спросила она Иру.

Ира оглянулась на звук ее голоса и кивнула головой.

— Ах, Яша, Яша, — сказала мать, — что ты наделал…

Из глаз ее покатились слезы. Яше тоже стало горько, но он так ослаб, что не мог и заплакать.

— Не нужно расстраиваться, Анна Матвеевна, — обняв ее за плечи, ласково проговорила девушка. — Успокойтесь, пожалуйста. Все будет отлично, уверяю вас. Идите лучше отдыхать. Вы же сегодня вовсе не спали. Идите, идите!

И она вывела Анну Матвеевну из комнаты.